Чжан Гэда

Благодатов А.В. Записки о китайской революции 1925-1927 гг.

53 сообщения в этой теме

Благодатов А. В. Записки о китайской революции 1925—1927 гг. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1975. — 277 с. с ил. и карт. / Изд. 2-е, доп. // Тираж 20 000 экз. Цена 1 р. 22 к. /// Первое издание: Благодатов А. В. Записки о китайской революции 1925—1927 гг. — М.: «Наука», 1970.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие [3]

От автора ко второму изданию [8]

От автора к первому изданию [9]

В Северном Китае [13]

Отъезд в Китай [13]

В Пекине [25]

Внутреннее положение в Китае [30]

Китайская армия [37]

Советники в Пекине [41]

1-я Национальная армия и деятельность калганской группы советников [45]

В Хэнани [54]

Положение крестьянства в Хэнани [61]

Возвращение в Пекин [64]

Начало китайской революции 1925—1927 гг. и Национальные армии [66]

Поездка в Шаньдун и работа в Хэнаньской военной школе [70]

Военно-политическая обстановка на севере Китая в начале 1926 г. [76]

На тяньцзиньском участке фронта [81]

Южный фронт 2-й Национальной армии и бой у Чжумадяня [88]

От Чжэнчжоу до Шаньсяня [100]

Возвращение через Шаньси в Пекин [106]

Распад 1-й Национальной армии [116]

Причины поражения 1-й Национальной армии [122]

На юге Китая [128]

Из Москвы в Гуанчжоу [128]

В Гуанчжоу [131]

Обстановка на юге Китая [134]

Советники на юге Китая и реорганизация НРА [143]

Переворот Чан Кай-ши и руководители Военного совета НРА [147]

Военно-политические группировки НРА после «событий 20 марта» [151]

О Северном походе [153]

Наступление на Учан [159]

Наньчанская операция восточной группы НРА [164]

В ожидании отъезда [166]

Поездка с членами правительства в Наньчан [169]

О деятельности штаба южнокитайской группы [175]

Положение во вновь занятых провинциях и раскол НРА [181]

11-й корпус НРА [184]

В. К. Блюхер [188]

В Центральном Китае в начале 1927 г. [192]

Вооруженные силы северных милитаристов [195]

Расположение Национально-революционной армии в начале 1927 г. [202]

Бои в Чжэцзяне [205]

Нанкинская операция [208]

В Нанкине [215]

Образование Нанкинского правительства [224]

В Ханькоу [232]

Хэнаньская военная операция [234]

Измена Фэн Юй-сяна [252]

Отъезд из Китая [261]

Послесловие [267]

Приложение [269]

Иллюстрации (не публикуются в электронном виде)

  • А. В. Благодатов (стр. 11)
  • А. Я. Лапин (стр. 19)
  • К. Б. Калиновский (стр. 20)
  • В. М. Примаков (стр. 22)
  • А. И. Геккер (стр. 26)
  • Великая китайская стена (стр. 28)
  • Ли Да-чжао (стр. 32)
  • В. К. Путна (стр. 43)
  • Схема 1. Расположение Национальных армий и войск противника в конце 1925 г. (стр. 71)
  • Схема 2. Положение на фронтах Национальных армий в конце февраля — начале марта 1926 г. (стр. 75)
  • А. И. Егоров (стр. 83)
  • Схема 3. Бой у Чжумадяня 27 февраля 1926 года (стр. 90)
  • Схема 4. Перспективный план местности под Чжумадянем на участке 13-й бригады 7-й пехотной дивизии 27 февраля 1926 года (стр. 94)
  • Схема 5. Отход 1-й Национальной армии от Нанькоу (стр. 117)
  • Схема 6. Наступление НРА на Учан (стр. 160)
  • В. К. Блюхер (стр. 189)
  • Схема 7. Положение НРА и войск противника к началу 1927 г. (стр. 203)
  • Схема 8. Нанкинская операция (стр. 211)
  • Схема 9. Хэнаньская военная операция (стр. 237)
  • Схема 10. Встречные бои у Шанцая и Шилипу (стр. 244)
  • Схема 11. Бой в районе Линьина 25—27 мая 1927 г. (стр. 249)
  • М. В. Сангурский (стр. 259)

Военные деятели периода революции 1925-1927 гг. (справка)

Примечания

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Предисловие

Воспоминания генерал-лейтенанта в отставке А. В. Благодатова относятся к одному из наиболее ярких периодов в истории освободительной борьбы китайского народа — революции 1925—1927 гг. В ней сочетались патриотические демонстрации, митинги, антиимпериалистический бойкот, массовые стачки китайского пролетариата, вооруженная борьба против реакционных милитаристов — ставленников империалистических держав и выступления крестьян против произвола помещиков, чиновников, тех же милитаристов.

Революция вовлекла миллионы людей с неодинаковым уровнем сознательности и организованности, ставивших перед собой разные цели. Общая платформа революционного лагеря — борьба за национальную независимость, уничтожение империалистического гнета, ликвидацию власти полуфеодальных милитаристов — сделала возможным образование единого национально-революционного фронта, объединившего рабочий класс, крестьянство, городскую мелкую буржуазию, прогрессивную интеллигенцию и национальную буржуазию. Организационной формой единого фронта стал гоминьдан, в который вошли коммунисты, сохранившие вместе с тем организационную и идейную самостоятельность Коммунистической партии Китая. Вождь гоминьдана и глава созданного в 1923 г. на юге Китая в Гуанчжоу (Кантоне) Национально-революционного правительства Сунь Ят-сен считал, что добиться освобождения Китая от власти империалистов и милитаристов можно, лишь опираясь на помощь и революционный опыт советского народа, только объединив все прогрессивные силы на базе союза гоминьдана и компартии и развивая массовое рабоче-крестьянское движение.

В этих политических установках Сунь Ят-сена отразилось влияние Великой Октябрьской социалистической революции на развитие освободительного движения в Китае и прежде всего на его передовых деятелей. «Сейчас революция немыслима без изучения опыта России» {1}, — писал Сунь Ят-сен в октябре 1924 г. Для того чтобы полнее воспринять опыт русской революции, он в 1923 г. пригласил в Гуанчжоу политических и военных советников из СССР во главе со старым большевиком М. М. Бородиным. Через год советские добровольцы-советники начали работать и в Северном Китае. Там в 1924 г. произошли события, изменившие военно-политическую ситуацию и имевшие важные последствия. Речь идет о перевороте одного из генералов чжилийской клики милитаристов — Фэн Юй-сяна, который в [4] октябре 1924 г. выступил против чжилийцев, переименовал свои войска в Национальную армию (Гоминьцзюнь) и занял столицу страны — Пекин.

В составе Гоминьцзюня были созданы три армии — 1, 2 и 3-я Национальные армии. Главнокомандующим Гоминьцзюня и командующим 1-й Национальной армией стал Фэн Юй-сян.

Как отмечает А. В. Благодатов, подобные перевороты и переходы из одного лагеря в другой не были редкостью в тогдашнем Китае, но все же выступление Фэн Юй-сяна нельзя объяснить обычными для китайских милитаристов беспринципностью, продажностью и вероломством. Фэн Юй-сян испытал влияние идей Сунь Ят-сена, во всяком случае, своим ближайшим помощникам он говорил: «Нынешняя революция совершается в поддержку принципов господина Сунь Ят-сена и в честь его приезда на Север; руководимая Сунь Ят-сеном партия называется гоминьдан, поэтому наша армия тоже должна именоваться Гоминьцзюнь»{2}. Хотя переворот Фэн Юй-сяна («столичная революция», как его называли в Китае) не означал, что этот генерал, вчерашний милитарист, превратился в последовательного национально-революционного деятеля, ряд фактов свидетельствовал о возможности его эволюции в этом направлении. В городах, занятых войсками Фэн Юй-сяна, из тюрем были освобождены профсоюзные активисты, возобновилась деятельность профсоюзов, перешли на легальное существование гоминьдановские организации.

Лидеры Гоминьцзюня стремились получить помощь Советского Союза. Уже в октября 1924 г. в г. Кайфыне (пров. Хэнань), где находились в то время штабы 2-й и 3-й Национальных армий, начал работать советский политический советник А. Я. Климов. В мае 1925 г. группа советских добровольцев прибыла в ставку Фэн Юй-сяна — г. Калган. В Северном Китае работали в качестве советников такие прославленные участники гражданской войны в нашей стране, как В. К. Путна, В. М. Примаков, А. Я. Лапин и другие опытные командиры Красной Армии, настоящие интернационалисты. Фэн Юй-сян впоследствии так описывал историю приглашения советских военных советников на работу в Национальные армии: «Меня познакомили с Бородиным и Караханом{3}, при их встречах со мной переводил всегда Чэнь О-жэнь. Мы беседовали о революции, религии, отмене неравноправных договоров. Я им говорил, что цель Китая заключается лишь в свободе и равенстве; кто сможет помочь нам добиться этой цели — именно тот наш друг. Чем больше мы встречались и разговаривали, тем больше сближались. В результате моя идеология и мои взгляды тоже постепенно менялись. Поэтому я попросил их порекомендовать мне 30—40 советников из СССР — пехотных, кавалерийских, артиллерийских, саперных специалистов, чтобы они работали в наших учебных заведениях без каких-либо условий с обеих сторон, с единственной целью — помочь нам завершить национальную революцию. Через некоторое время они приехали»{4}.

В Северном Китае, в Кайфыне, в 1925 г. начал свою работу советника и А. В. Благодатов, носивший в Китае фамилию Роллан. К этому времени он прошел школу первой мировой войны и гражданской войны в нашей [5] стране. Он окончил Военную академию РККА, т. е. был одним из тех советских командиров, которые лучше всего могли передать китайским революционерам драгоценный опыт нашей Красной Армии, о котором В. И. Ленин говорил на II съезде коммунистических организаций народов Востока: «Я думаю, что то, что проделала Красная Армия, ее борьба и история победы будут иметь для всех народов Востока гигантское, всемирное значение»{5}.

Воспоминания А. В. Благодатова состоят из двух частей. В первой части речь идет о его работе в Национальных армиях, о военно-политической обстановке в Северном Китае в 1925—1926 гг. Читатель знакомится и с условиями борьбы в этой огромной стране, и со сложными взаимоотношениями различных социальных сил и военно-политических группировок, и, разумеется, с благородной интернационалистской работой советских людей, рисковавших жизнью ради освобождения китайского народа. Интересны и живые картины, характеризующие китайскую армию середины 20-х годов XX в. или рассказывающие о «Красных пиках», этой мощной организации средневекового типа, игравшей важную роль и в жизни северокитайского крестьянства, и в развитии событий в Северном Китае. О «Красных пиках» писал в свое время, основываясь на непосредственных впечатлениях, известный советский китаевед А. Ивин (Иванов), писали и другие авторы. Рассказ А. В. Благодатова для специалиста явится дополнением к прочитанному ранее, а многим читателям поможет создать более глубокое представление о китайской деревне не столь уж далекого прошлого.

Со знанием дела говорит автор о военных действиях между Национальными армиями и милитаристской коалицией. Войска Фэн Юй-сяна весной 1926 г. потерпели поражение в этой борьбе по ряду причин, о которых пишет А. В. Благодатов. Но в 1927 г. Национальные армии взяли реванш, и об этом читатель узнает из последних разделов книги.

Вторая часть мемуаров А. В. Благодатова посвящена его работе в Национально-революционной армии сначала в Гуанчжоу, а затем в штабе войск, осуществлявших знаменитый Северный поход 1926—1927 гг. Главным военным советником был герой гражданской войны в СССР, известный полководец В. К. Блюхер. Вскоре А. В. Благодатов назначается начальником штаба южнокитайской группы советских военных советников и становится одним из ближайших помощников В. К. Блюхера. Работа советников на юге Китая имела еще большее значение, нежели их деятельность в Национальных армиях. На Юге была создана территориальная база революции, и именно оттуда, из Гуандуна, революционные войска двинулись на север с целью уничтожения милитаристского самовластья и объединения Китая как независимого демократического государства. Боевой опыт, знания, способности, самоотверженность и верность интернациональному долгу наших советников сыграли немаловажную роль в успехе Северного похода, закончившегося, как известно, разгромом северных милитаристов.

До А. В. Благодатова несколько советских авторов опубликовали воспоминания [6] о китайской революции 1925—1927 гг., в которой они участвовали как добровольцы-интернационалисты. Речь идет о книгах В. М. Примакова{6}, А. И. Черепанова {7}, В. В. Вишняковой-Акимовой {8}, М. И. Казанина{9}, группы советских военных советников {10}.

Мемуары А. В. Благодатова не утрачивают от этого свое значение. Напротив, автор не только сообщает новые интересные сведения, но и дает почувствовать свою точку зрения на происходящие события.

Его книга — не исследование историка, это записки очевидца и активного участника событий. Так же как и первая часть книги, посвященная событиям в Северном Китае, рассказы о Юге и Северном походе содержательны. И здесь автор не рассказывает «обо всем понемножку». Так, об истории освобождения Шанхая в марте 1927 г. от власти милитаристов почти ничего не говорится, зато много страниц уделено рассказу о расколе Национально-революционной армии и гоминьдана на две группировки — уханьскую и нанкинскую (чанкайшистскую). Интересно даны обстановка накануне переворота Чан Кай-ши, подготовка его, позиция генералитета НРА, беспомощность уханьских мелкобуржуазных лидеров. А. В. Благодатов высказывает мысль о существовании весной 1927 г. возможности затормозить развитие конфликта между Уханем и Чан Кай-ши и, может быть, даже избежать полного разрыва на путях компромисса. Мнение это спорное, но его высказывает человек, находившийся в апрельские дни 1927 г., когда Чан Кай-ши совершил контрреволюционный переворот, рядом с его штабом, и игнорировать его взгляд на события было бы по меньшей мере неразумно. То же можно сказать и о позиции автора по поводу сохранения какой-то координации действий между уханьской и нанкинской группами для продолжения, борьбы против северных милитаристов. Определение плана дальнейших боевых действий армии Уханьского правительства после переворота Чан Кай-ши вызвало горячие споры и в гоминьдане, и в коммунистической партии, и в среде советников, и даже за пределами Китая. Известно, что троцкисты усматривали в решении идти прежде всего на север, против Чжан Цзо-линя, а не на восток, против Чан Кай-ши, проявление нежелания бороться с изменившей революции китайской буржуазией и ее политическими представителями — правыми гоминьдановцами. А. В. Благодатов убедительно показывает, что с военной точки зрения единственно верным было решение о возобновлении похода на север. [7]

Думается, что автор дает слишком суровую оценку Национальным армиям и их руководителям в 1924—1926 гг. Чувствуется, что он подходит к ним с меркой, скорее применимой к Национально-революционной армии, созданной на юге Китая при разносторонней советской помощи. Конечно, Фэн Юй-сяну было далеко до Сунь Ят-сена, а условия работы советских военных специалистов в Калгане и Кайфыне сильно отличались в худшую сторону от условий Гуанчжоу. Но если подходить к Фэн Юй-сяну и Национальным армиям не с «гуанчжоуской меркой», а сравнивать их с северными милитаристами и их войсками (лучше сказать — ордами), то различие будет очевидным, и суть его состоит в том, что армии Фэн Юй-сяна были силой национальной, объективно антиимпериалистической, тогда как милитаристы выполняли роль орудия империалистов.

Естественно, что один из центральных сюжетов записок А. В. Благодатова — советские военные советники, их деятельность в Китае. Живые характеристики, сведения о боевом пути славных командиров Красной Армии, отправившихся на помощь революционным силам, несомненно привлекут внимание читателя. В. К. Блюхер, П. А. Павлов, В. К. Путна, В. М. Примаков, А. Я. Лапин, М. В. Сангурский, К. Б. Калиновский, В. Е. Сергеев, М. Г. Ефремов, В. М. Акимов, ныне здравствующие А. И. Черепанов, Е. В. Тесленко, Н. И. Кончиц и многие другие своей самоотверженной работой крепили основы революционного союза и дружественных связей между народами СССР и Китая. У истоков этого союза стоял В. И. Ленин. Его отстаивали лучшие представители китайского народа — великий революционер-демократ Сунь Ят-сен и первый пропагандист марксизма в Китае — Ли Да-чжао, суньятсеновец Ляо Чжун-кай и коммунист Цюй Цю-бо, китайцы — участники гражданской войны в России и борцы против черных сил китайской реакции. Он скреплен кровью, пролитой в войне против империалистической Японии.

Против дружбы с СССР выступали в Китае отъявленные враги прогресса, враги китайского народа. Это были маньчжурский сатрап Чжан Цзо-линь, совершивший при поддержке империалистов налет на Советское посольство в Пекине, и Чан Кай-ши, об антисоветских провокациях которого после контрреволюционного переворота 12 апреля 1927 г. рассказывает А. В. Благодатов, и гоминьдановские изменники в Гуанчжоу, расправившиеся с сотрудниками Советского генконсульства, и шаньдунский дубань Чжан Цзун-чан, в армии которого действовали русские белогвардейцы, о чем тоже можно прочитать в записках А. В. Благодатова.

В современном Китае группа Мао Цзэ-дуна своей антинародной и антинациональной (хотя и ультранационалистической) политикой подтверждает эту закономерность. Устанавливая свою военно-бюрократическую диктатуру, маоисты одновременно ведут неистовую антисоветскую кампанию. Китай переживает трудную полосу своей истории. Но опыт прошлого показывает, что дружба с Советским Союзом является залогом успешного решения жизненных проблем Китая. Этот вывод сделает и читатель содержательных и поучительных воспоминаний генерал-лейтенанта А. В. Благодатова.

М. Ф. Юрьев [8]

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

От автора ко второму изданию

Я получил от читателей моих записок ряд критических замечаний и пожеланий. Некоторые читатели просят пояснить, в силу каких обстоятельств такой многочисленный и относительно монолитный народ, некогда обладавший высокой материально-технической культурой, значительно отстал в своем развитии от других стран, которые позже Китая вступили на историческую арену.

К сожалению, мы, советские военные советники, участники этой революции, знакомились с бытом, нравами китайцев, их историческим прошлым, географией Китая только в ходе своей практической деятельности, да и то не в полной мере. Это не позволило нам, в частности, предвидеть развал 2-й и 3-й Национальных армий.

Другой вопрос, который заинтересовал читателей, — это роль Великой Октябрьской социалистической революции в России в развитии революционного движения в Китае, и в частности революции 1925—1927 гг.

Теперь всем очевидно, что Великая Октябрьская социалистическая революция в России положила начало новой эре освободительных революций в колониальных и зависимых странах. В результате этой революционной борьбы многие страны Азии, в том числе и Китай, обрели политическую самостоятельность и суверенитет. Однако в 1924 г. исход революционного движения в Китае, не был ясен. Это хорошо сознавал великий китайский революционер-демократ президент Китайской республики Сунь Ят-сен. В своем предсмертном письме к Советскому правительству он просил о помощи в освободительной борьбе китайского народа.

Советское правительство в своем Обращении к Северному и Южному правительствам Китая от 25 июля 1919 г. и Декларации от 27 сентября 1920 г. объявило о своем отказе от привилегий и неравноправных договоров, навязанных Китаю царским правительством, и предлагало политику дружбы советского и китайского народов.

Однако реакционное японофильское правительство Северного Китая Дуан Ци-жуя и фактические хозяева провинций Северного и Среднего Китая — милитаристы Чжан Цзо-линь, [9] Чжан Цзун-чан и У Пэй-фу и их опекуны — Япония, Англия, Франция и США всемерно препятствовали осуществлению дружбы между советским и китайским народами и организовали жестокое преследование за распространение идей Великой Октябрьской социалистической революции.

На юге Китая, в провинции Гуандун, глава правительства доктор Сунь Ят-сен, опираясь на поддержку китайских коммунистов и помощь советского народа, в результате длительной борьбы с местными милитаристами, создал базу для развертывания революционного освободительного движения во всем Китае.

На севере Китая проезд советских граждан был под жестким контролем китайской и японской полиции. Распространение идей Великой Октябрьской революции велось главным образом через кружки прогрессивной интеллигенции, студентов и рабочих. Наиболее видным глашатаем этих идей был профессор политической экономии Пекинского университета Ли Да-чжао. Обладая знаниями в области теории марксизма-ленинизма, он был одним из организаторов Коммунистической партии Китая. Ли Да-чжао понимал, что теоретический уровень молодой китайской коммунистической партии не удовлетворял тем политическим требованиям, которые ставила перед ней революционная борьба.

В своих произведениях Ли Да-чжао особенно настойчиво ратовал за идею пролетарского интернационализма. Он пропагандировал ее в ожесточенной борьбе с китайскими и японскими шовинистами, призывавшими «желтых» к истребительной войне с «белой расой». Вред этой реакционной концепции Ли Да-чжао усматривал в ее антисоветской направленности, в стремлении подорвать единый фронт международного революционного движения с национальными революциями угнетенных стран Востока. Дальнейший ход революционного движения в Китае подтвердил правильность оценки теоретического уровня КПК, данной Ли Да-чжао, и актуальность его работ, направленных против шовинизма в Китае.

Приношу сердечную благодарность за критические замечания и предложения по первому изданию «Записок» товарищам А. О. Пахомову, А. С. Тертичному, Н. Н. Кончицу, С. А. Гусарову, А. Я. Лапину, М. И. Фельдману.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

От автора к первому изданию

Более сорока лет прошло с тех пор, когда по просьбе президента южнокитайского правительства доктора Сунь Ят-сена, создателя и руководителя гоминьдана, мы, советские добровольцы, отправились в Китай для помощи китайскому народу [10] в формировании Национально-революционной армии, в подготовке и осуществлении военных операций против феодалов-милитаристов и их хозяев — империалистов. Выдающиеся советские военачальники, прославившиеся в годы гражданской войны в России, приняли активное участие в этой трудной, но почетной миссии. П. А. Павлов, В. К. Блюхер (Галин), Н. В. Куйбышев (Кисанька), В. К. Путна, П. П. Каратыгин (Рагон), В. М. Примаков (Лин), М. В. Сангурский (Усманов), А. Я. Лапин (Сейфуллин), руководившие нашей деятельностью в Китае, и многие другие советники проявили большое мужество и изобретательность при передаче военного опыта китайским революционерам в тогдашней необычайно сложной и противоречивой обстановке.

Два с половиной года я находился в Китае. Вначале я работал в аппарате советского военного атташе в Пекине, где имел возможность познакомиться с состоянием 1-й Национальной армии и деятельностью наших советников. Затем меня назначили заместителем начальника хэнаньской группы советников при 2-й Национальной армии. Здесь мне пришлось участвовать в Шаньдунской и Чжумадяньской операциях и в боях под Лояном. Я принимал участие в составлении планов Нанкин-Шанхайской и Чжумадяньской операций против мукденской группировки Чжан Сюэ-ляна в провинции Хэнань. Под конец моего пребывания в Китае, когда Национально-революционная армия Китая вышла к р. Янцзы, мне довелось работать вместе с прославленным полководцем В. К. Блюхером в качестве начальника его штаба и заместителя.

Условия работы наших советников на севере и юге Китая существенно отличались. На севере Китая всю власть в провинциях, занятых 1-й Национальной армией, держал в своих руках маршал Фэн Юй-сян, а в провинции Хэнань — генерал Юэ Вэй-цзюнь, командовавший 2-й Национальной армией.

Вожди Национальных армий в устных декларациях и заявлениях в печати много говорили о своей приверженности учению доктора Сунь Ят-сена. Но на деле народ в подведомственных им провинциях был отстранен от общественных дел; даже партия гоминьдан постоянно ущемлялась, а компартия Китая находилась на полулегальном положении.

Работа наших советников была крайне стеснена. Порой ее принимали лишь в обмен на получаемые из Советской России вооружение и снаряжение или она ограничивалась узкими военно-техническими рамками. Во время военных операций наших советников подчас не считали нужным ставить в известность о создавшейся обстановке и тем самым лишали их возможности предотвратить поражение Национальных армий при столкновении с подавляющей военной силой коалиций мукденской и чжилийской милитаристских группировок, за спиной которых стояли такие мощные империалистические государства, [11] как Япония, Англия, Франция, США, активно помогавшие им.

На юге Китая борьбу с реакционными генералами и империалистами возглавляло созданное великим китайским революционером Сунь Ят-сеном национально-революционное правительство в Гуанчжоу. Его организующей силой был гоминьдан, в который входили и коммунисты. Первое время советники, находясь в непосредственном подчинении у правительства, были хорошо ориентированы в военно-политической обстановке, а поэтому могли мобилизовать свои знания, опыт и способности для помощи Национально-революционной армии. Однако по мере продвижения армии на север она отрывалась от своей основной базы, революционной провинции Гуандун, ухудшалась ее связь с правительством, в армию вливались перебежчики-генералы, военщина все цепче захватывала власть в свои руки. Даже юг Китая постепенно подвергался милитаризации. Главком НРА Чан Кай-ши перерождался в диктатора, в ярого врага Советского Союза.

Таким образом, и на юге Китая сгущались тучи. Нас игнорировали, избегали информировать, а то и просто дезинформировали. Все это, естественно, суживало сферу нашей деятельности. При отъезде из Китая в СССР группа советников даже была снята с парохода и арестована.

В мои намерения не входило давать в публикуемой книге военно-исторический обзор китайской революции. Мне хотелось бы воспроизвести события того времени так, как они запечатлелись в дневниках, которые я вел во время пребывания в Китае, а также в рассказах моих товарищей.

В моих воспоминаниях уделено сравнительно много внимания военно-географическому описанию Китая. Вследствие плохой технической вооруженности китайских армий большое значение для них имел военно-географический фактор, а мне [12] по роду служебной деятельности пришлось потратить немало энергии на изучение этого дела. Путешествуя по стране, я выполнил около 1500 км маршрутной съемки, перевел с французского языка на русский «Географию Китая» Ришара, организовал и принял участие в составлении оперативно-стратегических карт севера и юга Китая.

В заключение хочу выразить сердечную благодарность Т. С. Бородину, З. С. Дубасовой, Ц. А. Калиновской, М. И. Казанину, Н. И. Кончицу, И. М. Ошанину за оказанную помощь и предоставленные материалы. [13]

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В Северном Китае

Отъезд в Китай

Весна 1925 г. была для нас, слушателей пятого курса Военной академии РККА (ныне Академия им. Фрунзе), страдной порой. Мы сдавали последние выпускные экзамены, и начиналась защита дипломных работ. Жили мы в общежитиях, довольно далеко от академии, которая размещалась тогда в доме 19 по Кропоткинской улице. Я жил в бывшей гостинице «Левада» на Тверской. Большую часть нашего времени поглощали учебные занятия, но интерес к событиям внешнего мира, в частности на Дальнем Востоке, не ослабевал даже тогда.

Предложение отправиться в Китай явилось для меня совершенной неожиданностью. Случилось это так. Как-то в конце марта я повстречался в кулуарах академии со своим однокурсником Альбертом Яновичем Лапиным. Он остановил меня, отвел в сторону и вполголоса сказал: «От президента южнокитайского правительства доктора Сунь Ят-сена поступила просьба нашему правительству послать в Китай военных советников для обучения военному делу формируемой Национально-революционной армии и оказания ей помощи в ведении военных действий. Михаил Васильевич Фрунзе предложил нашей академии выделить пятнадцать-двадцать слушателей для этой цели. Партийное бюро выдвинуло твою кандидатуру. Насчет диплома не беспокойся. Требуется твое согласие».

Заданный вопрос застал меня врасплох. Нужно было решиться немедленно сделать крутой поворот на своем жизненном пути. То, что придется прервать уже начатую разработку дипломной темы по оперативному искусству, сказать правду, меня мало заботило. Мне пришлась по душе мысль, что вместо составления учебной задачи на бумаге и придумывания искусственных условий нам в скором времени предстоит создавать реальные планы боевого использования войск.

Беспокоило другое. Мы, слушатели академии, не знали ни языка, ни быта, ни нравов китайцев, а наши представления о военно-географическом факторе и общей политической обстановке в Китае были слишком неконкретны. [14]

Однако мы владели боевым опытом гражданской войны, кроме того, большинство из нас участвовали и в первой мировой войне, следовательно, были знакомы с методами ведения войны империалистических армий, вооруженных передовой боевой техникой. Академия дала нам солидную теоретическую подготовку по важнейшим отраслям военного дела, привила нам материалистическое мировоззрение и вооружила нас диалектическим методом познания общественных явлений.

Рой противоречивых мыслей промелькнул в моей голове. В памяти ожили рассказы близких о Китае и китайцах. Незадолго до начала русско-японской войны мой отец, служивший в армии на западе России, был переведен со своей семьей во Владивосток, в 32-й Восточносибирский стрелковый полк. Мать и сестры подолгу с восхищением рассказывали о китайцах как о честном, трудолюбивом народе с древней и своеобразной культурой.

Вследствие неблагоприятно сложившихся исторических условий Китай отстал от уровня технического развития передовых капиталистических стран и подвергся хищнической агрессии западноевропейских государств, Америки и Японии, превратился в полуколонию. Для нас, советских граждан, недавно разбивших оковы капитализма, было естественным стремлением помочь многомиллионному китайскому народу отстоять национальную независимость. Это был наш интернациональный долг. И я решил согласиться поехать в Китай военным советником.

Некоторое время спустя я узнал состав группы слушателей нашего выпуска, изъявивших желание работать военными советниками в Китае. Выяснилось также, что группа слушателей предшествующих выпусков уже отбыла в Китай в минувшем, 1924 году.

Что представляли собой слушатели академии, отправившиеся в то время в Китай?

Слушатели нашего и предшествовавших выпусков пришли на учебу в академию в 1921 и 1922 гг. прямо с полей сражений гражданской войны. К вступительным экзаменам в академию допускали только тех командиров Красной Армии, которые активно участвовали в гражданской войне или имели другие революционные заслуги. Среди них можно было видеть людей разного возраста — от совсем юного комсомольца до пожилого человека с сединой в висках. Уровень их образования был неодинаков, они занимали разные должности в различных родах войск, но все они за плечами имели боевой опыт, почти все были коммунистами или комсомольцами.

Слушатели академии, получившие закалку в боях за Советскую власть, в процессе учебы усваивали военную науку не формально, а критически, в особенности если речь заходила [15] об опыте первой мировой войны. Оспаривались самые «незыблемые» принципы военного искусства и высказывания зарубежных специалистов, а также мнения тогдашней профессуры нашей академии по вопросам тактики и стратегии. Дискуссии в стенах академии вспыхивали по самым разным вопросам военного дела. В организации и проведении дискуссий активную роль играли военно-научное общество академии и его секции: пехотная, артиллерийская, кавалерийская, военно-воздушных сил и инженерная.

Нередко на заседаниях военно-научного общества академии кроме ее преподавателей и слушателей присутствовали выдающиеся деятели РККА: М. В. Фрунзе, М. Н. Тухачевский, С. С. Каменев, А. И. Егоров и др. Такие обсуждения не только помогали слушателям глубже изучить академический курс, но и способствовали дальнейшему развитию советской военной науки.

В те годы слушатели академии успешно сотрудничали в ряде военных журналов и газет, а некоторые из них даже входили в состав редакционных коллегий. Двадцатые годы были наиболее плодотворным периодом в становлении советской военной мысли. Именно тогда начиналось тщательное изучение опыта войн, развертывались дискуссии по важнейшим проблемам военной теории и военной истории, внедрялась марксистско-ленинская методология. В свет выходило много военно-научных трудов, написанных как преподавателями академии, так и бывшими ее слушателями: М. В. Фрунзе, М. Н. Тухачевским, А. А. Свечиным, А. А. Незнамовым, А. М. Зайончковским, А. И. Верховским и др.

Интересы слушателей академии не ограничивались узкопрофессиональными вопросами военного дела. Стремясь идти в ногу с бурным ростом советской культуры и науки, они не пропускали литературных дискуссий, довольно частых в то время в Москве, посещали доклады на политико-экономические и другие темы и, конечно, не отказывались от возможности побывать в наших замечательных театрах — Художественном, Большом, Малом, Мейерхольда, театре Революции и других, чрезвычайно в ту пору популярных.

В тот период, захваченные всеобщей неукротимой жаждой знаний, овладения культурными ценностями, накопленными в мире, люди стремились осмыслить их и каким-то образом выразить свои чувства. В академии мы издавали свой литературный журнал. А некоторые из нас даже пытались выступать на более широком литературном поприще. Но писательское дело, как известно, требует таланта и к тому же «знакомства» с техникой литературного творчества, которой частенько мы не владели и, как говорится, ямба от хорея не могли отличить.

У меня запечатлелся случай, рассказанный знакомым слушателем [16] Н. Е. Чуваковым, который мечтал стать поэтом. Урывками от занятий по изучению трудного академического курса он успел написать две объемистые тетради стихов. Стесняясь показать плоды своего творчества товарищам-однокурсникам, Н. Е. Чуваков решил однажды отнести стихи корифею молодой советской поэзии Владимиру Маяковскому. Маяковский принял его любезно, выслушал причину столь неожиданного визита, предложил оставить обе рукописи у него и зайти недельки через две за ответом.

В установленный срок Чуваков с сердечным трепетом и надеждой переступил порог квартиры Маяковского. «Знаете что, Никита Емельянович, — сказал поэт, — я пишу стихи, между нами говоря, плохие, а ваши стихи никуда не годятся. Мой вам совет: бросьте этим делом заниматься». Никита Емельянович послушался дружеского совета и стал больше времени уделять изучению военного дела. Из него выработался хороший командир. Во время Великой Отечественной войны он успешно командовал корпусом, получил звание генерал-лейтенанта и удостоился высокой правительственной награды — ордена Красной Звезды.

Этот эпизод дает повод предостеречь от дилетантства и в военном деле. Поспешные, необоснованные решения влекут большие потери в людях и причиняют огромный материальный ущерб.

В соответствии с тогдашней обстановкой главное внимание при чтении академического курса уделялось изучению западных, сопредельных с нами, государств. Знакомству же со странами Дальнего Востока было отведено очень мало времени. Например, даже изучению русско-японской войны посвящалась лишь двухчасовая лекция. Нашей китайской группе пришлось самостоятельно восполнять этот пробел.

Профессорами и преподавателями в академии были высокоэрудированные люди с большим боевым опытом русско-японской, первой мировой и гражданской войн. Известные военные труды профессоров Свечина, Величко, Зайончковского, Лукирского, Новицкого были переведены на иностранные языки. Они стремились привить нам правильный научный метод мышления и практические навыки самостоятельного решения военных проблем. Приведу пример.

Начальником кафедры военной географии в то время был Костяев (бывший начальник Всероссийского главного штаба Красной Армии). Он предостерегал слушателей от бесполезной зубрежки географических названий и числовых их характеристик. На экзаменах по его предмету разрешалось при подготовке по билету пользоваться любыми учебниками, справочниками и конспектами. Учебники и пособия заблаговременно клали на столы, за которыми готовилась очередная группа экзаменующихся. Вопросы в билете ставились таким [17] образом, что прямого на них ответа в учебниках нельзя было найти, однако если слушатель ознакомился с учебными пособиями и разбирался в прочитанном, то он мог легко в отведенное на подготовку время (от 30 минут до одного часа) составить необходимый ответ. Мне, например, были заданы следующие вопросы: первый — дать сравнительную оценку варшавского и вильненского операционных направлений в военно-географическом отношении; второй — оценить границу Канады и Соединенных Штатов Америки с военно-стратегической точки зрения. Следовательно, надо было по справочникам найти, какие пути сообщения и какой емкости пролегают в полосе каждого операционного направления, какие препятствия встречаются на этих путях, каковы местные ресурсы и т. д.

Примерно через полгода после этих экзаменов мне пришлось уже в Китае готовить полпреду Л. М. Карахану аналогичную справку по оперативному вопросу, основываясь на реальных данных.

Группу слушателей нашего выпуска академии, выразивших желание поехать в Китай в качестве военных советников, возглавил Альберт Янович Лапин. Это был один из самых молодых слушателей выпуска, но уже имевший большие боевые заслуги, человек незаурядных способностей, прекрасный товарищ; ему было присуще необыкновенное обаяние. Он принадлежал к поколению людей, совершивших революцию в России.

Альберт Лапин родился 27 мая 1899 г. в Риге в семье латышского рабочего. Отец его Я. Г. Лапин работал на заводе «Проводник», активно участвовал в революционном движении 1904—1905 гг., был членом РСДРП. В 1907 г. он переехал в Москву, где работал на фабрике «Богатырь» и с 1915 г. состоял в большевистской организации. Он активно участвовал в революции 1917 г., был членом Московского комитета партии. Мне приходилось встречаться с ним. Он производил на меня сильное впечатление своей кипучей натурой, открытым и прямым характером. Эти черты характера унаследовал и Альберт. Подарок отца, старенький револьвер, он хранил как священную реликвию. Он учился в Москве, окончил высшую начальную школу и коммерческое училище. В коммунистическую партию вступил в июне 1917 г. Боевое крещение Альберт Янович получил в Москве в октябрьские дни 1917 г. Будучи одним из организаторов комсомола, он возглавил комсомольцев Лефортовского района при взятии Алексеевского юнкерского училища. В декабре 1917 г. Лапин вошел в состав Главного штаба Красной гвардии. В июне 1918 г. он выехал на фронт в Казань для подавления мятежа белочехов, там его назначили сперва комиссаром разведывательного отдела штаба 5-й армии, а затем комиссаром штаба армии и [18] заместителем члена Реввоенсовета армии. Здесь он совершенствовал свое военное мастерство под непосредственным руководством командующего 5-й армией М. Н. Тухачевского.

Альберту Яновичу не сиделось в штабе, по его настоянию он был назначен командиром 232-го стрелкового полка 26-й стрелковой дивизии. Он участвовал во многих боях Бугульминской и Челябинской операций 5-й армии. 23 июня 1919 г. под Челябинском Лапин был тяжело ранен в позвоночник и несколько месяцев пролежал в госпитале. Врачебная комиссия признала его к военной службе негодным. Однако по просьбе Лапина М. Н. Тухачевский принял его в свой штаб начальником оперативного отдела.

Но как только Альберт Янович поправился настолько, что мог передвигаться без костылей, он стал проситься на фронт. Революционный военный совет 5-й армии направил его командиром 30-й стрелковой дивизии, сформированной В. К. Блюхером. Много славных боев провел он во главе этой дивизии: взятие Томска, пленение главных сил 2-й и 3-й армий Колчака под Красноярском и Канском. Особенно отличилась эта дивизия под Красноярском, где Лапин с частью сил совершил замечательный рейд для обеспечения правого фланга 5-й армии. Они обошли противника и, неотступно преследуя его, 7 марта 1920 г. заняли Иркутск. 30-я стрелковая дивизия была награждена почетным революционным Красным знаменем, и ей было присвоено наименование «30-я Иркутская стрелковая дивизия». Командир дивизии А. Я. Лапин за подвиги и проявленное мужество в боях был награжден орденом Красного Знамени.

После завершения основных операций на Востоке А. Я. Лапина направили на Западный фронт против белополяков. Западным фронтом тогда командовал М. Н. Тухачевский. Здесь Лапин стал командиром 80-й бригады 27-й Омской стрелковой дивизии и участвовал в Варшавской операции. 80-я стрелковая бригада и другие части этой дивизии, быстро форсировав р. Березину, разбила части белополяков, прикрывавших Минск, и стремительным прорывом в тыл минской группировки белополяков принудила их к отступлению. Затем, преследуя противника, с ходу форсировала р. Западный Буг, наголову разбила смоловическую группу и подошла к Варшаве.

При отходе наших войск от Варшавы Лапин командовал частью сил 27-й стрелковой дивизии, которая нанесла контрудар под Волковыском и задержала наступление противника на всем фронте. За искусное командование войсками и проявленную доблесть и храбрость в боях с врагами Альберт Янович был награжден еще двумя орденами Красного Знамени.

Закончилась война с белополяками, и Лапин отправился [19] на Дальний Восток очищать этот край от японцев и остатков белогвардейцев.

Здесь он участвовал в планировании и проведении Волочаевской операции, послужившей началом к полному освобождению этого края. С 1921 по 1922 г. он занимал различные должности: командующего войсками по охране железных дорог Дальневосточной республики, вридглавкома Дальневосточной республики, командующего войсками Приамурского и Забайкальского округов. В то время командующему войсками было всего 22 года.

С Дальнего Востока А. Я. Лапин был направлен в Москву для учебы в Военной академии РККА. Лапин и я были в разных группах, поэтому у меня нет конкретных сведений о его учебе в этот период. Мне запомнился лишь разбор его решения задачи профессором А. И. Верховским на одной из курсовых военных игр. Он похвалил Лапина за нешаблонность его решения и стремление использовать военную хитрость, но обратил внимание на некоторую торопливость этого решения, недоучет реальных возможностей войск, их взаимодействия и службы боевого обеспечения. А. Я. Лапин погиб в 1937 г. Его имя увековечено в названиях улиц в различных городах Советского Союза: Москве, Минске, Иркутске, Хабаровске, Челябинске.

И вот теперь Родина посылала Лапина на другой фронт — помогать китайскому народу в его освободительной борьбе. Вскоре наша группа отъезжающих в Китай начала оформление документов. Оно не обошлось без некоторых трений. У меня затруднения возникли уже в посольстве пекинского правительства в Москве, где я получал визу.

В то время китайское посольство располагалось в Кропоткинском переулке. Меня принял секретарь посольства, человек небольшого роста, широкоплечий, с густыми черными волосами, прекрасно владевший русской речью. Он, усомнившись в надобности моей поездки в Китай, отказал мне в визе. [20]

Тогда мне пришлось пойти в наш Комиссариат по иностранным делам к начальнику Дальневосточного отдела Мельникову, который дал мне свою визитную карточку с просьбой в китайское посольство выдать визу. Визитная карточка возымела свое действие, секретарь посольства принял меня необычайно любезно, и виза оказалась у меня в кармане незамедлительно.

7 апреля я с группой товарищей-добровольцев поездом Москва — Владивосток отправился в неведомый для нас Китай. Я ехал в международном вагоне в купе первого класса со своим однокурсником Константином Брониславовичем Калиновским. Соседом по купе был известный тогда кавалерист Виталий Маркович Примаков. Оба они отдали много сил для повышения боеспособности Национальной армии Фэн Юй-сяна.

Константин Брониславович Калиновский был среднего роста, сухощавый. Казалось, он был всецело поглощен обдумыванием какой-то чрезвычайно важной проблемы. Константин Брониславович Калиновский родился в 1897 г. в Смоленске, в семье офицера старой армии, воспитывался в Москве у родственников, обучался во 2-й Московской гимназии. По ее окончании добровольно вступил в действующую армию на правах вольноопределяющегося в 4-й артиллерийский дивизион.

Во время революции со всем дивизионом перешел на сторону революции. Дивизион вскоре направили в 6-ю армию Северного фронта для защиты Архангельска от англо-американских интервентов. В боях под Шенкурском К. Б. Калиновский проявил себя как храбрый и инициативный воин. Летом 1919 г. его откомандировали в Высшую автобронетанковую школу в Москву и по ее окончании 17 ноября 1919 г. назначили командиром бронепоезда № 8, отправлявшегося на Южный фронт против белополяков.

Во время гражданской войны за боевые отличия К. Б. Калиновский был награжден двумя орденами Красного Знамени. [21] Один орден он получил за инициативные и самоотверженные действия экипажа бронепоезда под его командованием при прорыве сильно укрепленного фронта белополяков в междуозерном дефиле ст. Зядки на железной дороге Полоцк — Молодечно. Бронепоезд, выдвинувшись вперед, к взорванному мосту, огнем орудий и пулеметов проложил дорогу пехоте и танкам. Вторым орденом Красного Знамени его наградили за доблестную оборону переправы через р. Ясельду, за уничтожение превосходящих сил противника.

По окончании гражданской войны Константин Брониславович со своим бронепоездом принимал активное участие в подавлении бандитов в Белоруссии и на Северном Кавказе. Он поступил в Военную академию РККА. Во время учебы занимался научной работой, опубликовал несколько интересных статей, посвященных использованию бронетанковых войск в различных видах боя. Калиновский, кроме того, состоял членом редакционной коллегии журнала «Техника и снабжение Красной Армии». Он отличался большой скромностью и, так же как А. Я. Лапин, не кичился своими боевыми и революционными заслугами.

Виталий Маркович Примаков внешне выглядел довольно импозантно, среднего роста, плотный. Он превосходно владел ораторским искусством. Родился в 1897 г. в семье народного учителя с. Шуманы (Черниговской губернии), окончил черниговскую гимназию. На его воспитание большое влияние оказал революционный писатель М. М. Коцюбинский, с сыном которого он очень дружил. В шестнадцать лет, в 1913 г., за революционную работу его арестовали и посадили в царскую тюрьму. После возвращения из ссылки Примаков вошел в состав Киевского горкома партии как пропагандист и вел работу в войсках по привлечению солдат на сторону большевиков.

Он принимал участие в восстании 2-го запасного петлюровского полка, а в декабре 1917 г. создал отряд червонных казаков, впоследствии ставший прославленной 8-й кавалерийской дивизией червонного казачества, а затем 1-м конным корпусом червонного казачества. Боевой путь войск червонного казачества неразрывно связан с именем Виталия Марковича Примакова. Первое боевое крещение червонные казаки получили 6 января 1918 г. под Полтавой, где они совместно с харьковскими красногвардейцами наголову разбили гайдамацкие отряды. Когда же немцы наводнили Украину, среди прочих партизанских отрядов, воевавших против немцев, петлюровцев и белополяков, действовал и отряд Примакова.

В декабре 1918 г. червонные казаки вместе со 2-й Украинской советской дивизией освободили Харьков. Весной 1919 г. отряды Примакова во время рейда на Старо-Константинов [22] острог у оз. Кузьминского нанесли серьезное поражение Херсонской петлюровской дивизии.

В конце лета 1919 г. червонные казаки Примакова участвовали в операции по разгрому войск Деникина под Кромами. Их глубокий рейд (на 120 км) в тыл врага помог нанести поражение белогвардейцам. За эту операцию Примаков был награжден орденом Красного Знамени. Позднее червонные казаки были переброшены на запад против белополяков, и здесь 5 июня 1920 г. во время Проскуровского рейда дивизия Примакова разгромила штаб 6-й польской армии и ее тылы. За этот рейд Примаков был награжден вторым орденом Красного Знамени. В ноябре 1920 г. червонные казаки в бою под Писаревкой завершили уничтожение петлюровцев под командой генерала Вдовиченко. Отряды казаков довольно долго воевали на Украине с бандами Махно, Палия и других атаманов.

За боевые заслуги дивизия червонных казаков была награждена орденом Ленина, орденом Красного Знамени, а также орденом Трудового Красного Знамени Украины. После гражданской войны Примаков окончил в Москве в 1924 г. курсы усовершенствования начсостава и был назначен начальником Высшей кавалерийской школы в Ленинграде, а в апреле 1925 г. мы встретились в вагоне по пути в Китай.

Виталий Маркович, как опытный конспиратор, вошел в наше купе «знакомиться с попутчиками», дабы продемонстрировать перед посторонними пассажирами случайность нашей встречи. Однако в данной ситуации это было излишне, так как вагон весь был заполнен добровольцами, а из посторонних лиц была только кондукторская бригада. Что касается их, то было время нэпа и кондуктора меньше всего обращали внимание на своих пассажиров; они были озабочены покупкой на промежуточных станциях ходовых товаров и продуктов для перепродажи их в других городах по более выгодной цене. [23]

Чем дальше удалялись мы от Москвы, тем чаще бросались в глаза следы недавно отгремевшей здесь гражданской войны и иностранной интервенции: сброшенные под откос вагоны, пепелища селений и станционных построек, временные мосты на транссибирской железной дороге, сбитые из штабелей шпал. Думалось, что понадобится еще много сил, средств и времени, чтобы залечить раны и создать этому обширному обезлюдевшему краю нормальные условия существования.

Во время длительного путешествия мы часто обменивались мыслями о перспективах нашей будущей работы. Виталий Маркович мечтал о формировании крупных кавалерийских отрядов в армии Фэн Юй-сяна и о кавалерийских рейдах по долине р. Шара-Мурэн на Мукден. Константин Брониславович прикидывал возможности для создания бронепоездов, подготовки экипажей и действия этих поездов на железных дорогах в гористой местности.

Что касается меня, то Китай представлялся мне неведомой страной, и я полагал, что надо сперва во что бы то ни стало добыть источники для ознакомления с нею. В Москве обзавестись ими мы не успели. «Очерки по географии Китая» Попова-Тативы, на мой взгляд, не заслуживали доверия. Так, население Китая исчислялось там в 400—800 млн. человек, т. е. весьма произвольно. Пришлось запастись терпением и ждать, что расскажет Китай сам о себе.

Первое наше знакомство с Китаем состоялось на станции Маньчжурия. После поверхностного формального таможенного досмотра мы пересели в вагон Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), чтобы следовать до ст. Чанчунь. В то время КВЖД по советско-китайскому соглашению 1924 г. была превращена в чисто коммерческое предприятие и управлялась обеими странами на паритетных началах.

На КВЖД военных действий не велось, и дорога содержалась в образцовом порядке. Поезда шли точно по графику, на станциях поддерживался порядок. Кондуктора следили за чистотой в вагонах и часто протирали стекла. В этом ощущалась особенная необходимость, так как именно весной постоянно дул северный муссон и приносил тучи пыли, забивавшей все щели. По этой причине опытные путешественники советовали нам ехать не в первом, а в третьем классе двухместного жесткого купированного вагона, куда меньше попадала пыль, а удобства были не хуже, чем в первом классе. В каждом купе работал электровентилятор, блестели панели, отполированные под дуб. Наиболее интересный участок КВЖД — это перевал через Большой Хинган. Здесь дорога проходила по живописной местности, извивалась серпантином, так что иногда довольно долго поезд ехал в обратном направлении — с востока на запад, а затем неожиданно нырял в длиннейший, почти трехкилометровый туннель. [24]

Как ни стремились мы соблюдать конспирацию, но от наметанных глаз харбинских соглядатаев не укрылось наше советское происхождение. На перроне к нам подбежали носильщики: «Ваши остановились в гостинице» (не помню ее названия). Затем нас встретил один из советских добровольцев и велел троим следовать этим же поездом дальше: мне, доктору Николаю Семеновичу Молчанову (ныне главный терапевт Советской Армии и действительный член Академии медицинских наук) и адъютанту Путны. Он же нас предупредил, чтобы мы соблюдали осторожность, так как получены сведения, что японская полиция и ее белогвардейские наемники замышляют антисоветские провокационные акты.

В Чанчунь мы приехали вечером. Здесь мы по-настоящему почувствовали, наконец, Китай. Нас сразу оглушил на вокзале невероятный шум и истошные крики: это рикши и слуги различных отелей зазывали пассажиров поезда в гостиницы и чайные домики. Чанчунь — перевалочный пункт. Отсюда начиналась Южно-Маньчжурская железная дорога (ЮМЖД), принадлежавшая тогда Японии. Вагоны — японского типа, малогабаритные, обслуживающий персонал — японцы. Нам с трудом удалось достать билеты на поезд до. Мукдена.

На следующий день утром мы были в Мукдене. На меня возложили ответственность за доставку нашей группы в Пекин. Я вышел на площадку вагона в надежде, что кто-либо из советского консульства встретит нас, поможет достать билеты и погрузиться в пекинский поезд. Ко мне подошла группа белогвардейцев, назвавшихся служащими японской полиции. Я не стал отвечать на их расспросы. Мое внимание привлек коротенький человек в сером пальто и котелке, который, по-видимому, кого-то искал, перебегая от одного вагона к другому, разглядывая пассажиров. Когда я попал в поле его зрения, он поспешно устремился ко мне.

— Здравствуйте, пожалуйста, — обратился он ко мне на довольно сносном русском языке, хотя и с акцентом, — я агент японской полиции, вот мой документ, — он предъявил свое удостоверение в развернутом виде. — Куда вы едете?

Я ответил, что еду в Пекин, и, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, прервал его:

— Как мне попасть в Советское консульство?

— Вам в Советское консульство? Сейчас!

Мой Шерлок Холмс побежал к группе привокзальных извозчиков и с жаром начал о чем-то спорить с ними. Затем скорым шагом вернулся ко мне и подвел к выбранному им извозчику.

— Вот этот извозчик обязан подвести вас к консульству и привезти обратно на вокзал. Вы ему заплатите 1 юань и 4 цента. Больше не давайте. [25]

Я поблагодарил услужливого полицейского и поехал в консульство.

Из беседы с консулом выяснилось, что он о нас ничего не знал. Пришлось вернуться на вокзал и собственноручно добывать билеты, самим устраиваться в вагоне, что оказалось нелегким делом. Навести порядок на вокзале и в поездах китайцам было трудно, поскольку иностранцы, пользуясь правом экстерриториальности, систематически нарушали китайские железнодорожные правила.

В Пекине нас встретил советник В. Е. Горев и вручил записку, где значилось, что нам следовало разместиться в отеле, расположенном недалеко от нашего посольства. В отеле клерк предложил нам расписаться в книге для приезжающих. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что наш предшественник в этой книге был записан русским алфавитом под итальянской фамилией Соннино.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В Пекине

На следующий день я поспешил в посольский квартал Пекина, чтобы представиться нашему военному атташе Анатолию Ильичу Геккеру.

Анатолий Ильич — командир Красной Армии, обладавший высокой культурой и обширными знаниями в области военной науки. Он был представителем той части офицеров старой армии, которая перешла на сторону народа еще до победы Октябрьской революции.

Анатолий Ильич родился в Тифлисе 25 августа 1888 г. в семье военного врача Кавказской армии. Окончив тифлисскую гимназию, он поступил во Владимирское военное училище в Петербурге. В 1912 г. его назначили офицером в 102-й Вятский пехотный полк, дислоцированный в г. Гродно. В этом полку он воевал с самого начала первой мировой войны. В 1916 г. учился на курсах при Академии Генерального штаба, по их окончании был назначен в штаб 33-го корпуса, входившего в войска румынского фронта. Штабс-капитан Геккер, известный своими революционными настроениями, стал членом корпусного комитета, а в сентябре 1917 г. вступил в партию большевиков. В ноябре того же года Военно-революционный комитет 33-го армейского корпуса избрал его начальником штаба этого корпуса, а в конце года — командующим 8-й армией.

После роспуска старой армии Анатолия Ильича привлекли к формированию Красной гвардии, а затем Красной Армии. В марте 1918 г. А. И. Геккера назначили сперва командующим Донецкой армией, а затем, в апреле 1918 г., начальником штаба главнокомандующего украинскими советскими [26] войсками. Здесь в невероятно сложных условиях он вел борьбу против буржуазно-националистической контрреволюции и немецких оккупантов, а в июле 1918 г. участвовал в подавлении антисоветского мятежа в Ярославле. В августе того же года — он командующий Котласского боевого участка, его войска наносят сокрушительные удары интервентам на севере страны.

Летом 1919 г. Анатолий Ильич командовал 13-й армией, воевал против Деникина, освобождал города Новый Оскол, Короча и дошел до Белгорода. В боях за Донбасс Анатолий Ильич получил ранение. В 1920 г. А. И. Геккер стал начальником штаба войск внутренней охраны республики, руководил операциями войск ВЧК против банд контрреволюции. В сентябре 1920 г. Геккер на Кавказе во главе 11-й армии громил один из последних оплотов интервентов — белогрузинскую контрреволюцию. Как. гласил приказ, «за отвагу, мужество и распорядительность при. личном участии во многих боевых операциях 11-й армии» в феврале 1921 г. А. И. Геккер был награжден орденом Красного Знамени. Правительство советской Армении наградило его орденом Красного Знамени Армянской ССР, Ревком Азербайджанской ССР — орденом Красного Знамени Азербайджанской ССР, а Ревком Грузинской республики — серебряной: шашкой. В июне 1922 г. А. И. Геккер уехал военным атташе в Китай.

А. И. Геккер принял меня очень любезно и оставил работать в аппарате военного атташе. Сам он, однако, получил новое назначение и вскоре уехал в Советский Союз. Новым военным атташе стал бывший член Реввоенсовета Туркестанского фронта Н. М. Воронин. Анатолий Ильич предупредил меня о необходимости соблюдать меры предосторожности даже в районе нашего посольства во избежание разного рода провокаций. В частности, следовало держаться подальше от незнакомых сотрудников посольства.

Аппарат военного атташе в то время состоял только из [27] его самого, и только он мог снабдить меня необходимыми сведениями и материалами. Анатолий Ильич, торопясь с отъездом в Москву, не проинформировал меня детально и предложил самому разобраться в оставленных бумагах. Ничего фундаментального там я не нашел. Конечно, нечего было и рассчитывать, чтобы один человек мог вести исчерпывающую документацию о дислокации многочисленных армий милитаристов, следить за ходом их междоусобиц, собирать данные о театрах военных действий и одновременно присутствовать на приемах и банкетах, наносить визиты представителям различных государств и т. д.

Анатолий Ильич как военный атташе был, видимо, в курсе важнейших военно-стратегических вопросов Китая и занимался составлением для полпреда специальных справок и рекомендаций.

Я понял, что мне предстояло немало потрудиться, чтобы составить представление о войсках китайских милитаристов, о том, на кого они опираются, о характере военных действий и т. д.

Но в данный момент прежде всего нужно было как-то устроиться с жильем. Не долго думая, я выбрал отель Международного общества спальных вагонов «Вагон ли», расположенный недалеко от нашего посольства. Там я получил отдельный номер со всеми удобствами на пятом этаже за 150 юаней в месяц, с полным пансионом.

Для нас целесообразнее было не размещаться в фешенебельных отелях, а выбирать гостиницы попроще, где публика была менее взыскательна и менее наблюдательна. Надо сказать, что в Китае иной раз у нас получалось не очень ладно: у себя на родине мы держали в тайне от родных и знакомых свою поездку, а за границей нас выдавало наше незнание обычаев и неумение вести себя в обществе. В результате шпики так и следовали за нами по пятам. Как-то в Тяньцзине на вокзале ко мне прицепился японский офицер. Он бесцеремонно встал напротив и нацелился на меня фотоаппаратом. Когда ему оставалось лишь щелкнуть затвором, я повернулся к нему спиной. Офицер снова забежал впереди меня, и все повторилось сначала. Лишь после третьей неудачной попытки меня заснять незадачливый фотограф в ярости затопал ногами, замахал руками и истерическим голосом стал изрыгать всевозможные проклятия на мою голову.

Можно привести множество примеров охоты за нами агентов империалистических стран. Ограничусь еще одним, несколько комичным случаем. Однажды группа наших советников ехала в поезде из Пекина в Калган. К ним в купе подсел какой-то тип из белоэмигрантов, с трубкой в зубах и английской газетой в руке, явно маскируясь под англичанина. Наши были в веселом настроении и стали его разыгрывать: [28]

— Ну, шпичек, сколько ты получаешь за свою холуйскую работу от своих хозяев? Небось тридцать сребреников, как Иуда?

И дальше в том же роде. «Англичанин» и глазом не моргнул, будто это его не касалось и русского языка он не понимал. Тогда один из шутников обратился вполголоса к остальным:

— Ребята, как проедем Нанькоуское ущелье, там на повороте глубокая пропасть, сбросим этого шпика под откос.

«Англичанин» с ужасом уставился на своих спутников, сгреб газеты и трубку и моментально испарился из вагона, а на станции Нанькоу вообще сошел с поезда.

К сожалению, такие случаи наблюдались неоднократно во время нашего пребывания в Китае.

Устроившись в отеле, я решил осмотреть город. Пекин (Бэйцзин) — один из живописнейших и своеобразных городов мира. Вместе с тем это один из древнейших городов. Первое упоминание о населенном пункте в районе теперешнего Пекина относится ко 2-му тысячелетию до н. э. В I-м тысячелетии до н. э. Пекин упоминается под названием г. Цзи. В дальнейшем этот населенный пункт часто менял свое наименование: Яньцзин, Ючжоу, Чжунду, Далу и др. В 1421 г. он получил нынешнее название. Наиболее благоустроенная: часть его — Внутренний город обнесен стеной высотой 17 м; ширина ее позволяла разминуться двум повозкам. Стены были [29] снабжены бойницами, наверху росли деревья и стояли скамейки. К южной стене и примыкала гостиница, где я занимал номер. По вечерам я часто гулял и любовался этим своеобразным городом. В середине стены, отделяющей Внутренний город от Внешнего, находились ворота Тяньаньмынь (Небесного спокойствия), с верха которых открывалась обширная панорама всего Пекина. Во Внутреннем городе прежде жили свита императора и феодальная знать. Здесь располагались древние дворцы, здания, парки с озерами. Наиболее крупное из них — озеро Бэйхай. Особой роскошью и архитектурной отделкой отличалась центральная часть Внутреннего города — Императорский город. В нем находился дворцовый ансамбль — Запретный, или Пурпурный, город, бывшая резиденция императора и его двора. Сюда допускался только ограниченный круг его приближенных. Запретный город был обнесен высокой кирпичной стеной в виде прямоугольника и окружен рвом с водой. С 1924 г. этот город превращен в музей. Здесь находилось много выдающихся памятников китайской архитектуры: симметрично расположенные павильоны (тайхэдянь) четкой конструкции и тонкой отделки. В западной части Императорского города, в парке, возвышалась «стена девяти драконов» из фаянса, прекрасной работы, хорошо сохранившаяся.

В Пекине и его окрестностях имелось много и других памятников старины. Наиболее интересный из них по своему историческому значению и архитектурной отделке — храм Неба, почитавшийся главным храмом и святыней китайского народа.

Территория, занимаемая храмом Неба, обнесена стеной около 5 км по периметру. Главным сооружением его был жертвенник из белого мрамора в виде трехъярусной террасы. Каждый ярус окаймлен мраморными балюстрадами с высеченным на них орнаментом.

В центре верхней площадки некогда молился император — Сын неба. На следующем ярусе террасы располагались члены императорской фамилии, а еще ниже — его приближенные: министры, военачальники. Богослужение в храме совершалось два раза в год. В жертву (сожжению в кафельных печах) приносился молодой бык, одной масти, без единого порока. В бронзовых жаровнях сжигались обильные дары, курились благовонные травы.

В императорском дворце задолго готовились к церемонии и тщательно репетировали ритуал. Всю территорию храма заблаговременно украшали желтыми императорскими знаменами, флагами с изображением драконов и фонарями. Императора и его приближенных несли в роскошных паланкинах по широкой улице от главных ворот дворца к храму Неба. Жителям лицезреть эту торжественную процессию запрещалось, [30] все окна и двери наглухо запирались. Путь к жертвеннику пролегал через «дворец уединения», где император проводил ночь перед богослужением в одиночестве, в посте и молитве. Жертвоприношение совершалось лишь на рассвете. Следующим по своему значению был храм моления об урожае. Это деревянное круглое здание с тройной крышей из синей черепицы, оканчивавшейся позолоченным шаром. Оно возвышалось над трехъярусной мраморной террасой, по форме очень напоминавшей жертвенник, но меньшего диаметра.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Внутреннее положение в Китае

Постепенно мы разобрались в общей военно-политической обстановке в Китае. Военный атташе А. И. Геккер в беседах с нами неоднократно отмечал, что в Китае назревает революционная ситуация. Несколько позже наш посол Л. М. Карахан группе военных советников сказал более определенно: «В Китае наступила революционная ситуация». Однако ни в Пекине, ни на севере Китая мы не ощущали этого всерьез. Все же однажды мне пришлось наблюдать демонстрацию молодежи, по-видимому студентов Пекинского университета. Они шествовали по главной улице Пекина цепочкой и группами от двух до пяти человек на расстоянии 50—100 шагов одна от другой с гоминьдановскими флажками и, очевидно, выкрикивали политические лозунги. Но ни публика, ни полиция никакого внимания на них не обращали.

Как известно, главной территориальной базой китайской революции был Гуанчжоу (Кантон), главный город провинции Гуандун. Здесь в феврале 1923 г. утвердилось правительство партии гоминьдан, возглавляемой доктором Сунь Ят-сеном. Однако власть этого правительства по существу распространялась лишь на Гуанчжоу и небольшие прилегающие к нему районы. Гуанчжоуское правительство с трудом боролось с взаимно враждующими милитаристскими группировками в провинции Гуандун и находилось во враждебных отношениях с центральным правительством в Пекине.

Что касается Пекина, то он был в то время административным и торгово-финансовым центром. Промышленность Пекина имела по преимуществу полукустарный характер с примитивным оборудованием. Правда, этот город был крупным железнодорожным узлом и располагал значительным количеством рабочих. Издавна Пекин известен как общекультурный центр китайского народа. Здесь основан первый китайский университет, сыгравший значительную роль в развитии революционного движения. Здесь возник один из первых марксистских кружков. Его основателем был профессор Пекинского университета Ли Да-чжао (1888—1927). У Ли Да-чжао [31] было тяжелое детство, он рано лишился родителей, а затем и любимого деда. Неукротимая тяга к знаниям помогла преодолеть все препятствия, и он в 1908 г. поступил в Политико-юридический институт в Тяньцзине. Китайская реакция вынудила Ли Да-чжао покинуть родину. Он уехал в Японию, и здесь ему удалось поступить в Университет Васэда в Токио. Глубокий интерес к социальным вопросам побудил его заняться политической экономией. Одновременно он изучал марксистскую литературу, в том числе «Капитал» К. Маркса. Эти занятия Ли Да-чжао совмещал с пропагандистской работой среди китайской молодежи.

В 1916 г. Ли Да-чжао вернулся на родину известным публицистом, был одним из руководителей прогрессивного журнала «Новая молодежь». В 1918 г. он поступил в Пекинский университет, где возглавил университетскую библиотеку и в звании профессора стал читать курс лекций по политической экономии. Ли Да-чжао принадлежал к тем, кто правильно понял значение Октябрьской революции как нового этапа всемирной истории на пути к освобождению человечества. «Русская революция,—писал Ли Да-чжао, — знаменует изменения в сознании не только русского народа, но и всего человечества XX в.». Ли Да-чжао был наиболее последовательным представителем новой интеллигенции, которая стремилась овладеть марксистским методом познания общественных явлений. Он стал организатором революционных выступлений китайского народа. Его популярность среди студентов ярко проявилась во время антиимпериалистического «движения 4 мая» 1919 г.

В 1919 г., после заключения мира с Германией и Австрией, исходя из «14 условий Вильсона», в которых говорилось об уважении требований колониальных народов, их независимости и территориальной неприкосновенности, Китай надеялся, что его интересы как участника войны на стороне Антанты будут соблюдены, ему возвратят Шаньдун. Но китайские дипломаты не добились осуществления этих требований.

4 мая 1919 г. студенты Пекинского университета во главе с профессором Ли Да-чжао вышли на улицу и потребовали наказать предателей интересов народа. Эта патриотическая демонстрация повторилась в Шанхае, где 5 июня также вспыхнули политическая забастовка и демонстрация. Ли Да-чжао на страницах китайской прессы пропагандировал идеи Октябрьской революции, а также экономическое и историческое учение Маркса. Он был одним из основателей Коммунистической партии Китая и секретарем Северного бюро. Он в значительной степени содействовал принятию Сунь Ят-сеном окончательного решения о реорганизации гоминьдана и сотрудничестве с КПК. В январе 1924 г. состоялся I съезд гоминьдана, где оформился его союз с компартией. В состав [32] Центрального исполнительного комитета Коммунистической партии был избран Ли Да-чжао по рекомендации Сунь Ят-сена, который близко знал его с 1919 г. Ли Да-чжао присутствовал на V конгрессе Коммунистического Интернационала.

Деятельность коммуниста Ли Да-чжао, естественно, навлекла на него ненависть врагов. Они. ждали удобного случая, чтобы расправиться с ним. Такой случай представился, когда войска Чжан Цзо-линя овладели Пекином. И вот утром 6 апреля 1927 г. 500 солдат и полицейских ворвались на территорию Советского посольства, в так называемый Казачий городок, отделенный от главной части посольства небольшим проулочком, учинили там повальный обыск, грабеж и аресты служащих и членов посольства и их семей. Среди арестованных были профессор Ли Да-чжао и его две дочери. Арестованные были жестоко избиты.

На суде Ли Да-чжао мужественно встретил смертный приговор. Он открыто заявил, что он член Коммунистической партии Китая и что «коммунизм восторжествует в Китае и во всем мире. Смерть моя не поможет вам. Вам не истребить молодежи, которая идет нам на смену».

1 мая 1927 г. в газете «Правда» была напечатана статья «Герои, которых удавили». В ней определенно отмечалось, что истинными виновниками гибели борца, ученого и друга человечества Ли Да-чжао, а также других его товарищей, удавленных в тюрьме, являлись не столько мукденские марионетки, сколько их хозяева — империалисты.

Редактор тяньцзинской газеты «Норс чайна стар» Джемс Фокс в специальной статье для американского телеграфного агентства Юнайтед Пресс указал конкретных виновников: «Мне известно, что именно посланник США Мак Мэррей принимал самое активное участие в подстрекательстве китайцев к налету на русское посольство. Он совместно с английским посланником, главным подстрекателем, который спокойно остался за кулисами, и голландским посланником, [33] старшиной дипкорпуса, дал Чжан Цзо-линю разрешение на налет».

Мне приходилось встречаться с ним в Пекине в посольстве, где он жил, и я на всю жизнь запомнил его необыкновенную благожелательную улыбку, которой он приветствовал нас.

Различные слои населения по-разному относились к наступлению революции. Реакционная компрадорская буржуазия, являясь посредником и агентом иностранного капитала, была враждебна революции. Наряду с феодалами она служила опорой империалистических держав в Китае.

С одной стороны, национальная буржуазия, испытывая на себе гнет иностранного капитала и консерватизм милитаристов-феодалов, выступала против империалистов, с другой — у нее не хватало мужества и последовательности в этой борьбе.

Городская мелкая буржуазия (ремесленники, кустари, розничные торговцы и т. п.) составляла большинство населения городов, около 15 млн., а учитывая всех, косвенно связанных с ремесленным производством, — около 30—40 млн. Положение большинства ремесленников и кустарей было тяжелое. Они страдали и от внутренних междоусобиц милитаристов, и от налогов, и от конкуренции иностранных товаров. Подавляющее большинство городской мелкой буржуазии было проникнуто антиимпериалистическими настроениями и активно участвовало в антиимпериалистической борьбе.

Промышленных рабочих в Китае насчитывалось около 2,5 млн., а с учетом рабочих ремесленных кустарных предприятий и чернорабочих транспорта — до 6 млн. Среди рабочих было много женщин (особенно на ткацких предприятиях). Средняя заработная плата рабочих составляла 10—12 юаней в месяц. Средняя продолжительность рабочего дня колебалась от 10 до 12 часов, а нередко была и больше. В большинстве случаев китайский рабочий не имел еженедельных выходных дней. Обычно рабочим предоставлялось несколько дней отдыха один раз в году — в китайские новогодние праздники. Женщинам и детям платили меньше заработной платы мужчин на 50—60%. Условия труда на фабриках, заводах, на шахтах были чрезвычайно тяжелыми. Большую часть жизни горняки проводили под землей. Так, например, в гипсовых шахтах в Ичане (пров. Хубэй) рабочие поднимались на поверхность земли лишь два-четыре раза в месяц. Жили китайские рабочие в жалких каморках, за которые приходилось отдавать полумесячный заработок. Рабочие вынуждены были ютиться в этих каморках по нескольку семей в грязи и холоде.

Естественно, китайские рабочие ненавидели своих угнетателей. Организацию китайского пролетариата на революционную [34] борьбу против империалистов и капиталистов начала осуществлять Коммунистическая партия Китая, созданная в 1921 г.

Китай — земледельческая страна. Свыше 80% населения: страны жило в селах. Сельское хозяйство давало более 80% национального дохода. Из огромной пригодной для обработки земельной площади Китая (почти 3,5 млн. кв. км) обрабатывалось только 20%. Помещики и кулаки (10% сельского населения Китая) владели 70—80% земли. Основная крестьянская масса имела 20—30%. Китайские помещики обычно сдавали свою землю в аренду крестьянам, взимая арендную плату чаще всего в размере 40—50% урожая.

Основная масса крестьянских хозяйств в Китае была нерентабельна, так как велась главным образом на основе человеческого труда. Борона, часто даже с деревянными зубьями, мотыга, сеялка — вот орудия, которыми обрабатывалась, земля в Китае в то время. Используя примитивную технику при отсутствии рабочего скота нельзя было получить устойчивых урожаев. Крестьянские хозяйства вследствие общей экономической и технической отсталости страны часто страдали от стихийных бедствий. На значительной части территорий Китая от наводнений, засухи, вредителей и пр. гибло более 20% урожая. В 1906—1910 гг. миллионы людей умерли от голода.

Империалисты были заинтересованы в максимальных прибылях от зависимых стран, поэтому они всемерно поддерживали феодальные пережитки в Китае. Таким образом, китайский крестьянин существовал в условиях двойного гнета — феодально-помещичьего и империалистического, что ввергало сельское хозяйство Китая в глубокий кризис.

Невыносимые условия приводили к тому, что крестьяне бросали деревни и уходили в города, эмигрировали в соседние страны или превращались в нищих, бродяг, туфэев (бандитов).

Обстановка ко времени нашего прибытия в Китай была сложной и противоречивой. Из той скудной литературы, с которой мы смогли ознакомиться, газет и бесед со старожилами посольства мы почерпнули следующее.

Китай оставался под экономическим господством империалистических держав, которые поделили его на сферы влияния. Капиталовложения империалистических держав в экономику Китая к началу первой мировой войны достигли более 2,25 млрд. долл. Это намного превышало национальные капиталовложения и обеспечивало монопольное положение иностранцев в промышленности Китая. Основные отрасли промышленности и финансов Китая, железные дороги, копи, банки и т. п. находились в распоряжении или под контролем империалистов. Империалистические державы расхищали [35] богатства страны, развращали компрадорскую буржуазию и препятствовали самостоятельному развитию Китая.

На основе неравноправных договоров империалисты создавали в ряде городов в Китае особые кварталы — сеттльменты и концессии, где они являлись полными хозяевами, неподвластными законам Китая. Сеттльменты представляли собой государство в государстве. Иностранные державы имели здесь свою полицию, свои муниципалитеты, свои войска. Революция 1911 г. привела к свержению монархии. По своему характеру это была буржуазно-демократическая революция, так как в ней участвовали кроме буржуазии массы трудового народа, особенно крестьянства. Реакционные элементы во главе с Юань Ши-каем пытались восстановить монархию. Но на юге Китая началось сильное антимонархическое движение, возглавленное доктором Сунь Ят-сеном. Правление Юань Ши-кая связано с усилением роли милитаризма в Китае. Он, а после его смерти глава правительства генерал Дуань Ци-жуй допустили непомерное возвышение власти губернаторов провинций — дубаней (дуцзюни). Эти генералы, воспользовавшись распадом центрального государственного аппарата, государственной власти, захватили в свои руки всю военную и политическую власть в провинции, опираясь на свои собственные армии и свою полицию.

Важнейшими милитаристическими группировками на севере Китая были:

Аньфуистская группа, возглавляемая генералом Дуань Ци-жуем, была прояпонской ориентации. Япония начиная с 1917 г. предоставила аньфуистской клике займы на сумму до 200 млн. иен. В 1918 г. эта группировка подписала соглашение с Японией о совместной интервенции против Советского Союза.

Фэнтяньская (мукденская) группировка возглавлялась бывшим атаманом хунхузов Чжан Цзо-линем, ее также поддерживала Япония. Чжан Цзо-линь имел в своем распоряжении довольно сильную армию, относительно хорошо оснащенную военной техникой и опиравшуюся на богатые ресурсы Маньчжурии. Эту армию обучали японские инструкторы.

Чжилийскую группировку возглавлял Цао Кунь, а военной стороной ведал генерал У Пэй-фу. Она была связана с англо-американским капиталом. У Пэй-фу слыл выдающимся китайским военачальником старой школы. Скромный в быту, он импонировал приверженцам старого порядка как среди мелкой буржуазии, так и среди части крестьянства.

На юге Китая развернулась ожесточенная война сторонников нарождающегося национально-революционного правительства, возглавляемого доктором Сунь Ят-сеном, с генералами-милитаристами Гуандуна, а также соседних провинций [36] Юньнань, Гуанси. Подробности этой борьбы изложены в «Записках военного советника в Китае» А. И. Черепанова, поэтому я не буду касаться развития революции на юге Китая. Несколько позже мне придется остановиться на отдельных событиях этого периода, поскольку я принимал в них непосредственное участие.

Кроме основных милитаристских группировок в ряде провинций происходили столкновения мелких групп, которые временами втягивались в междоусобную войну крупных милитаристов в надежде получить какую-либо выгоду для себя. Например, в провинции Сычуань с самого начала китайской революции велась борьба между различными провинциальными милитаристами.

Я остановлюсь коротко на втором этапе войны Чжан Цзо-линя с У Пэй-фу, который вызвал возникновение Национальных армий. В конце лета 1924 г. на севере Китая разразилась очередная междоусобная война между чжилийской и мукденской кликами. Центральное правительство в Пекине возглавляли сторонники чжилийской группировки — У Пэй-фу и Цао Кунь. Осенью 1924 г. в ходе военных действий войск У Пэй-фу с войсками Чжан Цзо-линя один из подчиненных. У Пэй-фу генералов, Фэн Юй-сян, восстал против своего шефа, овладел Пекином, арестовал президента Цао Куня. Фэн Юй-сян объявил себя сторонником Сунь Ят-сена и переименовал подчиненные ему войска в Народную, точнее Национальную, армию. Соотношение сил резко изменилось не в пользу чжилийской группировки. У Пэй-фу вынужден был бежать в Центральный Китай.

Чжан Цзо-линь, глава мукденской клики, несмотря на разгром чжилийской группировки и изгнание ее из Пекина, мало что выиграл от разгрома У Пэй-фу. Пекин был занят Фэн Юй-сяном, пришлось сформировать коалиционное правительство из сторонников как Чжан Цзо-линя, так и Фэн Юй-сяна. Обе стороны согласились предоставить пост президента лидеру аньфуистской клики генералу Дуань Ци-жую. Для Фэна он не был опасен, так как не имел в своем распоряжении войск, а следовательно, и реальной власти. Дуань Ци-жую пришлось считаться с усилением национально-освободительного движения и огромной популярностью среди широких кругов народа Сунь Ят-сена. По настоянию Фэн Юй-сяна Дуань Ци-жуй пригласил Сунь Ят-сена в Пекин для переговоров о мирном объединении Китая. С этой целью намечалось создать специальную конференцию.

Поездка Сунь Ят-сена в Пекин была его триумфальным шествием по стране. Толпы народа восторженно приветствовали «отца китайской революции».

В начале 1925 г. Сунь Ят-сен тяжело заболел. 11 марта, за несколько часов до своей кончины, он продиктовал руководителям [37] гоминьдана свое историческое обращение к ЦИК СССР.

12 марта 1925 г., буквально за месяц до нашего приезда в Пекин, Сунь Ят-сена не стало.

Такова вкратце военно-политическая обстановка в Северном Китае, сложившаяся ко времени нашего прибытия в Пекин.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Китайская армия

Очевидно, следует остановиться несколько подробнее на особенностях формирования китайской регулярной армии и армий отдельных милитаристов, для того чтобы читателю стало ясно, в каких условиях пришлось работать нашим советникам.

Как известно, к формированию китайской регулярной армии по западноевропейскому образцу правительство императора приступило еще в 1903 г., когда на опыте поражения в войне с Японией и подавления восстания ихэтуаней оно убедилось в полной несостоятельности своих вооруженных сил. Формирование армии было поручено китайским императором Юань Ши-каю — вице-королю провинции Чжили.

К началу китайской революции 1911 г. было создано 26 пехотных дивизий и более 10 смешанных бригад, которые подчинялись центральному правительству. Кроме того, в провинциях было сформировано значительное количество охранных отрядов (сюньфандуй).

В Китае при отсутствии общеимперского бюджета войска в провинциях содержались на средства самих провинций по усмотрению наместников и генерал-губернаторов. За военным министерством оставались номинальное руководство и контроль. Центральное правительство зависело в этом отношении от провинциальных генерал-губернаторов даже при старом режиме. Поэтому чаще всего проекты по реорганизации военного дела были погребены безвозвратно.

Армия, формируемая Юань Ши-каем, снабжалась оружием, закупаемым за границей, и для ее обучения приглашались немецкие инструкторы. Высшим войсковым соединением была пехотная дивизия, созданная в основном по образцу германской пехотной дивизии. Она состояла по штатному расписанию из двух пехотных бригад двухполкового состава, одного артиллерийского полка, саперного батальона, обозного батальона, санитарного отряда, полевого госпиталя, команды жандармов. Пехотный полк включал три батальона четырехротного состава.

Артиллерийский полк состоял из трех дивизионов, каждый дивизион — из трех батарей по шесть орудий, кавалерийский [38] полк — из четырех эскадронов. Кроме того, каждой дивизии после русско-японской войны было придано по одному пулеметному батальону четырехротного состава (всего 24 пулемета).

Саперный батальон состоял из трех рот (понтонная, телефонно-телеграфная, минная). Штат санитарного отряда (батальона) не был разработан.

Кроме пехотных дивизий формировались так называемые смешанные бригады, которые включали два-три полка пехоты, дивизион артиллерии, саперную роту и другие подразделения усиления.

Вооруженные силы главных милитаристских клик сохранили в основном эти организационные формы своих частей и соединений, но вооружение, техническое оснащение и укомплектованность были у них самые разнообразные и менялись в ходе военных действий.

Войска мукденской клики Чжан Цзо-линя, пожалуй, были вооружены, укомплектованы и технически оснащены лучше, чем войска противостоящих им группировок других китайских армий, так как Япония, хозяйничавшая в Маньчжурии, не жалела ни сил, ни средств, чтобы удержать столь важную область Китая. Вербовка была единственно возможным способом комплектования китайской армии при слабости власти центрального правительства.

При аграрном перенаселении страны, стихийных бедствиях (неурожаи, наводнения и др.), крайней нищете набор солдат не представлял существенных затруднений. Вербовщики направлялись в те районы, из которых легче и дешевле можно было перевезти рекрутов в войсковые части. Набор солдат регулировался командиром части самостоятельно, а средства на содержание их он получал от высших инстанций в зависимости от численности набранной части. Поэтому войсковым начальникам выгодно было иметь не полностью укомплектованную часть. Солдаты служили источником их личных доходов, так как при отсутствии контроля и слабости учета имелись реальные условия для всякого рода злоупотреблений (невыплата солдатам в полном размере причитающегося им жалованья, включение в списки «мертвых душ», т. е. фиктивных солдат, и т. д.).

Обычно с рекрутом заключался договор, по которому он соглашался служить в течение нескольких лет (два-три года), добросовестно выполнять приказы своих начальников. Командир части, в свою очередь, обязывался обмундировать его, вооружить и выплачивать определенное жалованье (6—10 юаней). Солдаты питались за свой счет. В личном его распоряжении должно было оставаться 2—4 юаня. Как правило, этот договор не выполнялся. Солдаты не получали положенного им жалованья, существовали кое-как на голодном пайке, [39] а деньги их присваивались начальниками. Естественно, при таком содержании солдаты стремились или дезертировать, или поживиться за счет местного населения.

В армию шли добровольно главным образом деклассированные элементы: безработные, солдаты разбитых армий противника, бандиты — словом, люди, которым некуда было деваться. Китайская печальная действительность: непрерывные междоусобные войны милитаристов, частые стихийные бедствия, голод, наводнения, крайняя нищета в деревне и безработица в городах — давала широкие возможности для вербовщиков армий милитаристов. До революции 1911 г. контингент армии Юань Ши-кая составлял 300 тыс. При этом очень строго учитывались физическое и нравственное состояние рекрутов. Кроме того, требовалась справка о благонамеренности родителей, не допускались курильщики опиума. В армиях же генералов-милитаристов, насчитывавших к концу 1925 г. более 80 пехотных дивизий и более 100 смешанных бригад общей численностью свыше 2 млн. человек, вербовщикам не приходилось особенно разборчиво относиться к рекрутам.

Комплектование унтер-офицерского состава. Младший командный состав — это последняя инстанция передачи приказов старших начальников солдату и непосредственный контроль за их выполнением, а также за соблюдением правил внутреннего распорядка и дисциплины в части. Отсюда ясно, как важно иметь в частях унтер-офицерский состав, соответствующий своему назначению. В китайской армии это было слабое звено, в результате страдали и дисциплина, и выполнение приказов. Унтер-офицеры обычно комплектовались из лучших, опытных солдат и учащихся средних школ, их подготовкой занимались специальные унтер-офицерские школы с трех- или четырехмесячным обучением.

Однако подготовка унтер-офицеров была настолько слабой, что их присутствие не ощущалось во время боя.

До революции 1911 г. в армии Юань Ши-кая офицерский состав включал выпускников специальных школ. Начальное общее образование офицеры получали в военных школах типа кадетских корпусов с трехгодичным курсом. Затем выдержавшие экзамены поступали в среднюю двухгодичную военную школу. Окончив ее, офицеры направлялись на стажировку в войсковые части от 4 до 12 месяцев. Лучшие из них отправлялись в объединенные школы в Баодинфу и Учан. Эти школы имели отделения: пехотное, артиллерийское, кавалерийское и инженерное. Курс обучения их был рассчитан на полтора — два с половиной года. Норма приема — 140 человек. Офицеры, получившие там образование, высоко ценились в китайской армии.

В Баодинфу имелось еще одно военное училище для подготовки командного состава всех родов войск на высшие [40] штабные должности и в Генеральный штаб. Это училище состояло из двух отделений: для штаб-офицеров и для обер-офицеров.

Провинциальные войска подчинялись генерал-губернатору. Руководство ими он осуществлял через управления: административное, генерал-квартирмейстера и управление, которое ведало учебной частью. Личная канцелярия губернатора возглавлялась главным советником, который фактически был начальником штаба.

После революции 1911 г., когда начались междоусобные войны между генералами-милитаристами, эта система была нарушена. Каждая милитаристская клика вносила разные новшества в комплектование, обучение и подготовку своих армий в соответствии с обстановкой, складывавшейся внутри этих группировок.

Пехота имела вооружение, характерное для европейских армий до начала первой мировой войны, т. е. была обеспечена винтовками и пулеметами. Что же касается артиллерии, авиации, средств связи и инженерной техники, то этих технических средств китайской армии недоставало. Армии китайских милитаристов в 20-е годы по сравнению с дореволюционной армией Юань Ши-кая по числу соединений возросли почти в четыре раза, а по численности солдат — почти в пять раз. В целом слабая экономическая основа не давала возможности милитаристам иметь собственную военно-техническую базу. Им приходилось закупать необходимое вооружение за границей. Известно, что было импортировано более 40% вооружения армий милитаристов. Это привело к необычайной пестроте оружия китайских войск. Войсковые части подчас были вооружены винтовками самого разного происхождения: японские (6,5 мм), немецкие маузеры (7,6 мм), японские старого образца (6,8 мм), отечественные (7,9 мм), русские трехлинейные, американские, австрийские, итальянские, французские и т. д.

Смешанное вооружение крайне затрудняло удовлетворительное снабжение войск боеприпасами. Нередко в части, вооруженные винтовками 6,5 мм, доставляли патроны калибра 7,9 мм. В одной пулеметной роте могли быть пулеметы самых разных систем и калибров. Основным типом станковых пулеметов в дореволюционной китайской армии были пулеметы отечественного образца, но в войсках милитаристов попадались пулеметы и других систем: «Гочкис», «Шварцлезе», «Сент-Этьен», русский «максим», английский «Виккерс», «браунинг» и др.

Техническое состояние оружия также было очень плохое. Так, в одной из дивизий из 4 тыс. винтовок 3200 оказались совершенно непригодными к употреблению (стволы спаяны, приклад и ложе составлены из отдельных кусков, перевязанных [41] проволокой, концы стволов оторваны и т. д.). Настоящего ухода за оружием, в сущности, не велось, ружья и пулеметы не пристреливались. До 80% оружия китайской армии вообще не годилось для прицельной стрельбы.

Почти все китайские милитаристы имели на вооружении артиллерию преимущественно японской системы Арисака и германской — Круппа. Однако в целом китайская артиллерия того времени могла вести огонь только с открытых позиций прямой наводкой. Артиллеристы не знали современного способа ведения огня с закрытых позиций, к тому же они не имели для этого ни необходимых приборов (в частности, артиллерийской буссоли), ни телефонной связи на батареях.

Мукденская армия, а затем и Национальные армии в середине 20-х годов приобрели минометы Стокса, которые являлись сильным огневым средством. Они были простыми в обращении вследствие своей несложной конструкции, в то же время мина не уступала по мощности 75-миллиметровому снаряду. По размерам миномет отличался портативностью, вес его был невелик, что позволяло без труда переносить его с места на место.

Одновременно с созданием современной регулярной армии в Китае зарождалась собственная военная промышленность. К наиболее крупным универсальным производственным предприятиям относились Мукденский, Ханьянский и Гунсяньский арсеналы. Кроме того, почти каждая провинция имела свои провинциальные арсеналы или небольшие ремонтные и патронные заводы. Правда, их техническое состояние было неважным, к тому же они давали до 40% брака.

Что касается военной авиации, то в Китае она только появлялась и существенной роли не играла.

Я не останавливаюсь на ряде вопросов боевой подготовки, снабжения, выучки солдат, офицеров и генералов, а также методах ведения войны, так как эти вопросы в китайских военных группировках решались неодинаково и к этому мы еще вернемся при изложении впечатлений от поездки по различным армиям.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Советники в Пекине

После отъезда А. И. Геккера в Советский Союз на пост военного атташе был назначен бывший член Реввоенсовета Ленинградского военного округа Н. М. Воронин. Он был невысокого роста и так сильно хромал на одну ногу из-за ранения во время гражданской войны, что ходил вприпрыжку. Благодаря его походке он сразу же бросался в глаза обитателям посольского квартала, благо к тому же он отличался общительным характером. Как бы он ни переодевался, иностранные [42] разведчики по походке тотчас же узнавали советского атташе.

До революции Н. В. Воронин учился на медицинском факультете Юрьевского университета. Будучи военным атташе, он не переставал интересоваться медициной.

На плечи Воронина легла весьма тяжелая и ответственная задача: в сложной обстановке Китая руководить работой военных советников через начальников групп — крупных и авторитетных военачальников Красной Армии, таких, как В. К. Путна, В. К. Блюхер, Н. В. Куйбышев, В. М. Примаков. Одновременно Н. М. Воронин должен был выступать как авторитетный референт по военным вопросам нашего посла Л. М. Карахана, который слыл блестящим дипломатом и пользовался огромной популярностью среди китайского народа.

В начале мая 1925 г. в Калган прибыла большая группа советских инструкторов для работы в 1-й Национальной армии. Группу возглавлял один из способнейших боевых командиров Красной Армии — командир корпуса Витовт Казимирович Путна, Он родился в Литве в семье крестьянина, был пастухом, затем работал в Риге чернорабочим. В начале первой мировой войны его призвали в армию. Вскоре В. К. Путну послали в школу прапорщиков, которую он окончил в 1917 г.

Революционную деятельность Витовт Казимирович начал с ранних лет. В конце 1917 г. вступил в партию большевиков. Он занимал ответственные партийные и военно-административные должности. С сентября 1918 г. В. К. Путна принимал участие в гражданской войне, за умелое и доблестное руководство войсками и проявленное мужество и храбрость был награжден тремя орденами Красного Знамени. В 1923 г. окончил Высшие академические курсы, перед самой поездкой в Китай работал инспектором РККА.

Прежде всего нам нужна была полная и всесторонняя информация об обстановке в Китае. В Москве нас заверили, что на месте, в Пекине, мы получим от военного атташе подробные указания о целях нашей деятельности в армии. Пока же было неясно, что от нас требовалось: быть только инструкторами военного дела или еще и политработниками? Сразу мы не могли понять, что представляет собой гоминьдан. Некоторые из нас склонны были считать гоминьдан монолитной, революционной, дисциплинированной партией. О Национальной армии мы судили по ее наименованию, т. е. как об армии защитников широких масс народа и борцов за национальные интересы Китая.

С первых же шагов мы наткнулись на ряд противоречий. Нам казалось странным, что вождь 1-й Национальной армии Фэн Юй-сян, христианский генерал, объявивший себя приверженцем учения Сунь Ят-сена, заключил соглашение с явным [43] врагом китайского народа Чжан Цзо-линем, выступив против своего начальника У Пэй-фу. Советники калгакской группы, приезжавшие по делам в Пекин, рассказывали нам, что маршал Фэн Юй-сян пока что потчует их банкетами, но к делу не допускает.

В Пекине я занялся изучением Китая и его вооруженных сил, вначале решив ознакомиться с географией страны. Случайно на книжном базаре мне удалось приобрести «Географию Китая» Ришара на французском языке. Я перевел ее на русский язык, ее отпечатали на машинке и разослали по группам. Затем вместе с топографом Протасовым мы взялись за составление оперативной карты Северного Китая. В основу ее положили немецкую топографическую карту, приобретенную в универсальном магазине в Пекине. Это была очень кропотливая работа, никаких специальных инструментов, кроме пропорционального циркуля, нам не удалось достать. Но без карты оперативные расчеты немыслимы, а мы, кроме нашей сорокаверстки, да и то в ограниченном количестве экземпляров, никаких карт не имели. Что касается вооруженных сил Китая, то единственным нашим источником был «Китайский ежегодник» на английском языке. В нем мы нашли очень общие и устаревшие данные. По приезде Петра Петровича Каратыгина мне представилась возможность познакомиться вплотную с Национальными армиями.

П. П. Каратыгин ранее состоял командиром для особых поручений при председателе Революционного военного совета М. В. Фрунзе. Михаил Васильевич командировал его в Китай, чтобы он разобрался в обстановке и доложил ему причину неполадок в работе наших советников и слабой их деятельности в Национальных армиях. П. П. Каратыгин был ближайшим верным помощником Михаила Васильевича и пользовался его, неограниченным доверием. Петр Петрович, бывший офицер старой армии, генштабист-полковник, обладал высокой культурой. Он свободно объяснялся на французском [44] и английском языках, блестяще знал художественную литературу. Петр Петрович всегда с особой теплотой рассказывал о Михаиле Васильевиче, вспоминая их совместную работу. К поручению Фрунзе он относился с особой щепетильностью и стремился как можно скорее изучить обстановку и разобраться в положении дел на месте. Он предложил мне сопровождать его в инспекционной поездке в Национальные армии. Прежде чем перейти к ознакомлению с 1-й Национальной армией, я охарактеризую в нескольких словах деятельность медицинского советника 1-й Национальной армии и нашего врача Николая Семеновича Молчанова. Ему многим обязаны наши советники да и члены нашей посольской колонии в Пекине. Н. С. Молчанов родился в 1894 г. в г. Гдове. В 1918 г. в Петербурге он окончил гимназию с золотой медалью и поступил в Военно-медицинскую академию. По ее окончании выехал в Москву на работу в 1-й Коммунистический госпиталь. В 1925 г. Николай Семенович благодаря блестящей аттестации с места службы был командирован в Китай. От Харбина до Пекина он ехал в моей группе. В Пекине Н. С. Молчанов получил назначение в Калган на должность медицинского советника при 1-й Национальной армии и врача калганской группы. Климатические условия этого района Китая (Внутренняя Монголия) были для нас необычайно тяжелые: северо-западные муссоны несли тучи песка и пыли из пустыни Гоби, которые проникали через щели наших утлых дощатых жилищ, забивали носоглотку, порошили глаза и «сдабривали пищу». Кроме того, антисанитарные условия Калгана привели к тому, что все советники переболели дизентерией. Молчанову пришлось много потрудиться, чтобы создать удовлетворительные условия для работы в Калгане. Некоторые советники по состоянию здоровья не могли переносить местный климат, при содействии Молчанова они были возвращены на родину, в том числе и начальник группы В. К. Путна. Когда военная обстановка потребовала перевода 1-й Национальной армии на Тяньцзинский фронт, Николай Семенович был направлен в Пекин. Здесь он в Казачьем городке открыл стационар на 15 коек и амбулаторию для советников и работников посольства. У Николая Семеновича не было ни фельдшера, ни санитара, ни переводчика, ни медицинского инструмента. Как-то мы с Николаем Семеновичем бродили в поисках медицинских и чертежных инструментов и букинистических книг по географии Китая. На наши вопросы, где их найти, продавец обычно отвечал: «Путунда» (правильно «Бу дундэ» — не понимаю). Мне припомнился случай времен русско-японской войны. Наши топографы, производя съемку, спрашивали у местных жителей на ломаном китайском языке наименование местного пункта, те отвечали «Путунда». Я долго хранил оставшуюся от отца карту тех времен [45] с названиями местных пунктов «Путунда». Сложные условия работы потребовали от Молчанова необычайно напряженного труда, самоотверженности и самостоятельности. Китайская медицина — одна из древнейших медицин мира, У нее свои методы диагностики, лечения, лекарства. Их надо знать и понимать. Когда прибыла в Пекин супруга Молчанова — Евгения Григорьевна, сама врач, она облегчила его тяжелый труд. По возвращении из Китая на родину «молчановский» стиль работы утвердился за ним: необычайная трудоспособность, организованность, собранность и культура. После возвращения из Китая долгое время я не встречался с ним. Я увиделся с Н. С. Молчановым лишь после Великой Отечественной войны. Он имел звание генерал-лейтенанта медицинской службы, занимал должность начальника кафедры терапии Военно-медицинской академии им. Кирова, главного терапевта Советской Армии и действительного члена Академии медицинских наук.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

1-я Национальная армия и деятельность калганской группы советников

Основные силы армии Фэн Юй-сяна заняли столичный округ с Пекином и Внутреннюю Монголию и стали именоваться 1-й Национальной армией. Другая группа войск Национальной армии, по преимуществу выходцы из провинции Шэньси, под командованием генерала Ху Цзин-и продолжала наступление на юг, изгнала остатки войск У Пэй-фу из провинции Хэнань и осела там, приняв название 2-й Национальной армии. Генерал Ху Цзин-и стал дубанем этой провинции. Часть войск этой армии под командованием генерала Сунь Юэ повернула на запад, окончательно вытеснила войска У Пэй-фу из провинции Шэньси и стала 3-й Национальной армией. Сунь Юэ сделался дубанем провинции Шэньси.

Знакомство с 1-й Национальной армией начнем с ее командующего, маршала Фэн Юй-сяна. Он родился в 1882 г. в семье кустаря-ремесленника. Военную службу начал солдатом императорской китайской армии. По словам его сослуживца, командира бригады Сюй Чан-линя, Фэн все свободное время отдавал самообразованию, на свои солдатские гроши покупал книги и читал по ночам. Грамотность, усидчивость и знания выдвинули его вскоре в ряды офицеров.

В христианство вовлек Фэна известный миссионер Лю Фэн, который и стал его крестным отцом. Не последнюю роль в этом сыграла и красавица христианка Ли Дэ-цюань, приглянувшаяся Фэну. Вскоре состоялась свадьба. Христианство очень пригодилось Фэн Юй-сяну для укрепления дисциплины в войсках. Войска поднимались рано утром с пением молитв, [46] а отходили ко сну с пением псалмов. При посредничестве миссионеров солдатам внушали принципы простой жизни и христианской морали, а уклонение от исполнения служебных обязанностей наказывалось палкой. При этом от наказания при серьезных проступках не освобождались даже офицеры. Случалось, что палка прогуливалась и по спинам генералов.

Сам Фэн и его генералы одевались просто, как солдаты, знаков различия не носили. Фэн любил показать свой демократизм: посещал базары, обедал в простых харчевнях. Он хорошо знал быт солдат. Его окружение состояло в основном из солдат 16-й смешанной бригады, которой он некогда лично командовал.

Войсками и всем своим обширным, но небогатым хозяйством Фэн руководил самолично. В этом, по-видимому, сказались свойственные китайской армии феодальные порядки, боязнь генералов-милитаристов потерять власть.

Хотя Фэн Юй-сян обладал незаурядными способностями, он не мог один разобраться во всех противоречиях китайской обстановки. Не удивительно, что принятые им решения нередко оказывались запоздалыми (например, так случилось с оказанием помощи восставшему против Чжан Цзо-линя генералу Го Сун-лину) или опрометчивыми (например, его отъезд в СССР вопреки советам военного атташе А. И. Егорова и начальника калганской группы В. М. Примакова). Фэн постоянно разменивался по мелочам. Солдаты иронически называли проводимые им незначительные реформы игрушечными. В частности, он запретил проституткам носить богатые платья и построил дома-богадельни для старых солдат. О нем солдаты сочинили песенку:

Дубань наш хорош, дубань наш хорош,

В богадельнях питают стариков.

Фэн не только крайне противоречив, но и, подобно римскому богу Янусу, двулик. О нем можно составить два совершенно противоположных мнения, и оба будут обоснованны. Фэн слыл демократом и любил щеголять такими словами, как «общественный слуга», «народное благоденствие». Он написал брошюру, где, между прочим, восхвалял правление народа и утверждал, что народ — хозяин государства и военные не должны вмешиваться в гражданские дела. Однако за время своего пребывания у власти он никаких мероприятий по улучшению положения крестьян и рабочих не провел и ничем не способствовал подъему производительных сил своих провинций: росту промышленных предприятий, улучшению путей сообщений.

Фэн неоднократно провозглашал себя сторонником гоминьдана и «трех принципов» Сунь Ят-сена, однако он не признавал себя связанным с гоминьданом. В своей армии он не допускал [47] деятельности гоминьдановских организаций. В подвластном ему районе он не разрешал демократические выступления. Так, 7 сентября 1925 г. он запретил демонстрацию рабочих с лозунгом «Долой Чжан Цзо-линя!» и поощрял подрывную работу продажных штрейкбрехеров.

Для полноты оценки личности Фэн Юй-сяна приведу выдержку из разговора военного атташе Н. М. Воронина с У Пэй-фу, состоявшегося осенью 1925 г. в Ханькоу. У Пэй-фу, в частности, говорил: «Чжан Цзо-линь — враг китайского народа. Если Чжан Цзо-линь захватит власть в Китае в свои руки, он распродаст Китай по частям империалистам. Уже сейчас он продал почти всю Маньчжурию Японии. Фэн Юй-сян хотя и вредный человек, но продавать Китай империалистам не станет. Я мог бы сейчас занять Хэнань, для этого не потребуется много войск, достаточно и двух дивизий, так как в Хэнани войск нет. Но я не делаю этого теперь, чтобы Национальным армиям дать возможность разбить Чжан Цзо-линя». На вопрос Н. М. Воронина, чем вреден Фэн, У Пэй-фу ответил: «Через Фэна проникает в Китай красная опасность: забастовки, волнения». Надо сказать, что У Пэй-фу польстил Фэну в отношении его революционности.

Есть поговорка: «Каков поп, таков и приход». Несколько слов о «приходе» — окружении Фэн Юй-сяна.

Ближайшим его помощником и заместителем считался генерал Чжан Чжи-цзян, или, как его называли, Чжан-дутун. Он организовал миссионерские группы в частях 1-й Национальной армии и добивался, чтобы в каждом полку состоял миссионер. Начальниками от фельдфебеля и выше он назначал христиан. Чжан-дутун молился три раза в день, а во время сражения под Тяньцзинем только и делал, что просил у бога небесной помощи молитвой и постом, не надеясь на разум и на силу своего характера. Когда армия взяла Тяньцзинь, в Калгане отслужили благодарственный молебен. Он яростно противился работе гоминьдана в войсках и не соглашался на приезд советников. Только под давлением Фэна, скрепя сердце Чжан разрешил беседы в войсках на политические темы. Он был душой и телом предан Фэну, так как понимал, что никакой другой военачальник не потерпел бы его на таком высоком посту.

Генерал Ли Мин-чжун, как и Чжан-дутун, не мог похвастаться талантами. К тому же он был боязлив и нерешителен. От Чжан-дутуна, в сущности, он отличался лишь меньшей преданностью христианству.

Другой помощник Фэн Юй-сяна, генерал Тун Мин-цэ, напротив, глубоко верил в христианство, что не мешало ему быть заносчивым.

Командир 5-й пехотной дивизии и начальник студенческой военной школы в Калгане генерал-лейтенант Ши Сяо-шань [48] выслужился из солдат; в военном деле был малограмотным; к Советскому Союзу и нашим советникам относился отрицательно, мешал их работе. На фронт всегда стремился уехать тайно, чтобы, не дай бог, советники не увязались за ним.

В 5-й бригаде 5-й пехотной дивизии командиром был генерал Чэн Ю-яо — лентяй и кутила, к компартии Китая был настроен враждебно, к Советскому Союзу был безразличен.

Командир кавалерийского корпуса Сун Чжэн-юань (бывший дубань пров. Жэхэ) — честолюбивый и энергичный человек. Советников признавал только в мирное время, во время войны их игнорировал. К Советскому Союзу относился дружелюбно.

Командир 2-й кавалерийской дивизии генерал Сун, человек решительный, считался с предложениями советников, к Советскому Союзу питал дружеские чувства.

Командир 1-й кавалерийской дивизии Чжан Шу-шан фактически состоял у Фэна на дипломатической работе; некогда был в хороших отношениях с Чжан Цзо-линем.

Командир 3-й кавалерийской бригады 1-й кавалерийской дивизии генерал Ван Чжэн-хуай, человек нерешительный и тщеславный, был сторонником У Пэй-фу.

В общем, можно сказать, что все они были преданы Фэн Юй-сяну, беспрекословно подчинялись его приказам. В 1-й Национальной армии не было генералов и офицеров, получивших образование за границей. Военную офицерскую школу в Баодинфу окончили лишь немногие. Среди них выделялись своими военными знаниями генералы Лу Чжун-линь и Тан Чжи-да.

Для офицерского состава армии Фэна в целом был характерен низкий общеобразовательный уровень, военные знания офицеры черпали лишь из своего личного опыта. Они не умели самостоятельно выработать оперативного плана или составить боевые расчеты, а поэтому всегда соглашались с мнением штабных офицеров, окончивших военные школы.

Если отбросить революционную фразеологию и демократические, точнее, демагогические жесты Фэн Юй-сяна, то его армия мало чем отличалась от армии милитаристов.

Обращение Фэн Юй-сяна к нам за материальной помощью объяснялось его безвыходным положением. Приглашение в войска советских советников, по-видимому, также было вынужденным.

Иногда Фэн устраивал обмен мнениями с некоторыми гоминьдановцами по поводу назревавших событий, но и только. В военных делах Фэн обычно с ними не советовался, а принимал решение самостоятельно и претворял его в жизнь по своему разумению и в своих интересах. Чаще всего в отношениях с гоминьданом и союзниками он стремился набить себе цену. Поведение Фэна нередко было полно загадок (уход [49] в отставку, отъезд в СССР и пр.). Никогда нельзя было сказать, каковы будут его поступки завтра. Неясно, почему, например, он скрыл заключение договора с Сунь Чуань-фаном о взаимных действиях против мукденской группировки.

Во время войны Чжан Цзо-линя с У Пэй-фу в 1924 г. Фэн выступил союзником Чжан Цзо-линя. Однако этот союз продержался недолго, и вскоре по окончании войны они чуть не подрались при дележе добычи. Для всех было ясно с самого начала, что союз Чжан Цзо-линя с Фэном недолговечен. Наше руководство в Пекине, предвидя осложнения во взаимоотношениях между ними, дало указания нашим военным советникам 1-й Национальной армии в кратчайший срок подготовить эту армию так, чтобы она могла противостоять нападению мукденской группировки и ее союзников. Задача, конечно, правильная, но нелегкая. Дело в том, что общая военно-стратегическая обстановка и соотношение военных сил были не в пользу Национальных армий.

Приходилось учитывать возможность ведения войны на три и даже на четыре фронта: во-первых, против Чжан Цзо-линя, во-вторых, против Чжан Цзун-чана, дубаня провинции Шаньдун, в-третьих, против У Пэй-фу и, в-четвертых, возможно, против Янь Си-шаня, дубаня провинции Шаньси.

Мукденская группировка имела основные базы в Маньчжурии и Шаньдуне (общая территория — 1200 тыс. кв. км, население — около 60 млн. человек). Вооруженные силы ее составляли около 180 тыс. солдат и офицеров (из них 110 тыс. мукденцев и около 70 тыс. шаньдунцев). Эти войска имели около 420 пулеметов, 260 орудий, 5 бронепоездов, 6 танков, 40 самолетов.

Чжилийская группировка У Пэй-фу опиралась на Хунань, Хубэй и часть Хэнани (общая площадь — 400 тыс. кв. км, население — 55 млн.). Она располагала армией в 135 тыс. человек, 120 пулеметами, 180 орудиями. К этой группировке примыкал Сунь Чуань-фан, обосновавшийся в провинциях Аньхуй, Чжэцзян, Фуцзянь, Цзянси и Цзянсу (общая площадь — 687 тыс. кв. км, население — 110 млн.). Вооруженные силы Сунь Чуань-фана насчитывали 225 тыс. солдат и офицеров, 406 пулеметов, 460 орудий. Этим силам милитаристов Национальные армии, базирующиеся на обширной территории в 1375 тыс. кв. км с населением около 52 млн., могли противопоставить 275 тыс. человек, 620 пулеметов и около 400 орудий.

На первый взгляд превосходство войск генералов-милитаристов было настолько подавляющим, что заранее можно было предрешить неблагоприятный для Национальных армий исход борьбы. Однако противоречия между милитаристами (Чжан Цзо-линем и У Пэй-фу, Сунь Чуань-фаном и Чжан Цзо-линем, Сунь Чуань-фаном и У Пэй-фу) были чрезвычайно [50] острыми, и сговор между ними в это время, а следовательно, и их военная коалиция против Национальных армий были маловероятными. Кроме того, внутри каждой милитаристской группировки существовали дополнительные центробежные силы, питавшиеся противоречиями между дубанями различных провинций и подчиненными им генералами. Трения между ними приводили к тому, что в ходе военных действий нередко на сторону противника переходили отдельные генералы и даже группы генералов с войсками. Например, так поступил Фэн Юй-сян в сентябре 1924 г. во время войны У Пэй-фу с Чжан Цзо-линем. В мукденской группировке Чжан Цзо-линь скомпрометировал себя явным прислужничеством перед империалистами и выступлениями против национального движения и тем самым вызвал недовольство своих генералов, которые стремились освободиться от его опеки. На совещании генералов летом 1925 г. в Тяньцзине большинство их высказались против войны с Национальными армиями, но Чжан Цзо-линь настаивал на немедленных военных действиях. Аналогичное положение наблюдалось и в чжилийской группировке, возглавляемой У Пэй-фу. Сунь Чуань-фан полностью освободился от опеки У Пэй-фу и стал вести самостоятельную политику. У Пэй-фу даже в своей основной провинции Хубэй не был хозяином положения, пока был жив дубань этой провинции Сяо-нань. Только после его смерти вся провинция попала под власть У Пэй-фу. Однако основное противоречие у милитаристов было с народом. Широкие массы народа ненавидели милитаристов как насильников и грабителей.

В междоусобной войне генералы растрачивали энергию народа и национальные ресурсы, отвлекая силы и средства Китая от борьбы за национальные интересы — освобождение страны от колониальной зависимости. Надо сказать, что Национальные армии в своей политике по отношению к народу недалеко ушли от генералов-милитаристов. Фэн и его генералы, величавшие себя последователями Сунь Ят-сена, облагали население подвластных областей непомерными налогами, заставляли выполнять принудительные работы, урезывали заработную плату и т. д.

Чтобы разобраться во всей этой противоречивой обстановке и наметить конкретный план по повышению боеспособности 1-й Национальной армии, советникам необходима была детальная информация. Однако по прибытии в Калган в мае 1925 г. в ставку 1-й Национальной армии наши инструкторы не получили необходимых сведений ни от Фэна, ни от его штаба. Все соглашались с проектом нашего плана по повышению боевой подготовки армии, но к практической работе никого не допускали. Только после того как начальник группы В. К. Путна выразил Фэну резкий протест, сообщил в докладе в Пекин о создавшемся ненормальном положении в [51] 1-й Национальной армии и подал просьбу об отставке, Фэн наконец соблаговолил допустить нас к некоторым видам инструкторской работы.

Приехав в конце июля 1925 г. в Калган, мы с Каратыгиным стали знакомиться с работой советников в 1-й Национальной армии. Бытовые условия советников были неблестящие. В обстановке того времени трудно было создать необходимые санитарно-гигиенические условия, в результате более 75% советников переболели дизентерией. Дома, в которых жили советники, оказались не приспособленными к местному климату.

К моменту нашего приезда калганская группа уже проделала большую работу. Была организована артиллерийская школа на 114 человек (для командиров артиллерийских взводов и командиров батарей). В ней обучением стрельбе с закрытых позиций руководили Н. Ю. Петкевич (Дюфрен) и А. А. Аргентов (Марино). Это были опытные, знающие артиллеристы и умелые педагоги. Петкевич участвовал в первой мировой и гражданской войнах, был награжден двумя орденами Красного Знамени. Была открыта высшая пехотная школа. Выпускники этой школы прошли добротную подготовку и были на хорошем счету в дивизиях. В созданной кавалерийской школе обучались 240 человек (в том числе 80 офицеров, 160 унтер-офицеров), в пулеметной — 180 человек, в инженерной — 40 человек. Кроме того, открылась студенческая военная школа, но Фэн испугался, что студенты начнут агитацию против него, и под предлогом опасной военной обстановки распределил курсантов по разным школам.

Одновременно велось изготовление трех бронепоездов, а их личный состав обучался стрельбе и боевым действиям на рельсах. Постройкой бронепоездов руководили К. Б. Калиновский и инженер С. С. Чекин. Бронепоезда имели пушечное и пулеметное вооружение на вращающихся башнях. Паровозы тоже были бронированными. Непосредственное знакомство с деятельностью наших инструкторов-советников в войсках 1-й Национальной армии свидетельствовало о том, что они всеми силами стремились выполнить поставленную перед ними задачу по повышению боеспособности войск.

Маршал Фэн, убедившись в том, что советские советники действительно знают военное дело, разрешил им работу в армии. При этом командование Национальной армии ударилось в другую крайность — стало требовать чрезмерного увеличения количества новых формирований, не учитывая свои возможности в вооружении, комплектовании квалифицированным командным составом и финансировании войск. Так, например, кавалерии в 1-й Национальной армии по существу не было. Задумали создать шесть кавалерийских дивизий. Но вряд ли это было реальным. Если для этих формирований [52] и можно было в Монголии закупить необходимое число лошадей, то из-за отсутствия должного количества опытных инструкторов потребовались бы годы, чтобы выездить табунных лошадей, обучить солдат верховой езде и владению оружием в конном строю. Тем более что некоторые наши кавалеристы-инструкторы не проходили специальной кавалерийской школы и обучались верховой езде лишь на практике. В результате недостаточной подготовки и плохого материального обеспечения организационных мероприятий эта кавалерийская армада, как выяснилось позже, не выдержала боевого испытания.

Артиллерия, ведущая обстрел с закрытых позиций, как известно, имеет большие преимущества. Опыт русско-японской и первой мировой войн показал, что одна батарея, ведущая обстрел с закрытых позиций, могла бороться с пятью-шестью батареями, расположенными на открытых позициях. Батарея полковника Слюсаренко в сражении под Лояном в русско-японскую войну подавила шесть японских батарей. Однако для этого недостаточно одного умения командира вести такую стрельбу, надо, чтобы батарея была вооружена артиллерийскими приборами — буссолью, телефонными аппаратами и проводом. К сожалению, у артиллеристов 1-й Национальной армии не было ни того, ни другого. Поэтому в боевой обстановке стрельба с закрытых позиций была невозможна.

Весьма серьезной помехой в развертывании всей многообразной работы инструкторов по обучению войск было недостаточное обеспечение переводчиками и слабая их квалификация на первых порах. Позднее они стали успешнее справляться со своей работой. Да к тому же и советники преуспели в разговорном языке и обходились своими знаниями, особенно когда обучение сопровождалось показом приборов или других предметов. Так, советники А. А. Аргентов и П. Зюк объяснялись без переводчиков.

Надо сказать, в высшем командном составе 1-й Национальной армии имелись весьма способные и даже талантливые генералы и офицеры, например начальник штаба Чжан-дутуна генерал Ли Цзинь-линь. Начальник группы Примаков отзывался о нем с большой похвалой. Он говорил, что хотя этот генерал и не получил специального образования, но его стремление повысить свою военную подготовку не прошло даром.

Однажды мы с Каратыгиным присутствовали на занятиях по тактике в пехотной школе. Лектор, китайский майор, так мастерски иллюстрировал свою беседу схемами, вычерчиваемыми разноцветными мелками на доске, что его мысли были понятны даже не знавшим китайского языка.

После поездки в район расположения 1-й Национальной [53] армии у нас сложилось определенное представление о ее организации и состоянии боевой подготовки.

Основные силы армии состояли из шести пехотных дивизий (1, 2, 3, 5, 6 и 11-я), гвардейской пехотной бригады и двух кавалерийских бригад. Две пехотные дивизии и гвардейская пехотная бригада располагались в Пекине, а остальные — во Внутренней Монголии.

Каждая пехотная дивизия, подобно другим китайским армиям, включала две пехотные бригады двухполкового состава. Каждый полк состоял из четырех батальонов четырехротного состава. В каждой роте — 100—120 солдат.

Дивизия имела специальные части: артиллерийский дивизион (вместо артиллерийского полка, из-за недостатка материальной части) и смешанный полк, состоящий из пулеметного, кавалерийского, саперного и технического (связь, комендантский и т. п.) батальонов.

Что же касается военно-технического оснащения этой армии, то оно было незавидным: сильно изношенная материальная часть артиллерии, пулеметы и винтовки самых различных систем требовали основательного ремонта.

Строевая выучка и физическая подготовка солдат в 1-й Национальной армии велись на очень высоком уровне. В этом отношении армия Фэна, пожалуй, превосходила армии всех китайских милитаристов.

Стрелковая же подготовка войск была поставлена слабо. Артиллеристы стреляли только прямой наводкой, а пулеметчики и стрелки вели огонь с постоянным прицелом по целям на все дистанции, без всякого учета погодных и других условий. По тактической выучке 1-я Национальная армия стояла ниже уровня времен русско-японской войны.

Кавалерия этой армии состояла из Чахарской бригады, укомплектованной монгольскими наездниками, и другой кавалерийской бригады, укомплектованной китайцами; последняя скорее напоминала пехоту, но умевшую ездить верхом.

Моральное состояние войск 1-й Национальной армии, можно сказать, было удовлетворительным (в армии строго взыскивали за курение опиума, пьянство, грабежи местного населения). Однако постоянная невыплата солдатам и офицерам жалованья и плохое питание ставили под сомнение, сохранится ли этот уровень моральной устойчивости при тяжелых боевых испытаниях.

Что касается революционной сознательности, то она не ощущалась в армии. Политработа в войсках отсутствовала, гоминьдану, как уже говорилось, не разрешалось вести агитацию. Лозунг «Кто не работает — тот не ест» вывешивался кое-где на зданиях казарм, но служил скорее украшением, чем призывом к действию.

Командный состав 1-й Национальной армии включал выходцев [54] из солдат, которые не проходили военной подготовки в специальной школе; они руководили войсками на основе собственного боевого опыта или по преданиям «старины глубокой», вплоть до копирования военных хитростей легендарного китайского полководца эпохи «Троецарствия» Чжугэ Ляна.

В целом 1-я Национальная армия не представляла собой силы, могущей решать крупные политические задачи, противостоять такому противнику, как мукденская группировка.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В Хэнани

Начальный период пребывания наших советников в Хэнани представлен мною в виде отдельных эпизодов по воспоминаниям некоторых советников этой группы и своим впечатлениям от совместной поездки с П. П. Каратыгиным по этой провинции в конце августа 1925 г., целью которой было ознакомление с условиями работы наших инструкторов-советников во 2-й Национальной армии.

Базой 2-й Национальной армии была провинция Хэнань, расположенная по нижнему течению Хуанхэ (площадь — 179 тыс. кв. км, население — 31 млн. человек). В Кайфыне, главном городе провинции, находились административное управление во главе с дубанем (генерал-губернатором) Юэ Вэй-цзюнем и резиденция кайфынской группы советников.

Несколько слов о некоторых военно-географических и экономических особенностях этой провинции. Нам пришлось в ней не только работать и воевать во 2-й Национальной армии, но и участвовать в военных операциях Национально-революционной армии, созданной Уханьским правительством в 1927 г., против мукденских милитаристов под командованием Чжан Сюэ-ляна (сына Чжан Цзо-линя).

Восточная, низменная часть провинции Хэнань составляет западную часть Северо-Китайской равнины. Это ее житница. Западная часть провинции заполнена отрогами горного хребта Циньлин.

Климат в Хэнани муссонный, с относительно холодной зимой. Средняя температура зимой на севере — 4°, на юге +1°C, На севере морозы доходили до 20°С. Лето здесь жаркое, в июле температура 26—29°С. Осадки выпадали главным образом летом (в мае — октябре 500—1000 мм). Зима малоснежная с сильными северными ветрами, приносящими тучи пыли. Самая крупная река в Хэнани — Хуанхэ — протекает по территории провинции с запада на восток. На бассейн Хуанхэ приходилось: всей пахотной земли страны — 40%, посевов пшеницы — 62, хлопка — 57 и табака — 67%. Оросительная: система бассейна снабжала водой до 1 млн. га. [55]

Провинцию Хэнань пересекали две важные железнодорожные линии: с севера на юг — Пекин-Ханькоуская и с запада на восток — Лунхайская — от станции Шаньчжоу до железнодорожного узла Сюйчжоу (пров. Шаньдун).

Минеральные богатства провинции были разведаны мало. Залежи каменного угля имелись в районе Чжэнчжоу и Лояна.

Расположение враждебных 2-й Национальной армии милитаристских группировок — мукденской, шаньдунской и чжилийской (У Пэй-фу из Хубэя) — было таково, что направление железнодорожных линий облегчало им концентрическое наступление на провинцию Хэнань и ставило в тяжелое положение оборону 2-й Национальной армии.

Судьба командующего этой армией Ху Цзин-и полна превратностей: он активно участвовал в революции 1911 г. и восстании крестьян под руководством союза «Белого волка», затем вступил в банду хунхузов, был пойман и посажен в тюрьму. В 1921 г. Фэн Юй-сян, будучи дубанем Шэньси, освободил Ху Цзин-и из тюрьмы и принял к себе на службу в армию.

Ху Цзин-и благодаря своей личной храбрости, энергии, незаурядным качествам военачальника быстро пошел в гору и стал, как его именовали завистники, генералом из хунхузов. Сделавшись дубанем Хэнани, Ху Цзин-и остался демократом и революционно настроенным генералом. Он предоставил свободу проведения собраний и организации союзов. При нем гоминьдановские и коммунистические организации получили возможность развернуть легальную деятельность. Его ближайшим помощником по политической части был член ЦИК и Северного бюро гоминьдана в Пекине левый гоминьдановец Юй Ю-жэнь. Чтобы укрепить свое влияние в Хэнани, Ху Цзин-и просил военного атташе Геккера прислать туда советских инструкторов.

Однако Ху Цзин-и недолго довелось править своей провинцией. Из-за его беспечности случайное загрязнение небольшой раны, полученной во время игры в мачжан, вызвало заражение крови, и он скончался в апреле 1925 г.

После смерти Ху Цзин-и в Хэнани завязалась ожесточенная борьба между различными группировками генералитета за должность дубаня провинции. Борьба, первоначально не выходившая за дипломатические рамки, грозила завершиться вооруженным столкновением.

Только быстрое продвижение войск Чжан Цзо-линя вдоль Пекин-Ханькоуской железной дороги на юг побудило хэнаньских генералов пойти на компромиссное решение и согласиться с кандидатурой командира 2-й пехотной дивизии генерала Юэ Вэй-цзюня.

Генерал Юэ Вэй-цзюнь в 1923—1924 гг. командовал бригадой 1-й Шэньсийской дивизии. После поражения У Пэй-фу перешел на сторону Национальных армий и был назначен [56] командиром 2-й пехотной дивизии. Человек аполитичный, неволевой, он не блистал умом, но был храбрым солдатом. Он имел импозантную внешность: высокий рост, атлетическое сложение и низкий повелительный голос.

Каждая из враждующих генеральских группировок рассчитывала подчинить новоиспеченного дубаня своему влиянию. Борьба за влияние на Юэ Вэй-цзюня разгорелась с первых же дней его правления. Вначале должности главных советников при дубане были распределены среди всех группировок. Место главного советника оставалось за гоминьдановцем Юй Ю-жэнем. Но затем бывшие упэйфуисты, перешедшие на сторону Национальной армии по конъюнктурным соображениям, стали брать верх над гоминьдановцами. У Пэй-фу направил к дубаню в качестве советника своего ставленника Ма Сяна.

2-я Национальная армия включала: 11 пехотных дивизий четырехполкового состава, 21 смешанную бригаду, несколько охранных бригад, три артиллерийских полка, одну кавалерийскую бригаду (не имевшую коней). 2-я Национальная армия по количеству составляющих ее частей и соединений была одной из крупнейших провинциальных армий.

Однако из-за расчленения на антагонистические группировки, плохой выучки войск и враждебности широких масс местного населения ее реальная сила была незначительна. Сам дубань Юэ Вэй-цзюнь в беседе с представителем высшего военного командования Красной Армии СССР Трифоновым сказал, что его приказы выполняют безусловно лишь два-три командира дивизии. Начальник объединенной военной школы генерал Сюй в минуту откровенности заявил, что армия небоеспособна и воевать может только против туфэев.

Таким образом, дубань Юэ Вэй-цзюнь, по собственному признанию, не имел авторитета, чтобы сплотить эту разношерстную клику генералов и их войска в единое целое. Поэтому под наименованием 2-я Национальная армия следует подразумевать разные внутренне разрозненные, а скорее антагонистические группировки. Основных было четыре: шэньсийская, упэйфуистская (часть хэнаньских войск), независимая Фан Ши-миня, неопределенной ориентации (часть хэнаньских войск). Шэньсийскую группировку 2-й Национальной армии составляли: 1, 2, 3, 7, 8, 9 и 11-я пехотные дивизии; 6-я и 10-я смешанные бригады; 1-я резервная бригада и 1-я кавалерийская бригада.

Упэйфуистская группа включала: 4, 5 и 15-ю пехотные дивизии, 17-ю и 18-ю смешанные бригады.

Отдельная группа Фан Ши-миня во 2-й Национальной армии носила наименование 6-й дивизии и состояла из четырех колонн. В каждую колонну, или, как ее называли, направление, входили одна-две бригады. Фан Ши-минь держался независимо [57] от дубаня, стоял в стороне от политиканства. В прошлом он сотрудничал с Сунь Ят-сеном. В тот момент он не выступал против У Пэй-фу и не был сторонником 2-й Национальной армии.

Неопределенной ориентации придерживались 8, 13, 15 и 16-я смешанные бригады, 2-я резервная бригада, 3-я кавалерийская бригада (безлошадная), 4-я бригада «И-цзюнь» (Старые войска), 2-я бригада, отколовшаяся от Фан Ши-миня, которая находилась на юге Хэнани. Из этих частей 13-я и 16-я бригады относились лояльно к дубаню, другие, бывшие упэйфуистские, части зависели от дубаня в финансовом отношении и к самостоятельности особого желания не проявляли.

Кроме того, во 2-й Национальной армии формально числились 10-я пехотная дивизия, 2, 7, 11, 12, 19 и 20-я смешанные бригады. Они были расквартированы в провинции Шэньси, после смерти дубаня Сунь Юэ ими командовал генерал Ли Ху-чэн, командир 10-и пехотной дивизии. Эти войска хотя и считались союзниками 2-й Национальной армии, но сохраняли свою организационную и оперативную самостоятельность. Дубаню Ху Цзин-и некоторое время благодаря волевому характеру и авторитету удавалось сохранять единство генералов шэньсийской группировки; опираясь на нее, он принуждал к повиновению и других генералов.

Остановлюсь подробнее на внутренних противоречиях 2-й Национальной армии, чтобы выявить причины ее развала, а также показать трудности работы советников в этой армии.

Внутри шэньсийской группировки борьба происходила главным образом между дубанем Юэ Вэй-цзюнем и его политическим советником (доверенным покойного дубаня Ху Цзин-и) Юй Ю-жэнем. Юэ Вэй-цзюнь стремился освободиться от его опеки. Эта склока нанесла большой вред 2-й Национальной армии. На стороне Юй Ю-жэня были 3-я и 6-я бригады. Командир 7-й дивизии, революционно настроенный генерал, гоминьдановец Дэн Бао-шань и командир 9-й дивизии Ли Ци-цай также ратовали за сохранение на посту дубаня Юэ Вэй-цзюня, так как генерал Дэн Бао-шань имел влияние на него и мог, в свою очередь, проводить влияние гоминьдана.

Командир 9-й пехотной дивизии Ли Ци-цай, хубэец, в военном отношении наиболее заметная фигура во 2-й Национальной армии, входил в шэньсийскую группировку. Он был близок к Дэн Бао-шаню и сочувствовал Национально-революционной армии. Политический режим Хэнани при 2-й Национальной армии определялся политическими настроениями основного шзньсийского ее ядра. Ряд генералов входили в гоминьдан или близко к нему примыкали, например член ЦИК гоминьдана Юй Ю-жэнь, Бо Ли-вэй, Дэн Бао-шань, Ли Ци-цай и др. Они занимали резко враждебную позицию по отношению [58] к милитаристам типа Чжан Цзо-линя, У Пэй-фу и империалистам.

К Советскому Союзу они относились, в общем, благожелательно, как к союзнику в борьбе против империалистов. Правда, это не означало, что они симпатизировали политическому строю СССР. Все эти обстоятельства создавали относительно свободный политический режим в Хэнани, что обеспечивало легальное существование гоминьдана, рабочих профсоюзов, полулегальное существование компартии.

В это время в Хэнани укреплялось рабочее движение, возросло число членов профсоюзов и успешно проводились забастовки. Оживилось и движение крестьян, главным образом средневековых их организаций («Красные пики» и др.), направленных против милитаристов, и стали образовываться крестьянские союзы, находившиеся под влиянием и руководством коммунистической партии.

В ряды коммунистической партии и комсомола вступали новые люди, например с июня 1925 по ноябрь 1926 г. число членов в этих организациях возросло в пять раз. Кстати говоря, это дало повод У Пэй-фу обвинять Юэ Вэй-цзюня в том что его политика способствовала увеличению «красной опасности» во 2-й Национальной армии.

Что касается взаимоотношений 2-й Национальной армии с местным населением, то ее генералы больше интересовались конфликтами с дубанем и его окружением, чем серьезными политическими вопросами — работой среди масс населения и солдат. 2-я Национальная армия не имела прочной связи с какими-либо прослойками населения.

Покойному дубаню Ху Цзин-и нельзя было отказать в дальновидности. Он пригласил советских военных советников, рассчитывая повысить боеспособность своей армии, а при посредничестве гоминьдана привлечь широкие массы народа на свою сторону.

Начальником группы советников, назначенных во 2-ю Национальную армию, был Георгий Борисович Скалов (Синани). В Советском Союзе он был ректором Института востоковедения, специального военного образования не имел. Участник гражданской войны, он одно время был членом Реввоенсовета Туркестанского фронта. За участие в подавлении Кронштадтского мятежа его наградили орденом Красного Знамени. Начальником штаба группы назначили А. Я. Лапина, моего однокурсника, с биографией которого я уже знакомил читателей. Группа состояла из 43 человек, из них десять человек имели высшее военное образование, шесть окончили школу «Выстрел». В группе имелись врач, два инженера (специалисты по боеприпасам), семь политработников. Переводчиков было только пять человек. Подавляющее большинство членов группы были коммунистами. Группа приехала в Кайфын [59] 21 июня 1925 г., дубань устроил им торжественную встречу с почетным караулом и оркестром.

О неосведомленности дубаня и его помощников о событиях в Советской России свидетельствовал один «курьез». При выходе советников из вагона оркестр заиграл старый царский гимн. После такой торжественной встречи дубань устроил банкет, который прошел, как говорится, в дружеской, непринужденной обстановке.

Советники в Кайфыне разместились вполне сносно: Скалов и управленческая группа (помощник по политчасти и переводчики) — в единственном в Кайфыне европейского типа доме, называемом «Сингунцзяо», а остальные советники — в подсобных деревянных домах у арсенала в военном городке «Бингуань».

После предварительного знакомства советники по просьбе дубаня приступили к составлению плана работы. Было намечено сосредоточить усилия советников на решении важнейших вопросов: организации краткосрочных курсов для высшего и старшего командного состава, создании управленческого аппарата дубаня (штаб 2-й Национальной армии), организации школы младших командиров. Далее запланировали инспектирование боевой подготовки и боеспособности частей 2-й Национальной армии.

Размах у нас был широк, но возможности ограниченны. При составлении реальных программ и планов обучения армии мы не имели даже представления о том, что знали и умели делать курсанты.

Дубань Юэ Вэй-цзюнь наши планы и программы принял, согласился с ними, но на этом все и кончилось.

Надо сказать, к нашему приезду обострились распри между руководителями внутренних группировок во 2-й Национальной армии из-за кандидатуры на пост начальника объединенной школы. Эта школа на 2400 курсантов, организованная наподобие школы Вампу в Гуанчжоу, должна была сыграть большую роль в повышении боевой выучки Национальной армии. Она состояла из 18 отделений: 4—артиллерийских, 2 — кавалерийских, 2 — инженерных, 1 — связи, 9 — пехотных.

Еще при жизни дубаня Ху Цзин-и в начальники школы прочили левого гоминьдановца, бывшего дубаня провинции Аньхуй, генерала Бо Ли-вэя. При открытии школы Бо Ли-вэй, уже как ее начальник, произнес речь. В ней он упомянул, что другом Китая является СССР, представители которого здесь присутствуют. Дубань приказал Бо Ли-вэю немедленно закончить речь. После этого инцидента должность начальника школы взял на себя дубань, а своим заместителем назначил приверженца У Пэй-фу — генерала Сюя.

Для школы советники составили учебную программу, приложив [60] к ней объяснительную записку, и подали ее дубаню, но он отверг ее. В результате победы упэйфуистов главный советник дубаня Юй Ю-жэнь в июле принужден был покинуть пост, а его место занял упэйфуист Ма Сян. Так все руководящие посты захватили упэйфуисты, которые издали приказ против «красной опасности» и свободы союзов.

Вначале наши советники в Хэнани занимались только тем, что им разрешали. В бытность главным советником дубаня Юэ Вэй-цзюня члена ЦИК гоминьдана Юй Ю-жэня левые гоминьдановцы имели широкий доступ к работе среди населения и в войсках, наши советники тоже имели возможность работать в войсках. Дубань создавал видимость благожелательного отношения к СССР. После замечательного перелета Москва — Пекин в июле 1925 г. наши летчики в середине августа посетили Кайфын; дубань устроил им торжественную встречу и сердечный прием. Летчиков и руководителя экспедиции И. П. Шмидта встретили овациями. Были организованы митинги и демонстрации широких масс народа. Делегации от предприятий вручили руководителю экспедиции Шмидту, как представителю братского государства, Красное знамя. В это время часть наших советников получила приглашение в несколько частей и соединений 2-й Национальной армии. В Лоян отправилась группа В. М. Акимова, в дивизию генерала Дэн Бао-шаня — Зимин со своей группой, в кавалерийскую бригаду близ Кайфына — Никулин и в Кайфын в военную школу — группа Лубе.

По мере того как влияние У Пэй-фу в Хэнани усиливалось, советники наталкивались на все большие препятствия. Об этом свидетельствовало письмо одного из членов ЦИК гоминьдана дубаню Юэ Вэй-цзюню. Он писал: «Во время дубаня Ху цзин-и в провинции были объединены не только хэнаньские гоминьдановцы, но и остальные. А кто у тебя? Такой мерзавец, как Ма Сян! Все они чжилийцы. Все эти люди идут против революции».

Непопулярность Юэ Вэй-цзюня была так велика, что велись переговоры о перевороте и смещении его с поста дубаня, но никак не могли найти подходящую фигуру, на которую бы согласились все группировки.

В августе 1925 г. У Пэй-фу созвал конференцию в Хубэе якобы для изучения буддизма. На самом деле он стремился разложить 2-ю Национальную армию и умножить число своих сторонников. Августовская конференция девяти провинций поставила цель — создать союз девяти провинций против Чжан Цзо-линя и свергнуть пекинское правительство Дуан Ци-жуя. Вспыхнувшая гражданская война осенью 1925 г. была подготовлена и предрешена на этой конференции.

Надо признать, что положение Юэ Вэй-цзюня как дубаня Хэнани было трудное. В разговоре со Скаловым в начале [61] декабря 1925 г. дубань в минуту откровенности сообщил: «Хэнань окружена врагами внешними и внутренними. Многие меня считают коммунистом (?), это вредно сказывается на работе и позволяет врагам собирать оппозицию под предлогом борьбы с "красной опасностью" в лице моем и Фэна. Фэн может более свободно высказывать свое мнение, у него север свободен, я в окружении. Армия моя не централизована. В ней нет единства. Я вынужден лавировать. Моими частями являются 7-я пехотная дивизия Дэн Бао-шаня, 16-я смешанная бригада Чэн Сы-чэна и бригада Ши Кэ-цуаня».

Далее о создании правительства в Пекине Юэ Вэй-цзюнь высказал свои соображения: «Истинное правительство должно быть не коалиционное, а народное, из представителей народной армии, общественных организаций и гоминьдана. Вновь организуемое правительство — временное в силу сложившейся обстановки, а именно наличия группировки Сунь Чуань-фана на юге. Туда послан наш делегат, делегат от Сунь Чуань-фана, и Сунь Юэ (дубань Шэньси) тоже пошлет туда своего делегата».

Что касается взаимоотношений с У Пэй-фу, то Юэ Вэй-цзюнь отмечал трения между У Пэй-фу, Сунь Чуань-фаном и Сяо Яо-нанем. Он говорил: «У Пэй-фу отстал в своих воззрениях. У Пэй-фу хочет быть президентом, но встретит отпор ей стороны Национальной армии и Сунь Чуань-фана. Чтобы разрешить вопрос о Чжили и Шаньдуне, можно будет подумать о способе покончить с У Пэй-фу. Сейчас этого нельзя осуществить — У Пэй-фу может выступить против Национальных армий с юга. По этой причине работу русских советников можно будет расширить после окончания военных действий. Медленное развертывание работ теперь объясняется многими причинами, от меня не зависящими».

Можно согласиться с дубанем Юэ Вэй-цзюнем, что военно-стратегическая обстановка в Хэнани, окруженной со всех сторон враждующими милитаристскими группировками, была нелегкой. Она тем более осложнялась соперничеством во 2-й Национальной армии антагонистических группировок и враждебным отношением широких слоев населения к правящей шэньсийской группировке.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Положение крестьянства в Хэнани

О положении крестьян в Хэнани мы узнали следующее. Статистические данные показали, что 32% хэнаньских крестьян владели карликовыми участками земли, менее 0,5 десятины. Бедный крестьянин работал от зари до зари. После сбора урожая многие крестьяне шли работать к помещику за еду. Примерно 3/4 крестьянства в Хэнани влачили нищенское существование. [62] В Хэнани крестьянство можно разделить на четыре группы: 53% (карликовые хозяйства) занимали площадь 17%; 21% (мелкие хозяйства) — 21%; 14% (средние) — 23%; 13% (крупные) — 39%.

Таким образом, низшие слои крестьянства, составлявшие 74% крестьянства, имели почти столько же земли, сколько одна высшая группа, т. е, 1/8 часть крестьянства. Анализ экономики сельского хозяйства Хэнани и других провинций раскрывал картину расслоения крестьянства и роста капиталистических отношений на селе. Особенно болезненный характер принимал этот процесс на фоне непрекращающейся гражданской войны в Китае и ограбления крестьян милитаристами. Этим бедствиям сильнее всего были подвержены беднейшие крестьяне. Нужда вытесняла их из деревни, толкала в наемные армии милитаристов, шайки бандитов (туфэи, хунхузы) и нищих.

Арендаторы и частичные арендаторы составляли 44% и арендуемая ими площадь — 31% всей земли.

Такое распределение земельной собственности между крестьянами и существовавшие условия сдачи земли арендаторам, когда половина урожая (а нередко и больше) поступала землевладельцу, приводили к обострению классовой борьбы в деревне. Кроме того, землевладельцы для арендаторов и мелких крестьян были ростовщиками, дававшими под проценты земледельческий инвентарь, семенной фонд и т. д. В китайской деревне существовали две крупные организации: миньтуань (народные дружины) и тайные крестьянские организации — «Красные пики», «Общество Большого меча» и др.

Тайные крестьянские общества имелись в разных провинциях и были исторически связаны с более древними организациями. Специфической особенностью старых тайных обществ, в частности «Ихэтуань», было обучение членов общества владению оружием: пиками, железными палками, секирами. В борьбе с бандитами этого было достаточно. Для тренировки члены общества «Ихэтуань» тузили друг друга кулаками в грудь и бока, вот почему их стали называть боксерами. Вооружение «Красных пик» не годилось для борьбы с огнестрельным оружием, и тогда вожди их стали прибегать к «заклинаниям», которые якобы могли служить надежной защитой от ружейных и револьверных пуль.

«Красные пики» делились на секты, например: секта «Учений о середине», секта «Красного учения». Члены «Красных пик» украшали пики красными кистями или полосками красной материи, головы членов одной секты обвязывали красной материей, а другой — желтой. Вступительный взнос членов секты — трехаршинная пика с железным наконечником. Члены секты «Красного учения» заучивали секретные молитвы и [63] каждую ночь молились на северо-запад, сжигали курительные свечи и молча сидели, поклоняясь духам, пока свечи не гасли. Проглатывая куски красной бумаги с написанными на ней таинственными знаками, они думали, что стали неуязвимыми. Считалось, что эта бумага действовала определенный отрезок времени.

Общество «Красные пики» — деревенская организация. Каждый, кто вступал в это общество, проходил под руководством «учителя» длительную школу. Учитель обучал вновь вступающего в общество владеть оружием, таинственному искусству противодействия пулям и т. д. Вступление в общество сопровождалось ритуалом и церемониями с произнесением клятв — карять разбойников, помогать бедным, не зариться на чужое богатство и т. д. Например: «Я, ученик, вступаю на великий путь, клянусь исполнять все, не делать зла, и если так поступлю, пусть меня поразит пуля в грудь» и т. д. Кроме учителя из бедных крестьян избирался «вождь», которому все подчинялись. Десять-двадцать деревенских организаций «Красных пик» обычно объединялись в Лянцуньхуй (союз деревень), которые группировались в еще более крупные. Дисциплина поддерживалась твердая. Устанавливалась связь сигналами и ходоками. Наибольшего развития общество «Красных пик» получило в Лояне. В школах «Красных пик» особое внимание уделялось физической тренировке и упражнениям с пиками. Кроме того, обучались разведке, связи и охранению, «Красные пики» в основном пополнялись беднейшими крестьянами, но попадали туда и середняки.

Миньтуани организовывались как будто бы для борьбы с бандитами и защиты крестьян. Но организаторами их являлись состоятельные слои крестьянства. Миньтуани отличались от «Красных пик» тем, что существовали легально и пользовались покровительством властей, строились они по принципу охранных армий. Крестьяне поставляли солдат в миньтуань в зависимости от их состояния. Крестьянин, имевший земельный участок в 50 му, выставлял одного солдата, а имевший участок в 100 му — одного кавалериста и т. д. Эти дружины объединялись в волостях волостными начальниками. Несколько волостей составляли полк. Обучение миньтуаней производили в лагерях специально нанятыми инструкторами. С помощью миньтуаней высшие слои крестьян и помещиков осуществляли свое экономическое и политическое господство в деревне, эксплуатировали беднейших крестьян. Взаимоотношения миньтуаней с «Красными пиками» были враждебными. В западной Хэнани (горной ее части) условия для земледелия были менее благоприятными, а основную массу крестьян составляли бедняки, поэтому там чаще встречались организации «Красных пик».

В Хэнани по примеру Гуандуна в конце 1925 г. возникла [64] новая форма крестьянского движения — крестьянские союзы. Большую часть крестьянских союзов составляли арендаторы. Основные задачи союза: защита экономических и политических интересов крестьян, борьба за снижение арендной платы, ликвидация дополнительных налогов, введение прогрессивного подоходного налога, местное самоуправление крестьян.

В каждом сельском крестьянском союзе выбирался исполком из пяти членов (три члена и два кандидата). Каждый крестьянский союз имел свой вооруженный отряд, в основном состоявший из «Красных пик», называвшийся отрядом самообороны.

Основная единица отряда самообороны «у» — пятерка, две пятерки составляли «ши»—десяток, два десятка — группу «цзун», три группы — отряд «дуй», более двух «дуй» составляли полк «туань». При некоторых крестьянских союзах имелись школы политической и военной подготовки. В Хэнани в 1926 г. насчитывалось около 100 союзов, охватывавших 100 тыс. крестьян.

Коммунистическая партия Китая всемерно поддерживала и укрепляла крестьянские союзы как наиболее жизненную форму массовой крестьянской организации в борьбе за экономическое и политическое раскрепощение.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Возвращение в Пекин

Наша поездка с П. П. Каратыгиным в 1-ю и 2-ю Национальные армии убедила нас, что обстановка для работы наших советников значительно сложнее и труднее, чем мы предполагали.

Ко времени нашего возвращения в Пекин военно-политическое положение на севере Китая обострилось до крайности, поэтому мы начали составлять оперативно-стратегический план Национальных армий на случай войны.

Некоторое время спустя у военного атташе состоялось совещание, на котором присутствовали Л. М. Карахан, начальник калганской группы В. К. Путна и другие советники. На совещании обсуждался вопрос об активизации действий 1-й Национальной армии на севере.

Между тем жизнь в Пекине текла своим чередом. Как-то вечером, прогуливаясь по летнему парку, я зашел отдохнуть в беседку. Там сидел пожилой, худощавый, высокого роста китаец в очках. Неожиданно он заговорил со мной на чистом русском языке, употребляя в своей речи обороты, свойственные людям, долго жившим в России. Как выяснилось, Ван Ху-тин, так он отрекомендовался, много лет жил в России во Владивостоке. Женат на русской, дочери инженера, с которой [65] позже он меня познакомил. Во Владивостоке он имел большой торговый дом, «немножко спекулировал» и на этом «торговом методе» нажил себе состояние в 7 млн. руб. С приходом Советской власти на Дальний Восток все это торговое предприятие Ван Ху-тина кануло в Лету. «Я не жалею об этой потере, это предприятие мне досталось путем спекуляций, все же я хотел бы знать, можно ли рассчитывать на какую-либо компенсацию».

Он оказался очень осведомленным человеком, знал о посетителях посольства, а также некоторых его работниках. Между прочим, в беседе он мне доверительно сообщил, что в наше посольство ходят китайцы, которые являются осведомителями китайской полиции, они даже присутствуют у Карахана на приемах. «Это плохие люди, они вам причиняют вред». Дальнейшей нашей беседе помешала подошедшая супруга Ван Ху-тина, одетая в какое-то европейско-китайское одеяние и почти забывшая русскую речь, и жена какого-то китайского министра. Я предложил ему встретиться здесь же на следующий день, чтобы поговорить подробно об интересующем меня деле.

Но назавтра он не пришел, и я больше с ним не встречался. В 1927 г., при налете банд Чжан Цзо-линя и китайской полиции на Советское посольство в Пекине, некие сотрудники, по совместительству служившие шпионами, сыграли гнусную и грязную роль в аресте коммуниста Ли Да-чжао и некоторых советских граждан.

Я, как и все вновь приезжающие в Пекин, отдавал должное памятникам его богатого исторического прошлого. Достопримечательностям столицы Китая посвящено немало красочных воспоминаний как советских людей, так и иностранных писателей и журналистов. Поэтому я не буду утомлять читателя еще одним потускневшим от времени впечатлением о посещении «священных могил» и музеев. Скажу только, что неизгладимое впечатление на меня произвел китайский классический театр.

Наша советская колония жила изолированно от обитателей посольств иностранных государств, а мы, военные представители, по совету бывшего военного атташе А. И. Геккера не сливались со всей советской колонией. Естественно, по вечерам свой досуг мы проводили в кино.

В свободное время в Пекине я часто прогуливался по его стене, ограждавшей Внутренний город. Эта стена примыкала к казармам американского пехотного батальона охраны посольства, что давало возможность наблюдать за жизнью иностранных солдат в Китае. Мне ни разу не довелось видеть выполнение какого-либо вида боевой подготовки. Лишь изредка устраивались военные прогулки с оркестром по улицам Пекина. При этом американские солдаты не [66] маршировали, а прогуливались, будто по Бродвею, шаркая ногами и не утруждая себя соблюдением равнения ни в рядах, ни в затылок.

После прогулки они выстраивались в длинную очередь перед чистильщиком сапог, который смахивал пыль щеткой, хотя эту операцию каждый из них мог проделать гораздо скорее сам.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Начало китайской революции 1925—1927 гг. и Национальные армии

Началом революции 1925—1927 гг. принято считать 30 мая 1925 г. В этот день шанхайские студенты и рабочие провели демонстрацию протеста против расстрела японской полицией китайских рабочих в Циндао. Но и эта демонстрация солидарности также была встречена огнем англо-американской полиции. Тогда в Шанхае вспыхнула всеобщая забастовка, охватившая не только рабочих, но и служащих, студентов, часть торговцев и ремесленников. Забастовка продолжалась, свыше двух месяцев. В борьбе приняли участие около 500 тысяч человек. Антиимпериалистическое движение распространилось на другие города Китая: 19 июня началась забастовка в Сянгане (Гонконге), в результате которой многие рабочие покинули Сянган и переселились на китайскую территорию. Успехи революционного движения привели к усилению левых элементов гоминьдана.

Национально-революционное правительство Гуанчжоу, Коммунистическая партия Китая и революционное крыло гоминьдана развернули большую работу по усилению революционного движения рабочих. 1 мая 1925 г. в Гуанчжоу состоялся II съезд профсоюзов. Широкое распространение получили крестьянские союзы, численность которых только в, Гуандуне к маю 1925 г. достигла 210 тыс.

Размах революционного движения, особенно в крупных городах, вынудил даже такого ретрограда, как маршал У Пэй-фу, в разговоре с нашим военным атташе Ворониным в конце 1925 г. как бы между прочим заметить: «Теперь без общественных организаций, в частности профессиональных союзов, нельзя создать твердой власти; я пересмотрел этот вопрос и росту таких организаций не буду препятствовать». Однако это «демократическое» высказывание У Пэй-фу не изменило его отношения к Советскому Союзу.

Подъем народного движения вызвал начало нового натиска Национальных армий против милитаристов.

В начале ноября 1925 г. генерал чжилийской группировки милитаристов Сунь Чуань-фан, воспользовавшись возмущением широких масс населения Китая армиями милитаристов [67] Чжан Цзо-линя и Чжан Цзун-чана (шаньдунскии дубань), перешел в наступление в провинциях Цзянсу и Аньхуй против войск Чжан Цзун-чана, вытеснил их из этих провинций и занял Шанхай. Это выступление чжилийской группировки было подготовлено еще в Ханькоу на августовской конференции девяти провинций и согласовано с Национальными армиями. Эти армии также перешли в наступление против мукденской группировки: 1-я Национальная армия выступила из Калгана на Пекин и Тяньцзинь, а 2-я Национальная армия из Кайфына — на Цзинань (главный город пров. Шаньдун).

Революционное влияние коснулось даже такой твердыни реакции, как мукденская милитаристская группировка. Хозяйничанье Японии в Маньчжурии было сильнее, чем в других провинциях, и это возбудило среди командного состава и солдат мукденских войск антиимпериалистические настроения. Против Чжан Цзо-линя был организован заговор так называемой младомукденской группировки. Этот заговор возглавил генерал Го Сун-лин, заместитель маршала Чжан Сюэ-ляна (сына Чжан Цзо-линя). Го Сун-лин командовал войсками в районе Шаньхайгуань — Тяньцзинь. Вместе с Го Сун-лином ушла половина вооруженных сил мукденской армии — около семи пехотных дивизий, две артиллерийские бригады, инженерный полк, всего более 50 тыс. человек. Связь Го Сун-лина с Фэн Юй-сяном была установлена недели за две до официального начала восстания, когда он объявил войну Чжан Цзо-линю.

12 ноября Фэн Юй-сян заключил тайный союз с Го Сун-лином, предусматривавший создание центрального народного (гоминьдановского) правительства в Китае, реорганизацию управления Маньчжурией, создание благоприятных условий для развития национальной промышленности, улучшение положения рабочих и крестьян. К этому соглашению примкнули: дубань провинции Чжили генерал Ли Цзин-линь и дубань провинции Жэхэ генерал Кан Шао-ци. Бывший дубань провинции Аньхуй генерал Цзян Дэн-сюань был против этого сговора и считал своим долгом остаться верным Чжан Цзо-линю.

Японские официальные лица на словах заверили Го Сун-лина в своем благожелательном нейтралитете. Вскоре Чжан Цзо-линь узнал о заговоре и приказал Чжан Сюэ-ляну расстрелять Го Сун-лина. 23 ноября Го Сун-лин вынужден был пойти на открытый разрыв с Чжан Цзо-линем и 27 ноября объявил ему войну. Свою группу войск Го Сун-лин переименовал в 4-ю Национальную армию. Генерал Ли Цзин-линь тоже заявил о своей независимости. Го Сун-лин вел двойственную политику: с одной стороны, он высказывался против деспотического правления Чжан Цзо-линя, ратовал за облегчение участи народа в Маньчжурии и обещал предоставить [68] ей самостоятельность, с другой — заверял Токио в своей непричастности к революционному движению в Китае, в отсутствии связи с Фэн Юй-сяном и в своей враждебности к коммунизму.

Восстание Го Сун-лина вызвало развал мукденской группировки и подъем революционного движения на севере Китая. В Пекине студенты, пролетариат и интеллигенция провели демонстрации, на митингах требовали отставки японофильского правительства Дуан Ци-жуя и призывали Фэн Юй-сяна учредить народное правительство в Китае. Ведущую роль в революционных выступлениях народа играла Северная организация КПК во главе с Ли Да-чжао. Министры правительства Дуан Ци-жуя вынуждены были подать в отставку. Фактически правительство перестало существовать. Народ разгромил редакцию реакционной газеты «Чэньбао».

Рост революционных событий в, казалось бы, сонном Пекине напугал не только мукденскую клику и ее японских опекунов, но и попутчиков Го Сун-лина и самого Фэна. Фэн принял меры по охране Дуан Ци-жуя, ограничению и локализации революционных выступлений. Его нерешительная позиция придала смелости милитаристам Ли Цзин-линю и Кан Шао-ци, которые раньше по конъюнктурным соображениям откололись от Чжан Цзо-линя, но теперь под влиянием японцев заняли по отношению к Го Сун-лину враждебную позицию. Ли Цзин-линь захватил Тяньцзинь и снова перешел на сторону Чжан Цзо-линя и Японии. Это побудило Национальную армию Фэн Юй-сяна активизировать свои действия.

В связи с развертыванием военных действий на севере Китая дубань Юэ Вэй-цзюнь и его окружение сделали некоторые шаги по привлечению нас к участию в боевой подготовке его войск. В начале ноября 1925 г. начальник группы Скалов уехал в Сианьфу в 3-ю Национальную армию, и мне пришлось временно его замещать. 28 ноября я добился приема у Юэ Вэй-цзюня и изложил ему некоторые предложения по повышению боевой готовности 2-й Национальной армии. Было решено строить два бронепоезда из подручных средств. Дубань приказал выделить паровозы для их формирования, шесть орудий и команду для обслуживания поездов. По приказу Юэ Вэй-цзюня нашим инженерам Радкевичу и Никитину выдали пропуска для работы на Кайфынском патронном и Гунсянском пороховом и снарядном заводах и пригласили наших советников в Хэнаньскую военную школу. Начальник школы, пожилой, тучный генерал Сюй, оказался деловым человеком, он охотно соглашался с нашими предложениями по повышению боевой подготовки курсантов и предоставил возможность советникам читать лекции и руководить занятиями в школе. Вводную лекцию прочел Лубе [69] с присутствии всего состава школы. Руднев и Булин читали лекции по артиллерии, Васин — по инженерному делу, Тонких и Кей — по тактике и стрельбе из пулеметов, по артиллерийской стрельбе с закрытых позиций, я и Лубе — по кавалерии. Чтобы лекции были более доходчивыми, мы изготовили из фанеры и картона наглядные пособия и установили ящик с песком для решения стрелковых и тактических задач в классе.

Мы принимали участие в проведении занятий в поле, а затем проводили разбор учения. На одном из таких разборов, проводимых Лубе, присутствовал начальник школы генерал Сюй.

Преподавание в Хэнаньской школе затруднялось малочисленностью переводчиков и слабой их квалификацией по военному делу. Кроме того, иногда переводчики и курсанты говорили на разных диалектах и плохо понимали друг друга. Например, мой переводчик Чжао был шаньдунец, а слушатели-курсанты — шэньсийцы. Приходилось привлекать на лекции в качестве переводчика еще одного офицера, который владел шаньдунским и шэньсийским диалектом китайского языка. Позднее я приглашал этого офицера накануне лекции к себе и заранее знакомил его с материалом.

Китайские младшие офицеры в школе получали низкие оклады, и у них не было «дополнительного» заработка, как у войсковых офицеров. Войсковые офицеры могли присваивать содержание тех солдат, которые по каким-либо причинам выбыли из части (дезертировали, умерли и т. п.), но в списках еще числились, т. е. проделывали, в сущности, ту же операцию, что и Павел Иванович Чичиков в «Мертвых душах» Гоголя. При тех формах отчетности и финансового контроля, которые господствовали в армиях китайских милитаристов, такой доход офицеров считался нормальным.

Как-то в конце октября мне и Лубе было поручено ознакомиться с тактической и строевой подготовкой роты курсантов пехотного отделения в поле. Мы обратили внимание на то, что курсанты выполняли все команды быстро и четко, а донесения передавали немедленно. Во время занятий роте пришлось пробежать в колонне около километра по вспаханному полю. И после этого у всех курсантов сохранилось нормальное дыхание и ровный пульс. Это свидетельствовало об их хорошей физической подготовке и о том, что уставные построения и команды они усвоили твердо. Однако эти уставы, по которым проводилась боевая подготовка курсантов школы, были выработаны еще до революции 1911 г. Они, по-видимому, были переведены с японских уставов времен русско-японской войны и поэтому не отражали опыта первой мировой войны.

Как я уже говорил, инженер Радкевич был откомандирован [70] на Кайфынский патронный завод, расположенный недалеко от нашего местожительства. Этот завод выпускал ежедневно до 150 тыс. ружейных патронов, при этом брак достигал 40%. Трудно было выяснить, какие станки неисправны и дают брак, так как остановить завод и произвести проверку всех агрегатов не было возможности. На фронтах наступила горячая пора, бои не прекращались, и армия нуждалась в ружейных патронах. Рабочие к тому же могли лишиться заработка. Радкевич предложил свой метод: отбирать 20 — 30 патронов, изготовленных каждым агрегатом, на заранее подготовленные стеллажи. При сравнении изделий можно было легко увидеть, какие станки выпускают брак. Неисправные станки быстро наладили без существенного простоя завода. Авторитет нашего инженера возрос неизмеримо. Дубань обратился с просьбой направить наших инженеров на другой, Гунсянский завод, который, по его словам, простаивал.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Поездка в Шаньдун и работа в Хэнаньской военной школе

1-я Национальная армия Фэн Юй-сяна 26 ноября 1925 г. овладела Пекином и начала наступление на Тяньцзинь (схема 1), который тогда занимали войска генерал-губернатора провинции Чжили Ли Цзин-лшя. Вновь перейдя на сторону Чжан Цзо-линя, он нарушил связь и взаимодействие Го Сун-лина с Фэн Юй-сяном. Япония непосредственно вмешалась в борьбу Чжан Цзо-линя с Го Сун-лином. Японская разведка собирала и доставляла в штаб Чжан Цзо-линя сведения о группировке и расположении войск Го Сун-лина и пыталась разложить его армию изнутри путем подкупа высшего командного состава. Японское командование сосредоточило свои войска в Ляодунском районе, вдоль ЮМЖД, для непосредственного выступления против Го Сун-лина. При таком наглом вмешательстве японских империалистов во внутренние дела Маньчжурии участь Го Сун-лина была решена, хотя материальное и моральное превосходство его войск над остальными войсками Чжан Цзо-линя было несомненным.

20 декабря главные силы Го Сун-лина перешли в наступление против войск Чжан Цзо-линя, скрывшихся за р. Ляохэ, переправились по льду через эту реку и захватили железнодорожный мост у Мукдена. В это время конница генерала У Цзюн-шэня, сторонника Чжан Цзо-линя, вместе с японской кавалерией, используя данные японской разведки, проникла в тыл Го Сун-лина, разгромила его штаб и захватила его самого в плен. Тут же на месте он был обезглавлен. Армия его распалась. Часть перебежала на сторону Чжан [72] Цзо-линя, остальные под командой генерала Вэй И-саня отступили к Шаньхайгуаню и влились в 1-ю Национальную армию.

2-я Национальная армия начала совместные операции с 1-й Национальной армией против войск мукденокой группировки. Основные силы 2-й Национальной армии в начале ноября перешли в наступление из района Кайфына вдоль правого берега р. Хуанхэ на Цзинань, главный город провинции Шаньдун. Эту группу 2-й Национальной армии возглавлял командир 9-й дивизии Ли Ци-цай, который считался наиболее подготовленным в оперативном отношении генералом и которого прочили в дубани провинции Шаньдун. Операция 2-й Национальной армии, по-видимому, в какой-то мере согласовывалась с наступлением войск чжилийской группировки Сунь Чуань-фана против войск Чжан Цзун-чана вдоль Тяньцзинь-Пукоуской железной дороги. Но тогда мы не были посвящены ни дубанем, ни его штабом в план операции и порядок взаимодействия войск 2-й Национальной армии с войсками Сунь Чуань-фана. Из газет мы узнали, что войска Ли Ци-цая под Цзвнанью 28—29 ноября потерпели крупное поражение, особенно пострадала 13-я смешанная бригада генерала Ма Ци-ди, потерявшая около 3 тыс. убитыми, ранеными и пленными. Надо полагать, Ли Ци-цай в своем рвении поскорее занять место дубаня Шаньдуна выступил в поход неподготовленным, не обеспечив прочной связи с войсками Сунь Чуань-фана.

Вскоре по возвращении Скалова из Шэньси Юэ Вэй-цзинь предложил направить советников на фронт к генералу Ли Ци-цаю, но не ознакомил их с конкретной оперативной обстановкой. Известно было только, что ставка Ли Ци-цая размещалась в районе г. Яньчжоу, т. е. в 120 км к югу от Цзинани (от места сражения).

14 декабря наша группа во главе с Г. Б. Скаловым выехала на шаньдунский фронт по железной дороге через узловую станцию Сюйчжоу. Нас было четверо — Скалов, я, переводчики Мазурин и Ли. Нам дали для поездки на фронт совершенно разбитый товарный вагон. В стене вагона не хватало досок, и сквозь щели проглядывал буквально белый свет, так как началось сильное похолодание и выпал снег. В ночь с 14 на 15 декабря температура резко понизилась до 18—20°С. Ехать было холодно, тем более что мы не захватили с собой теплых вещей.

Прибыв в Яньчжоу 15-го вечером, мы разыскали ставку Ли Ци-цая. Она помещалась в сыром, темном, неотапливаемом помещении, где толпились, приходили и уходили десятки солдат и офицеров. Помещение освещалось несколькими керосиновыми лампами и огарками свечей, которые тускло мерцали в полумраке. Охраны штаба, по-видимому, не было [73] совсем, во всяком случае, она ничем себя не обнаруживала. Документов у нас никто не спрашивал, и на наше прибытие не обратили никакого внимания. После представления Ли Ци-цаю я пытался выяснить обстановку. Опросив штабных офицеров я определил группировку частей и соединений 2-й Национальной армии в районе Яньчжоу и составил схему их расположения на листке своей записной книжки. Согласно схеме, войска Ли Ци-цая размещались очень благоприятно: они как бы охватывали противника с обоих флангов. Таким образом, это давало возможность повторить под Яньчжоу ганнибаловские Канны{11}.

Ко мне подошел Ли Ци-цай, поинтересовался моей схемой и начал вносить в нее поправки. Там, где у меня на схеме располагались части и соединения 2-й Национальной армии, Ли Ци-цай расставил флажки войск У Пэй-фу или Чжан Цзун-чана. Выходило, что не мы, а противник — войска У Пэй-фу и наши «союзники» — войска Сунь Чуань-фана охватывали остатки войск 2-й Национальной армии с обоих флангов. Эта метаморфоза прояснилась на следующий день. Переводчик рассказал, что в городе вывешены объявления генерала Цзинь Юнь-э, командира 1-й дивизии войск Сунь Чуань-фана, в которых сообщается, что Цзинь Юнь-э по приказу генералов У Пэй-фу и Сунь Чуань-фана вступил в командование войсками в районе Яньчжоу, для того чтобы выгнать противника (войска Чжан Цзун-чана) из провинции Шаньдун. Следовательно, часть войск 2-й Национальной армии перешла на сторону У Пэй-фу. Далее были помещены объявления генералов Ли Ци-цая и Го Ди-цая, командира 3-й дивизии армии Сунь Чуань-фана, о том, что солдаты «за дезертирство и грабеж местного населения» подлежали расстрелу.

При такой ситуации мы не рискнули заняться осмотром города, занятого войсками различных группировок. Мы устроились вблизи харчевни на открытом воздухе, тем более что потеплело, хотя погода и оставалась пасмурной. Мы поступили правильно, что не дали простора своей любознательности и не поехали на экскурсию в Яньчжоу.

Вечером, с наступлением сумерек, генерал Ли Ци-цай предупредил нас, чтобы мы тихо и незаметно следовали за ним. Мы, генерал со своими приближенными, бодигарами (телохранителями) на легковой машине и грузовике стали выбираться из расположения «доблестной», но, увы, уже не 2-й Национальной армии. Надо было торопиться, так как новый главком, Цзинь Юнь-э, как нам сообщили по секрету, [74] потребовал, чтобы советских советников выдали ему. Он якобы намеревался нас повесить на перекладинах ворот Яньчжоу, где, как и в большинстве китайских городов, было как раз четверо ворот. Надо отдать должное Ли Ци-цаю: он, не в пример другим китайским генералам, не бросил нас на произвол судьбы. 235 километров мы с главкомом уходили от «собственной» армии. Так поздно ночью 17 декабря мы завершили нашу фронтовую экскурсию и возвратились в Кайфын.

Вскоре после возвращения из Шаньдуна я отправился к начальнику Хэнаньской военной школы, для того чтобы выяснить перспективы нашей работы и узнать о материальном обеспечении учебного процесса. Я застал начальника школы в подавленном состоянии.

Он сказал: «Теперь каждому очевидно огромное значение помощи, которую оказывает Советская Россия Китаю. Эта помощь крайне необходима. 2-я Национальная армия подготовлена крайне плохо. Войска не умеют осуществлять разведку, поддерживать связь, стрелковая их подготовка скверная. Только выступление Го Сун-лина спасло армию от тяжелых потрясений. 2-я Национальная армия может вести войну лишь с туфэями. Я докладывал дубаню о необходимости улучшить подготовку армии, расширить работу школы, оснастить армию новой боевой техникой и конским составом. Дубань только теперь согласился со мной». Он сообщил также, что отправленные на обучение в Советский Союз курсанты приняты очень хорошо. Начальник школы считал данный выпуск слабоподготовленным. Но в следующем месяце должен был начаться набор второго выпуска школы, и он просил помочь ему в подготовке к этому. Он рассказал, что всю лучшую материальную часть артиллерии захватили 4-я и 5-я дивизии, которыми командовали генералы-упэйфуисты.

Эти сведения позволили нам создать более конкретное представление о 2-й Национальной армии, которая не оправдала наших надежд. Наша оценка боеспособности этой армии на основании опыта Шаньдунской операции совпадала с оценкой начальника Хэнаньской военной школы генерала Сюя. 2-я Национальная армия была не в состоянии воевать против регулярных войск. При нынешних взаимоотношениях с командованием этой армии мы ничем не могли ей помочь. Как я уже говорил, с фронтовой обстановкой нас не знакомили и данных о боевом состоянии частей и соединений этой армии не давали.

В этих условиях мы сосредоточили все свое внимание на работе в Хэнаньской военной школе, чтобы курсанты последующих выпусков стали подготовленными командирами Национальной армии. Чтобы ближе познакомиться с высшим командным составом школы, Г. Б. Скалов решил пригласить [76] к нам ее начальника и ближайших его помощников на встречу Нового года. Вечер прошел в дружественной обстановке и способствовал установлению более тесного контакта.

Несколько дней спустя начальник школы устроил для советников ответный банкет в школе. Стол был китайский: обед из 40 блюд, вместо привычных нам вилок, ножей и ложек — куайцзы. К тому времени мы уже освоили технику пользования куайцзы. Это был для нас первый чисто китайский обед по количеству поданных блюд, по способу их приготовления и сервировке стола. Во всяком случае, мне лично не приходилось присутствовать на подобных банкетах.

В начале обеда было подано множество самых разнообразных закусок. Хозяин вечера, начальник школы, жестом пригласил отведать яства и сам первый показал пример. Для гостей в Китае такая предосторожность не излишня. На китайских званых обедах бывали случаи, когда хозяин сводил счеты со своим врагом. На одном из таких банкетов, по сведениям прессы, У Пэй-фу отравил дубаня провинции Хубэй Сяо Яо-наня, который после поражения 1924 г. в Чжили стал проявлять строптивость и у которого были попытки выйти из группировки. У Пэй-фу в знак траура всю ночь на коленях простоял у гроба Сяо Яо-наня, а наутро стал полновластным хозяином провинции Хубэй и вернул себе престиж главы чжилийской группировки.

Мы стали готовиться к приему новых курсантов, а также к работе на курсах по переподготовке офицеров войсковых частей. Эти курсы предстояло организовать при школе. На основе опыта работы в войсках и в школе мы разработали более детальный и целенаправленный план учебного процесса.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Военно-политическая обстановка на севере Китая в начале 1926 г.

Военно-стратегическое положение Национальных армий, возглавляемых Фэн Юй-сяном, в начале 1926 г. на первый взгляд казалось благоприятным (схема 2). Национальные армии контролировали значительную часть территории Северного Китая — провинции Чжили, Жэхэ, Чахар, Суйюань, Ганьсу, Шэньси, Хэнань — общей площадью более 1370 тыс. кв. км и с населением 52 млн. Они владели такими крупными политическими, экономическими и стратегическими пунктами, как Пекин, Тяньцзинь. Это позволило Фэн Юй-сяну несколько облегчить финансовые затруднения. Фэн Юй-сян, однако, не сумел до конца воспользоваться благоприятным положением, создавшимся во время восстания Го Сун-лина в борьбе против основного врага Национальных армий — Чжан Цзо-линя. Он вовремя не поддержал Го Сунь-лина, и [77] Чжан Цзо-линь при непосредственной помощи вооруженных сил Японии подавил восстание.

Кроме того, трудное положение Чжан Цзо-линя после восстания Го Сун-лина и обострение противоречий между ним и чжилийской группировкой побудило Англию, Японию и другие империалистические державы искать пути примирения между Чжан Цзо-линем и У Пэй-фу. Целью этой миротворческой деятельности было стремление объединить усилия всех китайских милитаристов для совместной борьбы против Национальных армий и войск Гуанчжоуского правительства. В эту коалицию они втягивали и шаньсийского дубаня Янь Си-шаня. Для Национальных армий создавалась исключительно тяжелая обстановка, особенно вследствие враждебной позиции Янь Си-шаня. Для 1-й Национальной армии наметились четыре фронта: против армии Чжан Цзо-линя, Ли Цзин-линя, Чжан Цзун-чана и Янь Си-шаня. Эта коалиция располагала следующими вооруженными силами.

1. Мукденская группировка.

В Маньчжурии по р. Луаньхэ:

а) в районе Шаньхайгуаня и Чанли находилось около 12 пехотных и 6 кавалерийских бригад общей численностью 50 тыс. человек, 150 пулеметов и 120—130 орудий;

б) в районе Цзиньчжоу, Синьминьтуня, Мукдена — 4, 5, 7, 9, 10, 11 и 12-я пехотные дивизии (бывшие войска Го Сун-лина и Чжан Сюэ-ляна) общей численностью 40 тыс. человек, 100 пулеметов и около 100 орудий;

в) общий резерв, для прикрытия тыла (на севере Маньчжурии и охраны КВЖД — 8 пехотных и 2 кавалерийские бригады, всего 20 тыс. штыков, 4 тыс. кавалерии, 50—60 пулеметов и 30 орудий.

В провинции Шаньдун:

а) войска Ли Цзин-линя, около 30 тыс. человек, наступавшие на Тяньцзинь;

б) южнее и юго-западнее Цзинани войска Чжан Цзун-чана, около 40 тыс. человек, наступавшие на Баодин.

Всего вооруженные силы мукденской группировки насчитывали около 180 тыс. человек, 420 пулеметов, 260 орудий, 5 бронепоездов, 6 танков и 40 самолетов.

2. Шаньсийская группа Янь Си-шаня. Генерал-губернатор провинции Шаньси Янь Си-шань слыл образованным дубанем. Он, пожалуй, единственный из генералов-милитаристов ухитрился с началом революции 1911 г. остаться в стороне от междоусобных провинциальных драк и не примыкал ни к какой политической группировке милитаристов. Во многом этому способствовали условия местности в провинции Шаньси, со всех сторон окруженной горами, которые имели довольно крутые склоны. Кроме того, шаньсийские горы с севера и востока укреплены ответвлениями Великой китайской стены. С запада и юга граница Шаньси усилена р. Хуанхэ, которая сама по себе представляет трудноодолимую естественную преграду. [78]

Вооруженные силы Янь Си-шаня были невелики, он располагал двумя пехотными дивизиями и семью отдельными бригадами общей численностью около 50 тыс. человек. 1-я и 2-я пехотные дивизии размещались на границе провинции Чжили. Шаньсийские войска были недисциплинированны, плохо обучены и не имели боевого опыта. Янь Си-шань был известен как противник У Пэй-фу. В действительности его политика заключалась в лавировании между милитаристскими группировками. Во время восстания Го Сун-лина он ориентировался на Фэн Юй-сяна.

Шаньсийская армия занимала опасное для Национальных армий военно-стратегическое положение. Она отделяла 1-ю Национальную армию от 2-й и 3-й. Войска мукденской и чжилийской группировок с переходом на их сторону Янь Си-шаня получали возможность разбить Национальные армии по частям.

Мукденской и чжилийской милитаристским группировкам противостояли Национальные армии.

1-я Национальная армия и группа Вэй И-саня (остатки армии Го Сун-лина, которым удалось присоединиться к армии Фэн Юй-сяна под наименованием 4-й Национальной армии) состояли из 7 пехотных дивизий, 4 отдельных пехотных: бригад и 6 отдельных кавалерийских бригад общей численностью 95 тыс. человек:

а) в районе Луаньчжоу по р. Луаньхэ около трех пехотных дивизий и трех кавалерийских бригад были брошены против Чжан Цзо-линя;

б) 11-я и 9-я пехотные дивизии с двумя бронепоездами находились на марше из района Луаньхэ к Тяньцзиню для поддержки 3-й Национальной армии Сунь Юэ против Ли Цзин-линя;

в) в районе Жэхэ находились одна пехотная и три кавалерийские бригады и монгольские части общей численностью 8—10 тыс. человек;

г) в районе Пекина, Калгана и Суйюани — две пехотные дивизии и две пехотные бригады (всего около 25 тыс. человек), бронепоезд;

д) в Ганьсу, в районе Нинся — одна пехотная дивизия;

е) группа Вэй И-саня вследствие своей ненадежности была отведена в район Баодинфу.

Части 3-й и 2-й Национальных армий, около двух пехотных дивизий и несколько отдельных бригад общей численностью 15—20 тыс. человек оборонялись в районе Мачана (к югу от Тяньцзиня). Остальные войска 3-й Национальной армии оставались в районе провинции Шэньси.

2-я Национальная армия была сильно потрепана в Шаньдунской операции. Нам не удалось установить точную численность и состав войск, оставшихся в распоряжении дубаня к февралю 1926 г. Управление дубаня скрывало от нас свои потери. Все же некоторые данные можно привести.

Восточный фронт. Против войск Чжан Цзун-чана [79] и Сунь Чуань-фана в районе Гуйдэ и на северо-западе вдоль границы с провинцией Шаньдун располагалась восточная группировка 2-й Национальной армии под командованием командира 3-й пехотной дивизии Тан Вэй-цзина, генералов Ли Ци-цая и Фан Чжэн-у{12}, включавшая три-четыре пехотные дивизии и несколько отдельных бригад общей численностью около 40 тыс. человек.

Южный фронт. Против У Пэй-фу в районе Чжэнчжоу и южнее по железной дороге Пекин — Ханькоу были сосредоточены южная группа частей и соединений 2-й Национальной армии, около пяти пехотных дивизий и пять отдельных бригад численностью около 45 тыс. человек.

Силы Национальных армий были размещены довольно пассивно. Равномерное распределение войск по всему обширному фронту не давало возможности бить противника по частям. Половина сил 1-й Национальной армии располагалась в глубоком тылу вне оперативной связи с войсками на фронте.

Сопоставление численности вооруженных сил Национальных армий и коалиции милитаристов мукденской, чжилийской группировок и Янь Си-шаня, их материальных ресурсов, а также военно-стратегического расположения частей приводило к выводу, что положение Национальных армий чрезвычайно тяжелое.

Об этом свидетельствуют также следующие ориентировочные данные (см. таблицу).

Таблица. Вооруженные силы коалиции милитаристов и Национальных армий к началу февраля 1926 г.


Армия / Общая численность войск, тыс. / Дивизии / Отдельные бригады / Пулеметы / Орудия
Мукдено-чжилийская и Янь Си-шаня 590 42 47 946 890
Национальные 220 18 25 625 400

Из таблицы видно, что вражеская коалиция в два с лишним раза превосходила Национальные армии по численности вооруженных сил, по количеству орудий и пулеметов. [80]

Территория, занятая Национальными армиями, была в целом достаточно велика, но такие области, как Внутренняя Монголия и провинция Ганьсу, были слабо населены и бедны материальными ресурсами. Мукдено-чжилийская же коалиция владела восточными провинциями Китая, которые, как известно, отличаются большой плотностью населения, богаты всевозможными материальными ресурсами и развитыми путями сообщения.

Кроме того, не надо забывать, что мукдено-чжилийской группировке помогали крупные империалистические державы — Япония, Англия, США и Франция — не только техническим оснащением, но и вооруженной силой.

Военно-стратегическое положение Национальных армий даже при беглом ознакомлении с картой выглядело не блестяще. Территория, где находилась 2-я Национальная армия, со всех сторон была окружена провинциями, занятыми войсками мукдено-чжилийской коалиции и Янь Си-шаня, а следовательно, отрезана от 1-й Национальной армии.

Контролируемая 1-й Национальной армией наиболее богатая провинция Чжили с Пекином и Тяньцзинем также была отрезана противником от остальной территории. Единственная ее железнодорожная коммуникация в районе Датуна находилась под постоянной угрозой войск Янь Си-шаня.

Однако при более глубоком анализе реального состояния вооруженных сил обеих группировок, если учитывать противоречия между милитаристами, входившими в мукдено-чжилийскую коалицию, положение Национальных армий не будет казаться таким уж безнадежным.

Ведь мукденская группировка, вступившая в борьбу такой сильной и монолитной, чуть было не развалилась как карточный домик во время восстания Го Сун-лина, когда значительная часть восставших мукденских частей стала 4-й Национальной армией. От шаньдунского милитариста Чжан Цзун-чана ушли лучшие его части и под командованием генерала Фан Чжэн-у образовали 5-ю Национальную армию. Только медлительность Фэн Юй-сяна спасла мукденскуюгруппировку от катастрофы.

Не лучшее положение наблюдалось и в чжилийской группировке. Сунь Чуань-фан, по существу, полностью освободился из-под влияния У Пэй-фу.

Теперь все зависело от того, найдут ли руководители Национальных армий достаточно моральной силы, чтобы выйти из состояния инертности, характерного для первого периода этой войны. Сумеют ли Национальные армии преодолеть центробежные силы? Смогут ли они осуществить целеустремленное и согласованное ведение военных действий для достижения общей цели? Сумеют ли Национальные армии найти [81] общий язык с широкими массами трудового народа? Эти обстоятельства имели решающее значение. От этого зависело успешное комплектование армии и обеспечение ее необходимыми ресурсами. Это облегчило бы переход на сторону Национальных армий лучших частей противника.

Военно-техническое превосходство армий милитаристов над Национальными армиями не имело такого же значения, так как все китайские армии плохо осваивали технику, да и сама боевая техника — пулеметы, винтовки и артиллерия — содержалась в неудовлетворительном состоянии и скудно обеспечивалась боеприпасами. При правильном и умелом оперативном и техническом использовании той боевой техники, которой были вооружены Национальные армии, при энергичных действиях, при опоре на широкие народные массы эта грозная коалиция милитаристов потерпела бы разгром. Однако Национальные армии не могли найти сочувствия среди широких масс населения, в лучшем случае они могли рассчитывать на их нейтралитет.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

На тяньцзиньском участке фронта

15 января 1926 г. начальник группы Г. Б. Скалов предложил мне выехать советником к командиру 7-й пехотной дивизии 2-й Национальной армия Дэн Бао-шаню, войска которого к этому времени переместились в район Тяньцзиня. Мне тогда казалась нецелесообразной переброска этой дивизии на 500 км к северу от провинции Хэнань, в район, контролируемый 1-й Национальной армией. Ведь 2-я Национальная армия в Хэнани тоже находилась под угрозой двойного удара: с востока надвигались шаньдунский дубань Чжан Цзун-чан и войска Сунь Чуань-фана и с юга — У Пэй-фу. К тому же шаньсийский дубань Янь Си-шань занимал в отношении Национальных армий, в том числе и располагавшихся в провинции Хэнань, враждебную позицию.

Как выяснилось, переброска 7-й пехотной дивизии Дэн Бао-шаня, а также 3-й Национальной армии Сунь Юэ диктовалась общим стратегическим положением Национальных армий — необходимостью усилить 1-ю Национальную армию в районе Тяньцзиня после восстания Го Сун-лина. Тяньцзинь — единственный морской порт, которым временно распоряжались Национальные армии. Он обеспечивал получение оружия и боеприпасов морским путем. Передоверять доставку оружия, предназначенного для 2-й Национальной армии (в частности, для дивизии Дэн Бао-шаня), другой армии не было никакого резона при той взаимной грызне, которая не прекращалась между китайскими генералами. [82]

Кроме того, мотивом для передвижения войск 3-й и 2-й Национальных армий на север послужила договоренность Сунь Юэ — с Фэн Юй-сяном о будущем назначении Сунь Юэ дубанем провинции Чжили, а Дэн Бао-шаня — его заместителем. В этом, пожалуй, заключалась основная причина, побудившая генералов этих армий взаимодействовать с 1-й Национальной армией.

По пути в Тяньцзинь я задержался в Пекине. Здесь я встретился с советниками при 1-й Национальной армии и выяснил некоторые подробности Тяньцзиньской операции. Действия Национальных армий против Ли Цзин-линя не привели к успеху, так как эти армии действовали разрозненно, без плана и твердого руководства. Вследствие нерешительности командующего войсками 1-й Национальной армии Чжан Чжи-цзяна его войска воевали отдельными отрядами, без взаимосвязи, без разведки и охранения. Войска Ли Цзин-линя действовали очень активно — непрерывно вели контратаки и захватывали в плен целые роты, а также орудия и пулеметы. Так же разрозненно и несогласованно сражались 1-я и 3-я Национальные армии и за Мачан. Им удалось овладеть городом лишь 13 декабря 1925 г., понеся крупные потери. Бои под Тяньцзинем показали, что войска мукденской группировки гораздо лучше подготовлены, чем войска Национальных армий, особенно 2-й и 3-й.

В это время в Пекин прибыл новый военный атташе, известный полководец Красной Армии времен гражданской войны Александр Ильич Егоров. Как опытный военачальник, он быстро разобрался в военной обстановке и в причинах неудач, постигших Национальные армии. В своей директиве советникам по проведению операции А. И. Егоров указывал, что успех зависит от руководства частями, твердой и неуклонной решимости победить врага. Он призывал к стремительному и неудержимому штурму врага. Однако Александр Ильич еще не до конца ознакомился со спецификой взаимоотношений китайских генералов.

При встрече А. И. Егорова с Фэн Юй-сяном, состоявшейся 15 декабря, выяснилось, что Национальные армии не имели заблаговременно разработанного плана операции. Во всяком случае, расчеты командования оказались неудовлетворительными: более 50% армии Фэн Юй-сяна было зарезервировано в глубоком тылу (в Калгане — две пехотные дивизии, в Суйюани и Ганьсу — одна пехотная дивизия). Фэн признал, что силы своего противника Ли Цзинь-линя он недооценил и поэтому теперь приходится осуществлять перегруппировку войск. На вопрос о дальнейшем плане действий Фэн ответил, что он не продумал его конкретно, но что главный удар должны нанести войска, посланные для поддержки Чжан Чжи-цзяна. Нам было очень трудно понять, почему Фэн Юй-сян [83] поручил руководство главными силами 1-й Национальной армии столь бездарному генералу, как Чжан Чжи-цзян.

С началом операции советников, по существу, совсем отстранили от работы в войсках. Там же, где они все еще оставались, их не информировали о происходящих событиях и не знакомили со своими планами.

На вопрос Александра Ильича о координации действий со 2-й и 3-й Национальными армиями Фэн отметил их полную автономность и свое бессилие отрегулировать их взаимосвязь. Свою беседу Егоров закончил мудрым советом поддержать Го Сун-лина кавалерией. Фэн отверг это предложение и безапелляционно заявил, что Го Сун-лин справится собственными силами. Беседа нашего военного атташе с Фэн Юй-сяном подтверждает ходкий военный афоризм: армии, разбитые на поле сражений, носили зачатки своего поражения задолго до начала военных действий. В следующей своей директиве Егоров, учитывая китайскую специфику командования войсками, требовал от нас быть советниками, свои соображения представлять в форме совета. Он рекомендовал не отвергать огулом планы китайцев, а вносить в них коррективы, которые делали бы их целесообразными, целеустремленными и соответствующими обстановке.

30 января мы с переводчиком Чжао, приехав в Тянь-цзинь, остановились в хорошо оборудованной гостинице европейского типа «сайт в "Черном списке"».

Устроившись в гостинице, мы направились на поиски генерала Дэн Бао-шаня. Найти его оказалось довольно сложным делом. Дэн Бао-шань слыл одним из наиболее последовательных гоминьдановцев, убежденным и искренним антиимпериалистом. На вид ему было лет за сорок. Среднего роста, худощавый, с низким голосом, он всегда носил гражданское платье. К сожалению, Дэн Бао-шань был опиекурильщиком, [84] и пергаментного цвета лицо выдавало это пристрастие. Я представился ему и в кратце ознакомил с некоторыми своими биографическими данными.

Затем я счел необходимым заметить, что в военном деле нет таких правил и методов, которые годились бы на все случаи. Все зависит от обстановки, в которой ведутся военные действия. Я могу дать полезные рекомендации только в том случае, если буду знать расположение войск, оснащение боевой техникой, сведения о противнике и т. д. Дэн Бао-шань со всем соглашался, заверяя, что сделает все, чтобы ознакомить меня с его участком фронта. По его односложным и сдержанным ответам я понял, что он, по-видимому, не пришел в себя после очередного опиумного транса. Договорились увидеться через два дня.

В Тяньцзине я встретил наших советников В. М. Примакова и В. Н. Львова. Примаков занимался получением и транспортировкой вооружения для Национальной армии. Трудность этой операции состояла в том, что приходилось часть вооружения перевозить на джонках, поскольку суда, нагруженные оружием, из-за низкой осадки не могли пройти через бар в устье р. Хайхэ.

Из разговоров с ними я узнал, что Фэн собирается в СССР, где он хотел бы поучиться, а затем вернуться на родину и продолжить деятельность по спасению государства. Удивительно «удачное» время выбрал он для путешествия: восстание Го Сун-лина провалилось по вине Фэна, большая часть госунлиновских частей перешла к Чжан Цзо-линю. Ли Цзин-линь начал наступление на Тяньцзинь, а У Пэй-фу угрожал 2-й Национальной армии в Хэнани. Свой отъезд в СССР Фэн Юй-сян мотивировал слабостью Национальных армий, которые не в состоянии спасти государство. Он говорил: «Нет достаточного количества оружия, нет снарядов, патронов, аэропланов. Имеющееся оружие негодно к употреблению. Войска плохо обучены. Между Национальными армиями плохие взаимоотношения. Войска 2-й и 3-й Национальных армий недисциплинированны, приказов его как главкома не выполняют, народ грабят. Хэнаньский генерал Фан Ши-минь, вместо того чтобы выступить против Шаньдуна, повел самостоятельное наступление на Шаньси. Армия без дисциплины не может спасти народ, государство. Надо завоевать сердце народа, обучить войска, приобрести военное имущество и снаряжение, тогда можно бороться решительно, а сейчас нельзя».

Даже отрывки из беседы В. М. Примакова с Фэн Юй-сяном, переданные мне в Тяньцзине, показывают, насколько противоречив и непоследователен был он в своей деятельности.

Фэн Юй-сян получил «даром» лучшую половину армии [85] мукденской группировки — семь пехотных дивизий Го Сун-лина (хорошо вооруженные и обученные, с артиллерией и другой боевой техникой). К сожалению, он не последовал правильному совету А. И. Егорова подкрепить их кавалерией и в конце концов потерял армию, бросив части 2-й и 3-й Национальных армий для наступления на Тяньцзинь. По его же просьбе ему была выделена очень сильная группа советских военных советников, но их не допустили к работе. Теперь, в самый ответственный момент военных операций, он малодушно заявляет о намерении покинуть верховное руководство Национальными армиями и отправиться путешествовать и учиться. Он не мог не знать, что это решение чревато катастрофой для существования Национальных армий.

По совету Львова я решил воспользоваться вынужденной передышкой и заказать у местного портного новый костюм.

Тяньцзинь — большой город. Иностранные концессии придают ему облик европейского благоустроенного города, опрятного, со множеством магазинов, ресторанов и баров. В городе были две мастерские, в которых работали портные Казачков и Мирандо (оба русские, давно жившие в Тяньцзине), имевшие диплом Парижской академии портновского искусства. Их дипломы на французском языке были вывешены в витринах магазина в рамках под стеклом.

Мне запомнилось, как снимали мерку. На клиента надевали каркас — жилет, составленный из сантиметровых мерок. Их подгоняли так, чтобы получить точную копию фигуры клиента со всеми его индивидуальными особенностями. Результаты измерений записывали и делали выкройки из материала. Я спросил портного: «Когда приехать на примерку?» Он даже обиделся: «Сразу видно, что вы не тяньцзинец, мы шьем без примерки. Приходите через два дня и получите готовый костюм». Действительно, через два дня мне выдали готовый, отлично сшитый костюм. Я надел костюм и убедился, что он сидит идеально. У Львова, как выразился хозяин мастерской, была «трудная спина», но костюм тоже был сшит точно по фигуре. Впоследствии в Вене мне приходилось шить гражданское платье в лучших портновских мастерских Австрии, но нигде не шили костюмы так быстро и без примерки, как в Тяньцзине у Казачкова.

В условленное время я пришел к генералу Дэн Бао-шаню, чтобы договориться о совместной работе и получить необходимую информацию. Но Дэн Бао-шань, как и большинство китайских генералов, вместо разговора на военную тему сел на любимого своего конька, стал говорить о своей революционности и о том, как он печется о благе народа. Наконец, под предлогом появления какого-то конфиденциального посетителя, он попросил меня отложить разговор на завтра. Но и следующая наша беседа не состоялась. [86]

Каждый раз (2, 3, 4 февраля), когда по договоренности с Дэн Бао-шанем переводчик Чжао заходил к нему на квартиру выяснить, дома ли генерал, его секретарь отвечал, что хозяин спит или уехал куда-нибудь. Позже, окольными путями, Чжао узнал, что Дэн Бао-шань был дома, но не велел никого принимать. Я подумал: есть ли смысл настойчиво навязываться в советники к генералам, которые по сути дела такие же милитаристы, как и их противники? Раз они не хотят или не могут по тем или иным мотивам вводить нас в курс событий и информировать нас о состоянии своих войск, стало быть, мы лишены возможности давать им полезные рекомендации.

Я пытался разобраться в этом и обращался к советникам при 1-й Национальной армии. Но и они были не в лучшем, положении. Ни Фэн Юй-сян, ни тем более Чжан-дутун не хотели допускать советников к ведению военных операций. Мне вспомнился разговор Г. Б. Скалова с бывшим начальником Хэнаньской школы левым гоминьдановцем Бо Ли-вэем, состоявшийся 10 декабря 1925 г. Бо Ли-вэй тогда сказал, что при господствующем настроении умов среди хэнаньских генералов он не видел реальных перспектив для работы советских советников во 2-й Национальной армии.

В Тяньцзине мне приходилось часто встречаться и беседовать о наших взаимоотношениях с китайскими генералами и об условиях работы в войсках с советником при 3-й Национальной армии Владимиром Николаевичем Львовым. Эта армия считалась «гоминьдановской», так как большинство ее высших начальников и сам командующий генерал Сунь Юэ были гоминьдановцами. Эта армия состояла из одной пехотной дивизии, пяти смешанных, двух резервных, одной охранной, одной особого назначения и одной кавалерийской бригады общей численностью около 25 тыс. человек.

В. Н. Львов — хорошо подготовленный, вдумчивый боевой командир Красной Армии. Он окончил Военную академию РККА на год раньше меня. Его информация об условиях работы в гоминьдановской армии представляла большой интерес. В конце января Владимир Николаевич, получив назначение советником в эту армию, прибыл к генералу Сунь Юэ. Генерал заявил ему, что сомневается в возможности использования советников: «В штабе армии на оперативной работе вас использовать нельзя, так как вы не знаете китайского языка; военных школ у меня нет, и открывать их теперь не время; в войсках я не могу вас использовать, так как меня, дубаня провинции Чжили, могут заподозрить в сочувствии красным. Не лучше ли вам отправиться в Пекин?» Некоторое время он не принимал Львова, и переговоры велись через его советника по политической части Ван Фа-циня, члена ЦИК гоминьдана. Это был энергичный, умный [87] человек, относившийся к нам благожелательно, он оказывал большое влияние на дубаня.

В начале февраля 1926 г., в связи с ожидавшимся прибытием из СССР оружия, отношение к нам заметно улучшилось. 23 февраля советский консул в Тяньцзине устроил в честь дубаня Сунь Юэ банкет. Дубань отказался от приглашения и в частной беседе с В. Н. Львовым мотивировал это тем, что не следует давать повода врагам говорить о нашей близости. «Мы друзья по идее, — говорил Сунь Юз, — проявлять это внешне теперь не время. Когда победим врагов, в Пекине устроим грандиозный банкет в знак нашей дружбы».

Владимир Николаевич характеризовал Сунь Юэ как неплохого человека, но больного, слабохарактерного и завзятого опиекурильщика. В одной из бесед с Львовым он упомянул о своем выступления на банкете, устроенном в честь У Пэй-фу и Цао Куня. Тогда он говорил, что «государства и государственные деятели, которые живут грабежом, рано или поздно погибнут». Но на его слова никто не обратил внимания.

Насколько эфемерной была связь 3-й армии с другими Национальными армиями, видно из следующей конфиденциальной беседы Львова с Сунь Юэ. Дубань доверительно, шепотом, сообщил: «На юге ожидается война, и нет возможности мирным путем ее уладить. Один нейтральный генерал (?) пытался установить соглашение с Чжан Цзун-чаном». Хотя Сунь Юэ и уверял, что этот генерал не его агент и что он действует по собственной инициативе, дальнейший ход событий — отход 3-й Национальной армии с занимаемых позиций — показал, что эти переговоры велись не без его участия.

К этому времени военно-политическая обстановка резко изменилась не в пользу Национальных армий. При посредничестве Англии и Японии состоялось соглашение между лидерами мукденской и чжилийской группировок о совместных действиях против Национальных армий. В феврале 1926 г. обе милитаристские группировки стали проявлять активность. Мукденские войска привели себя в порядок после потрясений, вызванных восстанием Го Сун-лина, и начали наступление совместно с армией Ли Цзин-линя на Тяньцзинь. Японские миноносцы огнем своих орудий поддержали эти операции на побережье Бохайского залива. Дэн Бао-шань еще до начала наступления Ли Цзин-линя отбыл по приказу Юэ Вэй-цзюня в Хэнань.

Над провинцией Хэнань ко времени моего прибытия в Кайфын нависла угроза одновременного удара: с востока — войск Чжан Цзун-чана и Сунь Чуань-фана, а с юга — У Пэй-фу вдоль Пекин-Ханькоуской железной дороги на Чжэнчжоу.

Атмосфера настолько накалилась, что дубань Юэ Вэй-цзюнь [88] сам обратился с просьбой к Г. Б. Скалову выслать советников в восточную и южную группу 2-й Национальной, армии. Однако и здесь он остался верен себе, не дал никакой оперативно-стратегической ориентировки: не указал, какой фронт он считает главным, какими резервами он располагает и где они находятся; кто возглавляет южную группировку и каковы ее силы и средства, каково взаимодействие с 1-й Национальной армией и т. п. Без этих данных нам трудно было разобраться на месте и давать рекомендации соответствующим начальникам групп. Наша роль снова низводилась к решению узкотактических вопросов. В восточную группу Г. Б. Скалов направил советником Акимова, переводчиком при нем был назначен И. М. Ошанин. Этой группой, располагавшейся в районе ст. Ланфан, к востоку от Кайфына, командовал командир 3-й дивизии генерал Тянь Вэй-цзин.

В южную группу Скалов решил ехать сам и предложил мне сопровождать его. Переводчиками у нас были Э. М. Мазурин и Чжао. Мне пришлось бросить начатую работу по армированию бронепоездов. Южная группа сосредоточивалась в районе ст. Чжумадянь. Кто эту группу возглавлял и каков был ее состав — нам предстояло выяснить на месте.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Южный фронт 2-й Национальной армии и бой у Чжумадяня

Развал армии обычно раньше всего обнаруживается в ее тылу. Вопиющий беспорядок на железнодорожном узле в Чжэнчжоу, являвшемся распределительной станцией 2-й Национальной армии, наглядно подтвердил это. В Кайфыне, в штабе дубаня, нас заверяли, что в Чжэнчжоу нас ожидает поезд для дальнейшего следования на юг, к Чжумадяню. Прибыв 21 февраля в Чжэнчжоу, мы не обнаружили и следов обещанного поезда. Комендант станции по нашему требованию прислал нам провожатого. Это был тучный, выше среднего роста, моложавый человек в гражданском платье. Мне он запомнился поразительным несоответствием его возраста с младенческим лицом: пухлые, надутые щеки, губы бантиком и наивный взор, отражавший девственное состояние его интеллекта. Он делал все от него зависящее, чтобы наша поездка стала еще более тяжелой и неудобной.

Мы смогли выехать из Чжэнчжоу только к вечеру 22 февраля в вагоне с выбитыми стеклами и наполненном до отказа солдатами разных частей. 23-го утром прибыли в г. Линьцзин. Здесь нам пришлось ждать 12 часов, так как туфэи или «Красные пики» «разрушили путь». Как оказалось, всего-навсего был отвинчен один рельс. При нормальном положении дел для восстановления пути потребовалось бы максимум [89] полчаса. Однако, пользуясь случаем, группа «воинственных» солдат и офицеров отцепила от поезда несколько вагонов, прихватила паровоз и укатила в Сюйчжоу (на север), и таким образом для себя лично они кончили войну.

Линьцзин — «столица» местного «князька» Фан Ши-миня. Станция кишела его солдатами, отличительным знаком которых были зеленые с белым нарукавные повязки. Дивизия Фан Ши-миня входила в состав 2-й Национальной армии под номером шестым. Она числилась в армии на особом положении и только номинально подчинялась дубаню Юэ Вэй-дзюню. Дивизия имела специфическую организацию по штатам, по-видимому на правах старых охранных отрядов сюньфандуй. Она включала четыре колонны разного состава и численности. Например: 1-я колонна состояла из шести батальонов, 2-я — из шести батальонов и нескольких рот, состав 3-й колонны мне не удалось выяснить, 4-я колонна включала два полка. Кроме того, в дивизию входило несколько отдельных батальонов. Артиллерия дивизии имела около 30 орудий и до 80 минометов разных систем.

Войска Фан Ши-миня, по существу целая армия, размещались в гористой местности уезда Линьцзин. Средства на свое содержание они добывали, по-видимому, путем сбора налогов в самом районе. Этим объяснялась их независимость и в известной степени самостоятельность. Мы выехали из Линьцзина в 18 часов и прибыли в Янчэн засветло. Этот город стоит на судоходной реке Шахэ; около железнодорожного моста большое скопление барж. В городе имелась довольно большая птицефабрика. К часу ночи мы прибыли в Чжумадянь. Дэн Бао-шань принял нас немедленно. У него мы познакомились с командиром 11-й пехотной дивизии генералом Ли Ху-чэном. Это был плотный, широкоплечий, энергичный мужчина лет под сорок, усы щеткой свисали над его верхней губой. Говорил он короткими отрывистыми фразами, сопровождая их энергичными взмахами правой руки в кожаной перчатке на черной повязке. По всему было видно, что в отличие от большинства китайских генералов он способен принимать быстрые решения и настойчиво проводить их в жизнь.

Дэн Бао-шань походил на сухое дерево, источенное червями. Он извинился передо мной, что уехал из Тяньцзиня, не известив о своем отъезде, так как дубань его сильно торопил. Я через переводчика Э. М. Мазурина ему передал: «Генерал один ответствен перед дубанем и своим народом за порученные ему задачи. Он волен принимать или не принимать наши рекомендации. Не в моей привычке их навязывать генералу. Жаль, что ваш секретарь позабыл передать вам адрес гостиницы, где я остановился, что несомненно помешало вам меня известить». Я не мог упустить случая указать [90] Дэн Бао-шаню на его бестактность по отношению к советским советникам.

В этот вечер нам не суждено было ознакомиться с обстановкой на южном фронте и выслушать соображения Дэн Бао-шаня по оперативному плану. Одно нам стало ясно: сил 2-й Национальной армии здесь сосредоточивается порядочно — до четырех дивизий, включая группу Фан Ши-миня (около двух дивизий). Поле сражения в районе Чжумадянь представляло собой равнинную местность, всхолмленную на юте и на западе. Эту равнину пересекала с севера на юг Пехин-Ханькоуская железная дорога. Местечко Чжумадянь. объединяло два населенных пункта, удаленных друг от друга на 3/4 км. Южный, меньший, назывался Старый Чжумадянь. [91]

Он предстал перед нами как небольшое укрепленное селение прямоугольной формы размером 0,5 км на 800—900 м, обнесенное глинобитными стенами размером до 6—7 м высоты и 4—5 м ширины. На площадях между амбразурами свободно размещались 75-миллиметровые орудия. Чжумадянь своей восточной стороной примыкал к железной дороге (схема 3).

Новый Чжумадянь по размерам в несколько раз превосходил Старый. Здесь находилась железнодорожная станция, и селение располагалось по обе стороны железной дороги. Новый и Старый Чжумадянь соединялись ходом сообщения кремальерного начертания, но недостаточно глубоким, местами менее роста человека. Ход сообщения сыграл во время сражения значительную роль, так как Старый Чжумадянь и пространство между обоими населенными пунктами простреливались сильным ружейно-пулеметным огнем.

Южная группа 2-й Национальной армии сосредоточивалась в районе Чжумадяня следующим образом: 7-я пехотная дивизия Дэн Бао-шаня и 20-й резервный полк размещались в районе Старого Чжумадяня и в населенных пунктах в 2—3 км к западу от него. Группа войск Фан Ши-миня находилась в населенных пунктах к востоку от железной дороги, примерно на одной параллели со Старым Чжумадянем, а также севернее. Дивизию Ли Хучэна оставили в железнодорожных поездах на подходе к Новому Чжумадяню. О противнике было известно, что южной группе 2-й Национальной армии противостоит 1-я дивизия У Пэй-фу, усиленная несколькими бригадами, по-видимому четырьмя. Командовал этой группой командир 1-й пехотной дивизии генерал Коу Ин-цзе, самый преданный У Пэй-фу генерал. Она занимала оборону по обе стороны железной дороги, к югу от Старого Чжумадяня, имея центральным опорным пунктом район больницы, расположенной непосредственно к западу от железной дороги.

Вечером 24 февраля мы зашли к Дэн Бао-шаню, чтобы разобраться в обстановке и ознакомиться с решением командования. Тогда мы и встретили генерала Фан Ши-миня. Высокого роста, худощавый, гибкий, лет 35—40, своей внешностью и манерами он напоминал индийского принца из кинокартин Голливуда. Он нас принял весьма приветливо и любезно, как гостей, но не как советников дубаня. Он не выказал ни малейшего желания ознакомить нас с обстановкой на фронте или со своими замыслами. В комнате присутствовали три генерала: Дэн Бао-шань, Фан Ши-минь и Ли Ху-чэн, командир 11-й пехотной дивизии и временно исполняющий обязанности дубаня провинции Шэньси. Загадочная картина. Кто же из них старший? Кто командующий южной группой 2-й Национальной армии? Этот вопрос, по-видимому, дубань Юэ Вэй-цзюнь обходил стороной, или его решение не было авторитетным, чтобы эта троица приняла его всерьез. [92]

Фан Ши-минь, слывший старым гоминьдановцем, другом и последователем Сунь Ят-сена, не проявлял склонности подчиняться кому-либо, а по отношению к генералу Ли Ху-чэну он даже не скрывал своей неприязни. Всякий раз, когда Ли Ху-чэн намеревался выступить со своим мнением, Фан Ши-минь грубо его прерывал и плечом оттирал его от Дэн Бао-шаня на задний план. Наконец Ли Ху-чэн не выдержал, плюнул на пол, махнул рукой и ушел, громко хлопнув дверью. Этот инцидент привел к печальному последствию, равносильному проигранному сражению. Ли Ху-чэн со своей дивизией уехал в Чжэнчжоу. Из трех генералов Ли Ху-чэн, пожалуй, обладал в наибольшей степени боевыми качествами — смелостью, решительностью и твердостью, чем остальные два военачальника Фан Ши-миню с Дэн Бао-шанем легче было найти «общий язык». Оба они страдали страстью к опиекурению.

Из разговора с Дэн Бао-шанем и Фан Ши-минем удалось выяснить, что 25 и 26 февраля должны производиться концентрация и развертывание войск Фай Ши-миня для наступления в южном направлении. Общее наступление намечалось на 27 февраля. Основная идея наступательной операции южной группы 2-й Национальной армии — окружение и уничтожение войск Коу Ин-цзе под Чжумадянам путем двойного охвата его войск с обоих флангов. На правом фланге охватывающий маневр был возложен на 14-ю бригаду Дэн Бао-шаня и 20-й резервный полк, на левом фланге — на часть сил Фан Ши-миня. В центре 13-я бригада Дэн Бао-шаня должна была, опираясь на укрепления Чжумадяня, ограждать совместно с частью сил Фан Ши-миня фронт южной группы 2-й Национальной армии от прорыва противника.

С моей точки зрения, пассивная оборона войск Коу Ин-цзе позволяла вождям южной группы войск 2-й Национальной армии добиться крупного успеха при ведении ими наступательной операции более энергично, быстрыми темпами. Однако самостоятельно вступить в переговоры с генералами по этому поводу я не мог.

Мой переводчик Чжао был храбрым и честным человеком. «Алекшей Вашильевич, — часто говорил он мне во время боя, — моя ни черта не боится». Но он не настолько разбирался в военной терминологии и в русском языке, чтобы можно было с его помощью вести с китайскими генералами переговоры на военные темы.

По этим причинам я не стал напрашиваться на переговоры с Дэн Бао-шанем и направился вместе с Чжао осматривать боевое построение 7-й пехотной дивизии в Старый Чжумадянь. Я хотел более обстоятельно ознакомиться с обстановкой на фронте и помочь своими советами непосредственна войскам, ведущим бой. [93]

Вал Старого Чжумадяня представлял собой хороший наблюдательный пункт, открывавший широкий обзор и позволявший просматривать не только боевой порядок 13-й пехотной бригады, но и расположение противника на глубину 3—4 км.

За 25 и 26 февраля я заснял кроки Старого и Нового Чжумадяня глазомерной съемкой и с вала сделал ряд панорамных зарисовок ближнего и дальнего планов. По сохранившимся у меня материалам я составил здесь общую схему Старого и Нового Чжумадяня. Из этой схемы видно, что артиллерия 7-й пехотной дивизии была расположена по южному и западному фасам Старого и частично Нового Чжумадяня. Пехота 13-й бригады занимала оборону в овраге метрах в 200—250 впереди южного фаса Старого Чжумадяня. Окопы противника перед фронтом 13-й бригады располагались у французской больницы в 450—500 м от нижнего фаса вала Старого Чжумадяня и в 800—900 — от юго-западного фаса, охватывая его с запада. Противник почти все время вел беспорядочный огонь по Старому Чжумадяню из ружей и пулеметов.

Нет надобности, да и нет возможности излагать все перипетии боя под Чжумадянем. Ни у Фан Ши-миня, ни у Дэн Бао-шаня штабов армии в нашем понимании не существовало. Ни оперативных, ни разведывательных сводок никто не составлял. Да и не было у них ни карт, ни телефонной связи с начальниками боевых участков. Поэтому я ограничусь изложением ряда эпизодов, которые характеризуют боеспособность частей 2-й Национальной армии и до некоторой степени объясняют, почему события приняли катастрофический оборот.

Первое, что бросилось в глаза, — это беспечность войск: отсутствие службы охранения и наблюдения. На меня, иностранца, и Чжао, одетых в гражданское платье, никто никакого внимания не обратил, хотя проходили мы мимо огневых позиций артиллерии, вели наблюдение в бинокль за расположением войск, производили глазомерную съемку поля сражения, отмечали расположение орудий и т. д. Возможно, меня приняли за миссионера или за кого-либо из медицинского персонала французской больницы. Как-то мы с Чжао подошли к группе солдат, собравшихся у амбразуры. Один из солдат, совсем мальчишка, желая подшутить надо мной, предложил мне пострелять из его винтовки и, хитро подмигивая глазами, заранее предвкушал мой конфуз.

Я взял винтовку, на глаз определил дистанцию до цели — 800 м, поставил прицельную колодку на соответствующую дистанцию и стал прицеливаться. По мере того как я проделывал все это, улыбки застывали на лицах солдат, глаза расширялись, а некоторые даже раскрыли рот от удивления. [94]

Изумление их достигло предела, когда я выстрелил, и они по всплеску пыли убедились, что пуля легла вблизи цели. Дело в том, что большинство китайских солдат прицельной колодкой не пользовались и на все дистанции стреляли с постоянным прицелом. Убедившись, что я знаю винтовку лучше его, солдат отобрал винтовку и не позволил выстрелить второй раз. Жизнь научила солдат беречь патроны. Солдат с винтовкой и патронами всегда найдет пристанище и паек у любого генерала. Солдату без винтовки и патронов одна дорога — в туфэи.

Разведкой, даже наблюдением никто не руководил. Это было делом частной инициативы. Офицеры редко показывались на валу. Один раз вечером 26 февраля я видел Дэн [95] Бао-шаня, он как-то робко, в гражданском платье прошелся по дороге за валом, высунулся за амбразуру, затем ушел к себе, никого ни о чем не спрашивая, не побеседовав с солдатами.

Характерно удивительно индифферентное отношение китайцев к ружейно-пулеметному огню. Между окопами противника и нашими в 100—150 м от юго-западного угла Старого Чжумадяня среди зеленого поля раскинулся небольшой шалаш из брезента и веток. Старый китаец грелся на солнце и пас козу, совершенно не обращая внимания на свист пуль. Я предложил командиру батальона увести старика с козой в, безопасное место, неровен час — шальная пуля ранит их. Пытался ли командир выполнить мой совет или забыл — не знаю. Только назавтра между окопами на зеленом фоне белело вздувшееся тело убитой козы, как живой укор беспечности командира батальона. Старика в шалаше уже не было.

В бою под Чжумадянем мне приходилось наблюдать много случаев слабого инстинкта самосохранения у китайских солдат. Как-то раз мы с Чжао шли по ходу сообщения из Нового Чжумадяня в Старый. В это время противник особенно интенсивно обстреливал из четырех станковых пулеметов пространство между этими двумя населенными пунктами. Свист пуль не умолкал над нашими головами. Мы вынуждены были пригибать головы, так как ход сообщения местами был вполовину роста человека. Вдруг мы услышали голоса двух китайских солдат, которые шли по верху бруствера и ожесточенно спорили между собой, сильно жестикулируя. Они не замечали пулеметной стрельбы, как будто это было жужжание безобидных насекомых.

В тот же день я был свидетелем еще одного аналогичного случая. Несколько солдат брели по открытому полю из передовых окопов к Чжумадяню. Видно было, как рой пуль вздымал пыль у их ног, но они не делали попыток ни ускорить шаг, ни скрыться в ближайшем глубоком овраге.

Чем это объяснялось? То ли тяжкими условиями службы китайского солдата и ее бесперспективностью, когда жизнь солдата была настолько беспросветна, что, выражаясь словами поэта, «смерть ему желанный сон». То ли они не отдавали себе отчета в опасности пулеметного огня, то ли причина крылась в их фатализме.

27 февраля бой под Чжумадянем начался в 4 часа утра по заранее намеченному плану, который, однако, не учитывал возможности изменения обстановки. Бой развивался стихийно, по существу, им никто не руководил. Дэн Бао-шань своих наблюдателей на валу Чжумадяня не имел и сам лично тоже за боем не наблюдал. Артиллерия вела огонь с бруствера беспорядочно, не согласуясь с действиями пехоты. Каждый орудийный начальник стрелял из орудия по собственной [96] инициативе, туда, куда ему вздумается, без пристрелки, по интуиции. Падение снаряда вблизи цели приветствовалось орудийным расчетом и окружавшими орудие зрителями радостными криками и аплодисментами, как гол на футбольном поле.

При стрельбе одним из орудий западного фаса Чжумадяня пуля, рикошетом отлетев от орудия, ранила одного из его номеров. Надо было видеть, как остальные члены орудийного расчета выражали сочувствие жалобно стонавшему раненому товарищу. Один из них размотал свою грязную обмотку и перевязал ею рану поверх обмундирования. Весь орудийный расчет покинул свое орудие и пошел сопровождать пострадавшего. Я не встречал ни санитаров, ни медицинских пунктов. Перевязочного материала ни у командиров, ни у солдат не было.

К 10 часам утра обстановка на фронте сложилась таким образом. На левом участке к востоку от железной дороги можно было видеть наступавшие цепи войск Фан Ши-миня. Их обстреливал противник из деревни и рощи к северу от больницы. Более детальных сведений о событиях на этом участке фронта южной группы Национальной армии мы не имели, так как Фан Ши-минь нас к себе не приглашал.

На западном участке Дэн Бао-шаня противник охватывал западный фас Старого Чжумадяня и обстреливал из рощи и селения, расположенного в 900 м к западу от Старого Чжумадяня, пространство между Старым и Новым Чжумадянем. Группа противника как бы вклинилась между 13-й и 14-й пехотными бригадами дивизии Дэн Бао-шаня, которая накануне направилась налегке, без артиллерии и пулеметов, в обход противника с запада. Я пошел к Дэн Бао-шаню и предложил выделить из бесполезно торчащей на валу артиллерии два орудия, чтобы простреливать фланкирующим огнем вклинившуюся группу противника. Начертив на листе бумаги эллипсы рассеивания снарядов, я наглядно ему доказал, что два орудия, занимающие фланговую позицию по отношению к противнику, по силе огня равняются целому артиллерийскому дивизиону. В конце концов удалось убедить его, и он отдал распоряжение выделить для этой цели два орудия.

Я договорился с командиром батареи о выезде на огневую позицию, указал, куда доставить орудия, а сам вышел из Старого Чжумадяня для рекогносцировки укрытого подступа и выгодной позиции для орудий. Более двух часов я ждал этих орудий под огнем противника, но никто в назначенный пункт из артиллеристов так и не прибыл.

К вечеру обстановка сложилась не в пользу 2-й Национальной армии. На правом фланге обходный маневр 14-й бригады окончился неудачей. Штаб бригады, разместившийся изолированно в небольшом населенном пункте [97] без охраны, подвергся нападению банд туфэев или «Красных пик» и был разгромлен. Командир бригады был убит. Бригада, потеряв руководство, рассеялась: часть перебежала к противнику, часть присоединилась к дивизии в Новом Чжумадяне. На восточном участке, за железной дорогой, наступление Фан Ши-миня вначале протекало успешно, затем застопорилось. Первая колонна отказалась наступать, а один ее батальон перешел на сторону противника. Хотя в центре и обозначился некоторый успех, в конечном счете войска вновь вернулись в исходное положение.

Вечером по Чжумадяню разнесся слух, что восточная группа 2-й Национальной армии потерпела крупное поражение в районе Гуйдэ и противник, преследуя разбитые части, захватил Кайфын 26 февраля. Таким образом, восточная группа противника под командованием Цзинь Юнь-э приблизилась к Чжэнчжоу на 60 км, в то время как наша южная группа 2-й Национальной армии еще 27 февраля находилась в 220 км от этой узловой станции Пекин-Ханькоуской железной дороги. Над этой группой войск народоармейцев нависла угроза окружения. Поэтому, если бы даже Дэн Бао-шань с Фан Ши-минем нанесли поражение упэйфуистам у Чжумадяня, все равно им пришлось бы отступать на север.

Ночью, когда войска грузились в железнодорожные поезда, у нас в тылу неожиданно началась оживленная перестрелка, длившаяся с полчаса. Пули жужжали вблизи и шлепали по вагонам. Только через два месяца в Пекине, при случайной встрече со знакомым офицером штаба Дэн Бао-шаня, я узнал, что это была схватка с группой войск Фан Ши-миня, которая перешла на сторону У Пэй-фу и пыталась преградить нам путь на север. Это означало, что мы очутились в окружении противника. Но, согласно мудрому китайскому правилу ведения междоусобной войны — правилу «золотого моста», противнику, признавшему себя побежденным и добровольно уступившему спорную территорию, предоставлялась возможность свободного выхода. Если Ганнибал со своими 40 тыс. карфагенян окружил и буквально физически истребил 70 тыс. римлян под Каннами, то китайцам не было никакого резона уничтожать противника, раз спорный вопрос у генералов уже был решен.

Первыми отправились войска Фан Ши-миня, затем части Дэн Бао-шаня; мы ехали с Дэн Бао-шанем почти последними. Поезд двигался очень медленно, так как в составе было несколько неисправных вагонов и временами приходилось останавливаться, чтобы «больные» вагоны сбрасывать под откос. Фан Ши-минь со своими войсками выгрузился в Линьцзине. В Чжэнчжоу мы приехали ночью 28 февраля, там застали советника В. М. Акимова, бывшего при командире [98] 3-й пехотной дивизии Тянь Вэй-цзине. В. М. Акимов и его переводчик И. М. Ошанин обрисовали нам в общих чертах картину сражения восточной группы 2-й Национальной армии. Ядро этой группы составляла 3-я пехотная дивизия. Ее задачей была оборона района ст. Ланфан, чтобы прикрыть Кайфын с востока вдоль Лунхайской железной дороги. К северо-западу от нее занимала оборону дивизия генерала Ли Ци-цая, имевшая задачей защищать Кайфын вдоль течения р. Хуанхэ.

16 февраля войска под командованием суньчуаньфановского генерала Цзинь Юнь-э при поддержке бронепоездов белогвардейского генерала Нечаева атаковали группу Тянь Вэй-цзина и разгромили ее. Генерал Тянь Вэй-цзин на легковой машине укатил в Кайфын, предоставив своим войскам и советникам выпутываться из этой истории кто как может. Солдаты 3-й пехотной дивизии и других частей 2-й Национальной армии, легко одетые и не отягощенные снаряжением, благополучно выбрались оттуда, отмахав за сутки что-то около 100 км. Гораздо хуже пришлось нашим советникам. Акимов, будучи человеком слабого здоровья, настолько выбился из сил, что пришлось его везти на тачке до Кайфына. В Кайфыне наши советники тоже не могли долго задерживаться. Противник так быстро преследовал Национальную армию, что все советники с женами поспешили в направлении Чжэнчжоу. На восточной окраине Кайфына уже завязалась перестрелка. Отход на Чжэнчжоу местами преграждали или «Красные пики», или туфэи. Приходилось с помощью артиллерии и пулеметов пробиваться к этому железнодорожному узлу.

Остатки 2-й Национальной армии, скопившиеся в районе Чжэнчжоу, заполнили до предела все имевшиеся там железнодорожные составы; кто не уместился в вагонах, расположился на крышах.

Никаких мер охранения не было принято ни на востоке, по направлению к Кайфыну, ни на юге, по направлению к Чжумадяню. Если бы даже кто-либо из управления дубаня или сам Юз Вэй-цзюнь дали подобные распоряжения, то их никто не выполнил бы. Войска вышли из подчинения своих начальников. 1 марта 1926 г. можно считать концом 2-й Национальной армии. В воинстве, которое заполняло железнодорожные составы, чувствовалось какое-то нервное напряжение, повышенная чувствительность к слухам и шумам — словом, то, что, очевидно, можно охарактеризовать как «тихая паника». Достаточно было малейшего повода, чтобы она перешла в буйную.

Чтобы избавиться от этого гнетущего ожидания и привести себя в порядок, я и Чжао решили пойти в бани, которыми славился Чжэнчжоу. Действительно, таким баням можно [99] было позавидовать. Бани состояли из номеров с ваннами. Мы взяли номер с двумя ваннами и предбанником, где стояли две кушетки и столик перед каждой из них для чая или прохладительных напитков. Кроме того, рядом было несколько небольших бассейнов, размеров 2,5 на 3—4 м, настолько глубоких, что можно было плавать. После ванны мы возлежали на кушетках: пили чай с фисташковыми орешками, а парикмахер, он же мозольный оператор, завершал нашу санитарно-гигиеническую обработку. Пока мы мылись и отдыхали, наше белье выстирали и выгладили, а одежду и ботинки почистили. Время пребывания в ванне не лимитировалось. Это купание в Чжэнчжоу оказало на нас чрезвычайно благотворное влияние, подняло боевой дух. Нервозность окружающих уже не передавалась нам, наоборот, мы стремились поднять их моральное состояние и побудить к активной Деятельности.

Очень похожее ощущение я испытал семь лет тому назад, во время гражданской войны. Я тогда служил начальником артиллерии 40-й Богучарской дивизии и в ее составе уже больше месяца гонялся за бандой Махно. Впереди бежала банда Махно, за ней бригада ВНУС, затем сводный отряд 42-й стрелковой дивизии Нестеровича и, наконец, сводный отряд Богучарской дивизии во главе с ее начдивом Сангурским. Погоня велась днем и ночью по заснеженным степям Украины, мороз достигал 20°. Останавливались мы в сутки два раза по два часа покормить лошадей, перекусить чем бог послал и прикорнуть где-нибудь сидя. Эта тяжелая физическая нагрузка так прочно вошла в наш быт, что стала привычной. Отставать или запаздывать с выступлением было нельзя — получишь пулю от махновцев, притаившихся среди местных жителей.

Но вот в Гуляй Поле начдив Сангурский решил устроить дневку и дать лошадям и людям короткую передышку. Я остановился в школе, в квартире молодого сельского учителя, парня лет 22. Он и его молодая жена предложили мне свою кровать в теплой комнате. Я отказывался, тем более что свыше двух месяцев не менял нательного белья. Но они трогательно просили меня воспользоваться их гостеприимством, уверяя, что хорошо устроятся у соседей, и я согласился. Проснувшись утром, я глазам своим не поверил: лежу в чистой постели, в незатейливом уютном жилище. Я испытал эстетическое наслаждение, ощущение полной перемены обстановки и огромного прилива энергии.

Я останавливаюсь подробно на ряде мелких эпизодов, так как они помогают более правдиво и живо представить реальную действительность того времени. Приведенными примерами из своего боевого опыта я хотел показать, какое значение имеют для повышения боеспособности войск именно такие [100] «мелочи», как забота командиров о регулярном питании своих солдат, санитарно-гигиенических мероприятиях, соблюдение разумного предела физической нагрузки и т. д. Если бы военачальники 2-й Национальной армий постоянно уделяли внимание этому, не было бы такого хронического недостатка боеприпасов хотя бы потому, что солдаты результативнее использовали бы их, а главное — добились бы более высокого морального состояния и дисциплины среди солдат, чем это имело место в операции под Чжумадянем.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

От Чжэнчжоу до Шаньсяня

В Чжэнчжоу мы попали в положение витязя на распутье, изображенного на известной картине Васнецова. Куда держать путь? Возможны были три варианта. Во-первых, можно продолжать путь на север, на соединение с 1-й Национальной армией. Путь был рискованным, потому что было неясно, как нас примет руководство 1-й Национальной армии, у которой не хватало средств на содержание своих собственных солдат. Во-вторых, удержать возможно дольше район северной Хэнани с такими важными стратегическими пунктами, как железнодорожный узел Чжэнчжоу, мост через Хуанхэ и Гунсянский арсенал. В-третьих, можно отходить на Лоян и далее в Шэньси. Это конец 2-й Национальной армии, ибо без территории армии не существует.

Критерием для оценки этих вариантов послужило их значение для развития китайской революции. В это время наибольший размах революционное движение получило на юге Китая, где образовалось революционное Гуанчжоуское правительство и формировалась Национально-революционная армия. Необходимо было выиграть время для их укрепления. Упрочение позиций 1-й Национальной армии и удержание стратегически важных пунктов в северной части Хэнани не позволяли милитаристам чжилийской и мукденской группировок повернуть свои силы против революционного юга Китая.

С этими мыслями мы со Скаловым направились к дубаню, но он уже ушел со своим штабом на вокзал. Он медленно шествовал пешком, часто останавливаясь, дабы продемонстрировать свой уход из Чжэнчжоу не как бегство после поражения, а как «отход по высшим политическим и стратегическим соображениям».

Выехали мы из Чжэнчжоу поздно ночью, часов в 11. В купе разместились восемь человек. К нам приблудился мальчик из Кайфына. Часовой принял его за фаншиминевского солдата и начал избивать. Пришлось заступиться за него. Мазурин уговорил часового оставить мальчика в покое, [101] и он стал нашим спутником в дальнейшем путешествии. От Чжэнчжоу до Лояна ехали очень медленно — около полутора суток. В дороге были частые остановки из-за скверной организаций перевозки войск. Поезда следовали один за другим вплотную. На одной станции простояли почти целый день, так как из-за неисправности нельзя было подать паровоз к водокачке. Наши бронепоезда использовались как обыкновенный товаро-пассажирский поезд.

3 марта утром подъехали к Лояну. Было принято разумное решение: две бригады расположить в районе горного прохода Синчан, чтобы прикрыть размещение остальных войск 2-й Национальной армии в районе Лояна и привести их в порядок. Однако выполнять этого не пришлось: командир 8-й дивизии заперся в Лояне и известил дубаня, что никакие части 2-й Национальной армии он не впустит в город. От станции до города было километра два-три. Вдоль его северной стены собралось несколько тысяч человек, расположившихся параллельно линии железной дороги. По-видимому, это были бойцы «Красных пик». К северу от железной дороги виднелись толпы, в каждой по двести крестьян, вооруженных преимущественно пиками, но были у них и ружья. На высоте развевались два красных флага, которые обозначали, что это район расположения «Красных пик».

Мы приблизились к группе солдат и офицеров, стоявших около станции и чему-то смеявшихся. Среди них был человек в гражданском платье. К нам подошел оказавшийся здесь командир 13-й бригады 7-й пехотной дивизии, знакомый мне по участию в бою под Чжумадянем. «Полюбуйтесь на это чучело, — сказал он, кивая головой на высокого китайца, странно одетого, — в таком виде мы и своих арестовываем». Как выяснилось, это был лазутчик, высланный войсками «Красных пик» на станцию для разведки. Одет был в черную куртку с металлическими пуговицами, подпоясанную веревкой, на голове — черная высокая шапка. Такое одеяние крестьяне обычно не носят. В довершение маскировки и конспирации он намазал углем себе усы «а ля Вильгельм II». Взгляд у него был ошалелый и растерянный. Все это свидетельствовало о том, что у руководителей «Красных пик» были «несколько устаревшие» взгляды на жизнь. Для наступления против 2-й Национальной армии у них не было ни сил, ни военной техники, ни элементарной тактической сообразительности.

С утра началась перестрелка с «Красными пиками». Однако вместо того чтобы навести порядок в вагонах, набитых солдатами, генералы стали помышлять о собственном спасении и тайном бегстве. По-видимому, по этой причине дубань и все китайские генералы предпочитали ходить в гражданском платье. Погода была пасмурная, временами накрапывал [102] дождь. По дороге на Шаньсянь «Красные пики» испортили железнодорожное полотно — сняли рельсы. Генерал Ли Ху-чэн, наиболее храбрый и энергичный из всего генеральского «ансамбля», с одной бригадой направился к поврежденному участку железной дороги. Там завязалась перестрелка, нападавших прогнали и восстановили путь. Дубань приказывал войскам то строиться чтобы дальше продолжать путь пешком, то грузиться в вагоны и следовать по железной дороге.

Как говорится во французской поговорке: «Приказ — контрприказ — беспорядок». Отсутствие руководства войсками и заботы об их питании, естественно, деморализовало войска. Я видел, как солдаты, будто маленькие дети, окружили дубаня и просили жалобными голосами: «Дубань, мяньбао» («Дубань, хлеба»).

Бойцы «Красных пик», видя пассивность войск Национальной армии, становились все смелее. К северу от железной дороги их группа (100—150 человек) подошла совсем близко к вагонам (метров на 400—500). А с восточной стороны они приблизились непосредственно к вагонам и стреляли вдоль железнодорожного состава. Назревала паника наподобие той, которая была в Чжэнчжоу. Бездействие китайского начальствующего состава возмутило меня. Скалова и переводчиков поблизости не было видно.

Обращаясь жестами к находящимся у вагонов солдатам и офицерам, я призвал их следовать за мной в атаку. Мы беглым шагом двинулись против ближайшей вооруженной группы. «Красные тики», завидев бегущих солдат с ружьями наперевес, бросились от них со всех ног, подбирая на бегу полы своих халатов. На нашу беду, пошел дождь. Солдаты, одетые в хлопчатобумажные куртки и матерчатые туфли, повернули назад к своим вагонам. Получилась парадоксальная картина: оба противника бегут друг от друга в разные стороны. Я носил ботинки на микропористой подошве. Они словно приросли к доброй плодородной лёссовой почве, и я не мог сделать ни шагу ни назад, ни вперед. «Красные пики», увидев, что погоня за ними прекратилась, остановились и стали постреливать в мою сторону. Солдаты, укрывшись под вагонами, открыли стрельбу по ним. Я очутился между двух огней.

Подобную же ситуацию мне пришлось пережить в первую мировую войну. В августе 1914 г. русские войска отступали в Восточной Пруссии. Командир батареи 8-й артиллерийской бригады подполковник Барзенков вызвал меня и приказал с сотней казаков составить арьергард отряда. 30—40 всадников из сотни донских казаков уныло стояли возле дороги. Я пытался воодушевить их, убеждая, что связку прутьев трудно переломить даже сильному человеку, тогда как если [103] брать по отдельности каждый прутик, то связку может переломить и ребенок. Однако моя притча из элементарной хрестоматии для школьников не произвела никакого впечатления. Из задних рядов послышались голоса: «Мы приставлены охранять обозы». Мне стало ясно, что от этих воинов с обозным настроением толку мало.

Опустилась предрассветная мгла, сыро, туман. Из небольшого перелеска застрочил пулемет. Угрюмый ряд спешенных казаков зашевелился, послышался возглас: «Вот бы в атаку теперь». Этот крик окрылил меня. Туманное утро и поросшая кустарником местность делали атаку перспективной. Подал команду: «По коням!» Из кавалерийского устава я помнил, что кавалерийский начальник при атаке на врага должен встать «перед его серединой на 24 шага». Скомандовал: «Шашки вон, марш, марш, в атаку за мной!» — и, дав шпоры своей изнемогающей от усталости Изергиль, не слишком резвым галопом помчался вперед во мглу, где строчил пулемет. Промчавшись шагов двести, не слыша за собой конского топота, я оглянулся — от моей доблестной донской сотни и следов не осталось. Таким образом, в арьергарде правой колонны 15-го армейского корпуса остался я один.

В Китае я попал в худшее положение. Я лишился возможности двигаться, а «Красные пики», заметив, что погоня за ними отошла к вагонам, осмелели и стали возвращаться. Я уже хорошо различал пики с красными лоскутами и лица их хозяев. Размышления о печальной перспективе завершения моего послужного описка были прерваны моим доблестным переводчиком Чжао: «Алекшей Вашильевич, айда, пошли». Один только Чжао в эту дождливую погоду, несмотря на липкую грязь и огонь с обеих сторон, пришел ко мне на помощь, и, опираясь на его плечо, медленно передвигая ноги, я в конце концов добрался до вагона. Наш вагон был рядом с вагоном Дэн Бао-шаня. Г. Б. Скалов с ним договорился, что если придется уходить, то мы будем это делать «рука об руку». Скалов поверил и остался в вагоне, хотя войска, размещавшиеся в вагонах восточнее нашего, постепенно куда-то удалялись на запад, а охранение уже поравнялось с нашим вагоном. Пули изредка щелкали вблизи.

Я пошел выяснить, в чем дело, так как убедился на собственном опыте, что на слова и заверения Дэн Бао-шаня полагаться нельзя. Действительно, повстречавшийся мне командир 13-й бригады подтвердил, что Дэн Бао-шань перебрался в вагон к дубаню Юэ Вэй-цзюню, находившийся в километре к западу от нашего. Командир бригады рекомендовал нам отправиться туда же. Мы перешли в вагон дубаня, обыкновенный товарный вагон, но целый. Там располагался дубань Дэн Бао-шань, несколько других генералов и китайских советников на полу, на ватных одеялах. Большинство [104] курили опиум или уже находились в трансе. Вскоре обнаружилось, что Юэ Вэй-цзюнь помышляет о бегстве на Шаньсянь, намереваясь бросить войска на произвол судьбы. Нужно было только удивляться, как войска еще не разбежались и сохраняли какую-то дисциплину.

Вечером 3 марта выехали на Шаньсянь. Дорога шла вверх. Поезд ехал так медленно, что расстояние между двумя смежными телеграфными столбами проползал за 2 мин. 15 сек. На станции Сяши простояли несколько часов, паровоз не мог взять подъем. 250 км мы преодолевали почти двое суток. Вскоре из Лояна передали, что войска Дэн Бао-шаня, покинутые начальством, охватила паника и они большей частью разбежались. Было сыро и холодно.

В Шаньсянь прибыли 5 марта, разместились в штабе 1-й смешанной бригады. Шаньсянь расположен на крутом берегу р. Хуанхэ. Горы лёссового характера ступенчатыми террасами спускаются к долине реки. Многие жители нашли себе приют на этих террасах. Они выдалбливали в горах не только жилища, но даже мебель и кухонный очаг. Столы, скамьи, лежанки, ниши для вещей и посуды и пр. — все составляло одно целое с помещением. Оконные и дверные проемы тоже выдалбливались и занавешивались: окна — промасленной бумагой, двери — тростниковыми циновками. Посуда и та была глиняная. Деревянных изделий здесь почти не было. Издали эти жилища напоминали ласточкины гнезда. Здесь люди жили и умирали. Они хотели лишь одного — чтобы никакие пришельцы их не тревожили и не мешали жить и работать.

В Шаньсяне мы оказались свидетелями бесславного конца 2-й Национальной армии. В заключение могу подтвердить ранее высказанное суждение о том, что 2-я Национальная армия, в нашем понимании этого слова, как единое целое никогда не существовала. Было лишь временно сложившееся искусственное объединение групп войсковых соединений и частей под общим наименованием 2-я Национальная армия. Генералы и командиры не только не имели органической связи с народом провинции Хэнань, но были чужды его интересам и враждебны ему. То же самое можно сказать и об отношении офицеров к солдатской массе. Дело в том, что на руководящих постах 2-й Национальной армии были выходцы из провинции Шэньси; вторые роли занимали выходцы из провинции Хэнань, бывшие некогда в подчинении У Пэй-фу. Таких соединений и частей во 2-й Национальной армии было большинство, поэтому не удивительно, что во время Шаньдунской операции из 21 бригады, бывшей в подчинении генерала Ли Ци-цая, 13 перешло на сторону У Пэй-фу. Остались верными дубаню Юэ Вэй-цзюню преимущественно шэньсийцы. [105]

Ни Юэ Вэй-цзюнь, ни его приближенные не помышляли о каких-либо революционных преобразованиях в провинции Хэнань в духе учения доктора Сунь Ят-сена и им не сочувствовали. К китайскому трудовому народу они в лучшем случае были равнодушны и смотрели на него как на объект для выжимания налогов. Поэтому работа советских советников во 2-й Национальной армии была бесперспективной.

Кайфынская группа советников была сильной по своему составу. Лапин, Лубе, Зимин, Булин, Васин, Акимов и два бывших царских генерала, Тонких и Руднев, обладали немалым боевым опытом гражданской и первой мировой войн и солидными военными знаниями. Большинство советников работали в Хэнаньской военной школе и заслуженно пользовались авторитетом как среди начальствующего состава школы, так и среди ее слушателей. Когда Лубе уезжал из Хэнани, его провожали начальник школы генерал Сюй, преподаватели и курсанты кавалерийского отделения. От их имени выступил один слушатель: «Мы вам благодарны за то, что вы нам разъяснили смысл наших уставов». Большинство советников, преподававших в школе, были награждены по представлению начальника школы орденами, в том числе и автор этих записок.

С дубанем Юэ Вэй-цзюнем и его штабом непосредственно сносился только начальник группы Г. Б. Скалов. В своей практической деятельности он уделял больше внимания политическим и дипломатическим вопросам, в частности отношениям с «Красными пиками». Посредником, а может быть, и вожаком этой организации был «Жан Красная пика». Я его часто видел на приемах у Г. Б. Скалова. Это был человек небольшого роста, суетливый, с бегающими по сторонам глазками. Небольшая жидкая бороденка цвета пакли и отвислые редкие усы не очень украшали его непредставительную фигуру. Как-то Георгий Борисович обмолвился: «Я едва сдерживаю 20 тысяч "Красных пик", чтобы они не набросились на 2-ю Национальную армию». Полагаю, что он на собственном опыте в Лояне и Шаньсяне убедился, что ничто не могло удержать «Красные пики» от нападения на 2-ю Национальную армию.

В начале 1926 г. хэнаньская группа наметила такую бурную деятельность, что ее советники и переводчики не в состоянии были справиться со всем объемом работ в войсковых частях и школе. Нужно было решать дилемму: школа или фронт. Г. Б. Скалов отдал предпочтение фронту, хотя в школе условия для работы были более благоприятными. [106]

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Возвращение через Шаньси в Пекин

После самоликвидации 2-й Национальной армии нам ничего другого не оставалось, как выбираться через провинцию Шаньси в Пекин. Начальник группы советников предложил мне с переводчиком Чжао отправиться вперед и пройти до самого Пекина. Предстояло проделать пешком около тысячи километров через Тайюань до Датуна, а дальше проехать по железной дороге, если железнодорожное сообщение к этому времени не будет нарушено. Это путешествие осложнялось тем, что в Шаньси находились враждебные армии. Договорились, что мы с Чжао переправимся на лодке через Хуанхэ и, выйдя на берег, покажем соответствующими условными знаками, что перебрались благополучно. 6 марта, прихватив ручной чемоданчик, мы с Чжао на утлой рыбачьей лодке пустились в путь. Река возле поселка Пинлу как бы зажата высокими берегами, а поэтому течение здесь очень быстрое, почти как в торных речках. Вода желтая и мутная, как жидкая глинистая грязь. На лодке мы с Чжао чуть было не поссорились. Он хотел выкинуть мой револьвер и карту в Хуанхэ, но я был против, хотя и знал, что за провоз оружия иностранцам полагается тюрьма или еще того хуже. При высадке военная охрана заставила всех пассажиров лодки поднять руки вверх и обшарила карманы и вещи. Я протиснулся вперед. Чжао перевел, что я — французский инженер, ограблен 2-й Национальной армией и еду в Тайюань. Они отнеслись ко мне очень вежливо, багаж не осматривали и даже указали гостиницу, где можно переночевать. Устроившись в какой-то харчевне, мы тотчас же вышли на берег Хуанхэ, откуда виднелся противоположный берег и дом, где расположились Скалов и остальные члены нашей группы, и просигналили им о благополучной нашей переправе. Затем мы стали выяснять свой дальнейший путь. Надо было выйти на автомобильную дорогу, пролегавшую через г. Янчэн на Тайюань, для этого нам предстояло пересечь хребет Чжуйтан по горной тропе.

Провинция Шаньси занимает обширное возвышенное плато высотой от 1 тыс. до 3500 м, площадью 161 842 кв. км, с населением около 11 млн. Шаньси со всех сторон окаймлена горами. Горы, известные под общим названием Тайханшань, протянулись по границе с провинцией Чжили. На вершинах этих гор проходят ответвления Великой китайской стены. Вдоль северной границы по гребням гор тоже проходит Великая китайская стена. На востоке провинции, вдоль левого берега р. Фэньхэ, тянется горная цепь Хошань высотой до 2400 м с крутыми западными склонами. Другой хребет, Ляньчжашань, возвышается вдоль правого берега этой реки. С запада и с юга Шаньси естественной преградой служит [107] Хуанхэ. Изолированное положение Шаньси и отсутствие междоусобных войн китайских милитаристов на ее территории после революции 1911 г. способствовали улучшению благосостояния этой провинции. Нам говорили, что в провинции совсем нет нищих. Действительно, во время нашего путешествия вдоль всей провинции с юга на север нам попались только семь нищих (четыре шаньдунца, два хэнаньца и один неизвестно откуда). Шаньси к тому же славилась своими минеральными богатствами. Ее каменноугольные копи — одни из самых мощных и доступных в мире. Кроме того, здесь имеется железная руда, сера, озерная соль и нефть.

Переночевав в харчевне, мы на следующий день, 9 марта, в 7 час. 30 мин. утра двинулись в путь через провинцию Шаньси к Датуну{13}. Для перехода через хребет Чжунхалан мы заблаговременно наняли мулов. Это незаменимый транспорт при путешествии в горах: мулы — сильные, выносливые и осторожные животные. От седока требуется лишь одно — не мешать мулу выполнять порученную ему работу. Погонщик мула прикрепил к седлу мой ручной чемоданчик, и мы двинулись. За один час преодолев небольшой подъем в 6—7 ли (т. е. 3—3,5 км), мы достигли селения Шау. Впереди лежало селение Мачэн, дорога к нему вилась по лёссовому ущелью. Чтобы излишне не утомлять животных, на крутых подъемах мы шагали пешком. Забираясь все выше по тропе, мы все сильнее ощущали дыхание северо-западного муссона.

Самый трудный участок пути оказался на перевале. Здесь узкая скользкая тропа пролегала по карнизу горы, круто обрывавшемуся в пропасть глубиной 700—800 м. Кое-где лежал снег. Я думал, что надежнее по этому карнизу идти пешему, однако это оказалось не так, мои микропористые ботинки подвели меня. Я поскользнулся и чуть было на собственном опыте не проверил закон падения свободного тела с высоты 800 м, но успел ухватиться за карниз и кое-как выбраться на тропу. По совету проводника я уселся на гнедого мула. Мне пришлось сесть по-дамски на седло, которое ерзало туда и сюда, но другого выхода не было. Мул был очень опытен и осторожен: прежде чем сделать шаг вперед, он одной ногой убеждался в прочности грунта.

Между тем ветер становился временами таким сильным, что увлекал с собой не только лёссовую пыль и песчинки, но и мелкие камешки. Песчинки больно царапали лицо, забивали глаза и уши. По дороге мы часто встречали людей в очках с боковыми сетками, которые до известной степени предохраняли глаза от пыли при порывах ветра.

Миновав перевал, в 12 часов мы начали спуск вниз. [108]

Спуск был настолько крутым, что моя голова почти касалась крупа мула, а он на брюхе съезжал в лощину, забитую снегом, и затем по каменистому дну лощины до вала. Этот вал (дамба) длиной 50 км опоясывал соляное озеро Янчи, защищая прилегающую местность от наводнений. Озеро находилось под охраной специальных военных отрядов, одетых в общекитайскую военную форму. Соль служила одним из важнейших источников дохода дубаня Янь Си-шаня. Озеро представляло собой ряд бассейнов, огороженных валами. Мы обогнули озеро по дороге, проложенной по одному из валов, и в 6 часов вечера прибыли в Янчэн. Здесь мы остановились на ночлег в одной из гостиниц.

От Янчэна на север идет автомобильная дорога, которая на картах не обозначена, там же есть стоянка автомашин. Однако машины были реквизированы на военные цели, а потому дальнейшее путешествие на север предстояло совершать на рикшах. Мы наняли двух рикш, рослых парней, которые взялись довезти нас до самого Тайюаня за 15 юаней. С их хозяином мы договорились, что они будут питаться на свои деньги. В пути, однако, они питались за мой счет. Мы сделали так, чтобы хозяин не знал и не снизил им заработную плату.

И вот перед нами хорошо укатанная автомобильная дорога шириной до 9 м, с придорожными канавами. Вдоль дороги — столбы с телефонно-телеграфными проводами. Из-за отсутствия подробной карты очень важно было дать хотя бы примерное описание этого пути, произвести маршрутную съемку. Правда, это требовало от меня большого напряжения сил, так как в сутки приходилось преодолевать 100 — 140 ли (50—70 км) в зависимости от трудности пути, а также возможности остановиться на ночлег, найти харчевню. При такой скорости я мог заметить лишь общий характер дороги и близлежащей местности, мостов и рек.

В беседах с местными жителями удавалось выяснить некоторые данные о населенных пунктах: чем занимаются местные жители, какие налоги с них взимают, какие злаки сеют и т. п. При этом мы сталкивались с большими трудностями, поскольку Чжао — шаньдунец, а разница в диалектах настолько значительна, что ему нередко приходилось прибегать к помощи иероглифов, которые он здесь же, на песке, и изображал. В первый день мы прошли 105 ли, т. е. более 50 км. Средняя скорость нашего передвижения была около 11 ли (3,5 км).

Самым крупным из населенных пунктов, встречавшихся нам по пути, был город Аньи. Город, обнесенный стеной, имел около тысячи дворов, 70% его населения составляли крестьяне, занимавшиеся хлопководством. Доход с 1 му исчислялся в 30—40 юаней. Местность здесь представляла собой [109] лёссовые террасообразные возвышенности без крупных подъемов и спусков. У селения Цунгоучэн дорогу пересекала р. Суйхэ. Течение ее быстрое, ширина водной части — всего 3—4 м, вода желтая. Начиная от селения Шагодянь (300 дворов) местность более пересеченная, овражистая. С крестьян взимался налог в 140—160 тунцзыров в год с 1 му на содержание школы и больницы. Любопытно, что в школу должны были ходить все дети, иначе взимался штраф.

На ночлег мы остановились в Вэньси, довольно крупном населенном пункте (около 1 тыс. дворов и более 200 мелких торговых и кустарно-промышленных предприятий). Путешествие по Шаньси оказалось более безопасным, чем по другим провинциям. Даже в Шагодяне участок имел восемь полицейских. Китайские хунхузы (на севере) или туфэи в Хэнани представляют собой крупные своеобразные организации. Чжао довелось основательно с ними познакомиться и испытать на себе их методы взимания дани с местного населения. Чжао когда-то служил приказчиком в одном торговом предприятии в Харбине. Однажды хозяин отправил его по делам в г. Цзямусы. Было уже темно, когда пароход проплыл мимо селения Мяоцун на р. Сунгари.

Неожиданно послышалась ружейная пальба, целая туча джонок облепила пароход, и десятки людей в лохмотьях с криками и шумом полезли на борт. Угрожая оружием, они заставили капитана застопорить ход, а затем причалить к берегу у устья р. Муданьцзян. Здесь всех пассажиров высадили, и начался допрос с пристрастием. Настала очередь Чжао. Надо сказать, что Чжао всегда носил городское европейское платье: котелок, пиджак, рубашку с хорошо накрахмаленным воротничком, галстук и приличное пальто. Все заверения Чжао, что он всего-навсего приказчик и денег у него больших никогда не было и нет, были напрасны. Он предъявил им свои документы. Но хунхузы не пожелали утруждать себя исследованием юридических тонкостей. Они приступили к допросу старым, испытанным способом. Допрос велся, как в диалоге Орлика и Кочубея из «Полтавы»: «Где спрятал деньги? ...Деньги где? Скажи... Молчишь? Ну, в пытку».

Бедного Чжао привязали веревками за большие пальцы обеих рук к сучьям высокого дерева и подтянули вверх так, что он только кончиками ног касался земли. «Деньга где, скажи!» Один из бандитов со свирепой рожей и кривым глазом взял толстую палку и стал бить Чжао по животу. Горемычный Чжао кричал и стонал до тех пор, пока не потерял сознание. Тогда его отпустили. Корчась от боли, он лежал, свернувшись калачиком под деревом. Затем хунхузы, завершив допрос, согнали ограбленных пассажиров и команду в овраг, а сами принялись готовить ужин: пшенную кашу с [110] мясом. Когда каша была готова, это «доблестное» воинство расположилось около котлов и мисок и со смехом и прибаутками приступило к ужину. Один из хунхузов с добродушным лицом обратился к Чжао: «А ты чего смотришь? Бери ложку, присаживайся и ешь». Но, по словам, Чжао, он был «шибко сердитый» и не стал есть.

У нас были опасения, что история с допросом Чжао на Сунгари повторится и в Шаньси. На следующий день, 11 марта, мы продолжали наше путешествие. Встали пораньше, чтобы успеть поесть и отмаршировать до наступления сумерек свои 60—70 км. Я шел пешком. Рикша вез мой небольшой чемоданчик. Нам, советским людям, претило ездить на рикше. Кроме того, я взялся вести маршрутную съемку, а на рикше это делать было неудобно. Чжао был менее щепетилен и большую часть пути ехал на рикше и клевал носом. К северу от Вэньси автомобильная дорога проходила по долине р. Фэньхэ, постепенно взбираясь все выше. Мы прошли местечко Динчэн, имевшее 810 дворов и 20 торговых и кустарных промышленных предприятий. Местность становилась все более пересеченной, и дорогу часто преграждали овраги.

Остановку на обед мы сделали в местечке Хомачэн, отсюда Фэньхэ резко сворачивала на запад до впадения в р. Хуанхэ. Фэньхэ, крупная горная река провинции Шаньси, приносит много ила, протекает с севера на юг до Хомачэна, через всю провинцию и главный город Тайюань. Фэньхэ вообще широкая река, но в это время года она мелководна и разбивается на множество отдельных ручьев. В этот день мы нашли себе ночлег вблизи крупного населенного пункта Цюймо (в нем около тысячи торговых предприятий). Здесь мне представилась возможность немного подробнее ознакомиться с жизнью местных жителей.

В городе было примерно шесть помещиков, владевших более 300 му земли каждый. 50—60 семейств арендовали землю на три с половиной года, арендная плата составляла 3,5 юаня за 1 му, доход — 15—16 юаней с 1 му. Удобрения и скот — арендатора. Арендная плата не менялась в зависимости от урожая, поэтому в случае неурожая положение арендаторов было незавидным. У них отбирали все имущество в счет погашения задолженности. Арендаторами были преимущественно выходцы из других провинций: хэнаньцы и шаньдунцы. Налоги взимались на содержание школ и полиции, торговый налог составлял около 200 тунцзыров в год. Каждый уезд платил дубаню Ян Си-шаню 30—40 тыс. юаней военного налога, который распределялся между крестьянами по 100 тунцзыров с 1 му.

Дорога пролегала по долине р. Фэньхэ, защищенной с запада горными цепями Ношань и Любляншань, а с востока [111] — Хошань. Местность сильно пересеченная, склоны обеих горных цепей покрыты лесом. Дорога, в частности в районе Мэнчэна, проходит через лёссовые ущелья. Мэнчэн имеет около 400 дворов. В том районе, по заявлению одного купца — торговца пушниной, мех тогда вздорожал на 100%. Земля тоже сильно поднялась в цене. Цена 1 му земли среднего качества — 40—50 юаней, а хорошей земли — 100 юаней. Для того чтобы прокормиться, на каждого человека надо иметь по крайней мере 5 му.

Южнее Пинъяна нам встретился отряд шаньсийских войск: шесть артиллерийских орудий и повозки со снарядами. Войска не могли похвастаться дисциплиной и строевой выправкой, на походе — ни строя, ни порядка. С 12 на 13 марта мы ночевали около большого города Пинфу, расположенного в стороне от дороги. В городе около 800 торговых и кустарных промышленных предприятий. Купцы жаловались, что в городе большой наплыв европейцев, которые скупали хлопок и другие товары, взвинчивая цены. Дубань Янь Си-шань к ним благоволил и не взыскивал пошлины. 13 марта в 7 час. 15 мин. утра мы отправились дальше. Дорога намного повысилась, у местечка Хундин высота над уровнем моря достигла около 500 м. Дорога по-прежнему шла по долине р. Фэньхэ, окруженной горами, на левых склонах которых простирались обширные поля.

В местечке Хундин насчитывалось более 400 торгово-промышленных кустарных предприятий. В этот день в городе был праздник и конская ярмарка, на которую понаехало много народа. Там и сям пускали фейерверки, играла незатейливая музыка. День был солнечный, теплый. Создалось впечатление, что население Шаньси благоденствовало под «мудрым» правлением дубаня Янь Си-шаня и при содействии французских купцов и предпринимателей. Но каждая медаль имеет оборотную сторону.

Я обратил внимание, что Чжао о чем-то перешептывался с хозяином гостиницы, высоким, гибким, моложавым китайцем, видно, большим пройдохой. Чжао стал приглаживать свои волосы, встряхнул пальто, и затем оба куда-то удалились. Надо заметить, что Чжао был холостяк, но к женскому полу относился положительно. Примерно через час Чжао вернулся, вид у него был какой-то озадаченный. Я его ни о чем не расспрашивал, знал, что Чжао откровенно все сам расскажет. Некоторое время спустя он подсел ко мне и начал историю своего приключения.

— Моя пошла за чжангуйдэ (хозяин постоялого двора), пришли к дому с закрытыми воротами. Чжангуйдэ постучал, какой-то мужчина подошла к нему, и они о чем-то пошептались, после чего мужчина открыл ворота. Вошли в небольшую, чисто прибранную комнату. В комнате у окна сидела [112] молодая женщина и рукодельничала. Чжангуйдэ ушел, оставив нас вдвоем. Разговаривали о том о сем. Женщина подошла к кровати, оправила ее. В это время за перегородкой заплакал ребенок. Женщина выбежала, утихомирила его, вернулась, села на кровать. Моя спросил ее, чей это ребенок.

— Это мой сынок.

— А муж твой где?

— А он открывал вам ворота.

Чжао сразу потерял охоту оставаться там.

— Дал моя ей два доллара, поблагодарил за приятный разговор и ушел.

Вот тебе и изнанка счастливого царства «доброго» дубаня Янь Си-шаня, где мужья торгуют женами.

Мы продолжали наш путь после обеда все по той же пересеченной местности с лёссовыми террасами по довольно широкой долине. Горы возвышались по обеим сторонам дороги на 5—10 ли. С 13 на 14 марта ночевали в селении Шита.

14 марта снова тронулись в путь. Каменистые утесы нависали над дорогой от Наньгуаня до Чаяли, шедшей в гору. Фэньхэ здесь отличалась очень быстрым течением, на ней было много водяных мельниц и запруд. Попадались небольшие села, зажиточные крестьяне сдавали землю в аренду преимущественно переселенцам из Шэньси. От Хочжоу дорога шла по левому протоку р. Фэньхэ в гору. Повсюду широко применялось искусственное орошение, что при лёссовом характере почвы позволяло собирать обильные урожаи.

С 14 на 15 марта мы ночевали в селении Чантягуань, возвышавшемся на 1,2 км над уровнем моря, поэтому было довольно прохладно. Харчевни, в которых мы обычно останавливались, не блистали чистотой. Спали мы не раздеваясь, а питались так: я в большинстве случаев ел яичницу или крутые вареные яйца, а Чжао брал лапшу и другие китайские блюда. Я рассчитывал на то, что яйца легче поддавались санитарной обработке, чем другие китайские блюда, особенно подаваемые в холодном виде.

Но вот как-то случилось, что в Чанли куриных яиц не оказалось. Чжао предложил только что свареную похлебку, уверяя, что она вкусна и чисто приготовлена. Делать было нечего, нужно же что-нибудь есть, назавтра предстоял трудный путь через горный перевал. Нам подали похлебку, как мне показалось, грибной суп. Я съел с аппетитом целую миску и потребовал еще. То, что грибы выглядели как-то странно, с бугорками, я объяснил тем, что в Китае все не так, как у нас, и опорожнил вторую миску. После ужина, напившись чаю, ко мне подсел Чжао и с заговорщическим видом спросил:

— Алекшей Вашильевич, твоя знаешь, что кушай?

— Как что? Грибной суп. [113]

— Ни черта подобный! Трепанга.

Что мне оставалось делать? Плеваться было поздно, а на вкус блюдо мне понравилось.

После ночлега в Чантягуане мы ранним утром двинулись в путь: нам предстояло преодолеть самый возвышенный участок — от перевала через седловину к другому перевалу. Наиболее высокая точка перевала Хансаньялин была за селением Линши, а затем начался довольно крутой спуск в лёссовое ущелье. Речная долина расширилась, горы отступили в стороны. Населенные пункты выглядели более зажиточно, чем на юге Шаньси. Селения обнесены прочными глинобитными стенами. Пройдя без остановки часов двенадцать, мы остановились на ночлег в довольно крупном селении Чанлинчэн, оно имело 700—800 дворов и около 100 торгово-промышленных и кустарных предприятий. Крестьяне-середняки, самые богатые, имеют 100 му, земля неважная. Применяют искусственное орошение.

От Чанлинчэна нам оставалось полтора-два перехода от Тайюаньской железной дороги. Мы торопились в Тайюань в надежде, что там удастся достать автомашину до Датуна, пока не начались военные действия между 1-й Национальной армией и армией Янь Си-шаня. От Чанлинчэна дорога вела на северо-восток по берегу реки до крупного населенного пункта Пинъяо и далее на север до железной дороги. Кругом расстилалось плоскогорье, поросшее лесом, располагавшееся над уровнем моря до 1 км. Мое путешествие пешком, по горам не прошло даром — отскочила микропористая подошва у моих ботинок. В селениях, через которые мы проходили, кожаной обуви нельзя было достать. Когда мы дошли до ближайшей железнодорожной станции, наш вид не внушил бы доверия любому, даже маловзыскательному блюстителю общественного порядка. Мы не то чтобы загорели, а скорее были опалены горным солнцем и северными муссонами. Лёссовая пыль нас пропитала, как говорится, насквозь, до самых костей. Костюмы наши были измяты и покрыты толстым слоем пыли. В довершение всего оторванная подошва ботинка каждый шаг сопровождала чечеткой.

В ближайшей харчевне мы привели себя в более или менее сносный вид. Мы расплатились с рикшами и, одарив их за добросовестную работу, двинулись на станцию. Я рассчитал время так, чтобы прибыть на станцию за пять минут до отхода поезда, дабы укрыться от глаз железнодорожной полиции. Но рикши в благодарность за даровое питание и щедрые чаевые с шиком подкатили нас к станции не за 5, а за 15 минут до отхода поезда. Естественно, жандармский унтер-офицер сразу нас заметил. Он несколько раз прогуливался мимо, пристально разглядывая нас. Наконец поезд подоспел, и мы заняли купе первого класса на два человека. Но жандарм [114] тоже вошел в поезд и уселся на скамейке против нашего купе. Входная дверь в купе была из матового стекла. Бедняга Чжао совсем пал духом. В моем ручном чемоданчике лежали далеко не мирные предметы: револьвер, карта с отметками маршрута, маршрутная съемка 500 м с заметками о движении шаньсийских войск и бинокль. Я подошел к двери, посмотрел на жандарма, свистнул и жестом руки предложил ему убраться. Он послушно ушел.

Сопровождавший нас жандармский служака успел доложить своему начальству, и полицейские ожидали нас на вокзале. Чжао был ни жив ни мертв. Но пыльные очки маскировали выражение его глаз, а налет пыли скрывал побледневшее лицо. В подобной ситуации наиболее верное средство — нахальство. Поэтому я прямо подошел к ним и предложил Чжао перевести вопрос: «Где находится гостиница "Фаго фандянь"?» Они любезно дали мне адрес и, по-видимому, очень обрадовались, что я намерен остановиться в этой гостинице. В гостинице оказались комфортабельные номера, с ваннами и другими удобствами. С минуты на минуту должна была прийти администрация гостиницы или жандармы, с тем чтобы узнать, куда мы едем, произвести осмотр документов и т. д. Еще было время сжечь свои записки, перспективные съемки во время боя у Чжумадяня. Но уничтожить плоды своих трудов, потребовавших огромных усилий и напряжения нервов, у меня рука не поднималась, хотя Чжао умоляюще взирал на мой чемодан.

Наконец явился администратор и попросил визитную карточку. И вот внизу на табло приезжающих появилась фамилия Пьера Роллана. После этого мы стали приводить себя в порядок. Пришлось три раза менять воду в ванне, чтобы смыть с себя добрый плодородный китайский лёсс, способный проникать через несколько слоев одежды. Следующей моей заботой было найти кожаные ботинки. Задача оказалась очень сложной, так как кожаную европейскую обувь здесь не носили, хотя Тайюань и был зоной французского влияния и здесь проживала большая французская колония. Наконец, совершенно случайно я нашел одну-единственную пару ботинок, которые оказались почти впору.

Когда я возвратился в гостиницу, слуга сообщил, что представители французской колонии выразили желание со мной познакомиться и спрашивали, когда можно видеть меня. Я знал французский язык и довольно бегло со сносным произношением мог вести беседу на несложные темы, но все же не настолько бегло, чтобы любой француз меня понял. Пришлось сказаться больным и выходить к столу только тогда, когда никого не было. Я обучил Чжао отвечать на мои вопросы лаконичными фразами и словами: да, нет, правильно, это точно и т. д. И когда бой приносил нам кушанье, [115] добрый Чжао французил хотя и невпопад, но добросовестно. Наши попытки раздобыть автотранспорт до Датуна не увенчались успехом. Тем временем любопытство французов разгорелось настолько, что некоторые стали бесцеремонно заглядывать к нам в дверь. Я вынужден был лечь в постель и изображать больного, дабы любым способом избежать встречи с обитателями французской колонии. Интерес французов к моей личности объяснялся просто: своим псевдонимом я избрал громкую французскую фамилию. Мы ломали голову, как поскорее исчезнуть. Мы наняли рикш и на рассвете 19 марта тайком выехали в Датун.

Наше путешествие дальше продолжалось в том же духе, что и до Тайюаня. Я производил маршрутную съемку автомобильной дороги и собирал информацию о селениях и их жителях. Чжао то шагал рядом, то дремал на рикше. Дорога становилась все круче, пока, наконец, на четвертые сутки мы, не увидели перевал через хребет Шихушань, в 10 км к северу от Фанчисяня, довольно крупного населенного пункта. На перевале обнаружилась целая система оборонительных сооружений, по сути дела небольшая крепость старинной постройки — форт. Укрепление как бы закрывало проход от Датуна на Тайюань и составляло единое целое с одним из ответвлений Великой китайской стены, тянувшейся от Нанькоуского ущелья по горам, вдоль северной границы провинции Шаньси и далее. Стены и крепость хорошо сохранились. Со стен крепости открывался широкий кругозор на север и северо-запад километров на двадцать. Песок, принесенный северными муссонами из пустыни Гоби, сильно сократил в некоторых местах высоту стены. Но и по сию пору Великая китайская стена не утратила своего значения как противотанковое препятствие.

Через двое суток мы достигли конечного пункта нашего пешеходного путешествия — Датуна, крупного города, обнесенного высокой каменной стеной. Мы с Чжао хотели через ворота войти в город, чтобы устроиться на ночлег, но восемь солдат со штыками наперевес преградили нам путь. Перспектива ночевать под открытым небом меня не радовала.. Я подступил к ним вплотную и потребовал через Чжао вызвать их начальника. Стража растерялась. Солдаты переглядывались, не зная как быть. На шум из караульного помещения выскочил офицер. Он очень вежливо нам разъяснил, что в город он может нас впустить, но до утра мы уже оттуда не выйдем. А если мы намерены дальше ехать по железной дороге, то лучше пройти на станцию, которая находится, недалеко от города, и подождать поезда на Пекин, прибывающего через час. Нам оставалось только поблагодарить любезного офицера и поторопиться на станцию. Мы как раз вовремя успели сесть на последний поезд. [116]

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Распад 1-й Национальной армии

В это время для 1-й Национальной армии создалась напряженная обстановка (схема 5). В конце февраля 1926 г. противники перешли в наступление одновременно в двух направлениях — на Пекин и Тяньцзинь.

Шаньдунская группа войск Ли Цзин-линя, состоявшая из двух дивизий пехоты и кавалерийской бригады, при поддержке бронепоездов отряда Нечаева 1 марта заняла Мачан и развила наступление на Баодин. 3-я Национальная армия не оказала сопротивления и стала отходить на северо-запад от железной дороги. Против этой группировки Ли Цзин-линя были брошены 1, 4, 9 и 11-я дивизии 1-й Национальной армии, которые вели упорные бои севернее Мачана. Наступление Ли Цзин-линя было приостановлено, три бронепоезда уничтожены, один захвачен. В районе Хэцзиньфу (120 км юго-западнее Тяньцзиня) две кавалерийские бригады 1-й Национальной армии стремились остановить противника и овладеть Баодинфу.

12 марта японские миноносцы приняли участие в операции против войск Фэн Юй-сяна и обстреляли порт Дагу. Англо-американская дипломатия оказала давление на центральное правительство и потребовала прекращения антиимпериалистических выступлений в районах Дагу, Тяньцзиня и Пекина. 18 марта в Пекине вспыхнула демонстрация протеста студентов, рабочих, ремесленников против вмешательства иностранцев во внутренние дела Китая. Правительственные войска разогнали демонстрацию, было убито более 40 человек.

В марте и апреле после упорных боев с войсками Чжан Цзо-линя и У Пэй-фу 1-я Национальная армия была вынуждена оставить Тяньцзинь и Пекин. В это время я уже приехал в Пекин и своими глазами видел отступление 1-й Национальной армии. Солдаты покидали Пекин вечером в полном порядке, без суетни, соблюдая дисциплину. Потеря Пекина и Тяньцзиня была для 1-й Национальной армии тяжелым поражением.

1-я Национальная армия отошла к Калгану и заняла оборонительные позиции: главные силы — пять корпусов пехоты и один кавалерийский — были сосредоточены в районе Нанькоу, Фэнчжэня, Пиндицюаня, причем основную тяжесть обороны несли три пехотных корпуса в Нанькоу и Калгане. Западная группа, включавшая два пехотных корпуса, заняла оборону в Пиндицюане и Фэнчжэне. Для защиты левого фланга были выдвинуты к району Долоннор одна пехотная бригада и одна кавалерийская дивизия. Армия Фэн Юй-сяна насчитывала всего 120—130 тыс. человек, линия фронта протянулась на 250 км, глубина обороны — на 70—90 км. [118]

Позиции 1-й Национальной армии прикрывались с северо-востока хребтом Большого Хингана и его отрогами, а с юго-востока — другими горами. На фронтах 1-й Национальной армии выявились два основных наступательных направления, главное — вдоль Пекин-Калганской железной дороги и. другое — вдоль автомобильной дороги Тайюань — Датун. Кроме того, имелось третье, вспомогательное операционное направление — от Жэхэ (Чэндэ) до Долоннора, откуда шла прямая дорога на Калган.

В конце апреля группа мукденских войск (25 тыс.) повела наступление на нанькоуские позиции 1-й Национальной армии. Положение мукденских войск, в частности группы Чжан Цзун-чана, осложнилось восстанием крестьян («Красных пик») в районе Цзинани в провинции Шаньдун. Это заставило Чжан Цзун-чана вернуть свои войска из-под Нанькоу в свою провинцию. Однако 1-я Национальная армия не воспользовалась благоприятно сложившейся обстановкой на пекинском направлении для контрудара у Нанькоу и ограничилась обороной. Пассивность 1-й Национальной армии, а также неудача фронтальных атак мукденской армии на Нанькоу побудили командование мукденской армии и их японских хозяев прибегнуть к маневру и нанести удар по флангам обороны 1-й Национальной армии.

В районе Жэхэ (Чэндэ) они стали сосредоточивать крупную группировку для удара на Долоннор. Одновременно неприятель при посредничестве Японии принудил дубаня Шаньси Янь Си-шаня нарушить свой традиционный нейтралитет и занять в отношении 1-й Национальной армии враждебную позицию. В районе Датуна были сконцентрированы крупные силы, несколько отдельных бригад общей численностью около 30 тыс., имевшие цель ударить по флангу и тылу 1-й Национальной армии.

Командование 1-й Национальной армии приняло правильное решение — предупредить удар датунской группировки шаньсийцев и 19 мая самим двинуть в наступление два корпуса. В результате этого удара часть шаньсийской группы в районе Датуна была окружена и уничтожена. Однако дальнейшее продвижение 1-й Национальной армии на Тайюань затормозилось затяжными боями за перевалы через хребет Шихушань в районе Яньчжоу и Дайсяня. Еще в марте, проходя через этот хребет, я произвел его маршрутную съемку. Я знал, что это место было очень трудно взять наступающим с севера. На перевале была крепость, составлявшая ансамбль с Великой китайской стеной, расположенной по гребню хребта Шихушань. Подступы к этой крепости открыты совершенно, и местность на севере просматривается на 20 — 25 км.

Слабая боеспособность шаньсийских войск и угроза вторжения [119] Национальной армии в провинции Центрального Китая вынудили империалистические державы принять меры к более тесному взаимодействию армий Чжан Цзо-линя и У Пэй-фу. У Пэй-фу выделил часть своих сил в район Наньцюгуань (западнее Чжэндина). 1-я Национальная армия приостановила дальнейшее наступление ввиду отсутствия резервов.

После ухода 1-й Национальной армии из Пекина столицу Китая наводнили новые «хозяева» — орды Чжан Цзо-линя. Такое название наиболее точно определяло характер деятельности новых пришельцев. В городе начались бесчинства, грабежи и насилия. Особенно усердствовали белогвардейские наемники Чжан Цзо-линя. Мне довелось наблюдать характерную для того времени картину. Из магазина на Хадамын-стрит буквально вывалился белогвардейский офицер в форме китайского майора. Сквернословя на чем свет стоит, он взгромоздился на рикшу. Рикша обернулся к нему, чтобы узнать, куда везти пассажира. Но обладатель медно-красной испитой физиономии, изрыгая целый поток отборных ругательств, прорычал «пшел» и пнул рикшу ногой.

Отели посольского квартала заполнились до отказа состоятельными жителями Пекина, имевшими все основания опасаться «мукденоких порядков». Я жил в отеле, расположенном в посольском квартале, и, следовательно, встреч с мукденскими пришельцами не предвиделось. Однако во время обеда за соседний стол уселся «сам» Меркулов с дамой. Властное лицо серо-бордового цвета, грузное тело, облаченное в темно-коричневый костюм. Заметив мою ироническую улыбку, вождь белоэмигрантских отбросов напыжился, побагровел и, стукнув кулаком по столу, прохрипел: «Обнаглели!»

Обитатели посольского городка, учитывая возможность организованных провокаций со стороны белогвардейцев, приняли ряд предосторожностей в целях самообороны. Мы провели сигнализацию и телефонную связь вдоль ограды нашего посольства и установили круглосуточное дежурство вооруженных мужчин посольства.

Из событий этого времени у меня запечатлелась в памяти встреча с нашим выдающимся исследователем Центральной Азии П. К. Козловым. Он сделал нам доклад о своей только что закончившейся экспедиции в Монголию и Тибет. Петру Кузьмичу к тому времени было уже 63 года, но если бы не седые подстриженные усы и седина в висках, никто не дал бы ему этих лет. Высокого роста, стройный, с военной выправкой; лицо его, бронзовое от загара и ветров гобийских пустынь, дышало неукротимой энергией. П. К. Козлов в живой, увлекательной речи поразил нас точностью изложения фактов и обилием материалов, собранных им. Он поделился с [120] нами своими открытиями, сделанными экспедицией при раскопках Хэнтэй-Ноинулинских курганов восточных гуннов, живших в I в. до н. э. П. К. Козлов, как известно, приобрел мировую славу, обнаружив развалины города XIII в. Хара-Хото. В результате археологических раскопок в этом «мертвом городе» было найдено много ценных вещественных доказательств существования самобытной материальной и духовной культуры и 2 тыс. томов книг на тангутском языке. Могильники гуннов и развалины Хара-Хото являются выдающимся археологическим открытием XX в.

Петр Кузьмич поделился также воспоминаниями о своем учителе, знаменитом путешественнике Николае Михайловиче Пржевальском. В частности, он упомянул об одном эпизоде, случившемся во время четвертой экспедиции Пржевальского (1883—1885). «Как-то Николай Михайлович подозвал меня и сказал: "Козлов, отправляйся вот в этот район, — он указал, на карте место и махнул рукой в направлении горизонта, где в тумане едва различались вершины гор, — достань живого дикого барана". Коротко охарактеризовав отличительные признаки барана, он отметил на карте маршрут следования экспедиции, место ее нахождения. Это было первое мое самостоятельное поручение. Меня наполняло гордостью доверие Николая Михайловича и в то же время смущали трудность и сложность задачи. Я знал, что к моему суровому и требовательному начальнику без барана лучше не возвращаться. Трое суток блуждал я в пустынном, необжитом гористом крае. Наконец мне посчастливилось напасть на след злополучного барана, поймать его и доставить живым Николаю Михайловичу. Это и был знаменитый ovis poli Пржевальского».

Н. М. Пржевальский, его ученики и продолжатели его дела М. В. Певцов, Г. Н. Потанин, В. И. Роборовский, Г. Е. Грум-Гржимайло, П. К. Козлов, В. А. Обручев провели ряд выдающихся экспедиций в Центральной Азии, принесших немало замечательных открытий, перечисление которых заняло бы много времени и места.

9 июля 1926 г. Национально-революционная армия выступила из Гуандуна в так называемый Северный поход. 12 июля войска этой армии одержали ряд побед над милитаристами и овладели Чанша, главным городом провинции Хунань. Таким образом, создалась реальная возможность для соединения 1-й Национальной армии с НРА.

Реакционной коалиции Чжан Цзо-линя, У Пэй-фу и Янь Си-шаня необходимо было немедленно покончить с 1-й Национальной армией. Но поскольку враждующие милитаристы, не желали первыми подвергать себя риску, стремились выиграть время и сохранить силы для дележа добычи, то их хозяевам вновь пришлось взять на себя организацию взаимодействия [121] армий этих милитаристов. С этой целью 2 августа 1926 г. при непосредственном участии Японии в Тайюане был создан объединенный штаб войск Севера, куда вошли представители У Пэн-фу, Чжан Цзо-лияя и Янь Си-шаня. Основная идея плана, выработанного этим штабом, заключалась в том, чтобы нанести одновременные удары по флангам широкого фронта обороны 1-й Национальной армии: слева — наступление со стороны Жэхэ на Долоннор, с последующим движением на Калган и заходом в тыл нанькоуской группе и справа — от Тайюаня на Датун. Надо было окружить и уничтожить главные силы 1-й Национальной армии в районе Нанькоу — Калган. Для осуществления этого плана сосредоточенная в районе Жэхэ крупная группировка мукденских войск перешла в наступление на Долоннор. У Пэй-фу сконцентрировал часть своих сил северо-восточнее Тайюаня для наступления на Нанькоу с юга, а Янь Си-шань из района Дайсяня должен был наступать на Датун, чтобы прервать железнодорожную коммуникацию Калган — Баотоу.

Наступление мукденских войск на Долоннор из-за беспечности левофлангового отряда 1-й Национальной армии, захваченного врасплох, началось успешно. Отступление армии приняло характер панического бегства.

Наступление на Датун Янь Си-шаня угрожало прервать коммуникации Национальных армий на Баотоу. Это побудило командующего Чжан-датуна (Фэн Юй-сян в конце апреля отбыл в СССР) не уповать на бога, а начать отступление по всему фронту. Если до Калгана отступление еще носило более или менее организованный характер, то дальше, особенно от Фынчжэня на Пиндицюань, солдаты бежали в полном беспорядке.

Нанькоуская группа потеряла всю материальную часть. Сам главком бросил войска на произвол судьбы и под охраной маузеристов сбежал в Суйюань. Армия, лишившись командования, превратилась в толпу. Вдоль дороги в десятикилометровой полосе — сплошной поток «беженцев». У крестьян отбирали ослов, мулов, лошадей. Удирали на поездах, не соблюдая никаких правил железнодорожного движения, один поезд вплотную к другому, ехали на красный свет семафора, и это не раз кончалось крушением. Офицеры занимались личными делами, семьями, а солдаты, не получавшие годами жалованья и питания, грабили местное население. Северо-западная армия как целый организм перестала существовать.

Советник Зимин в своем дневнике пишет: «На дороге завязалась тридцатиминутная перестрелка с отрядом хунхузов, человек 600—700, которые отступили и дали дорогу. Этот же отряд повстречался с генералом Гун Фа-куем. Их встреча также началась с перестрелки, но после обмена визитными [122] карточками с начальником отряда хунхузов части Гун Фа-куя прошли». Подавляющая часть солдат 1-й Национальной армии перешла на сторону противника — дубаня Янь Си-шаня. Даже такая стойкая часть Национальной армии, как 5-я армия генерала Фан Чжэн-у, лишилась 50% своего состава. От отряда, состоявшего из 79 маузеристов, осталось только» 20. Некоторые солдаты ушли к хунхузам.

Насколько тяжелым был этот тернистый путь для наших советников, показывает инцидент 3 сентября у Баотоу. Отряд солдат напал на наших советников. Советник генерал Иванов-Рынов был ранен в обе ноги, а переводчик Косарев получил тяжелое ранение и умер. Солдат конвоя был убит. Генерала Чжана все это ничуть не беспокоило. В Баотоу мы сами позаботились о конвое.

Отступая в панике, армия разбивалась на группы: аньшаньская — 10—15 тыс. человек (остатки 2, 3 и 5-й Национальных армий), ганьсуская — всего 20 тыс. человек, в том числе 8—9 тыс. жителей Ганьсу, баотоуская группа — 30 — 40 тыс. человек, перешедшая к Янь Си-шаню. Здесь же были сосредоточены основные запасы боеприпасов. К сентябрю кавалерия 1-й Национальной армии окончательно рассеялась, остатки потрепанной армии собрались в Ганьсу. Дивизии сохранили основные свои кадры. Дубань Ганьсу и местное население — мусульмане не очень склонны были принимать у себя солдат 1-й Национальной армии. Население припрятывало продовольствие.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Причины поражения 1-й Национальной армии

Когда происходило отступление 1-й Национальной армии из Внутренней Монголии в Ганьсу, я уже уехал в отпуск в Советский Союз. Составить себе ясное представление о причинах столь неожиданного распада армии Фэн Юй-сяна мне было трудно. Сам ее руководитель маршал Фэн Юй-сян в это время, как известно, находился в Советском Союзе. Его замещал и по военной и по административной линии генерал Чжан Чжи-цзян. Как говорилось выше, этот генерал был бесталанным администратором и бездарным военачальником. Будучи христианином, он насаждал христианство среди солдат 1-й Национальной армии с помощью миссионеров с упорством, достойным лучшего применения, и уповал в военном деле больше на помощь бога, чем на собственные дарования. Но бог, как утверждал прусский король Фридрих II, на той стороне, которая имеет более сильные батальоны. В данном случае сила была на стороне реакционных милитаристских группировок Чжан Цзо-линя и У Пэй-фу, которые обладали двойным и даже тройным превосходством над христианской [123] армией Фэна. Но все дело в том, что бегство 1-й Национальной армии, а затем и ее распад не сопровождались серьезными боями. Кроме поражения небольшой группы 1-й Национальной армии в районе Долоннора, на других участках фронта боев не было. Национальная армия сдала свои позиции у Нанькоу без всякого сопротивления, и мукденские войска заняли их на другие сутки после ухода солдат.

1-я Национальная армия, некогда входившая в состав чжилийской группировки У Пэй-фу, формировалась на милитаристской основе. Она не избежала склок и трений среди генералов, столь характерных для армий милитаристов. Фэн своим авторитетом до некоторой степени сглаживал и нейтрализовал эти склоки. Его заместитель Чжан не обладал силой характера, не отличался умом и не пользовался авторитетом среди подчиненных. Во время командования армией Чжан Чжи-цзяном склоки между генералами крайне обострились и в особенности усилилась вражда между ним и заместителем Лу Чжун-лином.

Экономическое положение северо-западных провинций и материальное обеспечение армии и при Фэн Юй-сяне было тяжелым, а с оставлением Пекина и Тяньцзиня стало невыносимым. Солдаты более двух лет не получали жалованья, оружие было в плохом состоянии, не хватало снарядов и патронов. Органическая связь с населением отсутствовала.

Наши советники во время отступления армии получили возможность ближе познакомиться с местным населением северо-западных провинций. Вот их впечатления. Население жило и управлялось по старым законам пекинского правительства. Национальную армию население знало по налогам, поставкам продовольствия, обмундирования и выполнению бесплатных работ для армии. Правда, командование армии не препятствовало пропаганде гоминьдана в этих провинциях, но здесь гоминьдановские организации были крайне малочисленны, они были созданы лишь в городах. Причина заключалась в слабом развитии промышленности в северо-западных провинциях и малочисленности пролетариата.

Командование армии ничего не предпринимало ни для улучшения экономического положения занимаемого армией края, ни для привлечения крестьян и ремесленников на свою сторону. Население смотрело на солдат Национальной армии, как на обычных солдат милитаристов — грабителей и насильников, своих врагов. Беседуя с населением, мы выяснили, что во многих деревнях вообще ничего не слышали о Сунь Ят-сене, гоминьдане, Октябрьской революции в России и о Советском Союзе. Но не только население, даже некоторые солдаты Национальной армии не имели представления об этом. Многие офицеры принимали наших советников за миссионеров или за американцев. Не приходится удивляться, [124] что 1-я Национальная армия рассыпалась при первом же испытании, что население прятало продовольствие и оказывало сопротивление отходящим частям Национальной армии. Бесславный конец 1-й Национальной армии был следствием органически заложенных в ней причин, как армии в своей основе милитаристской.

И эта армия, разложившаяся до основания и растерявшая почти всю свою боевую технику, в сентябре, по возвращении Фэн Юй-сяна из СССР, восстановила основную свою силу и боевую мощь и в дальнейшем активно участвовала вместе с Национально-революционной армией в разгроме мукденской и чжилийской милитаристских армий. Причины этого кроются в специфике весьма противоречивой обстановки китайской гражданской войны между милитаристами, в жизненной силе китайского народа, стремившегося к освобождению от власти милитаристов и к независимости от империалистических держав, и в той моральной и материальной помощи, которую бескорыстно оказывал китайскому народу Советский Союз.

Перемена военной обстановки на севере Китая была обусловлена тем, что, несмотря на подавляющее превосходство чжилийско-мукденской группировки над 1-й Национальной армией, она не сумела окончательно уничтожить ее, а позволила ей отсидеться на нанькоуских позициях с апреля по июль 1926 г. Это объяснялось опять-таки разногласиями между Чжан Цзо-линем и У Пэй-фу, следовательно, между Англией и Японией по основным вопросам китайской проблемы.

Суть этих разногласий тогда не была еще ясна. Однако косвенные данные и сопоставление различных фактов, почерпнутых из прессы, давали возможность сделать некоторые выводы. В связи с затруднениями Англии в политике в Европе и на Ближнем Востоке (до заключения Мосульского соглашения) японские военные круги вознамерились воспользоваться моментом и установить гегемонию Японии в «умиротворенном Китае». Предлогом послужило якобы невыполнение соглашения Англии с Японией о координации действий на юге Китая (в Гуанчжоу).

Соглашение У Пэй-фу с Чжан Цзо-линем в январе 1926 г. предусматривало подавление национально-революционного движения в Китае и ликвидацию влияния СССР в Китае (так называемый план Чемберлена) путем создания сильного центрального правительства, которое при поддержке великих держав организовало бы экспедиции против «непокорных провинций».

Однако попытка создать такое правительство при существовании Национальной армии, которая занимала трудно-доступные позиции в Нанькоу, при наличии в Гуандуне Гуанчжоуского [125] революционного правительства и позиции «нейтралитета» Сунь Чуань-фана, владевшего важными в экономическом отношении пятью провинциями, оказалась нереальной.

И хотя избранный премьером упэйфуист Си Си-чуй был доверенным Чжан Цзо-линя и удовлетворял представителей обеих милитаристских группировок, непрерывные дрязги между ними из-за каждого министерского портфеля привели в конечном счете к тому, что это правительство стало чисто формальным и реальной власти не приобрело.

Второе соглашение между мукденской и чжилийской группировками уже говорило о том, что в тогдашней военно-политической обстановке создание авторитетного центрального правительства перестало быть актуальным; ближайшей задачей этой милитаристской коалиции стала ликвидация Национальных армий как на севере, так и на юге Китая, и лишь во вторую очередь — политическое устройство страны. Этим же соглашением было определено разграничение оперативных сфер мукденской и чжилийской группировок. Первая сосредоточивала свои силы против 1-й Национальной армии, а вторая, оказывая ей частичную помощь, главный свой удар направляла против армии Гуанчжоуского правительства.

Однако японские военные круги выразили недовольство той сферой влияния, которая в соответствии с англо-японским соглашением предназначалась им. Судя по некоторым данным, второе мукдено-чжилийское соглашение, сообразуясь с директивами Лондона и Токио, урегулировало и этот вопрос. Чжан Цзо-линю (Японии) была предоставлена полная свобода в Маньчжурии, Шаньдуне, Внутренней Монголии, а Англия получила большую свободу действий на юге Китая против Гуанчжоу.

Одновременно усилилась агрессивность устремлений военных кругов Японии против СССР. Они полагали, что именно теперь настал удобный момент для уничтожения влияния СССР в Китае и на побережье Тихого океана. Японская военщина должна была инспирировать агрессивность Чжан Цзо-линя в вопросах железнодорожной политики в Маньчжурии (включая КВЖД); добиваться от министерства иностранных дел Японии решения вопроса о Цзяндао (пограничный район между Кореей, Северной Маньчжурией и южной частью Приморской области, заселенный корейцами), имеющего политико-стратегическое значение; требовать увеличения численности японских гарнизонов в Маньчжурии и права мобилизовать в случае надобности японское население в Южной Маньчжурии.

В завязавшемся узле политических интриг выдвинулся Сунь Чуань-фан, лидер пяти провинций, тесно связанный с [126] США. Япония и Англия усиленно стремились заручиться поддержкой правительства в Вашингтоне в очередных вопросах китайской политики. Японский военный атташе посетил Сунь Чуань-фана в Нанкине, настойчиво добиваясь привлечения его к участию в гражданской войне.

Сунь Чуань-фан был связан с шанхайскими лидерами правого гоминьдана, и его выдвигали в качестве национального лидера, «собирателя китайской земли». Китайское агентство Говэнь 10 июля сообщало о желании дубаней Хэнани и Хубэя присоединиться к его федерации (пяти провинций) и признать его главкомом всех вооруженных сил провинций долины Янцзы. Этот факт свидетельствовал о том, что у У Пэй-фу недоставало сил для противодействия Северному походу Национально-революционной армии Гуанчжоуского правительства.

С ликвидацией 1-й Национальной армии в Северо-Западном Китае завершился длительный этап ее борьбы с мукдено-чжилийским блоком. Теперь надо было ожидать перехода Чжан Цзо-линя (Япония) к агрессивным действиям во Внутренней Монголии и против МНР. К осуществлению этих планов были привлечены монгольские князья и ламы, эмигрировавшие из МНР в Хэйлунцзян. По словам одного эмигранта, экспедиция на Ургу намечалась с трех сторон: одно направление — из Калгана и два — из Хайлара по р. Керулен. В вопросе об этой экспедиции Япония заручилась поддержкой Англии, а возможно, и США. Кроме Чжан Цзо-линя к участию в подготовке нападения на МНР был привлечен и атаман Семенов с его панмонгольскими лозунгами, ему было отпущено полмиллиона иен.

Повсеместный рост революционного движения в Китае побудил империалистические державы проводить более либеральный курс в китайской политике: Англия была готова признать ограниченную таможенную автономию Китая и сделать ряд уступок в вопросах муниципальной политики и в иностранных сеттльментах; Япония в целях установления контакта с правым крылом национальной буржуазии Китая была согласна на перемещения на руководящих постах мукденской армии и администрации, жертвуя даже Чжан Цзо-линем.

Все это свидетельствовало о том, насколько сложна и противоречива была внешняя и внутренняя политическая обстановка на северо-западе Китая во время нашего там пребывания. Работа затруднялась еще тем, что наши группы, сформированные в короткий срок, не получили ни возможности, ни времени для предварительной подготовки.

Наше стремление разобраться в обстановке Национальных армий наталкивалось на сопротивление китайских военачальников, которые под тем или иным предлогом нам в [127] этом отказывали. Беглое знакомство с боевой подготовкой Национальных армий побудило наших советников заняться составлением планов коренной реорганизации армии на современный лад. Однако расчеты показали невозможность осуществить это мероприятие из-за недостатка времени, отсутствия необходимого количества инструкторов соответствующей квалификации, отсутствия наглядных пособий и приборов, а главное — военных переводчиков.

Недостаточное наше знакомство с историей Китая, бытом и нравами китайского, народа, его культурой приводило нас к ряду ошибок. Мы принимали за чистую монету заверения китайских генералов в глубокой преданности учению Сунь Ят-сена и революции, пока не познакомились с ними на практике. Наши предложения по ведению операций не принимались во внимание, нас не приглашали на ответственные совещания; о важнейших решениях дубаня и подопечных генералов мы узнавали позже всех. Не удивительно, что наша военно-оперативная деятельность часто сводилась к регистрации событий и информации об обстановке высших руководящих органов.

Однако в ходе борьбы с мукдено-чжилийсккми милитаристами руководство Национальными армиями вынуждено было терпеть у себя наших советников, допускать к работе среди населения своих провинций представителей гоминьдана, а временами и членов китайской компартии и прибегать порой к революционной фразе — все это способствовало революционизированию населения провинций и частично армии. Сила революционных идей была настолько притягательна, а ненависть к империалистам настолько велика, что впоследствии при наступлении НРА к северу от Янцзы в провинцию Хэнань на сторону революции перешли и бывшие соединения 2-й Национальной армии, некогда изменившие ей. Поэтому надо признать, что деятельность советских людей в Китае не пропала даром. Она способствовала расширению и углублению революции в Китае и освобождению китайского народа от власти империалистических пособников — милитаристов. [128]

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

На юге Китая

Из Москвы в Гуанчжоу

После непродолжительного отдыха в Кисловодске мы с женой Диной Яковлевной Благодатовой (Даровская) выехали 6 сентября 1926 г. из Москвы скорым поездом во Владивосток. Дальше нам предстояло следовать через Шанхай в Гуанчжоу.

До Владивостока поезд шел десять с половиной суток. С нами в купе ехало молодое семейство с семимесячным ребенком. Он был нездоров и плакал все ночи напролет. В купе не хватало воздуха от запаха пеленок. В Хабаровске нам посчастливилось переменить купе. Стоя у окна и любуясь необъятными просторами нашей Родины, мы наслаждались сменой ландшафтов и изумительной игрой таежных красок. Мимо проплывали бескрайние степи Западной Сибири и, наконец, «славное море — священный Байкал». Все это оставляло неизгладимое впечатление и скрашивало наше утомительное путешествие. В прошлом году я проезжал эти места весной, когда природа Сибири после длительной зимы оделась в ярко-зеленый покров. Теперь осень — какое богатство красок!

Во Владивосток поезд прибыл точно по графику. И это было удивительно в то время. Еще в прошлом году порядок на железных дорогах оставлял желать лучшего. Железнодорожная магистраль протяженностью 10 тыс. км представляла собой жалкое зрелище. В особенно плачевном состоянии был участок от Читы до Владивостока. Малонаселенная местность была разорена недавно отгремевшей войной с интервентами. Станции лежали в развалинах, железнодорожники ютились в вагонах, которые одновременно служили и станциями. Разрушенные мосты подпирались штабелями шпал. На остановках — хоть шаром покати, купить нечего, все приходилось везти с собой. И в эти-то годы, несмотря на наше тяжелое хозяйственное положение, когда мы еще не достигли довоенного уровня развития экономики, мы оказывали китайскому народу в его борьбе за национальную независимость не только моральную, но и материальную помощь. Советские инструкторы, инженеры, техники и переводчики [129] выехали в Китай. Большие материальные средства были направлены туда по просьбе Гуанчжоуского правительства.

Во Владивосток мы приехали утром 27 сентября. Нам посчастливилось достать билеты на пароход, отбывающий в тот же день в Гуанчжоу. У нас еще оставалось немного времени, чтобы ознакомиться с достопримечательностями Владивостока. В моей памяти сохранилось лишь общее впечатление об этом живописно расположенном городе, сильно пострадавшем во время гражданской войны, интервенции Японии и других империалистических держав. Мне не удалось побывать на Русском острове, где находилась могила моего отца — капитана 32-го Восточно-Сибирского полка, погибшего во время русско-японской войны. По пути в Гуанчжоу мы сделали две остановки: одну — кратковременную, в японском городе Модзи, и вторую, более продолжительную, — в Шанхае. Но мы вовремя не сумели получить визы в японском консульстве во Владивостоке, поэтому японские власти не разрешили нам сойти на берег. В Шанхае мы пробыли пять суток и имели достаточно времени, чтобы познакомиться с этим важнейшим портом Китая. Город являл собой яркий пример закабаления империалистическими государствами китайского народа на его собственной земле.

Шанхай тогда был самым крупным промышленным и торговым центром Китая, численность населения которого превышала 3 млн.

Город, расположенный вблизи устья р. Янцзы, на ее притоке Хуанпу, окружен низменностью, состоящей из наносных отложений в виде песка и ила, которые постепенно двигают дельту в море. Некогда Шанхай находился на берегу Восточно-Китайского моря, теперь же он отстоит от него на 30 км.

Климат Шанхая мягкий, муссонный, влажный. Средняя температура июля +27°, а января +3, — 2°. За год, главным образом летом, здесь выпадало 1130 мм осадков. Географическое положение Шанхая очень выгодно: глубина фарватера Хуанпу достигала 8 м, что позволяло заходить в Шанхай крупным морским пароходам. Недаром город именовался главными воротами Китая в страны Тихого океана. Шанхайский порт — один из крупнейших в мире. На его причалах могли грузиться одновременно более сотни судов. Шанхай — крупный узел железных дорог, индустриальный центр страны с многочисленным и активным пролетариатом. Большая часть Шанхая располагалась на левом берегу р. Хуанпу. Центр города приходился как раз на место впадения Сучжоуского канала в Хуанпу. С запада на восток протянулась главная улица города — Нанкин-род. Набережная реки в то время носила название «Банд» и была застроена монументальными зданиями делового Шанхая. К северу от [130] городского центра, на левом берегу канала Сучжоу, находился промышленный район Шанхая — Чапэй.

По своему внешнему облику Шанхай сильно отличался от других китайских городов. В нем были высокие дома, озелененные улицы, парки и сады. Уже в то время по улицам ходили троллейбусы, и регулировщики-сикхи саженного роста, в высоких чалмах, регулировали движение городского транспорта при помощи светофоров. Но наиболее благоустроенными были международный сеттльмент и французская концессия. Монументальные многоэтажные здания, сверкавшие стеклами и блеском начищенной меди, демонстрировали власть иностранных монополий над технической отсталостью и внутренним неустройством хозяев этой земли. Собственно же китайские районы имели узкие улицы, небольшие дома и неблагоустроенные мазанки, бамбуковые фанзы.

По Нанкинскому договору, навязанному Китаю Англией в 1842 г., Шанхай сделался открытым портом, и там были созданы иностранные концессии. С этого времени Шанхай стал главным опорным пунктом агрессии капиталистических государств против Китая.

По мере того как рос крупный промышленный центр страны, поднималась его революционная активность в борьбе с империалистической агрессией. Уже в мае 1919 г. здесь бастовали десятки тысяч рабочих. В 1920 г. в Шанхае возник марксистский кружок, а в июле 1921 г. состоялся нелегальный первый съезд Коммунистической партии Китая. Почти каждый год вспыхивали забастовки рабочих Шанхая, выступления учащейся молодежи и ремесленников, демонстрации протеста против иноземных угнетателей.

В Шанхае мы остановились в так называемом бординг-хаузе Баумгартена. Хозяин меблированных комнат — выходец из России, переселившийся в Шанхай еще до революции, — помнил русский язык. Он стал для нас источником информации о жизни и быте населения и достопримечательностях этого большого города, полного контрастов.

В консульстве нам рассказали о Северном походе НРА против чжилийских милитаристов У Пэй-фу и Сунь Чуань-фана. Выяснилось, что в настоящее время борьба идет за Учан. Нам казалось, что целесообразнее было бы прервать поездку в Гуанчжоу и из Шанхая направиться прямо навстречу НРА в Ханькоу — Учан. Правда, такое путешествие было сопряжено с некоторым риском, поскольку путь пролегал через районы, занятые противником. Но это меня не страшило, на севере Китая я уже приобрел опыт путешествия по районам, захваченным милитаристами. Главная трудность состояла в том, что для поездки в Ханькоу нужны были средства (в Москве нам выдали деньги только до [131] Гуанчжоу), а также переводчик. В Шанхае я пытался через сослуживца Хмелева получить деньги, но консульство такими средствами не располагало, и нам пришлось ехать без особой надобности в Гуанчжоу.

На пятые сутки нашего пребывания в Шанхае пароход справился с погрузкой материалов для Гуанчжоу, и мы тронулись в путь. Нам предстояло впервые увидеть Тихий океан. Путешествие протекало более или менее спокойно. Океан оправдал свое название Тихого, волнение было несильным, хотя для Балтийского или Черного морей оно, наверное, считалось бы штормовым. Трудно передать впечатление от величия и могущества этой безмерной громады воды, нарастающего чередования огромных волн, готовых раздавить как ореховую скорлупу наше судно. Вероятно, поэтому встреча в океане с любым путником вызывает на лицах людей оживление и радость: каждый стремится передать как близкому другу «ли знакомому свои лучшие пожелания счастливого и благополучного плавания.

По пути в Гуанчжоу мы заходили в Сватоу. Это уже тропики. Дома здесь легкие, ажурные, не рассчитанные на зимние холода. Сватоу известен не только красотой и живописностью тропических пейзажей, оригинальностью архитектуры зданий, но и производством рукодельных изделий. Женская половина нашего корабля с увлечением занялась изучением художественных вышивок сватоуских мастериц. Мужская же часть с тревогой подсчитывала бюджет, думая о том, как бы благополучно добраться до Гуанчжоу.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В Гуанчжоу

21 октября в 3 часа дня мы прибыли в Гуанчжоу. Подъезжаем к Вампу. Нас встречают товарищи на катере во главе с заместителем начальника гуанчжоуской группы М. Г. Ефремовым (Абнольд). Мы упаковали свои вещи и стали ждать очередной процедуры — таможенного досмотра. Оказалось, что в Гуанчжоу таможенные агенты — белоэмигранты. Произошел характерный инцидент с нашим дипломатическим курьером Майзелем. Таможенный чиновник не хотел выпускать его на берег без осмотра дипломатического багажа, так как наше консульство не предупредило таможенную администрацию о приезде дипломатического курьера. Но здесь, на юге Китая, настали другие времена для агентов империалистических держав. Встречавшие нас товарищи оттеснили таможенника и прорвались с вещами к выходу. Таможенный чиновник, не рассчитывая на поддержку китайской администрации и полиции, для виду проворчал что-то о нарушении порядка и удалился восвояси. [132]

По прибытии в Гуанчжоу вначале мы устроились в гостинице «Азия». Это было большое шестиэтажное сооружение, целый комбинат, с рестораном, универмагом, кинотеатром, открытой сценой и даже цирком. Национальное правительство после ухода НРА в Северный поход, по существу, лишилось реальной власти. Правые элементы гоминьдана стали поднимать голову, ожила и компрадорская буржуазия. Все это моментально отразилось на соблюдении внутреннего порядка, прежде всего в общественных местах. Мы испытали это на себе, когда разместились в лучшей гуанчжоуской гостинице. Она была оборудована на европейский лад, имела более 600 номеров, но порядок и чистота в ней отсутствовали: лифт не работал, матрацы жесткие, постельное белье грязное. Питание в ресторане гостиницы было дорогим и невкусным.

Наше пребывание в Гуанчжоу совпало с проведением профсоюзной конференции. Такие события на юге Китая сопровождались, как большие народные празднества, стрельбой из хлопушек, криками и неимоверным шумом. Приезжему человеку эти празднества могли показаться штурмом города или схватками на улицах. После такой встречи мы суток двое не могли прийти в себя от головной боли. Говорили, что при подобных выступлениях расходовалось до 30—40 кг пороха. И эта цифра не была взята из головы, судя по тому, что стрельба в городе слышалась непрерывно с утра до поздней ночи. А как бы этот порох пригодился НРА в Северном походе, например при штурме крепостей! Вместо того чтобы взбираться на стены по деревянным лестницам и устилать крепостные рвы сотнями убитых и раненых, достаточно было бы одной-двух порций пороха, чтобы проделать брешь в стенах или подорвать ворота.

Катер, которым нас доставили с корабля в Гуанчжоу, назывался «Павлов» в честь первого начальника гуанчжоуской группы советских военных советников, выдающегося военачальника Красной Армии.

С Павлом Андреевичем Павловым я познакомился на службе в Харьковском военном округе. Мы участвовали в одних и тех же боях в первой мировой и гражданской войнах.

П. А. Павлов родился в 1892 г. в семье генерал-лейтенанта царской армии. Образование Павлов получил в кадетском корпусе, но вскоре оставил военную службу, где ему была уготована блестящая карьера. Павел Андреевич поступил в Петербургский политехнический институт. Там он вступил в социал-демократическую подпольную группу. За организацию первой политической забастовки в 1910 г. Павлов был арестован. В 1914 г. его призвали в армию и направили в школу прапорщиков. Затем Павлов был произведен в офицеры лейб-гвардии Волынского полка. В первой мировой [133] войне он несколько раз был ранен, получил четыре боевые награды.

С началом революции Павел Андреевич сразу же перешел на ее сторону, в 1919 г. вступил в члены РКП(б). Во время гражданской войны он со своим соединением в составе ударной группировки 13-й армии громил Деникина под Кромами и Орлом; будучи командиром сводной дивизии курсантов, участвовал в разгроме Врангеля в Крыму, а также армии Махно под Гуляй Полем. В этом сражении я был начальником артиллерии 40-й Богучарской дивизии.

Гуляйпольское сражение особенно интересно тем, что оно явилось последним крупным кавалерийским сражением в мировой истории. Армия Махно имела 8—9 тыс. сабель и около 400 пулеметных тачанок. На нашей стороне в этом бою участвовали кроме нашей 40-й Богучарской дивизии 3-й кавалерийский корпус в составе трех дивизий и сводная бригада П. А. Павлова{14}. Затем П. А. Павлов был послан в Тамбовскую губернию для ликвидации банд Антонова и в Бухару для борьбы с басмачами.

За боевые заслуги он был награжден двумя орденами Красного Знамени, Золотой Бухарской Звездой II степени и серебряной шашкой. Словом, Павел Андреевич Павлов был талантливым военачальником, храбрым воином, образованным и культурным человеком (он знал пять языков), беззаветно преданным партии и делу Ленина.

В 1924 г. П. А. Павлов был назначен главным военным советником в Гуанчжоу. Он предложил Сунь Ят-сену тщательно разработанный план обороны Гуандуна.

Но трагическая случайность оборвала жизнь этого человека{15} При переходе с лодки на пароход он утонул. Сунь [134] Ят-сен, потрясенный внезапной гибелью своего главного военного советника, говорил: «Небо создает таланты для служения человечеству. Генерал Павлов, храбрый и благородный, был героем многих сражений. Он пришел, чтобы помочь Китаю как солдат и ученый. Он излагал свои планы, обнаружившие его дарования. Какая трагедия, что он погиб в то время, когда все ждали, что он доведет до конца свою исключительную работу».

В Гуанчжоу М. Г. Ефремов предложил мне выехать в распоряжение В. К. Блюхера вместе с Гуанчжоуским правительством, которое на днях отправлялось на север, в Ухань. Маршрут, избранный правительством, был кратчайшим, но поездка со дня на день откладывалась, и я застрял в Гуанчжоу вместе с вновь прибывшими советниками М. Г. Снеговым, М. Ф. Куманиным на неопределенное время. Чтобы не терять времени, я занялся изучением военной обстановки.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Обстановка на юге Китая

Провинция Гуандун расположена на юте Китая — в субтропиках. Площадь ее — 220 тыс. кв. км, население — 27500 тыс. Береговая линия провинции сильно изрезана, много заливов, островов и полуостровов. Рельеф преимущественно горный. Горная система Наньлинь занимает седьмую часть всей площади провинции. Высшая ее точка на западе достигает 2 тыс. м. Приморская полоса низменная, а дельты рек Сицзян, Бэйцзян и Дунцзян (самая южная часть Гуандуна) имеют аллювиальную, плодородную почву. Эта местность наиболее густо населена, здесь живет около 3/4 населения провинции. Климат с долгим жарким летом и теплой сухой зимой. Средняя температура июня +25—27°, января + 14—18°. В году выпадает 1200—2000 мм осадков. В Гуандуне растут тропические леса — восковое, камфорное, лаковое, пальмы и другие ценные породы деревьев с очень прочной древесиной. Здесь возделываются разнообразные сельскохозяйственные культуры, урожай снимается три, а иногда четыре раза в год. Выращивают такие фрукты, как бананы, ананасы, апельсины, мандарины.

Гуандун богат минеральными ресурсами, но в то время они изучены были мало. Здесь были обнаружены значительные месторождения вольфрама, сурьмы, марганцевой руды, каменного угля, железной руды, висмута, молибдена, ртути и др.

Административным центром провинции является Гуанчжоу (около 1 млн. жителей), расположенный в дельте р. Сицзян на ее рукаве Чжуцзан (Жемчужная). Это самый [135] крупный торгово-промышленный город и порт провинции. Он является центром металлообрабатывающей, электротехнической, химической и текстильной (шелковой) промышленности, в основном находившейся на мануфактурной или кустарной стадии. Здесь было развито производство художественных изделий из лака, фарфора, слоновой кости, пользующихся широкой известностью на мировом рынке.

Провинция Гуандун богата революционными традициями. Здесь начал свою деятельность великий деятель китайского революционного движения доктор Сунь Ят-сен. Гуандун была одним из центров революции 1911 г., приведшей к свержению ненавистной китайскому народу маньчжурской династии.

В 1916 г. южные провинции организовали федерацию независимых от реакционного пекинского правительства провинций. В 1917 г. в Гуандуне было создано правительство Южного Китая, но только с 1923 г., когда его в третий раз возглавил Сунь Ят-сен, оно стало проводить прогрессивную политику. Здесь же под влиянием Октябрьской революции в России зародилась и развивалась антиимпериалистическая борьба пролетариата, которую возглавила созданная в 1921 г. Коммунистическая партия Китая. В 1922 г. в Гуандуне появились крестьянские союзы. Таким образом, эта провинция стала важным центром массового рабоче-крестьянского движения.

Весной 1925 г., когда я работал в аппарате военного атташе, у нас не было ясного представления о положении в Гуандуне. В начале лета в Пекин на отдых приехал Василий Константинович Блюхер. Я обратился к нему с просьбой помочь разобраться в событиях на юге Китая. Василий Константинович, пробежав мой вопросник, улыбнулся и сказал: «Ничего себе, вопросики». Затем твердо сообщил: «Хорошо, я это выполню». Он писал около двух месяцев. Эта работа была отпечатана в тринадцати экземплярах на пишущей машинке и разослана в другие группы советников.

Некоторое время спустя Н. В. Куйбышев проездом в СССР задержался в Пекине и по просьбе советников тоже сделал доклад о текущих событиях на юге Китая. Оба эти сообщения помогли нам ознакомиться с многосложной и противоречивой обстановкой на юге Китая, быстрее войти в курс дела.

Военно-политическая обстановка на юге Китая существенно отличалась от того, что мы наблюдали на Севере. Там Национальные армии были в основном централизованы и в большей или меньшей степени подчинялись своим командующим (дубаням), в частности Фэн Юй-сяну, Юэ Вэй-цзюню и Сунь Юэ. На юге Китая в начале 1925 г. в непосредственном распоряжении главы правительства Сунь Ят-сена находился [136] лишь отряд бодигаров в 150—200 человек. Остальные войска, размещавшиеся на территории провинции, составляли «Союзную армию», т. е. ряд самостоятельных армий, находившихся в подчинении у отдельных независимых генералов, которые, в свою очередь, в какой-то мере подчинялись президенту Сунь Ят-сену.

По политической окраске и значимости генералы делились на четыре группы. В первую группу входили обычные милитаристы, изгнанные из своих провинций и пришедшие в Гуандун, чтобы поправить дела и вернуться к себе. Они объявили себя союзниками Сунь Ят-сена и сторонниками революции. На деле же они замышляли свергнуть Гуанчжоуское правительство и захватить Гуандун. К этой группе можно отнести генералов Ян Си-миня и Лю Чжэнь-хуаня.

Вторую группу составляли сторонники Сунь Ят-сена, старые его соратники, разделявшие его мировоззрение. Однако и эти генералы стремились сохранить независимость в военном отношении, надеясь вернуть свои провинции, дабы занять там руководящее положение и затем образовать «союз провинций» под флагом гоминьдана. К этой группе причисляли хунаньских генералов Тань Янь-кая, Чэн Цяня и хэнаньского Фан Ши-миня.

Третью группу генералов возглавлял Сюй Чун-чжи. Его армия, состоявшая из местных уроженцев, пользовалась наибольшей популярностью среди местного населения. Сам генерал Сюй Чун-чжи, умный, хитрый милитарист, стремясь воспользоваться массовым подъемом революционного движения в Гуандуне, тоже провозгласил себя сторонником гоминьдана и произносил революционные речи. На деле же он поддерживал тесную связь с компрадорской буржуазией и членами правого крыла гоминьдана и получал от них материальную помощь. Эта группа выдвинула лозунг «Кантон для кантонцев», означавший, что войска других провинций должны быть изгнаны из провинции.

Четвертая группа включала генералов мелких воинских формирований, некоторые из них насчитывали менее 100 человек. Наиболее крупными были хубэйская, цзянсийская и фуцзяньская армии.

Все эти «союзники» поделили между собой территорию Гуандуна, разоряли местное население, выколачивая налоги, составлявшие доход тенералов этих армий. И таким способом создавалась материальная независимость «армий» от правительства. Формально подчиняясь правительству, генералы благодаря своей хозяйственной автономии пользовались полной самостоятельностью. Фактически правительство не могло провести ни одного мероприятия, если та или иная группа генералов не была заинтересована в их осуществлении. Правительство вынуждено было свои действия предварительно [137] согласовывать с отдельными генералами, уговаривать их и т. п.

В результате генералы не считались с решениями правительства и его политикой и гнули свою линию. А числившаяся в распоряжении правительства 150-тысячная армия существовала только на бумаге. Между тем некоторые из этих генералов были даже членами ЦИК гоминьдана. Так, правительству и советским военным советникам стоило большого труда, чтобы эти генералы приняли участие в походе против армии Чэнь Цзюн-мина. Правительство, не обладая реальной властью, нередко вынуждено было санкционировать даже их грабительские налоги, тем самым компрометируя себя в глазах населения.

Правительству срочно нужна была армия. «Первая и неотложная наша задача, — говорил Сунь Ят-сен, — сформировать революционную армию по советскому образцу и подготовить на юге страны достаточно надежный плацдарм для похода на север».

Первым шагом к созданию такой армии явилась организация в Гуанчжоу военно-политической школы Вампу. Она должна была стать ядром революционной армии, подготовить политически грамотный командный состав, а также кадры для формирования армии на новых началах.

Какое большое значение Сунь Ят-сен придавал этой школе, видно из того, что он сам предполагал возглавить ее, а своим заместителем назначить Чан Кай-ши. Но этот генерал сумел войти в доверие к Сунь Ят-сену, создать видимость глубокой преданности его учению и добиться назначения начальником школы.

Курсанты школы Вампу принимали деятельное участие в политической жизни Гуандуна. На базе этой школы были сформированы так называемые партийные войска правительства. Сперва был организован один полк, а затем дивизия, которая послужила основой формировавшейся новой Национально-революционной армии Гуанчжоуского правительства. Весной 1925 г. эти войска вполне оправдали себя в боях против армии Чэнь Цзюн-мина. Партийные войска правительства снискали популярность среди населения провинции Гуандун.

Весной 1925 г. Гуанчжоуское национально-революционное правительство приступило к реорганизации «союзных армий», стремясь придать им общие организационные формы, создать аппарат главного командования всеми вооруженными силами и наладить централизованное снабжение, — словом, поставило цель создать единую Национально-революционную армию. Но первые попытки правительства в этом направлении встретили ожесточенное сопротивление генералов-«союзников». Юньнаньский генерал Янь Си-минь и гуансийский [138] генерал Лю Чжэнь-хуань откровенно выступили против национально-революционного правительства.

Мятеж был быстро ликвидирован, главным образом новыми правительственными войсками и частично гуанчжоуской армией Сюй Чун-чжи. Это способствовало повышению авторитета Гуанчжоуского правительства.

После разгрома мятежных генералов (в середине июня 1925 г.) представилась возможность продолжить реорганизацию армии. Были созданы Военный совет с функциями главного командования, а также Главный штаб в качестве исполнительного органа Военного совета. Председателем Военного совета был назначен член Политбюро ЦИК гоминьдана Ван Цзин-вэй, главнокомандующим — Чан Кай-ши, военным министром — Тань Янь-кай, главным военным советником — Н. В. Куйбышев, начальником Главного штаба — В. П. Рогачев, начальником Политуправления — И. Я. Разгон (Ольгин) (помощник Н. В. Куйбышева по политической части). В ведении Военного совета были следующие вопросы: строительство армии, ее реорганизация, утверждение штатов, бюджеты частей, планы комплектования и т. п. Военный совет заседал два раза в неделю. Поскольку функции Военного совета, Политбюро ЦИК гоминьдана и Главного штаба не были четко разграничены, некоторые вопросы они решали вместе. Главный штаб Военного совета состоял из управлений (оперативно-разведывательного, административного) и инспекций (пехоты, артиллерии, инженерных войск, связи, санитарной).

Непрерывные контрреволюционные выступления союзных генералов тормозили работу Военного совета и Главного штаба. При поддержке компрадорской буржуазии в Гуанчжоу был убит выдающийся деятель китайской революции Ляо Чжун-кай. В этом убийстве оказался замешанным секретарь Политбюро ЦИК гоминьдана Ху Хань-минь. В дальнейшем оппозиционные «союзные» генералы стали готовить военный переворот для свержения правительства. Реорганизация армии снова приостановилась, но к этому времени партийные войска выросли в целый корпус.

К 1 октября 1925 г. в состав Народно-революционной армии входили: 1-й корпус Чан Кай-ши, 2-й корпус Тань Ян-кая (бывший хунаньский), 3-й корпус Чжу Пэй-дэ (бывший юньнаньский), 4-й корпус Ли Цзи-шэня (бывший гуандунский), 5-й корпус Ли Фу-линя (бывший гуандунский), отдельная дивизия У Те-чзна, отдельная дивизия Чэн Цяня.

Объединение вооруженных сил Гуандуна в относительно короткий срок, введение их в единую систему, централизация высшего военного аппарата, упорядочение военного хозяйства, создание и усиление технических средств борьбы, введение политработы во всей армии — все это свидетельствовало [139] о той огромной работе, которая проводилась Сунь Ят-сеном, китайскими коммунистами и советскими военными и политическими советниками под руководством Бородина.

Переход от милитаристской системы организации и функционирования армии к централизованной системе совершался не сразу и проходил не гладко, а путем борьбы идейной, организационной и дипломатической. Процесс реорганизации НРА к началу 1926 г. далеко еще не завершился, хотя формально НРА считалась единой. Сепаратизм в корпусах, реорганизованных из бывших «союзных» армий, конечно, не был еще изжит (за исключением 1-го корпуса — войска Вампу). Переименование в корпуса мало что изменило в существе армий. Офицеры-хунаньцы тяготели ко 2-му хунаньскому корпусу, юнынаньцы — к 3-му, а гуанчжоусцы — к 4-му.

Комплектование армии командным составом по-прежнему проводилось беспорядочно. Старший командный состав подбирался командиром корпуса по принципу старой дружбы, родства, а не по деловым качествам: знаниям, опыту и т. д.

Некоторые командиры (например, командир 5-го корпуса генерал Ли Фу-линь) не были пригодны к исполнению своих обязанностей, но правительство не могло их сместить из-за популярности в тех слоях населения, с настроением которых правительству приходилось считаться.

Средний командный состав комплектовался по тем же принципам, что и старший, т. е. по дружбе со старшим начальником, по знакомству (кончили одну и ту же школу или земляки-хунаньцы, фуцзяньцы и т. п.). Но бывали случаи повышения по службе и за боевые заслуги. Это происходило в основном среди низшего командного состава. В старшем командном составе процент окончивших школы был относительно высок, в среднем — гораздо ниже. И все же средний командный состав готовился более тщательно, поскольку, в сущности, на него ложилась вся тяжесть работы в частях. Лучшую часть младшего комсостава составляли окончившие провинциальные унтер-офицерские школы, другую (меньшую) — старые солдаты, не имевшие среднего образования, но зато обладавшие практическим опытом.

Солдаты на юте Китая, как и вообще в Китае, набирались вербовкой, в большинстве случаев из деклассированных элементов деревни и города. Они нанимались, по существу, без надежды на получение денежного вознаграждения, за чашку риса и казенное обмундирование. Вербовали рекрутов обычно в северных провинциях во избежание массового дезертирства. Население считало солдат чужаками, а грабежи и насилия солдат усугубляли этот разрыв. Естественно, при таком моральном уровне солдатской массы НРА правительству пришлось принять меры по укреплению дисциплины среди солдат: с одной стороны, соответствующей политработой, [140] с другой — повышением материального положения солдат (улучшение питания, аккуратная выплата положенного жалованья и т. д.).

Большинство командного состава НРА считало себя революционерами и гоминьдановцами. На деле лишь небольшой процент их немного разбирался в политических вопросах. Солдаты только в последнее время начинали кое-что понимать в событиях в Гуандуне. Политработа не везде была налажена и не везде велась доходчиво, и умело, а поэтому и результаты были не очень высоки. В школе Вампу политработа была поставлена лучше, но даже здесь она велась без плана и программы.

Политработа гоминьдана сводилась в основном к созданию ячеек в частях, причем новые члены партии не знакомились ни с ее программой, ни с ее целями, и, таким образом, запись в партию происходила механически. На вопрос, заданный курсантам в школе Вампу, сколько у них гоминьдановцев, слушатели отвечали: «Мы все гоминьдановцы».

Политические беседы обычно велись кое-как. Рассылавшиеся по частям листовки редко доходили до сознания солдат, так как в большинстве своем они были неграмотными.

В отдельных частях и школе Вампу после смерти Сунь Ят-сена возникло «Общество изучения суньятсенизма» для популяризации его идей.

Некоторые коммунисты вошли в это общество, но, по-видимому, не сумели наладить там работу. Вместо обеспечения своего влияния и пропаганды идей Сунь Ят-сена они создали оппозицию.

В результате влияние правых гоминьдановцев в «Обществе изучения суньятсенизма» усилилось, взаимоотношения между членами общества и коммунистами обострились. И хотя было решено работу общества поставить под контроль Политуправления, вытеснить оттуда правых, как показал ход событий, так и не удалось.

Работа коммунистов в частях НРА, особенно в 1-м корпусе, играла большую роль. Во главе значительной части политотделов корпуса стояли коммунисты. Их было много среди комиссаров и даже на командных должностях. Например, командиры 2-го полка 1-го корпуса и 34-го пехотного полка были коммунистами. В боях коммунисты проявили большое мужество и храбрость, многие из них отдали свою жизнь за свободу. Правда, иной раз коммунисты допускали тактические ошибки, и это приводило к трениям с гоминьдановцами. В связи с этим было дано указание, чтобы каждый коммунист содействовал укреплению влияния гоминьдана в армии наряду с усилением влияния КПК.

В общем, можно сказать, что хотя политработа в НРА была еще далеко не на должной высоте, но даже в таком несовершенном [141] виде она давала огромные преимущества армии в повышении ее сознательности, нормализации взаимоотношений с местным населением, что во многих случаях способствовало успеху боевых операций.

Победа Великой Октябрьской социалистической революции оказала решающее влияние на развитие национально-освободительной борьбы в Китае. Под ее влиянием возникла Коммунистическая партия Китая, ознаменовавшая выход на политическую арену рабочего класса Китая. Сунь Ят-сен пересмотрел программу своей партии и внес в политическую платформу гоминьдана новое содержание (три принципа). Национализм теперь выражал революционную борьбу против империализма за превращение Китая в независимое, суверенное государство. Принцип народовластия означал создание государства, где власть принадлежит народу, а не милитаристам, помещикам и капиталистам. Принцип народного благоденствия заключался в ограничении власти капитала и «уравнении прав на землю», чтобы «каждый пахарь имел свое поле».

Таким образом, на первом этапе китайской революции гоминьдан представлял собой партию блока национальной буржуазии, мелкой буржуазии города, рабочих и крестьян. На севере Китая мы были склонны переоценивать революционную роль гоминьдана. Дело в том, что там действовал закон Юань Ши-кая, по которому гоминьдан, как мы уже отмечали, был объявлен вне закона, а быть гоминьдановцем не только не сулило материальных выгод, но и было небезопасно для жизни.

Иначе обстояло дело на юге Китая, особенно когда двери партии, находившейся у власти в Гуанчжоу, были широко открыты для приема новых членов из всех слоев населения Гуандуна.

Наш главный политический советник М. М. Бородин считал, что гоминьдан — пока еще неустойчивый блок разных сил и что на него нельзя особенно полагаться.

Неустойчивость гоминьдана, ставшего во главе национально-революционного движения, обусловливалась разношерстностью его социальной основы и неоформленностью идейно-теоретического мировоззрения. Это выражалось в наличии в гоминьдане пяти группировок.

Первую составляли исключенные из гоминьдана, но считавшие себя гоминьдановцами. Они играли контрреволюционную роль и тормозили развитие революции.

Вторая группа — правое крыло гоминьдана. Как и первая группа, она препятствовала развитию революции. Социальной ее опорой являлась компрадорская буржуазия. Группа не имела оформленного теоретического мировоззрения по вопросам политики партии. [142]

В третью группу входили центристы, ее возглавлял Чан Кай-ши. Она включала национальную буржуазию и отчасти интеллигенцию. Они также еще не создали своего цельного мировоззрения, но пытались теоретически обосноваться и оформиться, выхолащивая из теоретического наследия Сунь Ят-сена революционное содержание. Это была самая влиятельная группа, она обладала реальной силой и в принципе враждебно относилась к империализму. Империалисты, когда им было выгодно, шли на компромисс с нею. Эта группа поддерживала забастовки и бойкот английских товаров. Она не возражала против развития рабочего движения, но под ее контролем и руководством.

Четвертая группа (небольшая) придерживалась левого направления и союза с коммунистической партией. Ее социальная опора — мелкобуржуазная интеллигенция. Она тоже не имела самостоятельной теории, но питала ненависть к империализму и китайскому милитаризму. В практической работе следовала за пятой группой — компартией Китая, которая, несмотря на свою малочисленность, играла выдающуюся роль в развитии национально-революционного движения.

Еще при жизни Сунь Ят-сена верные и последовательные сторонники его учения стали именоваться левыми гоминьдановцами в отличие от отколовшихся от его учения центристов и правых гоминьдановцев. Левых возглавлял председатель Политбюро ЦИК гоминьдана и министр финансов Ляо Чжун-кай, искренне стремившийся осуществить учение Сунь Ят-сена на практике. Он отстаивал политическую установку Сунь Ят-сена о союзе с Советской Россией и блок с коммунистами. Он активно боролся за улучшение положения рабочих и крестьян.

После его смерти в августе 1925 г. от руки наемных убийц правых гоминьдановцев партию возглавил лидер левых гоминьдановцев Ван Цзин-вэй. Но он не обладал силой характера своих предшественников — Сунь Ят-сена и Ляо Чжун-кая, не пользовался их авторитетом ни в партии, ни среди широких слоев народа.

Чан Кай-ши, используя свое положение бывшего начальника школы Вамоу, затем командира 1-го корпуса (куда входили так называемые партийные войска национально-революционного правительства), а также члена Военного совета, привлек на свою сторону командный состав и солдат армии. Таким образом он, как говорится, «обвел вокруг пальца» правительство и легко приобрел в свое распоряжение наиболее сильную и хорошо подготовленную группу войск. Чан Кай-ши лишил, по существу, правительство его силы и, сумел после путча 20 марта 1926 г. занять положение диктатора, о чем пойдет речь ниже. [143]

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.