Ятвяги

[Saygo 582]

А. С. Кибинь

ЯТВЯГИ В X-XI ВВ.: «БАЛТСКОЕ ПЛЕМЯ» ИЛИ «БЕРЕГОВОЕ БРАТСТВО»?

По праву оказавшееся в центре внимания историков многих стран, исследование Ф. Курты является прекрасным примером сочетания современных подходов с должным вниманием к письменным и археологическим источникам. В первую очередь, «Создание славян» наглядно показывает, как могут возникать новые этнические группы и как их можно изучать. Хотя предмет нашей статьи напрямую не связан с темой этой книги, мы попытаемся показать «создание ятвягов», отчасти вооружившись ее методикой. Как и в случае со славянами{1}, это «создание» включало в себя как представление извне (соседями), так и самоидентификацию, а главной его причиной были перемены политического, социального и культурного контекста на определенной территории.

Интересное значение слова ятвезь было не так давно записано диалектологами у жителей Волковысского района Гродненской области — на местном говоре оно означает «речной якорь»: «У ятвезi е жалезо, рыбалоу спушчая яго на нiз на ланцугу, i лотка застанауляяцца»{2}. Как получилось, что термин, который в Средневековье был именем этнической группы, стал обозначать лодочное приспособление? Оставляя этот вопрос без ответа, В. Н. Топоров в своем «Прусском языке» призвал учитывать данные волковысского говора при рассмотрении вопроса об истоках термина ятвяги{3}.

С одной стороны, в данной статье предпринята попытка выполнить этот маленький завет знаменитого балтиста, с другой стороны, наша задача шире — обратившись к особенностям употребления термина в письменных памятниках X-XIII вв., мы попробуем выяснить его происхождение, а затем рассмотрим вопрос о его функционировании для обозначения групповых различий в X-XI веках.

Не удивительно, что представления о ятвягах со временем изменялись. Еще в XVI в. в историографии ВКЛ и Польского королевства складывается миф о безудержно воинственных обитателях Подляшья и Понеманья, неустанно боровшихся с князьями Руси и Польши и почти целиком павших в неравной битве с ними («Народ ятвягов был настолько воинственным, что [они] не беспокоились о смерти и убийстве, и потому из-за любви к войне и чрезмерного стремления к битве погибли»{4}). Мифологизированный образ лесных и болотных дикарей, живших грабежами, охотой и рыбной ловлей, влиял на представления ученых вплоть до конца XIX в.{5}, и еще в 1890 г. можно было прочесть, что

...проводя большую часть жизни на войне или на охоте, ятвяг, этот вечный бродяга, умирал далеко от своего дома, в дремучем лесу или в открытом бою. Кости его не покоятся на родовом кладбище, под высоким курганом или в тщательно сложенной каменной могиле. Они легли там, где его застала смерть, и исчезли бесследно{6}.

Историки периода романтизма в XVIII и XIX в. выдвигали различные догадки, от кого происходит «таинственный» народ, о котором осталось столь мало известий, — от «дикой и запальчивой сарматской орды» языгов{7} или варваров-костобоков, обитавших к северу от границ Римской империи{8}.

На смену подобным поверхностным построениям во второй половине XIX в. появляются первые попытки серьезных исследований, основанных на интерпретации исторических источников, данных языка и материальной культуры{9}. Хотя объем самих этих сведений был и остается по-прежнему относительно невелик, за минувшие более чем сто лет литература по ятвяжской проблеме пополнилась сотнями книг и статей. Невозможно здесь ее охватить полностью, важно отметить следующее: в подавляющем большинстве исследований ятвяги определялись и понимались как балтское племя (варианты: древнепрусское племя, литовское племя) — достаточно монолитная группа, четко отграниченная от соседей, обладавшая общностью происхождения, особым языком, культурой, территорией и самоназванием. Поэтому усилия исследователей на протяжении XX в. были брошены на то, чтобы описать особенные язык, территорию, археологическую культуру и самоназвание — все те признаки, которыми, как предполагалось, ятвяги обладали.

По поводу языка ятвягов мнения исследователей разделились: одни считали их восточными балтами («литовским племенем»){10}, другие — западными, близкими к пруссам{11}, а третьи выделяли отдельную ятвяжскую языковую группу, переходную между литовской и прусской{12}. Именно переходный характер между реконструируемым «прусским» и литовским языками обнаружила лексика приписанного в 1984 г. ятвягам словарика «Poganske gwary z Narewu» (если, вслед за 3. Зинкявичюсом, верить в его аутентичность{13}). Кроме этого, в 90-е гг. XX в. потомками ятвягов были признаны носители островного зетельского говора литовского языка, на котором еще недавно разговаривали жители нескольких деревень Дятловского района Гродненской области{14}.

Вопрос о выделении ятвяжской территории оказался еще сложнее, чем о классификации языка. Распространенной в исследованиях последних десятилетий стала точка зрения, согласно которой они обитали в Северо-Восточной Польше к северу от Нарева, в верховьях Бебжи и Черной Ганьчи, в Сувалкии и прилегающих районах Мазурского поозерья. В польской и литовской литературе принято считать, что название (лит. jotvingiai, пол. jacwiqgowie) охватывало территорию «большого племени», которое делилось, в свою очередь, на четыре части («малых племени»): в северо-западной части — судовов, на северо-востоке — дайнавов, на юго-западе — поллексян или полешан и собственно ятвягов — в центре{15}.

Вместе с тем археологический материал с территории, считавшейся основным местом обитания ятвягов, поставил перед исследователями загадку. Находки позволили выделить археологам так называемую «Судовскую культуру», которая с конца I в. до конца VIII в. прошла несколько этапов развития, после чего это пространство погружается в археологический вакуум. Исчезают воинские захоронения, коренным образом перестраивается поселенческая структура (население уходит с открытых участков, прячется в лесах и болотах), и лишь немногочисленные находки керамики позволяют судить о сохранении здесь обитателей{16}. Ни одно городище или могильник, датированные IX - серединой XI в., в Сувалкии не известны. Чем объясняется этот перерыв в несколько столетий? Ряд новых могильников здесь основывается лишь во второй половине XI века{17}. Тогда же, или несколько позднее, начинается жизнь на ряде городищ (самые ранние находки из Еглинца датируются XII в.){18}.

При этом, не все ученые были склонны ограничивать территорию ятвягов исключительно Северо-Восточной Польшей. Исследования гидронимии и топонимии на территории Верхнего Понеманья (северо-запад современной Белоруссии) показали, что ранее его обитатели были балтоязычными, их окончательная славянизация произошла значительно позже, чем в других белорусских регионах{19}, и последним осколком этого ранее непрерывного балтского ареала был упомянутый зетельский говор{20}. С ятвягами местное дославянское население отождествил советский археолог В. В. Седов, приписавший им и их славянизированным потомкам особый вид встречающихся в Понеманье археологических памятников — каменные курганы и каменные могилы, датируемые XI-XVI веками{21}. Несмотря на то что часть польских и советских исследователей выступили против того, чтобы отодвигать границу ятвяжского расселения так далеко на восток{22}, идея о том, что балтское племя ятвягов заселяло территорию будущей Гродненщины, находит сторонников и сегодня{23}.

Вне зависимости от того, включается Верхнее Понеманье в состав ятвяжского ареала или нет, считается, что уже в VIII-IX вв. началась его славянизация, первыми свидетельствами которой являются городища Лососна-Велька и Радогоща, керамика которых связывается с культурой Луки-Райковецкой и датируются IX-X вв. Поселения же в Индуре, Волковыске, Кульбачино и Костенево, возникновение которых датируется второй половиной X в., рассматриваются в связи с вхождением региона в зону влияния Руси{24}.

Пожалуй, единственное, что не вызывает споров в современной историографии, — термин ятвяги восходит к единому балтскому самоназванию, которое затем было заимствовано в славянский язык. Прежде чем подвергнуть критике это положение, ответим на вопрос: почему же практически во всех исследованиях ятвяги представляются как постоянная во времени этническая единица с обязательным наличием собственных самоназвания, языка и территории?

Здесь следует сказать, что в роли своеобразного шаблона, с помощью которого в XX в. исследовались и описывались «догосударственные» этнические группы, выступала концепция о племени как первой стадии этнического развития человеческого общества, согласно которой основанные на родовых связях «племена» относительно статичны, обладают общностью происхождения, собственными самоназванием, единым языком или диалектом, культурой, территорией и подразделяются на малые племена и роды. Но в результате исследований последних десятилетий стало очевидно, что эта стройная схема искажает понимание раннесредневековой истории. Мы исходим в данной статье из следующих положений{25}:

1. Раннесредневековые этнические группы не были неизменными монолитными объединениями, а, напротив, являлись гетерогенными структурами с меняющимся составом.

2. Сложно сказать, насколько вообще правильно говорить об этнических группах: очерчивание их четких границ становится невозможным, поскольку эти границы существовали, в первую очередь, не в реальном пространстве, а были «воображаемыми». Ключевым понятием исследования становится этническая идентичность как выражение принадлежности к особой группе, отличаемой от других.

3. Выражение и проявление этнической идентичности всегда зависело от конкретной ситуации, и она может быть точно обозначена как «ситуационный конструкт». Это означает и то, что в разных обстоятельствах один и тот же человек мог отождествлять себя с различными группами и выступать членом разных групп. В идентификации различных крупных коллективов реальное кровное родство не играло основополагающей роли — важнее было родство воображаемое.

4. Основой для самоидентификации была особая картина мира, свойственная каждому человеку, выраженная, в том числе, в разделяемых им мифах и верованиях, в различных смыслах, которыми наделялись люди, элементы материальной культуры и институты, делившиеся на «свох» и «чужих».

5. По мнению историков «венской школы исторической этнографии» Р. Венскуса, X. Вольфрама и В. Поля, конструирование этнических различий происходило в тесной связи с возникновением претендующих на особое положение социальных групп, институтов, политических структур и их идеологическим оформлением, т. е. обоснованием своего существования и действий. Но в собирании групп играла роль не только эта «политика», но и «традиция», эссенцией которой был миф об общем происхождении, способный сплотить и поставить под одно знамя людей разного происхождения. Носителем традиции был относительно небольшой коллектив, названный Венскусом «ядром традиции» (traditionskern — как правило, военная элита), сохранявший ее и передававший другим группам, вовлеченным в процесс «собирания».

6. Справедливо подчеркивается также некоторыми авторами, что в создании группы не менее важны совместное действие и символическое выражение коллективной солидарности в материальной культуре.

7. Необходимо учитывать, что в исторических источниках один и тот же «этноним» может употребляться в различных значениях (политическом, социальном, культурном или языковом), меняющихся со временем и в зависимости от описываемой ситуации. О многих этнических группах нам известно исключительно из посторонних описаний — под примененными в них обозначениями часто скрываются не реальные самоидентификации, а образы ментальной географии, сформированные для отражения сложной и изменчивой реальности, которую необходимо как-то понять и обозначить. В других случаях употребление определенных этнонимов свидетельствует именно о использовании его самой группой, при этом образы, существующие в чужой культуре, могут оказывать взаимное влияние на представления тех коллективов, для описания которых они существуют (яркий пример такого влияния — создание славян в сочинениях византийских авторов, согласно концепции Ф. Курты).

Таким образом, вместо монолитных этнических групп как непрерывных игроков истории, исследование которых становится невозможным, в центре внимания оказываются процессы их «собирания» (возникновения новых политических организмов), «реконструкции» (связанной с передачей коллективной памяти и традиции) и восприятия извне.

Исходя из сказанного, наша первая задача — проследить развитие этнонима ятвяги, выяснить направление заимствования и распространения в разных письменных и устных традициях и определить, когда под этим термином может скрываться реальная самоидентификация, а когда — лишь образ ментальной географии.

Обращение к письменным источникам показывает, что принятая в некоторых исследованиях классификационная схема, согласно которой ятвяги, судовы, дайновы и поллексяне (полешане) были четырьмя частями одного целого «племени», не соответствует действительности: в XIII в. все эти названия функционировали в разных языковых традициях для обозначения одной и той же реальности.

Название ятвяги в течение нескольких столетий после первого появления на страницах источников бытует исключительно в летописной традиции Древней Руси. Известий, дошедших с X-XII вв., всего четыре, они разделены значительными промежутками времени и касаются лишь военных акций русских князей: похода 983 г. («Иде Володимеръ на ѧвтѧги. и побѣд ѧвтѧги. и взѧ землю их»{26}), затем похода 1038 г. («Ѩрославъ иде на Ѩтвагы») {27}, похода 1112 г. («Ходи Ѩрославъ сынъ Стополчь на . Ѩтьвагы второє . и победи га»{28}) и похода 1196 г. («Тое же зимы ходи Романъ Мьстиславичь . на ѧтвѧгы . wтомьщиватьсѧ . бѧхоуть бо воевали . волость его И тако Романъ вниде в землю ихъ . wни же не могоучи стати противоу силѣ его . и бѣжаша во свои тверди . а Романъ пожегъ волость ихъ и wтомъстивсѧ возвратисѧ во своѧси»){29}.

Как мы видим, из перечисленных сообщений невозможно понять, что это за группа и где она обитает. Но в 1196 г. уже сообщается о ятвяжских «твердях», а также, хотя и косвенно, о походах самих ятвягов на Волынь. С начала следующего столетия сведения о них становятся гораздо более подробными и регулярными{30}. Из упоминаний XIII в. очевидно, что в это время русские летописцы так называют группы балтоязычного населения (чаще — в палатализованной форме ятвезе), обитавшего на территории современной Северо-Восточной Польши, а также в части Юго-Западной Литвы, с которыми вели войны галицко-волынские и мазовецкие князья. Очевидно, что в указанный период на «ятвяжской» территории происходило выдвижение и соперничество локальных военных лидеров, подобных «волхву» Скомонду{31}, способных повести за собой значительные военные силы и проводить внешнюю политику от имени отдельных групп. Данные летописей и западных источников также показывают, что невозможно говорить об их политическом и этническом единстве, — ятвяжских «князей» были десятки, а идентификация ятвягов происходила в рамках небольших территориальных образований (злинцы, покенцы и крисменцы){32}. В битвах с русскими, польскими, литовскими князьями и отрядами немецкого Ордена период ятвяжской независимости заканчивается. После того как пала в 1283 г. последняя ятвяжская твердыня, современники практически забывают о них как о политическом противнике.

К XIII в. термин ятвяги проникает и в латинские источники. По-видимому, из рассказа побывавшего на Руси путешественника о нем узнал в Англии Гервазий Тильбурийский, разместивший между Польшей и Ливонией языческий народ ярменсов (sed et intеr Poloniam et Livoniam sunt pagani, qui Jarmenses dicuntur){33}. С середины XIII в. Jaczwyagi, Yaczwagy и др. известны по документам канцелярии Конрада Мазовецкого, имевшего постоянные связи с русскими князьями{34}. Тогда же слово начинает употребляться в папской канцелярии и источниках орденского происхождения{35}.

Отсутствие в Польше этого названия до середины XIII в. не означает, что ранее здесь не существовало особого термина для обозначения обитателей лесистых и болотистых территорий к северу и северо-востоку от Мазовии. Во-первых, начиная с гибели св. Войцеха Адальберта в 997 г., в латинской книжности широко распространяется название пруссы (prusci, prutheni). Во-вторых, когда в конце XII в. Казимир отправляется в поход на союзных дорогичинскому князю язычников, они названы Кадлубком pollexiani («...эти полексяне/полешане — народ гетов или пруссов, народ жесточайший, свирепее всех диких зверей, недоступный из-за охраняющих доступ обширных лесов, густых пущ и смоляных болот»{36}). Этот же термин используется в куявских и орденских источниках по отношению к ятвягам в середине XIII века{37}. Исходная форма рollexiani (лат.) не ясна — ряд исследователей настаивали на славянском его происхождении (согласно С. Зайончковскому и X. Ловмяньскому — от территориального обозначения Полесье){38}, другие — на балтском (согласно Е. Налепе, слово произведено от названия реки Лэк){39}, но очевидно, что обозначение употреблялось на территории Польши до того, как было вытеснено названием ятвяги.

Особый термин, судовы (лат. sudovitae, нем. sudowen) использовался в орденской традиции. Именно так в большинстве случаев названы те, кто в русских летописях XIII в. именуются ятвягами{40}, хотя орденские документы знают и два предыдущих названия.

Что же касается балтских языков, на которых разговаривало большинство населения, называемого в XIII в. ятвягами, то в них нет никаких свидетельств употребления термина jаtvingiai, или jоtvingiai, реконструируемого лингвистами. Те группы и их территория, которые так обозначались по-славянски, в литовских («восточнобалтских») диалектах назывались дайнавой (dainava). О тождестве этих понятий (а совсем не о том, что Дайнава — часть Ятвягии) говорят как акт Миндовга 1259 г. (Denowe tota, quiam etiam Jetwesen vocant){41}, так и современные данные зетельского говора, в котором деревня в 5 км от Дятлово/Зетелы, называемая по-славянски ятвезь, носит имя Dainava.

В балтском топонимическом материале на территории современной Литвы из всех четырех рассмотренных терминов отражены лишь названия судовы и дайнавы (существует множество деревень под подобными названиями в Среднем и Верхнем Понеманье{42}), но не известно ни одного топонима, производного от реконструируемого лингвистами балтского названия jаtvingiai или Jatva. При этом на территории Верхнего Понеманья зафиксированы десятки топонимов типа Ятвезь, отражающих славянское название, свидетельствующие, что оно употреблялось в местном славянском диалекте по отношению к балтоязычному населению{43}.

Итак, снова подчеркнем, что все четыре упомянутых названия имеют свою историю происхождения и особенности употребления (поэтому нельзя назвать их синонимичными), но во всех случаях они отражают взгляд извне с четырех сторон приблизительно на одну и ту же реальность и обозначают обитателей Сувалкии с окрестными территориями. Внутри этого «ятвяжского» пространства подлинную роль в групповой идентификации играли не эти названия, а более малые территориальные обозначения, производные от топонимов (Крисмен, Покима).

Такова была политическая ситуация в XIII в. Но мы не можем автоматически проецировать ее на более ранние столетия, поскольку летописные сведения о ятвягах X-XI вв. ограничены, а по археологическим данным очевидно, что обстановка в этих землях сильно отличалась от XIII в. Недостаток информации о ятвягах в более раннее время может восполнить обращение к этимологии самого рассматриваемого названия.

Несмотря на то что источники не позволяют говорить об употреблении термина ятвяги балтами, подавляющее большинство исследователей искали именно балтскую его этимологию — казалось логичным, что группа, разговаривающая в XIII в. на балтских языках, должна иметь и балтское самоназвание. В XIX — первой половине XX в. было выдвинуто множество вариантов его этимологии, но поскольку они либо необоснованны, либо просто фантастичны, мы не будем уделять им внимание{44}. Больше других было распространено мнение Е. Налепы, который в 1964 г. реконструировал ятвяжское племенное самоназвание в виде *Antivingas от предполагаемого гидронима *Antia («ятвяжское» название реки Черной Ганьчи), но и оно не устроило лингвистов — польский исследователь не учел, что во всех, даже наиболее ранних, упоминаниях названия носовой гласный в первом слоге отсутствует{45}. Обоснованной критике подвергся и Е. Охманьский, видевший в корне названия *jatvingas балтский гидроним *Aitva{46}.

Значительную поддержку получила версия, выдвинутая в 1925 г. К. Бугой, реконструировавшим самоназвание *jatvingas из ятвяжского * Jatva «земля ятвягов», которое, по мнению исследователя, было связано с предположительно существовавшим одноименным названием реки{47}. Но, несмотря на то что многих исследователей это объяснение устроило, В. Н. Топоров, хоть и принял версию Буги как гипотезу, называл глоссу *jаtv-ing- в прусском «сугубо условной реконструкцией»{48}. Его сомнения были основаны, в первую очередь, на отсутствии топонимических подтверждений бытования этого балтского названия{49}, а также, видимо, и на том, что на всем «ятвяжском» пространстве отсутствует гидроним *Jatva.

Не менее весомый аргумент против привел В. Мажюлис: суффикс -ing не является продуктивным для балтской этнонимии, все известные балтские групповые обозначения (например, lietuvis) произведены по иной модели, руководствуясь которой литовский лингвист реконструировал самоназвание ятвягов в форме *jatuvis{50}. Окончание же славянского ятвяг он считал не балтским, а связанным с древнерусскими этносоциальными обозначениями колбяг, варяг и буряг, в которых оно имеет древнесеверное происхождение{51}. Поскольку В. Мажюлис поддерживал гипотезу К. Буги о существовании балтского названия *Jat(u)va, его реконструкция выглядит не менее искусственно{52}, однако замечания по поводу сходства окончания в слове ятвяг с другими древнерусскими этносоциальными терминами очень ценны и направляют наш дальнейший поиск.

Древнесеверное происхождение названий варяг, колбяг и буряг можно считать установленным. Широко известное варяг, имевшее в древнерусском языке значение «пришлый чужестранец, дружинник», наиболее вероятно, происходит от древнесеверного varingr — «член союза, корпорации» (от var «верность, порука, обет, клятва»){53}.

Термин колбяги, известный из Русской Правды, обозначал этносоциальную группу, сложившуюся в Приладожье не ранее второй половины X в. из пришлых скандинавов, местных и пришлых финнов, потомков волховско-сясьской «руси», которые занимались сельским хозяйством, промыслами, сбором дани, торговлей и службой в византийских и русских войсках и с 1020-х по 1070-е гг. входили в сферу влияния ладожского ярлства{54}. В исландских сагах это название известно в форме Kylfingr (этимологически связано с древнесеверным kylfa «дубина»), что буквально можно переводить как «дубинщик»{55}. Третье название, буряги, в отличие от двух предыдущих, реконструировано на основании топонимов и не отражено в письменных источниках. По-видимому, обозначало оно группы населения, обслуживающего волоки на пути из варяг в греки, или же отдельную торговую корпорацию (этимологически восходит либо к bar «волок», либо к bur «дом»){56}.

Во всех этих случаях славянскому -eg (-ѧг) на конце слова соответствует скандинавский суффикс -ingr, и, надо полагать, ятвяги не являются исключением в этом ряду.

Каково же происхождение корня этого слова? Рассматривая летописные известия о ятвягах, мы не упомянули о самом древнем источнике, содержащем этот «этноним». В договоре князя Игоря 944 г. с Византийской империей, текст которого приведен во всех списках ПВЛ, один из нескольких десятков послов, заключавших мир «от рода Рускаго» с греками, носит имя Ятвяг Гунарев{57}. Большинство имен этого договора (в том числе и Гунар, которого представлял Ятвяг) имеют выраженное древнесеверное происхождение:

Мы от рода рускаго - съли и гостье - Иворъ солъ Игоревъ - великаго князя Рускаго - и объчии сли - Вуефастъ Святославль сына Игорева - Искусеви Ольги княгини Слуды Игоревъ - нети Игоревъ- Оулѣб Володиславль Каницаръ Передъславинъ Шихъбернъ - Сфанъдръ - жены Улѣблѣ Прасьтѣнь Туръдуви Либиаръ Фастов - Гримъ Сфирьковъ Прасьтѣнъ - Акунъ - нети Игоревъ Кары - Тудковъ - Каршевъ - Туръдовъ - Егри Евлисковъ - [Воист] Воиковъ - Истръ - Аминодовъ - Прасьтѣнъ - Берновъ - Ятвягъ Гунаровъ Шибридъ - Алданъ Колъ Клековъ - Стегги Етоновъ - Сфирка - Алвадъ Гудовъ - Фудри Туадовъ - Мутуръ Оутинъ - купець Адунь - Адулбъ - Иггивладъ - Олѣбъ, Фрутанъ - Гомолъ - Куци - Емигъ - Туръбидъ - Фуръстѣнъ - Бруны - Роалд Гунастръ - Фрастѣнъ - Игелъдъ - Туръбернъ - Моны - Руалд - Свѣнь - Стиръ - Алданъ - Тилена - Пубьксарь - Вузлѣвъ - Синко - Боричь - послании от Игоря, великого князя рускаго, и от всякоя княжья и от всѣхъ людии Руския земля{58}.

Показательны слова Ф. Б. Успенского:

Очевидно, что носитель имени Ятвяг мог получить такое имя, происходя из племени ятвягов и оказавшись в инокультурной среде, или так могли назвать человека, обладавшего внешним сходством с ятвягами, торговавшего с ятвягами, имевшего с ними любые другие неродовые связи{59}.

В последние более чем сто лет господствует убеждение, что имя Ятвяга Гунарева произведено от балтского этнонима, и он считается либо дружинником-ятвягом на службе русского князя, либо даже наместником Киева в Ятвяжской земле{60}. Но, как мы успели заметить, считать сам термин ятвяги балтским нет никаких оснований, а окончание его указывает на древнесеверное происхождение. В отличие от позднейших авторов, исследователи XVIII-XIX вв. учитывали общий антропонимический контекст договора и выдвигали скандинавские соответствия имени Ятвяг: некоторые таким считали Астияг (Astiag){61}, другие — Haufthing{62}. Эти реконструкции далеки от убедительности, но важно, что уже тогда была замечена тождественность окончаний в словах ятвяг, вяряг и колбяг. В связи со сказанным, к вопросу о происхождении этого имени в договоре 944 г. необходимо возвратиться.

На наш взгляд, наибольшее фонетическое подобие славянской форме Ятвяг обнаруживает имя Jatv'gr, упоминаемое в Саге о Кнютлингах{63} и соответствующее англосаксонскому Eadwig / Edwy (ead «удачливый», wig «война»){64}.

Не может быть случайным и сходство этого имени с исследуемым этнонимом. Поскольку -vigr не объясняет возникновения носового гласного в славянском -вѧг, вероятно, что славянское ятвяг как название группы восходит к древнесеверному jatvingr, патронимическому производному от имени Jatvigr и означающему либо «потомок Ятвяга», либо «человек Ятвяга».

Вне зависимости от конкретной этимологии термина, для нас в первую очередь важно признание его древнесеверных (или шире, германских) корней. Перед нами встает основной вопрос: что за группа под этим названием фигурирует в источниках X-XI вв., и как имеющее подобную этимологию название стало обозначать людей, говоривших на балтских наречиях?

Ответить на него, как нам представляется, можно, учитывая уникальные данные волковысского говора и археологических раскопок, проведенных белорусскими археологами за 60-90-е гг. XX века. В начале статьи было указано, что в современном волковысском говоре ятвезь значит «речной якорь». Зафиксировано слово исключительно на небольшой территории вокруг Волковыска, поэтому нет сомнения, что оно возникло именно здесь в результате переноса названия с группы на один из атрибутов, с ней ассоциируемых. Следовательно, диалектизм является отзвуком ситуации, когда в окрестностях Волковыска по реке Росси и ее притокам ходили лодки, снабженные железными якорями, которые по преданиям назывались местными жителями ятвяжскими. Такая ситуация в Верхнем Понеманье могла сложиться лишь однажды.

Во второй половине - конце X в., когда традиционно считавшаяся ятвяжской территорией Сувалкия продолжает пребывать в археологическом вакууме, в Верхнем Понеманье существуют поселения в Лососне-Велькой (гмина Кузница-Бялостоцкая, Польша), Радогоще в 15 км от Новогрудка и основываются новые городища Индура на Свислочи, Кульбачино в Щучинском районе, а также Муравельник в Волковыске{65}.

Культура обитателей Кульбачинского и Волковысского (Муравельник) городищ обнаружила четко выраженное скандинавское влияние. Именно связанные с северной военно-дружинной культурой находки в совокупности с керамикой позволили датировать эти памятники концом X - первой половиной XI века. К предметам, относящимся к указанному времени, принадлежат ланцетовидные наконечники стрел и копий с орнаментированной втулкой с Кульбачинского городища{66}, шпоры, ланцетовидные наконечники копий и стрел, железный ключ и подвески в стиле Борре с Муравельника{67}, а также случайная находка — меч из окрестностей Гродно{68}.

Я. Г. Зверуго, руководитель раскопок в Волковыске, считал его и другие городища опорными пунктами Руси, начавшей в X в. колонизацию региона{69}. Но интерпретации этих поселений как русских противоречит отсутствие преемственности между ними и собственно русскими городами: жизнь в Кульбачино, Индуре, на Муравельнике и Радогоще прекращается около середины XI в., большинство из этих городищ гибнут в огне пожаров. И как раз в середине - второй половине XI в. возникают новые крепости, которые полностью меняют географию политических центров: основывается Городен (Гродно), возводятся укрепления в Новогрудке, а затем (во второй половине - конце XI в.) — в Волковыске (на Шведской Горе) и Слониме. В XII в. эти поселения станут городами, которые будут определять политическое и культурное развитие региона. С начала XII в. Городен появляется на страницах летописей как место княжения князя Всеволодка Ярославича.

Волковысское слово ятвезь указывает на судоходство как на одно из основных занятий ятвягов. Археологи В. А. Булкин и В. Н. Зоценко высказывали предположение, что Неман служил торговой магистралью на пути из варяг в греки еще до начала развития пути по Волхову и Двине{70}. Хотя более ранних, чем X в., находок из Понеманья, связанных со Скандинавией, не обнаружено, и общее их количество гораздо меньше, чем в бассейне Двины или Волхова, археологические материалы подтверждают вывод, что Неман был одной из магистралей, связывающих Куршское побережье Балтийского моря с Полесьем и более южными территориями.

В конце VIII в. в Полесье возникает открытое поселение в Городище (12 км от современного Пинска); постепенно разрастаясь, в X в. оно занимает господствующее положение в регионе благодаря развитию торговли и ремесла{71}. Кроме различных связей с Прибалтикой, Средней Азией и Средиземноморьем культура Городища имеет и скандинавское влияние (на это указывает находка вилки с загнутыми зубцами, подобные которой входили в VIII-X вв. в шведские банкетные наборы). По мнению археолога О. В. Иова, основной функцией Городища было обслуживание Днепро-Неманского торгового пути. Жизнь на поселении прекратилась в конце X - начале XI века{72}. Находка же наконечника ножен меча с городища Франополь (Брестский район Брестской области), возникшего во второй половине X в., на котором помещено стилизованное изображение последней битвы Одина и Фенрира, представляющее образец развития скандинавских изобразительных традиций в балтской среде, имеет четкие параллели на Балтийском побережье Самбии{73}. И снова ситуация повторяется: после сожжения городища Франополь в результате военного нападения на рубеже X-XI вв., в этом регионе появляется форпост русских князей — Берестье, самые ранние слои и укрепления которого относятся к началу XI в.{74}, а первое летописное упоминание — к 1017 году.

Итак, именно население сожженных в конце X и середине XI в. поселений можно, на наш взгляд, отождествить с ятвягами, упомянутыми в сообщениях 983 и 1038 года. Этим именем, как показывают приведенные данные, называлась смешанная по составу поликультурная военно-торговая группировка, возникшая во второй половине X в. в Верхнем Понеманье и Северном Полесье, которая занималась, подобно колбягам в Приладожье, войной, промыслами и обеспечением речной торговли по Неману, соединявшему самбийский торговый центр Кауп (существовал с начала IX в. до 1016 г.{75}) с днепровским и бужским бассейнами (Киевом и Червеньскими городами).

Без сомнений, ятвяги не представляли языкового и культурного единства. В их составе можно предполагать наличие германоязычного компонента (выходцев из Скандинавии и их потомков), балтоязычного (как местных жителей, так и пришлых с Балтийского побережья), а также славяноязычного — керамика многих из упомянутых городищ указывает на связи с более южными территориями, в первую очередь с Волынью{76}. В данном случае мы имеем дело в определенном смысле с социальным термином, обозначавшим род занятий: ятвяжская дружинная культура не многим отличалась от культуры варягов или Руси.

Вместе с тем возникновение отдельного наименования для этой группы свидетельствует о необходимости особой самоидентификации для ее представителей, которая отражала сплоченность коллектива и его противопоставленность другим. По-видимому, «собирание» ятвягов следует относить ко второй половине X в., когда возникли упомянутые ятвяжские городища и открытые поселения. Определенно можно сказать, что этот процесс совершился к началу 980-х гг., когда Владимир предпринял военный поход и «взял землю их». Этот поход был связан с предыдущим занятием Червеньских городов в 981 (979?) г.{77} и вызван стремлением поставить под контроль весь Бужско-Неманский торговый путь. Сожжение городищ Франополь, Городище и основание Берестья, как кажется, хорошо вписывается в картину русской экспансии конца X в., которая могла и не ограничиваться одним упомянутым походом. Следы разорения этого времени найдены и в Волковыске — вал на городище Муравельник разделен на два уровня следами пожара, уничтожившего укрепления конца X в., тогда же сгорело и селище на Шведской горе. Если на Шведской горе жизнь на время замерла (именно здесь в конце XI в. будет возведен русский Волковыск), то городище Муравельник было дополнительно укреплено и продолжало использоваться до середины XI века.

В политике на ятвяжском направлении в конце X - начале XI в. особую роль играл сын Владимира Святополк, княживший, согласно летописи, в Турове (самый ранний слой которого относится к XI в.{78}), обладавший и Берестьем, как следует из первого упоминания города в 1017 году{79}. В результате установления контактов Святополка с польским (гнезненским) князем Болеславом Xрабрым в начале 1009 г. с миссией к ятвягам отправился св. Бруно Кверфуртский, путешествие которого закончилось 9 марта его убийством «в пограничье Руси и Литвы»{80}. Как мы попытались показать, именно Святополк был правителем, больше всех заинтересованным в деятельности Бруно на этой территории{81}. Вскоре после 1009 г. правитель Турова, женившись на дочери Болеслава, начал проводить враждебную политику по отношению к отцу, в результате чего был подвергнут аресту вместе с женой и прибывшим из Польши епископом Райнберном. Когда же Владимир в 1015 г. умер, началась борьба Святополка в союзе с Болеславом за Киев против брата Ярослава, новгородского князя, закончившаяся в 1019 г. победой последнего. Святополк потерял владения и погиб, однако Берестье осталось под контролем Польши. Видимо, попали в сферу влияния Польши также и ятвяги.

Не исключено, что после смерти Болеслава и дезинтеграции польского политического объединения в 30-х гг., регион вошел в сферу влияния мазовецкого князя Мец- лава, союзником которого кроме ятвягов были литовцы{82}. Xарактерно, что именно на связи с Мазовией указывают находки украшенной штампом керамики X - первой половины XI в. с городищ Индура и Муравельник{83}. В 1031 г. Ярослав Киевский захватил у Мешка II Червеньские города, в состав которых, возможно, зачислено и Берестье. Ятвяги тогда остались вне сферы влияния русского князя, хотя поход на них, как и полстолетия назад, не заставил себя ждать. Эта экспедиция, как считается, стала прямым следствием заключения в 1038 г. союза Ярослава Мудрого и Казимира Обновителя, женившегося на сестре киевского князя, направленного против союза Мецлава с ятвягами и литовцами. В 1038 г. Ярослав «иде на ятвягы», через два года был совершен поход на Литву, еще через год — в Мазовию (1041). Окончательная победа над Мецлавом была одержана в 1047 г., когда в результате действий русских отрядов он был убит.

Именно с последствиями событий 30-40-х гг. и стоит связывать столь заметные перемены поселенческой структуры Верхнего Понеманья. В это время разрушаются поселения в Индуре, Кульбачино, Муравельнике, Радогоще, и затем во второй половине XI в. в глубине земли ятвягов на Немане возводится Городен, который становится главным русским форпостом в регионе, контролировавшем «янтароносный» Неманский торговый путь{84}.

Особо стоит отметить, что традиционно считавшаяся основной ятвяжской территорией Сувалкия до середины XI в. остается в археологическом вакууме, и лишь с этого времени здесь появляются первые могильники. Возможно, это свидетельствует о перемещении сюда ятвяжских групп из Понеманья. Показательно, что даже в более поздний период существуют определенные контакты Сувалкии со Скандинавией — подвески с ятвяжского городища Еглинец, датируемые XII в., обнаруживают сходство с изготовленными на территории Швеции{85}.

Итак, к середине XI в. ятвяги как политически независимая группировка (или несколько группировок), занимавшаяся в Понеманье и Полесье судоходством и промыслами, прекратила свое существование. С середины XI в. этот термин стал экзоэтнонимом, обозначающим балтоязычное языческое население Северо-Восточной Польши, Побужья и Верхнего Понеманья.

Ятвяги не были изначально «балтским племенем». Невозможно раз и навсегда обозначить круг лиц, который включало это название, — его значение менялось не только с течением времени, но и в зависимости от того, кто и где представлял ятвягов. В научных кругах XX в. бытовал образ древнего «балтского племени», в среде интеллектуалов XVI-XIX вв. — образ воинственных «лесных дикарей». Из источников XIII в. возникает актуальный образ ментальной географии, структурировавший сложную политическую ситуацию в балтских обществах бассейна Немана, Бебжи, Нарева, Голдапи и других рек Сувалкии и Мазурского поозерья. Еще один образ, который мы попытались создать в этой статье, можно условно назвать «береговым братством» — ятвяги в X в. были народом-бандой, основным занятием которого были судоходство, промыслы и война в бассейне Верхнего Немана, Побужья и Поприпятья.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Curta F. The Making of the Slavs: History and Archaeology of the Lower Danube Region, c. 500-700. Cambridge; New York, 2001. P. 335

2. Сцяшковiч Т. П. Матэрыялы да слоушка Гродзенскай вобласцi. Мiнск, 1972. С. 576.

3. Топоров В. Н. Прусский язык: Словарь: I - K. М., 1980. С. 19.

4. Stryjkowski M. Kronika. Krolewiec, 1582. S. 205.

5. Ср.: Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Т. I. М., 2001. С. 172; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. I. М., 2001. С. 91; Беляев И. Д. Рассказы из русской истории. Кн. 4. Ч. I: История Полотска или Северо-Западной Руси от древнейших времен до Люблинской унии. М., 1872. С. 56.

6. Авенариус Н. П. Дрогичин Надбужский и его древности // Материалы по археологии России. 1890. Вып. 4. С. 1-42.

7. Naruszewicz A. Hсайт в "Черном списке" narodu polskiego, od poczatku chrzescianstwa. T. II. Warszawa, 1803. S. 420-423.

8. Narbutt T. Dzieje starozytne narodu litewskiego. T. II. Wilno, 1837. S. 167-169.

9. Куклинский С. И. Заметки о западной части Гродненской губернии // Этнографический сборник, издаваемый Русским географическим обществом. Вып. III. СПб., 1858. С. 47-111; Sjogren A. Ueber die Wohnsitze und die Verhaltnisse der Jatwagen: Ein Beitrag zur Geschichte Osteuropas um die Mitte des XIII. Jahrhunderts // Memoires de l’academie imperiale des sciences de St-Petersbourg: Sixieme serie: Sciences politiques, histoire et philologie. T. IX. Saint-Petersbourg, 1859. P. 161-356; Вольтер Э. А. О Ятвягах // Ежегодник русского антропологического общества при императорском С.- Петербургском университете. СПб., 1908. С. 1-9.

10. Bruckner A. Starozytna Litwa: Ludy i Bogy. Warszawa, 1904. S. 27; Вольтер Э. A. Указ. соч. С. 7, 9; Rozwadowski J. O stosunku jezykow baltyckich i slowianskich // Rocznik Slawistyczny. T. V. Krakow, 1912. S. 1-24.

11. Отрембский Я. Язык ятвягов // Вопросы славянского языкознания. Вып. 5. М., 1961. C. 3-8.

12. Kaminski A. Jacwiez: Teritorium, ludnosc, stosunki gospodarcze i spoleczne. Lodz, 1953. S. 154-166.

13. Зинкявичюс 3. Польско-ятвяжский словарик? // Балто-славянские исследования. 1983. М., 1984.

14. См.: Vidugiris A. Zietelos lietuviu. snekta. Vilnius, 2004. P. 42-45.

15. NalepaJ. Jacwiegowie: Nazwa i lokalizacja. Bialystok, 1964; Tautavicius A. Jotvingiai, dainaviai, suduviai, poleksenai ir... // Lietuvos mokslas. 1994. Nr 2. Kn. 1(2). P. 5.

16. Engel M., Iwanicki P., Rzeszotarska-Nowakiewicz A. «Sudovia in qua Sudovitae»: The new hypothesis about the origin of Sudovian Culture // Archaeologia Lituana. Vilnius, 2006. Vol. 7. Р. 201.

17. Ibid. Р. 201.

18. Iwanowska G., Niemyjska A. Pendants from the earthwork at Jegliniec: Jatving links with North and North-East European culture environment // Archaeologia Lituana. Vilnius, 2004. Vol. 5. P. 92-108.

19. Топоров В. Н., Трубачев О. Н. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962; Обзор лингвистической литературы см.: Мядзведзеу А. М. Да пытання аб паходжаннi беларусау (па дадзеных археалогii i мовазнауства) // ГАЗ. 1998. № 13. С. 10-15.

20. Vidugiris A. 1) Is Zietelos ir pietiu aukstaiciu leksikos sasajiu // Vakaru baltiu kalbos ir kulffiros reliktai. Klaipeda, 1996. Р. 82-89; 2) Zietelos lietuviu snekta. P. 42-45.

21. Седов В. В. 1) Курганы ятвягов // СА. 1964. № 4. С. 36-51; 2) Ятвяги // Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М., 1987. С. 411-419.

22. Kaminski A. Jacwiez... S. 37-39; Гуревич Ф. Д. Древности Белорусского Понеманья. М.; Л., 1962. С. 71; Nalepa J. Jacwi Qgowie; Ochmanski J. Litewska granica etniczna na wschodzie od epoki plemiennej do XVI wieku. Poznan, 1981.

23. Зверуго Я. Г. Верхнее Понеманье в IX-XIII вв. Минск, 1989. С. 30-42; Квятковская А. В. Ятвяжские могильники Белоруси (XI-XIV вв.). Вильнюс, 1998. С. 5; Крауцэвгч А. К. Стварэнне Вялжага княства. Жэшау, 2000. С. 84; Vidugiris A. Zietelos lietuviu snekta. P. 42-45.

24. Шваварчык С. А. Да этшчных працэсау на Панямонш у раншм сярэднявеччы // BZH. 1999. № 11. С. 235-245.

25. См: Pohl W Conceptions of Ethnicity in Early Medieval Studies // Debating the Middle Ages: Issues and Readings. Blackwell Publishers, 1998. Р. 13-24; Curta F. The Making of the Slavs... P. 14-35.

26. ПСРЛ. Т. I. М., 2000. Стб. 82. — В Радзивилловской, Академической — «ятвягы». В Ипатьевской: «Иде Володширъ на атвагы . и вза землю ихъ» (ПСРЛ. Т. II. СПб., 1908. Стб. 69).

27. ПСРЛ. Т. I. Стб. 153. — Иногда на основании сообщения свода 1479 г. («Ходи великий князь Ярослав на Ятвяги и не може их взяти») исследователи считают этот поход неудачным (Пашуто В. Т. Образование литовского государства. М., 1959. С. 11). Однако скорее следует предполагать здесь плод собственных умо¬заключений сводчика XV в. — все более ранние известия совпадают по полноте с традиционной редакцией «Повести Временных Лет» и Начальной летописи.

28. ПСРЛ. Т. I. Стб. 289.

29. ПСРЛ. Т. II. Стб. 701.

30. Основным источником по истории ятвягов является так называемая Галицко-Волынская летопись, сохранившаяся в составе Ипатьевской летописи и других списков (ПСРЛ. Т. II. Стб. 715-937).

31. ПСРЛ. Т. II. Стб. 799.

32. Там же. Стб. 810, 833.

33. См.: Kaminski A. Op. cit. S. 16; Zajqczkowski S. О nazwach ludu jadzwingow // Zapiski Towarzystwa Naukowego w Toruniu. Torun, 1953. T. XVIII. Zesz. 1^. S. 180.

34. См.: Kaminski A. Op. cit. S. 14.

35. См.: Ibid. S. 17; Zajqczkowski S. Op. cit. S. 179-181.

36. MPH. T. II. Lwow, 1872. P. 421.

37. Kaminski A. Op. cit. S. 19-20; Zajqczkowski S. Op. cit. S. 183.

38. Zajqczkowski S. Op. cit. S. 184; Lowmianski H. Pcgranicze Slowiansko - jacwieskie // Acta Baltico - Slavica. 1966. Vol. III. S. 89-90.

39. Nalepa J. Jacwiegowie... S. 47-49.

40. SRP. T. I. Leipzig, 1861. P. 51, 52, 73, 92, 125-131, 137-143, etc.; Kaminski A. Op. cit. S. 25-32; Zajqczkowski S. Op. cit. S. 179; 188-191.

41. «Дайнава вся, которую также некоторые называют Ятвезью» (PreuBisches Urkundenbuch / Hrsg. von A. Seraphim. Konigsberg, 1909. Bd. 1. Hf. 2. S. 70. Nr 79).

42. См.: Kaminski A. Op. cit. S. 63.

43. Ibid. — См. также: Непокупныш А. П. Балто-северославянские языковые связи. Киев, 1976. С. 105-111; Гаучас П. К вопросу о восточных и южных границах литовской этнической территории в средневековье // Балто-славянские исследования. 1986. М., 1988. С. 195-213.

44. Т.Нарбутт производил его от лит. juodai veziai «черные раки», Н.Окелевич — от лит. jautis «вол», И. Басанавичюс — от лит. getve «пастбище», А. Брюкнер — от лит. ietis «копье», Е. Кухарский — от прусск. azva «кобыла»; и т. д. Критику этих гипотез см.: Ochmanski J. Nazwajacwiegow // Europa—Siowianszczyzna—Polska: Studia ku uczczeniu profesora Kazimierza Tymienieckiego. Poznan, 1970. P. 200-201; Топоров. В. Н. Прусский язык. С. 19.

45. Ochmaсski J. Op. cit. P. 202; Топоров. В.Н. Прусский язык. С. 18.

46. Топоров. В.Н. Прусский язык. C. 18.

47. Buga K. Lietuviu kalbos zodynas. Z. 2. Kaunas, 1925. P. LXXXVII.

48. Топоров В. H. Прусский язык. С. 15.

49. Там же. С. 15-19.

50. Maziulis V Prusu kalbos etimologijos zodynas, I-K. Vilnius, 1993. P. 7-13.

51. Ibid.

52. Кроме уже предъявленных сомнений, удивительно, как корень слова и его суффикс могут быть заимствованы по отдельности из двух разных языковых традиций в третью.

53. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I. М., 1964. С. 276.

54. Мачинский Д. A. Колбяги «Русской правды» и приладожская курганная культура // Тихвинский сборник. Вып. 1: Археология Тихвинского края. Тихвин, 1988. С. 52-54; Кочкуркина С. И., Спиридонов A. М., Джаксон Т. H. Письменные известия о карелах (X-XVI вв). Петрозаводск, 1996; Кулешов В. С., Мачинский Д. A. Колбяги // Ладога и Глеб Лебедев: Восьмые чтения памяти Анны Мачинской. СПб., 2004. С. 207-227.

55. Фасмер М. Р. Указ. соч. Т. II. С. 287.

56. Там же. Т. I. С. 250.

57. В различных списках имя написано по-разному: Ѩтвѧгъ, Ѩтьвѧгъ, в Лаврентьевском - даже Ѩвтѧгъ Гунаровъ (написание испорчено, как и в статье того же списка 983 г. "Иде Володимеръ на Ѩтвѧги" (ПСРЛ, Т. I, стб. 47, 82)). В Хлебниковском списке - Ѩтвѧгъ Ноунаревъ, хотя в Ипатьевском - Ѩтьвѧгъ Гунаревъ (ПСРЛ, Т. II, стб. 35)

58. орфография упрощена, разночтения не указываются (ПСРЛ Т. I. Стб. 46-–47; ПСРЛ. Т. II. Стб. 35–-36).

59. Успенский Ф. Б. Скандинавы. Варяги. Русь. Историко-филологические очерки. М., 2002. С. 61. Примеч. 30.

60. См.: Пашуто В. Т. О возникновении Литовского государства // Известия АН СССР. Серия исторических и филологических работ. 1952. Т. IX. № 1. С. 42.

61. Kunik E. Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen. St Petersburg. 1844. P. 9–13.

62. Дювернуа А. О происхождении Варягов-Руси // ЧОИДР. 1862. Кн. 4. С. 75–-76.

63. Jomsvikingasaga ok Knytlinga. Kaupmannah0fn, 1828. P. 190.

64. Bosworth J., Toller T. N. An Anglo-Saxon dictionary, based on the manuscript collections of the late Joseph Bosworth. Oxford, 1898. P. 224.

65. Зверуго Я. Г. Верхнее Понеманье в IX-XIII вв. С. 62-90; Шваварчык С. А. 1) Беларускае Панямонне у раннiм сярэднявеччы (X-XIII ст.ст.). C. 17; 2) Да этнiчных працэсау... C. 237; Малевская М. В. Керамика западнорусских городов X-XIII вв. СПб., 2005. С. 87-106.

66. Пивоварчик С. А. Вооружение и снаряжение всадника из раскопок Понеманских городищ (X-XIII вв.) // ГАЗ. 1994. № 3. С. 190-201.

67. Зверуго Я. Г. 1) Древний Волковыск X-XIV вв. Минск, 1975. С. 43; 2) К вопросу о ранних этапах истории городов Понеманья // Древнерусское государство и славяне: Материалы симпозиума, посвящ. 1500-летию Киева. Минск, 1983. С. 62; Дернович С. Д. Скандинавские древности эпохи викингов в Беларуси. Минск, 2006. С. 39. Рис. 25.

68. Николаев H. В. Меч X века из Гродно // Древнерусское государство и славяне. Минск, 1983. С. 81-82. — К скандинавским находкам ранее причисляли шлем из Слонима, но, согласно последним исследованиям, его скорее следует связывать с балтскими дружинными древностями XII-XIII вв.: Плавiнскi М. Слонiмскi шлем (Датаванне и паходжанне) // Гiстарычны Альманах. Т. VIII. Гродна, 2003. C. 137-144.

69. Зверуго Я. Г. Древний Волковыск X-XIV вв. С. 136. — В отличие от Я. Г. Зверуго, С. В. Белецкий и Ю. М. Лесман подчеркивали возможность присутствия в населении городища Муравельник североевропейского «варяжского» элемента: Белецкий С. В., Лесман Ю. М. Новые публикации материалов раскопок средневековых городов Белоруссии // СА. 1979. № 1. С. 312. — Я. Г. Зверуго выступил против выделения особого «варяжского» периода в истории Волковыска, хотя и признал наличие в нем выходцев из Скандинавии: Зверуго Я. Г. К вопросу о ранних этапах истории городов Понеманья. С. 62.

70. Булкин В. A., Зоценко В. Н. Среднее Поднепровье и Неманско-Днепровский путь в IX-XI вв. // Проблемы археологии Южной Руси. Киев, 1990. С. 123.

71. Iоу A. В., Вяргей В. С. Гандлёва-эканамiчныя сувязi насельнiцтва заходняга Палесся у IX - пач. XI ст.ст.// Гiстарычна-археалагiчны зборнiк Памяцi Мiхася Ткачова. Мiнск, 1993. Ч. 1. С. 117-134.

72. Там же. С. 126.

73. Кулаков В. И., Иов О. В. Наконечники ножен меча из кургана 174 могильника Кауп и с городища Франополь // Краткие сообщения Института археологии РАН. Вып. 211. 2001. С. 77-84.

74. Лысенко П. Ф. Туровская земля IX-XIII вв. Минск, 2001. С. 21, 91.

75. Кулаков В. И. История Пруссии до 1283 года. М., 2003. С. 213.

76. Малевская М. В. Указ. соч. С. 139-144.

77. Общепринятую летописную хронологию поставил недавно под вопрос А. В. Назаренко. По его мнению, датированный 981 г. поход на ляхов и взятие Червеньских городов следует относить к 979 г.: Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. М., 2001. С. 393-408.

78. См.: Лысенко П. Ф. Указ соч. С. 96; Белецкий С. В., Лесман Ю. М. Указ. соч. С. 307. — Ряд авторов считали местом княжения Святополка не Туров, а Городище, однако эта точка зрения нуждается в более серьезном обосновании: Климчук Ф. Д. Некоторые дискуссионные вопросы средневековой истории Надъясельдья и Погорынья // Palaeoslavica. Cambridge, Mass., 2004. Vol. XII. Nr 1. P. 22-25.

79. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 15.

80. MGH. SS. Lipsiae, 1925. T. 3. P. 80.

81. Кiбiнь A. С. Апошняя мiciя св. Бруна // Белорусский сборник. Вып. 4. СПб. (в печати).

82. Wlodarski В. Problem jacwinski w stosunkach polsko-ruskich // Zapiski historyczne. Kwartalnik poswiecony historii Pomorza. T. XXIV: Rok 1958-1959. Zeszyt 2-3. Torun, 1959. S. 14-18.

83. Малевская М. В. Указ. соч. С. 144.

84. См.: Воронин Н. Н. Древнее Гродно. М., 1954. С. 197.

85. Iwanowska G., Niemyjska A. Pendants from the earthwork at Jegliniec... P. 103, 106.

Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2008. № 2(4). С. 117-132.

[Kryvonis 33]

Валентин СЕДОВ. Заселяли ли ятвяги южную Литву?

[Суйко 149]

Валентин СЕДОВ. Заселяли ли ятвяги южную Литву?

Ну здесь версия, что ятвяги это этнос.