Saygo

Восстание 1916 г. в Туркестане

3 сообщения в этой теме

Татьяна Котюкова. Восстание 1916 г. в Туркестане: ошибка власти или историческая закономерность?

95 лет назад в Центральной Азии началось самое серьезное восстание, направ-ленное против русского присутствия. Регион и ранее периодически сотрясали антироссийские восстания, которые вне зависимости от того, какие определения и оценки давали им современники или дают историки нашего времени, отражали вполне очевидное стремление к национальному освобождению. Последним крупным восстанием 90-х годов XIX в. в Туркестане было Андижанское (1898 г.). Из этих событий Россия не смогла извлечь необходимого урока, что в 1916 г. привело к повторению кровавых событий и с большими человеческими жертвами.

Зачастую, увлекаясь вполне понятной политической задачей, исследователи позиционировали восстание как «борьбу трудящихся края с эксплуататорским колониальным режимом», а следовательно, как пролог последовавших одна за другой революций. При этом на второй план уходила сложная предыстория конфликта.

Даже на страницах серьезных изданий в качестве научного комментария о «восстании 1916 г. в Семиречье» говорится, что «имеется в виду вооруженное восстание под предводительством Амангельды Иманова (июль 1916 г. - март 1917 г.). Восста-ние охватило Самаркандскую, Сырдарьинскую, Ферганскую, Закаспийскую и Степную области с более 10-миллионным многонациональным населением»{1}. Налицо ряд неточностей:

- во-первых, Амангельды Иманов руководил восстанием только на территории Тургайской области Степного края;

- во-вторых, перечисляя области, охваченные восстанием, авторы забывают самый главный эпицентр восстания в Туркестане - Семиреченскую область. Это притом, что авторы пытаются объяснить, что из себя представляет восстание именно в Семиречье;

- в-третьих, в тексте фигурирует неизвестная административно-территориальному делению Российской империи единица - Степная область. Вероятно, речь идет о Степном генерал-губернаторстве (по официальным документам - Степной край, включавший в себя Акмолинскую, Тургайскую, Уральскую и Семипалатинскую области).

В преддверии драмы

Как у любого массового проявления народного недовольства, у восстания 1916 г. было много причин. Все вместе они составляют комплекс непродуманных действий со стороны России. Первая мировая война и царский указ от 25 июня 1916 г. о призыве коренного населения Туркестана на тыловые работы сыграли лишь роль катализатора, усугубив экономическую и обострив политическую ситуацию в регионе. Основные причины были иные.

Переселение крестьян из центральных европейских губерний империи в так называемую Азиатскую Россию привнесло в жизнь региона новую этническую, языковую и религиозно-культурную компоненту, которая далеко не всегда безболезненно и гармонично вписывалась в уклад жизни коренного населения.

Причин для этого было множество. Это и проблемы, связанные с адаптацией в непривычных природно-климатических условиях, проблема интеграции в принципиально иную этнокультурную и языковую среду, и др. В итоге часть переселенцев предпочла вернуться обратно на родину. Те же, кто остались, стали ядром быстро формирующейся русской диаспоры, так называемых «русских туркестанцев».

Основной эпицентр восстания 1916 г. в Туркестане находился в Семиречье. Именно сюда устремился основной поток переселенцев. Крестьяне устраивались здесь либо самовольно, входя в те или иные соглашения с короенным населением, а зачастую и без них; либо на так называемых «излишках» земли, изъятие которых государство узаконило в 1910 г.; или в организованном порядке, с 1912 г., на землях, орошенных за счет государственных средств. Этот последний вид колонизации не успел получить значительного расширения в связи началом Первой мировой войны.

В 80-х годах XIX в. среди русской администрации Туркестана была очень популярна фраза генерала Н.И.Гродекова, что «Каждый новый русский поселок в Туркестане равносилен батальону русских войск». Этот тезис стал в известной степени лозунгом момента для местной власти.

Исходя, в том числе из военно-полицейских соображений, власть принимала все возможные меры, чтобы организовать как можно больше русских поселков. Их расположение подчинялось определенным стратегическим интересам, а в конце 80-х годов стала проводиться в жизнь мысль о снабжении переселенцев оружием.

Первоначально в официальных документах отмечалось, что это делается для охоты или обороны от диких животных. Позднее власти не скрывали, что обороняться, скорее всего, придется от коренных жителей.

В 1867 г. Н.А.Маевым* был составлен документ «Записка поручика Маева о мерах к увеличению русского населения в Туркестанской области». В нем была сформулирована идея заселения края не только крестьянами из центральных губерний, но, в первую очередь, запасными нижними чинами.

Указывая стратегически выгодную линию заселения, Маев пишет: «Из этих солдатских поселений образуется по реке Сыр-Дарье непрерывный ряд слобод, наподобие казачьих станиц, которые могут принести большую пользу в случае, если в Туркестанской области возникнут какие-либо беспорядки».

Таким образом, взгляд на русские поселки как на боевые единицы присутствовал в переселенческой политике. Безусловно, кроме внутреннего фактора - недоверия к коренному населению существовал и внешний фактор - приграничное стратегическое положение Туркестана.

Вооружение населения началось в 1891 г.[2] В 1909-1910 гг. власти изменили курс и начали разоружать крестьян[2]. Но летом 1912 г. по распоряжению военного министра этот процесс был остановлен. Первая мировая война и недостаток оружия заставили власти перебросить значительную часть вооружения из Туркестана на фронт.

Мустафа Чокаев, один из лидеров туркестанской эмиграции, отмечал: «Если впереди европейских колонизаторов шли миссионеры и коммерсанты - первые искавшие “просвещения душ”, а вторые - рынка для сбыта продуктов отечественной промышленности, то впереди российских “культуртрегеров” шли русские крестьяне, превращенные русской историей и русским правительством в “охотников до чужой земли”» (Париж, 26 марта 1932 г.)[3].

В Туркестане всегда существовали противоречия между кочевым и оседлым населением, между тюрками и таджиками, между шиитами и суннитами**. Но они возникали в рамках исламской цивилизации.

Ислам - очень важный фактор, с которым царской, а затем и Советской России приходилось считаться, выстраивая взаимоотношения с население Туркестана. Поэтому русское правительство искало пути утверждения своего влияния, учитывая определяющее место ислама и исламского духовенства в жизни региона. Правительство не предпринимало активных попыток «выдавливания» ислама (например, в 1900 г. был снят запрет с паломничества в Мекку), скорее здесь проводилась политика «невмешательства в духовные дела мусульман», хотя некоторые шаги по ограничению влияния ислама были предприняты.

Со второй половины XIX в. в русской имперской политике стал доминировать принцип государственного единства России, который связывался с идеей национального государства. Это предполагало приобщение инородцев к русской государственности и русской цивилизации, а в перспективе - их слияние с русскими.

В это же время появляется доктрина ограниченной веротерпимости, допускавшей вероисповедание ислама, но препятствовавшей его распространению и укреплению. Эта идеология начала воплощаться в концепции охранительной политики православного консерватизма.

Наряду с этим в начале ХХ в. шло реформирование традиционного общественного сознания национальных элит Туркестана. Их называли джадидами, что дословно с арабского можно перевести как сторонники нового метода в просвещении мусульман. Движение это достаточно быстро получило распространение у мусульманских народов России. Новометодникам-джадидам противопротивостояли кадимисты - та часть мусульманской уммы (общины) и духовенства, которая придерживалась более консервативных взглядов не только в сфере образования, но и в целом изменения жизненного уклада мусульман Туркестана.

К 1913 г. в Туркестане насчитывалось 6022 мактаба из 9723 имевшихся в империи, 445 медресе из 1064 действовавших по стране[4].

Персидская и младотурецкая революции первого десятилетия ХХ в. усилили интерес российского правительства к оппозиционному мусульманскому движению. Одним из направлений национальной политики стала борьба с панисламизмом и пантюркизмом, под которыми в России понималось всякое проявление культурно-политического самосознания мусульман. В приверженности панисламизму обвинялись прежде всего представители мусульманской интеллигенции.

Нельзя не отметить тот факт, что после младотурецкой революции в политическом сознании российских (в том числе туркестанских) мусульман действительно наметилась сильная протурецкая ориентация, которая серьезно беспокоила правительство. Поэтому в целом комплексе вопросов Османская империя воспринималась мусульманами России как ориентир, к которому нужно стремиться.

При всей первостепенной роли ислама думается, что дело не только в религии, но и в менталитете.

На практике чужой менталитет, традиции, обычаи, приоритеты вызывают нередко хотя бы подспудную негативную реакцию. Поэтому в туркестанском обществе существовало где открытое, где латентное недовольство государственной национальной политикой России.

После завоевания Туркестана Россия гарантировала коренным народам освобождение от воинской повинности и достаточно долго свое обещание сдерживала.

С одной стороны, эта была привилегия, носившая характер «монаршей милости», а другой - вполне оправданная политическая мера, поскольку мусульманское население недавно присоединенной к России огромной территории не могло считаться достаточно благонадежным. Кроме того, мобилизационных ресурсов европейской части страны было вполне достаточно.

Население Туркестана не платило военного налога. Вопрос о взимании последнего правительство рассматривало на протяжении нескольких десятилетий, решившись на его введение только 1 января 1915 г.

Полувековое присутствие в крае обошлось России в более чем 150 млн руб. Это без расходов на железнодорожное строительство, которое стоило метрополии 164 млн руб.

Ежегодно правительство доплачивало краю порядка 3,5 млн руб. на «текущие» расходы.

Первую прибыль казне в 1 млн руб. Туркестан дал в 1909 г.[5] Это составляло 1/136 часть от всех доходов, полученных государством.

Иными словами, Туркестан не участвовал наравне с другими регионами России в общегосударственных расходах и погашении государственных долгов[6]. Это можно объяснить либеральной политикой правительства, не желавшего «обижать» мусульманское население края.

С другой стороны, при расчете налогового дефицита по Туркестану нельзя не учитывать экономии от снятия дорогих военных линий в Оренбургских и Уральских степях (за 28 лет они стоили бы 165 млн руб., и, если сравнить с приведенными выше цифрами, эти деньги покрывали расходы по железнодорожному строительству), от упразднения Оренбургского военного округа и Оренбургского генерал-губернаторства, наконец, прибылей от расширения внутреннего российского рынка и появления в значительных размерах собственного хлопка. Если все это посчитать, то оказалось бы, что присоединение не только не ввергло Россию в убыток, но принесло доходы[2].

Конечно, от Туркестана ждали большей доходности. Отрицать это не имеет смысла. В противном случае все усилия, по освоению новой территории, в том числе финансовые, выглядели бы бессмысленно.

На этом фоне тезис о том, что «царизм настойчиво проводил нещадную эксплуатацию природных богатств края, превращая Туркестан в сырьевой придаток империи»[7], имеет как минимум одно уязвимое место.

Прежде, чем начать «нещадную эксплуатацию», Россия вложила значительные средства в создание местной промышленности и инфраструктуры.

С началом Первой мировой войны за период с 1914 г. по 1916 г., поземельный налог в Туркестане увеличился более чем в 2 раза и достиг 14 311 771 руб., промысловый налог повысился с 1 149 676 руб. до 2 838 240 руб. Кроме того, правительство установило дополнительный военный налог на хлопок в размере 2 руб. 50 коп. за пуд хлопка-волокна[8].

С 1913 по 1915 г. доходы казны в Туркестане, включая поземельный и промысловый налог, таможенные сборы и т.д., увеличились на 66%[9].

Такое резкое повышение налогов по отношению к политике, которую можно охарактеризовать как «политику наибольшего благоприятствования», не могло не вызвать недовольства населения*.

Война ухудшила социально-экономическое положение в крае, сопровождавшееся снижением уровня жизни населения.

Одновременно развернулась активная деятельность многочисленных российских уполномоченных по заготовке сырья, продовольствия, фуража, топлива для промышленности и армии. На военные нужды у населения реквизировался рабочий и вьючный скот, повозки, юрты, кошмы.

Только из Сырдарьинской и Семиреченской областей в 1914 г. было вывезено 1 млн голов овец.

В 1916 г. вследствие сокращения поставок зерна дефицит хлеба составил в Туркестане 22 млн пудов[11].

В 1915-1916 гг. при значительном повышении цен на зерно, рис, сахар и другие продукты были установлены твердые заниженные цены на хлопок; процветала спекуляция; на почве дороговизны во многих местах вспыхивали стихийные волнения и акции протеста.

Как с тревогой констатировалось в одном из секретных донесений жандармского управления тех лет, «нужда растет, а вместе с ней и недовольство народонаселения, могущее вылиться в открытое возбуждение».

В то же время порочная практика изъятия земель у коренных жителей края для создания русских поселений продолжалась[11].

С началом Первой мировой войны в Туркестан начинают отправлять военнопленных.

Первая партия пленных прибыла в сентябре 1914 г.

К июню 1915 г. их численность превысила 148 тыс.[12] К марту 1916 г. общее число военнопленных в крае достигло 200 тыс.[12] Их количество стало превышать количество населения городов, в которых они размещались.

Краевая администрация была этим крайне обеспокоена, считая, что в случае каких-либо беспорядков это усугубит ситуацию.

Сосредоточение в Туркестане пленных, а затем прибытие беженцев (с июля 1915 г.), которых к 1916 г. насчитывалось до 70 тыс., привело к продовольственному и жилищному кризису[12].

В 1914 г. состав высшей администрации в крае значительно изменился. Генерал-губернатор генерал А.В.Самсонов в момент объявления войны находился в отпуске. В Ташкент он больше не вернулся и получил назначение на должность командующего армией на Западном фронте. Его помощник генерал от инфантерии В.Е.Флуг последовал за ним.

На фронт также были направлены начальник Закаспийской области генерал-лейтенант Л.В.Леш, военные губернатор Самаркандской области генерал-майор И.З.Одешелидзе.

Ушли на фронт и кадровые части ТуркВО.

Новым генерал-губернаторам края в 1914 г. был назначен генерал от инфантерии Ф.В.Мартсон, которому шел 62-й год и который был серьезно болен. На своих должностях остались уже отошедшие от строевой службы военные губернаторы Сырдарьинской, Ферганской и Семиреченской областей - генерал-лейтенанты А.С.Галкин, А.И.Гиппиус и М.А.Фольбаум, многие годы прослужившие в крае.

Эти кадровые изменения также сказалось на принятии административных решений и дальнейшем развитии ситуации.

«Турецкий след»

Национальный и религиозный вопросы для Российского государства всегда были непростыми и злободневными.

В первые десятилетия ХХ в. проблемы конфессиональной и этнической принадлежности стали одним из ключевых факторов противоречивого отношения народов России к выбору внешнеполитического курса империи.

Еще в начале 1910 г. министерство иностранных дел России стало получать сведения о готовящемся в Османской империи плане по сбору средств на усиление армии и флота. План содержал обращение к российским мусульманам оказать турецкой армии посильную материальную помощь. Это не могло не насторожить официальные власти. Подавляющее большинство мусульман России проживало в недавно завоеванных, а потому не вполне благонадежных окраинах империи.

В этих условиях руководство МИД и МВД с большой долей вероятности полагало, что в случае военного столкновения с Османской империей приверженцы ислама в России встанут на сторону «братьев-мусульман», и отсюда - требование установить самый тщательный контроль за перемещением по территории России лиц, имеющих турецкое подданство.

В секретном циркуляре военного губернатора Ферганской области, разосланном уездным начальникам и полицмейстерам, выражалась глубокая обеспокоенность ситуацией и, в частности, говорилось: «Считаю еще раз необходимым подтвердить вопрос о необходимости зорко следить за настроениями туземного населения в нынешнее тревожное время, и в случае появления среди него агитаторов с целью возбуждения населения против правительства немедленно мне об этом доносить, принимая в то же время надлежащие законные меры...»[11]

В августе 1910 г. дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе в секретном сообщении информировал Туркестанское районное охранное отделение, что по сведениям, имеющимся в МИД России, замечается усиленная панисламистская деятельность мла¬дотурок в отношении многочисленного мусульманского населения империи, а именно: в Россию под видом купцов и паломников посланы опытные турецкие эмиссары. В министерстве не без оснований полагали, что определенная их часть устремится в Туркестан, поэтому и про¬сили установить самый тщательный надзор за всеми подозрительными иностранцами[11].

Власти на местах тоже реагировали на ситуацию.

Туркестанский генерал-губернатор А.В.Самсонов и районное охранное отделение, ссылаясь на текущие события на Балканском полуострове, которые турецкой стороной расценивались как джихад - «священная война против неверных», настаивали на строжайшем контроле со стороны военных губернаторов областей края за турецкими шпионами и сочувствующими Османской империи.

«Сочувствие» имело весьма конкретный, материальный характер.

Так, в Закаспийской области Туркестана был известен случай сбора денег в пользу «Красного Полумесяца», разрешенный(!) начальником Крас- новодского уезда. Сбор денег был прекращен по распоряжению начальника области, а собранные деньги сданы в местное казначейство[11].
Мусульманские печатные издания в России выпускали специальные номера, где открыто публиковали фамилии жертвователей в пользу раненых турецких солдат.

Более того, на фоне разгоравшегося Балканского конфликта (1913 г.) среди российских мусульман все сильнее обсуждался вопрос о якобы предстоящей войне России с Китаем. При этом турецкие эмиссары в случае действительного начала такой войны вполне могли вести агитацию за объединение мусульманских народов и их отделение от России с планированием нападения на нее в союзе с Японией и Китаем[11].

Такая ситуация была закономерным следствием непродуманной и нескоординированной национальной политики. Большинство российских мусульман ощущали себя гражданами второго сорта.

В 1914 г. в соответствии с планом военных действий, разработанным в начале войны, задача турецких войск заключалась в том, чтобы, ведя наступательную войну против России, войти в соприкосновение с ее мусульманским населением.

Операции на Кавказском направлении преследовали цель реализации одновременно и панисламистских, и пантюркистских идей на Кавказе, в Поволжье и Средней Азии. Наступление турецкой армии должно было быть поддержано организацией в русском тылу восстаний, волнений, диверсионных актов и т.п.[13]

Имелись сведения, что так называемым «мусульманским комитетом» из Тифлиса рассылались прокламации на турецком языке, направленные против России и призывающие мусульман объединиться и «кровью защитить ислам, дабы не дать христианам восторжествовать и уничтожить мусульманство»[11].

Германия и Порта накануне и во время Первой мировой войны были крайне заинтересованы в нагнетании внутриполитической обстановки в России всеми доступными им средствами. Самый эффективный способ - спекуляции на имеющейся в России религиозной и национальной нетерпимости. Однако простые мусульмане империи не всегда были в состоянии воспринять идеологические установки, активно внедряемые германо-турецкой пропагандой.

В Османской империи признавали, что одной из главных причин медленного распространения панисламизма в России является «малая культурность низших слоев мусульманского населения, невежество их духовенства и существующая между мусульманскими сектами религиозная ненависть»[11].

Поэтому было решено разделить панисламизм как движение на две части: на политический и религиозный и начать вести дело на фоне религиозного объединения мусульман, обратив особое внимание на развитие фанатизма в народных массах и поднятие их культурного уровня, «возложив обязанности по пропаганде панисламистских идей в России на избранных местных мусульман, сочувствующих этим идеям»[11].

Этими «местными мусульманами» стали татары-джадиды. И если турецкими агентами в основном пугали, то следы влияния поволжских татар в Туркестане были вполне очевидны. При этом мусульмане-татары были, несомненно, ближе и понятнее коренному населению Туркестана, чем младотурки.

Призыв на Tыловые работы

Уже к концу 1915 г. в Центральной России стали заметны признаки нехватки людских ресурсов.

15 января 1916 г. постановлением Совета министров было образовано междуведомственное совещание по вопросу о применении на территории России труда корейских и китайских подданных.

Были утверждены нормативы и принципы, на основании которых иностранцы могли привлекаться для работы на российских предприятиях. Но эта мера не решала проблемы дефицита неквалифицированной рабочей силы. Поэтому правительство приступило к мобилизации на восточных окраинах.

25 июня 1916 г. Николай II подписал указ «О привлечении мужского инородческого населения Империи для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно для всяких иных, необходимых для государстве обороны работ» в возрасте от 19 до 43 лет включительно.

Целью указа являлось обеспечение рабочей силой оборонных объектов и военных предприятий, то есть расширение возможности призыва на фронт русских рабочих за счет замены их коренным населением ряда регионов импе¬рии, освобожденных от несения воинской повинности. Стоит отметить, что еще до объявления мобилизации, коренное население Туркестана добровольно вербовалось на работу.

Например, в Аулие-Атинском и Черняевском уездах Сырдарьинской области военно-инженерной организацией на тыловые работы было набрано около 10 тыс. чел.[16]

За отбывание трудовой повинности в рамках указа от 25 июня 1916 г. рабочие должны были получать денежное вознаграждение и находиться на полном обеспечении государства. В первую очередь мобилизации подлежало мужское население в возрасте от 19 до 31 года включительно.

Для сельского населения это означало потерю основной части работников в разгар полевых работ на хлопковых полях.

В Туркестане мобилизация была начата 29 июня 1916 г.

По наряду край должен был направить на тыловые работы порядка 250 тыс. чел. Но уже 2 июля 1916 г. на совещании, состоявшемся у временно исполнявшего должность Туркестанского генерал-губернатора генерала от инфантерии М.Р. Ерофеева, с участием Сырдарьинского, Ферганского и Самаркандского военных губернаторов краевая администрация пришла к единодушному выводу: наряд необходимо уменьшить, хотя бы до 200 тыс.[14]

Совещание возложило практическую реализацию указа на низовую администрацию из числа коренного населения и выразило полную уверенность в том, что беспорядков удастся избежать.

Военный губернатор Ферганской области генерал-лейтенант А.И.Гиппиус возразил против организации мобилизации рабочих силами волостной и сельской администраций, считая ее крайне ненадежной, и не сомневался, что, выгораживая от призыва имущие категории населения, низовая администрация постарается всю тяжесть призыва переложить на бедняков. Это обстоятельство могло привести к массовым возмущениям.

Как оказалось, военный губернатор Ферганской области не преувеличивал проблемы.

Сельские и аульные старосты, которым было поручено составление списков мобилизованных, восприняли императорский указ по-своему.

Судя по всему, именно они стали распространять слухи, что это не набор на тыловые работы, а скрытая мобилизация на фронт, необходимая для уничтожения коренного населения для заселения освободившихся земель русскими[15]. Поэтому население Туркестана истолковало мобилизацию на тыловые работы как отказ со стороны русского правительства от данных ранее обязательств и нарушение своих законных прав*.

Вскоре стали очевидны нарушения и злоупотребления, допускаемые при мобилизации представителями местной низовой администрации, нередко использовавших мобилизацию для наживы. Сыновья богатых откупались, а бедняки лишались единственных кормильцев.

Последствия не замедлили сказаться: спустя несколько дней на огромной территории Туркестана, а затем Степного края разгорелось массовое восстание, реально угрожавшее как социально-политическому спокойствию на азиатских рубежах империи, так и ее экономическому могуществу.

Восстание в Туркестане**

Первым проявлением восстания в 1916 г., вылившимся в расправы с чинами местной и русской администрации, стали события 3-4 июля в г. Ходженте. 4 июля 1916 г. городская беднота и дехкане (крестьяне) Ходжента собрались на демонстрацию против набора на тыловые работы.

6 июля начальник Туркестанского районного охранного отделения (ТРОО) полковник Д.В. Волков докладывал директору Департамента полиции, что в крае распространились слухи о призыве в войска, тревожащие население.

«Видимо, для разъяснения слухов, - писал Волков, - толпа сартов (так в конце XIX в. - начале ХХ в. называли оседлое, преимущественно городское население Туркестана. - Авт.) с женщинами в Ходженте подошла к полицейскому управлению. Требования полиции разойтись они не исполнили, полиция употребила оружие, убито три сарта, ранено три и одна женщина»[17]. Власти объявили город на военном положении.

В Ташкенте, столице Туркестанского края , восстание вспыхнуло одним из первых. Волнения в городе начались сразу же после обнародования указа.

Первоначально было объявлено, что город должен поставить около 7 тыс. чел. На самом же деле наряд по набору составлял 12 600 чел.[18] Сведения о значительном увеличении набора еще больше усилили возмущение[19].

7 июля начальник Ташкента вызвал в Шейхан-таурскую мечеть всех имамов и пятидесятников, объявил им указ и обязал оказать помощь в организации набора[19].

11 июля 1916 г. в полицейском управлении туземной части Ташкента (все города Туркестана были поделены на «новую», то есть «русскую», и «старую», «коренную» части) должны были собраться все пятидесятники для приведения в исполнение распоряжения правительства. Ранее означенного времени на дороге около полицейского управления собралась толпа женщин. К ним стали присоединяться мужчины...

Полицмейстер города Н.Е. Колесников дальнейший ход событий в своих показаниях обрисовал следующим образом: «Подъехав к управлению, я видел, что вся решетка около сада сломана, во дворе масса народа, около двух-трех тысяч. Я с казаками пробрался к управлению, пробовал говорить, убеждал толпу, но слушать никто не хотел. Я обратился к казакам, чтобы они оттеснили толпу от здания нагайками, но вскоре нагайки у них были вырваны. Я видел, что один сарт вооружился шашкой и бросается на меня. Угроза револьвером не подействовала, и сарт двигался на меня с поднятой шашкой. На расстоянии двух шагов я убил его наповал. Дальше я должен был отказаться увещать толпу»[20].

Казаки Колесникова в упор стали стрелять в толпу. Несколько человек из числа восставших были убиты и ранены.

Восставшие порвали телефонные провода и продолжали атаковать здание полицейского управления, где укрылись полицейские и казаки. Им на помощь прибыла рота ташкентской шко¬лы прапорщиков, которой удалось разогнать восставших.

Жители города стремились привлечь на свою сторону военнопленных и лиц, настроенных против царизма. Так, 16 июля 1916 г. генерал-губернатор края сообщил военному министру: «<...> Около саперного лагеря близ Ташкента задержан местный туземец, предлагавший добровольцам-сербам, живущим в этом лагере, принять участие в сартовском беспорядке, в котором, по его словам, должны принять участие пленные Ташкента и афганцы»[18]. Однако эти попытки не увенчались успехом.

Наиболее крупное восстание произошло 13-21 июля 1916 г. в Джизаке. В нем участвовало несколько тысяч человек.

13 июля в старой части города было объявлено о представлении списков мобилизованных в десятидневный срок, но мобилизация так и не была проведена. Тогда уездный начальник созвал в мечети население и обратился к нему с угрозами. Народ делегировал ишана Назир-ходжу Абдусалямова в Ташкент узнать, как там проходит мобилизация. Вернувшись из Ташкента, Назир-ходжа сообщил, что там набор отложен до 17 июля? и стал призывать население к уничтожению списков.

Восстание охватило весь Туркестан: в 100 местностях Ферганской области, 28 - Самаркандской области, 20 - Сырдарьинской области. Во всех местах, охваченных восстанием, ситуация развивалась примерно одинаково.

Местные власти стали принимать экстренные меры по подавлению очагов восстания. Для наведения порядка были брошены карательные отряды[21].

На фоне все набиравшего силу восстания в официальной переписке между Петербургом и Ташкентом можно встретить за первую половину июля 1916 г. неожиданные, но регулярно повторяющиеся сообщения временно исполнявшего должность Туркестанского генерал-губернатора генерала от инфантерии М.Р. Ерофеева: «Во всех местностях края спокойно <...>»[17].

18 июля 1916 г. Туркестан был объявлен на военном положении.

Наиболее массовый и в какой-то степени организованный характер под предводительством религиозных лидеров восстание носило в Ходженте и Джизаке - двух бухарских крепостях, оказавших ожесточенное и длительное сопротивление русским войскам во время присоединения Средней Азии. При этом, если бы из мусульманского духовенства сделали государственных чиновников, а именно так правительство поступило в Поволжье и Крыму, ситуация в Туркестане выглядела бы иначе.

Духовные лидеры в Туркестане всегда имели большое количество мюридов-последователей. Достаточно было их письменного или словесного распоряжения «о послушании русским властям» и беспрекословном исполнении указа от 25 июня о поставке рабочих в тыл действующей армии. Если бы такие распоряжения были отданы, то, по мнению сотрудников ТРОО, «все было бы тихо и выступлений не происходило»[11].

Учитывая возникшие проблемы, 30 июля 1916 г. был объявлен новый царский указ об отсрочке мобилизации до 15 сентября. В правящих кругах подумывали о полной отмене мобилизации для Туркестана, как это было сделано в отношении Кавказа.

Побоявшись, что эта мера «будет объяснена туземцами не иначе как слабостью русского правительства», в Петрограде решили заняться кадрами и усилить местную администрацию. Во главе ее поставили генерал-адъютанта А.Н. Куропаткина, командующего Северным фронтом, а в прошлом военного министра России.

23 июля 1916 г. генерал А.Н.Куропаткин записал в своем дневнике: «Вчера у меня сидел генерал Покотило, недавно бывший в Туркестане и хорошо его изучивший. По его словам, там положение создалось серьезное. Власть в плохих руках. Эмиссары Германии работают во всю. Массы пленных избалованы. Мартсон, и. о. генерал-губернатора, развалился. Сырдарьинский военный губернатор Галкин каждый день пьян. Самаркандский Лыкошин - слепой. Ферганский - Гиппиус - с гвоздем. Закаспийский - Колмаков - слаб, болезнен. Семиреченский - Фольбаум - лучше других. Правитель канцелярии Ефремов <. > очень подозрителен и, кажется, нечисто ведет дела. Помощник генерал-губернатора Ерофеев очень неподготовлен <...> . Низшая администрация берет взятки. Народ в кабале»[22].

Из опыта полумесячной борьбы в крае, предшествовавшей его назначению, А.Н.Куропаткин сделал вывод, что нельзя полагаться только на силу оружия, нужна политика уступок и лавирования, необходимо обновить саму систему управления краем.

Он пишет 29 августа 1916 г. начальнику Управления земледелия и государственного имущества Н.М. Булатову: «К прекращению беспорядков мною ныне приняты соответственные меры <...> Но наряду с вооруженной силой, нужной для предупреждения и пресечения открытого сопротивления или возмущения, необходимы меры и иного характера <. > Русской власти за полувековое владычество в крае не удалось не только сделать инородцев верными слугами Российского императора и преданными гражданами Российского государства, но и вселить в их сознание единство их интересов с интересами русского народа»[11].

Далее генерал Куропаткин обращал внимание на следующие моменты: «В этом, думается мне, повинны, в известной мере, и несовершенство закона, нормирующего управление Туркестанского края, и приемы управления, и, наконец, мероприятия, издававшиеся для устройства быта местного населения. Действующим законом туземное население поставлено в обособленное положение от коренного населения Империи как в отношении управления и устройства быта, так и в отношении личных прав»[11].

Как видно из документа, в очень непростой ситуации генерал Куропаткин достаточно трезво оценивал истинное положение вещей.

Вновь назначенный генерал-губернатор ввел особый порядок, согласно которому количество мобилизуемых рабочих от каждой области, волости и уезда утверждали специально избранные представители от населения.

23 августа приказом Куропаткина были ос-вобождены от набора следующие категории коренного населения:

- должностные лица;
- полицейские чины;
- имамы, муллы и мударисы;
- служащие учреждений мелкого кредита;
- учащиеся в высших и средних учебных заведениях;
- лица, занимающие классные должности в правительственных учреждениях;

- лица, пользующиеся правами дворян, потомственных почетных граждан и личных почетных граждан.

При общении с русским населением Куропаткин пытался всеми доступными ему средствами успокоить его и вернуть в край хотя бы видимость стабильной жизни, поскольку правительство не справлялось со своей основной задачей - не смогло обеспечить безопасность людей, поселив их на далекой окраине. Недовольству «туземцев» было решено противопоставить непоколебимую мощь Российского государства в Русском Туркестане.

Это чувствуется из выступления генерала Куропаткина (21 августа 1916 г.) перед депутацией от европейского населения Ташкента: « <...> Воля Государя должна быть исполнена. И она будет исполнена во что бы то ни стало (речь идет о мобилизации коренного населения на тыловые работы. - Авт.) <. > Но нельзя допустить, чтобы на этой земле туземцы проливали русскую кровь <. > У меня уже находятся планы земель, где в Джизакском уезде были убиты русские люди, по которым испрашивается отчуждать от туземцев 2000 десятин земли, и я буду о том ходатайствовать... Что касается русского населения, как ранее, так и теперь, я буду заботиться, чтобы среди всех народностей Туркестанского края вы чувствовали себя старшими братьями»[11].

По мнению одного из очевидцев, подавлением восстания царское правительство отвело в сторону опасность, угрожавшую сегодня, но не уничтожило ее окончательно, а национально-освободительные идеи после этого «сделались более навязчивыми, чем раньше».

Восстание в Семиречье и Закаспии

Восстание в городах и кишлаках, населенных узбеками и таджиками, длилось относительно недолго, уступив место эпизодическим всплескам насилия. Однако «успокоения» не наступило. В начале августа 1916 г. власти столкнулись с большим по своей силе восстанием среди кочевого (казахского и киргизского) населения в Сырдарьинской и Семиреченской областях Туркестана и Тургайской, Уральской, Акмолинской и Семипалатинской областях Степного края.

В Семиречье восстание охватило обширную горную территорию Пишпекского и Пржевальского уездов.

Близ селения Рыбачье был захвачен транспорт с оружием. 170 берданов и 40 тыс. патронов, которые предназначались в г. Пржевальск на вооружение чинов формировавшегося там отряда конного запаса.

В горах были устроены мастерские для выделки холодного оружия, выводились из строя дороги, телеграфные линии и т.д. В Пишпекском уезде взбунтовались 6 волостей, было прервано телеграфное сообщение с Пржевальском.

В верховьях Таласа сосредоточились большие группы восставших, совершавших набеги на русские поселки. В августе в Пишпекском уезде был убит пристав Загорных волостей со своим конвоем.

В Пржевальском уезде восстание началось 9 августа с нападения на село Григорьевку, откуда оно стало распространяться на восток. 11 августа к киргизам присоединились дунгане. Восставшие уничтожили несколько переселенческих поселков. Сообщение с Пржевальском и другими пунктами было прервано до 20 августа.

Согласно сообщениям временно исполнявшего должность Туркестанского генерал-губернатора М.Р.Ерофеева, в Аулиеатинском уезде восставшим киргизам провиантом помогали немецкие колонисты, а в числе мятежников находился турецкий мулла.

В Пржевальском уезде был задержан немецкий шпион. По показаниям пленных, отбитых у восставших, в Пржевальском уезде восстани¬ем якобы руководил турецкий генерал и двое европейцев. В некоторых местностях Семиречья восстанием руководили молодые киргизы, одетые в форму русских учебных заведений[17].

19 августа 1916 г. в телеграмме, направленной в МВД, генерал-адъютант Куропаткин, ссылаясь на донесения военного губернатора Семиречинской области, следующим образом сформулировал причины восстания казахского и киргизского населения:

- объявление реквизиции рабочих;
- деятельность землеотводных партий;
- дороговизна жизни, воспринимаемая населением как слабость власти;
- пропаганда со стороны Китая (Кульджа) под руководством германских агентов;
- вывоз из Семиречья огнестрельного оружия, необходимого на фронте[17].

По данным российского консульства в Кульдже, в уезды Семиречинской области тайным китайским монархическим обществом было послано 6 агентов для организации восстания.

В донесении о жертвах восстания генерал-губернатор Куропаткин сообщает, что по Семиречью со стороны русского населения киргизами было убито 2000 чел. Около 1000, преимущественно женщин, уведено в плен, сожжено 1300 усадеб, разгромлено 100. По другим сведения, в одном Пржевальском уезде переселенцев пострадало до 3244 чел., из них убито 1998 чел.[23]

Это стало возможным вопреки выводам прежнего генерал-губернатора Туркестана генерала от кавалерии А.В.Самсонова, который за несколько лет до описанных событий (1913 г.) писал в докладе о политической ситуации в крае: «Семиреченские киргизы, в 800-тысячную массу коих вкраплено уже 200 тысяч русских крестьян и казаков, отлично осознают свое бессилие и едва ли рискнут на какие бы то ни было выступления, сопряженные с крайним воздействием и с потерей прав на землю»[24].

Крестьянин селения Токмак Н.Миханков рассказывает в своих воспоминаниях, что в 1915 г. среди киргизов собирались средства для закуп¬ки оружия. Для этого было проведено обложение 37 киргизских волостей.

В паломничество в Мекку в это время собирался один из известных манапов*, Дур Соромбаев. Поездка не состоялась из-за того, что русское правительство не выдало заграничного паспорта, поэтому отправить собранные средства предполагалось через Афганистан. Производилась вербовка людей, знающих военное дело, с целью обучения ему киргизской молодежи[23].

Другой очевидец событий, дипломатический чиновник при Туркестанском генерал-губернаторе С.В.Чиркин, так описал восстание: «Беспорядки с исключительной силой проявились в отдельных уездах Семиречья, где киргизы бесчинствовали над беззащитными русскими поселенцами. Дома их сжигались, имущество расхищалось, мужское население беспощадно вырезалось, а женщины и дети уводились в горы, где подвергались всяческим надругательствам <...>»[25].

По мнению итальянского исследователя Марко Буттино, оппозиция злосчастному царскому приказу превратилась в кровопролитное противостояние русским особенно там, где уже и до войны сложились конфликтные отношения, то есть в недавно образованных русских поселках. Здесь складывалась особенно тяжелая ситуация, поскольку рекрутирование мужчин делало села беззащитными перед угрозой со стороны мятежников[26].

В стороне от восстания не осталось и население Закаспийской области Туркестана. Основу населения области в основном составляли два крупных племенных союза туркмен: иомуды и текинцы.

Пользовавшаяся большим уважением и авторитетом среди текинцев ханша Гульджамал, выражая полную готовность «исполнить монаршую волю», обратилась к Куропаткину как к бывшему начальнику Закаспийской области с ходатайством посодействовать перед военным министром и императором об отсрочке призыва рабочих до окончания сбора хлопка[17]. В итоге текинцы, в отличие от иомудов, подчинились указу о мобилизации рабочих.

Иомуды в основном вели кочевой образ жизни. Среди них были русские и персидские подданные, подданные Хи-винского хана и лица, имевшие двойное подданство, кочевавшие по территории России и Персии. Туркестанский генерал-губернатор Куропаткин называл иомудов «наиболее беспокойными и наименее подверженными русскому влия-нию» населением.

Центром восстания в Закаспии стал Красноводский уезд. Документы указывают на связь восставших с Персией (оттуда поставлялось оружие и туда же во время восстания бежала значительная часть иомудов).

Восставшие нападали на войсковые части, казачьи пикеты, поджигали русские поселения, нападали на рыбные промыслы. Русское население пришлось эвакуировать из района восстания туркмен. Иомуды были хорошо вооружены и совершали нападения большими группами. Очевидцы отмечают очень упорный характер восстания в туркменской среде и сильное сопротивление войскам.

Так, 27 сентября 1916 г. между царскими войсками и иомудами произошло сражение за укрепление Ак-Кала на Гургене. Войска применили пулеметы и артиллерию.

Восстание среди туркмен-иомудов продолжалось до конца января 1917 г. (в других районах края восстание было подавлено в конце 1916 г.), когда были ликвидированы их основные силы и сдались руководители[17].

УБАЙДУЛЛА ХОДЖАЕВ. После объявления указа о мобилизации от 25 июня 1916 г. по предложению представителей национальной интеллигенции были созданы и ею возглавлялись комитеты по содействию набору тыловых рабочих. Ташкентский комитет по отправке коренного населения на тыловые работы возглавил Убайдулла Ходжаев, один из известных и влиятельных политических лидеров края.

Вот какую характеристику дает Ходжаеву исполняющий дела военного губернатора Ферганской области полковник П.П.Иванов: «<...>Перед беспорядками (речь идет о восстании 1916 г. - Авт.) Ходжаев создает себе марку панисламиста. После беспорядков едет в Петроград, проникает благодаря газетным связям в думские круги, освещает тенденциозно положение вещей в крае и везет в Туркестан Керенского и Тевкелева, с которыми появляется везде, распуская в народе сведения о том, что он нашел влиятельных защитников туземному населению в Петрограде»[11].

Из агентурных донесений ТРОО за сентябрь 1916 г. известно: «<.>10 августа Ходжаев прибыл в Ташкент с Тевкелевым, после чего по Ташкенту и др. городам стали ходить слухи, распускаемые самим Ходжаевым, что он привез населению нового генерал-губернатора и членов Государственной думы, которые устроят все для блага туземного населения»[11].

ДЕПУТАТЫ. Действительно, Государственной думой было принято решение направить в край свою комиссию, состоявшую из члена мусульманской фракции Государственной думы К.-М. Б.Тевкелева, а также представителя фракции трудовиков А.Ф. Керенского. Депутаты пробыли в Туркестане немногим более полумесяца (с 15 августа по 2 сентября). Они побывали в ряде городов (Ташкент, Самарканд, Джизак, Андижан, Коканд) и сельской местности (Ассаке, Тойтюбе и др.).

Прежде чем отправиться в Туркестан, А.Ф. Керенский от имени членов Государственной думы отправил (24 июля 1916 г.) телеграмму на имя начальника Штаба Верховного главнокомандующего генерала М.В.Алексеева[11]. В ней, в частности, говорилось, что «экономически изъятие части рабочих, волнения среди остальных в период хлопковой компании грозит гибелью значительной части урожая хлопка, столь необходимого для государства»[11].

Тевкелев прибыл в Ташкент 15 августа 1916 г. в сопровождении местных джадидов Шакира Мухамедиарова и Мустафы Чокаева, а глава депутации А.Ф.Керенский приехал 17 августа. Керенский (многие годы проведший в Туркестане), несомненно, имел некоторые представления о проблемах края*.

Губернаторам областей и чинам полиции предлагалось не чинить препятствий депутатам при посещении ими некоторых местностей Туркестана и ознакомлении с причинами беспорядков. По документам ТРОО можно восстановить достаточно полную картину пребывания депутатов в Туркестане.

В Андижане и Коканде вокруг депутатов «собирались толпы туземцев, и последние обращались к туземцам с речами, причем приближавшихся к месту сборищ чинов полиции просили удалиться»[11].

Докладная записка начальника туркестанской охранки Д.В. Волкова заканчивается следующим выводом: «Принимая во внимание, что член Государственной думы Керенский - председатель трудовой фракции - таким путем может пропагандировать среди туземцев идеи, противные задачам государственного управления, и вселять среди туземцев надежды на осуществление их мечтаний националистического характера»[11].

Во время пребывания в Андижане Керенский заявил, что постарается устроить для коренного населения все, о чем оно просит. Он просил верить, что и в Туркестане, и в России есть русские люди, которым не безразлична судьба туземного населения, которые не считают туземцев толпой, «с которой все дозволено». И он, Керенский, готов для них работать так же, как и для своего народа[11].

За время своего двухдневного пребывания в Андижане депутаты, по приблизительным подсчетам, опросили около 100 чел. Они собрали большой материал, изложенный в форме жалоб, петиций, заявлений и т.п.

Керенский дал интервью корреспонденту газеты «Туркестанский курьер».

Он положительно оценил действия нового генерал-губернатора Куропаткина. На вопрос, что явилось причиной возникновения столь масштабных беспорядков, Керенский ответил, что происшедшие волнения были вызваны неправильным толкованием Высочайшего Указа как самими местными жителями, так и некоторыми представителями государственной власти в крае.

В заключение Керенский высказал твердое убеждение в том, что коренное население края благожелательно и лояльно настроено по отношению к русскому населению. При этом он сослался на совместный банкет 30 августа и увиденное там «проявление единения между европейским и туземным населением, каковой радостный факт ему приятно констатировать, так как только такие отношения без проявления национальной и религиозной розни способны провести край по пути экономического процветания и свободной культурной жизни»[28].

ОБ ИДЕАЛИЗАЦИИ «НАРОДНЫХ ГЕРОЕВ». 30 августа 1916 г. ташкентская политическая и торговая элита устроила пышный банкет в честь прибыв-ших в край депутатов.

Организатором банкета являлся У. Ходжаев.

На банкете «в небольшой искренней речи» Ходжаев высказал мысль, что беспорядки произошли вследствие неподготовленности населения к отбыванию каких-либо государственных повинностей, с одной стороны, а с другой - были в недостаточной мере осведомлены об истинной цели высочайшего распоряжения.

В сентябре 1916 г. У. Ходжаев подал на имя генерал-губернатора Куропаткина прошение, в котором, в частности, говорилось: « <. .> Довожу до вашего сведения, что всем этим лицам (коренному населению. - Авт.) внушается под угрозой ареста мысль, как внушалась она и перед приездом членов Государственной думы, не подавать Вашему Высокопревосходительству никаких заявлений и жалоб на действия администрации»[11].

После этого краевая администрация в очередной раз запретила Ходжаеву издавать газету «Садои Туркестан» и проживать в Андижане и Ташкенте.

В документах за февраль 1917 г. содержится информация о намерении Ходжаева обжаловать это решение генерал-губернатора в мусульманской фракции Государственной думы.

«Проживающие в городе Ташкенте сарты прогрессивного направления, - указано в донесениях охранки, - весьма обрадованы разнесшимися слухами о том, что генерал-губернатором объявлено Убайдулле Асадуллаевичу Ходжаеву о воспрещении ему жительства в пределах Туркестанского края, причем Ходжаев обязан оставить пределы края тотчас по ликвидации вопроса об отправке рабочих сартов в тыл действующих армий. Вообще туземное население города Ташкента, наконец, убедилось, что названный Ходжаев представляет из себя не защитника интересов сартов, а лицо, стремящееся побольше набить собственный карман за счет слепо доверяющих ему сартов, в чем ему удалось достигнуть весьма благоприятных результатов под предлогом расходов, сопряженных с отправкой рабочих команд»[11].

Агент ТРОО отмечает интересную деталь: « <. > Между прочим, Андижанская партия "Таракки парварлар" * снабдила его (Ходжаева. - Авт.) деньгами в количестве 1700 руб. и уполномочила возбудить ходатайство в Государственной думе о назначении сенатской ревизии края, об увеличении прав мусульманских судей, отмене 64-й статьи Положения об управлении Туркестанским краем** и изменении закона о выборах в Государственную думу, в смысле имения Туркестаном своего представителя»[11].

Это не единственное упоминание о «добровольных сборах и пожертвованиях».

Осенью 1916 г. в Ташкенте пятидесятники продолжали взыскивать с каждого двора от 200 до 500 руб., заявляя, что эти деньги идут на обмундирование и содержание отправляемых рабочих. Такие незаконные поборы тяжелым бременем ложились на население. Люди сомневались в действительности существования подобного распоряжения, но не обращались к властям с жалобой, опасаясь, что их сочтут бунтовщиками.

По имеющимся сведениям, большая часть денег расходовалась не по назначению, а просто прикарманивалась теми же пятидесятниками и другими чинами местной администрации. Шли они и в Ташкентский комитет по набору и отправке тыловиков, в том числе его председателю Убайдулле Ходжаеву и членам комитета якобы «на различные надобности, вызываемые возложенными на них обязанностями»[11].

Косвенным доказательством этого может служить тот факт, что в качестве места постоянного проживания кандидата в депутаты Учредительного собрания, которое указывалось окружной избирательной комиссией, у Ходжаева таковым значится одна из самых дорогих тогда гостиниц Ташкента - «Националь», а у Чокаева - гостиница «Регина». Кроме того, Ходжаев, будучи членом подкомиссии по национальным языкам Всероссийской по делам о выборах в Учредительное собрание комиссии (Всевыборы), не посетил ни одного рабочего заседания.

Согласно донесению ТРОО от 3 января 1917 г., частный поверенный Убайдулла Ходжаев предложил ташкентским сартам свои услуги по защите их интересов как в правительственных кругах, так и в Государственной думе, для чего он был намерен переехать на жительство в Петроград при условии получения им гонорара в размере 6 тыс. руб. в год[11].

Исследователям не стоит слишком идеализировать «народных героев» и не следует забывать, что это были крайне амбициозные люди со всеми свойственными человеку страстями и заблуждениями. Очевидно одно: за короткий промежуток времени Ходжаев сделал стремительную карьеру - из подпольного адвоката он превратился во влиятельного политического деятеля, получившего возможность проживать огромные деньги. В глазах населения У.Ходжаев стал сановником, и свои прошения теперь они адресовали прямо ему как лицу, по их мнению, облеченному громадной властью.

ДЕБАТЫ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ. Восстание продолжалось, а местные официальные газеты пестрели победными реляциями наподобие: «Туземное мусульманское население <. .> с пониманием и готовностью откликнулось на исполнение высочайшего повеления о наборе на тыловые работы»[29].

Согласно официальным рапортам Туркестанского генерал-губернатора генерала Куропаткина, первый эшелон рабочих края был оправлен из Ташкента 18 сентября. С 18 сентября 1916 по 5 февраля 1917 г. было отправлено 106 эшелонов (около одной тысячи человек в каждом)[17].

По сообщениям газет, эшелоны с набранными рабочими шли просто один за другим. Но вскоре стали появляться сообщения иного рода, например, о забастовках 10-25 ноября 1916 г. тыловиков-ташкентцев на строительстве Черноморской железной дороги.

В декабре 1916 г. окончательно выяснилась неудача новой мобилизации на тыловые работы. Группа членов Государственной думы обратилась от имени фракций прогрессистов, кадетов, мусульман и меньшевиков с запросом к председателю Совета министров, министру внутренних дел, юстиции и к военному министру по поводу событий в Туркестане и Степном крае.

Депутаты прямо обвиняли правительство в нарушении основных законов империи, и в частности 86-й статьи, гласившей, что никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного совета и Государственной думы и утверждения Государя-Императора. Возникает вопрос: почему народные избранники не предприняли никаких действенных мер сразу после незаконной, на их взгляд, публикации указа?

Наконец, события в Туркестане стали предметом особого рассмотрения на пятой сессии Государственной думы четвертого созыва.
Заявление, сделанное А.Ф. Керенским, сводилось к незаконности самого «высочайшего повеления», решение о котором было принято без консультации с местными губернаторами.

Депутаты М.Ю. Джафаров, С.П. Мансырев, по сути, тоже говорили о непродуманной государственной акции.

Дебаты в Государственной думе передают серьезную обеспокоенность за судьбу российских интересов в Туркестане. Разговоры о происках панисламистов и германо-турецких шпионов в этом восстании не нашли в Думе сторонников. По мнению большинства депутатов, они были беспочвенны и вместо помощи уже идущей войне, по сути, был создан новый театр военных действий - Туркестанский фронт.

В министерствах начались внутренние разбирательства.

Так, в докладной записке по Главному штабу от 21 декабря 1916 г. отмечалось, что для ответа на этот запрос необходимо иметь точные данные, насколько справедливы заявления членов Государственной думы о неправильных действиях местной администрации.

Для получения этих сведений копии депутатских запросов были направлены Туркестанскому генерал-губернатору и начальникам штабов Казанского и Омского военных округов с просьбой сообщить свое мнение. К направленным запросам прилагались выдержки из речей Керенского и Джафарова с просьбой сообщить о справедливости выдвинутых обвинений в адрес местной администрации. На основании этих мнений в военном министерстве предполагалось составить проект ответа Государственной думе.

Туркестанской администрации ситуация виделась по-иному.

Управляющий делами канцелярии Туркестанского генерал-губернатора В.Н.Ефремов в своем докладе туркестанскому генерал-губернатору отмечал: «В результате обследования, притом крайне скороспелого и затруднявшегося незнакомством депутатов с бытом и языком туземцев, и явилась та картина <. > картина односторонняя, а часто и неверным тоном подкрепленная к тому же фактическими данными, которые были подвергнуты неправильному обобщению или не стояли в действительности ни в какой связи с беспорядками, или же совершенно не имели места, и ввиду всего этого получилась картина, совершенно не соответствующая действительности»[11].

О ЖЕРТВАХ И СУДАХ. Для усмирения беспорядков летом 1916 г., по официальным данным, части ТуркВО дополнительно были усилены 14 батальонами, 33 сотнями, 42 орудиями и 68 пулеметами[30].

Летом-осенью 1916 г. войска потеряли убитыми, ранеными и пропавшими без вести 259 чел. Погибло 7 русских и 22 «туземных» чиновника. Больше всего пострадали крестьяне-переселенцы Семиречья: 2325 чел. убито и 1384 пропало без вести[21].

Итоговые данные по Семиречью позже скорректировали в сторону понижения - 1905 убитых и 1105 пропавших без вести [18].

Согласно официальным данным, представленным Туркестанским генерал-губернаторам Куропаткиным в Совет министров в конце
1916 г., общее число пострадавших русских семей достигло 8 тыс., из которых 6 тыс. потеряли все свое имущество, при этом особенно сильно пострадало население Семиреченской области. Куропаткин просил у правительства для оказания помощи пострадавшим (просьба была удовлетворена) 502 тыс. руб. (около 60 руб. на семью)[31].

К концу ноября 1916 г. численность бежавших из России в Илийский край - казахов, киргизов, дунган и уйгур - составила, по данным российского консульства в Кульдже, около 100 тыс. чел. По пути своего бегства мятежники сжигали все русские деревни, вытаптывали поля, угоняли скот. Всего в Китай ушло более 300 тыс. чел.[32].

В донесении директору Департамента полиции начальник Туркестанского районного охранного отделения 15 января 1917 г. отмечал: «<. > Приходится констатировать тот факт, что суд в большинстве случаев вынес обвинительные приговоры с осуждением целого ряда туземцев к смертной казни, но в конечном результате все приговоры на основании существующих на сей предмет правил были представлены командующему войсками генерал-адъютанту Куропаткину на конфирмацию, и в большинстве случаев смертная казнь была заменена иными, более легкими наказаниями до ареста включительно. <. > Неутверждение смертных приговоров рассматривается туземным населением как страх перед ними и объясняется боязнью их раздражать[11].

Судебные процессы продолжались в крае до конца февраля 1917 г. По одним данным, суду было предано 3 тыс. чел., 1588 из них были казнены или осуждены на разные сроки тюремного отбывания, по другим - было арестовано более 3 тыс. чел., из них около 350 были приговорены к смертной казни (приговор был утвержден и приведен в исполнение для 51 чел.), другие отправлены в ссылку[12].

«Таким образом, - делал вывод начальник ТРОО, - в конечном результате оказалось, что многие главари <...> восстания уже ныне находятся на свободе, причем население при освобождении их из-под стражи и возвращении домой встречало их весьма торжественно, что не только отмечено агентурой, но даже чины полиции обращают на это внимание. <. > Возвращение подобных лиц в среду косного туземного населения Туркестанского края, враждебно настроенного против русских вообще и, в частности, против русского владычества в крае, является весьма нежелательным и опасным, тем более подобные лица рассматриваются туземным населением как герои, борцы за свободу народа, и население, несомненно, вновь может подпасть под их влияние и совершить новые попытки к выходу из повиновения»[11].

Начальник Туркестанского районного охранного отделения оказался прав. Русское население Туркестана, несмотря на заверение Временного правительства, с опасением и недоверием встретило амнистированных участников восстания.

В результате восстания арестованы и осуждены судом были и представители русского населения края.

От осужденных и находящихся под следствием, а также их родственников на имя Туркестанского генерал-губернатора поступали многочисленные ходатайства с требованием для них полной амнистии: «Мы же, крестьяне, <. > совершившие преступления одни в запальчивости, другие в молодости и по неведению, также лишившиеся от киргиз всего имущества томимся в тюрьмах <...>»[17].

Генерал-губернатором Куропаткиным в адрес Временного правительства была направлена телеграмм «о желательности амнистии проживающим в крае русским уроженцам». Обсудив эту телеграмму, Временное правительство поручило Туркестанскому генерал-губернатору разъяснить населению, что те русские, которые совершили во время восстания преступные действия против коренного населения, подлежат амнистии на равных основаниях с после-дними[1].

ВОЗВРАЩЕНИЕ. После восстания на тыловые работы из Туркестана было мобилизовано около 123 тыс. чел. При этом мобилизованные рабочие, отправленные из Туркестана еще до начала Февральской революции, не успев доехать до места, застревали на железнодорожных перегонах в Пензе, Сызрани, Самаре и других городах. Новые власти не знали, что с ними делать, но и вернуть их обратно домой не решались.

О мобилизованных не забывали дома, и окончательного «успокоения» в крае не наступило.

Начальник ТРОО 15 января 1917 г. докладывал начальнику Департамента полиции: «Признаки возможности новых беспорядков в Фергане налицо. Население упорно продолжает думать, что туземцы, отправленные в тыл действующих армий в качестве рабочих, должны возвратиться домой через три месяца, а так как со дня отправки некоторых эшелонов рабочих уже прошло более трех месяцев, то в Ферганской области были случаи, когда женщины с детьми являлись к чинам полиции и предъявляли требования о возвращении мужей с работ, грозя побросать своих детей, которых якобы они не в состоянии прокормить[11].

Возвращение тыловых рабочих из прифронтовых районов в Туркестан началось после прихода к власти Временного правительства. В первую очередь это касалось хлопкосеющих районов края.

Так, на заседании Временного правительства 9 марта 1917 г., среди прочих представлений министра земледелия был вынесен вопрос «О возвращении с фронта на места сартов Ферганской области для производства работ по культуре хлопка».

В результате обсуждения последовало следующее решение: «Признать вопрос о возвращении с фронта на места сартов Ферганской области, не требующим в данное время каких-либо распоряжений как вследствие невозможности при современной загруженности железных дорог обратной с фронта перевозки сартов, так и ввиду последовавшего уже прекращения дальнейшей их отправки на фронт»[1].

В тот же день министром юстиции А.Ф.Керенским был инициирован к обсуждению вопрос «О приостановлении призыва инородцев и об образовании Особой комиссии для выработки нового порядка управления Туркестанским краем»[1].

Спустя полтора месяца (24 апреля 1917 г.), по представлению министерства торговли и промышленности, Временное правительство вновь вернулось к вопросу о возращении на родину рек¬визированных сартов, независимо от общего решения вопроса о возврате прочих «инородцев».

На этот раз Временное правительство постановило «принять меры к возвращению сартов на родину», а министру путей сообщения «озаботиться скорейшей, с соблюдением должной постепенности, перевозкой упомянутых сартов»[1]. Официальная реализация этих мероприятий началась в мае 1917 г., хотя многие явочным порядком возвращались в Туркестан с марта 1917 г.

Несколько слов об историографии

Чем же являлось восстание 1916 г. в Туркестане: ответной реакцией на ошибку власти, принявшей непопулярное решение и проведенное непопулярными мерами, или «исторической закономерностью»?

Был ли процесс спонтанным или кем-то планировался заранее?

В показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий писал: «Начавшееся же небольшое брожение среди сартов в Туркестане, ввиду дошедших до меня слухов о наборе, также в этот период было улажено путем моего (за министра) проекта в Совет министров против срочно проводимого военным министерством закона о наборе кочевников вопреки привилегий, данных им грамотами при присоединении их. Впоследствии это уже вылилось в крупные беспорядки в Туркестане, когда военное ведомство настояло на своей мере»[33].

Министр внутренних дел А.Д. Протопопов с сентября 1916 г. до Февральской революции в показаниях комиссии говорил: «Призыв инородческого населения <. > привел к бунту, ибо проведен был без согласования с особыми условиями быта народов того края»[33]. Бывший военный министр генерал Д.С.Шуваев также говорил об ошибке.

Чиновник министерства земледелия в Туркестане А.А.Татищев считал восстание одной из печальных страниц русского господства в Туркестане, которого вполне можно было избежать. Ошибка, по мнению Татищева, заключалась в спешном проведении мобилизации без серьезной разработки вопроса, без согласования его с туркестанской администрацией. Возможно, предполагает Татищев, этой административной ошибкой умело воспользовались «турецкие агенты». Для них указ создавал благоприятную почву для активизации антирусской пропаганды[34].

Вообще версия «административной ошибки» наиболее характерна для представителей власти. Но чьей именно? Туркестанская администрация обвиняла власть центральную, центральная - администрацию краевую.

Годы спустя Татищев, очевидец восстания, напишет в воспоминаниях: «Трудно ответить на вопрос: снискали ли мы любовь местного населения. Должен признаться, что человек, всю жизнь проведший в крае и, казалось, хорошо его знавший, Н.П.Остроумов, директор учительской семинарии, подготовлявшей преподавателей так называемых русско-туземных училищ, говорил мне, что и дня не остался бы в крае, если бы из него вывели войска. Думаю, однако, что он не совсем прав: во время войны гарнизоны Туркестана были ослаблены очень заметно, но... восстание... было, во-первых, местным, а главное, вызвано нашей административной ошибкой. » Татищев отмечает, что в самый разгар событий он совершил служебную поездку по Семиречью, практически не заметив никаких волнений[34].

С.В.Чиркин, как представитель МИД, был больше склонен к системному анализу: «Освобожденные со времени занятия русскими края от военной службы туземцы, подстрекаемые духовенством, не усвоив сущности принимаемых правительством ввиду тяжелых условий войны чрезвычайных мер и отстаивая свои, казалось им, незыблемые привилегии, подняли бунт в тех местах, где или непродуманность и крутость администрации и влияние мулл оказались особенно чувствительны, или местные условия, вслед¬ствие недостатка путей сообщения, были особенно благоприятны»[25].

Один из крупных политических деятелей Туркестана, очевидец и участник событий Т. Рыскулов, уже в советское время, давая оценку восстанию, отметит: «В народных массах "инородцев" постепенно нарождалась надежда, воспользовавшись благоприятной ситуацией (большая часть русских войск, расквартированных в Туркестане, была отправлена на фронт. - Авт.) <...> свергнуть гнет царской колониальной власти»[35].

В телеграммах от различных мусульманских обществ Туркестана, которые в большом количестве поступали министру юстиции, военному министру, председателю Государственной думы, руководству мусульманской фракции уже после прихода к власти Временного правительства, отмечалось, что беспорядки явились следствием «преступной бездеятельности и вызывающими приемами агентов старой власти», «беспорядочного к нам обращения старого правительства, поддерживавшего между нами национальную рознь», «национальной неприязни русского населения с киргизами поддерживавшейся при старом правительстве и явившейся результатом беспорядочного к нам отношения местной администрации»[17], и т.п.

При сопоставительном анализе этих телеграмм легко прослеживается некий шаблонный текст, легший в их основу, хотя отправителями были мусульманские общины различных уездов Семиреченской области.

По мнению П.Г. Галузо, «слабые зачатки национально-освободительного движения» в предвоенные годы не шли ни в какое сравнение с регулярными войсками и «ополчением» из числа русских крестьян. И только то, что значительная часть винтовок была отправлена на фронт, предотвратило в 1916 г. широкую киргизо-русскую бойню.

По мнению Е.Сыдыкова, поводы для восстания у нерусских народов Российской империи находились всегда, однако их причины и движущие стимулы изменялись вместе с политической и экономической обстановкой в метрополии. К началу века национально-освободительное движение по «исламскому поясу» империи обусловливалось рядом причин как объективного, так и субъективного порядка:

- во-первых, к этому времени у мусульманских народов уже сформировался (пусть и в незначительном количестве) средний класс, который был недоволен положением ущемленного нацменьшинства;
- во-вторых:, среди мусульман России значительно возросла политическая активность;
- в-третьих, нарастающая угроза в связи с массовой переселенческой политикой по превращению автохтонного населения в национальное меньшинство стимулировало протест и агрессивность даже самых деполитизированных групп;
- в-четвертых, активизация борьбы за гражданские права и представительство в центральных и региональных органах управления становятся реальностью того времени[36].

И ранее и сейчас восстание многим представляется неожиданным, спонтанным, стихийным и т.п. Как считает ряд историков, особенно в независимых государствах Центральной Азии, в восстании 1916 г. проявилось формирование национальной идеи или идеи наци-ональной независимости.

Авторы современного академического издания «История Казахстана» пишут, что «постепенно стихийное движение стало принимать организованный характер, перерастая в вооруженное восстание», которое было направлено:

- против военно-колонизаторской и широкомасштабной русификаторской политики царизма;
- против феодально-байской верхушки (в определенной степени);
- против империалистической войны (в этом плане оно смыкалось с революционной борьбой в Центральной России)[37].

Из этого следует, что восстание было направлено против всего и всех! Но побудительной причиной восстания, прокатившегося по всему Туркестану, стала отправка местного населения на тыловые работы.

В результате восстания 1916 г. значительная часть казахов и киргизов бежала через Боомское ущелье в Китай. Многие из них погибли по пути от голода и холода. Сегодня в Киргизии день 7 августа отмечают как День памяти жертв трагических событий августа-сентября 1916 г. Его называют уркун - «массовое бегство», «исход», считая события в Боомском ущелье «гуманитарной катастрофой киргизов».

На основании данных дореволюционной и советской статистики утверждается, что: «<...> в 1913 г. на территории современного Киргизстана проживало 864 тыс. чел., а киргизов - около 650 тыс. По переписи населения 1926 г. киргизов оказалось 668,7 тыс., то есть нулевой прирост численности за 13 лет, что было результатом жестокого подавления восстания 1916 г. и бегства в Китай; низкого темпа роста численности киргизов из-за гибели в годы басмачества; нищеты, широко распространенных болезней, голода - извечных спутников кочевых и полукочевых колониальных народов»[38].

К цифрам, приводимым дореволюционной статистикой в части определения национальной принадлежности того или иного народа, необходимо относиться с осторожностью. Поэтому трудно из 864 тыс. казахско-киргизского населения, воспринимавшегося в дореволюционной русской этнографии, а значит и статистикой, как один народ, вычленить 650 тыс. именно «киргизского»*.

Теперь о причинах «нулевого прироста численности» киргизов за 13 лет. Потери в результате подавления восстания 1916 г. и вызванной им миграции в Китай сомнений не вызывают. Годы Гражданской войны и басмаческого движения - тоже. А вот нищета, болезни и голод были «извечными спутниками» не только «кочевых и полукочевых колониальных народов», а подавляющего большинства населения (в том числе русского) всей Российской империи.

Авторы коллективной российско-узбекской монографии «Россия - Средняя Азия» в разделе, посвященном борьбе Петербурга и Стамбула за влияние в Центральной Азии, в качестве повода восстания 1916 г. реанимируют версию советского историка и этнографа А.В.Станишевского (псевдоним Азиз Ниалло).

Указ от 25 июня был обнародован 2 июля 1916 г., в момент получения известия о поражении корпуса генерала Н.Н. Баратова в Персии. Германо-турецкие войска вынудили русскую армию начать отступление в районе Керманшаха.

Известие о неудаче на «мусульманской территории» подорвало престиж царской армии в глазах жителей края. Начались разговоры о том, что скоро турки появятся в Туркестане в роли освободителей местных мусульман. «Все это, - по мнению авторов, - вылилось в знаменитое восстание 1916 г. в Средней Азии и Казахстане. Загнанные вовнутрь волнения продолжались и подогревались извне вплоть до Российской революции 1917 г.»[39].

Современные российские военные историки считают, что ситуацию, сложившуюся в районе Керманшаха, нельзя считать поражением, тем более такого масштаба, которое позволило бы стать ему столь резонансным.

Действительно, генерал Баратов решил не оборонять Керманшах и приказал в ночь с 17 на 18 июня 1916 г. оставить город. Что же касается турецких войск, то они к этому времени прекратили наступление и перешли к обороне. Турецкое командование было в состоянии вести борьбу против пехоты корпуса Баратова, но оно опасалось огромнго превосходства числа русских кавалерийских частей и нехватки боеприпасов у турецкой артиллерии.

Существовало ли в 1916 г. единство интересов представителей всех коренных народов Туркестана?

Чтобы провести национальное размежевание в 20-е годы, необходимо было наличие государственности, основу которой составляет титульная нация, а ее не было ни у одного из коренных народов Средней Азии (узбеки, казахи, каракалпаки, киргизы, туркмены, таджики). Кроме того, среди лозунгов восстания не было лозунгов, призывавших к интеграции народов Туркестана и Степного края.

Отсутствие единства подтверждают документы, как предшествующие восстанию, так и 20-х годов.

Вот выдержка из доклада секретаря ЦИК РКП(б) Я.Э.Рудзутака (с 1922 г. председателя Средазбюро ЦК) на Пленуме ЦК РКП(б) о национально-территориальном размежевании среднеазиатских республик от 26 октября 1924 г.: «До сих пор не было ни одного съезда и ни одного вопроса, практического и политического, которые обсуждались там без национальных трений. Правда, они очень часто выплывают под чисто деловым соусом, под деловой оболочкой. Если обсуждался, например, вопрос о государственном бюджете, тогда вставали такие невинные вопросы: нужно ли тратить больше денег на восстановление хозяйства киргизского оседлого населения в Семиреченской, теперешней Джетысуйской, области, или дать больше денег на закупку инвентаря в Ферганской, Самаркандской областях? Вопросы чисто экономического порядка, но они имели национальную подкладку, поскольку землеустроительные работы касались киргиз, а вопрос об инвентаре касался узбеков»[40].

А вот строки из письма Таджикского обкома И.В.Сталину от 1925 г.: «<...> Уже давно таджики занимают в Средней Азии положение угнетенной народности. Таджикских школ (особенно новометодных) там не было, и огромное большинство грамотных таджиков, получив образование на узбекском языке, говорит на нем с большой охотой и свободнее, чем по-таджикски, а часть из них даже называет себя узбеками»[40].

Как отмечает А.В. Ганина: «Только осознание себя частью большого единого целого, для народов Туркестана <...> являлось государственнической позицией и соответствовало интересам России. Как видно, в 1916 г. такое мироощущение отсутствовало. Немалая вина за это лежала не только на коренном населении, но и на русской администрации и переселенцах.

В советское время для привития подобного “правильного” взгляда было сделано много, однако последующие события продемонстрировали, что такая самоидентификация являлась лишь внешней»[41].

Национальная политика и проблемы межнациональных отношений - вопросы очень деликатные, требующие научной взвешенности и корректности в оценках.

Все чаще складывается ощущение, что историки «нашего времени» зачастую освободились не только и не столько от «партийно-идеологических оков», сколько от профессионализма, здравого смысла и от нравственно-этических норм.

Вместо заключения

В начале ХХ в. в Туркестане Россия столкнулась с целым набором крайне невыгодных для себя обстоятельств. Прежде всего это так называемый «мусульманский вопрос», к обострению которого привели просчеты как во внутренней, так и во внешней политике.

Начав с политики «игнорирования» мусульманского вопроса в Туркестане, царское правительство и местная администрация ничего не смогли противопоставить тенденции к консолидации мусульман в рамках империи. В общественном и политическом сознании жителей Центральной России, особенно накануне и в годы Первой мировой войны, на фоне реально существовавших и мнимых антирусских фобий при оценке степени политической лояльности местного населения нередко ставился знак равенства между понятиями «мусульманин» и «враг». В свою очередь, для подавляющего большинства туркестанской мусульманской среды, чье сознание не поднялось выше сиюминутных проблем выживания, Россия зачастую была тождественна понятиям «чужой» - «враг», а «Османская империя» - «свой» - «друг».

Не стоит представлять мусульманское население Туркестана как «монолитную среду», объединенную в единое целое против русского господства. В Туркестане и ранее, и после прихода русских происходили постоянные столкновения на национальной почве в основном по вопросам земле- и водопользования. Одной из причин порождавших это, было отсутствие исторического опыта государственности, основу которой составляла титульная нация. Тем не менее ислам как связующая основа конфессионального единства коренного населения являлся, пожалуй, важнейшей проблемой, с которой столкнулись русские чиновники в Туркестане.

Наибольшее его обострение приходится на период с 1898 г. (Андижанское восстание) по 1916 г. После 1917 г. проблема переходит несколько в иную плоскость и существует уже в рамках иного политического строя и иной государственной идеологии.

Немногочисленная часть туркестанского общества из числа коренного населения была задействована в политической жизни края и принятии управленческих решений. Ее можно обозначить термином «интеллектуальная элита». Она испытала на себе наибольшее влияние русской (европейской) культуры и социально-правовой мысли, а также передовых реформаторских течений исламского мира. При этом она чувствовала себя ущемленной, так как представляла элиту национального меньшинства, что позволяло конфликтным ситуациям сохранять свою устойчивость в реалиях туркестанской действительности.

Накануне восстания 1916 г. в Туркестане не было ни одной политической партии, созданной представителями коренного населения и отражавшей его интересы, а значит, способной возглавить восстание.

В начале ХХ в. край был далек от окончательной интеграции в общеимобщеимперское здание России. Очевидно, что острота этноконфессиональных вопросов на национальных окраинах России существовала в той мере, в какой наблюдалась интеграция с империей в целом. Туркестан являлся примером последнего «имперского приобретения», наименее интегрированного с метрополией.

Говоря о степени интеграции Туркестана следует различать интеграцию края в государственную систему Российской империи и интеграцию переселенцев в местную среду. И тот и другой вид интеграции требует значительного времени. В случае с Туркестаном его не было.

Подход к внедрению в крае русского элемента со стороны правительства был однобоким и очень кратким по времени. Он не мог оказаться прочным в политическом плане, а в экономическом - не принес значительных дивидендов. Проводясь планомерно всего десятилетие, кампания по переселению явилась мощнейшим раздражителем.

Правительственная линия на поддерживание переселенцев и создание для них условий наибольшего благоприятствования (предоставление различных льгот, выдача ссуд, освобождение от несения воинской повинности и уплаты налогов и податей и т.д.) имела свою негативную сторону.

Переселенцы оказались своеобразными заложниками, на которых сфокусировалась большая часть недовольства коренного населения края в 1916 г. и безопасность которых не смогло обеспечить государство. Переселение было драматичной страницей истории не только для коренных народов края, но и в не меньшей степени для крестьян.

Освобождение от воинской повинности - одной из основополагающих обязанностей гражданина любой страны - это еще один показатель низкой степени интегрированности Туркестана с империей. Не позволяя «инородцам» по разным, как объективным, так и субъективным, причинам выполнить эту обязанность, Российское государство, осознанно или нет, культивировало у подавляющего большинства нерусских народов ощущение себя как «иных», если не «чужих», но и не вполне «своих».

В отсутствие интеграции скрывается парадоксальность ситуации. Ограничения (особая система управления и административной подчиненности, «особые правила» вместо общеимперских законов) не позволяли идти процессу интеграции, а низкая степень интеграции порождала тезис о том, что коренное население Туркестана «не прониклось до конца идеей имперского общежития», а потому его «права» и даже «обязанности» (например, несение воинской повинности) стоит ограничивать и регулировать способами отличными, к примеру, от Архангельской, Московской или Курской губерний, механизмами.

Нередко власть пыталась найти ответы на вопросы нового времени, прибегая к старым способам решения проблем, но устаревшие механизмы руководства многонациональной империей все чаще давали сбой или работали не столь эффективно.

В арсенале власти имелся достаточно стандартный комплект действий или бездействий, порождавший негативное, протестное настроение нерусских народов империи.

Сделав ставку в Туркестане в основном на силовое присутствие, центральная власть успокаивала себя тезисом, что местное население понимает, признает, уважает и боится только метод постоянной демонстрации «мускулов». Подобная политика в немалой степени способствовала значительному снижению лояльности и политической активности части мусульманского сообщества Туркестана.

Послесловие

После Февральской революции 1917 г. Временное правительствол, учитывая причины восстания 1916 г. и его последствия, приняло ряд решений. Но ни одно из них не было реализовано.

17 июня 1917 г. уже бывший генерал-губернатор Туркестана Куропаткин напишет в своем дневнике: «В Туркестане безначалие и можно ожидать больших волнений на почве голодовки ввиду полного неурожая. Давлетшин (А.А. Давлетшин - генерал-майор, в то время делопроизводитель Азиатской части Главного штаба, с 31 июля 1917 г. - начальник Азиатской части Главного штаба. - Авт.) очень пессимистически настроен относительно возможных событий в Туркестане. Особенно тревожно положение в Семиречинской области. Русское население, поддержанное солдатами, обнаруживает непримиримую ненависть к киргизам. Инженер Танышпаев, киргизский патриот, очень разумный деятель, считает единственным выходом образование двух уездов: русского (Пржевальского) и киргизского (Нарымского), как-то было мною предложено»[42].

В 20-х годах ХХ в. идею о выделении русского населения Семиречья в отдельную административную единицу не только не забудут, но даже попробуют претворить в жизнь. После 1917 г. основным вопросом, определяющим взаимоотношения между коренным и пришлым населением, безусловно, продолжал оставаться вопрос земельный. С новой остротой он проявил себя в рамках земельно-водной реформы, которая проводилась в Средней Азии в начале 20-х годов прошлого века.

Так, в письме секретаря Букеевского губкома в ЦК РКП(б) (осень 1923 г.), говорилось: «Главным вопросом распрей между русскими и киргизами является земельный вопрос. Русское крестьянство как более сильное производит захват земельных участков.

Для урегулирования земельного вопроса необходима помощь центра. Нет средств для производства землеустроительных работ. КНКЗ (Киргизский народный комиссариат земледелия. - Авт.) средств не ассигнует - необходим нажим, ибо это вопрос большой политической важности, не говоря уже об экономической стороне дела»[40].

Вот выдержка из заявления руководящих работников Киргизской области в Киргизский обком от 22 июня 1925 г.: «Основным вопросом, определяющим взаимоотношения между коренным и пришлым населением, является, безусловно, вопрос земельный[40].

В письме секретаря Джетысуйской области С.Ч. Чекпарбаева в ЦК РКП(б) о национальных отношениях в области за 1925 г. отмечалось: «Национальные взаимоотношения в результате национально-территориального размежевания освободили Джетысуйскую губернию от трений, каковые имелись между кара-киргизами и узбеками, с одной стороны, а также значительно повлияли на ход взаимоотношений между населяющими губернию национальностями и, главным образом, между русским и казахско-киргизским населением»[40].

Партийный руководитель Джетысуйской губернии через несколько месяцев оценивает ситуацию следующим образом: «Нередко земли общественные вызывают споры и межнациональные трения. Например, недавно в Алма-Атинском уезде возникли 4 случая земельных споров между киргизами и русскими. Пришлось посылать на место комиссию»[40].

Единственным выходом из создавшегося положения руководители южных губерний Казахстана и Киргизской автономной области видели в выделении районов с преобладающим русским и украинским населением в самостоятельные автономные единицы и подчинением их непосредственно РСФСР[40]. Но не стоит думать, что это была исключительно инициатива «сверху». Русское (особенно казачество) и украинское население также неоднократно поднимали вопрос об административной самостоятельности территорий с их компактным проживанием[40].

Апрельский пленум ЦК РКП(б) 1925 г. заслушал специальный доклад о положении в районах с казачьим населением. В резолюции по указанному докладу в п. 10 пленум признал допустимым, чтобы районы с компактным проживанием казачьего населения в национальных областях выделялись в отдельные административные единицы.

Для проведения в жизнь этого постановления Президиум ВЦИК 1 февраля 1926 г. образовал особую комиссию, которой поручил всестороннее рассмотрение вопроса о выделении казачьего и русского населения Киргизской АССР в особые административные единицы. Тем не менее и год спустя постановления пленума ЦК и Президиума ВЦИК по этому вопросу оставались до конца невыполненными.

Работа по административному выделению казаков и русских крестьян была проведена к этому времени только в Киргизской АССР. В Казахской АССР, где сосредоточился наибольший контингент переселенцев, решения партии и правительства в жизнь проведены не были.

Примечания

1. Архив новейшей истории России. Серия «Публикации». Т. VII // Журналы заседаний Временного правительства: март-октябрь 1917 года. В 4-х томах. Март-апрель 1917 года. М., 2001. Т. 1. С. 35, 124-125, 59, 65, 343.
2. РГВИА. Ф. 1396. Оп. 2. Д. 1026, 1030, 1033; Д. 1056, 1058, 1059; Ф. 400. Оп. 1. Д. 2211. Л. 12 об.
3. Чокаев М. Революция в Туркестане. Февральская эпоха [публикация С.М.Исхакова] // ВИ. 2001. № 2. С. 7.
4. Россия накануне Первой мировой войны. Статистико-документальный справочник. М., 2008. С. 334.
5. Кривошеин А.В. Записка Главноуправляющего землеустройством и земледелием о поездке в Туркестанский край в 1912 г. (приложение к всеподданнейшему докладу). СПб., 1912. С. 53-54.
6. Литвинов П.П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865-1917 гг.). С. 50.
7. Голованов А.А., Саидов И.М. Дехканство Узбекистана на историческом повороте второй половины XIX — первой трети ХХ вв. Самарканд, 2007. С. 9.
8. История Самарканда. Ташкент, 1969. С. 354.
9. История Узбекской ССР. Ташкент, 1974. С. 184.

10. Басилая Ш.И. Закавказье в годы Первой мировой войны. Сухуми, 1968. С. 204-205.

11. ЦГА РУз. Ф. И-17. Оп. 1. Д. 32. Л. 83; Ф. И-25. Оп. 1. Д. 164. Л. 41-42; Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1147. Л. 184; Д. 1140. Л. 149-150; Ф. И-300. Оп.1. Д.133. Л.1; Ф. И-461. Оп. 1. Д. 948. Л. 8; Д. 443. Л. 25; И-462. Оп. 1. Д. 443. Л. 88, 252; Д. 479. Л. 65; Ф. И-461. Оп. 1. Д. 2118. Л. 75 об; Ф. И-7. Оп. 1. Д. 4. Л. 17, 18; Ф. И-274. Оп. 1. Д. 8а. Л. 5-8; Ф. И-461. Оп. 1. Д. 1968. Л. 6; Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1144. Л. 5 об-6; Д. 1158. Л. 222; Д. 202. Л. 3; Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1144. Л. 23; Ф. И-461. Оп. 1. Д. 1968. Л. 27 об; Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1139. Л. 15; Д. 1144. Л. 54; Ф. И.-461. Оп. 1; Д. 2144. Л. 129; Ф. И-461.
Оп. 1. Д. 1968. Л. 31; Д. 2144. Л. 127; Ф. И-461. Оп. 1. Д. 1919. Л. 7; Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1100. Л. 20; Ф. И-461. Оп. 1. Д. 1919. Л. 2 об; Ф. И-461. Оп. 1. Д. 1919. Л. 3 об.-4 об; Ф. И-461. Оп. 1. Д. 1919. Л. 4.
12. История Узбекской ССР. Т. 2. Ташкент, 1968. С. 525, 556.
13. Лудшувейт Е.Ф. Турция в годы Первой мировой войны 1914-1918 гг. М., 1966. С. 51.
14. Ковалев П.А. Тыловые рабочие Туркестана в годы Первой мировой войны. Ташкент, 1957. С. 32-33.
15. Бахтурина А.Ю. Окраины Российской империи: государственное управление и нацио-нальная политика в годы Первой мировой войны (1914-1917 гг.). М., 2004. С. 305-306.
16. Лукьянов С.А. Роль Департамента духовных дел и иностранных вероисповеданий МВД Российской империи в реализации государственной вероисповедной политики (1800-1917 гг.). М., 2008. С. 259.
17. РГИА. Ф. 1292. Оп. 1. Д. 1933. Л. 8; Ф. 1292. Оп. 1. Д. 1933. Л. 105; Ф. 1292. Оп. 1. Д. 1933. Л. 283, Л. 450; Ф. 1292. Оп. 1. Д. 1933. Л. 24-25; Д. 1933б. Л. 357, 331-452; Ф. 1292. Оп. 1. Д. 1933. Л. 460; Ф. 1405. Оп. 530. Д. 956. Л. 62а-62б; Л. 56.
18. Восстание 1916 г. в Средней Азии и Казахстане. Сб. док. / под. ред. А.В.Пясковского. М., 1960. С. 271, 64, 88-90, 415.
19. Турсунов Х. Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане. Ташкент, 1962. С. 255.
20. Цит. по: Турсунова Р.Ю. Городское самоуправление в Туркестане (1877-1918 гг.): дис... канд. ист. наук. Ташкент, 2000. С. 80-81.
21. Ганин А.В. Последняя полуденная экспедиция Императорской России: Русская армия на подавлении туркестанского мятежа 1916-1917 гг. // Русский сборник: Исследова¬ния по истории России. М., 2008. Т. V. С. 152-214.
22. Восстание 1916 г. в Средней Азии [публикация П. Галузо] // Красный архив. 1929. Т 3(34). С. 45.
23. Цит. по: Зорин А.Н. Революционное движение в Киргизии (северная часть). Фрунзе, 1931. С. 19, 18.
24. Россия и Центральная Азия. 1905-1925 гг. Сб. док. / авт.-сост. Д.А.Аманжолова. Кара-ганда, 2005. С. 91.
25. Чиркин С.В. Двадцать лет службы на Востоке. Записки царского дипломата. М., 2006. С. 256.
26. Буттино М. Революция наоборот. Средняя Азия между падением царской империи и образованием СССР. М., 2007. С. 66-67.
27. Отечественные архивы. 2009. № 1. С. 60-69.
28. Туркестанский курьер. 1916. 2 сент.
29. Туркестанские ведомости. 1916. 20 сент.
30. Восстание 1916 г. в Средней Азии: сб. док. / под ред. П. Г. Галузо. Ташкент, 1932. С. 73.
31. Особые журналы заседания Совета министров Российской империи. 1916 год. М., 2008. С. 605-606.
32. Сулейманов Б. С., Басин В. Я. Восстание 1916 г. в Казахстане. Алма-Ата, 1977. С. 93.
33. Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. М.-Л., 1926. Т. IV. С. 130, 21; Т. VII. С. 293.
34. Татищев А.А. Земли и люди: в гуще переселенческого движения (1906-1921). М., 2001. С. 247-248; С. 178-179.

35. Рыскулов Т. Восстание туземцев в Средней Азии в 1916 г. Кызыл-Орда, 1927. С. 71-72.
36. Сыдыков Е. Проблемы идейной эволюции национально-освободительного движения в Казахстане // Отан тарихы. Алма-Ата. 1998. № 4. С. 43.
37. История Казахстана с древнейших времен до наших дней. Т. 3. С. 639.
38. Джунушалиев Д.Д. Особенности аграрной политики в Кыргызстане в 20-30-х гг. ХХ века // Историческое пространство. Проблемы истории стран СНГ. 2007. № 2. С. 110.
39. Россия - Средняя Азия. Политика и ислам в конце XVIII - начале XX вв. М., 2011. Т. 1. С. 222.
40. ЦК РКП(б) - ВКП(б) и национальный вопрос. Кн. 1. 1918-1933 / сост. Л.С.Гатагова, Л.П.Кошелева, Л. А. Роговая. М., 2005. С. 244, 29, 133, 288, 307, 331, 407, 431.
41. Ганин А.В. Накануне катастрофы. Оренбургское казачье войско в конце XIX - начале XX в. (1891-1917 гг.). М., 2008. С. 539.
42 Дневник генерала А.Н.Куропаткина, 1917 год [публикация И.В.Карпеева, Е.Ю.Серге- ева] // ИА. 1992. № 1. С. 164.

КОТЮКОВА Татьяна Викторовна - кандидат исторических наук, ведущий сотрудник Научно-исследовательского института (военной истории) Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил РФ.

“Обозреватель - Observer”, 8 / 2011, С. 98-124.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Не совсем по теме, но близко (касается Тургая), поэтому пока здесь размещу. Из фондов МВД (РГИА), телеграмма из Тургая Львову (председателю правительства) 14 марта 1917 г.:

 

 

P4111540.JPG

P4111541.JPG

P4111542.JPG

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.