Чжан Гэда

Примаков В.М. Записки волонтера. Гражданская война в Китае.

20 сообщений в этой теме

В 1967 г. с комментариями и дополнениями были переизданы вышедшие в 1927 г. беллетризованные заметки комкора В.М. Примакова (1897-1937) о его миссии в Китае.

Заметки были изданы издательством "Прибой" от имени английского коммуниста-волонтера, воевавшего в войсках "розового маршала" Фэн Юйсяна (馮玉祥, 1882-1948).

Записки были нарочито беллетризованы, в некоторых местах легенда и правильно расставленные идеологические акценты заменяют реальность. Но таковы законы жанра - Примаков был красным командиром и не мог написать иного не по причине своей "моральной испорченности" (либерастические писаки сейчас привыкли приписывать ему совершенно голословно патологические жестокость и лживость), а по причине убеждения в том, что даже беллетристика должна вносить свой вклад в победу мировой революции (сам Примаков примыкал к троцкистам).

В любом случае, его записки очень интересны и читаются как захватывающий военно-приключенческий роман с шпионской линией, с легким налетом сексуальности, что было не очень характерно для советской литературы.

Вообще, Виталий Маркович был не только талантливым полководцем (успешное руководством дивизией Червоных казаков, спецкомандировки в Китай в 1925-1926 гг., в Афганистан в 1927 г.), но и подающим надежды литератором - писал стихи и прозу. После трагической гибели В. Маяковского знаменитая в окололитературных кругах Л. Брик стала супругой Виталия Марковича и сопровождала его во время его службы в качестве военного атташе в Японии и Германии.

В 1936 г. В.М. Примаков был арестован и в 1937 г. расстрелян по "делу о фашистском заговоре в Красной Армии", вместе с М.Я. Тухачевским и другими советскими военачальниками.

В приложении - портреты Фэн Юйсяна и В.М. Примакова.

post-19-0-86356200-1394023072.jpg

post-19-0-22433900-1394023086.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Введение к изданию 1967 г. от имени составителя:

В 1930 г. в Ленинграде была издана книга Генри Аллена «Записки волонтера (гражданская война в Ки­тае)». В ней рассказывалось о работе советских воен­ных специалистов в армии Фэн Юй-сяна в 1925— 1926 гг. Для многих читателей и тогда не было тайной, что Г. Аллен — литературный псевдоним талантливого советского военачальника В.М. Примакова, руководителя калганской группы военных советников. Избранная же им форма повествования о своей работе в Китае определялась обстановкой тех лет. В 1964 г. в военных архивах удалось обнаружить материалы, документально подтверждающие фактиче­скую сторону «Записок», и, когда друзья В.М. При­макова предложили мне подготовить новое издание его «Записок», я охотно согласилась. Архивные материалы подтверждают достоверность воспоминаний советского участника гражданской войны в Китае. Дополненные подлинными документами, «Записки» В.М. Примакова приобретают еще большую историческую ценность. Они по праву займут свое ме­сто в советской мемуарной литературе о китайской ре­волюции.

Настоящее издание несколько отличается от пер­вого. В «Предисловии» излагается история советской помощи китайской Национальной армии в тот период, когда там работал В.М. Примаков, т.е. с апреля 1925 г. по февраль 1926 г. Далее читателю предлагается текст «Записок» Г. Аллена почти без изменений (сделаны лишь небольшие редакционные сокращения и исправ­ления и проведена унификация транскрипции имен и названий) с комментариями и примечаниями. Заклю­чительная часть издания представляет собой публика­цию архивных документов — двух докладов В.М. Примакова. Первый из них — записка о кавалерии. Пред­назначенный для Фэн Юй-сяна, этот доклад положил начало учебной деятельности советников в армии и убедил китайского генерала в необходимости форми­рования конных частей, совершивших затем успешные рейды в войне с реакционным милитаристом Чжан Цзо-линем (мы сохранили в «Записках» не вполне точную транскрипцию его имени). Второй доклад — о работе калганской группы советников с весны 1925 г. по фев­раль 1926 г. — сделан В.М. Примаковым 15 февраля 1926 т. на заседании комиссии А.С. Бубнова в Пекине и приводится с целью помочь читателю разобраться в фак­тической обстановке, узнать подлинные имена участников описываемых автором событий. Стенограмма подтверж­дает, а в некоторых случаях уточняет «Записки волонте­ра». Архивная публикация также снабжена необходимы­ми комментариями.

Настоящее издание подготовлено к печати благодаря энергии И.Я. Златкина и Б.Г. Сапожникова. Большую помощь оказали также тт. Н.П. Савченко, В.П. Куд­рявцев и П.И. Куляпин, которым мы приносим свою благодарность.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Исторический обзор событий в Китае во время пребывания там В.М. Примакова из издания 1967 г.:

В начале XX столетия Китай был отсталой полу­феодальной-полуколониальной страной. Великая Ок­тябрьская социалистическая революция в России ока­зала огромное идеологическое воздействие на китайское общество, открыла для китайского народа «мир, осе­ненный красными знаменами» (Ли Да-чжао), способ­ствовала ускорению процессов политической борьбы. В июле 1921 г. была образована Коммунистическая партия Китая.

В годы антиимпериалистического подъема в Китае (1924—1927) центром революционного движения была провинция Гуандун и ее главный город Гуанчжоу (Кан­тон). Империалистические державы пытались потопить в крови революционное движение китайского народа. Революционный Китай обратился с просьбой о помощи к Советскому Союзу. В нашей стране тогда только от­гремели последние залпы гражданской войны, только что были изгнаны последние интервенты, народное хозяйство еще было разрушено. Но Советская страна не могла отказать народу Китая в поддержке и по­мощи.

Советский Союз был единственной державой, став­шей на защиту китайской революции. По просьбе вели­кого китайского революционера-демократа Сунь Ят-сена в Китай была направлена группа советских политиче­ских и военных советников. От имени советских рабо­чих и служащих ВЦСПС оказывал материальную по­мощь китайским рабочим и их семьям — жертвам импе­риалистического разбоя. В СССР возникло движение «Руки прочь от Китая», поддержанное рабочими всех крупнейших стран мира.

С большой ответственностью Советское правитель­ство подошло к отбору людей, горевших желанием ока­зать помощь китайской революции. Оно исходило из того, что «недостаточно быть хорошим военным специа­листом, чтобы инструктировать и приводить в порядок китайскую армию. Для этого нужно иметь хорошее по­литическое чутье, колоссальный такт и выдержку». В Китай были направлены лучшие командиры Красной Армии, прославившиеся на фронтах гражданской войны, люди с большим опытом политической работы, выпуск­ники советских военных академий. В их числе был и В.М. Примаков.

В.М. Примаков родился 18 (31) декабря 1897 г. в с. Шуманы Черниговской области в семье сельского учителя. С 15 лет он принимал участие в революцион­ном движении, в январе 1914 г. вступил в РСДРП. В 1915 г. он был арестован и приговорен к вечной ссыл­ке в Сибирь, бежал оттуда и вскоре снова участвовал в революционной борьбе, штурмовал Зимний дворец в октябре 1917 г., сражался на Пулковских вы­сотах.

В декабре 1917 г. Президиум ВЦИК направил В.М. Примакова на Украину, где он сформировал 1-й конный полк Червонного казачества, который впослед­ствии был развернут под его командованием в дивизию и корпус. Конное соединение Червонного казачества участвовало в боях с Петлюрой, Деникиным, с Вранге­лем под Перекопом, в. войне с белополяками, в походе против соединенных армий Петлюры, Булак-Булаховича, Махно. За храбрость, мужество, военный талант Советское правительство наградило В.М. Примакова тремя орденами Красного Знамени. В мае 1924 г. В.М. Примаков был назначен начальником и комис­саром Высшей кавалерийской школы в Ленинграде. В начале 1925 г. он приехал в Китай, в 1-ю Националь­ную армию.

Первая Национальная армия была одной из трех Национальных армий, образованных на севере Китая после очередной милитаристской войны. В этих армиях, созданных из бывших частей милитариста У Пэй-фу, не было подлинных революционных традиций, среди генералитета (Фэн Юй-сян, Ху Цзин-и, Сунь Юэ и др.) не было людей с революционной биографией. Однако под влиянием общего подъема освободительного дви­жения в стране и первых успехов антиимпериалистиче­ской борьбы на юге Китая (образование единого ан­тиимпериалистического фронта, создание школы для подготовки кадров революционной армии и т.д.) коман­дование Северных армий провозгласило антиимпериа­листическую программу.

Образование на севере Китая Национальных ар­мий, выступивших с антиимпериалистическими декла­рациями, открывало возможности объединения револю­ционных сил страны. На север Китая для переговоров был направлен профессор Ли Да-чжао, выдающийся китайский коммунист, один из основателей коммунисти­ческой партии. Для переговоров с лидерами Северных ар­мий вместе с ним выезжали также видные гоминьдановцы.

Вопрос о роли Северных армий в политической жизни страны неоднократно обсуждался в ЦК КПК. В решении пленума ЦК КПК, принятом в сентябре 1925 г., с полной ясностью подчеркивалось, что «появ­ление в Китае в течение последнего года Националь­ных армий и устанавливающаяся связь между ними и освободительным движением в стране, с одной сторо­ны, и антиимпериалистические настроения в них — с другой, свидетельствуют о новой роли некоторых военных сил, к которой толкает их революционное движе­ние в стране».

Поэтому назревающую борьбу между Националь­ными армиями, возглавляющимися Фэн Юй-сяном, и фэнтяньцами во главе с Чжан Цзо-линем необходимо рассматривать в непосредственной связи с ближайшим этапом революционной борьбы народных масс Китая за установление революционно-демократической вла­сти. Пленум правильно определил и дальнейшую судь­бу Национальных армий, подчеркнув связь между об­щей революционной обстановкой в стране и антиимпе­риалистическим антимилитаристским движением в Се­верном Китае: будет развиваться революционное дви­жение — Национальные армии будут тяготеть к нему, пойдут за ним; в том случае, если восторжествует на время реакция, — роль Национальных армий может из­мениться.

В начале 1925 г. командование Северных нацио­нальных армий по рекомендации Ли Да-чжао и других обратилось к Советскому правительству с просьбой оказать помощь специалистами и оружием. Руководи­тели Национальных армий, которые под влиянием ком­мунистов все более определенно становились на путь антиимпериалистической борьбы, включили в состав своих делегаций, направленных для переговоров к Л.М. Карахану, и представителей Коммунистической партии Китая. Первым из руководителей Национальных армий за помощью к СССР обратился командующий 2-й армией Ху Цзин-и.

В конце декабря 1924 г. этот генерал пригласил Л.М. Карахана приехать в Кайфын, его резиденцию. Затем Ху Цзин-и направил официальную делегацию к послу для переговоров. Отчет об этом сохранился в рапорте военного атташе СССР в Китае т. Геккера Л.М. Карахану. Геккер писал: «29 января с. г. ко мне пришли делегат командующего 2-й национальной ар­мией генерала Ху Цзин-и, генерал Лю, представитель того же генерала в Пекине генерал Юй и профессор Пекинского университета коммунист Ли. Делегат гене­рала заявил, что целью его посещения являются переговоры о помощи революционным войскам, что они на­деются, что Советская Россия не откажет помочь в борьбе против империализма. Они имеют своей задачей просить нас дать инструкторов для работы в частях. Через некоторое время, не дожидаясь ответа от Совет­ского правительства, Ху Цзин-и обратился к послу с просьбой направить ему пока единовременно военных советников, поскольку ожидалось наступление на его войска соседних генералов».

В начале 1925 г. милитаристы Севера действитель­но начали наступление на войска Ху Цзин-и. Армии Чжан Цзо-линя сосредоточились в районе Сучжоу на Тяньцзинь-Пукоуской железной дороге. С западной, го­ристой части Хэнани на Чэнчжоу перешел в наступле­ние Чай Юй-кун, преданнейший союзник Чжан Цзо-ли­ня. К Сучжоу были в пожарном порядке переброшены из Шанхая довольно значительные военные подкреп­ления, в том числе русский белогвардейский отряд с двумя бронепоездами.

Ху Цзин-и в это время не препятствовал развитию рабочего и крестьянского движения в контролировав­шихся им провинциях. Так, 10 февраля 1925 г. в Чэн­чжоу рабочие-железнодорожники впервые после варвар­ской, кровавой расправы У Пэй-фу с железнодорож­никами, совершенной в феврале 1923 г., решились открыто созвать Второй съезд китайских железнодо­рожников.

Когда в Пекине стало известно, что в Чэнчжоу состоится съезд железнодорожников, на имя Ху Цзин-и поступил приказ разогнать съезд, а его участников аре­стовать. Ху Цзин-и отказался выполнить приказ. Более того, он пригласил к себе руководителей съезда, пока­зал им телеграмму и заявил, что съезд может спокойно продолжать работу. Коммунисты и гоминьдановцы по­лучили также его согласие на формирование профсоюз­ных организаций в городе и крестьянских союзов в де­ревне.

В декларации, опубликованной съездом, говори­лось, что важнейшей задачей железнодорожников яв­ляется создание единого классового профсоюза, который поведет борьбу за освобождение рабочего класса.

В этих условиях было решено удовлетворить прось­бу Ху Цзин-и о направлении в его армию советников. 27 февраля из Пекина в Чэнчжоу выехали советские военные специалисты, чтобы «помочь в руководстве и использовании имеющихся в его (Ху) распоряжении средств». Советники помогли штабу Ху Цзин-и разра­ботать стратегический план, в соответствии с которым все основные силы Ху Цзин-и сосредоточились в районе Чэнчжоу, а на востоке против войск Чжан Цзо-линя и на юге против хубзйекого дуцзюна Сяо Яо-няня оставлялись незначительные заслоны. Целью этого пла­на было нанести основной удар в западном направле­нии и захватить Лоян. Падение Лояна открыло бы путь на Шаньси, создало бы возможность соединения частей 1-й и 2-й армии.

В итоге двухнедельных упорных боев Лоян был взят, о чем Ху Цзин-и лично направил телеграмму Сунь Ят-сену.

Победа под Лояном была первой на севере Китая, одержанной китайскими войсками при содействии совет­ских военных специалистов. Ху Цзин-и и другие генера­лы, принимавшие участие в наступлении, восторженно оценивали деятельность советских военных специали­стов.

На совещании 12 марта по инициативе китайского командования обсуждался план дальнейшего военного сотрудничества, который включал помощь в постройке бронепоездов и улучшении местного арсенала и другие вопросы.

К сожалению, через месяц в американском военном госпитале внезапно умер Ху Цзин-и. Смерть этого гене­рала была большой утратой для революционно-демокра­тического движения в Северном Китае.

Его преемник Юэ Вэй-цзюнь 27 апреля направил Советскому правительству письмо, в котором просил про­должать по отношению к его армии прежнюю политику. Он просил направить советников, а также оказать и другую военную поддержку.

Вслед за Ху Цзин-и за помощью к СССР обратился и Фэн Юй-сян. В письме Фэн Юй-сяна также содержа­лась просьба принять в Москве делегацию 1-й армии и оказать посредничество в урегулировании вопроса об автомобильной трассе между Калганом и Ургой.

Советское правительство внимательно рассмотрело и обсудило письма лидеров Национальных армий. Было ясно, что социальная база этих Национальных армий подобна базе других группировок Севера, что эти армии хотя и вступают на путь борьбы за национальное осво­бождение, но делают это нерешительно, что среди командующих армиями нет людей с революционным прошлым, а сами армии не обладают революционными традициями.

При решении вопроса об удовлетворении просьб Фэн Юй-сяна и других генералов Советское правитель­ство учитывало и мнение китайских товарищей. Выше уже отмечалось влияние Ли Да-чжао на внешнеполити­ческую линию командования Национальных армий. Само участие этого влиятельного коммуниста и гоминьдановца в делегации 1-й армии свидетельствовало о том, что революционный лагерь кровно заинтересован в помощи Советского государства Национальным ар­миям Китая.

Следует учесть, что эти армии сковывали силы Чжан Цзо-линя и тем самым оказывали содействие раз­витию революции на юге Китая.

Согласие Советского правительства поддержать Национальные армии могло оказать благотворное влия­ние на общеполитическую обстановку на Севере, спо­собствовать объединению антиимпериалистических сил Китая. Исходя из этого, Советское правительство 21 марта 1925 г. приняло решение оказать Националь­ным армиям помощь оружием и боеприпасами, напра­вить советников и инструкторов. При этом отмечалось, что важнейшей задачей является не только техническая помощь отдельным генералам, но по примеру Кантона создание действительной поддержки революционному движению.

В Северную армию тотчас были направлены две группы наших советников — калганская, основная, ра­ботавшая в армии Фэн Юй-сяна, и кайфынская, коор­динировавшая свою деятельность с калганской группой. Впоследствии, в сентябре 1926 г., на севере Китая была создана единая группа советников. В конце апреля 1925 г. в созданную уже калганскую группу, руководи­телем которой был В.К. Путна, приехал В.М. При­маков.

В.М. Примаков и его товарищи попали в сложные условия. Командиры Национальных армий имели в то время самое смутное представление об СССР. К тому же они опасались последствий прямых контактов совет­ских людей с народом, с солдатами. Эти настроения от­мечал в своих отчетах, докладах и сообщениях В.М. Примаков.

Очень скоро китайское командование армии смогло убедиться, что Советский Союз направил в Китай дей­ствительно способных, хорошо знающих свое дело лю­дей. Перелом в отношении к советникам произошел после того, как они по просьбе Фэн Юй-сяна предста­вили ему доклады о значении в современной войне броне­поездов и конницы. В итоге, советникам было поручено немедленно приступить к практической подготовке офи­церов. До этого Национальные армии были менее бое­способными, чем вооруженные и обученные войска Чжан Цзо-линя.

Под руководством советских специалистов в армии Фэн Юй-сяна были созданы артиллерийская, пулеметная, пехотная и кавалерийская школы. Советники со­ставили учебные программы школ, выписали из СССР или собственноручно подготовили весь необходимый для обучения материал — наглядные пособия, воору­жение и т.п. Советские специалисты руководили и са­мим учебным процессом. Они подошли к своей работе с большим чувством ответственности.

Первый выпуск школ был подготовлен к концу сен­тября. Армия Фэн Юй-сяна получила 250 кавалери­стов, 115 артиллеристов. 70 человек окончили инженер­ную школу, 38 генералов и офицеров – высшую пехот­ную школу и т. д.

Фэн Юй-сян и командование армии высоко оце­нили работу советников по подготовке и переподготовке офицерского состава.

В беседе с А.С. Бубновым в феврале 1926 г. Фэн Юй-сян сказал: «Инструкторы работали чрезвычайно энергично, отдавая все свои силы как в пехоте, так и в кавалерии и артиллерийских частях... Я предложил окончившим курсы высшего командного состава дать в письменной форме отзыв о результатах своего пре­бывания в школе и о работе инструкторов. Если исклю­чить шаблонные отзывы, то другие указывают на то, что слушатели не ожидали такого отношения к делу со стороны преподавателей... По их словам, не только ни­кто из иностранцев, но даже китаец не стал бы так внимательно и аккуратно следить за работой своих слушателей».

Важнейшим направлением деятельности советских специалистов была помощь армии в создании мастер­ских по производству оружия, боеприпасов и т.п. В прежнее время эти армии, как и все другие китайские войска, получали заграничное оружие. Империалисти­ческие державы намеренно поставляли разнокалибер­ное, к тому же устаревшее вооружение. К 1 сентября 1925 г. только в 1-й армии были винтовки семи систем, пулеметы шести, орудия четырех систем и т.д. Армия была вооружена преимущественно германскими винтов­ками образца 1898, 1901 и 1902 гг., находившимися к тому же в плохом состоянии. Такая разнокалиберность создавала постоянные трудности в снабжении войск боеприпасами, нередко были случаи, когда доставлен­ные патроны и снаряды не подходили ни к одной си­стеме оружия. Половина имевшихся в армии орудий была образца 70-х годов XIX в. и стрелять могла толь­ко прямой наводкой. В армии почти не было ремонтных оружейных мастерских и очень мало специалистов, которые могли бы в них работать. В армии Фэн Юй-сяна вообще не знали, что такое бронепоезд. Советские спе­циалисты помогли переоборудовать ряд мастерских и наладить в них производство боеприпасов, подготовить необходимое число техников. По их чертежам, под их руководством были построены китайскими рабочими первые бронепоезда.

Советский Союз согласился поставить Националь­ной армии необходимое оружие, боеприпасы, медика­менты, освободив ее тем самым от империалистической зависимости.

С марта 1925 г. по июль 1926 г. Национальные ар­мии получили: винтовок — 38 828, патронов японских — 17 029, германских — около 12 млн., патронов для трех­линейных винтовок — 46,2 млн., 48 орудий, 12 горных пушек, более 10 тыс. ручных гранат, 230 пулеметов с патронами к ним, 18 бомбометов, медикаменты и т.п.

До конца октября 1926 г. Национальные армии в соответствии с договоренностью получили от СССР до­полнительно 3,5 тыс. винтовок, 11,5 млн. патронов, 3 са­молета, 4 тыс. шашек, 10 огнеметов и т.д..

Важное значение имела политическая подготовка армии к объединению с войсками революционного Юга. Солдаты и младшие офицеры Северных армий, проис­ходившие из крестьян, были неграмотны. Смысл и зна­чение революционных процессов в стране с трудом до­ходили до их сознания, тем более что в армии была запрещена всякая политическая агитация и пропаганда. Фэн Юй-сян хотя и клялся в дружбе к Сунь Ят-сену, уважении к гоминьдану, но не торопился сотрудничать с революционным Югом.

Китайские коммунисты и левые гоминьдановцы добивались разрешения вести среди солдат и офицеров политическую работу. Большие надежды они возлагалина советских специалистов, которые к тому времени за­воевали уважение Фэн Юй-сяна и его генералов.

Ли Да-чжао, как член гоминьдана, обратился к руководителю группы советников с предложением со­вместно убедить командование в необходимости ведения политической работы в войсках. В результате был со­ставлен согласованный план политической учебы войск. Базой политической работы по предложению Ли Да-чжао должны были стать клубы, вокруг которых груп­пировались бы все политические и культурно-просвети­тельские организации. В клубах было решено открыть политико-экономический кружок и кружок по изуче­нию суньятсенизма. Предполагалось создать 10 клубов.

Фэн Юй-сян после некоторых колебаний утвердил предложенный проект, но на первое время предложил ограничиться двумя клубами. Руководство политрабо­той было возложено на Ли Да-чжао и Сюй Цяня. Лек­ционной работой в клубе занимались 12 гоминьдановских работников и советский советник Флинт. Тезисы его первого цикла лекций на тему «Империализм, Ки­тай и СССР» были просмотрены Фэн Юй-сяном. В вой­сках агитаторы проводили беседы о шанхайских рас­стрелах (это было вскоре после событий 30 мая 1925 г.), о причинах событий в Шанхае, о забастовочной борьбе рабочих. Лекторы рассказывали солдатам и офицерам о том, какую роль могут играть Национальные армии в политической жизни страны.

Китайские коммунисты, особенно Ли Да-чжао, стремились ввести советских советников в курс обще­китайской обстановки. Ли Да-чжао знакомил В.М. При­макова и других советников с политикой держав в Ки­тае, рассказывал им о борьбе антиимпериалистических сил в стране. Деятельность советников благотворно ска­залась на положении в Северном Китае, в частности она способствовала действительному сотрудничеству Фэн Юй-сяна с национальным правительством во время Северно­го похода. Нельзя не отметить также, что из рядов се­верных войск, обучением которых занимались советские люди, вышли многие будущие офицеры Народно-освободительной армии.

Советские военные советники прилагали все уси­лия, чтобы помочь китайской армии стать сильной и способной противостоять врагу. Но боевые действия начались через полгода после их приезда в Китай — срок явно недостаточный для реорганизации армии и подготовки к войне. К тому же обстановка в армии мало способствовала плодотворной просветительской деятельности. Часть генералитета и офицерского состава не имела ничего общего с революционным движением в Китае, использовала лозунги национального освобож­дения как путь к власти и, естественно, возводила вся­ческие помехи на пути организации революционной ар­мии. Отрицательное влияние на боеспособность войск оказывали колебания самого Фэн Юй-сяна, который ограничил программу своей деятельности изгнанием им­периалистов, не пошел в то время на блок с гоминьда­ном, считая рабочее и крестьянское движение помехой на пути к объединению страны.

В ноябре 1925 г. Национальные армии, координи­руя свои действия с восставшим против Чжан Цзо-линя Го Сун-лином, начали наступление на позиции фэнтяньцев. Эта операция ставила своей целью разгром фэнтяньской клики, создание в Пекине национального правительства, дружественного революционному Югу.

К ноябрю 1925 г. Национальная армия сражалась фактически на трех фронтах — против войск Чжан Цзо-линя, армии У Пэй-фу, а также шаньдунских милита­ристов. Советники, реально оценившие обстановку, по­казали, что, несмотря на восстание Го Сун-лина, поло­жение Чжан Цзо-линя было более благоприятным, чем положение Национальной армии. Войска Чжан Цзо-линя контролировали Южно-Маньчжурскую железную дорогу, базирующуюся на хорошо защищенных Северо-Восточных провинциях. Прочный тыл имели и его союз­ники— Чжан Цзун-чан и Ли Цзин-линь.

Прочность тыла Национальной армии — малонасе­ленные монгольские степи и частично провинции Цент­рального Китая — вызывала серьезные сомнения.

Численно противник также превосходил Националь­ную армию. Чжан Цзо-линь и его союзники, даже по самым скромным подсчетам, имели 175 тыс. штыков, Национальная же армия — всего 157 тыс. Войска Чжан Цзо-линя были лучше организованы, вооружены, оснащены. Имелись сведения о том, что Чжан Цзо-линь на­мерен развернуть наступление по всему фронту с целью ликвидации Национальной армии и ведет предвари­тельные переговоры о сотрудничестве с У Пэй-фу.

27 ноября 1925 г. Фэн Юй-сян пригласил к себе В.М. Примакова и сообщил ему о своем устном согла­шении с Го Сун-лином, сводившемся к следующему:

  1. Бить зловредных милитаристов.
  2. Осуществлять политику народовластия, хорошо относиться к рабочим и крестьянам.
  3. Осуществлять обязательное всеобщее образо­вание.
  4. Отказаться от политики военной диктатуры.

На вопрос В.М. Примакова — каково будет отно­шение Национальной армии к Го Сун-лину, Фэн ска­зал: «У нас нет сейчас возможности начать наступле­ние, наши части сейчас собираются в районе Долоннора и имеют целью отвлечь в провинции Жэхэ силы противника от Го Сун-лина».

О восстании Го Сун-лина и начале войны Фэн Юй-сяна против фынтяньцев подробно рассказано в книге Примакова.

Как только стало известно о восстании Го Сун-лина, советники начали настаивать на том, чтобы вос­ставшему генералу была оказана более существенная помощь, но Фэн Юй-сян не торопился: «Мукденцы бу­дут раздавлены Го Сун-лином. До большой войны дело не дойдет, — ответил он, — наша задача сейчас демон­стрировать против Жэхэ, удерживать Пекин, пригото­виться помогать Го Сун-лину».

Фэн Юй-сян предложил Примакову представить свои соображения о наступлении на Тяньцзинь. В раз­работанном плане Тяньцзиньской операции основная роль отводилась вновь созданному конному корпусу и артиллерии.

Было решено конными частями нанести удар через провинцию Жэхэ во фланг войскам Чжан Цзо-линя и овладеть Чэндэ. Одновременно конные партизанские от­ряды должны были действовать на коммуникациях про­тивника, парализовать работу административного аппа­рата в Северо-Восточных провинциях.

План был принят. Вскоре после начала восстания Го Сун-лина конный корпус, который сопровождал со­ветник П. Зюк (в записках — Булин), прошел за семь, дней путь от Долоннора до Чэндэ и захватил Чэндэ. 8 декабря 1-я армия начала разворачиваться для на­ступления на Тяньцзинь. Командование Тяньцзиньской операцией было возложено на Чжан Цзи-цзяна.

Тяньцзиньская операция должна была начаться наступлением в районе железнодорожной станции Янцунь. Станция была захвачена в ночном бою.

На 12 декабря назначалось общее наступление по всему фронту. Упоенные успехом китайские генералы начали пренебрегать рекомендациями советников. Это не замедлило сказаться на дальнейших событиях и в значительной степени облегчило японцам разгром Го Сун-лина. Национальные армии понесли серьезное по­ражение. Вопреки приказу Фэн Юй-сяна Чжан Цзи-цзян затянул тяньцзиньское наступление. Он отказался от тактических советов наших военных специалистов и решил вести войну старыми способами. Два таких спо­соба описал Примаков в своих воспоминаниях.

Империалистические державы с беспокойством следили за развитием событий в Северном Китае. Еще в янва­ре 1925 г. японское правительство поручило своему послу в Лондоне войти в переговоры с МИД Великобритании об установлении единого отношения к конфликту Фэн Юй-сян — Чжан Цзо-линь.

В 1925 г. и в первые два месяца 1926 г. империа­листические державы — Япония, Франция, США предо­ставили фынтяньской клике 204 тыс. винтовок, 15 тыс. карабинов, 70 млн. патронов, 4 самолета и другое во­оружение.

Когда начались военные действия, японское пра­вительство обратилось к правительству США с пись­мом, в котором призывало Вашингтон создать единый дипломатический фронт держав в Китае. Подобные же письма были направлены в Лондон и Париж. Англия и Франция в принципе одобрили идею единого фронта держав в китайском вопросе, но, опасаясь нового ан­тиимпериалистического подъема, считали данный мо­мент (середина ноября 1925 г.) неблагоприятным для открытого вооруженного вмешательства в китайские дела. Английское правительство предложило на данном этапе организовать идеологическую диверсию — через печать и другие возможные каналы раздуть в стране антикоммунистическую, антисоветскую истерию. В то же время Англия по предложению своего шэньянского консула тайно предоставила на военные дела Чжан Цзо-линю заем в размере 5 млн. фунтов стерлингов.

Не сумев организовать открытое вооруженное вме­шательство держав, японское командование решило действовать самостоятельно. Оно потребовало возвра­щения в Китай бывшего советника и друга Фэн Юй-сяна — офицера японской разведки майора Мацумура. 10 декабря состоялась встреча японского агента с мар­шалом. Мацумура добивался от Фэн Юй-сяна отказа от активной борьбы с Чжан Цзо-линем, соглашения с Японией и обещания сохранять в будущем японские ин­тересы в этой части Китая. На этой стадии переговоры ощутимых результатов не дали.

Несколько ранее японцы вступили в переговоры с офицерами и генералами из окружения Фэн Юй-сяна. 22, 26 и 28 ноября Сунь Пин, ранее возглавлявший ки­тайскую делегацию в Москве, имел встречи с японским командованием в Маньчжурии. 22 ноября он сообщил японцам о целях военной операции Фэн Юй-сяна и дислокации его частей. Во время следующих встреч он доложил о переговорах Фэн Юй-сяна и Го Сун-лина. Он заявил также, что Фэн Юй-сян рассчитывает под­держивать дружественные отношения и с Советским Союзом, и с Японией.

Мы не располагаем сведениями, которые бы сви­детельствовали, что Сунь Пин в данном случае высту­пал представителем самого Фэн Юй-сяна, но, вне вся­кого сомнения, эти его действия помогли японцам в борьбе с Национальной армией.

Узнав о готовящемся выступлении против Чжан Цзо-линя, японцы готовы были заключить с Го Сун-лином соглашение на случай его победы над Чжан Цзо-линем. Японское командование дважды направляло к нему своих представителей, но условия Го Сун-лина оказались для них неприемлемыми. По заявлению япон­ского штаба в Маньчжурии, Го Сун-лин занимал слиш­ком «гоминьдановскую позицию».

19 декабря Фэн Юй-сян категорически потребовал от главнокомандующего объяснений — почему до сих пор не взят Тяньцзинь. Только после этой телеграммы Чжан Цзи-цзян одобрил предложенный советниками план наступления. По плану все 46 артиллерийских орудий должны были быть сосредоточены на участке Чжанкайчжоу — Чжанкайчжун. Перед артиллерией ста­вилась задача прорвать оборону противника, в прорыв должны были войти и расширить участки прорыва 4-я и 5-я бригады пехоты. 11-я дивизия, шедшая за 4-й и 5-й бригадой, должна была захватить город.

Советники выехали к прорыву 22 декабря. Нача­лась артиллерийская подготовка, но Чжан Цзи-цзян, на которого канонада произвела большое впечатление, ре­шил, что противник должен быть сражен, и не отдал при­каза пехоте наступать. День был потерян.

В тот же день на фронт прилетели советские лет­чики-добровольцы Степанов, Пятницкий, Шестаков. Пе­ред небольшим летным отрядом, направленным в Ки­тай, была поставлена задача обучить летный состав и техников — китайцев. Но в сложившейся трудной об­становке по просьбе китайского командования наши летчики приняли непосредственное участие в боях — бомбили железнодорожные пути у Тяньцзиня, сбрасы­вали листовки и прокламации населению. В эти дни было совершено 24 боевых вылета, сброшено 66 пудо­вых и 10 зажигательных бомб.

23 декабря был отдан приказ возобновить артилле­рийский огонь, в прорыв вошла пехота. 11-я дивизия взя­ла курс на Тяньцзинь. 24 декабря город был взят.

Тяньцзиньской операцией заканчивается деятель­ность В.М. Примакова в Китае. В январе 1926 г. Фэн Юй-сян пригласил к себе своего советского военного советника и сообщил ему, что в сложной обстановке он не хочет идти на соглашение с японцами и не может продолжать борьбу. Он, Фэн Юй-сян, предпочитает «уйти от дел» и поехать на учебу в СССР. 9 мая Фэн Юй-сян приехал в Москву в сопровождении В. М. При­макова. Но уже в начале сентября Фэн Юй-сян воз­вратился в Китай. К этому времени Национально-рево­люционная армия, начавшая Северный поход, одержи­вая одну победу за другой, вступила в провинции Центрального Китая. Фэн Юй-сян, приняв решение возвратиться в Китай, просил Советское правительство направить к нему главным военным советником В.М. Примакова или В.К. Путна. Но и тот, и другой уже получили новые назначения. Советником Фэн Юй-сяна был назначен т. Сангурский.

Дальнейший путь Фэн Юй-сяна был противоречив и нелегок. Он был главнокомандующим армии Уханьского правительства и одерживал победы вместе с На­ционально-революционной армией над милитаристскими войсками, а потом, в июле 1927 г., изменил делу китай­ской революции. Правда, даже после этого он сохранял лояльное отношение к советским советникам. На тер­ритории, которую он контролировал, не было жестоких расправ с рабоче-крестьянским движением, кровавой охоты за китайскими коммунистами.

В начале 30-х годов, когда над Китаем нависла смертельная угроза превращения в японскую колонию, Фэн Юй-сян вместе с китайскими патриотами-коммуни­стами организовал на Северо-Западе добровольческую армию и вступил в борьбу с японскими агрессорами. В 1946 г. в США Фэн Юй-сян открыто выступил против реакционного гоминьдановского режима и был исключен из гоминьдана. В 1946 г. Фэн Юй-сян траги­чески погиб во время пожара на пароходе.

После возвращения из Китая В.М. Примаков был военным атташе в Афганистане и Японии, работал в Германии, был заместителем командующего Северокав­казского и Ленинградского военных округов, был чле­ном ВЦИК нескольких созывов, делегатом XVII парт­конференции и XVII съезда партии.

В.М. Примаков стал жертвой необоснованных репрессий и погиб в 1937 г.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Основной текст "Записок волонтера" по изданию 1967 г., I часть:

ЗАПИСКИ ВОЛОНТЕРА

ДНЕВНИКИ

20 апреля 1925 года

«Кацу-мару» высадил меня сегодня в Тяньцзине.

Мы долго шли каналом, прошли мимо фортов Тангу, повернули на север и затем вошли в устье Бэйхэ, по-которому «Кацу-мару» и добрался до порта.

Кончилось море. Под ногами снова твердая земля, но еще раньше, еще не ступив на нее, а только завидев взорванные громады фортов Тангу, я почувствовал, как уходят прочь тошнота и сонливость, мои неотвязные спутники в море. Впрочем, они ушли, может быть, не только потому, что стал виден берег, но и просто пото­му, что желтые волны Чжилийского залива короче и меньше гигантских валов Тихого океана.

Глаз отдыхал на глади морской пустыни, на белой пене морского прибоя, катившейся по низкому болоти­стому берегу, на котором высится несколько бетонных: громад, лишенных артиллерии, мачта радио, вышки се­мафоров, несколько европейского типа домов.

После длительного переезда из Монреаля в Нагаса­ки, а затем на «Кацу мару» сюда, в Тяньцзинь, шум большого города ошеломил меня.

Тяньцзинь — большой город и в европейской части красив. Только подлинно китайского в этом городе ма­ло. Европейцы заполняют улицы, флаги всех держав представлены в европейском квартале, полисмены раз­ных наций стоят на перекрестках улиц и здесь, на тер­ритории чужой страны, исполняют законы своих коро­лей и президентов, судят по своим кодексам и обычаям, к тому же в каждой концессии по-разному.

Черт возьми, стоит только затеять ссору с каким-нибудь французом, чтобы познакомиться с кодексом На­полеона в его практическом применении на территории колониальной страны, а может быть, затеять такие же ссоры с полисменами в других кварталах, где действуют кодексы прочих европейских колонизаторов. Ведь нигде в мире нет таких удобств для колонизаторов, как в этом городе; не выезжая за городскую черту, можно позна­комиться с юрисдикцией всех великих держав, кроме одной — самого Китая, спящего четырехсотмиллионного гиганта.

Я остановился на Виктория Род в плохоньком отеле. Мои сбережения приходят к концу. Нужно искать рабо­ту. Шансов быстро найти работу мало, хотя у меня есть адрес земляка, Артура Эванса, который служит в кон­торе тяньцзиньского отделения «Стандард ойл». Завтра разыщу его, а сегодня — ни о чем не думать и выспаться в кровати, которая не колышется и не подбрасывает вас к потолку.

21 апреля 1925 года

Эванс оказался славным парнем. Он был младшим офицером в нашей восьмой танковой группе. У него от­крытое лицо и смелые глаза. Он внушил мне доверие, и я рассказал ему историю моего отъезда из Канады: заба­стовку на машиностроительном № 2, драку со скэбами, драку с полисменами и наше поражение. Мне пришлось сказать, что я попал в «черный список» и не нашел рабо­ты на старой родине — причина, почему я попал в Китай.

Эванс спросил:

— Верно, что ваш босс был не очень щедр при расставании?

Я сознался, что не смог добиться полного расчета и выехал налегке, проделав путь помощником младшего механика на торговой посудине, и что в кармане у меня последние полсотни долларов.

Мы условились встретиться завтра и поискать вместе работу, а также познакомиться с местной революцион­ной группой, в которую входят многие китайцы.

Китайские социалисты — это интересно. Если они сильны, если всерьез раскачается этот четырехсотмилли­онный народ, как раскачалась Россия,— черт возьми, это будет означать, что четверть народов мира собрана под красным знаменем.

22 апреля 1925 года

Мы встретились с Артуром на Виктория Род. Он при­вел меня на квартиру одного из местных товарищей, ра­ботающего в доках по ремонту судовых машин. Там мы застали еще несколько товарищей. Это были видавшие виды парни. Я рассказал им о борьбе канадских рабочих и, когда были исчерпаны все вопросы, попросил их рас­сказать мне о положении в Китае. Шперинг, полунемец, полуамериканец, хозяин квартиры, сообщил следующее. Китай находится в состоянии гражданской войны. Дви­жением руководит гоминьдан — народная партия, ко­торая имеет уже свою армию на юге Китая и руково­дит провинциями Гуандун и Гуанси. По существу это национальная партия и национально-революционная ар­мия. Ее идеология недостаточно отчетлива и не вполне революционна, но в этой партии собрано все радикаль­ное, что есть в китайском освободительном движении. Влияние гоминьдана растет с чрезвычайной быстротой, а имя Сунь Ят-сена, недавно умершего лидера партии,— самое популярное имя в стране. Составленная им про­грамма партии сводится к трем принципам: национализм, демократизм, социализм. Конкретной, деловой програм­мы революции гоминьдан не имеет, да и первые два принципа, не в большой дружбе с третьим. Но само су­ществование партии, ее активное поведение и намерение осуществить радикальные реформы, такие, как растор­жение неравноправных договоров, вызывает бешеную ярость китайских реакционеров. Субъективно недостаточ­но революционная, объективно народная партия. Соз­данное ею правительство Южного Китая и Националь­ная армия в настоящее время играют революционную» роль. Китайские милитаристы давно готовят войну с ре­волюционным Югом, но их действия скованы Нацио­нальной армией Фэн Юй-сяна, который занимает про­винции Чахар и Суйюань, в непосредственной близо­сти от Пекина, имеет свой гарнизон в Пекине. Вооруженную силу контрреволюции представляет армия-маршала Чжан Цзо-лина, занимающая три провинции Маньчжурии (Гиринскую, Хэйлунцзянскую и Фынтяньскую), Чжили и Щаньдун. Центральный Китай занят группой революционных войск генерала Ху Цзин-и, а рядом с ним в провинции Хубэй находится реакционная армия маршала У Пэй-фу.

Борьба между отдельными губернаторами, которые управляют провинциями, мешает объединению сил ки­тайской реакции и дает время группам Национальных, армий организовать свои силы. Недалек тот день, когда начнется решительная борьба Национальных армий с милитаристами.

Европейцы-коммунисты, которых очень немного в Ки­тае, помогают китайским товарищам в организационной работе, а также ведут для них разведку в своих кон­сульствах, информируя и предупреждая коммунистов Китая о решениях и соглашениях европейских капитали­стов с китайскими милитаристами.

К концу доклада Шперинга пришло несколько китай­ских товарищей. Разгорелся спор об оценке гоминьдана, приведенной в докладе Шперинга. Один из вошедших, одетый в синий халат и легкие туфли, назвавший себя студентом Хуан Чжи, сказал:

— Одно вы упустили, камрад Шперинг, гоминьдан — не единая партия, а конгломерат партий. В гоминьдан входят и наши купцы, и наши генералы, и наши сту­денты, и офицеры Национальной армии, и рабочие. В го­миньдане есть правое крыло, которое представляет ин­тересы крупной буржуазии и из трех принципов Сунь Ят-сена практически руководствуется только первым принципом; есть центр, который представляет интересы торговой и мелкой буржуазии и в политике руководст­вуется лишь двумя первыми принципами Сунь Ят-сена; есть левое крыло, которое представляет интересы ремес­ленников, кустарей, рабочих и крестьян и в практической деятельности руководствуется двумя последними принци­пами Сунь Ят-сена. В гоминьдан также входит и китай­ская коммунистическая партия. Гоминьдан не только не имеет единства, составляющего существенный принцип каждой партии, но наоборот: всего лишь в прошлом году правое крыло гоминьдана организовало в Кантоне вооруженную борьбу против левого крыла. Как видите, здесь очень сложный переплет, и все же мы считаем по­лезным пока поддерживать гоминьдан и идти за его зна­менем, которое объединяет Китай в борьбе против импе­риалистов и милитаристов.

Разгорелся спор вокруг вопроса о перспективах ки­тайской революции. Во время спора один товарищ, пред­ставившийся как китайский студент, сообщил, что Ху Цзин-и отравлен милитаристами и что после его смерти в его армии начались разногласия и раскол, а это — вер­ный признак готовящейся борьбы.

Китайские товарищи показались мне славными ребя­тами. Я подсел к ним, мы курили и разговаривали. В большинстве студенты, они оказались весьма культур­ными и много читавшими людьми.

В конце нашей беседы Хуан Чжи обратился к нам с вопросом, нет ли среди нас офицеров, которые помогли бы Национальной армии своими знаниями и опытом в качестве инструкторов. Мы с Эвансом переглянулись. Покурив и подумав, мы оба предложили послать нас в Национальную армию Фэн Юй-сяна. Китайские товарищи, которые с видимым нетерпением ждали ответа, крепко пожали нам руки и о чем-то быстро заговорили между собой, энергично жестикулируя. Так определилась моя судьба.

23 апреля 1925 года

Сегодня с утра бродил по городу. Расположенный на болотистой равнине, Тяньцзинь — климатически нездоровый город. Загрязненная река Бэй-хэ ничуть не украшает город, не способствует благо­получию жителей его в санитарном отношении. К тому же на реке такое движение, что зеркало воды теряется под корпусами канонерок, морских кораблей, катеров, джонок и сампанов. Река протекает недалеко от станции железной дороги, что еще больше придает ей значение в качестве коммуникации для перевозок грузов и пасса­жиров. Тяньцзинь — крупный железнодорожный узел, че­рез него проходит главная масса товаров Северного Ки­тая. Через Тяньцзинь идут грузы бобов и пшеницы Юж­ной Маньчжурии, верблюжья шерсть и овечьи шкуры из Ордоса и Гоби, хлопок, чай и шелк из Хэнани, фрукты, хлопок и каменный уголь, из Чжили. Собственно, это даже не город, а огромная торговая фактория с мил­лионным населением.

Смешанная европейско-китайская толпа движется по улицам города, причем господами положения чувствуют себя европейцы. Надменное обращение с китайцами вошло у них в привычку, и оно кажется особенно отвра­тительным, потому что основная масса европейцев в Ки­тае состоит из торгашей, разных авантюристов и поли­тиканов, которые водятся здесь для того, чтобы выжи­мать пот и прибыли из рабочих, кули и крестьян. Приказчики магазинов, клерки контор, они шествуют по» улицам города с надменностью римских патрициев и толкают китайцев с высокомерием наших отечественных нуворишей. Даже в городском трамвае, который обслу­живает небольшое число улиц, европейцы едут в отдель­ном от китайцев вагоне. Передвижение внутри город» происходит на рикшах и автомобилях. Рикши в Китае-почти не одеты, на них только легкие панталоны и туфли, а их форменные синие куртки брошены на оглобли коля­сок. Полуобнаженные, желто-бронзовые торсы и бритые головы подставлены лучам палящего солнца. Выносливость рикш изумительна: по асфальту европейских кварталов и утрамбованной глине китайской части города рикша способен бежать несколько километров без от­дыха, только изредка переходя на шаг. На телах этих людей нет ни унции жира, они костлявы и мускулисты какой-то особенной, не рельефной, а удлиненной муску­листостью. Их дыхание очень глубоко и не часто. Из таких скороходов — а их в Китае несколько миллионов — можно создать отличную пехоту, неутомимую и легко маневрирующую.

Я с трудом сел в коляску рикши. Было очень непри­ятно сознавать, что едешь на человеке, а когда, выйдя из магазина, я увидел моего рикшу читающим англий­скую газету, я был совсем сконфужен, поспешил расплатиться с ним и дальше пошел пешком. Но он не отставал от меня, безмолвно шел сзади и легко катил свою коля­сочку на резиновых шинах типа велосипедных. Очевидно, заработок рикши невелик и он не хотел лишиться пас­сажира. Я заговорил с ним, и он на довольно понятном английском языке объяснил мне, что он — студент уни­верситета, но, так как у него нет средств для платы за обучение, он один месяц работает рикшей, а следующий — учится. Из его слов я понял, что он зарабатывает до десяти китайских долларов и это дает ему прожи­точный минимум на два месяца. Среди рикш, конечно, студенты встречаются редко. Главная масса рикш со­стоит из профессионалов, которых поставляет безземель­ное крестьянство. Они неграмотны и всю жизнь прово­дят у своих колясок; в дождь залезают внутрь коляски, поднимая ее парусиновый верх, спят в той же коляске в полусидячем положении. Редко кто из них доживает до сорока лет. Их профессиональные болезни — порок серд­ца, расширение вен на ногах и чахотка — обычно обры­вают жизнь рикши через двадцать, двадцать пять лет работы, на которую они становятся пятнадцатилетними мальчиками. Только более удачливым везет — они по­ступают на постоянную службу к какому-нибудь купцу и служат у него, имея постоянный ночлег и пищу. Обыч­но рикши не женятся: их заработка не хватает на содер­жание семьи. Они почти никогда не едят мяса, их заработка хватает только на пищу из низкосортного риса и зелени да на посещение публичных домов.

После этой беседы мне было трудно заставить себя сесть в коляску, и мы расстались. Я пошел пешком по залитой асфальтом Виктория Род, застроенной домами европейского типа, на парадных входных дверях кото­рых причудливо сочетались иероглифы китайских выве­сок с европейскими надписями. На зеркальных витри­нах магазинов красовались электрические лампочки, вставленные в китайские фонари с изображениями дра­конов и разных чудовищ. Интернациональная толпа толкалась на тротуарах, а плакаты кино извещали, что Чарли Чаплин будет демонстрировать свою бессмертную походку и несравненную тросточку в новой картине. «Шедевр Чарли», «Вечер смеха»! — кричали яркие афи­ши на спинах сэндвичей — босоногих китайских маль­чиков.

25 апреля 1925 года

Сегодня утром я и Эванс выехали в Калган, где раз­местился штаб Национальной армии Фэн Юй-сяна. Для соблюдения конспирации нас никто не провожал. В Тяньцзине стоит гарнизон армии милитариста Чжан Цзо-лина, узнай его агенты о нашем намерении, нам бы несдо­бровать, не пощадили бы нас и агенты иностранных дер­жав, узнав о нашем намерении принять участие в граж­данской войне на стороне китайского народа.

Поезд помчал нас на запад. В первые часы пути по сторонам от железной дороги виднелись поля, зеленели на них посевы чумизы, гаоляна и еще каких-то неизвест­ных мне культур. Затем мы проехали пояс фруктовых садов. Поезд прошел сквозь толщу пекинской стены, в которой проложен туннель, и остановился у вокзала. Эта стена колоссальна, ее основание равно добрым двадцати метрам. Она сложена из крупного кирпича. Через не­большие промежутки на стене устроены башни. Даже в наши дни такая стена представляет солидную защиту, с ней не справится полевая артиллерия.

Поезд в Калган отправлялся с другого вокзала, и мы сели в автомобиль, так как до вокзала было добрых шесть километров. Машина быстро промчала нас по оживленным улицам, полным пестрой восточной толпой, по торговым кварталам, причудливо украшенным рекламными транспарантами, яркими полотнищами с вер­тикальными письменами иероглифов, пронеслась мимо стен, украшенных драконами и львами, мимо укрытого в глубине огромного парка «Пурпурного императорского города» — и дальше по кривым улочкам городской окраины, где ютится городская нищета,— к вокзалу Пекин-Суйюаньской железной дороги.

На небольшом, чисто выметенном вокзале мы сели в поезд, идущий на Калган. Снова в окнах вагона мелькает широкая равнина, украшенная квадратами полей и карликовыми огородами. В зелени садов тонут малень­кие серые постройки деревень, домики слеплены из гли­ны, обнесены глинобитными стенами для защиты от раз­бойников, вооруженных нехитрым крестьянским само­дельным оружием.

На полях оживление, идут весенние работы. На ма­леньких квадратах нежной зелени работали крестьяне и крестьянки, одетые в синюю дешевую саржу. Китайские женщины в синих шароварах медленно ковыляют на изуродованных маленьких ножках к своим полям и ого­родам. Крестьяне с ведрами на коромыслах таскают воду из прорытых канав. Почти все работы делаются вручную, нигде не видно ни машин, ни животных, кроме редких одиноких осликов, несущих на спине плетеные корзины с грузом. Тихая крестьянская страна вела свой трудовой день под палящими лучами солнца. Так ка­жется обычному наблюдателю из окон вагона.

Мы прошли в вагон-ресторан. Одетый в синий халат слуга, говоривший только по-китайски, дал нам полуев­ропейский обед: бульон с рисом, залитую острым зеле­ным соусом курицу с рисом и какую-то необыкновенную широкую рыбу. Мы принялись за обед, наблюдали за жизнью в вагоне, где все столики были заняты. Тучные купцы в дорогих чёрных шелковых кофтах неподвижно сидели за чашками ароматного чая и тихо беседовали, обмениваясь редкими фразами на певучем языке. Не­сколько китайских женщин сидели в углу и вполголоса болтали, склонившись друг к другу. В их медлительных жестах и тихих голосах была покорность и вековая при­вычка к подчинению. За соседним столиком китаец сред­них лет с худым, очень желтым лицом читал газету, а напротив него молодая женщина и облысевшая старуха склонились над ребенком, тихонько с ним разговаривали певучими ласковыми фразами и щекотали его пальцами, а дитя смеялось беззубым ртом и болтало ножками. Цветные стекла окон вагона-ресторана отбрасывали фиолетовые и красные тени на желтые, лишенные ра­стительности лица китайцев, блестящий шелк черных кофт мужчин и голубые халаты женщин.

Поезд подходил к станции Нанькоу. Равнина кончи­лась, прямо из земли, без предгорий вставал скалистый горный хребет. Он был виден еще издали, за добрые три­дцать километров, — мощная каменная громада, воздвиг­нутая природой между тихими равнинами Китая и степ­ной Монголией. За станцией Нанькоу горы как бы рас­сечены, видна щель шириной в триста метров. Это — знаменитый Нанькоуский горный проход, через кото­рый врывались на китайскую равнину монгольские орды Чингисхана или выходили табуны скота кочевников для спасения от голода. Для защиты от вторжения в китай­скую равнину у входа в ущелье и была воздвигнута древняя крепость Нанькоу. Прямоугольник ее стен за­крывает проход в ущелье длиной всего сто пятьдесят метров, т.е. расстояние выстрела из лука. Здесь же на горах взметнулись на скалистые отроги первые линии Великой китайской стены, как бы подкрепляющей в этом месте оборону крепости и позволяющей фланкировать ущелье.

По дну ущелья проходит Пекин-Суйюаньская железная дорога, построенная руками китайцев, под руковод­ством китайских инженеров, без участия иностранцев. Эта дорога — гордость Китая, одна из его лучших дорог. Она обслуживается исключительно китайским персона­лом, только вагоны и паровозы — американские.

Поезд втянулся в ущелье, и сразу наступили сумерки, горы скрыли солнце на несколько минут. Дальше ущелье расширилось, снова стало светло, но на расстоянии пят­надцати километров ширина ущелья не превышала четы­рехсот метров. На этом участке поезд прошел семь тун­нелей. Горы, прорезанные туннелями, имеют кольцевые форты и, видимо, входят в систему Нанькоуских укреп­лений. Судя по этим сооружениям, инженерное искусство в древнем Китае находилось на высоком уровне, китайский народ имеет право гордиться своей культурой, для защиты которой он так много сделал.

Пройдя горный проход, поезд вновь оказался в цве­тущей, засаженной виноградниками долине. Однако на­ступившая ночь скрыла от нас ее очарование.

К утру мы прибыли в Калган, по-китайски — Чжанцзякоу, город в двухстах пятидесяти километрах к севе­ро-западу от Пекина. Мы остановились в небольшом «Калган-отеле», который содержала семья русских бе­лых эмигрантов.

26 апреля 1925 года

Сегодня нас в отеле навестил начальник местной по­лиции. Он получил наши визитные карточки для реги­страции и счел себя обязанным лично прибыть и выяс­нить, зачем, собственно, мы пожаловали в Калган. Через пришедшего вместе с начальником полиции переводчи­ка мы объяснили, что мы — корреспонденты тяньцзиньских газет и прибыли для получения интервью от мар­шала Фэн Юй-сяна. Это сообщение привела начальника полиции в умиление, он стал весьма почтителен и сам предложил позвонить адъютанту маршала и сообщить о нашем прибытии. Через час адъютант генерал-майор Тан Ю-линь прибыл в отель и сразу же задал нам не­сколько вопросов для выяснения цели нашего приезда. Тан Ю-линь прекрасно говорил по-английски, и в про­цессе разговора выяснилось, что этот маленький, сухо­щавый и подвижной человечек, одетый в национальную черную кофту, происходил из богатой аристократической семьи, окончил колледж в Нью-Йорке и пять лет жил в Америке. Мы решили открыть ему цель нашего приез­да, сообщили, что мы офицеры и имеем желание посту­пить на службу в Национальную армию. Он выслушал нас с большим вниманием и сказал, что о нашем жела­нии доложит маршалу. Он записал наши фамилии, данные о службе в армии, справился о нашем положении на данный день и вскоре уехал.

Часа через три Тан Ю-линь вернулся в отель и пред­ложил нам поехать с ним в «Дубань шу», где разместился штаб маршала. Штаб Фэн Юй-сяна находился за городом, у подножия высоких гор. Городок, в котором разместился штаб, обнесен глинобитной стеной примерно в три метра вышиной и представляет группу в пятнадцать-двадцать смешанного европейско-китайского типа одноэтажных домов, крытых черепицей, с окнами, защи­щенными от москитов густой сеткой. В центре городка — три здания: квартира и штаб маршала. В прочих домах живут его гвардейцы.

Наш автомобиль остановился у входа в городок. Сто­явшая у ворот охрана из восьми солдат-китайцев была одета в серого цвета обмундирование и вооружена пи­столетами типа «маузер» и большими двуручными мечами. Солдаты охраны отдали честь сопровождавшему нас ге­нералу, и мы вошли во двор. По обсаженным цветами дорожкам мы прошли к квартире маршала. На крыльце дома нас встретили два гвардейских офицера, воору­женных легкими шпагами. Они приветствовали генерала Тана почтительным поклоном и провели нас в приемную комнату. Генерал Тан ушел для доклада маршалу и че­рез несколько минут вернулся, сел к столу и вступил с нами в переговоры. Солдат в белой куртке принес чай. Мы с удовольствием тянули зеленовато-желтый, чуть горьковатый, ароматный напиток, прекрасно освежавший после уличной пыли. В ходе разговора мы осматривали длинную, оклеенную чистой бумагой комнату, почти ли­шенную мебели, в ней был только длинный, накрытый белой бумагой стол, на нем стоял прибор для письма, баночка с тушью. У стола было расставлено несколько табуреток, сиденья которых имели форму подковы и были покрыты красным лаком.

Вскоре вошел офицер, что-то тихо сказал генералу Тану, затем вытянулся в положение «смирно» у дверей в кабинет маршала, отдернул левой рукой зеленоватого цвета циновку, сделанную из тонкой соломы, что озна­чало, что к нам выходит маршал. Я не успел налюбо­ваться на прекрасную строевую выправку офицера, как в открывшуюся дверь, чуть согнувшись, вошел человек высокого роста, могучего телосложения, с чисто выбри­тым лицом и коротко остриженными волосами. Внима­тельно оглянув нас, он чуть улыбнулся и что-то тихо сказал по-китайски.

— Маршал приветствует вас,— так же тихо произ­нес стоявший в почтительной позе генерал Тан.

Мы поклонились. Фэи Юй-сян прошел к столу и при­сел на низкий табурет у письменного прибора. После пригласительного жеста мы присели к столу. Все так же тихо («Мудрый должен говорить тихо — следует бояться расплескать чашу мудрости», — вспомнили мы китайскую-пословицу) Фэн Юй-сян задал нам через генерала Тана несколько вопросов — кто мы и чего мы хотим.

Я ответил, что мы бывшие офицеры и хотим служить в Национальной армии. Оба мы — специалисты в пуле­метном, артиллерийском и бронетанковом деле. Наши намерения продиктованы глубоким сочувствием китай­скому народу и китайской революции.

После такого ответа наступило молчание. Фэн Юй-сян внимательно нас рассматривал и чуть улыбался, хотя глаза его оставались непроницаемо серьезными. Затем он сказал генералу Тану:

— Я несколько удивлен вашим предложением. У ме­ня есть на службе японские офицеры, один итальянский офицер, несколько русских офицеров, но до сих пор ни один англичанин не предлагал своих услуг Националь­ной армии. Я объяснял это тем, что у английского народа нет чувства дружбы и уважения к китайскому народу. Разве я не прав?

На этот раз ответил Эванс:

— Маршал, мы прежде всего революционеры. Во всех странах революционные организации борются за освобождение угнетенных народов. Мы решили участвовать в борьбе за освобождение китайского народа и с этой целью предлагаем вам свои услуги.

Генерал Тан, внимательно слушавший Эванса, пере­вел его ответ маршалу.

Снова наступило молчание, затем маршал сказал:

— Наши друзья из Тяньцзиня предупредили меня о вашем приезде. Хотя я не социалист, но я — простой слуга китайского народа и считаю себя скромным по­ следователем Сунь Вэня (Сунь Ят-сена), вижу ваши горячие сердца и принимаю ваше предложение. Вы бу­дете офицерами Национальной армии. О вашей работе мы будем говорить после.

(Здесь оканчивается легенда. В действительности Примаков, Кузьмичев и другие были представлены Фэн Юй-сяну как совет­ские военные специалисты – прим. ред.)

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть II "Апрель 1925 г.":

Сказав это, маршал простился с нами и ушел.

Генерал Тан пригласил нас пройти с ним. Мы верну­лись в отель, взяли наши вещи и были отвезены гене­ралом Таном в отведенную для нас квартиру. Квартира состояла из трех больших комнат, стены их также были оклеены белой бумагой, вместо стекол в окнах — белая бумага. Внутренние перегородки также сделаны из бу­маги, наклеенной на легкие деревянные рамы. В двух крайних комнатах стояло по кровати, письменному сто­лику, умывальнику и табурету. В средней комнате стоял большой круглый стол, накрытый бумагой, вокруг него несколько табуретов. В углах каждой комнаты стояли высокие никелированные плевательницы.

После того как генерал Тан, пожелав нам хорошего отдыха, ушел, я и Эванс обменялись впечатлениями о маршале. Он нам показался человеком бесспорно вы­дающимся. Очевидно, судьба Национальной армии нахо­дится в надежных руках. Но он не социалист. Куда же эти руки повернут Национальную армию? На этот труд­ный вопрос мы не могли дать себе ответа.

27 апреля 1925 года

Весь день к нам никто не приходил. Видимо, решили дать нам осмотреться. С утра пришли четыре солдата, принесли чай (ароматный китайский чай, без сахара) и бисквиты. Четыре улыбающиеся любопытные лица же­стами пытаются нам что-то объяснить. Из всего лекси­кона объяснений мы поняли лишь «Тан сяншен», т.е. «господин Тан», мы уяснили, что это любезное внимание к нам господина Тана.

Солдаты прислуживали нам, подливали чай, убирали комнаты. Когда мы встали из-за стола, два солдата внесли таз с кипящей водой и два мохнатых полотенца. Они окунули полотенца в кипящую воду, выжали их и жестами предложили вытереть лицо и руки. Мы проде­лали эту процедуру и с удивлением убедились, что она принесла нам свежесть и прохладу. Вода (или полотен­це) пахла какой-то душистой травой и давала приятное ощущение. Все так же улыбаясь, о чем-то толкуя между собою и откланявшись глубоким однообразным поклоном (впоследствии мы узнали, что это китайского образца военный поклон), солдаты убрали посуду и легким, быст­рым шагом удалились.

Мы решили осмотреть город, надели плащи и вышли за ворота. Стоявшие на часах гвардейцы отдали нам честь. Мы спускались с небольшого холма, а за нами круто поднимались скалистые горы, влево от нас видне­лись поля и огороды, изрезанные маленькими квадрата­ми тщательно возделанной земли. Впереди лежал город. У подножия холма в тени колясочек сидела группа рикш. Они подхватили оглобли и бросились нам навстречу. Эванс знал несколько слов по-китайски; он показал на город и произнес какую-то короткую фразу. Мы заняли две коляски, и рикши побежали. Наши коляски поравня­лись, мы ехали рядом по узким улочкам предместья, по­хожим на узкие щели между глиняных стен; дома здесь обычно строят окнами во двор и глухой стеной на улицу. Сначала пустынные, улицы постепенно оживлялись. На­встречу нам, еле передвигаясь на изуродованных малень­ких ножках, шла старуха, шла медленно, с трудом удер­живая равновесие. Ее лицо бронзово-желтого цвета мало­выразительно, рот чуть приоткрыт, и из него торчит черный зуб. На ней была синяя кофта и такого же цвета шаровары, стянутые шнурками у щиколоток, на ногах туфли из черной материи. За ней бежало несколько детишек, одетых в синие штанишки и кофточки, с причудли­выми прическами. Они тараторили о чем-то своем, часто жестикулируя ручонками. Увидав нас, они закричали. Мы бросили им меди, и они с визгом кинулись на пыль­ную дорогу, подбирая покатившиеся медные гроши. Ста­руха и дети нам напомнили о царящей бедности в этом городе.

Рикши сделали резкий поворот и побежали вдоль площади, на которой солдаты играли в футбол. Одетые в короткие белые куртки, такого же цвета мягкие полот­няные шляпы, серые штаны и бутсы на босу ногу, они были очень легки и подвижны, а их атаки и защита во­рот — энергичны и остроумны. На поле стоял неумолкающий шум и крик, были слышны частые удары по мячу. Мы несколько минут любовались игрой, спортив­ным азартом игроков. Солдат-спортсмен — всегда хоро­ший солдат.

Навстречу нам вышел генерал Тан. После церемонии приветствия и вопросов о здоровье и самочувствии он обратил наше внимание на огромный плакат, прикреп­ленный к стене дома. Плакат изображал карту Китая в его прежних границах, а косыми штрихами была отмечена территория провинций и сеттльментов, отнятых у Китая. На поверхности штриховки сделана надпись: «Эти земли уже больше не наши». Это один из методов пат­риотической агитации Фэн Юй-сяна. Называется эта карта «Картой национального позора». К числу провин­ций, которые обозначены «отнятыми», относятся область Владивостока, Монголия, ставшая республикой, дальний Туркестан, Индокитай, острова Гонконг и Тайвань и тер­ритории сеттльментов и концессий. Размах несколько широкий, но тема — верная, и плакат несомненно имеет действие. Генерал Тан объяснил нам, что это одна из форм политической пропаганды в армии Фэн Юй-сяна. На стене был прикреплен и другой плакат, агитирующий против уродования женских ног. На плакате была изоб­ражена женщина с изуродованными ногами, беспомощно стоящая у бурного потока воды. Мы сделали вывод о том, что плакат является в условиях почти абсолютной неграмотности солдат народной армии важным средст­вом агитации и пропаганды. Рикши подняли оглобли колясок и помчались даль­ше. За площадью начались торговые кварталы. Они по­ражают глаз яркостью красок и сутолочным движением. Узкие улочки буквально запружены пешеходами. Толпа женщин, мужчин и детей — женщины в цветных шарова­рах, с кокетливо торчащими из прически высокими гре­бешками, мужчины в синих кофтах и синих юбках, имею­щих разрезы по бедру, сквозь которые виднеются синие и голубые брюки, снуют из магазина в магазин или про­сто толпятся у витрин, рассматривая диковинные шкуры пантер, яркие шелка и разную мелочь в галантерейных магазинах. Вертикальные вывески с иероглифическими письменами, рекламные плакаты, сделанные из полотнищ, цветной материи, огромные желтого цвета фонари с черной росписью — все это украшает торговые квар­талы.

У небольших лавочек кустарей зазывалы выкрики­вают напевные двустишия, восхваляя качество товаров и зазывая покупателей. У дверей многих магазинов ви­сят клетки с певчими птичками. Приказчики в ожиданий покупателей, прислонившись к косяку дверей, прислу­шиваются к щебетанию пленниц в клетках. И над всем этим — ярко светит солнце, усиливая сверкание красок, на рекламных плакатах, выделяя тональность их и как бы приглашая покупателей делать покупки.

Торг совершается обычно без криков и ажиотажа, движения и речи продавцов и покупателей создают впе­чатление солидности. Товар отпускается при соблюдении-церемонии поклонения и улыбок, не обходится и без уго­щения чаем. Женщины из богатых семей приезжают в магазины, торгующие шелками, на многие часы; они собираются большими группами, бесконечно пьют чай, перебирают и рассматривают десятки сортов шелка, болтают и сплетничают — магазин превращается на вре­мя в женский клуб.

В толпе много детей, к ним относятся с большим вни­манием и любовью, их не обижают. Наши рикши часто останавливаются и поднимают оглобли колясок кверху, чтобы пропустить какого-нибудь карапуза шести-семи лет, важно ведущего другого малыша за ручку.

Мы медленно проехали через торговые кварталы и остановились у китайского ресторана. Эванс, как бы желая мне показать свои знания в китайском языке, произнес раздельно и медленно: «Гэй во хын хао чи-фан» — и объяснил мне, что он попросил дать нам хоро­ший обед. Хозяин ресторана попытался получить от нас более подробные указания о блюдах, которые бы нас интересовали, но, обнаружив нашу полную беспомощ­ность, поклонился и отдал какие-то распоряжения.

Мы устроились за круглым столом с блестящим по­крытием из черного лака. Нам принесли палочки и не­сколько маленьких блюдец с какими-то кушаньями. Одно из них было яйца, но угольно-черные, с запахом серово­дорода. Эванс с добросовестностью знатока пояснил:

— Это деликатес — тухлые яйца, а больше я ничего и сам о них не знаю.

Мы решили есть все, что бы нам ни подали, отказав­шись от мысли узнать, из чего сделано кушанье. Тухлые яйца были нестерпимы из-за запаха, но вкус их был то­нок и нежен. Прочие блюда все очень вкусны, но черес­чур остро заправлены какими-то соусами, а об одном из них я просто решил, что это перец, жаренный с перцем. Впрочем, при ближайшем рассмотрении это оказалась вареная, мелко искрошенная курица в каком-то необык­новенном соусе. Больше всего мне понравилась утка по-пекински. Поданная целиком, она была аппетитно зажа­рена, и к ней поданы тонкие блинчики, в которые завер­тывался кусок утки, политой соусом. Хотя есть палочка­ми и было неудобно, но все же мы вполне насытились и признали обед хотя и непонятным, но вкусным.

Пообедав, мы сказали своим рикшам, что намерены погулять, и они повезли нас через торговые кварталы к главной улице, ведущей к мосту через реку Калган. В районе моста находится несколько европейских, пре­имущественно русских, магазинов. Мост плохой, дере­вянный, но рядом с ним строится каменный. Он поднят на несколько метров над уровнем воды в реке. Дело в том, что река Калган берет свое начало в горах, и хотя она шириной всего в пятьдесят метров, а глубина ее — всего около метра, но в период дождей, выпадающих в горах, она разливается, затопляет всю окрестность, при­чиняя большие убытки. Фэн Юй-сян — отличный адми­нистратор. За то время, что он губернатор провинции, по его приказу были утрамбованы и покрыты булыжником почти все улицы Калгана, по его приказу и строится этот мост и ведется подготовка к пуску трамвая.

За мостом продолжалась торговая часть города. Здесь несколько сотен магазинов, продающих товары не только местным жителям, но и приезжим монголам из провинции Чахар. Здесь торгуют седлами, арканами, ножами и всякой другой нехитрой всячиной, нужной пастуху и кочевнику. Магазины завалены верблюжьими шкурами, верблюжьей шерстью, овечьими шкурами и мехами различных зверей — тарбаганов, горных коз, пантер и др. Калган — большой пушной рынок.

Город сужается к горному ущелью, из теснин кото­рого течет бурная река. Высокие скалы, отшлифованные водами и изъеденные ветрами, теснят ущелье с двух сторон, а за ущельем встают далекие вершины, пустын­ные и угрожающие. Это ущелье — ворота в Монголию. На страже ворот стоит Калганская крепость, построен­ная из камня и представляющая прямоугольник, при­жатый к реке. Эти стены, правда, не выдержат часового обстрела современной артиллерии, но представля­ют непреодолимую преграду для конницы. Времена Чингисхана минули давно, и Монголия, ставшая сво­бодной республикой, не угрожает Китаю. Но до сих пор жива древняя традиция — держать оборону против возможного вторжения конницы через ущелье на тер­риторию Китая.

Странное очарование охватило нас в этом прямо­угольнике стен у подножия мощных утесов, на которые взметнулась первая линия Великой китайской стены с нее высокими сторожевыми башнями — ни с чем не срав­нимое очарование седой старины, свидетелями которой являются эти старые стены и груды камней, сложенные на горных вершинах, как бы алтари горных духов. Мы подчинились очарованию, сошли с колясок рикш, стояли молча, курили, прислушивались к говору водного пото­ка, пробивающегося из оснований утесов и скал. Вдруг грохот экспресса, промчавшегося через железнодорож­ный мост на Баотоу, вывел нас из оцепенения. Это промчался поезд к пустыне Ордос, где в гигантской кумирне покоится прах Чингисхана, наводившего страх и ужас на многие народы, в том числе и китайский на­род. Мы невольно вернулись к мысли о судьбе нынеш­него Китая, ставшего на путь развития капитализма, Китая, где стена осталась лишь в качестве символа, объекта для исследования ученых, Китая, охваченного пожаром гражданской войны и революции.

Этот другой Китай, выросший из очарованной стра­ны вчерашних дней, гулом экспресса и фабричными гудками звал нас к себе и требовал, чтобы мы связали свою судьбу с его судьбой. Мимо медеплавильного за­вода и радиостанции мы возвращались к себе домой.

Радиостанция. Три высокие мачты, поднятые на вы­соком холме, опутанные кружевами проводов, они свя­зывают Калган с остальным миром, и китайские ради­сты слушают в своих кабинах музыку Парижской оперы, сообщения о событиях в мире, всегда задевающие интересы Китая. Вслед за радиограммами, кото­рые передаются из других городов Китая, в их уши врываются бурные речи вождей русской революции и медный клич далеких труб, играющих «Интернацио­нал». Вслед за справками о курсе на бирже в Нью-Йорке они узнают новости о хозяйственном и экономи­ческом росте Страны Советов. Концентрированная мысль высокой цивилизации излучается в электромаг­нитных волнах радио и разрушает консервативные тай­ны Китая, властно вовлекая его в общую мировую жизнь. Китаю, очевидно, суждено пережить процесс, аналогичный России; как Россия, минуя эпоху шоссей­ных дорог, прямо вошла в эпоху железнодорожную, так и Китаю, вероятно, суждено миновать эпоху проволоч­ной связи и шагнуть в эпоху радио.

29 апреля 1925 года

Сегодня генерал Тан прислал нам свою визитную карточку и приглашение посетить национальный театр. Вечером Тан заехал за нами, и мы в автомобиле от­правились в центр города к театру. В этот день в театре шла старая опера, события оперы относились к древней; истории страны. Генерал Тан объяснил нам:

— Вы увидите старую китайскую оперу. Не судите по ней о сегодняшнем Китае — это просто наше старое искусство, отражающее былые дни истории. Современ­ный Китай так же похож на старый Китай, как Шейлок — на Джона П. Моргана, как старая Англия — на своего заморского кузена, как Робин Гуд — на желез­нодорожных грабителей. Но в старой музыке живет старая душа народа, в традиции старых героев вы увидите многое, что сохранилось до наших дней.

И пока он и Эванс развивали эту тему, спорили о Б. Шоу и Э. Синклере, я с любопытством рассматри­вал публику и здание театра. Театр был устроен в виде прямоугольника, в который вдавалась сцена — подмост­ки, открытые с боков, огороженные белой бумагой — кулисами. Оркестр — гонг, барабан, однострунная скрипка и флейта — сидел на табуретах у кулис вокруг столика и пил чай.

Места для публики были устроены в два этажа, в нижнем этаже были поставлены простые длинные скамьи, в верхнем — перегородки лож. Публика — по преимуществу мужчины. Женщины сидели в ложах на левой стороне от сцены, отдельно от мужчин. С жен­щинами были и дети. Публика грызла семечки и бесе­довала оживленно. Между рядами зрителей сновали слуги, предлагавшие чай, печенье, орехи и семечки под­солнуха. Около подмостков стояли четверо слуг у тазов с кипящей водой. Они намачивали мохнатые короткие полотенца в кипящей воде, выжимали их и ловким бро­ском передавали зрителям в партере и ложах для осве­жения рук и лица. Полотенце, обойдя весь ряд в парте­ре или всю ложу таким же ловким броском, проходит многие руки и возвращается к слуге. Слуга на лету ловит использованное полотенце, вновь намачивает его в горячей воде, выжимает и отправляет в новом направ­лении к зрителям. Неплохой способ развести трахому и другие болезни.

К нам подошел слуга с чистыми полотенцами и та­зом горячей воды, чему мы очень обрадовались, изба­вившись от уже побывавших в «эстафете» мокрых по­лотенец.

Под щелканье орехов и семечек, при всеобщем шум­ном разговоре пьеса началась.

Из-за кулис вышли двое слуг. Они вынесли и пове­сили на столбе подмостков плакат с названием пьесы: «Сын полководца, образец великой верности». Из-за кулис вышел молодой человек в белом платье (белое платье, как нам объяснили, означает траурное одеяние), вооруженный двумя легкими копьями. Высоким, больше альтовым голосом он спел арию, слова которой сооб­щали о том, что его отец — полководец — благодаря проискам злых людей арестован по приказу импера­тора и что он — сын — намерен совершить подвиг, что­бы доказать невиновность отца. Арию сопровождал ор­кестр, при этом ударные инструменты порою заглушали певца. Общее впечатление от сопровождения осталось крикливо-шумное и даже несколько раздражающее. Од­нострунная скрипка, обтянутая змеиной кожей, и флей­та исполняли свои партии на самых высоких нотах, и их плач сообщал всей музыке какую-то болезненную печаль.

Окончив арию, герой подошел к оркестру и выпил чашечку чая. Затем появились на сцене его враги. Из-за кулис вышел высокий тучный мужчина в роскошном халате, вооруженный двумя мечами. За его спиной к поясу и плечам было прикреплено с десяток разноцвет­ных флажков. Под гром барабана и гонга, под резкий визг скрипки он прокричал грубым голосом угрозы в адрес героя. Началась битва — прекрасный по испол­нению танец фехтовальщиков, сопровождаемый громом ударных инструментов и пронзительным плачем скрип­ки. Оркестр не давал ритма, бойцы носились по сцене, манипулируя мечами и легкими копьями, подчиняясь какому-то своему, внутреннему ритму. Бой кончился бегством мужчины в роскошном халате, и победитель спел песню победы. Затем он взял из оркестра украшен­ную кистями палочку — это была лошадь — взмахнул ногой в воздухе, сел верхом и, высоко вскидывая нога­ми, проскакал вдоль сцены. Из-за кулис вновь вышли враги — тот же чернобородый с флажками за спиной и другой, с большой рыжей бородой и татарской шапоч­кой на голове, тоже с флажками за спиной. Флаги изображали бесчисленные полки, которые преследуют героя. Снова началась битва-танец.

Продолжение трагедии было на второй день, но мы решили воздержаться от повторного посещения театра, так как мы, не понимая еще содержания оперы, хотя и увлеченные очень красочным зрелищем, быстро уста­вали. Для нас не были ясны и условности, вроде па­лочки с кистями, которая должна изображать лошадь. Все эти условности требовали разъяснения, а нам было неудобно обращаться за таким разъяснением, тем бо­лее что мы не владели китайским языком.

У нас осталось впечатление, что китайская опера чрезвычайно консервативна. Главные женские роли до сих пор, как правило, исполняют мужчины, чьи порт­реты мелькают повсеместно. Особенно популярен в женских ролях большой мастер — певец Мэй Лань-фан. Костюмы оперы относятся к VI и VII вв. н.э., а традиции — к временам еще более давним. Очевидно, по времени китайская опера сродни древней греческой трагедии. Много общего с ней также и в традициях сцены. Так, например, в китайской опере до сих пор в качестве реквизита мы видим башмаки с очень толстой подошвой, и герои ходят поневоле медленно и кажутся в них очень высокими. Основной мотив китайских опер — верность во всех ее видах: верность слуги гос­подину, воина — императору, жены —мужу. Наши суж­дения о китайской опере — суждения неспециалистов в области оперного искусства, наше уважение к китай­скому народу безусловно включает и уважение к его искусству, но китайская опера, по нашему мнению, еще ждет своей революции, которая сделает ее понятной новому, молодому Китаю.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть III "Май 1925 г.":

1 мая 1925 года

Наш праздник. Рабочие всего мира демонстрируют свою солидарность. Здесь тишина, ветер и пыль с запа­да от близлежащей пустыни. Пыль примчалась облаком, высоким и плотным, занесла улицы, проникла во все щели. Все жители города в очках, и мой мир сегодня окрашен в желтый цвет, цвет пыли и автомобильных очков. Послали маршалу карточку с поздравлением: «Одному из уважаемых нами вождей китайского народа в борьбе против империализма». Получили ответное поздравление и приглашение на банкет. В 20 часов за нами заехал генерал Тан, и мы отправились к дубаню (генерал-губернатору провинции).

Фэн Юй-сян и его жена, маленькая женщина в оч­ках, с милым одухотворенным лицом воспитанницы миссионеров, член христианского союза молодежи, встречали гостей у порога своей резиденции традицион­ным глубоким поклоном и расспросами о здоровье. Адъютанты немедленно проводили гостей к отведенным им местам за столом. Освещенный керосиновыми лам­пами зал уставлен круглыми лакированными столами на 15—20 человек каждый. На столах в чинном порядке разложены китайские обеденные приборы: две тарелоч­ки, чашка и палочки. Прибывшие до нас гости сидели на своих местах и тихо беседовали. Кроме большого числа офицеров и генералов Национальной армии здесь находилась делегация из Монголии и несколько иност­ранцев—военных советников. Адъютанты представили нас гостям и познакомили с иностранными военными советниками: двумя русскими, одним немцем и одним японцем. Японец, майор Мацумура, известный в Национальной армии под именем Сун Ши, и немец, быв­ший офицер инженерных войск господин Трайне, в со­циалистическую партию не входили и служили в На­циональной армии по личным соображениям. Русские советники, бывшие офицеры Красной Армии, Ханин и Дорен — коммунисты, предложившие свои услуги На­циональной армии для участия в освободительной борьбе китайского народа. Нас усадили с ними за об­щий стол, и мы очень быстро сдружились. У Ханина тонкий, чуть иронический профиль, спокойные движе­ния и ироническая речь. Дорен немного застенчив, по­рывист и прямолинеен в обращении. Оба одеты в полу­военные костюмы, в петлицах гимнастерок — знаки офицеров штаба Национальной армии. Ханин — в чине генерал-лейтенанта, Дорен — генерал-майора. В беглой беседе Ханин и Дорен сообщили нам, что уже несколь­ко месяцев работают в Национальной армии и в настоя­щее время заняты постройкой бронепоезда и обучением офицеров Национальной армии в школе общей тактики. В их планы входит создание пулеметной школы. Узнав, что мы хорошо знаем пулеметное и бронетанковое дело, они пригласили нас участвовать в постройке бронепоез­да и формировании пулеметной школы для офицеров и унтер-офицеров Национальной армии. Мы тут же дали наше согласие и просили их переговорить с маршалом, так как мы устали от безделья.

Пока мы разговаривали, наш стол постепенно окру­жили офицеры. Рядом с нами сел полковник Чжан, ко­торый руководил постройкой бронепоезда. Этот пожи­лой человек, среднего роста, веселый и любезный, стра­дал склонностью прихвастнуть. Он с места оживленно рассказал нам о том, как он отличился в войне против Чжан Цзо-лина, и, покручивая усы, с довольным видом выслушал наши учтивые комплименты. Сын небогатого купца, он за время войны видал виды, его преданность очень ценил Фэн Юй-сян. В 21 час маршал и его жена заняли места за круг­лым столом в середине комнаты. Кроме жены Фэн Юй-сяна, других женщин не было — китайские женщины обычно не участвуют в приемах гостей на званых вече­рах. Одетые в белые куртки солдаты быстро подали первую смену блюд из тухлых яиц, морских червей (хайшэн), жаренных в масле, крошеного мяса с зе­ленью и др. В бокалы был налит лимонад (в народных армиях строго запрещено употребление спиртных на­питков), и Фэн Юй-сян открыл банкет коротким при­ветствием гостей и извинением за убогое угощение. Гости оживленно приступили к ужину. За всеми сто­лами завязались беседы, обмен шутками, комплимен­тами и взаимное угощение, сопровождавшееся востор­женной рекомендацией каждого из поданных блюд. Офицеры армии вели себя непринужденно, но сдер­жанно.

За первой сменой последовала вторая смена блюд — жареное мясо различных сортов и под разными соуса­ми. Затем были поданы акульи плавники, грибные блю­да, блюда из бамбуковых побегов, картофель, обжарен­ный в сахаре,— всего было подано более сорока блюд, и сидевший рядом Ханин тихонько пояснил, что это действительно скромный банкет, на больших банкетах подают более ста блюд.

В конце банкета Фэн Юй-сян поднялся и произнес тост, посвященный празднику Первое Мая; он говорил о борьбе за освобождение от империализма, приветст­вовал рабочий класс, который в этот день демонстри­рует свою силу во всех городах мира. Ему отвечал один из членов монгольской делегации. Как и подобает, го­ворил он тихим голосом, часто цитировал старые тексты и пословицы. Содержание его речи свелось к тому, что Монголия, получившая свободу, приветствует револю­ционный Китай и гордится своим положением между Пробуждающимся Китаем и Страной Советов, пример которой достоин подражания. В этом месте его речи Фэн Юй-сян поднял свой бокал и жестом приветство­вал Ханина и Дорена — граждан самой свободной стра­ны мира. Я взглянул на них, и меня радостно поразило в их лицах выражение глубокой гордости за свою страну, гордости пролетариев, которые создали себе социалистическое отечество.

Было произнесено еще несколько тостов, и банкет закончился. Фэн Юй-сян предложил гостям остаться на небольшой киносеанс. Вошел киномеханик, быстро установил аппарат. Но лента была плохая, она часто прыгала и рвалась, из киносеанса ничего не получи­лось. У механика дрожали руки, особенно когда он встречался с гневным взглядом маршала и жестом — убрать аппарат. Вероятно, бедняга будет наказан. Пос­ле неудавшегося киносеанса мы откланялись.

3 мая 1925 года

Сегодня Ханин зашел к нам и пригласил в депо, где строился бронепоезд. Строительство и оснащение бро­непоезда происходит в изолированной части депо, кото­рую охраняют солдаты Национальной армии. Создани­ем и оснащением первого бронепоезда для Националь­ной армии заняты русские. Здесь же присутствует полковник Чжан, назначенный командиром будущего бронепоезда. Под руководством русских специалистов работают до сотни китайских рабочих-металлистов. Наблюдая в течение часа за работой китайских рабо­чих, я пришел к выводу, что ни в ловкости, ни в понят­ливости, ни в чем, кроме уровня квалификации, китай­ские рабочие не уступают европейским. Полковник Чжан отвел нас в угол депо, где на столе были разло­жены чертежи будущего бронепоезда. Бронепоезд рас­считан на установку двух 75-миллиметровых орудий в башнях с круговым обстрелом и на 8 пулеметов, часть которых предполагается установить в башнях и полу­башнях крыши и бортов. По предварительным расче­там, в составе поезда будут два блиндированных ваго­на. Ознакомившись с чертежами, мы нашли их совер­шенными, а будущий бронепоезд, созданный по этим чертежам, — довольно мощной единицей и солидной ог­невой силой. Я поздравил полковника Чжана с хорошим началом, а в ответ получил приглашение принять участие в работах над изготовлением и оснащением бронепоезда. Переговорив с русскими товарища­ми, мы с Эвансом решили взяться за дело немедленно, приняв на себя проверку пулеметных установок. Артиллерией занимался Дорен — весьма образованный артил­лерист. Ханин осуществлял общее руководство всеми работами по изготовлению и оснащению бронепоезда. Нам принесли синие фартуки, и мы приступили к рабо­те. Производившие клепку башен рабочие протянули нам руки и помогли забраться внутрь стальной короб­ки. Эванс взял на себя работы в вагоне № 1, я — в вагоне № 2. Забравшись внутрь башенки и устроившись на установленном лафете орудия, проверил действия полубашни и углы обстрела. Они оказались вполне под­ходящими. Оставалось только установить и прикрепить пулеметы. На это ушел остаток дня, и, увлекшись де­лом, мы пропустили все сроки обеда, но зато к ночи окончили установку восьми пулеметов. Несколько раз к нам подходили полковник Чжан и товарищ Ханин, но, видя наше увлечение работой, они только одобрительно посмеивались и уходили в башни, где устанавливалась артиллерия. Перед вечером полковник Чжан забрался к нам с флягой коньяку и бутербродами. Мы выпили за его здоровье, проглотили бутерброды и снова взялись за работу, пошабашив только тогда, когда рабочие ста­ли собирать инструмент.

Сегодня работа окончена. Мы обошли все установки, проверили систему рычагов и подвижность роликов. Все в порядке. Осталось закамуфлировать бронепоезд и провести испытательную стрельбу. Камуфляж займет несколько дней, после чего выйдем на стрельбище.

Наша дружба с русскими все крепла, мы составили с ними одну рабочую бригаду. Ханин, как старший по чину, продолжал руководить всей работой. Закончив проверку установок, мы прошли к нему иа квартиру, и он посвятил нас в план работы. Решено было всем нам лично участвовать в постройке еще одного броне­поезда, чтобы на нем готовить офицеров Национальной армии. Параллельно с работой над созданием броне­поездов я и Эванс должны были начать преподавание пулеметного дела в создаваемой пулеметной школе. До этого в Национальной армии бронепоездов не было.

Дорен должен был организовать артиллерийскую шко­лу, а Ханин — школу для высшего офицерского состава Национальной армии. Генерал Тан обещал найти для нас переводчиков, которые будут нас постоянно сопро­вождать и передавать китайским офицерам наши ука­зания. Немец, инженер по профессии, должен был уча­ствовать в разработке проектов бронепоездов и препо­давать фортификацию в пулеметной школе. Итальянец и японец были готовы оставить армию — они не были специалистами и не собирались участвовать в войне, к которой мы готовились. В наш план работы они вклю­чены не были.

Выпив по чашке чая в квартире товарища Ханина и выкурив по папироске, мы отправились домой. Здесь нас поджидали генерал Тан и Фэн — командир гвар­дейской бригады. Генерал Фэн передал нам привет от маршала и ящичек, в котором находились для меня и Эванса удостоверения, что мы — офицеры Националь­ной армии и нам присвоены воинские звания майоров. Там же лежали маленькие треугольные значки из жел­той материи для нашивки на вороты наших гимнасте­рок, чтобы солдаты армии могли различить наши воин­ские звания. На дне ящичка лежало наше месячное жалованье, около 200 американских долларов.

Генерал Тан сообщил нам, что маршал благодарит нас за работу в депо и приглашает преподавать пуле­метное дело в пулеметной школе офицеров и унтер-офи­церов Национальной армии. Мы просили сообщить мар­шалу о нашей признательности за внимание и охотно дали согласие работать в пулеметной школе, так как это входило в планы товарища Ханина, нашего друга и начальника.

10 мая 1925 года

Несколько дней мы были заняты строительством бронепоезда, а сегодня утром бездельничали и просмат­ривали газеты. На юге Китая забастовки. По всей стране ведется пропаганда бойкота английских и японских товаров. Газета «Пекин энд Тяньцзинь таймс» выра­жает по этому поводу недовольство.

На сегодня была назначена пробная стрельба бро­непоезда, и мы отправились к товарищу Ханину. У Ха­нина мы застали Дорена и профессора Ли Да-чжао, одного из вождей и организаторов КПК, — крупная фи­гура, спокойное лицо и внимательные серьезные глаза за большими роговыми очками.

Ли Да-чжао занят созданием политического клуба в армии. Он сумел получить согласие Фэн Юй-сяна на пропаганду программы гоминьдана в армии через, соз­даваемый политический клуб. Ли Да-чжао прибыл в Пекин из Шанхая для переговоров с Фэн Юй-сяном, в то время как начальник пекинской полиции отдал при­каз о его аресте. Ему удалось тайком пробраться на территорию дислокации фэнъюйсяновской дивизии, он несколько дней скрывался в казармах дивизии, а затем ночью оставил Пекин и бежал в Калган. Здесь он встре­тился с маршалом и получил от него согласие органи­зовать клуб.

Узнав, что я и Эванс служим в Национальной ар­мии, он дал нам информацию о положении в Китае. В общих словах он сообщил нам следующее. Китай фактически поделен между Японией и Англией на сфе­ры влияния. Эти сферы влияния не имеют точно очер­ченных границ, но в основном Япония распоряжается на севере страны, а Англия — в долине Янцзы. Защит­никами их интересов являются Чжан Цзо-лин и У Пэй-фу, армии которых можно считать вспомогательными армиями этих держав.

Чжан Цзо-лин занимает Маньчжурию, Чжили и Шаньдун. Его армия насчитывает примерно 250 тысяч бойцов. Она вооружена преимущественно японским оружием, ее обучением руководят японские инструкто­ры. Многие из офицеров армии учились или учатся в японских школах. Сын Чжан Цзо-лина — Чжан Сюе-лян окончил военную школу в Японии и является провод­ником японского влияния в Китае. В армии служит большое число русских белогвардейцев, главным обра­зом в воздушном флоте. Из них сформирован особый отряд в 3 тысячи штыков под командованием белого ге­нерала Нечаева.

По политическим убеждениям Чжан Цзо-лин близок к японофильскому клубу «Аньфу», к которому принад­лежит и президент Китая Дуань Ци-жуй. Этот клуб весьма реакционен, многие его члены явно монархи­сты. Клуб поддерживает связь с наследниками богдыханского престола, проживающими в Тяньцзине на тер­ритории японской концессии. Чжан Цзо-лин — олице­творение китайской реакции.

У Пэй-фу занимает район Ханькоу. Он располагает небольшой армией в 50 тысяч бойцов, но считается луч­шим генералом Китая, новатором в военном деле. Его части вооружены немецкими винтовками, поставленны­ми английскими купцами, и частично китайскими вин­товками, изготовленными Ханьянским арсеналом. Его армия финансируется Чжилийским клубом, который несколько либеральнее клуба «Аньфу». В то время как «Аньфу» отражает интересы маньчжурских феодалов и чжилийских компрадоров, Чжилийский клуб представ­ляет интересы крупных промышленников и оптовых торговцев.

На юге Китая сосредоточена Кантонская револю­ционная армия, пока небольшая по численности, но по количеству оружия и по боевому настроению — лучшая в Китае. Она способна защитить Южно-Китайскую рес­публику и в недалеком будущем будет способна всту­пить в решительную борьбу с реакционерами и совер­шить поход на север к рубежу Янцзы.

На реке Хуанхэ в провинции Хэнань — армия гене­рала Юэ Вэй-цзюня, преемника отравленного реакцией генерала Ху Цзин-и, друга Сунь Ят-сена. Армия имеет до 150 тысяч бойцов, вооружена она и обучена очень плохо, но солдаты имеют отличный боевой дух. Прав­да, дисциплина в ней чрезвычайно низка, они склонны к грабежам, плохо слушаются офицеров. Среди офицеров много сторонников У Пэй-фу. Армия в целом не представляет собой монолита. В провинции Шэньси находится третья Националь­ная армия под командованием генерала Сунь Юэ. Эта небольшая армия — до 20 тысяч бойцов — плохо обучена, а сам Сунь Юэ — бездельник и курильщик опиума. В провинциях Чахар и Суйюань расположились армии Фэн Юй-сяна, имеющие в своем составе до 50 тысяч бойцов, хорошо обученных и дисциплинированных, сле­по верующих в своего маршала. К сожалению, вождь армии Фэн Юй-сян хотя и выставляет себя сторонни­ком Сунь Ят-сена, но не проявил себя и не входит в гоминьдан. Неизвестно, удастся ли втянуть его в дви­жение или он пойдет обычной дорогой милитаристов и обманет доверие народа.

Чжан Цзо-лин боится растущего влияния Нацио­нальных армий и, вероятно, нападет на них до того, как они окрепнут. Поэтому Национальные армии и Фэн Юй-сян, в частности, лихорадочно готовятся к борьбе.

Эта информация, данная человеком безусловно авто­ритетным, в значительной мере уточнила наше пред­ставление о готовящихся событиях и заставила нас принять решение вести не только военную работу, но и революционную пропаганду в армии. Поблагодарив профессора Ли Да-чжао за информацию, мы и товарищ Ханин отправились к бронепоезду.

У бронепоезда мы застали генерала Чжан Цзи-цзяна — губернатора Чахара со своей свитой. Мы были представлены ему и приглашены в вагон, прицепленный к бронепоезду.

Генерал Чжан Цзи-цзян — это обычный тип военно­го, не занимающегося политикой. Он произвел на нас впечатление человека средних умственных способностей и малого образования, но достаточно решительного. Решительный вид придавали ему усы, опущенные вниз по сухощавому подбородку, и прямой, быстрый взгляд. О нем отзывались как об очень храбром человеке. Го­ворили также, что в частной жизни он нарушает тради­ции Национальной армии — живет роскошно, имеет двух красивых жен и трех наложниц, что не мешает ему казаться ревностным христианином.

Рядом с ним сидел генерал Лю Цзы, начальник штаба маршала. Маленького роста, живой, подвижный, несколько экспансивный, он производит чрезвычайно выгодное впечатление умного и энергичного человека. Его считают одним из самых талантливых генералов Китая. Происходит он из богатой семьи, но в частной жизни скромен. Кроме них в чисто убранном и опрят­ном вагоне было несколько офицеров свиты, в почти­тельном молчании сидевших вдоль стены салона. Сол­даты принесли непременный чай. Генерал Лю Цзы бы­стро выпил свою чашечку и резко повернулся к нам:

— Гандзя че хао пухао? (Бронепоезд хорош или плох?)

Я понял вопрос и ответил:

— Хао, — и для верности поднял большой палец кверху.

Он быстро заговорил по-китайски, переводчик тут же перевел его речь.

— Я слышал о бронепоездах, которые использова­лись в мировую войну, но это первый наш китайский бронепоезд, построенный руками китайских рабочих по любезным указаниям всех вас, наших старших братьев. Я очень рад буду увидеть его в действии, так как это даст мне возможность составить скромное представле­ние о том, как им должна будет пользоваться наша армия. Может быть, вы поясните ваши соображения и поделитесь вашим опытом?

В ответ на это товарищ Ханин сделал ему неболь­шой доклад о действии бронепоездов и их боевых каче­ствах. Внимательно выслушав, генерал Лю Цзы на минуту задумался, а затем стремительной скороговор­кой произнес:

— Хао, хын хао.

Затем генерал Лю Цзы перевел разговор на тактику европейских армий, мы должны были подробно изло­жить ему основные принципы французского броневого тарана и немецкой тактики охвата, иллюстрируя эти принципы набросками схем поданной для этой цели тушью. Как Лю Цзы, так и Чжан Цзы-цзян внима­тельно следили за развитием нашей мысли и встав­ляли свои замечания — Лю Цзы темпераментно, Чжан Цзы-цзян с несколько дубовой медлительностью. Это невольно наводило на сравнение двух генералов, было видно, что Чжан Цзы-цзян не принадлежит к числу тех людей, которые изобрели порох.

Бронепоезд тем временем прибыл к месту стрельбы и остановился у подножия высокого холма. Сквозь вет­ви деревьев видны были мишени, расставленные в двух километрах у подножия высоких скал, а несколько бли­же были выставлены мишени для стрельбы из пулеме­тов. Мы вошли в бронированные вагоны. Дорен коман­довал артиллерией, я — пулеметами. Мы подали коман­ду: «По местам!». Пока артиллеристы поворачивали орудийные башни, мы изготовились к бою, и я подал команду: «Левым бортом огонь!». Восемь пулеметов за­работали одновременно. Из моей наблюдательной баш­ни было видно, как разлетелись куски мишенных щитов и дымился песок, взбитый струей пуль. Затем ударили орудия — и черные фонтаны поднялись у подножия скал. После нескольких орудийных выстрелов была подана команда «отбой». Наблюдатели побежали к ми­шеням. Вместе с ними побежали и генералы со своей свитой. Мы же обошли бронепоезд и проверили установки. Все оказалось в порядке, наши расчеты оказались правильными.

Медленно возвращаясь от мишеней, китайские офи­церы еще издали кричали нам: «Хао, хын хао»! — под­нимая с восторгом большой палец руки вверх. Полков­ник Чжан, командир бронепоезда, сиял от удовольст­вия. Это был его праздник. Он не прыгал и не шумел, как другие китайские офицеры; выпятив грудь и нахму­рив брови, он подошел к генералам Лю и Чжану, кото­рые не замедлили тут же его поздравить. Генерал Лю Цзы вошел в бронированный вагон, и вскоре броне­поезд тронулся в обратный путь. Он внимательно осмот­рел все установки, проверил видимость в прорезях, за­брался в командирскую рубку и счел себя удовлетво­ренным тогда, когда каждый винтик был ему объяснен, каждая башня продемонстрирована во вращательном положении, углы обстрела каждого пулемета просмот­рены и проверены. Вернувшись в Калган, мы были при­глашены к генералу Чжан Цзы-цзяну на чай, за кото­рым выслушали много комплиментов и получили разре­шение начать работу в школах.

25 мая 1925 года

Уже две недели, как мы работаем в школах. Наша пулеметная школа, состоящая из 200 курсантов, делится на два класса — офицерский и унтер-офицерский. Школа разместилась в палатках американского типа, поставленных у подножия гор. Там же за палатками — стрельбище. Наши курсанты встают в 5 часов, делают гимнастику, упражняются в беге на дальние дистанции (до 3 верст), в 6 часов пьют чай, а затем приступают к занятиям. Занятия длятся до 12 часов. В 12 часов кур­санты обедают — суп из зелени, какая-нибудь зелень на второе,— а затем опять занятия до 18 часов. В 18 часов ужин, после него — часы отдыха и занятия спортом.

Я и Вэн приходим в школу к 6 часам. В 6 часов — первый урок. Состав школы разбит на отделения, кото­рые изучают разборку и сборку пулемета. Первые дни учеба продвигалась тяжело, офицеры относились к пу­лемету с уважением и некоторой боязнью: он, вероятно, показался им одухотворенным, имеющим злую волю. В случае задержек в работе механизма они лили на него масло с таким видом, как будто это была умило­стивительная жертва. Но теперь дело наладилось, и мы перешли к теории стрельбы. Отделения изучают балли­стику, вычерчивают диаграмму полета пули и вычис­ляют поправки на силу ветра, дождь и пр. На очереди боевая стрельба. Нам приходится форсировать прохож­дение курса, так как Фэн Юй-сян, который часто бы­вает на занятиях, приказал нам закончить курс обуче­ния к середине июля. Сначала наша преподавательская работа встретилась с оппозицией преподавателей-китай­цев и самих учеников. Офицеры, в большинстве своем полуграмотные крестьянские парни, заявляли, что изу­чение механизма пулемета — это дело унтер-офицера. Преподаватели, получившие образование в провинциаль­ной военной школе и вышедшие в подавляющем боль­шинстве из зажиточных купеческих и чиновничьих се­мей, поддерживали курсантов-офицеров, утверждая, что возиться с маслом и механизмами — дело простых солдат и унтер-офицеров. Но мы настояли на своем. Окон­чательно нас выручила пробная стрельба из пулеметов: мы показали им на мишенях, что означает хороший пулеметный огонь, быстро устраняли задержки пулеме­тов, сопровождая каждое упражнение по стрельбе ко­роткой лекцией. Это их увлекло, заинтересовало, а главное — дало возможность убедиться в своей неве­жественности в области пулеметного дела. Оппозиция сразу же ослабла, и только преподаватели-китайцы из­редка ворчали. От их воркотни мы отгородились кор­ректной сухостью и сдержанностью. Теперь эти трения изжиты, занятия в школе пошли в хорошем темпе. Нужно думать, что, когда эти 200 обученных пулемет­чиков вернутся в строй, огневая мощь армии сразу вы­растет.

Стрелковая немощь их в начале обучения была по­разительной. Огромное большинство не было знакомо с траекторией полета пули и назначением прицельной рамки. Многие из них были убеждены, что пуля, выле­тая из ствола, летит прямо и ровно, а затем, как они объясняли, пуля устает и падает на землю. Нам пришлось начинать с азбуки и обучать тому, что знает каждый солдат европейской армии. Тактически офице­ры крайне необразованны. У них постоянное стремле­ние к линейности и локтевой связи между ротами. Они поклонники окопов на целый батальон, вытянутых по шнурку. В их представлении та рота наступает хорошо, которая хорошо равняется в цепи и не обращает вни­мания на местность. За это стремление к линейности, густоте строя и пренебрежение к условиям местности они были бы на войне жестоко наказаны. Мы с трудом их переубеждаем. Трудно сломить свойственный им консерватизм и недоверие к иностранцу, и только заня­тия в поле помогают им уяснить наши мысли и при­знать их правильность.

В 18 часов мы кончаем занятия и ужинаем вместе с офицерами. Дежурные солдаты приносят на коро­мыслах большие чаны с супом из зелени и мелко искро­шенной пареной капусты. Отделения строятся, дежур­ный большой ложкой наливает в чашечки суп и накла­дывает пареную зелень. Все садятся тут же на кор­точках, пьют суп и палочками едят второе. Мы обычно ужинаем поочередно со всеми отделениями, нам хочется ближе изучить наших курсантов. К концу дня они так устают, что становятся малоразговорчивыми, но даже и в этом положении усталости свойственная им жи­вость проявляется в шутках, разных шутливых пари и откровенно крестьянских анекдотах, до которых они все большие охотники. Жители разных провинций, они обычно дразнят друг друга и в ходе обеда рассказы­вают разные истории, подчеркивая специфические нра­вы каждой провинции. Чжилийцы, например, дразнят шаньдунцев, рассказывают истории, показывающие, что шаньдунские женщины ветрены; шаньдунцы дразнят шаньсийцев — шаньсийцы славятся своей скупостью. В этот вечер высокий тощий Хо, поручик, сын небога­того земледельца из Чжили, подзадоривал низенького толстяка Лу — шаньдунца. Он таскает палочками рис из суповой чашки и говорит:

— Это было, кажется, в твоем городе. Это в твоем городе, Лу, женщина согрешила с кроликом.

Раздается смех. Лу сердится и с набитым рисом ртом бормочет:

— Черепаха!

Черепаха — это ругательство, обидное для чжилийцев. Как и товары, ругательства в Китае не стандар­тизованы: то, что считается обидным в одной провин­ции, не вызывает обиды в другой, но каждая провинция имеет свои специфические ругательства; если для чжилийца «черепаха» — ругательство, то для хэнаньца это вовсе не ругательство, но зато при упоминании о тух­лых яйцах хэнанец может обидеться, он даже способен ударить ножом, если употребить ругательство «тухлые яйца» по отношению к его особе.

Хо делает вид, что не расслышал слова «черепаха», и продолжает рассказ:

— Так это было, кажется, в твоем городе, Лу. А кро­ме того, в твоем городе случилась и такая история, ты, вероятно, ее помнишь, ведь все шаньдунцы родствен­ники между собой. У одной молодой женщины умирал муж. У его постели жена клялась, что будет верна ему до смерти и не выйдет замуж. Ее муж был умный чело­век и немножко философ — в твоем городе, Лу, редко встречается первое качество и часто второе,— и он ска­зал женщине: «Ты обещай мне только одно — не выхо­дить замуж, пока не высохнет земля над моей моги­лой». Женщина подтвердила эту клятву, и человек спокойно умер. Он был похоронен с достойными почестя­ми, но, когда его жена шла за гробом, она увидела сына своего соседа и в ее ногах возникло томление. Че­рез несколько дней старый друг покойного проходил мимо кладбища и увидел в дальней аллее молодого че­ловека, прогуливающегося и проявляющего все призна­ки томительного ожидания, а над свежей могилой мужа сидела молодая вдова. Он подумал: «Какая верная жена была у моего друга». Но тут он заметил, что мо­лодая вдова держит в руках большой веер и обмахивает им могилу. Не желая думать о вдове плохо, он с уми­лением пробормотал: «Как усердно поддерживает она порядок в его последнем жилище». Когда он подошел к могиле, он увидел, что земля, над которой непрерывно двигался большой веер, почти совсем высохла.

Раздался смех и грубые замечания: по-деревенски откровенные выводы из рассказанного.

Наступает час отдыха, и мы возвращаемся домой.

28 мая 1925 года

Работа в пулеметной школе идет успешно. Второй бронепоезд тоже достраивается. Работают сами китай­цы под руководством полковника Чжана. Мы только изредка контролируем работу, проверяем расчеты уста­новок для орудий и пулеметов. Дорен уехал в Пиндэ-чуань, где создана школа переподготовки офицеров ар­тиллерии. К осени ожидается открытие военных дей­ствий, поэтому мы вынуждены отказаться от мысли го­товить новые офицерские кадры. Ханин организовал при штабе маршала школу подготовки высшего командного состава, в которой учатся до 40 майоров и полковни­ков, несколько бригадных генералов и старших офи­церов штаба. Есть сведения, что где-то в Фэнчжэнтине организована также большая кавалерийская шко­ла, руководимая какими-то иностранцами. Если это верно, то к осени в школах будет подготовлено до ты­сячи офицеров армии, и это несомненно обеспечит нам качественное преимущество в готовящейся войне.

Офицеры привыкли к нам, признали наш авторитет и часто бывают у нас на квартире. Эванс — большой мастер занимать их, он хорошо знает западную лите­ратуру, и его беседы, уснащенные цитатами из филосо­фов (это очень любят наши китайские друзья), зани­мают гостей. Для того чтобы больше сблизиться с офи­церами, мы объявили одну из наших комнат гостиной, устроили в ней буфет и ввели правило — каждый из наших гостей берет сам из буфета то, что ему понра­вилось. У офицеров вошло в обычай наливать себе ли­монад и пользоваться запретным плодом — нашим конь­яком и сигаретами. Из офицеров, часто нас посещаю­щих, наибольший интерес вызывают полковники Чжао Цзо-шэн, Ян Чжао-мин и Чжан Шу-мин. Чжао Цзо-шэн — высокий, похож на медведя, мошного телосло­жения, очень спокоен и медлителен в движении. Ян Чжао-мин — выше первого, стройнее, гибче и подвиж­нее. У него большие черные усы, растущие вниз, он очень смуглый, загар скрывает желтизну кожи — лицо воина наших старых баллад. Оба они принадлежат к секте поклонников Лаоцзы, они скромны в частной жизни, пьют только чистую воду и совсем не курят. Оба — богатые люди, у них доходные дома в Тяньцзине, их привела в армию идея борьбы против иностран­ного засилья, они командуют полками в особой Чахарской бригаде.

У нас появился еще один знакомый, который, прав­да, приходит к нам реже,— это полковник Ин, кавале­рист, командир полка в 1-й бригаде кавалерии. Он не­большого роста, сухощавый, очень ловкий. Ин — кресть­янин из небогатой семьи в провинции Хэнань. Он бывалый человек и член какого-то тайного крестьян­ского общества. Не очень грамотен, но весьма развит и много видал. Он обычно приезжает к нам верхом на чудесном коне-иноходце, прабабушка которого паслась, видимо, в табунах Чингисхана и носила на своей спине всадника из его орды. Еще со двора он шумно окликает нас, и, когда мы выходим к нему навстречу, наши руки ноют от его рукопожатий. Валкой походкой наездника он входит в гостиную. Когда же все три полковника собираются вместе и вваливаются в гостиную, она сра­зу становится тесной от их больших тел и гулкого смеха. Наш бой приносит горячие полотенца, они выти­рают запыленные лица и освежают губы душистым чаем. Через наших переводчиков — студентов-гоминьдановцев, которых нам прислал Ли Да-чжао, начи­нается беседа. Сначала шутливая, о нашей войне со старыми преподавателями школы, она переходит в серьезную беседу о России, Америке. Переводчики каж­дую такую беседу стараются использовать для пропа­ганды гоминьдановских идей — и не без успеха, так как свежие умы этих людей, половину жизни проведших в пустыне за Великой стеной, очень восприимчивы.

Вечером приходит Хань — офицер штаба бригады; маленький, подвижный, сухонький, очень остроумный, со сверкающей улыбкой на устах, он наполняет ком­нату движением и смехом. Тайный член гоминьдана, этот офицер обладает талантом ловца душ, его речи помогают полковникам утвердиться в новых взглядах на будущее Китая. Иногда приходит генерал Фын, командир дивизии, он молчалив и о политике говорит неохотно, в то же время очень интересуется военными вопросами. Каждый свой приход он связывает с какой-либо новой военной мыслью и явно старается пользо­ваться нашей беседой, чтобы чему-нибудь новому на­учиться. Это хорошо, и мы поощряем его визиты, тем более что он постоянно связан с нами по работе. Он начальник наших школ. У него большое самолюбие, но и большое умение работать. Говорят, шесть лет назад он был поваром у Фэн Юй-сяна и сделал чрезвычайно быстро военную карьеру. Китай имел бы хорошую ар­мию, если бы у него было побольше таких поваров. После бесед мы выходим во двор и упражняемся в стрельбе из духового ружья. Стрельба сопровождается шутливыми пари — китайцы большие охотники до шу­ток, — и здесь всех забивает Эванс, отличный снайпер. Но и он пасует, когда из Пиндэчуаня приезжает Дорен, стрелок поистине сверхклассный. Мы часто играем в городки. Эта игра очень полезна, она тренирует руку и глаз в метании ручной гранаты и очень оживленна.

Городки обычно приходят на смену стрельбе, и после них, с ноющими от тяжелых палок мускулами, мы пьем чай на веранде дома. Во время игры полковники вхо­дят в азарт, дразнят друг друга при промахах, а перед бросками отпускают веселые шутки и угрозы, в которых обещают одним ударом сбить всю фигуру городка. За чаем продолжаются шутки и воспоминания о неудачах и промахах во время игры.

Так текут наши дни в напряженной работе и весе­лом отдыхе с друзьями, число которых все увеличи­вается; мы учимся любить этот прекрасный и веселый народ, воспитанный на древней высокой культуре и традициях борьбы против империалистического гнета.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть IV "Июнь 1925 г.":

1 июня 1925 года

Сегодня мы с нашими друзьями-офицерами катались верхом. Полковник Ян прислал за нами лошадей, и мы отправились за город в «гоыр», к старой кумирне. Кумирня построена на вершине горы, к ней очень труд­ный подъем по узкой горной тропе, но, поднявшись, вы вполне вознаграждены за труд прекрасным видом бес­предельного простора возделанных полей с одной сто­роны и горных кряжей — с другой. Вам открывается прекрасная панорама горных кряжей с причудливыми формами скал и утесов, окрашенных в суровый темно-коричневый цвет, перемежающийся с ало-розовым цве­том китайского известняка.

Кумирня имеет три части: двор и помещение для священнослужителя, старого бонзы, помещение для ста­туй, изображающих воинов и крылатых драконов, и апартаменты для горного бога. Горный бог восседает на золотом троне, в позолоченном облачении. Круглое лицо, обрамленное черной бородой, белки глаз светятся из-под золоченой шапки. Вокруг него стоят статуи его жен и служанок. Их фарфоровые лица окрашены в бледно-розовый цвет, губы кораллового цвета, черные брови нарисованы высоко над глазами и имеют тонкий излом. Горный бог великолепен и тучен, его могучая фигура — в полете на позолоченном драконе. У ног его стоит бронзовый гонг и курильница.

Старый бонза принес нам свечи, заправленные в де­ревянные подсвечники, и знаком предложил нам зажечь их, чтобы снискать милость божью. Лицо бонзы неподвижно и истощено. В малорелигиозном Китае служители культа — небогатый народ, привычная нищета наложила на них печать покорности. Бонза поставил свечи в ку­рильницу и тихо ударил в гонг. Звонкая медь отозва­лась низким, басовым звуком — она привлекла «внимание бога к нашей жертве». Затем бонза принес палочки, уложенные в глубокую чашу, и толстую книгу «божьих ответов». Он предложил нам сильно встряхнуть чашу. Та палочка, которая оказывалась наверху, имела «начерта­ние ответа, данного богом». Первым гадал полковник Ян. Палочка, оказавшаяся наверху, гласила: «Из искры воз­горится пламя». Ян с веселым смехом и затаенным удо­вольствием принял ответ бога. Мне бог сказал: «Легче мечу разрубить летящий камень, чем тебе достигнуть успеха».

Ян огорчился за меня. Но я ему заметил, что не го­ворю по-китайски, поэтому бог не понял меня. Он понял мой ответ таким образом, что иностранцу не следует обращаться к богу на непонятном ему языке. Это при­вело полковника Яна в радостное, удовлетворенное со­стояние. Еще больше обрадовался бонза, когда получил за свечи и гадание китайский доллар.

Мы вышли из апартаментов бога во двор с бьющими из-под земли минеральными источниками. Бонза принес нам фарфоровую чашу, наполненную водой из источни­ков, и мы с удовольствием выпили холодную воду, пока­завшуюся нам углекислой, чуть дымящейся. Эти источ­ники составляли главную славу кумирни.

Оставив кумирню, мы медленно, откинувшись на кру­пы лошадей, спускались с горы. Ноги лошадей скользи­ли по каменистой тропе. Справа был виден обрыв, и далеко внизу шумел поток Калгана. Нам повстречалась старуха верхом на осле; одетая в кофту и шаровары, она везла корзину винограда в подарок богу.

Мы спустились с горы к реке Калган, переправились через стремнину и галопом меж полей гаоляна, мимо литейного завода, по руслу высохшего ручья въехали в город и остановились у нашей квартиры.

Вытерев лица горячими полотенцами, мы сели к сто­лу. Был подан лимонад. Эванс спросил полковника Яна, очень ли религиозен китайский народ. Полковник Ян по­думал, потрогал свои усы и ответил:

— Единой веры в народе нет, и в качестве религиозных правил наш народ принял изречения великих фи­лософов — Конфуция и Лаоцзы, в которых изложены мудрые правила. Но наш народ очень суеверен, он ищет бога в горах, в отдельных утесах и скалах, в водах рек и озер, он поклоняется и ищет защиты и милости духов, которые управляют стихиями. Однако по-настоящему все китайцы чтут культ наших предков, которые создали Китай и дали нам жизнь.

К концу разговора вошли генерал Ван Чжэй-хуэй, командир кавалерийской бригады, генерал Фэн Чжэнтин и Гэн — командир 7-й стрелковой бригады в Калгане. Вместе с ними вошел и товарищ Ханин. Мы почтительно поднялись, приветствуя старших по чину. Обменявшись поклонами и вытерев лица горячими полотенцами, наши гости сели за лимонад.

Товарищ Ханин тихим голосом рассказал нам любо­пытную сцену, свидетелем которой он был, направляясь к нам:

— Уже несколько дней стоит знойная погода, засуха истребляет посевы на полях. Большая толпа народа вы­тащила из городской кумирни бога — покровителя Калгана, бросила его на середину улицы, на горячие камни мостовой и вместе с бонзами всячески его поносила за то, что нет дождя, и кричала ему: «Ты навлек на нас за­суху, так вот жарься сам». Крестьяне били его палками, и эта сцена истязания бога, плохо исполнявшего свои обязанности, продолжалась более часа. Наконец, засы­панный горячей пылью, избитый палками, с искалечен­ными деревянными конечностями, бог был отнесен в ку­мирню, а бонзы торжественно, при всем народе предуп­редили бога, что он будет сожжен, если не будет дождя, и на его место будет приглашен другой бог.

Мы пили лимонад и слушали беседу наших китай­ских гостей. Генерал Ван Чжэн-хуэй, толстяк, среднего роста, с черными хитрыми глазами, говорил о китайской литературе. Оказалось, что это его конек. Он получил классическое образование. Сын старого мандарина, он был большой знаток литературы и знал наизусть много легенд и стихов. В центре его внимания были Чжугэ Лян и Мао Бэй-ван — герои китайской литературы глубокой древности.

Чжугэ Лян — герой многих повестей и легенд. Он жил 2000 лет назад и был храбрым воином. Его лошадь — помесь лошади и тигра — преодолевала 1000 ли в день. Он жил в большом замке на западной границе Китая и защищал страну от врагов, совершавших набеги из пустыни. Он славился своей храбростью и хитростью. Однажды он был окружен на острове с отрядом своих воинов. После двух дней сражения его воины остались без стрел. Тогда Чжугэ Лян посадил их в лодки, обло­жил лодки соломой и водрузил на эти лодки чучела, сде­ланные из соломы, а воинам приказал лечь на дно лодок. Лодки тронулись в направлении врага. Враг выпу­стил по соломенным чучелам тучи стрел, все они за­стряли в соломе, из которой были сделаны чучела. Та­ким образом Чжугэ Лян получил много стрел, а враг потерял все стрелы. Всегда, когда бы Чжугэ Лян ни встречался с врагами, у него в запасе было столько хит­рости, что он неизменно добивался успеха. Отсюда гене­рал делал вывод, что стратегия — это искусство хитро­сти, искусство обмана противника. Мы начали возра­жать против такого понимания стратегии. Спор разгорелся, и в результате все пришли к заключению, что стратегия мощного удара почти незнакома нашим друзьям, она противоречит всему их военному воспи­танию.

Затем пришла очередь для легенд о творчестве древ­них поэтов Китая. Из многих прочитанных стихов мне запомнился перевод стихотворения поэта древности Су Дун-по. Привожу содержание стихотворения в вольном переводе:

Цинлин — праздник чистоты.

Вершины гор юга и севера усеяны могилами.

Толпы людей — как мотки шелка тянутся к вершинам [этих гор].

Люди приходят к, могилам наших предков,

Они жгут костры и произносят молитвы над могилами.

Пепел костров, как белые ласточки, парит в воздухе,

Слезы людей над могилами превращаются в птичек дуцзюань.

Они жалобно кричат, пока их рты не покроются кровью.

Спускается солнце, на могилы приходят лисицы;

Они вещают: возвращайтесь домой, иначе дети будут над вами смеяться.

Но люди знают, что им дана память, чтобы помнить.

Глубоко под землей обитают души умерших,

Они лишь остаются в памяти живых

Затем наши гости перешли к пению. Они спели бал­ладу о Мао Бэй-ване, жившем 500 лет назад. Эту бал­ладу я и привожу в более приближенном к содержанию и ритму тексте:

Мао Бэй-вань — грозный генерал,

Все свои полки на юг послал,

Чтобы покорить коварного врага.

Словно гром, походный барабан,

Отбивает марш свирепый ветеран,

Под этот марш дорога недолга.

Мао Бэй-вань — богдыханова рука,

Меч его блестит, как осенью вода.

Конь покрыт серебряной чешуей,

Выше облака лес острых пик,

Вид отряда грозен и велик.

Враг разбит железною волной.

В час победы подоспел приказ,

Победив, установить с врагами мир.

Мао Бэй-вань — им доволен богдыхан,

И гремит из черепахи барабан.

Мао Бэй-вань для солдат кумир.

Полковники почтительно слушали стихи и балладу, аплодировали генералам. Затем наши гости откланялись.

3 июня 1925 года

К нам докатились слухи о расстрелах в Шанхае. Волна негодования прокатилась по всей стране. По при­казу Фэн Юй-сяна Национальная армия надела двухнедельный траур по убитым. Солдаты и офицеры на пло­щадях произносят клятву не снимать траура до тех пор, пока нация не будет отомщена. На тесных улицах Калгана, на каждом перекрестке организованы митинги. Сту­денты и агитаторы гоминьдана, выступающие на митин­гах, имеют огромный успех. Ораторы призывают нацию вооружиться и быть готовой к борьбе. Рикши отказы­ваются возить иностранцев. В английских и японских магазинах никто товаров не покупает. Толпы людей освистывают и ругают тех китайцев, которые заходят в магазины иностранных фирм. Разменять или обменять иностранную валюту можно только в банке.

Фэн Юй-сян приказал офицерам снять вышитые золо­той ниткой погоны и знаки различия, так как они сдела­ны из материала, поставленного японцами.

Генералы и офицеры штаба пришли к ним в состоя­нии сильного возбуждения. Генерал Тан сообщил две новости: Фэн Юй-сян послал телеграмму президенту с требованием, чтобы гробы с телами убитых были отправ­лены в различные районы страны, выставлены на пло­щадях городов, чтобы призвать весь народ к борьбе про­тив иностранных империалистов. Как глава христианской церкви в Китае он обратился к христианам всего мира с призывом заявить протест против расстрела, в против­ном случае он будет считать, что христиане не являются друзьями китайского народа.

Маски сброшены.

Чжан Цзо-лин в ответ на расстрел в Шанхае послал туда отряд русских белогвардейцев, для усмирения ра­бочих. Эти профессиональные слуги империализма расстреливают и разгоняют демонстрации, силой оружия препятствуют созыву митингов. С их помощью были раз­громлены профсоюзы в Шанхае, они ведут себя как за­воеватели. Такие же акции против рабочих и студентов осуществляют генералы Чжан Цзо-лина в Тяньцзине и Мукдене (Шэньяне).

По стопам Чжан Цзо-лина идет и У Пэй-фу. Он за­претил на территории своей провинции демонстрации и митинги, расстрелял рабочую демонстрацию в Ханькоу.

Последние иллюзии китайского рабочего класса раз­биты на камнях шанхайских мостовых.

Наши гости сидят в мрачном молчании. Затем Тан Ю-линь медленно произносит:

— Мы накануне острой борьбы. Китайский народ никогда не забудет и никогда не простит этих жертв. Но время борьбы еще не пришло, мы должны сейчас собирать силы и организовать нашу армию. Только оружием можно достигнуть равных прав с другими народами.

Генерал Гэн по-медвежьи поворачивается на стуле, стул трещит, его кулак опускается на стол и яростно стучит в такт словам:

— Разве мы, китайцы, не люди? Только бешеных собак можно убивать на улицах городов.

Он налит тяжелой яростью, не находит слов, и удары кулака заменяют ему выражение охватившего его гнева.

В это время входит товарищ Ханин. Он одет, как обычно, только на борту его пиджака приколота красная звезда с серпом и молотом. Заметив мой взгляд, он, поздоровавшись, говорит:

— В эти дни траура я специально надел нашу военную звезду. Она должна напомнить всем, что рядом лежит страна, которая вела трехлетнюю борьбу против империализма и победила в этой борьбе. Наш путь по­хож на ваш путь. Вы у начала той дороги, которую мы уже прошли.

Господин Хо, мой переводчик, студент, член гоминь­дана, взволнованно переводит слова товарища Ханина. Генерал Гэн круто поворачивается на своем стуле, за­тем он медленно поднимается, отдает честь и говорит:

— Вы правы, мистер Ханин, я прошу вас подарить мне вашу звезду, чтобы она горела на моем сердце и напоминала мне постоянно ваш пример и наш долг.

Товарищ Ханин медленно откалывает свою звезду и прикалывает к мундиру генерала Гэна. Мы все встаем, это похоже на посвящение в рыцари.

Весь день мы провели в беседе. Товарищ Ханин рас­сказывал историю освободительной борьбы русского народа, а наша аудитория, выросшая на двенадцать офицеров-пулеметчиков, пришедших к нам, жадно слушала товарища Ханина, часто прерывая его рассказ возгласа­ми «хао, хын хао», поднимая при этом большой палец кверху.

Поздно вечером генерал Тан предложил нам отпра­виться в театр, шла пьеса, только что написанная капи­таном Шэн по заданию маршала, и называлась эта пье­са «Шанхайская трагедия». Помещение театра было пе­реполнено солдатами и офицерами Национальной армии. Они сдержанно разговаривали, а главной темой их раз­говора были шанхайские события. На сцену вышел автор пьесы капитан Шэн. Он был в парадной форме. Капитан Шэн сообщил аудитории, что пьеса, написанная им по заданию маршала Фэн Юй-сяна, посвящена трагедии шанхайского расстрела и последним событиям в Китае. Пьесу будут представлять солдаты его роты. Он надеет­ся, что зрители отнесутся снисходительно к литературным слабостям пьесы, так как он плохой литератор и только патриот. Автор пьесы будет рад, если она пробу­дит у зрителей чувство патриотизма и готовность сражаться за Китай. Свою речь он закончил словами, произнесенными в типичном стиле китайских агитаторов:

— Наших братьев расстреливают, нашу страну грабят иностранцы. Разве вы не думаете, что мы должны вооружиться?

Этот призыв вызвал бурю аплодисментов и одобри­тельных возгласов. Капитан Шэн отдал честь и ушел за кулисы.

Действие началось. На сцену вышли одетые в синюю саржу рабочие, они толпились в углу сцены возле ворот воображаемой фабрики (на сцене, как всегда, не было декораций) и поочередно произносили краткие речи:

— Мы работаем шестнадцать часов в день и получаем только тридцать центов.

— Нас плохо кормят, мы на заработную плату не можем купить себе еду.

В это время из-за кулис вышла группа уличных торговцев, которые присоединились к рабочим и поддержи­вали их выкриками:

— Иностранцы разоряют нашу торговлю!

— Иностранцы отнимают у нас хлеб!

Тогда из-за кулис вышел японец-полисмен, который тащил и избивал фабричную работницу. Она вырвалась из рук полисмена и бросилась к рабочим с криком, что к ней приставал мастер и, так как она отказала ему, ее выгнали с фабрики и не заплатили ей за труд.

На сцену выходили новые группы рабочих, и они все вместе требовали, чтобы к ним вышел хозяин фабрики. В ответ на эти требования на сцену вышли несколько японских полисменов и европейцев, вооруженных винтовками. Они открыли огонь по толпе, и многие упали, «сраженные огнем из винтовок». Толпа в беспорядке кинулась бежать, а затем вышла на сцену с дру­гой стороны, изображая демонстрацию. Впереди шли знаменосцы. На знаменах было написано: «Мы требуем справедливости», «Мы требуем, чтобы нас не били». Сно­ва вышел отряд полиции и иностранцев, которые «от­крыли огонь» по демонстрантам. Демонстрация была рассеяна и скрылась за кулисами. На опустевшие под­мостки сцены вышли артисты с носилками, унося «жерт­вы» расстрела. Тут же появился врач, который «делал перевязки раненым». Раненые в это время стонали и произносили длинные речи, обращенные к зрительному залу. В речах говорилось о насилии, творимом иностранцами, об оскорблении нации, о расстрелах патриотов. Один из ораторов также закончил свою речь призывом:

— Разве вы не думаете, что нам нужно вооружиться?
Когда смолкли бурные аплодисменты, один из раненых вновь поднялся на носилки и прокричал:

— Они выбили мне глаз, но лучше потерять оба глаза, чем видеть позор Китая!

На сцену пришли родственники раненых, и среди; слез, громких криков и причитаний солдат, изображав­ший старую женщину, одетую в халат, под которым были; видны солдатские шаровары, обращаясь к зрительному залу, сказал:

— Два моих сына убиты, третий ранен, и я осталась одна на старости лет, но, если бы я могла еще рожать, детей, я бы снова родила сына, чтобы он мог сражаться за свободу Китая.

Бурные аплодисменты проводили старуху, слова ко­торой были заключительными в пьесе.

Разыгранная солдатами в простом и наивном стиле, вся составленная из митинговых речей и призывов к освобождению страны, пьеса имела огромный успех, и лишь поздней ночью мы ушли из театра. В эту ночь много пылких замыслов родилось в головах наших офи­церов и много горячих клятв было произнесено в серых солдатских казармах.

12 июня 1925 года

Я получил сегодня в штабе Национальной армии-приказ, который гласил: «Полковник Лин, советник на­шего штаба, имеет приказ командующего Национальной армией осмотреть гарнизоны Пекина, Нанькоу, Сюаньхуа, Суйюани и Баотоу, доложить командующему На­циональной армией обо всем, что увидят его глаза, и дать старшим офицерам гарнизонов свои указания име­нем командующего. За начальника штаба армии — гене­рал Сунь Пин».

Накануне Фэн Юй-сян осмотрел пулеметную школу и предложил мне совершить инспекторскую поездку по соединениям и частям армии. В тот же вечер я и Эванс были произведены в чин полковников. Сегодня же утром мы получили приказ о производстве инспекции.

С предписанием командующего Национальной армией я выехал из Калгана и прибыл в Пекин. Меня сопровож­дал мой переводчик Хо. Мы взяли рикш у вокзала и отправились в «Синьфаньцзян» — китайский отель на Им­ператорской улице. От северо-западного вокзала до оте­ля добрых четыре километра трудного пути. Поэтому наши рикши взяли себе помощников: один бежал в ог­лоблях, а другой подталкивал коляску руками сзади, за нашими сиденьями. Через каждый километр они сменя­лись, и через 30 минут мы были уже в отеле. Поезд при­был в Пекин в 6 часов утра, город еще спал, и наши коляски быстро катились вдоль тихих каналов с цвету­щими водяными лилиями, по узким кривым улочкам, где уже пробуждалась жизнь китайской бедноты. По ули­цам водовозы толкали перед собой бочки чистой воды, на резкий скрип их немазаных колес из одноэтажных до­миков выходили с ведрами молодые люди и старухи. Продавцы дешевой снеди ударяли в небольшие круглые гонги, сопровождая эти удары певучим «чифан, чифан» (пища), а некоторые из них тем же певучим голосом произносили хвалебные присказки о вкусе и аромате предлагаемой ими снеди. Их на ходу останавливали кули (грузчики), согбенные под тяжестью груза или же перевозящие на двухколесных тачках ящики и кипы верблюжьих шкур, покупали эту снедь, тут же садились на землю, съедали наскоро свой скудный завтрак, со­стоявший из чашечки рису и листьев вареной капусты, ловко действуя двумя палочками. Эти палочки доста­вали из кармана куртки, точно походную ложку из ран­ца солдата. На каменной ограде мостов сидели студенты, плохо одетые молодые люди, с широко расставленными воспаленными черными глазами, уткнувшиеся в книгу. На перекрестках улиц полунагие нишие протягивали костлявые руки и просили подаяние, сами ударяли ме­лочью в медь тарелки, чтобы привлечь внимание про­хожих.

Нищие, как нам стало известно потом, хорошо орга­низованы, у них свое самоуправление. Управление рас­пределяет и закрепляет за членами своей ассоциации места для сбора подаяний, а нищие обязаны делать от­числения в пользу «короля нищих». Недавно прочел в газете открытое письмо «короля нищих», который благодарил семью умершего купца за пожертвование нищей братии 700 тысяч китайских долларов.

На Императорской улице наши коляски обогнал боль­шой караван верблюдов, груженных чаем и другими то­варами.

Отель, в котором мы остановились — двухэтажное здание европейского типа, но с китайской крышей и го­ловами драконов на углах и водосточных трубах. Навстречу выбежала группа слуг, подхватила наши чемо­даны и, низко кланяясь, проводила нас в наши номера. Номера убраны в полуевропейском стиле, обилие зеркал и ванные комнаты. Мы решили первый день нашего пре­бывания в городе использовать для отдыха и осмотра достопримечательностей. После завтрака мы отправились в посольский квартал. Квартал обнесен мощной камен­ной стеной с бойницами. Перед стеной устроены пло­щадки для занятий солдат гарнизона и спортивных игр. Внешне это достаточно мощная крепость, которая может выдержать серьезный бой. За стеной посольского квар­тала — зелень садов, высокие крыши посольских зданий, мачты радиостанций, обеспечивающие связь посольств с их правительствами.

Весь квартал залит асфальтом, чисто подметен и со­держится в образцовом порядке. Его внешний вид мало чем отличается от центральных улиц европейских провинциальных городов.

При въезде в посольский квартал, у тяжелых желез­ных ворот, которые запираются в дни забастовок и де­монстраций, стоят европейские и японские часовые, а рядом с ними — наряд китайской полиции, одетые в черные мундиры и белые перчатки. Китайским солдатам вход на территорию посольского городка строго воспрещен.

По асфальтированной мостовой провезли нас мимо здания Русско-азиатского банка к советскому посольству. Над зданием посольства реет красный флаг. При ви­де этого флага мое сердце забилось сильнее, мой взор был прикован к серпу и молоту — символу государства рабочих и крестьян. Посольство СССР никем не охранялось, кроме китайских привратников, одетых в черные халаты и сидевших на табуретах у ворот. Против по­сольства СССР размещалось американское посольство, оно даже внешне напоминало разницу между этими дву­мя республиками — у входа в американское посольство вышагивали два вооруженных солдата-часовых, охраняя тяжелые металлические ворота. Все иностранные посоль­ства имеют при себе специальные отряды охраны. Эти войска— символ разбойной политики, они олицетворяют насилие, взявшее за горло китайский народ и опусто­шающее его карманы. По залитым асфальтом тротуарам проходили солдаты и офицеры посольской охраны, гувернантки прогуливались с маленькими детишками, а посольские чиновники чинно шествовали, гордые от со­знания, что они выполняют важную миссию в интересах своих господ. Улицы посольского квартала малоожив­ленны, общий их стиль — искусственная солидность и бюрократическая важность. За посольским кварталом начи­нается китайский город. Его шум и оживленность оше­ломляют. Огромная толпа льется по тротуарам, появляет­ся и исчезает среди нарядных, украшенных сотнями пе­стрых вывесок и рекламных фонариков улиц, в щелях торговых кварталов, перекликается певучим говором. Падкая до зрелищ и смешливая уличная толпа вдруг останавливается на несколько секунд и хохочет над ра­стерянностью старухи, восседающей верхом на осле и стиснутой снующими колясками рикш. Десятки голосов подают ей почтительно-шутливые советы, а затем снова течет поток голубых, синих, черных и цветастых халатов, кофт и шаровар женщин, под знойным солнцем, в густой уличной пыли, в шуме голосов и звоне рекламных гон­гов. В переулках торгового города, узеньких, ярко укра­шенных вывесками, плакатами и фонарями, толпа еще гуще, еще оживленнее и торопливее. Наши рикши шли шагом, часто окликая зевак и поднимая оглобли кверху. Мы с трудом выбрались на широкую улицу, объехали стены посольского квартала, приехали в предместье го­рода на квартиру китайских студентов — друзей нашего переводчика Хо.

Мы вошли в маленький двор, в конце которого под узкой галереей ряд дверей вел в комнаты. На наш стук вышел студент, низкорослый, широкоплечий, радостно приветствовал Хо, жал ему руку, хлопал по плечу и про­вел нас в небольшую комнату, почти пустую, в углу ко­торой лежала свернутая постель из двух одеял: одно — для подстилки, другое — чтобы накрыться. У окна, с бу­магой вместо стекол, стояли стол и два табурета. Стол был завален книгами на китайском и английском языках. Студент пригласил нас сесть, быстро выбежал и вернулся с традиционным чайником. Вслед за ним в комнату вошли студент Чэн и студентка Ляо, позднее пришли еще человек пять студентов. Я сделал попытку уступить место студентке Ляо, но она решительно отка­залась и вместе со всеми села на корточки, прислонив­шись к постели, на откуда-то принесенной соломенной циновке.

Студенты держали себя весьма непринужденно, при­ходили и уходили, вели между собой отрывочный раз­говор. Собравшиеся были людьми разных социальных взглядов. Наш переводчик Хо — сын шанхайского купца, студент Пекинского университета, студент Ху — сын крестьянина, владевшего небольшим участком земли под Пекином, другой студент — Чэн — сын владельца не­большой кустарной мастерской, студентка Ляо — дочь чиновника. В большинстве своем они были детьми мел­ких буржуа, а часть из них принадлежала к зажиточным: семьям. Все они ценили красивую фразу, философскую цитату, хорошо знали и разбирались в национальной жи­вописи, каждый из них мог написать кистью от пяти до десяти тысяч иероглифов во всей их тонкой вычурности. Одним словом, это была молодежь, которая владела ми­нимумом культурно-эстетических канонов, принятых в за­житочных китайских семьях. Среди лежавших на столе книг не было книг по математике и почти ни одной книги по политической экономии. Зато было много книг по истории, литературе, сборники стихотворений новых поэтов. Это были бесспорно культурные люди, но это не было культурой нашего века машин и высокой тех­ники.

Пришедший с очередным чайником студент Ху под­сел ко мне и начал беседу о последних событиях в Шан­хае. Забастовки в Шанхае продолжались. Волна забастовок солидарности и демонстраций протеста катилась по всей стране. Правительство Дуань Ци-жуя отвечало на них полицейскими репрессиями, изданы приказы об аресте ряда видных деятелей гоминьдана, закрыты неко­торые левые газеты, но у всех на устах лозунг: «Вооружайтесь!». Студенты заговорили полным голосом о не­обходимости вооружаться и овладеть военным делом. В то же время, чувствуя накал борьбы, многие против­ники революции приспосабливаются к обстановке, кри­чат о национальном позоре и неравноправных договорах, навязанных империалистами Китаю, они называют себя сторонниками Сунь Ят-сена, многие из них носят на груди булавки с эмалевым покрытием, под которым портрет Сунь Ят-сена. Но каждый из этих сочувствую­щих гоминьдану берет из трех принципов то, что наи­более отвечает его характеру и социальному происхож­дению.

Студентка Ляо, внимательно слушавшая спор и из­редка вставлявшая свои замечания, обратилась ко мне и энергично произнесла:

— Это очень хорошо, что вы, революционер другой страны, вступили в китайскую национальную армию. Я очень сожалею, что родилась женщиной и не могу стать солдатом.

Я ответил ей, что многие женщины принесли огромную пользу революции, работая вне армии, что не обя­зательно носить военный мундир, чтобы участвовать в революционной борьбе. Но Ляо решительно заявила, что, по ее мнению, радость борьбы на баррикадах — са­мая великая радость на свете.

Спор с характерной для студентов непоследователь­ностью разгорелся вокруг вопроса о формах революцион­ной борьбы и в итоге закончился признанием того, что величайшей честью является служение революции с ору­жием в руках. Затем перешли к обсуждению перспектив Национальной армии. Студент Чэн, низкорослый толстяк в роговых очках, с горечью заметил, что Фэн Юй-сян — сомнительный гоминьдановец и неизвестно еще, будет ли он служить революции, не станет ли он китайским Бонапартом, военным узурпатором власти. Студент Хо сог­ласился с ним, утверждая, что за Фэн Юй-сяном нужен контроль и до конца ему верить нельзя. Но контроль за ним осуществлять некому, так как со смертью Сунь Ят-сена нет вождя у китайской революции и нет единства внутри гоминьдана.

Затем Хо рассказал собравшимся о Советском Союзе. Он рассказал то, что слышал неоднократно от товарища Ханина. Никогда не забуду то напряженное внимание, с которым собравшаяся молодежь встретила повесть о героической борьбе, лишениях и исторической победе, выпавших на долю русских пролетариев. После рассказа его буквально забросали вопросами. Когда же на них были даны ответы, когда жадное внимание этой востор­женной аудитории было удовлетворено, мы простились с нашими новыми друзьями и вернулись в отель.

Вечером наш переводчик Хо ушел куда-то к своим друзьям, а я решил отправиться в дансинг при отеле «Пекин». Сообщение об этом дансинге было помещено в утренних газетах. В то время как страницы газет были полны сообщениями о шанхайских событиях, иностран­ные агенты в Пекине были заняты проблемой отвлече­ния внимания от политических событий. В одной из влиятельных газет передовая статья серьезно обсуждала вопрос о том, является ли преступлением модный гал­стук, можно ли человека с немодным галстуком пускать в дансинг. Была даже устроена анкета и приведено мне­ние доброго десятка лиц из разных посольств, законода­телей хорошего тона, которые в общем-то пришли к за­ключению, что носить немодный галстук и есть преступ­ление перед моралью, но так как Дальний Восток — отсталый край, то в танцевальный зал можно допустить людей с немодными галстуками. Я принял это к сведе­нию и все же постарался, чтобы мой галстук соответст­вовал последней моде.

Отель «Пекин» находился на углу Моррисон-стрит и Императорской улицы, против квартала посольств. Это огромное пятиэтажное здание, средоточие богачей и авантюристов. Оно обставлено с большой роскошью и обслуживается целой армией боев.

Вечерний дансинг собрал в танцевальный зал около тысячи человек, представляющих «сливки» интернацио­нального дальневосточного общества. Здесь за пятьюстами мраморными столиками, между которыми обла­ченные в смокинги мужчины ведут в фокстроте полуоб­наженных дам, можно увидеть в недалеком соседстве владельца магазина на Моррисон-стрит, представителей американских и английских нефтяных компаний, офице­ров всех империалистических армий, сыновей английских лордов и безродных авантюристов, производящих какие-то таинственные исследования в горах Тибета и Куэнь-луня. Единственным паспортом здесь служат смокинг и шелковая рубашка. Правила поведения определяются суммой банкнот в боковом кармане.

Я занял столик недалеко от оркестра, заказал бу­тылку «Поммар» и фрукты и стал внимательно изучать зал. На освобожденной от столиков середине зала фок-стротировало до трехсот пар под тягучую мелодию мод­ной «Титтины». Все слилось в медлительном раскачива­нии полуобнаженных женских торсов и черных фраков мужчин, скользящих по паркету. Мелькают и исчезают отдельные лица и отдельные пары. Здесь же на ходу уславливаются о сделках, которые могут быть названы одним словом — грабеж. Все эти сделки — за спиной главного хозяина — китайского народа. При этом откры­то издеваются над ним, как над скотом, безмолвным и бесправным.

Здесь же и несколько представителей китайской фи­нансовой знати. Высокий худой китаец в смокинге, с без­укоризненно повязанным галстуком, ведет в фокстроте маленькую китаянку, одетую в богатый шелковый халат тяжелой парчи, сделанный руками китайских кустарей. Несколько пар китайцев и китаянок то появляются, то вновь исчезают в разномастной толпе танцующих. Де­сятка два столиков заняты китайцами в смокингах и китаянками, одетыми в роскошные национальные хала­ты, шитые золотом и усыпанные драгоценными камнями. Они чувствуют себя уверенно и непринужденно,— такова власть денег. На их легкий приветственный поклон чи­новники посольств, именующие китайцев — своих сосе­дей по столику — не иначе как «желтые обезьяны», скло­няются в глубоком поклоне.

Внешне китайская финансовая знать ничем не отли­чается от международного общества банкиров: она так же умеет быстро толстеть, болеет той же подагрой и так же умеет тратить деньги, как и дельцы на Уолл-стрите.

И ради заполняющей дансинг толпы заморских и отече­ственных кровососов голодали и были расстреляны ра­бочие Шанхая.

13 июня 1925 года

Утром мы отправились в штаб начальника гарнизона генерала Лу Чжун-лина. Недалеко от Моррисон-стрит, в переулке, расположен этот штаб. Он занимает огромную площадь, включающую плац для учений и спортивный городок. Площадь разбита на кварталы, застроенные од­ноэтажными домиками и казармами для солдат. У входа в штаб на часах стояли солдаты гвардии. Мы предъяви­ли им наши пропуска, унтер-офицер скомандовал «смир­но», и мы вошли во двор. Во дворе гвардейцы, одетые в белые легкие куртки, исполнили танец «дао» (танец большого двуручного меча), состоявший из 25 фехто­вальных фигур. Зрелище было чрезвычайной красоты: до 600 солдат, крепко скроенных молодцов, двигались в быстром темпе, манипулируя сверкающими на солнце мечами, изображая то защиту, то нападение. Утрамбо­ванная глина плаца слегка гудела от выпадов и прыж­ков 600 пар ног.

Когда танец был окончен, солдаты, стерев высту­пивший пот на лицах, легким бегом сомкнулись на се­редину и по команде офицеров выровнялись в шеренги. Мы прошли мимо строя и направились к зданию штаба. Нас встретил секретарь генерала Лу Чжун-лина и про­водил в приемную, почти пустую комнату. Там стоял лишь стол и несколько стульев. Через боковую дверь к нам вышел генерал Лу Чжун-лин, он быстрым шагом подошел ко мне, тихим голосом произнес слова при­ветствия и пригласил присесть к столу.

Лу Чжун-лин — невысокого роста, худощавый, с пра­вильными чертами лица, сдержан в движениях и изы­сканно вежлив в обращении, это напоминает манеры французских офицеров старой школы. Он уже десять лет служит в армии Фэн Юй-сяна.

За принесенным зеленым душистым чаем я доложил ему о приказании маршала, вручил письменный приказ и добавил, что я в его распоряжении, готов исполнять его поручения. Улыбнувшись, он почтительно произнес: «ни, хао!» (так, хорошо!), затем предложил немедленно отправиться с ним в стрелковую бригаду, расположенную в предместье Пекина — Наньюани, и осмотр на­чать именно с этой бригады. Генерал вышел в сосед­нюю комнату, переоделся в походный мундир, надел шпагу, и мы в машине отправились за город.

Через полчаса езды по прекрасному шоссе машина подъехала к Наньюани, обнесенной стенами и рвом. На стенах у въезда в ворота были выведены иероглифами лозунги: «Кто не работает — тот не ест!», «Кто курит, пьет и играет в азартные игры — тот плохой солдат и плохой китаец!». Особенно выделялся на фоне голубого неба сооруженный из белого дерева иероглифический транспарант — бессмертный лозунг Парижской Комму­ны, подхваченный русским пролетариатом и дошедший до пекинской стены, — «Мир — хижинам, война — двор­цам». Так перевел для меня эти лозунги и транспаран­ты наш переводчик Хо, и я чувствовал, что мои глаза заблестели так же ярко и взволнованно, как и у этого студента.

Автомобиль пронесся по аллее, обсаженной деревь­ями и цветами, среди которых были частые надписи на фанерных листах — «Солдат, береги растения и цветы». Автомобиль остановился у подъезда большой одноэтаж­ной казармы. Навстречу нам вышел командир бригады генерал Гоу, который провел нас сначала в штаб брига­ды, а затем на плац, где был выстроен пехотный полк. Полк стоял развернутым фронтом. Увидев Лу Чжун-лина, командир полка подал команду «на караул» и подошел для рапорта, салютуя обнаженной саблей. За­тем, сделав строевой поворот, он пошел сзади Лу Чжун-лица. Мы обошли строй солдат, державших «на караул» и «евших начальство глазами». В китайской армии не приняты громкие приветствия и такие же громкие ответы строя, все совершалось тихо. Когда строй был обойден, послышалась команда «к ноге» и Лу Чжун-лин приказал произвести строевой смотр. Смотр прошел превосходно: строевая выправка солдат великолепна, она портится лишь смешанной формой строя и поворо­тов, в основном взят германский строй, измененный ав­стрийскими и японскими поворотами с отставлением но­ги (в три счета). Затем подразделения прошли церемо­ниальным маршем, безукоризненно равняясь и отдавая честь по-немецки — вскидыванием ноги. Лу Чжун-лин полагал на этом закончить смотр, это обычный объем смотра в китайской армии, и был удивлен, когда я по­просил разрешения произвести осмотр оружия и про­вести техническое занятие. Он тут же дал согласие и остался наблюдать за ходом дальнейшего смотра.

Я обошел строй, вызывая по выбору солдат и осмат­ривая их оружие. Бригада была вооружена немецкими винтовками. Винтовки содержались в образцовом по­рядке, но сами по себе находились в неудовлетвори­тельном техническом состоянии. Они были выпущены с завода в 1901 году и, следовательно, отстреляли ряд рекрутских наборов, отстреляли в мировую войну, ка­налы стволов были изъедены ржавчиной, имели глубо­кие раковины. Они не могли дать меткого огня. Солда­там были заданы вопросы по материальной части и технике стрельбы, и я с удивлением убедился в их полной стрелковой немощи: никто из солдат и опрошенных унтер-офицеров не смог начертить траектории полета пули и не мог объяснить принципа взаимодействия частей и назначения прицела. Окончив осмотр, я отозвал в сто­рону офицеров – командиров рот и взводов, задал им вопрос, почему их солдаты не знают, как летит пуля после выстрела. Обнаружив и их невежество, я на листе бумаги изобразил траекторию полета пули и прочел им небольшую лекцию о баллистике, устройстве орудий, пулеметов и винтовок. Так как многим офицерам это было непонятно, мы взяли из строя винтовку, положили ее на мешке с песком и путем практической наводки в цель доказали справедливость наших утверждений. Не­смотря на теоретические занятия, проведенные с офи­церами, все же оказалось, что в целом бригада имеет 48 процентов попаданий из своих расшатанных и раз­лаженных винтовок.

После этой небольшой лекции по теории стрельбы полку была поставлена задача на наступление против обозначенного флажками противника.

Полк быстро развернулся и благодаря спортивной натренированности солдат повел наступление в доволь­но быстром темпе, но наступление велось густыми це­пями с интервалами между стрелками в пять шагов, роты в батальонах поддерживали локтевую связь, на­ступая малыми интервалами. Подразделения поддержки шли в 50 шагах за серединой роты, а пулеметы насту­пали не от позиции к позиции, а вместе с цепями, т. е, больше бегали, чем стреляли. Главной заботой унтер-офицеров было следить за тем, чтобы солдаты равня­лись в цепи и, следовательно, не применялись к мест­ности. В основном это была типичная линейная такти­ка, весьма отсталая, на войне она была бы неминуемо наказана большими потерями и малым успехом.

Когда тактическое учение кончилось, я похвалил солдат и младших офицеров, затем отозвал старших офицеров и произвел разбор учения, не скрывая его недостатков. Я рекомендовал им установить интервал между ротами не менее чем 200—300 метров, так как это пространство легко простреливалось флангами рот, а интервал между батальонами — до 500 метров, исклю­чая те случаи, когда неровная местность может дать противнику хорошие подступы в интервалах. Затем я предложил им распорядиться, чтобы пулеметы насту­пали не в цепях пехоты, а от позиции к позиции, тогда их огонь обеспечит продвижение рот. Если они будут стрелять во время перебежек рот, то противник вынуж­ден будет искать укрытие от огня и не причинит насту­пающим ротам большого урона. Если же пулеметы бу­дут бегать вместе с ротами, то противник поднимет го­лову и будет спокойно вести огонь по наступающим. Эти элементарные рассуждения были записаны офицерами.

14 июня 1925 года

Сегодня утром с офицерами штаба Лу Чжун-лина отправились в предместье Сиюань, в район Летнего дворца, где расположена 3-я дивизия Национальной армии. Штаб дивизии находился рядом с Летним дворцом, в отличной дворцовой постройке. Командир дивизии генерал Цинь, мужественный человек с огромной черной бородой и больше похожий на изображение китайского бога из кумирен, сообщил мне, что его дивизия, как все другие дивизии Национальной армии, состоит из четы­рех полков, сведенных в две бригады, дивизиона ар­тиллерии—12 крупповских орудий. Дивизия вооружена японскими винтовками и пулеметами Гочкиса. Кро­ме орудий и пулеметов дивизия располагает мортирами. Он предложил выбрать любой полк для смотра. Я попросил построить второй батальон 1-го полка, тре­тий батальон 2-го полка, четвертый батальон 3-го пол­ка, составить из них сводный полк и вывести артил­лерийский дивизион.

Штаб дивизии расположен в отличном помещении, офицеры штаба живут поблизости или же имеют квар­тиры в самом штабе. Начальник штаба, одетый в обыч­ную серую пехотную форму с портупеей через плечо, сообщил, что штаб состоит из оперативного отдела и отдела администрации. В составе оперативного отдела находится разведывательное отделение, а в администра­тивном отделе — отделение связи, снабженное радио­станцией с радиусом действия 75 километров, и телеграфное отделение. По его словам, радиостанция была в полной исправности, а телеграфное отделение имело весьма ограниченное число телеграфных аппаратов. Та­кая структура штаба показалась мне удовлетворитель­ной, и, познакомившись со штабными офицерами, почти типичными представителями международного братства генштабистов, людьми щегольски одетыми и по-штаб­ному вылощенными, я предложил им решить небольшую тактическую задачу на оборону по карте.

Генерал Цинь заинтересовался этим и сам следил за решением задачи, которая решена была в духе той же линейной тактики, с локтевой связью между частя­ми и поэтому с малой шириной обороняемого фронта. Я отметил тактическую слабость решения и в после­дующей получасовой беседе предложил ряд поправок. Офицеры записали их в свои книжечки, которые они тут же достали, как только началась беседа, а началь­ник штаба энергично поддержал мои выводы и восстал вместе со мной против линейной тактики. Во время беседы мне удалось установить, что линейную тактику в китайской армии усиленно насаждали японские и немецкие инструкторы, которые преподавали в Баодинской военной школе. Этим многое было объяснено: ни Германия, ни Япония не хотели иметь сильной китай­ской армии, они не хотели научить китайцев искусству победы.

Батальоны были построены. Их смотр дал примерно те же результаты, что и накануне в бригаде 1-й диви­зии: та же линейная тактика, та же стрелковая немощь.

Разобрав эти вопросы с офицерами, мы отдельно смотрели артиллерию и пулеметные расчеты. Оказалось, что артиллерия не имеет телефонов и не умеет стрелять с закрытых позиций, а пулеметные расчеты при сборке и разборке пулеметов дали среднюю скорость семь ми­нут.

Отпустив солдат, я рассказал генералу Цинь, что в пулеметной школе нам удалось добиться скорости на разборку и сборку пулеметного замка в пределах 55 се­кунд. Он живо записал это и сказал, что он затребует из штаба армии офицеров из пулеметной школы и артиллерийской школы, которой руководил наш Дорен.

Закончив смотр, я с начальником штаба дивизии от­правился осмотреть Летний дворец. Это одно из краси­вейших зданий Китая. Летний дворец находится в 15 километрах от Пекина, в предместье Сиюань. Он построен сравнительно недавно. Для его постройки императрица Ци использовала военные ассигнования, отпущенные для военно-морского флота, и как бы ироническим сим­волом несозданных броненосцев является роскошная беседка, построенная в форме мраморной лодки, на озере перед дворцом. Об этой беседке бытуют разные мрач­ные легенды: общественная молва утверждает, что именно в этой беседке справляла оргии императрица, для которой ее евнухи похищали молодых людей из Пекина, — этих юношей находили на рассвете под го­родскими стенами с кинжалами между лопатками. Ле­генда утверждает, что 60-летняя императрица страдала пороками маркиза де Сад и что более 300 юношей по­гибло в мраморной беседке, стоящей среди широкого озера, на котором — цветущие лотосы.

Дворец построен у подножия высокого холма, на берегу большого озера. Он весь состоит из легких од­ноэтажных зданий, соединенных ажурными переходами из драгоценного дерева и бронзовыми галереями, из­дающими тонкий серебряный гул, когда проходишь че­рез них. Дворец увенчан несколькими башнями. Две из них — литой бронзы с чудными арабесками, изображаю­щими сцены из китайской мифологии. С этих башен чудесный вид на озеро и на Пекин, видна та гора в Пекине, где последний император из династии Мин убил своих 300 жен и покончил самоубийством, когда в город ворвались маньчжурские войска.

Парадная часть дворца опечатана и охраняется сол­датами Фэн Юй-сяна. В ней сложена дворцовая мебель, древняя живопись, много ценной утвари, тысячелетние фарфоровые сосуды, литые изображения священных оленей и птиц, столовый фарфор императора и прочие драгоценности.

В верхней части дворца устроен ресторан. Мы по­обедали с начальником штаба и затем в нашей машине по превосходному шоссе проехали к Храму пятисот будд, в котором покоится прах Сунь Ят-сена.

Храм пятисот будд — большое квадратное здание, украшенное 500 статуями будд, отображающими все фазы жизни Будды. Храм содержится в относительном порядке, так как его часто посещают туристы, щедро оплачивающие сторожей. Только в дальнем углу храма легкая крыша разрушена, и бедный будда, восседаю­щий в этом углу, позеленел от дождей. Между статуями будд есть и статуя Марко Поло, первого европейца, проникшего в Китай. Марко Поло изображен со свитком в руках, его черная борода покоится на груди, глаза энергичны, вся фигура выражает устремленность, по­рыв. Имя Марко Поло в Китае пользуется положитель­ной репутацией, но оно безнадежно скомпрометировано поведением его нынешних потомков.

За Храмом пятисот будд поднимается крутая гора и широкая лестница ведет к могиле Сунь Ят-сена. Мо­гила устроена в виде высокого мавзолея, облицован­ного тесаным камнем чрезвычайно красивого оттенка, над могилой поднят флаг гоминьдана. Последний покой Сунь Ят-сена охраняют солдаты Фэн Юй-сяна. Мы обнажили головы перед прахом великого революционера, всю жизнь отдавшего за освобождение Китая, и затем обошли могилу кругом. Меня поразило то обстоятель­ство, что с боковой и тыльной сторон могилы поставле­ны статуэтки будды. Будде нечего делать у могилы Сунь Ят-сена.

Осмотрев могилу Сунь Ят-сена, мы спустились с вы­сокого холма, я отправился к себе в Пекин.

20 июня 1925 года

В течение нескольких дней я инспектировал гарни­зон Пекина и затем переехал в Фэнчжэнтин. Вчера и сегодня смотрел кавалерийскую школу. Школа состоит из двух учебных эскадронов — для офицеров и унтер-офицеров. При школе находятся две кавалерийские бригады — местная и чахарская.

Школой руководят опытный офицер Красной Армии Советского Союза товарищ Булин, польский офицер Славек и участник гражданской войны в СССР кореец Ван. Все они отличные наездники, под их руководст­вом школа достигла огромных успехов.

Товарищ Булин встретил нас на вокзале вместе с генералом Ван Чжэн-хуэем. Он пригласил нас остано­виться в его квартире, где познакомит нас с остальными инструкторами. Булин — среднего роста, коренастый и крепкого телосложения, у него экспансивные манеры и склонность к крепким шуткам. Славек — невысокого роста, сухой и жилистый, типичный гусарский офицер, Ван — пожилой кореец, внешне спокойный.

Позавтракав у генерала, мы отправились смотреть кавалерию. Китайская кавалерия весьма невысокого ка­чества. Юг Китая вообще не имеет кавалерии, и для связи здесь пользуются пешими скороходами. Север имеет кавалерию, посаженную на монгольских лоша­дей. Ездит кавалерия плохо — скорее это ездящая пехота, так как саблями и пиками вооружены только не­которые подразделения, большинство же вооружено только карабинами. Посадка китайских кавалеристов неудовлетворительна: у них странная манера выдвигать ноги вперед, к шее лошади, а посему кавалерист дер­жится только на балансе. При езде рысью одной смены в 30 кавалеристов свалился с лошади один кавалерист, при езде смены галопом свалились трое, а из четырех унтер-офицеров 1-й кавбригады, шедших на небольшие препятствия (канаву в полтора метра), свалились трое. В атаку такие всадники идти не могут, лошади им нуж­ны лишь для того, чтобы сблизиться с противником, а затем атаковать в пешем строю. Несколько иной вид имеют всадники из чахарской бригады. Они набраны из полукочевого населения и отлично ездят на своих азиатских седлах (в других частях пользуются япон­скими седлами). Но чахарские всадники плохо обуче­ны тактике боя, они вооружены немецкими карабинами.

Их командир бригады генерал Гэ показывал конную» атаку. Тысяча всадников выстроилась в две шеренги и с криком «ша!» (убивай!) понеслась карьером, стреляя на ходу. Это очень страшно с виду, но вряд ли можно ожидать метких попаданий в противника при стрельбе на ходу.

Совсем иной вид имеет школа. Это настоящая кава­лерия, смело идущая на препятствия, правильно сидя­щая в седле и хорошо умеющая рубить противника немецкими палашами, находящимися на вооружении. Очередной выпуск намечен на август, что безусловно позволит улучшить подготовку кавалерии Националь­ной армии. Уже теперь офицеры местной кавбригады участвуют в учениях школы, они создали при школе особую офицерскую группу, которую обучает Славек.

После смотра инструкторы показали выездку лоша­дей, взятых из табуна. Это была увлекательная карти­на: отличные всадники на бесившихся лошадях брали высокие препятствия и упражнялись в ударах пикой, подчиняя своей воле полудиких монгольских лошадок.

Следует иметь в виду, что в Северном Китае можно создать хорошую кавалерию. Внутренняя Монголия и провинция Жэхэ имеют неисчерпаемые конские ре­сурсы.

После инспекторской проверки мы обедали у гене­рала Ван Чжэн-хуэя. Обед был обычный, китайский, состоявший примерно из 12 блюд. Генерал занимает квартиру из трех комнат, полы комнат устланы соло­менными циновками. Как и везде, в комнатах мало ме­бели, почти нет мягких кресел и диванов. На стенах вывешено несколько картин — шелковые вышивки чер­ными нитками на белом фоне деревьев и птиц, бамбука и горного пейзажа. После обеда мы вышли во двор, и товарищ Булин принес фотоаппарат, только что приве­зенный ему из Пекина. Генерал настолько обрадовался возможности сфотографироваться, что даже забыл о гостях. Он тут же вернулся в дом, переоделся в парадную форму, на его груди блестело несколько медалей. Он снялся в трех позах, затем были вызваны его маузеристы — личная охрана, и он сфотографировался несколь­ко раз в окружении охраны, солдаты которой стояли, расставив широко ноги, с выпученными глазами и угро­жающе сжимали рукоятки мечей. Затем были выведены сначала вороная, а потом и белая лошади генерала, были сделаны снимки в положении верхом и под уздцы. Генерал любовно поглаживал при этом шеи лошадей. Когда были исчерпаны все виды фотографии в парад­ной форме, генерал попросил у товарища Булина его гражданский костюм и вновь снялся дважды: один раз просто в европейском костюме, второй раз — с велоси­педом в спортивном положении. Всего было сделано 18 снимков, и генерал удовлетворился лишь тогда, когда Булин заявил ему, что кончается запас кадров. Китай­ские офицеры вообще очень любят фотографироваться, в них жива восточная страсть к позированию. После фотосеанса генерал пришел в чрезвычайно восторжен­ное настроение и пригласил нас отправиться вместе с ним в баню.

21 июня 1925 года

В 7 часов утра к квартире генерала: было подано несколько верховых лошадей. Вместе с т. Булиным и его инструкторами мы решили проехать к горе Литао-шань, которая находилась в 15 км от нашей квартиры. Генерал вызвался проводить нас до учебного плаца. Мы ехали рядом с ним и через переводчика давали ему урок верховой езды и принципов выездки лошадей для кавалерии. Генерал имел свое мнение по этим вопросам. Он предпочитал езду рысью и отрицал целесообраз­ность галопа, считая необходимым посадить кавалерию не на скакунов, а на иноходцев. Нам с товарищем Бу­линым пришлось условиться доказать на практике оши­бочность его взглядов и перейти на обсуждение вопроса: о тактике кавалерии. Я спросил генерала, считает ли он свою кавалерию способной атаковать пехоту против­ника и каким способом он себе представляет возмож­ным это осуществить. Ван Чжэн-хуэй ответил, что его кавалерия способна атаковать пехоту, для чего она сомкнет строй и таким сомкнутым строем опрокинет пехоту. Я попытался предупредить его, что таким способом нельзя добиться успеха, так как пехота без труда расстреляет кавалерию из пулеметов и не допустит сближения. При этом мы доказывали, что пехоте не ­потребуется много пулеметов, это можно будет сделать из одного хорошо пристреленного пулемета. Генерал был непоколебим, и в ответ на наше предложение атаковать эшелонами он заявил, что голос командира пол­ка в этом случае не будет слышен и вообще ничего не выйдет. Совершенно отчаявшись переубедить его, мы условились, что товарищ Булин на практике докажет его неправоту, что его рассуждения были пригодны для XVIII века, но совсем уж не годятся для принципов боя XX века, когда пехота вооружена автоматическим оружием, имеет артиллерию скорострельного типа, стре­ляющую шрапнелью.

При выезде из города у небольшого мостика мы вынуждены были остановиться. Дорогу нам преградила группа крестьян, которые бросились на колени и о чем-то слезно просили генерала. Я ожидал, что генерал при­кажет им встать, но этого не случилось. Очевидно, это считалось обычным явлением. Стоя на коленях, крестьяне просили генерала о какой-то земле, которую они не могут получить. Генерал распорядился, чтобы они пришли к нему на прием в штаб. Здесь мы распрости­лись и поехали дальше одни.

Узкая полевая дорога шла между возделанными по­лями, похожими на заплатки. Мы проехали несколько деревень, состоявших из двух-трех десятков домиков, слепленных из глины и земли, двери были в виде ще­лей, а маленькие окошечки залеплены бумагой. За деревнями начался подъем на Литаошань, крутой и извилистый. На вершине горы была маленькая кумирня, возле нее около 20 грубо сделанных из глины идолов. У многих из них — этих полузабытых крестьянских бо­гов, о которых вспоминали лишь в случае стихийного бедствия,— были отбиты головы и руки, у некоторых «тела» носили следы недавнего ремонта.

Спустившись с горы, мы заехали в деревушку. Изда­ли она казалась беспорядочным нагромождением гли­няных кубов, обведенных невысокой глинобитной сте­ной. Печать неприглядной нищеты лежала на деревуш­ке. Домики с подслеповатыми окнами-щелями сгруди­лись в тесном беспорядочном и бесформенном кругу, на задворках глиняных домиков стояли тощие скирды соломы. Царила пустота и необжитость, только на ого­родах недалеко от деревушки копошились женщины, они стояли на коленях и пальцами перебирали комки земли. Мы узнали, вся эта возня на арендованных клоч­ках земли едва дает в урожайные годы возможность не умереть с голоду.

С трудом нашли мы домик, в котором оставался глубокий старик, тело которого было покрыто заношенной рубахой из синей саржи. Мы попросили его дать нам воды и накормить. Старик куда-то вышел и через несколько минут вернулся, принес нам горсточку бобов. Поклонившись нам, он заявил, что в доме больше ни­чего нет и он не может нам предложить ничего другого. Мы попросили его сварить бобы и дать нам обычный крестьянский обед. Он начал возиться у небольшой жаровни, стоявшей у самого выхода из домика. Мы осмот­рели комнату. Она была разделена на две части — муж­скую и женскую половины. Пол был земляной. Полови­ну комнаты занимал сделанный из глины «кан» — вид широкой лежанки, под которую была подведена дымо­вая труба, обогревавшая пол. На этой лежанке на ночь устраивались постели и семья спала. Кроме лежанки на полу были расстелены циновки, сплетенные из гру­бой соломы, стоял столик на низких ножках. В углу стоял железный очажок, в котором тлели угли, на очажке готовился для нас чай.

Из-за перегородки с женской половины появилось четверо маленьких детишек, двое совсем голеньких, а двое других в каких-то невообразимых лохмотьях из синей саржи. Они испуганно таращили на нас глаза, боялись шевелиться и даже как будто старались не дышать. Я поманил их рукой, и они сразу исчезли, спря­тались. Только минут через десять появилась одна го­ловка, а затем и остальные. В комнату они так и не вошли.

Старик сварил бобы, и мы проглотили несколько зерен. Бобы были чуть просоленные и без жира. Затем он предложил нам «чай», заваренный на мяте и еще на какой-то траве. Старик присел на корточки и, наблюдая за нами, отвечал на вопросы. Семья находилась на работе. Его жена, сын и невестка обрабатывают око­ло гектара земли. Дом помещика построен в стороне от де­ревни и обнесен каменной стеной. У него большая семья я вооруженные слуги — охранники. Семья старика, со­стоящая из восьми человек, живет трудно и впрого­лодь. Так же живет большинство в деревне. Только несколько дворов имеют свои собственные наделы, остальные все принадлежат к арендаторам.

Старик рассказал, что у него были еще дети — два сына и дочь. Один сын умер, другой — ушел в город и сделался рикшей, а дочь он продал, и она живет в той же деревне. Дочь была собой хороша, и он за нее полу­чил 25 юаней. Она продана мелкому помещику, у которого есть еще одна жена, вдвоем они работают на поле своего господина.

Мы оставили старику серебряный доллар за обед и уехали из деревни с тяжелым воспоминанием об уви­денной нищете и забитости китайского крестьянина.

Вечерним поездом мы выехали в Фэнчжэнтин.

22 июня 1925 года

Смотрели артиллерию армии и артиллерийскую школу. Артиллерия состоит из батарей, снабженных разными системами орудий. Основной системой ору­дий были орудия Круппа 76-миллиметрового калибра, затем шли системы Арисака 75-миллиметрового калибра, русские орудия 76-миллиметрового калибра и горные ору­дия японского производства 75-миллиметрового калиб­ра. Один дивизион был снабжен пушками образца 1871 г. 75-миллиметрового калибра без панорамы, тело орудия прикреплено к тележке тросом, без компрессо­ров. При выстреле эти пушки прыгают вверх и их при­ходится накатывать на старое место. Слабость Китая и состоит в том, что у него нет своей артиллерийской промышленности, орудия приобретаются за границей. Это неизбежно ведет к тому, что вооружение отстало, системы разные и требуют сложной подготовки расче­тов. Поэтому чрезвычайно слаба подготовка расчетов к боевой стрельбе. Большинство офицеров умеют стре­лять только прямой наводкой. Очень немногие офицеры владеют теорией стрельбы с закрытых позиций, все слабо знают материальную часть орудий. После каж­дой пустяковой неисправности орудие отправляется в ремонтные мастерские.

В этой обстановке наш Дорен поистине ведет титаническую работу, чтобы подготовить офицеров-артилле­ристов. При мне в поле Дорен занимался объяснени­ем траектории полета снаряда. Он наглядно это пока­зал: дал батарее команду на залп с одного прицела, но с разной установкой дистанционных трубок. Разрывы шрапнелей в воздухе показали дымками траекторию по­летов снарядов, вызвав у слушателей-китайцев апло­дисменты. Было похоже на то, что его слушатели присутствуют при чем-то вроде артиллерийского колдов­ства.

30 июня 1925 года

Окончив инспекторский смотр, я вернулся в Калган и в письменном рапорте доложил маршалу об указа­ниях, сделанных мною командованию армии, и просил подтвердить эти указания своим приказом. Доклад сво­дился в основном к следующему.

Армия подготовлена хорошо в строевом отношении. Гимнастика и ежедневная тренировка в беге на даль­ние дистанции создали первоклассный строевой комп­лекс, на основе которого можно добиться, чтобы пехота стала наиболее маневренной и выносливой в бою. Од­нако тактическая подготовка армии отстала, она проникнута отсталыми принципами, такими, как равнение в наступающих цепях, отказ от использования местности, ее преимуществ, а также отсутствие резервов для развития боя. Пулеметное дело поставлено плохо. Рас­четы плохо знают материальную часть и почти не зна­ют теории стрельбы. Артиллерия не стреляет с закры­тых позиций, не имеет средств связи. Даже офицеры не знают материальной части артиллерии. Учитывая, что до начала военных действий против Чжан Цзо-лина остается три-четыре месяца, я предложил:

- Закончить работу военных школ к 1 октября, чтобы остался хотя бы месяц для того, чтобы офицеры смогли подготовить части и подразделения для воен­ных действий.

Издать ряд коротких наставлений: описание вин­товки, описание материальной части пулеметов, корот­кое наставление по тактике, стрелковую памятку для солдат и др.

Приказом по армии подтвердить все те указа­ния, которые были даны нами во время инспекторской проверки.

Перечень этих указаний был приложен к ра­порту. Фэн Юй-сян ответил согласием на все пункты док­лада и поручил товарищу Ханину, как старшему из нас, организовать исполнение наших указаний, подготовить выпуск школ, подготовить наставления и инструкции и приказ по армии.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть V "Июль 1925 г.":

1 июля 1925 года

Сегодня я и Эванс были вызваны в штаб армии и. имели беседу с генералом Таном. Он спросил у нас, имеем ли мы знакомых в Тяньцзине и знаем ли мы го­род. Получив ответ, что товарищ Эванс хорошо знает Тяньцзинь и имеет там знакомых, он изложил нам сле­дующее: в Тяньцзинь должен прибыть иностранный ко­рабль с контрабандным грузом оружия и боеприпасов для Национальной армии. Так как в гарнизоне стоят части Чжан Цзо-лина, есть опасность перехвата ими груза. Необходимо в условиях строгой конспирации разгрузить оружие, упаковать его в ящики из-под кон­сервов или в другую большегабаритную тару и доста­вить в Пекин. Мы с Эвансом должны тщательно про­верить сохранность оружия и в качестве представителей Пекинской фирмы доставить оружие в Пекин, перегру­зить на транспорт в Калган и обеспечить доставку его в армию. В помощь нам генерал Тан предложил адреса агентов Национальной армии в Тяньцзине.

Изложив это задание, генерал Тан выжидательна посмотрел на нас и добавил, что возможны всякие неприятности и даже вооруженное столкновение с аген­тами иностранных разведок и агентурой Чжан Цзо-ли­на. Мы ответили, что готовы выполнить это задание. Он обрадовался и попросил нас немного подождать, сам вышел из приемной и вскоре вернулся вместе с маршалом Фэн Юй-сяном.

При появлении маршала мы встали и отдали ему честь. Он пригласил нас сесть к столу и спросил, гото­вы ли мы выполнить поручение. Мы ответили утвердительно. Маршал тихим голосом еще раз спросил нас:

— Готовы ли вы выполнить поручение вашего младшего брата?

Мы еще раз подтвердили наше согласие. Маршал дал нам несколько дополнительных указаний и письмо к своему агенту в Тяньцзине и попросил строго хра­нить в тайне как поручение, так и письмо.

— Вы знаете, как мы бедны оружием и как важно нам его получить. Я доверяю вам судьбу Национальной армии, которой придется в скором времени начать военные действия. Я знаю ваши горячие сердца и думаю, что вы сделаете все, что в ваших силах.

Откланявшись, мы вышли.

В тот же вечер нам прислали из штаба армии день­ги, нужные документы на имя представителей «Стандард ойл» и «Музыкального депо» в Пекине. Вечерним поездом мы выехали в Тяньцзинь. Пароход с оружием; должен был прибыть в Тяньцзинь приблизительно че­рез неделю.

2 июля 1925 года

Мы решили на день заехать в Пекин для того, чтобы нас там видели, и приехать затем в Тяньцзинь с ярлы­ками отелей на наших чемоданах. Остановившись в отеле Ли в посольском квартале, мы разработали про­грамму на день, которая должна была нам составить некоторую известность в барах и магазинах. Это необ­ходимо было на случай, если бы в Тяньцзине возникло подозрение против нас, тогда из Пекина могли бы под­твердить, что мы действительно коммерсанты.

Позавтракав в роскошном ресторане отеля, где мы обратили на себя внимание шефа кухни заказом бу­тылки старого бургундского вина да еще подогретого до определенно великосветского вкуса, мы расплатились щедро и отправились на Хатамен-стрит в фирменный табачный магазин. Мы купили сотню дорогостоящих сигар и дали владельцу магазина карточки с адресом отеля, где мы остановились, и выразили желание, чтобы сигары были доставлены в наш номер. Эванс, кроме того, приобрел себе оригинальную трубку. У нас был случай также поговорить с владельцем магазина о до­стоинствах его овчарки, лежавшей тут же у кассы. Эванс при этом выказал себя прекрасным знатоком собак (как известно, это вызывает уважение всякого доброго француза, точно так же как вызывает уваже­ние англичанина к знатоку лошадей). Попрощавшись любезно с хозяином, мы отправились бродить по мага­зинам. Выпив шоколаду у Карацаца, мы сделали заказ на коробку шоколада, которая также должна была быть доставлена в отель. Таким образом мы обратили на себя внимание в ряде магазинов, в одних — флиртуя с продавщицами, в других — рассуждая с владельцами о нефтяном рынке, лошадях и недостатках пекинского ипподрома.

Когда мы вернулись в отель, то сразу заметили вы­росшую почтительность к нам со стороны швейцара и боев, а обед с хорошим бургундским сделал наши фами­лии популярными. Вечером мы отправились на Моррисон-стрит и посетили кинематограф. Мэри Пикфорд улыбалась нам с экрана, Чарли Чаплин подтягивал свои широкие брюки, в ложе дымились сигаретки зрителей, а овчарка француза — хозяина магазина — неизвестно какими путями пробралась к нам в ложу. Все шло хорошо, мы были удостоены внимания пекинских коммер­сантов, нас встречали и провожали заискивающими улыбками.

После кино мы отправились в бар «Альказар» на Хатамен-стрит и там познакомились близко с хозяином шоколадного магазина греком Карацацем.

Русский оркестр играл фокстрот, бой у выключателя менял цвета огней, в то время как на нашем столе в ведерке подмораживалась пара бутылок «Поммар», русские эмигрантки строили нам глазки и подсажива­лись к нашему столику, заводили светскую беседу и угощались шампанским. Все шло по плану — мы стали из­вестными в Пекине. Но и известность должна была иметь определенный предел. Мы своевременно и неза­метно выбрались из бара, не дав пока пищу для газет­ной хроники, и вернулись к себе в отель во втором часу ночи.

3 июля 1925 года

Сегодня вечером приехали в Тяньцзинь. Останови­лись в «Астор Хауз» на Виктория Род. Приняв ванну, мы отправились на розыски агента Национальной ар­мии некоего мистера Ли. Он жил под видом купца не­далеко от центра города на территории французской концессии.

На наш звонок вышел слуга. Взяв наши визитные карточки, он провел нас в приемную, и через несколько минут к нам вышел Ли. Он был старше нас по чину, и мы встали, приветствуя его военным поклоном. Высоко­го роста, худой, он производил впечатление несколько сурового человека, у него жесткий рот и небольшие острые черные глаза. По-английски он объяснялся вполне удовлетворительно. Я вручил ему письмо мар­шала. Он прочитал бегло письмо и тут же спросил:

— Вы обучаете для нашей армии офицеров-пулемет­чиков?

Получив утвердительный ответ, он прямо перешел к делу.

Пароход, который мы ждали через четыре дня, нуж­но встретить на катере в море и провести к месту раз­грузки. Разгрузка намечена против здания, снятого Ли в аренду и оборудованного под столярную мастерскую. Там уже стоят ящики для упаковки роялей и несколько сотен ящиков — тара для упаковки консервов. В ящики для консервов будут упакованы боеприпасы, а в ящики для роялей — винтовки и пулеметы.

Рассказав о сделанном уже, он в то же время зая­вил:

— Я жду дальнейших указаний моих старших, братьев.

Переговорив с Эвансом, я пришел к выводу, что про­деланное до нашего приезда может быть признано пра­вильным, но следует обязательно усилить конспирацию. Для этого необходимо, чтобы наблюдатели видели не только ящики для упаковки, но и сами консервы и роя­ли. Мы предложили купить несколько роялей или взять, их напрокат, в светлое время привозить их в мастер­скую, а ночью тайно увозить в назначенное место, за­тем днем вновь их привозить в мастерскую и таким образом создать впечатление о готовящейся к отправке, большой партии роялей. Такая же операция должна была быть проведена и с консервами.

Ли записал наши указания, а затем мы условились, что днем пароход будет выгружать фрукты, ночью — оружие. Отобранные и проверенные рабочие-грузчики будут ночью принимать оружие и за ночь упаковывать его в ящики. Отсюда необходим точный расчет количе­ства привозимого для упаковки оружия, чтобы операция заканчивалась полностью в течение ночи. Остаю­щееся оружие на пароходе будет все время находиться под охраной и будет защищено флагом иностранного, государства. После упаковки всего оружия мне и Эвансу надлежало его доставить для отправки в Пекин. Но­ на пути были таможенные посты провинции Хэбэй. Что­бы не было осложнений на железной дороге, было ре­шено упаковать несколько ящиков настоящими роялям и настоящими консервами. Таможенный чиновник, опла­ченный соответственно нами, должен был вскрыть мечен­ные нами ящики, «найти все в порядке», оформить та­моженные документы и пропустить наш груз.

Ли записал и эти наши указания, взялся найти та­кого таможенного чиновника. Наше же дело было дать ему взятку и присутствовать при вскрытии меченых, ящиков, т. е. проводить чиновников к тем ящикам, где были настоящие рояли и консервы.

Условившись о всех этих деталях, мы решили, назавтра осмотреть внимательно место выгрузки, поды­скать катер для выхода в море, чтобы встретить там пароход.

6 июля 1925 года

Все идет по плану, и мы находимся на катере в районе форта Дагу в ожидании парохода — сн должен прибыть сегодня ночью или завтра утром. Радиотеле­граф сообщил для нас, что пароход в 80 милях от бере­га. На море сильный ветер, и нашему катеру достанет­ся. Капитан катера не отходит от столика, уставленного бутылками. Нам также предстоит хорошо угостить та­моженного чиновника, который в последнюю минуту вызвался встретить пароход в море. Эванс вступил в единоборство с капитаном и таможенным чиновником. Язык таможенного чиновника уже не повинуется хозяи­ну, а капитан повержен во прах, лежит на койке и хра­пит. Таможенный чиновник оказался человеком покреп­че капитана. Под предлогом того, что на пароходе едет моя невеста, я не пью, — один из нас должен быть на ногах.

В полночь мы получили данные, что пароход в 30 ми­лях от берега и нам необходимо выйти ему навстречу. Капитан пьян, таможенник в таком же состоянии, но все еще сидит за столом. Я решаюсь на последний опыт: беру бутылку ликера, смешиваю ликер с конья­ком и шампанским, подношу таможенному начальнику и Эвансу,— пусть Эванс ляжет костьми, но туда же на­правим таможенного чиновника.

Удалось свалить обоих, они спят.

Китаец-подшкипер поднял якорь и вышел из канала в море. Из темноты встают черные волны с белыми гре­бешками, они лезут на палубу и яростно треплют нашу посудину. Вдали видны сигнальные огни парохода. Фар­ватер отмечен сигнальными буями. В открытом море волны большие, наша посудина проваливается в водную долину, и тогда огни парохода исчезают, а когда взлетаем на белые гребни, на несколько секунд вновь замечаем огни приближающегося парохода. Затем снова проваливаемся в темноту.

Шкипер заходит с подветренной стороны. Я окликаю вахту.

— Есть на вахте.

— Дайте конец.

— Ловите.

Конец каната падает на нашу палубу. Матросы подхватывают его. По веревочной лестнице я поднимаюсь нa пароход. Два матроса приносят сюда же мертвецки пьяного Эванса. Таможенный чиновник в таком же состояннии, он отползает в темноту. Капитан несколько удивлен появлением мертвецки пьяного Эванса, но, узнав, с какой целью он так напился, он проникается уважением к нему и произносит два слова: «Ловкие ребята». Мы в капитанской каюте просушиваем свои намокшие костюмы и пьем кофе. За чашкой кофе изла­гаю план выгрузки оружия. Пароход затем медленно поднимается по каналу и к утру бросает якорь у при­чала в Тяньцзине.

7 июля 1925 года

Весь день мы провели на пароходе. Эванс отоспал­ся, принял холодную ванну, выпил кофе и облегченно произнес:

— Мне плохо, а ему-то каково? Мало того, что от вашей дьявольской смеси голова трещит, попадет от начальства — пароход проспал.

Мы пришли в веселое настроение и выразили со­чувствие бедняге таможенному чиновнику.

Весь день пароход выгружал фрукты. Вечером команда парохода была отпущена на берег. В отсутст­вие команды удалось выгрузить первую партию ору­жия, доставить в мастерскую и упаковать в ящики. За ночь было выгружено тысяча винтовок и около 2 миллионов патронов. К утру упаковка имела самый невин­ный вид, на ящиках красовались надписи «осторожно, музыкальные инструменты», была выведена и марка фирмы.

Хороший оркестр образуют эти «музыкальные инст­рументы» через два-три месяца!

Ли прекрасно организовал охрану. Его люди, одетые в костюмы кули и матросов, занимали посты на ули­цах, прилегающих к мастерской. При появлении подозрительных лиц «пьяные» матросы затевали драку с другим лицом. На шум собирались матросы и кули резер­ва и разыгрывали общую свалку, в результате которой пострадавшее подозрительное лицо попадало в ближайшую больницу или в полицейский участок. Для поли­ции драки матросов и кули были обычным явлением, зато необычным было участие в драке «неизвестного» лица.

В плохо освещенном помещении мастерской с на­глухо задрапированными окнами молча работало до ста человек. Только глухой стук топоров выдавал их присутствие. Мы наблюдали за упаковкой, давали советы, как набивать пустые места стружками, чтобы не было трения металлических частей.

В 5 часов утра мы вернулись в отель, и нам пришлось разыгрывать из себя ночных гуляк, проведших, бессонную ночь где-то в злачном месте.

10 июля 1925 года

В представлении прислуги нашего отеля мы ведем, беспутную жизнь: уходим вечером, приходим на рас­свете.

Забавнее всего, что нам вечером приходится обла­чаться в смокинги, а в нашей мастерской влезать в синий рабочий костюм, влезать нашими лакированными туфлями в глубокие галоши, следить за тем, чтобы на наших костюмах или туфлях не осталось следов от стружки, опилок, краски или кусков проволоки, которыми пол­на вся площадь мастерской.

Мы подходим к району мастерской, и нам навстречу начинают попадаться дозорные. Вот пьяный матрос по­лусидит у крыльца какого-то дома, в другом месте кули дремлет у своей коляски. Незаметно для нас они знака­ми передают нас от одного дозорного поста к другому, пока мы не подходим к воротам мастерской.

Ли встречает нас, одетый в костюм купца. Мы отдаем ему честь, облачаемся в синюю рабочую форму и при­ступаем к работе. Обходим ящики, проверяем правильность упаковки, проверяем качество винтовок и состоя­ние боеприпасов. Каждый ящик, доставленный с паро­хода, вскрывается только нами. Большинство винтовок в исправном виде, это старые немецкие винтовки, хотя и много стрелявшие, но еще способные служить. Другая часть — японские винтовки, тоже бывшие в употребле­нии, но в хорошем состоянии. Патроны в герметической, упаковке, только часть пришла россыпью, мы их перебираем, сортируем в жестяные банки из-под бензина. Эти пойдут как бензин, вес банок будет отвечать весу бензиновых банок, пустые места заполнены стружкой.

Сегодня Ли чем-то озабочен. Он сообщает, что при­был японский пароход, с которого солдаты Чжан Цзо-лина сгружают пулеметы. Он негодует и настаивает на том, чтобы утащить хотя бы с десяток пулеметов. Мы разделяем его негодование и согласны с тем, что нужно обязательно стащить пулеметы.

Мы принимаем решение. Два младших офицера, ра­ботающих в мастерской, получают приказание под ви­дом купцов проникнуть на японский пароход и заметить упаковку японских пулеметов. Затем мы устроим свалку из повозок с грузом пулеметов, объявим этот груз кра­деным и под шум скандала утащим часть пулеметов.

Работа в нашей мастерской идет к концу. 12 июля мы сможем организовать отправку груза в Пекин.

12 июля 1925 года

Оружие упаковано, доставлено на станцию и погру­жено в вагоны. Мы с Эвансом выполнили все формаль­ности. Сегодня же состоялся таможенный осмотр. Таможенный чиновник очень мило встретил нас, мы выпили у него кофе и в сопровождении его двух рабочих отпра­вились на проверку груза. Перед выходом из конторы я предложил чиновнику мой портсигар. Он выбрал в нем зеленую сигару — сверток в 250 долларов, — поню­хал, похвалил табак и положил в боковой карман: он намерен выкурить ее после обеда.

— Приятный десерт, — сказал он и мило улыбнулся.

Мы прошли к нашим «роялям» и «консервам». Чи­новник слегка постукал по бортам ящиков и похвалил солидную упаковку.

— Сразу видна хорошая фирма, даже жаль взламывать ваши ящики.

Мы взмолились:

- Как, неужели вы намерены вскрывать все ящики?
Но он нас успокоил:

- Нет, пожалуй, вскрою на выбор.

И он вскрыл пять ящиков, где были упакованы на­стоящие рояли, на ящиках были красного цвета мазки — условный знак безопасного досмотра. Таможенный чиновник побренчал на одном из роялей, похвалил беккеровскую фирму и перешел к консервам. Там повторилось то же, одну банку с ананасами мы подарили ему к десерту.

Все было в порядке. Два десятка кули перетащили наш груз в вагоны, туда же были сложены ящики с кон­сервами и банки с бензином. Я побранился с Эвансом за то, что он прицепил вагон бензина к вагону с роялями, — мало ли какие бывают случайности, я вовсе не хочу щожара в соседнем вагоне, это принесет большие убытки нашей фирме. Мы вместе прошли к начальнику стан­ции, говорили с начальником поезда — и все уладила пя­тидолларовая бумажка в руки старшему кондуктору. К вагону с роялями был прицеплен вагон с консервами, а затем уже вагон с бензином.

Поезд был составлен, наши вагоны прицеплены, аген­ты наших фирм, провожавшие груз, почтительно с нами раскланялись, и транспорт с оружием был направлен в Пекин. Мы остались в Тяньцзине, чтобы выяснить, как будет совершена операция с японскими пулеметами.

14 июля 1925 года

Два дня мы жили в «Астор Хауз» и отдыхали от бес­сонных ночей. Большое потребление соды знаменовало жестокое похмелье, и наши бои сочувственно нам улыбались и за нашей дверью обменивались мыслями о гран­диозном кутеже, который мы где-то учинили.

Сегодня вечером м-р Ли прислал нам вино, фрукты и записку — он ждал нас к 10 часам.

В 10 часов мы звонили у его дверей. Он взволнованно ходил по комнате, энергично жестикулировал и сообщил нам, что пулеметы прибыли, разгружаются и за­втра 15 пулеметов будут перевозиться на большом гру­зовике в китайскую часть города. На грузовике охраны не будет, только шофер и помощник. Но как получить пулеметы — он не знает. Подкуп шофера не удался.

Обсудив положение, мы решили, что нужно просто силой захватить грузовик. После некоторых деталей был намечен следующий план: агенты м-ра Ли на грузовом автомобиле, который будет куплен для этой цели завтра утром, поедут за грузовиком с пулеметами по какой-нибудь узкой улице, пытаясь его обогнать, загородят ему дорогу. После этого их машина остановится.

Когда шоферы выйдут из грузовиков, чтобы выяснить, в чем дело, наши агенты оглушат шофера и угонят его машину во двор м-ра Ли. Там она будет разгружена, отведена за город и брошена за городом по дороге в провинцию Шаньдун, чтобы подозрение пало на шаньдунцев. Мы с Эвансом найдем две большие легковые машины, заберем на них этот груз, которому будет придан вид багажа богатых путешественников, и свезем его в Пекин. С нами поедут под видом наших китайских слуг два агента м-ра Ли, вооруженные маузерами, — это даст нам возможность прорваться через патрули мукденцев. М-р Ли признал возможным этот план, и, пожав друг другу руки, мы расстались.

15 июля 1925 года

Мы с утра наняли два автомобиля для поездки в Пе­кин, предупредив шоферов, что у нас большой багаж, и сами решили поехать посмотреть, как будет осуществлен захват.

Эванс нанял мотокар и отпустил шофера, сказав, что сам хочет править.

Мы остановились у портового квартала и скоро уви­дели два грузовика, вышедшие один за другим. На од­ном виден был большой закрытый брезентом груз, на другом лежали несколько мешков и сидели двое рабо­чих. М-р Ли догадался усилить своих шоферов двумя, агентами.

Грузовики прошли через мост и въехали в узкую, малооживленную улицу. Вторая машина догнала пер­вою и, дав несколько гудков, обогнала ее, но ее заднее колесо зацепило переднее колесо автомобиля с пулеме­тами, и обе машины остановились. Шоферы начали пере­ругиваться, затем они слезли, осмотрели машину и сно­ва стали браниться. Вспыхнула драка, и через несколь­ко секунд на земле катался клубок из шести тел. Начал сбегаться народ, но улица все еще была малолюдной. После нескольких минут драки четыре человека подня­лись из свалки, расцепили машины и завели моторы. Два человека остались лежать на земле. В конце ули­цы показался полисмен, в толпе поднялись крики, но гру­зовики тронулись вперед и в грохоте и пыли быстро уне­слись по улице. Мы повернули назад, и наша машина пошла к полисмену. Полисмен поднял тревогу: он бежал к двум лежавшим шоферам и свистел в полицейский свисток. Переглянувшись с Эвансом, мы решили вывести его из строя. Эванс нажал педали, и крыло нашей ма­шины на большом ходу задело за ноги полисмена. Он пе­ревернулся в воздухе, ударился о стенку дома и остался лежать в пыли улицы. Полным ходом мы вернулись в отель. Через час мы были у м-ра Ли и нашли наш груз приготовленным в дальний путь и даже завернутым в желтую клеенку, на которой были наклеены ярлыки на­шего отеля.

М-р Ли весь сверкал улыбками, его обычная хму­рость исчезла, он угостил нас чудесным чаем (китайцы различают сорта чая так же, как французы марки вин), — и только одно его огорчало, что вместо ожидае­мых 15 пулеметов на грузовике было лишь 8.

В 12 часов наши машины были поданы к дому м-ра Ли, багаж привязан к крыльям машин и уложен в сиденья. Его общий вес смутил было шоферов, но маши­ны были крепкие, дорога отличная, и обещание чаевых вполне их успокоило. Взяв с собой агентов и сунув в карманы пальто по запасному браунингу, мы выехали из Тяньцзиня.

В последнюю минуту нашего отъезда м-р Ли заметил у своей квартиры двух подозрительных людей. Его тре­вога оказалась ненапрасной. У станции Янцунь, на горбатом мосту, нас остановил патруль из трех солдат. Оче­видно, он был предупрежден по телефону.

Они потребовали наши визитные карточки и, получив их, предложили нам следовать на станцию Янцунь. На­ши шоферы встревожились, но, услышав в болтовне сол­дат слово «контрабанда», лукаво заулыбались. Они ре­шили, что дело в таможенном сборе, который мы не хо­тим платить, и поэтому не очень удивились дальнейшему. Мы с Эвансом вышли из машины и завязали спор с офицером. Наши агенты подошли к солдатам, и в нуж­ный момент офицер был сбит ударом кулака, а солдаты, прислонившие ружья к перилам моста, были обезоруже­ны. Мы посоветовали им не очень кричать, взяли их до­кументы и оружие и вернулись в машины. Мой шофер обернулся и, лукаво улыбаясь, сказал:

— Это будет стоить еще 25 долларов, уважаемый господин.

Я ответил:

— Ол райт. Но ты увеличишь скорость. И, кивнув головой, он нажал педали. Машины понес­лись, развивая предельную скорость. Через шесть часов мы въехали в предместья Пекина и очень удивили на­ших шоферов приказанием взять направление не в центр города, а, минуя город, в Наньюань.

Мы к полуночи прибыли в Наньюань и явились пря­мо в штаб бригады. Выслушав короткий рассказ о за­хвате пулеметов агентами м-ра Ли, командир бригады тут же разгрузил их и, прыгая от радости, по телефону восторженно сообщил об этой истории генералу Лу Чжун-лину. Тот сообщил, что немедленно высылает за нами машину и просит пулеметы пока что оставить в штабе бригады.

Шоферы получили свои чаевые и были отпущены. На прощание командир бригады записал их фамилии и под­робно объяснил им, какие казни ожидают их, если они разболтают случай на Янцуньском мосту и когда-нибудь вспомнят наши фамилии. Пришедшие в совершенную па­нику от его разъяснений, какими казнями можно ли­шить человека жизни, они сели в свои машины и оста­вили Наньюань.

К двум часам ночи мы прибыли в штаб Лу Чжун-лина. Он сообщил нам, что груз роялей и консервов от­правлен в Калган, и тут же попросил еще раз поподроб­нее рассказать историю с пароходом и пулеметами. Удо­влетворив его любопытство, мы отправились спать в комнату, отведенную нам в его же штабе. Утром мы решили, не заезжая в отель, прямо отправиться в Калган.

18 июля 1925 года

Нам все-таки пришлось на сутки застрять в Пекине: Лу Чжун-лин после истории с пулеметами, которая по­лучила некоторую известность в офицерских кругах пекинского гарнизона, устроил в нашу честь банкет. После банкета в 10 часов вечера один из офицеров управления пекинского гарнизона предложил нам проехать в китай­ский чайный домик, так как мы проболтались, что мы ни разу чайного домика не видели. На двух машинах, с не­сколькими офицерами, надевшими штатское платье, мы отправились к кварталу, в котором жили гейши, — «мир цветов», как его обычно именует китайская пресса.

По дороге один из офицеров, майор Хуан, столичный житель, гуляка и эстет, недурно владевший английским языком, рассказал нам о «мире цветов»: женщины «мира цветов» с детства подготавливаются к своей роли, изу­чают традиции своего ремесла, учатся музыке и проходят школу искусства любви.

Затем, когда их первые ночи владельцем чайного до­мика проданы за большую цену, они начинают вести обычную жизнь женщин чайного домика: принимают гостей, учатся увеселять их песнями, чтением стихов и музыкой и продают им свои ласки, причем многие из них, наиболее красивые и образованные, отдаются только тем, кто им нравится.

Некоторые из них участвуют в общественной жизни страны, пишут памфлеты и стихи, составляют прокламации против иностранцев и ведут себя как хорошие патриотки.

Видя наш интерес к этому новому уголку жизни Ки­тая, майор Хуан сообщил еще несколько подробностей и закончил рассказом, что не так давно две самые красивые женщины чайных домиков Пекина выпустили в япродажу свои портреты со справкой, что весь сбор за их продажу поступает в пользу бастующих рабочих. Эти портреты разошлись в огромном количестве экземпляров, а один известный поэт приложил к ним патриотические стихотворения.

Машины пронеслись через китайскую часть города и подъехали к кварталу чайных домиков. Эти домики бы­ли украшены электрическими лампочками, составленными из лампочек иероглифами, и весь квартал сверкал огнями. Из всех домиков слышалась музыка и пение, и мы с Эвансом должны были признать, что китайская проституция хорошо рекламируется и ярко украшена. Наши машины остановились у одного из лучших доми­ков. Над входом гигантские иероглифы из цветных элек­трических лампочек сообщили, что это «дом утренней красоты и счастливого отдыха».

Мы вышли из машин. В широкой пустой передней комнате группа слуг встретила нас поклонами, и стар­ший из них, отойдя в сторону, высоким горловым голосом пропел древнее четверостишие, в котором сообщал, что высокие гости прибыли для отдыха и развлечений. Вслед за этим он провел нас во вторую приемную, куда спус­тилась группа старых женщин, пришедших со второго этажа. Это были няни («ама») женщин домика. Каждая женщина в хорошем чайном домике имеет няню, обычно старуху-родственницу, иногда мать, которая содержит в порядке ее комнату, белье и личное имущество и ведет все денежные дела. Няни приветствовали нас покло­нами, внимательно рассмотрели нас и, убедившись, ве­роятно, что мы стоим их внимания, пригласили поднять­ся по узкой деревянной лесенке на второй этаж.

Мы поднялись в большую комнату, украшенную шел­ковыми картинами, с низкой мебелью, с большим лаки­рованным круглым столом на устланном мягкими циновками полу. Офицеры предложили нам сесть к столи­ку. Был подан чай, фрукты, сладости, орехи и разные китайские лакомства, названий и происхождения которых мы не знали. Затем в комнату вошло около десяти маленьких девочек, в возрасте от 8 до 12 лет, — это не­давно купленные у родителей ученицы чайного домика, будущие гейши. Они угощали нас чаем, держали себя как взрослые, но с большей непринужденностью, в кото­рой часто пробивалось ребячество их детского встраста. Одна из них, одетая в голубые шаровары и нежно-розо­вую кофту, забралась на колени к Эвансу. Сначала она с некоторым испугом рассматривала его европейский полувоенный наряд, затем набралась храбрости, стала болтать ножками и, пораженная необычной белизной era кожи, взяла его руку. Она поднесла ее к своим глазам, внимательно рассматривала кожу и, вопросительно на него посмотрев, что-то прощебетала тонким детским го­лоском, чем вызвала смех у офицеров. Один из них кив­нул ей головой, и она, совсем набравшись храбрости, наслюнила его руку и энергично стала тереть ее паль­чиком. Когда кожа покраснела от ее усилий и затем снова стала белой, она еще раз ее рассмотрела и, заба­рабанив ножками от восторга, заявила всем подругам, что кожа не накрашена, а просто такая она и есть — настоящая белая. Толпа девчурок окружила Эеанса, пры­гала вокруг него и напевала;

— Настоящая белая, настоящая белая.

Немного смутившийся Эванс встал и подбросил си­девшую на его руках девочку несколько раз к потолку. Этим он окончательно привел в восторг ребятишек, и его маленький друг остался сидеть у него на руках, крепко уцепившись за его шею.

Через полчаса вошла группа молодых женщин, одетых в шелковые национальные костюмы. Они входили одна за другой, складывали руки у груди и низко кланялись гостям, а затем подсаживались к столику и за­вязывали беседу с нашими офицерами. Они держали се­бя как спокойные и радушные хозяйки. По их просьбе был приглашен музыкант с однострунной скрипкой, об­тянутой змеиной кожей, и одна из девушек под аккомпа­немент скрипки, тянувшей какую-то пронзительную мело­дию на высоких нотах, высоким горловым голосом спе­ла несколько песен. Пела она с неподвижным лицом, полуоткрыв рот и опустив глаза, и высокие звуки, лью­щиеся в странной мелодии, рождали непонятное очаро­вание непонятной, чужой культуры.

Когда пение кончилось и музыкант ушел, было при­несено «саке» — душистое вино из фруктов, очень креп­кое и вкусное, хорошо согретое. Офицеры и женщины стали немного пьянеть, некоторые из офицеров потихонь­ку исчезли, а мы с Эвансом решили откланяться.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть VI "Школа студентов (август - сентябрь 1925 г.)":


ШКОЛА СТУДЕНТОВ

(август — сентябрь 1925 года)

В дополнение к прочим военным школам маршал от­крыл специальную школу студентов.

Этого требовало общественное мнение Китая, про­фессора, гоминьдан и само студенчество. В школу сту­дентов в течение августа съехалось до тысячи человек. Все это — горячая молодежь, полная энтузиазма, веры» в великое будущее своей страны и ненависти к иностран­цам. Среди них 180 гоминьдановцев, в большинстве ле­вых. Социальный состав школы был крайне пестрый: ув­леченные патриотическим порывом, волна которого захлестнула Китай после шанхайского расстрела, в воен­ную школу пошли дети богатых купцов, дети промыш­ленников, сыновья профессоров, крестьяне и дети квалифицированных рабочих, имевших возможность дать своим сыновьям образование. Не менее пестрым был и пар­тийный состав школы: огромное большинство принадле­жало к беспартийным патриотам-националистам, кото­рые стремились уничтожить неравные договоры с иностранцами, некоторая часть представляла сторонников японского лозунга «Азия для азиатов» и некоторая часть принадлежала к гоминьдану, представляя все его про­слойки от крайней правой до коммунистической левой.

Эта социальная и партийная пестрота увеличивалась тем, что студенты приехали из разных провинций и го­ворили на разных диалектах, зачастую настолько не понимая друг друга, что объясняться могли только на анг­лийском языке.

Китай имеет около восьми основных наречий, кото­рые так разнятся между собой, что являются почти разными языками. Во всяком случае, если жители соседних провинций еще могут сговориться между собой, то жи­тели севера не понимают жителей Янцзы, а жители Янц­зы не понимают кантонцев. Точно так же жители приморских провинций говорят на языке, отличном от язы­ка населения горных провинций Юго-Западного, Запад­ного и Северо-Западного Китая.

Правда, в последнее время группа молодых профес­соров Китая работает над созданием общекитайского языка, но эта работа еще только развертывается, и не только китайское крестьянство и китайский пролетариат, но даже китайская интеллигенция общего для всей стра­ны языка не имеет. Это является одной из причин, по которой до сих пор в Китае держится иероглифическая грамотность: иероглифы обозначают понятия, а не слова, и поэтому хотя они произносятся по-разному в разных провинциях, но понимаются одинаково, и в тех случая, когда китайцы не могут сговориться меж собой, они объ­ясняются письменно.

Нужно отметить, что иероглифическая грамотность является одним из важнейших препятствий для развития точных наук и преподавания технических знаний, так как изучение нескольких десятков тысяч иероглифов, которые отличаются меж собой очень тонкими деталями рисунка, отнимает массу времени и чрезвычайно загромождает память.

Так как многие древние иероглифы обозначают по­нятия чрезвычайной философской важности и имеют раз­ное толкование, то все это вместе, естественно, наклады­вает на образование китайского студенчества отпечаток литературно-эстетического образования и лишает их точ­ных знаний, совершенно необходимых в наш машинный век высокого технического прогресса.

В старые времена в Китае вследствие жестокой диф­ференциации страны, лишенной хороших путей сообще­ния и расчлененной на отдельные области горными хребтами, в каждой области ученые изобретали свои собст­венные иероглифы. Этих иероглифов развелось великое множество, и они достигли цифры, близкой к сотне тысяч.

По повелению одного из императоров, которому на время удалось объединить главные провинции Китая и одолеть плохие дороги и горные хребты, несколько сотен лет тому назад был создан комитет китайских уче­ных, которые получили приказание пересмотреть все ие­роглифы Китая и оставить только существенно необходимые: привести их в систему.

После многих лет работы этого ученого комитета все иероглифы были сведены в систему, которая вклю­чила в себя несколько десятков тысяч иероглифов (око­ло 40 тысяч), и был издан декрет, что запрещается под страхом смертной казни изобретать новые иероглифы.

Через некоторое время после опубликования декрета император, подписавший его, гулял в своем парке по берегу заросшего тростником ручья вместе с одним из ученых членов комитета.

С тростинки слетела стрекоза. Император спросил ученого:

— Каким иероглифом обозначается звук, который издает тростник, когда с него слетает стрекоза?

И ученый, подумав, ответил:

- Такого иероглифа нет, повелитель мира.
Император спросил:

- Можно ли исправить это упущение?

- Можно, — ответил ученый.

И так родился новый иероглиф, составленный из ос­новных элементов иероглифов, обозначающих понятие: тростник, звук, движение и стрекоза.

Этот иероглиф был опубликован специальным декре­том, которым было подтверждено, что больше иерогли­фов составлять нельзя и кто нарушит декрет, тому пуб­лично будет отрублена голова.

Этот старый анекдот рассказал мне маленький Ли, веселый, подвижной, как ртуть, южанин, член гоминьда­на и секретарь гоминьдановской ячейки школы.

После долгих колебаний Фэн Юй-сян разрешил иметь в школе легальную гоминьдановскую ячейку, и она на­считывала 180 гоминьдановцев.

Вначале относившийся к школе со сдержанным недо­верием и опасавшийся политических осложнений, Фэн Юй-сян решил подчинить школу своему влиянию и покорить сердца студентов.

Он хорошо вооружил школу исправными винтовка­ми и хорошими пулеметами и сравнительно неплохо ус­троил ее в казармах, недалеко от своего штаба в Кал­гане.

Студенты жили в этой школе обычной жизнью китай­ских солдат: они вставали в 6 часов утра, упражнялись в беге и производили строевые занятия до поздней ночи, но их стол был несколько лучше общего солдатского сто­ла, и они изредка получали мясо и рыбу кроме обычной капусты и зелени.

Помещения студенческих казарм, составляющих це­лый городок в квартале возле Калганской крепости, бы­ли чисты, сухи, и каждый студент имел соломенные ци­новки, одеяло и вместо шинели носил за своими плечами широкий зонтик из промасленной бумаги на короткой деревянной ручке. В дождь колонна студентов, как и всех солдат Китая, имела несколько забавный вид: она была похожа на колонну больших грибов, пошедших войной и вооруженных магазинными винтовками.

Земляные стены казарм-были чисты, но всегда не­сколько сыроваты, и бумажные окна пропускали мало света, но все же жить и заниматься здесь можно было, а лекционные залы снабжены ученическими скамьями, классными досками и географическими картами.

Для того чтобы окончательно покорить сердца сту­дентов, Фзн Юй-сян раз в неделю объявлял себя началь­ником их школы и либо вызывал их к себе в штаб на штабной плац, произносил речь и руководил учением, ли­бо приходил в казармы, проверял быт студентов, пробо­вал их обед и приказывал бить палками поваров, если обед был плох. Это поведение покорило студенческие сердца, так как китайский студент и весь китайский народ привык видеть своих генералов всегда за тройной охраной, на большом расстоянии и привык относиться к ним с чувством неприязни и страха.

Демократизм Фэн Юй-сяна и его внимательная за­ботливость разрушали это представление о китайском генерале, облеченном неограниченной властью (генерал-губернаторы имеют право жизни и смерти). Фэн Юй-сян проводил со школой почти весь рабочий день, иногда на глазах студентов отрываясь от работы с ними для приема какого-нибудь министра или важного сановника, и эта непосредственная близость к маршалу и предста­вителям государственной власти создавала у студентов чувство непосредственного участия в больших делах го­сударства, повышала их самоуважение и заставляла их гордиться своей ролью «избранного войска».

В основной своей массе — патриоты и националисты, студенты охотно занимались и сами следили за поддер­жанием дисциплины и порядка внутри школы.

К работе в школе студентов были привлечены почти все иностранные инструкторы, которые работали здесь вместе с китайскими офицерами.

Китайские офицеры с некоторой ревностью относи­лись к растущему влиянию иностранных инструкторов, но малокультурность и невежество кадровых офицеров давали повод для критики со стороны учеников, многие из которых были готовы к сдаче государственных экза­менов на получение ученой степени. Поэтому, естественно, случилось так, что самую трудную часть работы ки­тайские офицеры передали инструкторам, оставив для себя только административные функции.

Этот процесс сознательно был ускорен нажимом ин­структоров на программные вопросы в педагогическом совете, с тем чтобы добиться свободы действий и, следовательно, свободной воспитательной работы в духе го­миньдана.

Работа в аудиторных залах школы и на ежедневных полевых занятиях в горах чрезвычайно сблизила сту­дентов с инструкторами, и постепенно перед инструк­торами вставал живой Китай во всем разнообразии бы­та, верований и обрядностей: крестьянский тихий Китай великой равнины, привык­ший к упорному труду и плохому вознаграждению за труд, чье главное орудие — лопата и мотыга, чьи интере­сы не идут дальше огорода; приморский Китай, буйный, полупиратский, выросший у волн прибоя, привыкший жить за счет моря, научив­шийся видеть и понимать морские чудеса и тайны, — Китай, выросший на морском черве и плавниках аку­лы, создавший мировую торговлю перламутром и жем­чугом, первый вкусивший от плодов великих цивилиза­ций Запада — спирта, миссионерских поучений и матрос­ского сифилиса; горный Китай, давший подвижных, энергичных, не­сколько суровых и полудиких героев китайских военных легенд; Китай дальнего запада, великих пустынь и песков, полукочевой и совсем дикий; Китай Северной Маньчжурии, богатой и суровой страны, строящей девятиэтажные пагоды и давший династию пышных и жестоких богдыханов, Китай, от которого равнины отгораживались Великой стеной, Китай дальнего юга, Китай джунглей Юньнани и горных громад Сычуани — родина опиума и зеленого чая, где леса перевиты лианами и остатки древних пле­мен мяо и лоло охотятся на больших обезьян.

Эти рассказы студентов о своих провинциях — рас­сказы, которые возникают в перерывах между занятия­ми и ведутся на плохом английском языке, — обычно кончаются шуткой и шутливой перебранкой между жи­телями разных провинций. Когда кто-нибудь всерьез разозлится из-за шуток и насмешек жителей других провинций, в дело вмешивается маленький Ли, и, если шансийцы обижают шаньдунцев, он немедленно вставит какой-нибудь анекдот о шансийцах, чаще всего об их скупости.

Он усаживается на камень, поджав ноги, в позе ма­ленького будды, и, сверкая ослепительной улыбкой чу­десных белых зубов, начинает рассказ:

— Один шансиец пришел к реке во время разлива. Он привык ходить вброд и, увидав разлив, был очень огорчен явной необходимостью истратить десять тунзеров на переправу. Он начал торговаться с лодочником.

- Два тунзера! — сказал он.

- Десять тунзеров, — ответил лодочник и пригото­вился оттолкнуть лодку.

- Три тунзера, — сказал шансиец, входя в воду по колени.

- Десять, — ответил лодочник.

- Пять тунзеров! — завопил шансиец, когда вода до­шла до его груди.

- Десять, — показал пальцами лодочник.

- Девять тунзеров, — барахтаясь в воде, сказал шансиец.

- Десять, — сказал лодочник.

И шансиец предпочел утонуть, чем платить назначен­ную цену. Душа его попала в ад, и черти посадили его в го­рячий котел.

Шансиец не успел позавидовать богатствам ада, как его стали поджаривать, и из него потекло, он пустил сок. Котел лопнул от шансийского сока, и в аду образо­валась дыра.

- Беги, — шепнул ему младший черт.

- Да, как же, — ответил шансиец, — а кто будет торговать черепками от котла?! Чай, это моя посуда!

И вслед за дружным хохотом, который всех прими­ряет, следует команда:

— Становись!

И рабочий день продолжается.

Батальоны выстраиваются на изломанном спуске горы; их серо-синяя форма сливается с серыми камня­ми горных обрывов. Труба собирает офицеров. Им объ­яснена задача, и батальоны, получившие приказ занять горную вершину и изготовиться к обороне от наступаю­щего неприятеля, беглым шагом поднимаются в гору.

На вершине горы батальоны занимают позиции. Роты резерва устраиваются в лощинах, стараясь за­маскировать свое присутствие. Стрелки быстро окапы­ваются.

Когда позиция занята, инструкторы проверяют орга­низацию обороны, секторы обстрела, индивидуальное ис­пользование стрелками их мест. Выслушав указания, студенты записывают их в свои книжечки, и затем на­ступает их черед распоряжаться развитием решения за­дачи. Поочередно они выполняют функции офицеров и тренируются в командной работе. Из них выйдет отлич­ный офицерский состав: они очень живо соображают и отлично запоминают сказанное. Портит их только пристрастие к шаблону и отсутствие гибкости, но это, ве­роятно, потому, что они вообще мало знают военное дело. Впрочем, хороший шаблон лучше плохой импровизации.

Общий тон школы — веселая жизнерадостность. Она помогла изжить разгильдяйство, и в школе легко уста­новилась хорошая дисциплина, которой добивались са­ми студенты.

Очень охотно и быстро школа усвоила пулеметное дело: им всем очень нравятся эти машины, которые в наилучшей форме способны удовлетворить страсть квалифицированного бойца к личному участию в бою.

Несколько задержавшись на изучении взаимодействия частей, все студенты усвоили технику стрельбы и с ув­лечением занялись тактикой пулеметного дела. Победив первичное стремление к башне и камню, свойственное всем городским юношам, они научились ценить окоп, вырытый в земле, маскирующий пулемет и дающий наилучший обстрел.

Офицеры явно начинают пасовать перед студентами по тактике: им мешает их консерватизм и старая такти­ка, на которой они воспитаны.

Из этой школы может выйти Вампу севера, если Фэн Юй-сян не использует ее по какому-либо другому назначению.

Но растущее влияние гоминьдановской ячейки замет­но начинает беспокоить штаб армии, и Фэн Юй-сян уже отчислил от школы нескольких студентов, которые оказались слишком левыми гоминьдановцами.

В связи с этим китайские офицеры школы подняли вопрос о том, чтобы закрыть и самую ячейку гоминьда­на, но вмешательство руководителя политического клуба при армии, д-ра Сюй Цяня, весьма авторитетного китай­ского ученого, члена Политбюро пекинского гоминьдана, сохранило ячейку, и оппозиция кадровых офицеров бы­ла сломлена.

Ячейка гоминьдана начала выпускать небольшую ру­кописную газету, несколько раз в неделю устраивает со­брания, и в сферу ее влияния втягиваются все новые и новые группы студентов. Правда, этому в немалой сте­пени помогает сама идейная бесформенность гоминьда­на, который дает вполне приемлемые лозунги и для националистов-патриотов— национализм, и для сыновей мелких буржуа — демократизм, и для рабочей группы студенчества — социализм.

Но все же даже эта недостаточно отчетливая про­грамма гоминьдана оформляет патриотические порывы и во всяком случае учит студенчество бороться за национальное освобождение Китая и за национально еди­ный демократический Китай.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть VII "Гэлаохуй (Общество Старших Братьев)":

«ГЭЛАОХОЙ» (общество «Старых братьев»)

Прибывший из Фэнчжэнтина генерал Ван Чжэн-хуэй познакомил нас со своим другом, маленьким генералом Цзян.

Генерал Цзян, сухонький, пожилой человек, посту­пил к Фэн Юй-сяну на службу еще тогда, когда Фэн Юй-сян был командиром 16-й стрелковой бригады.

Сын очень бедного ремесленника, генерал Цзян во время службы в штабе Фэн Юй-сяна познакомился с одним немцем, который научил его приготовлять кон­сервы. Так как организовать производство китайских фруктовых консервов было патриотической задачей, то Фэн Юй-сян одолжил ему несколько тысяч долларов на первоначальное оборудование фабрики, и, числясь на службе в штабе бригады, генерал Цзян огранизовал небольшую консервную фабрику, которая к сегодняшне­му дню выросла в крупное предприятие и своими консер­вами с маркой «Автомобиль» начинает вытеснять иност­ранные консервы с пекинского рынка.

Генерал Цзян — радикально мыслящий буржуа и очень милый человек. Если бы мне предложено было сделать выбор между генералом Цзян и генералом Ван Чжэн-хуэй, сыном чиновника, я безусловно выбрал бы генерала Цзян, который во всяком случае будет защи­щать свою фабрику от сокрушительного действия неравных договоров и в силу этого всегда останется хорошие патриотом.

Генерал Цзян сообщил мне биографию маршала.

Фэн Юй-сян происходит из провинции Аньхой и ро­дился в семье кровельщика. Его отец в 80-х годах ми­нувшего столетия работал у одного крупного помещика, дети которого готовились держать экзамен на зва­ние офицера в армии богдыхана.

Отец Фэн Юй-сяна помогал им в их занятиях по стрельбе из лука и ружья, по фехтованию одним и дву­мя мечами и по метанию копья. Когда они отправились держать экзамен, он получил приказ сопровождать их в этой поездке, и, когда оба барича провалились на эк­замене, он выдержал экзамен и променял ремесло кровельщика на чин офицера в армии императора.

Он умер в чине командира роты.

Фэн Юй-сян до 1900 года не вступал в армию и изу­чал ремесло своего отца, но в 1900 году он принял уча­стие в восстании «Большого кулака» (боксерском восстании) и после подавления восстания, в 1902 году, всту­пил на службу в армию богдыхана рядовым солдатом. Так как он был грамотен, то очень скоро был назначен ротным писарем, а к 1908 году дослужился до чина ко­мандира роты.

Когда отец Фэн Юй-сяна умер, последний похоронил его с подобающей пышностью и показал себя почтитель­ным сыном: на могиле своего отца он, как и надлежало по обряду, сжег сделанные из дерева и бумаги модели, изображающие имущество отца (модель его дома, его оружия и пр.), и в память о том, что отец был ротным командиром, на могиле была сожжена рота бумажных солдатиков.

Похоронив отца, Фэн Юй-сян продолжал военную службу и женился на китаянке родом из города Гирин.

В 1910 году Фэн Юй-сян получил назначение коман­довать батальоном в гарнизоне города Шанхайгуань (250 километров северо-восточнее Пекина).

В 1910 году гарнизон Шаньхайгуаня поднял восста­ние против императора и хотел провозгласить респуб­лику, но восстание было подавлено, многие участники казнены, а Фэн Юй-сян был приговорен к пожизненному заключению и посажен в тюрьму в городе Нанкин. Ре­волюция 1911 года освободила его из тюрьмы, и он был назначен командиром полка в гвардии президента.

Он долго командовал полком, но в 1917 году, когда он был уже командиром 16-й стрелковой бригады, он отказался выполнить приказ Дуань Ци-жуя идти усми­рять крестьян, поднявших в провинции Сычуань восста­ние, и за это был смещен с должности.

Он был в отставке, когда в Пекине произошла по­пытка монархического переворота, и Дуань Ци-жуй вы­нужден был бежать в Тяньцзинь. Тогда Фэн Юй-сян сам вернулся в свою 16-ю бригаду, вступил в командование, прогнавши командира бригады, занял станцию Лофан между Пекином и Тяньцзинем, разрушил железнодо­рожное полотно и остановил наступление монархистов, которые шли на Тяньцзинь.

Выступление Фэн Юй-сяна помогло разбить монар­хистов, и он был оставлен командиром 16-й бригады. Но скоро после этого он получил приказ идти на юг воевать против доктора Сунь Ят-сена. Фэн Юй-сян ответил президенту, что Сунь Ят-сен сам знает, что ему нужно делать, и что он, Фэн Юй-сян, считает неправильным препятствовать великому революционеру выполнять его планы. В ответ на это Дуань Ци-жуй снова отстранил его от командования бригадой, но так как все офицеры в ответ на этот приказ подали в отставку, то он отменил свое распоряжение и ограничился тем, что отправил бригаду Фэн Юй-сяна на стоянку в город Чанша, на юг Китая.

Во время этой стоянки Фэн Юй-сян женился снова, так как его первая жена умерла, и познакомился с хри­стианами-миссионерами. Это знакомство устроила его жена, которая окончила миссионерскую школу и была ревностной христианкой. Фэн Юй-сян принял сам кре­щение, крестил всю свою бригаду в христианскую веру и начал вести ревностную пропаганду христианства. В его бригаде еженедельно совершались церковные слу­жения и каждый вечер солдаты пели псалмы. Опираясь на христианскую библию, Фэн Юй-сян запретил курение табака, употребление спиртных напитков и искоренил разврат в своей бригаде. За нарушение этих правил он строго наказывал палками и добился от солдат хоро­шей дисциплины.

Через некоторое время, когда д-р Сунь Ят-сен начал организовывать Северный поход, Фэн Юй-сян со своей бригадой ушел в провинцию Шэньси. Губернатор провинции заболел умер, и губернатором сделался Фэн Юй-сян.

Во время стоянки в провинции Шэньси Фэн Юй-сян показал себя отличным администратором: он устроил в провинции хорошие дорога, разогнал шайки разбойников, и под его управлением провинция вела спокойную жизнь.

В провинции Шэньси Фэн Юй-сян организовал 11-ю дивизию, которая тоже приняла христианство и была воспитана в правилах строгой добродетели. Несколько германских инструкторов улучшили обучение этой диви­зии, и она считалась очень хорошей воинской частью к тому времени, когда возникла первая война между Чжан Цзо-лином и У Пэй-фу.

В разгар этой войны Фэн Юй-сян неожиданно вы­ступил на стороне У Пэй-фу против Чжан Цзо-лина. Одна из бригад его 11-й дивизии, под командой бывше­го в те дни генерал-майором нынешнего губернатора провинции Чахар, генерала Чжан Чжи-цзяна, удержи­вала войска Чжан Цзо-лина в провинции Хэнань в те­чение большого пятидневного сражения. Две другие бри­гады, под командой генерала Ли Мин-чжуна, нынешне­го губернатора провинции Суйюань, вышли в тыл вой­скам Чжан Цзо-лина возле города Баодин и помогли У Пэй-фу разбить эту армию. Войска Чжан Цзо-лина потеряли много артиллерии и отступили в Маньчжурию. Пекин был занят войсками У Пэй-фу, и власть пере­дана генералу Цао Куню. Генерал Дуань Ци-жуй бе­жал в Тяньцзинь и укрылся на японской концессии.

В награду за свою помощь генерал Фэн Юй-сян был назначен генерал-губернатором провинции Хэнань.

Вступив в эту должность, Фэн Юй-сян очень быстро начал формировать новые войска.

Так как он сформировал три бригады войск кроме 11-й дивизии, то У Пэй-фу стал бояться, что Фэн Юй-сян может с ним конкурировать. Для того чтобы Фэн Юй-сян не мог сформировать большую армию, У Пэй-фу прислал к нему своего друга на должность военного со­ветника и приказал контролировать работу Фэн Юй-сяна.

В тот же день, как этот человек приехал, Фэн Юй-сян велел его казнить и донес У Пэй-фу, что прислан­ный им человек оказался двоюродным братом одного купца, который имеет своего двоюродного брата офицером в армии Чжан Цзо-лина, и что поэтому он казнен как шпион Чжан Цзо-лина.

У Пэй-фу очень рассердился и для того, чтобы ли­шить Фэй Юй-сяна возможности формировать армию, приказал ему отправиться в Пекин и занять должность главного инспектора войск Китая. Для того чтобы Фэн Юй-сян не очень обижался, У Пэй-фу дал ему чин мар­шала, но разрешил взять в Пекин только 11-ю стрелковую дивизию.

Однако Фэн Юй-сян дал взятку военному министру и получил право расквартировать в Пекине 11-ю дивизию и три инженерных батальона.

Под видом инженерных батальонов в Пекин были приведены три бригады из войск, сформированных в провинции Хэнань, и, таким образом, Фэн Юй-сян толь­ко выиграл во всем этом деле: он получил чин маршала, стоянку в Пекине и сохранил свои войска.

В 1924 году возникла вторая война между У Пэй-фу и Чжан Цзо-лином. Во время этой войны Фэн Юй-сян выступил на фронт вместе с войсками У Пэй-фу и занял провинцию Жэхэ, но, когда разгорелась война, он от­крыл фронт и вернулся в Пекин. У Пэй-фу был разбит и с остатками своих войск бежал в провинцию Хубэй. Раз­гром У Пэй-фу был полный, и У Пэй-фу удалось спасти только 3 тысячи офицеров и часть вооружения, с кото­рыми он сел на корабль, отплыл из Тяньцзиня, по доро­ге взял контрибуцию с города Чифу в размере 100 ты­сяч рублей и прибыл в провинцию Хубэй.

Фэн Юй-сян, который занял Пекин, выгнал из Пеки­на жившего там наследника богдыханского престола, лишил его пенсии, которую тот получал в размере 6 миллионов долларов, объявил народной собственно­стью все имущество императорской фамилии и разогнал вое монархические клубы. Так как он знал, что монар­хист Чжан Цзо-лин будет очень сердит за эту оконча­тельную ликвидацию китайской монархии, он оставил в Пекине небольшой гарнизон и со своей армией ушел в Калган, где и сделался генерал-губернатором провин­ций Чахар и Суйюань.

В настоящее время при помощи генерала Ма, кото­рый поднял восстание в его пользу в провинции Ганьсу, он и эту провинцию присоединил к своему генерал-губернаторству.

Трудно было судить о степени достоверности биогра­фии Фэн Юй-сяна, изложенной генералом Цзян, но об­щая схема биографии была подтверждена впоследствии генералом Ван Чжэн-хуэй и, вероятно, правдива.

В первый же год своего пребывания в этих провин­циях Фэн Юй-сяну пришлось столкнуться с работой и влиянием большого крестьянского тайного общества «Гэлаохой» («Старых братьев»).

Вероятно, еще в период боксерского восстания Фэн Юй-сян, который в нем участвовал, либо был членом ка­кого-нибудь тайного общества, либо был связан с обществом.

Общество «Гэлаохой», по словам одного из его ру­ководителей, м-ра Бао Тина, возникло почти сто лет то­му назад и получило большое развитие. В настоящее время оно имеет более полумиллиона членов и его ор­ганизации своей сетью покрывают весь Северный и Се­веро-Западный Китай. Общество имеет полумасонскую организацию. Во главе его стоит выборный начальник, который носит высокое звание «голова дракона». На­чальники провинциальных отделов общества именуются «голова лошади». Власть руководителей чрезвычайно велика, и им повинуются и члены общества и начальни­ки многих отдельных шаек «туфэев» (полуразбойничьи отряды), которые, по существу дела, не разбойничают, а выполняют задачи общества и часто сражаются с на­стоящими разбойниками.

Общество имело в истории Китая и имеет в настоя­щее время большое влияние на политическую жизнь страны, и все крупные провинциальные начальники стараются установить с обществом добрососедские отноше­ния. Крестьянское по преимуществу, общество «Гэлао­хой» ставит своей задачей борьбу с помещиками и ро­стовщиками за передачу земли в общинное владение тех, кто ее обрабатывает.

Этой цели оно намерено достигнуть путем организа­ции крестьянского восстания.

Цель восстания — организовать политическую власть, во главе которой должны стать наследники династии Мин и которая должна будет осуществить аграрную программу общества.

Только в этом году на тайном съезде общества ре­шено было заменить программу восстановления импера­торской династии Мин программой организации республиканского правительства, способного осуществить аг­рарную программу общества.

В конкретной политике общество организует борьбу крестьян за уменьшение арендной платы и помогает крестьянам в каждом отдельном выступлении и кон­фликте с помещиками и милитаристами. Генерал-губер­наторство Фэн Юй-сяна в северо-западной области -на­чалось с конфликта со «Старыми братьями». Ли Мин-чжун, губернатор Суйюани, зимой 1925 года казнил од­ного из лидеров тайного общества, и в ответ на это по приказу общества крестьяне и отряды туфэев окружили и подвергли осаде его замок в городе Гуйхуачэн. Осада длилась три дня и была снята только тогда, когда Ли Мин-чжун обещал обществу в дальнейшем вести дружелюбную политику и возместил ему расходы по осаде его замка, которые выразились в общей сумме 10 долларов на каждого участника осады.

Этот конфликт научил Фэн Юй-сяна и его генералов относиться с должным уважением к силе общества, осенний съезд происходил в 1925 году в Калгане, по разрешению Фэн Юй-сяна и при участии его представителей.

Общество заключило с Фэн Юй-сяном договор и обе­щало помочь ему в борьбе против Чжан Цзо-лина.

В осуществление этого решения «Гэлаохой» выстави­ло конную бригаду, которая поступила на службу в ар­мию Фэн Юй-сяна. Бригада прибыла в город Баотоу вполне укомплектованная, снабженная лошадьми, экипи­рованная и вооруженная, за счет общества, пистоле­тами Маузера. Фэн Юй-сяну оставалось только дать ей карабины. Предполагалось, что бригада будет произво­дить конные атаки, стреляя из маузеров, а карабины ей даны были для того, чтобы она могла вести также и пеший бой.

Бригада состоит из хороших наездников, набранных из жителей селений, пограничных с пустыней Ордос и пустыней Гоби, полукочевников, бравых парней.

Командный состав бригады состоит из членов обще­ства, а командиром бригады назначен генерал Чжао.

Генерал Чжао, крестьянин, атлетически сложенный мужчина, любит хвастать своими бицепсами и закалом своего тела. Действительно, и то и другое у него в превосходном состоянии, и он обычно спит на воздухе в гер­манском офицерском спальном мешке, но других талан­тов он имеет немного, несколько простоват, хотя и себе на уме. Храбрый и деятельный, он вполне подходит к этим полудиким всадникам, которые повинуются своим тайным вождям и с их санкции выполняют боевые при­казы генерала Чжао.

Стоянка этой бригады назначена в городе Баотоу, ко­нечной станции Пекин-Суйюаньской железной дороги. Он расположен на берегу реки Хуанхэ. Баотоу, собственно, не город, а большая узловая станция караванных путей. Весь окруженный высокой стеной, часто осажда­емый шайкой туфэев, он состоит из гостиниц, постоялых дворов, купеческого квартала и квартала публичных до­мов. В нем небольшое население, наполовину проезжее, огромное движение верблюжьих транспортов, каждый в несколько сотен верблюдов, и большой торг шкурами, шерстью и другими богатствами пустыни.

Долина Хуанхэ очень богата хлебными культурами. Она защищена с севера горным хребтом, входящим в систему западных гор, и поэтому не знает холодных вет­ров с близлежащей Гоби. Но бичом долины являются частые наводнения, уносящие сотни деревень, и песча­ные бури от близлежащего Ордоса, на границе которого в Эдженхоро покоится прах Чингисхана (в 150 километ­рах от Баотоу).

Вид на Баотоу и на долину Хуанхэ с вершины гор, поднимающихся пологими уступами за Баотоу, очень хорош: долина похожа на клетчатую юбочку шотландца, в которой все клетки зеленые с черно-желтым, и через них брошена серебряная лента Хуанхэ.

У стен города, в старой кумирне «Трех драконов», где под столетними деревьями из трех каменных пастей драконов бьют три холодные струи кристально чистой во­ды, расположилась бригада «Старых братьев». Этот превосходный обычай, введенный Фэн Юй-сяном, зани­мать под казармы старые кумирни и монастыри сэкономил войсковой казне не одну сотню тысяч. И китай­ский народ, малорелигиозный вообще, не в обиде на Национальную армию за это разрушение святынь, и сол­даты Национальной армии имеют великолепные чертоги, не всегда, впрочем, удобные: боги любили пышность и были равнодушны к комфорту.

Под сенью старых деревьев члены общества «Гэлао­хой», ставшие солдатами Национальной армии, проходят военную подготовку, занимаются спортом, танцуют превосходныи танец «дао» и слушают доклады гоминьдановских лекторов, которых прислал в Баотоу т. Сюй Чэн.

Старые боги, с прекрасным равнодушием улыбающих­ся бронзовых лиц, наблюдают эту жизнь, и их руки под­няты в неизменном благословляющем жесте.

* * *

Кроме общества «Старых братьев» в Китае сущест­вует еще добрый десяток тайных обществ разной силы и численности: общество «Красных пик», «Большого ножа», «Малого ножа», «Большого кулака», «Длинново­лосых» и другие. Общая численность их членов, вероят­но, превосходит два миллиона. Почти все это крестьянские общества — в этот перечень я не включаю много­численные приморские полупиратские, полукупеческие тайные организации, действующие в дельтах Янцзы и Сицзяна.

Их программа в большинстве преследует очень ту­манные политические цели и направлена на осуществле­ние аграрной революции. Путаясь между «справедливой монархией» и «демократической республикой», они, од­нако, очень отчетливо знают, что нужно добиться «спра­ведливой арендной платы» — по одним уставам, и пере­дачи земли тем, кто ее обрабатывает, — по другим. Их основная цель — аграрная революция, их личный со­став — крестьяне, арендующие землю у богачей.

За последнее время деятельность тайных обществ за­метно оживилась. В Северо-Западном Китае она уси­лилась движением, возникшим среди монголов, населяющих Чахар и Внутреннюю Монголию. Барга, Шин-Барга, Жэхэ и северная часть Чахара установили связь с Монгольской республикой, с обществом «Гэлаохой», с гоминьданом и Фэн Юй-сяном. Эти провинции, гранича­щие с Маньчжурией и Чжили, являются по существу колониями Китая. Среди кочевников-монголов, населяю­щих эти провинции, под влиянием примера Монгольской республики возникло стремление освободиться от власти своих «гунов», «гыгенов» и прочих больших и малых феодальных владетелей. Монгольские хошуны — управ­ление кочевых общин — шлют своих делегатов в Ургу и Калган, хотя, кажется, Урга, ставшая теперь Улан-Ба­тором (новое название Урги, монгольской столицы — «Красный Богатырь»), больше привлекает их сердца.

Великие степи оживились, из уртона в уртон скачут гонцы с тайными грамотами, в глубине степей возникают союзы и заговоры, организуется движение монгольской бедноты — и Внутренняя Монголия предлагает сво­их всадников Фэн Юй-сяну для борьбы с Чжан Цзо-лином, если он обязуется отстаивать автономию Внутрен­ней Монголии.

Организующим ядром этого движения является груп­па бурят, которые считаются передовым народом среди среднеазиатских монгольских племен. Работники этой группы учились в школах Москвы и Пекина.

Если Фэн Юй-сян согласится признать автономию Внутренней Монголии и даст кочевникам оружие, его пути сообщения будут в безопасности и Маньчжурия подвергнется набегам конных отрядов. Национальная армия может найти сильного союзника в молодом анти­феодальном движении монгольского народа.

Тайное общество «Красных пик» в Хэнани начало действовать. Его отряды нападают на армию Чжан Цзун-чана в провинции Шаньдун и на армию союзника Фэн Юй-сяна, вторую Национальную армию Юэ Вэй-цзюня.

Вторая Национальная армия собрала в Хэнани на­логи за пять лет вперед, и действия «Красных пик» — это крестьянское восстание против такой грабительской системы.

Юэ Вэй-цзюнь — ненадежный союзник и не гоминьдановец. Его политика пока носит все типичные признаки обычной милитаристской политики.

Нужно думать, что в решительную минуту не толь­ко первая Национальная армия не сможет рассчитывать на его армию, но и он сам вряд ли может на нее рассчитывать.

Газеты полны известиями о восстании «Красных пик» и о поражениях, которые потерпели отдельные гарнизо­ны второй Национальной армии. Крестьянское восстание все время разрастается и охватывает все новые и но­вые уезды в провинции Хэнань.

Юэ Вэй-цзюнь принужден стягивать свои гарнизоны в большие центры и собирать войска в компактные мас­сы, для того чтобы они не были перебиты по частям.

Хотя гоминьдан пока еще и поддерживает Юэ Вэй-цзюня, но восстание крестьян, поднятое «Красными пиками», показывает, что гоминьдан напрасно связал свое знамя со знаменем Юэ Вэй-цзюня.

Фэн Юй-сян в своих речах порицает образ действий Юэ Вэй-цзюня и рекомендует ему удовлетворить требо­вания крестьян и заключить союз с «Красными пиками».

Тайные общества — серьезная сила, с которой необ­ходимо считаться.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть VIII "Война в Чжили (ноябрь - декабрь 1925 г.):

ВОЙНА В ЧЖИЛИ

(ноябрь — декабрь 1925 года)

Все более отчетливо выявляющиеся симпатии Фэн Юй-сяна к гоминьдану и уже начавшееся формальное сотрудничество с гоминьданом, которое выразилось в организации политического клуба при штабе армии, в организации таких же клубов в дивизиях и в разреше­нии прибывшим от ЦК гоминьдана 12 агитаторам выступать во всех полках Национальной армии, все еще не окончательно определяют линию Фэн Юй-сяна в по­литике. Он до сих пор не вступил в гоминьдан, и его ге­нералы тоже воздерживаются от формального призна­ния своей связи с гоминьданом.

Кроме того, он боится левого крыла гоминьдана, ко­торое он считает коммунистическим крылом.

Общий подъем революционного движения на севере Китая всколыхнул и Калган. Рабочие литейного завода, часть которых строила бронепоезда Фэн Юй-сяна и занята работами по ремонту артиллерии и ручного ору­жия, организовали у себя ячейку гоминьдана.

Эта ячейка стала быстро расти, и в ней возникло ле­вое крыло из десяти рабочих, во главе которых встал т. Хуан, член Коммунистической партии Китая.

Ячейка завода предложила Фэн Юй-сяну отвести ей страничку в газете Национальной армии — «Молодой солдат» — и выработала несколько общих требований, в числе которых была просьба ввести один выходной день в неделю и сократить рабочий день до 12 часов.

В ответ на это Фэн Юй-сян дал разрешение на со­трудничество в «Молодом солдате» и улучшил быт ра­бочих завода, но приказал т. Хуану оставить Калган в трехдневный срок и запретил ему выступать на завод­ских собраниях.

Этот случай показывает, что Фэн Юй-сян если и вой­дет в гоминьдан, то во всяком случае не примкнет к его левому крылу. Уже несколько дней, как газеты снова полны Шан­хаем.

Генерал Сун Чуан-фан, принадлежавший к упэйфуской группировке, напал на Шанхай с войсками про­винции Аньхой, в которой он был губернатором.

После нескольких дней сражения он наголову разбил шаньдунские части, переманил на свою сторону некото­рые дивизии и нанес жестокое поражение отряду русских белогвардейцев генерала Нечаева.

Возник слух, что захваченным в плен 300 русским белогвардейцам солдаты Сун Чуан-фана отрубили ки­сти рук. Мотивом этого была боязнь, что пленные на­падут на конвой, отнимут у него оружие и снова станут отрядом, способным уйти в горы и вести партизанскую войну. Когда Сун Чуан-фан узнал об этом, он распорядился отрубить пленным и головы, потому что меньше варварства в убийстве пленных, чем в том, чтобы отрубать им руки. Боязнь прессы и общественного мнения заставила его сделать это.

В боях с белыми Сун Чуан-фан овладел их бронепо­ездом, при помощи которого он продвигается в Шаньдун.

Его выступление — факел, поднесенный к бочке с по­рохом. Он раньше других учел и использовал падение авторитета Чжан Цзо-лина и первый нанес удар. Его расчет был правилен. Общественное мнение Шанхая под­держит кого угодно, кто выступит против чжанцзолиновских жандармов, запятнавших себя июньскими репрес­сиями.

Это начало новой войны.

К маршалу Фэн Юй-сяну в середине ноября тайно прибыл младший брат генерала Го Сун-лина. По пору­чению Го Сун-лина он заключил с маршалом договор следующего характера:

1) Го Сун-лин, командующий 1-й армией в группе войск Чжан Цзо-лина, поднимает восстание против мукденской группировки и объявляет свои войска 4-й Национальной армией. Он ведет наступление на Мукден.
В это время Фэн Юй-сян нападает на Тяньцзинь, разбивает армию генерала Ли Цзин-лина, оставляет заслон против Шаньдуна и идет на помощь Го Сун-лину.

2) По достижении цели — разгрома мукденской груп­пировки — Национальные армии устанавливают связь с Кантонской республикой и образуют в Пекине национальное правительство, которое осуществит следующую программу:

а) свобода партий, профсоюзов и общественных орга­низаций;

б) свобода слова, собраний, забастовок и демонстра­ций;

в) отказ от неравных договоров с иностранцами;

г) финансовая реформа, которая установит государственное регулирование валюты, объединит доходы и создаст твердый бюджет.

Этот договор дает Национальным армиям сильного союзника в стане врагов. Армия Го Сун-лина занимает Шаньхайгуань и имеет до 70 тысяч бойцов, она считается одной из лучших армий в мукденской группировке. Го Сун-лин — образованный и очень талантливый мо­лодой генерал, у него репутация либерального человека; его жена, подруга леди Фэн по христианскому коллед­жу, сторонник гоминьдана и хороший агитатор.

Фэн Юй-сян вызвал к себе Аллена и Эванса и изло­жил им содержание договора. Разговор вел тихо, в сдержанных тонах. Задумчивая поза и медлительный го­лос показывали, что в нем зреют большие решения.

В заключение беседы он спросил:

— Будут ли иностранные друзья участвовать в вой­не, если она возникнет?

Получив утвердительный ответ, он попросил советов, чем можно помочь Го Сун-лину кроме удара на Тянь­цзинь.

Была развернута карта Китая. Сам собою напраши­вался план удара конницей через провинцию Жэхэ во фланг мукденцев. Этот план и был изложен: было предложено собрать всю кавалерию армии и создать конный корпус, во главе которого поставить энергичного генера­ла. Конный корпус должен через Долоннор выйти из Жэ­хэ, овладеть городом Чэндэ и, сделав его базой для кон­ных ударов, действовать во фланг армии Чжан Цзо-ли­на, разрушая ее сообщения с Мукденом.

Одновременно было предложено во Внутренней Мон­голии организовать конные партизанские отряды, задача которых — партизанские действия на коммуникациях противника и разрушение аппарата административной вла­сти в Маньчжурии.

Внимательно слушавший маршал одобрил план и здесь же отдал телеграфное распоряжение о назначении энергичного и талантливого артиллерийского генерала Суна командиром конного корпуса, в распоряжение ко­торого он назначил четыре конные бригады. Конным бри­гадам было приказано собраться в город Долоннор и оттуда нанести удар на Жэхэ.

Написанное тушью на листике бумаги приказание было вручено позванному адъютанту, который немед­ленно же отправился на телеграф.

После совещания, когда карта была убрана, Фэн Юй-сян пригласил советников пройти на половину его жены и там напиться чаю. Это был знак весьма друже­ского расположения и доверия.

Советники поднялись по трем ступеням лестницы в соседнюю половину дома. Навстречу им встала леди Фэи, маленькая женщина в очках, с очень милым, интеллигентным лицом, занятая в эту минуту каким-то рукоделием.

Она была одета в простой домашний халат серого шелка, за подол халата уцепился ее сынишка, семилет­ний Хунчжи, полный, веселый мальчик. Он приветство­вал гостей чрезвычайно солидно исполненным традици­онным поклоном.

Советники были приглашены к столу, на котором стояла большая ваза с бананами и апельсинами. Был подан чай. Маленький Хунчжи подошел к Аллену и, на­бравшись смелости, стал трогать пальцами его пояс, портупею и другие части снаряжения. Аллен посадил его на колени и показал, как ездят верхом. Хунчжи это понравилось, и, глядя на улыбающихся мать и отца, он без конца требовал продолжения. За чаем леди Фэн по­сле нескольких вопросов о здоровье, которых требовал этикет, перевела разговор на Индию. Она оказалась поклонницей Ганди. Завязалась беседа вокруг тактики свараджа и проблемы бойкота английских товаров. Ле­ди Фэн считала бойкот весьма серьезным средством борьбы, и, когда советники с нею совершенно согласи­лись, разговор перешел на, индийскую литературу.

Судя по всему, леди Фэн очень внимательно следила за ростом индийской литературы и с большим уважением произнесла имя Тагора.

С развитием беседы она оживлялась, иногда с увле­чением переводила на китайский язык Фэн Юй-сяну на­ши мысли. Фэн Юй-сян, который снял пиджак и молчаливо пил чай, вставлял свои замечания в беседу. Эти замечания показывали в нем большую наблюдатель­ность и очень живой ум, над многим все-таки не думав­ший и недостаточно образованный.

После чаепития советники ушли к себе, провожаемые до порога изъявлениями дружбы и обязательными цере­монными комплиментами, а маленький Хунчжи шел до дверей, важно уцепившись за рукав леди Фэн и делая церемонные поклоны.

Несколько бывших министров съехались в Баотоу. Они составили род придворного штата маршала и но­ровят присутствовать на всех военных совещаниях, но обычно он их выставляет под каким-либо благовидным предлогом.

К оперативной работе привлечены Аллен и Эванс, но на их оперативных докладах, кроме маршала и двух-трех штабных офицеров, никто не присутствует.

Го Сун-лин поднял восстание. Оно развивается весь­ма успешно, его войска овладели проходом в Шаньхай-гуане и быстро подвигаются в глубь Маньчжурии, к Мукдену. В своих прокламациях Го Сун-лин объявил, что он присоединяется к Национальным армиям, признает своим начальником Фэн Юй-сяна, ставит своей целью организовать национальное правительство, которое про­изведет внутренние реформы и начнет борьбу против им­периалистов.

Вокруг этого заявления поднялся большой шум в пе­чати: гоминьдановцы бьют в барабан, а английская и японская печать вопит о большевизме и о красной опасности.

Конница Фэн Юй-сяна вторглась в провинцию Жэхэ. Она в семь дней прошла 300 верст, которые отделяют Долон-нор от Чэндэ, и захватила там в плен бригаду мукденцев. Ее отряды прикрывают фланг Го Сун-лина и действуют в направлении мукденской железной дороги. М-р Булин, совершавший этот поход, пишет следую­щее: «Мы выступили из Долон-нора 28 ноября по доро­ге на Чэндэ. Дорога эта — караванный верблюжий путь, малозаметный в пустыне, воды мало, населенные пунк­ты редки. Всадники получили на дорогу сушеное мясо. На три перехода вперед расставлены выставленные на верблюдах запасы продовольствия. Колонна из двух ди­визий, в которые сведены наши четыре бригады, силой 4 тысячи всадников, очень растянулась. Всадники идут рядами (попарно), не очень заботясь о сохранении по­рядка, очень часто спешиваются и подолгу идут пеш­ком. Каждый день переход в 50—60 километров, на очень, сильном морозе, доходящем до 20 градусов. Все эти дни Баотоу оживлен тайным ночным ожив­лением. Всю ночь по городу снуют автомобили с опу­щенными шторами на стеклах, передвигаются части, уходят воинские поезда — к Пекину, на восток на 2 тысячи метров выше уровня моря, и это очень чувствуется. К концу дня люди устают и на ночлегах спят возле лошадей, забившись под брюхо и завернувщись в шинель и ватные одеяла, которые у них положены на седло в виде попоны.

Лошадей кормят бобами, кроме того, в бесснежной пустыне есть кое-какая трава. Лошади очень быстро сдают в телах.

В голове колонны идет полковник Ян. Его полк все время несет авангардную службу, и я следую вместе с ним, чтобы вовремя получить информацию о против­нике.

1 декабря внезапно обстреляли. Охранение плохо нес­ло свою службу, и выстрелы посыпались на колонну из-за гряды утесов не далее чем с 1000 метров расстояния.

Несколько всадников упали ранеными. По команде Яна полк быстро спешился, бегом развернулся и стал пешком наступать на противника. Противник сначала был невидим, и только частый огонь да свист пуль обоз­начали его присутствие за камнями утесов. Потом меж камнями замелькали островерхие монгольские шапки хунхузов.

Группа их возле вздетого на пику и окрашенного в алый цвет конского хвоста стала совсем отчетливо вид­на,— вероятно, группа начальников.

Я было хотел предложить полковнику Яну выбрать лучших стрелков для обстрела этой группы, как вдруг полковник Ян, который, прикрыв рукой глаза, внима­тельно всматривался, велел прекратить огонь. Стрельба с нашей стороны утихла, и Ян, забравшись на камень, закричал:

— Здравствуй, Чжан!

Стрельба и с той стороны стала стихать, и далекий голос спросил:

- Это ты, Ян?

- Я и мои чахарцы. Что же ты по мне стреляешь?

- Не сердись, не узнал.

И атаман хунхузов, бывший сподвижник Яна в дни его хунхузничества, на прекрасном иноходце подъехал к нам. Они сердечно поздоровались с Яном и быстро заговорили о других хунхузах и об их судьбе. В Китае профессия хунхуза — не последняя профессия, и многие хунхузы становятся генералами. Очень часто они — члены тайных обществ и просто выполняют определен­ные военные поручения общества.

Инцидент был исчерпан. Чжан со своими тремяста­ми отлично вооруженных людей присоединился к пол­ковнику Яну и решил вместе идти в Жэхэ и подраться с мукденцами — кстати, его люди были сердиты на мукденцев за какие-то обиды.

5 декабря наша конница спустилась с монгольского плоскогорья в долину Жэхэ —теплый край; штаб корпу­са устроился в дачах богдыхана, который приезжал в Чэндэ на минеральные источники, и это письмо я пишу из богдыханских покоев, а за окном у меня цветут розы и журчит фонтан.

В Чэндэ мы без боя взяли в плен бригаду мукденцев и сейчас отдыхаем после этого трудного похода. Мы ус­тановили связь с монгольскими хошунами и послали к ним наших офицеров. Монгольские отряды начинают нападения на Маньчжурию. Руководимые своей какой-то революционно-национальной организацией, они уже захватили почти все города и населенные пункты Внут­ренней Монголии. Скоро и мы начнем действовать на коммуникациях мукденцев. Генерал Сун уже установил связь с войсками Го Сун-лина, которые наступают вдоль Южно-Маньчжурской железной дороги.

Примите мой привет и не откажите прислать хороше­го табака для моей трубки.

Ваш Булин».

Кавалерийский корпус обеспечил фланги Го Сун-ли­на; пришло время выступить Национальной армии и ударить на Тяньцзинь.

В течение всего начала декабря маршал требовал поезда в Баотоу для вывоза большого урожая бобов и прибывшей шерсти и шкур. Он проявил себя очень заботливым генерал-губернатором: по его словам, купцы ежедневно умоляли разгрузить их склады, так как караваны складывали свои грузы прямо во дворах и их пор­тила непогода.

Поезда были поданы. Для того чтобы эта операция совершилась с должной быстротой, Фэн Юй-сян еще в начале декабря месяца устроил так, что начальником Пекин-Суйюаньской железной дороги был назначен один из его родственников.

Задержано было также три очередных экспресса, и во всех этих поездах пять дивизий Национальной армии были переброшены из Баотоу и Калгана в район станции Лофан в провинции Чжили. Национальные армии начали наступление на Тяньцзинь против 80-тысячной армии генерала Ли Цзин-лина. Одновременно вторая Национальная армия напала на провинцию Шаньдун и своим нападением связала армию генерала Чжан Цзун-чана.

8 декабря первая армия стала развертываться для наступлелия на Тяньцзинь. Штаб армии, которой назна­чен был командовать генерал Чжан Чжи-цзян, прибыл на станцию Лофан.

Армия Ли Цзин-лина устроилась на укрепленной по­зиции по линии местечка Мэйчан, станции Янцунь и да­лее по каналу к станции Цзинхай.

Позиции армии Ли Цзин-лина растянулись на 40 ки­лометров и были расположены на равнине, густонасе­ленной, тщательно обработанной, совершенно безлесной; только у многочисленных деревень были фруктовые са­ды. Середина укрепленной линии и южный участок при­крыты каналом с разветвлениями оросительной систе­мы. Канал был широк, с быстрым течением и крутыми берегами. На нем происходило оживленное движение джонок рыбаков и земледельцев, отвозивших свои про­дукты и улов рыбы в Тяньцзинь.

С башен бронепоезда, в глубине за ст. Янцунь, ко­торая была опорным пунктом первой укрепленной линии, смутно проглядывалась вторая линия укреплений и работавшие на ней солдаты.

Бронепоезд был выдвинут к станции Лофан; взоб­равшиеся на башни Аллеи, Дорен и Ханин вглядывались в туманные очертания окопов, стараясь угадать систему укреплений и их слабые места.

Перед их глазами развертывалась плоская равнина, идущая к недалекому морю, на севере лежало большое болото, которое прикрывало фланг укрепленной позиции. Небольшие частые деревеньки, обнесенные невысокими глиняными стенами, назначенными защищать жителей от деревенских разбойников с их ножами и гладкостволь­ными ружьями, жалко лепились на оголенной равнинной земле, приготовившейся встречать недолгую зиму. Од­нотонный серый квадрат полей был покрыт нездоровой сырью могильных холмиков — это мертвые охраняли по­ля живых и отнимали у живых часть их нищего хлеба для своих костей.

Китайцы свято чтут культ предков. Китайские кре­стьяне хоронят своих мертвецов на участках полей, ко­торые и без того очень малы, а могильные холмики отнимают часть земли, так как их нельзя засевать хлеб­ными культурами.

Обычай похорон — один из самых разорительных обы­чаев Китая. По старым китайским верованиям, полага­лось на могиле умершего сжигать все его имущество. В настоящее время этот разорительный обычай заменен сжиганием моделей имущества. Когда хоронили генера­ла Ху Цзин-и, на его могиле была взорвана порохом целая бригада солдат, сделанных из папье-маше.

Еще и теперь обычай похорон очень разорителен для живых, и благодаря ему в этой нищей стране мертвые отнимают хлеб у живых.

Тяньцзиньские поля были пустынны. Напуганные на­шествием войск, крестьяне ушли с полей и в покорном ожидании грядущих насилий укрылись за своими глиняными стенами в фанзах из необожженного кирпича.

Полотно железной дороги, построенной англича­нами, как меч насильника, врезалось в эту серую рав­нину, и его блестящие полосы терялись на мостах у ст. Янцунь.

Вооруженный биноклем глаз видел у станции паутин­ную сеть колючей проволоки, смутный рисунок окопов и движение отдельных солдат.

У всех троих, стоявших на покатой, скользкой сталь­ной коробке бронепоезда, мелькнула разом одна и та же мысль: Янцунь надо захватить внезапным ночным налетом бронепоезда, иначе мосты будут испорчены и бои на этой позиции примут затяжной характер.

Обменявшись этой мыслью, они уселись на скольз­кой крыше, закурили сигары и отдали приказ бронепо­езду идти на Лофан в штаб Чжан Чжи-цзяна, команду­ющего армией.

Покачиваясь и громыхая бронею, бронепоезд быст­ро нес их на запад, а кругом развертывались бесконеч­ной лентой серые зимние поля великой равнины и небольшие деревушки с убогими запасами скирд гаоляна и чумизы, возле которых работали крестьяне, одетые в дешевую синюю саржу.

Все же полковник Чжан, хоть и хвастун, был добрый малый и не трус, он просто был влюблен в свою брони­рованную черепаху и в ее тонкий послушный механизм. В сумерках бронепоезд пришел на ст. Лофан, где в стороне от станции, в помещичьей усадьбе, расположил­ся штаб армии.

Станция была заполнена эшелонами. Солдаты с шу­мом и говором выгружались у платформы; лошади ржа­ли, гремели колеса скатываемых на землю орудий, громыхали серые зарядные ящики; караван верблюдов, гру­женных патронами, лежал на площади, и их уродливые головы дремотно качались на змеиных шеях, маленькие глаза косились на идущих мимо, и иногда верблюды злобно плевали зеленой вонючей отрыжкой на задевших их солдат.

Везде было насорено и натоптано. На площади строи­лись батальоны. За площадью развертывалась походная радиостанция, и солдаты, как муравьи, суетились у тянувшихся к небу стальных мачт, натягивая кружево проволоки.

На станционной платформе было насорено шелухой семечек, их грызли все: и разгружающие снаряжение солдаты, и дежурные офицеры, и комендант станции, вышедший встречать бронепоезд.

Выйдя из бронепоезда, полковник Чжан важно усел­ся на вынесенный из салон-вагона стул, оперся руками на шпагу и в героическом тоне повествовал солдатам и офицерам, как он с опасностью для жизни вместе с ино­странными «гувэнями» (советниками) выезжал на раз­ведку к станции Янцунь и как пули градом щелкали по бронепоезду.

Слушатели почтительно удивлялись, рассматривали вращающиеся башни и слушали героическую повесть полковника Чжана, угощая его семечками, яблоками и комплиментами. Входившие к Чжан Чжи-цзяну совет­ники видели, как адъютант полковника снимал его в разных героических позах у пушек бронепоезда.

Штаб армии в ночь на 9 декабря был расположен в отдельной усадьбе, недалеко от ст. Лофан.

Кругом усадьбы стояла цепь гвардейских часовых. Гвардейцы толпились и во дворе, у входа в помещение штаба. Они очень храбрые, но и очень наглые солдаты. Привыкшие быть на глазах у своего генерала, они отно­сятся к нему, как к хозяину, и свысока смотрят на сол­дат и офицеров других частей.

Пройдя цепь часовых, советники вошли в большую комнату фанзы. Генерал Чжан Чжи-цзян в походном се­ром мундире сидел на кане, у круглого лакированного стола, на котором лежала китайская двухверстка Тяньцзиньского района, сделанная без рельефа и очень не­точно Штаб генерала из десяти офицеров частью сидел на корточках на полу, разостлав на кирпичах ватные одеяла, частью — на табуретах у большого стола, освещенного свечами.

Генерал прошел навстречу вошедшим и с приветли­вой улыбкой энергично потряс их руки. Офицеры встали, произнося приветствие.

Спросив генерала о здоровье и раскланявшись с офи­церами, советники уселись на кан.

Ханин, старший из них, развернул карту и через одного из офицеров, говорившего по-английски, изло­жил свои замечания о виденном.

В заключение доклада он от имени всех советников предложил этой же ночью посадить в бронепоезд пехоту для десанта и захватить ночным налетом ст. Янцунь, так как назавтра могут быть испорчены мосты и овла­деть станцией будет очень трудно.

Генерал внимательно выслушал план, кивая головой. Затем он произнес «хао» и, подумав, спросил: «А это не очень опасный план? Этот десант не погибнет?»

Услышав в ответ, что план опасен, но на бронепоезде поедут сами советники, он дал согласие и распорядился немедленно приготовить десант и дать приказ бронепо­езду о ночном нападении.

Затем он спросил советников их мнение об общем плане операции и, когда они склонились над картой, за­нялся приемом рапортов и чтением донесений.

Ознакомившись с расположением войск и просмот­рев сведения о противнике, Ханин предложил попытаться нанести удар во фланг, на местечко Мэйчан, что в 20 километрах к северо-западу от ст. Янцунь, и развертывать армию, имея в виду удар севернее Янцунь.

Чжан Чжи-цзян сообщил, что он именно так и за­думал операцию и что 1-я дивизия за следующий день должна сделать 60 километров от Усин к Мэйчан.

Вслед за этим гвардеец принес чай, и офицеры под­нялись от карт, чтобы получить свои чашки. Генерал угостил всех шоколадом, купленным в Пекине, и усыпанными анисом китайскими лепешками. Поговорив о погоде и высказав надежду, что военное счастье будет благоприятствовать армии, советники откланялись и уш­ли в бронепоезд готовиться к ночному предприятию.

Генерал проводил их до ворот и пожелал успеха. Гвардейский офицер с бумажным фонарем шел впере­ди советников и указывал дорогу, и в темноте ночи на­летавший порывистый ветер раскачивал фонарик, за­ставляя предметы причудливо менять очертания в его бледном, мелькающем свете.

К ремонтному составу бронепоезда было прицепле­но 12 вагонов для шести рот пехоты. Подполковник Хань, ученик Тактической школы, был назначен коман­довать десантом и явился представиться полковнику Чжану и советникам.

Отрапортовав, он присел к столу, и полковник Чжан, строго оглядев его, тихим голосом старшего брата из­ложил ему план операции: впереди пойдет бронепоезд, за ним поезд с десантом в одной версте расстояния. Ког­да бронепоезд войдет на станцию, десант должен вслед за ним быстро подойти к станции, занять ее и окопать­ся, удерживая за собой переправу. В заключение пол­ковник Чжан прибавил:

— От вас требуется энергия и храбрость такая же, как и от моей команды, и я думаю, если вы будете брать с нас пример, все будет очень хорошо.

Подполковник почтительно выслушал, поблагодарил за слова мудрости старшего брата и попросил разре­шения поговорить с советниками, которые были его учителями в Тактической школе.

Полковник Чжан, покосившись на советников, важ­но дал разрешение, и завязалась веселая беседа о слу­шателях школы, большинство которых служило в диви­зиях, идущих на Тяньцзинь. Живой, маленький, щего­леватый подполковник Хань был в восторге от операции, от того, что он участвует в первом ударе, от того, что бронепоезд и десантный отряд выполняют задачу вне­запного нападения, которую он решал в школе на так­тических занятиях.

В разгар беседы прибежал офицер из штаба Чжан Чжи-цзяна, который принес сообщение, что из Тяньцзиня получена телеграмма от Ли Цзин-лина. В этой телеграм­ме Ли Цзин-лин сообщает Чжан Чжи-цзяну, что он счи­тает его собакой и плохим сыном плохой матери и при­казывает ему уйти обратно за горы, если он не хочет, чтобы его голова торчала в клетке на стенах Тянь­цзиня.

Чжан Чжи-цзян и все офицеры взбешены и сейчас составляют ответное письмо-телеграмму солдатам Ли Цзин-лина, в которой предлагают им сдаться и уведомляют их, что их генерал предал их Японии и что не сле­дует служить такому, как он, негодяю, безнравственны­ми и бесчестными поступками уложившему в гроб свое­го отца.

Пришедшие в ярость офицеры несколько минут об­суждали, какие бранные слова еще надлежит вставить в телеграмму; затем, когда их фантазия иссякла и пол­ковник Чжан достал бутылку коньяку, все выпили по рюмке и отправились в боевые башни.

Бронепоезд тихо, без сигналов, ушел со станции в ночную мглу, где на просторе полей во всех пазах брони завыл бешеный зимний морской ветер.

Бронированные вагоны катились с грохотом и лязгом. Прислуга стояла у орудий и пулеметов. Советники под­нялись в командирские башни к наблюдательным прозорам.

Тихо скользили мимо призраки деревьев. Во тьме ничего не было видно, только вдали горели фонари на станции Янцунь, а на горизонте, над далеким Тяньцзинем светилось в небе отражение электрических огней большого города.

У ст. Лофан бронепоезд остановился: было получено донесение, что на Янцуни стоит международный поезд-экспресс с пассажирами, которые едут в Тяньцзинь.

В практике Китая создался обычай, что во время гражданских войн международные экспрессы поднимали флаги пяти великих держав и беспрепятственно следовали через фронт, под охраной флагов и в сопровожде­нии вагона, в котором была размещена охрана из сол­дат договорных держав.

Так как мост у ст. Янцунь был немного подорван, международный экспресс занят исправлением моста и лишь к утру пойдет далее. Советники и полковник Чжан вышли из вагона и перешли в квартиру начальника стан­ции, небольшую фанзу из двух комнат.

Они устроили в одной из комнат полевой штаб и от­дали распоряжение выслать команду саперов проверить железнодорожный путь до мостов и извлечь из насыпи, возможно, заложенные там фугасы.

Команда отправилась. Советники организовали на­блюдение за Янцуньскими мостами, бронепоезд выста­вит сторожевое охранение.

Начальник станции предложил советникам ужин — суп из цельных листьев свежей капусты. Поужинав на простом круглом столе, советники вместе с офицерами улеглись на кан и быстро уснули чутким, неспокойным сном людей, которым скоро предстоит сражение и ко­торые должны встать в определенный срок.

К рассвету международный поезд починил мосты и прошел к станции Лофан. Разминувшись с ним, броне­поезд на всех парах влетел на мосты и пулеметным ог­нем разогнал саперов неприятеля, которые пытались снова заложить мины и взорвать мост.

Неравные договоры и работа международного поез­да пошли на пользу первой боевой операции Националь­ной армии: станция Янцунь была взята.

Полковник Чжан и его адъютант отправились в ко­мнату железнодорожного телеграфа, извлекли из какого-то погреба насмерть перепуганного телеграфиста и продиктовали ему донесение в штаб армии о взятии станции Янцунь.

С наступлением дня бронепоезд продвинулся за ст. Янцунь и обнаружил, что линия Мэйчан — Чжанкай-чжун — Ханькоу укреплена и занята крупными силами неприятеля, который встретил бронепоезд огнем поле­вой артиллерии.

В трех километрах за ст. Янцунь был взорван мостик, и, курсируя взад и вперед под огнем неприятельских батарей, бронепоезд высадил команду, которая начала его исправлять.

В это время с юга показались густые цепи противни­ка, шедшие к бронепоезду. Это была пехота, которая оставалась на первой линии обороны, южнее ст. Янцунь, и только теперь отходила на вторую линию. Ей нужно было идти мимо бронепоезда, и, подпустив цепи на ко­роткую дистанцию, бронепоезд обратил на них огонь своих пулеметов и батарей. Шедшая за бронепоездом моторная дрезина отправилась в Янцунь с приказом под­полковнику Хань атаковать противника во фланг со сто­роны станции. Через полчаса показался батальон пехо­ты, шедший бегом. Он быстро развернулся и повел на­ступление; неся огромные потери, противник бросил пу­леметы, обоз и раненых и бежал в Ханькоу на вторую линию обороны.

Национальная армия, форсировав канал, разверну­лась на равнине против второй линии обороны. Штаб ар­мии прибыл на ст. Янцунь и устроился в небольшом поселке, что южнее станции.

К 12 декабря части Национальной армии разверну­лись на сорокаверстном фронте перед укрепленной пози­цией противника, на огромной равнине с частыми деревушками, спрятанными во фруктовых садах.

Сквозь тонкий переплет оголенных деревьев прогля­дывали глиняные стены деревушек, изогнутые крыши па­год, а возле деревень, обращенных в укрепленные пункты, — сильно развитые земляные укрепления с паутиной колючей проволоки, превращающие каждую деревню в сильный узел сопротивления.

12 декабря генерал Чжан Чжи-цзян назначил общую атаку армии на всем фронте противника. Он не созда­вал ни на одном участке кулака, а стремился быть везде одинаково сильным. Это совершенно лишало его шансов на успех, так как противник имел численное превос­ходство, сидел на отлично укрепленной позиции, и, даже если бы части Национальной армии достигли успеха в каком-нибудь пункте, успех этот некому было бы раз­вить и превратить в победу.

Советы «гувэней» во внимание приняты не были: генерал решил воевать по-своему. Им властно руко­водила китайская военная традиция, и он не хотел от нее отступать.

Бой начался в 5 часов утра. Взлетели сигнальные ра­кеты в белесоватый сумрак декабрьского рассвета, и ли­нии фронта обозначились ружейной трескотней, упрямым стуком пулеметов и залпами батарей.

Стрельба, сменявшаяся тишиной атак, длилась до 9 часов утра. К 9 часам уставшие и потрясенные боем солдаты залегли у окопов противника, а к полудню полки стали отходить в исходное положение. К счастью, противник, следуя добрым традициям, не преследовал, и отступление не вылилось в поражение армии.

Генерал Чжан Чжи-цзян был взбешен. Ночью он по­вторил атаку на участке 5-й бригады, у деревни Чжанкайчжоу, но эта бригада, ворвавшаяся на позиции противника, отступила утром с жестоким уроном, так как не была никем поддержана и была атакована во фланг двумя полками резерва мукденцев.

Выехавший на участок бригады Эванс встретил ко­мандира бригады у окраины деревни в состоянии полной невменяемости: измученный напряжением ночного боя, униженный внезапной неудачей после успеха, истерзан­ный видом убитых и раненых своих солдат, он с рыда­ниями и бешеными ругательствами носился по деревне, отдавая распоряжения и проклиная, и наконец бросился в арьергардную цепь, схватил пулемет у отступавшего пулеметчика и несколько минут, меняя ленты, исступлен­но стрелял в сторону врага. Это, видимо, разрядило его нервное напряжение, он пришел в себя, усталым шагом вернулся в деревню и отдал приказ о выдаче обеда и расстановке караулов.

Более 700 раненых прошло и пронесено на ст. Янцунь, где стоял санитарный поезд, сформированный женой маршала Фэн Юй-сяна. Там им была оказана первая помощь.

В практике китайской гражданской войны это был первый случай организации санитарного поезда, и с этой задачей леди Фэн блестяще справилась. Ее имя стало чрезвычайно популярно в Национальной армии.

Вернувшийся из поездки Эванс с восторгом расска­зывал:

— Это железная нация. Я встретил человека с разд­робленной челюстью, он шел, придерживая ее куском брезента от патронташа, — и он не стонал, отдал мне честь и молча ушел к станции, хотя скула его была ра­зорвана пулей и мускулы висели лохмотьями. Я видал человека с пробитой ногой, который отказался от помо­щи товарищей и ушел, опираясь на винтовку. В этом народе какая-то вековая закалка терпения и выносли­вости.

И это было верно. Все инструкторы видели сотни ра­неных, но стонали только те, кто был на носилках, в беспамятстве.

Это хорошо и плохо: хорошо, что они выносливы; плохо, что эта выносливость развилась в нечеловеческую терпеливость, уменьшила активность народа.

14 декабря прошло спокойно. Это был день демонст­рации действия неравных договоров. От Тяньцзиня по­дошел очередной экспресс на Пекин под флагами всех держав, и военный интернациональный отряд охраны по­требовал пропуска через фронт. Обе стороны подчини­лись, на этот день война была прекращена, и саперы международного поезда исправили взорванные мостики. Поезд с туристами, коммерсантами и приказчиками ма­газинов медленно прошел через линию фронта и двинул­ся на Пекин. После его ухода война снова возобнови­лась.

У солдат и офицеров было сильное желание затеять ссору с охраной поезда. Обозленные этим откровенным позором нации, которая даже не может устроить хорошую драку у себя дома и должна прекращать ее для пропуска какого-то поезда с иностранцами, они бродили по станции и демонстрировали свое неуважение к ино­странцам громкими разговорами о рыжих варварах и вслух мечтали о том, когда они всю эту сволочь выста­вят за ворота Китая. Гоминьдан использовал этот день для митингов и собраний, и речи агитаторов имели ог­ромный успех.

Когда поезд ушел на запад, распространился слух, что в нем следовал одетый купцом «Маленький Сю», ге­нерал из военного министерства, известный в Китае реакционер и друг Чжан Цзо-лина. Общее возбуждение еще усилилось, и везде пошли толки о том, что нужно остановить поезд и расстрелять шпиона.

«Маленький Сю» действительно вернулся в Китай из заграничной поездки. Он посетил Лондон, Берлин и Брюссель, пропагандируя армию Чжан Цзо-лина, и де­лал военные заказы. В этом поезде он ехал, под охраной штыков интернационального отряда, в Пекин, чтобы выполнить какое-то поручение, данное Чжан Цзо-лином к президенту Дуань Ци-жую.

На этот раз личная месть пришла на помощь народ­ному гневу.

На ст. Лофан в международный поезд вошел один из офицеров Национальной армии, майор Хуан. Его отец был убит в 1920 году по приказу «Маленького Сю». Майор вошел в купе, где ехал генерал, и спросил его:

— Вы ли генерал Сю?

И когда тот, поднявшись, ответил:

- Это верно, я генерал Сю, — майор назвал себя и сказал:

- Я пришел отплатить вам за смерть моего отца и за позор, который вы навлекаете на нацию.

Выстрелом из браунинга он убил генерала наповал и затем, выйдя на платформу станции, отдался в руки полиции. Огромная толпа окружила его. Он встал на ящик и в краткой речи объяснил народу, почему он убил «Маленького Сю».

— Я убил его потому, что он враг народа и враг моей семьи; потому что он убил моего отца; потому что он покрыл позором нацию.

Он был освобожден по требованию толпы, отпущен при громких рукоплесканиях и отправился на фронт в свою дивизию.

Международный поезд с телом генерала Сю отпра­вился в Пекин.

После неудачного наступления 12 декабря бои на фронте армии затихли, и дело свелось к ночным напа­дениям разведывательных партий.

Генерал Чжан Чжи-цзян решил добиться успеха при помощи хитростей. Лавры героя древности Чжугэ Ляна не давали ему спать.

Первую хитрость подсказал генерал Хан, командир 1-й дивизии. Высокий полный человек, генерал Хан при­ехал в штаб Чжан Чжи-цзяна и попросил секретной аудиенции. Он вышел в очень веселом настроении, и гене­рал Чжан проводил его до порога. Оба они имели вид таинственный и довольный. Они придумали катастрофи­ческую хитрость, враг должен был погибнуть. Шеи штаб­ных офицеров вытягивались в сторону тихо беседовавших генералов, но великая тайна стояла на страже.

В течение всего 14 декабря генерал Хан покупал и реквизировал баранов. Он использовал передышку, дан­ную проходом международного экспресса, чтобы заку­пить их как можно больше. Он приобрел к ночи 300 штук. Батальон солдат был занят этим делом: они были по­сланы в окрестные села, и взводы солдат вели и гнали баранов и овец в штаб 1-й дивизии.

Видевший это м-р Ханин приехал в вагон инструкто­ров в очень веселом настроении.

— Они затеяли какую-то глупость! — объявил он. — Кажется, они хотят заменить солдат баранами. Это больше подошло бы для генералов!

«Они» — это был штаб армии, мечтавший о лаврах Чжуге Ляна и занятый мыслями о великой хитрости. В ночь на 15-е война началась снова. 300 баранов с зажженной паклей, привязанной к хвостам, были пу­щены на окопы противника. Испуганные бараны громко блеяли и во всю прыть старались убежать от тлевше­го под их хвостами пламени. Бригада пехоты стояла наготове, чтобы войти в прорыв, который бараны долж­ны были сделать. Противник встретил баранов беглым огнем. Затем, когда брошенные ракеты осветили испуганных живот­ных, бегавших у окопов, громкий хохот донесся из тран­шей. Обозленный неудачей, генерал Хан бросил в атаку бригаду, но бригада была отбита пулеметным огнем. Так бесславно кончилась первая хитрость.

Утром на участке 1-й дивизии от противника был брошен завернутый в бумажку камень. Размахивание флагом показало, что записку можно взять. Один маузерист принес ее в штаб дивизии.

На бумаге было написано весьма учтивое приглаше­ние пожаловать на обед, на котором будет суп из бара­нины, жареная баранина с чесноком, баранина с картофелем, баранина с рисом и еще около десяти блюд из баранины.

Генерал Чжан Чжи-цзян был взбешен неудачей пер­вой хитрости. На выручку ему немедленно пришла вто­рая.

Автором ее был генерал Чэн, временный начальник штаба армии.

Равнина, на которой происходило сражение, удержи­валась от наводнений системой шлюзов и плотин в вер­ховьях каналов и реки Бэйхэ. Взрыв плотин и шлюзов означал бы затопление равнины на полтора метра. Имен­но на эту высоту она были покрыта водой во время од­ного из наводнений, как это было описано в справочни­ках 1920 года.

Генерал Чэн предложил взорвать плотины и затопить армию противника.

Увлеченный идеей, но незнакомый с топографией, он не учел только одного, что позиции противника, распо­ложенные на линии небольшой, до двух метров, возвы­шенности, затоплены не будут, а будет затоплен район Национальной армии, которую, во всяком случае, следо­вало увести назад на 10—15 километров.

Генерал Чжан весь день 15 декабря выяснял, где нужно взорвать плотину, и наконец пригласил «гувэней» для решения этого вопроса.

Пришедшие Аллен и Ханин, выслушав план, который генерал Чэн излагал за круглым столом с явным увле­чением, но и некоторой боязнью критики, насмешливо переглянулись. Слухи об этом плане уже носились в штабе и дошли до их вагона.

Советники с места указали на покат местности, на легкую, незаметную глазу, возвышенность в сторону про­тивника, и это простое рассуждение убило план. Выслушав их доводы, генерал Чжан стукнул кулаком по столу и приказал наладить охрану плотины и шлюзов, чтобы они не были взорваны противником.

Затем он перегнулся через стол к м-ру Чэн, поблед­невшему от испуга, и угрожающе произнес:

— Я не знаю, изменник ты или дурак, но тебе нет места в штабе армии. Ты сегодня же уедешь в Пекин.

Так кончился второй план «войны хитростей».

16 декабря противник начал проявлять активность. Неприятельская пехота навела переправу на канале юж­нее Тяньцзиня и перешла в наступление на ст. Лофан, выходя на коммуникации Национальной армии.

Хотя разведывательная служба в армии была постав­лена из рук вон плохо, но хорошее отношение солдат к населению обеспечило армии дружбу крестьян, которые своевременно сообщали обо всех движениях противника.

Так случилось и на этот раз: крестьяне из дальних сел прибежали сообщить о переправе неприятельской пехоты.

Утром 16 декабря м-р Эванс с Дореном выехали на ст. Лофан на бронепоезде, чтобы поддержать шедшую туда бригаду резерва из дивизии генерала Ли, губернатора провинции Суйюань.

Лофан расположена в той же долине, что и Янцунь. Из башен бронепоезда открылся обширный кругозор на зимнюю бесснежную равнину, на далекие квадраты серых полей, тронутых сединой легкого мороза, и на дальние серые печальные деревушки, уныло подставлявшие не­приглядные бока глиняных стен ударам сильного ветра, несшего тучи лёссовой пыли.

В мареве, созданном ветром и пылью, рождалось движение: между дальних деревушек шли колонны пе­хоты и на квадратах полей развертывались густые цепи.

Недалеко от бронепоезда, за частыми бугорками мо­гилок, залегла прибывшая с бронепоездом полурота.

Группа офицеров стояла у одной из могил и наблю­дала развертывание неприятеля.

Эванс спустился с бронепоезда и направился к ним по мерзлой кочковатой земле. Он шел легкой походкой сильного человека и, чуть возбужденный, улыбался всему— ударам.ветра, тучам пыли и комьям мерзлой зем­ли, подвертывавшейся под ноги и заставлявшей споты­каться.

Офицеры приветствовали его традиционным покло­ном и тотчас возбужденно заговорили, указывая на неприятеля. Он не понял их слов, но сам увидал, что неприятеля много: густые цепи растянулись на два ки­лометра и быстро шли полями, издали похожие на се­рые подвижные куколки. За цепями шли колонны поддержек, а у дальней деревни сгрудилась большая колон­на резерва. Налицо было не менее бригады пехоты.

- Пу хао, — произнес один из офицеров.

- Хао, — ответил Эванс.

Обернувшись к бронепоезду, он указал на него кив­ком головы и, медленно, старательно подбирая китай­ские слова и стараясь хорошо произносить, сказал:

— Ган-дзя хо-че-то хын хао («Бронированный поезд очень хорош»).

Китайцы вежливо заулыбались и воскликнули:

— Ши хын хао, — но с сомнением взглянули в сто­рону густых цепей, быстро приближающихся.

Эванс осмотрел позицию полуроты и жестом пред­ложил занять широкий фронт и укрыть людей за могил­ками.

Офицеры поняли, закивали головами, и полурота быстро рассыпалась, заняв до 300 метров по фронту.

Башни бронепоезда стали медленно вращаться. Ог­лянувшийся Эванс увидел Дорена, делавшего ему знаки. Он откланялся офицерам и быстро пошел к поезду. Офицеры побежали к своим взводам.

Хоботы орудий шевелились, повинуясь скрытому за броней механизму. Когда Эванс подошел к поезду, желтая молния вылетела из борта, и первый снаряд полетел к серым цепям.

Бронепоезд стоял серой глыбой, и его орудия вели беглый огонь. Стальная коробка тряслась и качалась от грохота ударов. Из башни было видно, как столбы разрывов вставали в колоннах поддержек и как дале­кие серые фигурки разбегались в стороны. Пулеметы сосредоточили огонь по цепям, подошедшим слишком близко, и, поддержанные стрелками полуроты, пришпи­лили их к месту. Противник вел частый огонь, но в этом огне чувствовалась нервность и ошеломление. Его це­пи залегли, и солдаты, видимо, стреляли не целясь.

Пули часто ударяли в броню, и стальные листы щел­кали и тихо потом гудели, как от удара прутом по железу.

Расчет на ошеломление от первого удара оправдал­ся: неприятель был скован, и бронепоезд стал стихать. Полковник Чжан послал по телефону донесение о положении дел и просил ускорить фланговое движение бригады дуцзюна (губернатора) Ли.

Через час противник оправился и начал продвигать­ся. Бронепоезд снова открыл огонь, но, хотя и медлен­но, цепи продвигались и полурота бегом отошла к бронепоезду и забралась в блиндированные товарные вагоны, обложенные изнутри мешками с песком. В этих вагонах были бойницы для стрелков.

Цепи подошли на несколько сотен метров. Посове­щавшись с полковником Чжаном, Дорен предложил под­пустить их вплотную, вызвать на атаку и тогда расстрелять из пулеметов. Бронепоезд перестал стрелять и тихо начал курсировать взад и вперед на километровом участке пути. Ободренная пехота неприятеля поднялась и густыми цепями побежала к бронепоезду с криком «Ша, ша!».

Атакующие цепи слились в тысячную толпу, с диким воем бежавшую на бронепоезд. Стали видны лица и широко раскрытые рты, ревевшие свое «бей», когда До­рен спокойно скомандовал стоявшим у орудий и пуле­метов солдатам:

— Огонь!

Полковник Чжан трижды повторил команду резким криком, утонувшим в адском треске и грохоте восьми пулеметов и двух орудий. Орудия били картечью, пулеметы стреляли лентами. Опустошение, сделанное ими, было ужасно. Атакующие десятками падали на землю, их рвали снаряды и целы­ми рядами косили пулеметы. Прибой атаки хлынул на­зад от стальной скалы бронепоезда, обратившись в ор­ду беспорядочно бегущих людей. А вслед неумолимо свистела картечь, лилась струя пуль из пулеметов и стреляла залпами полурота.

Внутри бронепоезда стоял адский грохот от выстре­лов. Прислуга у пулеметов и орудий, ошалевшая от этого грохота, работала с диким остервенением. Напря­жение нервов, выросшее во время первых часов боя, на­шло свою разрядку в этой работе. Китайцы-пулеметчи­ки были бледны от возбуждения и хрипло кричали торжествующими голосами, нажимая спуск пулеметов.

Эванс сидел во вращающейся башне, спокойно вы­бирал густые кучки бегущих и прибавлял прицел. Он стрелял очередями, и каждая очередь вырывала несколь­ко человек.

Бегущая бригада была атакована во фланг брига­дой дуцзюна Ли, подошедшего от Янцуни, и обезумев­шие роты бросали оружие и падали на колени перед победителями, поднимая руки вверх и ударяясь голо­вами о мерзлую землю.

Когда бегущие вышли за предел пулеметного огня, бронепоезд смолк. Полковник Чжан поблагодарил ко­манду и объявил ей, что он покупает на обед свинью в три пуда. Команда ответила почтительным:

— Хын се-се! («Покорно благодарим!»).

Ошалевшие от треска и грохота выстрелов солдаты вели себя по-разному: одни свалились у пулеметов и заснули, другие пришли в большое оживление и, выско­чив из поезда, гордо ходили вдоль его бронированной коробки, хлопая друг друга по плечу и обмениваясь оживленными возгласами.

Полурота прикрытия отправилась собирать оружие и грабить мертвецов.

Но в ту же ночь противник отплатил за это пора­жение. Его гвардейские солдаты переоделись крестья­нами и купцами и проникли сквозь линию фронта. Они подобрались к ст. Янцунь, обстреляли штаб армии и вагоны советников. Поднялась тревога. Советники бы­стро оделись и выскочили из вагона. Они спокойно рас­сыпались в цепь возле вагона, спокойно вели огонь из своих револьверов по вспышкам неприятельских выстре­лов, и, только когда они вернулись в вагон, Эванс с удивлением выяснил, что он во время тревоги надел пра­вый сапог на левую ногу и левый сапог — на правую.

Потери в штабе армии были невелики, но возникшая тревога напугала верблюдов, и они разбежались по по­лю, а наутро маузеристы штаба армии бегали за ними по окрестным деревням и разыскивали свой транспорт и увезенные им патроны.

Возвращавшиеся назад гвардейцы противника — ноч­ные гости — сняли несколько застав. Люди этих застав были отведены в окопы неприятеля и зверски замучены: их жгли на кострах и рубили их тела на части мечами палачей. Наутро их головы были выставлены на бруст­верах окопов неприятеля в клетках, сделанных из бам­буковых палочек.

Армия пришла в ярость, и солдаты открывали огонь по каждому, кто пытался ходить по окопам.

18 декабря м-р Ханин навестил генерала Го, комбри­га 7, стоявшего с бригадой на подступах к Ханькоу. Его бригада устроилась в наскоро вырытых окопах в 300 метрах от окопов противника.

Солдаты группами сидели у подножия небольшого холма, на котором были их окопы. Они болтали, лежа на земле, пили чай и играли в городки, ложась на зем­лю, когда свистел снаряд.

Генерал Го сидел в небольшой крестьянской фанзе, на хорошо натопленном кане. Фанза была очень малень­кая, почти темная, так как маленькое окошко с бума­гой вместо стекол пропускало очень мало света.

Приветствовав гостей, генерал Го захлопотал с уго­щением. Владелец дома, крестьянин из небогатых, по­лучив от него деньги, немедленно принес утку и начал ее готовить на небольшом металлическом очаге.

Обстановка фанзы была очень убога: земляной пол, глиняный кан, небольшой круглый столик и несколько маленьких табуреток составляли все убранство. Вместо входной двери висела соломенная циновка и такая же циновка закрывала дверь в небольшую комнатку, отго­роженную для женщин.

Сначала напуганные приходом солдат, крестьяне ско­ро освоились с народоармейцами, так как солдаты их не обижали, а если случались обиды, то командиры всегда возмещали убыток, а виновных жестоко наказывали.

Каждый солдат Национальной армии на левом ру­каве носил круглый шеврон из белого полотна, на ко­тором было написано: «Я никого не обижаю, я клянусь умереть за народ».

Эту надпись солдаты толковали крестьянам, и их по­ведение доказывало, что крестьянам не следовало бо­яться Национальной армии.

Крестьяне перестали прятать свое имущество от сол­дат и всячески помогали им, сообщая сведения о про­тивнике и предоставляя свои фанзы для ночевки находящимся в резерве солдатам.

Генерал Го заговорил с крестьянином, и тот быстро подал чай, заваренный из мяты и трав. Генерал Го под­сыпал в мятную заварку чаю из своего запаса и пригла­сил м-ра Ханина к столу. За чаем генерал Го расска­зывал о положении бригадыи пожаловался на безделье. Он стучал кулаком по столу и бранил штаб армии, ко­торый не умеет организовать прорыв неприятельского фронта и из-за этого может опоздать прийти на по­мощь поднявшему восстание генералу Го Сун-лину, ко­торый сражается последними патронами.

Ханин осторожно согласился с ним — бездействие, видимо, тяготило армию, а в хитрость Чжан Чжи-цзяна она больше не верила.

Утка была подана на стол, и во время обеда Ханин задал крестьянину несколько вопросов через м-ра Хо, — как обходились с крестьянами солдаты Ли Цзин-лина и есть ли разница между войсками Национальной армии и мукденскими войсками. Крестьянин ответил, что сол­даты Национальной армии никого не обижают и что в селе еще ни у кого не было ограблено имущество, между тем как солдаты Ли Цзин-лина не только гра­бят крестьян, но даже завели специальную систему ограбления: располагаясь по квартирам, они сообщают владельцу, что они берут под свою охрану его имущест­во, и при нем ставят на имущество бумажные печати, когда же они уходят с постоя, то владельцу остаются только печати, а его богатства оказываются унесенными. По этому способу солдаты Ли Цзин-лина ограбили поч­ти все села в районе ст. Янцунь, так как бумажных печатей у них очень много и им очень легко сначала поставить бумажные печати, а потом сорвать их, ограбить имущество и поставить новую печать, как будто ничего и не случилось.

Из его слов было видно, что крестьянство чрезвычай­но хорошо относится к Национальной армии, причем это хорошее отношение на глазах м-ра Ханина подогрели гоминьдановские агитаторы, которые часто читали в де­ревнях доклады о задачах Национальной армии и о не­обходимости бороться за свободу Китая.

Автомобиль под японским флагом пришел от Пекина и потребовал пропуска в Тяньцзинь от имени японского посла. Он был пропущен через фронт, хотя ни у кого не было сомнений в том, что сидевшие в автомобиле люди — японские офицеры, производившие разведку в пользу мукденцев. Таковы правила китайской войны. По отношению к представителям сильных держав это очень джентльменская война.

Дорен решил нарушить правила. Он дал торжествен­ную клятву не пускать автомобили через фронт. Он сидел у орудия, сердито бормотал: «война есть война» — и не отходил от своей стереотрубы.

К вечеру та же машина была замечена на стороне неприятеля. Дорен разглядел ее флаг, но на таком рас­стоянии он не обязан был его видеть. И меткой шрап­нелью он заставил машину вернуться в Тяньцзинь. Не­сколько повеселев, он сказал своему наводчику, коренастому унтер-офицеру Ю:

— Ю, ты будешь стоять у трубы завтра весь день. Если ты увидишь автомобиль, ты скажешь мне. Я их научу, как ездить через фронт и мешать нам воевать.

И довольный поручением, Ю широко улыбнулся и сказал:

— Хын хао, Дорен сяншен («Очень хорошо, господин Дорен»), я буду смотреть.

И Ю смотрел.

Так были нарушены правила и запрещено движение автомобилей по шоссе Тяньцзинь— Пекин.

19 декабря генерал Чжан Чжи-цзян получил теле­грамму от Фэн Юй-сяна с резким напоминанием, что Тяньцзинь до сих пор не взят и что Фэн Юй-сян по это­му поводу хотел бы иметь мнение военных советников.

Генерал пригласил к себе советников и торжественно предложил изложить им свои мысли, как взять Тянь­цзинь.

Он стоял у круглого стола и с суровым видом рас­сматривал карты. Кругом стояли офицеры штаба.

Советники склонились над картой и предложили план, давно готовый, продуманный в деталях и давав­ший шансы на успех.

— На участке деревень Чжанкайчжоу и Чжанкайчжун, на фронте в 5 километров, смассировать артиллерию 1-й, 3-й, 11-й дивизий и резервную артиллерию армии из 12 орудий Виккерса. Эта артиллерия сделает прорыв, и в прорыв войдут 4-я и 5-я бригады пехоты, которые его расширят. Затем в прорыв войдет 11-я ди­визия, которая разовьет успех на Тяньцзинь.

План излагал м-р Ханин. Он говорил спокойным, уве­ренным тоном, короткими фразами. В заключение он предложил к утру дать план операции в письменном виде, в форме проекта приказа по армии.

Выслушав его, генерал произнес:

— Я никогда не сомневался, что великие мысли ваши включают в себя и наши скромные рассуждения. И я очень рад, что мне удалось угадать часть вашего плана и сообщить вам ваши же мысли, которые, надеюсь, будут осуществлены.

Они расстались добрыми друзьями.

Утром 19 декабря план, в виде проекта приказа, был вручен генералу Чжану. Проект был утвержден, и армия начала перегруппировки. Днем два аэроплана прилетели от Тяньцзиня. Они сбросили несколько бомб на штаб армии, выбросили несколько сотен проклама­ций и улетели обратно, не причинив большого вреда

Прокламации сообщали:

«Великий человек и генерал Ли Цзин-лин повторяет солдатам Национальной армии свое предложение перей­ти на его сторону. Он думает, что солдаты сами понимают, как стыдно служить разбойнику, грабителю и красной собаке Фэн Юй-сяну. Если в течение трех дней Национальная армия не перейдет на сторону генерала Ли Цзин-лина, он не будет брать в плен и отрубит голо­вы всем солдатам на площади в Тяньцзине, а офицеров велит разрубить на части и отдать на корм собакам».

В ответ на это аэропланы Национальной армии, пять старых Виккерс-Вимми, прибывших из Пекина в Лофан, сделали налет на Тяньцзинь и сбросили там проклама­ции генерала Чжан Чжи-цзяна, обещавшие казни и по­зорную смерть генералу Ли Цзин-лину. С этого дня визиты аэропланов и их бомбы повторялись ежедневно, но солдаты были равнодушны к их нападениям, убе­дившись в сравнительной безвредности воздушного врага.

На рассвете 22 декабря советники выехали на уча­сток прорыва. Маленькие маньчжурские лошади, осед­ланные небольшим японским седлом, бойко бежали по узким полевым дорогам. Предрассветная мгла скрывала очертания предметов, и в ней неожиданно вырисовыва­лись стоящие на позиции батареи с группами артиллеристов, закутанных в ватные шинели и спящих у неболь­ших догоревших костров.

Орудия стояли в небольшой лощине за негустым фруктовым садом, в котором сквозь узор ветвей была видна маленькая пагода местного божества.

Провода телефонов кончались у небольших окопов, вырытых телефонистами, и командиры батарей по фо­ническим полевым аппаратам переговаривались с начальником артиллерии и наблюдателями, бывшими где-то впереди, у другого конца провода, тоже в окопах, вы­рытых в земле, откуда они в стереоскопические трубы могли наблюдать противника.

Советники проехали мимо батарей, за рощу, к на­блюдательным пунктам. На линии наблюдения развер­нулась пехота, готовая к наступлению. Пехотинцы ле­жали на земле молчаливо и настороженно. Было холод­но, и их ватные шинели недостаточно защищали от мерзлой земли, но ходить было опасно, так как неприятель­ские заставы часто стреляли в ночную темноту и шаль­ные пули свистели по полю. Это обычная манера плохо обученных армий: вместо того чтобы организовать охранение, они охраняются путем систематической стрель­бы в пространство, где, по их мнению, может быть не­приятель.

Советники спешились, отправили лошадей в укрытие и прошли на наблюдательный пункт.

В большой яме, вырытой у гребня маленького холма, они нашли у полевого телефона начальника артиллерии генерала Сяо. Он сидел, склонившись над картой, и при свете карманного фонарика проверял сектора обстрела. Советники спустились в окоп, поздоровались с генера­лом Сяо и попросили разрешения во время боя оста­ваться на наблюдательном пункте.

Вежливо раскланявшись, он любезно произнес:

— Мой окоп в распоряжении моих старших братьев.
М-р Ханин ответил ему в тон:

— Ваши младшие братья боятся помешать вам, — и, получив заверение, что ничуть не стеснят, советники усе­лись на мерзлую землю.

Заалела заря, встающая от восточного моря, пепель­но-розовая. Мгла стала прозрачной, и над полями раз­лился розовато-зеленый свет. В километре впереди выступили смутные очертания садов и стен Чжанкайчжоу. Все усиливающийся свет сделал видимой сеть колючей проволоки и рисунок окопов. По полям впереди проволоки отдельные группы людей возвращались к око­пам, провожаемые ружейной стрельбой застав Нацио­нальной армии, — это снимались караулы и заставы мукденцев.

Генерал Сяо по телефону еще раз проверил установ­ку орудий. Он был несколько взволнован и настроен торжественно — через несколько минут он прорвет фронт неприятеля и удары его орудий откроют армии дорогу в Тяньцзинь.

Становилось светлее, и видимость предметов сдела­лась лучше. Глаза генерала Сяо стали ярче на широком скуластом лице, щеки посерели от волнения, полная фигура стала гибче, когда он шагнул к телефону, на­гнулся над трубкой аппарата и отчетливо произнес: «— Командирам батарей открыть огонь».

Откинувшись от телефона, он напряженно стал всмат­риваться в глазок трубы, поднятой над бруствером. Про­шло несколько секунд томительной тишины — и вдруг гулко ударили батареи, десятки снарядов разорвали воздух со звуком, похожим на свист быстро рвущейся материи, и наполнили его воем, стоном, шипением ураганного полета и тяжкими ударами разрывов.

Черные столбы дыма и земли взметнулись над око­пами. Наступила пауза. Начальник артиллерии быстро сообщал батареям поправки. И вслед за этим удары орудий слились в один гул, а воздух был наполнен неумолкающим воем и стоном снарядов.

Часовой артиллерийский огонь разрушил и вспахал окопы, зажег деревню. Пехота пришла в состояние ди­кого возбуждения, — противник столь явно был разгромлен артиллерийским тараном, что оставалось только идти к нему и взять его голыми руками из окопов, откуда он не смел поднять голову. Дым многих разрывов закрыл окопы и деревню, и они призрачно появлялись и исче­зали в черном дыму, в котором часто сверкали молнии новых разрывов. Удивленные бездействием пехоты, со­ветники прошли к ближайшему полку.

- Почему вы не наступаете? — спросил м-р Ханин.

- У нас нет приказа, — ответил командир полка, яв­но возбужденный и готовый бежать в атаку.

М-р Ханин спустился в его окоп и по телефону вы­звал штаб армии.

К телефону подошел генерал Чжан Чжи-цзян.

- Почему пехота не наступает? — спросил Ханин.

- Но ведь противник должен убежать от артилле­рии,— ответил генерал.

- Противник не может убежать: он лежит на дне окопов и боится подняться, потому что над окопами смерть от снарядов.

- Нет, убежит, — ответил генерал и положил трубку.

Противник не убежал, и к полудню артиллерийский огонь прекратился. Генерал потратил целый день, чтобы понять, почему не убежал противник. Он лично выехал к месту прорыва, осмотрел в бинокль изрытые и разрушенные окопы противника и понял, что не только человек, но и полевая мышь не могла бы убежать с поля во время ураганного обстрела. Единственное спасение было не в бегстве, а в том, чтобы зарыться как можно глубже в землю и лежать неподвижно, покорясь судьбе и надеясь, что снаряд не свалится на вашу голову, а упа­дет где-нибудь рядом и его осколки просвистят над вами.

Он отдал приказ возобновить действия артиллерии утром 23 декабря.

На рассвете артиллерия снова открыла огонь, и, когда противник замолк в окопах, пехота пошла в ата­ку. Она без сопротивления прошла линию окопов, почти без боя ворвалась в горящие деревни, и полк пехоты, защищавший этот узел, сдался без выстрела, жестоко разгромленный и потрясенный артиллерийским огнем.

Артиллерийский таран сделал свое дело — фронт был прорван, и две бригады расширяли прорыв, наступая в расходящихся направлениях.

В прорыв вошла 11-я дивизия и двинулась к Тяньцзиню. Когда последние колонны прошли Чжанкайчжоу, что­бы оказать им содействие в развитии успеха, советники вскочили на лошадей и отправились к бронепоезду.

На участке железной дороги наступление только на­чалось. Оно было задержано с умыслом, чтобы совер­шавшие прорыв части успели выйти во фланг против­ника для окружения железнодорожной группы.

К 8 часам на фланге противника стали вспыхивать разрывы снарядов — стреляли батареи обходящей колон­ны. 4-я и 7-я бригады поднялись и перешли в наступление. Бронепоезд выдвинулся к ст. Ханькоу и стал у взорванного мостика. И в то время как его башни свер­кали частыми выстрелами, команда саперов быстро ис­правила мост и устроила временную переправу на клет­ках из шпал.

К 10 часам, когда бой кипел у ст. Ханькоу, бронепо­езд недоверчиво фукнул паром локомотива и осторожно вступил на мост. Медленно прокатились по временному мосту бронированные вагоны, прошел паровоз, и бронепоезд полным ходом ворвался на ст. Ханькоу, в густую цепь окруженной неприятельской пехоты.

Его пулеметы в упор расстреливали пехоту, а два орудия сосредоточили огонь по стоявшей у будки бата­рее противника. Дав несколько выстрелов, батарея смол­кла, пехота бросила оружие. Путь на Тяньцзинь открыт. К ночи бронепоезд подошел к городу, и его первые сна­ряды легли у вокзала, где трещала ружейная стрельба и рвались ручные гранаты, — Национальная армия брала Тяньцзинь.

В то время как был совершен прорыв, отдельная груп­па в составе четырех бригад пехоты совершила 300-кило­метровый кружной марш, обошла район больших болот, которые лежали к северу от Тяньцзиня, и, почти не встречая сопротивления, вышла к Дагу. 24 декабря она взяла Дагу и отрезала войска Ли Цзин-лина от воен­ных кораблей чжанцзолиновского флота.

Действия этой обходной колонны сыграли чрезвы­чайно важную роль в полной ликвидации армии Ли Цзин-лина: благодаря взятию Дагу почти вся армия должна была сдаться, и только небольшой отряд в 8 ты­сяч штыков под командой генерала Ли Цзин-лина бере­гом моря пробился в восточную часть провинции Шань-дун и там соединился с армией Чжан Цзун-чана. Осталь­ная армия была взята в плен и обезоружена. Националь­ная армия получила огромную военную добычу.

Действия отдельной обходной колонны, взявшей Тяньцзинь, очень типичны для маневренной войны с ма­ло насыщенным войсками фронтом: по существу эта пехотная операция должна была бы быть выполнена ка­валерией, но так как конных масс на этом фронте у Фэн Юй-сяна не было, то рейд был поручен пехоте, и она блестяще справилась со своей задачей.

По взятии Тяньцзиня генерал Чжан Чжи-цзян устро­ил парад войскам и в день Рождества отслужил торже­ственный молебен в благодарность за одержанную победу.

Но так как Фэн Юй-сян был недоволен его действия­ми под Тяньцзинем, он был отозван в штаб армии, по­лучил в качестве награды звание заместителя Фэн Юйсяна и в этом звании оставлен в городе Калгане, а в действующей армии его сменил генерал Лу Чжун-лин.

Победы Национальной армии чрезвычайно обеспокои­ли в первую очередь японцев. Фэн Юй-сян получил воз­можность поддержать наступление генерала Го Сун-лина, и Чжан Цзо-лин мог потерпеть поражение.

Сначала японцы через своего агента, майора Мацумура, известного в Национальной армии под прозвищем полковника Сун Ши, пытались договориться с Фэн Юй-сяном, но, когда стало ясным окончательное присоеди­нение Фэн Юй-сяна к национальному революционному движению, Япония решительно вмешалась в борьбу.

Она объявила нейтральной зоной полосу владений Южно-Маньчжурской железной дороги и этим стеснила наступление Го Сун-лина.

Затем, когда все же наступление Го Сун-лина ус­пешно развивалось и он стал угрожать непосредственно Мукдену, смешанные японские и чжанцзолиновские вой­ска были пропущены через нейтральную зону, напали на штаб Го Сун-лина и захватили в плен Го Сун-лина и его жену, активную работницу гоминьдана. Оба они были казнены, и армия Го Сун-лина была разгромлена. Только восемь полков под командой генерала Вэй И-сяна отступили к Шанхайгуани и оттуда связались с Фэн Юй-сяном, войдя к нему в подчинение.

К началу января военная борьба замерла. Нацио­нальная армия реализовала победу, формировала новые полки и перегруппировывалась. Чжан Цзо-лин подсчитывал потери и приводил свою армию в порядок.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть IX "Январь - март 1926 г.":

Январь — март 1926 года

Победы Национальной армии, даже после разгрома Го Сун-лина, чрезвычайно ослабляли японское влияние в Северном Китае и давали возможность Фэн Юй-сяну реорганизовать правительство при помощи гоминьдана.

В январе месяце 1926 г. Национальные армии зани­мали:

Фэн Юй-сян — провинцию Жэхэ (захваченную кава­лерийским корпусом и монгольскими отрядами), провин­цию Чжили с Пекином и Тяньцзинем, Чахар, Суйюань и Ганьсу.

Юэ Вэй-цзюнь — провинцию Хэнань.

Сунь Юэ был переброшен в Тяньцзинь и назначен гу­бернатором Чжили.

Военное положение Национальной армии было в до­статочной степени выгодно и могло бы упрочиться, если бы был предпринят немедленный поход на провинцию Шаньдун, которую защищала только стотысячная армия Чжан Цзун-чана.

Соглашение с гоминьданом и провозглашение рево­люционной программы дало бы Фэн Юй-сяну поддерж­ку широких масс и чрезвычайно усилило бы политическое положение Национальных армий. Но поход на Шаньдун, естественно вытекавший из похода на Чжили, был предпринят с большим опозданием и без должной энергии: дело в том, что у армии было очень мало бое­вых припасов и у многих дивизий оставалось по 30 пат­ронов на ружье. Еще хуже обстояло дело с артиллери­ей — она имела в среднем по 50 снарядов на орудие.

Фэн Юй-сян принял ряд экстренных мер к получе­нию патронов. Его агенты вели переговоры чуть ли не со всеми контрабандистами Желтого моря, Но иностранные державы были напуганы его революционными выступлениями, в их глазах он перестал быть милита­ристом, и поэтому патронов в нужном количестве он не получил.

Соглашение с гоминьданом также заключено не бы­ло, и, занимая столицу, Фэн Юй-сян отказался от мысли сформировать там гоминьдановское правительство, поэтому он лишил себя возможности опереться на поддерж­ку широких народных масс: в их глазах он стал таким же милитаристом, как и все китайские генералы.

Оставив на посту президента Дуань Ци-жуя, друга Японии и ставленника Чжан Цзо-лина, Фэн Юй-сян ли­шил себя поддержки правительства и был поставлен в нелепое политическое положение: являясь фактически хозяином столицы, он имел там враждебного президен­та и его гвардейскую бригаду, способных на любую провокацию, вроде ареста членов гоминьдана, репрес­сий против уличных демонстраций и т.п., что неминуе­мо давало почву для обвинения в соучастии.

Эта нерешительность, эта задержка на полпути, охла­дила народные симпатии, и Фэн Юй-сян утратил бога­тые возможности.

Хотя объективно в это время Национальная армия иг­рала революционную роль, но субъективно ее вожди бы­ли еще далеки от революции.

Политическая половинчатость руководства очень до­рого стоила Национальной армии, так как оставила ее одну перед лицом многочисленных врагов.

В прессе поднялась бешеная кампания, направленная лично против Фэн Юй-сяна и обвинявшая его во всех смертных грехах. За спиной руководителей этой кампании стояла империалистическая агентура. Гоминьдан, ожидавший от Фэн Юй-сяна шагов к сближению, за­щищал его в очень сдержанных тонах. Япония и Анг­лия не ограничились кампанией в прессе. Они учитыва­ли революционную роль Национальных армий, видели падение влияния «маньчжурского тигра», Чжан Цзо-ли­на, и заключили блок для совместных действий против «красной опасности».

Военным выражением этого блока было соглашение между Чжан Цзо-лином, У Пэй-фу, Чжан Цзун-чаном и Ян Си-шанем о совместной борьбе против Национальных армий: японские и английские наемники объедини­лись против общего врага их хозяев и встали на защи­ту своих провинций и своих полуфеодальных привилегий.

Узнав о подготовке блока милитаристов, Фэн Юй-сян продолжал вести компромиссную политику, отказался от проведения реформ и заявил о своем уходе в отставку и отъезде в СССР и Германию.

Это последнее заявление об «уходе в поле» («выйти в отставку» – характерное китайское иносказание) было мо­тивировано желанием ослабить блок: одиозной фигурой Национальной армии является Фэн Юй-сян, и его уход в отставку ослабит натиск на Национальную армию и даст ей возможность выйти из тяжелого военного поло­жения благополучно и заключить временный мир.

Эти рассуждения были очень близоруки. Они, мо­жет быть, годились для обычного китайского политикан­ства, но они ничего не стоили в той политике, которую в данном случае делали Япония и Англия.

В январе месяце, после взятия Тяньцзиня, Фэн Юй-сян прислал советникам подарок за участие в операции. Каждый получил серебряную чашу с надписью: «На память о совместных трудах, лишениях и победах в бит­вах под Тяньцзинем».

Аллен и Эванс отправились в Баотоу благодарить маршала за подарок и выяснить его дальнейшие наме­рения.

К этому времени Фэн Юй-сян уехал из Баотоу в Пин-дэчуань и жил в частном купеческом доме у вокзала. Домик был небольшой, неуютный, из четырех комнат: две комнаты занимал маршал, две другие — его семья. Никого из военных в доме не было, не было и обыч­ных часовых, их заменял десяток людей, одетых в си­ние купеческие халаты, под которыми были скрыты ма­узеры и патронташи.

В этих «купцах» Эванс и Аллен без труда узнали обоих друзей, гвардейскую охрану Фэн Юй-сяна.

«Купцы» проводили советников в небольшую ком­нату, бедно обставленную. В ней стоял стол, три табу­рета, кан и печка. Был подан обычный чай, и, когда советники освежили губы, пересохшие на ветру, дувшем от Ордоса, вошел Фэн Юй-сян. Он был одет в синее, платье частного человека, простые туфли и высокую ме­ховую шапку гвардейского солдата. И без того высокий, в этой гвардейской шапке он казался гигантом.

Он приветствовал советников улыбкой и поздоровался тихим голосом. По его приглашению советники сели на табуретки, а Фэн Юй-сян поместился на кан, поджав ноги и облокотившись на подушки. Затем он хлопнул в ладоши и велел вошедшему адъютанту дать обед.

Пока советники благодарили за внимание и подарки и поздравляли с победой, обед был подан. Он был очень прост и сервирован по-походному. Очевидно, Фзн Юй-сян хотел и советников убедить в том, что он вышел в отставку и живет как бедный человек.

На середину круглого стола был поставлен круглый сосуд из меди с трубой для угольев в середине — предок русского самовара. В сосуде кипела вода. Вошла жена маршала, леди Фэн, тоже одетая в скромное синее платье, и внесла на широком фаянсовом блюде ломти­ки тонко нарезанного сырого мяса и рыбы — ломтики тонкие, как бумага. Адъютант принес рис в чашечках.

Фэн Юй-сян пригласил всех к столу. Когда гости уселись, он взял палочками несколько сортов сырого мяса и рыбы и наполнил этим кипящую воду сосуда. Че­рез минуту он предложил всем брать это мясо в свои рисовые чашечки и есть. Эванс и Аллен удивленно пере­глянулись, но, попробовав, они должны были признать­ся, что это полусырое, обваренное мясо необычайно вкусно, сочно, что оно легко прожевывается и, должно быть, очень питательно. Они с удовольствием приня­ли участие в обеде. Когда мясо было съедено, кипящий бульон, образовавшийся из мяса и рыбы, был разлит по рисовым чашечкам и выпит. Этот простой обед закончился традиционным бульоном из мелкого риса и проса. Затем была подана вода для полоскания рта, и советники заняли свои места и продолжали беседу.

Маршал отпустил всех присутствующих, кроме пе­реводчика, м-ра Тана, уселся на кан в прежней позе и разрешил советникам курить:

— Мне говорили, что курить после еды очень при­ятно. Вы курите, и я прошу вас не стесняться, хотя сам я не употребляю табака.

Советники достали русские сигареты и закурили. Маршал осведомился, какой страны табак.

— Русский, — ответил Аллен. — Ведь Китай бойко­тирует английские товары, и мы тоже присоединяемся к бойкоту.

Фэн Юй-сян рассмеялся, затем тихо произнес:

— Какие вопросы интересуют моих старших братьев?

Почему маршал лишил своего высокого руководства армию?

- Нет сил, — тихо ответил маршал.

- Пока армия наступает, есть еще время укрепиться на севере и напасть на Шаньдун, разгромить Чжан Цзун-чана.

— Нельзя надеяться на вторую Национальную ар­мию, — ответил Фэн Юй-сян. — Она грабит народ, про­тив нее очень сердито настроены «Красные пики» и «Старые братья». Половина генералов Национальной ар­мии— не революционеры и друзья У Пэй-фу. У нас нет единства. Кроме того, у меня нет патронов и денег.

Пауза и снова тихая фраза:

— Нет сил.

— А если враг все-таки будет наступать?
Помолчав, спокойно улыбнувшись, тихим голосом Фэн Юй-сян ответил:

- Тогда я буду жить в этой хижине и буду просить военных советов моих старших братьев.

- Наш совет, маршал, пока на фронте операции идут успешно, укрепите Нанькоуский горный проход. За этим проходом армия может долго держаться — полго­да и больше. Установите союз с Кантоном и, когда кан­тонцы, осуществляя великий план доктора Сунь Ят-сена, начнут Северный поход, ударьте им навстречу на юг, тогда будет большая база для революции. Где-то на Янцзы или Хуанхэ вы соединитесь, и все, что к югу, будет во власти революции. А сейчас вам нужно организовать сотрудничество с гоминьданом, прогнать Дуань Ци-жуя и организовать гоминьдановское правитель­ство — тогда народ и тайные общества вас поддержат.

Фэн Юй-сян откинулся на подушки. Его лицо приняло выражение спокойного бесстрастия. Он начал пить чай.

С такими же бесстрастными лицами — это дала го­дичная школа китайской политики — советники курили. Будто ничего не было сказано.

Затем острые глаза Фэн Юй-сяна прищурились, в них засветился блеск, и, улыбаясь, он ответил:

— Да. Вы изложили великие мысли и внесли ясность в мой план. Генерал Лю Цзи готовился ехать в Кантон. А сейчас я попрошу вас отправиться в Нанькоу и укрепить проход. Для этого будет дано три батальона инженерных войск. Хорошо ли это?

Советники согласились и выговорили еще некоторые условия работы, главное из них — полная самостоятель­ность в составлении плана работ.

Затем м-р Аллен спросил маршала:

— Вы все-таки уедете в Россию и Германию?
- Да.

— Долго ли, маршал, продержится блок милитари­стов? Не поссорятся ли между собой ваши враги?

Фэн Юй-сян откинулся на подушку совсем и стал молча прихлебывать чай, принесенный адъютантом. За­тем он сказал:

— В старые времена в Китае жил Бянь Чжуан, знаменитый охотник на тигров. Однажды он на охоте повстречал разом двух тигров, а у него было одно копье. Он увидал, что два тигра сильнее его, и сказал пер­вому тигру так, чтобы не слышал второй: «Разве ты не знаешь, что он назвал тебя полосатой кошкой?». Мань­чжурский тигр ощетинился и зарычал. Тогда Бянь Чжу­ан обратился ко второму тигру, который был южанин (южные бенгальские тигры, которые иногда приходят в провинцию Юннань, имеют не полосатую, а пятнистую шкуру): «Не удивляйся, что он ворчит на тебя, он не любит тигров с пятнистой шкурой, и он сказал, что у тебя не пятнистая, а просто грязная шкура». И второй тигр тоже зарычал на первого. Они бросились друг на друга, и после борьбы один из них был убит, а дру­гой очень ослабел от ран. Бянь Чжуан легко убил вто­рого тигра и вернулся домой победителем — с двумя шку­рами. Наши китайские милитаристы похожи на этих тигров.

— А что же заставит их поссориться и броситься друг на друга? — спросил Аллен.

— Пекин и президентское кресло, — ответил Фэн Юй-сян.

Сильный ветер дул с моря. Над равниной у ст. Мачан, к югу от Тяньцзиня, висела густая пелена серо-желтой пыли. Глухо бухали орудия, и частая ружейная трескотня то приближалась, то удалялась, уносимая штормо­вым ветром.

Шел бой между войсками Национальной армии и бригадой «белых хунхузов», отрядом русских белогвар­дейцев генерала Нечаева, вступивших на службу к шаньдунскому дубаню Чжан Цзун-чану.

Бригада генерала Нечаева была набрана из эмигран­тов путем вербовки волонтеров. Свирепые, опустившие­ся люди, вошедшие в состав бригады, имели плохую репутацию в Китае. Они отлично сражались, но только тогда, когда им обещали хорошую добычу. Обычно им поручали взять какой-нибудь город, который на несколь­ко дней предоставлялся в их распоряжение. Они с дикой храбростью шли на штурм и, искусные стрелки, хоро­шо обученные тактически, легко выполняли задачу. Но город они подвергали жестокому разгрому, насиловали женщин и грабили все, что представляло какую-нибудь ценность. Притоны Шанхая и Тяньцзиня поставили главный кадр бригады, зараженный всеми пороками дна большого города, почти поголовно сифилитичиый и на­сквозь развращенный. В портовых городах остались их любовницы, опустившиеся русские женщины, торгую­щие собой, — и для этих сифилитичек подвергались раз­грому китайские города.

Жестокая палочная система поддерживала дисцип­лину среди «белых хунхузов».

В пыли, в вое ветра бригада наступала на Мачан. Щегольски одетые офицеры шли вместе с цепями, и их гнусавые голоса беспечных сифилитиков отдавали команды для движения и огня батальонов.

У ст. Мачан укрепилась 1-я дивизия генерала Лу Чжун-лина. После беседы с советником, м-ром Ханиным, знавшим приемы соотечественников, которых он бил ког­да-то в снежных просторах Сибири, генерал Лу Чжун-лин занял укрепленную позицию, прикрытую с фронта ручьем, и отдал приказ стрелкам не открывать огня до первого артиллерийского залпа. Решено было подпустить белых к самому ручью и затем уже открыть огонь. На ст. Мачан в засаде был поставлен бронепоезд: он дол­жен был ворваться в неприятельские цепи и расстрелять их из пулеметов.

На ст. Мачан у телеграфного аппарата сидели ге­нерал Лу Чжун-лин и м-р Ханин. Поставленный рядом с телеграфным аппаратом телефон соединялся с бата­реями и с наблюдательным пунктом, устроенным на кры­ше железнодорожной будки, недалеко от ручья.

Все было готово к бою. М-р Ханин предложил ге­нералу остаться у телефона, а сам решил пройти на наблюдательный пункт, чтобы лично наблюдать неприя­теля и своевременно отдать команду «огонь!».

Он вышел из здания станции и мимо укрытого за зданиями станционных построек бронепоезда прошел к будке.

Из бронепоезда ему махнул рукой Дорен, — он был готов.

— Скоро?

— Скоро. Иду наблюдать, — ответил Ханин.

Он спустился с деревянного перрона и по путям за вагонами стал пробираться к будке. Переводчик шел следом за ним. Они прошли, отворачиваясь от ветра и щуря глаза, защищенные очками от песка, мимо стре­лок и спустились под откос. До будки было около кило­метра.

Пока они шагали по натоптанной тропинке вдоль по­лотна, мимо убранных безрадостных полей, наступавшие белогвардейцы открыли ружейный огонь, и пули запели над их головами.

Возле будки на корточках сидела группа солдат. Их серо-синяя форма сливалась с фоном каменного фунда­мента; их лица были взволнованы особым сдержанным напряжением начинающегося боя.

У будки стоял на земле аппарат полевого телефона. На крыше будки лежал офицер, вооруженный биноклем.

М-р Ханин подошел к будке. Солдаты поднялись и с веселыми улыбками приветствовали его — они при­выкли к его плотной фигуре, затянутой в коричневое кожаное пальто, и к его простым, веселым шуткам.

Поздоровавшись, Ханин обернулся к переводчику:

- Спросите: что, у нас сегодня в гостях белые хун­хузы?

Переводчик перевел. Солдаты заулыбались и закивали головами. Взявшись рукой за лестницу, Ханин ска­зал переводчику:

— Скажите: нас напрасно позвали сюда, нужно бы­ло прислать полицию.

Солдаты расхохотались вместе с переводчиком. По­ка Ханин взбирался по лестнице, один из солдат, под­вижной хэнанец с желто-смуглым лицом, хлопнув переводчика по плечу, ответил:

— Скажите великому господину Ханшу, что он хо­роший «янгуйцзы» («заморский черт»).

Пока переводчик собирался переводить, Ханин уло­вил смысл фразы и, полуобернувшись, серьезно сказал:

— Нет, я не «янгуйцзы». Между вами и нами нет моря. Мы служим одному делу.

И пока солдаты кивками соглашались с переводчи­ком, он забрался на крышу и лег рядом с офицером, который на секунду оторвался от бинокля, чтобы приветствовать его.

Вытащив бинокль из шагреневого футляра, Ханин внимательно осмотрел поля, ощупывая каждый клочок земли.

Прямо от будки уходила насыпь железной дороги и ажурно висел легкий мост через ручей. В нескольких километрах к западу виден был большой Император­ский канал. На мелких квадратах полей по берегу ручья от канала к полотну железной дороги и дальше на во­сток лежали в окопах густые цепи солдат 1-й дивизии.

Солдаты лежали неподвижно, почти не шевелясь. В их позах видно большое напряжение. Цепи белых приближались. Снаряды их артиллерии рвались над око­пами и с воем неслись через головы к станции.

Цепи белых, одетых в китайскую форму, уже недале­ко от ручья. Они идут во весь рост, изредка стреляя. В этом молодцеватом наступлении видно большое неуважение к врагу и привычка быть победителями. Би­нокль отчетливо показывает их небритые лица, заросшие грязной щетиной. В глубине за цепями идут колонны резервов. Тучи пыли застилают горизонт, и воющий ве­тер вихрит поле. Вода в нешироком ручье покрыта кор­кой тонкого льда у берегов, темна и неприветлива, гряз­на в струе ручья. Неприятно, должно быть, идти через нее по пояс и выше в атаку. Цепи приближаются. Они почти у ручья. Не больше трехсот шагов отделяет их от молчащих цепей 1-й дивизий. Ханин оборачивается к телефону и говорит переводчику:

— Скажите генералу Лу, что пора открыть огонь.

Гудит телефон. Проходит несколько томительных ми­нут. Вдруг воздух вздрогнул от тяжкого удара— 12 ору­дий дали залп. 12 гранат разорвались среди наступаю­щих.

И безмолвный ручей ожил: дружные залпы китайских батальонов и огонь пулеметов рвали, били и бросали наземь ряды атакующих.

Несколько минут длился частый огонь пехоты и строчили бесконечную ленту машины пулеметов.

Цепи белых поднялись было на ура, но были приби­ты к земле ровными залпами, в которых чувствовалась спокойная, организованная сила. Напуганные этой силой, они стали медленно отползать, оставляя убитых и раненых.

В это время со станции на всех парах выкатился бронепоезд. Он прошел арку моста, серой глыбой вкатился в середину цепей — и вдруг из обоих бортов полились короткие струйки дыма пулеметного огня и часто за­сверкали желто-алые молнии орудийных ударов.

Белые не выдержали. Их цепи поднялись и в панике бросились бежать, теряя оружие и бросая тяжелые ран­цы.

Их бронепоезд, несколько опоздавший, подошел к полю, но, немедленно атакованный бронепоездом Наци­ональной армии, стал отходить, преследуемый огнем. В течение этого дня генерал Нечаев, потерявший в под­битом бронепоезде своего друга, полковника Чехова, произвел шесть атак; все они были отбиты, и «белые хунхузы» уехали в Цзинань за пополнением.

Это было их первое серьезное поражение, и гене­рал Нечаев опубликовал интервью, в котором сообщал, что считает Национальную армию серьезным против­ником, хорошо обученным и способным устоять против европейских войск.

Войска Национальной армии перешли в наступление на Шаньдунском направлении и к началу марта достиг­ли города Чанчжоу, который был ими взят.

В конце февраля отряд генерала Вэй И-сяна был атакован в Шаньхайгуаньском горном проходе подошед­шими от Мукдена войсками Чжан Цзо-лина. После упор­ного трехдневного сражения огнем артиллерии он был сбит с позиции, и полки отошли за реку Луанхэ, куда были выдвинуты две дивизии Национальной армии.

Позиции по реке Луанхэ, берега которой в верхнем течении у города Юнпин очень скалисты, были хорошо укреплены. Весь остаток февраля и начало марта про­шли в боях за переправы на Луанхэ.

Национальная армия сосредоточила главные силы в районе Тяньцзиня и при помощи железной дороги маневрировала ими, перебрасывая свои дивизии то на Луанхэ, то к Чанчжоу, в провинции Шаньдун. Ее ко­роткие удары и успех на этих направлениях сковывали противника, и войска милитаристического блока, более чем в три раза превосходившие численно Национальную армию, оказались в положении большого неуклюжего тела, терпевшего жестокий урон от значительно меньше­го, но хорошо организованного противника.

Эти удачные бои и смелая тактика сделали сомни­тельным успех наступления войск блока на Пекин.

Но английское золото и японская агентура, с одной стороны, политические ошибки Фэн Юй-сяна — с дру­гой, решили дело в пользу милитаристов.

В начале марта в провинции Хэнань восстание «Крас­ных пик» усилилось и охватило почти все уезды. Кре­стьяне, руководимые этим обществом, в разных местах напали на отряды 2-й Национальной армии генерала Юэ Вэй-цзюня и нанесли ей ряд поражений.

Озлобленные грабежами солдат этой плохо дисцип­линированной армии и совершенно милитаристической системой правления Юэ Вэй-цзюня, который с большой жестокостью собрал в провинции Хэнань налоги за пять лет вперед и наводнил ее бумажными деньгами своего ничем не обеспеченного банка, крестьяне сражались с большой яростью, и число восставших все увеличивалось. Поставленный между крестьянским восстанием и наступлением маршала У Пэй-фу, Юэ Вэй-цзюнь оказал­ся в трудном положении. Оно стало совсем безнадежным, когда его начальник штаба, генерал Цы Нун-ао, с половиной армии перешел на сторону У Нэй-фу и напал на вторую половину армии, оставшуюся верной Юэ Вэй-цзюню. В течение двух недель 2-я Национальная армия рассыпалась, сам Юэ Вэй-цзюнь с несколькими дивизия­ми через город Лоян пробился в провинцию Шэньси и засел в городе Сиань, осажденный «Красными пиками» и несколькими регулярными дивизиями У Пэй-фу. Его армия вышла из борьбы, а союз милитаристов усилился присоединением 70-тысячной армии Цы Нун-ао, которая пошла на Пекин. Кольцо блока стало сжиматься во­круг Пекина, и Национальная армия должна была вы­ставить сильный заслон к городу Баодин, которому угро­жал генерал Цы Нун-ао.

Выдвижение заслона в Баодин на некоторое время оголило Тяньцзинь, и Чжан Цзо-лин воспользовался этим. Его морской флот, так называемая чжилийская эскадра, подошел к форту Дагу и после нескольких ча­сов бомбардировки высадил десант в 3 тысячи пехотинцев, которые стали продвигаться к Тяньцзиню, сопровождаемые канонерскими лодками.

Командование Национальной армии было захвачено несколько врасплох этой морской операцией. Но оно уже привыкло к быстрому маневрированию и по дирек­тиве генерала Лю Цзи мобилизовало автомобили в Пе­кине. В эти автомобили были посажены гвардейские сол­даты генерала Лу Чжун-лина. Гвардейская бригада на автомобилях в несколько часов была переброшена в Тяньцзинь. Там она была усилена тяньцзиньским гар­низоном, тоже посаженным в мобилизованные автомобили. Колонна грузовых автомобилей обогнула терри­торию концессий, так как по договору китайские вооруженные солдаты не имели права проходить через кон­цессии, и, сделав благодаря этому большой крюк, по­неслась к Дагу.

В пыли, в грохоте сотен моторов, в вое автомобиль­ных сирен колонна автомобилей неслась по широкому шоссе, устроенному на болотистой равнине. В 3 километрах от десанта колонна остановилась, и из поднятого ею облака пыли выскочили тысячи солдат, которые бы­стро построились, развернулись цепями и двинулись на­встречу десанту. Две полевые пушки были завезены гру­зовиками на открытую позицию и изготовились к бою. Как только цепи двинулись вперед, загремели артиллерийские залпы, и снаряды понеслись через головы солдат; артиллерия обстреливала канонерские людки. Не защищенные броней и вооруженные мелкой артиллерией, канонерские лодки и пулеметные катера отошли от бе­рега. Десант был предоставлен самому себе. Он был прижат к морю и сложил оружие. Оставив несколько батальонов в Дагу, гвардейская бригада с триумфом вернулась в Пекин на своих автомобилях.

Машины мчались огромной колонной. Облако пыли висело над ними. Серые от пыли лица солдат сверкали улыбками, они хвастались трофеями, врали о подвигах, и их дружный хохот подчас заглушал шум моторов.

Мимо неслись убогие деревушки. Толпы крестьян сбе­гались к шоссе и с испугом и недоверием вслушивались в хохот солдат, несшийся из густого облака пыли, где мчались гремящие и воющие машины.

Это был новый, непонятный способ войны, внушав­ший, однако, уважение, так как колонна машин в дей­ствии не уступала дракону старых легенд.

Фэн Юй-сян ушел в отставку. Он жил в своей хижине, никем не видимый, и, однако, его рука тайно управляла всеми пружинами войны.

Повинуясь иероглифам, начертанным кисточкой в крестьянской фанзе, начальник штаба армии, генерал Лю Цзи, посылал приказы дивизиям, и дивизии маневрировали, наносили и отражали удары, уходили в резерв и выделяли офицерские кадры для формирования новых полков.

Но положение армии стало безнадежным. Союз ми­литаристов включал в себя 150 тысяч солдат Чжан Цзо-лина, 120 тысяч Чжан Цзун-чана, 130 тысяч У Пэй-фу и Цы Нун-ао, 50 тысяч Ян Си-шаня,— почти полумил­лионная армия была двинута против 120-тысячной На­циональной армии.

Положение ухудшалось тем, что в Пекине оставался Дуань Ци-жуй, его гвардейская бригада, всегда способ­ная на провокацию.

Чиновники правительства выполняли шпионскую ра­боту для Чжан Цзо-лина, деньги иностранцев щедро оп­лачивали провокаторов.

Фэн Юй-сян так и не решился вступить в гоминьдан и поручить ему сформировать правительство. На его политике остался отпечаток неуверенности и реакционных колебаний.

18 марта провокация разразилась. Демонстрация студентов, пришедшая ко дворцу президента с требова­нием о передаче власти гоминьдану, была расстреляна гвардией президента.

О демонстрации знал начальник гарнизона, генерал Ли Мин-чжун. Демонстранты прошли по улицам, и их 30-тысячная масса собралась у дворца. Десятки ораторов стали произносить речи о гоминьдане. Возбужден­ная молодежь стала стучать в ворота, требуя выхода президента. Полетели камни. Голова одного из драко­нов, украшавших навес ворот, была отбита. Тогда из боковых ворот вышел отряд гвардии президента. Солда­ты выстроились поперек улицы и без всякого предуп­реждения открыли огонь. Более ста человек упали ра­неными и убитыми. Демонстрация бросилась бежать, а вслед ей продолжалась стрельба и число убитых росло. Узнав о расстреле, Ли Мин-чжун бегом отправил к дворцу президента батальон гвардейцев, чтобы защи­тить демонстрацию, но его солдаты опоздали: провока­ция совершилась. Пекин обвинил в ней Дуань Ци-жуя, и студенты требовали его смерти. Портреты президента в университетах были содраны со стен и сожжены. В его солдат на улицах летели камни.

По одновременно в потворстве расстрелу и бездея­тельности был обвинен и генерал Ли Мин-чжун, не ор­ганизовавший защиты демонстрантов. На Национальную армию легло позорное пятно: она была обвинена как пассивная соучастница расстрела.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть Х "Бюро Гоминьдана":

БЮРО ГОМИНЬДАНА

Во время расстрела демонстрации Эванс и Аллен бы­ли в Пекине. Переводчик, м-р Хо, пропадавший весь день 18 марта, поздно вечером вернулся домой. Он был очень возбужден участием в демонстрации, расстрелом и дракой с гвардейцами Дуань Ци-жуя.

Советники курили, сидя в креслах. Высокий, гибкий Хо метался по комнате и быстро говорил, смешивая анг­лийские слова с китайскими: в гневе он забыл английский язык.

— Мы подошли ко дворцу с нашими знаменами, и ораторы начали говорить. Вдруг из бокового входа по­являются гвардейцы. Они строятся в две шеренги и ничего не говорят. Впереди демонстрации стоит студент­ка со знаменем. На нем написано: «Смерть милитаристам и империалистам!». Она протягивает знамя солда­там и кричит:

— Солдаты, это ваше знамя. Долой палачей!
Офицер вынимает саблю и командует солдатам: «Целься, огонь!».

И начинается стрельба. Многие падают, толпа бе­жит. Много убитых. Девушка тоже убита. Эта девуш­ка — мисс Ляо. Вы помните, она хотела быть солдатом революции? И вот она убита, как солдат. Много людей убито, и хотя толпа сразу побежала, вслед все время стреляли и стреляли.

Утомленный, он садится на кровать и тихо плачет. Потом вскакивает, грозит кулаком в пространство и что-то кричит по-китайски. Затем он пьет воду и успокаивается. Ему делается неловко своих слез. Он уходит спать.

Утром Эванс и Аллен отправляются к Ли Мин-чжуну. Его штаб там же, где был штаб Лу Чжун-лина. Гвардейцы пропускают их, и Ли Мин-чжун быстро вы­ходит навстречу.

Его толстое лицо заметно взволновано. Он с преуве­личенной приветливостью здоровается с советниками и предлагает им чай. Они благодарят и с места приступают к делу. Через м-ра Хо, лицо которого снова бесстрастно, советники задают вопрос:

— Как думаете вы поступить с президентом, генерал?

Услышав вопрос, Хо быстро моргает глазами, на ли­це его на секунду появляется выражение ненависти, но оно снова бесстрастно, когда он переводит вопрос.

Ли Мин-чжун отвечает длинной неуверенной фразой:

- Я знаю, что советниками руководят лучшие чув­ства и что нельзя не осуждать убийц, но у нас нет сил сейчас бороться с президентом и, кроме того, демонст­ранты не должны были идти ко дворцу.

- У вас есть бригада гвардии, и вы можете обез­оружить гвардию президента и лишить его власти. Он должен быть предан суду как убийца и враг народа.

- Он действительно убийца, но у него тоже брига­да гвардии, и может произойти сражение в столице. Не­известно, как к этому отнесутся иностранцы. Я ничего не могу сделать сейчас. Я должен остаться пока в сто­роне от этих событий.

- Вы христианин, генерал. Вы помните историю Понтия Пилата? Он тоже остался в стороне и умыл руки.

Советники поднимаются и уходят. Генерал Ли Мин-чжун с растерянным видом провожает их. Он ни на что не может решиться, этот толстяк, хотя он неплохой солдат, но слишком боится политики. Такие люди не имеют права быть начальниками гарнизонов в столицах в на­ши дни.

Советники мрачно сидят в карете автомобиля. М-р Хо молчит. Наконец Аллен про себя говорит:

— Ли Да-чжао.

Ли Да-чжао — вождь левого крыла гоминьдана на севере. Он один из виднейших профессоров и один из самых уважаемых людей Северного Китая.

И м-р Хо, угадавший мысль, радостно поворачива­ется и говорит:

— Ли Да-чжао здесь. Я знаю, где Ли Да-чжао.

Ли Да-чжао здесь! Раз он в Пекине, он, вероятно, руководит событиями.

Автомобилю дан новый адрес. Он мчит советников по Хатамен-стрит и останавливается в одном из переулков. Автомобиль отпускают, дав щедро на чай, и дальше пешком, сетью переулков, где нищета не скрывает свое­го падения, где нет даже лохмотьев, чтобы прикрыть наготу, советники идут к одинокому домику, невзрачному, такому, как все, и входят в обширный двор, пустой и спокойный. Навстречу идет слуга. Он удивлен вторже­нием иностранцев, он думает, что они заблудились. Но м-р Хо говорит условные слова, делает условный жест — и слуга на чистом английском языке говорит:

— Пойдем, товарищи.

Через низкую дверь советники входят в большую комнату — нелегальную квартиру, где живет и работает Ли Да-чжао.

Ли Да-чжао встает из-за письменного стола, завален­ного книгами. Он высокого роста, крепко сложен, у него большие усы и внимательные глаза за роговыми очками. В его движениях много спокойной уверенности и простоты. Узнав вошедших, Ли Да-чжао идет им на­встречу и тихо произносит:

— Гуд морнинг, мистер Аллен.

Гости садятся на низкие табуреты. М-р Аллеи изла­гает содержание своей беседы с Ли Мин-чжуном и за­канчивает так:

— Я очень огорчен, что не повидал вас перед этим разговором. Но я не знал, что вы здесь, и мы с Эвансом не могли молчать в этом случае. Теперь я знаю, что на Ли Мин-чжуна нельзя рассчитывать и он должен быть удален из Пекина. Я думаю, что сюда нужно вернуть Лу Чжун-лина.

Ли Да-чжао тихо слушает и спокойно произносит:

— Ваш поступок делает честь вашему сердцу, то­варищи. И, кроме того, он подтверждает, что на Ли Минчжуна нельзя рассчитывать. Нужно подумать, что делать дальше. Если вы свободны, обождите. Ко мне придет кое-кто из товарищей, и мы устроим небольшое сове­щание, вы же нас информируете о военных делах.

Через несколько минут начали прибывать члены пе­кинского комитета гоминьдана и китайской коммунисти­ческой партии. Первым пришел Ли Ши-цзэн, маленького роста, худощавый человек. У него реденькая р ватенькая бородка и внимательные узкие, как щелочки, глаза за стеклами золотых очков. Поздоровавшись с присутствующими, он что-то вполголоса сообщил Ли Да-чжао. Выслушав его, Ли Да-чжао обернулся к советни­кам и сказал:

— Камрад Ли принес новость: президент издал декрет об аресте меня, Ли и доктора Сюй Цянь. Очевидно, они решили перейти в наступление против гоминьдана и заставить маршала Фэн Юй-сяна высказаться более оп­ределенно о своих с нами отношениях.

В это время вошел д-р Сюй Цянь. Невысокого роста, очень худой, с чисто выбритым лицом очень пожилого пастора, в очках, он говорил мягким голосом и, казалось, был лишен темперамента. Сюй Цянь, ректор Шан­хайского университета, — известный ученый, много лет отдавший кабинетной работе и старым книгам, покинув­ший их только для революции, ворвавшейся в его каби­нет и вытащившей его на улицу.

Он был известен как знаток старой китайской ли­тературы, древних иероглифических письмен и отличный мастер писать старыми иероглифами во всей их слож­ной тонкости. Он был прямой противоположностью про­фессору Ли Да-чжао, человеку действия и властной во­ли. Сюй Цянь был книжник, фанатик мысли, фанатик революции.

Сюй Цянь услышал фразу Ли Да-чжао и, поздоро­вавшись с советниками на ходу, воскликнул:

— Декрет уже издан! Как они торопятся!
Несколько минут шел живой разговор по-китайски.

Ли Да-чжао стоял посреди комнаты против маленько­го Ли, Сюй Цянь быстро ходил из угла в угол мягкими шагами, заложив руки за спину и изредка вставляя слова.

Вошло еще несколько человек, и Ли Да-чжао объ­явил заседание открытым. Он предложил заслушать ин­формацию советников о фронте и выслушать их мысли. Пока Аллен развертывал карту театра войны, Ли Да-чжао быстро информировал комитет о разговоре Аллена с Ли Мин-чжуном, и это сообщение вызвало взрыв ти­хих восклицаний, выражавших насмешку и гнев.

Советники сообщили о положении фронта и о наступ­лении войск блока милитаристов. По их мнению, к апрелю месяцу — к середине апреля — Национальная армия очистит Пекин и уйдет за Нанькоуский горный про­ход, который спешно укрепляется. Следовало бы до от­хода армии выгнать вон Дуань Ци-жуя и разгромить Аньфуистский клуб. Для. этого нужно воздействовать на Фэн Юй-сяна, чтобы он отозвал Ли Мин-чжуна и назна­чил начальником гарнизона командующего тяньцзиньским фронтом Лу Чжун-лина.

Выслушав это, комитет согласился с необходимостью возвращения Лу Чжун-лина, без которого трудно будет совершить переворот и выгнать президента.

Один из членов комитета поднял .вопрос о том, чтобы объявить Ли Мин-чжуна врагом народа, но это предло­жение было отклонено после колебаний, которые, одна­ко, показали, что вожди левого крыла гоминьдана от­носятся к генералам Национальной армии с недоверием.

Решено было, что Ли отправится в Пиндэчуань с со­ветниками, и Ли Да-чжао и Сюй Цянь укроются в райо­не казарм гвардии Лу Чжун-лина.

Вслед за тем Ли Да-чжао произнес несколько фраз, которые излагали его отношение к положению вещей.

Ожидающееся отступление Национальных армий ста­вило вопрос о подготовке подполья для ЦК гоминьдана. Большинство указаний Ли Да-чжао сводилось к организационным вопросам, и, когда была намечена организа­ционная схема подпольной работы, Ли Да-чжао кратко резюмировал общее мнение бюро гоминьдана о положении дел.

Ставка на военное поражение Чжан Цзо-лина не уда­лась. Победы Национальной армии не привели к разгро­му противника, и очередная задача гоминьдана — помочь сохранить живые силы Национальной армии, хотя она только является дружественной гоминьдану армией. С этой целью нужно организовать работу внутри Национальной армии, воздерживаясь, однако, от организации подпольной работы и добиваясь от штаба Национальных армий легализации всей работы.

В общей линии работы среди крестьян и рабочих нуж­но перейти от ставки на милитаристов, от ставки на во­енный разгром китайской реакции к углублению партийной работы, к углублению, в частности, партийной работы среди крестьянской бедноты, которой нужно дать определенные революционные лозунги. Эти мысли ни у кого не встретили возражения, но Сюй Цянь заметил, что бюро гоминьдана должно будет учесть решительное сопротивление центра и правого крыла против четких аграрных лозунгов и должно те­перь же готовиться к борьбе с центром и правым кры­лом.

Левое крыло гоминьдана, в руководстве которого были коммунисты Сюй Цянь и Ли Да-чжао, оказалось единодушным в этих вопросах, так как длительная борь­ба военных партий в Китае с совершенной ясностью по­казала, что китайская революция найдет свое разрешение не в борьбе военных партий, а в углублении революции, в вовлечении в революцию крестьянства и ши­роких пролетарских масс.

Заслушав эти прения, советники условились с Ли Ши-цзэном, что они встретятся с ним в 5 часов на Ха­тамен-стрит и провезут его через заставы дуаньцижуевских гвардейцев.

Огромный зеленый лимузин подъехал к кондитерской Карацаца на Хатамен-стрит. Он был нанят до Летнего дворца, что в 15 километрах за городом, для увеселительной поездки. М-р Эванс отправился в кондитерскую за шоколадом. М-р Аллен вышел из авто и стал раску­ривать трубку, стоя у подножки машины с раскрытой дверцей. Было без трех минут пять часов. Через пять минут с лимузином поравнялся быстро шедший ав­томобиль. Он затормозил на минуту у лимузина, и че­ловек с поднятым воротником быстро шагнул в карету лимузина. Автомобиль двинулся дальше и полным ходом умчался по Хатамен-стрит. Аллен стоял по-прежнему у дверцы и раскуривал трубку. Затем он вошел в карету, бросил серебро подбежавшей нищенке и захлопнул двер­цу. Из кондитерской вышел Эванс с большой коробкой. Он вошел с другой стороны, и оба советника устроились на переднем сиденье, прикрыв своими телами маленькую фигуру Ли Ши-цзэна, рядом с которым устроился м-р Хо. Лимузин помчался через весь город к Летнему дворцу.

У западных ворот машину остановили часовые, но, услышав от шофера: «Летний дворец» и увидав сквозь стекла европейцев, они открыли тяжелые ворота. Авто полным ходом дошел до заставы у Летнего дворца, и м-р Аллен предъявил свой значок советника штаба и визитную карточку начальника гарнизона, служащую пропуском. Застава открыла путь, и авто подъехал к дворцу. У дворца шоферу было велено свернуть напра­во и объехать парк, а затем был дан адрес станции Шахэ.

На Шахэ советников ждал их вагон, и они отправи­лись в Пиндэчуань.

Но маршала в Пиндэчуане не оказалось — он уехал отдохнуть в древний буддийский монастырь в 40 милях от Пиндэчуаня, а оттуда намерен был следовать в Ургу.

Он твердо решил оставить командование и на неко­торое время уехать в Россию, чтобы познакомиться с этой великой страной.

М-р Ли остался в Пиндэчуане и оттуда отправился на машине к Фэн Юй-сяну.

Советники вернулись в Нанькоу, где работали сапе­ры, укреплявшие горный проход.

Оба они считали, что в конце концов совсем не плохо, если маршал съездит в СССР, так как это, несомненно, окажет влияние на его политическое мышление и даст ему возможность отчетливо определиться как политику.

Хотя армия и проигрывает от отсутствия Фэн Юй-ся-на, но можно будет отсидеться за Нанькоуским горным проходом. Зато, когда Фэн Юй-сян вернется, может быть, он войдет в гоминьдан и Национальная армия без­оговорочно встанет на сторону национальной револю­ции, под знамя и руководство народной партии.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть XI "Отступление Народной Армии (март-апрель 1926 г.)":

ОТСТУПЛЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ АРМИИ

(март — апрель 1926 года)

Телеграфным приказом штаба армии Ли Мин-чжун был отозван из Пекина и начальником гарнизона был назначен Лу Чжун-лин.

С первых же дней вступления в должность генерал Лу Чжун-лин стал готовиться к борьбе с президентом.

Его гвардейцы занимали все новые и новые страте­гические посты в городе, незаметно укрепляли их и ста­вили пулеметы на домах и башнях, господствовавших над президентским дворцом. В городе было неспокойно и чувствовалась скрытая тревога.

Но президент еще был нужен Национальной армии. Решено было отступать за Нанькоу. Армия должна бы­ла уйти с позиций и отойти в порядке. Важно было сохранить бодрый дух в войсках.

Поэтому был отдан приказ о наступлении на всех участках фронта. Войска имели успех и в сражении под Чанчжоу и на реке Луанхэ. Возле Баодина они значительно продвинулись. Настроение полков было бодрое и боевое.

В разгар этих успешных операций к Тяньцзиню были поданы эшелоны поездов. В беседе с президентом Лу Чжун-лин дал ему понять, что пришло время издать очередной декрет о мире.

Эти декреты президент издавал приблизительно раз в месяц. В них он приглашал воюющих милитаристов прекратить междоусобную войну, которая разоряет Китай, и мирно жить в своих провинциях. Обычно на дек­реты никто не обращал внимания, и пресса помещала их на вторых страницах, а генералы продолжали воевать.

Но судьба этого декрета была иная. Когда он был издан, командование Национальной армии издало при­каз по армии, в котором сообщало текст декрета и прибавляло: «Так как президент требует мира, то мы, не­смотря на наш успех на всех фронтах (следовало перечисление занятых пунктов), решили прекратить наступление и вернуться в наши провинции, где и жить в мире. Мы предлагаем мир нашим врагам, согласно воле президента, а если им мир неугоден, мы отказываемся от наступательной войны и уходим за Западные горы, где и. будем обороняться, чтобы весь народ понял, что мы не милитаристы, а только люди, вынужденные к обо­роне».

Следовали указания о порядке отхода частей.

Части, сражавшиеся в Чжили, быстро отошли к Тянь­цзиню. Спустившийся из Жэхэ на юг конный корпус при­крыл их отход и занял позиции по реке Луанхэ. Пехота грузилась в эшелоны в Тяньцзине.

Маневр был выполнен с известным риском: энергич­ный противник мог бы вцепиться в отходящие войска и нанести им ряд поражений. Но Чжан Цзо-лин был поражен таким оборотом дела. Он решил, что его надува­ют, что Национальная армия задумала какой-то зло­дейский план и заманивает его к Тяньцзиню. В течение семи дней он пытался разгадать хитрость и кончил тем, что сам себя перехитрил: он потерял время для пресле­дования и дал возможность Национальной армии отойти к Тяньцзиню, погрузиться в эшелоны и уехать за Запад­ные горы с сознанием своей боевой силы и в добром на­строении. Когда он перешел в наступление от Маньчжу­рии и от Шаньдуна, на фронте были только кавалерийские разъезды, которые, отстреливаясь, стали уходить на Пекин.

Видя такой успех этой хитрости, Лу Чжун-лин решил ее продолжить. Он по секрету сообщил десятку коррес­пондентов, что он решил заманить Чжан Цзо-лина к Пекину и здесь его разгромить, пользуясь превосходной конницей.

Скрытая цель этой хитрости была в том, чтобы сдать город двум армиям — Чжан Цзо-лину и У Пэй-фу, — рассорить двух тигров по примеру Бянь Чжуана (анекдот, рассказанный Фэн Юй-сяном).

Секретный план Лу Чжун-лина был разглашен кор­респондентами газет. Некоторые из них были посажены в тюрьму за раскрытие военной тайны. Это оказало свое действие: Чжан Цзо-лин снова стал медлить в наступле­нии и приглашал У Пэй-фу действовать энергично, что­бы вместе атаковать Национальную армию у Пекина и взять столицу.

Когда обе армии приблизились к столице, когда пе­хота заняла Нанькоуские позиции, а возле Пекина оста вался конный корпус генерала Суна, Лу Чжун-лин сде­лал последний ход, продиктованный Фэн Юй-сяном: он выгнал из Пекина Дуань Ци-жуя и выпустил из тюрьмы Цао Куня (бывший президент, ставленник У Пэй-фу). После этого он оставил город, сдав столицу разом двум гарнизонам и двум президентам.

Командование Национальной армии показало себя весьма слабым в большой политике — оно ничего не сде­лало с властью, которая была в его руках в течение четырех месяцев, — и, наоборот, оказалось настоящим ма­стером в мелком китайском политиканстве.

Оно успело также показать, что оно — не революцион­ное командование и отличается от других китайских ми­литаристов только некоторым налетом христианского либерализма.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Часть XII "Горный проход в Нанькоу":

ГОРНЫЙ ПРОХОД В НАНЬКОУ

В течение месяца три батальона саперов работали над укреплением Нанькоу. Горный проход был превра­щен в укрепление чрезвычайной силы. В Нанькоу горы вставали из земли без предгорий, мощными вершинами. Узкая щель горного прохода с проложенной по дну его Пекин-Суйюаньской железной дорогой прорезывала этот мощный хребет. Ширина прохода то сходилась до 200 метров, то расширялась до 400 метров, на протяжении 15 километров колеблясь между этими цифрами. Перед горным проходом, у его устья с южной стороны, был рас­положен древний форт Нанькоу, представляющий собой прямоугольник пятисаженных стен толстой кладки, при­жатый к подножию скал. Напротив форта, в 300 метрах, высилась одинокая скала с развалинами кумирни на вершине. С гор открывался беспредельный вид на равнину, и вдали в бинокли был виден Пекин. На горах были пре­восходные артиллерийские наблюдательные пункты. У подножия гор равнина лежала развернутым ковром с путаным зеленым рисунком гаоляновых полей и цвету­щих фруктовых садов, с серыми пятнами далеких деревень. В одном километре впереди форта Нанькоу лежал небольшой поселок и станция Нанькоу.

Стрелковые позиции были устроены впереди станции Нанькоу и занимали фронт в 6 километров. Фланги их были прижаты к выступавшим отрогам горного кряжа. Стрелковые окопы были вырыты для стрельбы с колена и стоя, пулеметные гнезда были защищены от шрапнели деревянным скатом с насыпанной землей. От окопов хо­ды сообщения вели к ст. Нанькоу и ко второй линии обо­роны, устроенной непосредственно впереди форта Нань­коу и включавшей высоту с кумирней. Последняя была обращена в пулеметный форт, хорошо укрепленный и с отличным обстрелом. Артиллерийские позиции были со­оружены за этой высотой у форта Нанькоу и в горном проходе, а наблюдательные пункты батарей устроены на горах — с них просматривались все подступы и вся рав­нина на огромное расстояние.

Горный кряж почти не имел проходов. Ближайший из них, горный проход Кубейкоу, был расположен в 50 ми­лях севернее Нанькоу и защищался конницей и бригадой пехоты. Он был доступен только для пехоты без артил­лерии.

Работавшие над укреплением прохода советники ос­тановились в «Рэйвэй-отель» на ст. Нанькоу. Этот отель был обращен в их штаб-квартиру. Отсюда они, встав рано утром, пешком и на ослах отправлялись на участки работ и наблюдали за устройством окопов, пулеметных гнезд, артиллерийских позиций и наблюдательных пунк­тов. И когда армия пришла из Пекина, ей оставалось только сесть в окопы и расставить пулеметы и артиллерию.

Первая и третья дивизии назначены были защищать Нанькоуский горный проход; прочие дивизии сосредото­чены в Калгане и в Фэнчжэнтине, на границе провинции Шаньси, откуда тылу армии угрожал генерал Ян Си-шан. В Хуайлай, за горным кряжем, поставлены были две дивизии резерва, которые назначены поддерживать защиту Нанькоу и парировать возможные неожиданно­сти.

Маршал Фэн Юй-сян уехал в Ургу, оставив коман­дование генералам Чжан Чжи-цзяну, Лу Чжун-лину и Ли Мин-чжуну.

С его отъездом армия почувствовала себя осироте­лой, но все офицеры были уверены, что Фэн Юй-сян ско­ро вернется, что его слова об отъезде на семь лет и намерении поступить рабочим на русский завод — обман, и это поддерживало их бодрость. Армия решила отсидеть­ся за Нанькоуским горным проходом.

В середине апреля мукденцы произвели первый штурм Нанькоу. С высот Нанькоу были видны эшелоны, подошедшие к ст. Шахэ и разгружавшие войска. Вдали от Пекина потянулись длинные серо-синие змеи колонн пехоты. Эти змеи все приближались, и ночью их бивач­ные костры горели в 20 километрах от Нанькоу. Поля на большом расстоянии были усеяны мерцающими огнями сотен костров, и их численность говорила о боль­ших силах, двинутых к горному проходу.

Наутро колонны приблизились и в пяти милях от укреплений разбились на ряд отдельных колонн, кото­рые направлялись к флангам обороны. Солнце сверкало на оружии, и его яркий блеск выдавал стрелков, шедших гаоляновыми полями и фруктовыми садами.

В дальних деревнях засверкали зеркала гелиографа; им ответили ближе. Неприятель разговаривал и манев­рировал, готовясь к штурму.

К ночи в сторожевом охранении раздались первые выстрелы, и бивачные костры были зажжены недалеко от линии костров первой дивизии.

Ночь прошла в редкой перестрелке, в столкновениях разведчиков.

На рассвете в стрелковых окопах вспыхнул сильный ружейный огонь. Большие партии разведчиков неприя­теля подползли к окопам. Встреченные сильным огнем, они были прижаты к земле и с восходом солнца были бы расстреляны пулеметами. Но неприятельская артил­лерия открыла сильный огонь по стрелковым окопам, и под прикрытием этого огня разведчики получили воз­можность вернуться.

Вспышки неприятельских батарей, еще яркие в пред­рассветном тумане, были отмечены нашими наблюдате­лями. Взошедшее солнце показало, что за ночь противник подвез сильную артиллерию и установил ее во фрук­товых садах. С больших высот неприятельские батареи были отлично видны, и артиллерия обороны буквально расстреляла их.

Полковник Ян, окончивший школу в Пиндэчуане, вместе с Дореном сидел на наблюдательном пункте на вершине горы. В их трубы были видны батареи противника, и оба они, придя в веселое настроение от начав­шегося боя, сулившего их артиллерии несомненный успех, с шутливой торжественностью спорили, какую из ба­тарей уничтожить сначала. Решено было первой «взять в работу» восьмиорудийную батарею, устроенную неда­леко от полотна железной дороги и отчетливо видную.

Когда этот вопрос был решен, полковник Ян, плот­ный и крепкий, с полным лицом сангвиника, шутливо, с почтительным жестом, снял фуражку и склонился пе­ред Дореном в глубоком поклоне:

— Мэтр, вам должна принадлежать честь первого батарейного залпа в Нанькоу. Не откажите взять на себя уничтожение этой батареи.

Глаза Дорена весело вспыхнули, и, встав в торжест­венную позу, он ответил:

- Ол райт, сэр! Вы увидите, как с них посыплются черти!

- Бедные черти! — с шутливым вздохом произнес Ян.

Дорен склонился над буссолью, проверил вычисления и подал команду:

— Прицел сто двадцать, трубка сто двадцать; шрап­нелью первое! Огонь!

Через несколько минут ударил выстрел, и издали до­несся слабый звук лопнувшей шрапнели. Разрыв, как комочек белой ваты, повис над батареей противника и медленно таял в тихом воздухе.

— Недолет! Прицел сто двадцать пять! Трубка сто двадцать пять! Первое! Огонь!

Комочек появился за батареей.

— Вилка! Прицел сто двадцать два! Гранатой! Ба­тареей! Огонь!

Столб дыма и земли поднялся возле батареи про­тивника. Между орудий забегали далекие маленькие се­рые фигурки.

— Верно! Два патрона, беглый — огонь!

Залп четырех орудий рванул воздух. Батарея против­ника окутана дымом разрывов.

— Батареей два патрона, беглый — огонь!

Выстрелы слились в непрерывный рев. Батарея про­тивника исчезла в дыму и пламени разрывов. К разры­вам гранат присоединился гулкий удар взрыва.

— Вероятно, взорвался зарядный ящик! Батарея, два патрона, беглый — огонь!

На батарее противника — ад. Вся она — в дыму раз­рывов, в блеске ударов. Вместо орудий — крошево из поломанных колес и опрокинутых лафетов. Скомандовав «для верности» еще раз два патрона — беглый огонь, До­рен скомандовал:

— Отбой!

Батарея умолкла. Взволнованный полковник Ян отор­вался от бинокля. Он шагнул к спокойно раскуривше­му трубку Дорену и, сверкая глазами, произнес:

- Мэтр, вы... вы молодец! Это поистине мастерская работа. Вы их раскатали в пятнадцать минут, и там не осталось ничего целого, на этой батарее.

- Ладно. А теперь ваша очередь, Ян. Покажите, что вы недаром учились в школе.

И полковник Ян показал. В течение всего дня он ра­зыскивал в трубу батареи и пулеметы противника и вы­колачивал их огнем своей батареи, поощряемый замечаниями Дорена.

Так провели они весь день, под палящим солнцем, на голой скале, на высоте 400 метров, любуясь видом на Пекин, уничтожая консервы и расстреливая неприятельские батареи.

Солнце жгло их немилосердно, оба они сняли мун­диры и подставили его пламени свои полуобнаженные тела, склонившиеся над трубой и буссолью. Их лица почернели, губы потрескались и пересохли от жары, но, увлеченные борьбой, они не замечали ничего, кроме це­лей и поверки точности своих вычислений.

Видя гибель, артиллерия неприятеля пыталась снять­ся с позиции, но, как только ей подавали лошадей, на нее обрушивался ураган снарядов, и прислуга разбега­лась, лошади дико уносились в поле, а орудия калечи­лись градом гранат.

К ночи, оставив дежурных наблюдателей, Дорен и полковник спустились в ущелье, где у подножия утеса, возле нагревшихся от стрельбы орудий Виккерса, была разбита походная палатка и разостланы спальные меш­ки советников. Проходя мимо своих пушек, полковник Ян не удержался от того, чтобы ласково не похлопать их стальные горячие тела.

Вповалку, под утесом, советники улеглись спать вме­сте со своими китайскими друзьями, завернувшись в спальные мешки и ватные одеяла, возле горящих кост­ров, а на рассвете частый ружейный огонь и треск пуле­метов заставил их вскочить и быстро взобраться на наблюдательные пункты.

Неприятель решил взять позицию штурмом. Массы его пехоты бросились в атаку, и эхо утесов гудело далеким ревом тысячи глоток «ша! ша!» и треском ружейно­го огня.

Мощный гул артиллерии вмешался в этот хаос. На наиболее угрожаемых участках батареи поставили за­градительный огонь, и бурная волна атакующих разби­лась об ураган свинца, чугуна и стали и хлынула назад, в поля гаоляна. Артиллерия прибавила прицел. Взо­шедшее солнце осветило равнины, и батареи безошибоч­но клали снаряды в толпы атакующих, обращая их в бегство и заставляя рассыпаться в стороны от рвущихся гранат. Подошедший к станции Нанькоу бронепоезд неприятеля был отогнан артиллерийским огнем.

Этот штурм стоил мукденцам более тысячи человек и еще более поднял боевой дух в Национальной армии и веру в свои позиции.

Весь день артиллерия рассеивала скопление неприя­тельских войск, разгоняла их биваки, лишила их обеда огнем по кашеварам, тащившим на палках чаны, и расстреливала пулеметные гнезда противника.

К вечеру бой стих, и советники решили пойти в «Рэйвэй-отель» в Нанькоу получить ужин и вино. Хотя отель и обстреливался, они устроились в нижнем этаже, и испуганные бои накрыли стол. Излетные пули ударяли в стены, и эти щелчки заставляли ярче искриться вино в бокалах и делали дороже небольшие радости походной жизни.

Следующее утро Эванс и Аллен встретили на высо­те с кумирней. Устроенные в пулеметных гнездах «мак­симы» били оттуда, через голову своих окопов, по неприятелю, выбирая для обстрела большие группы пехоты и офицеров, пытавшихся производить разведку.

Равнина развертывалась у подножия суровых вели­колепных гор. Их причудливые изломы рождали пре­красные грозные легенды, и одну из них рассказывал м-р Хо, лежа с советниками между камней за брустве­ром окопа.

— В старые времена большой дракон спустился c Тибета к великой равнине. Он улегся на ее краю и стал пожирать людей, слизывая огненным языком целые деревни. Медленно он приближался к Пекину и достиг этих мест. Собрались ученые люди к богдыхану, и он спросил их:

— Что делать, как отвратить гибель?

Они пали ниц и попросили семь дней на размышле­ние. За семь дней дракон приблизился на семь миль. Его хвост был в Сююани, а его лапы протягивались к дворцу богдыхана, к Пекину. Видите, эти горы идут от хребта, снижаясь к Пекину и кончаясь когтистыми утеса­ми? Это — лапа дракона.

На седьмой день пришли ученые к богдыхану и ска­зали, падая ниц:

— О, Небесная Тишина! Пошли красивейшую де­вушку дракону, и, когда он насладится ею и уснет, мы начертим тайные знаки и прочтем великие заклинания.

И богдыхан выбрал красивейшую девушку в Пекине. Она пошла к дракону вместе с великими учеными. Сот­ни юношей провожали ее, а ее возлюбленный устремился вперед и вступил в бой с драконом, но дракон слиз­нул его языком и проглотил.

Розовые носилки девушки, украшенные белыми тра­урными лентами, остановились возле лапы дракона. По когтистой лапе девушка поднялась к голове дракона, и он посмотрел на нее своим зеленым глазом. Она ему понравилась, и он взял ее в супруги и насладился ею и уснул, утомленный.

Тогда великие ученые начертали тайные знаки на земле и прочли великие заклинания. Они пали на землю и ударялись лбами о камни, произнося заклинания, — и вот у них на глазах тело дракона стало покрываться ка­менной одеждой и каменеть. Дракон почувствовал тя­жесть камня, стал извиваться и пробудился от сна, но он весь окаменел, и только эти горы, которыми заросло его тело, изломаны его последней борьбой.

М-р Хо окончил рассказ, взглянул на зубчатый хре­бет, потянулся, сорвал росший у камня синий цветок и, ощипывая его лепестки, сказал:

— А на самом деле это просто был морской берег, и волны изломали камень утесов. Еще и теперь на ска­лах дети находят вросшие в камень морские ракушки.

Аллен сидел на камне. У зубчатых гор, с острыми из­ломами скал, лежала цветущая равнина, благодатная лёссовая земля, не устающая рожать. Отроги каменных гор — лапы дракона — тянулись по ее краям, и она лежала в каменной оправе, дивно украшенная весной. Ветер приносил тонкий аромат цветущих деревьев. А вдали, в колыхающемся, накаленном солнцем мареве висел прекрасный мираж тонких высоких башен, стре­мящихся к солнцу, блестящих куполов и фабричных труб — Пекин, великая северная столица, хранитель древней культуры прекрасного тихого народа, с мечта­тельными раскосыми глазами, глазами Азии, в которых бродит хмель жизни и сверкающие видения прошлого. Прекрасный край, который стоит любить, за свободу которого можно сражаться, получать раны и отдать жизнь.

В тот же день вечером неприятель повторил приступ. Из ночной тьмы хлынули волны атакующих, и брошен­ные ракеты осветили яростно бегущие толпы. Дикий рев атаки стоял на линии окопов. Пулеметный огонь и ружейная трескотня, многократно умноженные эхом утесов, слились в один воющий гул. Артиллерия била ураганным огнем. Но центр позиции был прорван, и ми­мо пулеметной горки к устью ущелья пробежали беспорядочные толпы отступающих солдат.

Пулеметная горка стала центром атаки, и она опоя­салась лентой пулеметного огня перед ударом атакую­щих.

Эванс и Аллен сидели за пулеметами. Пулеметный огонь пронизывал тьму свинцом, но из тьмы возникали все новые и новые отряды атакующих. Их темные тени появлялись у подножия скалы и лезли на приступ с угро­жающим хрипом уставших от криков глоток. Их ру­жейные выстрелы гремели в упор, но струя пуль укладывала их неподвижной грудой и отбрасывала назад.

Один из отрядов атакующих добежал до пулеметов. У самого дула Аллен увидел вспышку выстрела и почув­ствовал удар в плечо. Целой рукой он нажал спуск «максима» — и люди упали и покатились вниз по склону. А в темноте сзади пулеметной горки возник мерный топот, и тьму потряс рев тысячи глоток:

— Ша! Ша!

Шли в атаку резервные батальоны. Началась резня, ужасная резня в темноте, когда не знаешь, где свои, где враги, когда работает приклад и штык и темный инстинкт ведет тело, заставляет его делать звериные прыж­ки, наносить и отражать удары.

К утру положение было восстановлено, окопы взяты обратно и причиненные повреждения ликвидированы.

Эванс нашел Аллена лежащим у пулемета без созна­ния. Его плечо было пробито ружейной пулей. Эванс об­резал рукав одежды, вымыл рану коньяком и перевязал ее бинтом индивидуального пакета. Затем санитары от­несли Аллена под скалу, где были палатки советников.

Здесь ему была сделана новая перевязка, и он был отнесен в санитарный вагон. Его положение из-за боль­шой потери крови было признано весьма тяжелым.

В санитарном вагоне Аллен передал сумку бумаг Эвансу. Он просил его передать эту сумку м-ру Ханину — в ней были его записки о службе в Национальной армии. М-р Ханин переслал эту сумку мне, и, ознакомив­шись с ее содержанием, я решил опубликовать записки Аллена в русском переводе. Я не знаю, жив ли м-р Ал­лен и какова его судьба, но я думаю, что он не будет на меня в обиде за опубликование его рукописи.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Заключение - об обстоятельствах публикации по изданию 1967 г.:

Последняя запись в дневнике была сделана 18 июля 1925 года. События развертывались быстро, по всей стране ширилось антиимпериалистическое, антифеодаль­ное народное движение. 1 июля 1925 года кантонское правительство было реорганизовано в правительство Китайской республики. Руководящую роль в этом пра­вительстве играли левые гоминьдановцы во главе с Ляо Чжун-каем, который взял на себя обязанность министра финансов и был назначен комиссаром школы Вампу. Одновременно с реорганизацией правительства все подчиненные ему воинские части были преобразованы в На­ционально-революционную армию (HPА). Официальное провозглашение создания НРА состоялось 1 июля 1925 года.

Национально-революционная армия, в состав которой вошли опытные кадры офицеров-коммунистов, приступи­ла к подготовке Северного похода, и перед Национальной армией Фэн Юй-сяна была поставлена чрезвычайно важная стратегическая задача — организовать наступле­ние навстречу корпусам НРА с таким расчетом, чтобы общими усилиями разгромить армии милитаристов, вый­ти одновременно в район бассейна Янцзы, захватить Нанкин и Шанхай, установить народную власть и из­гнать империалистов из Китая. Таким образом, перед Национальной армией стояла чрезвычайно ответствен­ная задача. Подготовка войск, разработка плана воен­ных операций ложилась на советников, которым пред­стояло преодолеть колебания маршала Фэн Юй-сяна, воспитать преданных генералов и офицеров его армии в духе антиимпериализма и решительной борьбы с феодальными элементами, которых было немало среди генералов и офицеров, выходцев из семей помещиков и торговцев.

В связи с этой огромной по важности задачей, кото­рая легла на плечи военных советников из Советского Союза, Виталий Маркович Примаков с головой ушел в работу и прекратил повседневные записи в дневнике. Зато он писал отдельные статьи-фрагменты, отразившие всю сложность обстановки и чрезвычайно интересные по содержанию мероприятия и действия военных совет­ников. Эти статьи-фрагменты включены в специальный раздел его тетради под названием «Записки о граждан­ской войне». Мы включили их в настоящее издание.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Документальное приложение к изданию 1967 г.

Документ №1:

копия

ДОКЛАД ПО КАВАЛЕРИИ

(доклад т. Примакова Фэну)

После войны 1914—1918 гг. в армиях Европы существовали два взгляда на конницу: французская точка зрения сводится к тому, что в войнах будущего конница будет играть роль ездящий пехоты, роль маневренного резерва в руках старшего начальника, кото­рый пользуется лошадьми как средством быстрой переброски со всадниками — как стрелками.

Эта точка зрения родилась у французов под влиянием опыта франко-германского фронта, чрезвычайно насыщенного бойцами (на одну версту приходилось в среднем дивизия пехоты и несколько десятков орудий), изрытого на всем протяжении фронта траншея­ми, запутанного сотнями километров колючей проволоки, обслу­живаемого с обеих сторон почти десятком тысяч аэропланов, десят­ками тысяч автомобилей и густейшей железнодорожной сетью. В этих условиях, когда борьба почти исключала маневр из тактики и оставляла его только стратегам, когда борьба дивизий сводилась к обладанию домом паромщика на Марне, к продвижению армий на 100 метров в день победы, конница отодвигалась на задний план. Поэтому после войны французы склонны были превратить свою конницу в ездящую пехоту и чрезмерно нагрузили ее техническими средствами борьбы (кавалерийская дивизия французов имела 70 легких танков).

В английской и русской империалистических армиях сложилась другая точка зрения. Опыт англичан в мировой войне был разно­стороннее, чем опыт французов, так как им пришлось вести войну и в колониях, где, как, например, в Палестине, английская конница решала судьбу кампании.

Опыт империалистической русской конницы, сражавшейся на, фронте менее насыщенном, чем франко-немецкий фронт, также раз­нился от опыта французской конницы.

Набег германской конницы на Свенцяны (знаменитый Свенцянский прорыв) и ряд операций на юго-западном театре войны укрепили в армии взгляд на конницу как на самостоятельный род оружия.

Начавшийся с 1917 года ряд гражданских войн в Европе и Малой Азии вынудил вновь пересмотреть вопрос о коннице.

Должно отметить, что в истории всех революционных и граж­данских войн важную роль играла конница, сведенная в крупные конные массы.

Решающую роль в английской революции сыграла конница Кромвеля, его знаменитые «железнобокие» всадники. Крупную роль в наполеоновских войнах играла конница маршала Мюрата, борьбу севера и юга в Америке в 1861—1864 годах решила конница, со­зданная севером, победившая прекрасную конницу южан, нападав­шая на фланги и тыл армии. Создание мощной красной конницы в СССР дало Республике конную армию Буденного и конные корпу­са, решило борьбу в пользу Советского правительства и принесло противнику ряд тяжких поражений. Кавалерийские корпуса Кемаль-паши дали ему возможность почти совершенно уничтожить армию греков в Малой Азии. Решающая роль конницы в гражданской вой­не в СССР и в войне республиканской Турции против греков заста­вила Европу вновь вернуться к прежнему взгляду на конницу: сведенная в конные массы конница является самостоятельным родом оружия, выполняющим важнейшие оперативные задания и зачастую решающим участь борьбы. Особенное значение конницы в граждан­ской войне объясняется двумя причинами:

1) в гражданской войне очень редко создается прочный непрерывный фронт. Армии граж­данской войны ведут обычно маневренную борьбу, борьбу группа­ми на важнейших направлениях. Конница, главным свойством ко­торой является подвижность и способность появиться внезапно и ударить там, где не ждут удара, широко пользуется маневренным характером войны, действуя на флангах и в тылу противника;

2) боевые качества армий гражданской войны, по свидетельству всех писателей, относительно невысоки. Армии плохо обучены, пехо­та и артиллерия не метко стреляют, воинский дух армии невысок, армии малоустойчивы (смотри отзыв Стюарта о пехоте северян в войну 1861—1864 годов в Америке, отзывы русской печати о войне 1917—1920 годов, отзыв Буденного о польской пехоте, отзывы анг­ло-французской прессы об армии греков и турок); отсутствие мет­кого ружейного и артиллерийского огня и слабая устойчивость войск, их склонность к панике открывают широкие возможности для конных атак и рейдов в тыл противника.

Тыл армии гражданской войны обычно очень слаб. В стране нет прочной власти. В народе нет единодушия — он делится на группы, сочувствующие разным борющимся сторонам, и имеет глав­ную по численности группу, желающую, чтобы обе стороны оставили ее в покое. Поэтому коннице очень легко действовать в тылу противника, организовав там партизанскую войну и совершая рейды крупными массами для разрушения тыла.

Самостоятельная (стра­тегическая) конница выполняет следующие главные задачи:

Завеса — при развертывании армии конница выходит перед фронтом своей армии и, как завесой, прикрывает ее развертывание от разведки противника, сама в то же время ведет разведку.

Разведка ведется главным образом разведывательными эскадро­нами и офицерскими разъездами. Иногда в разведку высылаются более сильные отряды. Точные сведения о противнике можно по­лучить только боем, захватив пленных и заставив противника развернуться и обнаружить, что у него есть. Фронт разведки разве­дывательного эскадрона до 10 верст; глубина от главных сил — один-два перехода. Завязав бой с целью разведки, захватив пленных и заставив противника развернуться, показать свои силы, кон­ница в разведке этим ограничивается и уходит из боя. Разведка конницей особенно важна при недостаточной авиации. Конница — глаза и уши армии.

Рейд конницы делается с целью разрушения тыла противника, разрушения железных дорог, захвата городов, где сосредоточена военная промышленность противника, захвата его штабов и баз снабжения разрушения связи и прочей работы по разрушению ты­ла, закончив которую и организовав по возможности в тылу про­тивника партизанские отряды, конница возвращается к своей армии и помогает ей выиграть победу, участвуя в сражении. Двигаясь бы­стро, не оставаясь на одном месте подолгу, держа в тайне свою цель, конница в тылу неуловима для противника; быстрота конни­цы и неизвестность о ее планах лишают его возможности принять предупредительные меры; конница нападает тогда, когда ее не ждут, и уходит раньше, чем собраны будут силы, чтобы ее пре­следовать. Во время участия в общем сражении конные массы нападают на фланги и непосредственный тыл противника, помогая успеху своих войск решительной атакой, — такова историческая атака Зейдлица под, Росбахом, таков удар Буденного в тыл поль­ской армии во время битвы под Киевом. После сражения конница преследует отступающего, довершая его разгром и не давая ему возможности привести себя в порядок и вновь организовать борьбу. Лучший вид преследования — параллельное преследование с захва­том путей отступления. Таково историческое преследование в дале­ких временах конницей Александра Македонского персидской армии после битвы под Гавгамелами, когда стоверстное преследование греческой конницы заставило персов потерять весь обоз и почти всю пехоту. Точно также преследовала красная конница армию Деникина от Ростова к Черному морю — эта гигантская по вре­мени историческая параллель только подтверждает важность вопро­са о преследовании, всегда разрешавшегося крупными полковод­цами примерно в одинаковой плоскости.

При неудачах своей армии конница прикрывает ее отступление, задерживая противника на естественных рубежах и давая возмож­ность привести в порядок свои войска за стеной ее сабель.

Всадник стратегической конницы должен обладать кроме всех качеств, нужных хорошему пехотинцу, еще и выучкой кавалерис­та, он должен уметь сражаться одинаково хорошо пешком и верхом; кроме того, условия кавалерийского боя требуют от него инициативы в бою. Подготовка всадника значительно сложнее и длительнее по времени, чем подготовка пехотинца. Поэтому при формировании конницы в нее нужно давать уже обученных лучших солдат, чтобы их пришлось учить только конному делу. Хорошая конница должна уметь быстро проходить большие пространства, скрытно и осторожно подходить к врагу, бешено атаковать и не­утомимо преследовать. Офицер-кавалерист должен быть бешено хладнокровен в бою. Мориц Саксонский говорил: «Конница — оружие минуты». Кавалерийский офицер должен найти минуту атаки, минуту колебания врага или его беспечности. Порыв не терпит перерыва — раз начатую атаку нельзя остановить. Остановленная атака — это почти всегда поражение. Раз решив атаковать — атакуй и не останавливайся до конца.

Высокая древняя культура Китая дала ему возможность рань­ше европейцев изобрести порох, но ход истории был таков, что ев­ропейцы научились лучше китайцев пользоваться порохом: это до сих пор стоит Китаю очень дорого. Китай не может добиться сво­боды, не создав мощной армии и не объединившись в одно целое. В условиях Северного Китая в гражданской войне, ведущей к объ­единению и освобождению страны, победит тот, кто создаст мощ­ную и хорошо управляемую конницу.

Китайские революционные солдаты исправили историческую ошибку своей страны и научились владеть порохом по-европейски; очередная задача китайского народа — создать мощную, европей­ского типа стратегическую конницу.

(АМО СССР)

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Обращаю внимание всех читателей, что "Записки волонтера" - это ХУДОЖЕСТВЕННОЕ произведение, хотя и основанное на реальных событиях.

Оперировать текстом "Записок" для исследования Гражданской Войны в Китае можно только в случае, если они подтверждаются соответствующими документами.

Документ №2 будет выложен по мере его обнаружения.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

1 июля 1925 года Сегодня я и Эванс были вызваны в штаб армии и. имели беседу с генералом Таном. Он спросил у нас, имеем ли мы знакомых в Тяньцзине и знаем ли мы го­род. Получив ответ, что товарищ Эванс хорошо знает Тяньцзинь и имеет там знакомых, он изложил нам сле­дующее: в Тяньцзинь должен прибыть иностранный ко­рабль с контрабандным грузом оружия и боеприпасов для Национальной армии. Так как в гарнизоне стоят части Чжан Цзо-лина, есть опасность перехвата ими груза. Необходимо в условиях строгой конспирации разгрузить оружие, упаковать его в ящики из-под кон­сервов или в другую большегабаритную тару и доста­вить в Пекин. Мы с Эвансом должны тщательно про­верить сохранность оружия и в качестве представителей Пекинской фирмы доставить оружие в Пекин, перегру­зить на транспорт в Калган и обеспечить доставку его в армию. В помощь нам генерал Тан предложил адреса агентов Национальной армии в Тяньцзине. Изложив это задание, генерал Тан выжидательна посмотрел на нас и добавил, что возможны всякие неприятности и даже вооруженное столкновение с аген­тами иностранных разведок и агентурой Чжан Цзо-ли­на. Мы ответили, что готовы выполнить это задание. Он обрадовался и попросил нас немного подождать, сам вышел из приемной и вскоре вернулся вместе с маршалом Фэн Юй-сяном. При появлении маршала мы встали и отдали ему честь. Он пригласил нас сесть к столу и спросил, гото­вы ли мы выполнить поручение. Мы ответили утвердительно. Маршал тихим голосом еще раз спросил нас: — Готовы ли вы выполнить поручение вашего младшего брата? Мы еще раз подтвердили наше согласие. Маршал дал нам несколько дополнительных указаний и письмо к своему агенту в Тяньцзине и попросил строго хра­нить в тайне как поручение, так и письмо. — Вы знаете, как мы бедны оружием и как важно нам его получить. Я доверяю вам судьбу Национальной армии, которой придется в скором времени начать военные действия. Я знаю ваши горячие сердца и думаю, что вы сделаете все, что в ваших силах. Откланявшись, мы вышли. В тот же вечер нам прислали из штаба армии день­ги, нужные документы на имя представителей «Стандард ойл» и «Музыкального депо» в Пекине. Вечерним поездом мы выехали в Тяньцзинь. Пароход с оружием; должен был прибыть в Тяньцзинь приблизительно че­рез неделю.

Вот такую секретную операцию должен был провернуть "советник Лин" (Примаков) в Китае. Долгое время считалось, что это - художественный вымысел. В издании "Записок волонтера" 1967 г. на с. 95 в прим. 70 говорится следующее: "Архивные документы, имеющиеся в нашем распоряжении, не подтверждают эпизода с оружием".

Однако в начале 2000-х годов небезызвестный г. Балмасов стал рассматривать эту книгу как документальный отчет, на основании чего обвинил Примакова "в привычном большевистском вранье". При таком подходе вообще нельзя браться за исследование!

Только в 1970 г., с появлением книги А.В. Благодатова "Записки о китайской революции 1925-1927 гг." стало известно, что прообраз у описанной Виталием Марковичем почти детективной истории с контрабандой оружия через Тяньцзинь все-таки был, хотя и в иных условиях, и в иное время:

В Тяньцзине я встретил наших советников В. М. Примакова и В. Н. Львова. Примаков занимался получением и транспортировкой вооружения для Национальной армии. Трудность этой операции состояла в том, что приходилось часть вооружения перевозить на джонках, поскольку суда, нагруженные оружием, из-за низкой осадки не могли пройти через бар в устье р. Хайхэ.

Следует отметить, что к тому времени деятельность "советника Лина" в 1-й Национальной Армии практически закончилась, т.к. в январе 1926 г. Фэн Юйсян заявил ему, что готовится свернуть деятельность в Китае и уехать в СССР. Оказавшись не у дел, Примаков провел некоторое время в Тяньцзине, получив в обход японской морской блокады оружие для войск Фэн Юйсяна.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кто есть кто в книге Примакова?

Настоящие имена советников Калганской группы, упоминаемых в книге:

Ханин - Е. Дрейцер

Дорен - Н. Петкевич

Булин - П. Зюк

Эванс - сборный образ

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.