Saygo

Убийство во дворце Кёнбоккун

9 сообщений в этой теме

Татьяна Симбирцева. Убийство во дворце Кёнбоккун

Супруга 26-го вана последней династии Чосон (1392–1910) королева Мин (1851–1895) – одна из самых известных и загадочных персонажей корейской истории нового времени. Она, собственно, не была королевой в том смысле, как это понимается в Европе. Она была главной женой вана – би, однако в западной и российской историографии её называют именно королевой. И я буду называть её так же, поскольку более адекватного русского названия её статуса пока никто не предложил.

История королевы Мин никого не оставляет равнодушным. Кто она была? Дочь захудалого и обнищавшего клана, который при ней поднялся на вершины влияния и могущества; единственная (!) и образцовая жена склонного к авантюризму и нерешительного вана, его опора, защита и единственный друг; мать наследника и Мать страны; знаток конфуцианской классики; сознательная хранительница и невольная нарушительница традиции и предвестница перемен; тонкий психолог и дипломат; хитрая интриганка и заговорщица; глава консервативной группировки, добившаяся (женщина!) поддержки виднейших конфуцианцев страны; всевластная правительница; мучительница и жертва...

Причудливым образом судьба королевы оказалась связана с Россией. Об этом мне и хотелось бы рассказать читателям «Восточной коллекции».

На рассвете 8 октября 1895 г. в Сеуле свершилось невиданное злодеяние. Группа вооружённых японцев, в основном так называемых «наёмных мечей», в сопровождении отряда корейских солдат ворвалась во дворец Кёнбоккун, разогнала охрану и убила супругу вана Коджона – королеву Мин. Это произошло в её собственной спальне, на глазах у парализованных ужасом придворных дам и прислуги. Как вскоре выяснилось, организатором этого кровавого заговора был японский посланник в Корее отставной генерал Миура Горо, а непосредственными участниками, кроме наёмников, некоторые японские дипломаты и журналисты.

Сенсационная новость облетела газеты многих стран мира, вызвав множество вопросов. Почему убили именно королеву, а не главу государства или наследника? Какой она была? Какую роль играла в своём государстве? Чем вызвала такую ненависть? Какие цели преследовал Миура? На многие вопросы нет ответа до сих пор.

Дело об убийстве королевы с первого дня было окутано тайной. Не пролили на него свет и показательные суды. Один состоялся в декабре 1895 г. в Сеуле и осудил случайных людей, никакого отношения к убийству не имевших. Второй прошёл в январе 1896 г. в Хиросиме и признал заговорщиков невиновными. Миуру пожурили за самоуправство и перевели на должность не ниже предыдущей. Даже изображение королевы, которое в то время опубликовали западные газеты, при ближайшем рассмотрении оказалось портретом неизвестной китайской красавицы XVIII в.

В разные периоды истории оценки деятельности королевы Мин менялись и нередко были диаметрально противоположными. Её современник и враг, граф Иноуэ Каору, бывший до сентября 1895 г. японским посланником в Корее, а впоследствии министром иностранных дел Японии, говорил о ней: «Мало найдется в Корее людей, равных Её Величеству по проницательности и дальновидности. В искусстве же умиротворения врагов и завоевания преданности подданных у неё нет равных». «Воплощением всех зол разлагающейся династии» называли королеву Мин соотечественники в период японского колониального господства (1910–1945).

До конца ХХ в. в Корее не было специальных исследований, посвящённых жизни и деятельности этой несомненно выдающейся правительницы. Её не было в школьных таблицах значительных фигур корейской истории. И это тем более странно, что в этих хрестоматийных таблицах значатся и менее известные люди, а королева Мин была фактически главой государства, всю жизнь боролась против проникновения японцев в Корею и погибла от их руки, а борцы за независимость пользуются у корейцев безграничным уважением.

Целое столетие эта женщина была жертвой заговора молчания. Причин, думается, было несколько. Первая: в конфуцианском мире, где принцип «мужчина – Небо, женщина – Земля» был основополагающим до конца 1980х годов, появление выдающейся женщины (не образцовой невестки, матери и супруги, а политической и общественной деятельницы) воспринималось не иначе как вызов устоям. Корейские знатные женщины в период Чосон вели затворнический образ жизни, и чем выше было их социальное положение, тем жёстче была их изоляция. О супругах ванов корейские хроники писали крайне мало, упоминая их исключительно в связи с бракосочетанием, рождением детей или смертью. Другая причина заговора молчания заключается в сильнейшем японском влиянии на историческую науку и общественное сознание, сохранявшемся в Корее на протяжении всего ХХ столетия. Как ни странно, период «холодной войны» также повлиял на восприятие образа королевы в корейском обществе, но об этом позднее.

Сегодня ни один серьёзный труд по периоду «открытия» Кореи (1876–1885) – будь то в Корее или на Западе – не обходится без упоминания королевы Мин. Её называют «украшением последнего периода династии Ли», «хитрым политиком, водившим за нос Россию, Китай и Японию», «самой политически влиятельной женщиной из всех представительниц династии Ли» и даже «основоположницей современного типа дипломатии в Корее».

С середины 1990х годов королева Мин стала превращаться в Мать Кореи, героиню отечественной истории, а заодно и сериалов, романов и мюзиклов. Но изобилие печатных материалов мало что проясняет в её судьбе. Достоверные сведения о ней крайне скудны, биография по прежнему слабо изучена, а толкования поступков противоречивы. Тем большую ценность представляют немногие сохранившиеся документы.

Один такой редкий документ сохранился в России1. Он имеет прямое касательство к обстоятельствам гибели королевы, поскольку написан очевидцем – русским подданным дворянином Афанасием Ивановичем Серединым-Сабатиным, находившимся во дворце Кёнбоккун в то роковое утро 8 октября 1895 г. Важно пояснить, как он там оказался. К тому времени Середин жил в Корее уже давно, возможно, с 1883 г. Он был первым русским на корейской службе и, видимо первым нашим соотечественником, посетившим центральную часть страны. Работал чиновником корейской таможни, строительного ведомства, зарекомендовал себя перед начальством как человек исполнительный и разносторонних способностей и снискал доверие вана. В августе 1895 г. Коджон нанял его и двух американцев для посменного круглосуточного пребывания во дворце и наблюдения за японцами, которые с начала японо-китайской войны 1894–1895 гг. вели себя там, как в своей вотчине – увольняли строптивых и назначали покорных их воле сановников; не считаясь с волей монарха, издавали его именем указы; проводили реформы, многие из которых унижали национальное достоинство корейцев и были направлены против местных традиций – причёсок, одежды и т.д.

Были, однако, и весьма прогрессивные реформы: о наказании преступников только по суду, о выдвижении на должности независимо от сословия, о запрете ранних браков, о разрешении повторных браков вдов и другие. Но все они были навязаны извне, и корейцы относились к ним резко враждебно.

Победа Японии над Китаем стала неожиданностью для всего мира. Опьянённые победой японцы совсем перестали считаться с корейским ваном. Окружённый доносчиками и иноземными «менторами», он стал заложником в собственном дворце и каждый день ожидал покушения. Коджон был робок и слабоволен, его армия плохо вооружена и необучена, и ему ничего не оставалось другого, как принимать диктуемые ему условия. Так продолжалось более полугода. Наём «людей с Запада», которым он доверял, в качестве «благородных свидетелей» стал одним из первых проявлений протеста Коджона против японского всевластия. Почему же он осмелился на такой шаг?

Главной причиной было изменение в расстановке сил на Дальнем Востоке. В апреле 1895 г. Россия, Франция и Германия (среди них Россия была инициатором) вмешались в ход переговоров об условиях мира между Китаем и Японией и вынудили последнюю отказаться от своего главного трофея – Ляодунского полуострова. Это событие произвело огромное впечатление на Корею. Там увидели, что в мире есть сила, способная противостоять казавшейся столь могущественной, победившей Китай (!) Японии. Воплощением этой новой силы стала для корейских сановников Россия, которая была врагом их врагов. В результате «прояпонская» группировка при корейском дворе стала постепенно приходить в упадок. На смену ей пришла «прорусская», которая выдвинула новый политический курс: «Ближе к России, подальше от Японии». Главным инициатором и проводником этого курса стала королева Мин. Именно этого не простили ей японцы, а затем, после освобождения в 1945 г., и соотечественники в Республике Корея, где господствующей идеологией на несколько десятилетий стал воинствующий антикоммунизм, а слово «Россия» – синонимом слова «коммунизм». Первая книга о королеве Мин была опубликована в Республике Корея в 1993 г., вскоре после падения «железного занавеса» и установления дипломатических отношений с СССР.

Как же «прорусская» группировка осуществляла свой новый курс? С мая 1895 г. Коджон всё чаще встречается с временным поверенным России К.И. Вебером, хотя и до этого между ними установились доверительные отношения. Члены корейского кабинета начали выступать с критикой японских предложений. Даже те чиновники, что получили должности по протекции японцев, перестали беспрекословно подчиняться их указаниям. Затем последовало приглашение во дворец постоянных иностранных наблюдателей. Свою задачу они выполнили.

Именно свидетельства Середина и бывшего вместе с ним 8 октября во дворце отставного американского генерала Дая позволили воссоздать (пусть и частично) подлинную картину случившегося. Приведём фрагмент из докладной записки А.И. Середина от 18(30) октября 1895 г., написанной для русского вицеконсульства в Чифу (Китай):

Меня толпа человек в 300 (солдаты, разная дворцовая прислуга и проч.) протащила во двор (здания. – Авт.), где помещалась Королева... Поддаваясь течению охватившей меня обезумевшей толпы, я увидел во дворе помещения Королевы пять японских солдат, стоявших часовыми у двух калиток, и одного японского офицера. При этом там был взвод корейских новых солдат2 и 20–25 японцев в японских киримонах и европейском платье. Японские часовые стояли неподвижно, равно как и японский офицер. Вблизи корейского взвода солдат стоял очень приличной наружности и весьма прилично одетый японец (в европейском платье). Японец этот имел в правой руке обнажённый кинжал и по-видимому распоряжался и командовал остальными японцами, которые с криками и визгом вытаскивали корейских женщин за волосы и бросали за окна (с высоты около 6 футов). Всего за моё пребывание во дворе Королевы японцами было выброшено за окна во двор 10–12 женщин. Между прочим, ни одна из женщин не издала никакого звука, напр. вроде стона или крика, а также все женщины не производили никакого движения ни в то время, когда их тащили за волосы, ни во время своего падения...

Всех виденных мною корейских женщин во дворе помещения Королевы я мог считать за убитых, но нахожу необходимым прибавить, что я не считаю себя вправе быть уверенным в этом... потому что мне хорошо было известно, что молчание корейских женщин было объяснимо весьма высокой степенью мужественности корейских женщин.

Сабатин провёл во дворе перед павильоном Синнёнгак, где находилась спальня королевы, около четверти часа (у него были при себе часы и он замечал по ним время всех происшествий). Представившись архитектором, он обратился к японскому предводителю по-английски с просьбой о защите, и это, видимо, спасло ему жизнь.

Я обратился к японцу со следующей фразой: «Я весьма сожалею, что я совершенно против своего желания и воли попал в это место. Находя, что при том возбуждении, в каком находятся все эти японские джентльмены, – при этом я указал глазами на японцев, таскающих кореянок за волосы, – я, к крайнему своему сожалению, вижу, что находиться тут постороннему человеку небезопасно, а потому я имею честь обратиться с просьбой оказать мне ваше покровительство и защиту». – Японский предводитель всё это прослушал с серьёзным и сосредоточенным видом, всё время смотря на меня в упор. Подумавши с минуту, японец сухим отрывистым тоном сказал мне следующее: «Вы защищены; стойте здесь и не двигайтесь (you are protected; stay here and be stationary)». – Затем он хотел уйти. Я опять обратился к нему со следующими словами: «Я чрезвычайно вам благодарен за вашу любезность и попрошу вас довести вашу доброту до конца и дать мне одного или двух солдат, ввиду того, что другие японские джентльмены могут не знать, что я имею удовольствие быть под вашим покровительством». – Японский предводитель сейчас же вызвал двух новых корейских солдат... и велел им стать возле меня...

Сабатин не случайно представился предводителю заговорщиков архитектором. В Корее он действительно работал больше всего по этой специальности, хотя в молодые годы окончил мореходное училище и имел диплом штурмана. По его проекту в 1888 г. в Сеуле было построено самое первое здание европейского типа в Корее – российская дипломатическая миссия. В начале 1890-х годов Сабатин был техническим консультантом строительства знаменитого Мёндонского собора и Арки независимости, которые и поныне являются архитектурным украшением корейской столицы. Был Сабатин и журналистом, публиковался во владивостокских изданиях. Но описание убийства королевы Мин – это, несомненно, самое значимое его литературное сочинение.

450px-Former_Russia_legation_of_Korea_02

Оставшаяся часть здания Русской Дипломатической Миссии в Сеуле

В это время во двор вошёл один мне по наружности известный кореец. Посмотревши на меня, кореец издал радостно-удивлённое восклицание и остановивши пятерых японцев, начал им что-то весьма оживлённо говорить... Японцы круто повернули и бросились на меня с дикими криками... и яростью, причём мои телохранители посторонились, давая свободную дорогу японским разбойникам. Японцы схватили меня кто за воротник, кто за рукава и полы моего пиджака, и все одновременно кричали, грозили и спрашивали, чтобы я показал им Королеву. Пока они кричали мне по-японски и по-корейски, я делал вид, что совершенно их не понимаю и что будто удивляюсь их беспричинному, неделикатному со мною обращению.

Но вот один из японцев, тащивший меня за воротник, обратился ко мне на довольно разборчивом английском языке: «Где Королева? Покажи, где Королева». Несмотря на все мои убеждения и приводимые мною резоны, что я никогда не видел лицо Королевы и что я, как европеец и вообще как мужчина, не могу иметь никакого права и возможности узнать не только Королеву Корейскую, но и её место пребывания, японцы тащили меня к дому Королевы, видимо имея твёрдое намерение заставить меня показать им Королеву.

Записки Середина опровергают мнение, что у заговорщиков якобы была фотография королевы Мин. Во время заговора они убили четырёх фрейлин, одетых лучше других. Убили на всякий случай, для надёжности, поскольку не знали, как выглядит та, на которую они охотились. Я думаю, что прижизненных изображений королевы не было вообще. В период Чосон в Корее изоб ражать реальных женщин было строго запрещено – разве что безвестных простолюдинок. Кроме двух семейных портретов придворных, относящихся к XV в., не известен ни один женский портрет кисти корейского живописца. Конфуцианский кодекс поведения запрещал находиться вместе мужчинам и женщинам старше 7 лет. Позирование женщины, а тем более супруги вана, художнику-мужчине было немыслимым. Высшей её добродетелью веками считалось неукоснительное следование нормам поведения, и нет никаких оснований считать, что королева Мин, известная как ревнительница традиции и противница новшеств, нарушала эти нормы. Первая корейская королева, облик которой известен потомкам, – следующая супруга Коджона Ом би (1854–1911), именуемая в русской историографии «принцессой Ом». Её фотографии относятся к самому концу XIX века.

Она стала избранницей Коджона тогда, когда многие европейские веяния проложили себе дорогу во дворец корейского монарха: короткие стрижки, духовой оркестр, военные мундиры на немецко-японский манер, светские приёмы и т. д. Королева Мин не дожила до этих перемен и вряд ли их желала.

post-2-0-07391600-1391600636_thumb.jpg

post-2-0-45198300-1391600693_thumb.jpg

У тех, кто уверен в существовании изображений королевы Мин, существуют две версии. По одной из них, изображением королевы Мин следует считать портрет, опубликованный в 1906 г. с подписью: «Придворная дама в полном парадном облачении» в книге американского миссионера, журналиста и историка Г. Халберта «Уходящая Корея». Пока не удалось выяснить, кто первым назвал эту даму «королевой Мин» и на каком основании. Халберт, хотя и жил в Корее более 20 лет (с 1886 г.), лично с королевой никогда не встречался. Южнокорейский писатель На Хонджу категорически отказывается признать изображённую у Халберта даму королевой Мин. Он объясняет это тем, что «даже сейчас трудно себе представить интеллигентную женщину, которая бы сфотографировалась таким образом – с расставленными ногами. Ещё более невероятно, чтобы королева, Мать страны, которая традиционно выполняла все требования придворного этикета и владела конфуцианскими манерами в высшей степени, снялась бы в такой позе».

Согласно второй версии, облик королевы Мин запечатлён на фото молодой кореянки в простом платье из книги будущего первого южнокорейского президента Ли Cынмана «Дух независимости», написанной в 1906 г. и опубликованной в Сан-Франциско в 1920 г. Считается, что эта фотография была сделана в 1882 г., во время кровопролитного солдатского бунта в Сеуле, когда королева чудом избежала смерти, переодевшись в платье служанки. Однако и эта версия представляется маловероятной. И не только из того простого соображения, что в дни бунта у королевы вряд ли была возможность и желание фотографироваться, тем более в столь неподобающем её статусу облачении. Просто до 1883 г. в Корее не было своих фотографов, а иностранцы во дворец тогда не допускались.

В разгар японо-китайской войны, в сентябре 1894 г., когда Япония уже одержала несколько решительных побед над Китаем, в Корею для «укрепления дружбы» прибыла японская делегация и потребовала встречи с королевой. Министр иностранных дел заявил им, что в Корее нет обычая супруге вана встречаться с иностранными послами, но те настаивали. Королева выполнила требование, сохранив при этом достоинство. Она появилась перед забывшими о приличии гостями в соответствии с традицией: скрытая за занавеской, хотя и наполовину приподнятой. Перед ней сидели две придворные дамы, которые практически полностью закрывали свою повелительницу.

Американская миссионерка Лилиас Ардервуд, которая с 1888 г. была личным врачом королевы, так описала её внешность: «Мне хотелось бы дать читателю максимально точное описание облика королевы в лучшие её моменты, но это было бы невозможным, даже если бы она позволила себя сфотографировать (выделено мной. – Авт.), поскольку очаровательная игра выражений, её характер и интеллект, раскрывавшиеся столь полно во время разговора, только частично проглядывали, когда её лицо находилось в покое. Причёску она носила как все корейские дамы: с пробором посередине, с волосами, зачёсанными очень аккуратно и плотно назад и завязанными узлом низко на затылке. На голове было маленькое украшение, завязанное узкой чёрной лентой. Похоже, что Её Величество мало заботилась об украшениях. Кореянки не носят серёг, и королева не была исключением. Также я никогда не видела на ней колье, броши или браслеты. Должно быть, у неё было много колец, но я никогда не видела на ней больше двух – европейской работы. По корейскому обычаю, она носила на боку несколько филигранных золотых украшений с длинными шёлковыми кистями. Её вкусы в одежде были такими простыми и изысканно-утончёнными, что трудно было представить, что она принадлежит к народу, который называют полуцивилизованным. Немного бледная и худая, с заострёнными чертами лица и блестящим пронизывающим взглядом, она не поразила меня при первой встрече своей красотой, но сила интеллекта и сила характера в её лице читались отчётливо».

Известно, что лечившие королеву корейские врачи (всегда мужчины) «определяли» её пульс даже не по руке, а по шнуру, из соседней комнаты. Они держали в руках один конец шнура, в то время как другой был привязан к монаршему запястью. Язык королевы они рассматривали сквозь прорезь в ширме.

Вот как описывает жизнь кореянок английская писательница Изабелла Бёрд Бишоп, автор знаменитой книги «Корея и её соседи», несколько раз бывавшая в Корее в 1890 – 1896 гг.: «Кореянки очень строго изолированы, может, более абсолютно, нежели представительницы других народов. В столице действовало очень любопытное правило. Около 8 часов вечера главный городской колокол отбивал мужчинам сигнал ретироваться по домам, а женщинам – выйти наружу и развлечься. Правило, очищавшее улицы от мужчин, периодически давало сбой, и происходили инциденты, которые вели к ещё большему ужесточению означенного правила. В момент моего прибытия кромешно-тёмные улицы Сеула были заполнены исключительно женщинами и их служанками, несущими фонари. В 12 часов ночи колокол опять звонил, женщины расходились по домам, а мужчины вновь получали свободу передвижения. Высокопоставленная корейская дама говорила мне, что никогда не видела улицы Сеула днём».

...В то утро Сабатина вывели из дворца примерно в 5 часов 50 минут утра. Он предполагал, что королева была ещё жива. Никто точно не знает, каковы были её последние минуты. По одной из версий, когда японцы ворвались в её спальню, они увидели нескольких почти одинаково одетых женщин. «Кто из вас королева? Покажите нам королеву!» – кричали убийцы, потрясая оружием. Но женщины молчали. Напряжение было столь велико, что нервы королевы не выдержали. Она выбежала в коридор. Один из японцев догнал её, бросил на пол и несколько раз вонзил ей в грудь меч. Затем тело завернули в ковер и сожгли в сосновой роще в задней части Кёнбоккуна. После освобождения на этом месте построили этнографический музей.

Другая версия гибели королевы не менее драматична. Её невольно выдал министр двора Ли Гёнсик, закрыв собой и умоляя о пощаде. Заговорщики отрубили ему руки, а затем убили королеву. Преданный министр прополз несколько десятков метров, оставляя за собой широкий кровавый след, и умер у спальни короля.

Гибель королевы вызвала волну возмущения в народе. С октября 1895 по апрель 1896 г. в разных частях Кореи было убито 43 японских подданных. События 8 октября 1895 г. серьёзным образом повлияли на судьбы всех, кто так или иначе был к ним причастен, в том числе и на судьбу Середина-Сабатина. Ему пришлось покинуть Корею. Вновь обратимся к его записке.

То, что я сделался свидетелем Сеульского инцидента, я считаю для себя несчастным обстоятельством. Во-первых, Его Превосходительство Поверенный в Делах в Корее (К.И. Вебер.– Авт.), посетивши совместно с прочими представителями (европейскими) в Корее Японского Посланника и выслушавши его уверения в том, что ни один японец не был замешан в нападении на дворец, сказал, что у него есть свидетель из европейцев, и передал Японскому посланнику всё, что я ему (Его Превосходительству) рассказал. Последствия этого были самые печальные: во-первых, все коноводы Сеульского инцидента, в том числе и предводитель, немедленно поспешили уехать из Сеула в Чемульпо (а там и из Кореи). Вовторых, моя жизнь подверглась действительной опасности, так как японцы и корейцы новой (японской) партии подозревали, что я видел гораздо более, чем я видел в действительности. В тот же день вечером 8 октября н. ст. я был уведомлен одним европейцем и двумя корейцами, что очень вероятно на мою жизнь будет покушение, именно по той причине, что преступники из японцев и корейцев сильно подозревают, что я знаю очень много, что может их скомпрометировать; главное же, они боялись, что я могу их признать на могущей быть очной ставке. В результате мне пришлось не спать по ночам, а иногда, когда я получал уж очень тревожные для меня сведения, то приходилось и уходить на ночь из дому, что я и делал, чтобы не подвергать опасности свою семью... Получивши нервную лихорадку, находясь постоянно под страхом ожидания быть из-за угла убитым... я решил уехать из Кореи.

Из приведенного текста ясно, что Миура и его подручным не удалось скрыть свою причастность к убийству королевы. Они бежали на родину, где были восторженно встречены толпой. Как уже упоминалось, заговорщики были отданы под суд, но разбирательство было формальным. Главная его цель состояла в том, чтобы сдержать гнев других держав (в первую очередь России), настаивавших на наказании виновных, и избежать международного скандала. Поскольку в Корее виновные были уже объявлены и казнены (напомню, что все трое были корейцами и не имели к делу никакого отношения), суд в Хиросиме счёл это достаточным основанием для оправдания подлинных убийц. Немалую роль в том, что громко начинавшийся японский процесс сошёл на нет, сыграли противоречия между западными странами, в первую очередь между Англией и Россией. Японцы умело на них играли.

Из дневника одного из участников убийства Кобаякава:

Если оставить отношения Кореи и России в том виде, как они есть сейчас, то японское влияние на полуострове сведётся к минимуму, и судьбы Кореи будет вершить Россия. Это будет крахом не только полуострова, но и всего Востока и Японской империи. Умеренной политикой в Корее Япония не может противодействовать России. В таком случае как же надо поступить? Остаётся одно: прибегнуть к крайним средствам, прекратить корейско-русские контакты и устранить их сторонников. Говоря другими словами, надо устранить главную фигуру во дворце – королеву Мин – и тех, кто поддерживает союз с Россией. Если королевы Мин не станет, то какой бы ни был Вебер выдающийся, через кого тогда он будет влиять на Корею?

Очевидно, что убийство королевы было направлено, в первую очередь, против возможного союза Кореи с Россией. Другие цели: уменьшить накал страстей, сбить волну всеобщего возмущения японцев, вызванного утратой добытого кровью Ляодуна, и устрашить корейцев. Суд в Хиросиме подчеркнул, что всё случившееся было личной инициативой Миура Горо и что японское правительство о его планах ничего не знало. Эта версия остаётся официальной до сих пор.

В своей докладной Середин-Сабатин попытался по-своему объяснить причины гибели королевы.

Корейская Королева настолько была умная женщина, а главное, благодаря своим прошлым горьким опытам, настолько осторожная и хитрая, что будь она предоставлена самой себе, т. е. не надеясь ни на чью помощь, она вышла бы и из настоящего затруднительного положения невредимо. В данном случае обстоятельства для несчастной Королевы сложились крайне неблагоприятно, а именно вмешались европейцы и обнадёжили Королеву в полной защите от всех опасностей. После того как японцы вынуждены были отступиться от Порт-Артура и Ляодунского полуострова, Королева начала понемногу поддаваться влиянию уверений, что японцам не позволят распоряжаться в Корее. В особенности старались уговорить Королеву американцы, которые торопились воспользоваться настоящим положением дел и под шумок выговорить себе разные выгодные концессии и привилегии, в чём они (американцы) действительно и успели... В это же время и русский Представитель, Его Превосходительство К.И. Вебер, повидимому, тоже пожелал иметь своё влияние, с каковой целью определил на службу корейского правительства свою родственницу г-жу Зонтаг (пожилая девица, эльзасская уроженка). Определённая (показная) должность г-жи Зонтаг была учреждение школы рукоделий для корейских благородных девиц, но при этом она была также в качестве советчицы по кулинарному искусству, сервировке стола во время парадных европейских обедов и проч. Благодаря своему исключительному положению, г-жа Зонтаг очень часто посещала Королеву и, как она сама рассказывала, часто просиживала с нею 2–3 часа подряд. Всё это было бы очень хорошо в другое время и при других обстоятельствах, для Кореи более благоприятных, но в настоящее время несчастная Королева, видя такое к себе внимание от Представителя России, страны, заставившей Японию отказаться от дорогой всякому японцу мечты владения Ляодунским полуостровом, мало-помалу оставила свою обычную осторожность и начала действовать настолько самостоятельно, как если бы японцы уже совершенно очистили от своего присутствия Корею. Что крайняя, по моему скромному мнению, немного несвоевременная близость г-жи Зонтаг к Королеве довела раздражение японцев до последних пределов, в этом в Сеуле никто не сомневается.

Середин явно не испытывал расположения к Шарлотте Зонтаг. По его мнению, не будь её, японцы бы лучше относились к королеве и, возможно, не убили бы её. Автор бестселлера (вышел в Токио в 1988 г.) «Тайное убийство королевы Мин», японская писательница Цунода Фусако считает, что последней каплей, переполнившей чашу терпения японцев в Корее, были чересчур тесные контакты Коджона и королевы Мин с русским дипломатическим представителем К.И. Вебером и его супругой – роскошной светской женщиной, постоянной гостьей на балах в корейском дворце. Южнокорейские историки Ли Минвон и Чхве Мунхён трактуют близость Коджона и королевы Мин к Веберу не как сознательный выбор их как людей и политиков, а как результат намеренных усилий России, которая, однако, никаких мер по их охране не предприняла, что, в конечном счете, и привело к гибели королевы. По их мнению, если бы королева Мин была осторожнее и действовала с оглядкой на японцев, если бы дала возможность событиям идти своим ходом, она бы сохранила свою жизнь.

С этим трудно согласиться. Политика сейканрон (покорения Кореи) обсуждалась в Японии и в правительственных кругах, и в народе, начиная с 1873 г. Все были единодушны в том, что миссия «просветить» корейцев лежит именно на японцах. Не было согласия только в вопросах о методах и сроках. Королева Мин знала всё это и боролась с японским проникновением всеми возможными и доступными ей способами, чтобы сохранить власть не только для Коджона и себя, но и для сына-наследника. Могла ли она, законная королева, гордая правительница страны, позволить, чтобы иноземцы указывали ей в её собственном дворце, собственной стране? Нет, она была не из тех, кто покорно склоняется перед обстоятельствами. Это подтверждают известные факты её биографии.

В отличие от многочисленных Кимов, Паков и Ли, в Корее проживает только один клан Мин. Он происходит из дер. Нынхёлли уезда Йоджу пров. Кенги. Здесь и родилась будущая королева 25 сентября 1851 г. В возрасте 8 лет она полностью осиротела. Неизвестно, кто была её мать, каким было её детство, что было причиной ранней смерти её родителей. Говорят, что её подлинное имя было Чаён, но тому нет никаких документальных подтверждений. До замужества её просто звали «дочь Мин Чирока», а после него – «Ваше дворцовое величество».

После смерти родителей родственники, в надежде на удачное замужество, отправили девочку в Сеул, где она поселилась в районе Ангуктон в поместье, некогда принадлежавшем самой успешной представительнице клана – Инхён Ванху (1667–1701), жене 19-го вана династии Ли Сукчона (1675–1720). Через 7 лет надежды родни удивительным образом оправдались: она стала невестой вана Коджона.

Важную роль в организации этого брака, а затем и в последующей судьбе королевы сыграл отец Коджона Ли Хаын, более известный по своему почётному титулу Тэвонгун (великий принц). В 1864–1873 гг. он был регентом при малолетнем сыне и прославился суровым правлением.

Когда Коджону исполнилось 14 лет, отец решил, что ему пришло время жениться, и стал искать ему невесту благородного происхождения, у которой не было близких родственников-мужчин. Он отвергал одну кандидатку за другой, пока его жена, сама по фамилии Мин, не предложила для сына невесту из своего клана. Её описание потенциальной невесты показалось регенту подходящим: сирота, красива лицом, здорова телом, образованна не хуже, чем дочери из любого знатного клана. Встреча Тэвонгуна с будущей невесткой была устроена легко, поскольку они жили по соседству, и прошла успешно: в 20-й день третьего месяца по лунному календарю 1866 г. в сеульском дворце Чхандоккун состоялись бракосочетание и коронация супруги вана. Парик, который невеста вана была обязана надеть во время бракосочетания, был столь тяжёл, что его поддерживала сзади специально назначенная для этого придворная дама высокого роста. Затем началась ещё одна – трёхдневная – церемония почитания предков правящей династии. Девочка терпеливо и с достоинством их переносила, да и пожаловаться ей было некому.

Свою жизнь при дворе юная королева начала с упорного изучения тонкостей дворцового этикета. Вскоре она стала экспертом в этом вопросе и следовала правилам без малейших отклонений. Она была почтительна к родителям мужа, добра к слугам и постепенно заслужила всеобщее одобрение. Своё свободное время она посвящала необычному для женщин занятию – чтению древних китайских трактатов VIII в., таких как «Вёсны и осени» (Чхунчху). Они считались своего рода пособиями по управлению государством. Королева читала их, потому что верила, что со временем её советы пригодятся супругу. Она наблюдала за ним, изучала его характер и искала пути к его сердцу. Она поняла, что Коджон, формально являясь ваном, не имеет реальной власти, хотя мечтает о ней. Он боялся отца, который был суров к сыну и уступать трон явно не собирался. Молодого вана окружали чиновники, которые лишь выполняли то, что им приказывали. У него не было ни друзей, ни умных советников, в которых он так нуждался, и королева была полна решимости стать мужу доверенным лицом и другом. Прошло много времени, прежде чем ей удалось этого добиться, но терпения ей было не занимать.

Более пяти лет она «сторожила пустую комнату», если буквально перевести корейское выражение. Это означало, что Коджон не проявлял никакого интереса к ней как к женщине. Но и это испытание молодая королева переносила с неизменным спокойствием и достоинством. Она не была красавицей, а вокруг вана во дворце всегда было много красивых женщин. Стремясь победить соперниц, королева искала иных, чем внешняя привлекательность, путей к сердцу мужа. Согласно конфуцианским представлениям, женская ревность считалась великим грехом и была одним из «семи зол», делавших развод официально возможным. К другим из «семи зол» относились: неповиновение родителям мужа, неспособность родить сына, измена, наследственная болезнь, болтливость и воровство.

Помня о несчастной судьбе многих королев, королева Мин тщательно скрывала свои чувства. Скрыла она их и тогда, когда одна из дворцовых женщин родила вану его первого сына. Фаворитка была неблагородного происхождения и принадлежала к разряду нэин – т. е. служанок. Нэин поступали на службу во дворец в раннем детстве. Они мыли, чистили, убирали, шили. Прослужив 35 лет, они получали титул сангуни уходили на покой. Если кто-то из них удостаивался благосклонности вана, ей даровали титул особая сангун. Женщина, родившая тогда Коджону сына, была особой сангунпо прозванию Ли Йонбодан. Ли – её родовое имя, Йонбодан – название павильона во дворце, где она жила. Её сын получил почётный титул Ванхвагун.

Никто не знает, какие чувства испытала королева Мин, когда получила тяжёлую для неё весть о рождении у вана сына, но именно это событие стало в конечном итоге поворотным и счастливым в её судьбе. Она не стала медлить и сразу послала матери Ванхвагуна очень дорогой подарок. Тем самым она показала всем, что радость вана – радость и для его супруги. Вскоре во время какой-то официальной церемонии она поздравила Коджона с рождением сына. Он, несомненно, был удивлён. Есть мнение, что именно с этого времени во взаимоотношениях молодой ванской четы начался этап сближения. Тогда же возникла вражда королевы с Тэвонгуном, которая длилась долгие годы и значительно повлияла на многие события в истории Кореи. Тэвонгун был очень рад рождению внука и зачастил во дворец. Королева увидела в этом прямое для себя оскорбление и опасность: свёкор был достаточно влиятелен, чтобы сделать мальчика законным наследником трона. Этот ребёнок представлял для неё угрозу. Мысли, которые родились в её голове в тот момент, воплотились в жизнь 10 лет спустя, когда Ванхвагун неожиданно умер при невыясненных обстоятельствах.

Её время пришло, когда ей исполнилось 20 лет и шёл шестой год её жизни во дворце. Свершилось то, о чём она долго мечтала, о чём неустанно молилась Горному Духу, для чего приглашала толпы шаманок. Она забеременела. Тэвонгун послал ей много дикого женьшеня – панацею от всех болезней. Королева, хотя и ненавидела свёкра, но ела его женьшень каждый день – во имя здоровья ребёнка. 9 ноября 1871 г. она родила сына, но он на следующий день умер. Отчаянию матери не было пределов. В душе она винила в этой смерти Тэвонгуна, считая, что он намеренно послал ей столько женьшеня. Чтобы «успокоить дух» покойного, она организовала во дворце пышные поминальные церемонии. В них участвовали несколько сот шаманок. Тысячи буддийских монахов в Кымгансане и Чирисане по монаршему приказу молились о душе усопшего без передышки в течение нескольких дней. Это нанесло весьма ощутимый ущерб государственной казне, но королева уже могла позволить себе быть расточительной. Были выявлены и «виновные» в смерти ребёнка. Шаманки объявили таковыми особых сангун Чан и Ли (мать Ванхвагуна). Ли удалось избежать казни, но Чан была казнена после ужасных пыток, заплатив жизнью за внимание вана.

Со стороны королевы это была акция устрашения, суровое предупреждение для потенциальных соперниц, а также утверждение своей силы, заявка на новое положение при дворе. Рождение сына, пусть и тут же умершего, значительно повысило её общественный статус. При дворе всегда существовала система наложниц. Никто не удивлялся, если придворная дама или служанка пользовалась «милостями» вана и рожала ребёнка. Но королева Мин не собиралась с этим больше мириться. С 1877 г., когда придворная дама Чан родила Коджону третьего сына Ли Кана / Ыйхвагуна (1877–1955), вплоть до смерти королевы в 1895 г. у вана не родилось ни одного ребёнка от дворцовых женщин. Только через 2 года после смерти королевы Мин «принцесса Ом» родила ему сына – Ли Ына / Ёнчхинвана (1897–1969), а дама по прозвищу Поннёндан была матерью его последнего ребёнка – дочери Токхе. Всего же у Коджона было семеро детей, трое из которых дожили до зрелого возраста.

Наследником трона после Коджона стал его второй сын от королевы Мин – принц Чхок. Он родился 8 февраля 1874 г. и стал последним ваном династии Чосон, известным как Сунджон (1907–1910). В том же 1874 г. Тэвонгуну всё же пришлось передать власть сыну. Сделать это его вынудили, в первую очередь, действия королевы Мин, которая сплотила вокруг себя серьёзную оппозицию свёкру. Ядро её партии составили члены клана Мин, 30 представителей которого к 1874 г. заняли стратегически важные посты в правительстве. Подарками и обещаниями королеве удалось привлечь на свою сторону некоторых родственников Тэвонгуна – из числа тех, которыми регент пренебрегал. Удалось ей заручиться поддержкой и многих видных конфуцианских учёных. Когда Коджон издал указ, в котором объявлял, что берёт власть в свои руки, вход во дворец, которым обычно пользовался Тэвонгун, был заложен кирпичом. Документов отом, кто отдал такой приказ, не сохранилось, но можно предположить, что произошло это не без участия королевы. Тэвонгуну ничего не оставалось, как ретироваться в свою усадьбу в Ангуктоне, где он оказался в полной изоляции. Рядом с ним остался только один сын – Ли Джэсон, рождённый от наложницы. Его старший сын Ли Джэмён следил за ним и докладывал обо всех его действиях во дворец – королеве, которой преданно служил.

Через несколько дней после отставки Тэвонгуна в спальном павильоне королевы во дворце Кёнбоккун произошёл взрыв, вызвавший большой пожар. По подозрению был арестован слуга Тэвонгуна, но дело дальше не пошло. Королева была уверена, что инициатором инцидента был её свёкор, но оставила его без последствий: в конфуцианском обществе отец мужа неподсуден. Покушения на жизнь королевы, её родственников и приближённых происходили регулярно, но она была хитра и проницательна, и ей всегда удавалось избежать гибели. Будучи матерью наследника и главой консервативной партии, она приобрела неограниченное влияние на государственные дела. Она правила «из-за занавески», и все знали, что, хотя приказы отдаёт ван, формулирует их королева.

Современные авторы нередко задаются вопросом, любила ли королева своего мужа. Цунода Фусако убеждена, что любила своего рода материнской любовью и черпала силы для своих политических ходов и интриг в его слабости. С мужем её объединяла общность судьбы и цели: сохранить власть для себя и для сына-наследника. Она делила с ним трудности, часто брала на себя ответственность при решении государственных и семейных вопросов.

А что же Коджон? Он также, без сомнения, был глубоко привязан к своей энергичной супруге. И тому есть подтверждения. Сразу после её убийства состоялась встреча Тэвонгуна, Миуры и Коджона. Вана вынудили подписать заранее подготовленные документы. Был создан прояпонский кабинет. Охраной дворца стали ведать японские офицеры. Но когда на подпись Коджону был представлен и указ, который лишал королеву Мин титула и низводил её до низшего сословия, он вдруг проявил неожиданную твёрдость. Вытянув руки, Коджон с негодованием сказал: «Отрубите их и, если они смогут, пусть подпишут, что вы от меня требуете, но до тех пор моя рука никогда не сделает ничего подобного».

1. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. 143, оп. 491 «Китайский стол» (Вице-консульство в Чифу). К№ 121 – 1895 г.

2. Имеются в виду солдаты из отряда, где военными инструкторами и командирами служили японские офицеры. (Здесь и далее – прим. авт.).

Восточная коллекция, осень 2004, С. 127-142.



This post has been promoted to an article

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Татьяна Михайловна жжОт!

Осталось только выяснить - что же сделала мадам Мин на политическом поприще + подумать о том, что как могли в Токио кого-либо осудить, если даже Середин-Сабатин ничего толком не видел, а гибель Мёнсон ванху описывается им с чужих слов?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кстати, насчет плохого вооружения армии Кореи - винтовки Маузера, картечницы Гатлинга, пушки Круппа - это очень даже неплохо.

Вопрос только в том, что попадало это все в туземные кривоватые, жадноватые и грязноватые ручонки - солдат толком не учили, оружие портилось, деньги воровались...

Вот уже японцы муштруют корейцев (ок. 1904 г.):

4286dec563b2.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Осталось только выяснить - что же сделала мадам Мин на политическом поприще
Если она никому не мешала и не имела политического влияния, тогда закономерный вопрос - зачем было убивать ее, да еще наделав столько шуму?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Символ.

Короля нельзя грохнуть - с кем потом работать?

А ее можно. И короля припугнуть, и всякие слухи о ее влиянии пресечь.

Говорят, что дама была сначала главой китаефильской партии, но в 1895 г. переквалифицировалась в главу русофилов, что ее и погубило.

Только вот в чем было ее влияние? В нашептывании по ночам на ушко вану-тряпке, что надо "араса" пригласить, чтобы "вэном" выгнать?

Важны факты. А оценки дипломатов - они зачастую основаны на слухах.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кстати, вот подборка старых фото по дворцу Кёнбоккун:

http://blog.daum.net/_blog/BlogTypeView.do?blogid=0XeQq&articleno=408&categoryId=0&regdt=20130506101721

http://blog.daum.net/shgh1225/8761292 (старые фото внизу страницы)

http://blog.naver.com/PostView.nhn?blogId=ohyh45&logNo=20195021984

Дворец сильно пострадал от японцев - в 1915 г. были снесены многие здания (порядка 320), уцелело только 10 зданий.

Вот старинный план Кёнбоккуна:

8ae4f1b0166b.jpg

Справедливости ради стоит сказать - чистоту вокруг дворца навели только при японцах, если судить по фото.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Константин Асмолов. Смерть королевы как основа для детектива

Убийство королевы Мин – один  из «культовых» моментов корейской истории. Поэтому разъяснение подробностей или выявление противоречий в показаниях свидетелей  автор выносит в отдельный раздел, в котором  попытаемся ответить на несколько вопросов.

  • Кому принадлежала инициатива  нападения, и насколько оно было не личной инициативой посланника Миуры, а элементом политики, которую проводили его предшественники.
  • Каково было соотношение сил и участия  японцев и корейцев. Националистические корейские историки любят спекуляции вокруг того, что корейцы в лучшем случае  сыграли роль статистов или обманутой массовки.
  • Каково было сопротивление налету. Точнее, отчего нападение на королевский дворец почти не встретило какого-либо противодействия.
  • Насколько налет был выдающимся как по количеству жертв, так и по общему уровню зверства. Здесь мы снова сталкиваемся с распространенным представлением о том, что это было событие, уникальное по своей кровавости.

Сначала немного об источниках: показаний свидетелей  довольно много, и они изрядно противоречат друг другу1. Некоторые свидетельства имеют самый общий характер: так, показания Ли Бом Чжина, который сбежал из дворца одним из первых, переодевшись прислужником, и еще до рассвета примчался в русскую миссию, не добавляют ничего.  Ли лишь подтверждает, что резню устроили японцы.
Показания вана и его второго сына обычно считают наиважнейшими после показаний Сабатина, но по иным историям мы уже знаем привычку Кочжона, мягко говоря, рассказывать иностранным дипломатам то, что они бы хотели услышать, выставляя себя не более чем жертвой обстоятельств.
С показаниями принца же проблема в том, что на самом деле это не его показания как непосредственного свидетеля, а  рассказ американскому поверенному в делах в Сеуле со слов одной из фрейлин2.  То есть: фрейлина рассказала принцу, принц рассказал поверенному, а тот рассказал Веберу. Какая-то часть информации могла исказиться даже при неосознанной передаче, не говоря уже о возможных трудностях перевода. 
Подробный очерк происшествия был опубликован в миссионерской газете «Korean repository» по горячим следам. Там довольно много деталей, проливающих свет на обстоятельства дела.  И. Бишоп и Х.  Хальберт во многом ссылаются на него.

Более подробно о подготовке налета.

3 октября  Миура  провел совещание с членами миссии  Сугимурой Фукаси (второй секретарь посольства) и Окамото Рюноскэ (сотрудник миссии, бывший офицер японской армии). Сугимура, который помнил проблемы общения с регентом, настоял на том, что Тэвонгун должен подписать специальный   документ, о том, что регент  не будет вмешиваться в политическую деятельность без веских причин  и не будет выступать против курса реформ3.

5 октября  Окамото  доставил документ в загородную резиденцию Тэвонгуна (современный сеульский  район Ёнсан) ,  причем, для того, чтобы этот визит не вызывал подозрений, был пущен  слух, что Окамото приезжал  с целью проститься с принцем перед отъездом домой; для придания слуху достоверности 6 октября  Окамото уехал из столицы.

Переворот планировался на 10 октября,  - ставку собирались делать на Хуллёндэ, и единственными вовлеченными людьми с японской стороны были Окамото, который должен был сопровождать Тэвонгуна, и 4 переводчика при Хуллёндэ. Однако  утром 7 октября японское дипломатическое представительство посетил военный министр Ан Гён Су, который заявил, что Хуллёндэ собираются раскассировать в самом скором времени. Стало очевидно, что действовать надо немедленно, и  Миура начал собирать команду где мог. Во-первых, он дал указания   командующему японским батальоном в Сеуле, связаться с Хуллендэ и быть готовым поддержать переворот во главе своего подразделения.

Во-вторых, он вызвал Адати Кендзо и Кунитомо Сигэаки, посвятил их заговор  и сказал им, что от успеха плана зависит искоренение зла, совершающегося на протяжении последних двадцати лет и вредившего Японии4.  Эти двое были довольно известными людьми в диаспоре. Кунитомо  был известным сторонником агрессивной политики Японии и членом т. н. Сэйкося (общества политического образования) , направленного на распространение политики паназиатизма и японских школ5. Адати сначала был военным корреспондентом во время японо-китайской войны, а затем начал издавать газету для японцев, выходящую под названием Хансон Синбо. 

На призыв Адати и Кунитомо откликнулись 24 человека самого разного происхождения: от мелкого торговца лекарствами Тэрасаки Ясукити до начинающего тогда (и очень известного впоследствии) писателя и журналиста Сиба Сиро. Иногда эту разношерстную компанию называют ронинами, но это несколько неверно – со времени реставрации Мэйдзи прошло почти 30 лет, и мы явно имеем дело со следующим поколением. Иное дело, что среди японской диаспоры, возможно, хватало людей с бурной биографией, решительным характером и умением обращаться с оружием. Некоторые из них с самого начала знали, на что идут, некоторые присоединились ради интереса.

В-третьих, Миура приказал  Огивара Хидэдзиро имевшему отношение к японской полиции, «принять меры», после чего тот отдал приказ полицейским, находившимся в резерве, надеть гражданскую одежду, взять мечи и отправиться в Енсан. Наконец, он послал своих людей к Тэвонгуну и Ли Чжу Хве заместителю военного министра и ярому стороннику регента, который тоже стал собирать своих людей и двинулся в Ёнсан.

В ночь на 8 октября все группы японцев собрались в резиденции Тэвонгуна. Окамото составил план штурма, и   примерно в 3 утра  команда стартовала. Тэвонгун двигался в паланкине (на тот момент ему было 76 лет), японцы, всего около 50 человек, пешком. С ними были Ли Чжу Хве и  другие корейцы из числа сторонников регента. У западных ворот Сеула процессия соединилась с представителями Хуллёндэ и быстрым шагом направилась ко дворцу Кёнбоккун.

Подобный таймлайн довольно важен хотя бы тем, что развенчивает миф о «специально выписанном из Японии отряде гангстеров», который бы за такое время просто не успел бы собраться и доехать.  Скорее все выглядит как форс-мажор, при котором команду японских участников налета собирали «по объявлению» и среди доверенных знакомых.

Еще одна любопытная деталь.  Перед отправлением Окамото собрал всех у парадных ворот резиденции регента и сообщил им о том, что им придётся иметь дело с «лисой», давая знать, что королева в любом случае должна быть убита6. По некоторым иным данным,  план налета на дворец и убийства королевы изначально имел кодовое название «Охота на лисицу».  Будто бы, это было связано с тем, что Миура, который был глубоко верующим буддистом, перед решением атаковать  несколько дней сидел дома и читал сутры, пытаясь найти оправдание своему будущему поступку.  Возможно, представление о том, что целью атаки является не человек, а лиса-оборотень, позволяло ему не испытывать моральных терзаний, тем более что  образ оборотня, который под маской прекрасной женщины дорывается до власти и губит страну, распространен и в Японии, и в Китае.

Охрана дворца и ее боеготовность.

В письме Сабатина указано, что  в  налете на дворец  принимали участие  человек 50 японских солдат, некоторое количество японцев в штатском и 200-300 солдат корейской армии, обученных японцами. По иным данным, в налете принимало участие максимум полсотни японцев, плюс до тысячи  солдат Хуллёндэ, руководимых У Бом Соном (командир второго батальона)  и Ли Ду Хваном (командир первого батальона).

Королевский дворец  охранялся дворцовой стражей, однако  в течение дней,  предшествующих налету,  силы дворцовой стражи были «бессовестно подорваны»: оружие было заменено на худшее, а боеприпасы уничтожены7. Число солдат и офицеров во дворце было сокращено, судя по А. Середин-Сабатину,  во дворце должно было быть 1500 солдат и 40 офицеров, но на момент штурма было всего 250-300 солдат и 8 офицеров8.  Таким образом,  внутри находилась одна пятая от списочного состава войск, - значит,  «массовый исход» дворцовой стражи проходил под руководством офицеров, в противном случае их во дворце осталось бы существенно больше восьми.

Автор видит несколько версий того, чем могло быть обосновано ослабление боеготовности. Первая заключается в том, что дворцовая стража принципиально  не представляла серьезной опасности, что подтверждается цитатой из Вебера: «Охраняющая королевский дворец стража есть сброд без дисциплины, без руководителей. От неё нельзя ожидать малейшего отпора и при первом же выстреле она разбежится во все стороны»9. Что, в общем-то, и произошло. И хотя в течение всех событий начальником дворцовой стражи де-факто являлся генерал Дай,  его попытки повышения боеготовности неоднократно срывались10.

Вторая грешит на военного министра Чо Хый Ёна, который принадлежал к  сторонникам реформ; он мог бы отдать такой приказ. Либо это мог сделать его заместитель Ли Чжу Хве, который был вовлечен в заговор. Однако неясно,  был ли такой приказ отдан - предполагаю, что к нынешнему времени упоминания  о нем уже бы всплыли.

Третья связана с излишним доверием двора японцам. Хальберт упоминает разговор, который Иноуэ имел с королевой незадолго до его отъезда. В нем Иноуэ заверял ее, что «японское правительство не забудет защитить королевский дом и обеспечить безопасность страны», после чего ее беспокойство за будущее стало гораздо меньше11.

Четвертая отдает конспирологией, но, возможно, остальная часть стражи была нужна для чего-то иного? Она строится на том, что впоследствии обвинение в том, что охрана дворца была намеренно ослаблена, не выдвигал даже ван, хотя искать предателей в такой ситуации было бы логичным.  И возникает вопрос, не было ли  это  связано с тем, что верные люди были нужны королеве для чего-то иного: например, для превентивного удара по своим противникам, которые, однако, успели раньше.

Примечания

1. Бoльшая часть этих показаний цитирована по работе Ким Рехо «Гибель королевы Мин. Новая версия. // Корея. Сборник статей, М., 1998. С. 123-137».
2. К. И. Вебер и Корея. стр.177-179
3. Peter Duus, The Abacus and the Sword: The Japanese Penetration of Korea, 1895–1910 , стр  110-111
4. Korea and her neighbors, p 270-275
5. Peter Duus, The Abacus and the Sword: The Japanese Penetration of Korea, 1895–1910 , стр  110-111
6. Учитывая то, какой образ имеет это животное в дальневосточном фольклоре, особенно миф о лисе-оборотне, которая в облике прекрасной девы губит страны, можно сказать, что японцы воспринимали королеву как очень серьезного противника.
7. Korea and her neighbors, p 271
8. Корея глазами россиян (1895-1945). С. 14-22.
9. К. И. Вебер и Корея. Стр.71
10. Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2  стр. 294-295
11. Korea and her neighbors, p 269-270.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Константин Асмолов. Вопрос о зверствах и жертвах.

Сразу же огорчим любителей представлять налет как массовое убийство, «совершенное с дикой жестокостью — было одновременно перебито множество охранников дворца и женщин из государева гарема»1. Не считая королевы, смерть которой была подтверждена не сразу, тела посчитали практически тотчас: «несколько фрейлин, министр двора, один генерал2 и около десяти солдат убиты»3.

Такие данные приводит Вебер, у которого нет причины лгать и, тем более, занижать число жертв. Выходит, что налет 1895 г. обошелся достаточно малой кровью, особенно если сравнивать с  количеством жертв солдатского бунта 1882 г. или даже мятежом года Капсин. Собственно, даже во время захвата дворца в 1894 г. перед началом японо-китайской войны корейцы потеряли 17 убитых и 70 раненых4.

Затем смерть королевы пытались представить как нечто особо зверское. Это хорошо проявляется в записках, составленных российскими военными в преддверии русско-японской войны и имеющих соответствующее пропагандистское наполнение: «королева была ранена саблями и замертво упала,  тогда ее положили на доску, закутали одеялами и вытащили во двор, откуда вскоре потом унесли в ближайший парк, где набросали на нее мелких дров, все облили керосином и сожгли… Ее сожгли, хотя и раненую, но живую, и она в агонии старалась от огня скрыть голову и руку, стремясь зарыть их  в землю»5.

Впрочем, даже в этом варианте судьба Мин Мёнсон уступает участи сербской королевы Драга Обренович, убитой вместе с мужем в 1903 г.

Цитируем «Русский Вестник»: «После того как Александр и Драга упали, убийцы продолжали стрелять в них и рубить их трупы саблями: они поразили Короля шестью выстрелами из револьвера и 40 ударами сабли, а Королеву 63 ударами сабли и двумя револьверными пулями. Королева почти вся была изрублена, грудь отрезана, живот вскрыт, щеки, руки тоже порезаны, особенно велики разрезы между пальцев, - вероятно, Королева схватилась руками за саблю, когда ее убивали, что, по-видимому, опровергает мнение докторов, что она была убита сразу. Кроме того, тело ее было покрыто многочисленными кровоподтеками от ударов каблуками топтавших ее офицеров. О других надругательствах над трупом Драги… я предпочитаю не говорить, до такой степени они чудовищны и омерзительны. Когда убийцы натешились вдоволь над беззащитными трупами, они выбросили их через окно в дворцовый сад, причем труп Драги был совершенно обнажен»6.

Резюме.

Понятно, что патриотические корейские историки пытаются  свести участие корейской стороны в убийстве королевы к минимуму.  Однако факты оказываются не в их пользу. Участие Хуллёндэ в нападении подтверждается целым рядом свидетелей, включая кронпринца. Ослабление боеготовности дворцовой стражи, если это была сознательная диверсия, тоже  оказывается делом рук корейской стороны хотя бы потому, что у японцев не было возможности влияния на данное подразделение.

Неясен и вопрос о том, от кого в итоге исходила инициатива нападения: Миура принял решение не сразу и после предложения Тэвонгуна о сотрудничестве, а не решив убить королеву и лишь потом заручившись поддержкой ее врагов. С точки зрения автора, нельзя исключать ситуацию, при которой Миура, не занимавшийся ранее корейскими делами, последовал логике фракционной борьбы и, сразу же испортив отношения с королевой, нашел союзника в лице Тэвонгуна.  Последний воспользовался этим и убедил Миуру в том, что «лисицу надо уничтожить», желая руками японцев ликвидировать свою главную соперницу.

Не стоит забывать о том, что новость о смерти королевы была встречена в Японии скорее с осуждением, причем говорили об этом и такие люди, как Ито Хиробуми. Да, королева была врагом, но ее ликвидация как минимум не принесла должной выгоды и скорее осложнила отношения двух стран. Конечно, никто не наказал Миуру за его патриотическую инициативу, но, как кажется автору, если бы убийство королевы планировалось заранее,  организаторам не пришлось бы собираить команду исполнителей менее чем за сутки до налета.

Что же до обстоятельств успешного нападения, в ходе которого никто их нападавших даже не был ранен, то оба основных объяснения отнюдь не выставляют корейский двор в позитивном свете: либо репутация королевы и ее клана была такова, что защищать ее ценой своей жизни никому не  хотелось, либо коррупция и разложение армии достигло той точки, при которой даже дворцовая стража не была способна оказать сопротивление отряду, не сильно превышающему (если вообще превышающему) их числом.  А с точки зрения жертв история не выходит за рамки корейской политической борьбы – многие события более раннего или позднего времени обходились большей кровью.

Примечания

1. В. М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 446.
2. Имеется в виду Хон Ге Хун
3. Бэлла Пак. Российский дипломат К. И. Вебер и Корея. С. 178.
4. Letters from Joseon. С. 62-63.
5. Россия и Япония на заре ХХ столетия. Аналитические материалы отечественной военной ориенталистики. М., 1994.   С. 213.
6. patrio.org.ru/lofiversion/index.php/t557.html

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
С точки зрения автора, нельзя исключать ситуацию, при которой Миура, не занимавшийся ранее корейскими делами, последовал логике фракционной борьбы и, сразу же испортив отношения с королевой, нашел союзника в лице Тэвонгуна.  Последний воспользовался этим и убедил Миуру в том, что «лисицу надо уничтожить», желая руками японцев ликвидировать свою главную соперницу.

 

Совершенно не исключено. Потому что бороться за влияние в Корее, поддерживая одну фракцию против другой, японской агентуре было намного легче, чем делать заговоры на чисто японской основе.

 

А корейские традиции - они были неистребимы и позднее. То же побоище между красными корейцами в 1920 (ЕМНИП) году, когда сторонники Шанхайского правительства схлестнулись с тем, кто делал ставку на пролетарский интернационализм...

 

Что же до обстоятельств успешного нападения, в ходе которого никто их нападавших даже не был ранен, то оба основных объяснения отнюдь не выставляют корейский двор в позитивном свете: либо репутация королевы и ее клана была такова, что защищать ее ценой своей жизни никому не  хотелось, либо коррупция и разложение армии достигло той точки, при которой даже дворцовая стража не была способна оказать сопротивление отряду, не сильно превышающему (если вообще превышающему) их числом.  

 

Думаю, скорее второе, чем первое. 

 

Корейская армия давно числилась в мире по боеспособности на почетном первом месте (с конца) - последней ее победой, к тому же одержанной не самостоятельно, а при помощи Китая, были события Имджинской войны.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Полное собрание документов Ли Сунсина (Ли Чхунму гон чонсо).
      Автор: hoplit
      Просмотреть файл Полное собрание документов Ли Сунсина (Ли Чхунму гон чонсо).
      Полное собрание документов Ли Сунсина (Ли Чхунму гон чонсо). Раздел "Официальные бумаги". Сс. 279. М.: Восточная литература. 2017.
      Автор hoplit Добавлен 30.04.2020 Категория Корея
    • Полное собрание документов Ли Сунсина (Ли Чхунму гон чонсо).
      Автор: hoplit
      Полное собрание документов Ли Сунсина (Ли Чхунму гон чонсо). Раздел "Официальные бумаги". Сс. 279. М.: Восточная литература. 2017.
    • Тхамна (Чеджудо)
      Автор: Чжан Гэда
      Ю.В. Ванин указывал, что остров Тхамна (Чеджудо) вошел в состав Корё в 1105 г. На этом острове все очень специфическое и не совсем корейское по происхождению. Но после подавления лисынмановцами восстания на Чеджудо в 1948-1950 гг. остров был в значительной степени "нивелирован" с остальной Кореей - в частности, увеличилась доля переселенцев с материка, что сказалось на языке, обычаях и т.д.
      Вот что пишет об этом острове Сун Лянь в "Юань ши", цз. 208:
      耽羅,高麗與國也。
      Даньло (кор. Тхамна) - дружественная Корё страна.
      世祖既臣服高麗,以耽羅為南宋、日本衝要,亦注意焉。
      Шицзу (Хубилай) уже покорил Корё (Корё покорилось в 1259 г. - хронологическая неточность, Хубилай стал править с 1260 г.), и обратил внимание на Даньло, поскольку [оно было] важно в отношении Южной Сун и Японии.
      至元六年七月,遣明威將軍都統領脫脫兒、武德將軍統領王國昌、武略將軍副統領劉傑往視耽羅等處道路,詔高麗國王王禃選官導送。
      7-й месяц 6-го года Чжиюань (июль-август 1269 г.). Послали Минвэй-цзянцзюня дутунлина Тотоэра, Удэ-цзянцзюня тунлина Ван Гочана, Улюэ-цзянцзюня фу тунлина Лю Цзе отправиться на Тхамна и в прочие дороги (зд. эквив. слову "провинция") с инспекцией, повелев правителю владения Корё Ван Сику (государь Вонджон, 1219/1259-1274) отобрать чиновников для их сопровождения.
      時高麗叛賊林衍者,有餘黨金通精遁入耽羅。
      В это время в Корё остатки сторонников изменника Им Ёна (1215-1270) во главе с Ким Тхунджоном (? - 1273) бежали в Даньло. 
      九年,中書省臣及樞密院臣議曰:
      В 9-м году (1272) сановники Чжуншушэн (имперская канцелярия) и сановники Шумиюань (Тайный совет) посовещались и доложили:
      「若先有事日本,未見其逆順之情。
      "Если сначала иметь дело с Японией, [то мы] не замечали, чтобы у этого мятежника было желание подчиниться.
      恐有後辭,可先平耽羅,然後觀日本從否,徐議其事。
      Боимся, что это может иметь последствия.  Можно сначала усмирить Даньло, а уж после этого обратим внимание на Японию, без спешки, спокойно обсудим это дело.
      且耽羅國王嘗來朝覲,今叛賊逐其主,據其城以亂,舉兵討之,義所先也。」
      Кроме того, правитель владения Даньло некогда уже являлся на аудиенцию ко двору, а сейчас мятежники изгнали этого правителя и, заняв его город, бунтуют, собираем войско, чтобы покарать его/ Cделать это в первую очередь будет справедливым" 
      十年正月,命經略使忻都、史樞及洪茶丘等率兵船大小百有八艘,討耽羅賊黨。
      Начальный месяц 1273 г. Велели цзинлюэши Синьду и Ши Шу (1221-1287), а также Хон Дагу с прочими повести войска на 108 больших и малых кораблях покарать мятежников в Даньло.
      六月,平之,於其地立耽羅國招討司,屯鎮邊軍千七百人。
      В 6-м месяце усмирили [их], учредив в их землях Даньло чжаотаосы (Управление по усмирению Даньло), и разместили гарнизонами пограничные войска (бяньцзюнь) - 1700 человек.
      其貢賦歲進毛施布百匹。
      [Установили] им ежегодную дань в 100 штук холста [сорта] маоши.
      招討司後改為軍民都達魯花赤緫管府,又改為軍民安撫司。
      Впоследствии чжаотаосы было реорганизовано в Цзюньминь ду далухуачи цзунгуаньфу (Главная ставка управляющего войсками и народом даругачи), и [затем] превращено в [управление] Цзюньминь аньфусы (Управление по успокоению войска и народа).
      三十一年,高麗王上言,耽羅之地,自祖宗以來臣屬其國;
      В 31-м году (1294) правитель Корё подал доклад, [говоря], что земли Даньло со времен [его] предков подчинялись его владению. 
      林衍逆黨既平之後,尹邦寶充招討副使,以計求徑隸朝廷,乞仍舊。
      После того, как Им Ён с кучкой изменников был покаран, [этим] уделом управлял помощник чжаотаоши Баочун, [и поэтому правитель Корё] намеревается просить двор сделать все по-старому".
      帝曰:
      Государь молвил:
      「此小事,可使還屬高麗。」
      "Это дело малое, можно вернуть [эти земли] Корё".
      自是遂復隸高麗。
      И немедленно после этого [Даньло] снова возвратили Корё.
    • Вечный миф - "трупами завалили"
      Автор: Чжан Гэда
      Потихоньку набирается материал для статьи о бое 21-го уланского при Омдурмане.
      Параллельно возникла мысль - а ведь это интересная иллюстрация против тезиса всяких либерастов, что мол, "трупами завалили"...
      Что такое трупами завалили? Как можно, при не подавленных вражеских пулеметах, добиться успеха, просто бросая на врага неподготовленную и плохо вооруженную пехоту?
      В истории есть целый ряд примеров, когда тезис "трупами завалили" не проходит. И всего 1-2 подтверждения этому тезису (пожалуй, вспомню только Изандлвану и Адуа).
      Начнем по порядку - первые серьезные звонки раздались в колониальных войнах. Как только европейские и мусульманские культуртрегеры стали способны доставить на место нужное количество стрелков, стали наблюдаться серьезные проблемы у местных народностей, которые ранее достаточно успешно противостояли колониальной экспансии, ограничивая колониальные анклавы прибрежной зоной.
      Но даже египетское завоевание Судана в начале 1820-х годов - это еще не то. Потому что еще техника "не доросла". Самая тема начнется после того, как Хайрем Максим в 1884 г. изобрел свой знаменитый пулемет.
      Правда, до этого были митральеза Монтиньи, митральеза Реффи, картечница Гатлинга и т.д., но это было "еще не совсем то"...