Snow

Федераты

Автор Snow,

3 сообщения в этой теме

Опубликовано:

И.Е. Ермолова. РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ И ФЕДЕРАТЫ В IV в.

Проблема появления, функционирования и развития такого института как федераты изучена недостаточно полно. Многочисленные упоминания о нем в трудах общего характера и написанных на смежные темы, в частности, освещающих историю различных племен, весьма разрозненны и фрагментарны. Специальных работ, посвященных федератам, очень мало1. Между тем, это – один из важных аспектов взаимоотношений Римской империи с окружавшими ее народами, а также трансформации римской армии в позднеантичный период.

Исследование данного явления позднеримской истории представляет значительные трудности в связи со скудностью источников. Термин «федераты» почти не встречается в документах. Редким исключением является упоминание федератов в совместной конституции Аркадия, Гонория и Феодосия 406 г., адресованной провинциалам (CTh. VII.13,16)2. В исторических сочинениях данный термин появляется так же поздно: первым его использует, как утверждает Е.Ч. Скржинская3, Олимпиодор в начале V в.

1.jpg3.jpg

Оружие федератов V в. из клада Хильдерика

Кажется, в литературе остался без внимания пассаж Вегеция о вспомогательных отрядах в римской армии, которые присылают племена, состоящие в союзных или договорных отношениях с Римом (II.1)4. «Краткое изложение военного дела» Вегеция было издано, по мнению многих ученых, в 390 – 410 гг.5 Таким образом, институт, который оказывал существенное влияние на римскую действительность довольно продолжительное время6, получил название только в начале V в., что, безусловно, затрудняет его исследование.

Попытки выяснения статуса федератов и их роли в жизни Римской империи в IV в. осложняются тем обстоятельством, что относительно развернутые характеристики понятия «федераты» имеются только у авторов VI в. - Иордана и Прокопия Кесарийского. А из произведений историков IV - V вв., прежде всего Аммиана Марцеллина, можно получить сведения о различных вариантах использования варваров на военной службе в империи и лишь предположительно, опираясь на косвенные данные, выделить данные о федератах.

Олимпиодор называет федератами беспорядочную и смешанную толпу воинов (Olymp.Fr.7)7, в первую очередь, отмечая, видимо, главную их особенность: они не входили в состав регулярной римской армии.

Более подробно характеризуют федератов только названные выше раннесредневековые авторы; именно с их данными приходится соотносить сведения IV в. Иордан пишет, что в качестве федератов активно использовали готов тетрархи (Get. 110)8. Затем ту же практику продолжил Константин, с которым готы в332 г.9 «…заключили союз (foedus) и привели к нему для борьбы против разных племен 40 тысяч своих [воинов]. До настоящего времени в империи остается их войско; зовутся же они и до сего дня федератами (foederati)» (Jord.Get.112)10.

Готский историк обращает внимание на установление договорных отношений римского правительства со своими предками, подразумевающими сохранение ими определенной свободы. Вероятно, нет оснований вместе с В. Гоффартом11 видеть в этом сообщении анахронизм и перенесение реалий VI в. на IV в., тем более, что современный Иордану писатель, Прокопий Кесарийский, указывает на изменения в употреблении термина «федераты» именно в его время: «В прежнее время к федератам причислялись только те из варваров, которые не находились в подчинении у римлян, поскольку не были ими побеждены, но пришли к ним, чтобы жить в государстве на равных с римлянами правах. Словом «федера» римляне называли договор о мире, заключенный с врагами, теперь же всех стало можно называть этим именем, так как с течением времени теряется точность приложенных к чему-либо названий, и поскольку условия жизни и дела меняются в том направлении, в каком угодно людям, они обращают мало внимания на ранее данные ими названия» (Bell. III.11.3–4)12.

Подтверждением этого положения Прокопия служит конституция Юстиниана 530 г., адресованная сенату, в которой, в частности, дается определение понятие«воины». Согласно ему, федераты этого времени уже являются частью регулярной армии: «Воинами же мы называем тех, которые, как известно, постольку несут военную службу под [командованием] высокопоставленных магистров войск, поскольку причислены к одиннадцати самым преданным схолам, а также тех, которые [несут службу] под [командованием] [их] различных помощников [и] украшены именем федератов» (CJ. IV.65.35.1)13.

По-видимому, наиболее значимой чертой института федератов доюстиниановой эпохи, как свидетельствует Прокопий и в другом пассаже (Bell. VIII.5.13-14), было заключение (мирного) договора с тем или иным племенем(или его частью?) на определенных условиях, одним из которых было предоставление римлянам отряда воинов.

Можно предположить, что это понятие складывалось постепенно на протяжении V в., поскольку впервые термин «федераты» появился в источниках в начале V в., а содержание его определилось в VI в. Римляне издавна умели использовать чужие силы для решения своих проблем, прежде всего военных. А в IV в. они были чрезвычайно актуальны в связи с усилившимся давлением варваров на границы империи, поэтому отказ императора Юлиана перед персидским походом от помощи, предлагаемой ему многими народами (Amm. Marc. XXIII.2.1–2)14, является редким исключением, а скорее просто риторическим преувеличением Аммиана Марцеллина, различными способами старавшегося подчеркнуть благородство своего героя, в данном случае заявляющего, что римское государство само поддерживает друзей и союзников, если это необходимо («…foveri conveniret amicoset socios, si auxilium eos adegerit necessitas implorare»). Тем более, что царю Армении Юлиан все-таки приказал собрать большое войско («…collectis copiis validis…»). Римские власти никогда не упускали возможность умножить свои силы за счет сарматов (Euseb.Vita Const. IV, 6)15, саксов (Amm. Marc. XXVIII,5,4), готов (Eunap. Fr. 616; Amm. Marc. XXXI,4,4), германцев (Zosim. II. 15.1)17, армян (Amm. Marc. XXIII,2,2), сарацин (Amm. Marc. XIV, 4,1) и других племен, испытывая все большую нехватку собственных воинов18.

Причем, именно в IV в. на фоне продолжавшегося инкорпорирования отдельных иноплеменных воинов или групп воинов непосредственно в римскую армию увеличивается прием на службу варваров под руководством их собственных вождей (Anon. Vales.Pars prior. V.27)19, правда, только на время отдельных кампаний и, как правило, по завершении войны с ними (Proc.Bell. VIII.5.13), что является существенной особенностью положения федератов. К сожалению, далеко не всегда источники IV – начала V вв. сообщают о заключении договоров в таких случаях, хотя a priori можно предположить, что мирные соглашения как-то фиксировались. На это указал Павел Орозий в отношении каких-то неизвестных варваров (VII.40.7)20 и готов (VII.34.6), о которых также сообщил Аммиан Марцеллин: «…gens amica foederibusque longae pacis constricta…» (XXVII.5.1)21.

Одним из главных условий выполнения федератами военных обязанностей была плата за их услуги. Римляне посылали богатые дары в опасные моменты, чтобы предупредить переход тех или иных народов на сторону предполагаемого врага и, по возможности, получить от них помощь (Amm. Marc. XXI.6.7–8; XXIV.7.8) или прекратить войну с ними(Jord.141–142), но многие свидетельства источников указывают на ежегодную периодичность вознаграждения варварам (Euseb. Vita Const. IV. 5: …εἰσφοραις ἐτησίοις…; Proc. Bell. I. 19. 32; II. 10. 23: ἐπέτειον… χπυσὸν VII. 33. 9; 14; 34. 10: …δῶρα πολλὰ;… ἀνὰ πᾶν ἔτος…; VIII. 5. 13: …τάς τε συντάξεις… ἀνὰ πᾶν ἔτος; Jord. Get. 89: annua munera; 264 и 271: annua sollemnia; Zosim. I. 24: …χρημάτων τι μέτρον ἔτους ἑκάστον…; Petr. Patr. Fr. 922: …καθ’ ἔκαστον ἐνιαυτὸν…).

Эти данные о постоянных выплатах за эпизодические услуги, по-видимому, не следует расценивать как «…литературный прием, подчеркивающий скорее факт унижения империи, нежели реально существующую зависимость ее от варваров»23. Римская держава вынуждена была принимать подобные меры и регулярно тратить значительные средства на оплату военной помощи24. Впоследствии Восточной Римской империи неоднократно приходилось такого рода «дарами» просто покупать мир с теми или иными племенами и на время удерживать их от грабежа своей территории (Proc.H. a. XI.5–9; Prisc. Fr. 1;8)25, поэтому историки по праву называют их данью (Prisc.Fr. 1). Представляется, что в IV в. это все-таки была плата за службу.

В IV в. вознаграждения варварам выплачивались, по большей части, в денежной форме: munera, stipendia, salaria, sollemnia, dona (Amm. Marc.XXI.6.7; XXV.6.9; Jord.Get. 89; Zosim.I.24). Но иногда, особенно на первых порах, – в натуральной форме: annonae, alimenti, victualium (Amm. Marc. XXXI.4.8; 6.2; Jord. Get. 141)26.

Практика предоставления даров различным племенам и народам отнюдь не была чем-то новым для IV в., она была обычной для римской внешней политики. Многие племена - сарматы, аламанны, готы и другие - подолгу получали определенные и установленные обычаем дары (Amm. Marc. XXVI.5.7: «…certa et praestituta ex more munera…»; Socr. H.E. I.1827; Proc. Bell. I.19.33; VII.33.9; Jord.Get. 146: consueta dona; 264; 270). Нарушение подобного обычая или уменьшение выплат влекли за собой враждебность обиженных, которые принимались грабить и разорять римские провинции (Amm. Marc. XXV.6.9; XXVI.5.7; Jord.Get. 146; 271). Иногда после такого рода варварских рейдов выплаты с римской стороны возобновлялись (Jord. Get. 271), в случае успешных действиях римских войск и победы над возмутившимися договор с ними не восстанавливался (Amm. Marc.XXVII.2).

Таким образом, отношения с федератами в значительной мере строились по давно известной римлянам и применяемой ими в течение веков схеме. В связи с этим вопрос о возникновении института федератов представляется чрезвычайно сложным. Во всяком случае, не наблюдается особой разницы между предоставлением Римом «даров», с одной стороны, союзным царям предшествующих периодов и, с другой - вождям готов, аламаннов, сарацинов или сарматов.

Еще одно обстоятельство заставляет задуматься над тем, когда же можно выделить особую политику Рима и в связи с этим - особый статус федератов. Это - получение заложников от тех, с кем устанавливаются отношения(Amm. Marc. XVII.12.11; 13; 15; 16; XXVII. 5.10; Eunap. Fr. 6; Proc.III. 4.13; Zosim. IV.26,1; Anon. Vales. Pars prior. VI.31). Функции этих заложников В.П. Будановой не вполне ясны, поскольку их, вроде бы, не убивали при многочисленных изменах федератов. Поэтому она предполагает,

что их держали до возвращения пленников28.

Требование возвращения пленных – еще одно часто встречающееся условие перемирия(Amm. Marc. XVII.10.4;7; 12.11; XVIII.2.19; Prisc.Fr. 1). А.Р. Корсунский считает, что требование заложников – одна из мер предосторожности против нарушения установленных условий29 в соответствии с тем, как объяснял обмен таковыми при заключении перемирия Аммиан Марцеллин (XXV.7.13)30. Так или иначе, заложников в древних обществах (и не только в древних) брали всегда, а потому данное обстоятельство не облегчает попытки определить особенности положения федератов.

С римской стороны в любые виды отношений с теми или иными народами вступали императоры или их доверенные лица, каковым был, например, Юлиан в ранге цезаря в Галлии. Представителями племен, как правило, были их вожди, которых историки часто называют царями (reges) или царьками (reguli).

Весьма характерным представляется описание встречи императора Юлиана с сарацинами: «…Здесь явились к нему царьки сарацинских племен. Они пали перед ним на колени, поднесли золотую корону, воздав ему поклонение, как владыке мира и своему властителю (…dominum…)» (Amm. Marc.XXIII.3.8).

Союзнические отношения мыслились как чисто личные, устанавливались с человеком, а не государством31. Поэтому вполне закономерно, что в случае смерти одной из сторон мирный договор автоматически расторгался, как это произошло, по сообщению Созомена, во время царствования Валента: «…По случаю смерти сарацинского царя мирный договор сарацин с римлянами был расторгнут. Супруга его Мавия, вступив в управление народом, начала опустошать города Финикии и Палестины…» (Sozomen. VI.38.1)32. А затем договор возобновлялся (Socr. H. E. IV.36;Theodoret. H.E. IV. 20(21))33, причем иногда на иных условиях. Мир, заключенный при посредничестве третьих лиц, не считался надежным. Римляне предпочитали силой заставлять племенных вождей присылать собственных послов, а не перекладывать ответственность за соблюдение принятых условий на посредников (Amm. Marc. XVIII.2.18–19).

Весьма противоречив в этом смысле эпизод в «Деяниях» Аммиана Марцеллина, описывающий отношения Валента с тервингами и гревтунгами. Суть конфликта 366 – 367 гг. между правящим императором и задунайскими готами состояла в том, что последние собирались оказать помощь и послали отряд воинов восставшему Прокопию (Amm. Marc. XXVII.4.1; Eunap. Fr. 5). Оправдываясь перед Валентом, готы ссылались на письмо Прокопия, в котором он заявлял о том, что взял власть как родственник Константина. Это обстоятельство косвенно указывает, что договор в свое время был заключен именно с Константином. Но готы подчеркивали личный характер письма (eiusdem Procopii) и то, что он представил свой мятеж законной борьбой за престол. Валент же упрекал тервингов в том, что они, будучи друзьями римлян и заключив с ними договор прочного мира, оказали (на самом деле, только намеревались оказать) поддержку узурпатору в междоусобной войне, и не принял во внимание их доводы (Amm. Marc. XXVII.5.1–2). Таким образом, Валент апеллировал к договору, связавшему готов с кем-то из его предшественников. Но, возможно, данная аргументация была вызвана чрезвычайной ситуацией и попыткой переворота в Римской империи. После трех военных кампаний и нескольких посольств тервингов с просьбой о прощении и даровании им мира, Валент заключил с ними мир на предложенных им условиях (Amm. Marc.XXVII.5.7–9).

Иордан в сочинении «О происхождении и деяниях готов» подчеркивает роль императора Константина в формировании политики по отношению к федератам, под которыми он подразумевает только готов (111–112; 145). Под его влиянием, вероятно, это же мнение обычно высказывалось в историографии34.

Исследования последних десятилетий продемонстрировали, что при Константине не произошло никаких радикальных изменений в проводимом в отношении федератов курсе35. Утверждение Иордана о том, что римские императоры после Константина федератами пренебрегали (Get. 111) и только Феодосием была возобновлена практика приглашения федератов (Get. 145), также не соответствует действительности. И Констанций, и Юлиан, и Валент использовали их отряды в качестве вспомогательных войск на протяжении всего IV в. без перерывов.

В труде Аммиана Марцеллина много таких сообщений о германцах, племенная принадлежность которых неизвестна (XXV. 6.13; 8,1), о готах (XXIII. 2.7) и о сарацинах (XXIII. 5.1; XXIV.1.10; 2,7; XXXI.16.5–6; а также: Zosim.IV.22.3–4) сосредоточено в описании персидского похода Юлиана.

Вспомогательные отряды обычно входили в состав римского войска наряду с легионами (Veg. III.1)36. Вспомогательное войско появилось, по мнению такого авторитетного знатока военного дела в древности, как Г. Дельбрюк, в конце II Пунической войны и представляло собой особую часть римской армии37, в которой изначально служили peregrini38 из числа жителей Италии, затем – провинций39. Правда, к концу эпохи принципата наблюдается сближение легионов и auxilia40 и допуск во вспомогательные войска римских граждан, но процесс этот не был завершен. Именно в качестве вспомогательных легко вооруженных и конных отрядов, перед которыми ставились, как правило, отдельные задачи, и можно было использовать воинов–федератов, обладавших собственной тактикой, вооружением, языком и подчинявшихся своим командирам.

По давней римской традиции, при легионах в качестве вспомогательных действовали отряды союзников (Veg.II.2; 4), то есть тех, кто не имел римского гражданства, но обязан был на основе договора выделять воинов для усиления римского войска. Федераты IV в. также не имели римского гражданства. В поздних источниках те, кто заключает с римлянами foedus, часто называются союзниками – socii, в греческих произведениях – e[nspondoi, suvmmacoi (Eunap.Fr. 6; Amm. Marc. XVIII.2.13; Euseb. Vita Const. IV.7; Sozomen. VII.1,1; Proc.Bell. V.1.3; VII.34.10; 31; VIII.5.13; Zosim. I.30.3; IV.26.1). Поэтому заявление Вегеция о том, что «auxilia a sociis, vel foederatis gentibus mittebantur» (II.1), которое дается автором без каких бы то ни было пояснений, повисает в воздухе.

Различить союзников и федератов в источниках не представляется возможным. Известно, что слово «socii» на протяжении многих веков римской истории было официальным термином. Опираясь на словоупотребление источников, можно предположить, что оно таковым оставалось и в поздней античности, а слово «foederati», синонимичное ему, по-видимому, официального статуса не получило.

В тексте сохранившейся части «Деяний» Аммиана Марцеллина слово «foederatus» встречается всего пять раз. В трех случаях – в качестве причастия в сочетании «установленный (или заключенный) мир» (XXIV.2.21; XXV.7.14; XXX.2.3). В двух – в качестве прилагательного в значении «союзный» применительно как к вождю аламаннов - «…Hortarius rex nobis antea foederatus…» (Amm. Marc. XVIII.2.13),- так и к царю Кипра I в. до н.э., причем последний одновременно назван и официальным термином союзника римского народа: «…Ptolemaeo enim rege foederato nobis et socio…» (XIV.8.15).

Насколько данный термин стал официальным, остается лишь гадать, так как в Кодексе Феодосия он встречается лишь один раз: в конституции о привлечении к борьбе с врагами римского государства (и западной, и восточной его частей) не только свободнорожденных мужей, но и рабов, в первую очередь-рабов тех, кто сам находится на воинской службе. Среди последних и названы федераты: «…praecipue sane eorum servos, quos militia armata detentat, foederatorum nihilo minus etdediticiorum…» (CTh. VII.13.16). Из этого документа явствует, что федератам были свойственны военные обязанности и они могли иметь рабов, но об их статусе никаких сведений нет.

Таким образом, четко выделить статус федератов и разграничить их с другими формами использования отдельных от регулярной римской армии варварских контингентов практически не представляется возможным. Напрашивается вывод, что вIV в. единого понятия и юридического комплекса определенных элементов, обязательных для него, и не было, а условия заключения договоров зависели, вероятно, от конкретных обстоятельств41. Поэтому не случайно, что в произведениях IV в. слово «федераты» как специальный термин не встречается. Практические отношения с различными племенами, складывавшиеся под влиянием различных обстоятельств, были обобщены уже раннесредневековыми авторами, назвавшими варваров, служивших Римской империи под командованием собственных вождей, федератами. Но это не значит, что данный термин нельзя применять к римской действительности IV в., так как фактически это явление тогда было широко известно.

Новых элементов в отношениях римского государства с федератами именно в IV в. появилось, вероятно, два.

Во-первых, отмечается систематическое использование в таком качестве кочевых племен сарацин. Для более раннего времени этот феномен неизвестен, хотя некоторые исследователи считают, ссылаясь на Цицерона и Феста, что римляне с ними активно сотрудничали и раньше42. Представляется, что содержание письма Цицерона из Киликии Аппию Клавдию Пульхру (Fam. III.8.10)43, на котором основывает свое мнение Б. Исаак, не дает возможности понять, в каком качестве выступали отмеченные в нем арабы. И в сообщении Феста о времени похода Л. Лукулла на Восток некие филархи сарацин (Brev. 14) упоминаются только вскользь. Из других же писем, освещающих те же события осени 51 г. до н. э., следует, что речь идет об арабах, вторгшихся в римские провинции под видом парфян (Cic.Fam. VIII.10.2; XV.4.7). Правда, по крайней мере, отдельные арабские вожди в это время снабжали римлян информацией о враждебных действиях парфян (Cic.Fam. XV.1.2).

Наиболее информативным источником по истории сарацин(так называли источники арабов в IV в.), как и во многих других случаях, является сочинение Аммиана Марцеллина. В нем сохранился один экскурс о них (есть указание самого автора, что в книгах «Деяний», не дошедших до нашего времени, таковой также был) и содержится описание персидского похода императора Юлиана, где вспомогательные отряды сарацин играют не последнюю роль (XIV.4.1–7; XXIII.3.8; XXIV.2.8; XXV.6.9).

Помимо произведения Аммиана, сведения о сарацинах – федератах Римской империи содержат надписи их вождей, в основном - на древнегреческом языке, из различных районов Палестины и Аравии44. Аммиан Марцеллин, который сам видел многих из них (XIV. 4.6), относится к сарацинам очень негативно и с досадой пишет о том, что римлянам лучше бы не иметь этих грабителей ни друзьями, ни врагами (XIV.4.1)45. Он приводит много примеров переменчивости номадов, когда они воюют то на стороне римлян, то на стороне персов, часто подозревает их в предательстве (XIV.3.1; XXIV.2.4; XXV.1.3; 6.8–9; также: Socr.H.E. VII.18; Proc.Bell. I.18.36)46. Но такое поведение сарацин вполне закономерно, поскольку они обитали в пограничных между двумя великими державами районах, натравливались ими друг на друга и использовались ими в их корыстных интересах так же, как кочевники в других областях, например, на Кавказе47.

Во-вторых, необходимо обратить внимание на политику поселения федератов как независимых племен с сохранением их социальной структуры (Eunap.Fr. 7)[48] на римской территории. Многие исследователи видят в этом слабость империи и гибельность для нее, причем акцент делается на договоре с готами 382 г. как поворотном пункте в ее истории49. Действительно, федераты, по большей части, жили за границами римского государства и возвращались туда после прекращения того или иного военного конфликта или выполнения поставленной перед ними римским командованием задачи (Amm. Marc. XXVIII.5.4; Socr. H.E. V.25; Jord.89; 110; Proc.Bell. V.27.2;Zosim.I.24). Но и переселения федератов на территорию различных провинций также имели место на протяжении всего IV в. Источники сообщают о новатах, переселенных Диоклетианом из Нубии в пограничные области Египта (Proc.Bell. I.19.29–31), перемещении в Подунавье Константином сарматов (Euseb.Vita Const. IV.6), Констанцием – сарматов-лимигантов (Amm. Marc.XVII.13.23; XIX.11.6), видимо, Валентом – готов задолго до Адрианопольской

битвы (Amm. Marc.XXXI.6.1). Эпиграфические памятники свидетельствуют о выделении арабам некоторых районов Палестины, Сирии, Финикии, Аравии50. Возможно, такие прецеденты были и ранее(SHA. Prob. XV.2; Claud. IX.4)51.

Г. Дельбрюк, обозначая включение вестготов в Римскую империю в 382 г. как водораздел в ее истории, оговаривается, что ничего особенно нового в этом не было, но настаивает, что все аналогичные предшествующие события не имели такого влияния, как это переселение52. Может быть, все же не следует выделять один факт из ряда многих ему подобных. Скорее, негативные последствия поселения федератов на римской территории нарастали постепенно, в течение всего IV в.

Примечания

1. Horn H.Foederati: Untersuchungen zur Geschichte ihrer Rechtsstellung im Zeitalter der römischen Republik und des frühen Principats. Inaug.-Diss. Fr.a.M.,1930; Коростелин В. А. О типологии и классификации федератских договорных отношений Позднеримской империи с варварами // Власть, человек, общество в античном мире. М.,1997. С.295–303.

2. Codex Theodosianus // Theodosiani libri XVI / Ed. Th. Mommsen et P.M. Meyer. B.,1905. Vol.1–2.

3. Скржинская Е.Ч. Примечания//Олимпиодор. История / Пер. с греч., ступ. статья, комм. и указатели Е.Ч. Скржинской. Изд. 2-е. СПб.,1999. С.124.

4. Flavii Vegetii Renati.Epitoma institutorum rei militaris // Viriillustris Flavii Vegetii Renati, Sex. Julii Frontini viri consularis De re militari opera / Ex rec. P.Scriverii. Lugduni Batavorum,1644.

5. Мишулин А.В. Примечания//Греческие полиоркетики: Флавий Вегеций Ренат. Краткое изложение военного дела. СПб.,1996. С.154.

6. То, что институт федератов существовал вIV в., никем из ученых не подвергается сомнению. См., напр.: Гревс И.М. Аларих и вестготы // Книга для чтения по истории средних веков. Вып.1. М.,1896. С.118-168; Глушанин Е.П. Военные реформы Диоклетиана и Константина // Вестник древней истории. 1987. №2. С.71; Piganiol A. L'Empire chrétien (325 – 395). P.,1972. P.363ff; Southern R., Dixon K.R.The Late Roman Army. L.;New Haven,1996. P.49; Wenskus R.Stammesbildung und Verfassung: Das Werden der frühmittelalterlichen gentes. Köln; Graz,1961. S.476ff.

7. …to; foideravtwn kata; diafovrou kai; summigou'" ejfevreto plhvqou". Цит. по: Olympiodori Fragmenta // Historici Graeci minores/Ed. L. Dindorfius. T.1. Lips.,1870. P.450–472.

8. Jordanes. De origine actibusque Getarum // Иордан. О происхождении и деяниях гетов(Getica) / Вступ. ст., пер., комм. Е.Ч. Скржинской. Изд.2-е. СПб.,1997.

9. Буданова В.П. Готы в эпоху Великого переселения народов. М.,1990. С.118сл.

10. Перевод Е.Ч. Скржинской.

11. Goffart W.The Narrators of Barbarian History (A. D. 550 – 800): Jordanes, Gregory of Tours, Bede, and Paul the Deacon. Princeton (N.Y.),1988. P.74.

12. Procopius Caesariensis.De bellis libri // Idem. Opera omnia / Rec. J. Havry. Vol.1–3. Lips.,1962–1963. Перевод А.А. Чекаловой по изд.: Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история / Пер., ст., комм. А.А. Чекаловой. М.,1993.

13. «Milites autem appellamus eos, qui tam sub excelsis magistris militum tolerare noscuntur militiam quam in undecim devotissimis scholis taxati sunt, nec non eos, quisub diversis optionibus foederatorum nomine sunt decorati» // Codex Justinianus // Corpus juris civilis / Ed. stereotiparec. P. Krueger. Vol.2. Ber.,1906. Это единственное место в латинских конституциях Кодекса Юстиниана, где встречается термин «foederati».

14. Ammiani Marcellini. Rerum gestarum libri qui supersunt / Ed. W. Seyfarth. Vol.1–2. Leipz.,1978.

15. Eusebius. Vita Constantini // Idem. Werke / Hrsg. von F. Winkelmann. Bd.1. B.,1991.

16. Eunapii Sardiani.Ex historia qua Dexippum continuavit excerpta delegationibus gentium ad Romanos // Corpus scriptorum historiae Byzantinae / Ed. B.G. Niebuhri. Pars 1. Bonnae,1829. P.41–118.

17. Zosimus. Opera / Ex rec. I.Bekkeri. Bonnae,1837.

18. Thompson E.A.Romans and Barbarians: The Decline of the Western Empire. L.;Madison,1982. P.185; Tomlin R.The Army of the Late Empire // The Roman World / Ed. J. Wacher. Vol.1. L.,1987. P.115; Глушанин Е.П. Предпосылки реформ Галлиена и их место в процессе трансформации римской армии // Страны Средиземноморья в античную и средневековую эпоху. Горький, 1985. С.100.

19. Anonymus Valesianus.Pars prior / Ed. Th. Mommsen // Monumenta Germaniae Historica. uctores Antiqquissimi. Chronica Minora saec. IV – VII. Vol.1. B.,1892. P.1–11.

20. Orosius Paulus. Historiarum adversum paganos libri VII / Rec. C. Zangemeister. Lips.,1889.

21. «…Народ, дружественный римлянам и связанный договором прочного мира…» – перевод здесь и далее Ю.А. Кулаковского и А.И. Сонни по изд.: Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. с лат. Ю.А. Кулаковского и А.И. Сонни. СПб.,1996.

22. Petri Patricii.Ex historia excerpta de legationibus gentium ad Romanos // Corpus… P.122–136.

23. Буданова В.П. Указ.соч. С.117 и прим.91.

24. Isaac B. The Limits of Empire: The Roman Army in the East. Oxf.,1990. P.245. Скржинская Е.Ч. Комментарий // Иордан. О происхождении и деянии гетов… С.346 и прим.681.

25. Procopius Caesariensis.Historia quae dicitur arcana // Idem.Opera omnia… Vol.4; Priscus Panites. Fragmenta // Historici Graeci minores… T.1. P.275–362.

26. Southern P., Dixon K.R. Op. cit. P.49; Shahîd I.Byzantium and the Arabs in the Fourth Century. Washington, 1984. P.506.

27. Socrates Scolacticus.Historia ecclesiastica // Migne J.-P. Patrologiae cursus completus.Series graeca. T.67. P.,1859. Col.29–842.

28. Буданова В.П. Указ.соч. С.117 и прим.92.

29. Корсунский А.Р. Вестготы и Римская империя в конце IV – начале V века // Вестник МГУ. Серия IX. История. №3. М.,1965. С.93.

30. «…Ne quid committeretur per indutias contrarium pactis, obsidatus specie viri celebres altrinsecus dantur…»

31. Rémondon R.La Crise de L'Empire Romain de Marc – Auréle à Anastase. P.,1964. P.285; Shahîd I.Op.cit. P.140.

32. Sozomenus Hermias.Kirchengeschichte/Hrsg. von I.Bidez, G. Ch. Hansen. B.,1960. Пер. по изд.: Эрмия Созомена Саламинского Церковная история. СПб.,1851.

33. Theodoreti episcopi Cyrrhensis Historia ecclesiastica // Migne J.-P… T.82. Col.881–1280.

34. Глушанин Е.П. Военные реформы… С.71.

35. Там же.

36. «Exercitus dicitur tam legionum, quam etiam auxiliorum, necnon etiam equitum, ad gerendum bellum multitudo collecta».

37. Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т.1. СПб.,1994. С.306.

38. Watson G.R.The Roman Soldier. Ithaca (N.J.),1969. P. 16.

39. Тома Э. Рим и империя в первые века новой эры. СПб., 1899. С.258.

40. Кулаковский Ю.А. История Византии. Т.1. Киев,1913. С.77.

41. В.А. Коростелин выделяет дляIII – V вв. пять типов договоров с федератами, хотя признает, что возможно разнообразное сочетание признаков этих типов в одном договоре (Указ.соч. С.298).

42. См.: Isaac B.Op.cit. P.237–238.

43. Cicero, Marcus Tullius.The Letters to His Friends / With an Engl. transl. by W.Gl. Williams. In 3 vol. Cambr.(Massach.);L.,1943.

44. Bowersook G. W. Roman Arabia. Cambr.(Mass.),1983. P. 138–139; Isaac B.Op.cit. P.238–239; Shahîd I. Op.cit. P.75– 120.

45. «Saraceni tamen nec amici nobis umquam nec hostes optandi…»

46. См. также: Plut. Crass. 21; Vasiliev A.A.Notes on Some Episodes Concerning the Relations between the Arabs and the Byzantine Empire from the Fourth to the Sixth Century // Dumbarton Oaks Papers. № 9–10. Washington,1956. P.306–307.

47. См.: Ермолова И.Е. Политика Византии по отношению к кочевникам вV – VI вв. // Восточная Европа в исторической ретроспективе. М.,1999. С.72–78.

48. Кулаковский Ю.А. Армия в римском государстве // Университетские известия. Киев,1881. №10. С.378.

49. Дельбрюк Г. Указ.соч. С.232; Корсунский А.Р. Указ. соч. С.95; Rémondon R.Op.cit. P.191; Piganiol A. Op.cit. P. 363-364; Southern R., Dixon K. R.Op.cit. P.51.

50. Shahîd I.Op.cit. P.46,142,502; Isaac B.Op.cit. P.249.

51. Scriptores Historiae Augustae/Ed. E. Hohl. Vol.II. Leipz.,1971.

52. Дельбрюк Г. Указ.соч. С.233.

Новый исторический вестник, 2001, № 2 (4).

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением

Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

О.Ю. Пржигодзкая. Процесс вхождения варваров в состав общества Римской империи: романизация (IV-V вв.)

Вхождение варваров в позднеантичное общество шло посредством усвоения ими культурных ценностей этого общества, т.е. романизации. Выходцы из варварских племён, находившиеся на территории империи, знакомились с античной культурой в большей или в меньшей степени. Варварам необходимо было найти своё место в новой для них среде, знание языков – греческого и латыни-являлось основой для дальнейшего знакомства с классической культурой и романизации в целом. А.Х.М. Джоунз считает, что рядовые воины-варвары говорили на двух языках: на родном языке и на латыни, а офицеры знали только латынь, забывая роднойязык1. Французский историк Б. Лансон замечает, что влияние было обоюдным, и смешение культур начинается с первой половины IV в. Заимствования происходили не только в духовной сфере, но и в бытовой: варвары переняли у римлян вкус к дорогой парадной одежде, баням и зрелищам; римляне заимствовали отдельные виды оружия2. Без процесса романизации было бы невозможно участие иноземцев в жизни государства, но параллельно также происходило частичное заимствование варварских традиций. Соприкосновение варварского и римского миров привело к утрате римским обществом ряда черт классической античности и преобразованию его в позднеантичное, в котором в большей степени, чем в предшествующие периоды, сосуществовали как классические греко-римские, так и иностранные, варварские элементы. Романизация проходила в нескольких областях: в образовании, в повседневной жизни, в области семейных отношений, а также в некоторых других сферах, которые не будут затронуты в данной статье, например, в религии.

I. Образование

Варвары в большинстве своём, в целом, с трудом воспринимали основы античной культуры и часто сохраняли приверженность своим традициям в большей мере, нежели римским обычаям. Тем не менее, варварские военачальники, достигавшие высоких должностей, часто становились людьми культурными и образованными в античном представлении. Яркий пример являет собой Стилихон, ставший регентом и первым лицом при императоре Гонории. Можно также сослаться на Флавия Рихомера, франка по происхождению. Карьера Рихомера была успешной: comes domesticorum при императоре Грациане в 377-8 гг., он становится magister militum per Orientem в 383г., является consul prior в 384 г., затем занимает должность comes et magister utriusque militiae (East) в 388-393 гг.3

Этот человек интересен не только тем, что занимал высокие посты в римской армии, будучи варваром по происхождению. О нём сохранились отзывы античных авторов как о человеке высокообразованном, притом, по античным стандартам, поскольку эти отзывы принадлежат Зосиму и Либанию, людям, демонстрировавшим приверженность античной культуре. Зосим сообщает, что Рихомер был дружен с Евгением, ритором и грамматиком, человеком очень образованным (Zos. IV, 54,1), ставшим узурпатором в 392 г. (Soc. V, 25) Евгений находился в дружеских отношениях с Рихомером, как свидетельствует Зосим, по причине образованности последнего (Zos. IV, 54,1). Более того, Рихомер заслужил похвалу и дружбу Либания, оратора и софиста, одного из самых выдающихся людей своего времени. Либаний в письме к Рихомеру вспоминает как о празднике, о поре своего знакомства и общения с ним. «Многое и не раз приводит мне на память те праздники и те дни, которые дали мне возможность проводить время в твоём обществе, и я чту эти дни, называя их праздниками не без основания. Ты, и явившись к нам, и в своих свидания со мной, делал для нас наши беседы слаще мёда, так сто одни уходили преисполненные довольства, а другие за тем же являлись. А больше прочих получал я, которого ты всегда искал и приглашал, и который выслушивал у стены речи, каких другие не слыхивали. С тех пор зародившаяся у меня и у города любовь к тебе упрочилась, остаётся и никогда не изменится». (Lib. Ep. 944) Либаний также упоминает, что составил речь в честь Рихомера, «с целью восхвалить его» (Lib. Or. I, 220). Можно предположить, что не только образованность Рихомера вызывала привязанность оратора к нему. Рихомер был язычником по религии – «человек, приверженный храмам и богам», по определению Либания (Lib. Or. I, 219), – что, несомненно, должно было импонировать такому защитнику языческой религии, как Либаний. Причём, Рихомер был, по всей вероятности, приверженцем именно античного язычества, а не адептом варварских языческих верований, как можно заключить из высказывания Либания. Рихомер представляет собой пример варвара, воспринявшего античную культурную традицию не только в плане усвоения знаний, накопленных греками и римлянами, но и на уровне восприятия идей, верований античного общества. Поэтому он, будучи франком по происхождению, воспринимался как равный в среде образованных римлян, и представления о варварах как о диких и чуждых культуре людях, свойственные явлению антигерманизма, не могли относиться к такому человеку как Рихомер4. Это подтверждает наличие двойственного отношения к чужеземцам в позднеантичном обществе: к одним из них как к врагам античной культуры, к другим - как к органической части римского общества.

Один из видных представителей русской медиевистики П.Н. Кудрявцев отмечает, что чем больше становилась численность варварского элемента в римской армии, тем более «истощалось в рядах римской армии чувство римской национальности»5. Л.П. Карсавин в работе «Римская империя, христианство и варвары» определяет начало процесса «германизации» II в. н.э., полагая, что в это время в армии появилось «множество людей, которые переняли римскую культуру лишь поверхностно, иногда - не переняли вовсе»6. Советский исследователь М.В. Левченко обращает внимание на социальные изменения в позднеантичном обществе, которые, по его мнению, свидетельствуют о процессах варваризации, причем, согласно выводам историка, в Восточной империи она началась не с VII в., а значительно раньше и значение этой варваризации нельзя недооценивать. Варвары приносили с собой общинные порядки, увеличивали количество свободного сельскохозяйственного населения, они омолаживали империю своим варварством, своим родовым строем, они вносили свои варварские учреждения и обычаи. Достаточно вспомнить об институте букеллариев…7 По мнению исследователя, прототипом букеллариев были варварские вожди, служившие империи в качестве и звании федератов. Не ограничиваясь общественными учреждениями, влияние варварской стихии проникало и в искусство быт, моду, костюм (в качестве примера исследователь приводит пассаж из «Тайной истории» Прокопия (Proc. Hist. Arcan. VII, 8-14), однако, в данном случае речь идет не о германских влияниях в области моды, а о персидских и гуннских– О.П.)8. М.В. Левченко полагает, что так ясно прослеживаются многообразные следы варварских воздействий на византийское общество уже в ранневизантийский период. Унаследованная от античности культура и цивилизация амальгамировались в Восточной империи грубым варварством, налагавшим на все формы византийской жизни свой отпечаток. Отсюда черты двойственности, пронизывающие все формы византийского общества, неразрывная связь цивилизации и варварства9.

Приведенные выше избранные точки зрения объединяет одна идея о довлеющим процессе варваризации римского общества при фактическом отсутствии романизации германского элемента, что представляется не совсем обоснованным. Как уже было показано на нескольких примерах, германцы вполне органично и глубоко могли воспринимать античную культуру и становиться частью позднеантичного общества. Безусловно, этот процесс происходил по большей части в среде офицерского состава, что же касается рядовых воинов, перешедших на римскую сторону, то выяснить степень их приобщенности к культуре достаточно сложно в силу отсутствия сведений подобного рода в источниках. Но с другой стороны, и реакция на усиление германского влияния в государстве имела место в слоях образованного римского общества, а не в среде простого населения Римской империи. Стоит отметить, что, при отсутствии сведений в источниках о степени романизации рядовых германцев, можно предположить, что они, безусловно, должны были знать греческий или латынь, или оба языка для общения, что не могло не явиться фактором сближения культур.

II Повседневная жизнь

Романизация германцев проявлялась не только в области образования, которое было доступно только знати, но и в обычной жизни. Ярким примером этого процесса может служить тенденция принимать германцами латинские имена или давать их своих детям. Далее будет рассмотрено несколько примеров.

Первыми можно назвать франка Баутона и его сына Сильвана. Находясь на римской службе, Баутон дал своему сыну, очевидно, родившемуся на территории Империи, латинское имя. Сильван (Silvanus) занимал постmagister peditum в Галлии (Aur.Vict. Caes., 42,15). Его латинское имя совпадает с именем римского бога лесов, полей, покровителя сельских жителей Сильвана (Silvanus)10, что вряд ли является случайностью. Этот пример можно сопоставить с другим подобным случаем: Аммиан Марцеллин сообщает о Серапионе (Serapio) – сыне аламанна Медериха, не находившегося, правда, на римской службе, но бывшего долго заложником в Галлии. Медерих за время своего пребывания на территории Империи, по словам Аммиана, познакомился с некоторыми греческими таинствами и дал такое имя своему сыну, причем до того сын носил аламаннское имя Агенарих (Amm. XVI, 12,25). Serapio(n) – греческое имя11, вероятно, было созвучно имени Serapis – Серапис– египетскому божеству подземного мира, а под греческими таинствами следует, вероятно, в данном случае подразумевать эллинистический культ Осириса-Аписа, в рамках которого почитали бога Сераписа. Таким образом, Медерих являет собой пример человека, достаточно глубоко воспринявшего античную культуру, вплоть до идеи изменить аламаннское имя сына на греческое. Причины, по которым Баутон дал своему сыну латинское имя, неизвестны, но здесь вероятно, сказалось если не увлечение традиционной римской религией, то, по крайней мере, осознание и осмысление себя и своих детей в рамках античной культуры, что уже представляет значение для рассмотрения процесса романизации.

О двух следующих иноземцах, воспринявших римскую культуру, известно довольно мало, поэтому представляется невозможным определить, что повлияло на выбор их имен, был ли он сделан их родителями или ими самими во взрослом возрасте. Первый из них – аламанн Латин (Latinus) занимал пост comes domesticorum в 354 (Amm. XIV,10,8), второй – сармат Виктор (Victor) – magister equitum 363-379 гг. (Amm. XXVI, 5,2), consul 369 г. (Fasti. Rossi, I, 210-211). Имя Латина можно интерпретировать по крайней мере двумя способами: во-первых, как Latinus – латинянин и в данном случае его можно рассматривать, например, как прозвище за нахождение на римской службе и т.д., во-вторых, как Latinus – Латин – имя собственное мифологического царя Лаврента, тестя Энея12, в этом случае можно вновь проследить связь с римской религией и мифологией, однако, при отсутствии более подробной информации, прийти к определенному мнению невозможно. Единственное, что представляется определенным – несомненная причастность Латина и, вероятно, его родителей к римской культуре.

Второй иностранец, носивший римское имя – сармат Виктор, известен как друг Либания и человек высокой культуры, о чем речь шла выше. Его римское имя также несомненно свидетельствует о романизации.

Тем не менее, стоит отметить, что случаи перемены варварских имен на римские и греческие, а также присвоение ребенку их от рождения, по всей видимости, ограничиваются IV в. Далее германцы сохраняют имена на родном языке, занимая при этом достаточно важные посты в государственном аппарате. В качестве примеров можно привести Стилихона, Рицимера, Одоакра и многих других. Это явление может иметь своей причиной постепенную адаптацию римского общества к иностранцам в своей среде, а также тем, что уровень романизации определялся уже внутренней приобщенностью этих политических деятелей к античной культуре, который не требовал для подтверждения такого внешнего действия как перемена, присвоение римского или греческого имени.

III. Родственные связи

Третьим свидетельством романизации германцев на территории Империи могут служить браки, заключавшиеся между ними или их детьми и римскими гражданами, причем в источниках речь идет о представителях высшей знати. В данном случае, конечно, следует говорить не просто об иностранцах, перенявших античную культуру, а о людях, хотя и не римского происхождения, но ставших полноценными членами позднеантичного общества. Примерами могут служить брак римского чиновника Араксия, praefectus praetorio в 365/366 г. при Прокопии (Amm. XXVI, 7,6; 10,7), с дочерью аламанна Агилона, занимавшего пост magister peditum в360-362 гг. (Amm. XX, 2,5); брак племянницы императора Феодосия I Серены и Стилихона (384 г.) (Zos. IV, 57,2; V, 4, 1; V, 28,1; Olymp. fr.2), императора Аркадия и дочери франка Баутона (395 г.) (Zos. V, 3, 2-6; Philost. XI, 6). В конце V в. – в 467 г. германец Рицимер вступил в брак с дочерью императора Анфимия Алипией (Sid. App. Carm., II, 484-486; Ep. I, 5, 10; 9, 1) Родство позднеантичной аристократии с германцами свидетельствует об органичном слиянии двух ведущих участников исторического процесса IV-VI вв. Вероятно, подобное слияние происходило и в среде рядовых граждан Империи, но, к сожалению, этот факт не нашел отражения в источниках. Установление родственных отношений между германцами и римлянами имело важное значение для формирования позднеантичного общества как самостоятельного и имеющего некоторые черты, отличавшие его от общества Римской империи классического периода.

Процесс романизации варваров, проживавших на территории Римской империи, был многоплановым и затрагивал различные стороны жизни. Рассмотренные выше примеры призваны проиллюстрировать разнообразие форм проявления романизации и влияния античной культуры на иноземцев. Стоит отметить, что, безусловно, степень этого влияния зависела от социального положения человека в римском обществе, от его дружеских и деловых связей в среде римской элиты. Рядовые воины-варвары, жившие в Римской империи, не имели возможности приобщиться к античной культуре в той мере, в какой это могли сделать представители варварской знати, находившиеся на службе в римском государстве. Тем не менее, даже они в определенной степени были затронуты этим процессом, усваивая латинский, а иногда и греческий языки. Явление романизации отражает сложный процесс слияния культур – варварской и античной и формирования нового мировосприятия, характерного для эпохи поздней античности.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Jones A.H.M. The Later Roman Empire. Oxford, 1964, vol. II. Р. 622.
2. Lancon B. Le monde romain tardif. III-VII siecle ap. J.-C. Paris, 1992. Р.
3. The Prosopography of the Later Roman Empire / A.H.M. Jones, J.R. Martindale, J. Morris. Vol. I. Cambridge, 1971. Р. 765-766.
4. Пример с Рихомером не единственный в случае с Либанием. В речи «К тем, кто называл его (Либания– О.П.) несносным» оратор упоминает Виктора, который вместе с другими лицами посещал его во время болезни. (Orat. II, 9) Этого Виктора А.Х.М. Джоунз и Дж.Р. Мартиндейл, составители «Просопографии Поздней Римской империи», отождествляют с Виктором, известным из труда Аммиана Марцеллина, который был сарматом по происхождению (PLRE I. Р. 959; Amm. XXXI, 12, 6). Либаний воспринимает визит этих людей, в том числе и Виктора, выходца из племени сарматов, как честь для себя.
5. Кудрявцев П.В. Сочинения. Т. III. Судьба Италии от падения Римской империи. М., 1889. С. 2.
6. Карсавин Л.П. История европейской культуры. Т.I. Римская империя, христианство и варвары. СПб, 2003. С. 55.
7. Левченко М.В. Материалы для внутренней истории Восточной Римской империи. V-VI вв. // Византийский сборник, М.-Л., 1945 г. с.3-81.
С. 46.
8. Левченко М.В. Материалы для внутренней истории… С. 46.
9. Левченко М.В. Материалы для внутренней истории… С.47.
10. Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. М., 2000. С. 709.
11. Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. С. 703.
12. Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. С. 442.

МНЕМОН, 2007, Вып. 6, С. 329-336.

Поделиться сообщением

Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас
Перейти к списку тем Древний Рим

  • Похожие публикации

    • Saygo
      Вержбицкий К. В. Агриппина Старшая: женщина в политической жизни императорского Рима
      Автор: Saygo
      Вержбицкий К. В. Агриппина Старшая: женщина в политической жизни императорского Рима // Вестник СПбУ. - 2007. - Сер. 2, Вып. 1. - С. 174 - 179.
      Важным новшеством эпохи раннего Принципата стало появление на римской политической авансцене знатных дам, пользующихся исключительно большим влиянием на государственные дела. Хрестоматийными примерами здесь могут служить жены императоров: Ливия Друзилла, супруга Октавиана Августа, или жены Клавдия, сначала Мессалина, а затем - Агриппина Младшая. Отмеченное возрастание роли женщин в большой политике в век Юлиев-Клавдиев не было явлением случайным: Октавиан под именем Августа сделался первым гражданином Вечного Города и дом Цезарей оказался таким образом во главе римской аристократии. Отношения внутри императорской фамилии, в которых далеко не последнюю роль играли женщины, естественно, самым непосредственным образом влияли на политические процессы.
      Это влияние, разумеется, не могло быть влиянием прямым, поскольку, как известно, женщины в древнем Риме были лишены политических прав, в том числе и в период Империи. Римское право формулировало эту особенность положения женщины следующим образом: «Feminae ab omnibus officiis civilibus vel publicis remotae sunt», т.е. женщины в ту далекую эпоху были отстранены от всех официальных действий как публичного, так и частного характера (D., L, 17, 2, рг.).
      В силу указанных обстоятельств, политическое влияние той или другой женщины в императорском Риме было напрямую обусловлено ее отношением к обличенным властью мужчинам, в особенности тем положением, которое занимали в обществе и государстве ее муж или сын. Так, уже упоминавшиеся императрицы Ливия Друзилла и Агриппина Младшая играли выдающуюся роль в те периоды, когда у власти находились их мужья и сыновья: Ливия - в правление Августа и Тиберия, Агриппина - в царствование Клавдия и Нерона.
      Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что именно обеспечение возможно более высокого статуса своему мужу, сыну или внуку нередко становилось главной целью римской женщины-политика. Жена Августа Ливия активно расчищала путь к власти для своих детей от первого брака, Тиберия и Друза Неронов, Агриппина Младшая - для Луция, рожденного ею в браке с Домицием Агенобарбом и вошедшего в историю под именем Нерона, вдова Друза Антония - для своего внука Гая Калигулы и т.д.
      Таким образом, оказывается возможным определить приоритетную сферу интересов римлянок, вовлеченных в большую политику. Их устремления концентрировались главным образом в сфере поддержки доступными им средствами родственников-мужчин, а так как, говоря о женщинах в римской политике эпохи Принципата, мы имеем в виду в первую очередь женщин, принадлежащих к правящей семье, названную сферу интересов можно с полным правом охарактеризовать как династическую.
      Уже правление второго римского императора, Тиберия, продемонстрировало всю важность и болезненность династического вопроса для основанного Августом режима Принципата, предоставив вместе с тем возможность заявить о себе сразу нескольким женщинам-политикам. По меткому выражению немецкого историка Карла Криста1, при Тиберии «небольшой круг женщин достиг большего влияния на римскую политику, чем когда-либо ранее». Наибольший интерес из них, безусловно, представляет личность невестки принцепса, неукротимой2 Агриппины, некоторое время игравшей роль своеобразного центра для консолидации оппозиции Тиберию.
      Агриппина Старшая была дочерью Марка Випсания Агриппы и Юлии, дочери Августа, которую основатель Принципата последовательно выдавал замуж за своих предполагаемых наследников: сначала за Марцелла, потом - за Агриппу и, наконец - за Тиберия. Когда во 2 г. до н.э. ее мать, женщина необузданного сексуального темперамента, была сослана своим отцом на остров Пандатерию по обвинению в прелюбодеянии, юной Агриппине было около двенадцати лет (род. в 14 г. до н.э.). В 5 г. н.э. наша героиня стала супругой Цезаря Германика, сына Друза, младшего из сыновей Ливии, про которого говорили, что мать, тогда еще жена Нерона, зачала его от Августа (Suet. Claud., 1). Их брак был счастливым, и Агриппина родила своему мужу девятерых детей, трое из которых умерли в младенческом возрасте. Таким образом, супруги и их дети могли служить живым воплощением того идеала крепкой и многодетной семьи, который усиленно пропагандировался литературой эпохи Августа, близкой к официальным кругам. В отличие от своей матери, предпочитавшей общество привлекательных молодых мужчин семейным радостям, Агриппина вела жизнь добропорядочной римской матроны, матери семейства, окруженной многочисленным потомством. Однако неистовый характер Юлии жил в ее дочери и со временем должен был найти себе какое-то проявление.
      Будущее показало, что сферой самореализации для Агриппины станет не личная жизнь, как у ее матери, но политика. Увидеть своего мужа и себя рядом с ним во главе Империи, было ее заветной мечтой (Suet. Tib., 53), мечтой, увы несбывшейся, вследствие безвременной кончины Германика. Оставляя в стороне вопрос о причинах этой загадочной смерти, заметим только, что друзья и близкие Германика, включая Агриппину, были твердо убеждены в причастности к этому делу не только Пизона и Планцины, но и самого принцепса (Joseph. A. J., XVIII, 2,5; Тас. Ann., II, 59-61; 69; 72; Suet. Calig., 1- 2; Dio., LVII, 18). Оставшаяся в 30 с небольшим лет вдовой, Агриппина сделала все от нее зависящее, чтобы достойно почтить память покойного мужа, лично доставив тело супруга в Италию, хотя плавание зимой по бурному морю таило в себе немало опасностей. Высадка Агриппины в Брундизии и следование траурной процессии в Рим по знаменитой Аппиевой дороге вылились в грандиозную манифестацию, когда толпы людей всех сословий и званий состязались друг с другом в изъявлениях скорби. По-видимому, обеспокоенный этими проявлениями народной печали Тиберий постарался обставить погребение Германика как можно скромнее, подав тем самым новый повод для обвинений в свой адрес (Тас. Ann., III, 6).
      Конечно, воздавая должное памяти супруга, Агриппина в первую очередь выполняла долг верной жены, однако, надо полагать, ею двигали отнюдь не только боль утраты и скорбь об усопшем. Смерть Германика означала для нее крушение надежд когда-либо занять в императорской семье то место, на которое - в этом Агриппина была уверена - ей дает право ее происхождение. В том, что она уже давно занимала это место в сердцах римлян, вдова могла еще раз убедиться во время похорон мужа: граждане Вечного Города не только горевали об оставившем их молодом Цезаре, но и превозносили его супругу, Агриппину как единственную, в чьих жилах струилась кровь божественного Августа (ibid., 4).
      Тацит особо подчеркивает то раздражение, которое вызвали у Тиберия известия о происходившем во время похорон и произносившихся там речах (ibid.). Следует иметь в виду, что апелляция к памяти Августа служила при Тиберии одним из краеугольных камней идеологии режима. В силу пиетета, которым было окружено имя Августа в правление его наследника, разговоры на похоронах Германика были восприняты как своего рода политические заявления. Они показали Тиберию наличие оппозиции ему и его режиму, причем то была оппозиция особого рода. Говоря о ее характере, представляется возможным определить его как династический, поскольку в основе лежал конфликт двух ветвей императорского дома, представленных, соответственно, Тиберием и семьей Германика.
      В 23 г. внезапная смерь настигла уже родного сына Тиберия, Друза, по практически единодушному мнению наших источников, отравленного префектом претория Сеяном (Тас. Ann., IV, 3, 7-11; Suet. Tib., 62; Dio., LVIII, 11). Эта новая смерть в императорской семье, независимо от ее истинных причин, на счет которых в науке не существует единого мнения, повлекла за собой важные последствия как для Тиберия, вынужденного принять меры, чтобы обеспечить будущее своего внука от Друза, Тиберия Гемелла, так и для Агриппины, пробудив в ней затихшие было после смерти Германика честолюбивые планы. Не сумев взойти на политический Олимп как императрица, она надеется достичь своей цели в качестве матери принцепса. Ее сыновья, Нерон, Друз и Гай, и по возрасту, и своему происхождению от Августа лучше подходили к роли наследников, чем ребенок Гемелл, родной внук императора. На их стороне была та всеобщая любовь, которой при жизни пользовался их отец, Цезарь Германик, и которая теперь, словно бы по наследству, перешла к его семье; вокруг них вновь сплотились многие прежние сторонники их отца, увидевшие в печальных событиях 23 г. шанс пробиться в высшую политическую элиту Рима. Наконец, буквально перед глазами Агриппина имела соответствующий пример Ливии, всемогущей матери Тиберия.
      В правление своего сына вдова Августа продолжала пользоваться большим влиянием и была окружена всеобщим уважением и почетом. Косвенным свидетельством прочности позиций Августы в императорской семье могут служить посвятительные надписи с ее именем. В них вдовствующая императрица именуется дочерью божественного Августа3, матерью мира (genetrix orbis) (CIL, II, 2038) и новой Церерой (Cerera nova)4 (ILS, 121). Это заключение подтверждается и данными нумизматики: имя и изображение Ливии несколько раз встречается на относящихся ко времени Тиберия монетах, выпущенных провинциальными городами Римской империи (Rushforth, р. 67, п. 50 f.)5.
      О значительном политическом весе и большом влиянии Ливии может свидетельствовать хотя бы ее активность в момент перехода власти к Тиберию. В частности, именно она вызвала Тиберия из Иллирии в Нолу и держала в тайне смерть Августа до тех пор, пока на Планазии не был умерщвлен Агриппа Постум (Тас. Ann., I, 5; Suet. Tib., 22). По-видимому, не случайно в источниках сохранились имена некоторых подруг Ливии, таких как Планцина или Ургулания, упоминаемые Тацитом наряду с именами римских сенаторов и консулов. Составляя окружение Августы - нечто вроде двора королевы-матери в европейских монархиях Нового времени - эти дамы играли, надо полагать, далеко не последнюю роль в современных им закулисных интригах6.
      В наших источниках сторонники семьи Германика именуются «партией Агриппины» - pars Agrippinae. Тацит приписывает честь введения этого выражения в оборот префекту претории Сеяну, доносившему Тиберию о том, что «esse qui se partium Agrippinae vocent» - «есть такие, которые открыто заявляют о своей принадлежности к партии Агриппины»7 (Тас. Ann., IV, 17). Это утверждение нашего автора выглядит вполне вероятным, поскольку термин pars в указанном контексте, очевидно, имеет негативный оттенок: раскол государства на partes и factiones считался в Риме одним из проявлений его кризиса и верным признаком приближающийся гражданской войны. В начале диалога «О государстве» (1,17,19 sq.) Цицерон рисует образ двух солнц, символизирующий, как видно из дальнейшего изложения, раскол Республики на враждебные станы; в полном соответствии с этой моделью Август в своих «Деяниях» характеризует эпоху Гражданских войн как время, когда государство находилось под гнетом узурпировавшей власть партии(RgdA, 1). Поэтому употребление указанного термина для обозначения приверженцев дома Германика Элием Сеяном, пытавшимся, как явствует из сообщения наших источников, сыграть на подозрительности Тиберия и использовать сложные отношения в императорской семье в своих целях (Тас. Ann., IV, 17), выглядит вполне логичным.
      Термин «партия» (pars) в Риме традиционно сопрягался с прилагательными, образованными от личных имен: pars Pompeiana, pars Clodiana и проч.8; эти, как их иногда называют «личные партии», заняли прочное место на страницах исторических исследований со времен М. Гельцера, Ф. Мюнцера и Р. Сайма9. В «Анналах» данный термин впервые соединяется с именем женщины: невестка Тиберия как бы включается в длинный ряд политиков, в разное время выступавших в Риме лидерами партий, от которых группировка Агриппины принципиально не отличалась. Основанная на тех же отношениях покровительства, дружбы и взаимной верности, pars Agrippinae действовала, однако, в принципиально иных исторических условиях, главными из которых были: наличие существующего уже длительное время авторитарного режима, падение политической активности граждан и относительная стабильность социально-политической ситуации.
      В конечном итоге именно эти исторические условия определили относительную слабость партии Агриппины и ее сравнительно быстрый разгром Тиберием и Сеяном в ходе серии показательных процессов. Другой причиной было отсутствие у нее после смерти Германика полноценного лидера: его сыновья были еще слишком молоды10 и не успели сделать никакой карьеры, а Агриппина, несмотря на широкую популярность, не могла сама претендовать на верховную власть, ибо последняя, как, впрочем, и политика вообще, считалась в Риме уделом мужчин. Выходом из создавшейся ситуации могло бы стать новое замужество Агриппины: ее супруг обрел бы таким образом право на власть, а сторонники - политического лидера, способного в полной мере защитить их интересы. Под 26 г. Тацит помещает сообщение, заимствованное им из мемуаров Агриппины Младшей, о том, что вдова Германика попросила принцепса выдать ее замуж, но Тиберий, прекрасно понимая заключенный в просьбе невестки подвох, счел за лучшее уклонится от прямого ответа (Тас. Ann., IV, 53).
      В 24-29 гг. против некоторых наиболее преданных друзей Агриппины - Гая Силия, Созии Галлы, Клавдии Пульхры, Тития Сабина, Азиния Галла - организуется ряд судебных дел, цель которых - создать вокруг семьи Германика атмосферу опасности и страха и вынудить ее сторонников перейти в другой лагерь (ibid., IV, 17). Провокационные обвинения в адрес тех немногих, кто в этой ситуации отваживался демонстрировать свою близость к опальной внучке Августа, готовили общество к тому, что в отношении Агриппины и ее детей в скором времени будут приняты строгие меры.
      В 29 г. умерла императрица Ливия, мать Тиберия (Тас. Ann., V, 1). “Можно согласиться с мнением А. Б. Егорова о том, что Ливия, питавшая к Агриппине давнюю неприязнь, обычную между невесткой и свекровью, тем не менее каким-то образом сдерживала развитие конфликта, страшась распада правящего дома11. Ее смерть развязала Тиберию руки.
      Принцепс послал в сенат письмо, полное обвинений против Агриппины и ее старшего сына, Нерона, надеясь получить от сената санкцию на расправу с ними. Однако сенаторы, по совету одного из них, Юния Рустика, самоустранились от участия в этом деле (Тас. Ann., V, 3 sqq.), что, впрочем, нисколько не помешало Тиберию сослать вдову Германика на остров Пандатерию, а ее старшего сына Нерона - на Понтию, где в 30 г. он вынужден был совершить самоубийство. По свидетельству Светония (Tib., 53 sq.), Агриппина и ее старший сын были объявлены врагами Отечества, так что сенаторам, кажется, все же пришлось «одобрить» расправу с семьей Германика, вероятно, уже post factum. По-видимому, в том же 30 г. был инспирирован процесс против Друза, закончившийся его осуждением. Из большой семьи Германика уцелел лишь его младший сын, Гай Калигула, с лета 31 г. живший в резиденции Тиберия на острове Капри. Сеян через своего клиента Секстия Пакониана начал готовить против него процесс, но не успел довести дело до конца (Тас. Ann., VI, 3; 25; Dio., LVII, 22).
      Падение и казнь Сеяна12, смертельного врага дома Германика, не внесли перемен к лучшему в судьбу Агриппины и Друза. Сведения о последних годах их жизни в источниках крайне скудны; ясно лишь, что обращение с ними было очень суровым: их держали под строгим надзором, перевозили с места на место только в кандалах, жестоко избивали. Приставленные к ним стражники должны были следить, чтобы они не смогли положить конец своим мучениям: отказавшуюся от пищи Агриппину ее тюремщики некоторое время кормили насильно, заталкивая еду ей в рот (Suet. Tib., 53 sq.). Когда же настойчивость гордой женщины пересилила упорство надзирателей (33 г.), Тиберий, по свидетельству Светония, не постеснялся принять от сената награду за то, что не казнил невестку и не бросил ее тело в Гемонии, как было принято поступать с государственными преступниками; эту награду император посвятил в храм Юпитера Капитолийского (ibid., 53).
      Друз, которого Тиберий держал в заточении в подземелье Палатинского дворца, по-видимому, на случай возможных осложнений с Сеяном13, прожил до 33 г. Однако после того как надобность в нем отпала, Тиберий уморил юношу голодной смертью (ibid., 54).
      В 37 г. Гай Калигула, только что вступивший на престол, лично перевез прах матери и брата Нерона в Рим и поместил их останки в мавзолее Августа (Suet. Calig., 15). В память Агриппины по решению сената была отчеканена серия бронзовых монет с ее профилем на аверсе; на реверсе помещались надпись «S. P. Q. R. MEMORIAE AGRIPPINAE» и изображение двуколки, запряженной парой мулов (ВМС. Emp., I, Cal. 81 = Rushforth, p. 71, no. 57). По свидетельству Светония (Calig., 15; 23) и Диона Кассия (LIX, 20), Калигула стремился выдвинуть на первый план ту ветвь императорского дома, к которой принадлежал он сам, - потомков Друза, младшего брата императора Тиберия. Следовательно, монеты данной серии являются не просто памятником сыновней любви Гая Цезаря, но ценным источником информации о династической политике этого принцепса. Имя неукротимой Агриппины последней раз упоминается в связи с династической политикой и династической борьбой, активной участницей которой она была при жизни, и жертвой которой она в конечном итоге пала.
      Итак, Агриппина погибла, но была ли она побеждена в своей борьбе за будущее дома Германика? Очевидно, нет, поскольку все последующие императоры до Нерона включительно происходили из рода Друза, а двое из них, Калигула и Нерон, принадлежали к числу прямых потомков Германика и Агриппины. Напротив, династическая политика Тиберия увенчалась полным фиаско: ветви дома Юлиев-Клавдиев было суждено закончится на его внуке Тиберии Гемелле, убитом по приказу сына Агриппины, Гая Калигулы.
      Примечания
      1. Крист К. История времен римских императоров / Пер. с нем.; под ред. Н. Диденко. T. I. Ростов н/Д., 1997. С. 276.
      2. Характеристику Агриппины Старшей см. у Тацита (Ann., I, 33).
      3. В своем завещании Август удочерил супругу, вероятно, желая придать ей более независимый статус в императорской familia (Тас. Ann., I, 8).
      4. На греческом Востоке - Деметра (Ehrenberg. Р. 87. N 129).
      5. Rushforth G. McN. Latin historical inscriptions illustrating the history of Early Empire. London, 1930 (2nd ed.). P. 68.
      6. Чаплыгина H.A. Римская женщина в правление Августа // Женщина в античном мире. Сборник статей. М., 1995. С. 114 сл.
      7. Корнелий Тацит. Анналы / Пер. A.C. Бобовича; под. ред. Я.М. Боровского // Корнелий Тацит. Соч.: В 2 т. T. I. Анналы. Малые произведения. М., 1993. С. 123.
      8. Машкин H.A. Принципат Августа. М.; Л., 1949. С. 11.
      9. Geizer М. Die Nobilität der römischen Republik. Berlin, 1912; Münzer F. Römische Adelsparteien und Adelsfamilien. Stuttgardt, 1920; Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939.
      10. Старший сын Германика, Нерон, в 20 г. едва достиг совершеннолетия (Тас. Ann., III, 29), наступавшего у юношей, по римским воззрениям, в четырнадцать лет.
      11. Егоров А.Б. Рим на грани эпох. Л., 1985. С. 146.
      12. Заговор Сеяна и связанные с ним проблемы были рассмотрены нами в специальной статье (См.: Вержбицкий К.В. «Isdem artibus victus est». К проблеме заговора Сеяна (31 г. н.э.) // Древние и средневековые цивилизации и варварский мир. Сб. научных статей. Ставрополь, 1999. С. 127 слл.; ср.: Парфенов В.Н. Сеян: взлет и падение // АМА. 1999. С. 63 слл.
      13. Готовя в 31 г. смещение префекта, Тиберий поручил своему новому фавориту, Макрону, если события примут неблагоприятный для них обоих оборот, освободить Друза из-под стражи и провозгласить императором (Тас. Ann., VI, 23; Suet. Tib., 65; Dio., LVII, 9).
    • Saygo
      Вержбицкий К. В. Падение Сеяна (а был ли заговор?)
      Автор: Saygo
      Вержбицкий К. В. Падение Сеяна (а был ли заговор?) // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира: Сб. статей под ред. проф. Э. Д. Фролова. Вып. 14. Санкт-Петербург, 2014. - C. 203-210.
      Как известно, историку античности сплошь и рядом приходится иметь дело не только с различными мнениями и противоречивыми суждениями по поводу событий и фактов древней истории, но и с еще более важным и сложным вопросом о достоверности самих событий и фактов. Века и даже тысячелетия, отделяющие нас от древности, безвозвратно поглотили большую часть литературного наследия греко-римского мира. Дошедшую до нас традицию можно уподобить фрагменту статуи, по которому искусствоведы пытаются определить, какова была эта скульптура в своем первоначальном виде. Также и мы, антиковеды, по отдельным дошедшим до нас произведениям древних авторов и их фрагментам пытаемся воссоздать целостную картину истории. При этом, ввиду того, что сведения наших источников по многим вопросам носят неполный или вовсе отрывочный характер, а сами эти источники зачастую отделены от описываемых в них событий длительными временными промежутками, в науке не единожды возникали и продолжают возникать сомнения относительно реалистичности многих деталей. В римской истории такие сомнения связаны, по большей части, с ее ранним периодом, однако подобные «спорные территории» встречаются даже в традиции об императорской эпохе. В частности, уже долгое время предметом спора является сюжет о заговоре Луция Элия Сеяна, префекта претория и ближайшего помощника императора Тиберия.
      Уже в древности падение всесильного временщика представлялось многим неразрешимой загадкой. «За какое преступление он был наказан? Кто донёс на него, и кто выступил свидетелем?» - вопрошает Ювенал (Sat., X, 69 sq.). Официальная версия, которую передает Светоний, ссылающийся на мемуары Тиберия, гласит, что император покарал префекта за то, что тот кознями погубил детей Германика (Tib., 61). Светоний также сообщает, что Сеян готовил переворот, но не приводит никаких деталей предполагаемого заговора, а говорит лишь о почитании золотых изображений префекта претория и о всенародном праздновании его дня рождения (65). Сведения, предоставляемые по этому поводу Иосифом Флавием, несколько более определенны: Сеян подкупил войска (очевидно, преторианские когорты) и вовлек в заговор многих видных сенаторов и вольноотпущенников Цезаря. Автор «Иудейских древностей» называет нам и того, кто предупредил Тиберия о грозящей ему опасности: вдова Друза Старшего Антония в подробном письме рассказала обо всем императору (AJ, XVIII. 6, 6). О стараниях Сеяна подладиться к войнам столичного гарнизона, втереться к ним в доверие, говорит и Тацит в IV книге «Анналов» (2). Кроме того, по словам Тацита, префект завел себе немало друзей среди представителей сенаторского сословия, для которых он добывал должности и доходные места в провинциях (ibid.). Но наиболее подробный и детальный рассказ о роковых для фаворита Тиберия событиях 31 г. содержится в «Римской истории» Диона Кассия (LVIII, 6 sqq.). Греческий историк считает что император, сам возвысивший префекта до статуса второго лица в государстве и даже сделавший его членом своей семьи1, сам же затем и избавился от него (ibid., LVIII, 3, 9).
      Эта позиция разделяется и многими современными исследователями2. Так, А. Боддингтон считает, что Тиберий намеревался объявить своим наследником Гая Цезаря, а Сеяна - регентом при нём, так как Калигула был слишком молод и нуждался в опытном и надёжном советнике3. Но среди правящей элиты нашлись влиятельные силы, решительно воспротивившиеся этим планам. Против Сеяна выступили его бывшие союзники легат Нижней Германии Луций Апроний и его зять легат Верхней Германии Гней Корнелий Лентул Гетулик. Хотя ранее они поддерживали префекта претория, видя в нём ценного партнёра, перспектива превращения в его подчинённых их не устраивала4. Не считаться с мнением этого клана Тиберий не мог, так как за Гетуликом и его тестем стояли рейнские легионы. Враги префекта возвели на него тяжкие обвинения, главным из которых было разжигание вражды в императорской семье, но, безусловно, не это было причиной его падения, чтобы ни писал в своих мемуарах Тиберий5.
      Равным образом и Д. Хенниг, автор монографического исследования о Сеяне, считает версию событий, предшествовавших падению префекта претория, в античной традиции, в целом, недостоверной, а обвинения в заговоре против принцепса - недостаточно мотивированными. Сеян хотел играть при Тиберии ту же роль, что и Марк Агриппа при Августе, а после его смерти рассчитывал стать регентом при малолетнем Тиберии Гемелле. Отстранение императора от власти было ему невыгодно, так как его политическое положение основывалось не на собственном влиянии и весе, а на доверии, которое питал к нему Тиберий. К несчастью для Сеяна в лице Квинта Невия Корда Сутория Макрона у него появился опасный конкурент, с помощью наветов и интриг убедивший принцепса в необходимости сместить префекта в тот самый момент, когда до осуществления его планов оставался всего один шаг6.
      По мнению В. Н. Парфенова, нет никаких оснований считать Сеяна заговорщиком. Не будучи самостоятельной политической фигурой и не располагая сколько-нибудь заметной поддержкой среди римской правящей элиты, префект был полностью зависим от своего могущественного патрона, и когда последний решил избавиться от него, не смог (да и не мог!) ничего предпринять7. Враги Сеяна, соединившись с некоторыми из его прежних союзников (Суторий Макрон, Сатрий Секунд и т.д.), пустили против него в ход его же оружие - интриги, наветы и козни, и сумели должным образом настроить Тиберия, после чего трагическая развязка была уже неизбежна8.
      Нам кажется, что сомнения в реальности заговора Сеяна и поиски в связи с этим иных причин отстранения от власти и гибели императорского фаворита возникают в основном из-за отсутствия в нашей традиции какой-либо информации о его деталях. Сам по себе этот факт легко объясняется утратой большей части V книги «Анналов». Тем не менее, будет не лишним разобрать этот вопрос немного подробнее.
      Возьмём для сравнения такое достаточно хорошо освещённое в источниках событие как заговор Катилины. Благодаря главным образом Саллюстию и Цицерону нам известно немало подробностей, но предположим, что ближайшие по времени источники не сохранились, и мы были бы вынуждены судить о нём лишь на основании сообщений Плутарха, Аппиана и ещё более поздних авторов. Вряд ли получившуюся в таком случае картину можно будет назвать полной. Но и так в истории движения катилинариев существует немало неясностей и тёмных мест. Вообще, заговоры, тайные общества и движения как предмет изучения представляют серьёзную проблему вследствие конспирации, к которой, естественно, вынуждены прибегать их участники. Поэтому, было бы наивным думать, что в случаях, подобных заговору Сеяна, можно добиться полной ясности, как бы нам этого ни хотелось.
      Очевидно, что наиболее сильным возражением является позиция Диона Кассия, противоречащая точке зрения других источников в лице Иосифа Флавия, Тацита и Светония. Однако в историографии давно было предложено вполне убедительное объяснение этому несоответствию: греческий историк был свидетелем устранения префекта претория Плавциана, продолжительное время пользовавшегося столь большим влиянием на Септимия Севера, что тот даже согласился женить своего сына Каракаллу на дочери последнего, Плавцине (Dio, LXXVI, 1, 2; Herod., III, 10, 5; SHA, X, 14, 8). Эта женитьба, однако, ни сколько не умерила той ненависти, которую испытывал к префекту сын императора, а скорее даже увеличила ее, так как Каракалла питал к своей супруге полнейшее отвращение и много раз клялся убить как ее саму, так и ее отца (Dio, LXXVI, 3, 1; Herod., III, 10, 8). С этой целью он подкупил нескольких центурионов, чтобы они показали, что получили от Плавциана тайный приказ умертвить императора и двух его сыновей. Этой клевете поверили, и дело кончилось для Плавциана плохо: он потерял не только всю свою власть и огромное богатство, но и саму жизнь (Dio, LXXVI, 3 sq.)9. Принято считать, что и в Сеяне Кассий Дион увидел уже знакомый ему на примере Плавциана образец человека, высоко вознесшегося над прочими благодаря расположению императора, но затем, по мановению августейшей руки, низвергнутого в пучину смерти10.
      В самом деле, в описании Дионом событий, связанных, соответственно, с падением Сеяна и убийством Плавциана, немало общего. Сеян, в период своего наивысшего могущества, казался подлинным императором Рима, тогда как Тиберий - всего лишь правителем острова Капри, но и Плавциан на пике своей славы, казалось, поменялся местами с Септимием Севером: последний играл роль префекта, а Плавциан - роль императора. Сеян получал донесения от преданных ему людей в окружении Тиберия, из которых он знал все о намерениях своего повелителя, но ни кто не сообщал принцепсу о намерениях префекта. Точно так же и Плавциан знал все, что Септимий Север говорил или делал, но никто не был посвящен в тайны Плавциана. В правление Тиберия граждане клялись Фортуной Сеяна, но ровно то же самое происходило и при Севере, только в подтверждение клятв призывалась уже Удача Пдавциана. В честь обоих префектов возводились многочисленные статуи, затмевавшие числом и великолепием императорские изображения. Наконец, в LVIII книге Диона Кассия есть даже прямое сопоставление Сеяна и Плавциана (Dio, LVIII, 2. 7. 4, 1. 5;1. 14, 1; LXXVI, 14, 6 sq. 15, 1). Таким образом, представление, что история возвышения и гибели Плавциана была спроецирована Дионом на похожие события времен Тиберия можно считать близким к истине.
      Впрочем, и Дион Кассий, по крайней мере однажды, указывает на намерение Сеяна осуществить переворот, использовав для захвата власти преданных ему воинов преторианских когорт. Это намерение, так и оставшееся неосуществленным, возникло у него, когда Тиберий объявил своим наследником только что надевшего мужскую тогу и удостоенного жреческого сана Гая Цезаря (ibid., LVIII, 8. 2 sq.). Если сообщение Диона верно11, у Сеяна просто не оставалось бы другого выхода, кроме как попытаться подбить своих гвардейцев на мятеж. Напомним, что именно префект претория был главным организатором расправы над матерью и братьями Калигулы, так что приход к власти представителя уничтоженной им же семьи ничего хорошего ему, очевидно, не сулил. В таком случае, событие, известное нам как заговор Сеяна, по-видимому, представляло собой не что иное, как реакцию префекта претория на начавшееся возвышение Гая. Однако В. Н. Парфенов решительно и вполне обоснованно возражает против такого взгляда: в самом деле, зачем императору, у которого был наследник, связанный с ним кровным родством по прямой нисходящей линии, оставлять свою власть и положение приемышу, отпрыску ненавистной ему Агриппины12 и не слишком-то любимого им племянника13? Эти доводы покажутся еще более вескими, если вспомнить, сколько усилий положил Тиберий на то, чтобы руками Сеяна и его присных расчистить путь к власти для своего родного внука, Тиберия Гемелла (Suet. Tib., 55). И, тем не менее, факт остается фактом: Калигула не был уничтожен ни до, ни после казни Сеяна, хотя «проницательный старик14», как называет императора Светоний (Calig., 11), должен был прекрасно осознавать, каким опасным конкурентом младший сын Германика окажется для его наследника. Гай Цезарь был на семь лет старше Гемелла, за ним стояла громкая слава его отца, которого, в свое время, большинство римлян желало бы видеть императором вместо Тиберия. И если он (Тиберий) так и не отдал приказ убить Гая, то, очевидно, он оценил и принял все последствия этого решения, какие бы мотивы им при этом не руководили.
      Кстати, о мотивах. Возможно, Тиберий намеревался использовать популярность Гая Цезаря, или скорее его отца, Германика, у столичного населения, как козырную карту в назревавшем конфликте с Сеяном. Ничего невероятного в этом нет, напротив, показательно, что точно также император планировал использовать и старшего брата Калигулы, Друза, который в то время был еще жив и содержался в подземелье Палатинского дворца (Tac. Ann., VI, 23; Suet. Tib., 65, 2; Dio, LVIII, 13, 1)15. Во всяком случае, сведения, предоставляемые по этому поводу Дионом Кассием, наводят именно на такую мысль: всеобщее ликование в связи с провозглашением Гая наследником удержало префекта от попытки под­нять меч восстания, хотя воины столичного гарнизона были всецело на его стороне. При этом, по словам Диона, Сеян горько сожалел о том, что промедлил с выступлением и не поднял мятеж в то время, когда он вместе с Тиберием исполнял консульскую должность (Dio, LVIII, 8)16. Конечно, с исчезновением Сеяна указанный выше мотив переставал действовать, зато могли явиться новые обстоятельства, также благоприятствовавшие Гаю. Таким обстоятельством, несомненно, стало предсмертное письмо Апикаты, бывшей супруги префекта претория (во всяком случае, этот документ считался ее предсмертным письмом). Из него Тиберий узнал истинную причину смерти своего сына Друза (ibid., LVIII, 11. 6 sq.17), а на его родного внука Гемелла пала тень незаконного происхождения.
      Впрочем, нам лучше покинуть зыбучие пески предположений и гипотез и вернуться на твердую почву достоверно известных фактов. Преемник Августа не объявлял Калигулу своим наследником, коль скоро против этого предположения имеются весьма веские доводы. Одно несомненно: в августе18 31 г. он вызвал в императорскую резиденцию на Капри младшего из сыновей Германика, против которого обвинитель Секстий Пакониан уже готовил процесс (Tac. Ann., VI, 3; Suet. Calig., 10). Этого сигнала самого по себе было достаточно, чтобы спровоцировать Сеяна на выступление: префект претория сделал блестящую карьеру в правление «проницательного старика» в том числе потому, что и сам был отнюдь не глупым человеком. В таком случае, он должен был прекрасно понимать, что Гай Цезарь (пока был жив) оставался потенциальным претендентом на «престол», а в таком качестве он был ему, несомненно, очень опасен.
      Какое-то, по-видимому, непродолжительное время, Сеян мог надеяться, что расправа над Гаем лишь отложена. Его агенты даже на Капри не оставляли Калигулу в покое, надеясь вырвать у него выражения недовольства участью, постигшей его мать и братьев, но он ни разу не поддался на провокации (Suet. Calig., 10, 2). К тому же одним тревожным сигналом дело не ограничилось: за первым последовали новые, показывающие, что префект уже далеко не в том фаворе у Тиберия, в каком был прежде.
      Этим новым сигналом стала неудачная попытка обвинения в оскорблении величия Луция Аррунция, наместника Ближней Испании, находившегося, впрочем, в Риме и управлявшего вверенной ему провинцией через своих легатов. Тиберий и на этот раз не только решительно пресек все поползновения префекта претория, но даже выпустил специальный эдикт, запрещавший обвинять наместников, пока они находятся при исполнении своего служебного долга (Dio., LVIII, 8. 3). Такого с Сеяном не случалось никогда: до сих пор все, кого он намеревался погубить, послушно шли в расставленные им сети; теперь же от него ушли сразу двое: можно не сомневаться в том, что фаворит Тиберия, как опытный царедворец, сразу почуял неладное: он понял, что безвозвратно утратил свое влияние на принцепса и, в чем нет никакого сомнения, начал готовиться к худшему.
      Но даже если бы и этого оказалось мало, чтобы дать понять Сеяну, что удача, прежде во всем ему способствовавшая, отвернулась от него, а его августейший друг больше не питает к нему прежнего доверия, следующий сигнал должен был неминуемо рассеять все иллюзии на сей счет, если, конечно, они вообще имели место. Речь идет о том, что Тиберий под разными благовидными предлогами запретил префекту не только посещать Капрею, но даже приближаться к ней (Dio, LVIII, 4, 9. 7, 5). И хотя свой демарш принцепс сопроводил обещаниями, в скором времени прибыть в Рим самолично, подсластил посулами, выразив твердое намерение предоставить в ближайшем будущем трибунскую власть (ibid., LVIII. 9. 2)19, многоопытный Сеян вряд ли мог обманываться этими надеждами. Напротив, он должен был прекрасно понимать, что фактическое изгнание его с острова, хоть и преподнесенное в праздничной обертке, равносильно его отставке, так как все его положение базировалось ни на чем другом, как на личном влиянии на императора и на доверии принцепса к нему. Теперь, когда ни того, ни другого уже не было, что могло ждать Сеяна? Какие перспективы открывались перед некогда всесильным временщиком? В лучшем, хотя и крайне маловероятном случае, он был бы отставлен со всех постов и должностей и обречен прозябать в деревенской глуши, и это после того, как он был без пяти минут соправителем Тиберия (ibid., LVIII, 6, 2)! В случае худшем, притом гораздо более вероятном, его ждала смерть от петли палача. Но даже если бы Тиберий и оставил его в живых (свежо предание, да вериться с трудом!), ему вряд ли удалось бы надолго пережить своего покровителя: весьма вероятный переход власти к Гаю (о чем мы уже говорили выше) также означал для него смерть. Итак, выбора у него не было.
      Смелому, решительному человеку, каким был Сеян20, нелегко было смериться с неизбежным и покорно ждать неминуемого конца: он должен был попытаться предпринять хоть что-то, чтобы отразить роковой удар, пусть даже затеваемое им предприятие было заранее обречено на провал. Впрочем, людям свойственно скорее самообольщаться на собственный счет, чем трезво взвешивать на весах сомнений все pro et contra: возможно, что и наш префект был склонен думать, что раз уж он, простой римский всадник, смог подняться до уровня второго лица в государстве, то и из нынешних своих затруднений он как-нибудь выкрутится.
      Вероятно, у него были основания рассчитывать на преданность воинов преторианских когорт, которыми он командовал уже более пятнадцати лет; возможно, переоценивая свои шансы на успех и собственную значимость, он полагал, что его могут поддержать и некоторые провинциальные наместники21.
      То, что расчет его в итоге не оправдался, не должно служить основанием для сомнений в реальности этого заговора. Уже самый масштаб и характер тех мер, которые были приняты Тиберием, показывают, что мы имеем дело далеко не с фикцией. Строжайшая конспиративная завеса, призванная усыпить бдительность префекта претория, тщательная изоляция его от преторианских когорт, оптический телеграф, передававший в императорский дворец на Капри последние новости о положении дел в столице, готовые к отплытию корабли, на которых император мог бы бежать из своей островной резиденции: все это покажется бессмысленным, если принять мнение тех, кто отрицает реальность заговора Сеяна22. Тиберий и его новые приближенные (Макрон, Лакон и проч.) могли, конечно, приписать префекту намерение совершить переворот, чтобы оправдать учиненную над ним расправу, но подходить столь фундаментально к подавлению выдуманного ими же самими мятежа, это уж увольте! Все вышесказанное вкупе с поразительным единодушием трех наиболее авторитетных источников (Иосифа Флавия, Тацита и Светония), помноженное на встречающиеся и у Диона Кассия, чье мнение всегда с особой охотой поднимается на щит противниками теории заговора, упоминания о намерении Сеяна совершить переворот, позволяют нам ответить на вынесенный в заглавие риторический вопрос: «А был ли заговор?» Конечно, был!
      Примечания
      1. Через брак с Юлией, дочерью Друза Младшего и Ливиллы.
      2. Обзор литературы вопроса см.: Парфенов В.Н. Сеян: взлет и падение // АМА. Вып. 10. Саратов, 1999. С. 63 слл.
      3. Boddington A. Sejanus. Whose conspiracy? // AJPh. Vol. LXXXIV, 1963. P. 4 f., n. 10.
      4. Boddington A. Sejanus. Р. 14 ff.
      5. Boddington A. Sejanus. 12 f., 16.
      6. Hennig D.L. Aelius Sejanus. Untersuhungen zur Regierung des Tiberius. München, 1975. S. 70 ff., 75, 150 ff., 158 f.
      7. Парфенов В.Н. Сеян... С. 75 слл.
      8. Парфенов В.Н. Сеян. С. 80 слл., 86 слл.
      9. Геродиан передает эту же историю иначе: Плавциан действительно замыслил убийство, но был предан тем, кого сам же избрал его исполнителем (Herod., III, 11 sq.).
      10. Koestermann E. Der Sturz Sejanus // Hermes. Bd. LXXXIII, 1955. S. 350 ff., 369 ff.; Парфенов В.Н. Сеян... С. 71.; Князький И.О. Тиберий: третий Цезарь, второй Август. СПб., 2012. С. 292.
      11. В точности сведений Диона по этому поводу не сомневается, к примеру, Э. Баррет: Баррет Э. Калигула / Пер. с англ. С. Володиной. М., 1999. С. 87 слл.
      12. О том, что враждебность Тиберия к Агриппине, по-видимому, не распространялась на ее младшего сына, см.: Баррет Э. Калигула. С. 72 слл.
      13. Парфенов В.Н. Сеян. С. 87.
      14. Перевод М.Л. Гаспарова. По-латыни «sagacissimus senex».
      15. Сомнения в достоверности этой информации высказывает Д. Шоттер. См.: Shotter D. The fall of Sejanus. Two problems // ClPh. Vol. LXIX, 1974. P. 44 ff.
      16. В первые месяцы 31 г.
      17. Во всех подробностях сложная интрига, жертвой которой пал Друз, описана у Тацита (Ann., IV, 3. 7 sq.). Несмотря на всю сомнительность источника, из которого происходят первоначальные сведения об этой истории, кажется, что она и в самом деле могла иметь место. См.: Князький И.О. Тиберий... С. 293 слл.
      18. Гай Цезарь появился на свет в канун сентябрьских календ. На Капри ему исполнилось девятнадцать, он впервые сбрил бороду и, наконец, надел мужскую тогу, впрочем, без всяких торжеств, которыми обыкновенно сопровождались подобные события в жизни членов императорского дома (Suet., Calig., 8, 1. 10, 1).
      19. Ранее Сеян был наделен проконсульским империем (Dio, LVIII, 7, 4).
      20. О его храбрости и гражданском мужестве говорит хотя бы такой факт, как посещение им опального Тиберия на острове Родосе, с чего, собственно, и началась их дружба. Характеристику Сеяна см.: Бейкер Дж. Тиберий. Преемник Августа / Пер. с англ. Н.А. Поздняковой. М., 2004. С. 216 слл.
      21. Шансы Сеяна на успех переоценивают даже некоторые современные историки. См.: Marsh F.B. The reign of Tiberius. London, 1931. P 190 f.
      22. Общий ход событий изложен у Диона Кассия (LVIII, 6 if.). Об оптическом теле­графе говорит Светоний в биографии Тиберия (65, 2).
      Список использованной литературы
      Баррет Э. Калигула / Пер. с англ. С. Володиной. М., 1999.
      Бейкер Дж. Тиберий. Преемник Августа / Пер. с англ. Н.А. Поздняковой. М., 2004.
      Князький И.О. Тиберий: третий Цезарь, второй Август. СПб., 2012.
      Парфенов В.Н. Сеян: взлет и падение // АМА. Вып. 10. Саратов, 1999. С. 63-88.
      Boddington A. Sejanus. Whose conspiracy? // AJPh. Vol. LXXXIV, 1963. P. 1-16.
      Hennig D.L. Aelius Sejanus. Untersuhungen zur Regierung des Tiberius. München, 1975.
      Koestermann E. Der Sturz Sejanus // Hermes. Bd. LXXXIII, 1955. S. 350-373.
      Marsh F.B. The reign of Tiberius. London, 1931.
      Shotter D. The fall of Sejanus. Two problems // ClPh. Vol. LXIX, 1974. P 42-46.
    • Saygo
      Портнягина И. П. Интеграция неформальных общественных связей в систему принципата: совет друзей принцепса
      Автор: Saygo
      Портнягина И. П. Интеграция неформальных общественных связей в систему принципата: совет друзей принцепса // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Под редакцией професора Э. Д. Фролова. Выпуск 2. Санкт-Петербург, 2003. - C. 227-240.
      Институт дружбы один из древнейших институтов в системе общественных отношений архаических обществ. В древнем Риме дружеские связи играли огромную роль в жизни каждого члена общины. Именно amicitia наряду с клиентелой была тем фундаментом, на котором римские политики строили свои личные партии. Свита из propinqui, amici, hospites, clientes и servi была своего рода “армией поддержки”, наличие или отсутствие которой определяло политический вес римского гражданина. Верность другу, готовность оказать ему поддержку в любых обстоятельствах — одна из добродетелей, которой должен был обладать истинный римский гражданин (vir bonus), поэтому то, что мы называем сейчас “протекционизмом” и воспринимаем как явление негативного характера, для древнего римлянина было естественной нормой поведения1.
      Победа Октавиана Августа в гражданской войне, приведшая к утверждению в Риме de facto режима личной власти, положила конец политическому соперничеству знати. Соответственно дружеские союзы римской аристократии с этого времени теряют характер политических альянсов, ограничиваясь сферой частной жизни и философского досуга. Тем не менее, дружеские связи продолжают играть существенную роль в общественно-политической жизни общества. Постепенно адаптируясь к новым условиям политической реальности, они превращаются в фундамент теперь уже придворных группировок и карьерных продвижений.
      Так называемые “партии”, возникавшие вокруг предполагаемых наследников императора Тиберия, строились именно как амикальные группы. Наиболее ярким примером тому является партия Германика. Эти союзы характеризует та же непрочность и слабая институализация, что и во времена республики, но обусловливалась она уже не изменениями политической ориентации их членов, а карьерными соображениями. Быть если не другом самого принцесса, то хотя бы другом его предполагаемого наследника или одного из его друзей, значило обеспечить себе влиятельное положение в обществе.
      Республиканские институты власти, сохраненные Августом и используемые им как административный аппарат управления империей, не были, как известно, реальными источниками его власти. Власть Августа базировалась на potentia, т.е. господстве, которым он обладал как лидер огромной армии сторонников и друзей, связанных с ним узами личной лояльности. Историк Корнелий Тацит определяет эту группу как subsidia dominationi (Ann., I, 3,1). И в системе республиканских магистратур, и во внесенатском аппарате ключевые посты, такие как консулат, префект Города, префект преторианской гвардии, префект Египта, наместничество в императорских провинциях, замещались друзьями и сподвижниками Августа2. Это позволяло использовать старые республиканские институты, в принципе оппозиционные единоличной власти, для нужд нового политического режима и держать всю систему управления империей под контролем принцепса.
      Отличившиеся в ходе гражданской войны и связанные с Августом отношениями дружбы Марк Випсаний Агриппа, Марк Лоллий Павлин, Сальвидиен Руф, Корнелий Галл и другие офицеры его армии стали функционерами принцепса и после установления гражданского мира в Риме. Агриппа трижды б ыл коллегой Августа по консулату, Лоллий Павлин — консул 21-го г. до н.э., Луций Пизон — консул 15-го г. до н.э. Он же был назначен Августом наместником Фракии и за заслуги на этом посту отмечен триумфальными отличиями, и затем на протяжении 20 лет исполнял должность префекта Города. Корнелий Галл стал первым префектом Египта. Дружба принцепса обеспечила Поппею Сабину консулат, триумфальные отличия и наместничество в важнейших провинциях на протяжении 24-х лет (Tac., Ann., III,12,16; VI,39).
      Справедливости ради следует отметить, что среди личных приверженцев Августа были одаренные люди, заслужившие своей деятельностью добрую славу в обществе: такие как Агриппа, Меценат, известный оратор и историк Валерий Мессала Корвин. Сын, внук и правнук последнего сохранили расположение наследников Августа, все были консулами и влиятельнейшими сенаторами своего времени (Ibid., I,8; III,2,18, 34; XIII, 34). Луций Пизон, по свидетельству философа Сенеки, несморя на чрезмерную приверженность к вину, был добросовестным администратором и на посту префекта Города прославился удивительным чувством меры (Sen. Ad Luc. Ep.,LXXX,13).
      Принадлежность к кругу друзей прицепса уже сама по себе, вне зависимости от занимаемой должности, обеспечивала влиятельное положение в обществе3. Именно amicitia pricipis была основанием богатства и могущества Гая Цильния Мецената и Гая Саллюстия Криспа. Оба предпочли остаться во всадническом сословии, хотя им был открыт легкий доступ к высшим магистратурам. Тонкий дипломат и талантливый организатор Меценат выполнял наиболее щекотливые поручения Августа и, собрав вокруг себя в ыдающиеся литературные дарования, многое сделал для формирования идеологии принципата. Саллюстий Крисп, войдя в ближайшее окружение Августа после смерти Мецената, в правление императора Тиберия превзошл могуществом многих, будучи particeps secretorum принцепса (Tac. Ann., I,6,3).
      Внешняя сторона политики протекционизма, проводимой принцепсом, не вызывала, очевидно, ни осуждения, ни сколь ни будь очевидного недовольства. Объясняется это тем обстоятельством, что, как уже было отмечено выше, содействие друзьям в служебной карьере вполне укладывалось в рамки традиционных представлений об обязательствах дружбы. Однако, верность дружескому союзу для римского гражданина была второстепенной по отношению к верности civitas. Октавиан Август, претендовавший быть живым воплощением идеального образа vir bonus, не забывал об этом обстоятельстве. Светоний, характеризуя отношение Августа к своим друзьям, отмечал: “Друзей своих он хотел видеть сильными и влиятельными, но при тех же правах и в ответе перед теми же законами, что и прочих граждан” (Divi Aug., 56, 3-4, здесь и далее пер. Н. Л. Гаспарова). И далее им приводится во всех отношениях показательный пример судебного процесса над другом Августа Ноннием Аспренатом, обвиненном в преднамеренном отравлении. Все поведение Августа, связанное с этим процессом, продумано с расчетом на общественное мнение и построено так, чтобы соотнесение первого гражданина Рима с традиционной нормой представило его в самом выгодном свете. Прежде всего, Август обращается к сенату с вопросом, как ему поступить в данной ситуации: его вмешательство может быть воспринято как укрывательство близкого друга от законной кары (“отнимет из-под власти закона подсудимого”), если же он не вмешается, то оставит друга в беде, не попытавшись оказать ему помощь.
      Обращение к сенату по вопросу в общем-то частной жизни Августа и демонстративное молчаливое присутствие в качестве свидетеля на судебном процессе подчеркивали два существенных в области идеологии раннего принципата момента. Один связывал его с традицией, второй утверждал выдающееся, уже не укладывающееся в рамки традиций civitas положение Октавиана Августа. Как гарант существования res publica он перестал быть частным лицом, и все, что связано с ним — дело государственной важности. Соответственно, и amicitia принцепса приобретает новое качество.
      Император Тиберий был уже более откровенен в своем покровительстве друзьям. Назначения и почести, которые определял им сенат и сам принцепс, довольно часто аргументировались именно фактором дружбы и личной преданности Тиберию. Так, например, отдавая приказы о назначении на должность Луция Пизона и Помпония Флакка, Тиберий подчеркивал, что они являются его “любезнейшими и повсечастными друзьями” (Suet. Tib., 42). Луций Лонг, как ближайший друг Тиберия, единственный из сенаторов, кто последовал за ним на остров Родос, по постановлению сената был удостоен цензорских похорон за государственный счет, и на форуме Августа была установлена его статуя (Tac. Ann.,IV, 15). Той же почести, похорон за государственный счет, Тиберий потребовал от сената для Сульпиция Квириния, превознося его похвалами за преданность лично ему (laudatis in se officiis — ibid., III,48,2).
      Звание друга принцепса теперь уже позволяло избежать судебного процесса и, более того, инициаторы обвинения в подобных случаях сами подвергались наказанию (Ibid., IV,29,57). С другой стороны, враждебное отношение принцепса часто означало для человека не только конец карьеры, но и конец жизни. Причем, в подобных случаях использовался древний обычай renuntiatio amicitiae. Октавиан Август использовал этот обычай против своего сподвижника префекта Египта Корнелия Галла — “за его неблагодарность и злокозненность он запретил ему появляться в своем доме и в своих провинциях” (domo et provincii suis interdixit — Suet. Divi Aug., 66,2). Корнелию Галлу, на которого сразу обрушились и обвинители и сенат, ничего не оставалось, как покончить жизнь самоубийством. Реакция Августа на гибель друга была разыграна по тому же сценарию, что и в случае с Ноннием Аспренатом: он благодарит всех своих заступников и в то же время “не может удержаться от слез и сетований на то, что ему одному в его доме нельзя даже сердиться на друзей сколько хочется” (Ibid.). Другой сенатор из дружеского окружения Августа, Децим Силан, после объявления о лишении его расположения принцепса в связи с обвинением в адюльтере, поспешил удалиться из Рима, поняв отказ в дружбе как приказ удалиться в ссылку. Вернуться в Рим ему было разрешено только в правление императора Тиберия при условии, что он будет оставаться в стороне от общественных дел (Tac. Ann., VI,9,29).
      Случаи renuntiatio amicitiae в правление Тиберия обычно заканчивались самоубийством опального (Tac. Ann., VI,9,29). В новых условиях использование древнего обычая отказа от дружбы приобрело форму объявление вне закона, которую принцепс мог использовать, не прибегая к сложным судебным процедурам4.
      Круг друзей принцепса был довольно широк, и в нем, естественно, существовали свои градации. Те, кто пользовался особым доверием, превращались фактически во всесильных временщиков. Таковыми были при Октавиане Августе Марк Випсаний Агриппа, а при Тиберии Луций Элий Сеян. Будучи ближайшими друзьями и сподвижниками принцепсов, они занимали в обществе столь высокое положение, что были близки к тому, чтобы стать не только соправителями, но и наследниками власти. Последнее обстоятельство побуждает пристальнее всмотреться в развитие отношений Августа и Агриппы, Тиберия и Сеяна.
      Агриппа, будучи способным полководцем, оказал неоценимые услуги Октавиану Августу в ходе гражданской войны. Именно ему и Меценату Август доверял управление Римом и Италией всякий раз, когда сам отправлялся в провинции (Tac. Ann., VI,11; Suet. Divi Aug., 66,72). В 33 г. до н.э., когда победа Октавиана в гражданской войне стала уже очевидной, Агриппа, находившийся к этому времени на вершине славы, после того как он исполнял в 39-38 гг. должность наместника Галлии, был консулом 37 г., вдруг избирается на должность эдила, с которой обычно начиналась карьера римского аристократа.
      Избрание победоносного полководца и бывшего консула в эдилы несомненно имело знаковый характер. Обществу давали понять, что приближающийся мир будет ознаменован возвращением к законности и функционированию всех республиканских институтов. Одновременно эта акция расставляла акценты в отношениях будущего устроителя мира и его друзей: господствующее положение будет принадлежать одному Октавиану, а не его factio. Судьба Корнелия Галла — убедительнейшее доказательство тому. На посту префекта Египта он позволил себе большую самостоятельность, чем предполагалось по рангу, и слишком энергично возвеличивал свою персону (Dio Cass. LIII,23). Тщеславие стоило ему жизни.
      Агриппа сумел сохранить дружеское расположение Августа, несмотря на присущее ему очевидное высокое честолюбие. Будучи функционером принцепса, он прилагал значительные усилия, чтобы приобрести славу истинного гражданина и весьма преуспел в этом направлении. Сенека свидетельствует, что Агриппа “из всех, получивших от гражданской войны славу и могущество, один был удачлив не в ущерб народу” (Ad Luc. Ep., XCIV,46). Дион Кассий сообщает, что Агриппа имел репутацию наилучшего среди современников (LIV,29). Амбиции этого выдающегося друга принцепса шли гораздо дальше, чем быть вторым человеком в государстве. Его реакция на энергичное выдвижение Августом своего племянника, Марцелла, и брак последнего с дочерью принцепса Юлией, обнаруживают тайные помыслы Агриппы о верховной власти.
      Одной из сложнейших проблем, стоящих перед утверждающейся в Риме единоличной властью, была проблема престолонаследия. В то же время решение ее было вопросом огромной важности, так как создание механизма преемственности власти принцепса обеспечивало структурную трансформацию принципата из режима личной власти в легитимную монархию. Для основателя принципата Октавиана Августа решение этой проблемы осложнялось двумя обстоятельствами: во-первых, официальное провозглашение нового политического порядка как восстановленной республики в принципе не допускало даже постановки вопроса о передаче полномочий принцепса по наследству; во-вторых, Август не имел сыновей, поэтому реализация династической модели передачи власти, которая ему более всего импонировала, осложнялась индивидуальными интенциями принцепса и членов его фамилии. Первое обстоятельство создавало некоторое напряжение в его взаимодействии с обществом, главным образом сенаторскими кругами, поскольку рамки традиции предъявляли свои требования. Следует, однако, заметить, что большая часть общества связывала свое благополучие не с политическим строем, а с личностью Августа. Веллей Патеркул выразил это самым убедительным образом. Его описание состояния римского общества после смерти Августа невольно заставляет вспомнить о реакции нашего народа на известие о смерти Сталина и позволяет не просто понять, но и прочувствовать эмоциональный настрой древних римлян в тот момент: “...невозможно выразить, каким был тогда ужас у людей, каким — волнение сената, каким — замешательство народа, каким страхом был охвачен Рим, на каком узком рубеже между спасением и гибелью мы тогда находились! Достаточно того, что я передам общее мнение: мы боялись крушения мира.” (CXXIV,1 — пер. А. И. Немировского).
      Второе обстоятельство, т.е. отсутствие родных сыновей, приводило к тому, что перипетии внутрисемейных отношений принуждали Августа делать выбор меду различными сценариями обеспечения преемственности власти. Ему потребовалась вся его изобретательность, чтобы внедрить в общественное сознание идею правящей династии и разработать систему знаков, указывающую на избранного им наследника. Исходные принципы формирования этой системы определялись опять же официальной версией нового политического режима. Кандидатура, выдвинутая в качестве наследника, должна была соответствовать стандарту vir bonus. Поэтому им мог быть только достаточно взрослый уже человек, достигший высших ступеней сенаторской карьеры и приобретший полномочия, максимально адекватные полномочиям принцепса: консулат, проконсульский империй и трибунские полномочия (Tac. Ann., III,56).
      В 23г., когда Август тяжело заболел и едва не умер, единственным человеком, способным обеспечить преемственность власти, оказался Марк Агриппа. В этот критический момент Августом создается прецедент не династической модели передачи власти. Он вручает Агриппе свой перстень с печатью, очевидно как знак передачи ему полномочий главы государства (Dio Cass., LIII,30). После выздоровления Август продолжает выдвигать Агриппу как своего наследника. После брака с Юлией в 21 г. он становится по общепризнанному мнению фактическим соправителем Августа: Агриппа получает право чеканить монету со своим изображением, в армии ему предоставляются такие же почести, как и принцепсу, он воздвигает свою статую рядом со статуей Августа перед Пантеоном. В 19 г. Август наделяет его imperium majus и tribunicia potestas, которые были подтверждены в 13 г. (Vell. Paterc. II,90; Tac. Ann., III, 56; Dio Cass., LIV, 12). Но в 12 г. до н.э. Агриппа умирает, и модель не династического обеспечения передачи власти принцепса остается не реализованной.
      Та же схема прослеживается и в развитии отношений римского всадника из Вольсиний Луция Элия Сеяна и императора Тиберия. Фамилия Сеяна еще при Августе находился в кругу приближенных к дому принцепса. В юности Сеян был включен в число спутников внука Августа Гая Цезаря. Его отец Сей Страбон занимал пост префекта преторианцев, ту же должность исполнял на протяжении почти всего правления Тиберия и Луций Сеян. Он пользовался безграничным доверием императора, называвшего префекта преторианцев сотоварищем, сподвижником и помощником в общественных делах (socius laborum, auditor imperii — Tac. An., IV,2,7). Перед дверями дома всесильного временщика постоянно толпились посетители, ловившие каждый его взгляд и жест, так как покровительство фаворита принцепса обеспечивало доступ в сенат и к высшим магистратурам.
      Как другу принцепса Сеяну посвящались многочисленные статуи, возносились молитвы и приносились жертвы. В 27 г. по постановлению сената были воздвигнуты жертвенники Милосердию и Дружбе со статуями Тиберия и Сеяна по сторонам. Показательно, что со стороны Сеяна не наблюдается стремления приобрести в общественном мнении славу образцового гражданина, как то делал в свое время Агриппа. Все его помыслы и действия были направлены к одному — стать образцовым другом принцепса. Очевидно, что римское общество к этому времени прочно усвоило, что расположение принцепса, а не служение res publica является гарантом и личного благополучия и высокого положения в обществе.
      Подтекстом преданности Сеяна императору Тиберию было стремление к верховной власти. Прецедент развития дружбы Августа и Агриппы давал надежду на реализацию этого замысла. Внезапная смерть предполагаемого наследника императора Тиберия, его приемного сына Германика, и последовавшая вскоре смерть родного сына Тиберия Друза сделали династическую ситуацию крайне смутной.
      Не затрагивая в данной статье вопроса о заговоре Сеяна и времени его возникновения, отметим, что именно он, по собственной ли инициативе или исполняя волю принцепса, был инициатором судебных процессов над друзьями Германика и способствовал гибели Агриппины и ее сыновей. С определенного момента, а именно после смерти Друза в 23 г., одним из импульсов его активности и в преследовании Агриппины, и в обеспечении себе силовой поддержки и верных сторонников стала надежда на достижение верховной власти в Риме, причем легитимным путем5.
      Следуя примеру Агриппы, Сеян ищет способов породниться с семьей принцепса: он выдает свою дочь Юлию замуж за внучатого племянника Тиберия, а после смерти Друза проси себе в жены его вдову Ливию (Tac. Ann., III,29,4; IV, 39-40; Suet. Tib. 65; Dio Cass., LVIII,3,9). Наконец, в 31 г. Надежды Сеяна сбываются. Тиберий самым недвусмысленным образом указывает на него как на своего наследника. В этом году принцепс принимает консулат и избирает своим коллегой Луция Элия Сеяна. До этого года Тиберий лишь дважды принимал консулат, и оба раза его коллегами были предполагаемые наследники: в 18 г. — Германик, в 21 г. — Друз. Кроме того, Сеяну предоставляется imperium proconsulare, и до полного оформления его как преемника власти недоставало лишь tribunicia potestas, которая была обещана в скором времени (Tac. Ann., VI,8,6; Dio Cass., LVIII,4).
      Это событие произвело на современников огромное впечатление. О Сеяне уже говорили как о захватившем власть, а о Тиберии всего лишь как о правителе о. Капри (Dio Cass., LVIII, 5, 1-2). Однако прецедент не династического наследования власти императора и на этот раз не был создан. Интересно, что, если в случае с Марком Агриппой мы не слышим голоса общественности, то ситуация с Элием Сеяном совершенно иная. Ближайший друг и сподвижник Тиберия воспринимается общественными кругами как фигура одиозная. Именно в нем видели многие современники и последующая историческая традиция главного виновника перерождения принципата Тиберия в тиранию (Tac. Ann., IV, 11). Сеяна открыто обвиняли в кознях против жены Геманика Агриппины и его сына Нерона: в 29 г. во время обсуждения в сенате письма Тиберия, содержащего нападки на Агриппину и Нерона, народ окружил курию и кричал о подложности письма, а в следующие дни по Риму распространялись от имени бывших консулов памфлеты против Сеяна (Ibid., V,4,2-3).
      Наконец, когда казалось, что Сеян достиг своей цели, Антония, мать Германика, сообщила Тиберию о том, что Сеян отравил его сына Друза (Ibid., IV,3). Истинность этого обвинения вызывает сомнения, скорее всего расчет делался на вспыльчивый характер принцепса. Представители знатных и близких к правящей фамилии семей в своем большинстве были враждебно настроены к префекту преторианской гвардии. Скорее всего именно под давлением этих кругов Тиберий уничтожил Сеяна и назначил своими преемниками внука Тиберия Гемелла и сына Германика Гая Калигулу.
      Таким образом, карьера друга Тиберия Луция Элия Сеяна завершается трагедией. Возможно, что смерть не столько помешала другу Октавиана Августа Марку Агриппе превратить дружбу в инструмент наследования верховной власти, сколько спасла его от трагического крушения. Превращению института дружбы в механизм передачи власти мешали по крайне мере два обстоятельства: во-первых, основатель приципата стремился придать своей власти династический характер, поэтому амбиции друзей создавали напряжение в отношениях, разрешавшееся в лучшем случае охлаждением, в худшем — катастрофой; во-вторых, amicitia, несмотря на огромную роль, которую она играла в социальной жизни общества, относилась к частной жизни гражданина. Дружеские союзы нобилитета, имевшие ярко выраженную политическую окраску, оценивались общественным мнением крайне негативно, как клики, factiones, т.е. образцы “плохой дружбы” (Sail. Jug., 31,14-15; Cic. De re publ., III,2,3). А после прецедента, созданного союзом Помпея, Красса и Цезаря, в них уже видели прямую угрозу установления корпоративной тирании.
      Нормативный характер римского общественного сознания не позволял интегрировать в сферу государственной власти привычный для римлян и в высшей степени удобный для единоличной власти совет друзей. Обычай советоваться с друзьями перед принятием сколь ни будь важного решения был глубоко укоренен в сознании и практике древних римлян, но, если бы Август придал совету своих друзей официальный статус, это было бы расценено как установление тирании. Поэтому, создавая совет принцепса, Август формирует его состав таким образом, чтобы он не порождал никаких ассоциаций с традиционным советом друзей. Члены совета избирались по жребию из состава сената сроком на полгода в количестве 15 человек, и кроме того в совет входили оба консула и по одному представителю от каждой магистратуры (Suet. Divi Aug., 35,3; Dio Cass., LIII,21,4).
      Император Тиберий изменил принцип формирования своего совета. Членство в нем перестало быть срочным, и в него входили друзья и приближенные принцепса, избираемые им самим. В результате совет принцепса приобретает квазидружеский характер и остается таковым на протяжении всего правления династии Юлиев-Клавдиев6.
      Друзья, как личные приверженцы принцепса, были существенной опорой единоличной власти в процессе ее легитимизации, но в целом amicitia как институт не внесла сколь ни будь заметного вклада в формирование политико-административной системы Римской империи.
      Примечания
      1. Г.С. Кнабе считает, что частные и общественные функции в таких микросообществах как амикальные группы б ыли обычно неразделимы — Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М.,1993. С. 203; См.: Scullard H.H. Roman politics 200-150 b.c. Oxford.1951. P.3-5; Syme R. The Roman revolution. Oxford. 1939. P. 12.
      2. Syme R. Op. Cit. P. 414 — считает, что члены семьи Августа и его личные приверженцы были фактическим правительством Рима.
      3. Рональд Сайм считает, что при Августе термины “amici” и “comites” развиваются в титулы — Syme R. Ор. Сit., р. 385).
      4. Bauman R.A. Impietas in principem. Munchen, 1974. P. 98 — Считает, что клятва, которую давал римский народ императору, обязывала всех граждан присоединиться к объявлению своим врагом врага императора. Т.о. renuntiatio amicitiae превращала опального во всеобщего врага, “врага народа”, и делала невозможной его защиту в суде.
      5. О заговоре Сеяна, его причастности к уничтожению семьи Германика и убийству сына Тиберия Друза существует обширная литература, в которой высказываются сомнения в предложенной Корнелием Тацитом версии этих событий. См.: Сергеев В.С. Принципат Тиберия.// ВДИ, № 2, 1940. С. 78-95; Meise E. Untersuchungen zur Geschichte der Julisch-Claudischen Dynastie. Munchen, 1969. S. 78-90.
      6 Кнабе Г.С. Указ. Соч. С. 204.
    • Saygo
      Принципат Тиберия
      Автор: Saygo
      Вержбицкий К. В. Правление императора Тиберия. Власть и общество в Риме в эпоху ранней Империи // МНЕМОН. Исследования и публикации по истории античного мира. Под редакцией профессора Э. Д. Фролова. 2005, Вып. 4, С. 279-294.
    • Saygo
      Вержбицкий К. В. Правление императора Тиберия. Власть и общество в Риме в эпоху ранней Империи
      Автор: Saygo
      Вержбицкий К. В. Правление императора Тиберия. Власть и общество в Риме в эпоху ранней Империи* // МНЕМОН. Исследования и публикации по истории античного мира. Под редакцией профессора Э. Д. Фролова. 2005, Вып. 4, С. 279-294.
      Прежде всего, хотелось бы несколько конкретизировать тему настоящей статьи. Рассматривая правление преемника Августа, мы сделаем акцент на тех изменениях, которые происходят в этот период в отношениях принципата с римским обществом. Переход императорской власти к политике с позиции силы выразился в развитии практики обвинений по закону об оскорблении величия римского народа (lex laesae majestatis populi Romani). Их история при Тиберии и станет главным содержанием данной статьи.
      Подобный выбор сюжета объясняется тем ключевым значением, которое имеет данный вопрос для общей оценки принципата Тиберия. Уже для римского историка Корнелия Тацита он являлся, по существу, центральным. Главная причина резко отрицательного отношения Тацита к Тиберию - злоупотребления законом об оскорблении величия, за которые император несёт всю полноту ответственности (Tac. Ann., I, 72-73). Равным образом и в современной историографии именно проблема закона об оскорблении величия и практики его применения при Тиберии является предметом острых научных споров1. К тому же есть все основания полагать, что тенденции, наметившиеся в период его правления, были характерны и для эпохи Юлиев-Клавдиев в целом2. Следовательно, изучение обозначенной выше проблемы проливает свет на характер политического режима ранней Империи (30 г. до н. э. - 69 г. н. э.)3.
      Проблема принципата Тиберия - это во многом проблема выбора источников. Традиция сохранила для нас две взаимоисключающие оценки преемника Августа: апологетическую, представленную сочинением Веллея Патеркула, и противоположную ей, выраженную в трудах Корнелия Тацита, Светония Транквила и Кассия Диона4.
      Тиберий Веллея - выдающийся государственный деятель, один из тех героев, чьими усилиями создавалось и поддерживалось величие Рима, достойный наследник Августа, личность, наделённая всеми добродетелями гражданина и правителя (Vell. II, 126. 129-131). Совершенно иной образ императора создали Тацит, Светоний и Дион: при некоторых различиях их характеристик всё же можно утверждать, что для всех троих Тиберий - тиран, при котором ужесточается императорский режим, или, говоря словами Тацита, принципат меняется к худшему. Его правление омрачено гибелью множества ни в чём не повинных людей, за что он несёт всю полноту ответственности (Tac. Ann., I, 3. 4. 7-10. 72. 82; II, 31. 42; III, 3. 15. 48; IV, 6-7. 20. 29. 44; VI, 19. 51; Suet. Tib., 50-62; Dio., LVII, 13. 19). Выбор между этими двумя традициями является делом отнюдь не простым, а между тем именно от этого самого выбора напрямую зависит позиция исследователя, работающего над данной темой.
      Блестящие литературные достоинства труда Тацита, обилие в нём фактической информации, а также очевидная близость Веллея к Тиберию и, возможно, Сеяну5, делающая его «Историю» заведомо тенденциозным источником, предопределили тот факт, что именно тацитовский образ Тиберия на века закрепился в исторической литературе. Первые сомнения в справедливости его оценок появились в середине XIX века. Около этого времени в России и не западе были написаны первые книги, в которых делались попытки по-иному взглянуть на преемника Августа6. Однако подлинный переворот в изучении этого вопроса произошёл в 30-40-е годы XX века, когда в западной Европе и США сформировалась так называемая «традиция реабилитации Тиберия». Воззрения этой школы, представленной, такими историками, как М. П. Чарльзуорт, Ф. Б. Марш, Ч. Э. Смит, Р. С. Роджерс, Э. Корнеманн, Б. Левик и др., до настоящего времени остаются господствующими в западной исторической литературе. Конечно, далеко не все исследователи разделяют их взгляды полностью, но большинство в той или иной степени принимает вносимые ими коррективы.
      Хотя каждый из исследователей, работающих в рамках данного направления, подходит к проблеме реабилитации Тиберия по-своему, тем не менее, у них есть много общего, что и позволяет нам в настоящей статье, не разбирая взгляды каждого из них в отдельности, охарактеризовать эту историческую школу в целом.
      Во-первых, сторонники традиции «реабилитации» подвергают критике точку зрения Тацита, считая, что он исказил реальную картину из-за свойственного ему риторизма, привычки воспринимать историю сквозь призму моральных оценок, опоры на недостоверную традицию. Тацит привнёс в свой труд слишком многое из личного жизненного опыта: он был современником Домициана, одного из самых жестоких принцепсов, правление которого отмечено последним и, возможно, самым мощным рецидивом императорского террора в I веке. Встречая в источниках сообщения о политических процессах, Тацит видел в них аналог событиям своего времени. К тому же собственные политические взгляды Тацита были аристократическими и республиканскими, поэтому римский историк дал крайне одностороннее освещение деятельности преемников Августа, в том числе и Тиберия, сосредоточив всё внимание на репрессиях против знати7. При этом, успехи Тиберия в области администрации и финансов, в деле управления провинциями, его последовательная внешняя политика всячески подчёркиваются8.
      Во-вторых, Тиберий, по их мнению, стремился, насколько это было в его силах, сохранить систему Августа, продолжить его политический курс и наладить с римским сенатом партнёрские отношения9. Нарастание авторитарных тенденций происходило без его активного участия и даже помимо его воли: решающую роль здесь играли сложившиеся неудачно для Тиберия отношения с римской аристократией и влияние близких к нему лиц, в первую очередь Сеяна10.
      В-третьих, политические процессы при Тиберии, в ходе которых будто бы пострадали невиновные, были направлены против опасных заговоров, от которых всякая власть вправе защищаться. К чести Тиберия надо сказать, что защищался он строго в рамках римских законов. К тому же Тацит преувеличил данные о терроре, реальное число процессов не было столь велико11.
      В рамках одной статьи, безусловно, невозможно представить в полном объёме все за и против доверия Тациту, но некоторые соображения на этот счёт мы всё же рискнём привести, разобрав с этой целью основу основ аргументации современных апологетов Тиберия - их критику Тацита.
      Если внимательно рассмотреть упрёки, предъявляемые Тациту сторонниками критического направления, станет ясно, что одна их часть - риторизм, склонность к морализирующим суждениям, опора преимущественно на литературную традицию, а не на документы, единственно объективные свидетельства о прошлом - является общим недостатком всей античной историографии. Тацит если и выделяется в этом плане, то в лучшую сторону12. Что же до привнесения историком личного, так сказать, пережитого опыта на страницы своих книг, то это - дело во все времена обычное и совершенно естественное. Абсолютно объективен лишь сам исторический процесс, тогда как история на страницах книг не может не быть, в той или иной степени, субъективной и тенденциозной, поскольку пишется людьми. Даже средневековые хроники не лишены исторической тенденции совершенно, даже в них за сухим перечислением событий пытливый взгляд исследователя может разглядеть личную позицию автора. Что уж и говорить о таком писателе как Тацит! Но если он в принципате Тиберия увидел прообраз тирании Нерона и Домициана, не произошло ли это потому, что развитие авторитарных тенденций, ведущее в перспективе к вырождению принципата в тиранию, началось именно в правление этого императора? Тиберий был предшественником Домициана, и Тацит не без основания сопоставлял современные ему события с процессами времени Тиберия. Наконец, политические взгляды Тацита, насколько они нам известны, не позволяют видеть в нём идейного противника империи13. Своё принятие принципата Тацит доказал делом, прослужив императорам и государству большую часть жизни14. Но, признав принципат и власть Цезарей, Тацит не сделался равнодушен к произволу и жестокостям, к доносам и сфабрикованным обвинениям, к клеветникам, порочившим честных людей, и прочим отвратительным явлениям, запятнавшим принципат Юлиев-Клавдиев. Виновников всех этих зол, императоров от Тиберия до Нерона, он выставляет на суд истории в своём последнем произведении, «Анналах», но есть ли у нас основания полагать, что, поступив так, он перевернул картину с ног на голову, превратив достойных правителей в кровавых деспотов? Оснований для такого образа мыслей у нас нет, в том числе и в отношении Тиберия.
      Таким образом, мы вкратце обосновали доверие к Тациту - позицию, на которой основана наша статья. Следует отметить, что подход этот в целом традиционен для отечественной историографии. Э. Д. Гримм, из историков дооктябрьского периода, пожалуй, наиболее подробно исследовавший проблему эволюции принципата в своих «Исследованиях по истории развития римской императорской власти», в общем, принимает точку зрения Тацита, хотя и с некоторыми оговорками. Так, ответственность за террор падает не на одного Тиберия: её должно разделить с ним римское общество15. А. Б. Егоров подчёркивает постепенность ужесточения режима Тиберия и развёртывания политического террора: от «либерализма» первых лет и одиночных процессов к репрессиям против сторонников Германика вскоре после смерти сына императора, Друза, и отъезда Тиберия на остров Капри и, наконец, к массовому террору после казни Сеяна16.
      Вынужденная краткость нашего историографического обзора привела к тому, что западная историография принципата Тиберия представлена, пожалуй, несколько односторонне. Разумеется, не все английские, американские и немецкие работы проникнуты духом критицизма и традиции «реабилитации»17.
      Равным образом, стремление кое в чём исправить Тацита не чуждо и отечественным исследователям18. Тем не менее, нам представляется, что подобный обзор, при всех его недостатках, является отнюдь не лишним введением к изложению событий принципата Тиберия.
      Итак, 17 сентября 14 года христианской эры или в 767 году от основания Рима приёмный сын императора Августа Тиберий Клавдий Нерон, получивший от своего отца имена Цезаря и Августа (Tiberius Caesar Augustus), торжественно принял принципат. Важнейшие прерогативы императорской власти, проконсульский империй и трибунскую власть (imperium majus et tribunicia potestas) он получил ещё при жизни Августа и после его смерти сразу взял бразды правления в свои руки, но, так как по традиции источником полномочий принцепса должен был быть сенат, понадобилось собрать сенаторов. Как и 40 лет назад patres сами вручили власть первому гражданину: Тиберий принял все полномочия своего предшественника, и не на 5 или 10 лет, как всегда поступал Август, а на неопределённый срок (Suet. Tib., 24).
      Вынося вопрос о власти на обсуждение отцов-сенаторов, Тиберий действовал по примеру Августа, ведь и у его предшественника сенат являлся главным источником властных полномочий. Наделив властью нового принцепса, сенаторы позаботились и о почестях умершему императору, причислив его к богам. Это было важно и с точки зрения закрепления положения Тиберия, так как теперь он, подобно Августу, становился divi filius - «сыном божественного». Почести в адрес Ливии, матери Тиберия, которую Август удочерил в своём завещании, были, по большей части, отвергнуты Тиберием как чрезмерные (Tac. Ann., I, 14; Dio., LVII, 12).
      Пока в римском сенате решался принципиальный с точки зрения дальнейшего формирования режима Тиберия вопрос о власти, против него неожиданно выступила армия, выдвинувшая ряд корпоративных требований. В том же 14 году солдаты германских и паннонских легионов подняли мятеж, добиваясь увеличения жалования и сокращения сроков службы. Особенно опасное направление приобрело движение в Германии: размещённые там легионеры не ограничились чисто профессиональными требованиями, но попытались выдвинуть альтернативного кандидата на престол, провозгласив императором своего командующего Германика. Однако приёмный сын Тиберия19 не только с гневом отверг эти предложения, но и лично принял меры для усмирения мятежа (Tac. Ann., I, 16-36; Suet. Tib., 25; Dio., LVII, 4-5). Тиберию всё же пришлось пойти на уступки и удовлетворить требования, касающиеся увеличения жалования и сокращения сроков солдатской службы. Денежные суммы (donativum), отказанные армии по завещанию Августа, были удвоены. Впрочем, продержались эти послабления недолго: Тиберий быстро отменил их одно за другим. Удвоенный донатив был выплачен сполна, зато в дальнейшем император уже не делал легионерам никаких подарков (Tac. Ann., I, 78; Suet. Tib., 48).
      Новый властелин Рима был уже не молод: Тиберию шёл 56-й год. При Августе он долго был правой рукой последнего, что имело двоякие последствия. Тиберий приобрёл большой опыт в государственных делах, прекрасно представлял ситуацию в различных частях Империи, продемонстрировал качества прекрасного полководца, администратора и дипломата. Но, в то же время, долгое пребывание под чужой властью породило в нём известную нерешительность в принятии ответственных политических решений. Следствием этой нерешительности была, в частности, его манера излагать свои мысли уклончиво и двусмысленно, так что иной раз казалось, что он говорит прямо противоположное тому, что думает на самом деле (Tac. Ann., I, 11).
      Воспитываясь в доме Августа, он с детства находился в самой гуще интриг и рано приобрёл привычку таиться от окружающих. Под старость эта привычка развилась в нём в, своего рода, манию подозрительности и скрытности. Но, как все не в меру подозрительные люди, Тиберий если уж доверял, то доверял слепо. Этим во многом объясняется та ярость, с которой он преследовал сообщников Сеяна, действительных и мнимых: ведь Тиберия предал человек, которому он верил, можно сказать, всей душой и трудно даже представить, каким ударом была для него эта измена. Аристократ по рождению и взглядам, Тиберий предпочитал окружать себя людьми хорошего рода, представителями старой «столбовой» знати20.
      Среди достоинств Тиберия, безусловно, не было одного: преемник Августа не был оригинальным политическим мыслителем. Оказавшись в новой для себя роли, он старался, как можно точнее копировать стиль поведения Августа, но, как показали дальнейшие события, далеко не всегда удачно. Свой принципат Август создавал для себя и под себя; его более чем 40-летнее правление создало традицию, на которую Тиберий мог и пытался опереться. Среди первых акций Тиберия важное место занимал комплекс мер, направленных на развитие культа Августа и увековеченье его памяти: выпуск памятных монет, строительство храмов в провинциях, учреждение в Риме специальной жреческой коллегии, августалов, в состав которой вошли сам Тиберий, его официальный наследник Германик, сын Тиберия Друз, брат Германика Клавдий и ещё 21 человек из числа знатных граждан. (Tac. Ann., I, 54. 78). Перенос магистратских выборов из комиций в сенат - важное конституционное преобразование - было оформлено как предначертание Августа (Veil., II, 124). Отношения с сенатом в первые годы принципата Тиберия, на сколько они нам известны, выглядят продолжением и развитием традиций предшественника (Suet. Tib., 30; Dio., LVIII, 7). Вообще, поведение Тиберия в это время должно было продемонстрировать стремление нового принцепса быть вторым Августом (Suet. Tib., 26; Dio., LVII, 8-9, 11-12).
      Однако, несмотря на все усилия Тиберия, римлянам, многие из которых родились и выросли при Августе, трудно было представить на его месте кого-то другого. Известие о смерти Августа повергло граждан в ужас: казалось, ни один человек не сможет заменить его, потому что никто не в силах стать для Рима тем, кем был для него предшественник Тиберия (Vell., II, 123-124).
      В глазах общества право на принципат дали Августу личные заслуги21, но таких исключительных заслуг как у Августа, у Тиберия не было. Таким образом, располагая всеми полномочиями своего предшественника, Тиберий не мог и не смог приобрести его авторитета (auctoritas principis), составлявшего важный элемент политического положения принцепса, хотя и пытался это сделать. Рано или поздно он должен был отказаться от попыток играть второго Августа и перейти от управления авторитетом к иным методам.
      Следующие события стали своего рода путевыми вехами, отмечающими этапы эволюции режима Тиберия: таинственная смерть Германика в Антиохии на Оронте 10 октября 19 г.; смерть Друза, возможно отравленного Сеяном, в 23 г.; отъезд императора из Рима на остров Капри в 26 г.; казнь Сеяна 18 октября 31 г. Характеристика каждого из этих этапов составляет содержание остальной части нашей статьи.
      Первый период (14-19 гг.) характеризуется следующими основными особенностями. Для Тиберия это время закрепления положения в новом качестве главы государства и императорского дома22. В отношениях с сенатом и обществом в целом он стремиться придерживаться образа действий Августа. Дополнительным сдерживающим фактором в этой связи выступает Германик, официальный наследник Тиберия, выдвинутый германскими легионами в качестве альтернативного кандидата на престол (Tac. Ann., I, 31; Suet. Tib., 25; Calig., 5). Процессов об оскорблении величия не много, в основном они заканчиваются снятием обвинения. Механизм политических репрессий пока ещё только отрабатывается. Создаются прецеденты преследования на основании закона об оскорблении величия за преступления против культа Августа (дела всадников Фалания и Рубрия (15 г.)), словесные нападки на Тиберия и других членов правящего дома (дела Грания Марцелла и Апулеи Вариллы (соответственно 15 и 17 гг.)), оккультную практику против первых лиц государства (дело Либона Друза (16 г.)) ( Vell., II, 130; Tac. Ann., I, 73-74; II, 27-32; III, 38; Dio., LVII, 15). Эти и другие подобные действия начинаю рассматриваться как политические преступления (crimen laesae majectatis).
      Второй период открывается смертью Германика и последовавшим затем судом над его заместителем легатом Сирии Кальпурнием Пизоном (Tac. Ann., II, 71-72; III, 13-15; Dio., LVII, 18). Смерть племянника, в котором после событий 14 года Тиберий не мог не видеть потенциального соперника, очень укрепила его положение, особенно в династическом плане. Его наследником стал родной сын Друз, которого император взял в 21 году в коллеги по консулату, а в следующем году сыну принцепса была предоставлена трибунская власть (Tac. Ann., III, 56-57). В начале 20-ых годов в политике Тиберия происходит поворот в сторону усиления репрессивного начала. По инициативе префекта претория Луция Элия Сеяна, в эти же годы выдвигающегося на роль ближайшего помощника принцепса, разбросанные по Италии преторинские когорты концентрируются в столице (ibid., III, 29; Dio., LVII, 19). Стиль процессов об оскорблении величия ужесточается: наиболее характерным в этом плане представляется дело Клутория Приска, написавшего в 21 году стихи на смерть больного Друза, чтобы в случае его смерти получить за них хороший гонорар. Дело окончилось трагически: Приска казнили (Tac. Ann., III, 45-51; Dio., LVIII, 20). Укрепление позиций Тиберия, ужесточение императорского режима и рост влияния Сеяна - характерные черты второго периода (19-23 гг.).
      В 23 г. умирает сын и наследник Тиберия Друз, возможно отравленный Сеяном (Tac. Ann., IV, 3, 7-11; Suet. Tib., 62). Эта смерть стала для принцепса не только тяжким моральным ударом: после кончины Друза на место наследников Тиберия претендуют сыновья Германика. Вокруг них формируется группировка из близких к Германику лиц, во главе которой оказывается его вдова, Агриппина. Отношения между ней и Тиберием враждебные: она подозревает императора в убийстве мужа, он ненавидит невестку и её детей, стоящих на пути его родного внука, сына Друза Тиберия Гемелла. Сеян, решивший воспользоваться сложившийся ситуацией в личных целях склоняет императора к жёстким мерам против Агриппины и её детей. Тиберий, по-видимому, некоторое время колеблется по своему обыкновению, но, всё-таки, решается. В период с 23 по 26 гг. (до отъезда императора на остров Капри) Тиберий и Сеян приступают к осуществлению первого этапа кампании, цель которого - подготовить общественное мнение к грядущей расправе с женой и детьми Германика.
      В 24 году в оскорблении величия были обвинены друг Германика и участник его походов Гай Силий и его жена Созия Галла. Гай Силий покончил с собой, его жена была сослана (Tac. Ann., IV, 17-20). Показателем ужесточения режима Тиберия в этот период может служить дело историка Кремуция Корда, обвинённого клиентами Сеяна в том, что в своём труде он без похвалы отозвался о Юлии Цезаре, зато хвалил Брута, а Кассия даже назвал «последним римлянином» (25 г.). Он также покончил жизнь самоубийством, а его исторический труд был сожжён (Senec. Ad Marc., 22, 2-3. 4-7; Tac. Ann., IV, 34-35; Suet. Tib., 61; Dio., LVII, 24). Наконец, в 26 г. Тиберий навсегда покинул Рим и обосновался на острове Капри, где в уединении готовил расправу со своими будущими жертвами (Tac. Ann., IV, 57). Длительное пребывание императора вне Рима в корне меняло его отношения с сенатом: из главы сената он превратился в господина, посылающего сенаторам свои письменные распоряжения23. Таким образом, традиция Августа, когда принцепс правит вместе с сенатом и как его глава, была нарушена.
      Преследования отдельных, наиболее выдающихся представителей партии Агриппины вынудили большинство её сторонников отвернуться от семьи Германика, и в самом конце 20-х гг. Тиберий смог, наконец, расправиться с ней. Сделать это было тем легче, что в 29 г. умирает Ливия, вдовствующая императрица и мать Тиберия. Августа не любила невестку, но, по-видимому, сдерживала открытый конфликт, страшась распада правящего дома. В том же 29 г. Агриппина и её старший сын, Нерон, по приказу Тиберия были отправлены в ссылку на острова. В 30 г. Нерон был вынужден совершить самоубийство; в 33 умерла Агриппина. В 30 г. Друз, средний сын Германика, был заточён в подземелье Палатинского дворца, где в 33 г. умер от голода. В живых принцепс оставил только младшего сына Германика, Гая Калигулу (Tac. Ann., V, 3-5; VI, 3. 25; Suet. Tib., 53-54; Dio., LVII, 22).
      Таким образом, в это время (23-30 гг.) происходит важное изменение в развитии практики обвинений в оскорблении величия: инициативу в преследованиях по закону об оскорблении величия берёт на себя императорская власть. Процесс роста потока политических доносов приобретает обвальный характер: принцепс нуждался в обвинителях для организации травли семьи и сторонников Германика, и, следовательно, был вынужден поощрять практику политических обвинений. Из источников нам известны немногие, но достаточно красноречивые факты: дела Гая Коминия, Вотиена Монтана, Элия Сатурнина, Клавдии Пульхры, Тития Сабина, Фуфия Гемина и Мутилии Приски, Муции и её родных, Азиния Галла и других, но реальное число процессов было, конечно же, гораздо больше. Наши источники фиксируют лишь наиболее громкие дела, в которых ярко проявилось личное участие Тиберия и Сеяна24. Не все процессы были связаны с борьбой в правящих кругах: многие, как это обычно бывает, воспользовались нездоровой обстановкой, чтобы свести личные счёты, ускорить свою служебную карьеру или поживиться за счёт имущества обвиняемых. Тем не менее, Тиберий несёт ответственность также и за них, ведь именно он создал для доносчиков (delatores) благоприятные политические условия.
      Дальнейшее развитие этих тенденций делало неизбежным кровавый финал правления Тиберия. Казнь Сеяна 18 октября 31 года, обвинённого в подготовке государственного переворота, сыграла в процессе нарастания волны террора роль катализатора.
      Останавливаться подробно на проблеме заговора Сеяна мы не будем. В источниках о нём сохранилось очень мало сведений, и историкам не остаётся ничего другого, как пытаться заполнить эту лакуну с помощью разного рода догадок и предположений25. Тем не менее, представляется бесспорным, что в основе конфликта императора с его «министром безопасности» лежали притязания Сеяна на роль преемника Тиберия26. Когда с Агриппиной и её детьми было покончено, Сеян начал всерьёз рассчитывать на это и, по-видимому, попытался оказать на Тиберия давление, чтобы получить от него соответствующие гарантии: империй и трибунскую власть. Империй Сеян получил; в 31 году император и его фаворит стали консулами, но Тиберий твёрдо решил сохранить власть за своей династией. Не решаясь действовать открыто, Тиберий организует конрзаговор, результатом которого стало уничтожение Сеяна и всей его семьи (Tac. Ann., VI, 2-4; Suet. Tib., 65; Dio., LVIII, 9-11). Вслед за тем, император, которому всюду мерещились сообщники казнённого префекта, обрушивается на друзей, родственников и клиентов покойного, которых у него, естественно, было не мало. Многие римляне искали покровительства и дружбы человека, вознесённого принцепсом выше всех прочих граждан и почти вровень с собой. Лишь немногие из них, разумеется, были посвящены в далеко идущие планы префекта, а, между тем, приговоры выносились самые жестокие: казнь, конфискация, ссылка.
      Большинство даже не решалось защищать себя, и только некоторым удалось оправдаться. Среди них был и всадник Марк Терренций, в уста которого Тацит вкладывает речь, показывающую, кого на самом деле казнили под именем заговорщиков и приспешников Сеяна (Tac. Ann., VI, 8).
      Вот собственно и всё, что нам известно о процессах об оскорблении величия при Тиберии. Мы сосредоточили своё внимание именно на них, так как политическое развитие принципата в эти годы, усиление в нём авторитарного начала проявлялось почти исключительно в изменениях стиля отношений власти и общества. От характерных для эпохи Августа согласия и либерализма за 20 с небольшим лет совершился переход к совсем другой политике и иным методам управления. Авторитарная сущность принципата, которую Августу удалось искусно замаскировать, выступает рельефно при его преемниках.
      В то время как в столице разворачивались описанные выше драматические события, жизнь провинций текла свои чередом. Положение дел в них на протяжении принципата Тиберия оставалось, в целом, стабильным. Лишь изредка спокойствие Империи нарушалось вспышками недовольства провинциалов, вроде галльского восстания 21 г., или угрозой извне. В частности, в 34-36 годах в отношениях Рима и Парфии разразился новый кризис. Как всегда конфликт возник из-за Армении: обе сверхдержавы стремились упрочить своё влияние в этом стратегически важном регионе древнего мира. Тиберию удалось утвердить в Армении римское влияние, посадив на армянский престол одного из зависимых от Рима восточных династов, но попытка вести игру вокруг парфянского трона окончилась ничем. Парфия по-прежнему оставалась грозной силой, противостоящей Риму на востоке.
      На западе в самом начале правления Тиберия (14-16 гг.) была предпринята попытка возобновления наступления в Германии. Её инициатором был Германик, находившийся тогда на Рейне. Ему удалось достичь некоторых успехов, и, преувеличивая их значение, он писал в Рим, что для полного подчинения германских плёмен ему достаточно одной летней кампании. Тиберий, однако, судил иначе. Он вызвал племянника в столицу, наградил триумфом и поспешно отправил его на восток, откуда тот уже не возвратился. И хотя в действиях императора нередко усматривают некий зловещий умысел против Германика, возможно всё дело в различном понимании принцепсом и его официальным наследником целей римской внешней политики и различной оценке ими возможностей римского государства27.
      Правление Тиберия закончилось 16 марта 37 года (Tac. Ann., VI, 50). Его преемником стал Гай Цезарь. Редко какого принцепса так восторженно приветствовали, и лишь на немногих возлагали столько надежд, как на него (Suet. Calig., 13-14). Но все надежды римлян были безжалостно разбиты. Тиберий оказался, таким образом, родоначальником целой династии императоров-деспотов, правивших Римом в течение большей части века новой эры.
      * Работа выполнена в рамках ведомственной научной программы «Развитие научного потенциала высшей школы», подпрограмма 3, раздел 3.3, исследовательский проект «Властные структуры и потестарные идеологии в античном обществе»
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. Краткий обзор этой дискуссии см. ниже.
      2. Не случайно принципаты преемников Августа (Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона) иногда выделяют в особый период истории римской империи, так называемую «эпоху террористического режима». См. : Ковалёв С.И. История Рима. 2-е изд. Л., 1986. С. 504 сл.
      3. Далее все даты новой эры.
      4. Впрочем, по мнению А. И. Немировского, сопоставление точек зрения Патеркула и Тацита не даёт оснований говорить о противоположности их позиций. См.: Немировский А. И. и Дашкова М. Ф. «Римская история» Веллея Патеркула. Воронеж, 1985. С. 29 слл.; Немировский А. И. Три малых римских историка // Малые римские историки. СПб, 1996. С. 248 слл.
      5. См.: Vell., II, 124. 127-128.
      6. Sivers G. Tacitus und Tiberius. Hamburg, 1851; Thierry A. Tableau de l’empire romain. Paris, 1862; Merivale Ch. Hystory of the Romans under the Empire. Vol., VIII, London, 1865; Драгоманов М. П. 1) Император Тиберий. Киев, 1864; 2) Вопрос о всемирно-историческом значении Римской империи и Тацит. Киев, 1869; Мерчинг Г. Император Тиберий. Варшава, 1881.
      7. Marsh F. B. The reign of Tiberius. Oxford, 1931. P. 1 ff.; Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. Baton Rouge, 1942. P. 1 ff., 162 f.; Rogers R. S. Tacitean pattern in narrating treason treals // TAPhA, Vol. LXXXIII, 1952. P. 279 ff.
      8. Charlesworth M. P. Tiberius // CAH, Vol. X., 1934. P. 643 If.; Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. P 182 If., 214 ff.
      9. Marsh F. B. The reign ofTiberius. P. 45, 115; Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. P. 148.
      10. Charlesworth M. P Tiberius. P 628 ff.; Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. P. 200 ff.; Kornemann E. Tiberius. S. 109 f., 146, 223 ff., 246; Levick B. Tiberius the politician. London, Sydney, Dover, New Hampshire, 1976. P. 222 ff.
      11. Marsh F. B. The reign of Tiberius. P. 200, 219, 223, 227; Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. P. 162 f., 179 ff.; Rogers R. S. Treason in the early empire // JRS, Vol. XLIX, 1959. P. 90 ff.
      12. Гревс И. М. Тацит. М.-Л., 1946. С. 176 слл., 184.
      13. Буассье Г Оппозиция при Цезарях // Гастон Буассье. Собрание сочинений/ Перевод с фр. В. Я. Яковлева. Т. II, СПб, 1993. С. 240 слл.
      14. О служебной карьере Тацита см.: Кнабе Г С. Корнелий Тацит. М., 1981. С. 64 слл.
      15. Гримм. Э. Д. Исследования по истории развития римской императорской власти. Т. I, СПб., 1900-1901. С. 286, 319.
      16. Егоров А. Б. Становление и развитие системы принципата. Автореф. докт. дисс. СПб., 1992. С. 24 сл.
      17. Koestermann E. Die Majestasprozesse unter Tiberius // Historia, Bd. VII, 1955. S. 72 ff.; Syme R. Tacitus. Vol. I, Oxford, 1958. P. 287 ff.; GuffP. S. Tacitus Annales I, 72 // CR. Vol. XIV, 1964. P. 136 ff.; Baldson J. P V. D. The principates of Tiberius and Gaius // ANRW. Bd. II, T. 2, 1975. P. 86 ff.
      18. Кнабе Г. С. Корнелий Тацит. С. 163 сл.
      19. Германик был сыном младшего брата Тиберия Друза и, следовательно, приходился императору племянником. Но в 4 году н. э. Тиберий, по настоянию Августа, должен был усыновить юношу (Tac. Ann., I, 3).
      20. Егоров А. Б. Рим на грани эпох. Л., 1985. С. 137.
      21. Не случайно сам Август проявил столько заботы о том, чтобы увековечить все деяния, совершённые им во славу римского народа. Его исключительные заслуги были основой auctoritas Augusti, на которой, по крайней мере в теории, держалась его власть (RgdA, 34).
      22. Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 136.
      23. Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. P. 223.
      24. Koestermann E. Die Majestasprozesse unter Tiberius. S. 72 ff.
      25. См., например, выполненную Э. Кёстерманном реконструкцию событий, описанных в утраченной части 5-ой книги «Анналов»: Koestermann E. Der Sturz Sejanus // Hermes, Bd. LXXXII, 1955. S. 359 ff.
      26. Smith Ch. E. Tiberius and the Romane Empire. P. 152. Другую точку зрения см.: Boddington A. Sejanus. Whose conspiransy? // AJPh, Vol. LXXXIV 1963. P 1 ff.
      27. Marsh F. B. The Reign of Tiberius. P. 95; Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. P. 79; Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 137 слл., 155.