Saygo

Война советской власти с мешочниками

2 сообщения в этой теме

А. Ю. Давыдов. Проигранная война "красных": нелегальная экономика 1917-1920 гг.

Утопичность политики "военного коммунизма" с его продовольственной диктатурой, национализацией торговли и промышленности, заменой экономических взаимоотношений бюрократическими привела к реальной угрозе хозяйственного коллапса и вымирания населения большевистской России. Однако этого не произошло по причине приспособления российским народом к своим нуждам энтузиастической большевистской политики первых послереволюционных лет.

Особую опасность представляло огосударствление системы снабжения. В этой сфере советская власть не справилась со своими задачами. В целях выживания народ взял на себя функции государства и заставил его измениться. Каким образом происходило исправление прожектерской политики, как на это реагировали правители, как в этом отношении взаимодействовали простые россияне с властью? Вопрос касается важнейшей проблемы социальной истории - народ и власть в условиях катастрофы, в период "военного коммунизма". Народное самоснабжение, по принятому в то время наименованию, мешочничество, имело свои предпосылки, организацию, социальный облик; без его изучения невозможно понять многие аспекты гражданского противостояния 1917 - 1921 гг. в России.

Масштабы нелегального самоснабжения и противодействия его активных участников большевистскому государству были столь велики, что можно вести речь о мешочническом фронте. Он стал третьим фронтом гражданской войны. Первый - война советской власти с внешними врагами, второй - наступление на крестьянство с целью добиться его социального раскола и изъять продовольствие. Третий - постоянные на протяжении многих лет столкновения (нередко с применением оружия) представителей власти с коллективами мешочников на дорогах и рынках. Миллионы "маленьких людей" таким путем участвовали в разрешении напряженнейшего политического и социального кризиса.

На протяжении долгого времени историки, по сути, пренебрегали историей народа, предпочитая идти по накатанному пути исследования истории начальников. Вспоминая о жизни в годы гражданской войны в автобиографической книге "Времена", писатель М. А. Осоргин сокрушался по поводу того, что будущие историки по привычке отдадут пальму первенства "многодумным людям" - политикам и вообще руководителям. Он предвидел, что "в истории впишется все иначе, прилежнее, аккуратнее, с догадками, выводами, именами и датами - в руководство будущим поколениям". "А солдата, продававшего из-за пазухи "игранный" (выигранный в карты. - А. Д.) сахар, бывшую даму, поменявшую будильник на щепотку муки... история не припомнит за малостью и ненужностью на страницах ее соломенной бумаги"1.

В последние годы многое сделано, чтобы выяснить, чем жили и как выживали в условиях бедствия миллионы тех, кого принято называть "простыми" или "маленькими" людьми. Масштабы нелегального снабжения, борьба с ним большевистского государства получили освещение в трудах И. В. Нарского, А. А. Ильюхова, В. А. Саблина. Формы и методы деятельности, механизмы организации, пути мешочников, взаимосвязь нелегального снабжения с хлебной монополией и продовольственной диктатурой, место в обеспечении населения провизией, этапы эволюции движения - всему этому уделено внимание в ряде монографий2.

Однако многое остается невыясненным. Представляется сомнительной возможность частых - на протяжении трех с половиной лет - хаотических передвижений миллионов людей с мешками на дальние расстояния (из голодных районов в хлебные) в условиях транспортной разрухи, распада инфраструктуры и всемерного сопротивления со стороны всевозможных заградительных подразделений. Не случайно речь идет о третьем фронте; большевики сражались не столько с одиночками, сколько с коллективами, в действиях которых проявилось сильное самоорганизующее начало.

Определенную роль в появлении слоя мешочников сыграло введение Временным правительством хлебной монополии (хлебные излишки объявлялись государственной собственностью и торговля ими запрещалась), которую со временем советская власть довела до предела и превратила в продовольственную диктатуру. Образцом служила аналогичная мера в Германии, проведенная в январе 1915 г. и имевшая успех. Однако в России результаты были другие вследствие слабости проводившей ее государственной власти.

Хлебная монополия проводилась впопыхах. Подготовительная работа была непродолжительной. Крестьянам приходилось долгое время стоять в очередях к элеваторам и кассам продовольственных комитетов. Хлебные цены не соответствовали реальной стоимости. Дезорганизация государственных заготовок возмущала сельских производителей. Они все чаще требовали справедливого обмена своих излишков на товары. Власти попытались распространить монополию на промышленность в целях создания товарообменного фонда. Достижения не удовлетворяли потребности. "Вряд ли такое количество (предметов потребления. - А.Д.) окажется достаточным стимулом, чтобы побудить население производящих губерний отдать хлеб", - тревожился в середине августа 1917 г. товарищ министра продовольствия А. И. Титов3.

Введение хлебной монополии не привело к немедленной продовольственной катастрофе и широкому распространению нелегального снабжения. На первых порах ситуацию удавалось стабилизировать, и решающую роль в этом сыграли кооперативы. Их значение в 1917 г. было первостепенным. Выдвинутые Февральской революцией правители ограничили участие в хлебозаготовках частнокапиталистических предприятий, но рассчитывали на кооперацию как на самую массовую и богатую общественную организацию. Российская кооперация обладала немалым потенциалом. С помощью (в первую очередь) кооперации органам Временного правительства удалось заготовить за 7 - 8 месяцев не менее 360 млн. пудов зерна - вовсе не мало, если учесть, что за последние 8 месяцев своего существования царские власти заготовили всего на 5 млн. пудов больше.

Кооперация оставалась островком стабильности, но она не была всесильна. Между тем общество пребывало в эйфории: считалось, что после освобождения от царизма будет достигнут прорыв во всех сферах. Этого не произошло. Многочисленные недостатки распределительной системы нашли отражение в распространении "хвостов", то есть очередей за хлебом, сахаром, чаем, табаком. В них скандалили и ругались, бранили правительство. Возникла так называемая "хвостовая контрреволюция". Эйфория закономерно сменилась разочарованием.

Осенью 1917 г. жители крупных городов ужасались впервые введенной полукилограммовой дневной норме хлеба, хотя до голода тут было еще далеко. Горожане из "хвостов" (в основном женщины) собирались у помещений продовольственных управ, оскорбляли их сотрудников; примечательно, что требовали они выдачи пшеничной муки и сахара4. "Бюллетень Петроградского особого по продовольствию присутствия" 18 ноября 1917 г. отмечал, что "главной причиной возбуждения был не недостаток хлеба, а определенная травля". Нехватку отдельных видов продуктов (привычных в недавнем прошлом, но не жизненно необходимых) граждане, очевидно, воспринимали как катастрофу, а погромная агитация усугубляла недовольство. Знали бы они, что через несколько месяцев далеко не каждый сможет рассчитывать на четвертьфунтовый паек.

По мнению экономистов, регламентация цен могла оказывать влияние на рынок до тех пор, пока количество спекулятивных товаров не превышало половины всей обращавшейся на нем продукции5. Когда этот рубеж после 1917 г. не устоял, монополия стала абсурдом и катализатором общественного распада. При Временном правительстве она еще была терпима. Соответственно, и нелегальное самоснабженческое (мешочническое) движение тогда не приобрело подлинно массового характера. Жесткого противостояния мешочников и государства не возникло, но именно оно в недалеком будущем стало составной частью гражданской войны в России.

1024px-RefugeesBetweenRailcars.jpg

Значение голода на протяжении большей части 1917 года преувеличивалось. Между тем в конце этого революционного года и в начале следующего анархия стремительно нарастала, одновременно сложились условия для катастрофического разрастания голодной опасности. Производители сельскохозяйственных товаров перестали продавать свою продукцию государству по твердым ценам, ссылаясь на обесценение денег; при этом они легко соглашались торговать с мешочниками. Не менее важно, что железнодорожники отказывались перевозить хлеб для "революционных" городов6. Обвально разрушился сложный (в условиях необъятной России еще и хрупкий) механизм продовольственного обеспечения - заготовки, складирования, охраны, перевозки, погрузки, распределения и т.п.

В конце 1917 г. вышли на первый план кризисные явления, принявшие характер неразрешимых противоречий; прежде всего - завершение процесса распада бывшей империи на отдельные враждующие друг с другом государства и "протогосударства". В общей сложности в стране появилось более 60 всевозможных "правительств", между которыми то и дело возникали различные конфликты7. В отношении продовольственного снабжения гражданская война в России проявилась в форме войны голодных регионов (самый крупный и консолидированный среди них - "пролетарский" центр) и сытых территорий, иначе говоря - в виде столкновения держателей хлеба с его соискателями. Эта тотальная война разрушила всякие основы стабильности. "Мы сделаем шаг назад к временам Котошихина", - предрекал публицист Л. Любимов в начале 1918 года8.

Особенностью большевистского подхода к решению продовольственной проблемы была идеологическая обусловленность, радикально изменявшая содержание (по форме вполне рациональных) мероприятий. Например, при проведении в первые месяцы 1918 г. так называемой товарообменной кампании новая власть преследовала цель не только раздобыть продукты, но и по-марксистски подтолкнуть бедноту к наступлению на состоятельных односельчан. В разосланной на места "Инструкции по товарообмену" читаем: "Выдача товаров отдельным сельским хозяевам за сданный ими хлеб ни в коем случае не допускается. Необходимо распределение между всем нуждающимся населением внутри волости, дабы побудить неимущих воздействовать на имеющих хлеб, побуждая к его сдаче"9. Доктринерство обрекало перспективное начинание на провал10.

Две задачи - разжигание классовой войны в деревне и пополнение запасов провизии - упорно пытались одновременно решить и в ходе "крестового похода в деревню" второй половины 1918 года11. Именно тогда окончательно определились контуры продовольственной диктатуры. Продовольствие у крестьян планировалось изымать преимущественно насильственно, используя чрезвычайные полномочия многообразных структур Наркомата продовольствия. Жизнь деревни при этом предполагалось перестроить, опираясь на классово организованную при помощи новой власти неимущую часть сельского населения. Ожидалось, что в расколотой и пролетаризованной деревне сопротивление ослабнет и зерно потечет в закрома государства. Диктаторская централизация многообразнейших взаимоотношений с деревней стала основой "военного коммунизма"; она предопределила ускоренное огосударствление промышленности, насаждение "главкистских" методов руководства ею, форсированное изживание остатков товарно-денежных отношений.

Понятно, что войне с нелегальным рынком придавалось первостепенное значение. В мешочниках видели конкурентов в борьбе за провизию, но в войне с ними целью было не только разжиться хлебом. Когда выяснялось, что после временных побед над мешочниками положение с хлебозаготовками не улучшается и усиливается голод, большевики и не думали ослаблять натиск. Мешочников рассматривали как соперников в соревновании за власть (кто кормит - тот и хозяин) и - главное - идеологических врагов.

В борьбе со спекулянтами-мешочниками организатором и творцом политики Советского государства являлся лично В. И. Ленин12. В начале 1918 г. он выдвинул требование (оно вошло 21 февраля 1918 г. в принципиально важный декрет-воззвание "Социалистическое отечество в опасности!") расстрела на месте срывателей монополии13. Председатель Совнаркома считал "мародера торговли" (то есть мешочника) ни больше ни меньше как "главным внутренним врагом". По мнению вождя, борьба с ним должна была иметь не частный или отраслевой (касавшийся, например, только продовольственного ведомства), а всеобщий характер. Опасность со стороны мешочника определялась тем, что он, по утверждению Ленина, "врывается во все поры нашей общественно-экономической жизни"14, что его противостояние Советам - важнейшая форма борьбы капитализма с социализмом15. Позже, уже в 1919 г., Ленин отчетливо сформулировал свое представление о стратегическом значении войны с нелегальным снабжением. В частности, он писал: "Это - самая глубокая, самая коренная, самая повседневная, самая массовая борьба капитализма с социализмом. От этой борьбы зависит решение вопроса о всей судьбе нашей революции"16. Вместо трезвого расчета сложился чуждый реализму подход к толкованию насущного общественного явления - массового нелегального снабжения.

В силу особого положения Ленина в партийной и государственной системах его взгляды и оценки усваивались всеми руководителями. Глава карательного ведомства Ф. Э. Дзержинский шел и дальше: в 1918 г. он определил профессионалов-мешочников как "наймитов контрреволюционеров и их агентов", которых враги используют "для расстройства нашего транспорта путем переполнения поездов"17. К числу лютых классовых врагов относили нелегальных снабженцев также и непосредственные организаторы диктатуры - нарком и члены коллегии Наркомата продовольствия А. Д. Цюрупа, Н. П. Брюханов, А. И. Свидерский.

В "низовых" работниках и в среднем звене государственного аппарата и партии воспитывалась непримиримость по отношению к мешочникам. На первый план выдвигалась "контрреволюционная" сущность нелегального снабжения. Представители Военно-революционного комитета Юго-Восточных железных дорог в июне 1918 г. в докладе Наркомпроду писали о колоссальной угрозе со стороны мешочников, "от которых революция гибнет в большей степени, чем от чего-либо другого"18. В одном из обращений к населению руководители Пензенского губпродкома определили мешочничество как "государственное преступление, предательство нашей Великой Революции"19.

Дело не сводилось к риторике, революционные деятели находились под властью утопии. При знакомстве с докладами и речами большевистских продовольственников бросается в глаза противоречие. С одной стороны, они гордятся своим участием в деле искоренения нелегального снабжения и внедрения полной регламентации хозяйственной жизни, с другой - сокрушаются по поводу исчезновения провизии в подведомственных регионах. Однако в действительности второе вытекало из первого.

Власть развернула против мешочников военные действия. "Стал служить в продовольственной управе. Но оказалось, что продовольственное дело сводится к военному", - свидетельствовал В. Б. Станкевич о том, как ему работалось в ведомстве Цюрупы20. Продовольственник гражданской войны, как правило, носил шпоры, пристегивал к ремню кобуру с револьвером и массивный патронташ, бомбы. Сплошь и рядом имел при себе еще и винтовку или карабин21 - не человек, а ходячий арсенал. И действовал он принуждением.

Продовольственные органы подключали к борьбе с "ходоками" (то есть ходившими за продовольствием - так иногда именовали мешочников) губернские чекистские подразделения, подчиненные специальному "спекулятивному отделу" ВЧК, а также транспортные чрезвычайные комиссии22. В мерах против нелегального снабжения народные комиссариаты путей сообщения и по военным делам подчинялись ведомству Цюрупы; их представители входили в состав коллегий продорганов. Железнодорожную охрану и красноармейцев привлекали к участию в реквизиции перевозимых мешочниками грузов, использовалась и милиция, подчиненная Наркомату внутренних дел23. Наконец, к ликвидации нелегального снабжения привлекли десятки тысяч активистов местных комитетов бедноты; их реквизиционные группы были вездесущи и во второй половине 1918 г. представляли собой серьезнейшую угрозу для мешочников.

Против мешочников были мобилизованы большие силы - как на настоящую объявленную войну. Сопоставим следующие данные. С одной стороны, в самый критический период (к осени 1918 г., когда большевистская Россия уменьшилась чуть ли не до размеров Великого княжества Московского) на востоке страны удалось набрать войско в 20 тыс. человек для противостояния Народной армии Самарского правительства, а для ведения войны с Донской армией атамана Краснова "наскребли" 45 тыс. "штыков и сабель". С другой стороны, в центральных губерниях создавались - исключительно для противодействия мешочникам - "сводные" заградительные отряды в 400, в 600 и даже в 1000 бойцов, и еще им придавались пулеметные расчеты24.

Заградительные отряды представляли главную опасность для нелегального снабжения, и на них в первую очередь рассчитывали продовольственные диктаторы. Функции "заградилок" (термин из гражданской войны), случалось, принимали на себя отряды чекистов. Известны случаи, когда целые полки РККА получали задачи на фронте борьбы с "контрабандой" мешочников; против "ходоков" использовали также части, составленные из китайцев, венгров, представителей народов Прибалтики. Интернациональные части считались наиболее надежными, опорой вооруженных сил25.

Прав был современник и вдумчивый исследователь описываемых событий А. Б. Халатов, назвавший работу по созданию и размещению заградительных отрядов "организацией второй части аппарата власти" (первая в основном занималась изъятием продуктов у крестьян). При этом "заградительно-реквизиционная" функция аппарата власти неизменно расширялась26.

Терпя поражения в "крестовом походе" во враждебные деревни, встречаясь с выраженным в разных формах сопротивлением со стороны крестьян, реквизиционно-продовольственные отряды начинали преобразовываться в заградительные. И происходило это независимо от первоначальных планов их командиров, ибо возвратиться домой совсем без хлеба было нельзя. Из текста телеграммы Орловского губернского комиссара продовольствия (от 22 июня) узнаем, что лишь два из семи военно-реквизиционных отрядов "работают над проведением в жизнь декрета по реквизиции излишков хлеба в деревнях, остальные же борются с мешочниками". В Вятской губернии все продовольственные подразделения занимались в основном "выкачиванием" хлеба из мешков "ходоков"27. При этом возможностями сохранить и доставить в государственные элеваторы реквизированные продукты "заградовцы" не располагали - большая часть продуктов портилась, а чаще расхищалась. Как правило, учета не велось. Можно сказать, гора родила мышь.

В 1918 г. борьба с мешочничеством приобретала анархические формы, разрушая зачатки государственной заготовительной организации. Группы красногвардейцев нередко самовольно брали на себя функции реквизиторов. Десятки разнородных правительственных и общественных учреждений создавали свои отряды. Районные советы в городах, сельские местные советы формировали подразделения специально для отбирания продуктов у "ходоков"28. Состоявшаяся в июле IV Московская общегородская конференция фабзавкомов обратилась "ко всем организациям рабочих и крестьян" с призывом активизировать все формы участия в борьбе с мешочничеством; после этого контрольно-продовольственная комиссия Московского совета профсоюзов была переименована в военно-продовольственное бюро, которое стало организовывать реквизиционные группы. Реквизициями мешочнических грузов занимались и комиссии по борьбе со спекуляцией и мешочничеством революционных комитетов, а также комитеты бедноты. Из-за всего этого организационного хаоса информацией хотя бы о приблизительной численности продовольственно-реквизиционных частей никто не располагал29.

На первых порах заградительные части были малочисленными и разношерстными по составу. При их создании каждое ведомство и региональный орган действовали на свой лад. Говорили о "силовых заставах" и "летучих отрядах". Л. Д. Троцкий и И. В. Сталин независимо друг от друга называли созданные ими "заграды" "кордонами" или "караулами". Самый выразительный термин употребляли на Ставрополье - "партизанские отряды". Язык революционной эпохи точно отразил существо процесса: хозяевами на ставропольских железнодорожных станциях были мешочники, поэтому советские "партизаны" появлялись в неожиданных местах, захватывали продовольствие и уносили ноги30. С середины 1918 г. стала создаваться Продовольственная армия (говорили еще: Реквизармия). В июне-декабре 1918 г. в нее набрали не менее 53 тыс. человек. На первых порах она состояла из добровольцев-рабочих, которым сохраняли прежнюю зарплату и разрешали привозить из деревень продовольствие для своих семей. Со временем она все более напоминала особое воинское подразделение, служба в котором приравнивалась к службе в армии. Военным руководителем и главным комиссаром этого формирования стал Г. М. Зусманович. Подчинявшиеся ему части называли не иначе как "отрядами Зусмановича"31.

Отряды представляли собой формирования от нескольких десятков до нескольких сотен бойцов. Осенью 1918 г. отряды стали сводить в крупные подразделения. Например, против крестьян и мешочников действовали в Курской губернии Курский реквизиционно-продовольственный полк, в Тамбовской - 2-я продовольственная дивизия. Разумеется, эти крупные боевые единицы в полном составе против мешочников никогда не применялись, а действовали поотрядно32. Плохо организованное сопротивление мешочников реквизициям имело характер очаговый, кратковременный.

Между тем "ходоки" были вездесущи. Поэтому и заградительные подразделения использовали самые разные средства. Наряду с пехотными частями в них входили и кавалерийские; конные патрули предназначались для перехвата мешочников по ночам на проселочных дорогах. Существовали команды конных разведчиков, связистов. Заградительные формирования, расположенные на речных пристанях, имели в своем распоряжении пароходы33.

Несмотря на мобилизацию огромных ресурсов, продовольственная диктатура терпела поражения. Наркомпроду не удавалось заполучить достаточное количество провизии или остановить поток мешочников. По данным весьма компетентных исследователей (в их числе был, например, А. Лосицкий, зав. отделом изучения состояния питания населения ЦСУ РСФСР), государство в 1918 - начале 1920-х годов обеспечивало лишь 20 - 30% минимальной потребности в продовольствии городского населения и жителей сел потребляющей полосы34. В целом мешочничество выразило "своеобразие экономики Советской республики в период гражданской войны"35. Иными словами, экономика стала мешочнической. Так как функции организации такой экономики были распределены между миллионами граждан, то и общество условно можно назвать мешочническим.

Впечатляющую панораму мешочнической эпопеи 1918 г. создали современники, выполнявшие функции ученых и одновременно практиков - организаторов хозяйственной жизни. Экономист, в 1917 г. - меньшевик-интернационалист, с 1918 г. - член коллегии Наркомата продовольствия и главный редактор "Известий Наркомпрода" НА. Орлов доказывал, что четверть взрослого населения страны регулярно или время от времени занималась мешочничеством, другая четверть занята была "вялым, рутинным трудом" на предприятиях и в армии, а оставшаяся половина служила в канцеляриях36. Отсюда следует, что жизнь кипела лишь там, где находилась первая "четверть". Орлов выносил вердикт в 1918 г. по горячим следам событий.

С Орловым в оценке масштабов нелегального снабжения соглашался профессор Л. Н. Юровский (член коллегии Наркомата финансов). Он отмечал: "Мелкая нелегальная торговля продовольствием - мешочничество - получила столь широкое распространение, что в торговле никогда не участвовала активно такая значительная часть населения, как в те годы"37.

Вместе с тем в мешочничестве воплощались элементы архаизации, деградации общества. Но и хлебная монополия отнюдь не была олицетворением социального прогресса; наоборот, в силу своей нереалистичности она вела в тупик, к гибели общества. Приходилось выбирать между меньшим и большим злом. Советская власть - во многом по причине приверженности идеологической догме - выбрала большее; разумеется, психологически трудно было борцам за идею согласиться с мешочниками, примириться с рыночными привычками и спекулятивными настроениями. В таких условиях мелкая нелегальная торговля (а не большевистская раздаточная система) стала главным каналом связи города с деревней. Мешочническое движение не только сыграло решающую роль в недопущении полной натурализации крестьянского хозяйства, в сохранении товарообмена между городом и деревней, но и препятствовало распаду связей между отдельными регионами страны, преодолевая линии фронта и границ38. Из одной части страны в другую на своих плечах, по железной дороге, в обозах и т.д. мешочники переместили миллионы тонн продовольствия и промышленных товаров39. Как это удавалось?

Прежде всего сказывалось то, что с начала 1918 г. значение потребительского мешочничества быстро падало. В результате возраставших трудностей при передвижении по стране, а также усиливавшейся борьбы власти с нелегальным снабжением оно становилось все более спекулятивным. В отличие от "потребителей" опытные профессиональные нелегальные снабженцы знали, как обойти главную преграду на пути мешочников - так называемые "заграды", умели найти общий язык (посредством взяток, связей, рекомендаций, мандатов, угроз) с их командирами и бойцами. Уже сам внешний вид "профессионалов" заставлял "заградиловцев" считаться с ними. Они носили добротную одежду, были, как сообщает источник, "довольно упитанными", держали себя уверенно. В сравнении с ними мешочники-потребители зачастую выглядели заморышами40. Они доставляли по одному мешку, спекулянты - до десяти.

Две эти формы мешочничества взаимодействовали: основная масса мешочников начинала свою деятельность с попыток спастись от голода. Большинство отставало от промысла по причине нарастания трудностей. Зато меньшинством - предприимчивым и удачливым - овладевала тяга к наращиванию прибыли; становясь профессиональными мешочниками, они, по существу, являлись нелегальными частными предпринимателями. Цены на основные виды продуктов в разных регионах сильно различались - иногда на порядок. В 1918 г. в Петрограде они были в 24 раза выше, чем в Саратове, в 15 раз выше, чем в Симбирске. В этих условиях мешочнические поездки становились весьма прибыльными41. Проводимые на московских вокзалах в 1918 г. опросы дали такие результаты: 87% мешочников привозили продукты по заказам лотковых торговцев и владельцев полулегальных харчевен, а также для продажи на рынках42. В Петрограде мешочников "спекулятивного типа" насчитывалось 30 тыс., в самой мешочнической губернии, Курской, - 150 тысяч. Каждый из них мог привозить из очередной поездки в среднем по десять пудов продовольствия43. Крупное спекулятивное мешочничество в условиях 1918 г., по существу, приносило пользу: спекулянты в погоне за прибылью осваивали дальние и недоступные для государственных заготовителей территории, тогда как многочисленные "потребители", не располагавшие средствами для далеких экспедиций, опустошали прямо примыкавшие к голодным регионам сельские местности, а от этого вздувались цены на продукты44.

Между тем даже отошедшие от промысла мелкие мешочники не оставались не у дел. Они поняли, что не обязательно всем надо отправляться в дальние и трудные дороги, и изыскивали на месте деньги или товары, необходимые для обмена на привезенные спекулянтами продукты. В итоге значительная часть народа помогала мешочникам-профессионалам продавать провизию и закупать товары широкого потребления, готовиться к отправке в новые "челночные" экспедиции.

Простые жители в те годы стали забывать, что можно выйти из дому без мешка или авоськи (сумки на всякий случай - "авось, что-нибудь раздобудут")45. Мешочники и "сумчатые" внешне нередко мало отличались друг от друга. Вот как об этом рассказывал Осоргин: "Равны стали и в одежде с одинаковым за плечами мешком, слабосильные с санками или детской колясочкой - на случай пайковой выдачи или неожиданной продовольственной поживы. Мешки срослись с телом, люди стали сумчатыми"46. Жизнь "маленьких людей" зависела от положения дел на нелегальном рынке, то есть от мешочников-профессионалов.

Нередко и на новом этапе случалось, что вдруг масса неопытных и не умевших сориентироваться в обстановке мешочников-потребителей пускалась в путь. Это происходило в особенно голодные времена и в непродолжительные периоды усиленных антиспекулятивных кампаний, когда ходоки-профессионалы предпочитали пересидеть опасность. Кроме того, крестьяне и рабочие чуть ли не поголовно бросали поля и станки и отправлялись за хлебом в те краткие промежутки, когда делались послабления для мелких мешочников. В такие времена из разных уездов в Наркомпрод поступали отчеты продовольственных комитетов, в которых то и дело фигурировали фразы: "Мешочничество всеобщее", "бесконечной вереницей едут мешочники", "жители представляют из себя бродячих кочевников, которые ищут себе хлеба"47. Однако для мешочников-"потребителей" поиски хлеба нередко заканчивались плачевно: в дороге продовольствие у них отбирали, и они возвращались домой с пустыми руками. От их имени рабочие петроградских заводов писали в ноябре 1918 г. Ленину и Троцкому: "У нас Красная армия грабит с живого и мертвого (имеются в виду главным образом заградительные части. - А. Д.)... Кто получит эти несчастные рубли и поедет купить для своего семейства хлеба - обратно возвращается без денег и без хлеба"48. В любом случае продукты в хлебопотребляющие регионы доставлял прежде всего мешочник-спекулянт, умевший приспособиться к обстановке.

Одной из разновидностей нелегального снабжения, весьма распространенной, являлось ходачество от каких либо коллективов (домовых комитетов, фабзавкомов, сельских сходов и т.п.) с выданными такими коллективами документами. Это понятно: при новой власти передвижение на более или менее дальнее расстояние без "бумаги" и в одиночку становилось попросту невозможным.

В мешочничестве так или иначе (эпизодически или регулярно) участвовали представители всех без исключения социальных групп. Поэтому плохо верится в преобладание среди мешочников агентов "враждебных классов". Между тем в 1920-е годы коммунистический экономист Л. Н. Крицман относил их к эксплуататорам, непримиримо противостоявшим труженикам "официального пролетарско-натурального хозяйства"49. Типичный для советской пропаганды образ мешочника был выведен в известной кинокартине режиссера Ю. Райзмана "Коммунист" (1957 г.). Это тщедушный, низкорослый, узкоплечий, нервный, с бегающими из-за нечистой совести глазками деревенский "мироед", "упырь". Автор уверен: не могло такое ничтожество с успехом преодолевать воздвигнутые перед ним бесчисленные преграды; например, прорываться с мешками на тормозах поездов, сквозь огонь и воду, из "хлебного города" Ташкента в голодную Москву.

В действительности нелегальные снабженцы - это в первую очередь крестьяне-середняки. Экономист периодов военного коммунизма и нэпа Д. В. Кузовков возражал Крицману: "На крышах вагонов ездили не крупные капиталисты и не капиталисты вообще, а миллионы мешочников-крестьян"50. Примечательно: мемуаристы обращали внимание на численное преобладание в 1918 г. в вагонах "мужиков с мешками на спине"51.

Второе место среди мешочников занимали рабочие. На первых порах пролетарии пытались сообща бороться с гибельной продовольственной политикой, требовали на митингах и собраниях отменить или смягчить хлебную диктатуру. Потом вступали в борьбу с властью методом мешочничества. Мелкая торговля на черном рынке и мешочничество служили каналом деклассирования рабочих (наряду с переселением в деревню и уходом в Красную армию, в органы государственного управления)52.

Третья по численности группа - интеллигенция. "Философ думает о пуде муки, - с горечью говорил Осоргин, - художник сладострастно смотрит на кочан капусты и два помидора... Мы голодны, мы страдаем"53. Среди мешочников встречались актеры, врачи, инженеры. Известная актриса Ольга Чехова вспоминала, как в 1918 г. по поручению московской театральной студии стала "ходачкой" и отправилась в один из волжских городов за картофелем и мукой54.

В особом положении оказались так называемые "гастролирующие профессоры". Как известно, новая власть открыла множество всевозможных учебных заведений, объявив свободный доступ желающим учиться. В провинциальных университетах квалифицированных преподавателей не хватало, и немало доцентов и профессоров переезжали из вуза в вуз. Из провинции они каждый раз привозили в свои голодные семьи мешки и чемоданы с продуктами55.

Таким образом, представители основных социальных групп отдали дань нелегальному снабжению. При этом некоторые слои населения имели к нему особое отношение. Если мешочники-потребители могли происходить из любых слоев, то "профессионалами" становились те, кто располагал для этого большими возможностями.

Наблюдателю могло показаться, что мешочники-спекулянты состояли в основном из солдат. Поэт А. Б. Мариенгоф назвал платформу Казанского вокзала в Москве "серой - мешочниками и грустью"56. Дело в том, что спекулянты чуть не поголовно обзавелись "спецодеждой" - серыми форменными пальто. В. Кривошеин (будущий архиепископ) рассказывал, как выглядела вокзальная толпа: "На вид не то красноармейцы, не то мешочники"57. Кстати, по этой причине сотрудники заградительных подразделений зачастую принимали "ходоков" за военнослужащих и предпочитали с ними не связываться, зная: обидишь солдата - на помощь ему примчится взвод, а то и рота. Запас шинелей и гимнастерок мешочники пополняли за счет покупок у самих же солдат. Дошло до того, что командование, дабы пресечь торговлю казенным имуществом, приказывало прекратить выдачу обмундирования и обуви бойцам тыловых частей. "Я хожу босой и голый, и не дают", - читаем в перлюстрированном чекистами солдатском письме58.

Далеко не большинство нелегальных снабженцев, одетых в шинели, относились к военнослужащим, хотя и выдавали себя за таковых. Но не вызывает сомнения принадлежность профессиональных ходоков в прошлом к солдатской корпорации - это придавало особую силу коллективам мешочников (они прошли военную выучку, часто имели боевой опыт).

Среди бывалых мешочников многие имели дореволюционный стаж организаторской работы в торговле. По заключению В. П. Дмитренко, широкая национализация вызвала уход в сферу нелегального рынка (то есть прежде всего в мешочничество) мелких розничных торговцев. Среди мешочников насчитывалось много бывших приказчиков. Проведенные в Петрограде исследования показали, что основная часть петроградских "магазинеров" и их приказчиков продолжала заниматься спекулятивным делом и в годы гражданской войны. Показательно, что в 1920 г. из 14 тыс. задержанных чекистами на московских рынках продавцов почти 70% имели до революции какое-либо отношение к профессиональным занятиям куплей-продажей. Таким образом, группа, состоявшая из бывших работников торговли и насчитывавшая сотни тысяч людей, оказалась одной из самых устойчивых в обществе периода "русской смуты"59; отсюда понятны перспективы развития мешочничества. С переходом к нэпу большая часть мешочников забросила свой промысел, а оставшиеся (исключительно "профессионалы") легализовались в виде мелких частных предпринимателей. На это обстоятельство указывают исследования, проведенные в первые годы новой экономической политики60.

Участвовали в спекулятивном мешочничестве многочисленные железнодорожники. В распоряжении железнодорожных служащих находился транспорт, к тому же собственное ведомство обеспечивало их "провизионными билетами", дававшими право на беспрепятственный провоз определенного количества продуктов61.

Среди мешочников-профессионалов были крестьяне северных и центральных губерний, молодые рабочие, а также жители городских предместий - слободские мещане. Среди них обнаруживались и учащиеся закрытых духовных училищ, даже священники. Проведенная ВЧК в середине 1918 г. проверка жителей московских монастырей показала, что до половины монахов и священников отсутствовали, они находились в мешочнических поездках62. Таким образом, среди мешочников-спекулянтов самую заметную роль играли представители социально-профессиональных групп, относительно более общественно активных и мобильных. К тому же это были в подавляющем большинстве мужчины, нередко с фронтовым опытом. В борьбе с такими "кадровыми" частями армии мешочников большевистскую власть ожидали крупные неприятности.

Мешочник-спекулянт представлял собой тип сильного и волевого российского человека. Он не мог иметь ничего общего с его суетливым и плутоватым кинематографическим отображением советской эпохи. Попробуем нарисовать портрет мешочника. Это человек с безграничным терпением, умевший обращаться с оружием и (нередко) вооруженный, находчивый и отчаянно смелый63. Непременно требовалось отличное здоровье, выносливость, энергия и физическая сила; без этого невозможно было хотя бы "влезть" в вагоны, а тем более путешествовать на вагонных площадках, ступеньках, буферах, крышах. Мешочники выполняли функции грузчиков и перетаскивали на себе огромное количество всяких тяжестей. О "пассажирах, нагруженных сверх меры мешками, в солдатской форме", писал современник, экономист С. Бройде64. Редактор "Известий Петроградского комиссариата продовольствия (Петрокомпрода)" П. Орский относил мешочников-профессионалов к "особому типу людей". По его словам, эти люди "живут какою-то своей особой кочевой жизнью, не страшась ни огня, ни воды, ни репрессий правительственных властей"65.

Выразительный образ мешочника обнаруживаем в "Очерках современной деревни", написанных знатоком деревенской жизни десятых-двадцатых годов Л. Григорьевым. Один из его героев, Мирон Иванович (фамилию автор скрыл), это "крестьянин, человек положительный и исполнительный". До 1918 г. он жил в Москве, имел "хороший выезд", то есть лошадь и коляску. Но все это было отнято во время всяческих мобилизаций и конфискаций. После того, как (по словам Григорьева) "революция сильно ушибла Мирона Ивановича", он перебрался в свою родную деревню недалеко от Москвы. "Я привык к настоящей работе", - заявлял вчерашний извозчик. Однако вернуться к крестьянскому труду не пришлось, поскольку хлебопотребляющие деревни поразил голод. И Мирон Иванович, чтобы спасти семью, занялся мешочничеством. Во время своих тяжелых и опасных поездок за хлебом он часто болел, повредил ноги. И вот в начале 1920-х годов Мирон Иванович превратился в инвалида, потеряв 60% трудоспособности. При этом он сохранил 100% желания трудиться, постоянно тосковал по настоящему делу, посещал близлежащие деревни, помогал пожилым соседям66. Таких Миронов Ивановичей насчитывалось великое множество.

Политические настроения мешочников в подавляющем большинстве случаев были явно антисоветскими, что и понятно: новая власть чинила им всевозможные препятствия. Они не только возмущались заградотрядами и реквизициями, но и высказывались за Учредительное собрание67. Именно такую мешочническую пропаганду имел в виду корреспондент Д. Валин, когда в мае 1919 г. писал, что "ходоки" "помимо мародерства (подразумевалась купля-продажа по высоким ценам. - А. Д.) занимаются еще, как любители, контрреволюционной деятельностью"68. Объективно "ходачество" (вкупе с другими движениями) угрожало существованию Советской власти. По сути дела, взгляды мешочников (прежде всего в отношении продовольственной диктатуры) совпадали с установками меньшевиков. Вместе с тем не было никакого руководства ими со стороны какой-либо антибольшевистской организации. Участвовать в политике мешочникам был недосуг - их силы полностью поглощало продовольственное дело. Парадокс: это обстоятельство содействовало выживанию большевистской власти - миллионы потенциальных ее врагов оказались отвлеченными от участия в антисоветских вооруженных формированиях. Нелегальное снабжение - противоречивое явление.

Можно говорить о существовании крупной социальной группы, спаянной общностью цели, интересов, взглядов и образа жизни, имевшей общих врагов. Она представляла собой конгломерат, впитавший в себя активных представителей разных общественных слоев. Значительная часть мешочников полностью утратила связь со своей прежней социальной средой. Другая их часть занималась ходачеством эпизодически, но и они подверглись серьезной перековке "жизнью на дорогах". Мешочники утрачивали многие профессиональные качества и прежние связи, вырабатывали стойкое негативное отношение к власти. Все это не могло не породить массы проблем в будущем при возвращении к "мирной" жизни.

Гражданская война принесла народу столь суровые и жестокие испытания, что большинство граждан перестало надеяться на будущее. Каждый существовал в отчаянной попытке любой ценой выжить и сохранить близких людей, но не очень-то надеялся на удачу. Это в полной мере относилось к мешочникам и объясняло то бесстрашие, с которым они брались за самые безрассудные начинания. Они прибегали к экстремальным методам противодействия ополчившемуся против них государству. Начиная от попыток обмануть заградительные отряды (баржи с двойным дном, полушубки и галифе с огромными карманами и пр.), кончая применением винтовок и гранат в 1918 г. против реквизиционных формирований.

В формах, методах организации мешочников в условиях продовольственной диктатуры проявились, во-первых, способность людей к объединению в общественно полезных целях, к взаимовыручке в экстремальных условиях; во-вторых, принимая во внимание многочисленность и многообразие видов мешочничества, а также особенности поведения и политические настроения его представителей, очевидно, что при известной самоорганизации ходачество не могло не превратиться в серьезного конкурента власти.

Тенденция к объединению сил, созданию сплоченных коллективов мешочников проявилась в первые же месяцы 1918 года. О ней тогда с высокой трибуны говорил член коллегии Наркомата продовольствия Брюханов. "Мешочничество стало получать организованные несколько формы, - заявил он в апреле 1918 г. на заседании ВЦИК, - стало превращаться в явление группового мешочничества, перестало быть стремлением отдельных лиц, стало явлением, которое наблюдается в виде стремления отдельных мелких групп населения"69. Мешочничество превращалось в устойчивую форму самоорганизации населения.

Местные работники замечали ту же самую тенденцию. Комиссар продовольствия Курской губернии Воробьев докладывал в июне 1918 г. в Наркомпрод: "Мешочничество принимает организованные формы; вооруженными отрядами вывозятся тысячи пудов хлеба, бороться своими силами не можем"70. Можно сказать, открылся "мешочнический фронт". Теперь организованность нелегальных снабженцев достигла высокого уровня; ничего подобного не наблюдалось в период нахождения у власти Временного правительства.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

У страха глаза велики, и нередко советские деятели преувеличивали степень централизации движения, среди продовольственников ходили слухи о существовании мифического организационного центра мешочничества. Один из выступавших на совещании работников Московского городского продовольственного комитета в январе 1918 г. переполошил присутствовавших заявлением о том, что "мешочники представляют собой довольно солидную организацию, хорошо субсидированную, имеющую своих главарей, одевающую людей в солдатскую форму и занимающуюся привозом хлеба в Москву". Якобы существующий центр хорошо вооружал и информировал мешочников71. Все эти преувеличения лишь показывают, что советские чиновники панически боялись организованных мешочников. Сам Дзержинский называл ходоков контрреволюционными агентами72.

Совсем иначе объясняли это явление современники из другого лагеря. Меньшевик П. Н. Колокольников называл мешочничество "нелегальным аппаратом снабжения", а непреодолимое тяготение мешочников к организованности объяснял объективной необходимостью преодолевать трудности73. В этом-то и скрывалась подлинная угроза режиму. Мешочники не могли смириться с большевистской властью, и народ мог признать только тот режим, при котором едят. Объединения "ходоков" добивались (в конечном счете добились) введения такого режима и, по существу, для военного коммунизма были опаснее любой контрреволюционной агентуры. В любом случае осознание потребности выстоять под натиском власти - одна из предпосылок самоорганизации мешочников. Кроме того, важнейшим фактором объединения мешочников в коллективы стала общность образа жизни. Осоргин рассматривал коллектив мешочников как группу людей, "спаянную бессонными ночами, грязью, потом, бранью и остротами над собственной участью"74.

Мешочники начинали объединяться перед отправкой в путь. Самой распространенной формой такого объединения было "ходачество". На сельских сходах, общих собраниях заводских рабочих или членов потребительских обществ составлялись компании ходоков. Иногда им выписывали соответствующие мандаты, нередко заверенные в местном продовольственном комитете. Затем собирали деньги или товары, которые перед отправкой в экспедицию вручали посланцам обществ75. По сути, возникали своего рода народные кооперативы, и ходоки выступали их уполномоченными представителями.

В городах первостепенную роль в формировании коллективов ходоков играли домовые, квартальные комитеты, и прежде всего создаваемые при них кооперативы. В 1918 г. они представляли собой массовое общественное движение. К осени в Москве насчитывалось около 20 тыс. домовых объединений. До 60% петроградцев входили в состав подобных коллективов76. Авторитет их повышало то, что они оставались единственными в то время организациями, еще занимавшимися ремонтом, освещением, охраной домов. Однако главной функцией домовых комитетов стало снабжение жителей продуктами. Формально первоочередной обязанностью провозглашалось распределение получаемой от продовольственных органов провизии. Однако распределять часто оказывалось нечего. "Советский суп - это голодная смерть, ибо на такой суп новорожденный котенок не проживет и двух часов", - читаем в перлюстрированном чекистами частном письме одного жителя Петрограда77. "Самоснабжение" и "самозаготовки" (запрещенные властями) - вот чего требовали жильцы домов от своих объединений.

Закупка по вольным ценам, в основном посредством мешочничества, - этим занялись домовые комитеты и кооперативы. Не случайно видный большевистский деятель, главный редактор бюллетеня Московского городского продовольственного комитета А. А. Сольц называл деятельность объединений жильцов в 1918 г. "организованным мешочничеством". По данным МГПК, в том году все без исключения задержанные на московских вокзалах мешочники - жители столицы - имели удостоверения, выданные домовыми комитетами78. Показательно, что в середине июля 1918 г. не менее 2000 представителей домовых комитетов и кооперативов занимались куплей-продажей только в Орловской губернии. Подобные объединения стали играть более значительную роль в продовольствовании населения, чем государственные органы.

В условиях распространения присущих эпохе "русской смуты" настроений всеобщей подозрительности и недоверия объединения жильцов оставались в глазах населения островками стабильности. "Домовые комитеты тесно связаны с населением, которое весьма охотно вкладывает в них оборотные средства", - к такому выводу пришли участники собрания Центрального совета домовых организаций Москвы79. "Оборотные средства", то есть деньги и пригодные для обмена товары, домовые общины "конвертировали" в "валюту" своего времени - в продовольствие. И делалось это главным образом посредством развернутых своими кооперативами мешочнических операций. Группы делегатов, уполномоченные сотнями семей, привозили из своих экспедиций продукты и распределяли их на квартирах членов правлений80. Со временем многие домовые кооперативы превратились в нелегальные частные предприятия; соблюдая кооперативную форму (уставы, правления, ревизионные комиссии и даже протоколы общих собраний) с успехом действовали группы мешочников-торговцев81. Постепенно всякие формальные связи с кооперацией утрачивались и оставались коллективы мешочников-профессионалов, которые работали сами на себя.

Важная роль принадлежала крупным рынкам, объективно выступавшим в годы военного коммунизма центрами координации мешочнического движения. Преимущественное распространение базарной купли-продажи товаров стало следствием энтузиастической попытки властей декретно ликвидировать торговлю и сделать государство единственным распределителем всего насущно необходимого населению. Лишь отказ от этой попытки в годы нэпа создал условия для преодоления рыночной архаики. Пока же, в условиях военного коммунизма, рынки являлись центрами профессионального общения мешочников. Базарные площади стали местом встреч спекулянтов, обсуждения ими общих проблем. Там же договаривались о создании компаний для поездок за хлебом. Особую роль играл главный рынок страны - Сухаревский, расположившийся в самом центре суровой пролетарской диктатуры - недалеко от Кремля, на Сухаревской площади (переименована впоследствии в Колхозную); он представлял собой некое подобие штаба противостоявших военному коммунизму сил. О его значении руководитель продовольственного дела Москвы А. Е. Бадаев в 1920 г. писал: "Хотя Сухаревка была только московским рынком, но имела как бы всероссийское значение. С именем Сухаревки связано было представление о неорганизованном снабжении, шедшем вразрез с государственной продовольственной работой"82. Здесь московские посредники устанавливали связи с лотковыми торговцами, владельцами харчевен, ресторанов, кондитерских, а также создавали сеть реализаторов на рынках. О совместной деятельности и распределении обязанностей договаривались провинциалы и жители столицы. Одни обязывались доставлять в Москву провизию, другие - обеспечивать ее гарантированную продажу. Создавались компании; их многочисленность объясняет, почему среди прибывавших в Москву мешочников был очень велик процент иногородних83.

Процедура мешочнического товарообмена нередко была неплохо отлажена. Примечательно, что создаваемые компании предпочитали иметь дело с объединениями крестьян хлебных районов, прежде всего с кооперативами. Ходоки покупали у них продукты оптом, дешевле. Сделки часто заключались на полпути между производителем и потребителем продуктов. Кооператоры деревни грузили мешки с мукой на несколько подвод и везли в губернский город или на железнодорожную станцию84. Связываться с рисками розничной торговли им не хотелось. Провести же сделку купли-продажи с артелью знакомых мешочников было удобно. В итоге и покупатели и продавцы от объединения своих сил и координации действий оказывались в выигрыше.

Не умея организоваться, мешочники попросту не смогли бы передвигаться по стране. Посадки на поезда и пароходы каждый раз напоминали побоища. Упорядоченное пассажирское движение почти полностью прекратилось. По железной дороге путешествовали в теплушках, которые представляли собой слегка модифицированные товарные вагоны. Пол теплушки находился на уровне человеческого роста; никаких приспособлений, вроде ступенек, не имелось. При посадке пассажирам приходилось подтягиваться на руках, их отталкивали другие участники штурма вагона85. Понятно, без компании здесь было не обойтись.

Коллективы мешочников, объединявшие по несколько десятков человек, выдвигали вожаков. Под их руководством они добивались поразительной слаженности действий при погрузке в вагоны. Вот что писал об этом журнал пензенского губпродкома "Народное продовольствие" в начале 1919 г.: "Как только остановится пришедший на станцию поезд, как рой пчел облепят его мешочники; впрыгивают в вагоны по два по три человека, а остальные бросают мешки с хлебом. Работают ужасно спешно. В две-три минуты, которые стоит поезд, наполняются мешочниками вагоны"86.

В вагон набивалось до 50 мешочников, больше пассажиров туда поместиться и не могло; в таких случаях двери наглухо закрывались и на остановках их не открывали. Известны факты, когда крупные компании мешочников выкупали все билеты на поезд и без всякого насилия занимали целые эшелоны. Газеты сообщали о продвижении мешочнических поездов, и в городах их ожидали с таким же нетерпением, как ждали эшелонов Наркомпрода87.

Малопривлекательные стороны мешочнического движения были обусловлены всей обстановкой. Его представители действовали по тем же законам, по которым развивалось все одичавшее в то время общество. Они прибегали к насилию, угрожали оружием, захватывали вагоны. Все это усугубляло анархию на железных дорогах. Вместе с тем его представители умели находить общий язык с транспортниками, нередко согласовывали с ними свою деятельность. Мешочнические перевозки, как правило, становились возможными благодаря личным связям, неформальным договоренностям представителей коллективов мешочников и работников железнодорожного и водного транспорта. Продовольственные грузы по Каме и Волге нередко перемещались именно на основе достигнутого между речниками и спекулянтами соглашения88. Прийти к таким соглашениям были в состоянии лишь компании мешочников-профессионалов, но не одиночки.

Итак, создание объединений мешочников - это еще и метод борьбы за дефицитнейшие в тот период средства передвижения. Стабильности коллективов мешочников требовала и борьба за выживание в пути. Нужно было противодействовать Наркомпроду и другим ведомствам, занимавшимся искоренением мешочничества. Приходилось также бороться с бандитами, стремившимися разжиться мешочническим товаром. Иногда мешочники целого эшелона договаривались о совместных действиях в случае опасности; тогда их ничто не могло остановить. Летом 1918 г. тамбовский уполномоченный Наркомпрода докладывал Цюрупе о том, что при попытке остановить один из эшелонов мешочников в Тамбове "все заградительные и реквизиционные отряды были разбиты"89.

Нередко мешочники внушали продработникам панический страх, парализовавший их волю к сопротивлению. Из Курской губернии сообщали в Наркомпрод, что мешочники объединены в отряды численностью в несколько тысяч человек каждый90. На деле такого быть не могло, ибо члены отряда оказались бы не в состоянии прокормиться, закупать продукты у крестьян, передвигаться по железным или водным дорогам. Складывалась мешочническая мифология.

Прибыв в пункты назначения, мешочники-спекулянты далеко не всегда действовали на свой страх и риск. Нередко на местах их ожидали люди, профессией которых был прием "ходоков", предоставление им пищи и крова. Получить хотя бы общее представление об этой стороне мешочнического движения непросто. По понятным причинам "ходоки" о ней не распространялись. Агенты чрезвычайных комиссий в ее специфику не вдавались - для них все, связанное с негосударственной заготовкой хлеба, было спекуляцией и, стало быть, контрреволюцией. Решали по-чекистски, не очень-то вникая в суть дела. Тем не менее из некоторых фактов следует, что в населенных пунктах зерно-производящих районов существовали своего рода мешочнические перевалочные базы. В них за плату профессиональные "ходоки" могли передохнуть, приобрести без всякого стояния в очередях железнодорожные билеты. Получали консультации (относительно цен, расположения заградотрядов и богатых провизией сел). Мешочникам помогали с отправкой промышленных товаров в хлебные деревни, а продуктов - в голодные края. В частности, в марте 1918 г. во время обыска, произведенного сотрудниками ВЧК в Верхнеудинске, в одном доме было найдено 462 железнодорожных билета, большое количество дефицитного чая, изделий из кожи и мануфактуры и т.д.91 Речь идет о перевалочной базе нелегальных снабженцев.

Ахиллесовой пятой мешочничества оставалось обеспечение сохранности грузов "ходоков". Спасти могло только объединение усилий вольных добытчиков хлеба. С 1918 г. коллективы мешочников прибегали к специфическому методу самозащиты - привлекали отряды наемных охранников. Цюрупа упоминал о "наемных вооруженных бандах, которые сопровождают эшелоны мешочников"92. "Вокруг мешочников то и дело возникали крупные вооруженные шайки из темных элементов, - пишет современный историк. - ...эти банды защищали мешочников". Суть дела сводится в действительности к тому, что в ряде случаев профессиональные "ходоки" обращались к помощи дезертиров, объединившихся в отряды для того, чтобы, охраняя мешочников, иметь твердый и постоянный заработок. Официальные источники сваливали на них вину за разграбление железнодорожных станций93, хотя выполнение функций охраны едва ли допускало возможность привлекать к себе такими действиями внимание со стороны властей; да и мешочники не стали бы обращаться к услугам охранников-грабителей. Охранные отряды и опекаемые ими мешочники-спекулянты менее всего представляли угрозу для имущества станций и пристаней. Их деятельность подчинялась решению одной задачи - закупить и успешно доставить продукты. Другое дело - многотысячные толпы "маленьких мешочников" (выражение Сталина), которые разбредались вокруг станций и пристаней, жгли общественные дрова, расхаживали по путям, самовольно занимали вагоны, баржи и служебные помещения94. Опасность для общества, в первую очередь для транспорта, коренилась не в организации мешочников, а в ее отсутствии.

Характерной чертой русской смуты была дезорганизация государственных структур. Власть не могла обеспечить безопасность перевозок, хотя монополию в этом деле взяла на себя. По подсчетам специалистов, в тех условиях на каждой станции и пристани для охраны транспорта и грузов требовалось содержать по 200 - 300 вооруженных бойцов. Поскольку это было невозможно, масштабы хищений постоянно увеличивались. Волей-неволей ходокам приходилось создавать нелегальные отряды охраны, представлявшие серьезную вооруженную силу и гарантировавшие сохранность грузов мешочнических коллективов.

Существенная сторона деятельности нелегальных снабженцев - их объединение в целях противодействия хлебной монополии на местах. Скапливавшиеся в хлебных районах мешочники формировали делегации, создавали комитеты представителей потребляющих губерний и вступали в переговоры с руководителями продовольственных комитетов. Как правило, удавалось добиваться разрешений на временную закупку продовольствия. Перед организованной силой власти отступали. При этом стиль взаимоотношений коллективов мешочников с представителями властей не отличался цивилизованностью. Насилие и угрозы использовали обе противостоящие стороны95.

Вместе с тем мешочники любыми путями приспосабливались к изменявшимся условиям ведения войны с государством. Например, использовали выдвигаемые и поощряемые большевистским руководством организационные формы. Речь идет прежде всего о пролетарских заготовительных отрядах, создававшихся в соответствии с декретом СНК от 13 августа 1918 г. "О привлечении к заготовке хлеба рабочих организаций". Численность некоторых из них доходила до 800 - 1000 человек, и централизованное управление ими отсутствовало. Эти "заготовители", оказываясь в пунктах назначения, разбредались по деревням и по вольным ценам закупали провизию для своих семей или для продажи на рынках, а затем совершенно легально отправляли все закупленное домой. Самыми "мешочническими" считались петроградские отряды, они были наиболее многочисленными и нередко попросту представляли собой объединения "ходоков". "Заготовительные отряды... - это те же мешочники", - отмечалось в докладе члена Курской губернской продовольственной комиссии Воробьева на чрезвычайном заседании представителей производящих губерний в октябре 1918 года96.

Современники характеризовали рабочие отряды как средство маскировки вольных закупок продовольствия. В "Известиях ВЦИК" 15 декабря 1918 г. их деятельность характеризовалась именно так: "Ничто иное, как мешочничество"; там даже содержалась рекомендация отнимать деньги у членов отрядов, чтобы лишить возможности закупать у крестьян хлеб по вольной цене97. Рабочие-заготовители - вчерашние крестьяне - не могли усвоить диктаторские замашки и предпочитали договариваться с деревенскими на условиях взаимной выгоды. В частности, на состоявшемся в декабре 1918 г. Всероссийском продовольственном совещании организация пролетарских заготовительных отрядов дала повод для обвинений Наркомпрода и его региональных структур ни много ни мало в поощрении мешочнического товарообмена. В том же самом обвинялись и уездные продовольственные комитеты голодающих местностей; их руководители в целях спасения жителей стали выдавать представителям объединений ходоков разрешения на самостоятельную закупку и провоз провизии из хлебных губерний98.

Вызывали нарекания и заготовительные коллективы железнодорожников, создаваемые в соответствии с приказом наркома путей сообщения В. И. Невского от 8 августа 1918 г. о "самозаготовках" сотрудников ведомства. На собраниях мастеровых, служащих станций и мастерских составлялись группы ходоков, делегируемых в хлебные районы. О таких коллективах член коллегии Наркомпрода Брюханов писал Ленину: "Это - подлинная организация мешочничества. Дисциплинированности и сознательности от этих отрядов ждать много не приходится"99.

Немалый вклад в организацию мешочников внес "Продпуть" - Центральное продовольственное бюро Всероссийского железнодорожного союза. Его руководители опасались, что железные дороги остановятся по причине чересчур активного занятия путейцев мешочничеством. На состоявшемся в середине 1918 г. IV Всероссийском железнодорожном съезде было, по сути, решено возглавить мешочническое движение и наладить "самозаготовки". В итоге Продпуть стал предоставлять объединениям ходоков-железнодорожников поезда, товары и отправлять экспедиции за хлебом в Саратовскую и Самарскую губернии100. Нелегальное снабжение, таким образом, смыкалось с мероприятиями ведущих большевистских наркоматов, фактически получило легализацию в деятельности крупнейшего профсоюза. Заградительные отряды оказывались дезориентированными: непонятно было, с кем воевать.

В 1919 - 1920 гг. власть пыталась покончить с мешочничеством, максимально ограничив возможности передвижения по стране. От пассажиров требовались разрешительные документы, обосновывавшие государственную необходимость их поездок. Разрешения на проезд и провоз продуктов по железной дороге представляли собой особые нумерованные бланки; в них содержались подробные сведения о пассажире, его маршруте, выдавшем документ должностном лице. Но и в таких условиях численность мешочников не уменьшалась, и все они были обеспечены соответствующими мандатами. Корреспондент петроградской "Красной газеты" 28 октября 1919 г. отмечал: "Когда стоишь где-нибудь на вокзале, в очереди у кассы командировочных, то поражаешься невозможно огромному числу командируемых. Ведь это не командировки, а подлинное переселение народов". Широко распространилось изготовление фальшивых документов. Писатель В. Шкловский рассказывал, что "целые поезда ездили по липам". Сам Шкловский отправлялся за провизией по командировке "на восстановление связей с Украиной", хотя никого, кроме себя самого, он не представлял101.

За взятки можно было получить и "настоящие" "разрешительные" документы. Необычайная живучесть мешочнического движения в 1919 - 1921 гг. в огромной степени объяснялась взяточничеством. Соответствующую рангу мзду получали сотрудники заградотрядов, чекисты, железнодорожники, всевозможные чиновники. Государственный аппарат разлагался. Насаждение отторгаемых населением порядков неизбежно вело к росту численности чиновников. От них слишком многое зависело в жизни граждан, и при этом действовали они в условиях почти полной бесконтрольности102. В итоге профессиональные мешочники сумели "приручить" советских бюрократов. Экономист и журналист В. В. Шер в середине 1919 г. имел все основания утверждать: "Чиновник социалистического государства в массе своей превратился в мешочника. Психология индивидуализма в корне подтачивает правительственный аппарат"103. Таков был результат адаптации народной повседневностью прожектерской политики. Можно сказать, "красные" подразделения мешочнического фронта (рабочие заготовительные отряды, коллективы железнодорожников, советские учреждения) один за другим переходили на сторону противника.

С 1919 г. усложнялись формы организации нелегальных снабженцев. Коллективы мешочников нередко представляли собой небольшие торговые кампании, в которых использовался наемный труд. Становились постоянными связи между жителями определенных голодных и сытых волостей или уездов; ходоки из деревень потребляющих районов регулярно путешествовали в хорошо знакомые им хлебные села. Жители Пензенской губернии отправлялись за хлебом к саратовцам, петроградцы за молоком и маслом двигались в давно "освоенные" ими волости Череповецкой губернии и т.д. Меккой северо-западных мешочников стал Псков, куда эстонские крестьяне привозили картофель, муку, свинину; вокруг псковского Кремля развернулось торжище104.

Нарком Цюрупа регулярно рассылал на места приказы об "усилении беспощадной борьбы с мешочничеством". Однако военно-коммунистический механизм работал вхолостую. По-прежнему дороги в хлебородных уездах были забиты мешочническими телегами, бричками, двуколками и прочими экипажами; вагоны и теплушки эшелонов были заполнены мешками105.

На протяжении всего периода "русской смуты" мешочники оставались организованными. Их коллективы последовательно упрочивались. Об этом свидетельствуют данные изысканий, относящихся к началу 1920-х годов. В то время сотрудники Института экономических исследований Наркомата финансов подвели итоги изучения вольного рынка и пришли к следующему выводу относительно состояния нелегального снабжения: в период гражданской войны мешочничество из "неорганизованного, стихийного, кустарного" приобрело вид "недурно сорганизовавшегося". По их мнению, нелегальное снабжение последовательно "захватывает одну позицию за другой" и страна покрывается густой мешочнической сетью106.

Именно самоорганизация нелегальных снабженцев в первую очередь обеспечила им успех. В архивных документах не встречаются жалобы или прошения от организованных мешочников, одиночки же нередко жаловались в государственные инстанции на обиды, причиненные им служилыми людьми во время поездок за хлебом. Дело в том, что члены мешочнических коллективов надеялись на свои силы и сами защищали себя. В конечном счете они представляли собой одну из тех мощных общественных сил, которые заставили Советскую власть ослабить нажим на вольный рынок, а затем и отказаться от военного коммунизма. Война на третьем фронте закончилась поражением большевиков.

Все это помогает лучше понять взаимоотношения народа и власти в кризисных условиях. Гордые революционеры-пассионарии, в жестокой военной схватке одолевшие врагов, оказались бессильными приспосабливаться к действительности, уступать или изменяться и должны были превращаться в сатрапов. Народ стал объектом манипуляции, эксперимента. Простое население страны (не власть и не ее пособники) оказалось в невыносимой ситуации. Выход искали и нашли. Примечательно, что ситуация не однажды в XX веке повторялась.

На первых порах "маленькие люди" попытались спастись порознь, индивидуально. Возникло движение мешочников-одиночек, так называемое потребительское мешочничество. Миллионы его участников были разобщены, слабы и обижаемы. Однако простой народ обладал способностью приспосабливать к реальности доктринерский курс верхов, прибегая к самоорганизации. Уже в начале 1918 г. энергичные, предприимчивые нелегальные снабженцы увидели выход в объединении усилий, в создании коллективов. Десятки тысяч таких коллективов (включавших сотни тысяч профессионалов-мешочников) действовали разрозненно, но каждый отличался устойчивостью; в их среде выдвигались лидеры. Хлебные экспедиции становились регулярными, налаживались устойчивые отношения с крестьянами. Сельские жители ждали прибытия мешочников и запасали провизию для товарообмена. Движение мешочников от закупки товаров для крестьян и раздобывания разрешений на проезд до продажи доставленного из хлебного региона продовольствия на рынках городов или хлебопотребляющих сельских районов представляло собой нелегальную продовольственную организацию, которая сыграла решающую роль в снабжении потребителей хлебом и товарами.

Возникла сеть неформальных и неучтенных, безуставных мешочнических кооперативов, субъектов нелегальной рыночной экономики. Мешочничество гражданской войны - это в первую очередь совокупность коллективов профессиональных мешочников, вполне осведомленных в конъюнктуре рынка, а также овладевших навыками противостояния многочисленным (непреодолимым для одиночек) трудностям. Движение обиженных и несчастных одиночных мешочников-потребителей сохранялось в весьма урезанном виде, важной роли в снабжении и распределении оно не играло.

Советское государство рассматривало мешочников как идеологических противников, а также как главных конкурентов в борьбе за хлеб и - стало быть - власть, и объявило им войну. Численность бойцов, отвлеченных на антимешочнический фронт, было сопоставимо с числом занятых борьбой с демократической контрреволюцией, а на отдельных этапах - и с белым движением. Значительная часть хлеба, доставленного продотрядами - это был не хлеб, изъятый у крестьян, а реквизированный у мешочников.

Волей-неволей мешочникам пришлось вступить в активное противостояние с советским государством. Формы этого противостояния отличались многообразием, дело доходило и до вооруженных столкновений заградотрядов с коллективами мешочников: например, на станциях Зерново и Желобовка (на российско-украинской границе) постоянно происходили перестрелки между нелегальными снабженцами и бойцами интернациональных "заградилок".

Власть была вынуждена приспосабливаться и уступать мешочникам. Она не умела накормить и одеть даже своих агентов, и они выступали покупателями на мешочническом рынке. Со временем борьба приобретала все более выраженный ритуальный характер. На деле многие советские учреждения фактически поощряли мешочничество. Нередко государственные служащие предпочитали не связываться и пропускали эшелоны или обозы мешочников. Время от времени власти объявляли перемирие: вводили так называемое льготничество (когда "ходачество" отчасти легализовывалось). Цены Сухаревки публиковались в бюллетенях Наркомпрода, и хозяйственные госструктуры учитывали в своей деятельности котировки нелегального рынка. Периодически проводились облавы, но уже через несколько дней арестованные спекулянты возвращались к своему промыслу; более того, продавали провизию тем же чекистам. Наконец, обнаружился раскол во властных структурах: местные продорганы и съезды Советов то и дело принимали решения о легализации свободы торговли, а деятели Наркомпрода упрямо настаивали на ее искоренении.

В целом противостояние было многолетним, повсеместным и всепроникающим. Оно истощило обе стороны. Мешочнический фронт стал третьим по счету и значению (после войны с внешним врагом и с крестьянством) фронтом гражданской войны. Непрекращавшееся противодействие народной стихии заставляло большевистскую власть ослаблять нажим, смягчаться. Так дело дошло до нэпа. Мешочничество пошло на спад, базары утратили роль главных экономических центров; население стало получать продукты легально, а не из-под полы. Простой народ, маленькие люди приспособили, преобразили нежизнеспособную политику.

Примечания

1. ОСОРГИН М. Времена. Екатеринбург. 1992, с. 578.
2. НАРСКИЙ И. Жизнь в катастрофе. М. 2001; ИЛЬЮХОВ А. А. Жизнь в эпоху перемен. Материальное положение городских жителей в годы революции и гражданской войны. М. 2007; САБЛИН В. А. Крестьянское хозяйство на Европейском Севере России (1917- 1920). М. 2009; и др.
3. Российский государственный исторический архив, ф. 1090, оп. 1, д. 93, л. 4 - 5.
4. Изв. Ставропольской губернской советской продовольственной комиссии, 20.V.1918, N 16, с. 14; Продовольствие (орган Нижегородской губернской продовольственной управы), 1917, N 3, с. 2.
5. СМИТ М. Н. Экономические предпосылки фиксации цен. В кн.: Экономика и политика твердых цен. М. 1918, с. 47.
6. Первая конференция рабочих и красноармейских депутатов 1-го городского района. 25 мая - 5 июня: Стенографич. отчет. Пг. 1918, с. 164; Продпуть (орган Центрального продовольственного бюро Всероссийского железнодорожного союза, 1918, N 2, апрель, стб. 14; Борьба за хлеб в 1918 - 1919 гг. - Красный архив, 1939, N 6, с. 11.
7. МАЛАФЕЕВ А. Н. Прошлое и настоящее теории товарного производства при социализме М. 1975, с. 26.
8. ЛЮБИМОВ Л. Нейтральность продовольственных организаций. - Продовольственное дело (орган Харьковского губернского продовольственного комитета, 11.I.1918, N 1 - 2, с. 2.
9. Цит. по: Продовольственный вестник Тульского губернского продовольственного комиссариата, 18.V.1918, N 5, с. 10.
10. ОРЛОВ Н. А. Продовольственный тупик. - Рабочий мир, 1919, N 4 - 5, с. 37, 38; ЕГО ЖЕ. Продовольственная работа Советской власти. М. 1918, с. 299.
11. Продовольственная политика в свете общего хозяйственного строительства. Сб. материалов. М. 1920, с. 73 - 74; Борьба за власть Советов в Томской губернии (1917 - 1919). Сб. документальных материалов. Томск. 1957, с. 307; Протоколы заседаний Всероссийского Центрального исполнительного комитета 4-го созыва. Стенографич. отчет. М. 1920, с. 250, 251.
12. ЦЮРУПА А. Д. Владимир Ильич Ленин и продовольственная политика. В кн.: Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 3. М. 1969, с. 360.
13. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 35, с. 311, 312, 314, 358.
14. Там же. Т. 36, с. 297.
15. Там же. Т. 39, с. 274.
16. Там же, с. 169, 450, 451.
17. Изв. ВЦИК, 2.IX.1918.
18. Цит. по: ФИЛИППОВ И. Т. Продовольственная политика в России в 1917 - 1923 гг. М. 1994, с. 91.
19. Бюллетень Пензенского губернского продовольственного комитета, 20.X.1919, N 8, с. 1.
20. СТАНКЕВИЧ В. Б. Воспоминания. 1914 - 1919 гг. Л. 1926, с. 156.
21. КАРПОВИЧ Д. Б. Неотложные меры. - Продовольственно-кооперативный и сельскохозяйственный вестник, 15.XII.1921, N 10, с. 8.
22. КИБАРДИН М. А., МЕДВЕДЕВ Е. И., ШИШКИН А. А. Октябрь в деревне. Казань. 1967, с. 90; БЕРЕЖКОВ В. И. Питерские прокураторы. Руководители ВЧК-МТБ. 1918 - 1954. СПб. 1998, с. 92.
23. Советы в эпоху военного коммунизма. Сб. документов. Ч. 1. М. 1928, с. 50; Из истории гражданской войны в СССР. Т. 1. М. 1960, с. 299; Изв. Воронежского губернского продовольственного комитета, 3.X.1918, N 23, с. 26.
24. КРАСНОВ В., ДАЙНЕС В. Неизвестный Троцкий. М. 2000, с. 63; БРОВКИН В. Н. Россия в гражданской войне. - Вопросы истории, 1994, N 5, с. 25; Установление и упрочение Советской власти в Вятской губернии. Сб. док. Киров. 1957, с. 506; Гражданская война и военная интервенция в СССР. М. 1987, с. 411; Изв. Уфимского губернского продовольственного комитета, 1.XII.1917, N 19, с. 7; ТЕЛИЦЫН В. Нестор Махно. М. 1998, с. 282.
25. ПОПОВ. Воспоминания о курском советском полку (1917 - 1918). - Пролетарская революция, 1925, N 7, с. 157; Бюллетень Московского городского продовольственного комитета (МГПК), 20.VII.1918; Северная область, 30.VI.1918.
26. ХАЛАТОВ А. Б. Система заготовок и распределения в период военного коммунизма. В кн.: Внутренняя торговля Союза ССР за 10 лет. М. 1928, с. 29.
27. Изв. по продовольствию (орган Томского губернского продовольственного комитета), 1918, N 8, с. 28 - 29; Из истории гражданской войны в СССР. Сб. документов и материалов. Т. 1. М. 1960, с. 299; Бюллетень МГПК, 2.VIII.1918, с. 4.
28. Советы в эпоху военного коммунизма. Ч. 1, с. 285; Продовольственное дело (изд. МГПК), 14.IV.1918, N 10, с. 19; 28.VII.1918, N 25, с. 12; ДОБРОТВОР Н. Профсоюзы и борьба за хлеб в годы гражданской войны. - История пролетариата СССР, 1934, N 3, с. 173.
29. ПОНИХИДИН Ю. М. Революционные комитеты РСФСР (1918 - 1921 гг.). Саратов. 1982, с. 52; ПОДКОЛЗИН A.M. К вопросу о продовольственном положении Советской Республики в 1918 г. В кн.: Вопросы политической экономии. М. 1958, с. 300.
30. КОРОЛЕВА А. Левые эсеры и хлебная монополия. - Борьба классов, 1935, N 10, с. 57; Документы по истории гражданской войны в СССР. Т. 1. М. 1940, с. 158; Изв. Ставропольской губернской продовольственной комиссии, 9.VI.1918, N 18, с. 13.
31. Изв. Народного комиссариата продовольствия, 1918, N 8, с. 18; N 12 - 13, с. 29; КУЛЫШЕВ Ю. С., ТЫЛИК С. Ф. Борьба за хлеб, Л. 1972, с. 25; МАЙМЕСКУЛОВ Л. Н., РОГОЖИН А. И., СТАШИС В. В. Всеукраинская чрезвычайная комиссия (1918 - 1922 гг.). Харьков. 1990, с. 300; Продовольственная политика в свете общего хозяйственного строительства. Вып. 1 - 2. М. 1920, с. 249 - 250; Изв. Воронежского губернского продовольственного комитета, 5.I.1919, N 1, с. 4.
32. МАКАРЕНКОВ М. Е. Московские рабочие в борьбе с продовольственными трудностями в 1918 г. В кн.: 40 лет Великого Октября. Вып. 2. М. 1957, с. 21; ПОДКОЛЗИН A.M. Ук. соч., с. 304; Изв. Воронежского губернского продовольственного комитета, 7.XI.1918, N 33, с. 4.
33. ПОТАПЕНКО В. Записки продотрядника. 1918 - 1920 гг. Воронеж. 1973, с. 137; Бюллетень МГПК, 20.VII.1918.
34. СМИТ М. Н. Ук. соч., с. 47; РУБИН И. Заработки и расходы рабочих. - Рабочий мир, 1919, N 4, с. 45; ЛОСИЦКИЙ А. Формы питания и хлебное довольствие городского населения. - Экономическая жизнь, 25V.1920; КАБАНОВ В. В. Крестьянское хозяйство в условиях "военного коммунизма". М. 1988, с. 158; СУВОРОВА Л. Н. За фасадом "военного коммунизма": Политическая власть и рыночная экономика. - Отечественная история, 1993, N 4, с. 53.
35. Развитие советской экономики. М. 1940, с. 116.
36. ГАЛИЛИ 3. Лидеры меньшевиков в русской революции. М. 1993, с. 31; ОРЛОВ Н. А. Продовольственная работа Советской власти. М. 1918, с. 384.
37. ЮРОВСКИЙ Л. Н. Денежная политика Советской власти (1917 - 1927). М. -Л. 1928, с. 63.
38. СТРУМИЛИН С. Г. Питание петроградских рабочих. - Новый путь, 1919, N 4 - 5, февраль-март, с. 14; ДУБРОВСКИЙ С. М. Очерки русской революции. Вып. 1. М. 1923, с. 307.
39. КОНДРАТЬЕВ Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М. 1922, с. 198.
40. Беднота, 31.III.1918.
41. Продпуть, 1918, N 2, апрель, стб. 64.
42. Изв. Наркомата продовольствия, 1918, N 2 - 3, с. 11; N 9, с. 3.
43. Продовольственное дело (изд. МГПК), 21.VII.1918, N 24, с. 3.
44. Беднота, 31.III.1918.
45. ТОЛСТАЯ А. Дочь. М. 2000, с. 291.
46. ОСОРГИН М. А. Ук. соч., с. 578.
47. СОКОЛОВ С. А. Революция и хлеб. Саратов. 1967, с. 25; Изв. Наркомата продовольствия, 1918, N 2 - 3, с. 11; N 9, с. 3.
48. Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918 - 1932 гг. М. 1998, с. 53.
49. КРИЦМАН Л. Н. Героический период великой русской революции. М. 1924, с. 131, 132.
50. КУЗОВКОВ Д. Основные моменты распада и восстановления денежной системы. М. 1925, с. 201.
51. ОКНИНСКИЙ А. Л. Два года среди крестьян. Виденное, слышанное, пережитое в Тамбовской губернии с ноября 1918 до декабря 1920 г. М. 1998, с. 13.
52. ФИЛИППОВ И. Т. Ук. соч., с. 88; Бюллетень МГПК, 21.IX.1918; ФИЦПАТРИК Ш. Классы и проблема классовой принадлежности в Советской России 20-х годов. - Вопросы истории, 1990, N 8, с. 17.
53. ОСОРГИН М. А. Из маленького домика (Москва. 1917 - 1919 гг.). В кн.: ОСОРГИН М. А. Сивцев Вражек. М. 1999, с. 371.
54. ЧЕХОВА О. Мои часы идут иначе. М. 2000, с. 102 - 103.
55. ВОРОНОВ С. Петроград-Вятка в 1919 - 1920 гг. - Архив русской революции, 1991, т. 1, с. 328.
56. МАРИЕНГОФ А. Бессмертная трилогия. М. 1998, с. 53.
57. КРИВОШЕИН В., архиеп. Воспоминания. Нижний Новгород. 1998, с. 64.
58. Центральный государственный архив историко-политических документов г. С. -Петербурга (ЦГА ИПД), ф. 16, кор. 265, д. 3864, л. 6.
59. ДМИТРЕНКО В. П. Торговая политика Советского государства после перехода к нэпу. М. 1971, с. 141, 144; ЕГО ЖЕ. Некоторые итоги обобществления товарообмена в 1917 - 1920 гг. - Исторические записки, 1966, т. 79, с. 224; Изв. Петрокомпрода, 22.VIII.1918, N 39.
60. Отчет СТО за период с 1 октября по 1 апреля 1922 г. Тамбов. 1922, с. 19; Экономическая жизнь, 9.V.1923.
61. Продпуть, 1.VII.1918, N 5, стб. 7; Бюллетень Всероссийского совета железнодорожных профессиональных союзов, 25.VIII.1918, с. 9; ГОРДИЕНКО И. Из боевого прошлого (1914 - 1918). М. 1957, с. 163; ДОБРОТВОР Н. Профсоюзы и борьба за хлеб в годы гражданской войны. - История пролетариата СССР, 1934, N 3, с. 162.
62. ШЕРМАН С. Внутренний рынок и торговый быт Советской России. - Экономический вестник, Берлин, 1923, кн. 2, с. 109; Изв. Уфимского губернского продовольственного комитета, 29.XII.1917, N 22, с. 3; ФЕЙГЕЛЬСОН М. Мешочничество и борьба с ним в пролетарском государстве. - Историк-марксист, 1940, N 9, с. 76.
63. ШЕРМАН С. Ук. соч., с. 109.
64. БРОЙДЕ С. В пути с мешочниками. - Продовольственное дело (изд. МГПК), 7.IV.1918, N 9, с. 12.
65. ОРСКИЙ П. К борьбе с мешочничеством. - Изв. Петрокомпрода, 8.II.1919.
66. ГРИГОРЬЕВ Л. Очерки современной деревни. Кн. 1. М. 1924, с. 82, 83, 86.
67. Продовольственное дело, 1918, N 23, июль, с. 8; Изв. Петрокомпрода, 22.VIII.1918, N 39.
68. ВАЛИН Д. Передвижная контрреволюция. - Красный путь железнодорожника, 8.V.1919.
69. Протоколы заседаний Центрального исполнительного комитета 4-го созыва, с. 79.
70. Пит. по: ФИЛИППОВ И. Т. Ук. соч., с. 90.
71. Продовольственное дело, 28.I.1918, N 1, с. 19.
72. СОКОЛОВ С. А. Революция и хлеб. Из истории советской продовольственной политики в 1917 - 1918 гг. Саратов. 1967, с. 72.
73. Союз потребителей, 20.I.1919, N1 - 2, стб. 38.
74. ОСОРГИН М. А. Времена, с. 130.
75. Продовольственное дело, 31.III.1918, N 8, с. 18; 9.VI.1918, N 18; Беднота, 31.III.1918, с. 4.
76. Бюллетень МГПК, 26.IX.1918; Вестник кооперации, 1918, N 3 - 4, с. 126. Подсчет автора.
77. ЦГА ИПД, ф. 16, кор. 265, д. 3846, л. 2.
78. СОЛЬЦ А. Домовые комитеты бедноты. - Продовольственное дело, 22.IX.1918, N 32 - 33, с. 1; Вестник Всероссийского союза служащих продовольственных организаций, 15.X.1918, N 8 - 9, с. 7.
79. Бюллетень МГПК, 22.X.1918.
80. Вестник кооперации, 1918, N 3 - 4, с. 125; Изв. Петрокомпрода, 7.VIII. 1918, с. 2.
81. ГИППИУС 3. Дневники. Т. 2. М. 1999, с. 189; Продовольствие Севера, 14.IX.1918, N 5, с. 2.
82. БАДАЕВ А. Е. Десять лет борьбы и строительства. Л. 1927, с. 88.
83. Вестник Всероссийского союза служащих продовольственных организаций, 15.X.1918, N 8 - 9, с. 7.
84. Борьба трудящихся Орловской губернии за установление Советской власти в 1917 - 1918 гг. Сб. документов. Орел. 1957, с. 146; Бюллетень МГПК, 31.I.1919, N 22.
85. КОРЕЦКИЙ П. А. Кошмар наших дней. - Трудовой путь (Кострома), 1919, N 1 - 4, с. 46.
86. Народное продовольствие. Еженедельное изд. Пензенского губернского продовольственного комитета, 1919, N 5 - 6, февраль, с. 9.
87. Северная область, 14.V.1918; Изв. Петрокомпрода, 8.II.1919.
88. КУЗОВКОВ Д. Ук. соч., с. 197; Изв. Петрокомпрода, 17.VII.1918, N 9.
89. Пит. по: ФИЛИППОВ И. Т. Ук. соч., с. 91, 92.
90. Северная область, 4.VI.1918, N 23.
91. Продовольственное дело, 31.III.1918, N 8, с. 14.
92. Там же.
93. Цит.по: ФИЛИППОВ И. Т. Ук. соч., с. 92, 90.
94. ФЕЙГЕЛЬСОН М. Борьба за хлеб в Царицыне. - Проблемы экономики, 1940, N 1, с. 156; Продовольственное дело, 19.V.1918, N 15, с. 123.
95. ДРОНИН Г. Борьба за хлеб в Западной Сибири. - Борьба классов, 1935, N 3, март, с. 65; Продовольственное дело, 3.III.1918, N 4, с. 11; Три года борьбы за диктатуру пролетариата (1917 - 1920). Омск. 1920, с. 72; Изв. Воронежского губернского продовольственного комитета, 21.XI.1918, N 37, с. 6; СОКОЛОВ С. А. Революция и хлеб, с. 76.
96. Изв. Воронежского губернского продовольственного комитета, 21.XI.1918, N 37, с. 6; 5.I.1919, N 1, с. 4.
97. КОСТЕЛОВСКАЯ М. Нужны ли рабочие продовольственные отряды? Итоги и перспективы. - Изв. ВЦИК, 15.XII.1918.
98. Бюллетень продовольственного отдела Московского совета рабочих и крестьянских депутатов, 3.I.1919, N 2, с. 3; Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва, с. 247.
99. Ленинский сборник. Т. 18, с. 172.
100. Продпуть, 15.VII.1918, N 6, стб. 2; 1.VIII.1918, N 7, стб. 33 - 35.
101. ШКЛОВСКИЙ В. Сентиментальное путешествие. М. 1990, с. 203.
102. КИРПИЧНИКОВ А. И. Взятки и коррупция в России. СПб. 1997, с. 50 - 51.
103. ШЕР В. В. Социалистический Компрод и индивидуалист-мешочник. - Вестник Московского областного союза кооперативных объединений, 8.V.1919, N 3 - 4, с. 9.
104. Там же, с. 10; Изв. Наркомата продовольствия, 1920, N 1 - 2, январь-февраль, с. 38; ЧАДАЕВ В. В гуще повседневности. Бытовые очерки. Л. 1924, с. 33.
105. Бюллетень Пензенского губернского продовольственного комитета, 16.X.1919, N 7; ЦГА СПб., ф. 1000, он. 3, д. 131, л. 24.
106. ПЕРВУШИН С. А. Вольные цены и покупательная сила русского рубля в годы революции (1917 - 1920). В кн.: Денежное обращение и кредит. Т. 1. Пг. 1922, с. 58.

Вопросы истории, № 11, Ноябрь 2013, C. 14-37

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Анисимов Е. В. Петр II
      Автор: Saygo
      10 марта 1725 г. Санкт-Петербург хоронил Петра Великого. Это была грандиозная, невиданная ранее церемония, участники и зрители которой были подавлены мрачной красотой происходящего. Траурные звуки множества полковых оркестров, глухой рокот барабанов, слаженное пение нескольких сот певчих, плач тысяч людей, звон колоколов - все это периодически заглушалось пушечными выстрелами, следовавшими один за другим с паузой в одну минуту на протяжении нескольких часов. Это был как бы исполинский метроном, внушавший присутствующим, по словам архиепископа Феофана Прокоповича - участника и летописца похорон, - "священный ужас".
      Но разглядывая печальное шествие, траурные одежды, красочные гербы и флаги, опытный глаз французского посланника Ж.-Ж. Кампредона не мог не заметить одной важной детали: внук Петра I, единственный мужчина дома Романовых великий князь Петр Алексеевич следовал в процессии лишь на восьмом месте, после императрицы Екатерины I, ее дочерей Анны и Елизаветы, а также дочерей старшего брата покойного императора, Ивана, Екатерины и Прасковьи. И что больше всего возмутило знатоков протокольных тонкостей - это то, что 9-летний внук Петра I, прямой потомок московских царей, шел даже после двух сестер Нарышкиных и жениха старшей дочери Петра, Анны Петровны, - голштинского герцога Карла-Фридриха.
      Подобная расстановка участников траурного шествия, конечно, не была случайной, как и то, что великому князю не нашлось места среди ближайших родственников покойного во время церемонии погребения в Петропавловском соборе: юный Петр Алексеевич стоял вдали от императрицы и ее дочерей. Все это должно было демонстрировать те политические реальности, которые возникли после дворцового переворота в ночь смерти Петра, с 28 на 29 января 1725 года. Тогда в Зимнем доме, у еще не остывшего тела преобразователя России произошла острая политическая схватка. В жестоком споре столкнулись две группировки знати: родовитая аристократия ("старые бояре" донесений иностранных дипломатов) и "новая знать", выдвинувшаяся из низов благодаря своим способностям и симпатиям царя-реформатора, ценившего знатность, как известно, "по годности". Борьбу, которая, к счастью, не вылилась в кровопролитие, обостряло то обстоятельство, что Петр умер, не оставив завещания.
      "Бояре" - Долгорукие, Голицыны, П. Апраксин, Г. Головкин, А. Репнин - настаивали на кандидатуре великого князя Петра Алексеевича, сына погибшего в 1718 г. в застенке царевича Алексея. За ними была традиция передачи престола по мужской линии от деда к сыну и далее к внуку. Но за "худородной" новой знатью - А. Меншиковым, П. Ягужинским, П. Толстым, - предлагавшей возвести на престол вдову императора, Екатерину Алексеевну, - вчерашнюю "портомою" и кухарку, было нечто более весомое, чем традиция: оружие, деньги, сила окружавших дворец гвардейцев, горой стоявших за матушку- государыню, боевую подругу обожаемого императора. Их давление, угрозы расправы с несогласными повлияли, в конечном счете, на решение собравшихся во дворце сановников: императрицей была провозглашена Екатерина. "Бояре", а вместе с ними и их кандидат, великий князь Петр, были отодвинуты от престола, что и отразилось в протоколе похоронной церемонии.



      Родители Петра II Алексей Петрович и София-Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская


      Мария Меншикова


      Евдокия Лопухина

      Екатерина Долгорукова

      В то время Петр был лишь пешкой в политической игре, как, впрочем, и позже, когда он, а точнее, его имя, титул, родственные связи вновь привлекли всеобщее внимание. Это было весной 1727 г., в самом конце короткого царствования Екатерины I. К этому времени здоровье императрицы, не щадившей себя в бесконечных празднествах, банкетах, вечеринках и попойках, стало резко ухудшаться. За состоянием ее здоровья внимательно наблюдали политические группировки в ожидании очередного этапа борьбы за власть. Больше всего от дум о ближайшем будущем должна была болеть голова у светлейшего князя А. Д. Меншикова, фактического руководителя государства при Екатерине I. Несмотря на сопротивление и интриги своих многочисленных недругов у подножия трона - генерал-прокурора П. И. Ягужинского, зятя царицы герцога Карла-Фридриха, тайного советника графа П. А. Толстого и других, - он уверенно и спокойно вел государственный корабль: кредит доверия к нему Екатерины, которая была многим ему обязана, был беспределен. Болезнь императрицы, особенно усилившаяся весной 1727 г., вынуждала светлейшего думать о необходимых для сохранения власти и влияния превентивных мерах.
      Сведения о некоторых замыслах Меншикова стали известны во второй половине марта - начале апреля 1727 года. Тогда Петербург заговорил о намерении светлейшего выдать одну из своих дочерей (позже уточнили - старшую, Марию) за великого князя Петра Алексеевича. Для всех участников борьбы за власть и наблюдателей стало ясно, что Меншиков хотел породниться не просто с великим князем, а с наследником престола, будущим императором.
      Можно поражаться энергии, настойчивости Меншикова, проявленным им в это время. Интриги, репрессии, запугивания, уговоры, предательство - весь ареснал закулисной борьбы за власть был использован светлейшим для достижения того, что казалось ему вершиной счастья для 53-летнего мужчины: стать тестем послушного его воле юного царя, генералиссимусом и, конечно, обладателем все новых и новых богатств, земель, крепостных, звезд, орденов, золота и бриллиантов. То, что в центре своей последней придворной игры Меншиков поставил именно фигуру великого князя Петра, случайным не было. В его силах было, например, женить своего сына Александра на второй дочери Екатерины I, Елизавете, а затем добиваться ее воцарения. Но он этого не сделал, так как прекрасно чувствовал обстановку, которая явно складывалась в пользу внука Петра Великого.
      Уже в 1725 г. французский посланник, вслед за другими наблюдателями, писал, что императрица беззаботно веселится, "а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича"1. Конечно, непривычному к российскому застолью французскому посланнику "тайные сборища" могли показаться чуть ли не заговором. Но его, очевидно, не было. Зато имелось то, что Меншиков учитывал: у Петра, в отличие от многих возможных кандидатов на престол, было бесспорное право наследовать власть своего деда, к его фигуре приковывалось внимание всех обиженных и недовольных порядками времен петровских реформ, в надежде, что с приходом к власти сына царевича Алексея должно "полегчать". К тому же поражение сторонников великого князя в 1725 г. не было полным, и "бояре" представляли серьезную политическую силу, с которой Меншиков не мог не считаться. Уже в 1726 г. было замечено, что светлейший "ласкал" родовитую знать. Благодаря ему князь М. М. Голицын стал генерал-фельдмаршалом, а Д. М. Голицын - членом образованного в феврале 1726 г. высшего правительственного учреждения - Верховного тайного совета.
      План Меншикова был крайне недоброжелательно встречен в кругу его сподвижников по возведению на престол Екатерины. Понять их можно - Толстой, главный следователь по делу отца великого князя, понимал, что означает для него приход к власти сына казненного царевича. Не могло быть иллюзии относительно будущего и у других мелкопоместных и безродных "птенцов гнезда Петрова", которых бы оттеснили от престола родовитые и обиженные на них потомки бояр. Толстой, как и генерал-полицмейстер А. Девьер, генерал А. Бутурлин, знали, что за ветеранов январского переворота их старый товарищ Меншиков не вступится. В итоге, против светлейшего начинает сколачиваться заговор.
      Однако Меншиков опередил Толстого и его единомышленников и нанес молниеносный удар: они были арестованы, подвергнуты пытке, а затем обвинены в заговоре против императрицы и интригах с намерением помешать женитьбе великого князя на Марии Меншиковой. И в день своей смерти, 6 мая 1727 г., Екатерина, идя навстречу желанию светлейшего, подписала суровый приговор заговорщикам, а также завещание, так называемый Тестамент, который содержал два самых важных для Меншикова пункта. Первый из них гласил: "Великий князь Петр Алексеевич имеет быть сукцессором" (наследником), а согласно второму пункту, императрица давала "матернее благословение" на брак Петра с дочерью Меншикова. До 16-летия монарха государство должно было управляться регентством, в которое входили дочери Екатерины, ее зять Карл-Фридрих, сестра царя Наталья и члены Верховного тайного совета.
      Это была явная уступка со стороны светлейшего, который тем самым как бы гарантировал будущее благополучие дочерей Екатерины. Впрочем, вскоре стало ясно, что эта уступка была временной и формальной. Меншиков сразу показал, что его роль в системе управления империи отныне становится исключительной. Это было подтверждено присвоением ему высшего воинского звания генералиссимуса и высшего военно-морского звания полного адмирала. А 25 мая Феофан Прокопович обручил 12-летнего императора и 15-летнюю княжну Марию Меншикову, ставшую официально "обрученной Его императорского величества невестой-государыней".
      В этой ситуации Петр по-прежнему фигура в игре других людей. С первых дней своего царствования юный император находился под присмотром светлейшего и его родственников. Для удобства контроля Меншиков переселяет мальчика, как бы на время, до завершения строительства царской резиденции, в свой дворец на Васильевском острове. Судя по "Повседневным запискам", которые вели секретари светлейшего, в первый раз Петр ночевал у Меншикова 25 апреля, то есть еще до смерти Екатерины, а уже после воцарения в Меншиковский дворец были перевезены с Адмиралтейской стороны все царские вещи и мебель. Бросив все государственные дела, светлейший все свое время уделял царю; он разъезжал с мальчиком по городу: на верфь, в конюшню, отправлялся также за город на охоту, часто обедал с ним2.
      Большие надежды возлагал Меншиков на назначенного им обер-гофмейстером, главным воспитателем царя, вице-канцлера А. И. Остермана, которого очень высоко ценил как интеллектуала, исполнительного и послушного человека. Весной 1725 г. он говорил о нем прусскому посланнику Г. Мардефельду: "Остерман - единственно способный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен"3. Как показали дальнейшие события, светлейший плохо знал Остермана.
      Вероятно, и дальше Меншиков воспитывал себе "ручного императора", если бы в середине июля его не свалила болезнь, длившаяся пять-шесть недель. Но именно их-то и хватило, чтобы прежде послушный и тихий мальчик глотнул свободы, сошелся с людьми, которые, исполняя любое его желание, сумели довольно быстро настроить его против генералиссимуса. И в этом особую роль сыграл столь "боязливый" Остерман. Он сумел тонко развить недовольство юного императора своим зависимым от воли светлейшего положением, направить это недовольство в нужное русло. А о том, что такое недовольство у мальчика было, свидетельствуют донесения иностранных дипломатов, которые видели, как Петр пренебрегает обществом своей невесты, как он тяготится опекой Меншикова.
      Развязка наступила в конце августа - начале сентября 1727 г., когда Меншиков поправился. Поначалу он не придал значения демонстративной дерзости прежде послушного царя. Даже живя вдали от Петра, находившегося в Петергофе, он был спокоен, потому что рядом с мальчиком всегда был его человек - Остерман. Письма обер-гофмейстера успокаивали, усыпляли светлейшего. 21 августа Остерман написал Меншикову притворно-веселое письмо из Стрельны в Ораниенбаум, где тот поправлялся после болезни: "Е. и. в. писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с ее императорским высочеством (сестрой Петра Наталией Алексеевной. - Е. А.) любезно кланяются.."4. Между тем наступил последний и решающий этап борьбы с Меншиковым. Сам светлейший понял, что Остерман его предал, когда было уже поздно: в начале сентября царь подписывает несколько указов, которые лишают "полудержавного властелина" власти, значения, а потом и свободы.
      Конечно, не юный император придумал указы о переезде двора с Васильевского острова, о неподчинении распоряжениям Меншикова, о его домашнем аресте, о замене верного генералиссимусу коменданта Петропавловской крепости. Ранее Меншиков, игнорируя "Тестамент", использовал именные указы царя для своих целей. Теперь этот законодательный бумеранг вернулся к светлейшему. В серии подписанных Петром II в начале сентября 1727 г. императорских указов отчетливо видна опытная рука воспитателя Петра, Андрея Ивановича Остермана, довершившего свое дело специальной запиской о судьбе Меншикова, которую 9 сентября 1727 г. в присутствии царя обсудил Совет. А на следующий день Меншиков начал свой последний путь из Петербурга...
      Было бы ошибкой думать, что время Меншикова сменилось временем Остермана. На первый план вышел новый фаворит, державшийся раньше в тени, - князь Иван Алексеевич Долгорукий. Он был на семь лет старше царя, и можно себе представить, что означала компания 19-летнего "знающего жизнь" юноши для 12-летнего "царственного отрока". Князь Иван довольно рано втянул мальчика во "взрослую" жизнь, в "истинно мужские" развлечения и весьма преуспел в этом.
      Ровесник цесаревны Анны (родился в 1708 г.), Долгорукий в отличие от многих своих сверстников с ранних лет жил за границей - в Варшаве, в доме своего деда, выдающегося петровского дипломата князя Г. Ф. Долгорукого, а затем - у дяди, князя Сергея Григорьевича, сменившего престарелого отца на посту посланника в Польше. Вернувшись в Петербург, князь Иван получал уроки у Генриха Фика, крупного деятеля петровской государственной реформы. Но, как показали последующие события, жизнь за границей, уроки знаменитого государствоведа мало что дали юноше. В 1725 г. он был назначен гоф-юнкером захудалого двора великого князя Петра Алексеевича и вряд ли мог рассчитывать на успешную придворную карьеру, если бы не превратности судьбы его повелителя.
      Значение Долгорукого для Петра без труда разгадал уже Меншиков, который постарался запутать Ивана в дело Толстого и Девьера и добиться у Екатерины I отправки его, в наказание, в полевую армию. Но во время болезни Меншикова летом 1727 г. князь Иван оказался возле Петра и немало способствовал свержению светлейшего.
      С тех пор Долгорукий не покидал своего царственного друга. Особенно усилилось влияние его после переезда двора в Москву в начале 1728 года. Клавдий Рондо, английский резидент, писал, что ближе князя Ивана у царя нет никого, он "день и ночь с царем, неизменный участник всех, очень часто разгульных, похождений императора". Испанский посланник де Лириа дополняет: "Расположение царя к князю Ивану таково, что царь не может быть без него ни минуты: когда на днях его (Ивана. - Е. А.) ушибла лошадь и он должен был слечь в постель, Е. ц. в. спал в его комнате"5. Князь Иван показал себя тщеславным, недалеким, необязательным и слабовольным человеком. Не способный на серьезные поступки, ветреный, он целиком тратил себя на гульбу и питие или как тогда говорили, на "рассеянную жизнь", участником которой он делал и императора.
      Хотя влияние князя Ивана на Петра II было весьма сильным, юный император не был заводной игрушкой в его руках. Всем предыдущим воспитанием Петр был предрасположен к той безалаберной жизни, в которую он был втянут легкомысленным фаворитом. Судьба императора была печальной. Рожденный 12 октября 1715 г. в семье царевича Алексея Петровича и кронпринцессы Шарлотты-Христины-Софии Вольфенбюттельской, он, как и его старшая сестра Наталия (родилась в 1714 г.), не был плодом любви и семейного счастья. Брак этот был следствием дипломатических переговоров Петра I, польского короля Августа II и австрийского императора Карла VI, причем каждый из них хотел получить свою выгоду из семейного союза династии Романовых и древнего германского рода герцогов Вольфенбюттельских, связанного множеством родственных нитей с правившими тогда в Европе королевскими домами. Конечно, при этом никто не интересовался чувствами жениха и невесты.
      Кронпринцесса Шарлотта, сестра которой была замужем за австрийским императором, надеялась, что брак ее с "московским варваром" не состоится. В письме деду, герцогу Антону-Ульриху, в середине 1709 г. она сообщала, что его послание ее обрадовало, так как "оно дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минет. Я всегда на это надеялась, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости"6. Но надежды ее были напрасны: после Полтавы за Петром - победителем Карла XII - стала ухаживать вся Европа, в том числе и герцог Антон-Ульрих Вольфенбюттельский. Свадьба была сыграна в Торгау в октябре 1711 г. и поразила всех великолепием стола и знатностью гостей.
      Но счастья новобрачным она не принесла. Отношения их не сложились, холодность супруги вызывала недовольство Алексея, а его грубые ухватки и тяжелый нрав пробуждали в Шарлотте только ненависть и презрение. Вскоре после рождения сына она умерла. Алексей, занятый своими делами, а потом - острым конфликтом с отцом, не обращал внимания на детей, и когда летом 1718 г. он погиб в застенке Петропавловской крепости, Наталия и Петр остались круглыми сиротами. Разумеется, Петр I не забыл внучат, они оставались членами царской семьи, но постоянно находились где-то на задворках. Лишь в 1721 г. дети были переселены в царский дворец, им определили штат придворных и прислуги. После смерти Петра и вступления на престол Екатерины мальчик оставался без внимания. Лишь в 1726 г. 11-летнего Петра и 12-летнюю Наталью стали приглашать на торжественные приемы, что все расценили как повышение статуса великого князя при дворе.
      К тому времени, когда престол перешел к юному Петру, его характер уже достаточно устоялся и не предвещал подданным в будущем легкую жизнь, С особым вниманием за развитием Петра наблюдали австрийские дипломаты, заинтересованные в превращении юного племянника австрийского императора в полноценного правителя дружественной державы.
      Однако они не могли сообщить в Вену ничего утешительного. На них, как и на других наблюдателей, Петр не производил благоприятного впечатления.
      Жена английского резидента, леди Рондо, писала в декабре 1729 г. своей знакомой в Англию: "Он очень высокий и крупный для своего возраста: ведь ему только что исполнилось пятнадцать (ошибка - 12 декабря 1729 г. Петру исполнилось 14 лет. - Е. А). У него белая кожа, но он очень загорел на охоте (загар в те времена считался вульгарным отличием простолюдина от светского человека. - Е. А.), черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного и приятного"7. О "жестоком сердце" и весьма посредственном уме Петра, ссылаясь на слова сведущих людей, писал еще в 1725 г. Мардефельд.
      Знакомые с нравами юного царя замечали в его характере многие черты, унаследованные им от деда и отца, людей очень нелегкого для окружающих нрава. "Царь, - пишет саксонский резидент Лефорт, - похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет". В другой депеше он уточнял: "Петр "себя так поставил, что никто не смеет ему возражать". Почти то же сообщал в Вену и граф Вратислав - посланник цесаря: "Государь хорошо знает, что располагает полной властью и свободою и не пропускает случая воспользоваться этим по своему усмотрению". Английский резидент писал о свойственном юноше непостоянстве, а французский посланник отмечал в характере царя заметные признаки "темперамента желчного и жестокого"8. Власть, как известно, кружит головы и людям сложившимся и немолодым. А что говорить о мальчишке, которому казалось, что именно он своею властью низверг могущественного Меншикова. Льстецы не преминули подчеркнуть, что он тем самым "освободил империю свою от ига варварского".
      По мнению многих, Петр был далек от интеллектуального труда и интересов, не умел вести себя прилично в обществе, капризничал и дерзил окружающим. Современники считали, что виной тому не столько природа, сколько воспитание. Действительно, в отличие от дочерей Петра Великого, внуков его обучали и воспитывали более чем посредственно. Все у них было как бы второсортным - жизнь, учение, будущая судьба. Занимались ими то вдова трактирщика, то вдова портного, то бывший моряк, который преподавал и письмо, и чтение, и танцы. Прусский посланник даже полагал, что Петр I умышленно не заботился о правильном и полноценном воспитании внука. Однако это не так. В 1722 г. Петр пригласил в учителя к внуку хорошего специалиста, выходца из Венгрии И. Секани (Зейкина). Он учил детей в семье Нарышкиных, и Петр, отбирая его у своих родных, писал учителю, что "время приспело учить внука нашего"9. Но занятия начались лишь в конце 1723 г. или даже позже и оборвались в 1727 г., когда Меншиков, очевидно, по наущению нового воспитателя Петра, Остермана, выслал Зейкина за границу.
      Вице-канцлер Остерман, ставший главным воспитателем царя весной 1727 г., был, конечно, лучше, чем воспитатель царевича Алексея А. Д. Меншиков, бестрепетно подписавший в 1718 г. смертный приговор своему воспитаннику. Но Андрей Иванович не был для мальчика тем, кем был для цесаревича Павла Петровича Н. И. Панин: подлинным учителем и другом. Впрочем, составленная Остерманом программа образования царя была по тем временам неплохой. Она включала изучение древней и новой истории, географии, картографии, оптики, тригонометрии, немецкого и французского языков, а также музыки, танцев, начал военного дела. И хотя режим обучения был весьма щадящий - много перерывов, занятий стрельбой, охотой, бильярдом, - усвоить основы наук было вполне возможно.
      Феофан Прокопович, главный эксперт по духовному развитию, сочинил особую записку: "Каким образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе?" На бумаге все было хорошо и гладко, в жизни же - все иначе. Наиболее емко систему воспитания Петра охарактеризовал австрийский посланник Рабутин, писавший в 1727 г.: "Дело воспитания царя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобресть доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеха. Развлечения берут верх, часы учения не определены точно, время проходит без пользы и государь все более и более привыкает к своенравию"10. Так это было и позже, в Москве. Остерман постоянно маневрировал, стремясь удержаться в воспитателях - должности весьма престижной при юном царе, и достигал он этого тем, что старался не раздражать воспитанника большой требовательностью в учебе.
      Вице-канцлер был активным и обремененным делами политиком. Крепко держась за кормило власти, он думал не о том, как лучше подготовить юношу к тяжкому поприщу властителя великой империи, а о своих, не всегда бескорыстных, интересах. Вот что писал он Меншикову в 1727 г.: "За его высочеством великим князем я сегодня не поехал как за болезнию, так и особливо за многодельством, и работаю как над отправлением курьера в Швецию, так и над приготовлением отпуска на завтрашней почте и, сверх того, рассуждаю, чтобы не вдруг очень на него налегать". Б. -Х. Миних вспоминал, что Остерман виделся с царем "лишь во время утреннего туалета, когда тот вставал, и по вечерам, после возвращения с охоты"11.
      Последствия педагогики, "чтоб не вдруг очень на него налегать", были печальны. Юноша подчеркнуто почтительно обращался со своим нестрогим учителем, а за его спиной, в компании Долгоруких, потешался над Андреем Ивановичем. Успехов в освоении знаний у юного императора не было. Австрийские дипломаты очень печалились, что на аудиенциях царь не говорит с ними по-немецки и только кивает головой, делая вид, что все сказанное понимает. Зато самые глубокие знания Петр получил в науке уничтожения зайцев, медведей, косуль, уток и прочей живности. "Охота, - пишет Рондо в августе 1728 г., - господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно)". Если не большую, то значительную часть своего царствования он провел в лесу и в поле, на охотничьих бивуаках, у костра, на свежем воздухе.
      Из немногочисленных автографов, оставленных Петром II потомкам, чуть ли не самыми длинными являются резолюции типа: "Быть по тому, Петр", "Отпустить. Петр." на росписи царской охоты, которая определяла норму ежедневного питания собак (по два пуда говядины каждой!), лошадей и даже 12 верблюдов, которые тоже участвовали в царских охотах. За осеннюю охоту 1729 г. Петр и его свита сворой в 600 собак затравили 4 тыс. зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведей12.
      Дипломаты ждали того дня, когда наконец можно будет увидеть царя и переговорить с ним. Вот типичные сообщения о времяпрепровождении Петра в 1728 г., взятые наугад из донесения де Лириа: "24 мая. Этот монарх еще не возвратился с охоты...; 31 мая. Царь воротился с охоты дня на два и послезавтра уезжает опять...; 7 июня. Получено донесение о смерти герцогини Голштинской (Анны Петровны. - Е. А.), принцессы, красивейшей в Европе. Но это отнюдь не заставило царя отложить поездку на охоту в окрестности, хотя и без принцессы Елизаветы...; 14 июня. Царь еще не возвратился с охоты, но надеются, что воротится на этой неделе,..; 21 июня. Этот монарх еще не возвратился в город, но надеются, что возвратится на этих днях". Ничего не изменилось и через год, в 1729 г.: "11 июня. Царь вчера уехал на охоту за две мили от города...; 1 августа. Здешний государь все развлекается охотой...; 8 августа. Царь все наслаждается охотой..."13.
      В феврале 1729 г. дошло до скандала. Узнав о том, что царь намеревается отправиться на три-четыре месяца на охоту подальше от Москвы, австрийский и испанский посланники сделали представление канцлеру, в котором в решительных выражениях заявили, что "при настоящих обстоятельствах не только вредно, но и неприлично оставаться нам такое долгое время без всякого дела, без возможности с кем сноситься о делах, так как с Е. в. отправляется и большая часть его министров"14. Но Петр не угомонился. По подсчетам историка князя П. В. Долгорукова, в июле - августе 1729 г. он был на охоте непрерывно 55 дней. Это был своеобразный рекорд - обычно царь находился на охоте по 10, 12, 24, 26 дней кряду. Долгоруков сосчитал также, что за 20 месяцев 1728 - 1729 гг. Петр провел на охоте восемь месяцев15.
      Не без отчаяния де Лириа обращался в Мадрид с просьбой отозвать его из Москвы: "Кажется, что я не только здесь бесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монарха мы не видим никогда... Повторяю вам, что уже говорил несколько раз, - достаточно и даже больше, чем достаточно иметь здесь секретаря или по крайней мере резидента"16. Англичане так и делали, полагая, что Россия утратила свое место в мире. О том же писал в Вену граф Вратислав. Остерман и австрийские дипломаты пытались даже, используя страсть Петра к охоте, чему-нибудь его научить. Предполагалось выписать из Вены опытного егеря-профессионала с тем, чтобы он попутно давал царю самые общие представления о природе и т. д. Но этот план оказался неосуществленным, как и план строительства под Москвой потешного военного городка, где юноша мог бы, подобно своему великому деду, обучаться военному ремеслу.
      В приведенном выше представлении посланников Австрии и Испании канцлеру допущена неточность - с Е. в. отправлялась на охоту не большая, а меньшая часть министров. Остальные же сановники просто отдыхали. Де Лириа писал 27 сентября 1728 г.: "Царь уехал недель на шесть на охоту. Этим воспользовались все министры и даже члены Верховного совета, и барон Остерман тоже уехал на неделю или дней на десять (а уж прилежный Остерман слыл чрезвычайно трудолюбивым чиновником, работавшим и в праздники, и по ночам. - Е. А.). Поэтому мы здесь весьма бедны новостями"17.
      При ознакомлении с журналами Верховного тайного совета, Сената или коллегий времен царствования Петра II возникает ощущение резкого замедления оборотов запущенной Петром Великим государственной машины. Заседания в высших учреждениях проводятся все реже, кворума на них часто нет, обсуждаемые вопросы второстепенны и даже ничтожны. Члены Совета уже ленятся ездить в присутствие и подписывают подготовленные секретарем протоколы дома. Долгих и частых, как при Петре, сидений или жарких обсуждений "мнений", как при светлейшем, нет и в помине.
      Уже в годы правления Екатерины I проведение петровских реформ было приостановлено. Под влиянием объективных трудностей, возникших вследствие длительной Северной войны и тяжелых преобразований, а также спекулятивных соображений, правительство императрицы разработало программу сокращения государственных расходов на армию и аппарат управления, взялось за пересмотр налоговой, торгово-промышленной политики, некоторых важнейших аспектов внешнеполитической доктрины. К январю 1727 г. программа контрреформ была окончательно выработана и затем утверждена Екатериной I. Какое-то время после ее смерти, уже при Петре II, планы переустройства государственного хозяйства довольно активно осуществлялись, но после свержения Меншикова осенью 1727 г. наступило полное затишье. Сначала его объясняли трудностями переезда в Москву, а затем многие дела были попросту заброшены.
      Флот, как сообщали в Верховный тайный совет из Адмиралтейства, "жестоко гнил", и если к кампании 1728 г. было подготовлено 24 корабля, то в 1729 г. в море вышло всего пять кораблей. Флот, как и недостроенная на берегу Невы столица, уже не был нужен новым правителям. Многочисленные уговоры, петиции иностранных дипломатов о возвращении двора в Петербург встречались в правительстве с неудовольствием, как будто закрепление России на балтийском побережье больше всего нужно было Австрии, Голландии или Испании. Исчерпав все возможные средства убедить царя вернуться в Петербург, де Лириа писал весной 1729 г.: "О Петербурге здесь совершенно забыли и мало-помалу начинают забывать и о всем хорошем, что сделал великий Петр Первый; каждый думает о своем собственном интересе и никто об интересе своего государя"18.
      Весь краткий период "тиранства" Меншикова (май - сентябрь 1727 г.) продемонстрировал, что "Тестамент" Екатерины I в части коллективного регентства оказался листком бумаги. Только указ 12 мая 1727 г. о присвоении Меншикову высшего звания генералиссимуса был подписан, кроме царя, всем составом регентства, начиная с Анны Петровны и кончая членами Совета. Все остальные официальные документы свидетельствуют, что коллективное регентство бездействовало, и Петр II почти сразу же стал ни в чем не ограниченным правителем, оставаясь, впрочем, инструментом, которым пользовался Меншиков. Именно ему было выгодно самодержавие мальчика- царя. Именем Петра светлейший давал распоряжения всем учреждениям, в том числе и Совету. После свержения Меншикова было решено как-то восстановить регентскую систему правления. Указом от 8 сентября 1727 г. предписывалось, что из Совета "все указы отправлены быть имеют за подписанием собственной Е. в. руки и Верховного тайного совета"19.
      Но порядок этот не мог продержаться долго - царь месяцами находился на охоте, и возникла опасность остановки государственных дел. Поэтому произошло как бы новое перераспределение власти: с одной стороны, Совет от имени царя выносил решения по текущим делам, а с другой - царь мог, ни с кем не советуясь, издавать указы, предписывать свою волю Совету, бывшему, согласно букве "Тестамента", его коллективным регентом. Такое положение было удобно тем, кто сверг светлейшего, и они уже сами, вместо Меншикова, нашептывали юному царю, о чем и как нужно распорядиться.
      "Перед полуднем, - записано в журнале Совета от 9 января 1728 г., - изволил Е. и. в. придти и с ним... Остерман. Е. в. на место свое садиться не изволил, а изволил стоять и объявил, что Е. в., по имеющей своей любви и почтении к Ея в. государыне бабушке желает, чтоб Ея в. по своему высокому достоинству во всяком удовольстве содержана была, того б ради учинили о том определение и Е. в. донести. И, объявя сие, изволил выйти, а вице-канцлер господин барон Остерман остался, объявил, что Е. в. желает, чтоб то определение ныне же сделано было. И по общему согласию (в Совете в тот день число членов прибавилось: к Г. И. Головкину, А. И. Остерману и Д. М. Голицыну присоединились назначенные накануне именным императорским указом князья В. Л. и А. Г. Долгорукие. - Е. А.) ныне же определение о том учинено". Остерман взял протокол, ушел к императору, который "апробовал" решение Совета, а затем объявил, "что Е. и. в. изволил о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда послать, а пожитки его взять"20. Иначе говоря, Остерман, передавая некий "разговор" царя, сообщал Совету высшую волю, которую тотчас и реализовали. Так строилась вся система высшего управления.
      Кажется, что самым главным делом правительства Петра II в 1727- 1728 гг. было решение вопроса о судьбе светлейшего и причастных к нему людей. Допросы, ссылки, а самое основное - перераспределение конфискованных земельных богатств Меншикова - вот чем долго занимался Совет. Через 2 - 3 месяца после ссылки светлейшего в Совет стало поступать немало челобитных от чиновников, гвардейцев, высших должностных лиц с просьбой выделить им какую-то долю из меншиковских богатств. Среди просителей были и те, кто ранее считался приятелем светлейшего.
      Собственник в России не был уверен в том, что его собственность сохранится за ним. Умирая, он писал духовную и знал, что ее будет утверждать государь, который вправе изменить завещание собственника, да просто - "отписать" на себя часть его имущества. О провинившихся в чем-либо перед властью и говорить не приходится - собственность твоя, пока так считает государь, а иначе... И вот сразу после такого "отписания" на имущество опального сановника накидываются его вчерашние друзья, товарищи, коллеги, прося государя в своих челобитных пожаловать их "деревенишками и людишками" из отписного. Некоторые владения не раз переходили от одного попавшего в немилость сановника к другому. В 1723 г. московский дом опального вице-канцлера барона П. П. Шафирова получил граф П. А. Толстой. Весной 1727 г., когда он был сослан на Соловки, этот дом получил ближайший прихлебатель светлейшего, генерал А. Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства и нового дома. В ноябре 1727 г. его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как это обычно делалось в России титулованными холопами: "нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево"21.
      Своеобразным финалом дела Меншикова стало переименование в середине 1728 г. "Меншикова бастиона" Петропавловской крепости в бастион "Его императорского величества Петра Второго".
      К середине 1728 г. двор, дипломатический корпус, государственные учреждения уже перебрались в старую столицу, и с переездом в Москву как бы завершился один цикл российской истории и начался другой. "Здесь везде царит глубокая тишина, - пишет саксонский посланник Лефорт, - все живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может постигнуть, как такая огромная машина держится без всякой подмоги, каждый старается избавиться от забот, никто не хочет взять что-либо на себя и молчит". И продолжал: "Стараясь понять состояние этого государства, найдем, что его положение с каждым днем делается непонятнее. Можно было бы сравнить его с плывущим кораблем: буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули... огромное судно, брошенное на произвол судьбы, несется, и никто не думает о будущем"22. Довольно точный образ: петровский корабль, потеряв своего царственного шкипера, несся по воле ветра, никем не управляемый.
      После ссылки Меншикова борьба за кормило власти практически не прекращалась. Это было время интриг, подсиживаний. Царствование Петра II весьма походило на другие, подобные ему царствования, но поскольку оно было коротким, изучающий его постоянно натыкается на окаменелые остатки взаимного недоброжелательства, интриг, ненависти, подлости и злобы. Пожалуй, самой примечательной чертой обстановки при дворе, в высших кругах знати, была неуверенность, тревога за завтрашний день.
      Свержение Меншикова стало крупнейшим событием первых послепетровских лет. В политическое небытие ушел наиболее значительный деятель петровской "команды", опытный администратор и военачальник. Осенью 1727 г. многие радовались крушению российского Голиафа, прославляя освобождение от "варвара". Но все же были люди - опытные, дальновидные, - понимавшие, что со сцены ушел подлинный "хозяин" страны, нравы, привычки, чудачества которого были, тем не менее, хорошо известны, а поступки понятны, предупреждаемы, если, конечно, вести себя разумно. Опыт этих людей говорил, что новый господин может оказаться хуже старого.
      Время показало, что возник наихудший вариант, когда явного хозяина в стране не было. Юный император почти полностью устранился от управления государством и даже нечасто посещал свою столицу. Иван Долгорукий, конечно, пользовался огромным влиянием, но многим казалось, что он не особенно дорожит им. Самое же главное состояло в том, что князь Иван был равнодушен к государственным делам, некомпетентен, ленив, не желал ради какого-нибудь дела занимать внимание царя, на чем-то настаивать. Его закадычный приятель де Лириа, вошедший в полное доверие к временщику, неоднократно просил, требовал, умолял, чтобы князь Иван передал в руки царя записку австрийских и испанских дипломатов о настоятельной необходимости возвращения правительства в Петербург. Но князь Иван затянул дело так, что записка, в конце концов, затерялась, а сам он каждый раз находил какой-нибудь благовидный предлог, чтобы не передавать ее царю.
      Реальную власть имел, конечно, вице-канцлер Остерман. Без его участия и одобрения не принималось ни одного важного решения Совета, который подчас даже не заседал без Андрея Ивановича. Как писал, немного утрируя, Рондо, без Остермана верховники "посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись"23. Однако Остерман, дергая тайные нити политики, роль хозяина играть явно не хотел. Он держался в тени, не любил принимать самостоятельных решений, был скромен. Кроме того, его положение не было незыблемым, и вице-канцлеру приходилось постоянно маневрировать между царем, Долгорукими, Голицыными, другими деятелями петровского царствования. Остермана спасало от неприятностей то, что заменить его, знающего и опытного политика и дипломата, было некем.
      В итоге, политический горизонт был затянут туманом, и, как писал осенью 1727 г. советник Военной канцелярии Е. Пашков своим московским приятелям, "ежели взять нынешнее обхождение, каким мучением суетным преходят люди с людьми: ныне слышишь так, а завтра иначе; есть много таких, которые ногами ходят, а глазами не видят, а которые и видят, те не слышат, новые временщики привели великую конфузию так, что мы с опасением бываем при дворе, всякий всякого боится, а крепкой надежды нет нигде". В другом письме Пашков советовал своей приятельнице, княгине А. Волконской, высланной Меншиковым в Москву, но не получившей, несмотря на "отлучение варвара", прощения: "Надлежит вам чаще ездить в Девичий монастырь искать способу себе какова". В письме другому опальному приятелю, Черкасову, он также советует: "Лучше вам быть до зимы в Москве и чаще ездить молиться в Девичь монастырь чудотворному образу Пресвятой богородицы"24.
      Не чудотворная икона привлекала в Новодевичьем монастыре царедворцев, а жившая там после Шлиссельбургского заточения старица Елена - в миру бывшая царица Евдокия Федоровна, первая жена Петра Великого. Многие ожидали, что значение Евдокии, бабушки царя, после падения Меншикова и переезда двора в Москву должно было сильно возрасти. "Ныне у нас в Питербурхе, - продолжал Пашков, - многие... безмерно трусят и боятся гневу государыни царицы Евдокии Федоровны"25. Опасения были, по-видимому, основательны: старый лис Остерман сразу же после свержения Меншикова написал в Новодевичий более чем ласковое письмо, в котором подобострастно извещал старушку, что "дерзновение восприял ваше величество о всеподданнейшей моей верности обнадежить, о которой как Е. и. в., так и, впрочем, все те, которые к В. в. принадлежат, сами выше засвидетельствовать могут"26.
      Бабушка-инокиня, особа весьма экспансивная и темпераментная, бомбардировала письмами Петра II и его воспитателя, выказывая крайнее нетерпение и требуя немедленной встречи с внучатами. Но внук почему-то не проявлял ответных чувств и, даже приехав в Москву, не спешил повидаться с бабушкой. Когда же эта встреча состоялась, то император пришел на нее с цесаревной Елизаветой, что Евдокии понравиться не могло. И хотя в начале 1728 г. она получила статус вдовой царицы с титулом "Ее величества", значение ее оказалось ничтожным - царь уклонился от влияния бабушки, как и всего семейства отца - Лопухиных, которые после расправ 1718 г., связанных с делом царевича Алексея, были реабилитированы Петром II.
      Некоторые царедворцы полагали, что большую роль при Петре будет играть его старшая сестра Наталия Алексеевна. Иностранцы писали о ней как об особе доброжелательной, разумной, имевшей влияние на неуправляемого царя. Однако осенью 1728 г. Наталия умерла. Не меньшее, а даже большее внимание придворных искателей счастья привлекла цесаревна Елизавета, которой осенью 1728 г. исполнилось 18 лет. Этой деликатной темы не решился касаться, опасаясь перлюстрации своих писем, даже английский резидент Рондо. Дело в том, что все наблюдатели поражались стремительному взрослению Петра II. Весной 1728 г. прусский посланник писал о 12-летнем мальчике: "Почти невероятно как быстро, из месяца в месяц, растет император, он достиг уже среднего роста взрослого человека и притом такого сильного телосложения, что, наверное, достигнет роста своего покойного деда"27.
      Подлинный учитель жизни князь Иван преподавал царю начала той науки, которую люди осваивают в более зрелом возрасте. Недаром он заслужил довольно скверную славу у мужей московских красавиц. Князь М. М. Щербатов, ссылаясь на мнение очевидцев, писал: "Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всякими страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшаго порядку заступили. В пример тому, к стыду того века, скажу, что слюбился он или лучше сказать - взял на блудодеяние себе между прочими жену К. Н. Е. Т., рожденную Головкину (речь идет о Настасье Гавриловне Трубецкой, дочери канцлера. - Е. А. ), и не токмо без всякой закрытости с нею жил, но и при частых съездах к К. Т. (князю Н. Ю. Трубецкому. - Е. А.) с другими младыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа... Но... согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало и он иногда приезжающих женщин из почтения к матери его (то есть посещавших мать князя Ивана - Е. А.) затаскивал к себе и насиловал... И можно сказать, что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде"28. Как о ночном госте, "досадном и страшном", писал о князе Иване Феофан Прокопович.
      Естественно, что нравы "золотой молодежи" полностью разделял и царь, тянувшийся за старшими товарищами. Именно поэтому подлинный переполох в высшем свете вызвали слухи о неожиданно вспыхнувшей нежной семейной дружбе тетушки и племянника. Елизавета, веселая, милая красавица с пепельными волосами и ярко-синими глазами, многим кружила головы и при этом не была ханжой и пуританкой. Она, как и император, любила танцы, охоту. В донесениях посланников говорится, что "принцесса Елизавета сопровождает царя в его охоте, оставивши здесь всех своих иностранных слуг и взявши с собой только одну русскую даму и двух русских служанок". Как бы то ни было, казавшиеся химерическими проекты графа С. В. Кинского, австрийского посланника начала 1720-х годов, предлагавшего Петру Великому решить сложную династическую проблему путем заключения брака великого князя Петра и цесаревны Елизаветы, вдруг стали вполне реальными.
      Долгорукие всполошились, начались интриги, усилились разговоры о том, чтобы выдать легкомысленную дочь Петра I за какого-нибудь заграничного короля, инфанта или герцога. Но тревога была напрасной, Елизавета не рвалась под венец с племянником, не стремилась она тогда и к власти - пути царя и веселой цесаревны довольно быстро разошлись, и по полям Подмосковья они скакали уже с другими спутниками. На этот счет есть примечательная цитата из донесения де Лириа: "Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную (имеется в виду усадьба Долгоруких Горенки - Е. А) с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляясь как ребенок и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю"29.
      Все понимали, что князь Алексей начал активно вести собственную игру. С одной стороны, он хотел отвлечь царя от Елизаветы, а с другой - стал оттеснять от трона своего сына, с которым был в сложных отношениях и соперничал при дворе. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий - бывший смоленский губернатор, президент Главного магистрата при Петре I, ничем примечательным себя не проявил, оставаясь где-то во втором-третьем ряду петровских сподвижников. Как и его сын Иван, он долго жил в Варшаве, в доме своего отца, но ни знание латыни, ни годы жизни в Польше и в Италии ничего не дали князю Алексею, человеку, по словам Щербатова, "посредственного ума".
      К весне 1729 г. стало ясно, что соперничество с сыном - не самоцель князя Алексея. Иностранные дипломаты стали примечать, что он "таскает своих дочерей во все экскурсии с царем". Среди трех дочерей князя выделялась 17- летняя Екатерина, "хорошенькая девушка, роста выше среднего, стройная, большие глаза ее смотрели томно"30, как описывает будущую невесту царя генерал Х. Манштейн. Позже выяснилось, что Екатерина показала себя неуживчивой, капризной, склочной. Но это понять тоже можно: ведь она оказалась в ссылке в далеком сибирском Березове.
      Вся веселая компания часто останавливалась в Горенках, проводя время в танцах, карточной игре, пирах и, естественно, на охоте. Кончилось это тем, чего и добивался князь Алексей: 19 ноября 1729 г. Петр II, вернувшись с очередной охоты, собрал Совет и объявил, что женится на Екатерине Долгорукой. Таким образом, был начат, по меткому слову де Лириа, "второй том глупости Меншикова". Исполненный важности, князь Алексей на правах не просто члена Совета, но и будущего тестя, стал ходить к императору на доклады. В апреле 1730 г. в особом указе о "винах" клана Долгоруких, императрица Анна Ивановна записала, что Долгорукие "всячески приводили Е. в., яко суще младого монарха, под образом забав и увеселения отъезжать от Москвы в дальние и разные места, отлучая Е. в. от доброго и честнаго обхождения... И как прежде Меншиков, еще будучи в своей великой силе, ненасытным своим честолюбием и властолюбием, Е. в. ...племянника нашего, взяв в собственные руки, на дочери своей в супружество зговорил, так и он, князь Алексей с сыном своим и с братьями родными Е. и. в. в таких младых летех, которые еще к супружеству не приспели, Богу противным образом... противно предков наших обыкновению, привели на зговор супружества к дочери ево князь Алексеевой княжны Катерины"31.
      30 ноября 1729 г. в Лефортовском дворце торжественно прошло обручение царя и "принцессы-невесты". Долгорукие деятельно начали готовиться к свадьбе, которая намечалась на январь 1730 года. Предстоящий брак очень много "весил" в придворной борьбе. Он обеспечивал закрепление влияния клана Долгоруких на длительное время, означал победу их в давней борьбе с другим влиятельным кланом князей Голицыных. Перевес Долгоруких наметился давно - с тех пор, как князь Иван вошел "в случай", стал обер-камергером, майором гвардии и андреевским кавалером, и как в феврале 1728 г. двое из Долгоруких, отец фаворита и В. Л. Долгорукий вошли в состав Совета.
      Если фельдмаршала М. М. Голицына явно "придерживали" на Украине, где он командовал южной группой войск до января 1730 г., то его соперник из клана Долгоруких, генерал В. В. Долгорукий, довольно быстро ("по болезни") выбрался из гнилого и опасного Прикаспия и получил чин генерал- фельдмаршала. Стоило только сыну князя Д. М. Голицына Сергею, камергеру двора, чем-то понравиться царю, как его тотчас отправили посланником в Берлин.
      Параллельно с царской свадьбой готовилась и свадьба князя Ивана, который внезапно воспылал любовью к богатейшей невесте России графине Наталии Борисовне Шереметевой, 15-летней дочери покойного петровского фельдмаршала. Две грандиозные свадьбы должны были украсить триумф Долгоруких, но судьба рассудила иначе...
      Присутствуя вместе с невестой на льду Москва-реки на традиционном празднике водосвятия 6 января 1730 г., Петр II сильно простудился. На следующий день он занемог, а через три дня у него обнаружились признаки оспы. Нормальное течение этой тогда уже излечимой болезни 17 января вдруг приняло опасный оборот, положение больного сделалось сначала крайне тяжелым, а потом - безнадежным, и в ночь с 18 на 19 января 14-летний император умер, произнеся, по словам Лефорта, последнюю фразу: "Запрягайте сани, хочу ехать к сестре". Мужская линия династии Романовых пресеклась.
      Трудно сказать, что ждало Россию, если бы Петр II поправился и правил бы страной много лет. Зная некоторые факты из жизни юного императора, неприглядные черты его характера, вряд ли можно питать иллюзии относительно благополучного будущего России при Петре II.
      Примечания
      1. Сб. Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 64. СПб. 1888, с. 105.
      2. См. ПАВЛЕНКО Н. И. Полудержавный властелин. М. 1988, с. 255.
      3. Сб. РИО. Т. 15. СПб. 1875, с. 274.
      4. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Кн. X, т. 19. М. 1963, с. 113.
      5. Осмнадцатый век (далее - ОВ). Кн. 2. М. 1869, с. 62.
      6. ГЕРЬЕ В. Кронпринцесса Шарлотта, невестка Петра Великого. - Вестник Европы, 1872, т. 3, с. 29.
      7. Безвременье и временщики. Л. 1991, с. 197.
      8. Сб. РИО. Т. 15, с. 273; т. 5. СПб. 1870, с. 307; т. 58. СПб. 1887, с. 67 и др.
      9. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 92.
      10. Там же, с. 94; Безвременье и временщики, с. 46.
      11. Сб. РИО. Т. 66. СПб. 1889, с. 4.
      12. Сб. РИО. Т. 5, с. 331.
      13. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
      14. Там же, с. 80 - 83, 156.
      15. ДОЛГОРУКОВ П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны. М. 1909 с. 37 - 38.
      16. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
      17. Там же, с. 111.
      18. Там же.
      19. Сб. РИО. Т. 69. СПб. 1889, с. 357.
      20. Сб. РИО. Т. 79. СПб. 1891, с. 179 - 180.
      21. Сб. РИО. Т. 69, с. 761.
      22. Сб. РИО. Т. 5, с. 316.
      23. Сб. РИО. Т. 66, с. 18.
      24. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 130.
      25. Там же, с. 131.
      26. Там же, с. 125.
      27. Сб. РИО. Т. 15, с. 396.
      28. Безвременье и временщики, с. 279; ЩЕРБАТОВ М. М. О повреждении нравов в России. М. 1984, с. 39 - 40.
      29. ОВ. Кн. 2, с. 157.
      30. МАНШТЕЙН Х. Г. Записки о России. СПб. 1875, с. 16.
      31. С.-Петербургские ведомости, N 34, 27.IV.1730.
    • Контрабанда оружия в начале XX века
      Автор: Nslavnitski
      Невский С.А. Противодействие незаконному ввозу оружия и боеприпасов в Россию в начале XX в.
      http://justicemaker.ru/view-article.php?id=21&art=1297
    • Стандарт жизни в России перед Первой Мировой войной и после нее
      Автор: Легионер 48
      Здравствуйте! Хотя вам задать вопрос когда уровень жизни, в России, бил выше, перед Первая мировая война, или в 30-те годы 20 век во время Сталина? Спасибо заранее и простите за плохой русский язык!
    • Черная сотня
      Автор: Nslavnitski
      Тема несколько обросла мифами - сначала черносотенное движение сплошь критиковали (за ними закрепилась репутация погромщиков и террористов), затем, наоборот, несколько героизировали. Я немного покопался в материалах, предпринял попытку разобраться в этом вопросе.
      Для начала пара ссылок.
      Степанов С.А. Черносотенный террор 1905-1907 гг. http://www.memo.ru/history/terror/stepanov.htm
      Кожинов В. "Черносотенцы" и революция
      http://www.hrono.ru/libris/kozh_chern.html
      С. Кара-Мурза:
      http://www.hrono.ru/statii/2003/black.html

      Начну, пожалуй, с краткой справки о черносотенном движении.

      Во первых строках отмечу, что в конце 1905 г. возникло несколько черносотенных организаций: Союз законности и порядка (Орел), Партия народного порядка (Курск), Царско-народное общество (Казань), Самодержавно-монархическая партия (Иваново-Вознесенск), Белое знамя (Нижний Новгород), Двуглавый орел (Киев), Союз русских православных людей (Шуя). Однако большинство из них ограничивали свою деятельность пределами одного города, уезда, редко – губернии.

      А вот Союз Русского Народа, созданный в Санкт-Петербурге в ноябре 1905 г., изначально позиционировался как всероссийский, поэтому через полгода практически вся страна была покрыта сетью провинциальных отделов. Ряды черносотенцев быстро росли, и к концу 1907 – началу 1908 гг. в 2229 местных организациях числилось, согласно данным Министерства внутренних дел, более 400 тыс. человек. Правда, есть один любопытный нюанс: черносотенцы не пользовались существенной поддержкой в районах с преобладающим русским населением и там, где русское население отсутствовало или было незначительным (Финляндия, Польша, Прибалтика, Кавказ), а наиболее активно действовали в районах со смешанным национальным составом (Белоруссия, Украина).

      Идеология Союза строилась на известной формуле "самодержавие, православие, народность", при этом резкой критике подвергались как капитализм (считался искусственно взращиваемой и органически чуждой для России хозяйственной системой), так и демократия с «буржуазными ценностями» и индивидуализмом. Основа программы черносотенцев — сохранение неограниченной монархии, при этом четко разделяли "самодержавие" и "абсолютизм", основанный не на православно-церковном и земско-государственном единении и общении царя с народом, а на праве сильного, а также дворянских привилегий и крестьянской общины. Еще один важный лозунг: "Россия для русских" (под этим понималось все славянское население).

      Социальный состав был весьма пестрым, от представителей аристократии, до крестьян (наиболее массовый характер приобрело вступление в Союз русского народа в Волынской и Подольской губерниях, где действовала Почаевская лавра, руководимая черносотенным духовенством). Были созданы и рабочие организациями (в частности, киевский Союз русских рабочих, руководимый типографщиком К. Цитовичем). Весьма сильные позиции монархисты занимали на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге, который в то тоже время по праву считался бастионом социал-демократов.

      Союз возглавлял врач А.И. Дубровин, его ближайшими помощниками стали В.М. Пуришкевич и Н.Е. Марков, к руководящему составу относились также филолог А.И. Соболевский, хранитель Горного музея Н.П. Покровский, художник А.А. Майков (сын известного поэта), адвокаты А.И. Тришатный и П.Ф. Булацель, оптовый рыботорговец И.И. Баранов, издательница Е.А. Полубояринова (казначей союза), председатель совета Гостиного двора в Петербурге П.П. Сурин.
      На выборах в I Государственную Думу монархисты потерпели сокрушительное поражение - за них проголосовало всего 9,2 % выборщиков, в результате среди депутатов Думы не оказалось ни одного представителя Союза, но в дальнейшем им удалось добиться некоторых успехов, и депутатами II Думы стали Пуришкевич и Крушеван(они стали первыми депутатами, удаленными из зала заседаний за хулиганское поведение). В III и IV Думах у правых было уже примерно 140 мандатов, однако к тому времени Союз русского народа распался. Сначала из него вышел Пуришкевич ( он возглавил Русский народный союз имени Михаила Архангела), а затем и Марков. Причины - как личное самолюбие, так и политические разногласия.

      В 1911-1912 гг. Союз русского народа распался на две враждующих партии – Всероссийский дубровинский Союз русского народа и обновленческий Союз русского народа. Первая (во главе с Дубровиным) осталась на прежних позициях необходимости возвращения к дореформенному самодержавию, назначение депутатов Государственной Думы императором, выступала против реформ П.А. Столыпина (разрушение общины). "Обновленцы" во главе с Марковым полагали, что необходимо считаться с существованием выборной Думы (при этом призывали выбрать «чисто русскую»), полностью поддерживали столыпинские преобразования. Обе партии просуществовали до 1917 г.
      Но дробление на этом не закончилось, постепенно стал сказываться многослойный состав черносотенных организаций и социальные противоречия в них (к примеру, сельские подотделы Союза русского народа выступали за принудительную конфискацию помещичьих земель). В конце концов местные отделы вышли из-под контроля центра, и к 1914 г. черносотенный лагерь представлял собой конгломерат разрозненных, конкурирующих между собой группировок.
      Использована работа:
      Политические партии России: история и современность. М., 2000.

      Здесь же приведу любопытный документ.

      Цит по: Союз русского народа по материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства / Сост. А. Чернавский. М.; Л., 1929. С. 92-93.
    • Крестьянский самосуд в России
      Автор: Saygo
      В. Б. БЕЗГИН. КРЕСТЬЯНСКИЙ САМОСУД И СЕМЕЙНАЯ РАСПРАВА (КОНЕЦ XIX - НАЧАЛО XX ВВ.)

      Согласно нормам обычного права самыми тяжкими преступлениями в деревне являлись поджог, конокрадство и воровство. В крестьянском представлении кража считалась более опасным преступлением, чем преступления против веры, личности, семейного союза и чистоты нравов. Потерпевший рассматривал кражу его зерна или коня как покушение на него самого вопреки официальной трактовке такого рода преступлений уголовным кодексом. Из всех имущественных преступлений самым тяжким в селе считалось конокрадство, так как потеря лошади вела к разорению крестьянского хозяйства. Мужик полагал, раз преступление направленно против него лично, то и наказание должно быть прямым и непосредственным. Кроме того, он не был уверен в том, что преступника накажут - конокрады умело скрывались1.

      Факты самосуда над конокрадами были отмечены большинством исследователей русской деревни2. Священник села Петрушково Карачевского уезда Орловской губернии Птицын в сообщении 25 мая 1897 г. так описывал местный самосуд: "С ворами и конокрадами крестьяне расправляются по-своему и могут убить совсем, если вовремя пойман, а увечья часто бывают таким людям"3. К конокрадам, застигнутым на месте преступления, крестьяне были безжалостны. Сельский обычай требовал немедленной и самочинной расправы над похитителями лошадей. Вот некоторые примеры таких самосудов. В деревне Танеевка Обоянского уезда Курской губернии "крестьяне как-то гнались за вором, укравшим лошадь и, поймав его в лесу убили". Житель села Казинки Орловского уезда той же губернии В. Булгаков 30 июня 1898 г. сообщал в этнографическое бюро: "Крестьяне с конокрадами поступают очень жестко, если поймают с лошадьми. Доносят начальству они редко, а большей частью расправляются самосудом, т. е. бьют его до тех пор, пока он упадет полумертвым"4. Этнограф Е. Т. Соловьев в своей статье о преступлениях в крестьянской среде приводит примеры, когда пойманным конокрадам вбивали в голову гвозди и загоняли деревянные шпильки под ногти5. Единственное, что могло спасти конокрада или поджигателя от смерти это самооговор в убийстве. По юридическим обычаям, крестьяне считали себя не в праве судить за грех (убийство) и передавали задержанного в руки властей.

      Решение о самосуде принималось, как правило, на сходе домохозяевами 35 - 40 лет во главе со старостой. Приговор выносился втайне от местных властей, чтобы они своим вмешательством не препятствовали расправе. Практически всегда уличенного вора ждала смерть. Так, крестьяне деревни Григорьевской Самарской губернии 3 декабря 1872 г. собрались на сходку и порешили поймать Василия Андронова, обвиняемого в конокрадстве и поджоге, и разобраться с ним. Под предводительством старосты он был найден и убит. В Казанской губернии крупный вор по общему согласию крестьян был убит на берегу реки сельским старостой железным ломом и зарыт в песок. В Саратовской губернии шестерых конокрадов повесили и бросили в снег. Застигнутого с поличным конокрада застрелили из ружья в Вятской губернии. Крестьяне Самарской губернии делали на "каштанов" (конокрадов) облавы, а при их поимке бросали жребий, кому приводить приговор мирского схода в исполнение6. Даже если вора не убивали сразу, его ожидала суровая кара. Например, Ельшанский сельский сход Актырского уезда решил сам судить всех воров, уличенных в краже лошадей. В качестве наказания им назначали до 200 ударов розгами, это притом, что сход редко приговаривал виновных более, чем к 20 ударам. Часто такие экзекуции заканчивались смертью.

      Не менее жестоко в деревне расправлялись и с поджигателями. Пожар для деревянных строений села был поистине страшным бедствием. Последствием огненной стихии являлось полное разорение крестьянского хозяйства.

      Поэтому жители села не церемонились с теми, кто пускал "красного петуха". Если поджигателя задерживали на месте преступления, то его жестоко избивали так, что он умирал7. По сообщению корреспондента "Тамбовских губернских ведомостей" в селе Коровине Тамбовского уезда крестьянина, заподозренного в поджоге, привязали к хвосту лошади, которую затем несколько часов гоняли по полю8. Традиция крестьянского самосуда отличалась особой устойчивостью. Сами использовавшие разрушительную силу огненной стихии в борьбе с ненавистным помещиком, крестьяне были непримиримы к тем, кто поджигал их избы и имущество. В 1911 г., по сообщению в департамент полиции, в селе Ростоши Борисоглебского уезда Тамбовской губернии был избит и брошен в огонь крестьянин Пастухов, задержанный местными жителями за поджог риги9. В корреспонденции из деревни Муравьево Краснохолмского уезда Тверской губернии за 1920 г. дано описание сельского самосуда. Очевидец произошедшего события рассказал о расправе местных жителей над Клавдией Морозовой, обвиненной в пожаре, который уничтожил половину деревни. "Раздался крик: "Бей ее!" и вся озверевшая толпа с проклятиями иступленными воплями набросилась на Морозову. Милиционер ничего не мог поделать, и дикий самосуд свершился, в нем приняли участие и дети. Били ее каблуками, поленьями, вырывали волосы, рвали одежду, особенно зверствовали женщины, с матерей брали пример и дети. Морозову убили. Но убить толпе было мало, на тело плевали, ругали, потом потащили топить в пруду"10.

      Решительно крестьяне расправлялись и с ворами, застигнутыми на месте преступления. Автор обзора об обычаях крестьян Орловской губернии в конце XIX в. писал, что "преступникам мстят, только захвативши на месте преступления, бьют, иногда и убивают до смерти. Бьют все как хозяин, так и соседи". В декабре 1911 г. в департамент полиции поступила информация о том, что "в с. Никольском Богучарского уезда Воронежской губернии совершен самосуд над тремя крестьянами за кражу с взломом из амбара. Один преступник убит, другой искалечен, третьему удалось бежать. За самосуд арестовано 6 крестьян". Самосуд был не только результатом эмоционального всплеска, проявлением коллективной агрессии, то есть непосредственной реакцией на произошедшее преступление, но и действием, отсроченным во времени, не спонтанным, а обдуманным. В селе Троицком Новохоперского уезда Воронежской губернии 13 апреля 1911 г. были задержаны крестьяне Митасов и Попов, укравшие на мельнице рожь и муку. При конвоировании задержанных толпа крестьян пыталась отбить их у стражников для учинения самосуда над ворами11. Вмешательство со стороны власти воспринималось крестьянами как досадное препятствие, могущее помешать справедливому возмездию.

      Самосуд являлся не просто личной расправой потерпевшего, в наказании участвовали и другие члены общины. В жестокой самочинной расправе соединялись воедино чувства мести, злобы и страха. Именно страх превращал деревню в коллективного убийцу. Объясняя этот феномен, Н. М. Астырев в "Записках волостного писаря" утверждал, что крестьяне, воспитанные на страхе, сами прибегали к этому методу воздействия. "Отсюда и сцены дикого самоуправства, - писал автор, - когда при отсутствии улик за какое - либо деяние, наводящее страх (колдовство, поджог, конокрадство) доходят своими средствами, бьют, калечат, убивают и жгут"12. Чувство коллективного страха перед преступником, который разгуливал на свободе, а, следовательно, мог и впредь учинить подобное, и толкало сельский мир на скорую расправу. В народе говорили: "Ни чем вора не уймешь, коль до смерти не убьешь"13. Другой причиной было то, что крестьяне не верили в заслуженное возмездие. Так, в селе Низовом Тамбовского уезда в 1884 г. участились случаи самоуправства с ворами. Местные жители говорили: "Поди, там, таскайся по судам, с каким-нибудь негодяем, вором, а лучше всего топором в голову, да и в прорубь"14. Народные расправы в конце XIX в. заканчивались ежегодными убийствами. В 1899 г. уездный исправник проводил расследование в селе Щучье Бобровского уезда Воронежской губернии по делу об убийстве трех крестьян. Выяснилось, что "крестьяне убиты всем обществом, по мнению которого они постоянно занимались кражами, сбытом краденых вещей и вообще были людьми небезопасными для окружающего населения"15.

      Крестьяне были убеждены в своем праве вершить самосуд, и при таких расправах они не считали убийство грехом. Убитого самосудом общество тайком хоронило, зачисляя его в список без вести пропавших. Судебные власти пытались расследовать факты самосудов, ставшие им известными. Все усилия полиции выяснить обстоятельства произошедшего, найти преступника, как правило, были безрезультатны. Определить виновного было сложно, так как на все вопросы следователя крестьяне неизменно отвечали, что "били всем миром", или говорили: "Да мы легонько его, только поучить хотели. Это он больше с испугу умер"16. Те немногие дела, которые доходили до суда, заканчивались оправдательным приговором, который выносили присяжные из крестьян17. Традиция самочинных расправ отличалась устойчивостью, что подтверждалось фактами крестьянских самосудов, отмеченных в советской деревне в 20-е гг. XX века18.

      Самосуду в деревне подвергали неверных жен и распутных девок. По народным понятиям разврат являлся грехом, так как он задевал честь семьи (отца, матери, мужа). Гулящим девкам отрезали косу, мазали ворота дегтем, завязывали рубаху на голове и по пояс голыми гнали по селу. Еще строже наказывали замужних женщин, уличенных в прелюбодеянии. Их жестоко избивали, затем нагими запрягали в оглоблю или привязывали к телеге, водили по улице, щелкая по спине кнутом.

      Особой категорией сельских самосудов следует признать самочинные расправы, учиненные на почве суеверия. Во время деревенских бедствий, будь то мор или эпидемия, на сельских колдунов и ворожеек указывали как на причину постигших несчастий. И они становились жертвой крестьянской мести. Как свидетельствуют документы, самосудов над колдунами, завершавшихся убийствами, было немало. Крестьяне хорошо понимали, что в этом вопросе они не могут надеяться на официальный закон, который не рассматривал колдовство как преступление. Неудовлетворенные таким положением вещей селяне брали инициативу в свои руки. В народных представлениях убить колдуна не считалось грехом19. Информатор из Орловского уезда А. Михеева сообщала: "Убить колдуна или сжечь его, мужики даже за грех не считают. Например, жила одна старуха, которую все считали за колдунью. Случился в деревне пожар, мужики приперли ее дверь колом, избу обложили хворостом и подожгли"20.

      Другими служителями сатаны, как считали в деревне, были ведьмы. Жители села были убеждены, что ведьмы портили людей, изводили скотину. Порча производилась посредством собранных в ночь Ивана Купалы трав наговорами на еду и питье. Человек, на которого навели порчу, начинал чахнуть или делался "припадочным", или начинал "кликушествовать". Только сглазом можно было объяснить, почему вдруг корова перестала доиться или молодая девушка "таяла" на глазах21. Повсеместно ведьм считали виновницами летних засух и неурожаев. В селе Истобном Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии в начале XX в. крестьяне чуть не убили одну девушку, которую подозревали в ворожбе. Девка эта якобы ходила голая по селу и снятой рубахой разгоняла тучи. Вмешательство местного священника спасло несчастную от расправы22.

      За менее тяжкие преступления, такие как кража одежды, обуви, продуктов, воров в селе подвергали "посрамлению". Обычное право предусматривало наказания вовсе неизвестные официальному законодательству. Одно из таких - обычай срамить преступника, то есть подвергать его публичной экзекуции, унижающей его честь и достоинство. Крестьяне объясняли существование этого обычая тем, что "сраму и огласки более всего боятся"23. Такая форма самосуда носила, прежде всего, демонстрационный характер. Ритуалом "вождения" вора община показывала свою власть и предупреждала жителей деревни, что в случае воровства кары не избежит никто. По приговору сельского схода уличенного вора, порой нагишом, с украденной вещью или соломенным хомутом водили по селу, стуча в ведра и кастрюли. Во время такого шествия по селу каждый желающий мог ударить преступника24. Били по шее и в спину, чтобы истязаемый не мог определить, кто наносит удары. После такого публичного наказания вора сажали в "холодную", а затем передавали в руки властей. С этой же целью, "для сраму", применялись общественные работы. Женщин заставляли мыть полы в волостном правлении или мести улицы на базаре. В селе Новая слобода Острогожского уезда Воронежской губернии мать и дочь за дурное поведение очищали слободскую площадь от навоза. Мужики, в качестве наказания, исправляли дороги, чинили мосты, копали канавы25.

      Коллективные расправы над преступником в ходе самосуда служили действенным средством поддержания сельской солидарности. Община решительно пресекала споры, проявление вражды между односельчанами, то есть все то, что могло разрушить социальные связи и общность людей. Участие селян в самосудах служило и возможностью выхода энергии агрессии, затаенной вражды. Мирской приговор, предшествующий самосуду, придавал ему в глазах крестьян законную силу и делал месть со стороны жертвы маловероятной.

      Не менее жестоким был семейный самосуд. Вот пример такой домашней расправы. Свекровь застала невестку с холостым братом мужа. На семейном совете порешили наказать "гулену". Муж, свекровь и старший брат попеременно избивали ее плетью. В результате истязания несчастная более месяца лежала при смерти26. В другом случае для расправы оказалось достаточным одного подозрения в супружеской неверности. Мать и сын в течение нескольких дней били беременную невестку. После очередного избиения она "выкинула" ребенка и сошла с ума27.

      Безотчетная власть мужа над женой отражена в народных поговорках: "Бью не чужую, а свою"; "хоть веревки из нее вью"; "жалей как шубу, а бей, как душу" 28. Этот варварский обычай, шокировавший просвещенную публику, в деревне являлся делом обыденным. С точки зрения норм обычного права битье жены не считалось преступлением в отличие от официального права. Рукоприкладство в деревне было чуть ли не нормой семейных отношений. "Бить их надо - бабу да не бить, да это и жить будет нельзя". Мужик бил свою жену беспощадно, с большей жестокостью, чем собаку или лошадь. Били обычно в пьяном виде за то, что жена скажет поперек или из-за ревности. Били палкой и рогачем, сапогами, ведром и чем попало29. Порой такие расправы заканчивались трагически. В местных газетах того времени периодически появлялись сообщения о скорбном финале семейных расправ. Приведем одно из них. "Тамбовские губернские ведомости" в номере 22 за 1884 г. писали, что в деревне Александровке Моршанского уезда 21 февраля крестьянка, 30 лет от роду, умерла от побоев, нанесенных ей мужем.

      Русский мужик старался следовать традиции, соответствовать образу "грозного мужа". "Крестьянин сознает, что он глава жены, что жена должна бояться своего мужа, вот он и выражает свое превосходство перед нею, внушает ей боязнь, уважение к себе кулаком, да вожжами" - делился своими впечатлениями о деревенских нравах священник из Курской губернии. Корреспондент В. Перьков из Волховского уезда Орловской губернии сообщал: "Власть мужа состояла в том, что он мог от нее требовать работы и полнейшего повиновения во всем. Он мог ее бить, и соседи относятся к этому хладнокровно. "Сама себе раба, коль не чисто жнет" - говорят они". Общественное мнение села в таких ситуациях всегда было на стороне мужа. Соседи, не говоря уже о посторонних людях, в семейные ссоры не вмешивались. "Свои собаки дерутся, чужая не приставай" - говорили в селе. Иногда крестьяне колотили своих жен до полусмерти, особенно в пьяном виде, но жаловались бабы посторонним очень редко. "Муж больно бьет, за то потом медом отольется"30. Сама женщина относилась к побоям как к чему-то неизбежному, обыденному, своеобразному проявлению мужниной любви. Не отсюда ли пословица "Бьет - значит любит!"

      Поводов для семейного рукоприкладства всегда было более чем достаточно. "Горе той бабе, которая не очень ловко прядет, не успела мужу изготовить портянки. Да и ловкую бабу бьют, надо же ее учить"31. Такая "учеба" в селе воспринималась не только как право, но и как обязанность мужа. Крестьяне говорили, что "бабу не учить - толку не видать". О живучести таких взглядов в сельской среде свидетельствуют данные по Больше - Верейской волости Воронежской губернии, собранные краеведом Ф. Железновым. В своем исследовании за 1926 г. он приводил результаты ответа крестьян на вопрос "Надо ли бить жену?" Около 60% опрошенных ответили утвердительно, считая это "учебой". И только 40% сельских мужиков считали, что делать этого не следует32.

      Главной причиной семейного самосуда являлся факт супружеской измены. Прелюбодеяние не признавалось основанием для расторжения брака. От обманутого мужа ожидали вразумления неверной жены, а не развода. Жен, уличенных в измене, жестоко избивали. На такие расправы в селе смотрели как на полезное дело, по понятиям крестьян с женой всегда нужно обращаться строго - чтобы она не забаловалась.

      Вот описания нескольких эпизодов расправ мужей с неверными женами в селах Орловского уезда в конце XIX века. "Жену, захваченную на месте преступления, муж, крестьянин села Мешкова привязал вожжами к воротам, а косами за кольцо в воротах и начал бить. Он бил ее до посинения и иссечения тела. Затем несчастная три раза поклонилась, при всей родне, мужу в ноги и просила прощения. После этого ее принудили пойти по селу, и, заходя в каждый дом, заказывать женщинам, не делать этого". "В деревне Кривцовой мужья наказывали своих жен за прелюбодеяние, связав им назад руки, а сами брали жен за косы и секли ременным кнутом (женщины при этом были в одних рубахах) объясняя, за что они их бьют". "В деревне Суворовке муж на жене-прелюбодейке пачкал дегтем рубаху и запрягал в телегу без дуги, а хомут надевал на голову. Волосы обязательно были распущены. Муж садился на телегу, брал в руки кнут и при огромном стечении народа ехал вдоль деревни, что не есть силы, подгоняя ее кнутом, приговаривая: "Ну, черная, не ленись, вези своего законного мужа". В соседнем селе Людском обманутый муж сначала, совсем не по-людски, бил жену ремнем, затем привязывал к столбу на улице, распустив волосы и обсыпав пухом. После этого он бил ее по щекам ладонями и плевал в лицо: "Больно и стыдно тебе от моего наказания, а мне еще было больнее и стыднее, когда я узнал, что ты развратничала"33. Публичность наказания и его назидательный характер являлись непременными атрибутами семейного самосуда.

      Насилие порождало насилие, создавало примеры для подражания. И то, что шокировало стороннего наблюдателя, воспринималось в деревне как обыденное явление. Интересное суждение о сельских нравах приводил в своих мемуарах А. Новиков, прослуживший семь лет в должности участкового земского начальника Козловского уезда Тамбовской губернии. Он писал: "В крестьянской семье, чем где-либо проявляется победа грубой физической силы; уже молодой муж начинает бить свою жену; подрастают дети, отец и мать берутся их пороть; старится мужик, вырастает сын и он начинает бить старика. Впрочем, бить на крестьянском языке называется учить: муж учит жену, родители учат детей, да и сын учит старика - отца, потому что тот выжил из ума. Нигде вы не увидите такого царства насилия, как в крестьянской семье"34.

      Русская баба, являясь объектом насилия, репродуцировала его. Сама, терпя побои, воспринимая их как должное, она культивировала эту "традицию" у подрастающего поколения. Приведу описание сцены семейной расправы, произошедшей в селе Александровке. Этот документ обнаружен мной в архиве редакции "Красный пахарь" и датирован 1920 годом. "На расправу сбежалась вся деревня и любовалась избиением как бесплатным зрелищем. Кто-то послал за милиционером, тот не спешил, говоря: "Ничего, бабы живучи!" "Марья Трифовна, - обратилась одна из баб к свекрови. - За что вы человека убиваете?". Та ответила: "За дело. Нас еще не так били". Другая баба, глядя на это избиение, сказала своему сыну: "Сашка, ты что ж не поучишь жену?" И Сашка, совсем парнишка дает тычок своей жене, на что мать замечет: "Разве так бьют?". По ее мнению так бить нельзя - надо бить сильнее, чтобы искалечить женщину. Неудивительно, что маленькие дети, привыкнув к таким расправам, кричат избиваемой отцом матери: "Дура, ты, дура, мало еще тебе!"35.

      Крестьянство России на рубеже веков сохраняло обычаи, выработанные веками. Об официальных законах деревня имела смутное представление и продолжала регулировать свои семейные и общественные отношения нормами обычного права. Стремление крестьян подчиняться суду своих односельчан, часто ничего общего не имеющего с судом формальным, следует объяснить тем, что он вполне удовлетворял нормам народной морали. Сохранение самосуда в крестьянской среде отражало приверженность жителей села традициям общинного уклада. Карательный характер народных расправ был направлен против преступлений, последствия которых грозили существованию крестьянского хозяйства. Жестокость наказания была обусловлена как желанием отомстить, так стремлением предотвратить рецидив подобных преступлений. Убийство преступника в ходе самосуда не считалось грехом и воспринималось как заслуженная кара.

      Примечания

      1. ФРЕНК С. Народная юстиция, община и культура крестьянства. 1870 - 1900. История ментальностей и историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М. 1996, с. 236.
      2. ПОЛИКАРПОВ Ф. Нижнедевицкий уезд. Этнографические характеристики. СПб. 1912, с. 142; ТЕНИШЕВ В. Правосудие в русском крестьянском быту. Брянск. 1907, с. 33, 47; СЕМЕНОВ С. П. Из истории одной деревни (записки волоколамского крестьянина). Кн. 7. 1902, с. 23; ПАХМАН С. В. Очерк народных юридических обычаев Смоленской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. I. СПб. 1878, с. 17.
      3. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 586, оп. 1, д. 114, л. 6.
      4. Архив Российского этнографического музея (АРЭМ), ф. 7, оп. 2, д. 685, л. 6; д. 1215, л. 13.
      5. Сборник народных юридических обычаев. Т. 2. СПб. 1900, с. 281.
      6. МАТВЕЕВ П. А. Очерки народного юридического быта Самарской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. 1. СПб. 1878, с. 30; СОЛОВЬЕВ Е. Т. Преступление и наказание по понятиям крестьян Поволжья. Т. 2. СПб. 1900, с. 281, 282; ЯКУШКИН Е. И. Обычное право. Материалы для библиографии обычного права. М. 1910, с. 19.
      7. СЕМЕНОВА-ТЯНЬ-ШАНСКАЯ О. П. Жизнь "Ивана". Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний. СПб. 1914, с. 101.
      8. Тамбовские губернские ведомости. 1884, N 27.
      9. ГАРФ, ф. 102, д. 4. 1911, д. 449, л. 101об.
      10. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 106.
      11. ГАРФ, ф. 586, оп. 1, д. 120а, л. 6; ф. 102 д. -4. 1911, д. 449, л. 104об., 52об.
      12. АСТЫРЕВ Н. М. В волостных писарях. Очерки крестьянского самоуправления. М. 1898, с. 263.
      13. ВСЕВОЛОЖСКАЯ Е. Очерки крестьянского быта. Этнографическое обозрение. 1895, N 1, с. 31.
      14. Тамбовские губернские ведомости, 1884, N 27.
      15. ГАРФ, ф. 102. ДП. 2-е д-во, д. 158, ч. 15, л. 9об.
      16. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 685, л. 6.
      17. ВСЕВОЛОЖСКАЯ Е. Ук.. соч., с. 31.
      18. РГАСПИ, ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 105, 106.
      19. ГАРФ, ф. 586, оп. 1, д. 114, л. 6.
      20. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 1316, л. 15.
      21. ЛЕВИН М. Деревенское бытие: нравы, верования, обычаи. Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1997. М. 1997, с. 104.
      22. ДЫНИН В. И. Когда расцветает папоротник ... Народные верования и обряды южно-русского крестьянства XIX-XX веков. Воронеж. 1999, с. 94.
      23. ОРШАНСКИЙ И. Г. Исследование по русскому праву обычному и брачному. СПб. 1879, с. 140.
      24. ГАРФ, ф. 586, оп. 1,д. 114, л. 6.
      25. ЗАРУДНЫЙ М. И. Законы и жизнь. Итоги исследования крестьянских судов. СПб. 1874, с. 180; СОЛОВЬЕВ Е. Т. Самосуды у крестьян Чистопольского уезда Казанской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. 1. СПб. 1878, с. 15 - 16; ЯКУШКИН Е. И. Ук. соч., с. 28.
      26. ТЕНИШЕВ В. Ук. соч., с. 64.
      27. Сборник народных юридических обычаев. Т. 2, с. 293.
      28. БУНАКОВ Н. Сельская школа и народная жизнь. СПб. 1907, с. 50, 51; ИВАНИЦКИЙ Н. А. Материалы по этнографии Вологодской области. Сборник для изучения быта крестьянского населения России. М. 1890, с. 54.
      29. СЕМЕНОВА-ТЯНЬ-ШАНСКАЯ О. П. Ук. соч., с. 5.
      30. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 686, л. 23; д. 1011, л. 2, 3; д. 1215, л. 3.
      31. НОВИКОВ А. Записки земского начальника. СПб. 1899, с. 16.
      32. ЖЕЛЕЗНОВ Ф. Воронежская деревня. Больше-Верейская волость. Воронеж. 1926, с. 28.
      33. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 1245, л. 8, 9.
      34. НОВИКОВ А. Ук. соч., с. 9 - 10.
      35. РГАСПИ, ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 113.

      Вопросы истории. - 2005. - № 3. - С. 152-157.