Nslavnitski

Крестьянство в пореформенной России

42 сообщения в этой теме

В 1885 г. в Санкт-Петербургских ведомостях печатали письма «Обывателя» о русской деревне. В одном из них был затронут вопрос о кредите.
 
Цитата: Кредит для отдельных лиц крестьянского сословия почти не существует в нашей местности. Землевладельцы изредка выплачивают вперед деньги за условленную работу, но не иначе, как целому обществу и притом с круговою порукою. Еще не так давно, на тех же условиях купцы рисковали иногда вносить за крестьян подати, с тем, чтобы ссуда была возвращаема товаром (пенькою или коноплею) в установленный срок с условленною скидкою на цены. Но теперь подобный вид кредита исчез окончательно: торговцы уже не верят крестьянам ни на грош. Охотно кредитуют своих клиентов только те Колупаевы и Разувеевы, которые раздают земли под посев, обеспеченные этим посевом, который в случае неплатежа целиком поступают в их руки, они, разумеется, легко отсрочивают взнос денег за аренду или даже ссужают своих арендаторов небольшими суммами из трех и до пяти процентов в месяц.

Крестьянин, получив денежную ссуду в руки, очень редко употребляет производительно хотя бы только половину этих денег; многое проматывается более или менее неблагоразумно на такие вещи, которые бесспорно нужны, но без которых однако умели обойтись целые годы; наконец, кое-что, иногда далеко не вздорное, просто пропивается на радостях. Между тем, когда дело доходит до судебного взыскания, то падает оно на корову, на лошадь, на товар, необходимый для оплаты податей, словом — подрывает хозяйственную силу двора...

Личный кредит в селах невозможен не только потому, что наш крестьянин беден, легкомысленен, нерасчетлив или инертен, но прежде и главнее всего потому, что он – поголовно не честен, поголовно воришка. Не разбойник, заметьте, не грабитель на больших дорогах, даже не крупный вор по профессии, а именно маленький, случайный, но тем не менее обязательный воришка.

Одна из наших больших газет (не помню, которая) недавно приходила в ужас, передавая своим читателям, будто на юге России, в каком-то селе сами крестьяне вынуждены были постановить чрезвычайно строгие меры против воровства. Газета ужасалась, а я, читая, завидовал. «Вот, думалось мне, - есть же у нас такие счастливые уголки, где кража вызывает еще энергический отпор и общее осуждение. Ведь то село, в котором жители поголовно воры, – строгих мер придумывать не станет; а наши села именно в таком положении находятся.

Я надеюсь, читатели поверят мне, что решаясь печатно утверждать подобную вещь, я отнюдь не положился только на свои собственные наблюдения и выводы. Даже теперь, в последние минуты, прежде чем отправить настоящую главу «Деревенской правды» в редакцию газеты, я еще раз тщательно проверил все данные в районе нашей волости (которая вовсе не представляет исключительного явления) и несколько сопредельных с нею местностей. Я говорил с помещиками, священнослужителями, местными торговцами, старостами кабатчиками, с некоторыми крестьянами и дворовыми. Я по-возможности собирал и проверял сведения не только относительно каждого особого села или деревни, но каждого отдельного двора. Вышло, что на 15 верст кругом, в большей половине поселков есть по одному или по два крестьянина, которые без малейшего сомнения «ни на какое баловство не согласны». В остальных селах таких людей не имеется вовсе.

К этому остается добавить, что сельский воришка имеет свои характерные особенности. Вы, например, весьма редко услышите, чтобы он забирался в помещичий дом, или даже при другом удобном случае стянул что-либо в роде серебряной ложки, бинокля, «господской» одежды и т.п. Однако воздержание это объясняется единственно тем, что вор, завладевший вещами, никому на селе ненужными, и вместе очень примечательными – просто не знал бы, куда с ними деваться, да и попался бы наверное, в виду чрезвычайно пронырливого любопытства и еще большей болтливости сельских баб. Зато уже вор не отступает перед тем, что только годится в его обычном деревенском обиходе; он даже стены разнесет по бревнышку, если к этому представится хоть какая-нибудь возможность. Еще недавно, ради общей пользы, или почти необходимости, было в обычае щадить хотя некоторые вещи, которые как бы с молчаливого уговора всех обывателей. Не подлежал, например, воровству крестьянский (отнюдь не помещичий) хлеб в поле, оставленная на работе соха (не тащить же ее за пять верст домой, ради короткого перерыва), капуста в огороде и т.п. Но подобные послабления теперь уже не имеют места: воруют все и все, где что и как кому придется. Некоторые хлеба, например, горох и просо, даже вовсе перестали сеять, ради полной невероятности собрать с посева хоть что-нибудь.

Кредита нет, потому что деревенская общественность, эта пресловутая со времен Гакстгаузена русская сельская община, парализованная неравенством своих членов, возможностью для более способного или счастливого создавать себе неизмеримо лучшие условия сравнительно с остальными (в дальние, патриархальные времена этой возможности почти не бывало), – сельская община изнемогает в борьбе своих интересов с эгоизмом личности и с возрастающим народным распутством…
Ужаснее всего в этой «деревенской правде» то, что мы стоим перед нею совершенно безоружными. Сельской полиции не существует, и все способы защититься от вора заключаются в нашей предусмотрительности и осторожности. Долгое время народ держался патриархальностью нравов, отсутствием соблазна и страхом немедленной расправы. Теперь патриархальности нет и в помине, соблазны растут с каждым днем, страх наказания почти отсутствует. Старого воспитания нет, да оно и не годится, а заменить его пока нечем. Но народ нельзя оставлять без воспитания, если не готовить его к близкой гибели.

Чуть позже: Основная причина воровства – обеднение деревни, однако эпидемией воровства вполне состоятельные крестьянские семьи охвачены наравне с беднейшими.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Ермолов А.С. Неурожай и народное бедствие. СПб., 1892. С.179–190

Обыкновенно, эти сельские ростовщики начинают свою деятельность с занятия виноторговлею, которая представляет столько удобных способов для разживы на счёт крестьян. Тут, конечно, тоже со стороны закона есть весьма целесообразные, по мысли, ограничения, — запрещено продавать вино в долг, под залог хлеба или вещей, под будущие работы, — запрещено расплачиваться вином за исполненные работы и т.п. Но едва ли нужно говорить о том, что все эти благодетельные ограничения остаются мёртвою буквою, так как уследить за исполнением их очень трудно, да и некому. Более того, судом же очень часто взыскиваются деньги, которые крестьяне остаются должными кабатчику, — в действительности за вино, — а на бумаге, за разные, будто бы, купленные у него же товары или продукты. Известно, что большею частью кабатчик является в то же время и лавочником, и съёмщиком земли, и ссыпщиком хлеба, и прасолом, т.е. скупщиком скота и разного другого крестьянского товара, — так как одна торговля вином, в особенности правильная, без всех этих так сказать подспорных её отраслей, далеко недостаточна для удовлетворения его стремлений к наживе. Известно также, что многие крупные теперь состояния обязаны своим происхождением именно такой кабацкой торговле, а некоторые именитые впоследствии купцы начинали с того, что были сидельцами или так называемыми подносчиками в кабаке или трактире. В уездных городах и в крупных селениях едва ли не все лучшие дома принадлежат теперь виноторговцам, или лицам, которые положили начало своему состоянию виноторговлею в связи с кулачеством. Для человека, не останавливающегося ни перед какими средствами, не много денег нужно, чтобы начать свою деятельность, но, конечно, нужны известного рода смётка, ловкость, изворотливость, особенно на первых порах, пока положение ещё шатко и кулак не оперился, не забрал силы, не заручился нужными связями. Эти связи всего легче заводятся и эти силы всего более укрепляются тогда, когда такой кулак находит возможным забрать в свои руки власть. От этого многие из них, особенно из числа начинающих, всячески стремятся пробраться на такое место, которое бы давало им силу и влияние, — например, добиться выбора в волостные старшины, что иногда, — особенно в прежнее время, до введения земских начальников, — им и удавалось. А раз попадала в руки власть, крылья развязывались и можно было зайти далеко, поприще впереди раскрывалось широкое. Едва ли нужно останавливаться на том, какое растлевающее влияние на сельскую жизнь вносило появление подобного деятеля в должности начальника и какие результаты могли при этом получиться. За невозможностью попасть в старшины, можно помириться и на другой должности, даже и не сопряжённой с фактической властью, как например, должность церковного старосты, или так называемого ктитора, лишь бы выбраться из общего уровня и стать на более видное место, откуда легче бывает обделывать всякие дела. И надо отдать справедливость некоторым из таких дельцов, — из них выходили иногда старосты очень хорошие, заботливые, которые радели о церкви и способствовали по мере сил её благолепию, не останавливаясь даже перед довольно крупными пожертвованиями из собственных средств. Быть может, тут отчасти влияло желание хотя немного замолить перед Господом те грехи, которые невольно чувствовались на душе, причём, однако, эти пожертвования и эти замаливания иногда отнюдь не останавливали дальнейшей мирской деятельности такого радетеля в прежнем направлении, но это объяснялось ими обыкновенно тем, что силён враг рода человеческого ...
Те же сельские кулаки состоят, как сказано, большею частью и местными торговцами, они же скупают или берут у крестьян за долг их хлеба, табак, шерсть, лён, пеньку и другие продукты. Характер их деятельности в этом отношении также достаточно известен. Не говоря уже про те низкие цены, по которым они принимают от крестьян их произведения, тут пускаются в ход все обычные у таких скупщиков приёмы — обмеривание, обвешивание, заманивание во дворы, с неправильными потом расчётами, покупка на дороге, у въезда в город, у придорожного трактира, с соответственным угощением и т.п. Нередко, крестьянам, приезжающим на базар со своими продуктами, даётся цена, значительно низшая, против существующей — при обычных в подобных случаях стачках между покупщиками; — затем при приёме, — кроме нередкого установления совершенно произвольной единицы меры, вроде четверти в девять мер, берковца в 14 пудов или пуда в пятьдесят фунтов, — самое измерение производится неверными мерами, фальшивыми гирями и т.п. Известно, что нередко даже клеймённые меры весы бывают неверны. В городах, где производится проверка мер, можно заказать себе и представить в городскую управу для наложения клейма специальные меры для покупки и специальные для продажи. А раз на мере или гире имеется установленное клеймо, доказать её неверность почти невозможно и, конечно, ни один крестьянин об этом и не подумает, только недоумевая, отчего при ссыпке хлеба вышла такая большая разница, против его собственного измерения, дома, и нередко, в простоте души, приписывает эту разницу своей же собственной ошибке. Эти приёмы обманывания крестьян при покупке у них хлеба в значительной степени поддерживаются существующим ещё во многих местах России обычаем покупки хлеба не на вес, а на меру. Вероятно, этот обычай и сохраняется ссыпщиками хлеба, особенно при покупках у крестьян, потому что при покупке на меру гораздо легче обмерить продавца так, что он этого и не заметит. Известно, что тут большое значение имеют различные приёмы насыпки, — в одну и ту же меру можно поместить и более, и менее хлеба, смотря по тому, как насыпать, к тому же насыпают иногда не под гребло, а с верхом, горою, сколько может удержаться, да и при сгребании можно греблом вдавить в меру известное количество хлеба. Мера, большею частью, для удобства ссыпки, подвешивается на верёвке и тут, известного рода приёмами постукивания, можно заставить хлеб улечься плотнее. У многих хлеботорговцев есть для ссыпки хлеба у крестьян особые приказчики — настоящие виртуозы по этой части. Замечательно, что приёмы деятельности деревенских скупщиков хлеба бывают чрезвычайно разнообразны и очень часто варьируют, так, чтобы ещё больше запутать и заманить крестьянина. Так, бывают случаи, когда скупщики покупают крестьянский хлеб дороже существующих цен, — дороже, чем они же покупают его у помещиков, — дороже, чем потом сами его продают. Расчёт при этом оказывается различный — иногда это делается для того, чтобы привлечь массу продавцов и потом, когда съедется множество крестьян с хлебом, разом уронить цену вдвое; иногда цель заключается в том, чтобы ещё шире пустить в ход приём обмеривания, рассчитывая на то, что крестьянин, обрадованный высокою ценою, будет менее внимательно следить за приёмкой. Одним словом, различных способов очень много, но все они, конечно, к явной невыгоде крестьянина и к вящей прибыли ссыпщика, который, накупив крестьянского хлеба, потом уже обходит помещичьи партии, прямо заявляя иногда, что хотя у помещиков хлеб качеством и лучше, но ему не сподручно его покупать.

Такие же приёмы обмеривания и обмана крестьян в широких размерах практикуются на мельницах, при размоле крестьянского хлеба. Помимо назначения за размол совершенно произвольного вознаграждения, которое получается обыкновенно натурою — зерном или мукою, хлеб, поступающий в размол, очень часто вовсе не меряется, а прямо с воза пускается под жёрнов, а потом крестьянину сдаётся мукою столько, сколько заблагорассудит хозяин мельницы, да и из этого ещё количества удерживается плата за помол.


Известно, что со времени освобождения крестьян и по мере ослабления, оскудения старо-дворянского элемента, масса помещичьих имений и земель перешла в руки купцов, мещан и вообще всяких разночинцев. Отнюдь не ставя вопроса на сословную почву и не отвергая того, что между этими новыми землевладельцами есть лица, серьёзно принявшиеся за хозяйство, обладающие солидными капиталами и потому могущие поставить дело на самую правильную почву, — нельзя, однако, скрывать от себя и того, что такие лица составляют, к сожалению сравнительно редкое исключение. В большинстве случаев покупщиками или арендаторами помещичьих, или съёмщиками государственных земель являются те же, уже более или менее разжившиеся, кулаки, — имеющие в виду при этом ничто иное, как те же цели спекуляции или дальнейшей наживы на счёт, сперва естественных богатств купленного или арендованного имения, а потом на счёт окрестного сельского населения, которое при этом ещё скорее и ещё вернее поступает к ним в кабалу. Начинает такой землевладелец или арендатор, — если только он не связан слишком строгим контрактом и за ним не следят упорно, — с разорения усадьбы, которая продаётся на снос, — вырубки сада и свода лесов, причём этим способом нередко покрывается вся заплаченная за имение сумма и земля достаётся новому владельцу — даром. Одновременно с этим распродаются скот и хозяйственные орудия, потому что новый владелец обыкновенно или вовсе хозяйства вести не намерен, или имеет в виду производить запашку и уборку наймом, по более дешёвой цене, рассчитывая на подневольный для него труд своих же прежних должников крестьян.

Полностью:
http://metrolog.org.ua/kulak

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Иогель М. Быт подмосковных крестьян // Санкт-Петербургские ведомости. 1896. № 54. 25 февраля. С. 2.

От освобождения крестьян от крепостной зависимости, от первых попыток просветить их, дать им первый толчок к самосознанию и развитию в них чувства человеческого достоинства ожидалось так много счастья для них и для нас, людей, поставленных с ними нашею кормилицею — землею в общие условия одного и того же быта...
И вот прошло уже много лет, даже слишком много для того, чтобы мы почувствовали себя вправе поставить себе вопрос, стал ли наш подмосковный крестьянин человечнее, улучшилось ли его материальное положение, стал ли он счастливее?

Призовем к первому ответу нашу сельскую улицу и посмотрим. Что скажет она нам самым внешним своим видом? За последние тридцать лет эта улица стала совершенно неузнаваемой!

Возьмем, для ближайшего примера улицу одного из зажиточных подмосковных селений, а именно сельца Сукова, находящегося в районе Троицко-Голенищенской волости 3-го стана Московского уезда. Что представляла она из себя тридцать лет тому назад, и что представляет теперь?

Тогда из всех ее изб, напоминающих одна другую, как две капли воды, выделялась только изба сельского старосты. Она одна имела семь окон и была крыта железом.

При самом въезде в деревню, при самом беглом взгляде на нее уже чувствовалось, что тут живут не особенно богатые, но и не бедные крестьяне, живут с равным достатком, как братья, которых кормит и содержит с полным беспристрастием, с идеальною справедливостью наша обща кормилица — земля.

Теперь же эта улица имеет совершенно иной вид и вызывает совсем иные мысли и чувства. Как будто у этой улицы умерла мать, а вместо нее явилась мачеха и, возлюбив своих кровных сыновей много больше пасынков, первым понастроила большие дома, а последних, пасынков, загнала в убогие избенки, полуразвалившиеся, глубоко осунувшиеся в землю и вот-вот готовые пасть совершено.
Та же рознь наблюдается и в огромном казенном имении, селе Орлове, на 18-й версте от Москвы, и в большой деревне Терешкове на 15-й версте, и в Расказовке на 20-й версте, и только деревня Михалково, на 12-й версте и небольшое село Говорово не дают столь резких образцов этой розни по их бедноте, совсем исключительной, и по полному отсутствию в них мало-мальски порядочных изб.
В особенности поражает этою беднотою село Говорово, в котором есть избы, грозящие опасностью для жизни своих обитателей. Что же случилось с нашими селами и деревнями за эти тридцать лет, что их улицы изменили столь резко свой внешний вид?

Причина на лицо — близость Москвы. Москва соблазнила и увлекла нашего крестьянина быстротою и легкостью наживы.

Однако не даром же известно исстари, что трудом праведным не наживешь палат каменных, и вот большая часть этих красавиц изб изукрасилась надписями вроде таких: «Трихтир», «Продажа вина и чаепитие», «Лавочка», с художественно нарисованною на вывеске зеленою сахарною головою.

В деревне Суково на сто душ имеется две таких лавочки, одно «чаепитие» и, по крайней мере, четыре избы в которых продается водка беспатентно, но совершенно беспрепятственно. На эту беспатентную продажу водки давно уже перестали смотреть, как на зло или на явление, воспрещенное законом. Нет, сложилось совсем иное мировоззрение. «Без «эфтова», мол, и быть нельзя, а коли есть, так значит можно.

Однако не всем же крестьянам поголовно можно быть «трухтирщиками», лавочниками, кабатчиками, торговцами водкой и т.д.
Для этого надо, во-первых, иметь запас, во-вторых, очень шустрые глаза и сметливую голову, в-третьих надо быть «дипломатом» - уметь обходиться, знаючи, с кем и как.
И вот у кого шустры глаза, у кого есть сметка, кто «дипломат» - тот богат.

Но не все «дипломаты», не все съели совесть, не всякому легко запускать руку в карман соседа, своего же ближайшего брата, только потому, что он стоит раззия рот. А Москва не дремала, и с каждым новым днем, с каждою новою поездкою в нее все шире разливала свой яд, возбуждая и в бедняках, и в их женах и дочерях те же вкусы и аппетиты, что завелись у богатых. Не дремлют и наши ближайшие цивилизаторы — кабатчики, «трухтирщики», лавочники.
Они дразнят глаз бедняков водкою, картами, красными винами, чаем, сахаром, лимонами... и бедняк тянется - «я, мол, тоже не хуже других».

Но денег у него нет, и он идет в лавку, кабак или «трухтир», как горожанин ходит в ссудную кассу, таща с собой поддевку, суконный халат, женино платье, сапоги, валенки, а ради праздника и оголовок, и шлею, и дугу.
У трактирщиков, у кабатчиков, у лавочников желудки хорошие. Они переваривают все.

Задолженность растет выплачивать не из чего, и батрак готов. Готов вместе с ним и «горлан», подающий свой голос за того именно человека, который пьет его кровь. Он кричит на сходе не только за него, но и за тот распорядок, который полезен и удобен ему, этому новому «заправиле».
В душе он, конечно, проклинает его, а в глаза ему смотрит с умилением, и уже величает его дочерей «барышнями».

К этому не излишне добавить, что водка, продаваемая беспатентно, обыкновенно разбавляется самым бесцеремонным образом водою, деревянное масло — керосином.

Чтобы дать наглядное представление о том, как легко живется ныне нашему бедняку-крестьянину, имеющему одну лошадь или даже вовсе не имеющему ее, достаточно привести цены, по которым разжиревший торгаш сбывает свой товар этому бедняку и всякому, поставленному в несчастную необходимость обращаться к нему: будет ли это священник, землевладелец, учительница или кто иной, заброшенный злым роком в число жертв наших мироедов.

Вот эти цены:
Пуд хлеба кислого в Москве 1895 г. - 55 коп., а в деревенских лавочках — 70 и 75 копю за пуд. Отруди — пуд 60 коп., а в Москве мешок отрубей в три пуда — 90 коп. Значит, в деревенских лавках тот же мешок обходится в один рубль 80 коп.
Выходит, что в данном случае наш лавочник наживает рубль на рубль.

Жить можно и крышу железом можно и амбары строить можно...
О женихах и братьях ответ один: разошлись. Кто ушел на соседний завод красок Гиршберга, кто на кирпичный завод Якунчикова, кто на фабрики и заводы московские. А кто в извоз. А если которые и живут на селе, больше трех дней в неделю проводят в Москве: потому что там веселее...


тут, конечно, необходимо сделать поправку "на регион", то есть на специфику Подмосковья, но тенденция общая.

Часть 2. - Санкт-Петербургские ведомости. 1896. № 61. 3 марта. С. 3.

Как мы уже видели выше, крестьянин-промышленник решительно превмозгает у нас над крестьянином-землевладельцем.
У кого есть сметка, в ком есть молодость и сила, тот в Москве ли в деревне ли — лавочник, трактирщик, кабатчик, щеточник.
При земле же остаются только люди совсем лишенные предприимчивости: старые и малые — причина, по которой земледелие у нас не только не улучшается, но и падает с каждым годом все более.

Нововведений никаких. Единственная роскошь — плуг Лигарта. Но и он — редкое явление, украшающее поля лишь крестьян-промышленников, обрабатывающих землю руками батраков из губерний Тульской и Рязанской. О молотилках и веялках у нас не имеется даже и понятия. Да нет и желания знакомиться с ними.
Этим летом один из соседних частных владельцев предложил крестьянам сельца «Суково» воспользоваться его молотилкой, назначив за обмолот половину соломы из всей обмолоченной массы.
Условие весьма выгодное, если принять во внимание существующую у нас высокую заработную плату, харчи, два раза чай, 45 коп. с четверти овса и 55 копеек с четверти ржи.

Но никто из крестьян и не подумал воспользоваться его молотилкой.
Тогда молотилка была предложена в село Орлово, крестьяне которого владеют более чем тысячью десятин земли, при шести десятинах на душу.

Священник села Орлово поначалу охотно взялся за это дело.
Но и тут никто не пожелал воспользоваться молотилкой, ни даже сам священник:
- Да видите ли, я бы охотно, я сознаю, что это выгодно, но тут надо приноравливаться, а по-прежнему нам все известно, да и привыкли к тому же...

Редко даже у кого есть погреб, в котором мог бы сохраниться картофель, вследствие чего крестьяне вынуждены продавать его за грош в самое дешевое время, а иначе он сгниет.
Когда внимательно приглядываешься к поспешности, с какою крестьяне наши обмолачивают свою рожь и свой овес чужими руками, и выбирают картофель, то невольно представляется, что он не собственники земли на которой сидят, а только временные ее постояльцы, торопящиеся продать все это ненужное, чтобы скорее отбыть куда-то, к какому-то иному роду занятий, более важному, к каким-то новым источникам новой жизни и нового блага.

И этот новый источник все та же Москва.
Из-за нее наш крестьянин разлюбил землю, земля разлюбила его, и тяжело и грустно теперь видеть полузаброшенные им поля, тощий овес и рожь, на полосах которой от колоса до колоса не слыхать девичьего голоса. Редко у кого из наших крестьян теперь хороша рожь настолько, чтобы остановиться и полюбоваться ею. Разве у богатейших, да и то не у всех. Москва же или не дает ничего, или дает лишь настолько, что все это даваемое ею, остается в ней же — съедается и пропивается. Сверх того, хорошо обрабатывать свою землю чужими руками тому, у кого есть залежи, кто богат, но где взять 55 копеек за обмолот четверти, где взять на харчи и на чай бедняку, а он уже тоже не гнет спины под цепом, и вот он кидается к тому же лавочнику, трактирщику, кабатчику, у которых и без того сидит в долгах по маковку, с мольбой о выручке:
Отец родной, выручи!

И отец родной выручает, спешит даже выручить, чтобы не попала его жертва в иные руки, но через несколько же дней в оплату сделанного долга рожь и овес бедняка уплывают с его гумна в амбар благодетеля, а благодетель, в порыве великодушия, пользуясь прежними счетами и настоящими нуждами, предлагает бедняку купить значительную часть всего его умолота, конечно, за полцены, и нет случая, чтобы сделка не состоялась.

Наступает декабрь, нет уже у бедняка ни хлеба, ни овса, и он бросает семью, бежит в Москву добывать где может и чем может, чтобы возвращать свой же хлеб и свой же овес из амбара ростовщика-собрата, платя ему теперь рубль за полтину.

Вот печальная, но верная картина материального быта подмосковных крестьян наших дней. С одной стороны — кабатчики, трактирщики, лавочники, деятельность которых все более и более приближается к деятельности наших городских ростовщиков, хотя по внешней форме это нечто совсем иное, а с другой, - обнищавшая серая масса честных тружеников, людей, лишенных предприимчивости, смиренных нуждой и без ропота покорных своим мнимым благодетелям...

Все по-прежнему они соседи, как были соседями и тридцать лет назад, все по-прежнему они братья и по церкви, и по вскормившей их земле, да неравные...

Нет у нас теперь более Иванов, петров, Максимов, а есть взамен их — Сидоры Карповичи, Михаилы Григорьевичи, а за ними серая, приниженно подавленная толпа — Митюх и Гришух, осужденных оставаться уже до смерти Митюхами и Гришухами.
Так ловкость и пронырливость взяли у нас верх над трудом и честностью.

Раскололась улица, раскололся двор, раскололась изба.
В избе у старика отца всего два сына, да и те неравны. Младший — Никита Федорыч, потому лошадьми на Москве хорошо торгует, весь дом «по тикету» держит, жену по праздникам в шелках и бархатах водит и когда с Москвы наезжает сам, то раскидывается на диване бородой вверх, и никто ему в ту пору не поперечь ни в чем, а старший, что на земле сидит и в поте лица работает — Андрюха, потому ничего не может и жена его в ситцах ходит...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Еще один фрагмент:

Со слов безвыездно проживающих в Петербурге и Москве помещиков, у нас много говорят и даже кричат о деморализации, проникшей в среду крестьян, - деморализации, при которой наши сельские хозяева подвергаются вопиющей эксплуатации со стороны своих рабочих, не желающих добросовестно выполнять принятые на себя обязательства. В данном случае altera pars молчит, хотя бы уже потому, что по малограмотности писать в газетах не может и четверговых собраний Х. не посещает. Между тем несомненно, что и среда нанимателей, по меньшей мере, состоит не сплошь из рыцарей бескорыстия и долга.

Весьма поучительный в этом отношении процесс рассматривается в тульском окружном суде. Из показаний свидетелей выяснилось, что в голодную зиму 1891 г. Управляющий Дмитриевскою экономиею князя Гагарина Балашовского уезда Саратовской губернии нанял артель рабочих в 150 человек. Артель по условию должна была получать от экономии продовольствие, в размере трех пудов ржаной муки ежемесячно им полфунта мяса ежедневно на человека. Но управляющий Морозов вместо мяса начал давать свиные кишки, а вместо хлеба "чину". Последний продукт начал культивироваться у нас недавно как кормовое средство для скота, и г. Морозову всецело принадлежит инициатива в деле применения его для продовольствия людей.

Вскоре, однако, среди рабочих Дмитриевской экономии начали обнаруживаться специфические заболевания, определение характера которых поставило в тупик массу врачей. Только по доставлении больных в московскую университетскую клинику, профессора определили, что болезнь рабочих представляет собою паралич спинного мозга, развивающийся на почве плохого питания и потребления чины.

Заслуживает внимания, что весь процесс этот имеет характер гражданского иска рабочих, а не уголовного преследования г. Морозова за их отравление. Едва ли можно сомневаться, что случаи "не" вполне добросовестного выполнения обязательств по отношению к нанимающимся так же допустимы, как и случаи обратные. В особенности же они часты вследствие существующей у нас системы ведения хозяйств в экономиях при посредстве управляющих, сплошь и рядом получающих вознаграждение в виде известного процента от чистого дохода. Между тем, взаимные отношения нанимателей и нанимающихся в данной области до сих пор не регулируются каким-либо беспристрастным контрактом, как это уже сделано в области заводско-фабричной промышленности. В самых правилах о найме сельских рабочих вовсе не упоминается ни об их жилищах, ни о способах их продовольствия. Нельзя забывать, что в экономиях, например, южных губерний скопляется иногда по несколько сот рабочих, и естественно, что в виду ожидаемого возобновления холерной эпидемии вопрос о санитарных условиях жизни приобретает весьма существенное значение.

Санкт-Петербургские ведомости. 1893. № 33. 3 февраля.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

О переселенцах.

Санкт-Петербургские ведомости. 1893. № 63. 6 марта. С. 2.

С наступлением весны, когда перейдут сильные морозы, в южной и отчасти средней России, по деревням начинается движение, которое уже много лет называется переселенческим. Обезземеленное крестьянство, сопровождаемое слезами и причитаниями своих родичей, двигается на поиски «землицы». Нескончаемая вереница русских повозок, запряженных лошадьми или волами, тянется по направлению к Оренбургу и через Уральский хребет…
Особенно способствовал процессу обезземеливания неурожайный 1891 год…

Недостаток в земле выработал даже особый тип переселенцев, который называется в Донской области «скопщиками». В сущности это – самый неустойчивый вид переселения, хотя и играет серьезную роль в экономической жизни края.

Тяготение к малонаселенным привольям казачьих и казенных войсковых земель сложилось исторически. На Дон и на Урал бегали еще во времена крепостного права, от барских притеснений и своеволия. Теперь идут туда «кормиться». И вот, из года в год, в безлюдных степях, оставляемых без обработки ленивыми и сытыми казаками, образуются поселки. Вырастают мазанки из сырца-кирпича, устраиваются вагоны для скота и прочно слаживаются деревянные амбары для хлеба. Население поселка очень разнообразно: тут можно встретить крестьян различных губерний и уездов, хотя большинство все-таки состоит из малороссов Воронежской, Харьковской, Екатеринославской и Таврической губерний.

Поселок образуется так. Какой-нибудь искатель легкой наживы берет в аренду часть юртовых казачьих земель и приглашает селиться на них крестьян. Охотников находится много. По условию, в большинстве словесному и нигде не оформленному, поселенец обязан отдавать арендатору третью копну хлеба. Отсюда название – «скопщики». Для избежания недоразумений эта форма арендной платы изменяется: «скопщик» вспахивает, засевает своими семянами и убирает третью десятину земли. Арендатор только обмолачивает хлеб. Кроме того, крестьянин обязан заплатить за усадебное место, приблизительно полдесятины, 5-7 руб., пастбище скота по условию, но не менее 2 руб. 50 коп. с головы крупного скота и 60-70 коп. с мелкого; иногда впрочем поселенцы снимают у того же арендатора отдельный участок степи под выпас скота.

В первые два-три года недоразумений не возникает между арендаторами и скопщиками. Но когда поселяне более менее обживутся, со стороны арендатора начинаются прижимки в виде лишней платы за скотину, увеличения скопщины и т.п. Крестьяне волею неволею подчиняются лишним налогам, лишь бы не переселяться в новое место. Таким образом, арендатор становится в положение лендлорда, а крестьяне – ирландских фермеров, которых он может выгнать каждую минуту, ничем не рискуя, так как на их место являются другие, которые на родине испытали, быть может, большие экономические невзгоды. Нередко случается, что арендатор собирает «скопщину» курами, гусями, поросятами и другим домашним бабьим хозяйством. Для этой цели он берет с собой 2-3 человека, мешки, повозку и странствует из дома в дом по поселку, добровольно не дадут – силой возьмет. Когда дело дошло до подобных притеснений, крестьяне начинают искать новых мест, более выгодных. Если новые места найдены, начинается переселение: снимаются обыкновенно двери, стропила, окном, словом все деревянные и железные части построек, укладываются с домашним скарбом на собственные воловьи подводы, забирается вся скотина, даже куры и гуси, и таким образом переходят на новое место, а на старом месте видны только полуразрушенные глиняные стены хаты, указывающие, что обитатели бывшей невзрачной мазанки отправились искать «где лучше». Приходилось видеть крестьянские семьи, которые в каких-нибудь 20 лет переменили пять мест, и каждый раз перевозили с собой деревянные хаты и амбары. Таких переселенцев опыт научил производить постройки легкого типа, удобно переносимые. Несмотря на тяжелые условия, материальное положение переселенцев постепенно улучшается, что выражается увеличением количества рогатого скота, лошадей, немецких фургонов, плугов и проч. Это объяснятся их трудолюбием, бережливостью и знанием лучших приемов сельского хозяйства, которые они видели у себя на родине.

В сущности, описанная форма переселения не может считаться особенно симпатичною. Покидая родную деревню, где имелась, хотя и плохонькая, но все же собственность, крестьянин взамен приобретает сомнительное право «кормится» и становится в ряды несомненных пролетариев. Впрочем, за неимением лучшего, можно пока помириться и на этом.

В принципе, где-то местные власти, где-то земства старались помочь переселенцам. В основном это ограничивалось тем, что помогали отправить ходоков в ту область, куда крестьяне предполагали переселяться, дабы те могли "разведать обстановку". Но системой это, судя по всему, не стало, все зависело от человеческого фактора.

Жекулин С. Переселение и расселение крестьян в связи с поднятием их экономического благосостояния (Письмо предводителя дворянства) // Санкт-Петербургские ведомости. 1893. № 112. 28 апреля. С. 2.

Сильный недород хлеба в 1891 и 1892 гг. в различных местностях России, вызвавший голодовку существенно отличался от прежних голодовок тем, что население терпело нужду не потому, что не было хлеба в России или его трудно было доставить, или цена его была слишком высока, а потому, что у населения иссяк источник, дающий возможность приобрести этот хлеб. Вспомним, что с 1882 по 1890 год цена хлеба, постепенно понижаясь, дошла до крайне низкого своего уровня: пуд ржи 30-40 коп., пуд пшеницы 60-70 коп. В момент же голодовки она не поднималась выше 1 руб. 20 коп. или 1 руб. 40 коп. за пуд того и другого хлеба, с провозом на место потребления. Вспомним также, что лет 15 назад (до наложения Германией ее боевых пошлин) в течении многих лет обычная цена пуда ржи была 90 коп. – 1 руб. 20 коп., а пуд пшеницы – 1 руб. 30 коп. и 1 руб. 60 коп. И сельское население от этого не только не страдало, наоборот, свободно платило деньги, если нужно было купить хлеба.

Следовательно, цена хлеба, в виду недорода во многих местах, и сообразуясь со степенью нужды и размерами бедствия являлась очень и очень невысокою. Но, повторяю, население не только не имело денег купить этот недорогой хлеб, оно не имело даже возможности у себя дома заработать на покупку хлеба нужные деньги, так как местные землевладельцы одинаково с крестьянами последовательным рядом годов были приведены в столь же нуждающееся положение: должны были сокращать даже необходимые затраты на хозяйство (каковое сокращение, естественно, еще тяжело отзовется в будущем), потому что оборотного капитала на удовлетворение хозяйственных нужд у них не было, а следовательно не было заработка крестьянам. Такое критическое положение землевладельцев и земледельцев явилось результатом не случайных годов, а подготовлялось десятками лет наличностью факторов, от них не зависевших…

Более 30 лет прошло со времени реформы (великой по принципу) освобождения крестьян, и к этому периоду невольно обращаешься, когда приходится рассматривать теперешнее положение сельского населения. Подобно тому, как дворянство, после реформы 1861 г. было оставлено на произвол судьбы, отдано в эксплуататорские руки земельных и иных банков, оставлено без всякой поддержки в тот момент, когда русское землевладение вступало на совершенно новый путь, когда хозяйства, лишенные прежнего оборотного капитала в виде дармового труда, должны были создавать себе новый оборотный капитал, новые формы хозяйства. Подобно тому, и освобожденные земледельцы были предоставлены собственным своим силам…

Естественно, что и крестьянин-земледелец, попал в руки кулака, который эксплуатирует не только его землю, но и его личный труд, кредит для крестьянина оказался еще более тяжелым, чем для дворянина. Отсюда можно ясно видеть, что неминуемое разорение сельских обывателей всех состояний составляло только вопрос времени. Если это разорение затянулось на десятки лет, то благодаря только тому случайному фактору, что с момента освобождения крестьян цена на хлеб стала подниматься. При таких ценах крестьянину при трехпольном севообороте (обычный севооборот Курской губернии), имея в озимом посеве около десятины земли, даже при обычном среднем урожае (примерно 30-40 пуд. ржи) являлась возможность составить себе бюджет (продажею озимого и ярового) около 60 р.с., что и давало ему силы не только погасить лежащие на нем платежи, но и сохранить на свои нужды довольно крупный остаток. Наем же земли у помещика при этих условиях рынка не только очищал арендную плату за землю, но и пополнял нужду в продовольствии… При нынешних ценах землевладелец, после продажи хлеба, за вычетом из этого дохода семена, обработку, удобрение, ремонт, остается практически с нулем…

Именно при таких ценах на хлеб земельный надел уже не давал крестьянину нужного количества денег для уплаты повинностей, наемная же земля при уплате денег за аренду ничего не предоставляла в обеспечения продовольствия семьи. И вот с 1882 г. землевладельцы и земледельцы рука об руку постепенно дошли до того безотрадного положения, что недород хлеба в нескольких губерниях, при сравнительно недорогих ценах на хлеб, вызвал голодовку, вызвал неожиданное и страшное напряжение государственного казначейства для выдачи многомиллионных продовольственных ссуд. И что же? В конце концов положение не изменилось, и явись недород в текущем году – явится еще большая голодовка, так как у крестьян ни денежных, ни хлебных запасов не имеется, и заработков вокруг них также не появится, по причине полного оскудения и дворян-землевладельцев.

В таких условиях стали появляться мысли о переселении – ввиду необходимости на казенные и кабинетные земли Сибири и Забайкалья приобрести нужные рабочие руки. От переселенцев требовалось иметь 700 руб. или не менее 300 руб., чтобы получить разрешение на переселение. А переселяться стремились те, кому жить было уже невмоготу. Лица, заведовавшие переселением, старались привлечь к переселению крестьян зажиточных (ибо 700 руб. – это капитал), предлагали заманчивые условия, и одновременно ставили заслон беднякам. Тем же занимались и административные учреждения.

В результате такого образа действий получилась совершеннейшая смута в умах сельских обывателей. Эта смута еще более усилилась, когда некоторые крестьяне самовольно, под видом заработков, уйдя из губернии, достигли мест, отведенных для переселения, устроились там и через местных чиновников, заведовавших переселением, добились не только того, что их перечислили на новые места жительства (рабочие руки там были нужны – Н.С.), но и выслали к ним их семьи. Устроившись таким образом в противоположность всем циркулярам и распоряжениям, эти крестьяне, с своей стороны, принялись вызывать к себе своих односельцев. Когда переселенческий вопрос вступил в этот фазис своего развития, то он принес уже крайне плачевные результаты. Крестьяне стали подниматься массами, самовольно продавали свое имущество и землю за бесценок и уходили, сами не зная куда. Пространствовав около года, истратив все вырученные деньги, они возвращались обратно… (ложились на шею общества тяжелым балластом. (ибо оно должно было отвечать за недоимки и повинности).

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Сергей Простаков. Сетевое крестьянское восстание в 1902 году

krestyani_vosstali_main.jpg
Нищие крестьяне, начало XX века. Фото: РИА Новости

Сорок лет после отмены крепостного права понадобилось для того, чтобы крестьяне вновь захотели земельного передела.
До 1917 года количество ежегодных крестьянских восстаний было лучшим индикатором политической и социальной обстановки в Российской империи. В начале XIX века ежегодно их происходило в среднем по 26. Под эту категорию попадали одиночные и коллективные выступления. Это время отмечено полной консервацией ситуации в деревне — ни одна попытка большой крестьянской реформы властями не была доведена до конца.

После поражения в Крымской войне, накануне отмены крепостного права, крестьяне бунтовали все чаще: в 1856 году — 66 случаев; в 1857 году — 100; в 1858 году — 378; в 1859 году — 797. Позже историки назовут это главной приметой складывания на тот момент в России революционной ситуации. Отмена крепостного права становилась актом самосохранения имперской власти.

После Великих реформ Александра II количество выступлений пошло на убыль. В 1870-е годы, в пик деятельности народников, крестьяне бунтовали уже с гораздо меньшим желанием, чем в прежние десятилетия — в среднем 36 случаев в год. В 1880-е годы — время контрреформ Александра III — фиксируется в среднем 73 ежегодных выступления, а в 1890-е годы число восстаний возрастает до 57 в год.

Относительно низкий уровень социальных брожений среди крестьян продолжал убеждать монарха и сторонников самодержавия в том, что крестьянство, согласно теории официальной народности, остается опорой трона. При этом никто не мог предложить вариантов главной, с каждым годов увеличивающейся проблемы пореформенного села — крестьянского малоземелья. Фактически, повторялась ситуация первой половины XIX века, когда все понимали необходимость отмены крепостного права, но никто не хотел брать на себя ответственность за это решение. Революционная ситуация в России снова стала созревать именно в деревне.

И целой России мало

В 1861 году в России от крепостной зависимости были освобождены около 23 миллионов человек, из которых 22 миллиона проживали в Европейской части империи на землях нынешней Украины, Белоруссии и России. Это число не включало в себя еще 18 миллионов государственных крестьян, которых окончательно освободили через пять лет, в 1866 году. В конце XIX века крестьянство составляли около 100 миллионов человек по всей Российской империи. За сорок лет, прошедших после крестьянской реформы, сельское население страны выросло более чем в два раза.

krestyani_vosstali_01.jpg
«Освобождение крестьян (Чтение манифеста)» Бориса Кустодиева

Перед государством вставала проблема крестьянского малоземелья. Если сразу после реформы на одну душу сельского населения приходилось в среднем около 3,3 десятины земли, то к началу XX века из-за роста населения один крестьянин иногда довольствовался меньше чем одной десятиной (1 десятина — 1,01 га), что неизбежно вело к снижению и жизненного уровня земледельцев, и темпов модернизации села.

Решение проблемы малоземелья тормозила не только нерешительность власти, но и косность крестьянских общин. Они управлялись сельскими сходами, которые выбирали старосту. Сходы ведали перераспределением земли между членами общины и выплатой налогов государству. Официальная история этого института в начале XX века не насчитывала и ста лет. Общину сделали главным инструментом регулирования крестьянской жизни только во времена Николая I, но за короткий срок она превратилась в одно из важнейших явлений русской жизни. Существующие по принципу круговой поруки (общей ответственности) общинники не были заинтересованы в уходе своих членов, да и государство не способствовало общинной реформе.

При этом крестьяне знали, где взять землю, не выходя из общины, — у помещиков. Несмотря на общий упадок в пореформенной России «дворянских гнезд», помещичье землевладение продолжало оставаться значительным. Хотя в собственности помещиков было сосредоточенно всего 13% пригодных для ведения сельского хозяйства земель, а также какое-то количество лесных и водных угодий.

Кто-то из помещиков смог после 1860-х годов превратить свое поместье в сельскохозяйственное предприятие, пользующееся услугами наемных работников, а кто-то пошел по пути наименьшего сопротивления и сдавал в аренду землю крестьянам, которым приходилось не только оплачивать использование пахотной земли, но и, например, платить за право собирать грибы и ягоды в помещичьих лесах. Некоторых малоземельных крестьян возможность аренды земли очень устраивала: способные ее оплачивать богатели и превращались кулаков. Но было немало и тех, для кого аренда не стала спасением от тяжелого материального положения.

Социально-экономическое расслоение в деревне росло. В публицистику о ситуации в деревне на рубеже XIX—XX веков вошли несуществовавшие ранее термины, отразившие этот процесс: кулак, середняк и бедняк. При этом большинство крестьян оставались солидарны в том, что помещичье землевладение должно быть ликвидировано, землей должен владеть тот, кто ее обрабатывает.

krestyani_vosstali_02.jpg
«Раздача хлеба голодным детям священником Модератовым», 1891—1892 года. Фото: Максим Дмитриев

Государство же с очередным витком крестьянской реформы не спешило. Помещики, особенно освоившиеся в новых капиталистических реалиях, ратовали за сохранение и приумножение крупной собственности на землю. Крестьяне роптали. Пробуждались после нескольких десятилетий народники — русские аграрные социалисты, делавшие ставку на крестьянство как революционный класс.

В начале XX века в пору было перефразировать первого шефа жандармов графа Александра Бенкендорфа, назвавшего в конце 1830-х годов крепостное право пороховой бочкой под государством. Теперь такой «бочкой» было унаследованное от крепостничества малоземелье. И взрыв не заставил себя ждать.

«Нет хлеба! Нет земли! А не дадите — все равно возьмем!»

Первый год XX века в России выдался неурожайным. Его последствия не привели к масштабному голоду, но заставили крестьян в европейской части империи затянуть потуже пояса.
К весне 1902 года немногие продукты, оставшиеся у крестьян, начали заканчиваться — в ход пошли припасенные для посевной семена. Перед многими губерниями серьезно встала угроза массового голода.

Особенно тяжелой ситуация была в Харьковской и Полтавской губерниях. Черноземные богатые земли после прихода сюда Российской империи стали местом активного развития помещичьего землевладения. После 1861 года помещики здесь продолжали сохранять большую часть земель при сокращении крестьянских наделов. В ситуации угрозы голода и обнищания многих семей в начале 1902 года социальное напряжение в деревне стало расти.

Начали вспыхивать волнения. Власти вначале не обращали на них пристального внимания, считая их обычными, случавшимися до того неоднократно. Но на этот раз они ошибались.
Первые беспорядки начались в селе Поповка Константиноградского (ныне Красноград) уезда Полтавской губернии 9 марта по старому стилю. Местные крестьяне напали на экономию (ферму. — РП) герцогов Мекленбург-Стрелицких. Выгнав сторожей, нападавшие вывезли картофель и сено, которых особенно не хватало в округе.

Через несколько недель загорелось имение помещика Роговского. Вновь основной целью восставших крестьян были помещичьи амбары: вывозились продовольствие и корма. К концу марта уже каждый день в Полтавской губернии горели новые усадьбы. Быстро наружу вышел и другой конфликт из-за социального расслоения в селе — теперь наряду с помещиками нападению подвергались и кулаки.

В начале апреля вслед за Полтавской губернией крестьянские мятежи охватили и Харьковскую. Только первого апреля одновременно было совершенно 22 нападения на помещичьи хозяйства. Свидетели восстания с удивлением замечали, что крестьяне стремились тут же засеять захваченные помещичьи земли, надеясь, что потом их не отнимут.

krestyani_vosstali_03.jpg
Украинская деревня, начало XX века

В следственных материалах так описывают причины, побудившие крестьян к восстанию: «Когда потерпевший Фесенко обратился к толпе, пришедшей его грабить, с вопросом, за что они хотят его разорить, обвиняемый Зайцев сказал: "У тебя одного 100 десятин, а у нас по одной десятине на семью. Попробовал бы ты прожить на одну десятину земли..."».

Один из крестьян жаловался следователю: «Позвольте рассказать вам о нашей мужичьей, несчастной жизни. У меня отец и шесть малолетних без матери детей и надо жить с усадьбой в 3/4 десятины и 1/4 десятины полевой земли. За пастьбу коровы мы платим 12 рублей, а за десятину под хлеб надо работать три десятины уборки (то есть отрабатывать у помещика. — РП). Жить нам так нельзя. Мы в петле. Что же нам делать? Обращались мы, мужики, всюду... нигде нас не принимают, нигде нам нет помощи».

Позже следователи отмечали, что восстание проходило под общим лозунгом «Нет хлеба! Нет земли! А не дадите — все равно возьмем!» Всего в нем приняли участие около 40 тысяч крестьян из 337 сел.

Сухие цифры статистики о положении крестьян в Полтавской и Харьковской губерниях говорят следующее. В Константиноградском уезде Полтавской губернии на 250 тысяч проживающих там крестьян приходилось только 225 тысяч десятин земли. В Валковском уезде Харьковской губернии 100 тысяч крестьян довольствовались всего 60 тысячами десятин. Подобная ситуация была и в других уездах, охваченных восстанием.

Только через три недели в Санкт-Петербурге осознали всю тяжесть положения. К этому моменту в Полтавской и Харьковской губерниях были разгромлены 105 дворянских усадеб и экономий. Войска начали ответную карательную операцию. К ней были привлечены девять батальонов пехоты и 10 казачьих сотен.

Полиция и армия обычно окружали восставшие деревни, после чего в них начиналась первичная экзекуция, сводившая к порке кнутом и изъятии награбленного. В селе Ковалевка в Полтавском уезде была расстреляна толпа собравшихся крестьян за оказанное ими сопротивление: были убиты двое и семеро ранено. Надо отметить, что во время Полтавско-Харьковского восстания ни один помещик не погиб от рук крестьян.

Началось следствие. К суду были привлечены около тысячи человек. В декабре к тюремным срокам до четырех с половиной лет приговорили около 800 человек, из которых 761 человек был помилован. Вместо тюремного срока Николай II наложил на крестьян обязанность выплатить пострадавшим помещикам в совокупности 800 тысяч рублей. Полностью оправданы были только 123 человека.

Русская революция началась на Украине

Полтавско-Харьковское восстание украинских крестьян потянуло за собой целую цепочку мятежей. Только в 1902 году они вспыхнули в Киевской, Орловской, Черниговской, Курской, Саратовской, Пензенской, Рязанской губерниях. В этих регионах они развивались по сценарию весеннего восстания: мятеж и разграбление помещичьей экономии в одной деревне приводил к цепной реакции — дворянские усадьбы загорались в соседних населенных пунктах. Общим в указанных регионах было наличие высокой концентрации помещичьего землевладения, а следовательно, и высокого уровня крестьянского малоземелья.

Со времен Пугачевского восстания (1773—1775) имперские власти отвыкли от масштабных бунтов крестьян. В течение всего XIX столетия волнения охватывали только один населенный пункт — соседи редко решались на поддержку. В 1902 году крестьянское восстание и дальнейшие волнения стали происходить по сетевому, вирусному принципу: беспорядки в одной деревне перекидывались на соседние, постепенно захватывая новые территории. Всего же за 1901—1904 годы их произошло в два раза больше, чем за 1897—1900 годы — 577 против 232 случая.

Новый характер крестьянских выступлений означал, что в деревне произошли глубокие социальные перемены. Крестьяне начали постепенно осознавать себя как класс, имеющий общие цели: прежде всего это раздел земли на справедливых, как они их понимали, условиях.
krestyani_vosstali_04.jpg
Полицейский запрещает крестьянину пахать землю своего помещика, 1906 год.

За прошедшие после отмены крепостного права годы у русской интеллигенции успел сложиться образ крестьянина как долготерпца и мученика, который предпочитал страдать, но не бороться за свои права. Поражение народничества в 1870-80-х годах во многом объяснялось невосприимчивостью крестьян к политической пропаганде. Но, как показало время, во времена Александра II в селе еще не сложились необходимые условия для революционной агитации.

В партии неонародников, взявших в начале XX века название социалистов-революционеров (эсеров), долго велись споры о том, что крестьянин ныне не представляет интереса для революционной агитации и необходимо сосредоточиться на рабочем классе и интеллигенции. События первых лет XX века заставили эсеров вновь вернуться к корням — к работе среди крестьян.

В начале декабря 1904 года директор Департамента полиции Алексей Лопухин написал докладную записку императору Николаю II об итогах расследования и анализа причин Полтавско-Харьковского восстания. Лопухин в документе подчеркивал, что в деревне уже все готово для еще больших выступлений. «Беспорядки эти, поистине достойные названия бунта, были до того ужасны, что, оценивая их теперь, почти через три года, нельзя не содрогаться от основанного на наблюдении над ними сознания той неожиданной простоты, с которой может вспыхнуть в России и разрастись народный мятеж. Если наступит минута, когда в значительном количестве губерний империи крестьянам станет жить невмоготу, и если в одной из этих губерний появится какой-либо внешний толчок для беспорядков, они могут разрастись в такое разнузданное движение, волны которого охватят территорию столь обширную, что с ними нельзя будет справиться без кровавой расправы», — писал Лопухин царю.

И минута, и кровавая расправа не заставили себя долго ждать — через месяц в Петербурге случилось «Кровавое воскресение», с которого началась Первая русская революция. За 1905—1907 годы, пока она длилась, в Российской империи произошли 7165 крестьянских выступлений.

Министр земледелия Алексей Ермолов позже специально подчеркивал в письме Николаю II: «Лозунгом восставших служила идея о принадлежности всей земли крестьянам».

http://rusplt.ru/society/setevoe-krestyanskoe-vosstanie-v-1902-godu-12119.html

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Эпизод периода Первой мировой войны.

Кулаки - за передел.
Крестьянами общества с. Красной поляны в Самарской губернии до сих пор не засеяны озимые и не вспахана ни одна из 14 000 десятин общественной земли.
Все это произошло благодаря нескольким кулакам, настаивающим на переделе.
Эти лица в 1911 г. скупили у общества несколько десятин земли и теперь, пользуясь отсутствием большинства крестьян, находящихся на войне, добиваются общего передела, чтобы получить наделы в одном месте с купленной ими землей.
Несколько раз, благодаря их домогательствам, созывался сход.
Но каждый раз большинство отклоняло передел.
Земский начальник также указывал им на необходимость подождать хотя год с переделом, в виду отсутствия большинства крестьян.
И ничего не помогло.
Кулаки не дают обществу приступить к пахоте и посеву, и 14 000 десятин остаются не вспаханными и не засеянными.
Сами кулаки страдают от этого очень мало, так как скупленная ими у общества земля вспахана и засеяна.

Петроградские ведомости. 1915. 3 октября.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Нажим из деревни (письмо из Костромы) // Петроградские ведомости. № 250. 7 ноября. С. 2.

Мужик сообразил, что если его эксплуатируют со всех концов, то самой лучшей мерой борьбы с его стороны будет, если он ответит тем же.

И сейчас не редкость, что крестьяне начали «нажимать». Теперь они уже не везут товара на рынки с целью только продать: наоборот, очень часто бывает, что крестьянин, узнав, что на рынке цены стоят неподходящие, поворачивает оглобли и везет свои продукты обратно, будь то лен, яйца, молоко или хлеб.

Хлеб теперь крестьянин бережет пуще ока.

- Чем ему гнить у скупщиков или банковских спекулянтов, - говорят развитые мужики, деревенские «верховоды» - или идти за границу, так пусть он лучше полежит в наших закромах.

На хлебную бережливость повлияла, разумеется, еще и водка. Раньше, бывало, мужик, едучи в город, «попутно» и тайком от баб насыпал мешок зерном и по приезде в город сбывал это зерно на выпивку. За зиму таких поездок бывает немало. И не один десяток пудов зерна сохраняется теперь в крестьянских амбарах.

Как бы то ни было, а стремление крестьян бороться с городской спекуляцией нажимом из деревни – на лицо. Мужик по своему прав: раз с него дерут втридорога, то и он отвечает тем же, иначе из каких средств он будет покрывать разницу?

Деревня дает самое необходимое. В прошлом году пала цена на скотину. Не хватало корма. И мужик продавал живность за бесценок. Теперь деревня взялась за ум и с лихвой возвращает понесенные ею в минувшую осень и зиму убытки.

Нажим из деревни – явление, безусловно, печальное, но вполне естественное. Как бы там не анализировали мужика кабинетные «народники», а в нем все еще тверда закваска в лучшем случае Лопахина из «Вишневого сада», а в худшем – устремление в область кулачества. И в этом отношении сельские кооперативы два ли оправдают ставку на них наших либералов. Большинство крестьян-кооператоров в основу своей работы кладут исключительно экономические принципы, а остальное для них – пустые звуки. Разве только к делу образования крестьяне теперь стали не глухи, да нужды войны у них на первом плане, а в политических вопросах деревня – это такая консервативная силища, с которой придется гг. радикалам считаться.

А какая теперь в деревне сплоченность! Селение в 60-70 дворов нередко представляет собой такой могучий синдикат, какой не снился и американцам! И не удивительно, что сплотившаяся трезвая деревня молчаливо несет тяготы войны и дороговизны. В последнем же случае деревня отвечает городским спекулянтам дружным «нажимом» в том, чем она богата.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Февраль 1916 г.

Деревня меняется.
Сотрудник "Киевск. Сл." сообшает.
Отправляюсь в один из лучших в уездном городе бакалейно-гастрономических магазинов. Торговец знакомый. И человек основательный. Старый читатель "Русских ведомостей". Почитывает и толстые журналы. Встречает меня приветливо. И без всяких моих просьб и расспросов начинает осведомлять:

- Не успеваю какао и шоколадец из Моквы возить. На деревню вожу. Супонев, Тимоновка, Карачиж, Толмачево, Городище, Полпинка, Коростовка… Является коростовская баба с кузовом: "Дайте банчку какавы". "Чего-с?" Какавы, говорю, или оглох-с?" "А ищще дайкас шоколадный пряник - какой побольше". Шоколад плитками не называет, а пряниками. Понимаете - бабы, коростовские, тимоновские, полпинские. Прямо табунами!
- И шибко берут?
- Говорю вам - возить из Москвы не успеваем. А конфекты идут, как никогда. И все бабы. Деревенские. С кузовами. Для испытания покажешь иной, что попроще. Нос отворачивает. "Ты, говорит, мне тех покаж, что выше рубля фунт". Знаете - фруктовую, дешевую конфекту мы теперь для города держим. Берут чиновники. Мало ее идет. А дорогую хоть возами вози - деревня на нее набросилась. И неудивительно. Возьмите, к примеру, Тимоновку. Как вам известно, ломовые у нас оттуда. А знаете, какой теперь заработок ломового извозчика? Не меньше 10 руб. в день. Муж не меньше 10 руб. в день. Да жена худо-бедно на 2-3 рубля в базарный день продаст в городе - молочко, сметанка, творожек, то да се. Вот и выходит в месяц 300-400 руб. По-прежнему пропил бы. А теперь куда денешь? Ну и давай какавы, щиколатного пряника, конфет не дешевле рубля фунт.

Петроградские ведомости. 1916. 7 февраля.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Еще немного о жизни в деревне в годы Первой мировой войны.

Дороговизна в деревне.
Когда-то люди "двадцатого числа" возбуждали в обывателях, занимающихся личным и "хозяйственным" трудом, большую зависть, особенно у людей деревни.

- Что же им - стонал обыватель - получил 20-го денежки и живи не тужи.
Теперь роли переменились. Стонать приходится уже людям 20-го числа, а деревенский обыватель теперь "разгавливается" над ним. В качестве производителя деревенских ценностей, хотя и низшего порядка, - сравнительно с ценностями "интеллектуальными", но зато жизненно необходимых, крестьянин без всякого милосердия и соображения вздувает цены решительно на все.
Вопросы питания сейчас особенно остро переживаются, хотя бы и деревенскими людьми, но не имеющими своего хозяйства. Такова вся "интеллигенция" деревни: учителя, учительницы, писаря, фельдшеры , почтовые служащие и тому подобная публика, не имеющая возможности заниматься своим хозяйством.

Не имея скота, птицы, нельзя иметь молока, сметаны, масла, творогу, яиц, без шерсти - своих чулок, перчаток, валенок. Дети нашего "начальника" почтового отделения буквально ходят разутыми (спасибо, хотя тепло). И еще в апреле мальчик его, 4-летний, ходил в продранных валенках, откуда торчали пальцы и пятки.
На владельцев коров (лавочников, трактирщиков и др. более обеспеченного люда) крестьяне наложили плату за пастьбу в лето по 10 руб.

Прочие обыватели (коренные жители) платят уже по 2 руб. с "головы". Овцы - по 50 коп. Иметь сейчас 2-3 десятка овец уже трудно, имея в виду плату за их пастьбу в 10-15 руб. за лето.
Причину такой дороговизны крестьяне объясняют дороговизной же скота: "случись, пропадет какая скотина, - что пастуху останется, если он обязан уплатить стоимость коровы или овцы? Вест его летний заработок уйдет за пропавшую скотину".

Кур сейчас по деревням скупают по 1 руб. 20 коп., 1 руб. 40 коп. до 1 1/2 рубля. Цены неслыханные! Почем же они будут продаваться в столицах?
Трудно обстоит с обувью. Стоившие ранее крестьянские тяжелые сапоги 5-6-7 руб. сейчас доходят до 20 руб. Крестьянские рабочие "поршни" (род туфель из мягкой кожи) - раньше 60-70 коп., теперь - 3-4 руб. Даже лапти, стоившие 15-20 коп., сейчас - 70-80 коп., а "пучек" лык для лаптей (ранее 20-30 коп.) теперь - рубль. Ходи - в чем знаешь.

Рыба, обильно ловившаяся в нынешнюю весну (в р. Воронеж) продается по 25 коп. - 30-35 коп. фунт. Почему - спрашивают - так дорого?
- Да потому, что "посуда" (сети, бредни, вентеря) стала дорога; да нынче и соленая вобла 15-20 коп. фунт, а это ведь свежая. Мясо к Святой продавалось по 30 коп., а сейчас в продаже нет. Все виды заработков поднялись необычайно. Мальчишка - погонщик (в пахоте) получает 1 рубль в день. Девочки-поденщицы - 65 коп.
Плотничьи работы - их лучше не затевать. Кладчики (каменщики) также повысили цену втрое, вчетверо. У одного крестьянина развалилась кирпичная изба. Нужно перекладывать. Вместо прежних 12-15 руб. за такую работу с него взяли 50 руб.

В погоне и поисках доходности не отстают и отцы духовные. В некоторых приходах "отцы" объявили стоимость молебнов на Пасху в 1 руб. и выше. Многие из прихожан упорствовали, но многие покорялись и признавали таксу целесообразной, в виду отсутствия свадеб и сокращения крестин.

Петроградские ведомости. 1916. 15 мая.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Немного об уголовной ссылке (Архангельская губерния) в конце XIX в.
 

Прошедши еще до ссылки огонь и воду, большинство ссыльных, попав в Архангельскую губернию, дает полную волю своим разнузданным инстинктам, не встречая отпора ни в населении, простодушном и ловком, ни в полицейской администрации, изо всех сил старающейся с ними ладить из боязни нажить разные неприятности.

Очутившиеся здесь волею Фемиды, ловкие мошенники, аферисты, ростовщики и мелкие экс-чиновники эксплуатируют местную публику в самых широких размерах. Особенно достается крестьянам и инородцам, которых впутывают во всевозможные темные дела, кончающиеся для них, понятно, всегда скверно.

Мы сказали, что администрация бессильна защитить население; бывают случаи, когда она сама нуждается в защите. Боясь мести со стороны уголовных, она по неволе относится к ним снисходительно, ибо бывали случаи, когда исправникам и другим полицейским чиновникам приходилось бросать службу, вследствие постоянных их преследований. А преследования эти далеко не шуточного свойства (так, в начале прошлого года уголовные более недели держали в осаде город Шенкурск и никто не мог без опасения выйти на улицу), притом практика их облегчается малочисленностью полицейских команд. Стоит только исправнику восстановить против себя "уголовного" как в самом скором времени ему перебьют все окна, затем сделают скандал его жене или дочери, если они выйдут на улицу а уучшим удобную минуту, нанесут побои и самому исправнику.

Ссыльному терять нечего: если о его безобразиях составят протокол, и дело пойдет судебным порядком, тогда при ветхозаветных местных судах, решение последует года через два, так как эти дела рассматриваются "по совокупности", а у каждого "уголовного" таких дел весьма много; затем стоит только подать апелляционный отзыв в палату, и исполнение решения отсрочится еще года на два, но затем у ссыльного есть и другие средства оттянуть решение дела.

Здесь, например, практикуется такой прием: когда ссыльный узнает, что его дело назначено уже к слушанию в палате, он подает туда прошение, в котором помещает какие-либо оскорбительные для председателя и членов ее слова или выражения. Палата считает, конечно, своим долгом возбудить новое дело, которое вместе с прежним, "за отводом", передается в олонецкую уголовную палату, где и лежит опять года два, затем наносится оскорбление олонецкой палате, и дело переходит в вологодскую, и так до бесконечности.

 

Тюрьмы, ссылка, преступления и юстиция на Крайнем Севере // Юридический вестник. 1883. № 10. С. 330-331.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А вот сегодня родился у меня вопрос - сейчас по Москве массово строят церкви. Это госзаказ. Деньги понятно откуда.

 

В конце XIX в. в деревнях тоже массово строили церкви. Это откуда был заказ? Сами общины складывались и нанимали зодчих?

 

Как это происходило? Насколько это было актуально для самого населения?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

С этим совсем весело. Вот на примере Сольвычегодска (тогда Вологодская, нынче Архангельская область) в онце XIX века:

 

Несмотря на подобное убожество, город поражал контрастом - всем вновь прибывающим бросалось в глаза множество церквей и часовен. С какой бы стороны ни посмотреть на город, в первую очередь бросаются в глаза церкви. Их насчитывалось в то время 18 да еще строилось 7, причем все из камня и хорошо отделаны. Некоторые церкви украшались итальянскими художниками. Один монастрь был выстроен в 1604 г., строил его Строганов. Он был расположен на высоком красивом берегу реки Вычегды.

 

Уже значительно позже я ближе познакомился с историей возникновения доброй части храмов. Более предприимчивые местные крестьяне, желая быстро разбогатеть без затрат труда, запрягали лошадку и, снабженные документом от местного иерея, отправлялись в путь-дорогу просить православных построить храм. Лепта сыпалась. Через некоорое время такой сборщик возвращался, нагруженный и хлебом, и вещами, и деньгами. Часть пожертвований отдавалась иерею, а другую часть брал себе, и жила его семья на эти доброхотные подаяния неплохо. К чему было работать, когда сама деньга сыпалась, а вместе с этим и церкви росли как грибы.

 

Норильский К. М. Под надзором полиции. М., 1974. С. 68.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

С этим совсем весело.

Да уж!

 

А как в селах было?

 

В принципе, почти в каждом - церковь. Многие, судя по архитектуре - второй половины XIX в. Местные кулаки подаяния принимали?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Местные кулаки подаяния принимали?

Да, скорее всего, их стараниями строили. Где-то могли и сами средства выделять, где-то с крестьян собирали, а где и таким же образом кого-нибудь посылали. Тут в каждом конкретном случае и не разберешь.

В Петербурге многие заводчики "собирали" с рабочих. То есть каждый "добровольно" часть заработка отдавал на постройку церкви. В 1920-е часть из них еще продолжали на том же заводе работать и переделали церковь в заводской клуб (это уже, как всем хорошо известно "под дулами пулемтов").

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Тут в каждом конкретном случае и не разберешь.

 

Тема, ИМХО, интересная и дающая представление о возможностях и устройстве общины.

 

но это надо специально кому-то этим заниматься. 

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Тема, ИМХО, интересная и дающая представление о возможностях и устройстве общины. но это надо специально кому-то этим заниматься.

Согласен. И этим действительно нужно серьезно и сосредоточенно заниматься, в том числе копаться по областным архивам. Боюсь, в ближайшем будущем нереально.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Если сравнить структуру русской деревни - какой процент был бедняков/середняков/кулаков и какой процент был батраков?

 

Насколько часто батраки были не сельским пролетариатом, а время от времени продающими свою силу бедняками?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Если сравнить структуру русской деревни - какой процент был бедняков/середняков/кулаков и какой процент был батраков?

Не ведаю. Надо статистику смотреть внимательно, к тому же по областям картина может сильно отличаться.ю

В 1920-е годы кулацкие хозяйства (Урал, хлебные районы) вырщивали около 15 % продукции. То бишь их удельный вес никогда высоким не был.

 

Насколько часто батраки были не сельским пролетариатом, а время от времени продающими свою силу бедняками?

Насколько знаю от специалистов, наиболее распространенный путь в батраки - это разорение хозяйства (неурожай).

Виторой путь (тоже распространенный) это смерть старшего. После чего его вдове и детям приходилось идти в батраки.

То есть, кли попал в батраки - это фактически навсегда.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Я параллельно смотрю структуру китайской деревни. Как говорится, что имеем - кулаки и помещики там были, но их распространение было ограничено определенными зонами.

 

Три зоны - преобладающего крупного землевладения, преобладающего мелкого землевладения и промежуточная.

 

Соответственно, помещиков (на самом деле - землевладельцев, сдающих землю в аренду) никогда более 5%, кулаков примерно столько же (это максимальные цифры для обеих групп в разных зонах), и очень много бедняков (парцельные землевладельцы, полуарендаторы) при очень небольшом количестве чистых батраков. Середняков не более 20% максимум. Бедняк, за счет частичной или полной аренды земли у помещика или кулака, часто использовался как батрак в хозяйстве арендодателя.

 

Вот и стало интересно сравнить.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Очень интересно, спасибо. С нашей деревней все усложняется тем, что весь пореформенный период - это постоянное переселение в Сибирь и на Дальний Восток (при том, что мы и цифры если и знаем, то очень приблизительные). В такой ситуации удельный вес кулаков - батраков можно только для южных земель и центральной России расситать.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Интересная заметка о кулачестве:

 

В.В.Корнеев. Нужно ли нам возвращать кулака в деревню?

Из истории социально-классовых отношений

В антисоветской пропаганде со времён «перестройки» тема кулаков и кулачества заняла одно из ведущих мест. В многочисленных статьях, теле- и радиопередачах пролито море слёз о загубленном большевиками «трудолюбивом крестьянстве», «справных хозяевах» земли Русской. А некоторые ретивые российские начальники даже предложили реанимировать кулака в российской деревне. Попробуем разобраться, что же представляли собой кулаки? Для этого воспользуемся разнообразной литературой, прежде всего изданной в дореволюционной России.
Когда появились кулаки?

Российский обыватель сегодня в массе своей считает, что кулаки появились в нашей стране в XX столетии. А некоторые школьники и студенты прямо связывают их появление с утверждением Советской власти в 1920—30-е годы. Вероятно, подобное мнение складывается у них после изучения раздела истории СССР о коллективизации, где основной упор ныне делается на политике ликвидации кулачества как класса. На самом же деле кулаки появились в российской общественной жизни задолго до создания большевистской партии. Предшественниками кулаков являлись кулащики, о которых на Руси было известно ещё в XVII столетии. Отечественными лингвистами в издаваемый с 1975 года «Словарь русского языка XI—XVII вв.» был включён отрывок из русской летописи XVII века, в котором впервые в письменном виде зафиксировано слово «кулащик». По всей видимости, на Руси в разговорной речи оно предшествовало слову «кулак». Летописный отрывок датируется 1660 годом.

Кулащик, м. — Перекупщик. «…Хлеб учал быть на Москве и в городах дорог от недородов… от многих закупщиков и кулащиков и вязщиков* и от винных подрядчиков» (см.: Словарь русского языка XI—XVII вв. — М., 1981. Вып. 8. С. 114).

«Кулащики» перечисляются в тексте вместе с другими лицами (закупщики, вязщики, винные подрядчики), из-за которых, вкупе с неурожаем, хлеб в Москве и других городах сильно вздорожал.

В социальном плане первые кулащики, скорее всего, являлись выходцами из посадского населения. Развитие товарно-денежных отношений и постепенное разложение феодально-крепостнического строя обусловило трансформацию кулащиков, но уже под именем «кулаки». Во всяком случае, в вышедшем Словаре Академии Российской, который издавался в С.-Петербурге в период царствования Екатерины II, мы уже находим слово «кулак». Если иметь в виду научно-справочные издания, то это первая по времени письменная привязка слова. Какое же значение тогда в него вкладывали?

Кулак — перекупщик, переторговщик. Кулаки всё скупили (см.: Словарь Академии Российской. — СПб., 1789—1794. Ч. 1—6. Репринт. — М., 2002. Ч. 3. С. 1060).

На этот словарь опирались составители других справочных изданий, вышедших позднее, в начале XIX века. В одном из них, изданном в царствование Александра I, давалось следующее толкование слову «кулак»:

Кулак — перекупщик, переторговщик, перебойщик. Кулаки всё скупили (см.: Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный. — СПБ.: Императ. акад. наук, 1814. Ч. III. С. 476).

Итак, кулаки как социальная группа появились в конце XVIII века в эпоху начала разложения феодально-крепостнических отношений.

Кулаки в дореформенной России

Из справочных изданий следует, что первоначально кулаки занимались, главным образом, торгово-спекулятивными операциями. Причём, кулак покупал и перепродавал товары, уже выставленные на рынок. Значит, кулак стал новым звеном в цепи продавец — покупатель. Подтверждением этого является следующее. В российских словарях XVIII—XIX веков кулаки не отождествляются с купцами, гостями, лавочниками, торговцами. Последние — совершенно самостоятельные, можно даже сказать исконные элементы русского торгового мира, о которых русскому человеку было известно с незапамятных времён (см.: Перхавко В.Б. Торговый мир русского средневековья в былинах // Отечественная история. 2007. № 6. С. 28—39).

В первой половине XIX столетия объём операций, проворачиваемых кулаками, значительно возрос. Кроме купли и перепродажи зерна, сена, мяса, рыбы, кожи и т. д., кулаки стали предоставлять свои услуги в области извоза, грузоперевозок, организации и содержания питейных заведений, постоялых дворов. В различных регионах России их именовали по-разному (прасол, маклак, сводчик, булынь и др.). Деятельность кулаков в это время выходит за рамки чисто торгово-спекулятивных операций, хотя последние по-прежнему продолжают играть ведущую роль в процессе накопления капитала. В «Записках охотника» И.С.Тургенева крепостной помещика Полутыкина по имени Хорь разбогател, главным образом, от торговли «маслишком да дёгтишком» (рассказ «Хорь и Калиныч»). Активно приторговывал другой главный герой произведения И.С.Тургенева — управляющий помещика Пеночкина (рассказ «Бурмистр»).

В дореформенный период география кулацкого предпринимательства расширялась. Кулаки стали привозить приобретённые ими в городе товары в сельскую местность, одновременно скупая там изделия мелкой крестьянской промышленности. Это свидетельствовало о развитии в стране товарно-денежных отношений, буржуазного рынка, товарооборота. Кулачество проникло в среду государственных крестьян, а также крепостных, в большей части сидящих на оброке. Капиталистические отношения расшатывали феодально-крепостнические устои, ломали традиционную, сословную структуру общества.

В первой половине XIX века кулаки настолько вжились в живую ткань российского общества, что стали предметом изучения со стороны отдельных его просвещённых представителей. Одного из них, Ивана Кокорева, давно волновал вопрос о складывающемся в обществе негативном отношении к кулаку. В своей брошюре «Кулак и барышник» Кокорев пытается защитить кулака от людских наветов. Он пишет, что кулак-предприниматель добывает деньги чаще всего на свой страх и риск. Кулак хорошо знает дело, которым промышляет, но всё же его недолюбливают в обществе. Чем же не угодил русским людям кулак? Почему в обществе нарастало негативное отношение к кулакам и кулачеству?

Как пишет Кокорев, наиболее распространённым способом получения кулаком прибыли являлся прямой обман покупателя. Кулак, например, купив подешевле стог сена, затем с большой выгодой для себя перепродавал его. Каким образом? Он очень искусно набивал сеном телегу, создавая зрительное впечатление о её значительном весе. Иной раз кулак шёл на прямой сговор с дворовыми людьми, которым господа доверяли покупку сена для их имений. Слуга на словах покупал для своих хозяев одно количество сена, но привозил в усадьбу своего господина гораздо меньше. А полученный путём обмана господ навар кулак и слуга делили пополам. Так же, в сговоре, но уже с торговцами, кулак перепродавал представителям самых разных сословий лошадей. Причём очень часто всучивал людям бракованных животных.

В заключительной части своего исследования Кокорев ставит важный вопрос: Откуда же берутся кулаки и их разновидность — барышники? И сам же отвечает на него: «...Кулаки и барышники не родятся, а образуются — в школе жизни. Кулак всегда из породы тех мужиков, которые „летом ходят за сохой, а зимой ездят в извозе”, смышлёный Ярославец, Владимирец, порой и Москвич. Только хлебопашество ему не далось, и ещё сызмаленьку начал он пускаться в разные коммерческие обороты; а как подрос, и отправили его родители в Москву: „пусть, дескать, мальчуга торгует маком жареным или рязанью, коли Бог открыл такой талант”» (Кокорев И. Кулак и барышник. — М., 1848. С. 20). Но талант не пошёл впрок «мальчугану», он не стал заниматься торговлей, а начал выпивать, в люди не вышел и потому стал кулаком. Барышник же, по мнению И. Кокорева, в отличие от кулака, родом из города. «По большей части он мещанин Московский, или гражданчик, как чевствует сам себя», — пишет автор (там же. С. 20—21). Прежде чем стать барышниками, одни промотали состояние отцов, другие вели разгульную жизнь, а третьи — занимались воровством. В конечном итоге, такая жизнь привела их всех к занятию барышничеством (см.: там же. С. 21—22).

Тема кулачества получила освещение в дореформенной русской литературе XIX столетия. Весьма характерный для того времени образ кулака нарисован в произведении И.С.Никитина (1824—1861). В поэме «Кулак» главный герой произведения — некогда разбогатевший на торговле мукой мещанин Карп Лукич со временем разоряется, затем становится кулаком. Лукич промышляет, обманывая людей на рынке, за что становится нелюбим горожанами, а порою даже и бит ими.

«Лукич — кулак!» — кричит весь город.
Кулак… Душа-то не сосед,
Сплутуешь, коли хлеба нет.
Никитин И.С. Поэма «Кулак» //
Соч. — М., 1984. С. 260.

Желая поправить своё материальное положение, Карп Лукич разлучает свою дочь Сашу с любимым человеком, бедным соседом-столяром, и отдаёт её замуж за купца. Но этот брак не приносит счастья ни его дочери, ни ему самому. Лукич по-прежнему вынужден заниматься обманом людей, за что его постоянно ругают окружающие. От такой безысходной жизни умирает его старуха-жена, отдаляется от него дочь. Вот тогда то, потрясённый смертью жены, убитый одиночеством и безразличием окружающих его родственников, Лукич и осознаёт несправедливость окружающей жизни и собственных поступков. Горькое раскаяние приходит к нему у гроба родной жены.

Умру и я, умрёт и Саша,
И ни одна душа потом
Меня не вспомнит… Боже, боже!
А ведь и я трудился тоже,
Весь век и худом и добром
Сбивал копейку. Зной и холод,
Насмешки, брань, укоры, голод,
Побои — всё переносил!
Из-за чего? Ну, что скопил?
Тулуп остался да рубаха,
А крал без совести и страха!
Ох, горе, горе! Ведь метла
Годится в дело! Что же я-то?
Что я-то сделал, кроме зла?
Вот свечи… гроб… где это взято?
Крестьянин, мужичок-бедняк
На пашне потом обливался
И продал рожь… а я, кулак,
Я, пьяница, не побоялся,
Не постыдился никого,
Как вор бессовестный, обмерил,
Ограбил, осмеял его —
И смертной клятвою уверил,
Что я не плут!..
Никитин И.С. Поэма «Кулак» // Соч. С. 346.

Персонажи вроде Карпа Лукича — не редкость в русской литературе дореформенного периода. К примеру, ничего кроме омерзения не вызывает Наум Иванов в произведении И.С.Тургенева «Постоялый двор», которое было основано на реальном событии, произошедшем неподалёку от тургеневского имения Спасское. Наум, соблазнив молодую жену (Авдотья) крепостного Акима Семёнова — хозяина постоялого двора, обманом завладел его имуществом, пустил по миру Акима, а свою бывшую любовницу сразу же бросил, достигнув своей цели. И подобных героев в русской литературе становится всё больше, ибо новые хозяева жизни не гнушались никакими средствами, чтобы добыть себе первоначальный капитал.

В результате в широких слоях русского общества нарастало недовольство кулачеством. В целом можно сказать, что накануне отмены крепостного права среди русского населения сложилось по большей части негативное отношение к кулакам. В обиход вошло слово мироед (буквально «ест мир»), которым обозначались люди, открыто и цинично наживающиеся на крестьянах, сельском обществе. Правда, в среде государственных крестьян «мироедами» также именовались лица, волновавшие мирские сходки. Сведения об этом можно найти у чиновников царской России, об этом, в частности, писал М.Е.Салтыков-Щедрин. Заметим, однако, что подобное антиобщественное поведение некоторых деревенских жителей на севере и северо-западе России, где издавна преобладали не помещичьи, а государственные земли, объяснялось интересами богатой верхушки сельского общества. Кулаки, экономически закабалив часть крестьянских семей, заставляли некоторых из них баламутить сельский сход для того, чтобы исключить принятие на нём невыгодного им решения. А вот у мещан «мироедами» именовались кулаки, которые подстерегали у застав крестьян, везущих в город продукты и почти силой уводивших их в купеческие дворы, где их обсчитывали, обмеривали и обвешивали. Однако по-настоящему кулачество развилось после отмены крепостного права.

Кулаки и кулачество
в пореформенной России

Для характеристики кулаков и кулачества в пореформенную эпоху воспользуемся данными Большой Cоветской Энциклопедии. В 35-м томе БСЭ, изданном в 1937 году, дано, на наш взгляд, наиболее полное значение слова «кулак». Процитируем небольшой отрывок из этой статьи:

«Кулаки являлись в царской России крупными земельными собственниками, эксплуатирующими труд не только батраков, работающих у них по найму, но и маломощное крестьянство, главным образом деревенскую бедноту. Кулаки владели торговыми заведениями и торгово-промышленными предприятиями. Они были владельцами лавок и содержателями трактиров, скупщиками кустарных изделий и хозяевами кустарных мастерских. Грабили народ ростовщическими операциями. Держали ссыпные пункты для зерна и сливные пункты, с помощью которых они не только отделяли сливки от молока, но (как образно говорил Ленин) отделяли молоко от детей крестьянской бедноты. Владели мельницами, крупорушками, сыроварнями и маслодельнями. За бесценок скупали у деревенской бедноты и середняков скот, лён и пеньку. Грязное прозвище булыней, ивашей, шибаев, маяков, щетинщиков, мясников, прасолов, тарханов, ростовщиков, мироедов и живоглотов давала им разоряемая деревня как своим исконным непримиримым врагам и эксплуататорам…» (Большая Советская Энциклопедия. В 65-ти тт. / Гл. ред. О.Ю.Шмидт. — М., 1937. Т. 35. Ст. 445—446).

Здесь кулаки представлены, если можно так выразиться, в «расцвете сил», в период своего наивысшего экономического могущества. Следует только заметить, что крупными земельными собственниками кулаки стали не сразу. Для кулаков земля не являлась единственным и основным источником накопления капитала. Концентрация земельной собственности в руках кулаков началась после отмены крепостного права, а ещё более активно — в ходе столыпинской аграрной реформы. А дала этому толчок реформа 1861 года. В ходе этой реформы крестьяне лишились примерно 20% земли, имевшейся у них в пользовании в дореформенную эпоху. Помещики, пользуясь данным им правительством правом, отрезали (отсюда термин «отрезки») у крестьян самые лучшие наделы, да так, что чересполосица крестьянской земли значительно возросла. В результате, помещичьи земли значительно вклинились в крестьянские угодья, затрудняя земледельцам ведение пахотных работ, доступ к лугам и пастбищам, лесу, водопою для скота. За проход к своим участкам, угодьям помещики нещадно взыскивали с крестьян. Потрава, порча помещичьих земель, угодий, даже если крестьянская курица выскочит на участок помещика-землевладельца, наказывались большим штрафом. Эти-то участки земли и стали постепенно переходить к кулакам. Имея на руках небольшой капитал, кулаки быстро обогащались, скупая «отрезки». Мир (сельское общество) вынужден был брать данные участки у кулаков в аренду, расплачиваясь с мироедами по большей части натуральными отработками. Малоземелье и избыток сельских трудовых ресурсов позволяли кулакам широко эксплуатировать российскую деревню.

В пореформенной русской литературе много говорилось о способах обогащения кулаков. Вот, к примеру, социально-психологический портрет реально жившего кулака по фамилии Утретский, представленный в книге члена Вольного экономического общества Г.П.Сазонова «Ростовщичество-кулачество»: «Это был умный, но жестокий человек, страшно разорявший население. Он первым понял всю прелесть скупки отрезов земель и скупил массы таковых: говорят, у него было до 50 пустошей. Этими отрезками да векселями он ужасно запутал население.

— Бывало, говорят крестьяне, народ съедется со льном кругом двора и улицу запрудят, проехать нельзя, — все должники. День зимний короткий, надо бы спешить вешать, а он, хозяин-то, всё бегает, суетится, и чайник в руках с водкой — каждого угощает. А как вечер придёт, темно станет, начнёт вешать лён, сам-то пьян, да и мужиков споит; ну и вешает, как бог на душу положит, а то прямо без веса свалит в амбар и скажет: столько-то пудов, а там, может быть, вдвое» (Сазонов Г.П. Ростовщичество-кулачество. Наблюдения и исследования. — СПб., 1894. С. 151). Утретский, как рассказывали Сазонову, был настоящим хищником в своей округе и умер, узнав о потери в одном коммерческом предприятии своих «кровных» 15 тыс. рублей.

Как видно, кулаки, даже выбившись в «люди», оставались по-прежнему самыми отъявленными плутами. Но с течением времени формы и методы ограбления крестьян со стороны кулаков стали более изощрёнными. Наиболее эффективным способом наживы стали деньги, в которых крайне нуждались крестьяне. Нехватка финансовых средств заставляла крестьян идти к кулаку, а тот, суживая односельчан рублём, безбожно обманывал его. Типичным, например, был такой способ «обогащения» кулака: Сельский житель, нуждающийся в чём-либо, брал у кулака в долг. Тот сужал его деньгами, либо товаром под 10—25% годовых (в зависимости от местности) и открывал вексель на сумму больше 100 рублей, хотя крестьянин брал товар (денег), как правило, на сумму не более 20 рублей. Вексель кулак оставлял открытым, мотивируя подобный ход фразой: «Ты же опять ко мне придёшь». На руки крестьянину вексель не выдавался, но с течением времени в него записывалось и то, что брал, и то, чего не брал крестьянин. А нередко, старый вексель вроде бы терялся, и тогда кулак заводил новый. Но в любую минуту все векселя, и «потерянные» и настоящие, которые большей частью своей были бессрочными, предъявлялись крестьянину для уплаты.

А некоторые кулаки, как Халуев в селении Дно и зять его Дёмин в имении Общее Поле (Опочецкий уезд Псковской губернии), вообще поступали следующим образом. Приходит крестьянин к ним с просьбой, те открывают на него вексель с определённой суммой, но деньги либо товар не выдают, ссылаясь на что угодно. А через некоторое время этот вексель всплывает для уплаты (см.: там же. С. 196—197). Однако и это ещё не всё. Кулак, одалживая деньги крестьянину, обязывал его везти ему осенью свой урожай (лён, рожь, ячмень и т. д.) либо товар (мёд, пенька, сало, кожи и т. п.). Но покупал он этот крестьянский товар не по рыночной, а по гораздо меньшей цене. Более того, когда крестьянин привозил во двор кулаку свой урожай (товар), то его здесь спаивали, а затем с помощью дворни, многочисленной родни, обсчитывали и обмеривали. Г.П.Сазонов по этому поводу писал: «Чего-чего только они не придумали! И весы неверные, и гири фальшивые, и другие мошеннические приспособления: например, вместо крупных гирь наставляют много мелких, чтобы сбить мужика; взвешивают не разом, а частями, — словом, не пересчесть всех мошенничеств» (там же. С. 111).

Со временем методов закабаления крестьян стало значительно больше; кулаки стали давать ссуды под залог имущества, скота, либо заменяли всё натуральными отработками. Причём между собой все купцы и кулаки делили тот или иной уезд на участки, дабы не конкурировать друг с другом; подобные бизнес-участки сами же крестьяне стали именовать «приходом» (см.: там же. С. 118).

О «трудолюбии» кулаков

Важный аспект проблемы, который постоянно муссируют антисоветские силы — это, якобы, высокая степень «трудолюбия» кулаков. Научных доказательств, кроме обывательских суждений, для подкрепления подобного тезиса не приводится. Некоторые тграждане искренне считают, что раз кулаки являлись богатыми людьми, значит, они были трудолюбивыми крестьянами.

Кулаки для поклонников царской России стали хрестоматийным примером «успешности», «трудолюбия». Кулак — это «справный» российский мужик, как утверждают антисоветчики всех мастей, кормил Россию до революции, но затем был уничтожен «злыми» большевиками в период коллективизации. Так ли это на самом деле?

Обратимся к трудам исследователей дореволюционной России. Вот, к примеру, какую характеристику даёт кулакам замечательный знаток русского языка Владимир Иванович Даль. В «Словарь живого великорусского языка» В.И.Даль включил слово «кулак» и в отношении людей, получивших такое прозвище, дал следующее разъяснение:

«Кулак — скупец, скряга, жидомор, кремень, крепыш. Перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особенно в хлебной торговле, на базарах и пристанях, сам безденежный, живёт обманом, обсчётом, обмером. Жаль кулаков, да бьют же дураков!» (Даль В.И. Толковый словарь русского языка: Современное написание. — М., 2004. С. 470).

Знаменитый словарь В.И.Даля увидел свет в 1866 году, а вот что говорилось о кулаках в другом издании — «Настольном энциклопедическом словаре» (1896 г.) товарищества «А.Гранат и Ко»: «Кулак — перекупщик, маклак, особенно в хлебной торговле; в обыденной речи означает вообще человека, старающегося всякими неправдами нажить большие барыши; от этого значения слова кулак происходит слово кулачество или кулачничество, т. е. промысел кулака, перекупля, барышничество» (Настольный энциклопедический словарь. Т. IV. Издание с 4-го тома товарищества А.Гранат и Ко, бывшее Т-ва А.Гарбель и Ко. — М., 1896. С. 2495).

Как видно, характеристика данная кулаку в дореволюционных справочных изданиях далеко не лестная. И всё же. Трудолюбивы ли были кулаки? Ряд дореволюционных исследователей по этому поводу высказывались вполне определённо. Учёный-химик, а по совместительству помещик А.Н.Энгельгардт, долгое время проживший в своём имении Батищево Смоленской губернии и сделавший своё хозяйство образцовым (после Октябрьской революции имение Энгельгардтов было преобразовано в образцово-показательную ферму. — В.К.), наблюдая жизнь крестьян, писал, в частности, об основных арендаторах помещичьих имений — кулаках буквально следующее: «Такие арендаторы сами обыкновенно не работают, да и работать не умеют, живут вроде маленьких панков (от слова «пан», которое было распространено на Смоленщине. — В.К.), капиталов не имеют, а если и имеют, то к хозяйству не прилагают, ни знаний, ни образования не имеют и даже с этой стороны не могут усиливать производительности. Всё их дело заключается в выжимании сока из мужиков. Хозяйство этих арендаторов ведётся самым рутинным образом, обыкновенно соединено с торговлей, разным маклачеством, деревенским ростовщичеством и прочими атрибутами разжившегося простого русского человека. Никакого хозяйственного прогресса в таких хозяйствах не видно, всё старание прилагается к тому, чтобы по возможности вытянуть из имения всё, что можно. Если такие арендаторы имеют больше доходов, чем помещики, то это потому, что они не такие баре, живут проще, сами смотрят за хозяйством, не держат лишних людей, дешевле платят за работу, не делают лишних затрат, никаких прочных улучшений, а главное потому, что всё это кулаки, жилы, бессердечные пиявицы, высасывающие из окрестных деревень всё, что можно, и стремящиеся разорить их вконец» (Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем. — М., 1956. С. 309—310). Автор добавляет: «Обыкновенно частные арендаторы вовсе не хозяева, а маклаки, кулаки, народные пиявицы, люди, хозяйства не понимающие, земли не любящие, искры божьей не имеющие» (там же. С. 311).

Доходы кулаков являлись следствием избыточной и дармовой рабочей силы в деревне. А.Н.Энгельгардт неоднократно подчёркивает, что кулаки наживались исключительно на высокой степени эксплуатации крестьян, отсутствии в деревне дешёвого кредита, малоземелье крестьян, сложившейся системе землепользования. Кулаки, как правило, не работали сами, имея всегда должников, которые отрабатывали долги в хозяйстве мироедов.

Любопытно, что кулаки своей «трудовой» деятельностью уничтожали в первую очередь сильные крестьянские хозяйства. Г.П.Сазонов в своей книге приводит хрестоматийные примеры. Так, в деревне Грязново (Псковская губерния) четыре «довольно зажиточные семьи» выкупили свои наделы — около 80 десятин земли. Кулаки сумели всучить необходимые им деньги под залог земли, а уже через некоторое время эта земля была продана ими с аукциона. В итоге зажиточные семьи попали в судебный переплёт, еле сводят концы с концами, деревня обезземелена, разорена, ибо теперь кулак с помощью «приобретённой» земли эксплуатирует остальную деревню. А каково же будущее прежде зажиточных крестьян? Сазонов полагает, что «в близком будущем одни члены семей станут батраками, другие будут питаться христовым именем». Аналогичные случаи исследователь наблюдал в деревнях Глазаново, Александрова Слобода, Мокрово, Васили (Сазонов Г.П. Ростовщичество-кулачество... С. 142—143).

А вот другой красноречивый пример, приводимый автором. Зажиточные селения Манчихино, Котки, Савино, Верхних и Нижних Куртин, Бильдяево, Перепечино и др. (всего 22 деревни) получили от помещицы, графини А.М.Олсуфьевой дарственную на землю и в мае 1880 года вступили во владение. Тогда к ним явился кулак Д.И.Подмошинский, который начал уговаривать их продать ему землю. Крестьяне долго не соглашались, но Подмошинский не оставлял своей затеи. Кого-то он сумел споить, кого-то опутать денежными долгами, на кого-то надавил, в итоге сумел получить землю под закладную. А ещё через некоторое время он предъявил крестьянам иск. И крестьяне этих зажиточных селений пошли по миру, а в деревнях развилось пьянство от безысходности жизни (см.: там же. С. 143—149).

Такие же процессы имели место в городе. Как повествует исследователь XIX века Р.Гвоздев, кулаки, пользуясь тем, что у производителя не было времени на ведение торговых операций, занимались скупкой и продажей кустарных изделий на рынках. Продукцию кустарей они скупали за бесценок, а продавали её втридорога. Но на этом они не останавливались. Кулаки вовсю обманывали производителя (обмеривали и обвешивали его). Часто кулаки выдавали кустарям заработную плату натурой (продуктами и товарами из своей лавки), где цены были намного выше, нежели в других магазинах. И что главное? Такими способами кулаки стремились задавить наиболее сильных кустарей, чтобы овладеть его домом, имуществом, инструментом и «бизнесом». На место же разорённого кустаря, если была необходимость, кулаки сажали других, более зависимых от них и покладистых работников, ибо предложение на рынке труда всегда превосходило спрос на рабочую силу (см.: Гвоздев Р. Кулачество-ростовщичество. Его общественно-экономическое значение. — СПб., 1899. С. 80—85).

Важно отметить, что в дореволюционной России исследователей кулачества серьёзно волновал вопрос о сходстве и различиях между зажиточным мужиком и кулаком-мироедом. Народники, которые много занимались исследованиями крестьянской общины, полагали, что различий между кулаком-мироедом и зажиточным мужиком всё же больше, нежели сходства между ними. Конечно, в подобном подходе имели место определённая идеализация русского крестьянина, сельской общины, стремление закрыть глаза на её усиливающееся разложение и одновременно раскрестьянивание сельского жителя. Тем не менее, народнические взгляды отражали объективное положение вещей и цивилизационное своеобразие русской деревни.

М.Е.Салтыков-Щедрин, воззрения которого были близки народническим, писал, что, на первый взгляд, у мироедов и хозяйственных мужиков много общего, например, зажиточность. Но это только на первый взгляд. Писатель подчёркивал, что для «хозяйственного мужика» смыслом жизни является труд, для мироеда — нажива. Благополучие крестьянина держится, главным образом, на сельскохозяйственном труде, в первую очередь земледелии, а мироеда — на ростовщичестве, кабатчине, кулачестве. Причём мироеды обогащались путём обмана, спаивания («кровопивство») собственных односельчан. Ещё одним существенным отличием мироеда от «хозяйственного мужика», по мысли автора, являлась эксплуатация кулаком наёмной рабочей силы: «Он (мироед. — В.К.) любит и холит землю, как настоящий крестьянин, но уже не работает сам, а предпочитает пользоваться дешёвым или даровым трудом кабальной „гольтепы”» (Салтыков-Щедрин М.Е. Мелочи жизни // Собр. соч. в 10-ти тт. — М., 1988. Т. 9. С. 153).

Итак, между мироедом (кулаком) и «хозяйственным мужичком», несмотря на их внешнее сходство, имелись и большие отличия. Именно в них, как полагал Салтыков-Щедрин, лежал водораздел между «здоровой» и паразитарной частью сельского общества. Что касается русской деревни, то в ней, как считал писатель, верх берут паразиты-мироеды, которых он именовал словом «чумазые». Он констатировал: «Чумазый вторгся в самое сердце деревни и преследует мужика и на деревенской улице, и за околицей. Обставленный кабаком, лавочкой и грошовой кассой ссуд, он обмеривает, обвешивает, обсчитывает, доводит питание мужика до минимума и в заключение взывает к властям об укрощении людей, взволнованных его же неправдами. Поле деревенского кулака не нуждается в наёмных рабочих: мужик обработает его не за деньги, а за процент или в благодарность за „одолжение”. Вот он, дом кулака! вон он высится тесовой крышей над почерневшими хижинами односельцев; издалека видно, куда скрылся паук и откуда он денно и нощно стелет свою паутину» (там же. С. 98). Думается, писатель оставил нам весьма красноречивое описание «трудолюбивого» российского крестьянства, добавить к которому что-либо было бы излишним.

Эксплуататор или будущий предприниматель?

В трудах отдельных дореволюционных исследователей (Р.Гвоздев) высказывалась следующая мысль: Да, кулаки сегодня явление отрицательное, но со временем они могут превратиться в эффективных предпринимателей, занимающихся производством. История, на наш взгляд, показала, что мечты Р.Гвоздева не сбылись. В царской России кулак не стал даже фермером. Кулацкие хозяйства процветали за счёт избыточных трудовых ресурсов в деревне, малоземелья и безземелья крестьян, а также усиливавшегося разорения помещичьих хозяйств. Благодаря кулакам товарно-денежные отношения проникали в деревню крайне медленно, ибо кулаки консервировали самые отсталые формы производственных отношений, предпочитая пользоваться отработками крестьян в своём хозяйстве, то есть, по сути, используя барщинную форму феодальной повинности. Под воздействием Первой русской революции премьер П.А.Столыпин начал аграрную реформу, которая окончательно развязала руки деревенскому кулачеству. Кулаки стали скупать у своих односельчан, главным образом у тех крестьян, кто подолгу жил в городе, земельные участки. В итоге, кулаки сконцентрировали в своих руках большую земельную собственность, выступая на внешнем рынке вместе с помещичьими хозяйствами крупными экспортёрами зерна. Одновременно кулаки освобождались от всех материальных и социальных обязательств перед «миром», формально сохраняя в нём своё участие, для контроля над общественной жизнью деревни.

Много споров сегодня относительно оценок экономического развития дореволюционной России. Апологеты царской России ссылаются на бурный рост промышленного и сельскохозяйственного производства, увеличение экспорта хлеба в другие страны, отмену выкупных платежей, развитие кооперативного движения в начале XX века. Причём всё это, вопреки историческим фактам, ставится в исключительную заслугу царю и правительству Столыпина. При этом забывается о таких интегральных показателях развития общества, как продолжительность жизни (33 года), по которому Россия отставала не только от европейских, но и от азиатских и латиноамериканских стран, высокий уровнь неграмотности населения, качественное различие между жизнью городского и сельского жителя страны. В кормилице России — русской деревне — периодически господствовал голод (1891, 1898, 1901—1903 гг. и т. д.). Причём, если в XIX веке массовые голодовки в стране случались раз в 10—11 лет, то в начале XX века они стали повторяться раз в пять-шесть лет, не обходя и Сибирь , которая в 1911 году испытала страшный голод (см.: Олех Л.Г. История Сибири: учеб. Пособие / 2-е изд., перераб. и доп. — Ростов-на-Дону, Новосибирск, 2005. С. 211).

И ещё. Почему-то «бурное экономическое развитие» в царской России, как утверждает сегодня официальная пропаганда, в начале XX века сопровождалось увеличением крестьянских недоимок. Ежегодно росла задолженность сельских жителей частным и государственным банкам, помещикам и кулакам, от которых крестьян освободила Великая Октябрьская социалистическая революция. Только Крестьянскому банку к октябрю 1917 года сельские труженики должны были почти 1,5 млрд. рублей. Ежегодная уплата аренды за землю (помещикам и кулакам) и расходы на покупку новых земель составляли 700 млн. руб. золотом (см.: История СССР. Учебное пособие / 4-е изд., доп; Под общей ред. проф. Б.Д.Дацюка. Ч. 2. С. 40). Подобное «благосостояние» русской деревни было следствием многих причин, и в том числе хищнической деятельности кулаков, которые нещадно наживались на бедствиях и страданиях народа.

 

Как я понимаю, это фрагмент книги:

Корнеев В. В. Феномен кулачества в дореволюционной России: Опыт историко-художественной реконструкции понятия. М., 2013.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
В такой ситуации удельный вес кулаков - батраков можно только для южных земель и центральной России расситать.

 

Так для Китая получают данные только путем обследований референсных групп при Гоминьдане и КНР.

 

Т.е. тоже для 1920-1050-х гг.

 

Ранее - только отрывочные наблюдения. 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Ранее - только отрывочные наблюдения.

Здесь у нас картина схожая.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Из воспоминаний Е.К. Брешко-Брешковской:

 
В Полтавской губернии, в деревне Лисихе, я встретила студента Алексеева, сына помещика. У него имелись образцы листовок и гектограф; он обучал сельскую молодежь, как печатать и распространять материалы, присланные из Киева. Менее чем через месяц такой работы, весной 1901 г., крестьяне Полтавского и соседних уездов начали выгонять помещиков из их владений и делить между собой землю и сельскохозяйственные орудия. Все происходило таким образом: жители деревни отправлялись к помещику и говорили ему, что издан приказ, чтобы он отдал свою землю крестьянам, а сам уезжал в город и поступил на государственную службу; его дом следует превратить в школу, а все прочее раздать крестьянам. После этого крестьяне запрягали лошадей, забирали ключи от всех построек и предлагали помещику и его семье взять с собой все, что те смогут увезти, уехать в город и не возвращаться. Крестьяне не делали ничего грубого и оскорбительного, поскольку искренне верили, что их поступок абсолютно законен. Все происходило так внезапно и в таких масштабах, что полиция не успевала вмешаться. Крестьяне действовали тихо и последовательно. Они были уверены, что наконец-то пришел тот день, когда в мире восторжествует правосудие.   Крестьяне соседних уездов, ободренные такой спокойной уверенностью, точно так же начали выгонять своих помещиков, не боясь ни запретов, ни наказаний. Они не чувствовали гнева к помещикам, так как считали свои действия совершенно законными и были уверены, что помещики не посмеют вернуться. Таким было это движение, официально известное как «беспорядки в Харьковской и Полтавской губерниях».   К несчастью, власти не оценили откровенности, с которой действовали крестьяне, а напротив, воспользовались их миролюбивым настроением, чтобы обрушиться на них со всей жестокостью, на какую были способны. Князь Оболенский, губернатор Харькова, отправил войска, которые вели себя словно в варварской, покоренной стране. Крестьян пороли до полусмерти, а иногда и до смерти. Мужиков заставили вернуть в двойном размере все, что они взяли в поместьях, и заплатить огромные штрафы за нарушение закона и гигантские суммы помещикам как компенсацию за мнимые убытки. Обе губернии были разорены. Знать кричала: «Победа!», но ее триумф был мнимым. Покушение на князя Оболенского, совершенное эсером, привлекло внимание к тем методам, которыми он подавлял крестьянское движение, и возбудило широкую критику. Кроме того, храбрость крестьян произвела большое впечатление в южной и центральной России.   Эти события и последующие судебные процессы широко освещались в печати. «Вы слышали, что произошло в Харькове и Полтаве?» – такой вопрос часто раздавался в железнодорожных вагонах и на сельских дорогах, в трактирах и на рынках. Народ не считал себя побежденным. Он думал лишь об отваге участников движения, считая их образцом для всего крестьянского мира.   Помещики громко жаловались, что не могут совладать с крестьянами. Подрядчики сетовали на то, что стоимость рабочих рук поднялась вдвое и втрое и что крестьяне не желают идти им навстречу. «Крестьяне расселись на рынках с вытянутыми ногами. На подошвах сапог у них написано мелом: „Три рубля в день!“ До переговоров они не снисходят – цена написана, и говорить больше не о чем». В ответ на оскорбления чиновников крестьяне говорили: «Вы забыли, что случилось в Харькове и Полтаве».   Чиновники отвечали точно так же. Но крестьяне лишь возражали: «Ладно. Посмотрим, чем все кончится в следующий раз». Разговоры крестьян об этих событиях обычно заканчивались выводом: «Было глупо оставлять гнезда нетронутыми. Надо было выжечь их. Мы оставили помещикам дома, и те вернулись. Если бы мы сожгли дома, им бы пришлось оставаться в городе».

 

 

Брешко-Брешковская Е. К. Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873-1920. М., 2007.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.