Saygo

Синяя Борода

3 сообщения в этой теме

user posted image

Хотя волосы у Жиля де Ре были светлые, борода

была черной, непохожей ни на какую другую.

При определенном освещении она приобретала

синеватый оттенок, что и привело к тому, что

сир де Ре получил прозвище Синяя Борода...

Поль Локруа. Странные преступления

"Жил-был человек, у которого были красивые дома и в городе, и в деревне, посуда, золотая и серебряная, мебель вся в вышивках и кареты сверху донизу позолоченные. Но, к несчастью, у этого человека была синяя борода, и она делала его таким гадким и таким страшным, что не было ни одной женщины или девушки, которая не убежала бы, увидев его.

У одной из его соседок, почтенной дамы, были две дочки, писаные красавицы. Он попросил у этой дамы одну из них себе в жены и предоставил ей самой решить, которую выдать за него. Но они,ни та, ни другая, не хотели за него идти... так как ни одна не могла решиться взять себе в мужья человека с синей бородой. Кроме того, они боялись еще и потому, что этот человек уже не раз женился, но никто не знал, куда девались его жены".

Все мы хорошо знаем продолжение этой сказочной истории, записанной Шарлем Перро..Синяя Борода пригласил даму к себе в гости, и в конце концов ее младшая дочь решила, что борода его"вовсе уж не такая синяя... и что он замечательно вежливый человек". Была сыграна свадьба, а через месяц молодая жена оказалась в замке одна со связкой ключей и запретом входить в комнату "в конце большой галереи нижних покоев". Именно там она, не в силах побороть свое любопытство, и обнаружила всех прежних жен Синей Бороды — "трупы нескольких женщин, висевшие на стенах". Запрет оказался нарушен, и от смерти несчастную спасло лишь вмешательство братьев, приехавших ее навестить: "Синяя Борода узнал братьев своей жены... и тотчас же бросился бежать, чтобы спастись, но оба брата бросились за ним... Они пронзили его своими шпагами насквозь, и он пал бездыханным".

По классификации Аарне — Томпсона эта сказка относится к типу ТЗ12 или Т312А и является волшебной. И хотя Перро записал ее в XVII в. во Франции, отдельные ее мотивы и сходные с ней сюжеты обнаруживаются в более ранних произведениях, происходящих из весьма отдаленных регионов.

Как мы знаем, у последней жены Синей Бороды в сказке нет имени, но ее старшую сестру зовут Анна. Персонаж сестры-помощницы хорошо известен как литературе, так и фольклору. В четвертой книге "Энеиды" главной помощницей царицы Дидоны оказывается ее старшая сестра — и притом по имени Анна. Без помощи сестры, на этот раз младшей, не обходится в "Тысяча и одной ночи" и Шахразада. Каждый раз, когда ночь приближается к концу и смерть угрожает Шахразаде, ей на помощь приходит Дуньязада.

Персонаж конфидентки известен и европейской средневековой литературе, в частности рыцарскому роману. Такова, к примеру, Анна — сестра Дидоны из "Энея" (французского романа XI в., переложения "Энеиды" Вергилия). Такова Люнета — наперсница Лодины из романа Кретьена де Труа "Ивейн, или Рыцарь со львом". Такова, наконец, Дариолетт, подружка Элизены из "Амадиса Галльского", испанского романа XIV в.

Сходный со сказкой о Синей Бороде сюжет мы находим в "Тысяча и одной ночи". Это история принцессы Нузхан-аз-Заман, поддавшейся уговорам незнакомого бедуина. Видя, что она одинока, он предлагает ей ехать с ним: "Мне досталось шесть дочерей, и пять из них умерли, а одна жива... А если у тебя никого нет, я сделаю тебя как бы одной из них, и ты станешь подобна моим детям". "И бедуин непрестанно успокаивал ее сердце и говорил с ней мягкими речами, пока она не почувствовала склонности к нему... А этот бедуин был сын разврата, пересекающий дороги и предающий друзей, разбойник, коварный и хитрый...". Оказавшись в его власти, Нузхан-аз-Заман страдает от побоев и унижений и готовится к смерти, когда ей на помощь приходит заезжий купец и выкупает ее у бедуина.

Более сложное построение, при идентичном сюжете, у сказки "Чудо-птица" (Fitchers Vogel), записанной братьями Гримм. Здесь действует некий колдун, живущий в темном лесу. Он ходит по домам и хватает девушек, которых после этого никто никогда больше не видит. Так он приходит к дому "одного человека, у которого было три красивых дочери". Все они по очереди попадают к колдуну. Первых двух губит любопытство: они заглядывают в запретную комнату, колдун узнает об этом и убивает их. Третья девушка оказывается удачливее. Она приходит в запретную комнату, видит убитых сестер, оживляет их, ухитряется скрыть от колдуна свой поступок и становится его невестой. Она посылает его к своим родителям с корзиной золота, в которой спрятаны ее сестры. Как только девушки добираются до дому, они зовут на помощь. Третья сестра, обвалявшись в перьях и превратившись в чудо-птицу, неузнанной встречает колдуна и его гостей. "Но только вошел он вместе со своими гостями в дом, а тут вскоре явились братья и родные невесты, посланные ей на подмогу. Они заперли все двери дома, чтобы никто не мог оттуда убежать, и подожгли его со всех сторон, — и сгорел колдун вместе со всем своим сбродом в огне".

Несмотря на некоторые различия в деталях, разное время и место бытования, все эти истории похожи друг на друга. Общим для них всех является мотив посвящения (инициации), тесно связанный с представлениями о смерти.

Но есть у "Синей Бороды" Шарля Перро одна особенность, которая не только отличает эту сказку от прочих, записанных им, но и, возможно, делает ее поистине уникальной. У ее главного персонажа, как считают многие исследователи, имеется исторический прототип. Называют и его имя — Жиль де Лаваль, барон де Ре, крупнейший землевладелец Бретани, вассал короля Карла VII и маршал Франции, сожженный на костре по обвинению в колдовстве и многочисленных убийствах малолетних детей. Споры об этом человеке, о его преступлениях и возможной связи между ними и появлением сказки о Синей Бороде не утихают и по сей день.

Познакомимся с ним поближе.

Жиль де Ре родился в 1404 г. в Бретани в семье Ги II де Лаваля и Марии де Краон. По отцу Жиль являлся дальним родственником прославленного коннетабля Франции Бертрана Дюгеклена — его правнучатым племянником .

По достижении совершеннолетия Жиль, как старший сын в семье, должен был унаследовать огромное состояние — его земли не уступали в размере владениям самого герцога Бретонского и даже превосходили их. Семья Лавалей контролировала также почти половину производства и экспорта соли — одного из главных достояний экономики Бретани. По подсчетам современных историков, годовой доход Жиля де Ре был раз в 10 выше, чем у герцога Бретонского.

После смерти в 1415 г. родителей Жиля его опекуном стал Жан де Краон, дед по материнской линии, который практически сразу принялся искать для внука достойную (в первую очередь с материальной точки зрения) брачную партию. В 1420 г. после ряда неудач (малолетние невесты не отличались крепким здоровьем и умирали одна за другой) его выбор остановился на Катрин де Туар, чьи владения граничили с землями Лавалей и Краонов. Единственное препятствие заключалось в слишком близком родстве будущих супругов: Катрин была кузиной Жиля и по церковным законам не могла стать его женой. Это, однако, не остановило Жана де Краона: вместе с внуком он совершил похищение девушки и сыграл свадьбу. Получив позднее прощение от папы римского и официальное разрешение на брак, он отпраздновал свадьбу внука еще раз.

К тому же 1420 году можно отнести и первое появление Жиля на политической сцене. Он принял участие в очередном этапе борьбы за владение герцогством Бретонским, шедшей с переменным успехом между семействами де Монфор и де Пентьевр. Однако на этот раз в дело оказался замешан французский дофин Карл. После того как в январе 1420 г. по договору в Труа он был объявлен бастардом и лишен права наследства, Карл начал искать поддержки у Жана V де Монфора, герцога Бретонского. Но тот принял сторону Изабеллы Баварской и англичан. Дофин в ответ дал понять лагерю Пентьевров, что отныне его симпатии — на их стороне.

Оливье де Пентьевр прибыл в Нант и пригласил Жана V к себе на праздник. Однако вместо парадного зала герцог угодил в заключение, в "каменный мешок". 20 февраля 1420 г. его супруга собрала в Нанте Генеральные штаты, где призвала вассалов герцога прийти к нему на помощь. Именно в этой освободительной операции, состоявшейся 15 июля того же года, участвовали Жан де Краон и Жиль де Ре (прежде поддерживавшие семейство де Пентьевр).

В 1425 г. дофин Карл и герцог Бретонский заключили наконец союз против англичан: старшая дочь Жана V, Изабелла, вышла замуж за Людовика III Анжуйского, сына Иоланды Арагонской (заботливой тещи Карла). Начались первые совместные военные операции, однако в 1427 г. Жан V вновь перешел на сторону англичан.

Это событие поменяло расстановку политических сил и при дворе дофина: вместо Артура де Ришмона, брата герцога Бретонского, коннетаблем Франции стал Жорж де Ла Тремуй, родственник и покровитель Жиля де Ре. Именно с его назначением началась недолгая — но в высшей степени насыщенная событиями — придворная карьера нашего героя: приезд в Шинон, встреча с Жанной д'Арк, участие в снятии осады с Орлеана, в битве при Патэ, в коронации Карла VII в Реймсе. Там 17 июля 1429 г. 25-летний Жиль де Ре стал маршалом Франции и получил право добавить в свой герб знаки, свидетельствовавшие об особой королевской милости: "...многочисленные цветы лилийна лазурном поле". В письме, датированном сентябрем 1429 г., Карл VII пояснил причины таких почестей: "...учитывая высокие и достойные заслуги... большие трудности и опасности, как, например, взятие Луда, и прочие достойные деяния, снятие осады с Орлеана, которую вели англичане, а также битву при Патэ, где наши враги были разбиты, и другие военные походы, в Реймс на нашу коронацию и за Сену для освобождения наших земель...".

И, тем не менее, после Реймса Жиль де Ре постепенно сходит с политической сцены. Он не сопровождал Жанну в ее неудачном походе на Париж и в конце 1429 г. вернулся в Бретань, где вскоре родился его единственный ребенок — дочь Мария. В декабре 1430 г. Жиль еще участвовал в сражении при Лувье, а в 1432 г. — в битве подЛаньи. Но 15 ноября 1432 г. умер Жан де Краон, и Жиль вступил во владение наследством. Он удалился в свои земли — и с этого момента началась другая жизнь нашего героя — жизнь, о которой нам мало что известно.

Высказывалось предположение, что Жиль появлялся на публике еще в 1435 и 1439 гг. Возможно, он приезжал в Орлеан на празднование дня освобождения города (8 мая 1429 г.) и два раза финансировал постановку "Мистерии об осаде Орлеана", в которой был изображен как одно из действующих лиц.

В остальном его "частную" жизнь окружала тайна — вплоть до 19 сентября 1440 г., когда Жиль де Лаваль, барон де Ре, правнучатый племянник Дюгеклена и маршал Франции, предстал перед церковным и светским судом Нанта по обвинению в многочисленных преступлениях: ереси, колдовстве, содомии, убийствах малолетних детей и т.д. Полностью признавший свою вину, Жиль был сожжен на костре 26 октября 1440 г. Ему было 36 лет.

Историки до сих пор спорят о том, что это был за судебный процесс: один из предвестников начинающейся во Франции "охоты на ведьм" или же политическое дело, в котором интересы французского короля и герцога Бретонского оказались сильнее могущества их вассала. Некоторые предполагают также, что процесс Жиля де Ре был каким-то образом связан с процессом Жанны д'Арк.

Я не собираюсь подробно останавливаться на политических тонкостях этого дела. Скажу лишь, что именно в связи с судебнымп роцессом и выявленными в его ходе преступлениями (подлинными или вымышленными) Жиль де Ре остался в памяти потомков едва ли не самым ужасным персонажем французской истории (по крайней мере, ее средневекового периода).

Не была ли (как считают многие) сказка, записанная Шарлем Перро, самым известным из дошедших до нас откликов на процесс Жиля де Ре? Являлся ли Жиль де Ре действительно прототипом Синей Бороды? И если нет — то почему этих героев продолжают до сих пор отождествлять друг с другом?

Попробуем ответить на эти вопросы и понять, каким образом жизнь вполне конкретного исторического персонажа могла превратиться в знакомый нам с детства сказочный сюжет.

Сборник Шарля Перро "Истории, или Сказки былых времен (Сказки моей матушки Гусыни) с моральными поучениями", где впервые была опубликована сказка о Синей Бороде, вышел в 1697 г. В то же самое время к печати готовилось многотомное сочинение отца Ги Лобино, целиком посвященное истории Бретани. Из него французы, не знакомые со средневековыми хроника-ми, смогли узнать относительно полную версию жизни Жиля де Ре и историю его преступлений. Основываясь на известных ему бретонских хрониках и свидетельствах современников, Лобино предлагал своим читателям "классическое" изложение событий: расточительный барон пытался заново разбогатеть, занявшись алхимией и поиском кладов; кроме того, ради собственной похоти он насиловал маленьких мальчиков и убивал их, чтобы скрыть следы преступления. Виновность Жиля де Рене не ставилась под сомнение ни Лобино, ни автором следующего крупного сочинения, посвященного истории Бретани.

Впрочем, в этих изданиях вопрос о близости двух персонажей — Жиля де Ре и Синей Бороды — естественно, не поднимался. С их отождествлением пришлось подождать до начала XIX в.,когда уже никто не сомневался в его истинности. Напротив, многие авторы считали, что жизнь Жиля де Ре — единственный (и единственно возможный) источник сказки о Синей Бороде. Уверенность была. столь велика, что некоторые исследователи без тени сомнения заявляли, что Синяя Борода — это прозвище самого Жиля де Ре, а сказочный персонаж получил его позже, так сказать по наследству.

Главный аргумент в пользу полной идентичности Жиля де Ре и Синей Бороды состоял всегда в том, что сказка, записанная Ш. Перро, бытовала исключительно в Бретани, а потому и прототип ее героя следует искать среди персонажей бретонской истории. Важную роль играло и то обстоятельство, что жители Шантосе, Машкуля, Тиффожа и прочих мест, некогда являвшихся владениями барона де Ре, еще в конце XIX в. были совершенно уверены,что именно в них и проживал Синяя Борода, хотя все эти замки располагались на приличном расстоянии друг от друга. Так, в Тиффоже путешественникам показывали не только ту комнату, где Жиль душил детей, но и другую — где он вешал своих жен. Известностью пользовалась также местная церковь Св. Николя, где якобы эти последние были захоронены.

Любопытные истории, рассказанные старожилами, приводит в своем монументальном исследовании аббат Боссар. В первой из них говорится о некоем старике, который встречает на прекрасном цветущем лугу несколько прелестных девушек. Они не поют и не танцуют, а только горько плачут. "Что свами случилось?" — спрашивает старик. "Мы оплакиваем нашу подругу, Гвеннолу, самую красивую из нас. Ужасный Синяя Борода убил ее, как он убил всех своих жен.Синяя Борода — это барон де Ре". "Ничего, — говорит старик. — Я — мессир Жан де Малеструа, епископ Нантский (именно этот человек возбудил судебный процесс против Жиля де Ре), и я поклялся защищать моих прихожан". "Но Жиль де Лаваль не верит в Бога!" — восклицают девушки. "Тем хуже для него!" — отвечает старик и исчезает. История заканчивается словами: "Снова девушки поют песни и танцуют на лугу. Нет больше Жиля де Лаваля! Синяя Борода умер!"

Второй рассказ посвящен появлению синей бороды у Жиля де Ре. Мимо замка Жиля де Ре едут граф Одон де Тремеаки его невеста — Бланш де Лерминьер. Жиль (обладающий, как сказано, бородой прекрасного рыжего цвета) приглашает их к себе на обед. Но когда гости собираются уезжать, Жиль приказываетбросить графа в "каменный мешок" и предлагает Бланш стать его женой. Бланш отказывается — Жиль настаивает. Он ведетее в церковь, где обещает ей свою душу и тело в обмен на согласие. Бланш соглашается и в тот же миг превращается в Дьявола синего цвета. Дьявол смеется и говорит Жилю: "Теперьты в моей власти". Он делает знак, и борода Жиля де Ре становится синей. "Теперь ты не будешь Жилем де Лавалем, — кричит Дьявол. — Тебя будут звать Синяя Борода". Рассказ заканчивается тем, что с тех пор Жиля все знали только под именем Человека с Синей Бородой.

Эти истории давали некоторым авторам повод отказывать сказке в родстве даже с бретонскими легендами (в которых, как мы увидим дальше, есть прелюбопытные и весьма подходящие на роль Синей Бороды персонажи).

Первые сомнения в наличии столь тесной связи между реальным историческим лицом и сказочным персонажем появились в конце XIX —начале XX в. Были изучены и сопоставлены друг с другом иные варианты сказочного сюжета (в частности немецкий,записанный братьями Гримм) и сделан вывод о том, что он получил некогда распространение по всей Европе и никак не был связан с личностью Жиля де Ре. Отмечалось также, что бретонский вариант сказки существовал задолго до XV в. В то же самое время раздались первые голоса и в защиту Жиля де Ре: материалы дела (первое, неполное, издание которых как раз появилось в то время) позволяли предположить, что Жиль был совершенно невиновен, а процесс против него — сфабрикован. Отсутствие же состава преступления автоматически лишало Жиля де Ре права претендовать на роль Синей Бороды.

Новый всплеск интереса к личности Жиля де Ре (и к его возможной связи с Синей Бородой) относится к 70-м годам XX в., когда Жорж Батай осуществил полное издание материалов процесса, остающееся на сегодняшний день лучшим. Сам Батай высказывался против идентификации своего героя со сказочным персонажем. Он считал, что отождествление произошло по чистой случайности, поскольку ничто в жизни реального Жиля де Ре не напоминало известный нам с детства сюжет: "Нет ничего общего между Синей Бородой и Жилем де Ре... Ничто в жизни Жиля не соответствует запретной комнате, ключу с пятном крови, нет ничего похожего на сестру Анну в башне". Единственная связь, которую усматривал Батай: главный персонаж истории — человек страшный, такой же страшный, как и герой сказки. Только поэтому,считал он, в Синей Бороде видели Жиля де Ре, который никогда не был в действительности его прототипом.

Впрочем, ответить на этот вопрос мне представляется возможным лишь после знакомства с материалами процесса над Жилем де Ре.

Непосредственным поводом для возбуждения дела против Жиля де Ре стало вовсе не колдовство и не систематические похищения детей. 15 мая 1440 г. Жиль совершил вооруженное нападение на замок Сен-Этьен-де-Мер-Морт — владение, до недавних пор принадлежавшее ему самому, но проданное им Жеффруа Ле Феррону, казначею герцога Бретонского. Сам Жиль объяснял впоследствии это нападение тем,что не получил причитавшихся ему от продажи денег. Жан V решил наказать своего барона, наложив на него штраф в 50 тыс.золотых экю, который тот, видимо, и не думал платить, укрывшись в замке Тиффож, находившемся в королевской юрисдикции.

Очевидно, в то же самое время Жан де Малеструа, епископ Нантский, получил первые сведения о якобы пропадающих в округе детях. Интересно, что в письмах епископа, помеченных 29 июля 1440 г., эти исчезновения уже связаны исключительно с именем Жиля де Ре: "...дошли до нас сначала многочисленные слухи, а затем жалобы и заявления достойных и скромных лиц...Мы изучили их, и из этих показаний нам стало известно среди прочего, что знатный человек, мессир Жиль де Ре, шевалье, сеньор этих мест и барон, наш подданный, вместе с несколькими сообщниками, задушил и убил ужасным образом многих невинных маленьких мальчиков, что он предавался с ними греху сладострастия и содомии, часто вызывал демонов, приносил им жертвы и заключал с ними договоры и совершал другие ужасные преступления".

Обратим особое внимание на формулировку этого сугубо предварительного обвинения. Будучи по сути своей всего лишь пересказом слухов, непроверенных и недоказанных, оно, как мы увидим дальше, практически идентично окончательному приговору по делу Жиля де Ре.

Учитывая сложный состав обвинения (колдовство, похищения и убийства, вооруженное нападение), дело изначально рассматривалось как церковным, так и светским судом. Одновременно шел допрос "сообщников" Жиля: его слуг Анрие и Пуату, итальянца Франсуа Прелатти, выписанного для проведения алхимических опытов, священника Эсташа Бланше.

28 сентября 1440 г. были заслушаны свидетельские показания:"...названные персоны... заявили со слезами и болью о пропаже ихсыновей, племянников и прочих (мальчиков), предательски похищенных, а затем бесчеловечно убитых Жилем де Ре и его сообщниками... они насиловали их жестоко и противоестественнои совершали с ними грех содомии... они много раз вызывали злых духов, которым приносили клятву верности... они совершалидругие ужасные и неописуемые преступления, касающиеся церковной юрисдикции" (GR, 195). (Замечу в скобках, что в этомпервом варианте обвинения относились не только к Жилю, но ик его сообщникам — ситуация, которая не замедлит изменитьсяк концу следствия.)

Жиль де Ре, представ перед судом 8 октября, решительно опроверг эти обвинения (GR, 200). На следующем заседании, 13 октября, он обозвал своих судей "разбойниками и богохульниками" и заявил, что "предпочел бы скорее быть повешенным, чем отвечать таким церковникам и судьям, и что он считает недостойным для себя стоять перед ними" (GR, 203). И все же всего через два дня, 15 октября, Жиль согласился давать показания (вернее, согласился выслушать составленное заранее обвинение из 49 статей и подтвердить или опровергнуть каждый из пунктов). С одной стороны, как считают некоторые историки, это могло быть связано с тем, что в ответ на оскорбления Жиля судьи отлучили его от церкви. С другой стороны, Жиль уже целый месяц находился в тюрьме, и хотя условия, видимо, унего были лучше, чем у закоренелых преступников (в материалах дела упоминается комната в башне, где содержался де Ре), это тоже не могло на нем не сказаться. Так или иначе, он "униженно, со слезами на глазах просил... представителей церкви, о которых он так плохо и нескромно говорил, простить ему его оскорбления" (GR.223).

Однако из всего списка предъявленных ему обвинений Жиль признался лишь в чтении одной книги по алхимии (которую далему некий шевалье из Анжу, ныне обвиняемый в ереси), в разговорах об алхимии и постановке соответствующих опытов в своихдомах в Анжере и Тиффоже. Все остальное, а особенно вызов демонов и заключение договора с Дьяволом, Жиль отрицал (GR, 224—225). И, чтобы доказать свою невиновность, он предложил судьям прибегнуть к ордалии — испытанию каленым железом (GR, 225).

В этом предложении не было ничего удивительного. Как и любой другой человек знатного происхождения, Жиль имел право требовать, чтобы истинность его слов была доказана Божьим судом. Другое дело, что его представления о суде земном были для середины XV в. несколько устаревшими. Предложение Жиля не было услышано, зато судьи в ответ приняли решение о применении пыток. 21 октября Жиль был приведен в пыточную камеру, где внезапно стал "униженно просить" перенести пытку на следующий день, чтобы в промежутке "признаться в выдвинутых против него обвинениях так, чтобы судьи остались довольны и не понадобилось бы его пытать" (GR, 236).

Посовещавшись, судьи решили, что "из милости к обвиняемому они перенесут пытку на вторую половину дня, и если случайно Жиль признается... они перенесут ее на следующий день" (GR,236-237).

Страх перед пытками заставил Жиля заговорить: он признался, вернее, согласился со всеми статьями обвинения, которые были ему зачитаны. На следующий день, 22 октября, он вновь повторил свои показания — на этот раз, в соответствии с судебной процедурой, "свободно", "без угрозы пыток", "со слезами на глазах и с большим раскаянием" (GR, 241).

25 октября 1440 г. следствие по делу Жиля де Ре было закончено. Церковный суд приговорил его к отлучению. Светский суд,учитывая убийства "не просто 10, 20, но 30, 40, 50, 60, 100, 200 и более" детей, а также вооруженное нападение на замок Сен-Этьен,приговаривал Жиля к смертной казни и конфискации имущества(GR, 296-297). Его слугам, Анрие и Пуату, был также вынесен смертный приговор. Казнь состоялась на следующий день.

Обратим внимание на одно важное обстоятельство. В обвинениях, выдвинутых против Жиля де Ре, только одна часть могла быть действительно доказана с помощью свидетельских показаний и вещественных улик. Алхимия, колдовство, чтение запрещенных книг, вызовы демонов, общение с еретиками и колдунами, попытки заключить договор с Дьяволом — все эти атрибуты любого ведовского процесса никем и ничем не могли быть подтверждены. Но для церковного суда и суда инквизиции доказательства в этом случае не требовались: подозреваемый изначально считался виновным. Именно поэтому так мало изменялись статьи обвинения на протяжении всего процесса.

Другое дело — похищение, изнасилование и убийство детей. Эти преступления всегда находились в ведении светского суда, а потому и расследовались соответствующим образом. Впрочем,недостатка в свидетелях не было.

Типичными можно назвать показания некоей Перронн Лоссар из городка Рош-Бернар, недалеко от Ванна:

"Примерно два года назад, в сентябре, сир де Ре, возвращаясь из Ванна, остановился в этом месте Рош-Бернар у Жана Колена и провел там ночь. Она (свидетельница) жила тогда напротив таверны упомянутого Жана Колена. У нее был сын десяти лет, который ходил в школу и которого позвал к себе один из слуг сира де Ре, по имени Пуату. Этот Пуату пришел поговорить с Перронн, прося ее, чтобы она разрешила сыну жить с ним, [обещая], что он прекрасно его оденет и что ему будет с ним очень хорошо... На что Перронн ответила, что у нее еще есть время подождать и что она не заберет сына из школы. Этот Пуату убеждал ее и клялся, что будет водить его в школу, и обещал дать Перронн 100 су на платье. Тогда она согласилась, чтобы он увел ее сына с собой.

Некоторое время спустя Пуату принес ей 4 ливра на платье. На что она заметила, что не хватает еще 20 су. Он это отрицал, заявляя, что обещал ей только 4 ливра. Она ему тогда сказала, что понимает теперь, что он не исполняет своих обещаний. На что он ей ответил, чтобы она об этом не думала и что он сделает ей и ее сыну еще много подарков. После чего он увел мальчика с собой, в таверну Жана Колена.

На следующий день, когда Жиль де Ре выходил из таверны, Перронн представила ему своего сына. Но сир де Ре ничего не ответил. Однако он сказал Пуату, который там тоже был, что этот ребенок выбран удачно и что он красив как ангел... И спустя некоторое время ее сын уехал вместе с Пуату и в компании с упомянутым сиром де Ре на маленькой лошади, которую Пуату купил у Жана Колена.

С тех пор она не имела о нем никаких известий и не знала, где находится ее сын. И она больше не видела его в компании сира де Ре, который потом проезжал еще раз через Рош-Бернар. И Пуату она тоже больше не видела. А люди сира де Ре, у которых она спрашивала, где ее сын, отвечали, что он в Тиффоже или в Пузоже" (GR, 299-300).

Остальные свидетельские показания (а всего их было заслушано 29) практически идентичны рассказу Перронн. Могут меняться детали, но сюжет всегда остается одним и тем же:

— был мальчик (хороший, маленький, способный, похожий на ангелочка, беленький);

— однажды он ушел (пасти овец; в город за хлебом; в школу; в замок за милостыней; его взяли в обучение; исчез без объяснения причин);

— больше родители его не видели (но кто-то от кого-то слышал, что он попал в замок сира де Ре).

Схема построения свидетельских показаний совершенно яснo дает понять, что перед нами типичный фольклорный сюжет — описание обряда инициации, как он представлен в этнографических исследованиях или — что для нас особенно интересно —в волшебных сказках. Основные элементы такого описания, предложенные В.Я. Проппом для сказки, я смогла выделить и в свидетельских показаниях на процессе Жиля де Ре:

1. Обряд проходили юноши (при наступлении половой зрелости).

В свидетельских показаниях упоминались только мальчики в возрасте от 7 до 18 лет. Всего по показаниям родственников "пропало" 24 ребенка. Еще 8 числились пропавшими "по слухам". Были и более интересные детали. Так, Жанетт, жена Гийома Сержана,проживающая в Машкуле, показала на процессе, что из двух ее детей — мальчика восьми лет и девочки полутора лет, оставленных дома одних, пропал именно мальчик (GR, 304-305). В показаниях Тома Эзе и его жены, также из Машкуля, упоминался рассказ соседской девочки, которая вместе с их сыном ходила в замок за милостыней. "И эта маленькая девочка сказала, что видела их сына при раздаче милостыни перед замком и что сначала милостыню дали девочкам, а затем мальчикам. И после этой раздачи она слышала, как один из слуг сказал сыну свидетелей, которому не досталось мяса, что он должен пойти в замок и ему там дадут; и он увел его в замок" (GR, 314).

2. Обряд совершался в тайне, в лесу (лес не описывается в деталях, но выглядит правдоподобно).

Абсолютно во всех показаниях свидетелей — и родителей, и соседей — повторялась одна и та же фраза: "больше ничего о нем не слышали/никогда его не видели".

Лес возникал в показаниях Перро Диноре, рассказывавшего, что как-то раз "он встретил старуху с морщинистым лицом, 50 или60 лет. Она шла со стороны Куэрона... А еще через день он видел ее на дороге из Савена, проходящей через лес Сен-Этьенн... Он видел рядом с этой дорогой мальчика, которого больше потом никогда не встречал..." (GR, 302). Эта старуха "в сером платье и черном платке" упоминалась и в других показаниях (GR, 303).

3. Для совершения обряда выстраивались специальные дома.

Замки Жиля де Ре и его дома упоминались во всех свидетельских показаниях: Тиффож, Пузож (GR, 300, 301); Ла Суз в Нанте (GR, 315,316, 317, 322); Шантосе (GR, 306) и - больше всех - Машкуль (GR,303, 304, 305, 306, 307, 310, 312, 314, 315). Существовало и более общее определение: дети пропадали в "землях Ре" (GR, 320, 321).

Как следовало из показаний Перронн Лосар и Жаннетт Сержан, родители были уверены, что их дети ушли именно в замок.Туда же, по словам жены Гийома Фурежа, отводила мальчиков и старуха: "...однажды с ней был мальчик, и она говорила, что идет в Машкуль... а затем, очень скоро, свидетельница снова ее встретила, но уже без ребенка; она спросила, куда он подевался, и эта женщина ответила, что она пристроила его к хорошему хозяину" (GR,303). Та же история повторилась с сыном Жаннетт Дегрепи и сыном Жанны Жанвре (GR, 314-315).

4. Дом в лесу (отличается величиной; обнесен оградой; стоит на столбах; вход — по приставной лестнице на второй этаж; вход и другие отверстия заперты или закрыты; есть "странная горница').

Поскольку показания свидетелей на процессе Жиля де Ре носили типичный характер рассказа стороннего наблюдателя (не имевшего доступа к самому обряду инициации), мы не вправе ожидать от них описания внутреннего устройства его замков. Тем не менее, мне удалось найти весьма интересные с этой точки зрения показания некоей Перрин, жены Клемана Рондо, из Машкуля.Она рассказала, что "жившие вместе с сиром де Ре мэтр Франсуа (Прелатти) и маркиз де Сева" останавливались на некоторое время в ее доме "в высокой комнате". Однажды вечером она поднялась туда, и "когда мэтр Франсуа и маркиз вернулись, они были весьма разгневаны тем, что Перрин туда вошла, оскорбляли ее, схватили ее за руки и за ноги и потащили к лестнице с тем, чтобы сбросить вниз... И этот Франсуа дал ей пинка под зад, и она думала, что разобьется, если бы ее кормилица не поймала ее за платье". "И она сказала, что затем этот Франсуа и мэтр Эсташ Бланше проживали в маленьком доме в Машкуле, принадлежавшем Перро Кайю, которого они выставили за дверь и отобрали у него ключи от дома. Этот дом стоит особняком от других домов, на пустыре,в конце улицы..." (GR, 309).

В показаниях Жаннетт Дегрепи присутствовало указание на "комнату сира (де Ре), в его доме Ла Суз в Нанте, куда, по слухам, попал ее сын" (GR, 315).

5. Формы отправки детей "в лес": а) увод родителями (запродажа; сделка; отдача в обучение); б) похищение; в) самостоятельная отправка.

В тексте свидетельских показаний упоминались все перечисленные варианты "исчезновения" детей. Чаще всего это был простой уход из дома (GR, 311, 312, 320, 322, 323, 324), но имелись и более точные указания. Так, Перронн Лоссар отдала своего сына в обмен на платье (GR, 300), а Рауль де Роне получил за своего мальчика 20 су (GR, 319). Гийом Илере согласился отправить своего ученика — сына Жана Жедона — в Машкуль с письмом (GR,305—306), другие ушли туда же (или в прочие замки) просить милостыню (GR, 303, 305, 312, 314). Некоторых (как и следовало ожидать) похитили слуги сира де Ре (GR, 307), либо все та же "странная старуха", оказавшаяся по ходу дела местной колдуньей и к моменту начала процесса над Жилем уже находившаяся в тюрьме (GR,302, 303, 315).

6. Мальчики проходили школу (правила охоты, поведения, религии и т.д.).

Несколько раз в свидетельских показаниях упоминалось, для чего конкретно тот или иной ребенок "был взят" в замок. Чаще всего говорилось, что из мальчиков собирались сделать пажей и слуг (GR, 300, 316, 303, 308, 309, 313, 322), один раз упоминался мальчик на кухне (GR, 317—318).

7. Обряд воспринимался как (временная) смерть.

Именно к такому выводу приходили многие свидетели на процессе Жиля де Ре, причем детей, по их мнению, не просто убивали, но съедали. Так, Андре Барбе из Машкуля показал, что "когда [он] был в Сен-Жан-д'Анжели и там его спросили, откуда он родом, он ответил, что из Машкуля. И ему сказали, сильно этому удивляясь, что в Машкуле едят маленьких детей" (GR, 304). Жорж Ле Барбье, также из Машкуля, слышал, "как шептали, что в этом замке убивают детей" (GR, 305). Гийом Илере слышал от Жана Жардана, что "в замке Шантосе нашли сундук, полный мертвых детей" (GR, 306). Жанна, жена Гибеле Дели, заявила, что ей говорили, что в Ла Суз сир де Ре убивает маленьких детей (GR, 317—318). Свидетели заключали, что этот факт "был известен всем" (GR,318-319).

Нас не должно удивлять превращение временной смерти, характерной для обряда инициации, в реальную смерть детей в свидетельских показаниях жителей Машкуля, Шантосе, Нанта. Как отмечал В.Я. Пропп, постепенное вырождение обряда, утрата им своего первоначального значения превращали его в непонятное и, какследствие, страшное явление. Содержание, таким образом, заменялось формой: инициация как символическое убийство, как временная смерть оборачивалась смертью подлинной. Ее описание превращалось в сказочный нарратив.

user posted image

Именно эта форма характерна для свидетельских показаний на процессе Жиля де Ре. Как и сказке, всем им свойственна некаясюжетная законченность (когда начало сказки/рассказа разнообразно, а середина и конец более единообразны и постоянны), нанизывающее построение фраз, детальное описание несчастья, которое выступает в качестве завязки сюжета.

Сюжетность свидетельских показаний — их главная отличительная черта: показания самого обвиняемого и его сообщников этой особенности лишены, они, как уже было сказано, записаны в форме ответов на статьи обвинения. И, тем не менее, им свойственны такие детали, которые описывают все тот же, ставший страшным, обряд инициации. Только на этот раз — увиденный "изнутри" его непосредственными участниками. В большей степени это характерно для показаний слуг Жиля де Ре, Анрие и Пуату.

Мы снова встречаем описание "дома в лесу" и "странной горницы": комнаты в Машкуле, где жил сам Жиль де Ре (GR, 276, 282);"некой комнаты (в Ла Суз), в самом дальнем углу дома, где Жиль имел обыкновение проводить ночь..." (GR, 283—284); наконец, комнаты в Машкуле, где "Жиль де Ре и мэтр Франсуа (Прелатти) запирались одни" и от которой хозяин "всегда хранил ключи при себе" (GR, 287). В этих комнатах, а также в "башне замка Шантосе" и в "подвале в Машкуле" находились трупы и кости многочисленных детей (GR, 274, 278, 282). Этих детей Жиль нещадно мучил, прежде чем убить, и говорил, что мучения доставляют ему даже большее наслаждение, чем гомосексуальные контакты (мучения — телесные истязания и повреждения при обряде инициации} (GR, 275-276, 277, 282-283). Слуги описывали также расчленение трупов, отрубание частей тела, кровь, которой все было залито, и оружие Жиля, которым он пользовался (что соответствует описанию знаков временной смерти) (GR, 275, 278, 283, 285). Сюда же можно отнести рассказ о так называемом убийстве другого,когда одна потенциальная жертва приводила вместо себя другую(других) (GR, 277, 278).

Возникает, однако, вопрос: кому, собственно, принадлежали все эти описания. Если в случае со свидетелями мы были вправе, учитывая форму записи их показаний, рассчитывать на (относительную) подлинность их слов, то в случае Анрие и Пуату дело, скорее всего, обстоит иначе. Их "признания" похожи до такой степени, что возникает сомнение в их подлинности. Как мне представляется, им были попросту зачитаны одни и те же заготовленные заранее статьи обвинения (причем в одном и том же порядке), с которыми они вынуждены были согласиться (в отличие от хозяина, слуг пытали). Следовательно, можно предположить, что перечисленные выше "конкретные" детали были выдуманы самими судьями на основании свидетельских показаний, которые были получены до "признаний" сообщников Жиля (и до его собственных "признаний").

Эта гипотеза подтверждается при чтении статей обвинения (составленного также после выступлений свидетелей, но до того,как были получены признания Жиля и его слуг), где описание "ужасного преступления" выглядело еще более конкретным: "Также обвиняется Жиль де Ре в том, что он в своих замках Шантосе, Машкуле и Тиффоже, а также в городе Ванне, в доме упомянутого Лемуана, в высокой комнате этого дома, где он проживал, а также в Нанте, в доме Ла Суз, в некоей высокой комнате, где он имел обыкновение запираться и проводить ночь, убил 140 или более детей, мальчиков и девочек, подло, жестоко, бесчеловечно; что он заставлял [своих помощников] убивать их, — а также в том, что он посвящал Дьяволу части тел этих невинных детей. И с ними до и после их смерти он совершал ужасный грех содомии и заставлял их удовлетворять его преступную похоть, что противно природе, незаконно и достойно наказания. А затем он сжигал их тела, а пепел приказывал выбрасывать во рвы и каналы, окружавшие эти замки. 15 из этих 140 невинных детей были выброшены в потайных местах дома Ла Суз, а остальные — в других тайных и отдаленных местах. И так он поступал, и это правда" (GR, 214—215).

Если для свидетельских показаний сказочный нарратив представлял собой единственную возможную и доступную повествовательную форму, то в составленных позднее статьях обвинения и "признаниях" сообщников сказочный сюжет, как мне кажется, усиливался судьями совершенно сознательно, чтобы сделать из Жиля де Ре идеального злодея. Только такая форма передачи информации не оставляла сомнений в полной виновности человека. Сказочное зло — это зло абсолютное, антитеза столь же абсолютного добра: «В повествовательном фольклоре все действующие лица делятся на положительных и отрицательных. Для сказок это совершенно очевидно. Но это же имеет место и в других видах фольклора. "Средних", каковых в жизни именно большинство, в фольклоре не бывает».

Это, однако, не означает, что судьи на процессе Жиля де Ре использовали для составления текста обвинения только "голую" фольклорную схему. Как и в других ведовских процессах, набиравших силу в то время, были задействованы "ученые" христианские идеи, к которым в первую очередь следует отнести весь комплекс представлений о Дьяволе, его вызове, попытках заключить с ним договор в целях получения вожделенного богатства. Эти христианские элементы были призваны подчеркнуть важность выдвинутых против сира де Ре обвинений в ереси и колдовстве (оскорбление Бога и церкви).

И все же в целом эта, если можно так сказать, сюжетная линия не получила на процессе должного развития. Она никак не подтверждалась свидетельскими показаниями, а рассказы сообщников Жиля носили по большей части крайне скудный, противоречивый, а порой просто анекдотический характер.

Их главной отличительной чертой можно назвать состояние страха, в котором постоянно пребывали сообщники, — страха перед возможной (но — замечу сразу — так никогда и не состоявшейся) встречей с Дьяволом. Так, Прелатти говорил Жилю, что "если бы он отправился вместе с ним вызывать Дьявола, он оказался бы в большой опасности, поскольку Дьявол появился перед Франсуа в виде змеи, которой он очень испугался" (GR, 247). "Великий страх и ужас" испытали также Эсташ Бланше, Анрие и Пуату, которым Дьявол явился в образе леопарда (GR, 250). Страх перед Дьяволом был так велик, что для собственной защиты Жиль использовал молитвы Богородице и сильнейшую из священных реликвий (частицу Креста Господня) (GR, 247, 251), а его слуги вооружались и облачались в доспехи перед тем, как идти в лес вызывать демонов (GR, 250). Родственник барона — Жиль де Силле, присутствовавший на одном из "сеансов", проводившихся в замке Тиффож, держался все время поближе к окну, "чтобы выпрыгнуть, если увидит что-нибудь страшное" (GR, 250).Эти рассказы в корне отличаются от других подобных описаний, известных нам по ранним ведовским процессам. Обычно обвиняемые признавались в своем желании, заключить договор с Дьяволом, они сами искали с ним встречи, прикладывали к этому определенные усилия (например, пользовались услугами посредников) и в целом, если, конечно, верить их показаниям, бывали весьма довольны соглашением, заключенным с нечистой силой.

Что же касается сообщников Жиля де Ре, то никто из них не мог даже более или менее внятно объяснить, что нужно сделать,чтобы эта встреча состоялась. Главный "специалист" по вызову Дьявола — Франсуа Прелатти — предлагал сразу несколько никак не связанных между собой способов: пойти ночью в лес (GR, 246,250), написать некое послание и подписать его кровью (GR, 246,249), начертить магический круг (или крест) в нижних покоях замка (GR, 249, 250 — 251). Не было единого мнения и по другим вопросам: сколько должно быть участников церемонии (GR, 247), когда стоит ее проводить — ночью или днем, нужно ли произносить молитвы или нет (GR, 251 —252), что может потребовать Дьявол за услуги ("душу и тело" или "руку, сердце и глаза маленького мальчика", GR, 246) и каким, собственно, образом составить с ним письменное соглашение (GR, 246). Неудивительно, что долгожданная встреча так и не состоялась.

Фигура Дьявола виделась обвиняемым также не слишком ясно.В описании его внешности преобладали скорее не христианские, а фольклорные мотивы — он появлялся то в виде змеи, то в виде леопарда, то как стая из 20 птиц (GR, 247, 250, 265)54, а однажды перед Жилем де Ре возникли "какие-то лохмотья", хотя Прелатти уверял его, что только что там был сам "Барон" (т.е. Дьявол) (GR, 247). Дляслуг барона Дьявол представлял собой не что иное, как разбушевавшиеся силы природы (дождь, гроза и сильнейший ветер постоянно сопровождали все попытки вступить с ним в контакт) (GR, 264, 268,280). В показаниях священника Бланше действия Дьявола были описаны по аналогии с действиями святого, наказывающего за неверие в свои чудесные способности. Бланше рассказывал судьям, как однажды, приехав в Тиффож, услышал жуткие стоны Франсуа Прелатти и решил, что тот умирает. Однако затем Франсуа выбрался из своей комнаты и заявил испуганному священнику, что Дьявол ужасно избил его за то, что он в свое время в разговоре с тем же самым Бланше выразил вслух свое недовольство тем, что Дьявол никак не хочет к нему являться. Он также считал, что это нежелание — свидетельство слабости Дьявола. Разгневанный Нечистый напустил на Прелатти демонов, которые хорошенько его отдубасили (Бланше говорит, что слышал звук "как будто выбивали перину"),И эти демоны, по мнению Франсуа, "выглядели более убедительно,чем Блаженная Дева Мария" (GR., 273).

Единственное описание "настоящего" пакта с Дьяволом присутствует в показаниях самого Прелатти (самого образованного извсех обвиняемых). Хотя он и заявлял, что сам не слишком сведущ в вызове Нечистого (все его знания были почерпнуты из некоей "книги", GR, 262-263), тем не менее только ему Дьявол являлся в виде"красивого молодого человека лет 25", закутанного в "фиолетовый шелковый плащ" (GR, 265). Договор был заключен с помощью знакомого врача, который сам вызвал Дьявола и представил ему Прелатти. За предоставляемые услуги последний обязался каждый раздавать Дьяволу .какую-нибудь птицу — курицу, голубя или горлицу.

Однако этот высокообразованный алхимик и сам в не меньшей степени был склонен смешивать фольклорные и "ученые" представления о Дьяволе. Сразу после описания своего собственного пакта он рассказал о единственной удачной попытке вызова Нечистого в замке Жиля де Ре. Эта история в большей степени напоминает сказку, нежели пересказ какого-нибудь демонологического трактата: "По возвращении из Буржа свидетель (Прелатти. — О. Г.) вызвал Дьявола в одном из залов замка Тиффож, и ему явился Барон в человеческом обличье. У этого последнего свидетель от имени Жиля попросил денег. И спустя некоторое время он действительно увидел большое количество золота в слитках... Свидетель захотел до него дотронуться, но Нечистый сказал, что еще не пришло время. Все это свидетель передал Жилю, и тот спросил его, может ли он увидеть золото и дотронуться до него. Свидетель сказал, что да, и тогда они оба отправились обратно в эту комнату. Но когда свидетель открыл дверь, огромная крылатая змея,размером с собаку и очень сильная, предстала перед ними... Испугавшись, Жиль убежал, и свидетель последовал за ним. После чего Жиль взял в руки крест с хранящимися в нем частицами Креста Господня, чтобы с его помощью войти в комнату. Свидетель же говорил, что не годится использовать Святой Крест в подобных делах. И когда свидетель вошел в комнату и дотронулся до золота,он вдруг увидел, что оно обратилось в пыль рыжего цвета, и он понял, что нечистый обманул его" (GR 266).

Не менее интересной представляется так называемая тема Сатурна, также нашедшая отражение в деле Жиля де Ре. Эта тема получила к XV в. уже достаточное развитие в трудах церковных авторов, которые видели в "детях Сатурна" "детей Дьявола" и относили к ним не только преступников, маргиналов, попрошаек, алхимиков, ведьм и колдунов, но также крупных полководцев, людей одиноких, молчаливых, склонных к размышлениям и одаренных мистической мудростью. По мнению одного автора XV в., Ролана Писателя, эти люди отличались от прочих склонностью к меланхолии, жестокости (особенно сексуальной), насилию, каннибализму и т.д. Рожденные под знаком Сатурна несли в себе все эти качества с самого детства. На зависимость своих поступков от "собственного воображения" и влияния "его планеты", на свое "трудное детство" и "никому непонятные устремления" указывал в своих признаниях и Жиль де Ре (GR 241-243,285,328).

Тем не менее в специальной литературе подобные заявления нашего героя никак не связываются с темой Сатурна и, следовательно, не рассматриваются как элементы, специально включенные в текст и необходимые судьям для создания образа настоящего преступника. Напротив, все эти высказывания, как и некоторые другие, являлись, по мнению исследователей, подлинными словами Жиля де Ре, на что указывает, в частности, использование в протоколах прямой речи. Однако, если повнимательнее приглядеться к этим "цитатам", можно заметить весьма любопытные вещи. Так, сцена прощания Жиля с его ближайшим помощником Прелатти выглядит на первый взгляд исключительно волнующе: "Прощайте, Франсуа, мой друг! Мы больше не увидимся с вами в этом мире. Я молю Бога, чтобы Он даровал вам терпение и послушание, и будьте уверены, что мы, учитывая ваше терпение и веру в Бога, скоро встретимся в большой радости в раю! Молитесь Богу за меня, а я помолюсь за вас!" (GR, 240 - 241). Эти слова Жорж Батай называет "стенограммой" и замечает, что они "не выдуманы и действительно имели место".

Однако, как указывал еще С. Рейнах, эта фраза, записанная в протоколе по-французски, больше всего напоминает цитату из Библии: почти с такими же словами Христос на кресте обращался к доброму разбойнику: "И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне будешь со Мною в раю" (Лк 23, 43). Впрочем, сам Рейнах видел здесь свидетельство невиновности сира де Ре, сравнивающего себя с Христом. Подобные детали заставляют задуматься о другом — о тех способах, которые использовали судьи при составлении текста протоколов, дабы доказать преступные наклонности и безусловную виновность Жиля де Ре.

Слабость христианской составляющей обвинения, свойственная французским ведовским процессам не только в XIV—XV вв., но и позже, была связана в первую очередь с отсутствием у самих судей разработанной системы представлений об отношениях ведьм и колдунов с нечистыми силами. "Ученые" идеи о связях с Дьяволом присутствовали в деле Жиля де Ре, но не смешивались с более сильной фольклорной составляющей обвинения, существовали параллельно ей, что и привело в результате к тому, что наш герой превратился в сказочного злодея уже в ходе процесса. Этот образ поглотил "другие преступления" на стадии вынесения приговора, в котором основное внимание было уделено именно похищению и убийству детей: "...мы объявляем тебя, Жиль де Ре, виновным в совершении и многократном повторении преступления и противоестественного греха, направленного против детей и называемого содомией" (СК.,.259).

Видимо именно "сказочная" линия получила дальнейшее развитие в откликах на процесс.

Материалы по делу Жиля де Ре никогда не рассматривались в специальной литературе с точкизрения формы их записи. Таким образом, совершенно очевидная фольклорная схема, использованная при составлении обвинения, осталась без внимания исследователей. Тем более, никто не пытался под таким углом взглянуть на отзывы, оставленные о процессе современниками и ближайшими потомками Жиля. Собственно, их даже не изучали в комплексе.

Нужно отметить, что в откликах современников тех событий, людей, знавших Жиля де Ре лично или имевших представление о его политической карьере, образ нашего героя достаточно долго оставался положительным или, по крайней мере, двойственным. Его военные победы превозносились авторами хроник. При описании орлеанских событий имя Жиля де Ре упоминалось сразу же за именем Жанны д'Арк. Его называли маршалом, рассказывая о том времени, когда он еще не носил этого звания. Так, Персеваль де Каньи, повествуя о встрече Жиля с Жанной в Шиноне, уже именовал его "маршалом Франции". Так же поступал и анонимный автор "Хроники Девы" при описании снятия осады с Орлеана и похода в Реймс. Причем, если Персеваль де Каньи не знал о процессе над Жилем де Ре (его хроника была закончена в 30-х годах XV в.) и не мог -возникни у него такое желание — скорректировать данную ему характеристику, то "Хроника Девы" была написана значительно позже (возможно, уже после реабилитации Жанны д'Арк). Однако ее автор не счел необходимым упомянуть о дурной репутации нашего героя.

user posted image

user posted image

The Gilles de Rais coat of arms

Не менее интересно мнение Жана де Бюэйя, автора романа "Jouvencel" — соратника Жиля де Ре во время военных кампаний и его друга. Впоследствии их отношения испортились из-за споров вокруг замка Эрмитаж (Hermitage), который Жиль хотел во что бы то ни стало присоединить к своим владениям. Дело зашло так далеко, что в какой-то момент де Бюэй оказался пленником Жиля, а их добрым отношениям пришел конец. Этот эпизод был описан в "Jouvencel", однако при всемсвоем негативном отношении к бывшему компаньону автор нигде ни словом не обмолвился о его процессе. Не знать о нем Жан де Бюэй не мог, так как роман создавался после 1466 г. Но даже в комментариях к "Jouvencel", написанных Гийомом Триньяном, оруженосцем де Бюэйя, между 1477 и 1483 гг., упоминались лишь военные заслуги маршала: "...и прибыл (к Орлеану) сир де Ре, который привел войско из Анжу и Мена, чтобы сопровождать Жанну".

Безусловно, такой образ Жиля де Ре был следствием реальных событий его жизни. Однако, возможно, некоторое значение имело и — пусть дальнее — родство с Бертраном Дюгекленом, прославленным и удачливым полководцем Карла V.

Эта связь особенно заметна в хронике Э. Монстреле, писавшего после 1440 г. и знавшего о процессеи казни Жиля де Ре. В его рассказе сквозило некоторое удивление и недоверие к ставшим ему известными фактам (что, впрочем, легко объясняется принадлежностью автора к лагерю бургиньонов, т.е. к противникам Карла VII): "В этот год случилось в герцогстве Бретонском великое, странное и удивительное событие. Поскольку сеньор де Ре, который был тогда маршалом Франции, человеком очень знатным и владельцем обширных земель и происходил из выдающейся и очень знатной семьи, был обвинен и признал себя виновным в ереси...". В конце главы Монстреле снова возвращается к характеристике нашего героя: "...он был весьма известен как в высшей степени доблестный шевалье (tres vaillant chevalier en armes)".

Обратим внимание на упоминание "знатной семьи" и следующее за этим выражение "tres vaillant chevalier en armes". Монстреле употреблял его мало — и всегда в отношении болеечем именитых персон. Официально объявив себя продолжателем традиции и стиля Фруассара, он и в этой мелочи следовал за своим образцом. У Фруассара также мало упоминаний о "храбрейших шевалье". Так, Филиппа VI Валуа он именовал просто "достойным и очень смелым человеком", а Карла V — "исключительно мудрым и изворотливым". Зато эпитет "tres vaillant" использовался им практически каждый раз, когда речь заходила о Бертране Дюгеклене — "самом доблестном, мудром, лучше всех подходящем на эту должность (коннетабля Франции) и наделенном прекрасными способностями".

Как о "храбреце и доблестном шевалье" писал о Жиле де Ре в конце XV в. и бретонский хронист Пьер Ле Бод. "Храбрецом" называли и Дюгеклена — и даже "больше чем храбрецом, дважды храбрецом". Его имя связывали впоследствии и с весьма популярной в литературе XV в. темой "Девяти героев". Считалось, что именно Дюгеклен более других достоин занять место "Десятого героя".

Близость с Дюгекленом, возможно, просматривается и в "Мистерии об осаде Орлеана", достаточно загадочном с точки зрения литературных канонов и до сих пор плохо изученном поэтическом произведении. Мистерия (или ее первоначальный вариант, не дошедший до нас) была, как полагают исследователи, написана около 1435 г. к празднованию дня освобождения города от англичан. Возможно, что во второй раз она была представлена публике в 1439 г. Ее текст принадлежал анонимному автору (авторам?) и впоследствии подвергался доработке. Окончательный вариант "Мистерии" датируется 70-ми годами XV в. Жиль де Ре представлен здесь как самый опытный военачальник, к мнению которого прислушивались абсолютно все (включая Жанну д'Арк), поскольку оно было самым мудрым. Точно так же прислушивались в свое время к словам Бертрана Дюгеклена.

Наиболее полно "сказочная" версия преступления Жиля де Ре была представлена в латинской хронике Жана Шартье — по-видимому, самом первом отклике на процесс. Здесь мы находим все необходимые элементы сказочного нарратива: множество "крещеных и некрещеных младенцев", описание замка с "тесными секретными помещениями", зверские убийства и издевательства, от которых у маленьких жертв "сердца истекали кровью", и последующее использование этой крови "ради обманчивых слов Сатаны". Это описание было доведено у Шартье до логического конца — возвращения детей из леса (что свойственно не только некоторым сказочным сюжетам, в основе которых лежит обряд инициации, но и собственно этнографическим описаниям этого обряда): "И так он (Жиль де Ре) продолжал весьма долго, [пока однажды] его сообщники не заманили в замок самым коварным образом некоего юношу, уже почти достигшего зрелости, [из тех], кто часто приходил к замку. Они отвели его в тесное секретное помещение, где совершались убийства. Увидев одежду, кости и многие другие следы [преступлений], он очень испугался, и, пока безжалостный мучитель приводил в порядок свой убийственный меч, вдруг чудесным образом распахнулось железное окно, и юноша, положившись на Божью помощь, выпрыгнул из него, став по воле Бога невидимым, и отправился поспешно в город Нант к герцогу Бретонскому, которого умолял тайным образом [во всем] разобраться".

Обратим внимание, каким образом Шартье пытался соединить два образа Жиля де Ре — сказочного злодея и колдуна, продавшего душу Дьяволу. Связующим звеном становилось здесь обвинение в некромантии (отсутствовавшее в официальном приговоре). По мнению средневековых авторов, некроманты вызывали демонов, которые указывали им местонахождение кладов. Для привлечения демонов использовалась человеческая кровь. Именно так интерпретировал поведение Жиля Жан Шартье: "...действовал в целях достижения власти и получения сокровищ".

Похожее объяснение действий нашего героя мы встречаем и у Э. Монстреле: "...был обвинен и признался в ереси, которой придерживался долгое время; т.е. по наущению Дьявола, а также своих слуг и помощников, велел убить много маленьких детей и беременных женщин, чтобы достичь высот и почестей".

user posted image

Афтограф Жиля де Ре

user posted image

Однако постепенно связь между колдовством и убийствами детей становилась для потомков Жиля все менее очевидной. У Жоржа Шателена, описавшего в 1465 г. свое видение о посещении ада, заметно даже некоторое сочувствие к умершему маршалу, а о его связях с Дьяволом он и вовсе не вспомнил: "Грустный и несчастный шевалье явился мне навстречу, крича ужасным голосом... и множество маленьких мертвых детей следовали за ним, взывая об отмщении. Я узнал его, это был маршал де Ре, сеньор высокого происхождения". У Робера Гагена в "Compendium super Francorum gestis", изданном в Париже в 1500 г. и пользовавшемся огромной популярностью (в частности, в Бретани), мы находим всего несколько слов, посвященных интересующему нас сюжету. При этом характер преступлений Жиля автор, по-видимому, представлял себе крайне смутно: "В это время Жиль де Ре, маршал Франции, убил много маленьких детей для гадания; по их крови он предсказывал будущее". Даже бретонские хронисты далеко не всегда точно знали суть обвинений, выдвинутых против их соотечественника. Пьер Ле Бод, к примеру, считал, что Жиль " велел убить многочисленных маленьких детей и [совершил] другие удивительные дела, направленные против веры, но не указывал, какого рода были эти "удивительные дела".

Практически одновременно с версией о некромантии в откликах на процесс возникла еще одна, весьма интересная, интерпретация преступлений Жиля де Ре, а именно — мотив убийства беременных женщин и неродившихся детей. В материалах дела о нем не было сказано ни слова, но уже у Шартье упоминались "заколотые беременные женщины, [лишенные] зародышей". Тот же мотив мы встречаем и у Монстреле: "...велел убить много маленьких детей и беременных женщин". Итак, вместо мальчиков-подростков, погибших, по версии следствия, в замках Жиля, в откликах на процесс начали фигурировать совсем маленькие, новорожденные или даже вовсе еще не родившиеся дети.

Происхождение этой версии становится отчасти понятным, если сравнить дело Жиля де Ре с ранними ведовскими процессами, в которых мотив убийства маленьких (т.е. невинных) детей (с их посвящением Дьяволу и последующим поеданием) был одним из основных. Причем, как отмечают исследователи, очень часто подобные преступления приписывались именно мужчинам.

Эти наиболее ранние "ученые" представления о "типичном" колдуне ("типичной" ведьме) сложились, как принято считать, в районе современной Швейцарии. Именно здесь возник целый ряд трактатов по демонологии, основанных на конкретных судебных протоколах. Там же во время Базельского церковного собора (1431 — 1449 гг.) ведьмы впервые стали героинями художественного произведения — знаменитого "Защитника дам" Мартина Ле Франка, будущего прево Лозанны и секретаря анти-папы Феликса V (он же — герцог Савойский Амедей VIII). "Защитник" был написан в 1440—1442гг., а его автор в силу своего высокого положения был неплохо осведомлен о современной ему ситуации в других частях Европы. Так, в его сочинении появилось упоминание "новой и свежей истории" — процесса над Жилем де Ре.

Произнося очередную речь в защиту дам, Защитник указывал на то, что Дьяволу намного проще соблазнить своими посулами мужчин, нежели женщин. Он вспоминал о Толедо, некогда одном из центров учености в Европе, где, в частности, процветало изучение алхимии и некромантии. Однако эти науки были скорее уделом мужчин, а не женщин, что, по мнению Защитника, лишний раз доказывало: "высокое" колдовство всегда оставалось мужским делом. Здесь-то и возникала ссылка на Жиля де Ре: "Но зачем говорить об Испании, / Да еще о таких далеких временах? / Давай, спроси у бретонцев, / Что они недавно видели, / На протяжении 14 или более лет: / Некий маршал де Ре / Замыслил колдовство, / Ужаснее всех, какие были раньше".

Интересно, в какой контекст был помещен здесь наш герой. Он снова превращался в некроманта, причем подчеркивался ученый характер его занятий. Это особенно важно, если учесть, что обычное колдовство, по мнению автора (отраженному в речах оппонентов Защитника дам), было исключительно женским делом. Это касалось и пакта с Дьяволом, и участия в шабаше, и основных ведовских преступлений (детоубийства, антропофагии, насылания порчи и болезней и т.д.). Занятия "добрых ведьм" и некромантия, следовательно, в корне различались и представляли собой два полюса колдовства, разделенных как по половому, так и по культурному признаку.

Тем не менее, делая из Жиля де Ре некроманта и оставляя своему персонажу, таким образом, тот же пол и социальное положение, Мартин Ле Франк, возможно, первым из демонологов называл детоубийство типично "женским" преступлением.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В Северной Франции связь между женщиной, детоубийством и ведовством стала "очевидной" значительно позже — во второй половине XVI в. И вот здесь Жиль де Ре "превратился" вдруг в женщину. Жан Воден в своей "Demonomanie des sorciers" (1580г.) описал его как повитуху (образ, ставший к концу XVI в. полностью идентичным образу ведьмы, превратившийся в топос, не требовавший дополнительных пояснений), которая своим недобрым мастерством добивается смерти еще не родившихся детей и посвящает их Дьяволу: "...барон де Ре, который был приговорен в Нанте ииказнен как колдун (sorсiег), признался в восьми убийствах маленьких детей и в том, что он хотел убить еще девятого и посвятить его Дьяволу. Этот ребенок был его собственным сыном, которого он решил убить во чреве его матери, чтобы также отдать Сатане".

Возникает, однако, вопрос: откуда мотив убийства младенцев (с последующим посвящением их Дьяволу) проник в хроники Ж. Шартье и Э. Монстреле? Эти авторы писали в 40-е годы XV в., когда мало кто во Франции располагал необходимой суммой знаний о ведьмах и их преступлениях. Кроме того, ни в материалах судебных дел, ни в демонологических трактатах не упоминался мотив убийства беременных женщин. Не мог ли он возникнуть из какого-то иного источника?

Таким источником для наших хронистов могла стать собственно средневековая литература, в которой данный сюжет был хорошо разработан.

Уже с XII в. мотив посвящения неродившегося ребенка Дьяволу был широко известен во Франции, в частности, благодаря истории Роберта Дьявола. Печальная участь постигла его самого и повлияла на всю его последующую жизнь. Как сообщает Этьен де Бурбон, составивший свой сборник ехеmplа между 1250 и 1261 г., Роберт "начал с того, что кусал своих кормилиц за грудь, а затем стал убивать всех, кто осмеливался ему возражать, красть девственниц и. даже замужних женщин и насиловать их...".

История Роберта Дьявола не оставила равнодушными многих средневековых авторов. Ему был посвящен роман, написанный по-французски в конце XII — начале XIII в. В начале XIV в. он был упомянут в "Хрониках Нормандии" как один из известных нормандских рыцарей, а Жан Гоби — вслед за Этьеном де Бурбоном — включил рассказ о нем в сборник своих exempla. Тогда же была создана рифмованная история о Роберте (Dit), которая легла в основу пьесы-миракля — "Le Miracle de Nostre Dame de Robert le dyable". Она была издана в 1496 г. в Лионе и переиздавалась по крайней мере 11 раз до 1580 г.

Миракль о Роберте Дьяволе входил также в широко известный сборник "Miracles de Notre Dame par personnages" (XIV в.), который начинался другой — очень близкой к нему — историей о ребенке, отданном Дьяволу. На основании этого сюжета в середине XV в. была создана мистерия (Mystere d'un jeune enfant donne au diable), в прологе к которой говорилось: "Здесь начинается мистерия или миракль о славной Деве Марии, рассказывающая о маленьком ребенке, посвященном его матерью дьяволу еще до его рождения".

Что же касается мотива убийства беременных женщин (бытовавшего, как представляется, отдельно от мотива убийства новорожденных детей), то он получил весьма интересное развитие именно в бретонской литературе.

Речь идет о легендарном короле Коморе, якобы правившем в Бретани в VI в. Его история представлена в источниках в двух, по-видимому связанных друг с другом, версиях.

Алан Бушар кратко упоминал Комора в своей хронике (конец XV — начало XVI в.). Он сообщал, что этот бретонский король собирался жениться на св. Трифимии — дочери Героха, графа Ваннского. Он посватался к ней, сыграл свадьбу, и через некоторое время его супруга почувствовала себя беременной. Однажды в часовне, где она молилась, ей явились призраки семи жен короля и стали уговаривать бежать прочь от мужа, говоря, что он убьет ее. Так и произошло — Комор убил свою беременную супругу. Но отец последней обратился с просьбой к св. Гильдасу, и тот оживил королеву.

user posted image

Более интересный вариант этой истории принадлежит некоему Альберту Великому, священнику из Морлекса, и содержится в "Жизнеописании святых Бретани", составленном в 30-х годах XVII в. Здесь Комор превращался в "злобного и порочного сеньора", графа Корнуальского, желающего жениться на старшей дочери Герока — Трифинии. Он осмелился просить ее руки, но граф отказал Комору "по причине чрезвычайной жестокости, с которой тот обращался с другими своими женами, которых, как только они становились беременными, приказывал убивать самым бесчеловечным образом". Комор не признавал также церковного брака, и его жены "находились скорее на положении любовниц, нежели законных супруг".

Огорченный отказом Герока, Комор прибег к помощи св. Гильдаса, настоятеля местного аббатства. Тот отправился к графу и уговорил его отдать свою дочь замуж при условии, что, "если граф Корнуальский будет плохо с ней обращаться, как он делал это с другими своими женами, он будет обязан вернуть ее [отцу] по первому же требованию". Комор женился на Трифинии, и все шло хорошо, пока женщина не поняла, что ждет ребенка. Вне себя от ужаса, она попыталась бежать из замка своего мужа рано утром, пока тот спал. Однако Комор проснулся и бросился за ней в погоню: "Он нашел ее, и тогда бедная дама бросилась на колени, подняла руки к небу и со слезами на глазах стала молить о пощаде. Но жестокий палач не обратил внимания на ее слезы, схватил ее за волосы и нанес ей сильный удар мечом, ударив им ее по шее и отрубив голову".

Безутешный отец обратился за помощью к св. Гильдасу, который оживил Трифинию (позднее она родила мальчика и ушла в монастырь). Затем аббат направился к Комору и бросил в него "горсть пыли", которая тяжело ранила графа Корнуальского. На этом рассказ заканчивался.

Помимо подробно разработанного здесь мотива убийства беременных женщин, история Комора интересна для нас и с другой точки зрения. Именно она может поставить под сомнение версию о том, что Жиль де Ре был прототипом героя сказки Шарля Перро.

В современной литературе уже высказывалось предположение о том, что сказка о Синей Бороде складывалась на основе легенды о короле Коморе. Эта гипотеза действительно заслуживает внимания.

Во-первых, мы имеем дело с персонажем бретонской истории (или, вернее, бретонского фольклора). Во-вторых, изначально его история никак, по всей видимости, не была связана с процессом против Жиля де Ре. Хотя мы не знаем точно, когда возникла эта легенда, но даже в XVI в. в ней не было ни малейшего упоминания о нашем герое. Наконец, в-третьих, между историей Комора и сказкой о Синей Бороде есть несомненное сходство. Оно заключается не только в использовании одного и того же литературного мотива — мотива убийства многочисленных жен. Так, обращает на себя внимание несомненное сходство в описании заключительных сцен, разыгравшихся между Комором и Трифинией и между Синей Бородой и его женой:

"Он нашел ее, и тогда бедная дама бросилась на колени, подняла руки к небу и со слезами на глазах стала молить о пощаде. Но жестокий палач не обратил внимания на ее слезы, схватил ее за волосы и нанес ей сильный удар мечом, ударив им ее по шее и отрубив голову".

«Синяя Борода принялся кричать так. что весь дом задрожал. Бедная женщина сошла и бросилась к его ногам, вся растрепанная и заплаканная. "Это ни к чему не приведет, — сказал Синяя Борода, — нужно умереть". Потом, схватив ее одной рукой за волосы и занеся нож другой, он уже собирался отсечь ей голову. Бедная женщина, повернувшись к нему и глядя умирающими глазами, просила дать ей одно мгновение, чтобы приготовиться к смерти».

О том, что история Комора дает основания увидеть в нем прототип Синей Бороды, свидетельствует, на первый взгляд, и любопытный текст конца XVIII в., не попадавший до сих пор в поле зрения специалистов.

Речь идет о сочинении некоего Жака Камбри, описавшего свое путешествие по Бретани в 1794— 1795 гг. В нем говорится, в частности, о том, как в один прекрасный день рассказчик "прибылк подножию величественных полуразрушенных стен, поросших ежевикой, терновником, кустарником и деревьями. Башни еще держались, но вид у них был заброшенный и грозный. То был замок Карноэт, где в свое время обитал барон Синяя Борода, душивший своих жен, как только они становились беременными. Сестра одного святого стала его женой. Когда она почувствовала, что забеременела, то попыталась бежать, чтобы спасти свою жизнь. Ее ужасный супруг пустился за ней в погоню, догнал и отрубил ей голову, а затем вернулся в свой замок. Святой, узнав об этой жестокости, воскресил несчастную и отправился в Карноэт, однако барон отказался опустить подъемный мост. Три раза святой просил впустить его, но безуспешно. Тогда он взял горсть пыли и бросил ее в воздух. Та часть замка, где находился барон, провалилась под землю, и дыра на этом месте существует до сих пор. По словам местных жителей, они никогда не отваживаются приближаться к руинам, так как боятся стать жертвой огромного дракона, там обитающего".

История Синей Бороды, рассказанная Жаком Камбри, в мельчайших деталях повторяет легенду о Коморе. За одним исключением. Главный герой назван у Камбри бароном, что заставляет нас вспомнить о Жиле де Ре, действительно носившем этот титул.

Уязвимость гипотез современных исследователей о генезисе сказки "Синяя Борода" состоит в том, что все они пытаются найти единственного прототипа ее главного героя. Для одних это, безусловно, Жиль де Ре — и сказка о нем, по их мнению, возникает в конце XVI в., т.е. примерно через полтора столетия после его смерти. (Этих исследователей беспокоит всего один вопрос: как в сказке вместо убитых мальчиков появляются женщины - жены Синей Бороды.) Другие настаивают на кандидатуре бретонского короля (или графа), полностью игнорируя как личность Жиля де Ре, так и весьма важный вопрос о времени возникновения легенды о Коморе и, соответственно, самой сказки.

В этой ситуации текст Жака Камбри обретает для нас особое значение, поскольку указывает на смешение всех трех персонажей - фольклорного, исторического и литературного. Записанный позднее сказок Ш. Перро и, по-видимому, независимый от них, этот рассказ дает представление об ином варианте бытования сказки о Синей Бороде в Бретани, а кроме того - о болеесложном генезисе образа главного действующего лица. Думается,что текст, записанный Шарлем Перро, - всего лишь один из возможных (к тому же, достаточно поздний) вариант интересующей нас сказки.

user posted image

Пытаясь проследить пути ее создания, мы, к сожалению, можем выделить и исследовать лишь те мотивы, которые были зафиксированы в письменной традиции. Хотя их основная часть имеет,безусловно, фольклорное происхождение, мы не в состоянии оценить, насколько большое (а, возможно, решающее) влияние оказала на окончательный вариант сказки традиция устная. Таким образом, вопрос об "участии" (или "неучастии") Жиля де Ре в созданииобраза Синей Бороды представляется мне одним из немногих действительно решаемых на доступном нам материале.

Если допустить, что легенда о Коморе и, безусловно, связанный с ней изначальный вариант сказки предшествовали по времени процессу над Жилем (либо существовали с ним параллельно,т.е. независимо от него), многие вопросы, считающиеся до сих пор спорными или неразрешимыми, снимаются сами собой. Так, в частности, исчезает проблема таинственной трансформации якобы убитых Жилем мальчиков и жен Синей Бороды, поскольку его судебный процесс перестает быть первым звеном вцепи рассматриваемых событий, и, следовательно, никакой трансформации не происходит вовсе. Да и сам герой не может более претендовать на роль единственного возможного прототипа Синей Бороды. Скорее, следует говорить о влиянии самой сказки напроцесс сира де Ре, на его образ в памяти ближайших и более далеких потомков. Именно этим влиянием мы можем отчасти объяснить возникшие позднее обвинения Жиля в убийствах беременных женщин.

Если представить процесс мифологизации личности Жиля де Ре графически, то вместо "традиционной" схемы, связывающей напрямую двух героев:

Процесс Жиля де Ре: убийство мальчиков → Сказка "Синяя Борода": убийство жен мы получаем весьма сложную систему, в которой оказываются задействованы самые разнообразные - как литературные, так и реальные - персонажи:

user posted image

Нантские судьи совершенно сознательно использовали в деле Жиля де Ре хорошо им известные принципы построения сказочного нарратива. Они предоставили окружающим самую простую, примитивную объяснительную схему действий обвиняемого, превратившую его в настоящего — такого страшного, но вместе с тем и такого понятного (понятно, почему страшного) — сказочного злодея.

Стоит ли говорить, что многие знатоки истории Жиля де Ре так и не заметили этого перехода? Для них он до сих пор остается Синей Бородой, страшным сказочным персонажем, настоящим преступником, которого, возможно, никогда на самом деле не существовало...

О.И. Тигоева

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

"Вече" выпустило книгу Евсея Гречены "Жиль де Рэ. Маршал Синяя Борода". Кто прочитает, просьба поделиться впечатлениями.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас