Чжан Гэда

Дьяков А.А. Воспоминания о восстании в 1864—1871 годах в Илийском крае

15 сообщений в этой теме

А. Дьяков. Воспоминания илийского сибинца о дунганско–таранчинском восстании в 1864—1871 годах в Илийском крае // Записки Восточного отделения Императорского Русского археологического общества. Том 18. 1908.


Оглавление

От автора.

I. События, предшествовавшие восстанию дунган и таранчей в Илийском крае.

II. Начало восстания дунган и таранчей в Илийском крае.

III. Первая битва войск Илийского цзян–цзюня с бунтовщиками и осада последними маньчжурской крепости Баянтай.

IV. Падение Баянтая и мелкие стычки маньчжуров, солонов, сибинцев и китайцев с дунганами и таранчами. Гибель суйдинского китайского артиллерийского отряда.

V. Осада бунтовщиками города Суйдина и единственное за все время войны славное дело сибинского отряда под начальством ротного командира Ургуна.

VI. Калмыки идут на помощь к цзян–цзюню, но из–за коварства чиновников последнего уходят обратно. Битва маньчжурско–китайских войск с дунганами и таранчами.

VII. Экспедиция таранчинского войска под командою Эмир–хан–ходжи к югу от р. Или и договор таранчей с 8 сибинскими ротами.

VIII. Договор Эмир–хан–ходжи с солонскими ротами.

IX. Осада и взятие магометанами г. Хуй–юань–чэна.

X. Взятие дунганами и таранчами прочих китайских городов в Илийском крае и разгром ими 4–х солонских рот.

XI. Междоусобная война таранчей и дунган в Илийском крае.

XII. Отношение таранчей к 8 сибинским ротам.

XIII. Оккупация русскими войсками Илийского края.


От автора.


Посланные императором Гао–цзуном (года правления Цянь–лун) китайско–маньчжурские войска, при содействии ловкого интригана Амурсаны, вошли в Илийский край (Джунгарию) в 1755 году и, разбив в том же году джунгарского князя Даваци, присоединили к владениям богдохана новый богатый край. Для колонизации края в 25 году правления Цянь–лун (в 1760 году) из Туркестана было выселено 6.000 таранчей с семействами; таранчи, прибыв на новые места, расселились к северу и югу от р. Или, образовав 80 деревень, и занялись хлебопашеством. Таранчей, кроме того, заставили строить крепости. Так, в 53 верстах от нынешней русско–китайской границы была выстроена крепость Хуй–юань–чэн, в которой основал свою резиденцию цзян–цзюнь; здесь был помещен гарнизон из 4.000 маньчжуров из городов Собственного Китая. В другой сильной крепости Баянтае, в 10 верстах от г. Кульджи, был помещен гарнизон из 2.000 маньчжуров, переведенных из Жэ–хэ. В 29 году Цянь–луна (1764 году) с берегов Амура и из Мукденя были переведены в Илийский округ 1.000 человек онкоров и дахуров, которые стали называться здесь солонами, и 1.000 человек сибо (маньчжурское поколение) [По словам Ф. В. Муромского, сибо считают первоначальною своею родиною район городов Цицикара и Бодунэ в Маньчжурии. (Изв. Р. комит. для изуч. Средн. и Вост. Азии, № 7, стр. 56).]. Затем правительство стало ссылать в Илийскую область китайцев, совершивших внутри империи преступления. Что касается дунган, то они не были переселены силой, а сами добровольно в разное время стали прибывать в Илийский край.

Во время восстания (в 60–х годах минувшего столетия) их насчитывалось здесь около 3.000 человек.

Итак, благодаря мерам дай–цинского правительства, край был быстро заселен маньчжурами, сибинцами, солонами, китайцами и таранчами [кроме того, здесь (в Боро–тала) были поселены еще чахары, прибывшие в составе китайских войск]. Китайцы представляли крайне негодный элемент, так как комплектовались из преступников.

Господствующее положение в крае заняли маньчжурские знаменные войска. Сибо и солоны составили особый кадр войск. Получив в свое владение громадные земельные угодья, они жили самостоятельно и не были в тягость таранчам, с которыми сибо даже состояли в дружбе. Зато маньчжуры сели на шею таранчам, из которых каждый должен был содержать одного маньчжурского солдата. Таранчи были непосредственно подчинены маньчжурскому начальству, а не сянь–гуаню (китайскому уездному начальнику), как теперь.

Таким образом, с самого начала таранчи несли на себе все тягло и кормили маньчжуров, живших в крепостях. Китайцы — ссыльнопоселенцы — также всячески обижали таранчей; они и с дунганами постоянно ссорились. Чиновники, с своей стороны, притесняли магометан и без зазрения совести брали взятки. Сам цзян–цзюнь Чан, при котором началось восстание, отличался взяточничеством, за что таранчи и не называли его иначе, как Чан — Длинный мешок.

Все эти обстоятельства имели следствием то, что к половине минувшего столетия таранчи и дунгане представляли крайне озлобленный против маньчжуров и китайцев элемент. Распространившееся в начале 60–х годов по всему Синь–цзяну дунганское восстание нашло в Или хорошо подготовленную почву. Недоставало только искры, чтобы и здесь вспыхнул пожар. Такою искрой и послужило нападение в 1864 году ссыльных китайцев на дунган в г. Хуй–юань–чэн. Дунгане бежали в г. Кульджу к таранчам, а после того началось общее восстание таранчей и дунган в Илийской области.

Звезда таранчей ярко заблистала: они уничтожили маньчжуров и китайцев в Илийском крае, образовали свое ханство и уничтожили затем в нескольких стычках своих прежних союзников — дунган.

Интересно, что сами таранчи удивляются теперь, как это тогдашние таранчи могли все это сделать. Один старик–таранчинец, участвовавший во всех битвах таранчей с маньчжурами и китайцами, а именно таранчинский аксакал при консульстве, на мой вопрос, как могли таранчи с самым плохим вооружением брать крепости, захватывать артиллерию, — простодушно заявил, что «это Бог дал». И, обольщенный величием своих подвигов, этот убеленный сединами таранчинец добавил, что тогда 100 китайцев не могли ничего поделать с одним таранчинцем, а всего китайцев и маньчжуров с сибо и солонами было около 200.000 человек при 150 орудиях, таранчей же и дунган вместе было не более 10.000 человек. Фантазия, конечно, у него разыгралась. А что у таранчей и дунган в их борьбе с маньчжурами не было особенных подвигов, и поражение китайцев и маньчжуров было вызвано особыми обстоятельствами, — так это видно из предлагаемого мною перевода маньчжурской повести о событиях в Илийском крае в 1864—71 годах.

Как местный житель, я заинтересовался вышеуказанными событиями и попросил своего учителя, знаменного сибинца, прекрасно помнящего о мятеже дунган и таранчей в 1864—71 годах [в 1864 г. этому сибинцу было 17 лет] и имеющего несколько знакомых сибинских стариков — свидетелей того времени, — написать мне беспристрастно свои воспоминания о мятеже дунган и таранчей. Сибинец согласился исполнить мою просьбу под условием не упоминать его имени и фамилии. Автор поступил добросовестно — ничего не приукрасил. Напротив, он сильно упрекает цзян–цзюня Мина за его бездеятельность и порицает офицеров за их гордость, трусость и совершенную неспособность к командованию. Воспоминания свои сибинец писал спешно, а от этого в маньчжурском тексте встречаются местами повторения и уклонения в сторону. В своем переводе я разделил всю повесть на 13 глав, поместил кое–где мелкие подстрочные примечания к тексту. При этом все, что было не ясно для меня, автор объяснил мне при чтении с ним текста. В общем автор повествовал довольно кратко. В устной беседе он рассказывает о некоторых событиях гораздо подробнее. Но и за написанное спасибо ему! Немногие маньчжуры и китайцы уцелели в ту несчастную годину, а из оставшихся невредимыми уже многие покончили земные счеты. Сибинцев–очевидцев осталось также немного, — пройдет 10—15 лет, и их не станет. Вот почему рассказ сибинца, как единственный труд на маньчжурском языке о событиях 1864—1871 г., я думаю, имеет некоторый интерес, и я решаюсь предложить читателям свой перевод, льстя при этом себя надеждой, что критики снисходительно отнесутся к этой работе.


А. Дьяков
30–го декабря 1905 года
г. Кульджа

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

I. События, предшествовавшие восстанию дунган и таранчей в Илийском крае.

В 3–м году правления Тун–чжи (в 1864 году) пламя дунганского восстания широко распространилось в Притяньшаньском крае. Восстание началось в городах Куче и Аксу, которые ввиду отсутствия в них гарнизона были без всякого труда (в один день) заняты мятежниками. Затем последние завладели Гучэном, Урумчи и Манасом и уничтожили все китайские посты по дороге из Гучэна в Урумчи и от Урумчи до Манаса. Овладев последним, дунгане продвинулись далее по дороге в Илийский край и заняли китайский пост в Аньцзихае. В то время в Гучэне и Урумчи было по два гарнизона: китайский и маньчжурский, в Манасе — только китайский. Илийские дунгане и таранчи внимательно следили за успехами восставших.

Первыми выказали враждебное настроение илийские дунгане, жившие в Хара–усу [Хара–усу (по–китайски Лао–чэн) — название местности и города в 4 днях конной езды от г. Хуй–юань–чэна, если ехать через хребет Борбосун, и в 370 ли от Манаса. Возле гор к югу от Хара–усу в описываемое время кочевали и теперь кочуют торгуты, подчиненные китайскому правительству. Когда таранчи образовали в Илийском крае свое владение, эти торгуты подчинились таранчинскому султану.]. Китайцы, пахавшие там землю, должны были укрыться в крепости, которую занимал китайский гарнизон под начальством мэень–амбаня [Мэень–амбань — начальник отдельного отряда войск. Все мэень–амбани (олотский, чахарский, сибинский и солонский) назначаются правительством исключительно из маньчжуров.].

Илийский цзян–цзюнь Чан, узнав о критическом положении хара–усунского гарнизона, снарядил на помощь ему войско. В состав колонны вошли 3.000 человек кавалерии, набранной из сибо, олотов и чахар, 2.000 китайской пехоты и 3.000 особых пехотинцев, набранных из китайцев, сосланных из внутренних провинций Китая в Илийский край за преступления. А так как борьба с бунтовщиками ставилась в заслугу ссыльным китайцам, то к этой 8.000 толпе добровольно присоединились еще 3.000 ссыльных китайцев, движимых желанием, при удачном исходе операций войска, ограбить дунганское население. Командование этой колонной цзян–цзюнь поручил олотскому мэень–амбаню, который выступил из г. Хуй–юань–чэна [под этим Хуй–юань–чэном разумеется старый Хуй–юань–чэн (теперь есть новый город того же названия), разрушенный дунганами и таранчами, — отстоящий в 40 верстах к западу от г. Кульджи и расположенный на берегу р. Или] в начале седьмой луны 3–го года Тун–чжи (в 1864 году). Вместе с войском отправились и 4 мусульманских муллы, которые, по распоряжению цзян–цзюня, должны были увещевать бунтовщиков; применение же оружия должно было явиться крайним средством.

Илийское войско, подойдя к хара–усунской крепости, расположилось лагерем вне ее, с северной стороны. На другой день были высланы для переговоров с дунганами четыре илийских муллы, но магометане сдаваться не хотели. Так прошло несколько дней. Дунгане в это время заперлись со своими семьями в мечети, находившейся на базаре вне северных ворот города [Дунгане жили в особом квартале, вне крепости. Во время сражения с дунганами гарнизон крепости помогал илийскому войску. Но после неудачных операций этого войска, заставивших его возвратиться в Илийский край, крепость была взята дунганами, и гарнизон ее был вырезан ими.]. Мечеть была окружена толстой глинобитной стеной, и войско в течение 2 дней не могло ворваться внутрь ограды. На третий день илийское войско продвинуло к воротам ограды пушку, удачный выстрел из которой привел в страх мусульман. Дунгане, видя свое отчаянное положение, подожгли мечеть, в которой были их жены и дети, а сами намеревались бежать. Но вдруг с запада надвинулась черная туча, полил сильнейший дождь, который погасил распространявшийся уже огонь. Осаждавшие в дождь на приступ не пошли, и мэень–амбань отвел войско в лагерь. Когда, на другой день, солдаты были уже готовы выступить на решительную атаку, от дунган вдруг пришли 4—5 мулл и принесли грамоту с изъявлением покорности. Командующий войсками обратился к ним с речью, обещав от имени цзян–цзюня простить их, если они чистосердечно раскаются и покорятся, и приказал им сдать в течение 3 дней оружие. Выслушав приказание, муллы удалились, а мэень–амбань, считая мятеж оконченным, приказал своим солдатам, выходившим из лагеря за фуражом или по другим делам, не брать с собой оружия.

Это было время уборки хлеба (конец 7–й луны). Хлеб был снят, но не успели китайцы убрать его с полей, как дунгане заволновались, и китайцы–пахари укрылись в крепости, где местный мэень–амбань раздавал им запасный хлеб. Для (вновь прибывшего) илийского войска не хватило этого хлеба, и оно вынуждено было само собирать хлеб с полей и таким образом питаться.

В это время разнеслась весть, что из Манаса и Урумчи идут на помощь к хара–усунским дунганам их собратья. Поджидая их, хара–усунские дунгане под разными предлогами не сдавали своего оружия, но китайские начальники не понимали (в чем дело).

Впрочем, илийский мэень–амбань для защиты своего войска выставил заслон, послав в Аньцзихай [станция Аньцзихай находится в 210 ли к востоку от Хара–усу — по дороге в Манас, от которого отстоит в 160 ли] 300 человек кавалерии и 1.000 пехоты из китайцев–ссыльнопоселенцев. Этот авангард, не доходя Аньцзихая, остановился на открытом месте, не приняв никаких мер предосторожности. На рассвете дунгане из Манаса и Аньцзихая тихо вошли в китайский лагерь под Аньцзихаем и стали убивать спящих китайцев. Хотя кавалеристы успели вскочить на коней, но только сильные кони донесли некоторых до главного илийского отряда, имевшие же худых лошадей были настигнуты дунганами и убиты; были убиты также поголовно и все пешие китайцы.

Расположившееся под Хара–усу лагерем илийское войско с тревогою поджидало манасских дунган, которые на третий день после прибытия в Хара–усу китайцев, бежавших из Аньцзихая, явились и напали на илийское войско, при чем успели взять в плен многих солдат. Однако хотя сражались целый день, но ни та ни другая сторона не одержала победы. А потому отряды илийского войска вечером возвратились в лагерь под Хара–усу, не будучи преследуемы дунганами. Но так как хлеб илийскому войску не был доставлен, то оно, очутившись в критическом положении, тою же ночью бежало обратно в Или. Первыми бежали из лагеря китайцы. Офицеры, не будучи в состоянии остановить бегущих солдат, сами последовали их примеру. Китайцы, сибо, олоты и чахары [торгуты, помогавшие илийскому войску отрядом в 300 человек, также бежали от дунган в свои кочевья] отдельными группами прибывали в Илийский край. Почти все сначала скрывались, кто где мог, боясь гнева цзян–цзюня. Позднее всех явились к нему командиры отдельных отрядов.

Что касается сибо, живших к югу от р. Или, то они, надеясь на нейтралитет таранчей, пошли кратчайшей дорогой через ущелье Борбосун [Ущелье Борбосун находится в расстоянии одного дня езды от г. Кульджи. Узкая дорога, пролегающая через это ущелье, ведет из г. Кульджи через хребет Борбосун в Цин–хэ — станцию, лежащую на большой дороге Манас—Урумчи, по которой и бежало илийское войско из–под Хара–усу.], но почти все были убиты таранчами, жившими в многочисленных селениях к востоку от г. Кульджи. После этого и среди магометан, живших в илийских городах: Хуй–юань–чэне, Суйдине, Кульдже и многочисленных селах, началось брожение. В это время пекинское правительство отрешило цзян–цзюня Чана от должности, назначив на его место тарбагатайского хэбэй–амбаня [хэбэй–амбань — «советник» цзян–цзюня] Мина.

10–го числа 10–й луны 3–го года Тун–чжи (в 1864 г.) хуй–юань–чэнские дунгане пригласили цзян–цзюня, хэбэй–амбаня и мэень–амбаней на обед. Большинство боялось и не хотело ехать на обед. Но цзян–цзюнь, сказав, что своим отказом сановники выкажут трусость и только подольют масла в огонь, велел всем званым отправиться на дунганский обед, устроенный в мечети. После окончания обеда старший ахун обратился к цзян–цзюню с речью, сказав, между прочим, следующее: «Мы, мусульмане, в течение 100 лет были верноподданными маньчжурского государя. Просим вас, цзян–цзюнь, взять ныне нас под свою защиту, так как ссыльные китайцы, всегда презиравшие нас, теперь оттачивают в своем храме копья и говорят, что „высосут нашу кровь“». Цзян–цзюнь успокаивал дунган, говоря, что китайцы, по его поручению, оттачивают на камне железные монеты, отлитые вследствие отсутствия медных денег в Илийском крае, и что они никаких злых замыслов по отношению к дунганам не питают. Но как бы то ни было, дунгане обнаружили признаки враждебного настроения, а потому цзян–цзюнь и амбани, выйдя из дунганской мечети, скорее сели в свои тележки и помчались в крепость.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

II. Начало восстания дунган и таранчей в Илийском крае.

За северными воротами г. Хуй–юань–чэна был расположен базар, где жили дунгане и ссыльные китайцы. Спустя два дня после вышеописанного обеда возникла ссора между дунганами и китайцами. Дунгане вскочили на коней, вооружившись копьями; поднялась страшная суматоха. Цзян–цзюнь и амбани, услышав шум, вышли на крепостные стены, к которым приблизились дунгане — старики, юноши, женщины и дети, стали на колена и с плачем просили защиты. Цзян–цзюнь спросил о причине волнения. Вооруженные копьями дунганские всадники сказали, что у них вовсе нет злого намерения, а прибегли они к оружию единственно для защиты самих себя от китайцев, грозивших будто бы их убить. Тогда цзян–цзюнь позволил дунганам укрыться в крепости. Дунгане слезли с лошадей и, ведя их за повод, пошли в крепость.

Но в это время ссыльные китайцы, жившие вместе с дунганами на базаре, погнались за ними с северной стороны и убили многих дунган в воротах крепости; оставшиеся в живых дунгане, вскочив на коней, успели скрыться. Напавшие китайцы не щадили и стоявших у стен крепости на коленях дунганских стариков, женщин и детей. После этого события и началось восстание дунган и таранчей в Илийском крае.

Все дунгане еще ранее условились между собою, чтобы 24 числа 10–й луны хуй–юань–чэнские дунгане первые подняли восстание, а прочие мусульмане последовали за ними.

Ссыльные китайцы, узнав о готовящемся бунте, не поверили чистоте намерений дунган, стоявших вооруженными под крепостью и просивших у цзян–цзюня позволения укрыться за стенами крепости, а потому решили тотчас же покончить с коварными дунганами и тем подавить восстание в самом начале. Но китайцы не успели в то время (12 числа 10–й луны) убить всех хуй–юань–чэнских дунган, а только ускорили (надвигавшиеся кровавые события).

Ночью того же числа дунгане–пахари, жившие около ламайской кумирни, убили всех лам, но хамбо–лама [настоятель буддийского монастыря] успел бежать за р. Или к сибинцам.

Тою же ночью (т. е. с 12–го на 13–е) вспыхнуло восстание и в Кульдже; проживавшие там китайские торговцы были перебиты.

Бедные таранчи все перешли на сторону повстанцев, только знатные таранчи держались еще нейтралитета.

Между прочим, таранчинский аким–бек [аким–бэк, или хаким–бэк, — вроде уездного начальника], по имени Майсемсат, родом из Турфана, и другие сначала не примкнули к бунтовщикам. Аким–беку выгодно было оставаться верным китайскому правительству, так как оно его возвысило, поставив начальником над всеми таранчами и назначив ему 2.000 лан в год жалованья. В ночь общего восстания Майсемсат находился по делам в городе цзян–цзюня (т. е. в Хуй–юань–чэне).

13–го числа 10–й луны цзян–цзюнь стянул из разных мест к Хуй–юань–чэну войска, которые вместе с ссыльными китайцами осадили дунганский квартал и после 3–дневной осады выгнали дунган с базара. Некоторые дунгане успели захватить своих жен и детей, а не могшие этого сделать перебили сами свои семьи. Все дунгане бежали в г. Кульджу. Цзян–цзюнь остановил преследовавшее дунган войско, запретив убивать дунган и грабить опустевший дунганский квартал.

В то время сибинским ухэридою был Дэхэду, живший в 4–й «ниру» [Сибинцы делятся на 8 ниру («рота», «сотня»), во главе которых стоят ротные командиры. Все роты подчинены одному ухэриде (буквально, «общему начальнику»), проживающему среди сибинцев и зависящему от сибинского мэень–амбаня, который состоит при цзян–цзюне.]. В день восстания, т. е. 12–го числа 10–й луны, цзян–цзюнь приказал ему взять сибинцев, перейти р. Или и занять ламайскую кумирню (духовенство которой, как сказано выше, было перебито дунганами). 16–го числа 10–й луны ухэрида с несколькими сотнями сибо перешел через р. Или и приблизился к ламайской обители. В это время туда же подошли и дунгане, бежавшие из Хуй–юань–чэна по направлению к Кульдже. Ухэрида, опасаясь напрасного избиения безоружных сибинцев, пришедших в большом числе с сибинским отрядом для грабежа монашеского имущества, послал к дунганам одного сибинца и просил ахуна придти для переговоров. Ахун пришел и ухэрида чествовал его поднесением кубышки с нюхательным табаком. Ахун заявил ему, что дунгане взбунтовались, не будучи более в состоянии выносить притеснений, которым подвергали их маньчжуры и китайцы. При этом ахун добавил, что дунгане не успокоятся до тех пор, пока не перебьют в Илийском крае всех китайцев и маньчжуров, а их, сибинцев, дунгане не тронут. Ухэрида тогда просил дунган не переходить через реку Или во время ее мелководья или зимой по льду и не нападать на 7 и 5 роты, который были совершенно беззащитны, так как были расположены на низком месте около реки и не были окружены стеной. Дунгане поклялись, что они не нападут на сибинские роты, и обе стороны мирно разошлись.

Ухэрида сильно беспокоился за свой договор с дунганами. И действительно, какой–то негодяй донес цзян–цзюню, что ухэрида Дэ [по маньчжурскому обычаю произносится только начальный слог имени, а не все имя] вел какие–то переговоры с бунтовщиками. Цзян–цзюнь немедленно вызвал в г. Хуй–юань–чэн ухэриду и арестовал его. Также арестовали одного конвойного ухэриды и потребовали от него показания, о чем ухэрида договаривался с ворами [так автор, следуя примеру китайцев, называет взбунтовавшихся дунган и таранчей].

Но этот человек решительно отказался оклеветать своего начальника. Тогда, по распоряжению цзян–цзюня, вызвали из 4–й «ниру» (роты), из которой происходил ухэрида, 3 стариков и старшего брата ухэриды. Подвергнув этих лиц жестокой пытке, добились от них показания, что ухэрида действительно изменил.

В конце концов конвойный ухэриды также подтвердил слова этих 4–х человек, и тогда ухэриду Дэ заключили в тюрьму, назначив на его место другого человека.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

III. Первая битва войск Илийского цзян–цзюня с бунтовщиками и осада последними маньчжурской крепости Баянтай.

25–го числа 10–й луны третьего года правления Тун–чжи (в 1864 году) хуй–юань–чэнские маньчжуры совместно с сибинцами, солонами и китайским артиллерийским отрядом, стоявшим в суйдинской крепости [г. Суйдин, в коем теперь имеется китайская крепость и «лу–ин» под командою чжэнь–тая и живет начальник области (чжи–фу), отстоит от г. Кульджи в 60 верстах. До войны в нем также стоял полк зеленого знамени (лу–ин)], выступили из города Хуй–юань–чэна и пошли по направлению к крепости Баянтай [Баянтай — это громадная крепость, верст пять в окружности, разрушенная дунганами и таранчами; Баянтай находится в девяти верстах от г. Кульджи, возле дороги в г. Суйдин]. На половине дороги от г. Хуй–юань–чэна до крепости Баянтай соединенное войско встретило бунтовщиков–дунган и таранчей. Во главе войска стояли бездушные и гордые начальники, которым не было никакого дела до своих солдат. Сам цзян–цзюнь не счел нужным командовать войском и остался в городе.

Мусульмане, одушевляемые чувством мести, отчаянно напали на стоявших в центре маньчжуров, уже совершенно потерявших всякую воинственность в течение столетнего беспечного сидения в городе. Соединенному войску не помогла и артиллерия китайцев. Маньчжуры и китайцы были разбиты; их офицеры первые бросили поле сражения, после чего все отдельными группами бежали обратно в г. Хуй–юань–чэн, бросив в добычу бунтовщикам пушки [Пушки принадлежали китайскому отряду из г. Суйдина. Китайцы 25–го числа Х–й луны оставили мусульманам 3—4 больших пушки с лафетами и 20 малых пушек. Тогдашняя китайская артиллерия состояла из пушек двух родов: большие чугунные пушки ставились на лафеты, маленькие пушки клались во время сражения на плечи двух солдат, причем сзади становился третий, который и зажигал фитиль; в ряд устанавливалось пять таких пушек.], ружья, порох и холодное оружие, чем и усилили бунтовщиков.

Что касается сибинцев и солонов, то они (сначала) непоколебимо стояли на флангах. Хотя бунтовщики к ним и не подходили близко, но они (сибо и солоны), боясь, как бы мусульмане, бросившиеся преследовать маньчжуров и китайцев, не зашли им в тыл, — тоже бросили свои позиции и бежали в г. Хуй–юань–чэн.

В этой битве таранчи были вооружены только палками с железными наконечниками, а у дунган были длинные палки с привязанными к концам ножницами для стрижки баранов.

После такого успеха и державшиеся нейтралитета богатые и знатные таранчи примкнули к повстанцам, которые того же 25 числа также завладели крепостцой в 8 ли от г. Кульджи — Чэн–пань–цзы, где жило 250 китайских солдат, в том числе и артиллеристы, при нескольких орудиях [автор сообщил мне, что в Чэн–пань–цзы тогда было около 5—10 маленьких пушек].

Вечером того же дня таранчи и дунгане большою толпой, около 10.000 человек, подошли к маньчжурской крепости Баянтай и окружили ее. Главнокомандующим над всеми таранчами был кульджинский таранчинец Абдурасуль Чоруков, ему помогал «халпе» [собственно «хальфа» — глава религиозного (дервишского) ордена у мусульман] Шамс–эддин Худай–Кулинов, командовавший таранчинским отрядом из восьми деревень. Потом прибыл из Ташкента сарт Эмир–хан–ходжа, который также много помогал таранчам. Всеми дунганами командовал дунганин Ма–и, называвшийся по–таранчински Ягур. Дунганам особенно помогал дунганин Ханджа–ахун, отличавшийся изобретательностью и геройством. Таранчи и дунгане, вооруженные деревянными палками и ружьями, подойдя к Баянтаю, плотно окружили его. Мусульмане, воздвигнув к югу от крепости три земляных насыпи, поставили на них пушки на лафетах, отнятые ими у суйдинских китайцев в большом сражении 25–го числа 10–й луны. Таранчи под угрозой смерти заставили чэн–пань–цзыских китайских артиллеристов стрелять по крепости, сшибая зубцы ее; из крепости маньчжуры отвечали огнем из больших пушек. Канонада раздавалась особенно сильно по утрам и вечерам. Звук выстрелов доносился до сибинских рот, и я (автор этих воспоминаний) сам лично слышал его.

На выручку Баянтая цзян–цзюнь решил послать 27–го числа ХI–й луны войско, составленное из маньчжуров, сибо, солонов, чахар, киргизов и калмыков.

Что касается последних, то они кочевали к югу от гор, расположенных по левому берегу р. Или. А так как на пути к калмыкам, к югу от сибинских рот, находились таранчинские селения, то передача калмыкам приказа от цзян–цзюня и посылка ими вспомогательного отряда к Хуй–юань–чэну представляли рискованное предприятие. На совете у цзян–цзюня было решено послать к калмыкам 40 сибинских конных солдат, под начальством маньчжурского ротного командира и его помощника, 2 сибинских чиновников («фуньдэ бошоку» и «араха хафань» [Этот «араха хафань», как передавал мне автор Воспоминаний, был самый младший брат дедушки автора. Последний хорошо помнит тот вечер, когда эти 2 сибинских чиновника и маньчжурский ротный командир с помощником, перед отъездом к калмыкам, собрались в дом отца автора записок, в 3–й сибинской роте.]), 7 калмыков из числа живших в сибинских землях и двух переводчиков с сибинского языка на калмыцкий, сибинцев — Мэршана и Ланго. Всего набралось 53 человека. Этому отряду было приказано пройти со всеми предосторожностями мимо таранчинских сел и привести с собой калмыков. Отряд прошел через Хонохойское ущелье, но не мог разыскать калмыков, а потому через 7 дней отправился в обратный путь. Но оказалось, что таранчинцы из селения Кальджат [ныне Кальджат находится в русских пределах, возле границы], из 5 сел, расположенных в Хонохое, и 2–х — в Боро, заняв ущелье, преградили дорогу отряду. Но начальник над 12 таранчинскими селениями к югу от сибинских рот, шанбек Тогулак [сын этого шанбека, тоже Тогулак, — русскоподданный и живет в Кальджате, — известный богач], живший в Кальджате, приказал таранчам пропустить этот отряд, тем более что сибинцы были хорошо вооружены — у всех были луки, а у некоторых и ружья [тогда у сибинцев, как сообщает автор записок, были ружья, выстрел из которых происходил от медленно тлеющего фитиля; запас последнего всегда находился у стрелка в коробочке, привешенной к поясу], таранчи же были вооружены только дубинами и большинство их были пешие, так как другая, большая, часть таранчей на лучших лошадях отправилась к северу от р. Или сражаться с войсками цзян–цзюня. Стычка с сибо могла окончиться для таранчей плохо, и потому они обратились к сибо с коварными словами: «Мы с вами добрые соседи и никогда не сделаем вам зла. Теперь переночуйте у нас; к тому же отвезите от нас к вашему цзян–цзюню бумагу. Вы не бойтесь — мы худого вам не сделаем». Отряд не хотел верить таранчам. Но переводчик Мэршан сумел победить все сомнения своих товарищей, говоря, что он и Тогулак — большие друзья, и что все сибинцы могут спокойно переночевать у таранчей, а на следующий день отправляться далее; если же встретят препятствие, то проложат себе путь с оружием в руках.

Тогда сибо, 2 маньчжура и калмыки слезли с лошадей; таранчи подошли и стали здороваться с сибинцами, с которыми многие были знакомы. Благодаря тому, что сибинцы и таранчи были соседями, совместно пахали землю и вообще издавна находились между собою в хороших отношениях, много таранчей нанимались работниками к сибинцам. Этим и объясняется доверчивость последних. Но как только солдаты сложили свое оружие, таранчи захватили его и дубинами перебили всех; успел бежать только один молодой калмык.

Не убитого переводчика Мэршана таранчи хотели обратить в магометанство и обрить ему голову. Но Мэршан отказался, заявив, что он не может один жить, когда убиты, по его вине, все его товарищи. Тогулак ответил Мэршану: «Что касается меня, то я не желал убивать сибинцев. На это была воля Божия. Ты же должен все–таки сбрить волосы на голове». Мэршан ответил: «Разве может баран сделаться свиньей?» Тогда таранчи, стоявшие за спиной Тогулака, который сидел рядом с Мэршаном, ударили Мэршана дубиной по голове и раскроили ему череп. Трупы всех убитых были брошены в степь. Подробности об этом событии рассказали впоследствии сами таранчи.

К 27–му ХI–й луны в Хуй–юань–чэн были собраны чахары и несколько сотен киргизов. Чахары жили в Боро–тала, на пути к ним не было таранчинских сел, а потому чахар и удалось призвать на помощь.

Затем цзян–цзюнь взял 500 сибинских телег (арб) и отдал их под охрану 500 вольным (не военным) сибинцам, бежавшим с поля сражения при Хара–усу, — с тем, чтобы днем на этих телегах везти пищу, ночью же делать из них баррикады. Но эта затея цзян–цзюня не удалась, так как в том году снег был очень глубок и телеги едва только тащились по дороге, ставить же их в стороне от дороги и вообще там, где было нужно, чтобы делать баррикады, не было возможности.

Собранные цзян–цзюнем 10.000 всадников и несколько тысяч пехоты 27 числа ХI–й луны выступили из Хуй–юань–чэна, направляясь к Баянтаю. Сам цзян–цзюнь отдал приказ непременно помочь Баянтаю, но сам опять не вышел с войском. Командовали же войском трусы. Следуя позади войска, они лишь дрожали, и весь поход носил характер детской забавы. Как же при таких условиях победить!

Войска еще не были приведены в боевой порядок, как многочисленная толпа дунган и в особенности таранчей ринулась на них. В самом же начале сражения обратились в бегство чахары и киргизы [это киргизы из рода кызай]. Бежали также с поля битвы и все командиры из маньчжуров. После непродолжительной перестрелки маньчжуры и китайцы были крайне стеснены. Таранчи ворвались в их ряды и кололи их нещадно: маньчжуры и китайцы падали подобно подкошенной траве. А так как в том году снег был очень глубок, то немногие китайцы и бывшие при обозе сибинцы могли убежать и спастись. Китайцы оставили пушки, оружие и порох, отчего сила бунтовщиков чрезвычайно увеличилась.

Что же касается сибо и солонов, шедших отдельно от остального войска, то, так как они были известны по своей храбрости, таранчи не посмели войти в их ряды. В правильном сражении сибинцев погибло мало; больше погибло на разведках в мелких стычках. Вообще, сибинцы держались стойко; сильные из них защищали слабых. К тому же среди сибо не было голодных, как у маньчжуров, и лошади их были сыты. Дело в том, что сибо и солоны получали муку из своих рот от ротных командиров; фураж же для лошадей (овес и клевер) они получали от своих старших или младших братьев — вообще от родственников [Жившие в «ниру» (роте) родственники сибо и солонов, стоявших лагерем под Хуй–юань–чэном, привозили им фураж для лошадей. Автор этих записок передает, что и он, когда р. Или покрылась льдом, привозил на санях в г. Хуй–юань–чэн 3–м своих дядям фураж дли их лошадей.], не состоявших солдатами и живших у себя дома. Одним словом, набранные из рот сибинцы и солоны, не изведавшие городской жизни, отличались мужеством и силой; в своих ротах они постоянно занимались охотою и упражнялись в стрельбе из лука, а потому были отменные стрелки.

Маньчжуры же, проживши спокойно в течение 100 лет в городах, потеряли всякую воинственность и физически настолько ослабели, что не могли натягивать упругого лука; выпущенные ими стрелы летели недалеко и не могли пробить толстую ватную одежду таранчей. Изнеженные маньчжурские офицеры забросили обучение своих солдат стрельбе из лука, а только щеголяли своей одеждой и вели распутную жизнь. Во время столкновения с таранчами и дунганами маньчжуры были одеты в толстые одежды, что стесняло их движения. В довершение всего они были голодны, так как в Хуй–юань–чэне не было хлеба. Хлеб, собранный ранее китайскими чиновниками в г. Кульдже и предназначенный для отправки в г. Хуй–юань–чэн, был захвачен восставшими таранчами. Лошади маньчжуров также отощали от голодовки, так как фуража для них не хватило, — и они не могли скакать в глубоком снегу. Таранчи и дунгане догоняли застрявших в снегу маньчжуров и убивали их.

Помимо вышеописанного сражения, бывали неоднократные мелкие стычки на дороге из Хуй–юань–чэна к Баянтаю. Случалось, что маньчжуры разбивали мятежников — но не преследовали их. Когда побеждали бунтовщики, то они, преследуя и убивая маньчжурские войска, доходили до их лагеря.

В это несчастное время цзян–цзюня окружали недостойные чиновники из маньчжуров, клеветавшие ему на сибинцев. Лучшие же чиновники советовали освободить сибинского ухэриду из тюрьмы и поручить ему с сибинцами разгромить бунтовщиков. Цзян–цзюнь вызвал из тюрьмы к себе ухэриду Дэхэду и спросил его, может ли он разбить восставших? Ухэрида, отвечая цзян–цзюню, поставил следующее условие: «Если я, ухэрида, не уничтожу бунтовщиков, то тогда вы, цзян–цзюнь, казните меня и всю мою родню, а также и всю четвертую роту. Но если я разобью бунтовщиков, то вы обещайте мне выдать тех немногих злых людей, которые посоветовали вам отправить 500 вольных сибинцев пешими с телегами в битву и тем погубили их». Цзян–цзюнь не захотел далее выслушивать ухэриду и отправил его снова в тюрьму. Там его, по приказанию цзян–цзюня, отравили и сказали, что он умер естественною смертью. Тело было выдано жене и детям.

После этого события еще более усилилась вражда между сибинцами и маньчжурами, жившими в городах: маньчжуры при встрече называли сибинцев друзьями бунтовщиков.

В довершение всех несчастий сам цзян–цзюнь только задавал обеды и вовсе не думал о мятежниках, как бы их и не существовало. Когда понадобилось цзян–цзюню отштукатурить комнаты в ямыне, то глину и известь разводили водою, наполовину разбавленной ханшином (водкою) [вода, по случаю холодного времени, замерзала, но, разбавленная водкой, она сохраняла свое жидкое состояние, и в ней можно было разводить глину]. Таким образом значительная часть хлеба, из которого гнали ханшин, ушла на прихоти цзян–цзюня.

Во всех бедах, которые постигли несчастный Илийский край, виновны цзян–цзюнь и чиновники; дунгане и таранчи тут ни при чем. Чиновники не заботились о солдатах, солдаты же презирали чиновников. Последние, когда вспыхнуло восстание, не думали о том, чтобы стать во главе войск и мужественно подавить волнения; наоборот, увидев бунтовщиков, они обращались в бегство. Хотя при этом они и заботились о сохранении своей жизни, но не знали того, что в конце концов они будут истреблены, а их жены и дети сделаются добычей мятежников. Как все это жаль!

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

IV. Падение Баянтая и мелкие стычки маньчжуров, солонов, сибинцев и китайцев с дунганами и таранчами. Гибель суйдинского китайского артиллерийского отряда.

Между тем осажденные в Баянтае маньчжуры отчаянно защищались в течение 3 месяцев, при чем убили немало бунтовщиков, но положение гарнизона к концу 3–го года Тун–чжи (1864 года) все–таки стало критическим. Дунгане и таранчи, разделившись на 4 отряда, вели осаду и днем и ночью.

12 числа 1–й луны 4–го года Тун–чжи (1865 года) Ханджа–ахун объявил, что в этот день мусульмане обязательно должны взять Баянтай. По его совету, дунган и таранчей накормили до излишества, а вечером приостановили канонаду. К этому времени гарнизон крепости, не ведая ни днем ни ночью покоя, чрезвычайно устал. Маньчжуры напрасно поджидали в этот день дунган и таранчей — в лагере последних все затихло. Вплоть до 10 часов вечера маньчжуры ожидали, что бунтовщики опять полезут на стены крепости и будут врываться через пробитые уже в стенах отверстия. Но бунтовщики словно вымерли — ни криков, ни выстрелов не было слышно с их стороны. Измученные ожиданием и истомленные продолжительною борьбой, маньчжуры после 10 часов вечера заснули.

В час или 2 ночи дунгане и таранчи тихонько стали взбираться на стены крепости. Маньчжуры спали настолько крепко, что проснулись только тогда, когда половина таранчей уже была на стенах. Маньчжуры живо схватили ружья и луки, стали стрелять и привели в смятение таранчей [Нужно заметить, что во всех сражениях с маньчжурами и китайцами отчаянно боролись только дунгане. Они всячески побуждали таранчей; без дунган таранчам не завладеть бы Баянтаем и Хуй–юань–чэном.], которые стали прыгать обратно, сваливаться и спускаться по лестницам со стен.

Но тогда Эмир–хан–ходжа схватил в руки саблю и стал направо и налево рубить таранчей, побуждая их войти в крепость чрез пробитые отверстия. И вот ночью 12 числа 1–й луны дунгане и таранчи наконец вошли в крепость. Но в течение семи дней маньчжурский гарнизон [до начала осады гарнизон крепости состоял из 2.000 человек] еще отчаянно боролся с ворвавшимися в крепость бунтовщиками; даже женщины взялись за оружие для защиты себя. Но все было напрасно — все были убиты мусульманами. Уцелело только небольшое число детей и женщин, которых мусульмане взяли себе.

Незадолго до падения крепости, четыре командира знамен и мэень–амбань совещались относительно участи хлебного склада, находившегося в крепости, причем некоторые предлагали сжечь его. Однако мэень–амбань, человек очень даровитый и умный, сказал следующее: «Находящийся в этом складе хлеб собран таранчами. Вот уже в течение 100 дней мятежники осаждают Баянтай. Между тем в Хуй–юань–чэне имеется, не считая пехоты, 10.000–й конный отряд, находящийся от нас всего в 80 ли. Раз он не выручил нас, то я уверен, что бунтовщики обязательно завладеют всем Илийским краем. Так пусть мятежники едят наш хлеб и берут Или. Не сжигайте этого хлеба». Когда командиры знамен ушли от мэень–амбаня, он поджег хранившуюся в его доме корзину с порохом и погиб вместе со своей семьей в пламени.

Так как у дунган и таранчей вооружение было плохого качества, то цзян–цзюнь, сидя в Хуй–юань–чэне, полагался на силу огнестрельного оружия, бывшего в большом количестве у его войск. Для усиления своей артиллерии он приказал сделать большую деревянную пушку. Кроме того, обучили до 300 мальчиков 12—13 лет стрелять из ружей. Этот отряд цзян–цзюнь назвал «отрядом летящего тигра». Означенные мальчики были размещены на телегах и отправлены в составе войска, вышедшего в 3–й луне 4–го года Тун–чжи на борьбу с бунтовщиками. В авангарде этого войска поставили артиллерийский отряд из китайцев с большими чугунными пушками; была взята также и новая деревянная пушка.

Кто посоветовал цзян–цзюню взять мальчиков на телегах, неизвестно. Указывали на то, что мальчики не знают страха и потому пригодны для нападения…

В то несчастное время цзян–цзюня окружали хитрые и злые чиновники, которые угождали ему и всякую глупость выдавали за важное; хорошие же и честные люди находились вдали от цзян–цзюня.

Конница и пушечный отряд направились по дороге к Баянтаю и, остановившись у лагеря бунтовщиков, выстроились впереди, отряд же «летящего тигра» стал в арьергарде, за пушечным отрядом. Когда артиллеристы выстрелили из деревянной пушки, она разорвалась с страшным шумом, причем было убито осколками свыше 10 человек прислуги. Таранчи, увидя такую неудачу китайцев, удвоили усилия и, с криком «хун» бросившись на стоявших впереди маньчжуров, потеснили их.

Маньчжуры обратились в бегство, то же сделали и пушкари, оставив победителям свои пушки.

Отряду «летящего тигра» не пришлось подойти близко к таранчам; мальчики, соскочив с телег, стали стрелять, но, подавляемые большим числом бунтовщиков и не поддерживаемые своими, должны были отступить. Отступая шаг за шагом, они храбро отстреливались от дунган и таранчей, но в конце концов были перебиты ими. Только три мальчика, 15—16 лет, успели спастись, вскочив на лошадей. Весть о судьбе этого отряда скоро дошла до Хуй–юань–чэна, и во всех концах города громко рыдали родители юных воинов, павших в бою.

Почувствовав под собою почву, таранчи силою заставили и аким–бека Майсемсата участвовать в сражениях с войсками цзян–цзюня. Но Майсемсат не хотел причинять зла маньчжурам и китайцам, а поэтому приказал своему отряду из 700 человек стрелять в маньчжуров только холостыми зарядами. Таранчи узнали об этом и убили его. После смерти Майсемсата начальником был избран один таранчинец, которого стали называть султаном. [Майсемсат был обезглавлен по приказу Кайра–ходжи, который после смерти Майсемсата и был султаном в течение 85 дней. Нужно при этом заметить, что Кайра–ходжа посадил в тюрьму друга Майсемсата — таранчинца Обул–аля. Брат этого Обул–аля Шамс–эддин Худай–кулинов — главнокомандующий над всеми таранчинскими отрядами и называвшийся потому Кази–аскером (собственно, «Кази–аскер» значит — военный судья) — поставил себе целью отомстить за брата. Что касается Кайра–ходжи, то он не пользовался любовью у таранчей, так как он был пришельцем и захватил много земель. В довершение всего Кайра–ходжа возбудил неудовольствие среди таранчей из–за пушки: по указаниям Кайра–ходжи, была сделана из дерева пушка и обернута 12 бычьими кожами; в пушку вложили 1 пуд пороху и 1 пуд пуль; при выстреле пушку разорвало и убило многих из прислуги. Этим неудовольствием на Кайра–ходжу и воспользовался Кази–аскер. Он отпросился у Кайра–ходжи из таранчинского лагеря в г. Кульджу — по своим делам; затем Шамс–эддин подослал семерых убийц, которые ночью подползли к юрте, где спал Кайра–ходжа, и, отрезав ему голову, доставили ее в г. Кульджу Шамс–эддину. Последний, воткнув голову Кайра–ходжи на шест, возил ее по улицам г. Кульджи, возвестив тем народу, что нелюбимого султана более уже нет в живых. Кази–аскер освободил из тюрьмы в г. Кульдже своего брата Обул–аля и послал его в лагерь принять таранчинские войска под свое начальство. Обул–аля был популярен среди таранчей, которые провозгласили его таранчинским султаном и впервые надели на его голову особую султанскую шапку. Обул–аля был султаном до самого прихода генерала Колпаковского в г. Кульджу. Генерал Колпаковский отправил Обул–алю в Верный, где он до самой смерти получал от русского правительства пенсию в 5.000 рублей в год. Сын ex–султана Обул–аля, Кебир–бек Обул–аляев, и теперь живет с семьею в г. Верном и получает от казны 2.500 рублей в год. Эти сведения сообщил мне таранчинский аксакал (старшина) г. Кульджи, Закир–ахун Курбанов, стоявший близко к Кази–аскеру Шамс–эддину Худай–кулинову.].

Как уже сказано выше, маньчжуры обвиняли сибинцев в измене. На этой почве возникла в 4 луну ссора между солонскими солдатами и маньчжурами в казенной меняльной лавке, находящейся за восточными воротами гор. Хуй–юань–чэна. В это время цзян–цзюнь как раз возвращался из лагерей [Лагери были расположены к востоку от г. Хуй–юань–чэна, в 3 ли, и заключали в себе отряды: сибинский (цзян–цзюнем было вызвано 1.000 человек кавалерии и 500 свободных сибо — «сула»), китайский, солонский и маньчжурский. Все эти отряды были расположены в одной ограде (импань).], куда ездил для ревизии. Он послал узнать, в чем дело. Оказалось, что находившиеся в меняльной лавке молодые маньчжуры, один — сын ротного командира, а другой — внук командира знамени, увидя двух солонов в соседней винной лавке, сказали им, что солоны — хорошие солдаты, а сибинцы во главе с своим ухэридой — изменники. Солоны оскорбились такой аттестацией их товарищей и сказали двум маньчжурам: «Как мы, так и сибо бросили свои семьи и живем здесь, одинаково защищая вас. Почему же вы одних хвалите, а других хулите?» Затем солоны стали бить маньчжуров.

Узнав о происшедшем, цзян–цзюнь сильно разгневался на молодых маньчжуров и сказал им: «Зачем вы напрасно вносите смуту в среду моих солдат?» После этого он приказал принести из ямыня «стрелу смертной казни» (фафуни ниру), держа которую, он мог в военное время, не докладывая предварительно богдохану, казнить любого преступника — солдата или офицера. Стрела была принесена, и молодых маньчжуров казнили, а головы их повесили по краям дороги; солонов же не наказывали.

Такой энергичный поступок цзян–цзюня положил предел распространению слухов о том, что сибо вошли в соглашение с бунтовщиками.

12–го числа 5–й луны того же года цзян–цзюнь приказал суйдинскому артиллерийскому отряду из китайцев ночью выступить и подождать в том месте, где расходятся дороги — одна в Суйдин, а другая в Хуй–юань–чэн, хуй–юань–чэнских кавалеристов, которым было приказано выступить в тот же день и соединиться с артиллерией. Китайцы выступили, но цзян–цзюнь, найдя этот день несчастливым для похода, задержал конницу, китайцев же обратно не вернул. В результате получилось то, что пушкари–китайцы в числе 500 человек были окружены бунтовщиками и перебиты, а пушки перешли во владение победителей. Выступившие на следующий день кавалеристы увидели только трупы китайцев. Но в этот раз маньчжуры лихо сражались и разбили бунтовщиков, хотя преследовать их не решились.

Итак, бунтовщики овладели Баянтаем и продвинулись близко к Суйдину и Хуй–юань–чэну, остановившись лагерем на дороге.

В это время цзян–цзюнь отдал приказ чахарскому мэень–амбаню привести чахар из Боро–тала, но последние наотрез отказались идти на помощь и отправили своего мэень–амбаня обратно, к цзян–цзюню, верхом на корове.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

V. Осада бунтовщиками города Суйдина и единственное за все время войны славное дело сибинского отряда под начальством ротного командира Ургуна.

В 6–й луне того же года (т. е. в 1865 году) дунгане и таранчи — пешие и конные — прошли горами к северу от г. Кульджи и, приблизившись к г. Суйдину, окружили его. Чжэнь–тай [начальник суйдинского китайского гарнизона] известил цзян–цзюня об осаде города. Цзян–цзюнь приказал сибинскому ротному командиру Ургуну, известному по своей храбрости, идти на помощь к окруженным в г. Суйдине китайцам. Ургун отправился с 500 сибинцами и, приблизившись к речке Са–хэ–цзы, к востоку от г. Суйдина, остановился на западном ее берегу, а дунгане и таранчи, около 4.000 человек, расположились на противоположном, восточном берегу речки. Открылась стрельба из луков и старинных ружей; сибинцы не выдержали и подались; таранчи, перейдя мелкую речку, загнали сибинский отряд к самым стенам суйдинской крепости. Видя критическое положение своего отряда, ротный командир Ургун обратился к своим солдатам с речью, в которой указал, что если они не будут отчаянно бороться, то все погибнут. Тогда солдаты удвоили свою отвагу; выпущенные ими стрелы летели подобно саранче. Но таранчи, превосходя сибинцев в 8 раз, продолжали наступать. Тогда командир Ургун, заметив, что пеших таранчей подгоняют дунгане, ехавшие верхом на лошадях сзади таранчей, приказал прекратить стрельбу по таранчам и стрелять над их головами в дунган. Когда туча стрел полетела над таранчами в лица дунган, последние побежали, за ними пустились и таранчи, которых сибинцы убивали вплоть до речки Са–хэ–цзы. Потом было насчитано более 300 трупов убитых таранчей. 500 с лишком таранчей и дунган было ранено; из них почти все умерли, так как стрелы у сибинцев были отравлены.

В это время была нестерпимая жара; сибинцы и их лошади чрезмерно устали. Лошади, увидев воду, остановились и стали пить, то же сделали и всадники. Бунтовщики успели за это время убежать. Утомленные сибинцы не захотели их преследовать и возвратились в суйдинскую крепость. Здесь чжэнь–тай угостил всех солдат сытным обедом из мяса свиней и баранов. Цзян–цзюню чжэнь–тай сообщил о победе.

Нужно сказать, что 2 маньчжурских солдата, посланные цзян–цзюнем с поручением наблюдать за исходом битвы, увидев первоначальное бегство сибинцев, прискакали на лошадях в Хуй–юань–чэн и сообщили там о поражении сибинцев. Каково же было изумление цзян–цзюня, когда чжэнь–тай донес ему о победе сибинцев! Цзян–цзюнь тогда сильно разгневался на 2 маньчжуров–разведчиков и приказал казнить их; головы казненных были выставлены у дороги из Хуй–юань–чэна в г. Суйдин.

Победителей–сибинцев торжественно встретили в г. Хуй–юань–чэне; сам цзян–цзюнь вышел навстречу им из города. Когда он увидел ротного командира Ургуна, то снял со своей головы шапку с шариком 1–й степени и надел ее на голову Ургуна. Затем Ургун был назначен и. д. сибинского мэень–амбаня.

Таранчинцы, бежав от Суйдина, не остановились в общем лагере бунтовщиков, а возвратились в свои селения. Они получили хороший урок и, видя, что теперь сибинцы изменили прежнее доброжелательное к ним отношение, не хотели больше примыкать к восставшим дунганам. Но главным вожакам бунтовщиков все–таки удалось снова привлечь таранчей на свою сторону и стянуть в свой лагерь.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

VI. Калмыки идут на помощь к цзян–цзюню, но из–за коварства чиновников последнего уходят обратно. Битва маньчжурско–китайских войск с дунганами и таранчами.

В 7–й луне того же года (т. е. в 1865 году) калмыки 4–й, 6–й в 10–й рот («сумунов») решили помочь маньчжурам. Во главе калмыков стал геген (хутукта), и они в количестве нескольких тысяч человек двинулись к Хуй–юань–чэну. По дороге они разграбили в местности Тегус–шара восемь таранчинских поселков и навели такой страх на таранчей, что они опять стали колебаться и на своем совещании решили было захватить врасплох всех дунган и представить их цзян–цзюню, а самим вымолить прощение.

Между тем калмыки, подойдя к Хуй–юань–чэну, остановились против этого города на южном берегу реки. Геген письмом просил цзян–цзюня послать к калмыкам в подмогу 500 сибинцев, и тогда хутукта обещал цзян–цзюню уничтожить все 12 поселков левобережных таранчей, чтобы затем усмирить без труда и таранчей, живших к северу от р. Или. Но цзян–цзюнь не обратил внимания на мудрый план хутукты, а послал калмыкам приказ, в котором говорил, что в бунте виновны только дунгане, которые увлекли таранчей; что касается левобережных таранчей, то они почти вовсе не участвовали в бунте, а потому если убить их, то можно прогневить небо. Вместе с тем цзян–цзюнь приказал калмыкам переправиться на северную сторону р. Или, чтобы сообща с маньчжурами разбить главный лагерь бунтовщиков; после этого цзян–цзюнь надеялся без всякого труда усмирить всех илийских магометан.

В то же время, по совету командиров восьми хуй–юань–чэнских маньчжурских знамен, был принят коварный план — завладеть калмыцкими лошадьми, когда калмыки прибудут в г. Хуй–юань–чэн, и посадить на этих лошадей маньчжуров, у которых лошади совершенно отощали; самих же калмыков предполагалось назначить на работы — частью по укреплению крепости, частью по сбору с полей пшеницы в Цин–шуй–хэ.

Во исполнение приказания цзян–цзюня отряд калмыков в 50 человек с гегеном–хутуктой во главе переплыл на лодках р. Или. Здесь их окружили маньчжуры, пришедшие с уздами, и отняли у них лошадей. Тогда калмыки прокричали оставшимся за рекой своим товарищам, чтобы они возвращались скорее в свои кочевья, так как маньчжуры у них, калмыков, отняли лошадей и таким образом сделали их пехотинцами.

Калмыки, находившиеся на южном берегу р. Или, немедленно отправились в обратный путь. Цзян–цзюнь дал предписание сибинскому ухэриде Карманге догнать калмыков и привести их в Хуй–юань–чэн. Но ухэриде не удалось этого сделать.

Бунтовщики, услышав о неудачном исходе мобилизации калмыков, почувствовали в себе еще большую силу.

Итак, цзян–цзюнь не сумел воспользоваться помощью калмыков.

А ведь они, разгромив 8 таранчинских поселков в Тегус–шара, навели страх на таранчей. И если бы цзян–цзюнь послушался совета калмыцкого хутукты и дал калмыкам на подмогу своих солдат–сибинцев, то калмыки вместе с последними уничтожили бы 12 таранчинских сел, расположенных к югу от р. Или, а тогда бы восстание быстро прекратилось. Но раз небу угодно было, чтобы бунтовщики уничтожили маньчжуров и китайцев в илийских пределах, то, очевидно, никакая человеческая сила не была в состоянии предотвратить этого. Подобная катастрофа неминуемо должна была случиться, так как цзян–цзюнь действовал нерешительно и, подобно женщине, выказал жалость к изменникам.

В это время положение маньчжуров и китайских солдат было плачевное: не получая вовсе от правительства содержания за много месяцев, они должны были на собственные средства одеваться и питаться. Цзян–цзюнь, докладывая императору о бунте в илийских пределах, сообщил, что войск у него вполне достаточно, но что нет средств для уплаты им жалования. Богдохан выслал жалованье солдатам чрез русские пределы [в то время весь Китайский Туркестан был охвачен пламенем восстания, и деньги этим путем в Илийский край посылать было нельзя], но оно дошло до Илийского округа как раз незадолго до взятия восставшими маньчжурско–китайских городов в Или. А потому присланные деньги были задержаны в русских пределах и впоследствии переданы солонам, которые, после занятия их лагерей бунтовщиками, ушли в Тарбагатайский округ.

В 20–х числах 7–й луны 4 года Тун–чжи (в 1865 г.) илийские войска (сибо, солоны и маньчжуры), вооруженные луками, взяв калмыцкий отряд из 50 человек с гегеном–хутуктою во главе, выступили против бунтовщиков к месту их стоянки [лагерь мятежников находился в 20 ли от крепости Баянтай, по направлению к г. Суйдину]. С этими войсками шел также артиллерийский отряд из г. Суйдина.

Когда войска подошли к лагерю мятежников, то геген сказал войскам: «Выстройтесь в ряды, но пока не сражайтесь. Я взойду на гору и буду читать священную книгу. И вот, когда я, кончив чтение, брошу горсть земли в сторону бунтовщиков, то все войска пусть нападут на них». Сказав так, геген взобрался на вершину горы и стал читать священную книгу. Бунтовщики в это время стали стрелять удачно из захваченных прежде у китайцев пушек. Маньчжурские войска не устояли и, бросив свои пушки, побежали. А так как сибо и солоны стояли в стороне и не помогали маньчжурам, то бунтовщики, увидя, что пушкари побежали, отчаянно ринулись на маньчжуров; строй последних был прорван и все, кто куда мог, побежали. Калмыки также поспешно бежали и укрылись в русских пределах, их геген скрылся неизвестно куда.

Таким образом, маньчжурские командиры, устранившие сильный отряд калмыков в несколько тысяч человек, уже пришедший было на помощь, и взявшие взамен него маленький их отряд в 50 человек, а затем положившиеся на чтение гегеном священной книги, — поистине были подобны играющим маленьким детям.

С другой стороны, в Илийском крае в то время было много богатых купцов. Цзян–цзюнь мог бы занять у них под проценты денег для уплаты содержания войскам, с тем, чтобы вернуть долг после подавления восстания. Впоследствии цзян–цзюнь сам отнял у купцов деньги и заполнил ими свой ямунь. Но ни перед восстанием, ни теперь у начальников не было любви к войскам; не было ни разумного плана, ни храбрости. Могли ли при таких условиях мятежники не иметь успеха?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

VII. Экспедиция таранчинского войска под командою Эмир–хан–ходжи к югу от р. Или и договор таранчей с 8 сибинскими ротами.

Дунгане и таранчи, уничтожив баянтайский гарнизон и разбив несколько раз маньчжуров и китайцев, готовились к осаде г. Хуй–юань–чэна. Но предприятие это было очень рискованно, так как силы маньчжуров и китайцев не были окончательно надломлены. Поэтому таранчинский султан чрезвычайно обрадовался, когда один преступник–сибинец, Билэси, бежав из тюрьмы к таранчам, посоветовал им подчинить сначала оба фланга, т. е. сибо и солонов, так как тогда–де уже не будет трудно справиться с хуй–юань–чэнскими маньчжурами, суйдинскими китайцами и прочими китайскими гарнизонами. Таранчи рассудили, что сибинец — прав, а потому султан, приказав вышеупомянутому ташкентскому сарту Эмир–хан–ходже подчинить сначала сибинские роты, расположенные к югу от р. Или, дал ему половину своего таранчинского войска [в экспедиции таранчей за р. Или против сибинцев дунгане не участвовали, оставшись в лагере к северу от р. Или]. Вместе с тем Эмир–хан–ходжа, перейдя реку, призвал к себе на помощь и остальных таранчей из сел, расположенных к югу от реки, а также и киргизов, которые охотно пошли с таранчами с целью грабежа.

К тому времени Эмир–хан–ходжа чрезвычайно прославился своею храбростью и распорядительностью; за все время восстания он всегда увлекал за собою таранчей.

Все восемь рот [Сибинцы, переселенные в Илийский край из Маньчжурии, были разделены на 8 «ниру» (рот), применительно к восьмизнаменной организации маньчжурских войск, в состав которых они входили. В каждой роте сначала было по 100 солдат, не считая их семейств. Во время восстания же в каждой роте было 163 солдата (теперь в каждой сибинской «ниру» 125 всадников — моринга́ чооха́), много вольных («сула») сибо, стариков и пахарей; купцов не было; всего же в роте («ниру») жило около 3.000 человек. Все восемь рот занимались и теперь занимаются хлебопашеством, орошая свои поля из арыка, который прорыт параллельно р. Или. Этот арык, начинаясь выше 2–й роты, проходит мимо всех рот и оканчивается ниже 1–й и 3–й рот.] во время восстания илийских магометан находились к югу от р. Или, где и теперь находятся. Каждая рота представляет из себя большой поселок, обнесенный глинобитной стеной.

На востоке, недалеко от р. Или, по северную сторону арыка, в 5 ли от него, находится 2–я рота («ниру»), или желтое без каймы знамя. Все другие роты находятся к западу от нее. В 10 ли к западу от 2–й роты по южную сторону арыка расположена 8–я рота, составляющая синее с красною каймою знамя. В 30 ли к западу от 8–й роты и к югу от арыка расположена 6–я рота, имеющая красное с белой каймой знамя. В 45 ли к западу от 6–й роты находится четвертая рота, т. е. красное без каймы знамя. А от 4–й роты в 15 ли к юго–западу расположены в одном укрепленном поселке первая и третья роты вместе. За стеной, окружающей эти роты, расположены пашни, орошаемые из большого арыка и 3 ключей, бегущих с гор к югу от стены. Внутри поселения каждый сибинский домик окружен невысокой глиняной стеной, а за домиком находятся фруктовый и овощный сады.

Расстояние между 1 и 2 ротами — 100 ли.

Что касается 5 и 7–й рот, то они теперь расположены на новом месте, а именно, 7–я рота находится теперь в 15 ли от реки возле самого арыка, к северу от него, на запад же от нее в 5 ли находится 6–я рота. 5–я же рота расположена также возле самого арыка, на северной его стороне, в 10 ли к западу от 6–й роты и в 15 ли от берега р. Или. До восстания 7–я рота находилась возле реки, между 6–й и 2–й ротами, а 5–я тоже возле реки, между 6–й и 4–й ротами. Однако в начале восстания, еще до падения Баянтая, бунтовщики ночью перешли через реку Или по замерзшему льду, вторглись в не защищенные 5–ю и 7–ю роты, убили весьма много застигнутых врасплох сибинцев и увели много скота. В 5–й роте тогда жили сибинский ухэрида, его помощник и ламы буддийского храма. После этого набега оставшиеся в живых сибинцы 5–й и 7–й рот вместе с ухэридой укрылись в 6–й роте, так что, когда прибыл Эмир–хан–ходжа с войском, то на месте 5–й и 7–й рот он увидел только брошенные импани.

Перейдя реку, Эмир–хан–ходжа выстроил главный лагерь к югу от арыка, недалеко от 2–й и 8–й рот. Затем он повел пеших и конных таранчей осаждать 2–ю роту. Осаждавшие отряды всегда могли отступить к своему главному лагерю по мосту через арык. Сибинский ухэрида донес об осаде мятежниками 2 роты цзян–цзюню, который послал из Хуй–юань–чэна на помощь маньчжуров и солонов в количестве 500 человек. Вместе с тем цзян–цзюнь приказал сибинскому ухэриде собрать всех сибинцев старше 18 лет, в том числе и вольных, и дать тем из них, у которых не было лошадей, казенных и даже частных лошадей. Собранное таким образом войско из сибинцев, солонов и маньчжуров сосредоточилось в 6–й роте и отсюда выступило на выручку осажденной второй роты («ниру»). Миновав 8–ю роту, войско перешло арык и приблизилось ко 2–й роте. Таранчи, увидя неприятельский отряд и опасаясь быть отрезанными от лагеря, поспешно стали отступать. Всадники успели бежать в свой лагерь по мосту чрез арык; несколько же сот пеших таранчей было окружено и перебито. Вспомогательный отряд вступил в крепость среди ликования сибинцев 2–й роты.

На другой день сибо решили разгромить лагерь бунтовщиков, находившийся к югу от арыка. Но с этого времени начались неудачи сибинцев.

Все сибо 2–й роты, способные носить оружие, вместе с пришедшим на выручку отрядом на следующей же день перешли арык и подступили к лагерю бунтовщиков. Но те стали стрелять из пушек, и сибинцы, еще не обстрелянные, испугались и побежали. Первыми бежали сибинские юноши всех 8 знамен, не учившиеся военному делу; из числа их погибло в этот день около 200 человек. Сибо и маньчжуры бежали обратно по мосту через арык ко 2–й роте, а некоторые ускакали в 8–ю роту.

Командиры устроили во 2–й роте совещание, каким способом отбросить бунтовщиков. Отсутствие у сибинцев пушек слишком сказывалось, а потому командир маньчжуров, пришедших на помощь, обратился к сибинским офицерам со следующею речью: «Ныне воры стреляли в нас из пушек; так как у нас не было пушек, то мы не могли устоять и были разбиты. Вы, сибинцы, пока защищайте 2–ю роту, а я с маньчжурами и солонами возвращусь сегодня в Хуй–юань–чэн, выпрошу у цзян–цзюня артиллерийский отряд в несколько сот человек и приведу их сюда, а тогда мы легко отбросим воров». Все командиры согласились на это предложение, и маньчжуры свободно ушли от сибинцев, предоставив их самим себе.

На следующий день после ухода маньчжуров сибинцы снова подступили к лагерю бунтовщиков, но тоже были оттеснены. А после этого солдаты из других рот начали самовольно убегать к себе домой, хотя небольшая их часть все–таки осталась во второй роте. Одного сибинца, бежавшего с поля сражения, ухэрида приказал казнить.

После неудачного столкновения с бунтовщиками, сибинцы временно не выходили из 2–й роты, ожидая подкреплений. Тогда Эмир–хан–ходжа подошел к крепости и в течение полумесяца и днем и ночью обстреливал из маленьких пушек крепостные стены. Однажды, когда таранчи подступили близко к стенам, все сибинцы, даже старики, женщины и дети, вышли на стены и облили таранчей горячей водой; хотя таранчи и прикрывались снопами хлеба, но горячая вода проникла через солому и многих ошпарила, отчего многие заболели.

Между тем порох во 2–й сотне был израсходован; тогда ночью 2 человека прокрались в 8–ю роту и принесли оттуда две корзины с порохом. И в течение еще некоторого времени 2–я рота стойко держалась против бунтовщиков.

Эмир–хан–ходжа, осаждая 2–ю роту, однажды ночью увидел, что со стороны сибинских рот поднимается красный свет и расстилается по небу. Тогда Эмир–хан–ходжа подумал, что сибинцев силою человеческой взять нельзя, и поэтому решил войти в соглашение с ними. С этою целью он отправил во 2–ю роту своего приближенного таранчинца, умевшего говорить по–сибински, с предложением сдачи. Старейшины 2–й роты не обратили внимания на командиров и отворили ворота крепости. А затем несколько стариков с юношами отправились к Эмир–хану для переговоров. Здесь старики выразили желание покориться таранчам, но с условием, чтобы они не ставили в крепости своего гарнизона. Эмир–хан–ходжа, весьма обрадовавшийся приходу сибинских старцев, поклялся, взяв в рот конец ружейного дула и смотря на небо, что он не введет своих таранчей во 2–ю роту. Затем он сказал сибинцам: «Возвращайтесь домой и принесите мне печать командира роты и военное оружие — луки, стрелы; тогда я уйду от вас к 1–й и 3–й сибинским ротам, с которыми также войду в соглашение. А для этого дайте мне двух находящихся в вашей роте сибинцев, говорящих хорошо по–таранчински. Эти переводчики будут сопровождать меня и расскажут, что 2–я рота добровольно сдалась. Прежде всего постараюсь договориться с 8 ротою, а затем отправлюсь к 1–й и 3–й ротам; когда же подчиню себе все прочие роты, то сибинский ухэрида, живущий в 6–й роте, также подчинится мне».

Старики 2–й роты, выслушав слова Эмир–хан–ходжи, возвратились к себе домой, взяли печать командира роты, оружие и другие предметы и сдали все это Эмир–хану. Из 2–й роты пришли также два сибо Вахабу и Боро, которые говорили по–таранчински.

Эмир–хан–ходжа, взяв с собою этих толмачей, пошел с войском к 8–й роте; сибинцы этой роты, узнав от Боро и Вахабу о сдаче 2–й роты, охотно подчинились Эмир–хану. После этого таранчи отправились к 1–й и 3–й ротам, где соединились со стоявшими там лагерем таранчами. Эти таранчи, совместно с киргизами, примкнувшими к ним ради предстоявшего грабежа, подступили к 1–й и 3–й ротам в то время, когда Эмир–хан–ходжа с главным войском подошел ко 2–й роте; этим таранчи хотели, пользуясь своею многочисленностью, разделить силы сибинцев. Пришедшие в то время таранчи расположились лагерем в 10 ли к югу от 1–й и 3–й рот. Узнав об их приходе, старики и молодые сибинцы из обеих рот направились верхом к таранчинскому становищу; в крепости остались пехотные отряды. Всадники, выступившие против мятежников, не знали их численности, и таранчей оказалось около 3.000 человек, между тем как сибинцев было всего около 300 человек. Опытные сибинцы бросились в бой, но молодые, не видавшие битвы, испугались и вскоре побежали. Мятежники, будучи превосходными в силах, отчаянно ринулись на сибо, которые все бросились бежать. Но стоявшая около ворот крепости сибинская пехота вышла и остановила натиск нападавших. В этот раз пало в бою три старика–сибинца и 24 юноши. Более сибинцы не выходили из–за своих стен и, поставив на них пушки, держали мятежников, не имевших артиллерии, в почтительном отдалении.

Эмир–хан–ходжа, подойдя к 1–й и 3–й ротам и соединившись с таранчами, осаждавшими эти роты, 6–го числа 8–й луны послал к сибинцам переводчиков Боро и Вахабу, которые, приблизившись к стенам крепости, сообщили сибинцам, что 2–я и 8–я роты сдались Эмир–хану, и что он предлагает первой и третьей ротам поступить точно так же. Старики, услышав эти слова, ввели посланцев в свою крепость. Все командиры и уважаемые старики устроили совещание по этому поводу и решили сдаться. Тогда сибинцы взяли печати ротных командиров и оружие солдат и сдали все это Эмир–хану.

После этого Эмир–хан–ходжа отправился к четвертой роте, с которой также успешно договорился. А затем он пошел к шестой роте, где жил ухэрида. Эмир–хан–ходжа послал переводчиков Боро и Вахабу, чрез которых предложил ухэриде сдаться. Последний на это ответил, что он пошлет спросить цзян–цзюня, и если тот разрешить сдаться, то сибинцы 6–й, 5–й и 7–й рот подчинятся таранчам; если же не дозволит этого, то сибинцы будут драться до последней капли крови.

Эмир–хан–ходжа согласился на это, а также, по просьбе ухэриды, выдал пропуск двум сибинцам, посланным ухэридою к цзян–цзюню, и назначил им в провожатые 2–х таранчей из своего войска.

Когда посланные ухэридою сибо прибыли в г. Хуй–юань–чэн и передали цзян–цзюню донесение ухэриды, а также доложили ему о положении 6–й роты и об обстоятельствах сдачи прочих сибинских рот, то цзян–цзюнь, обсудив дело, разрешил сибинскому ухэриде вступить в соглашение с бунтовщиками. Ухэрида, получив такое разрешение, сдался таранчам, выдав им печати, а также оружие солдат

[По словам Лю–цунь–ханя, который как раз находился в это время в 6–ой роте, мусульмане согласились на следующие условия капитуляции сибо:

1) сибо сохранят свое одеяние и учение,

2) мусульмане 2 родов (таранчи и дунгане) не будут вступать в браки с сибо и

3) сибинцы не будут посылаться в битву с дай–цинскими войсками.

Эти условия были формулированы на словах, причем мусульмане поклялись на коране в том, что не нарушат условий.].

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

VIII. Договор Эмир–хан–ходжи с солонскими ротами.

Подчинив таранчинскому султану все сибинские роты, Эмир–хан–ходжа с войском возвратился в г. Кульджу, где дал ему отдохнуть несколько дней, а затем повел свое войско [в этом предприятии дунгане также не участвовали] возле гор к северу от г. Кульджи для покорения солонов, которые в это время уже знали о подчинении сибинцев таранчинскому султану и совещались между собою относительно изъявления покорности Эмир–хан–ходже. Прибыв к солонам, он послал к ним таранчинца, говорившего по–маньчжурски, который от лица Эмир–хана обратился к ним со следующею речью: «Теперь сибинцы уже подчинились нам. Мы воюем единственно с китайцами и маньчжурами гор. Хуй–юань–чэна. С вами же у нас вражды нет. Нападать и убивать вас мы не желаем. Если теперь мы вступим в соглашение и откажемся от борьбы, то это будет весьма угодно небу».

Солонские старики и чиновники обрадовались такому предложению. Выйдя из своей крепости, они заключили с Эмир–ханом договор [Подобно сибинцам, солоны выговорили себе право не платить податей таранчам, а Эмир–хан–ходжа, с своей стороны, обязался не вводить в солонские роты таранчей. Солоны сдали означенному командиру оружие своих солдат и казенные печати.].

Договорившись с солонами, Эмир–хан–ходжа возвратился со своим войском старою дорогой в г. Кульджу. А в это время солонский ухэрида Чишань убежал в местность Тургун. Солоны же, (собственно) четыре роты дахур, остались жить возле города Хоргоса.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

IX. Осада и взятие магометанами г. Хуй–юань–чэна.

Покончив с сибинцами и солонами, таранчи и дунгане приступили к осаде г. Хуй–юань–чэна, построив крепостцы на северном краю города. Так как восстание началось в то время, когда таранчи не доставили еще положенного количества хлеба, то теперь в г. Хуй–юань–чэне оказался недостаток в продовольствии. Настал сильный голод, во время которого люди съели всю живность, не оставив даже кошек и собак; съели даже все сделанное из кожи, а также тетиву от луков, которые были взяты из казенного склада. В конце концов осажденные дошли до такого состояния, что стали есть детей, выменивая их друг у друга. Многие умерли с голода.

Но вот 23–го числа 1–й луны 5–го года Тун–чжи, после 4–месячной осады, дунгане и таранчи разрушили северные ворота и, войдя ночью в город, подожгли деревянные постройки и начали всех убивать. Гарнизон не мог оказать никакого сопротивления магометанам, так как люди настолько изголодались, что не могли держаться на ногах и падали на ходу. Только запершиеся в ямыне цзян–цзюня ссыльные китайцы, в количестве 300 человек, оказали сопротивление: они три дня и три ночи подряд отчаянно отбивались от таранчей и дунган. И наконец, храбро сражаясь с ними, жертвуя своею жизнью, китайцы успели прорваться чрез западные ворота крепости и бежали к Хоргосу. Сам цзян–цзюнь Мин поджег порох в своем доме и взлетел на воздух вместе со своей семьей.

Отставленного от должности цзян–цзюня Чана, не успевшего вернуться к себе на родину, таранчи захватили вместе с его семьей, а также взяли в плен и. д. сибинского мэень–амбаня Ургуна, отличившегося во время сражения под г. Суйдином. Чана таранчи увезли в г. Кульджу; здесь обрили ему голову, затем одели в овчинный тулуп шерстью вверх, на ноги обули войлочные сапоги и в таком виде посадили на осла, лицом к хвосту, и возили по улицам Кульджи на посмеяние народу. А затем приказали несчастному Чану пасти быков. Но когда Чан решительно заявил таранчинскому султану, что он охотнее умрет, чем будет пасти скот, султан, сжалившись над ним, освободил его от такого позорного занятия, дал ему квартиру, где Чан поселился с женою и 2 дочерьми, и отпускал им продовольствие. Вскоре Чан и его жена умерли, а дочери вышли замуж за таранчей.

Во время взятия города один китайский судейский чиновник (ли–ши–тун–чжи), по имени Чун–шань (ямынь его находился в восточной части города), с мечом в руках боролся с таранчами и дунганами, входившими уже в северные ворота; со словами на устах: «Раз я получал от Государя жалованье, то и умру за него!» он пал, сраженный ударом копья в грудь.

В г. Хуй–юань–чэне в то время было 4.000 маньчжуров–всадников, а с пехотой, вольными людьми, женщинами и детьми — всего 12.000 с лишком человек. Дунгане и таранчи, ворвавшись в город, избивали ослабевших от голода маньчжуров. Из всего населения города дунгане и таранчи пощадили только молодых женщин, девушек и мальчиков не старше 20 лет, — всего около 2.000 человек; их таранчи и дунгане взяли себе в добычу.

Очевидно, Хуй–юань–чэн пал потому, что такова была воля неба. Ведь маньчжуры в течение 100 лет жили беспечно и развратно в городе, едя хлеб, доставлявшийся им таранчами, и получая от Государя приличное жалованье. Они возгордились чрезмерно, а поэтому внуки пострадали за ошибки своих предков.

Когда таранчи и дунгане 23 числа 1–й луны 5–го года Тун–чжи вошли в крепость и подожгли ее, то поднимавшееся пламя было видно в 1–й и 3–й сибинских «ниру». Старики и молодые 3–й роты, в которой я жил, взобравшись на высокую земляную насыпь, находящуюся внутри города [Об этой насыпи автор рассказа говорит в маньчжурском тексте следующее: «Когда и по какой причине была сооружена эта насыпь, теперь никто не знает. Когда я был молод, на этой насыпи, посредине ее, находилось знамя с духовными письменами. По рассказам стариков, однажды ночью в восточной части насыпи неожиданно появилась расселина, причем на одном боку расселины оказались духовные монгольские письмена. Пока искали человека, который бы знал эти письмена, они от ветра разрушились. Так и осталось неизвестным содержание надписи».], смотрели на зарево пожара; старики и другие громко плакали. Многие говорили следующее: «Теперь пал г. Хуй–юань–чэн… Неизвестно, как поступят с нами таранчи и дунгане». Я был в то время очень молод и не вникал серьезно в положение дел. Но впечатление, вынесенное в ту ночь из созерцания громадного зарева, поднимавшегося со стороны пылавшего г. Хуй–юань–чэна, — хранится и до сих пор в моей памяти.

Уничтожив маньчжурский гарнизон в г. Хуй–юань–чэне и завладев имуществом побежденных, таранчи и дунгане почувствовали себя полными господами в Илийском крае и сильно возгордились.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

X. Взятие дунганами и таранчами прочих китайских городов в Илийском крае и разгром ими 4–х солонских рот.

Вслед за взятием города Хуй–юань–чэна таранчи взяли города: Суйдин, Цин–шуй–хэ, Лао–цао–гоу, Тарджи и Хоргос. Во всех этих городах были незначительные китайские гарнизоны, которые почти все добровольно сдались таранчам и дунганам; не сдавшихся добровольно победители или убивали, или обращали в магометанство, брея им голову. Итак, дунгане и таранчи взяли в Илийском крае следующие китайские и маньчжурские крепости и города: Си–чунь–чэн (Чэн–пань–цзы, что в 4–х верстах от города Кульджи), Баянтай (Хуй–нин–чэн), Хуй–юань–чэн, Суйдин, Лао–цао–гоу (Гуан–жэнь–чэн), Цин–шуй–хэ–цзы (Чжан–дэ–чэн), Тарджи и Хоргос (Гун–чэнь–чэн, или Чэн–пань–цзы). С городом Кульджей, в котором мусульмане истребили почти всех китайцев [население г. Кульджи состояло главным образом из таранчей; здесь же проживала таранчинская администрация], таранчи и дунгане имели в своем полном владении девять городов.

В Хоргосе жили 4 роты дахуров, составлявших левое крыло солонского лагеря [Правое крыло составляли 4 роты сибинцев, вызванных из 8 заречных рот на место вымерших онкоров. Но как дахуры, жившие в г. Хоргосе, так и сибинцы, жившие в Чэджи, Самаре (Джаркент), Чичикане и Тургуне, назывались и называются вообще солонами. Лагерь в Тургуне представлял собою небольшое укрепление; в других же сибинских лагерях (Чэджи, Самар, Чичикан) стен не было.]. Когда таранчи и дунгане после взятия г. Хуй–юань–чэна пришли к Хоргосу, то нашли там только китайцев, которых и убили. Солоны же (собственно, дахуры), узнав, что г. Хуй–юань–чэн неминуемо должен пасть, все, в составе 4 рот, бежали и, пройдя Тургун [Тургун находится в 11 верстах от г. Джаркента по дороге в г. Верный], поселились в Боро–худзире [ст. Боро–худзир — в 18 верстах от г. Джаркента], недалеко от находившихся там русских. Солонский же ухэрида Чишань, после ухода Эмир–хан–ходжи из солонских рот, но еще до осады г. Хуй–юань–чэна, бежал в Тургун.

После взятия таранчами и дунганами г. Хуй–юань–чэна, таранчинский султан приглашал солонского ухэриду и других чиновников возвратиться на старые места. Но солоны (дахуры) не послушали султана. Тогда он в 12–й луне 5–го года Туп–чжи послал громадную толпу таранчей и дунган, с присоединением еще киргизов — любителей пограбить, с тем, чтобы они вернули солонов. Магометане, распуская ложные слухи о том, что они схватят только ухэриду и вернутся в Кульджу, (спокойно) прошли мимо сибинских рот, находившихся в Чэджи, Самаре и Чичикане. Возле каждой роты они оставляли военные отряды. Наконец, главный отряд, идя на запад, приблизился к Тургуну в надежде захватить там ухэриду [ухэрида потому укрывался у сибо, что и сам происходил из племени сибо, а не из дахур], но он еще ранее, услыхав, что из г. Кульджи идут магометане, бежал к русским в Боро–худзир. Таранчи и дунгане, боясь русских, не могли схватить солонского ухэриду.

Рассерженные дунгане и таранчи решили уничтожить солонов правого крыла (т. е. сибо). Для этого дунгане и таранчи окружили солонские роты в Чэджи и Самаре, как самые близкие к Хоргосу. Магометане устроили совещание для обсуждения плана нападения, причем решили в полночь 23 числа 12–й луны напасть на солонские роты. Солоны — старики и юноши — в Чэджи и Самаре, окруженные магометанами, видя безысходность своего положения, с плачем взирали на небо. Старики в Чэджи растворили опиум в котле и научили всех так: «Что будет в эту ночь, трудно знать. Если, однако, будет плохо, то все выпьем этого опиума и умрем, избавившись таким образом от мусульманского плена».

В полночь дунгане и таранчи вошли в вышеуказанные две роты. Все солоны собрались на одном большом дворе. Часть мужчин вступила в бой и погибла, но большинство бежало еще до начала сражения. В Чэджи солонские женщины, девушки и дети выпили опиума. Но кто много выпил, тот извергнул все обратно и остался в живых; те же, кто, боясь умереть, выпили немного, все умерли. Оставшихся в живых женщин, девушек и детей обоего пола таранчи захватили себе в качестве добычи.

Таким образом селения Чэджи и Самар в одну ночь были разрушены и опустели. Солоны же из Чичикана и Тургуна успели бежать к русскому гарнизону в Боро–худзир. Впоследствии половина солонов ушла в Тарбагатай, а прочие остались в Боро–худзире и Тургуне, куда солоны, по уходе таранчинцев, снова возвратились и занялись хлебопашеством [теперь эти солоны живут в китайских пределах около Чэн–пань–цзы, в особой крепости].

Итак, таранчи и дунгане, благодаря беспечности цзян–цзюня Мина и всех чиновников, очень легко завладели такими большими крепостями, как Баянтай и Хуй–юань–чэн. Но если бы до восстания маньчжурские и китайские чиновники любили дунган и таранчей, то дело никоим образом не дошло бы до такого бунта. Когда же восстание уже началось, китайско–маньчжурские войска, несомненно, победили бы бунтовщиков, если бы офицеры любили солдат, если бы они здраво все обдумывали, если бы они геройски шли вперед, а не прятались позади солдат, и если бы сами солдаты храбро сражались со смелыми бунтовщиками. На деле же офицеры нисколько не заботились о своих солдатах, а за малейшую провинность жестоко их наказывали. Среди офицеров не было ни одного, который бы на поле сражения храбро шел впереди, увлекая за собою солдат. Напротив того, когда дело доходило до сражения, командиры, заботясь о своей жизни, скрывались, бросая солдат на произвол судьбы.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

XI. Междоусобная война таранчей и дунган в Илийском крае.

Спустя три года после взятия г. Хуй–юань–чэна между таранчами и дунганами возникла междоусобная война. Те и другие стали оспаривать друг у друга господствующее положение (в Илийском крае). Дунгане говорили: «Если бы мы не произвели восстания, то вы, таранчи [от монг. тариячин - земледельцы], сотню, тысячу лет оставались бы все такими же таранчами. Как вам владычествовать над Или?»

Таранчи же (в свою очередь) говорили: «Хотя бы маньчжуры, выгнав вас, дунган, из г. Хуй–юань–чэна, и не убили, но если бы не было нас, таранчей, то вы все–таки померли бы с голода. Теперь вы, благодаря нашей силе, сохранили свою жизнь. А потому где вам владеть нами?»

Из–за этого и возникли между дунганами и таранчами несогласия.

Так как в то время дунгане владели городами: Урумчи, Гучэном, Манасом и другими, то илийские дунгане просили помощи у урумчиских дунган, которые и прибыли в Или. Таранчинский султан Обул–аля–багатур–газы, услышав о приходе дунган из Урумчи в г. Хуй–юань–чэн, собрал 10.000 своих таранчинских солдат и, вызвав еще 500 пеших и конных сибинцев, пошел к крепости Баянтай, в которой и расположился. В то время Баянтай, после взятая его у маньчжуров, пустовал. Узнав от шпионов, что соединенное дунганское войско выступило из Суйдина и Хуй–юань–чэна по направлению к Кульдже и остановилось лагерем на полдороге, султан Обул–аля на рассвете выступил с таранчами навстречу дунганам. Собственно о ходе сражения хорошенько не знаю, но вот что я слышал впоследствии от участников сражения.

Султан лично выступил с войском и, встретившись с дунганами близь Баянтая, стремительно напал на них, причем сам находился впереди. В то время как таранчи сражались, воодушевляемые (его примером), им на помощь пришел халпе, брат султана, с большою толпою таранчей, и тогда дунгане были наголову разбиты и в панике бежали по направлению к г. Хуй–юань–чэну. Первыми бежали с поля сражения дунгане, пришедшие на помощь из Урумчи. Они, захватив у илийских дунган красивых женщин и девушек, бежали в Урумчи. За этими дунганами бежали из–под Баянтая и илийские дунгане. Были среди них такие, которые посадили своих жен и детей на телеги и столкнули их в р. Или [для того, чтобы жены и дети не достались победителям–таранчам]. Так злы дунгане! И если им совсем не жаль убивать собственных жен и детей, то разве будут они жалеть чужих жен и детей? Из этого видно, что сердце у них сильно пропитано злобой.

Таранчи, разбив дунган, гнались за ними вплоть до г. Хуй–юань–чэна и Суйдина, причем много дунган перебили и захватили в плен. Когда на другой день прибыл в Хуй–юань–чэн таранчинский султан Обул–аля, он, собрав своих таранчей, приостановил избиение дунган.

Хуй–юань–чэн после этого совершенно опустел. А так как дунган осталось очень мало, то они и не жили в г. Кульдже. Всего в Или осталась тысяча с лишком дунган, а именно в Суйдине, Лао–цао–гоу и и Цин–шуй–хэ. После этого свирепость и злоба дунган сильно ослабели.

На основании изложенного (я) убедился, что всякий человек, когда его жестокость и злоба достигнут крайних пределов, неизбежно понесет наказание по воле неба.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

XII. Отношение таранчей к 8 сибинским ротам.

Сибинцы 8 рот сильно страдали от обременительных таранчинских повинностей. Хотя таранчи и не брали с сибинцев податей в виде хлеба или денег, но когда нужно было строить казенные здания, нести службу при ямынях таранчинских бэков или посылать солдат на разведки, то таранчи командировали также и сибинцев. А когда в Или среди скота свирепствовала эпидемия, так что из 100 быков оставались один или два, то и этот оставшийся скот таранчи отбирали на казенные надобности, вследствие чего скота для работ не хватало. Как же при таких условиях сибинцы могли обрабатывать землю? К югу от р. Или сибинцам было не под силу обрабатывать даже 2/10 или 3/10 пахотной земли. И таранчи на несколько лет завладели сибинской землей, обрабатывая которую, они разбогатели, а сибинцы влачили жизнь, служа у них в работниках. Сибинцы по своей одежде напоминали пернатых и животных. Молодые замужние женщины и девушки даже не имели чем прикрывать свои срамные места.

В то время ниоткуда не привозили в Илийский край материи, а потому (даже самые обеспеченные из сибинцев) не могли носить одежды из материи [насколько дорога была даже простая грубая материя, привозимая с юга, можно судить по тому, что кусок такой материи кашгарского происхождения, длиною в 5 ручных сажен и шириною немного менее пол–аршина, стоил тогда, как говорит автор, 40 лан, т. е. около 80 р.].

В то время сибинский ухэрида Карманга [ухэрида Карманга жил в 6–й роте] женил своего старшего сына. На эту свадьбу ухэрида, для поддержания дружбы с таранчами, пригласил всех таранчинских ахунов и бэков, которые и прибыли в дом ухэриды. Среди женщин, подававших гостям обед и чай, находилась одна чрезвычайно красивая сибинянка, родом из 5–й роты, бывшая замужем за сибинцем 6–й роты Валишанем. Прекрасные брови ее были подобны длинному холму и доходили до висков. Хотя все таранчинские бэки с восхищением смотрели на нее, но в сердце никаких намерений не возымели. Только один бэк Алимша страстно влюбился в нее и захотел взять ее себе в жены. Но он не мог устроить этого, так как занимал небольшую должность [стало быть, не имел власти и силы отнять у мужа его законную жену]. Что он доложил таранчинскому султану по возвращении в г. Кульджу, неизвестно, (но произошло следующее). Так как султан по случаю женитьбы сына ухэриды Карманги сделал ему подарки, то ухэрида после окончания свадьбы тотчас лично явился к султану, чтобы выразить ему благодарность. На прощальной аудиенции султан сказал ему следующее: «Ту (красивую) женщину я возьму за себя замуж, а за ее мужа отдайте не просватанную еще девицу, все расходы по этой свадьбе я несу сам».

Ухэрида на это ответил: «Хотя таранчи и другой веры с нами, но раз султан таранчей, став владетелем Или, не гнушается нами, а хочет даже взять замуж сибинянку, то мы чрезвычайно рады этому. Но что будет, если затем все бэки, подражая султану, станут брать таким образом наших жен?»

Тогда таранчинский султан отдал приказ, чтобы таранчинские бэки не брали себе жен у сибинцев.

Возвратившись в свою роту, сибинский ухэрида собрал всех начальников 8 рот на совещание по настоящему делу. Сотники говорили неодинаково: одни говорили, что можно отдать (вышеупомянутую женщину), а другие говорили — нельзя. Тогда ухэрида обратился к начальникам рот со следующею речью: «У нас теперь в хлебных магазинах осталось по скрупулу зерна. Но это бы еще не беда! Если мы не исполним требования таранчей, то они в один миг уничтожат все наши восемь рот. Из–за одной женщины разве можно погубить 20.000 душ? Теперь в восьми ротах пусть сибинцы возьмут замуж всех девиц старше 15 лет, невзирая на то, просватаны ли они или нет».

После этого было решено отдать сибинянку Шуха, жену Валишаня, замуж за султана. Ухэрида привез ее (в Кульджу), дав ей такое наставление: «С древних пор случалось, что государи, ради пользы своего народа, в годину его бедствий, отдавали своих дочерей во вражескую страну. И тебя мы отдаем с тою целью, чтобы ты непременно всем сердцем заботилась о (сохранении) жизни 20.000 сибинцев, живущих к югу от реки, и приобрела расположение султана. Когда нас будут очень притеснять, я пошлю тебе весточку, и ты помоги нам, повлияв на султана».

Хотя сибинцы жили в бедности и беде, но ради спасения своей жизни они исполняли усердно всякую службу, на какую их назначали таранчи. Несмотря на это, вскоре таранчи задумали совершенно уничтожить сибинцев.

Среди таранчей пользовался особым уважением таранчинец, носивший звание «халпе» [это был упомянутый выше Шамс–эддин, сын Худай–кула]. Завладев самовольно лучшими угодьями в разных таранчинских деревнях, он распахивал землю, не платя никакой подати; напротив, другие таранчи платили ему подать и почтительно исполняли всякие его приказания, считая их как бы нисшедшими с неба. Прочие таранчи даже не смели крикнуть на дворовых собак этого халпе — настолько его уважали.

Собрав однажды самовольно таранчинских солдат, халпе оповестил всех таранчей, что если не убить сейчас заречных сибинцев, то впоследствии они обязательно причинят таранчам много бед. После этого он сам повел собранное войско за р. Или. В то время река замерзла, и лошадь халпе, вступив на лед задними копытами, далее не пошла. Тогда халпе, слезши с лошади, сталь позади ее и начал ударять кнутом. Лошадь, собравшись с силами, прыгнула со льда на берег, но при этом лягнула халпе в сердце. Так халпе и не мог переправиться на южный берег реки и вернулся домой [в селение Арустан, в 20 верстах к юго–востоку от г. Кульджи], где вскоре и умер.

Ухэрида, взявши сибинских начальников, отправился навестить труп халпе. Кланяясь трупу, ухэрида так думал: «Ты теперь умер и тем избавил сибинцев от великой беды». Радуясь таким образом, ухэрида, однако, перед трупом халпе непрерывно проливал слезы, которые падали подобно дождю.

Таранчинские бэки, видя, что ухэрида так сильно горюет и плачет, сами растрогались, зарыдали и, выйдя вперед, увещанием убедили ухэриду прекратить рыдания. Потом бэки говорили: «Раз ухэрида так горько плачет о смерти нашего халпе, то, стало быть, сибинцы искренне покорились нам, таранчам. Наш халпе не знал этого и, подозревая, что вы, сибинцы, имеете особые замыслы, решил переправиться через реку и перебить вас. Но небо не допустило до этого и самому ему причинило смерть. Нынешняя скорбь ухэриды искренняя. В этом деле халпе действительно был неправ».

Когда ухэрида вернулся к себе домой, то сибинские офицеры стали спрашивать его, почему вчера он так горько плакал перед трупом халпе.

На это ухэрида ответил: «Если бы этот таранчинец не умер, то он причинил бы нам много бед. Поэтому я и плакал так от радости, думая про себя: благодаря твоей смерти, халпе, 20.000 с лишком сибинцев сохранили жизнь». Все сибинские офицеры много смеялись этим словам ухэриды.

После смерти вышеупомянутого халпе ему наследовал в звании халпе его старший сын [его имя: Камер–эддин Шамс–эддинов], захотевший также уничтожить сибинцев. И вот, когда таранчинский султан отправился на богомолье на мусульманское кладбище (мазар), находящееся у реки Каш, что к востоку (от г. Кульджи) [это так называемый «восточный мазар», где находится могила султана Вэйса; он расположен в 56 верстах от Кульджи по правую сторону р. Каша, за речкой Борбогосун (если ехать от Кульджи) и называется поэтому также «Борбогосун мазар»], то младший «халпе», воспользовавшись этим случаем, решил истребить сибинцев.

Но мать «халпе» сказала ему: «Хотя все девять городов Илийского края и запустели, но к югу от реки все–таки осталось целое племя. Ясно, что (само) небо сохранило этих людей. Твой отец захотел истребить их, но, наоборот, сам умер раньше. Теперь, если ты не изменишь своего намерения, то как бы и с тобой не случилось какого–нибудь несчастья, как и с твоим отцом». Но молодой халпе, не послушавшись матери, собрал войско и, переправившись через реку Или, пошел к мазару, находящемуся в местности Доланту, чтобы условиться относительно избиения всех сибинцев с жившим к югу от р. Или в таранчинском селе Кальджат таранчинским шанбэком, по имени Тогулак. Он заведывал 12 южными таранчинскими селениями. Из среды тамошних таранчей это был первый богач: лицо у него было багрового цвета; будучи высоким и полным, он выделялся из ряда прочих таранчей величественной осанкой. Так как долантуский мазар был недалеко от Кальджата, то халпе, послав к этому Тогулаку человека, пригласил его к себе и сказал ему следующее: «Ты, условившись со мною, помоги мне. Если мы теперь не убьем всех сибинцев, то впоследствии они обязательно причинят нам, таранчам, много горя».

На это Тогулак ответил: «За этими сибинцами не имеется никакой вины, да и вражды у нас с ними с самого начала не было. (Напротив того) в минувшие года всякий раз, когда случалось, что за отсутствием горной воды нельзя было орошать землю, южные таранчи всегда находили у них поддержку. Если подумать об этом, то это похоже на то, как бы мы вместе с ними ели пищу из одного котла. И теперь мы с ними, сибинцами, не враждуем. Если мы убьем без причины людей, созданных небом, то как бы это не оказалось несогласным с волею неба».

Так как, однако, халпе упорствовал (не согласился), то Тогулак сказал: «Если халпе действительно задумал так, то я вместе со своими таранчами из 12 южных деревень соединюсь с сибинцами 8 рот, и мы вместе с ними перейдем реку и будем воевать с таранчами, живущими к северу от реки».

Халпе оказался в затруднительном положении и не знал, что делать. Между тем сибинский ухэрида Карманга, узнав об этом деле, спешно и тайно послал дядю взятой султаном сибинянки к ней со словами: «Теперь сибинцам скоро будет конец. Помоги и защити!» Жена султана Шуха тотчас отправила к кашскому (восточному) мазару к султану человека передать ему вышеозначенное известие. Услышав это, султан поспешно возвратился в г. Кульджу и немедленно отправился (далее), меняя лошадей. Ночью он перешел р. Или, направился в долантуский мазар и приказал халпе и всему собравшемуся таранчинскому войску вернуться домой.

В 12–й луне 9 года Тун–чжи [в самом конце 1870–го или в начале 1871–го года] таранчи распустили ложный слух, что в 1–ю и 3–ю сибинские роты пришли русские. Султан, услыхав об этом, стал, однако, сомневаться, верить ли ему или не верить (тому слуху). Ввиду этого он командировал (в означенные роты) несколько бэков с солдатами. Посланному же вместе с ними своему младшему брату шанбэку Муктуру он дал следующую инструкцию: «Ты понапрасну не причиняй сибинцам зла, а то нарушишь волю неба и войдешь в противоречие с моими намерениями. Ты тщательно узнай, правда или нет (то, что говорят о сибинцах), и затем немедленно возвращайся».

Таранчи, в количестве нескольких тысяч человек, придя в 12 месяце, в мороз, в 1–ю сибинскую роту, выгнали из домов одного квартала всех мужчин, женщин и детей, причем бэки разместили в этих домах своих солдат. (Сибинцы), доставляя таранчам в пищу баранов, а их лошадям — фураж, пришли в крайнюю нужду. Таранчи днем и ночью, набрав сибинцев, умевших разыгрывать пьесы, заставляли их (сибинцев) забавлять себя. Хотя прошло полмесяца, но таранчи не возвращались домой. Тем временем к сибинским постройкам подошли таранчи из южных сел вместе с киргизами и стали готовиться к грабежу.

Так как сибинцы очутились в безвыходном положении, то командир 1–й роты Мурунга два раза ездил в Кальджат к Тогулаку. Но Тогулак, дав понять, что султан, послушавшись некоторых таранчей, понапрасну послал своих солдат, сам к сибинцам не пошел. Тогда Мурунга еще раз поехал к Тогулаку и обратился к нему с такою слезною просьбою: «Когда вы, шанбэк, подумав о том, что бедные и неимущие люди (сибинцы) в холод не имеют пристанища, сжалитесь и сами своей высокой особой пойдете (к нам) и отошлете домой пришедших к нам таранчинских солдат, то все, старые и малые, из обеих рот, приблизившиеся к смерти, будут вечно помнить о таковой помощи вашей, шанбэк».

Когда Мурунга так неотступно умолял Тогулака, он, наконец, отправился вместе с командиром 1–й роты в 1–ю и 3–ю сибинские роты.

Тогулак, увидев младшего брата султана Муктура и бэков, приведших с собою солдат из г. Кульджи, спросил их: «Вы зачем в такой холод пришли сюда с войском, выгнали бедняков из их жилищ и позволили вашим людям завладеть этими жилищами? Что именно за причина этому?»

Бэки на это ответили: «Султан, дав нам солдат, послал нас сюда по той причине, что он, услышав о приходе в эти две роты русских, захотел проверить это». Тогулак на это ответил следующее: «Я и сам отлично знаю, что здесь действительно есть русские, но их немного, всего только три человека. Если вы спросите, кто они, то это, во–первых, таранчинец Токо из Кетмена, командированный султаном для наблюдения за тем, чтобы злонамеренные таранчи, придя в 1–ю и 3–ю роты, не бесчинствовали здесь. Второй — это вновь назначенный султаном помощник ротного командира (чжэрги чжангин) сибинец Боро. И третий — это сибинец 3–й роты, переводчик Опор. Вот они трое и суть русские. Они–то распускают разнообразные ложные слухи. Если их казнить, то никаких вопросов возникать не будет. И если бы подобное дело было, то как же это я, живущий недалеко отсюда, не знал бы об нем? Говорить же, что вы, живя в г. Кульдже, прежде меня услыхали о подобных вестях, разве это не ложь? (Что касается сибинцев), то они теперь впали в крайнюю бедность. Хотя бы вы истребили их, вы не найдете у них никакого имущества, которое можно было бы взять. Можете захватить только их жен и детей — ничего другого у них нет. Наши таранчи, овладев всеми 9 илийскими городами, награбили немало добра. Ведь сибинцы с самого начала, обрабатывая землю, сами прокармливали себя [таранчи не платили сибинцам податей] и не враждовали с нами. Почему же напрасно желать убивать их, нарушая законы неба? Если поступить так, то кто знает, может быть, впоследствии и нас истребят».

Бэки на это не возразили ни слова. А на утро Муктур, объявив солдатам о немедленном отступлении, выступил в обратный путь в гор. Кульджу.

После этого сибинцы, не имея одежды, стали сеять хлопок и ткать материи. С этой поры они начали носить одежду из бумажной материи.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

XIII. Оккупация русскими войсками Илийского края.

На следующий (1871) год, в третьей луне, таранчи услыхали, что русские солдаты находятся около Хоргоса, что к северу от р. Или. Услышав об этом, таранчи испугались и, собрав большое войско, включая сюда 500 сибинцев, пошли к г. Хоргосу. Они окружили русских, остановившихся в одном пустом дворе, (обнесенном стеной), между Хоргосом (= Чэн–пань–цзы) и Мазаром [Это «западный мазар» — самое большое старинное мусульманское кладбище. На нем имеются «несторианские» камни, с высеченным крестом и сирийскими письменами.]. Этот двор был первоначально устроен таранчами. Так как русских было очень мало — 90 человек пехоты да 45 сибинцев и солонов, всего свыше 100 человек, а таранчей было очень много, то русские не могли проникнуть в Или, а стали отступать. Таранчи, следуя за русскими с двух сторон на почтительном расстоянии, вынудили их перейти р. Хоргос. Затем таранчи возвратились обратно в г. Кульджу, возвестив всюду, что русские бежали, и потрясли Илийский край радостными кликами.

После этого русские вошли в таранчинское селение Добон, что к югу от р. Или, и прежде чем таранчинские солдаты пришли туда, русские поднялись выше (то есть к горам) и прошли через таранчинские селения Дардамту, Шонкор, а затем через Большой Ачанохо́ и Малый Ачанохо́ и приблизились к Кетменю [все эти пункты находятся теперь в русских пределах]. Тогда жившие в названных селах таранчи с семьями бежали к востоку. Поднялся настолько сильный плач и шум, что эхо разносилось в южных горах.

Таранчи собрали всех своих солдат и напали на русских, но были оттеснены. Таранчи в ту же ночь устроили совещание, причем было решено выбрать из своей среды 500 удалых таранчей, которые бы сражались до смерти, не отступая. Эти таранчи должны были надеть для отличия на головы белые чалмы, в ту же ночь обойти кругом русский лагерь и напасть на него с противоположной стороны, тогда как главные силы таранчей напали бы на русских с этой стороны.

Как только настала глубокая ночь, 500 пеших таранчей, решившихся умереть в сражении, пошли вперед; за ними пошла прямо на русский лагерь главная масса таранчей [конный отряд].

Когда ушедшие вперед пешие таранчи подошли близко к русскому лагерю, то там не было слышно ни звука. Но таранчи, заметив, что русские, с ружьями в руках, приготовились (их встретить), не решились войти в русский лагерь и стали отступать в свой лагерь. Возвращаясь, они столкнулись с главным отрядом таранчей, причем обе толпы таранчей, приняв друг друга за русских, сразились между собою. Но потом глупые таранчи узнали по голосу друг друга и, глядя на небо, начали вздыхать.

Я, автор этой книги, хорошо знаю все это потому, что в рядах таранчинского войска был мой старший брат, от которого я и слышал вышеизложенное.

Но вслед за этим Колпаковский, прибавив к пехоте тысячу кавалеристов, сам вместе с пехотою, кавалериею и артиллерийским отрядом, с пушками на лафетах, прибыл к Хоргосу [Тут была разрушенная мусульманами китайская крепость Гун–чэнь–чэн, называемая мусульманами, калмыками и маньчжурами Хоргос. Теперь эта крепость восстановлена. У ее стен находится базар и живут таранчи, а по базару идет дорога из г. Джаркента к гг. Суйдин и Кульджу. Крепость ныне называется китайцами по–старому — Гун–чэнь–чэн, а по–народному — Чэн–пань–цза.], что к северу от р. Или, где и остановился лагерем (на ночевку). На другой день, накормивши солдат, Колпаковский пошел по направлению к г. Кульдже. Таранчи выступили русским навстречу с целью сразиться. Но как только они подошли, русские открыли огонь из больших орудий, и таранчи, не будучи в состоянии держаться, бежали вплоть до Цин–шуй–хэ. Русские солдаты, придя туда же, остановились лагерем (на ночевку). На следующий день русское войско пошло к г. Суйдину по большой дороге. Таранчи, собрав своих бежавших солдат, еще раз попытались остановить русских, но так как последние (снова) стали стрелять из больших пушек, то таранчи без остановок бежали в г. Кульджу. И более сражений не происходило.

Когда русские в тот же день пришли в г. Суйдин, то дунгане заперли ворота крепости и, взойдя на ее стены, начали смотреть. Но русский отряд, приблизившись к стенам крепости, стал стрелять в нее из крупных орудий, а солдаты храбро взобрались на стены и, сражаясь, заставили дунган, находившихся на стенах, отступить, после чего отворили ворота крепости. Тогда Колпаковский со всеми солдатами вступил в город и усмирил его жителей; попусту никого не убивали. И хотя Колпаковский после этого дал своим солдатам два дня отдыха и (праздно) сидел в г. Суйдине, но таранчи не приходили сражаться с русскими. Затем русские пошли по направлению к г. Кульдже. В тот же день султан собрал всех больших и малых бэков и ахунов для решения вопроса о том, как быть. Все бэки и ахуны сказали: «Сражаться (с русскими) нельзя, а лучше покориться. Русских солдат хотя и немного, но они чрезвычайно сильны и несомненно истребят нас, если мы будем сражаться».

Султан подчинился единогласному решению всех. Собрав больших и малых бэков и ахунов, вместе с сибинским ухэридой Кармангой, султан выехал из Кульджи и, перейдя речку Сахэцзы, стал в стороне от дороги на колени и (так) встретил Колпаковского. Последний, увидев сибинского ухэриду, обнял его, и ухэрида произнес следующую речь: «Так как вот уже несколько лет, как облака и туман скрывали (от меня солнце), то я, цзангин [здесь ухэрида называет себя цзангином (младшим офицером) из унижения], думал, что более уже не увижу неба и солнца. Но вот сегодня я увидел великого губернатора, и поистине туман и облака рассеялись, и я снова увидел небесный свет».

(Говоря так), ухэрида расплакался. Тогда Колпаковский сказал: «Не плачьте… Теперь русские состоят в дружбе с китайцами, и я пришел сюда со своими солдатами, чтобы помочь вашим сородичам. Отныне большого горя не будет».

Колпаковский, увидя на шапке ухэриды Карманги шарик из драгоценного камня, спросил: «Ведь по закону маньчжурские чиновники не носят на шапке шариков из драгоценного камня (еримбу). Почему же ухэрида имеет такой шарик?»

Ухэрида на это ответил: «Этот шарик мне пожаловал таранчинский султан». Тогда губернатор приказал назначить на службу прежних чиновников, бывших при цзян–цзюне, отрешить от должностей всех чиновников, назначенных султаном, и снять пожалованные им шарики. В то время (действительно) имелись старые чиновники, которые были отрешены от должностей вследствие того, что злые люди оклеветали их перед таранчинскими бэками.

Когда Колпаковский сделал изложенное распоряжение, то сибинский ухэрида, возвратившись к себе домой к югу от реки, немедленно отрешил от должностей чиновников, поставленных султаном, и восстановил в должностях прежних чиновников. Все сибинцы, старые и малые, сильно радовались этому. О последующих событиях пока говорить не буду.

В тот же день [то есть в тот день, в который султан, бэки, ахуны и сибинский ухэрида Карманга встречали генерала Колпаковского около г. Кульджи] Колпаковский, посадив в свой экипаж сибинского ухэриду Кармангу, отправился в г. Кульджу. Экипаж Колпаковского охраняли русские, причем не подпускали близко к карете ни таранчинского султана, ни бэков, отчего таранчи вознегодовали на сибинцев, говоря, что «русские пришли в Или ради них».

С этого времени Илийский край перешел во владение русских.

О вышеизложенном я, автор сей книги, слышал от своего родного дяди, сопровождавшего в то время ухэриду в г. Кульджу.

Старики считали большим успехом то, что китайцы и маньчжуры были побеждены в течение 2 лет. Таранчи и дунгане, завладев Или, собрали в г. Кульдже ружья, пушки и военное снаряжение, находившееся в разных городах. А когда через шесть лет пришли русские, то они, сражаясь к югу и к северу от реки Или, в какой–нибудь месяц завладели Илийским краем. Когда подумаешь об этом, то, действительно, справедливо говорят, что если таранчи и легко завладели Илийским краем, то потеряли его еще легче.

В 7–й луне Колпаковский дал денег сибинцам и приказал построить большой ламайский храм к северу от реки, что они и сделали.

Потом в 10–й луне уездный («уяс») начальник произвел перепись всем сибинцам. А так как сибинцы исстари не несли денежных повинностей, то они без утайки написали число своих людей и сообщили (русскому начальству). Вслед за тем русские обложили каждого сибинца, большого и малого, податью в 2 монеты серебром (40 копеек) [По словам Н. Н. Пантусова («Сведения о Кульджинском районе за 1871—1877 г.», Казань, 1881), сибо были обложены податью в 3 рубля с семьи. Всего сибинцев насчитывалось в 1877 г. 18.321 душа (9305 мужчин и 9016 женщин).]. Все сибинцы весьма испугались, потому что они, будучи, подобно не имеющим хозяев собакам, притесняемы таранчами, дошли до крайней степени бедности. Далее, когда русские вошли в Или, то таранчи и сибинцы не доверяли друг другу и (сибинцы) не могли ходить на заработки и находились в тяжелом положении. После прихода русских в Или, в течение нескольких месяцев, русские деньги еще не распространились повсюду; откуда же поэтому сибинцы могли достать русское серебро? Если привести пример, то ведь поистине трудно извлечь сок из засохшего во время засухи дерева — хотя бы оно (затем) и получило (влагу в виде) дождя или росы — до тех пор, пока не вырастут ветви и листья.

Когда сибинские чиновники, собирая с бедных сибинцев подать серебром, стали их сильно прижимать, то было много случаев, когда сибинцы, бросив своих жен и детей, бежали из своих домов. Да и все вообще сибинцы в то время находились в затруднительном положении из–за платежа подати.

На следующий год после прихода русских в Илийский край в нем был сильный голод, так что сибинцы и таранчи, из–за недостатка съестных припасов, питались кореньями, выкапывая (их из земли). Но потом сибинцы мало–помалу оправились и (более) не тяготились внесением подати.

Солоны в течение 3–х лет со времени прихода русских в Или не были обложены податью.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

О всех событиях, изложенных выше, начиная с 3 года Тун–чжи, т. е. со времени восстания в Или, и доходя до 10–го года Тун–чжи, т. е. до времени прихода русских в этот край, я слышал от стариков–очевидцев и по памяти написал эту книгу, в которой нет лжи. А почему? Коль скоро я не мог тщательно написать всю правду, то откуда у меня мог взяться досуг для сообщения лживых сведений? А так как изложенные события протекли перед моими глазами, то если не думать о них, то лучше. А как только подумаешь, сердце немедленно наполняется скорбью.

В этой книжке содержится очень много печали и несчастия; горестным воспоминаниям нет и конца.



Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Моллеров Н.М. Революционные события и Гражданская война в «урянхайском измерении» (1917-1921 гг.) //Великая революция и Гражданская война в России в «восточном измерении»: (Коллективная монография). М.: ИВ РАН, 2020. С. 232-258.
      Автор: Военкомуезд
      Н.М. Моллеров (Кызыл)
      Революционные события и Гражданская война в «урянхайском измерении» (1917-1921 гг.)
      Синьхайская революция в Китае привела в 1911-1912 гг. к свержению Цинской династии и отпадению от государства сначала Внешней Монголии, а затем и Тувы. Внешняя Монголия, получив широкую автономию, вернулась в состав Китая в 1915 г., а Тува, принявшая покровительство России, стала полунезависимой территорией, которая накануне Октябрьской революции в России была близка к тому, чтобы стать частью Российской империи. Но последний шаг – принятие тувинцами российского подданства – сделан не был [1].
      В целом можно отметить, что в условиях российского протектората в Туве началось некоторое экономическое оживление. Этому способствовали освобождение от албана (имперского налога) и долгов Китаю, сравнительно высокие урожаи сельскохозяйственных культур, воздействие на тувинскую, в основном натуральную, экономику рыночных отношений, улучшение транспортных условий и т. п. Шло расширение русско-тувинских торговых связей. Принимались меры по снижению цен на ввозимые товары. Укреплялась экономическая связь Тувы с соседними сибирскими районами, особенно с Минусинским краем. Все /232/ это не подтверждает господствовавшее в советском тувиноведении мнение об ухудшении в Туве экономической ситуации накануне революционных событий 1917-1921 гг. Напротив, социально-политическая и экономическая ситуация в Туве в 1914-1917 гг., по сравнению с предшествующим десятилетием, заметно улучшилась. Она была в целом стабильной и имела положительную динамику развития. По каналам политических, экономических и культурных связей Тува (особенно ее русское население) была прочно втянута в орбиту разностороннего влияния России [2].
      Обострение социально-политического положения в крае с 1917 г. стало главным образом результатом влияния революционных событий в России. В конце 1917 г. в центральных районах Тувы среди русского населения развернулась борьба местных большевиков и их сторонников за передачу власти в крае Советам. Противоборствующие стороны пытались привлечь на свою сторону тувинцев, однако сделать этого им не удалось. Вскоре краевая Советская власть признала и в договорном порядке закрепила право тушинского народа на самоопределение. Заключение договора о самоопределении, взаимопомощи и дружбе от 16 июня 1918 г. позволяло большевикам рассчитывать на массовую поддержку тувинцев в сохранении Советской власти в крае, но, как показали последующие события, эти надежды во многом не оправдались.
      Охватившая Россию Гражданская война в 1918 г. распространилась и на Туву. Пришедшее к власти летом 1918 г. Сибирское Временное правительство и его новый краевой орган в Туве аннулировали право тувинцев на самостоятельное развитие и проводили жесткую и непопулярную национальную политику. В комплексе внешнеполитических задач Советского государства «важное место отводилось подрыву и разрушению колониальной периферии (“тыла”) империализма с помощью национально-освободительных революций» [3]. Китай, Монголия и Тува представляли собой в этом плане широкое поле деятельности для революционной работы большевиков. Вместе с тем нельзя сказать, что первые шаги НКИД РСФСР в отношении названных стран отличались продуманностью и эффективностью. В первую очередь это касается опрометчивого заявления об отмене пакета «восточных» договоров царского правительства. Жертвой такой политики на китайско-монгольско-урянхайском направлении стала «кяхтинская система» /233/ (соглашения 1913-1915 гг.), гарантировавшая автономный статус Внешней Монголии. Ее подрыв также сделал уязвимым для внешней агрессии бывший российский протекторат – Урянхайский край.
      Китай и Япония поначалу придерживались прежних договоров, но уже в 1918 г. договорились об участии Китая в военной интервенции против Советской России. В соответствии с заключенными соглашениями, «китайские милитаристы обязались ввести свои войска в автономную Внешнюю Монголию и, опираясь на нее, начать наступление, ...чтобы отрезать Дальний Восток от Советской России» [4]. В сентябре 1918 г. в Ургу вступил отряд чахар (одного из племен Внутренней Монголии) численностью в 500 человек. Вслед за китайской оккупацией Монголии в Туву были введены монгольский и китайский военные отряды. Это дало толчок заранее подготовленному вооруженному выступлению тувинцев в долине р. Хемчик. В январе 1919 г. Ян Ши-чао был назначен «специальным комиссаром Китайской республики по Урянхайским делам» [5]. В Туве его активно поддержали хемчикские нойоны Монгуш Буян-Бадыргы [6] и Куулар Чимба [7]. В начальный период иностранной оккупации в Туве начались массовые погромы российских поселенцев (русских, хакасов, татар и др.), которые на время прекратились с приходом в край по Усинскому тракту партизанской армии А. Д. Кравченко и П.Е. Щетинкина (июль – сентябрь 1919 г.).
      Прибытие в край довольно сильной партизанской группировки насторожило монгольских и китайских интервентов. 18 июля 1919 г. партизаны захватили Белоцарск (ныне Кызыл). Монгольский отряд занял нейтральную позицию. Китайский оккупационный отряд находился далеко на западе. Партизан преследовал большой карательный отряд под командованием есаула Г. К. Болотова. В конце августа 1919г. он вступил на территорию Тувы и 29 августа занял Кызыл. Партизаны провели ложное отступление и в ночь на 30 августа обрушились на белогвардейцев. Охватив город полукольцом, они прижали их к реке. В ходе ожесточенного боя бологовцы были полностью разгромлены. Большая их часть утонула в водах Енисея. Лишь две сотни белогвардейцев спаслись. Общие потери белых в живой силе составили 1500 убитых. Три сотни принудительно мобилизованных новобранцев, не желая воевать, сдались в плен. Белоцарский бой был самым крупным и кровопролитным сражением за весь период Гражданской войны /234/ в Туве. Пополнившись продовольствием, трофейными боеприпасами, оружием и живой силой, сибирские партизаны вернулись в Минусинский край, где продолжили войну с колчаковцами. Тува вновь оказалась во власти интервентов.
      Для монголов, как разделенной нации, большое значение имел лозунг «собирания» монгольских племен и территорий в одно государство. Возникнув в 1911 г. как национальное движение, панмонголизм с тех пор последовательно и настойчиво ставил своей целью присоединение Тувы к Монголии. Объявленный царским правительством протекторат над Тувой монголы никогда не считали непреодолимым препятствием для этого. Теперь же, после отказа Советской России от прежних договоров, и вовсе действовали открыто. После ухода из Тувы партизанской армии А.Д. Кравченко и П.Е.Щетинкина в начале сентября 1919 г. монголы установили здесь военно-оккупационный режим и осуществляли фактическую власть, В ее осуществлении они опирались на авторитет амбын-нойона Тувы Соднам-Бальчира [8] и правителей Салчакского и Тоджинского хошунов. Монголы притесняли и облагали поборами русское и тувинское население, закрывали глаза на погромы русских населенных пунктов местным бандитствующим элементом. Вопиющим нарушением международного права было выдвижение монгольским командованием жесткого требования о депортации русского населения с левобережья Енисея на правый берег в течение 45 дней. Только ценой унижений и обещаний принять монгольское подданство выборным (делегатам) от населения русских поселков удалось добиться отсрочки исполнения этого приказа.
      Советское правительство в июне 1919 г. направило обращение к правительству автономной Монголии и монгольскому народу, в котором подчеркивало, что «в отмену соглашения 1913 г. Монголия, как независимая страна, имеет право непосредственно сноситься со всеми другими народами без всякой опеки со стороны Пекина и Петрограда» [9]. В документе совершенно не учитывалось, что, лишившись в лице российского государства покровителя, Монголия, а затем и Тува уже стали объектами для вмешательства со стороны Китая и стоявшей за ним Японии (члена Антанты), что сама Монголия возобновила попытки присоединить к себе Туву.
      В октябре 1919г. китайским правительством в Ургу был направлен генерал Сюй Шучжэн с военным отрядом, который аннулировал трех-/235/-стороннюю конвенцию от 7 июня 1913 г. о предоставлении автономного статуса Монголии [10]. После упразднения автономии Внешней Монголии монгольский отряд в Туве перешел в подчинение китайского комиссара. Вскоре после этого была предпринята попытка захватить в пределах Советской России с. Усинское. На территории бывшего российского протектората Тувы недалеко от этого района были уничтожены пос. Гагуль и ряд заимок в верховьях р. Уюк. Проживавшее там русское и хакасское население в большинстве своем было вырезано. В оккупированной китайским отрядом долине р. Улуг-Хем были стерты с лица земли все поселения проживавших там хакасов. Между тем Советская Россия, скованная Гражданской войной, помочь российским переселенцам в Туве ничем не могла.
      До 1920 г. внимание советского правительства было сконцентрировано на тех регионах Сибири и Дальнего Востока, где решалась судьба Гражданской войны. Тува к ним не принадлежала. Советская власть Енисейской губернии, как и царская в период протектората, продолжала формально числить Туву в своем ведении, не распространяя на нее свои действия. Так, в сводке Красноярской Губернской Чрезвычайной Комиссии за период с 14 марта по 1 апреля 1920 г. отмечалось, что «губерния разделена на 5 уездов: Красноярский, Ачинский, Канский, Енисейский и 3 края: Туруханский, Усинский и Урянхайский... Ввиду политической неопределенности Усинско-Урянхайского края, [к] формированию милиции еще не преступлено» [11].
      Только весной 1920 г. советское правительство вновь обратило внимание на острую обстановку в Урянхае. 16-18 мая 1920 г. в тувинском пос. Баян-Кол состоялись переговоры Ян Шичао и командира монгольского отряда Чамзрына (Жамцарано) с советским представителем А. И. Кашниковым [12], по итогам которых Тува признавалась нейтральной зоной, а в русских поселках края допускалась организация ревкомов. Но достигнутые договоренности на уровне правительств Китая и Советской России закреплены не были, так и оставшись на бумаге. Анализируя создавшуюся в Туве ситуацию, А. И. Кашников пришел к мысли, что решить острый «урянхайский вопрос» раз и навсегда может только создание ту винского государства. Он был не единственным советским деятелем, который так думал. Но, забегая вперед, отметим: дальнейшие события показали, что и после создания тувинского го-/236/-сударства в 1921 г. этот вопрос на протяжении двух десятилетий продолжал оставаться предметом дипломатических переговоров СССР с Монголией и Китаем.
      В конце июля 1920 г., в связи с поражением прояпонской партии в Китае и усилением освободительного движения в Монголии, монгольский отряд оставил Туву. Но его уход свидетельствовал не об отказе панмонголистов от присоединения Тувы, а о смене способа достижения цели, о переводе его в плоскость дипломатических переговоров с Советской Россией. Глава делегации монгольских революционеров С. Данзан во время переговоров 17 августа 1920 г. в Иркутске с уполномоченным по иностранным делам в Сибири и на Дальнем Востоке Ф. И. Талоном интересовался позицией Советской России по «урянхайскому вопросу» [13]. В Москве в беседах монгольских представителей с Г. В. Чичериным этот вопрос ставился вновь. Учитывая, что будущее самой Монголии, ввиду позиции Китая еще неясно, глава НКИД обдумывал иную формулу отношений сторон к «урянхайскому вопросу», ставя его в зависимость от решения «монгольского вопроса» [14].
      Большинство деятелей Коминтерна, рассматривая Китай в качестве перспективной зоны распространения мировой революции, исходили из необходимости всемерно усиливать влияние МНРП на Внутреннюю Монголию и Баргу, а через них – на революционное движение в Китае. С этой целью объединение всех монгольских племен (к которым, без учета тюркского происхождения, относились и тувинцы) признавалось целесообразным [15]. Меньшая часть руководства Коминтерна уже тогда считала, что панмонголизм создавал внутреннюю угрозу революционному единству в Китае [16].
      Вопросами текущей политики по отношению к Туве также занимались общесибирские органы власти. Характеризуя компетентность Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома в восточной политике, уполномоченный НКИД в Сибири и на Дальнем Востоке Ф. И. Гапон отмечал: «Взаимосплетение интересов Востока, с одной стороны, и Советской России, с другой, так сложно, что на тонкость, умелость революционной работы должно быть обращено особое внимание. Солидной постановке этого дела партийными центрами Сибири не только не уделяется внимания, но в практической плоскости этот вопрос вообще не ставится» [17]. Справедливость этого высказывания находит подтверждение /237/ в практической деятельности Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома, позиция которых в «урянхайском вопросе» основывалась не на учете ситуации в регионе, а на общих указаниях Дальневосточного Секретариата Коминтерна (далее – ДВСКИ).
      Ян Шичао, исходя из политики непризнания Китайской Республикой Советской России, пытаясь упрочить свое пошатнувшееся положение из-за революционных событий в Монголии, стал добиваться от русских колонистов замены поселковых советов одним выборным лицом с функциями сельского старосты. Вокруг китайского штаба концентрировались белогвардейцы и часть тувинских нойонов. Раньше царская Россия была соперницей Китая в Туве, но китайский комиссар в своем отношении к белогвардейцам руководствовался принципом «меньшего зла» и намерением ослабить здесь «красных» как наиболее опасного соперника.
      В августе 1920 г. в ранге Особоуполномоченного по делам Урянхайского края и Усинского пограничного округа в Туву был направлен И. Г. Сафьянов [18]. На него возлагалась задача защиты «интересов русских поселенцев в Урянхае и установление дружественных отношений как с местным коренным населением Урянхая, так и с соседней с ним Монголией» [19]. Решением президиума Енисейского губкома РКП (б) И. Г. Сафьянову предписывалось «самое бережное отношение к сойотам (т.е. к тувинцам. – Н.М.) и самое вдумчивое и разумное поведение в отношении монголов и китайских властей» [20]. Практические шаги по решению этих задач он предпринимал, руководствуясь постановлением ВЦИК РСФСР, согласно которому Тува к числу регионов Советской России отнесена не была [21].
      По прибытии в Туву И. Г. Сафьянов вступил в переписку с китайским комиссаром. В письме от 31 августа 1920 г. он уведомил Ян Шичао о своем назначении и предложил ему «по всем делам Усинского Пограничного Округа, а также ... затрагивающим интересы русского населения, проживающего в Урянхае», обращаться к нему. Для выяснения «дальнейших взаимоотношений» он попросил назначить время и место встречи [22]. Что касается Ян Шичао, то появление в Туве советского представителя, ввиду отсутствия дипломатических отношений между Советской Россией и Китаем, было им воспринято настороженно. Этим во многом объясняется избранная Ян Шичао /238/ тактика: вести дипломатическую переписку, уклоняясь под разными предлогами от встреч и переговоров.
      Сиббюро ЦК РКП (б) в документе «Об условиях, постановке и задачах революционной работы на Дальнем Востоке» от 16 сентября 1920 г. определило: «...пока край не занят китайскими войсками (видимо, отряд Ян Шичао в качестве серьезной силы не воспринимался. – Н.М.), ...должны быть приняты немедленно же меры по установлению тесного контакта с урянхами и изоляции их от китайцев» [23]. Далее говорилось о том, что «край будет присоединен к Монголии», в которой «урянхайцам должна быть предоставлена полная свобода самоуправления... [и] немедленно убраны русские административные учреждения по управлению краем» [24]. Центральным пунктом данного документа, несомненно, было указание на незамедлительное принятие мер по установлению связей с тувинцами и изоляции их от китайцев. Мнение тувинцев по вопросу о вхождении (невхождении) в состав Монголии совершенно не учитывалось. Намерение упразднить в Туве русскую краевую власть (царскую или колчаковскую) запоздало, поскольку ее там давно уже не было, а восстанавливаемые советы свою юрисдикцию на тувинское население не распространяли. Этот план Сиббюро был одобрен Политбюро ЦК РКП (б) и долгое время определял политику Советского государства в отношении Урянхайского края и русской крестьянской колонии в нем.
      18 сентября 1920 г. Ян Шичао на первое письмо И. Г. Сафьянова ответил, что его назначением доволен, и принес свои извинения в связи с тем, что вынужден отказаться от переговоров по делам Уряпхая, как подлежащим исключительному ведению правительства [25]. На это И. Г. Сафьянов в письме от 23 сентября 1921 г. пояснил, что он переговоры межгосударственного уровня не предлагает, а собирается «поговорить по вопросам чисто местного характера». «Являясь представителем РСФСР, гражданами которой пожелало быть и все русское население в Урянхае, – пояснил он, – я должен встать на защиту его интересов...» Далее он сообщил, что с целью наладить «добрососедские отношения с урянхами» решил пригласить их представителей на съезд «и вместе с ними обсудить все вопросы, касающиеся обеих народностей в их совместной жизни» [26], и предложил Ян Шичао принять участие в переговорах. /239/
      Одновременно И. Г. Сафьянов отправил еще два официальных письма. В письме тувинскому нойону Даа хошуна Буяну-Бадыргы он сообщил, что направлен в Туву в качестве представителя РСФСР «для защиты интересов русского населения Урянхая» и для переговоров с ним и другими представителями тувинского народа «о дальнейшей совместной жизни». Он уведомил нойона, что «для выяснения создавшегося положения» провел съезд русского населения, а теперь предлагал созвать тувинский съезд [27]. Второе письмо И. Г. Сафьянов направил в Сибревком (Омск). В нем говорилось о политическом положении в Туве, в частности об избрании на X съезде русского населения (16-20 сентября) краевой Советской власти, начале работы по выборам поселковых советов и доброжелательном отношении к проводимой работе тувинского населения. Монгольский отряд, писал он, покинул Туву, а китайский – ограничивает свое влияние районом торговли китайских купцов – долиной р. Хемчик [28].
      28 сентября 1920 г. Енгубревком РКП (б) на своем заседании заслушал доклад о ситуации в Туве. В принятой по нему резолюции говорилось: «Отношение к Сафьянову со стороны сойотов очень хорошее. Линия поведения, намеченная Сафьяновым, следующая: организовать, объединить местные Ревкомы, создать руководящий орган “Краевую власть” по образцу буферного государства»[29]. В протоколе заседания также отмечалось: «Отношения между урянхами и монголами – с одной стороны, китайцами – с другой, неприязненные и, опираясь на эти неприязненные отношения, можно было бы путем организации русского населения вокруг идеи Сов[етской] власти вышибить влияние китайское из Урянхайского края» [30].
      В телеграфном ответе на письмо И.Г. Сафьянова председатель Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома И. Н. Смирнов [31] 2 октября 1920 г. сообщил, что «Сиббюро имело суждение об Урянхайском крае» и вынесло решение: «Советская Россия не намерена и не делает никаких шагов к обязательному присоединению к себе Урянхайского края». Но так как он граничит с Монголией, то, с учетом созданных в русской колонии советов, «может и должен служить проводником освободительных идей в Монголии и Китае». В связи с этим, сообщал И. Н. Смирнов, декреты Советской России здесь не должны иметь обязательной силы, хотя организация власти по типу советов, «как агитация действием», /240/ желательна. В практической работе он предписывал пока «ограничиться» двумя направлениями: культурно-просветительным и торговым [32]. Как видно из ответа. Сиббюро ЦК РКП (б) настраивало сторонников Советской власти в Туве на кропотливую революционную культурно-просветительную работу. Учитывая заграничное положение Тувы (пока с неясным статусом) и задачи колонистов по ведению революционной агитации в отношении к Монголии и Китаю, от санкционирования решений краевого съезда оно уклонилось. Напротив, чтобы отвести от Советской России обвинения со стороны других государств в продолжение колониальной политики, русской колонии было предложено не считать декреты Советской власти для себя обязательными. В этом прослеживается попытка вполне оправдавшую себя с Дальневосточной Республикой (ДВР) «буферную» тактику применить в Туве, где она не являлась ни актуальной, ни эффективной. О том, как И.Г. Сафьянову держаться в отношении китайского военного отряда в Туве, Сиббюро ЦК РКП (б) никаких инструкций не давало, видимо полагая, что на месте виднее.
      5 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов уведомил Ян Шичао, что урянхайский съезд созывается 25 октября 1920 г. в местности Суг-Бажи, но из полученного ответа убедился, что китайский комиссар контактов по-прежнему избегает. В письме от 18 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов вновь указал на крайнюю необходимость переговоров, теперь уже по назревшему вопросу о недопустимом поведении китайских солдат в русских поселках. Дело в том, что 14 октября 1920 г. они застрелили председателя Атамановского сельсовета А. Сниткина и арестовали двух русских граждан, отказавшихся выполнить их незаконные требования. В ответ на это местная поселковая власть арестовала трех китайских солдат, творивших бесчинства и произвол. «Как видите, дело зашло слишком далеко, – писал И. Г. Сафьянов, – и я еще раз обращаюсь к Вам с предложением возможно скорее приехать сюда, чтобы совместно со мной обсудить и разобрать это печальное и неприятное происшествие. Предупреждаю, что если Вы и сейчас уклонитесь от переговоров и откажитесь приехать, то я вынужден буду прервать с Вами всякие сношения, сообщить об этом нашему Правительству, и затем приму соответствующие меры к охране русских поселков и вообще к охране наших интересов в Урянхае». Сафьянов также предлагал /241/ во время встречи обменяться арестованными пленными [33]. В течение октября между китайским и советским представителями в Туве велась переписка по инциденту в Атамановке. Письмом от 26 октября 1920 г. Ян Шичао уже в который раз. ссылаясь на нездоровье, от встречи уклонился и предложил ограничиться обменом пленными [34]. Между тем начатая И.Г. Сафьяновым переписка с тувинскими нойонами не могла не вызвать беспокойства китайского комиссара. Он, в свою очередь, оказал давление на тувинских правителей и сорвал созыв намеченного съезда.
      Из вышеизложенного явствует, что китайский комиссар Ян Шичао всеми силами пытался удержаться в Туве. Революционное правительство Монголии поставило перед Советским правительством вопрос о включении Тувы в состав Внешней Монголии. НКИД РСФСР, учитывая в первую очередь «китайский фактор» как наиболее весомый, занимал по нему' нейтрально-осторожную линию. Большинство деятелей Коминтерна и общесибирские партийные и советские органы в своих решениях по Туве, как правило, исходили из целесообразности ее объединения с революционной Монголией. Практические шаги И.Г. Сафьянова, представлявшего в то время в Туве Сибревком и Сиббюро ЦК РКП (б), были направлены на вовлечение представителя Китая в Туве в переговорный процесс о судьбе края и его населения, установление с той же целью контактов с влиятельными фигурами тувинского общества и местными советскими активистами. Однако китайский комиссар и находившиеся под его влиянием тувинские нойоны от встреч и обсуждений данной проблемы под разными предлогами уклонялись.
      Концентрация антисоветских сил вокруг китайского штаба все более усиливалась. В конце октября 1920 г. отряд белогвардейцев корнета С.И. Шмакова перерезал дорогу, соединяющую Туву с Усинским краем. Водный путь вниз по Енисею в направлении на Минусинск хорошо простреливался с левого берега. Местные партизаны и сотрудники советского представительства в Туве оказались в окружении. Ситуация для них становилась все более напряженной [35]. 28 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов решил в сопровождении охраны выехать в местность Оттук-Даш, куда из района Шагаан-Арыга выдвинулся китайский отряд под командованием Линчана и, как ожидалось, должен был прибыть Ян Шичао. Но переговоры не состоялись. /242/
      На рассвете 29 октября 1920 г. китайские солдаты и мобилизованные тувинцы окружили советскую делегацию. Против 75 красноармейцев охраны выступил многочисленный и прекрасно вооруженный отряд. В течение целого дня шла перестрелка. Лишь с наступлением темноты окруженным удалось прорвать кольцо и отступить в Атамановку. В этом бою охрана И. Г. Сафьянова потеряла несколько человек убитыми, а китайско-тувинский отряд понес серьезные потери (до 300 человек убитыми и ранеными) и отступил на место прежней дислокации. Попытка Ян Шичао обеспечить себе в Туве безраздельное господство провалилась [36].
      Инцидент на Оттук-Даше стал поворотным пунктом в политической жизни Тувы. Неудача китайцев окончательно подорвала их авторитет среди коренного населения края и лишила поддержки немногих, хотя и влиятельных, сторонников из числа хемчикских нойонов. Непозволительное в международной практике нападение на дипломатического представителя (в данном случае – РСФСР), совершенное китайской стороной, а также исходящая из китайского лагеря угроза уничтожения населенных пунктов русской колонии дали Советской России законный повод для ввода на территорию Тувы военных частей.
      И.Г. Сафьянов поначалу допускал присоединение Тувы к Советской России. Он считал, что этот шаг «не создаст... никакого осложнения в наших отношениях с Китаем и Монголией, где сейчас с новой силой загорается революционный пожар, где занятые собственной борьбой очень мало думают об ограблении Урянхая…» [37]. Теперь, когда вопрос о вводе в Туву советских войск стоял особенно остро, он, не колеблясь, поставил его перед Енгубкомом и Сибревкомом. 13 ноября 1920 г. И.Г. Сафьянов направил в Омск телеграмму: «Белые банды, выгоняемые из северной Монголии зимними холодами и голодом, намереваются захватить Урянхай. Шайки местных белобандитов, скрывающиеся в тайге, узнав это, вышли и грабят поселки, захватывают советских работников, терроризируют население. Всякая мирная работа парализована ими... Теперь положение еще более ухудшилось, русскому населению Урянхая, сочувствующему советской власти, грозит полное истребление. Требую от вас немедленной помощи. Необходимо сейчас же ввести в Урянхай регулярные отряды. Стоящие в Усинском войска боятся нарушения международных прав. Ничего /243/ они уже не нарушат. С другой стороны совершено нападение на вашего представителя...» [38]
      В тот же день председатель Сибревкома И.Н. Смирнов продиктовал по прямому проводу сообщение для В.И. Ленина (копия – Г.В. Чичерину), в котором обрисовал ситуацию в Туве. На основании данных, полученных от него 15 ноября 1920 г., Политбюро ЦК РКП (б) рассматривало вопрос о военной помощи Туве. Решение о вводе в край советских войск было принято, но выполнялось медленно. Еще в течение месяца И. Г. Сафьянову приходилось посылать тревожные сигналы в высокие советские и военные инстанции. В декабре 1920 г. в край был введен советский экспедиционный отряд в 300 штыков. В начале 1921 г. вошли и рассредоточились по населенным пунктам два батальона 190-го полка внутренней службы. В с. Усинском «в ближайшем резерве» был расквартирован Енисейский полк [39].
      Ввод советских войск крайне обеспокоил китайского комиссара в Туве. На его запрос от 31 декабря 1920 г. о причине их ввода в Туву И. Г. Сафьянов письменно ответил, что русским колонистам и тяготеющим к Советской России тувинцам грозит опасность «быть вырезанными» [40]. Он вновь предложил Ян Шичао провести в Белоцарске 15 января 1921 г. переговоры о дальнейшей судьбе Тувы. Но даже в такой ситуации китайский представитель предпочел избежать встречи [41].
      Еще в первых числах декабря 1920 г. в адрес командования военной части в с. Усинском пришло письмо от заведующего сумоном Маады Лопсан-Осура [42], в котором он сообщал: «Хотя вследствие недоразумения. .. вышла стычка на Оттук-Даше (напомним, что в ней на стороне китайцев участвовали мобилизованные тувинцы. – Н.М.), но отношения наши остались добрососедскими ... Если русские военные отряды не будут отведены на старые места, Ян Шичао намерен произвести дополнительную мобилизацию урянхов, которая для нас тяжела и нежелательна» [43]. Полученное сообщение 4 декабря 1920 г. было передано в высокие военные ведомства в Иркутске (Реввоенсовет 5-й армии), Омске, Чите и, по-видимому, повлияло на решение о дополнительном вводе советских войск в Туву. Тревожный сигнал достиг Москвы.
      На пленуме ЦК РКП (б), проходившем 4 января 1921 г. под председательством В. И. Ленина, вновь обсуждался вопрос «Об Урянхайском крае». Принятое на нем постановление гласило: «Признавая /244/ формальные права Китайской Республики над Урянхайским краем, принять меры для борьбы с находящимися там белогвардейскими каппелевскими отрядами и оказать содействие местному крестьянскому населению...» [44]. Вскоре в Туву были дополнительно введены подразделения 352 и 440 полков 5-й Красной Армии и направлены инструкторы в русские поселки для организации там ревкомов.
      Ян Шичао, приведший ситуацию в Туве к обострению, вскоре был отозван пекинским правительством, но прибывший на его место новый военный комиссар Ман Шани продолжал придерживаться союза с белогвардейцами. Вокруг его штаба, по сообщению от командования советской воинской части в с. Усинское от 1 февраля 1921 г., сосредоточились до 160 противников Советской власти [45]. А между тем захватом Урги Р.Ф.Унгерном фон Штернбергом в феврале 1921 г., изгнанием китайцев из Монголии их отряд в Туве был поставлен в условия изоляции, и шансы Китая закрепиться в крае стали ничтожно малыми.
      Повышение интереса Советской России к Туве было также связано с перемещением театра военных действий на территорию Монголии и постановкой «урянхайского вопроса» – теперь уже революционными панмонголистами и их сторонниками в России. 2 марта 1921 г. Б.З. Шумяцкий [46] с И.Н. Смирновым продиктовали по прямому проводу для Г.В. Чичерина записку, в которой внесли предложение включить в состав Монголии Урянхайский край (Туву). Они считали, что монгольской революционной партии это прибавит сил для осуществления переворота во всей Монголии. А Тува может «в любой момент ... пойти на отделение от Монголии, если ее международное положение станет складываться не в нашу пользу» [47]. По этому плану Тува должна была без учета воли тувинского народа войти в состав революционной Монголии. Механизм же ее выхода из монгольского государства на случай неудачного исхода революции в Китае продуман не был. Тем не менее, как показывают дальнейшие события в Туве и Монголии, соавторы этого плана получили на его реализацию «добро». Так, когда 13 марта 1921 г. в г. Троицкосавске было сформировано Временное народное правительство Монголии из семи человек, в его составе одно место было зарезервировано за Урянхаем [48].
      Барон Р.Ф.Унгерн фон Штернберг, укрепившись в Монголии, пытался превратить ее и соседний Урянхайский край в плацдарм для /245/ наступления на Советскую Россию. Между тем советское правительство, понимая это, вовсе не стремилось наводнить Туву войсками. С белогвардейскими отрядами успешно воевали главным образом местные русские партизаны, возглавляемые С.К. Кочетовым, а с китайцами – тувинские повстанцы, которые первое время руководствовались указаниями из Монголии. Позднее, в конце 1920-х гг., один из первых руководителей тувинского государства Куулар Дондук [49] вспоминал, что при Р.Ф.Унгерне фон Штернберге в Урге было созвано совещание монгольских князей, которое вынесло решение о разгроме китайского отряда в Туве [50]. В первых числах марта 1921 г. в результате внезапного ночного нападения тувинских повстанцев на китайцев в районе Даг-Ужу он был уничтожен.
      18 марта Б.З. Шумяцкий телеграфировал И.Г. Сафьянову: «По линии Коминтерна предлагается вам немедленно организовать урянхайскую нар[одно-] революционную] партию и народ[н]о-революционное правительство Урянхая... Примите все меры, чтобы организация правительства и нар[одно-] рев[олюционной] партии были осуществлены в самый краткий срок и чтобы они декларировали объединение с Монголией в лице создавшегося в Маймачене Центрального Правительства ...Вы назначаетесь ... с полномочиями Реввоенсовета армии 5 и особыми полномочиями от Секретариата (т.е. Дальневосточного секретариата Коминтерна. – Я.М.)» [51]. Однако И. Г. Сафьянов не поддерживал предложенный Шумяцким и Смирновым план, особенно ту его часть, где говорилось о декларировании тувинским правительством объединения Тувы с Монголией.
      21 мая 1921 г. Р.Ф. Унгерн фон Штернберг издал приказ о переходе в подчинение командования его войск всех рассеянных в Сибири белогвардейских отрядов. На урянхайском направлении действовал отряд генерала И. Г. Казанцева [52]. Однако весной 1921 г. он был по частям разгромлен и рассеян партизанами (Тарлакшинский бой) и хемчик-скими тувинцами [53].
      После нескольких лет вооруженной борьбы наступила мирная передышка, которая позволила И.Г. Сафьянову и его сторонникам активизировать работу по подготовке к съезду представителей тувинских хошунов. Главным пунктом повестки дня должен был стать вопрос о статусе Тувы. В качестве возможных вариантов решения рассматри-/246/-вались вопросы присоединения Тувы к Монголии или России, а также создание самостоятельного тувинского государства. Все варианты имели в Туве своих сторонников и шансы на реализацию.
      Относительно новым для тувинцев представлялся вопрос о создании национального государства. Впервые представители тувинской правящей элиты заговорили об этом (по примеру Монголии) в феврале 1912 г., сразу после освобождения от зависимости Китая. Непременным условием его реализации должно было стать покровительство России. Эту часть плана реализовать удаюсь, когда в 1914 г. над Тувой был объявлен российский протекторат Однако царская Россия вкладывала в форму протектората свое содержание, взяв курс на поэтапное присоединение Тувы. Этому помешали революционные события в России.
      Второй раз попытка решения этого вопроса, как отмечалось выше, осуществлялась с позиций самоопределения тувинского народа в июне 1918 г. И вот после трудного периода Гражданской войны в крае и изгнания из Тувы иностранных интервентов этот вопрос обсуждался снова. Если прежде геополитическая ситуация не давала для его реализации ни малейших шансов, то теперь она, напротив, ей благоприятствовала. Немаловажное значение для ее практического воплощения имели данные И.Г. Сафьяновым гарантии об оказании тувинскому государству многосторонней помощи со стороны Советской России. В лице оставивших китайцев хемчикских нойонов Буяна-Бадыргы и Куулара Чимба, под властью которых находилось большинство населения Тувы, идея государственной самостоятельности получила активных сторонников.
      22 мая 1921 г. И. Г. Сафьянов распространил «Воззвание [ко] всем урянхайским нойонам, всем чиновникам и всему урянхайскому народу», в котором разъяснял свою позицию по вопросу о самоопределении тувинского народа. Он также заверил, что введенные в Туву советские войска не будут навязывать тувинскому народу своих законов и решений [54]. Из текста воззвания явствовало, что сам И. Г. Сафьянов одобряет идею самоопределения Тувы вплоть до образования самостоятельного государства.
      Изменение политической линии представителя Сибревкома в Туве И. Г. Сафьянова работниками ДВСКИ и советских органов власти Сибири было встречено настороженно. 24 мая Сиббюро ЦК РКП (б) /247/ рассмотрело предложение Б.З. Шумяцкого об отзыве из Тувы И. Г. Сафьянова. В принятом постановлении говорилось: «Вопрос об отзыве т. Сафьянова .. .отложить до разрешения вопроса об Урянхайском крае в ЦК». Кроме того, Енисейский губком РКП (б) не согласился с назначением в Туву вместо Сафьянова своего работника, исполнявшего обязанности губернского продовольственного комиссара [55].
      На следующий день Б.З. Шумяцкий отправил на имя И.Г. Сафьянова гневную телеграмму: «Требую от Вас немедленного ответа, почему до сих пор преступно молчите, предлагаю немедленно войти в отношение с урянхайцами и выйти из состояния преступной бездеятельности». Он также ставил Сафьянова в известность, что на днях в Туву прибудет делегация от монгольского народно-революционного правительства и революционной армии во главе с уполномоченным Коминтерна Б. Цивенжаповым [56], директивы которого для И. Г. Сафьянова обязательны [57]. На это в ответной телеграмме 28 мая 1921 г. И. Г. Сафьянов заявил: «...Я и мои сотрудники решили оставить Вашу программу и работать так, как подсказывает нам здравый смысл. Имея мандат Сибревкома, выданный мне [с] согласия Сиббюро, беру всю ответственность на себя, давая отчет [о] нашей работе только товарищу Смирнову» [58].
      14 июня 1921 г. глава НКИД РСФСР Г.В. Чичерин, пытаясь составить более четкое представление о положении в Туве, запросил мнение И.Н. Смирнова по «урянхайскому вопросу» [59]. В основу ответа И.Н. Смирнова было положено постановление, принятое членами Сиббюро ЦК РКП (б) с участием Б.З. Шумяцкого. Он привел сведения о численности в Туве русского населения и советских войск и предложил для осуществления постоянной связи с Урянхаем направить туда представителя НКИД РСФСР из окружения Б.З. Шумяцкого. Также было отмечено, что тувинское население относится к монголам отрицательно, а русское «тяготеет к советской власти». Несмотря на это, Сиббюро ЦК РКП (б) решило: Тува должна войти в состав Монголии, но декларировать это не надо [60].
      16 июня 1921 г. Политбюро ЦК РКП (б) по предложению народного комиссара иностранных дел Г.В. Чичерина с одобрения В.И. Ленина приняло решение о вступлении в Монголию советских войск для ликвидации группировки Р.Ф.Унгерна фон Штернберга. Тем временем «старые» панмонголисты тоже предпринимали попытки подчинить /248/ себе Туву. Так, 17 июня 1921 г. управляющий Цзасакту-хановским аймаком Сорукту ван, назвавшись правителем Урянхая, направил тувинским нойонам Хемчика письмо, в котором под угрозой сурового наказания потребовал вернуть захваченные у «чанчина Гегена» (т.е. генерала на службе у богдо-гегена) И.Г. Казанцева трофеи и служебные бумаги, а также приехать в Монголию для разбирательства [61]. 20 июня 1921 г. он сообщил о идущем восстановлении в Монголии нарушенного китайцами управления (т.е. автономии) и снова выразил возмущение разгромом тувинцами отряда генерала И.Г. Казанцева. Сорукту ван в гневе спрашивал: «Почему вы, несмотря на наши приглашения, не желаете явиться, заставляете ждать, тормозите дело и не о чем не сообщаете нам? ...Если вы не исполните наше предписание, то вам будет плохо» [62]
      Однако монгольский сайт (министр, влиятельный чиновник) этими угрозами ничего не добился. Хемчикские нойоны к тому времени уже были воодушевлены сафьяновским планом самоопределения. 22 июня 1921 г. И. Г. Сафьянов в ответе на адресованное ему письмо Сорукту вана пригласил монгольского сайта на переговоры, предупредив его, что «чинить обиды другому народу мы не дадим и берем его под свое покровительство» [63]. 25-26 июня 1921 г. в Чадане состоялось совещание представителей двух хемчикских хошунов и советской делегации в составе представителей Сибревкома, частей Красной Армии, штаба партизанского отряда и русского населения края, на котором тувинские представители выразили желание создать самостоятельное государство и созвать для его провозглашения Всетувинский съезд. В принятом ими на совещании решении было сказано: «Представителя Советской России просим поддержать нас на этом съезде в нашем желании о самоопределении... Вопросы международного характера будущему центральному органу необходимо решать совместно с представительством Советской России, которое будет являться как бы посредником между тувинским народом и правительствами других стран» [64].
      1 июля 1921 г. в Москве состоялись переговоры наркома иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерина с монгольской делегацией в составе Бекзеева (Ц. Жамцарано) и Хорлоо. В ходе переговоров Г.В. Чичерин предложил формулу отношения сторон к «урянхайскому вопросу», в соответствии с которой: Советская Россия от притязаний на Туву /249/ отказывалась, Монголия в перспективе могла рассчитывать на присоединение к ней Тувы, но ввиду неясности ее международного положения вопрос оставался открытым на неопределенное время. Позиция Тувы в это время определенно выявлена еще не была, она никак не комментировалась и во внимание не принималась.
      Между тем Б.З. Шумяцкий попытался еще раз «образумить» своего политического оппонента в Туве. 12 июля 1921 г. он телеграфировал И. Г. Сафьянову: «Если совершите возмутительную и неслыханную в советской, военной и коминтерновской работе угрозу неподчинения в смысле отказа информировать, то вынужден буду дать приказ по военной инстанции в пределах прав, предоставленных мне дисциплинарным уставом Красной Армии, которым не однажды усмирялся бунтарский пыл самостийников. Приказываю информацию давать моему заместителю [Я.Г.] Минскеру и [К.И.] Грюнштейну» [65].
      Однако И. Г. Сафьянов, не будучи на деле «самостийником», практически о каждом своем шаге регулярно докладывал председателю Сибревкома И. Н. Смирнову и просил его передать полученные сведения в адрес Реввоенсовета 5-й армии и ДВСКИ. 13 июля 1921 г. И.Г. Сафьянов подробно информирован его о переговорах с представителями двух хемчикских кожуунов [66]. Объясняя свое поведение, 21 июля 1921 г. он писал, что поначалу, выполняя задания Б.З. Шумяцкого «с его буферной Урянхайской политикой», провел 11-й съезд русского населения Тувы (23-25 апреля 1921 г.), в решениях которого желание русского населения – быть гражданами Советской республики – учтено не было. В результате избранная на съезде краевая власть оказалась неавторитетной, и «чтобы успокоить бушующие сердца сторонников Советской власти», ему пришлось «преобразовать представительство Советской] России в целое учреждение, разбив его на отделы: дипломатический, судебный, Внешторга и промышленности, гражданских дел» [67]. Письмом от 28 июля 1921 г. он сообщил о проведении 12-го съезда русского населения в Туве (23-26 июля 1921 гг.), на котором делегаты совершенно определенно высказались за упразднение буфера и полное подчинение колонии юрисдикции Советской России [68].
      В обращении к населению Тувы, выпущенном в конце июля 1921 г., И.Г. Сафьянов заявил: «Центр уполномочил меня и послал к Вам в Урянхай помочь Вам освободиться от гнета Ваших насильников». /250/ Причислив к числу последних китайцев, «реакционных» монголов и белогвардейцев, он сообщил, что ведет переговоры с хошунами Тувы о том, «как лучше устроить жизнь», и что такие переговоры с двумя хемчикскими хошунами увенчались успехом. Он предложил избрать по одному представителю от сумона (мелкая административная единица и внутриплеменное деление. – Я.М.) на предстоящий Всетувинский съезд, на котором будет рассмотрен вопрос о самоопределении Тувы [69].
      С каждым предпринимаемым И. Г. Сафьяновым шагом возмущение его действиями в руководстве Сиббюро ЦК РКП (б) и ДВСКИ нарастало. Его переговоры с представителями хемчикских хошунов дали повод для обсуждения Сиббюро ЦК РКП (б) вопроса о покровительстве Советской России над Тувой. В одном из его постановлений, принятом в июле 1921 г., говорилось, что советский «протекторат над Урянхайским краем в международных делах был бы большой политической ошибкой, которая осложнила бы наши отношения с Китаем и Монголией» [70]. 11 августа 1921 г. И. Г. Сафьянов получил из Иркутска от ответственного секретаря ДВСКИ И. Д. Никитенко телеграмму, в которой сообщалось о его отстранении от представительства Коминтерна в Урянхае «за поддержку захватчиков края по направлению старой царской администрации» [71]. Буквально задень до Всетувинского учредительного Хурала в Туве 12 августа 1921 г. И. Д. Никитенко писал Г.В. Чичерину о необходимости «ускорить конкретное определение отношения Наркоминдела» по Туве. Назвав И. Г. Сафьянова «палочным самоопределителем», «одним из импрессионистов... доморощенной окраинной политики», он квалифицировал его действия как недопустимые. И. Д. Никитенко предложил включить Туву «в сферу влияния Монгольской Народно-Революционной партии», работа которой позволит выиграть 6-8 месяцев, в течение которых «многое выяснится» [72]. Свою точку зрения И. Д. Никитенко подкрепил приложенными письмами двух известных в Туве монголофилов: амбын-нойона Соднам-Бальчира с группой чиновников и крупного чиновника Салчакского хошуна Сосор-Бармы [73].
      Среди оппонентов И. Г. Сафьянова были и советские военачальники. По настоянию Б.З. Шумяцкого он был лишен мандата представителя Реввоенсовета 5-й армии. Военный комиссар Енисейской губернии И. П. Новоселов и командир Енисейского пограничного полка Кейрис /251/ доказывали, что он преувеличивал количество белогвардейцев в Урянхае и исходящую от них опасность лишь для того, чтобы добиться военной оккупации края Советской Россией. Они также заявляли, что представитель Сибревкома И.Г. Сафьянов и поддерживавшие его местные советские власти преследовали в отношении Тувы явно захватнические цели, не считаясь с тем, что их действия расходились с политикой Советской России, так как документальных данных о тяготении тувинцев к России нет. Адресованные И. Г. Сафьянову обвинения в стремлении присоединить Туву к России показывают, что настоящие его взгляды на будущее Тувы его политическим оппонентам не были до конца ясны и понятны.
      Потакавшие новым панмонголистам коминтерновские и сибирские советские руководители, направляя в Туву в качестве своего представителя И.Г. Сафьянова, не ожидали, что он станет настолько сильным катализатором политических событий в крае. Действенных рычагов влияния на ситуацию на тувинской «шахматной доске» отечественные сторонники объединения Тувы с Монголией не имели, поэтому проиграли Сафьянову сначала «темп», а затем и «партию». В то время когда представитель ДВСКИ Б. Цивенжапов систематически получал информационные сообщения Монгольского телеграфного агентства (МОНТА) об успешном развитии революции в Монголии, события в Туве развивались по своему особому сценарию. Уже находясь в опале, лишенный всех полномочий, пользуясь мандатом представителя Сибревкома, действуя на свой страх и риск, И.Г. Сафьянов ускорил наступление момента провозглашения тувинским народом права на самоопределение. В итоге рискованный, с непредсказуемыми последствиями «урянхайский гамбит» он довел до победного конца. На состоявшемся 13-16 августа 1921 г. Всетувинском учредительном Хурале вопрос о самоопределении тувинского народа получил свое разрешение.
      В телеграмме, посланной И.Г. Сафьяновым председателю Сибревкома И. Н. Смирнову (г. Новониколаевск), ДВСКИ (г. Иркутск), Губкому РКП (б) (г. Красноярск), он сообщал: «17 августа 1921 г. Урянхай. Съезд всех хошунов урянхайского народа объявил Урянхай самостоятельным в своем внутреннем управлении, [в] международных же сношениях идущим под покровительством Советроссии. Выбрано нар[одно]-рев[о-люционное] правительство [в] составе семи лиц... Русским гражданам /252/ разрешено остаться [на] территории Урянхая, образовав отдельную советскую колонию, тесно связанную с Советской] Россией...» [74]
      В августе – ноябре 1921 г. в Туве велось государственное строительство. Но оно было прервано вступлением на ее территорию из Западной Монголии отряда белого генерала А. С. Бакича. В конце ноября 1921 г. он перешел через горный хребет Танну-Ола и двинулся через Элегест в Атамановку (затем село Кочетово), где находился штаб партизанского отряда. Партизаны, среди которых были тувинцы и красноармейцы усиленного взвода 440-го полка под командой П.Ф. Карпова, всего до тысячи бойцов, заняли оборону.
      Ранним утром 2 декабря 1921 г. отряд Бакича начал наступление на Атамановку. Оборонявшие село кочетовцы и красноармейцы подпустили белогвардейцев поближе, а затем открыли по ним плотный пулеметный и ружейный огонь. Потери были огромными. В числе первых был убит генерал И. Г. Казанцев. Бегущих с поля боя белогвардейцев добивали конные красноармейцы и партизаны. Уничтожив значительную часть живой силы, они захватили штаб и обоз. Всего под Атамановкой погибло свыше 500 белогвардейцев, в том числе около 400 офицеров, 7 генералов и 8 священников. Почти столько же белогвардейцев попало в плен. Последняя попытка находившихся на территории Монголии белогвардейских войск превратить Туву в оплот белых сил и плацдарм для наступления на Советскую Россию закончилась неудачей. Так завершилась Гражданская война в Туве.
      Остатки разгромленного отряда Бакича ушли в Монголию, где вскоре добровольно сдались монгольским и советским военным частям. По приговору Сибирского военного отделения Верховного трибунала ВЦИК генерала А. С. Бакича и пятерых его ближайших сподвижников расстреляли в Новосибирске. За умелое руководство боем и разгром отряда Бакича С. К. Кочетова приказом Реввоенсовета РСФСР № 156 от 22 января 1922 г. наградили орденом Красного Знамени.
      В завершение настоящего исследования можно заключить, что протекавшие в Туве революционные события и Гражданская война были в основном производными от российских, Тува была вовлечена в российскую орбиту революционных и военных событий периода 1917-1921 гг. Но есть у них и свое, урянхайское, измерение. Вплетаясь в канву известных событий, в новых условиях получил свое продол-/253/-жение нерешенный до конца спор России, Китая и Монголии за обладание Тувой, или «урянхайский вопрос». А на исходе Гражданской войны он дополнился новым содержанием, выраженным в окрепшем желании тувинского народа образовать свое государство. Наконец, определенное своеобразие событиям придавало местоположение Тувы. Труд недоступностью и изолированностью края от революционных центров Сибири во многом объясняется относительное запаздывание исторических процессов периода 1917-1921 гг., более медленное их протекание, меньшие интенсивность и степень остроты. Однако это не отменяет для Тувы общую оценку описанных выше событий, как произошедших по объективным причинам, и вместе с тем страшных и трагических.
      1. См.: Собрание архивных документов о протекторате России над Урянхайским краем – Тувой (к 100-летию исторического события). Новосибирск, 2014.
      2. История Тувы. Новосибирск, 2017. Т. III. С. 13-30.
      3. ВКП (б), Коминтерн и национально-революционное движение в Китае: документы. М., 1994. Т. 1. 1920-1925. С. 11.
      4. История советско-монгольских отношений. М., 1981. С. 24.
      5. Сейфуяин Х.М. К истории иностранной военной интервенции и гражданской войны в Туве. Кызыл, 1956. С. 38-39; Ян Шичао окончил юридический факультет Петербургского университета, хорошо знал русский язык (см.: Белов Ь.А. Россия и Монголия (1911-1919 гг.). М., 1999. С. 203 (ссылки к 5-й главе).
      6. Монгуш Буян-Бадыргы (1892-1932) – государственный и политический деятель Тувы. До 1921 г. – нойон Даа кожууна. В 1921 г. избирался председателем Всетувин-ского учредительного Хурала и членом первого состава Центрального Совета (правительства). До февраля 1922 г. фактически исполнял обязанности главы правительства. В 1923 г. официально избран премьер-министром тувинского правительства. С 1924 г. по 1927 г. находился на партийной работе, занимался разработкой законопроектов. В 1927 г. стал министром финансов ТНР. В 1929 г. был арестован по подозрению в контрреволюционной деятельности и весной 1932 г. расстрелян. Тувинским писателем М.Б. Кенин-Лопсаном написан роман-эссе «Буян-Бадыргы». Его именем назван филиал республиканского музея в с. Кочетово и улица в г. Кызыл-Мажалыг (см.: Государственная Книга Республики Тыва «Заслуженные люди Тувы XX века». Новосибирск, 2004. С. 61-64). /254/
      7. Куулар Чимба – нойон самого крупного тувинского хошуна Бээзи.
      8. Оюн Соднам-Балчыр (1878-1924) – последний амбын-нойон Тувы. Последовательно придерживался позиции присоединения Тувы к Монголии. В 1921 г. на Всетувинском учредительном Хурале был избран главой Центрального Совета (Правительства) тувинского государства, но вскоре от этой должности отказался. В 1923 г. избирался министром юстиции. Являлся одним из вдохновителей мятежа на Хемчике (1924 г.), проходившего под лозунгом присоединения Тувы к Монголии. Погиб при попытке переправиться через р. Тес-Хем и уйти в Монголию.
      9. Цит. по: Хейфец А.Н. Советская дипломатия и народы Востока. 1921-1927. М., 1968. С. 19.
      10. АВП РФ. Ф. Референту ра по Туве. Оп. 11. Д. 9. П. 5, без лл.
      11. ГАНО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 186. Л. 60-60 об.
      12. А.И. Кашников – особоуполномоченный комиссар РСФСР по делам Урянхая, руководитель советской делегации на переговорах. Характеризуя создавшуюся на момент переговоров ситуацию, он писал: «Китайцы смотрят на Россию как на завоевательницу бесспорно им принадлежащего Урянхайского края, включающего в себя по северной границе Усинскую волость.
      Русские себя так плохо зарекомендовали здесь, что оттолкнули от себя урянхайское (сойетское) население, которое видит теперь в нас похитителей их земли, своих поработителей и угнетателей. В этом отношении ясно, что китайцы встретили для себя готовую почву для конкуренции с русскими, но сами же затем встали на положение русских, когда присоединили к себе Монголию и стали сами хозяйничать.
      Урянхи тяготеют к Монголии, а Монголия, попав в лапы Китаю, держит курс на Россию. Создалась, таким образом, запутанная картина: русских грабили урянхи. вытуривая со своей земли, русских выживали и китайцы, радуясь каждому беженцу и думая этим ликвидировать споры об Урянхае» (см.: протоколы Совещания Особоуполномоченною комиссара РСФСР А.И. Кашникова с китайским комиссаром Ян Шичао и монгольским нойоном Жамцарано об отношении сторон к Урянхаю, создании добрососедских русско-китайских отношений по Урянхайскому вопросу и установлении нормального правопорядка в Урянхайском крае (НА ТИГПИ. Д. 388. Л. 2, 6, 14-17, 67-69, 97; Экономическая история потребительской кооперации Республики Тыва. Новосибирск, 2004. С. 44).
      13. См.: Лузянин С. Г. Россия – Монголия – Китай в первой половине XX в. Политические взаимоотношения в 1911-1946 гг. М., 2003. С. 105-106.
      14. Там же. С. 113.
      15. Рощан С.К. Политическая история Монголии (1921-1940 гг.). М., 1999. С. 123-124; Лузянин С.Г. Указ. соч. С. 209.
      16. Рощин С.К. Указ. соч. С. 108.
      17. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 43. Л.9.
      18. Иннокентий Георгиевич Сафьянов (1875-1953) – видный советский деятель /255/ и дипломат. В 1920-1921 гг. представлял в Туве Сибревком, Дальневосточный секретариат Коминтерна и Реввоенсовет 5-й армии, вел дипломатическую переписку с представителями Китая и Монголии в Туве, восстанавливал среди русских переселенцев Советскую власть, руководил борьбой с белогвардейцами и интервентами, активно способствовал самоопределению тувинского народа. В 1921 г. за проявление «самостийности» был лишен всех полномочий, кроме агента Сибвнешторга РСФСР. В 1924 г. вместе с семьей был выслан из Тувы без права возвращения. Работал на разных должностях в Сибири, на Кавказе и в других регионах СССР (подробно о нем см. Дацышен В.Г. И.Г. Сафьянов – «свободный гражданин свободной Сибири» // Енисейская провинция. Красноярск, 2004. Вып. 1. С. 73-90).
      19. Цит. по: Дацышеи В.Г., Оидар Г.А. Саянский узел.     С. 210.
      20. РФ ТИГИ (Рукописный фонд Тувинского института гуманитарных исследований). Д. 42, П. 1. Л. 84-85.
      21. Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 193.
      22. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 134.
      23. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 77. Л. 41.
      24. Там же.
      25. РФ ТИГИ. Д. 420. Л. 216.
      26. Там же. Л. 228.
      27. Там же. Д. 42. Л. 219
      28. Там же. П. 3. Л. 196-198.
      29 Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.): сб. док. Новосибирск, 1996. С. 136-137.
      30 Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 210.
      31. Иван Никитич Смирнов. В политической борьбе между И.В. Сталиным и Л.Д. Троцким поддержал последнего, был репрессирован.
      32. Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 216-217.
      33. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 143.
      34. РФ ТИГИ. Д. 420. Л. 219-220.
      35. История Тувы. М., 1964. Т. 2. С. 62.
      36. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 154; Д. 420. Л. 226.
      37. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 4.
      38. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 157-158; РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 103.
      39. РФ ТИГИ. Д. 42. Л. 384; Д. 420. Раздел 19. С. 4, 6.
      40. РФ ТИГИ. Д. 420. Раздел 19. С. 4. /256/
      41. Там же. С. 5.
      42. Маады Лопсан-Осур (1876-?). Родился в местечке Билелиг Пий-Хемского хошуна. С детства владел русским языком. Получил духовное образование в Тоджинском хурэ, высшее духовное – в одном из тибетских монастырей. В Тибете выучил монгольский и тибетский языки. По возвращении в Туву стал чыгыракчы (главным чиновником) Маады сумона. Придерживался просоветской ориентации и поддерживал политику И.Г. Сафьянова, направленную на самоопределение Тувы. Принимал активное участие в подготовке и проведении Всетувинского учредительного Хурала 1921 г., на котором «высказался за территориальную целостность и самостоятельное развитие Тувы под покровительством России». Вошел в состав первого тувинского правительства. На первом съезде ТНРП (28 февраля – 1 марта 1922 г. в Туране был избран Генеральным секретарем ЦК ТНРП. В начале 1922 г.. в течение нескольких месяцев, возглавлял тувинское правительство. В начале 30-х гг. был репрессирован и выслан в Чаа-Холь-ский хошун. Скончался в Куйлуг-Хемской пещере Улуг-Хемского хошуна, где жил отшельником (см.: Государственная Книга Республики Тыва «Заслуженные люди Тувы XX века». С. 77).
      43. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 56. Л. 28.
      44. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 184-185.
      45. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 56. Л. 28.
      46. Шумяцкий Борис Захарович (1886-1943) – советский дипломат. Известен также под псевдонимом Андрей Червонный. Член ВКП (б) с 1903 г., активный участник революционного движения в Сибири. Видный политический и государственный деятель. После Октябрьской революции – председатель ЦИК Советов Сибири, активный участник Гражданской войны. В ноябре 1919 г. назначен председателем Тюменского губревкома, в начале 1920 г. – председателем Томского губревкома и одновременно заместителем председателя Сибревкома. С лета того же года – член Дальбюро ЦК РКП (б), председатель Совета Министров Дальневосточной Республики (ДВР). На дипломатической работе находился с 1921 г. В 1921-1922 гг. – член Реввоенсовета 5-й армии, уполномоченный НКИД по Сибири и Монголии. Был организатором разгрома войск Р.Ф. Унгерна фон Штернберга в Монголии. Являясь уполномоченным НКИД РСФСР и Коминтерна в Монголии, стоял на позиции присоединения Тувы к монгольскому государству. В 1922-1923 гг. – работник полпредства РСФСР в Иране; в 1923-1925 гг. – полпред и торгпред РСФСР в Иране. В 1926 г. – на партийной работе в Ленинграде. С конца 1926 по 1928 г. – ректор КУТВ. В 1928-1930 гг. – член Средазбюро ВКП (б). С конца 1930 г. – председатель праазения Союзкино и член коллегии Наркомпроса РСФСР и Наркомлегпрома СССР (с 1932 г.). В 1931 г. награжден правительством МНР орденом Красного Знамени.
      47. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 208-209. И.Н. Смирнов – в то время совмещал должности секретаря Сиббюро ЦК РКП (б) и председателя Сибревкома.
      48. Шырендыб Б. История советско-монгольских отношений. М., 1971. С. 96-98, 222. /257/
      49. Куулар Дондук (1888-1932 гг.) — тувинский государственный деятель и дипломат. В 1924 г. избирался на пост председателя Малого Хурала Танну-Тувинской Народной Республики. В 1925-1929 гг. занимал пост главы тувинского правительства. В 1925 г. подписал дружественный договор с СССР, в 1926 г. – с МНР. Весной 1932 г. был расстрелян по обвинению в контрреволюционной деятельности.
      50. РФ ТИГИ. Д. 420. Раздел 22. С. 27.
      51. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 169.
      52. Шырендыб Б. Указ. соч. С. 244.
      53. См.: История Тувы. Т. 2. С. 71-72; Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 269.
      54. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 60.
      55. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 208-209.
      56. Буда Цивенжапов (Церенжапов, Цивенжаков. Цырендтжапов и др. близкие к оригиналу варианты) являлся сотрудником секции восточных народов в штате уполномоченного Коминтерна на Дальнем Востоке. Числился переводчиком с монгольского языка в информационно-издательском отделе (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 93. Л. 2 об., 26).
      57. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 94-95.
      58. Там же. Л. 97.
      59. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 273.
      60. Там же. С. 273-274.
      61. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 59.
      62. Там же.
      63. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 60.
      64. РФ ТИГИ. Д. 37. Л. 221; Создание суверенного государства в центре Азии. Бай-Хаак, 1991. С. 35.
      65. Цит. по: Тувинская правда. 11 сентября 1997 г.
      66. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 75.
      67. Там же. Д. 42. Л. 389.
      68. Там же. Д. 81. Л. 75.
      69. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 3. Л. 199.
      70. Лузянин С.Г. Указ. соч. С. 114.
      71. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 99.
      72. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 97. Л. 27, 28.
      73. Там же. Л. 28-31.
      74. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 121. /258/
      Великая революция и Гражданская война в России в «восточном измерении»: (Коллективная монография) / Отв. ред. Д. Д. Васильев, составители Т. А. Филиппова, Н. М. Горбунова; Институт востоковедения РАН. – М.: ИВ РАН, 2020. С. 232-258.
    • Каталог гор и морей (Шань хай цзин) - (Восточная коллекция) - 2004
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл Каталог гор и морей (Шань хай цзин) - (Восточная коллекция) - 2004
      PDF, отсканированные стр., оглавление.
      Перевод и комментарий Э. М. Яншиной, 2-е испр. издание, 2004 г. 
      Серия -- Восточная коллекция.
      ISBN 5-8062-0086-8 (Наталис)
      ISBN 5-7905-2703-5 (Рипол Классик)
      "В книге публикуется перевод древнекитайского памятника «Шань хай цзин» — важнейшего источника естественнонаучных знаний, мифологии, религии и этнографии Китая IV-I вв. до н. э. Перевод снабжен предисловием и комментарием, где освещаются проблемы, связанные с изучением этого памятника."
      Оглавление:

       
      Автор foliant25 Добавлен 01.08.2019 Категория Китай
    • Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае - 1964
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае - 1964
      Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае / Из истории Первой гражданской революционной войны (1924-1927) 
      / Издательство "Наука", М., 1964.
      DjVu, отсканированные страницы, слой распознанного текста.
      ОТ АВТОРА 
      "В 1923 г. я по поручению партии и  правительства СССР поехал в Китай в первой пятерке военных советников, приглашенных для службы в войсках Гуаннжоуского (Кантонского) правительства великим китайским революционером доктором Сунь Ят-сеном. 
      Мне довелось участвовать в организации военно-политической школы Вампу и в формировании ядра Национально-революционной армии. В ее рядах я прошел первый и второй Восточные походы —  против милитариста Чэнь Цзюн-мина, участвовал также в подавлении мятежа юньнаньских и гуансийских милитаристов. Во время Северного похода HP А в 1926—1927 гг. я был советником в войсках восточного направления. 
      Я, разумеется, не ставлю перед собой задачу написать военную историю Первой гражданской войны в Китае. Эта книга — лишь рассказ о событиях, в которых непосредственно принимал участие автор, о людях, с которыми ему приходилось работать и встречаться. 
      Записки основаны на личных впечатлениях, рассказах других участников событий и документальных данных."
      Содержание:

      Автор foliant25 Добавлен 27.09.2019 Категория Китай
    • «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      PDF
      Исследование, перевод с китайского, комментарий и приложения М. Ю. Ульянова; научный редактор Д. В. Деопик.
      Китайское средневековое историко-географическое описание зарубежных стран «Чжу фань чжи», созданное чиновником Чжао Жугуа в XIII в., включает сведения об известных китайцам в период Южная Сун (1127–1279) государствах и народах от Японии на востоке до Египта и Италии на западе. Этот ценный исторический памятник, содержащий уникальные сообщения о различных сторонах истории и культуры описываемых народов, а также о международных торговых контактах в предмонгольское время, на русский язык переведен впервые.
      Тираж 300 экз.
      Автор foliant25 Добавлен 03.11.2020 Категория Китай
    • Путь из Яркенда в Балх
      Автор: Чжан Гэда
      Интересным вопросом представляется путь, по которому в прошлом ходили от Яркенда до городов Афганистана.
      То, что описывали древние китайские паломники, несколько нерелевантно - больше интересует Новое Время.
      То, что была дорога из Бадахшана на Яркенд, понятно - иначе как белогорские братья-ходжи Бурхан ад-Дин и Ходжа Джахан бежали из Яркенда в Бадахшан?
      Однако есть момент - Цины, имея все возможности преследовать белогорских ходжей, не пошли за ними. Вряд ли они боялись бадахшанцев - били и не таких.
      Скорее, дорога не позволяла пройти большому конному войску - ведь с братьями-ходжами ушло не 3000 кибиток, как живописал Санг Мухаммад, а около 500 человек (это с семьями), и они прибыли к оз. Шиве совершенно одичавшими и оголодавшими - тут же произошел конфликт из-за стада овец, которое они отбили у людей бадахшанского мира Султан-шаха Аждахара!
      Ищу маршруты, изучаю орографию Памира. Не пойму пока деталей, но уже есть наметки.
      Если есть старые карты Памира, Восточного Туркестана и Бадахшана в большом разрешении - приветствуются, ибо без них сложно.