7 сообщений в этой теме

Д.А. КОРОБЕЙНИКОВ. МИХАИЛ VIII ПАЛЕОЛОГ В РУМСКОМ СУЛТАНАТЕ

Интересующий нас эпизод в биографии будущего византийского импе­ратора до сих пор исследован слабо. Несмотря на ряд хороших работ, посвя­щенных никейско-сельджукским отношениям, по-прежнему во многом оста­ется непонятным, каким образом византийцы1 после катастрофы 1204 г. (когда Константинополь был взят рыцарями IV Крестового похода) смогли не только сохранить, но и приумножить свое политическое влияние в Румском султанате. Если посмотреть на развитие отношений между сельджука­ми и византийцами в Малой Азии с более широкой хронологической пер­спективы (после битвы при Манцикерте в 1071 г. и до окончательной потери Византией малоазийских владений в 1310 г.), то период 1243-1261 гг.2 по степени византийского влияния на Румский султанат мало в чем уступает пе­риоду 1160-1176 гг., когда император Мануил I Комнин (1143-1180) прину­дил султана Кылыч Арслана II (1156-1192) подписать договор, сделавший султанат союзным Византии государством. Только битва при Мириокефале (1176) прекратила действие этого соглашения.

Таким образом, изучение биографии Михаила Палеолога интересно с обеих точек зрения: как история похождений в мусульманском государстве знатного византийца, к тому же потом ставшего императором, и как иссле­дование причин возрастания византийского (никейского) влияния на Сельд­жукский султанат Рума в эпоху монгольского нашествия.

Часть 1: 1256 год

Когда в 1246 году умер султан Гийас ал-Дин Кай-Хосров II, в правление которого султанат подчинился монголам, ему наследовал старший сын 'Изз ал-Дин Кай-Кавус II. Его единоличное правление длилось всего два года, до 1249 г., после чего ему пришлось делить трон со своим братом, Рукн ал-Дином Кылыч Арсланом IV, который получил ярлык на занятие престола от Великого каана Гуюка (1248-1249)3. 1 Раби' I 647 (14 июня 1249 г.) между двумя братьями произошла битва, в которой Рукн ал-Дин Кылыч Арслан IV потерпел поражение и попал в плен к Кай-Кавусу II4. Еще до этой битвы, в апреле-мае 1249 г., на переговорах с монгольским посольством всесильного временщика, атабека (или атабея) Джамал ал-Дина Каратая, воспитателя 'Изз ал-Дин Кай-Кавуса II, было достигнуто соглашение5, согласно которо- су султанатом должны были править все три сына покойного султана Кай-Хосрова II: старший, 'Изз ал-Дин Кай-Кавус II, средний, Рукн ал-Дин Кы­лыч Арслан IV, и младший, ‘Ала ал-Дин Кей-Кубад II. Была провозглаше­на хутба с упоминанием их имен; таким образом, румский престол одновре­менно заняли три султана6.

Это неординарное правление, не имевшее аналогов в сельджукской ис­тории, продолжалось до 1254 г., когда, наконец, 'Ала ал-Дин Кей-Кубад II был отправлен к Батыю (1239-1255), хану Золотой Орды, с дипломатичес­кой миссией7. Два других брата по-прежнему не прекращали соперничества.

В том же 1254 г. Рукн ал-Дин Кылыч Арслан IV пошел войной на своего старшего брата, но потерпел поражение (это произошло до конца 652 г.Х., т.е. до 9 февраля 1255 г.)8. 'Изз ал-Дин Кей-Кавус II заточил Рукн ал-Дина в крепости Бургулу (соврем. Улуборлу, виз. Созополь)9 или, по другим сведе­ниям, в Бурдуле (соврем. Бурдур, на берегу одноименного озера), в “облас­ти уджа”10. Когда 28 или 29 апреля 1255 г. Вильгельм Рубрук посетил Конью, возвращаясь в Триполи из ставки великого каана, он отметил, что султан Рукн ал-Дин до сих пор содержится в оковах11.

Таким образом, 'Изз ал-Дин Кей-Кавус II вновь стал единоличным гла­вой султаната. Еще при жизни Каратая, т.е. до 11 ноября 1254 г., сельджук­ское правительство решило отправить посольство, возглавляемое амирдад’ом Фахр ал-Дином 'Али, к Великому каану Менгу (1251-1259), с жалобой на финансовый произвол в Руме посланцев Байджу, главнокомандующего монгольскими войсками в Азербайджане12. Эта жалоба была удовлетворе­на, несмотря на негодование Байджу13. Скорее всего, посольство Фахр ал-Дина 'Али вернулось в Рум в конце 1254 - начале 1255 г.14

Перед молодым султаном встала задача восстановить былые внешнепо­литические позиции своего государства, ослабленные длительным соперни­чеством с его братом. Формально отношения с Великим кааном были улажены благодаря посольству Фахр ал-Дина 'Али. Батый, столь властно вмешивавшийся в дела Румского султаната еще в 1254 г., умирает в следую­щем, 1255 г.15 Как пишет Ибн Биби (сведения относятся к 1255 - весне 1256 г.), “Султан посвятил себя удовольствиям и наслаждениям молодости16. Сахиб кади 'Изз ал-Дин управлял всеми делами (доел.: пребывал на месте правления. - Д.К.), и страна [наслаждалась] миром. Посланники из Багдада (dar al-khilafat), Мосула, Мардина, Рума (т.е. Никейской империи. - Д.К.), из [земель] франков один за другим постоянно следовали к Его Султанскому Величеству с подношениями и дарами’'17. Из всех этих государств как раз от­ношения с Никейской империей, которую Ибн Биби продолжает называть Византией (Румом), имели особое значение для молодого султана. В свою очередь, эти особые отношения между Никейской империей и султанатом неожиданным образом сказались на судьбе будущего императора Михаи­ла VIII Палеолога.

Михаил Палеолог, один из наиболее знатных представителей аристо­кратии Никейской империи, родился между 1224 и 1225 гг. Его родителя­ми были великий доместик Андроник Палеолог (ум. в 1247 г.) и Феодора, дочь Алексея Палеолога и Ирины Ангелины, которая, в свою очередь, была старшей дочерью императора Алексея III Ангела (1195-1203)18. В 1246 г., в возрасте 21 или 22 лет, Михаил Палеолог был назначен пра­вителем македонских городов Мельник и Серры, оказавшись под началь­ством своего отца19.

Тот факт, что в его жилах текла императорская кровь, равно как и его рано проявившиеся незаурядные способности политика и воина20, делали Михаила подозрительной фигурой в глазах никейских императоров. Доста­точно отметить, что его дважды арестовывали по обвинению в подготовке мятежа: первый раз по приказу императора Иоанна III Ватаца (1221-1254) в конце 1253 г.21; второй раз по приказу Феодора II Ласкариса (1254-1258) в 1258 г.22 Любопытно, что после первого ареста Иоанн III потребовал от Михаила Палеолога принести специальную клятву верности императору. После этого, где-то между концом 1253 г. и ноябрем 1254 г. он назначил Ми­хаила на должность великого коноставла, т.е. командующего корпусом ла­тинских наемников на службе Никейской империи23.

В 1256 г. Михаил Палеолог бежит на территорию Румского султаната. Возможно, Михаил действительно подготавливал мятеж против императо­ра24, так что ему грозило разоблачение, или же его просто оклеветали перед Феодором II25 завистники. Как бы то ни было, в 1256 г. Михаилу Палеологу, управлявшему областями Месофинии и Оптиматов (Μεσοθινία και Όπτιμάτων) на северо-востоке никейско-сельджукского пограничья26, при­шло послание от его приверженца (φίλος) Феодора Котиса (Κότυς). Котис предупреждал Михаила о намерении императора арестовать его27. Михаил решил бежать. Он пересекает реку Сангарий28, и там, в пограничной зоне, его большой обоз был дочиста ограблен турменами (кочевыми тюрками)29. Как пишет Акрополит, “Михаил Комнин, едва избежав их рук и будучи спа­сен по Божьему промыслу, отправился к правителю персов30, лишенный всего”31.

Султан ‘Изз ал-Дин с радостью принял беглеца. Он назначил Михаила командующим над теми отрядами сельджукского войска, которые были на­браны из христиан32. Именно как командир христианских отрядов сельджук­ского войска Михаил Палеолог принял участие в битве между султаном и монголами возле Аксары (τα"Αξαρα), т.е. возле современного Аксарая, виз. Архелай33. Сельджуки потерпели поражение, и Михаил вместе с “великим стратопедархом персидских войск, которого персы называли бейлербеем (πεκλαρπάκις)”, бежит, спасаясь от монголов, на север, в Кастамону, где у бейлербея была οικία (этот термин мог обозначать и дом, и поместье, и да­же замок)34. Получив клятвенные заверения от императора, что ему не бу­дет причинено никакого вреда (посредником был митрополит Икония35), Михаил Палеолог возвратился из Кастамону в Никею.

Таковы вкратце сведения о пребывании Михаила Палеолога в Румском султанате, которые сообщают два основных греческих источника - Георгий Акрополит и Георгий Пахимер36. Краткое известие Никифора Григоры в целом повторяет информацию Акрополита37. Хотя ни один источник восточ­ного происхождения (арабский, персидский или сирийский) не говорит о пре­бывании Михаила Палеолога при сельджукском дворе в 1256 г., данные ви­зантийских источников заслуживают полного доверия. Они подтверждаются самим Михаилом Палеологом, который на склоне лет написал (или лично отредактировал) два типика для монастырей Архангела Михаила на горе Авксентий возле Халкидона и св. Димитрия в Константинополе, ктитором которых он являлся. В этих типиках император, описывая свой жизненный путь, сообщил и о своем пребывании в Румском султанате: “Итак, покинув родину, то есть, державу Ромеев, я бежал на чужбину. Я вступил на персид­скую [землю], претерпевая, так сказать (αν ειπη τις), всевозможные опаснос­ти, от которых целиком был избавлен с Божьей [помощью]. Некоторое вре­мя я пребывал возле архонта персов, часто предводительствуя не без добле­сти отрядом [наших] персидских врагов в битве против татар (Άταρίοις)”38.

Существует еще один источник, современный пребыванию Михаила Па­леолога в Румском султанате. Это письмо священника Никиты Карантина, нотария в Палатии (о νομικός των Παλατιών, соврем. Балат, возле Милета39), адресованное игумену монастыря ап. Иоанна Богослова на о-ве Патмос. Поскольку автор не упоминает о возвращении Михаила Палеолога в Никею, но зато подробно описывает его приключения в Руме вплоть до бегства после битвы с монголами, то более чем вероятно заключение, что письмо было написано во время пребывания Михаила Палеолога в Кастамо­ну40. Версия священника Никиты Карантина интересна тем, что она воспро­изводит те слухи, которые циркулировали в Никейской империи в 1256 г., ког­да Михаил Палеолог бежал в Рум. Карантин пишет: “А султан41, как мы узна­ли, был побежден татарами и убежал в Калонорос (το Καλόνορο[ς])42. Кир Михаил Палеолог бежал (из Никейской империи. - Д.К.) и пришел к сул­тану, и очутился на войне с татарами. Как рассказывают, его сделали главой ромейского войска (τον κεφαλήν είς τό ῥωμαΐκον τό φωσάτ[ον]), и ударил он на врага, и победил его. Увидели это мусульмане, и составили заговор, и часть из них предалась татарам, а часть бежала. Тогда побежал и сам Палеолог, и вошел в [некий] замок (είσηλθ[εν] είς κάστρ[ον]), как рассказывают, и укрепил его, чтобы [те] (т.е. татары - Д.К.) не разрушили и его. Однако мы не [смог­ли] точно разузнать, что же [там] произошло”43.

Письмо Никиты Карантина позволяет определить, что же именно скры­вается под неопределенным термином οικία у Акрополита: это был замок Кастамону, которым владел сельджукский бейлербей.

Теперь необходимо сопоставить сведения византийских авторов с дан­ными восточных источников. Это поможет не только восстановить деталь­ную хронологию событий, но также объяснить странный разнобой в опре­делении того войска, которым командовал Михаил Палеолог на службе у султана: согласно свидетельству самого Палеолога, это были “персидские враги”, согласно Акрополиту - христиане (т.е. латиняне или греки, которые могли быть подданными как султана, так и императора), а согласно Каран­тину, они были “ромейским войском”. Для полноты картины добавим, что, согласно сообщению Пахимера, отряды под командованием Михаила Пале­олога на службе у султана сражались под “имперскими знаменами” (σημαΐαι βασιλικαί)44.

Собственно говоря, главный вопрос состоит в следующем: опирался ли ‘Изз ал-Дин на поддержку византийцев (Никейской империи) против монго­лов, и если да, то в какой момент это произошло? Каковы были никейско- монгольские отношения до 1256 г. и в самом этом году?

Сразу оговорюсь, что восстановление всей картины никейско-монгольских отношений не является целью данной статьи. Существуют три отлич­ные работы, посвященные этой проблеме, в которых всестороннему анали­зу подвергнуты сведения византийских и латинских источников, а также данные Ибн Биби и Бар Эбрея (в переводах)45. Моя задача ограничивается тем, чтобы привлечь данные малоизвестных или недостаточно исследован­ных восточных источников, в особенности тех, которые могут пролить свет на события 1256 г.

Чтобы понять ту ситуацию, в которой оказался Михаил Палеолог, необ­ходимо рассмотреть предысторию никейско-монгольских и никейско-сельджукских отношений начиная с битвы при Кёсе-даге (26 июня 1243 г.), когда монгольское войско под командованием Байджу наголову разгромило ар­мию султана Гийас ал-Дина Кей-Хосрова II (1237-1246). Скорее всего, никейский отряд принял участие в этой злополучной битве на стороне сельд­жуков, если только те греки в султанском войске, которых упоминает Ибн Биби, были именно никейцами46. Более достоверно другое: в конце 1243 г. Кей-Хосров II, бежавший после битвы через Токат47 и Анкару48 в Конью, а оттуда в Анталью49, посылает посольство к Иоанну III Ватацу в надежде на заключение союза против монголов. Оба государя лично встретились в го­роде Триполи, на реке Меандр50. Однако, как пишет Акрополит, после за­ключения союза “василевс вернулся в Филадельфию, а султан в Иконий (Конью. - Д.К.), где была его столица. Тогда оба они успокоились в отноше­нии войны, ибо войско татар не двинулось в поход, как [у них было в] обы­чае”51. Сведения Акрополита о поездке султана к реке Меандр и последую­щем замирении с монголами подтверждаются анонимной хроникой: “Гийас [ад-Дин], убегая [от татар], достиг берега реки Миндирус, Mindirus, виз. Меандр, соврем. Мендерес), чтобы направиться в Истанбул (т.е в Никейскую империю. - Д.К.), [но] когда пришла новость о мире (султан и его свита) они возвращаются назад, и он пришел в Конью”52.

Действительно, пока султан, оставшись без армии, метался по городам своей державы в ужасе перед монголами53, пытаясь заручиться поддержкой Никейской империи, а возможно, и найти там убежище, его вазир Мухаззаб ал-Дин по собственной инициативе двинулся в монгольский лагерь. Он встретился с Байджу возле Эрзурума, а затем отправился в Муганскую до­лину, где подписал мирный договор с Чормагуном54, начальником Байджу. Султанат стал вассалом Монгольской державы и принял обязательство пла­тить дань55. Именно это соглашение сделало ненужным никейско-сельджукский союз в 1243 г.

Следует подчеркнуть, что Байджу, de facto начальник монгольского кор­пуса, дислоцированного в Передней Азии, подчинялся хану Золотой Орды56. Именно Батый в 1240-х годах признавался сюзереном государей Рума и Сирии57. Соответственно зависимость Румского султаната от Великого каана была оформлена через посредничество золотоордынского хана: в том же 1243 г. или в начале 1244 г. сельджукское посольство, возглавляемое наибом Шаме ал-Дином ал-Исфахани, отправилось в Золотую Орду и вер­нулось с ярлыком, провозглашавшим ал-Исфахани полномочным предста­вителем Батыя в Руме58.

Когда в 1246 г. султан ‘Изз ал-Дин Кай-Кавус II взошел на престол, он столкнулся с враждебностью Киликийской Армении и Трапезундской импе­рии. Бар Эбрей пишет, что после провозглашения ‘Изз ал-Дина султаном “в то время прибыли послы монголов, и они потребовали, чтобы султан ‘Изз ал-Дин присоединился в прославлении каана (каn) (т.е. чтобы отправился на коронацию Гуюка. - Д.К.). А он извинился [и отказался ехать] из-за греков и армян59: поскольку они его враги, то они раздерут [на части] его страну, если он уедет. Вот почему он послал посредником своего брата Рукн ал-Ди­на. И он обещал, что он также поедет, [но] в другое время”60. Трудно представить, чтобы никейский император, отчетливо осознававший значение Сельджукского султаната как барьера против монголов61, начал бы своими руками разрушать его. Скорее всего, под “греками” султан имел в виду Тра-пезундскую империю62.

В октябре этого же года, несмотря на сопротивление Батыя, который сделал все для того, чтобы отложить коронацию Великого каана, на пре­стол взошел Гуюк63. Вражда между Великим кааном и ханом Золотой Ор­ды, продолжавшаяся все короткое царствование Гуюка, едва не привела к гражданской войне в Монгольской империи64.

Гуюк, ненавидевший Батыя, сделал ряд последовательных шагов, чтобы лишить хана Золотой Орды власти в Передней Азии. Во-первых, он назна­чил султаном Рума Рукн ал-Дина Кылыч Арслана IV в противовес ставленнику Батыя султану Кей-Кавусу II. Именно с появлением Рукн ал-Дина Кы­лыч Арслана IV связывает Ибн Биби арест и последующую казнь вазира Шаме ал-Дина ал-Исфахани, представителя Батыя в Руме. Вероятно, ярлык, на основании которого казнили вазира, был выдан не Батыем, как полагает Каэн, а самим Великим кааном65. Во-вторых, Гуюк сместил Байджу с поста главнокомандующего монгольским корпусом в Передней Азии и назначил на этот пост нойона Илджигидая (вар. Илджидая), причем последний подчи­нялся уже не Батыю, а непосредственно Великому каану66. Любопытно, что Илджигидай получил право сбора налогов в пользу Великого каана на тер­ритории Трапезундской империи67. Он также должен был арестовать в Ар­ране68 наместников Батыя[69]. Источники позволяют установить хронологию этих событий. 24 мая 1247 г. к Байджу прибыло от папы Иннокентия IV (1243-1254) посольство Асцеллина, монаха Доминиканского ордена70. Оно пробыло в летней ставке Байджу в Сисиане (castrum Sitiens, к северу от Нахичевана) до 25 июля 1247 г.71 В ответ Байджу снарядил посольство Айбега и Саргиса (последний был, несомненно, армянином) к папе. Посольство Ай­бега и Саргиса прибыло к Иннокентию IV летом 1248 г. и пробыло в Риме до 22 ноября 1248 г.72, причем, как сообщает Матвей Парижский, татарские послы просили о военном союзе против никейского императора (movere guerram in proximo contra Batthacium generum Fretherici Graecum, scismaticum et Romanae curiae inobedientem)73. Сведения Симона де Сен-Кантена позволяют заключить, что летом 1247 г. Байджу еще оставался полновластным хозяи­ном в монгольских владениях Армении, Западного Ирана и Азербайджана74.

Командование Илджигидая продолжалось со второй половины 1247 г.75 до лета 1251 г. Когда Гуюк умер в 1248 г., Батый поспешил расправиться со ставленником своего покойного противника. Воспользовавшись тем, что сыновья Илджигидая приняли участие в заговоре против нового каана Мен­гу (1251-1259) (который, кстати говоря, занял престол при поддержке Ба­тыя76), хан Золотой Орды приказал схватить и казнить Илджигидая (забива­нием камней в рот)77. Байджу вновь получил командование над монгольски­ми войсками в Иране78. Одновременно Великий каан в том же 1251 г. пове­лел, чтобы его брат Хулагу правил землями Ирана, Сирии, Египта, Рума и Армении (часть этих земель еще предстояло завоевать)79. Теперь Байджу подчинялся, как некогда Илджигидай, не Батыю, а Великому каану. Его за­дачей было подготовить в Руме продовольствие для армии Хулагу, которая должна была прибыть позднее80. Однако все расчеты нарушил Батый. Ис­пользуя свое влияние, он запретил войскам Хулагу пересекать р. Джейхун (Амударью)81. Каан не осмелился отменить решение хана Золотой Орды, который обладал старшинством в роду Чингизидов82. Хулагу смог высту­пить в поход только после смерти Батыя в 1255 г., простояв два года (1253 и 1254 гг.), в своей ставке на правом берегу Амударьи83. Именно благодаря этому решению трое султанов спокойно правили в Руме в 1249-1254 гг. под покровительством Батыя, а затем ‘Изз ал-Дин Кай-Кавус II еще в течение двух лет в (1254-1256 гг.) пользовался единоличным правлением.

Какими же были никейско-монгольские отношения в течение десяти лет, между началом правления Гуюка (1246) и переправой Хулагу через р. Джейхун (1256), после которой политическая ситуация в Передней Азии кардинально изменилась? Нужно отметить, что император Иоанн III Ватац проявил незаурядный дипломатический талант. Ко времени коронации Гую­ка Никейская империя была единственным анатолийским государством, ко­торое не послало посольство в Каракорум84. С точки зрения монгольской политической теории, не подчинившееся им государство (а таковым счита­лось не приславшее посольство с изъявлениями покорности) рассматрива­лось как враждебное85. Однако Иоанн III Ватац смог нейтрализовать дейст­вия Гуюка (назначение Рукн ал-Дина Кылыч Арслана IV султаном Рума и посылка посольства к папе Иннокентию IV в 1247-1248 гг.) союзом с султа­ном ‘Изз ал-Дином Кай-Кавусом II и переговорами с папой относительно унии церквей (которые начались в том же, 1248 г.)86. По сообщению Киракоса Гандзакеци, когда Рукн ал-Дин Кылыч Арслан IV и спарапет Смбат, брат короля Киликийской Армении Хетума I, возвращались из поездки в ставку Великого каана87 и достигли Эрзинджана, они “услыхали [весть] о том, что брат (это ошибка, нужно: “сын”. - Д.К.) султана Гиятадина, став зя­тем Ласкариса, ромейского царя в Эфесе, с его помощью сел на султанский престол в Конии”88. Хотя Илджигидай дал Рукн ал-Дину двухтысячный от­ряд конницы, тем не менее Кей-Кавус II, теперь зять Иоанна III Ватаца, смог победить Кылыч Арслана IV в 1249 г.89 Последующая скрытая борьба за престол в улусе Великого каана в 1248-1251 гг., равно как и казнь Илджиги­дая, на время снизили активность иранских монголов в Анатолии. После восшествия на престол Менгу в 1251 г. и назначения Хулагу главой армии, которая должна была покорить остававшиеся вне власти монголоа земли в Ираке, Западном Иране и Сирии, именно решение Батыя воспрепятство­вать этому походу отодвинуло на некоторое время (до начала 1256 г.) самую главную потенциальную угрозу восточным границам Никейской империи: прибытие огромной армии Хулагу90. Для Илджигидая, как и впоследствии для Байджу, располагавших, несомненно, меньшими силами, основным про­тивником было государство исмаилитов и Багдадский халифат91, а не дале­кая Никея. Более того, именно в этот период (1251-1256) Никейская импе­рия вступает в дипломатические сношения с Великим кааном.

По сообщению Гийома Рубрука (который прибыл ко двору Менгу 27 де­кабря 1253 г. и пробыл в Каракоруме до 10 июля 1254 г.92), Великий каан по­слал одного из своих братьев против исмаилитов, другой же брат должен был вести военные действия против багдадского халифа и против Никей­ской империи93. По весьма правдоподобному предположению ван ден Вин- гаерта, издателя критического текста “Итинерария” Рубрука, равно как и Клод и Рене Капплеров, Рубрук ошибся: вести войну против исмаилитов-“ассасинов”, Багдадского халифата и Никейской империи должен был толь­ко один брат Великого каана - Хулагу94. Вероятно, именно с целью предло­жить ультиматум никейскому императору (что монголы часто делали перед началом военной кампании95), от Великого каана в конце 1251 г. было от­правлено посольство, достигшее Никеи в 1252 г. Богатыми подарками Ватацу удалось склонить посла на свою сторону, и тот порекомендовал отпра­вить ответное посольство, чтобы оттянуть время96. Император так и посту­пил: Рубрук встретил это никейское посольство в Каракоруме накануне приема, данного Великим кааном 4 января 1254 г.97 Византийская политиче­ская теория не допускала подчинения империи варварскому государству (такое происходило только в крайних случаях): действительно, Рубрук не­сколько раз отмечает, что Никейская империя не покорилась монголам98. Когда в конце 1254 г. монгольское посольство, направлявшееся вместе с мо­нахом Феодулом к Людовику Святому, королю Франции, остановилось на территории Никейской империи и глава посольства неожиданно умер, пре­емник Ватаца император Феодор II Ласкарис (1254-1258) отослал его обрат­но99.

Таким образом, императору Иоанну III Ватацу удалось мерами диплома­тии отодвинуть монгольскую угрозу и при этом не стать вассальным госуда­рем (что и подчеркнул Рубрук100). Но окончательно решить эту проблему довелось его сыну, императору Феодору II. По иронии судьбы именно бегст­во Михаила Палеолога в Рум в 1256 г. и его сражение с монголами способ­ствовало избавлению империи от монгольской угрозы.

Теперь следует прежде всего восстановить хронологию событий. Когда император Феодор II взошел на престол (после 3 ноября 1254 г.), он продол­жил политику своего отца, направленную на то, чтобы сохранять “сельджукский барьер” в Малой Азии между Никейской империей и монголами. Его задача облегчалась тем, что после смерти Каратая (11 ноября 1254 г.) в результате междоусобной войны ‘Изз ал-Дин Кай-Кавус II стал единолич­ным главой султаната. Ибн Биби упоминает о прибытии посольства Никей­ской империи, когда Кай-Кавус II победил своего брата (т.е. после 9 февра­ля 1255 г.). Никейские источники позволяют уточнить число посольств к сельджукам в правление Феодора II Ласкариса: за период с конца 1254 г. по весну 1256 г. их было три.

Первое посольство отправилось сразу после провозглашения Феодо­ра II императором101. Как справедливо полагает П.И. Жаворонков, целью посольства было подтверждение договора, заключенного Иоанном III Ватацем с Кей-Кавусом II еще в 1249 г.102 Второе никейское посольство бы­ло послано в конце 1254 - начале 1255 г., вероятно, с целью поддержать Кей-Кавуса II в борьбе с его братом103. Третье посольство было послано весной 1256 г.: Феодор II справлялся, не беспокоят ли султана монголы. Начиная военную кампанию на Балканах, император предполагал, что султан находится в безопасности104. Оба государя недооценили близость войска Хулагу.

Переправившись через р. Джейхун 1 января 1256 г., в августе этого же года Хулагу подошел к городу Туе в Хорасане, намереваясь вести войну с государством исмаилитов105. Тогда же он повелел Байджу оставить Муганскую долину, которую хотел занять сам, и отправиться в Рум. Байджу-нойон достиг Арзан ал-Рума (Эрзурум) в августе 1256 г.106, затем он подошел к Эрзинджану107. Оттуда он послал письмо султану ‘Изз ал-Дину, требуя себе места для зимовки108. Появление Байджу было неожиданностью109.

Кай-Кавус II ответил отказом и стал спешно готовиться к войне. Имен­но в это время, в конце августа, в разгар военных приготовлений, Михаил Палеолог прибыл в Конью. Император узнал о его бегстве в сентябре
1256 г.110 Сражение между сельджуками и войском Байджу, в котором при­нял участие Михаил Палеолог, состоялось возле местечка Султан-ханы, между Коньей, резиденцией султана, и Аксараем (τα "Αξαρα Акрополита111), где был разбит монгольский лагерь. Султан потерпел полное поражение112. Ибн Биби сообщает terminus ad quern этой битвы: незадолго до 23 Рамаза­на 654 г.Х. (14 октября 1256 г.)113. Это означает, что Михаил Палеолог пре­бывал в Руме приблизительно полгода, с конца лета 1256 г. по начало 1257 г., когда он вернулся в Никею114. Из этих пяти месяцев как минимум два (ноябрь и декабрь 1256 г.) Михаил провел в Кастамону. Оттуда он послал письма военачальникам (στραταρχοΰντες) Вифинии и Месофинии (ведь Ка­стамону расположено сравнительно недалеко от этих областей), побуждая их содержать в порядке границу. Также он запросил императора о прощении и, как упоминалось, при содействии митрополита Икония вскоре получил его115. За эти два месяца Михаил Палеолог укрепил замок Кастамону, что­бы монголы не смогли его взять116.

Друг Михаила Палеолога, султан ‘Изз ал-Дин Кай-Кавус II тоже бежал, спасаясь от мести Байджу. Султан покинул Конью 14 октября 1256 г. и на­правился в Анталью, затем - в Ладик (Лаодикию, соврем. Денизли)117. В на­чале января 1257 г. он прибыл на византийскую территорию, в Сарды, где встретился с Феодором II118.

Здесь мы подходим к тому вопросу, который был поставлен выше: ка­ким войском командовал Михаил Палеолог, находясь на службе у султана? Думаю, уже сама хронология дает ответ на этот вопрос - это “ромейское” войско вряд ли было прислано императором: времени было слишком мало (сентябрь - первая половина октября). Надо полагать, что часть войска в чрезвычайных условиях была набрана среди греков Румского султаната.

Эти “сельджукские” ромеи считались подданными и султана, и императора, что доказывается сохранившейся надписью в одной из церквей в Каппадокии. Ее ктитор Василий упомянул в качестве своих государей султана Мас’уда II (1285-1298; 1303-1304) и императора Андроника II (1282-1328): [έπί] μεν πανυψηλοτ[άτου] μεγαλογένους μεγάλου σουλτάνου [Μα]σούτη έπί δέ Ρομέων βασιλεύοντος Κυ[ροΰ] Ά[νδρονίκου]119. Поэтому священник Ни­кита Карантин назвал войско Палеолога в 1256 г. “ромейским”, а сам Миха­ил VIII на склоне своих лет - “персидским”: оба обозначения были верны, учитывая двойной статус греческого населения Рума. При этом любопытно, зачем императору потребовалось скрывать тот факт, что “персидское” вой­ско сражалось под имперскими знаменами. Это тем более интересно, что са­ма идея использовать эти знамена принадлежала Михаилу Палеологу. Пахи­мер пишет: “На чужбине он (т.е. Михаил Палеолог. - Д.К.) вместе со своими [воинами], построившись [на битву] под имперскими знаменами, отличается [в сражении] против врагов султана, дабы умилостивить василевса, если где-либо тот услышит [об этом]”120. Иными словами, никейско-сельджукский союз против Байджу не был секретом ни для кого, в том числе и для Миха­ила, который самовольно попытался представить свое войско как никейскую помощь султану в тот момент, когда император просто не успевал при­слать какую-либо подмогу Кей-Кавусу II (и еще вопрос, собирался ли делать это?). Услуга оказалась воистину “медвежьей”.

В другом месте Пахимер продолжает: “Над державой царствовал Феодор, когда пришел слух, что к нему из Персиды приехало [монгольское] посольст­во, и [так как] известие это было истинным, был страх и смятение”121. Сущест­вуют две возможные интерпретации этого пассажа. Первая из них принадле­жит М.А. Андреевой, которая датировала посольство концом 1257 - началом 1258 г. Эту датировку принял П.И. Жаворонков122. Текст Пахимера неясен: ключевое для датировки слово ή αρχή можно перевести двояко - как “начало” и как “держава”. Я предпочитаю второе значение (“держава”), что соответст­венно и отразил в своем переводе. Точно так же понимает это место В. Ло­ран123. Однако Б. Липпард и Дж. Лэнгдон переводят эту фразу иначе: “В нача­ле царствования Феодора, когда пришел слух, что к нему из Персиды приеха­ло [монгольское] посольство (и известие это было истинным) был страх и смятение”124. Соответственно Липпард считает, что Пахимер говорит о по­сольстве конца 1254 г., которое направлялось к Людовику Святому и которое упоминает Рубрук125. Однако текст Рубрука предполагает, что это посольство было принято Иоанном III Ватацем, а не Феодором II126. Лэнгдон отметил сла­бость аргументации Липпарда и предположил, что речь идет о другом мон­гольском посольстве, которое появилось в конце 1254 г. вслед за посольством, упомянутым Рубруком127. Действительно, посольство Великого каана, сопро­вождаемое монахом Феодулом (о нем сообщает только Рубрук), направлялось к королю Франции, в то время как посольство, о котором пишет Пахимер, бы­ло отправлено именно к никейскому императору.

Со своей стороны я не вижу никаких причин пересматривать датировку Андреевой. Точка зрения Липпарда и Лэнгдона не может объяснить одного момента: зачем Хулагу потребовалось в 1254 г. посылать посольство в Ни- кейскую империю, когда он сам по воле Батыя топтался на правом берегу Амударьи? Текст Пахимера не оставляет сомнений, что посольство было послано именно Хулагу: именно с него начался долгий переговорный про­цесс о выдаче замуж за Ильхана византийской деспины128. В свое время я по­лагал, что монгольское посольство прибыло в Никею в 1258 г., когда султан ‘Изз ал-Дин вернулся в Конью129. Анализ сведений Анонимной хроники на персидском языке и Бар Эбрея вынудили меня изменить свою точку зрения.

Дата возвращения ‘Изз ал-Дина Кай-Кавуса II в Конью по Анонимной хронике - 14 Раби‘ II 655 г.Х. (1 мая 1257 г.)130. Таким образом, он пребывал на территории Никейской империи довольно короткий срок - с января по апрель 1257 г. За это время султан успел завязать сношения с монголами. Об этом пишет Бар Эбрей. Насколько мне известно, этот отрывок из его “Хро­нографии” еще не был прокомментирован. Текст гласит, что после сражения с Байджу и бегства султана (куда именно, Бар Эбрей не уточняет), “‘Изз ал-Дин отправил посланника из [места], где он находился, к Хулаку131.

И он (т.е. ‘Изз ал-Дин. - Д.К.) обвинил [в случившемся] Байджу (Bäjü), гово­ря, что тот отбирал у него царство и наследие его предков. И Хулагу послал [ему] ярлык (yarlik), то есть [письменный] приказ (puqdänä), [состоящий] в том, чтобы оба брата разделили области [султаната]. Итак, когда настал 1568 год [по летосчислению] греков (т.е. 1257 г.), 'Изз ал-Дин объявился132 и пришел в Конью (Qünyä). И Рукн ал-Дин вместе с Байджу [отправился] на зимние стоянки во внутренние области Вифинии (d-Betöniyä), на берегу мо­ря”133.

Место, в котором находился султан и где он получил ярлык Ильхана, чтобы вернуться обратно, было ничем иным как Никейской империей. Текст Бар Эбрея свидетельствует, что монгольское посольство, чьей зада­чей было привезти ярлык султану 'Изз ал-Дину, было отправлено именно туда. Принято считать, что разделение султаната между братьями, о чем пишет Бар Эбрей, произошло только после возвращения Кей-Кавуса II в Конью в 1257 г.134 Согласно Аксарайи, этот раздел был санк­ционирован Хулагу после личного визита двух братьев к нему в Табриз 6 августа 1258 г.135 На самом деле здесь никакого противоречия нет: чтобы вернуться в Конью, султану нужны были какие-нибудь гарантии безопасности со стороны Ильхана. Но предварительное соглашение нача­ла 1257 г. вступило в силу только тогда, когда султан лично явился к Ильхану.

Я полагаю, что Пахимер и Бар Эбрей сообщают об одном и том же монгольском посольстве. По крайней мере известно, что после свидания с императором султан отправился вместе с ним в Магнисию, где и сос­тоялся, по мнению М.А. Андреевой, прием монгольских послов136. Если принять точку зрения, что посольство Хулагу, посланное к Феодору II, име­ло целью выяснить истинную позицию империи по отношению к бежав­шему султану, то эта гипотеза объясняет многие трудные места источ­ников.

Во-первых, становится понятным тот страх, которой посольство вызва­ло у византийцев. Хотя Никея не послала никакого военного подкрепления Кей-Кавусу II в 1256 г., неуместная инициатива Михаила Палеолога, распорядившегося использовать имперские знамена в битве при Султан-ханы, фактически поставила империю под возможный удар самой сильной в то время армии137.

Во-вторых, время прибытия монгольского посольства в Никею не про­тиворечит хронологии хроники Акрополита. Он сообщает как об одновре­менных событиях о тревоге, охватившей никейцев, когда дошла весть о та­тарских набегах вблизи никейско-сельджукского пограничья, и о наступле­нии Михаила Эпирского, который смог в своей кампании против Никейской империи на Балканах дойти до р. Вардар138. Между тем эта кампания эпир­ского деспота датируется весной 1257 г.139 Сообщение Акрополита о татар­ской опасности для никейских границ в это время подтверждается Бар Эбреем, который сообщает, что начало 1257 г. Байджу со своим войском провел в “Вифинии”, на морском берегу140. Несомненно, в данном случае имеется в виду сельджукская часть Пафлагонии и побережье Черного моря между Синопом (в то время - трапезундское владение) и никейскими земля­ми, куда, кстати говоря, монголы могли прорваться, лишь подчинив Каста­мону, только что покинутую Михаилом Палеологом. Акрополит в сдержан­ной манере пишет, что монгольская угроза восточной границе Никейской империи существовала постольку, поскольку монголы еще не заключили с Феодором II окончательного мира, не установили прочного согласия141. Надо заметить, что согласно Рашид ал-Дину, в Раби' I 655 г. X. (19 мар­та-17 апреля 1257 г.) Байджу был уже в Азербайджане, откуда он явился в Хамадан, чтобы получить личную аудиенцию у Хулагу142. Монгольская уг­роза Никейской империи (обусловленная отсутствием мирного договора и поведением Михаила Палеолога в 1256 г.) существовала весьма непродол­жительное время: в январе - начале марта 1257 г. Таким образом, хроноло­гия Акрополита не противоречит датировке описанного Пахимером монгольского посольства (terminus ante quern которого - конец апреля 1257 г., т.е. время возвращения Кей-Кавуса II в султанат). Соответственно с учетом всех этих сведений, я датировал бы монгольскую миссию январем - апрелем 1256 г., когда войска Байджу еще стояли вблизи никейской границы и по­сольство Хулагу только что прибыло на территорию империи. У Пахимера есть одна деталь, подтверждающая сказанное. Он говорит, что император, получив известие о посольстве, послал гонцов в Персию (т.е. в Румский сул­танат) с ложным известием о своих приготовлениях к войне, внушая мысль о непобедимости Ромейской державы; причем оговаривалось, что, если бы эти гонцы погибли143, то казна брала на себя расходы по содержанию их семей144. Посольство было “монгольским”; соответственно и предполагае­мые военные действия должны были вестись против монголов же; и от них же в первую очередь могли пострадать посланцы. Эта акция кажется бессмысленной, если бы она была предпринята в тот момент, когда войско Байд­жу уже вернулось в Азербайджан; напротив, действия императора можно расценить как дерзкие и вместе с тем обдуманные, если учесть, что монголь­ская армия стояла возле никейской границы.

В-третьих, становится понятным, почему Михаил Палеолог постарался скрыть факт самовольного использования имперских знамен в битве против монголов. Монгольская миссия в марте-апреле 1257 г. окончилась полной дипломатической победой императора Феодора И. Он не только на равных разговаривал с монголами (использовав для этого весь богатый арсенал приемов византийской дипломатии145), он смог также подписать с ними мир, устраняющий опасность для восточных границ Никеи146, тем самым испра­вив оплошность Михаила Палеолога. Ему ли, императору Михаилу VIII, нужно было вспоминать на склоне лет, как человек, сына которого он при­казал ослепить, чтобы захватить трон, оказался более искусным политиком и более радевшим о благе империи правителем, чем он сам, узурпатор, всю жизнь доказывавший свои права на престол147!

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Я последовательно называю византийцами подданных никейского императора, чтобы под­черкнуть преемственность Никеи и ее институтов с исчезнувшей Византией, которую именно никейцы и смогли восстановить. Кроме того, если предпочесть термин “никейцы”, то возника­ют затруднения в определении представителей греческого населения, живших на сельджук­ских землях Малой Азии. Сельджуки называли их "руми" т.е. ромеями (византийцами), и в цер­ковном отношении они продолжали подчиняться патриарху Константинополя, временно пре­бывавшему в Никее. События 1204 г. никак не изменили ни их статус, ни наименование.
2. Это время от создания никейско-сельджукского союза против монголов до отвоевания Кон­стантинополя, после чего император Михаил VIII Палеолог (1259-1282) окончательно пе­реориентировал восточную политику Византии в Малой Азии на отношения с монгольским государством Ильханов в Иране.
3. Рашид aд-Дин. Сборник летописей / Под ред. А.А. Семенова, А.А. Ромаскевича, И.П. Петрушевского. Т. 2-3. М.; Л., 1946-1960. Т. 2. С. 118, 120, 124; Rashìd al-Dìn. Jämì al-Tawânkh / Ed. В. Karïmî. Vol. I. Tehran. 1959. P. 568, 570, 576. (Далее: Rashid al-Din. I, II); Histoire des Seldjoucides d’Asie Mineure (texte persan) / Ed. M.T. Houtsma. Recueildes Textes relatifs à l'his­toire des Seldjoucides. Т. IV. Leiden; Brill, 1902. P. 264-267. (Далее: Ibn Bibi); Duda H. Die Seltschukengeschichte des Ibn Bibi. Kopenhagen, 1959. S. 252-255. (Далее: Ibn Bibi (Duda)); Histoire des Seldjoucides d’Asie Mineure par une anonyme, texte persan publie par F.N. Uzluk. Ankara, 1952. P. 51 (P. 33-34 тур. пер.). (Далее: Anonyme); Gregorios Bar ‘Ebraya (iGregorius Barhebrxus). Ktăbâ d-maktbănut zabnè: Gregorii Barhebraei chronicon syriacum: e codd. mss. emendatum ac punctis vocalibus adnotationibusque locupletatum / Ed. P. Bedjan. P., 1890. P. 481. (Далее: Bar ’Ebraya); Gregory AbQ’l Faraj, commonly known as Bar Hebraeus. The Chronography /Transl. by E.W. Budge. Vol. I. L., 1931. P. 411. (Далее: Bar Hebraeus (Budge)); Ku- ракос Гандзакеци. История Армении / Пер. с древнеарм., предисловие и примеч. Л.А. Хан- ларян. М., 1976. С. 196; Kirakos Gandzakets’i. History of the Armenians / Transl. by R. Bedrosian. N.Y., 1986. P. 266 (электронная версия: http://rbedrosian.com/kgl-12.htm); Шукуров РМ. Вели­кие Комнины и Восток (1204-1461). СПб., 2001. С. 155; Turan О. Selçuklular zamanında Türkiy. Siyâsi Tarih Alp Arslan'dan Osman Gazi'ye (1071-1318). Istanbul, 1971. S. 465; Cahen С Pre-Ottoman Turkey. A General Survey of the Material and Spiritual Culture and History c. 1071-1330. L., 1968. P. 272; Idem. The Formation of Turkey. The Seljukid Sultanate of Rtim: Eleventh to Fourteenth Century. Harlow, 2001. P. 178-179 (эта книга является переводом на ан­глийский монографии Казна: Cahen С. La Turquie Pre-Ottomane [Varia Turcica VII]. Istanbul; Paris, 1988. Французский вариант, изданный в 1988 (и соответственно его английский пере­вод, выполненный Холтом в 2001 г.) отличаются от первого издания монографии 1968 г., см.: Idem. The Formation of Turkey... P. XI—XIII.
4. Ibn Bibi. S. 268-269; Ibn Bibi (Duda). S. 256-257; Bar 'Ebraya. P. 482-484; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 412-414 (наиболее подробное изложение событий этой войны). Дата битвы дана в: Anonyme. Р. 51 (Р. 34 тур. пер.).
5. Terminus post quern переговоров - 25 марта 1249 г., когда был казнен сахиб Шаме ал-Дин Исфахани. Anonyme. Р. 51 (Р. 33 тур. пер.); Ibn Bibi. S. 264-267; Ibn Bibi (Duda). S. 253-255; Cahen C. The Formation of Turkey... P. 178; Idem. Pre-Ottoman Turkey... P. 272; Тигап О. Selçuklular zamanında Türkiy... S. 466.
6. Ibn Bibi. S. 267-268; Ibn Bibi (Duda). S. 255-256; Kerîmüddin Mahmud Aksarayi. Musameret ül-ahbâr .Mogollar zamanında Türkiye Selçukluları tarihi. Mukaddime ve haşiyelerle tashih ve neşreden O.Turan.. Ankara, 1944. S. 37. (Далее: Aksarayi); Bar 'Ebraya. P. 484; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 414; Cahen C. The Formation of Turkey... P. 178-179; Turan O. Selçuklular zamanında Türkiy... S. 466-470.
7. По идее, туда должны были ехать все три брата, но смерть Каратая 28 Рамадана 652 г. X. (11 ноября 1254 г.) спутала все планы. Двое братьев остались в султанате, тогда как 'Ала ал-Дин Кей-Кубад II продолжил путь к монголам. Ibn Bibi. S. 275-277, 292-293; Ibn Bibi (Duda). S. 262-264, 278-279; Aksarayi. S. 38-39; Anonyme. P. 52 (P. 34 тур. пер.); Bar 'Ebraya. P. 494: Bar Hebraeus (Budge). I. P. 422; Baybars al-Manşufi al-Dawădăr. Zubdat al-fikra fi ta'rikh al-hijra: History of the Early Mamluk Period / Ed. by D.S. Richards. Beirut, 1998. P. 26-28; Cahen C. The
Formation of Turkey... P. 182; Turan О. Selçuklular zamanında Türkiy... S. 472; Шукуров P М. Ве­ликие Комнины и Восток... С. 155-156. Источники не позволяют датировать смерть 'Ала ал-Дина Кей-Кубада II, равно как и установить, умер ли он от болезни или был убит (по тай­ному приказу своих братьев); несомненно, что он окончил свои дни, направляясь к Велико­му каану. Возможно, дата его смерти - 1254 г.: в одной из кратких календарных хроник со­общается, что в 652 г.Х. (21 февраля 1254 г. - 9 февраля 1255 г.) умер некий брат султана Рукн ад-Дина. (istanbul'un fethinden önce yazılmış Tarihî Takvimler. Yay. O. Turan. Ankara. 1954. S. 78-79.) Поскольку двое старших братьев продолжали здравствовать, можно предпола­гать, что хроника зафиксировала дату смерти младшего брата, султана 'Ала ал-Дина Кей- Кубада II. Ср. Тигап О. Selçuklular zamanında Türkiy... S. 490, n. 56.
8. Дата восстания (652 г.Х. (21 февраля 1254 г. - 9 февраля 1255 г.)) отражена в краткой сель­джукской хронике в виде даты восшествия на престол, что просто говорит о том, что сул­тан Рукн ал-Дин провозгласил себя единоличным правителем. Tarihi Takvimler. S. 78-79.
9. Anonyme. P. 53 (P. 34 тур. пер.); Ibn Bibi. S. 277-283; Ibn Bibi (Duda). S. 264-269; Шуку­ров P.M. Великие Комнины и Восток... С. 156; Cahen С. The Formation of Turkey... P. 183.
10. Aksarayi. P. 40; Turan O.Selçuklular zamanında Türkiy... S. 475.
11. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc II Sinica Franciscana. Florence, 1929. Vol. I: Itinera et relationes fratrum minorum saeculi XIII et XIV. P. 330; Guillaume de Rubrouck, envoye de saint Louis. Voyage dans Fempire Mongol, 1253-1255 / Trad, et comment, de Cl. et R. Kappler. P., 1985. P. 77 (хронология), 244-245.
12. Ibn Bibi. S. 283; Ibn Bibi (Duda). S. 269; Aksarayi. S. 41.
13. Ibn Bibi. S. 283-284; Ibn Bibi (Duda). S. 269-270. P.M. Шукуров, как и Осман Туран, считает, что посольство было отправлено к Батыю, а не к Великому каану Менгу. Шукуров Р.М. Великие Комнины и Восток... С. 156; Turan O. Selçuklular zamanında Türkiy... S. 478-479. Я не согласен с ними: в оригинале полной версии сочинения Ибн Биби назван именно Менгу (cf.: Ibn Bibi (Duda). S. 341, n. 338). Версия Ибн Биби подтверждается Аксарайи, который пишет: “Сахиб Фахр ад-Дин 'Али был в то время (имеется в виду 656 г.Х., 8 января - 28 де­кабря 1258 г., хотя следует заметить , что хронология у Аксарайи в начале его труда нена­дежная. - Д.К) амир-и дад’ом. Причина в том, что он [возглавлял дипломатическую] мис­сию к Его Величеству Гуюк-хану, и ездил в составе посольства в ставку (орду) Менгу-хана; у него были ярлыки [обоих] хаканов...” (Aksarayi. S. 41). Клод Каэн также полагает, что по­сольство Фахр ал-Дина Али было отправлено именно к Великому каану, а не к хану Золо­той Орды (Cahen С. The Formation of Turkey... P. 181, 184).
14. Cahen C. The Formation of Turkey... P. 184,
15. 'Alá al-Dìn 'Ata Malik-i-Juwaynì.The Ta'rikh-i-Jahän-Gushä. Persian text ed. by Mirza Muhammad Qazwini. Vol. 1-3. Leyden; London, 1912-1937. Vol. I. P. 223. (Далее: Juwayni); 'Ala-ad-Din 'Ata-Malik Juvaini. The History of the World-Conqueror / Transl. from the text of Mirza Muhammad Qazvini by J.A. Boyle. Manchester, 1997. P. 268. (Далее: Juvaini (Boyle)). Ср.: Галстян А.Г. Армянские источники о монголах. М., 1962. С. 25 (1256 г.), 35 (1255 г.), 90, 105 (1256 г.). Арабские источники из мамлюкского Египта единодушно назы­вают 650 г.Х. (14 марта 1252 г. - 2 марта 1253 г.) как дату смерти Батыя. Однако все авто­ры (ал-Нувайри, ал-Айни, Ибн Халдун) заимствовали эту ошибочную дату из своего пер­воисточника - хроники Рукн ал-Дина Бейбарса [Тизенгаузен В. Сборник материалов, отно­сящихся к истории Золотой Орды. Т. I. СПб., 1884. С. 96 (С. 121 рус. пер.); С. 129 (С. 150 рус. пер.); С. 366 (С. 378 рус. пер.); С. 477 (С. 505 рус. пер.)]. О зависимости сведений ал-Айни и ал-Нувайри (а через них - и Ибн Халдуна) от Рукн ал-Дина Бейбарса см.: Little D.P. An introduction to Mamluk Historiography. Wiesbaden, 1970. P. 24—32, 80-87.
16. Эта склонность султана к любовным наслаждениям отмечена и Бар Эбреем. Bar ‘Ebraya. Р. 494; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 422.
17. Ibn Bibi. S. 284; Ibn Bibi (Duda). S. 270.
18. Geanacoplos D.J. Emperor Michael Palaeologos and the West, 1258-1282. A Study in Byzantine-Latin Relations. Cambridge, Mass., 1959. P. 17-18.
19. Ibid. P. 21.
20. Ср.: Georgius Acropolitas Opera/Rec. A. Heisenberg, P. Wirth. Vol. I. Stuttgart, 1978. P. 99.12-18; 100.17-20. (Далее: Acrop. I).
21. Failler A Chronologie et composition dans l’Histoire de Georges Pachymère // REB. 1980. T. 38. P. 9-12; Geanacoplos D.J. Emperor Michael Palaeologos... P. 21-24.
22. Failler A. Chronologie... Р. 16-20.
23. Acrop. I. Р. 134.10-12; Georges Pachymeres. Relations historiques / Ed. A. Failler, transl. V. Laurent. Vol. I. P., 1984. P. 37.1-11. (Далее: Pachym. I); Geanacoplos D.J. Emperor Michael Palaeologos... P. 26. Ангольд предполагает, что должность великого коноставла была специ­ально создана императором для Михаила Палеолога. См.: Angold М. A Byzantine Government in Exile. Government and Society Under the Laskarids of Nicaea. Oxford, 1975. P. 187-188.
24. Prinzing G. Ein Mann τυραννιδος άξιος. Zur Darstellung der rebellischen Vergangenheit Michels VIII. Palaiologos / Ed. I. Vassis, G.S. Henrich, D.R. Reinsch. Lesarten. Festschrift fur Athanasios Kambylis zum 70. Geburtstag. B.; N.Y., 1998. S. 188-197.
25. Такова версия самого Михаила Палеолога. [imperatoris Michaelis Palaeologi de vita sua / Ed. H. Grégoire // Byzantion. 1959-1960. T. 29-30. P. 453; Typikon of Michael VIII Palaeologos for the Monastery of St. Demetrios of the Palaiologoi-Kellibara in Constantinople (trans. G. Dennis) / Ed. J. Thomas, A.C. Hero, with assistance of G. Constable. Byzantine Monastic Foundation Documents. A Complete Translation of the Surviving Founder’s Typika and Testaments (электрон­ная версия: http://www.doaks.org/typ000.html). 1999. P. 1243; Троицкий И.Г. Автобиография императора Михаила Палеолога и отрывок из устава, данного им монастырю св. Димит­рия. СПб., 1885. С. 25].
26. Pachym. I. Р. 43.6-7. Земли, которыми управлял Михаил Палеолог, располагались к северу от Никеи до побережья Черного моря.
27. Acrop. I. Р. 134.7 - 136.7; Pachym. I. Р. 43.6-20; PLP. Fasz. 9. 1989. N 21528; Talbot А.-М. Michael VIII Palaeologos // The Oxford Dictionary of Byzantium. II. New York; Oxford, 1991. P. 1367.
28. Pachym. I. P. 43.21-45.1.
29. Acrop. I. P. 136.8-22.
30. Византийские авторы часто называли Румский султанат (который являлся тюркской дер­жавой, хотя и под сильным персидским влиянием) “Персией", а самих тюрок, особенно оседлых, “персами”. См.: Коробейников Д.А. Византия и государство Ильханов в XIII - на­чале XIV в.: система внешней политики империи // Византия между Западом и Востоком. Опыт исторической характеристики. СПб., 1999. С. 439-440.
31. Acrop. I. Р. 136.22-25.
32. Τον μέν Κομνηνον Μιχαήλ εις ηγεμόνα των Χριστιανικών στρατευμάτων oι Πέρσαι είναι διετάξαντο (Ibid. I. P. 137.13-14). Что именно Акрополит подразумевал под “христианским войском”, будет сказано ниже.
33. Идентификацию см.: Cahen С. The Formation of Turkey... P. 297 (Index).
34. Acrop. I. P. 138.10-16.
35. Pachym. I. P. 45.4-10.
36. Acrop. I. P. 136.8-138.18; 144.20-23; Pachym. I. P. 43.4-45.12.
37. Nicephorus Gregoras. Byzantina historia graece et latine. I. Bonnae, 1829. P. 57.19-60.3 (Далее: Greg. I). Давно отмечено, что первые семь “книг” “Ромейской истории” Никифора Григо­ры (Greg. I. Р. 1-279) в основном воспроизводят сведения Акрополита и Пахимера (Hunger Н. Die Hochsprachliche Profane Literatur der Byzantiner. I. Miinchen, 1978. P. 459.)
38. Дмитриевский А. Описание литургических рукописей, хранящихся в библиотеках право­славного Востока. Т. 1: Τυπικά. Ч. 1. Памятники патриарших уставов и ктиторские монас­тырские Типиконы. Киев, 1895. С. 791; Typikon of Michael VIII Palaiologos των Παλατιών for the Monastery of the Archangel Michael on Mount near Chalcedon (trans. G. Dennis) / Byzantine Monastic Foundation Documents... P. 1231.
39. Νυσταζοπούλου Μ. Γράμμα του ιερέως και νομικού Νικήτα Καραντηνοϋ προς τον ήγούμενον της έν Πάτμω Μονής `Ιωάννουτου Θεολόγου // Χαριστήριον εις Άναοτάσιον Κ. Όρλάνδον. 'Αθήναι,1966. Σ. 290-293.
40. Ср. с выводом Нистазопулу (она использует иные аргументы), что письмо было написано в ноябре-декабре 1256 г. ibid. Р. 307-308.
41. Карантин использует просторечную форму 6 oupravog. Это свидетельствует о том, что по­лученные им сведения имели устный характер, а не были извлечены из какого-либо пись­менного документа, составленного в султанате и затем переведенного в Никейской импе­рии.
42. Калонорос - греческое название города, который сельджуки переименовали в Алайю по­
сле того, как взяли его в 1220 г. [ibn Bibi. S. 97-102; Ibn Bibi (Duda). S. 104-109]. Кстати, Ибн Биби был знаком с греческим названием этого порта: он воспроизводит его как KalunOrus (Ibn Bibi. P. 97.18; Ibn Bibi (Duda). S. 105. N b). Письмо неточно передает события: согласно Ибн Биби, в 1256 г., после разгрома татарами, султан бежал в Анталью, а вовсе не в Алайю (Ibn Bibi. P. 287-288; Ibn Bibi (Duda). S. 273-274; Νυσταζοπούλου Μ. Γράμμα...Σ. 288, 300-302). ’
43. Νυσταζοπούλου Μ. Γράμμα...Σ.288-289; Acta et diplomata graeca medii aevi sacra et profana. Acta Patriarchatus Constantinopolitani / Ed. F. Miklosich et J. Mailer. VI. Vindobonae, 1890. P. 198. Издание Миклошича и Мюллера не воспроизводит полного текста письма.
44. Pachym. I. Р. 45.2.
45. Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток (взаимоотношения с Иконийским султана­том, татаро-монголами и Киликийской Арменией в 40-50 годы XIII в.) // ВВ. 1978. Т. 39. С. 93-101; Lippard B.G. The Mongols and Byzantium, 1243-1341. A Ph.D. Dissertation. Ann Arbor, 1984; Langdon J.S. Byzantium’s Initial Encounters with the Chinggisids: an Introduction to the Byzantino-Mongolica // Viator. 1998. Vol. 29. P. 95-140.
46. Ibn Bibi. P. 239; Ibn Bibi (Duda). S. 227; Cahen C. The Formation of Turkey... P. 70-71. Но это могли быть также трапезундцы, так как выше Ибн Биби говорит именно о трехтысяч­ном отряде из Трапезундской империи (Ibn Bibi. P. 238; Ibn Bibi (Duda). S. 226; Шуку­ров P.M. Великие Комнины и Восток... С. 160-161). Присутствие греческих отрядов в сельджукском войске отмечено также Бар Эбреем, но опять-таки без точного определе­ния (в тексте стоит: min yawnâyë - “из греков”), откуда эти отряды пришли (Bar ‘Ebraya. Р. 475; cf.: Bar Hebraeus (Budge). I. P. 406). Симон де Сен-Кантен пишет только о том, что никейский император должен был поставлять 400 копий (Vathachius quoque in. CCCC. lanceis eidem serviebat); неизвестно, выполнила ли Никея это соглашение перед битвой при Кёсе-даге (,Simon de Saint-Quentin. Histoire des Tartares / Publié par J. Richard. P., 1965. P. 70).
47. Ibn Bibi. P. 240; Ibn Bibi (Duda). S. 229.
48. Bar ‘Ebraya. P. 475; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 406.
49. Anonyme. P. 49 (P. 32 тур. пер.); Turan О. Selçuklular zamanında Türkiy. S. 442.
50. Acrop. I. P. 68.20-70.12; Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток... С. 95.
51. Acrop. I. Р. 70.7-11.
52. Anonyme. Р. 49 (Р. 32 тур. пер.).
53. После битвы Байджу подчинил Сивас и вырезал население Кайсери. Ibn Bibi. P. 241-243; Ibn Bibi (Duda). S. 229-231; Киракос Гандзакеци. История Армении. С. 177-178; Kirakos Gandzakets’i. History of the Armenians. P. 245; Галстян А.Г. Армянские источники о монго­лах. С. 26, 35, 90, 104; Simon de Saint-Quentin. Histoire des Tartares. P. 78; Bar ‘Ebraya. P. 475-476; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 406-407.
54. Чормагун начальствовал над монгольским корпусом в Азербайджане начиная с 1231 г. [Шихаб ад-Дин Мухаммад ибн Ахмад ан-Насави. Сират ас-султан Джалал ад-Дин Манкбурны (Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны) / Критич. текст, пер. с араб., предисл., коммент., примеч. и указатели З.М. Буниятова. М. 1996. С. 256-257; С. 272 перево­да на русский]. В 1241 г. Чормагун онемел [Киракос Гандзакеци. История Армении. С. 175] или оглох [Гялстян А.Г. Армянские источники о монголах. С. 104] в результате контузии, полученной в сражении, и Байджу стал фактическим командующим монгольским экспеди­ционным корпусом. Однако в 1243 г. Чормагун формально еще сохранял свой пост.
55. Ibn Bibi. P. 243-245, 247; Ibn Bibi (Duda). S. 231-233, 235-236; Anonyme. P. 49 (P. 32 тур. пер.); Simon de Saint-Quentin. Histoire des Tartares. P. 79-80; Cahen C. The Formation of Turkey... P. 173.
56. Тизенгаузен В. Сборник материалов... С. 133, п. 1 (С. 153-154, п. 2 рус. пер.); С. 476 (С. 504 рус. пер.); Шукуров P.M. Великие Комнины и Восток... С. 154, п. 109.
57. Juwayni. I. Р. 222-223; Juvaini (Boyle). P. 267.
58. Ibn Bibi. P. 247-249; Ibn Bibi (Duda). S. 236-237; Cahen C. The Formation of Turkey... P. 174.
59. .. .b-yawnâyê w-armnâyë. В арабской версии хроники стоит более определенное: “из-за царей греков и армян” (min muluk al-yunânïyyïn wa al-ârman). Ghrïghwïus Abu al-Faraj. Tărîkh mukhtąsar al-duwal. Bayrut, 1958. P. 256. В отношении армян информация Бар Эбрея отлича­ется точностью. Незадолго до своей смерти султан Гийас ал-Дин Кей-Хосров II вел войну с Киликийской Арменией и осадил Таре. Согласно Ибн Биби, “таквур” Армении (король Хетум I, 1224-1270) был вынужден отдать крепость Пракана (Brakana) и уплатить дань. [ibn Bibi. P. 249-250; Ibn Bibi (Duda). S. 237-239. Ср.: Anonyme. P. 50 (P. 32-33 тур. пер.)].
По сообщениям Киракоса Гандзакеци и Смбата Спарапета (который сам был участником этой войны), султанскую армию возглавлял Константин Ламбронаци, мятежный родственник короля Хетума (Киракос Гандзакеци. История Армении. С. 180; Kirakos Gandzakets i. History of the Armenians. P. 247-250; Галстян А.Г. Армянские источники о монголах. С. 47-48). О ки­ликийско-сельджукских взаимоотношениях после битвы при Кесе Даге см.: Cahen С The Formation of Turkey... P. 175; Шукуров P.M. Великие Комнины и Восток... С. 157-158.
60. Bar ’Ebraya. Р. 480; ср.: Bar Hebraeus (Budge). I. P. 410: “And then the ambassadors of the Mongols came requiring the Sultan ‘Izz al-Dln to come and to pay homage to the Khan. And he excused him­self, saying that if he turned aside the Greeks and Armenians who were his enemies would snatch his country from him. Therefore he sent his brother Rukn al-Dïn as a mediator...”. Ср.: Ghrïghwïus Abu al-Faraj. Tărîkh mukhtąsar al-duwal. P. 255-256.
61. Acrop. I. P. 69.9-23; Greg. I. P. 41.10-23; Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток... С. 95, п. 12.
62. Ср. с гипотезой P.M. Шукурова о том, что “понтийские греки пошли по пути киликийских армян” во взаимоотношениях с монголами после битвы при Кёсе-даге (Великие Комнины и Восток... С. 163-164).
63. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2. С. 118-119; Rashid al-DIn. I. P. 567-569; Bar ‘Ebraya. P. 480-481; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 411; Allsen T. The Rise of the Mongolian Empire and Mongolian Rule in North China. The Organization of the Empire: the Reigns of Ogodei and Giiyiig // The Cambridge History of China. Vol. 1-15. Cambridge, 1986-1991. T. 6: Alien Regimes and Border States, 907-1368. P. 385.
64. В конце 1247 - начале 1248 г. Гуюк собрал огромную армию и двинулся на запад. Как по­казывает направление похода (равно как и данные китайских источников), он шел против Батыя. Только смерть Гуюка, отличавшегося слабым здоровьем, весной 1248 г., спасла Монгольскую империю от междоусобной войны (Allsen Т. The Rise of the Mongolian Empire ... The Organization of the Empire... P. 388-389).
65. Ibn Bibi. P. 264-267; Ibn Bibi (Duda). S. 252-255. Ср.: Bar ‘Ebraya. P. 482-483; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 412-413. Правда, текст Ибн Биби (причем в обеих версиях - полной и сокращен­ной) несколько неясен: в нем говорится, что Рукн ал-Дин Кылыч Арслан IV привез вернул­ся “от Его Величества” (тогда же и был привезен злополучный ярлык) [см.: Ibn Bibi (Duda). S. 253 (а)]. Каэн полагает, что это был Батый (Cahen С. The Formation of Turkey... P. 178); я же склонен считать, что это был Гуюк, так как выше говорится, что Рукн ал-Дин должен был отправиться именно к Гуюку [ibn Bibi (Duda). S. 246 (f.)] - Кроме того, непонятно, зачем Батыю потребовалось казнйть одного из своих верных слуг, в то время как подобная акция со стороны Гуюка вполне объяснима: он расправлялся с приверженцами своего врага.
66. Ваг ‘Ebraya. Р. 481; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 411; Juwaynï. I. P. 211-212; Juvaini (Boyle). P. 256-257; Рашид ад-Дин Сборник летописей. Т. 2. С. 120: «[Гуюк] препоручил Илджидаю все то войско [в Иране] и народ; в частности, дела Рума, Грузии, Мосула, Халеба и Диярбакра [вар. “Таквара”, см.: Juvaini (Boyle). P. 257, n. 29] он передал в управление ему с тем, чтобы хакимы тех мест держали бы перед ним ответ за налоги и чтобы никто больше в то [дело] не вмешивался» (Rashïd al-Dïn. I. P. 570). Ср.: Киракос Гандзакеци. История Арме­нии. С. 218: “Батый... приказал убить... одного великого начальника по имени Элчи-Гада, получившего в свое время от Гиуг-хана приказ встать вместо Бачу-ноина во главе татар­ского войска, находившегося на Востоке и в стране армян”. Ср.: Kirakos Gandzakets'i History of the Armenians. P. 294. Командование Илджигидая продолжалось с 1247 по 1251 г. (см. об этом ниже).
67. См. предыдущее примеч. В тексте Джувайни [Juvaini (Boyle). P. 257, n. 29] вместо “Диярбакр” стоит “Таквар”. Как показал Липпард, а вслед за ним А. Брайер, “султан Таква­ра”, присутствовавший на коронации Гуюка, был никто иной как Мануил I Великий Комнин (1238-1263) (Lippard B.G. The Mongols and Byzantium... P. 179-180; Bryer A. The Grand Komnenos and the Great Khan at Karakorum in 1246 // Res Orientales. 1994. Vol. IV: Itinéraires d'Orient.Hommages à С.Cahen. P. 257-261). Если это так, то тогда перед нами своеобразное обозначание Трапезундской империи через титул ее государя (“таквар”). Это было замечено Дж. Лангдоном (Langdon J.S. Byzantium’s Initial Encounters with the Chinggisids... P. 120, n. 140). Об употреблении титула “таквар” (вар. “тагавор”, “текфур”) в отношении трапезундских императоров см.: Шукуров P.M. Великие Комнины и Вос­ток... С. 48-50.
68. Область в Азербайджане, к северу от Карабаха.
69. Das Mongolische Weltreich. Al-Umarï's Darstellung der mongolischen Reiche in seinem Werk Masalik al-absar ft mamalik al-amsar. Mit Paraphrase und Kommentar hrggb. von K. Lech. Wiesbaden, 1968. S. 15-16 (S. 100-101 нем. пер.); Тизенгаузен В. Сборник мате­риалов... С. 223 (С. 244—245 рус. пер.). См. также в подробнейшем комментарии Леха случаи упоминания Илджигидая в других источниках. Das Mongolische Weltreich... S. 222-226.
70. Simon de Saint-Quentin. Histoire des Tartares. P. 94—95.
71. Ibid. P. 113, n. 1, 115; Vincentius Bellovacensis (Vincent de Beauvaisj. Speculum quadruplex sive Speculum majus: naturale, doctrinale, morale, historiale. Duaci, 1624; reprint: Graz, 1965. Vol. IV: Speculum historiale. P. 1303.
72. Simon de Saint-Quentin. Histoire des Tartares. P. 115, n. 1.
73. Matthaei Parisiensis, monachi Sancti Albani Chronica Majora / Ed. by H.R. Luard. Т. V. L., 1880. P. 37-38; Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток... С. 95. Не приходится сомневать­ся, что Матвей Парижский говорит именно о посольстве Айбега и Саргиса: совпадает и да­та прибытия посольства к папе (лето 1248 г.), и число послов (их было двое).
74. Ср. с гордой фразой самого Байджу, сохраненной в отчете посольства Асцеллина: “Неуже­ли он (т.е. Папа Римский. - Д.К.) не знает, что каан (chaam) есть сын Божий и Байджу-нойон (Baiothnoy) и Бату (Batho) суть его наместники (principes), и до какой степени их имена повсюду известны и прославляемы?” [simon de Saint-Quentin. Histoire des Tartares. P. 95 (cp. P. 93-94); Vincentius Bellovacensis (Vincent de Beauvais). Speculum... historiale. P. 1299].
75. Единственная его внешнеполитическая акция, имеющая косвенное отношение к моей те­ме - это отправление посольства к Людовику IX Святому, которое прибыло в Никосию к Рождеству 1248 г. Посольство пробыло на Кипре до 2 февраля 1249 г. Его целью был со­юз против халифа Багдадского. См.: Crusader Syria in the Thirteenth Century. The Rothelin Continuation of the History of William of Tyre with Part of the Eracles or Acre Text / Trad, by J. Shirley. Aldershot, 1999. P. 68-69; Morgan D. The Mongols. Oxford, 1990. P. 181-182.
76. Bar ‘Ebraya. P. 487-489; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 416-417; Allsen T. The Rise of the Mongolian Empire... The Empire at Its Apogee: the Reign of Mongke, 1251-1259. P. 390-393.
77. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2. С. 137; Rashid al-DTn. I. P. 591; Bar ‘Ebraya. P. 489; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 417; Киракос Гандзакеци. История Армении. С. 218; Kirakos Gandzakets'i. History of the Armenians. P. 294.
78. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 3. С. 22; Рашид ад-Дин. Джами’ ат-Таварих. Т. III. Составитель научно-критического текста на перс. яз. А. Али-заде. Баку, 1957. С. 20; Rashid al-DIn. II. P. 684. Это произошло вскоре после коронации Менгу и казни внуков Угэдея (1229-1241), т.е. летом 1251 г. (cf.: Allsen Т. The Rise of the Mongolian Empire... The Empire at Its Apogee...).
79. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 3. С. 23; Rashid al-DTn. И. Р. 685-686.
80. Там же.
81. Das Mongolische Weltreich... S. 17 (S. 101-102 нем. пер.); Тизенгаузен В. Сборник материа­лов... С. 224 (С. 246 рус. пер.); Трепавлов В.В. Государственный строй Монгольской импе­рии XIII в. Проблема исторической преемственности. М., 1993. С. 81.
82. О старшинстве Бату см.: Allsen Т. The Rise of the Mongolian Empire ... The Empire at Its Apogee... P. 391.
83. Das Mongolische Weltreich... S. 17 (S. 102 нем. пер.); Тизенгаузен В. Сборник материалов... С. 224 (С. 246 рус. пер.). Рашид ал-Дин подтверждает информацию ал-‘Умари. Хулагу при­был к своим ставкам в феврале 1253 г., но переправился через р. Джейхун только 1 янва­ря 1256 г. (Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 3. С. 24-25; Rashid al-DIn. II. P. 687-689).
84. Никейское посольство не упомянуто ни в довольно подробном списке посольств и покорен­ных народов, составленном Плано ди Карпини, ни в перечне присутствовавших на корона­ции государей у Джувайни [Johannes de Plano Car pint. Ystoria Mongalorum // Van den Wyngaert (Athanasius О F.M.). Sinica Franciscana. Vol. I. P. 89-90, 118; Juwayn T. I. P. 205; Juvaini (Boyle). P. 249-250; Paшид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2. С. 118-119; Rashid al-DIn. I. P. 568].
85. Ср.: lohannes de Plano Carpini. Ystoria Mongalorum. P. 84: “Sciendum quod cum nullis hominibus faciunt pacem nisi subdantur eis, quia, ut dictum est supra, a Chingischan habet mandatum ut cunc- tas sibi si possunt subiciant nationes” (“Должно знать, что они не заключают мира ни с кем, если [те] не подчинятся им, поскольку, как сказано выше, [владыка монголов] имеет при­каз Чингисхана, чтобы они подчинили себе, елико возможно, все народы”).
86. Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток... С. 95 (там же см. о мерах, предпринима­емых Ватацем в Никейской империи для отражения возможного монгольского нашест­вия); Langdon J.S. Byzantium’s Initial Encounters with the Chinggisids... P. 122-124.
87. Что однозначно датируется 1249 г., см. примеч. 3 и 4 работы; кроме того, сам спарапет Смбат свидетельствует о дате своего возвращения из поездки в Каракорум (1249-1250) (Гилстян А.Г. Армянские источники о монголах. С. 48,64-65, 67, 121, п. 139).
88. Киракос Гандзакеци. История Армении. С. 196; Kirakos Gandzakets'i. History of the Armenians. P. 266.
89. Bar ‘Ebraya. P. 482-484; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 412-414. Бар Эбрей не говорит, что имен­но Илджигидай дал султану это войско, но поскольку в 1249 г. Гуюк был уже в могиле, то ничего не остается, как предположить, что монгольский отряд был дан Илджигидаем по ранее составленному приказу Гуюка.
90. См. ниже сведения Рубрука.
91. Crusader Syria in the Thirteenth Centur... P. 68-69; Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2. С. 120; Т. 3. С. 22, 32-33; Rashid al-DIn. I. P. 570; II. P. 684, 697-698.
92. См. хронологию в: Guillaume de Rubrouck. Voyage dans I’empire Mongol. P. 74-75.
93. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 287: “unum ex uterinis misit in terram Hasasinorum... alius [frater. - Д.К.] venit versus Persidem et iam ingressus est earn, ingressurus, ut creditur, terram Turkie, et inde missurus exercitus contra Baldac et contra Vastacium”. Guillaume de Rubrouck. Voyage dans l’empire Mongol. P. 201-202; Жаворон­ков П.И. Никейская империя и Восток... С. 96.
94. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 287, n. 4; Guillaume de Rubrouck. Voyage dans Г empire Mongol. P. 202, n. 7.
95. Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток... С. 96.
96. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 290; Guillaume de Rubrouck. Voyage dans l’empire Mongol. P. 204-205.
97. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 247; Guillaume de Rubrouck. Voyage dans I’empire Mongol. P. 160-161. Дата этого приема определяет terminus ante quem non предшествующего монгольского посольства в Никею: требовался приблизи­тельно год, если не больше, чтобы из Каракорума добраться до Никеи. Хронология выгля­дит следующим образом: после назначения Хулагу правителем монгольских земель в Ира­не и Сирии (вторая половина 1251 г.) Менгу послал посольство в Никею. Оно прибыло к Иоанну III Ватацу приблизительно через год, т.е. в конце 1252 г. Обратное никейское по­сольство, которое и застал Рубрук, добралось до Каракорума тоже приблизительно через год, т.е. в конце 1253 г.
98. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 167, 290; Guillaume de Rubrouck. Voyage dans l`empire Mongol. P. 85-86, 205.
99. Рубрук встретил членов этого посольства на обратном пути в Эрзуруме (Arseron), куда он прибыл между 2 и 14 февраля 1255 г .[Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 255-256; Guillaume de Rubrouck. Voyage dans l'empire Mongol. P. 77 (хронология), 170]. Дата кончины Ватаца - 3 ноября 1254 г. (Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток... С. 97). Ср.: Langdon J.S. Byzantium's initial Encounter swith the Chinggisids... P. 129-130 (отсылка посольства приписана Ватацу).
100. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 290: et (Vastacius. - Д.К.) ipsi (Mangu. - Д.К.) misit, et postquem cognovit eos (Mongalos. - Д.К.), parum curavit de eis, nec fecit pacem cum eis, nec adhuc ingressi sunt terram suam. Nec poterunt, dummodo audeat se deffendere.
101. Acrop. I. P. 106.1-2.
102. Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток... С. 97.
103. Greg. I. Р. 56.4-6; Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток... С. 97.
104. Acrop. I. Р. 125.8-13.
105. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 3. С. 25, 28; Rashïd al-Dïn. II. P. 689, 692.
106. Bar 'Ebräyä. Р. 497; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 424; Галстян А.Г. Армянские источники о монголах. С. 26-27, 35.
107. Ibn Bibi. Р. 284-285; Ibn Bibi (Duda). S. 270-271.
108. Bar 'Ebräyä. P. 497; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 424.
109. Ibn Bibi. P. 284-285; Ibn Bibi (Duda). S. 270-271.
110. Acrop. I. P. 132.30; Failler A. Chronologie... P. 16-17.
111. Acrop. I. P. 137.11.
112. Ibn Bibi. P. 286; Ibn Bibi (Duda). S. 272; Aksarayi. S. 41-42; Isiltan F. Die Seltschukengeschichte des Aksarayi. Breslau, 1943. S. 46.
113. Ibn Bibi. P. 287; Ibn Bibi (Duda). S. 273. Эта дата подтверждается Анонимом с разницей в один день: 24 рамазана 654 г.Х. (15 октября 1256 г.) [Anonyme. Р. 53 (Р. 35 тур. пер.)].
114. Дата его возвращения установлена А. Файе (Failler A. Chronologie... Р. 17-18).
115. Acrop. I. Р. 135.22; 144.20-23; Greg. I. Р. 59.10-14; Pachym. I. Р. 45.4-12; Imperatoris Michaelis Palaeologi de vita sua. P. 453; Typikon of Michael VIII Palaeologos for the Monastery of St. Demetrios... P. 1243.
116. Νυσταζοπούλου Μ. Γράμμα... 2. 289; Acta et diplomata graeca medii aevi sacra et prof ana... P. 198.
117. Ibn Bibi. P. 287-289; Ibn Bibi (Duda). S. 273-274.
118. Acrop. I. P. 143.23-144.15; 294.17-295.12.
119. Thierry N., Thierry М. Nouvelles Églises rupestres de Cappadoce. Région du Hasan Dagï. P., 1963. P. 202. Ср.: Bees N. Die Inschriftaufzeichnung des Kodex Sinaiticus graecus 508 (976) und die Marie Spiläotissa Klosterkirche bei Sille (Lykaonien) mit Exkursen zur Geschichte des Seldshukidenturken. B., 1922. S. 7. Надпись содержит ошибки в написании слов.
120. Pachym. I. Р. 45.1-4.
121. Pachym. I. Р. 187.22-23: Θεοδόρου δέ την αρχήν βασιλεύσαντος, έπεί έλέγοντο δια Περσίδος προς εκείνον πρεσβεύεσθαι - και ήν ò λόγος αληθινός, - φόβος και ταραχή ήν.
122. Андреева М.А. Прием татарских послов при никейском дворе // Сборник статей, посвя­щенных памяти Н.П. Кондакова. Seminarium Kondakovianum. Прага, 1926. С. 192; Жаво­ронков П.И. Никейская империя и Восток... С. 98.
123. Pachym. I. Р. 186. См. перевод В. Лорана: Sous le regne de Tempereur Theodore, comme I’on disait qu’ils lui envoyaient à travers la Perse une ambassade - et reformation était vraie - ce fut l'épouvante et le tumulte.
124. Lippard B.G. The Mongols and Byzantium... P. 180-185; Langdon J.S. Byzantium’s Initial Encounters with the Chinggisids... P. 131-132. Ср.: Андреева М.А. Прием татарских послов... С. 192, п. 3.
125. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 255-256; Guillaume de Rubrouck. Voyage dans Г empire Mongol. P. 77 (хронология), 170; Lippard B.G. The Mongols and Byzantium... P. 184-185.
126. Van den Wyngaert (Athanasius O.F.M.). Itinerarium Willelmi de Rubruc. P. 255-256: Sic ergo venit Theodolus usque ad Vastacium, volens transire ad Papam, et decipere Papam et quod deberet nun­cios Tartarorum... Ipse vero Moal incurrit infirmitatem et mortuus est ibi. Vastacius vero per famulos ipsius Moal remisit bullam auream ipsi Manguchan, quibus ego obviavi apud Arseron, in introitu Turquie, qui narraverunt michi eventum ipsius Theodoli. Но посольство, очевидно покинуло Никею в правление Феодора II, которого Рубрук называет Ascar (Ibid P. 167,331; Guillaume de Rubrouck. Voyage dans l’empire Mongol. P. 85-86, 245. См. также предыдущее примеч.).
127. Langdon J.S. Byzantium’s Initial Encounters with the Chinggisids... P. 131, n. 206.
128. Pachym. I. P. 189.27-29; Коробейников Д.А. Византия и государство Ильханов... С. 442-448.
129. Коробейников Д.А. Византия и государство Ильханов... С. 443-444.
130. Anonyme. Р. 54 (Р. 35 тур. пер.); Cahen С. The Formation of Turkey... P. 187 (с поправкой ошибки в переводе У злу ка).
131. Huläkü т.е. Ильхан Хулагу. В переводе Баджа стоит Hulâbü, что основано на сходстве написания в восточносирийском (несторианском) письме букв "k" и"b". В арабской версии воспроизведена правильная форма "Хула­ку" - Hülâkü. Несомненно, Бар Эбрей по-арабски прочел персидское написание имени Ильхана Хулагу, в котором звук [g] (в данном случае в имени "Хулагу") мог передаваться через арабскую букву "к".
132. Глагол etbadaq может быть переведен как “был восстановлен” (ср. у Баджа: ‘was restored’), и как “объявился”, см.: Payne-Smith R. A Compendious Syriac Dictionary. Oxford, 1902. P. 35-36. В пользу своего перевода могу сослаться на арабскую версию хро­ники Бар Эбрея, где этот глагол передан как zahara, “появляться, представать” (см. примеч. 133).
133. Ваг 'Ebrâyă . Р.497; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 425.В арабской версии труда Бар Эбрея это место передано сокращенно: «В этом [году] султан 'Изз ал-Дин отправил послов к Хула­гу, жалуясь на Байджу-нойона: что, мол, тот [несправедливо] удалил его из его царства. И повелел Хулагу, чтобы он и брат его Рукн ал-Дин разделили царство между собой. Итак, 'Изз ал-Дин явился и пришел в Конью, и удалился Рукн ал-Дин вместе с Байджу в его (т.е. Байджу.- Д.К.) стоянку" (Ghrlghûriûs Abu al-Faraj. Tärikh mukhtasąr al-duwal. P. 266).
134. Cahen C. The Formation of Turkey... P. 187-189.
135. Aksarayi. S. 60-62; дату см.: Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 3. С. 47-48; Rashid al-Din. II. Р. 717.
136. Acrop. I. Р. 295.6-9; Андреева М.А. Прием татарских послов... С. 193.
137. Не исключено, что имя Палеолога фигурировало в письме Байджу, отправленное к Вели­кому каану, в котором он рассказывал о событиях 1256 г. Существуют два изложения это­го письма: одно принадлежит Ибн Биби, другое - Рукн ал-Дину Бейбарсу. Обе версии базируются на материалах сельджукского посольства к Великому каану, которое возглав­лял султан ‘Ала ал-Дин Кей-Кубад II. Когда султан умер (или был убит) в дороге (см. при­меч. 7), посольство продолжило свой путь. Письмо Байджу застало его в ставке Великого ка­ана. Вероятно, послы видели оригинал письма, поскольку в тексте Ибн Биби воспроиз­веден монгольский титул (или прозвище) Байджу как курчи, т.е “носящий колчаны”, “телохранитель, оруженосец” [этимологию см.: Щербак Л.М. Ранние тюрко­монгольские языковые связи (VIII-XIV вв.). СПб., 1997. С. 143]. Байджу сообщал, что султан поднял мятеж и сразился с ним на равнине возле рибат-и ‘ Ала’иййа (караван-сарай султана Ала ал-Дина I). Разгневанный каан повелел, чтобы султаном был Кылыч Ар­слан IV [ibn Bibi. P. 293; Ibn Bibi (Duda). S. 279]. Мамлюкский историк Рукн ал-Дин Байбарс дает другую версию этого послания: Байджу писал, что когда он прибыл в Рум, он был атакован в местечке Мама-хан (Mamă-khăn) сельджукским амиром Сарим ал-Дином Комнином (Sărim al-Din Kumnănus). Далее Рукн ал-Дин Байбарс, как и Ибн Биби, упоминает ярлык Великого каана, передававший престол султаната Рукн ал-Дину Кылыч Арслану IV. Baybars al-Mansuri. Zubdat al-fikra. P. 30. Со­гласно гипотезе Каэна, Сарим ал-Дин Комнин и Михаил Палеолог, которого Акрополит называет Михаилом Комнином, - одно и то же лицо, хотя имя (лакав) “Сарим ал-Дин” не­сомненно мусульманское (Cahen С. Une famille byzantine au service des Seljuqides d’Asie Mineure // Idem. Turcobyzantina et Oriens Christianus. L., 1974. N VIII. P. 146, n. 6). Однако Ос­ман Туран предположил, что “Мама-хан” следует читать как “Мама-хатун”, по имени известной правительницы Эрзурума из династии Салтукидов (Тuran О. Selçuklular zamanında Türkiye... S 490, n. 55). Мама-хатун правила в 1191 г., ее великолепный мавзолей сохранил­ся в Терджане, к западу от Эрзурума (См.: `Imad ad-din al-Katib al-Isfahani.Conquête de la Syrie et de la Palestine par Salâh ed-dìn / Publ. par C. de Landberg. Vol. I. Leide, 1888. P. 405). Именно там, скорее всего, и был атакован Байджу. Но если это так, то вряд ли его противником был Михаил Палеолог, который в это время только что прибыл в Конью. Ско­рее речь должна идти о потомке загадочного эмира Комнина, упоминаемого Ибн Биби в событиях 1223-1226 гг. [ibn Bibi. P. 112-115; Ibn Bibi (Duda). S. 117-118, 120-121]. Но если гипотеза Каэна имеет право на существование, то можно представить себе размер опас­ности для Никеи, когда о Михаиле Палеологе докладывали самому Великому каану Мен­гу в далеком Каракоруме.
138. Acrop. I. Р. 157.11-19. ,
139. Acrop. I. Р. 139.23-143.22, 144.24-146.12; Nicol D.M. The Despotate of Epiros. Oxford, 1957. P. 161-163.
140. Bar 'Ebrăyă. P. 497; Bar Hebraeus (Budge). I. P. 425.
141. Асгор.I .Р.157.13-14.
142. Рашид ад-Дин.Сборник летописей.Т.3.С.32-33; Rashìd al-Dìn.H .P. 697-698.
143. Ср.замечание ал-Насави,основанное на его личном опыте:когда монголы осадили крепость Хурандиз в Хорасане, родовое владение ал-Насави, они потребовали дани тканями. Ал-Насави продолжает: "Когда ткани были собраны, никто из крепости не осмеливался отнести их, так как все знали, что они (татары) убивают всякого, кто выполняет их жела­ние. Наконец два дряхлых старика из жителей крепости добровольно согласились на это. Они привели своих детей и завещали заботиться о них и делать им добро, если они оба бу­дут убиты. Это сукно было доставлено проклятому (предводителю татар.- Д.К.); тот при­нял его, убил обоих стариков и удалился" (пер.З.М. Буниятова) [ан-Насави. Сират ас-сул­тан Джалал ад-Дин Манкбурны. С.72 (С. 98-99 рус.пер)].
144. Pachym.I .Р.187.24-29.
145. Андреева МЛ.Прием татарских послов...С.192-200;Коробейников Д.Л. Византия и го­сударство Ильханов... С.442-443.
146. Мир был тем более важен, что мирные отношения устанавливались именно с Хулагу, в ру­ках которого в то время была реальная власть над всеми монголами Ирана и Передней Азии. Напомню, сношения с Великим кааном не спасли багдадского халифа от мести Ху­лагу, к которому халиф отнесся с пренебрежением [см.: Juwaynì. I . Р. 212-213; Juvaini (Boyle). P. 257-258; Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 3. С. 34-45; Rashìd al-Din. II. Р. 699-714].
147. См.соответствующие места в типиках Михаила VIII, в которых он доказывает свои права на престол (стараясь пореже упоминать Феодора II и совсем не упоминая ослепленного Иоанна IV Ласкариса) и выставляет себя неустанным радетелем за благо Ромейской им­ перии [Дмитриевский Л. Описание литургических рукописей...Т.I.С.789-792;Typikon of Michael VIII Palaiologos for the Monastery of the Archangel Michael... P.1230-1232; Imperatoris Michaelis Palaeologi de vita. P.449-455; Typikon of Michael VIII Palaeologos... P.1242-1244; Троицкий И.Г. Автобиография императора Михаила Палеолога и отрывок из устава, дан­ного им монастырю св. Димитрия. С.22-26].

Византийский временник, Т. 64, С. 77-98

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Д.А. Коробейников. Михаил VIII Палеолог в Румском султанате: свидетельства поздних источников*

Бегство будущего императора, в тот момент великого коноставла Михаила Палеолога в Рум в 1256 г. и его возвращение в Никею в начале 1257 г. оказались настолько значимыми собы­тиями, что практически все византийские историки, писавшие о Михаиле VIII, обязательно упоминали о его пребывании в сосед­нем мусульманском государстве и дружбе с султаном `Изз ад-Дином Кай-Кавусом II (1246-1256; 1257-1261). Основу первой части моей статьи составили свидетельства современников: Георгия Акрополита, великого логофета при императоре Феодоре II Ласкаре (1254-1258)1; Георгия Пахимера, которому в 1256 г. было, как по­лагают, четырнадцать или пятнадцать лет, и который на склоне лет написал историю царствования Михаила VIII и Андроника II Палеологов2; и, наконец, Никиты Карантина, чье письмо игуме­ну монастыря св. Иоанна Богослова на о. Патмос было написано в ноябре или декабре 1256 г.3 К этим сведениям следует добавить сви­детельства самого Михаила VIII Палеолога, который по крайней мере самолично отредактировал два типика. В них он упоминал об обстоятельствах своего пребывания в Руме4.

Собранные вместе, эти сведения позволяют прийти к заключе­нию, что Михаил Палеолог бежал в Сельджукский султанат Рума, опасаясь ревности императора Феодора II Лалкаря, который подо­зревал его в стремлении захватить престол. В Руме он возглавил контингент местных греков (руми), который Никита Карантин назвал «ромейским», а сам Михаил Палеолог «персидским», и ко­торый принял участие в войне между сельджуками и монголами. Несмотря на то, что Феодор II Ласкарь не успел (или не захотел) прислать войско султану `Изз ад-Дину Кай-Кавусу II, тем не менее отряд под начальством Михаила Палеолога сражался, по свиде­тельству Пахимера, под «имперскими знаменами», чтобы показать противнику, что империя была на стороне сельджуков5. Сама по себе идея подобной демонстрации не была нова. Еще в 1243 г. перед решающей битвой при Кёсе Даге султан Гийас ад-Дин Кай-Хосров II (1237-1245) надеялся использовать против монголов если не никейское войско (так и осталось неизвестным, прислал ли его император Иоанн III Ватац (1221-1254)6), то хотя бы тот страх, ко­торое оно внушало7.

В октябре 1256 г., наголову разбитый монголами, султан `Изз ад-Дин Кай-Кавус II бежал через Анталью на территорию Никейской империи, откуда он вернулся в Рум только 1 мая 1257 г. Его друг Михаил Палеолог также был вынужден бежать от монголов вместе с сельджукским бейлербеем Шаме ад-Дином Тавташем (Явташем) в Кастамону, на север страны. Он пробыл там до начала 1257 г. Получив от императора письменные гарантии безопасности, Миха­ил Палеолог вернулся в Никею. Ему было возвращено его прежнее звание великого коноставла. Эти гарантии безопасности Пахимер называл «заверенными грамотами» (τά πιστά γράμμασι), «царскими письменами» (βασιλικαίς συλλαβαίς) и «прощением», т. е. судебным иммунитетом (την συμπάθειαν); а Акрополит — «клятвой императо­ра» (δρκον προς του βασιλέως) и, как и Пахимер, «прощением» или «иммунитетом»8.

Более поздние источники добавляют важные детали к этой кар­тине. Согласно краткой версии «Истории» Пахимера, созданной в конце XIV в., Михаил Палеолог стоял в битве против монголов под имперскими знаменами вместе с султаном, чтобы у врагов не оставалось никаких сомнений в союзе Никеи и Коньи; а «царские письмена», т. е. грамоты с подписью императора, были названы «клятвенными» (εν δρκοις), совершенно как у Акрополита9. Самые интересные сведения, однако, можно найти у Григоры. Он не стал затушевывать тот факт, что отряд Михаила Палеолога был на­бран из греков-руми (другие источники только намекали на это). Эти греки, для убедительности камуфляжа, получили византий­ские одежды и оружие перед битвой с монголами10. Кроме того, Григора приводит одну важную деталь. Говоря о возвращении Михаила Палеолога в Никею, Пахимер и Акрополит сообщают только о клятвах императора: Михаил в целом представлен у них невинной жертвой подозрительности Феодора II. Правда, Пахимер упоминает о том, что Михаил Палеолог, ради того, чтобы получить прощение императора, «признал, что сознает за собой непрости­тельные грехи»11, но не сообщил, в чем именно они состояли. Григо­ра добавляет, что клятвы на самом деле были обоюдными: Михаил Палеолог торжественно клялся не претендовать на престол, пре­дать всё прошлому, т. е. не мстить за те обвинения, которые были возведены на него, и, наконец, сохранять верность не только Фе­одору II и его сыну Иоанну IV Лалкарю (1258-1261), но и всем их потомкам12.

Несмотря на кажущуюся полноту данных, трудно отделаться от ощущения, что практически все авторы, как современники, так и те, кто писал позже, постарались умолчать о многих обстоятель­ствах, бросавших тень на Михаила VIII. Наиболее наглядно это заведомое умолчание проявляется при сопоставлении текстов Па­химера и Акрополита. Согласно Пахимеру, отъезд Михаила Палео­лога в Рум был поспешным, после разговора с его другом Котисом, который предупредил его об опасности быть ослепленным по при­казанию императора, и ареста дяди, великого хартулария13. Но текст Акрополита оставляет впечатление хорошо подготовленной и заранее спланированной акции: Михаил Палеолог не только со­брал большой отряд, в котором было много ценного имущества (золото, серебро, ткани, лошади), но и озаботился заранее составить и в момент своего бегства послать письма командирам войск быв­шей под его началом области Вифинии и Месофинии. Он просил их продолжать исполнять свой долг14. Так в чем же состояли его «непростительные грехи», в которых он каялся по своем возвра­щении на личной аудиенции у Феодора II? Действительно ли он пытался предъявить права на трон в 1256 г.?

Именно эти вопросы побудили Г. Принцинга выдвинуть гипо­тезу, согласно которой Михаил Палеолог действительно замышлял захватить престол: он бежал в Рум за сельджукской помощью, для чего заранее снарядил богатый караван (к несчастью для него до­чиста разграбленный в пути пограничными тюрками)15. Прецедент обращения к сельджукам в борьбе за престол уже существовал — в 1210-1211 гг. император Алексей III Ангел (1195-1203), выкуплен­ный из монферратского плена своим родственником Михаилом I Ангелом (1204-1215), деспотом Эпира, бежал в Рум16 и попросил о помощи своего друга, султана Гийас ад-Дина Кай-Хосрова I (1192-1196, 1205-1211). Последовавшее за тем сельджукское наше­ствие едва не уничтожило Никейскую империю: по чистой слу­чайности султан был убит в решающей битве при Антиохии-на- Меандре в 1211 г., что спасло византийскую армию от разгрома17.

К несчастью для Принцинга, его теория не находит подтвер­ждения в источниках18. Все они отмечают, что Михаил Палеолог бежал из-за подозрительности Феодора II19 и зависти (ό φθόνος) его придворных; последнее объяснение восходило к самому Ми­хаилу VIII Палеологу и было не раз повторено впоследствии20. Между никейцами и сельджуками уже давно, в 1243 г., было за­ключено соглашение, направленное против монголов21. Феодор II подтвердил его весной 1256 г., как раз накануне бегства Михаила Палеолога в Рум22. Как же Михаил мог в здравом уме рассчитывать на то, что сельджуки, нуждавшиеся в никейской помощи, согласят­ся ввязаться в войну с Феодором II как раз накануне монгольского вторжения?

«Непростительным грехом» Михаила Палеолога было отнюдь не стремление захватить трон: по свидетельству Григоры, ко вре­мени возвращения Михаила в Никею это обвинение считалось «ныне исчезнувшим подозрением» (την ήδη τεθνικυΐαν υποψίαν)23. То, что Палеолог загодя приготовил богатый караван, можно объ­яснить тем, что угроза ослепления висела над ним с 1253 г.24 Он, видимо, всерьез рассчитывал эмигрировать к сельджукам и стать одним из византийских вельмож на службе у султана. Его прегре­шения состояли в другом: во-первых, он дезертировал с важного в военном отношении поста; и, во-вторых, по словам Акрополита (ко­торый вложил их в уста самого Феодора II), он «не остался в наших землях, хотя бы ему и должно было, предпочтя несчастье среди сородичей счастью на чужбине, подвергнуться этому суровому на­казанию (т. е. ослеплению — Д.К.)»25. Иными словами, он предал свою родину Сам Михаил VIII в своем типике оправдывался в том, что он стал перебежчиком: «Но я утверждаю, воедино объемля многое, и свидетель слов моих всевидящее око [Господне], что пре­бывая в Персии, я вообще ни словом, ни делом, ни помышлением, ни начинанием, ни тайно и ни явно не действовал ни против ромейской державы, ни против тогдашнего правителя ромеев, которым был блаженнейший тот [покойный] василевс, мой кузен (έξάδελφος) [Феодор II]. Напротив, с Божьей помощью я делал и совершал толь­ко то, что могло помочь им»26. Действительно, Михаил Палеолог ничем не запятнал себя по отношению к Феодору II, когда был в Руме, но вот что касается ромейской державы, то царственный ав­тор явно преувеличивал. Затея использовать имперские знамена в битве против монголов едва не привела к нашествию последних на Никейскую империю. Потребовалось всё дипломатическое искус­ство Феодора II, чтобы отвести опасность27.

Ни один из источников — ни современных событиям, ни позд­них, — не видел прямой связи между пребыванием Михаила Па­леолога в Руме и его возвышением после смерти Феодора II и последующим захватом престола в 1258-1261 гг «Сельджукский эпизод» в биографии будущего императора служил лишь иллю­страцией того обстоятельства, что по возвращении в Никею он продолжал считаться, несмотря на клятвы верности Феодору II, главным претендентом на престол: он не стал, подобно многим византийским аристократам до него, эмигрантом; несмотря на пре­дательство, его карьера продолжала развиваться по восходящей линии. Единственный источник, который напрямую связывал пре­бывание Михаила Палеолога в Руме с последующим овладением им императорского трона, так и не был использован Принцингом. Это стихотворение Мануила Фила, которое должно датироваться началом XIV в.28 Оно посвящено св. Стефану Первомученику (Де- ян. 6:5,8-7:60), чей монастырь в Константинополе был основан или обновлен неким паракимоменом («постельничим») великой печати (παρακοιμώμενος της μεγάλης σφενδόνης), и который и был похо­ронен в нем впоследствии. Самым интересным отрывком в поэме является описание встречи этого паракимомена с Михаилом Па­леологом:

Когда герой Михаил Палеолог Дука,
До [получения] венца царств и держав
Спасаясь от зависти, ненавидящей людей,
Бежал от авсонов29 в землю персидскую;
Его он встретил первым из знати30
И счел достойными его советы,
Видя в нем мужа мудрейшего посередв всех,
Способного крепко стоятв в битве.
Итак, обретя столв могучего помощника,
Отправился оттуда он сюда, стремясь [вернуться],
И тотчас стал владыкой авсонов.
Взамен почтил он того человека,
Покрывшего себя славой среди сатрапов,
Почетом [великим] из должностей,
Паракимомена высочайшей печати31.

Этот συνεργός («помощник») Михаила Палеолога в Руме в 1256 г., в будущем паракимомен великой печати, которого Фил так и не назвал по имени, был столь благодарен св. Стефану Первомуче­нику, который помог ему выжить в «Персии», а затем вернуться в Византию, что впоследствии он основал монастырь св. Стефана в Константинополе. В нем он и был похоронен своим бывшим «пер­сидским» слугой. Светское имя слуги неизвестно, его монашеское имя было Дионисий32.

Стихотворение было написано много лет спустя после смер­ти Михаила VIII, ибо в то время, когда император умер 11 декабря 1282 г., Филу было самое большее двенадцать: датой его рождения считается 1270 г.33 Вряд ли в 1282 г. он обладал столь прочными связями при дворе, чтобы в деталях знать подробности биографии одного из высших сановников империи и писать столь совершен­ные стихи. Тем не менее Фил демонстрирует отличное знакомство с реалиями царствования Михаила VIII Палеолога. Это видно даже в тщательном подборе эпитетов. Например, выражение о βασιλειών καί κρατών προ του στέφους, которое я перевел как «до [получения] венца царств и держав», имело более глубокий подтекст «венец предшествовавших законных императоров». Дело в том, что оба синонимичных члена, βασιλειών καί κρατών, употреблялись в един­ственном числе в качестве обращения к василевсу, например: «Мы просим твое могущество, твою царственность, твое благочестие» (δεόμεθά σου του κράτους, καί του βασιλείου σου, καί της ευσεβείας σου)34. Фил субстантивировал это древнее обращение, употребив его во множественном числе: о βασιλειών καί κρατών προ του στέφους можно перевести и как «венец [их] царственностей и могуществ (ве­личеств)». Назвать так венец узурпатора Михаила VIII Палеолога, который на пути к престолу не погнушался ослепить законного наследника Феодора II, малолетнего Иоанна IV Ласкаря, было не просто поэтической вольностью. Истинной целью оборота о βασιλειών καί κρατών προ του στεφους было подчеркнуть ту мысль (которая красной нитью проходит через типики Михаила VIII Па­леолога), что только он, Михаил Палеолог Дука Ангел Комнин был достоин трона «от млад ногтей». Схожей поэтической вольностью можно объяснить и тот факт, что временной разрыв между событи­ями 1256 г. и провозглашением Михаила Палеолога императором почти три года спустя, 1 января 1259 г.35, представлен у Фила как одно мгновение. Но логическая связь безупречна: действительно, с событий 1256 г. началось медленное, но неуклонное усиление влия­ния Михаила Палеолога при дворе, в конечном итоге обеспечившее ему трон. Кто же был тот паракимомен великой печати, которого Михаил Палеолог встретил в Руме?

Первоначально на должность постельничего или камергера (παρακοιμώμενος) назначали евнуха, который ночевал рядом со спальней императора и, в силу этого, имел прямой доступ к са­модержцу. При Михаиле VIII должность паракимомена потеряла свой прежний характер: ее даровали уже полноценным мужчинам . Более того, должность была разделена: именно при Михаиле VIII в 1260 г. появляются паракимомен великой печати (παρακοιμώμενος της μεγάλης σφενδόνης) и собственно паракимомен (παρακοιμώμενος του κοιτώνος, дословно «паракимомен ложа»)36. Последний унасле­довал основные функции прежнего паракимомена: он заведовал пажами (τα παιδόπουλα) и спальничими (οι, κοιτωνάριοι) императо­ра37. Что касается паракимомена της μεγάλης σφενδόνης, то он был хранителем домашней печати императора, которой скрепляли вос­ком частные письма василевса, адресованные его матери, жене или старшему сыну-соправителю; эта же печать использовалась для им­ператорских простагм38. Кроме того, паракимомен великой печати нес меч императора, если отсутствовал его хранитель, протостратор39. «Великая печать» была на самом деле перстнем-печаткой: первый достоверно известный паракимомен великой печати Иса­ак Дука, родной брат императора Иоанна III Ватаца, был назван в договоре, заключенном между Византией и Генуей в марте-июле 1261 г., «parachimemoni magni anuli imperii sui Isachii Ducis»40. Таким образом, термин η σφενδόνη (в первоначальном значении «праща, камень для пращи», а также «оправа камня; чашечка, гнездо перст­ня») был переведен как anulus («перстень-печатка», так некогда назывались в Древнем Риме золотые кольца, отличие всадническо­го сословия).

При Михаиле VIII было пять паракимоменов της μεγάλης σφενδόνης, если включать в это число тех, кто был назван в источ­никах просто паракимоменом и, таким образом, теоретически мог быть хранителем великой печати. Вот их список:

1. Иоанн, чья печать с титулами паракимомена и пансеваста да­тируется серединой XIII в. Существуют две интерпретации пе­чати: согласно одной, владельцем печати был Иоанн Макрин (см. далее № 8 в списке)41; вторая интерпретация, принадлежа­щая Н.П. Лихачеву, сближает печать с аналогичной печатью «не старше конца XII в.» Иоанна Фагомоди, паракимомена и пансеваста42;

2. Исаак Дука, брат императора Иоанна III Дуки Ватаца, севастократор, пансеваст севаст и паракимомен великой печати; внучка Исаака Дуки, Феодора, была замужем за императором Миха­илом VIII Палеологом. Приходился дядей (avunculus) Михаи­лу VIII, умер в Генуе в 1261 г. , похоронен там же, в соборе св. Лаврентия43;

3. Иоанн Макрин, паракимомен (возможно, της μεγάλης σφενδόνης) в 1262-1263 гг.44 Был одним из командующих никейской армией зимой 1252-1253 гг. в войне против Михаила II Дуки (1230-1267), деспота Эпира45. В 1262 г. Иоанн Макрин, уже в ранге пара- кимомена, был послан вместе с великим доместиком Алексеем Филом46 под общим командованием севастократора Констан­тина Палеолога (единокровного брата Михаила VIII)47 в Монемвасию, чтобы вести войну против Гийома II Виллардуэна (1246-1278), князя Ахеи. Военные действия, вначале успешные, закончились разгромом византийской армии в битве при Макри Плаги в 1263 г.; оба военачальника, Фил и Макрин, попали в плен. Алексей Фил умер в заключении; Иоанн Макрин был удачливее: в Ахее он женился на Феодоре, овдовевшей дочери императора Феодора II; ее первым мужем был Матью де Валенкур (de Valaincourt), барон Велигости и Дамалы48. По мнению Михаила VIII, этот брак делал Иоанна Макрина опасным претендентом на престол; поэтому он как можно скорее обменял его на пленников-франков, и как только тот появился в пределах Византийской империи, поспешил ослепить своего бывшего па­ракимомена49;

4. Гавриил Офрандзи, паракимомен της μεγάλης σφενδόνης, двою­родный брат Иоанна Дуки Ангела50, сына Михаила II Эпирского51. Был лишен должности и ослеплен, как и Иоанн Дука Ангел, до августа 1280 г.52;

5. Константин Дука Нестонг, паракимомен της μεγάλης σφενδόνης. Сопровождал Андроника II, в тот момент соправителя Миха­ила VIII, в экспедиции против пограничных тюрок вдоль р . Меандр (Бюйюк Мендерес) в 1280 г. , которая завершилась вос­становлением г. Траллы (Айдын)53. Между 1280 и 1288/84 гг. тюрки взяли г. Нисса (Оултанхисар) к востоку от Тралл. Пра­витель Ниссы, паракимомен великой печати Ностонг (как его называет Пахимер), попал в плен54. По всей видимости, он был скоро выкуплен, поскольку уже 15 июня 1285 г. был упомянут в византийско-венецианском договоре как avuncnlo imperii nostri parachimumeno magnesfendonis domino Constantino Duca Nestingo («дядя нашей царственности, паракимомен великой печати гос­подин Константин Дука Нестонг»)55. По всей видимости, к 1285 г. Константин Дука Нестонг отошел от активной политической де­ятельности: в дальнейшем он не упомянут ни у Пахимера, ни у Григоры, зато в распоряжении исследователей есть три акта монастыря Лемвиотиссы возле Смирны . В первом из них, да­тированном февралем четвертого индикта (приходился на 1276, 1291 или 1806 г.), он подписался как «раб могущественного и свя­того нашего господина и василевса Константин Дука Нестонг»56. Два других документа описывают тяжбы его париков с монасты­рем Лемвиотиссы . Эти простагмы датированы мартом и апрелем 1307 г.57, хотя Арвейлер предложила передатировать их 1302 г., ибо в 1307 г. Смирна и ее окрестности уже должны были быть прочно завоеваны тюрками58. Константин Нестонг назван дядей (θείος) Андроника II, «всеблагороднейшим Дукой» и паракимоменом великой печати59.


post-2-0-65625700-1408572208_thumb.jpg

Список сокращений, используемых в генеалогической таблице:

B — Βαρζος К,'Η Γενεαλογία τών Κομνηνών. Vol. I-II. Thessaloniki, l984
Ch-V — Cheynet J.-C., Vannier J.-V. Les premiers Paléologues // Idem. Études prosopographiques. P.,1986.
P — Polemis D.I. The Doukai. A Contribution to the Byzantine Prosopography. L., 1968.
PBW — Prosopography of the Byzantine World / Ed . M . Jeffreys, T. Papacostas. URL: http://www.pbw.kcl.ac.uk/pbw/apps/, просмотр от 34 февраля 2011 г.
PLP — Prosopographisches Lexikon der Palaiologenzeit / Ed. E. Trapp, R. Walter, H.-V. Beyer. Fasz . 1-12. Wien, 1976-2000.

Кто же из этих лиц мог быть идентичен нашему паракимомену великой печати, герою стихотворения Фила? Кандидатуры пара­кимомена и пансеваста Иоанна (№ 1) и Исаака Дуки (№ 2) явно не подходят. Иоанн Макрин (№ 3), как и Гавриил Сфрандзи (№ 4), были ослеплены в сравнительно молодом возрасте; в то время как герой поэмы Фила, начиная обновлять обитель св . Стефана, со­хранил свое зрение до преклонных лет60. Кроме того, как можно было восхвалять в поэме служение Иоанна Макрина (или Гаври­ила Сфрандзи) Михаилу VIII, когда было уже известно, что оно окончилось столь трагически? Единственным кандидатом остает­ся Константин Дука Нестонг (№ 5) .

Существует возможность, что Фил избрал героем своей поэмы паракимомена великой печати, не тождественного ни одному из из­вестных по имени обладателей этой должности. У нас нет никаких данных о том, кто же мог быть паракимоменом великой печати в 1263-1272 гг, после ослепления Иоанна Макрина и до самой ранней возможной даты назначения на эту должность Гавриила Сфрандзи. Неужели безымянный герой поэмы Фила и был этим постельничим в 1263-1272 гг?

Чтобы разрешить сомнения, достаточно обратиться еще раз к самому тексту поэмы . Ее заголовок гласит: προς τον άγιον Στέφανον τον πρωτομάρτυρα περί του κτήτορος της μονής αυτου του παρακοιμωμένου εκείνου, т. е . «[Стихи, обращенные] к святому Сте­фану Первомученику по поводу ктитора его монастыря, того самого паракимомена»61, причем прилагательное екеГда? употреблено в значении «всем известный, славный». Действительно, коль ско­ро предшествующие стихи не упоминают никакого паракимомена, и коль скоро во всём корпусе стихотворений Фила мы находим только еще двух постельничих, а именно Иоанна Комнина Хум- на и Андроника Комнина Торника, то, поскольку оба никак не могли быть назначены на эту должность Михаилом VIII62, оста­ется единственное предположение: Фил имел в виду современного ему паракимомена великой печати, чей титул стал фактически си­нонимом его имени63. В противном случае как мог читатель, не посещавший обители св . Стефана в Константинополе, догадаться, о ком идет речь?

Только паракимомен великой печати Константин Дука Нестонг удовлетворял всем этим требованиям. Назначенный на эту долж­ность еще Михаилом VIII, он пробыл на ней необычайно долго, не менее двадцати двух лет. Более того, в отличие от своих предше­ственников Иоанна Макрина и Гавриила Сфрандзи, он сохранил и благоволение императора, и свое зрение . Именно как паракимомен великой печати, зачастую без указания имени, Константин Дука Нестонг фигурирует в заглавиях актов, касающихся Смирны и ее окрестностей64.

Впервые предположение, что паракимоменом великой печати поэмы Фила был именно Константин Дука Нестонг, было высказа­но Э. Жаненом в его монографии, посвященной топографии столи­цы Византии65. Жанен не стал приводить никаких доказательств и, более того, не сделал никаких выводов.

Между тем остается без ответа вопрос: каким же образом Кон­стантин Дука Нестонг оказался в Сельджукском султанате Рума? Если он был дядей Андроника II (который родился в 1258 г.66), то это значит, что он был ровесником Михаила VIII, чья дата рож­дения приходится на 1224-1225 гг. Вряд ли он был много младше Михаила Палеолога: в противном случае ссылка Фила на мудрость и опытность Константина в 1256-1257 гг. не поддается объясне­нию. Константин умер ок. 1307 г.: следовательно, он прожил долгую жизнь, не менее 80 лeτ и должность паракимомена великой печати была пожалована ему, когда он уже был, по византийским поня­тиям, стариком, в возрасте около 55 лет67. Более того, к моменту появления Михаила Палеолога в Руме он уже занимал высокое по­ложение и являлся обладателем видной должности в султанате68, что указывает либо на то, что он эмигрировал задолго до 1256 г. , в очень юном возрасте, — либо на то, что он был рожден в Руме.

В самом деле, тот образ сельджукского вельможи, будущего па­ракимомена великой печати, который рисует Фил, мало похож на недавнего эмигранта. Это Михаил Палеолог бежит в Рум и с лег­костью, вызывающей изумление, возвращается назад в Никею. Для героя своей поэмы Фил использует совсем другие эпитеты: св. Сте­фан не просто «вернул» будущего паракимомена в Византию, но «вырвал его из земли персидской, насадивши на лески чудес ры­боловный крючок»69. Фил сознательно использует новозаветную лексику. Словосочетание άγκιστρον ορμιάς намекало на апостолов — рыбаков, ставших «ловцами человеков» (Мф. 4:18-19)70; в христиан­ской традиции слово то άγκιστρον, единожды встречающееся в речи Христа (Мф. 17:27)71, метафорически интерпретировалось как ду­ховный «крючок», которым Господь «вытягивал» человека ради его (или ее) спасения72. Таким образом, приезд будущего паракимомена великой печати в Никею (или Византию после 1261 г.) не был «воз­вращением» в непосредственном смысле этого слова: в отличие от Михаила Палеолога, Константин Дука Нестонг не вернулся к чему- то такому, что он когда-то оставил, а, напротив, обрел совершенно новую жизнь . С учетом того, что Константин, будучи ровесником Михаила Палеолога, появился в султанате гораздо раньше него (обоим в 1256 г. было около 30 лет), мне представляется наиболее обоснованным предположение, что Константин Дука Нестонг ро­дился в Руме .

Кто же тогда был его отцом? По сообщению Акрополита, в 1224 или 122δ г. (т. е . в то время, когда родился Михаил Палеолог) Анд­роник Нестонг составил заговор против своего двоюродного брата (πρωτεξάδελφος), императора Иоанна III Ватаца. В заговоре приня­ла участие высшая знать Никейской империи: Исаак Нестонг (брат Андроника и, соответственно, тоже двоюродный брат императо­ра), некий Фламул, представители родов Тарханиотов, Синадинов, Отасинов и, наконец, некий Макрин, который, возможно, был от­цом Иоанна Макрина (№ З)73. Практически все они принадлежали к комниновскому клану74, за исключением Фламула, который, по всей видимости, был из местных смирнских землевладельцев75.

Заговор был раскрыт, его участники подвергнуты наказаниям. Исаак Нестонг и Макрин были осуждены на ослепление и от­сечение руки; но с Андроником Нестонгом император поступил необычайно мягко: его всего лишь заточили в крепости Магни- сии (Манисы) и спустя некоторое время дали возможность бежать в Рум. Там Андроник окончил свои дни76.

Похоже, что в Иконийском султанате Андроник Нестонг либо женился и оставил потомство; либо его жена приехала к нему впо­следствии из Никеи. Именно он в наибольшей вероятности может считаться отцом Константина Дуки Нестонга. Почему? Во-первых, совпадают время и места Мне неизвестны другие Нестонги на службе у сельджукских султанов; а поэма Фила предполагает, что Константин Дука Нестонг родился в Руме . Если он был ровесни­ком Михаила VIII Палеолога, то приблизительная дата его рож­дения — ок. 1224-1225 гг (или чуть позже); она, таким образом, идеально соотносится со временем мятежа и последующего бегства Андроника к султану. Я не думаю, что Константин Дука Нестонг был сыном ослепленного Исаака Нестонга . Будь это так, каким же образом и, главное, ради чего Константин должен был покинуть своего отца и появиться в Руме? В этом случае гораздо вероятнее предположение, что Константин приехал в Конью в зрелом воз­расте, бежав, как потом и Михаил Палеолог, от подозрительного Феодора II. О какой стати было ему бежать? Будь Нестонги в опа­ле, я мог бы предположить хоть какую-нибудь мотивацию решения Константина покинуть Никею, но Нестонги были в числе тех се­мей, которые пользовались покровительством Феодора II.

Во-вторых, совпадают обозначения родства Андроника Нестон­га и Константина Дуки Нестонга по отношению к двум правящим династиям: Ласкарей-Дук-Ватацев и сменивших их Палеологов . Андроник Нестонг был двоюродным братом Иоанна III Ватаца; следовательно, их отцы были свояками, причем именно их браки с дочерями Исаака Дуки Ангела дали им право на включение в фамильное имя славного рода Дук. Константин Дука Нестонг ни­когда не назывался Палеологом, Ангелом или Комнином, фамиль­ными именами последней византийской императорской династии до 1315 г.77: это, скорее всего, означало, что он, как и Иоанн III, был родственником жены Михаила VIII, василиссы Феодоры Дукены Палеологины . Ветвь Дук (точнее, та ветвь Комнинов и Ангелов, которая называла себя Дуками), отмеченная в XIII в . близким род­ством с династиями Лалкарей и Палеологов, была всего одна — а именно та, к которой принадлежал Иоанн III Дука Ватац и его брат Исаак Дука (№ 2), паракимомен великой печати78. Императри­ца Феодора, на которой Михаил VIII женился в 1253 или 1254 гг, была внучкой Исаака Дуки и внучатой племянницей Иоанна III79. Сам Михаил VIII также состоял в более отдаленном родстве с вет­вью Дук, к которой принадлежали Иоанн III и мятежные братья Нестонги: Михаил называл Иоанна III своим «дядей» (θeîoς), т. е . внучатым дядей80. Действительно, его бабушка по женской ли­нии, Ирина Комнина, дочь императора Алексея III Ангела, была троюродной сестрой Иоанна III и Исаака Дуки (№2), чья мать81 была дочерью Исаака Дуки Ангела, внука Алексея I (1081-1118) Комнина82 и брата Андроника Ангела83, отца императоров Исаа­ка II и Алексея III Ангелов. К этому следует добавить, что Ири­на Комнина была троюродной сестрой и мятежных Андроника и Исаака Нестонгов, ибо их мать84 была другой дочерью Исаака Ду­ки Ангела.

Любой сын Андроника Нестонга, бежавшего в Рум после 1224-1226 гг., был троюродным братом для сыновей Иоанна III и Исаака Дук Ватацей . Соответственно, он был троюродным дядей императрицы Феодоры, и внучатым дядей (θείος) ее сына Андро­ника II. Наш Константин Дука Нестонг упоминается именно как θείος Андроника II. Но источники показывают, что связь Нестон­гов с династией Палеологов была более тесной.

Не менее четырех представителей рода Нестонгов находились в близком родстве с Палеологами в середине XIII в . Это наш Кон­стантин Дука Нестонг, θείος и ayuncnlus Андроника Π·· это Алексей Дука Нестонг, двоюродный или троюродный брат (έξάδελφος) Ми­хаила VIII, чашник (πιγκέρνης) валилевса в 1267 г.85 это, наконец, Георгий и Михаил Ностонги, αύτανέψιοι, Михаила VIII Палеоло­га. Георгий, бывший стольником (о èπι τής κεράσματος, т. e. о èπι τής τραπέζης) Феодора II86, и Михаил, ставший протосевастом в 1259 г.87, упомянуты Пахимером, чей архаизирующий язык на удивление точен: αύτανέψιος у него без всяких исключений означало «двою­родный брат» в применении к византийским реалиям88. Поскольку мать Михаила VIII Феодора была единственным ребенком в своей семье89, то сведения Пахимера могли означать только одно: родная тетя Михаила VIII, сестра его отца великого доместика Андроника Палеолога, была замужем за отцом Георгия и Михаила Ностонгов. О учетом того, что основное значение термина θείος — это дядя, т. е . брат отца или матери, и что в византийско-венецианском договоре 1285 г. этот термин был переведен по отношению к Константину Дуке Нестонгу не иначе как avunculus («дядя — брат матери»; но он же мог обозначать дядю по мужской линии, т. е. брата отца90), то самое простое и непротиворечивое объяснение может быть толь­ко одно: Константин Дука Нестонг, Георгий и Михаил Ностонги и, возможно, Алексей Дука Нестонг были родными братьями. Их матерью была неизвестная по имени тетя Михаила VIII, сестра его отца Андроника Палеолога; а их отцом был мятежный Андроник Нестонг.

Константин Дука Нестонг, скорее всего, был младшим братом: он последним появляется на исторической сцене. Само наличие братьев у Константина, благополучно выросших в Никейской им­перии, ставит под сомнение ту версию, что Константин был приве­зен в Рум в раннем возрасте . В этом случае на вопрос, почему его самого повезли на чужбину, а его братьев оставили в Никее, нет вразумительного ответа . Гораздо более логичной выглядит версия, что жена Андроника Нестонга последовала за своим мужем в Рум. Вот почему Константин Дука Нестонг родился и вырос в султана­те, в то время как его братья оставались в Никее на положении своего рода заложников.

Гипотеза, что именно Константин Дука Нестонг и был тем загадочным паракимоменом великой печати поэмы Фила, впослед­ствии ктитором монастыря св. Стефана в Константинополе, по­могает объяснить многие неясные места источников . Становится понятным, почему бегство великого коноставла Михаила Палео­лога в Рум в 1256 г. вызвало такое беспокойство у Феодора II . При пересказе этих событий Акрополит, затаивший личную оби­ду на императора91, выставляет Феодора II недалеким человеком: тот-де боялся, что Михаил Палеолог возьмет войско у мусуль­ман и отправится против Никеи92. Любой внимательный читатель «Истории» Акрополита мог без труда заключить, что в 1256 г. султан, занятый монгольской опасностью, никак не мог рисковать своими дружественными отношениями с Никеей — это был его стратегический тыл. Но если привлечь сведения Фила, то тогда беспокойство императора становится понятным: Михаил Палео­лог пользовался поддержкой своего родственника, влиятельного сельджукского вельможи. Действительно, на что мог надеяться бежавший великий коноставл, когда его богатый обоз был дочи­ста разграблен пограничными туркменами, и он сам «голышом» (γυμνός), по ироничному выражению Акрополита93, отправился в столицу султаната? Его знатность отнюдь не гарантировала ему ра­душного приема у султана, а средств, чтобы приобрести влияние при дворе, у него не была Именно судьбоносная встреча с моло­дым Константином Дукой Нестонгом, который, как минимум, был троюродным дядей Феодоры, жены Михаила Палеолога, и, как мак­симум, двоюродным братом самого Михаила, решила дело: Михаил Палеолог стал одним из военачальников султана. При сельджук­ском дворе существовал круг греческих аристократов (Торники, Маврозомы, Комнины, Гавры), которые были знатнее правящей династии Ласкарей. Михаил Палеолог, главный претендент на пре­стол, стал бы естественно их главой. Именно эта скрытая угроза, которая грозила затянуться на многие годы вперед, и вызвала обос­нованные опасения у Феодора II.

Сельджукский султанат Рума вовсе не был, как это пытались представить византийские авторы, писавшие в рамках аттикизирующей традиции, «мрачной топью, скифским холодом, да безводны­ми песками, где кишат дикие звери»94. Напротив, связи султаната с греческим миром были настолько разнообразными и прочными, что его можно с полным правом назвать членом византийского кру­га государств95. Свидетельства поздних источников о пребывании Михаила Палеолога в Руме в 1256-1257 гг, лишенные умолчаний и недомолвок более ранних сведений, показывают глубину взаимо­проникновения византийского и сельджукского обществ в Малой Азии: в 1256 г. весь расчет Михаила Палеолога строился на том, что при дворе султана `Изз ад-Дина Кай-Кавуса II он в любом случае встретит помощь и поддержку.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

ПРИМЕЧАНИЯ
 
* Продолжение. Начало ом. в: Коробейников Д. А. Михаил VIII Палеолог в Рум­ском султанате. Часть I: 1256 год // ВВ. 2005. Т. 64 (89). О. 77-98. Исследование выполнено в рамках проекта по гранту РГНФ № 10-01-00286а («Византийцы за ру­бежом и иностранцы в Византии»).

1. Georgius Acropolites. Opéra / Rec. A. Heisenberg, editionem anni МCМIII curavit P. Wirth. Vol. I-II. Stuttgart, 1978. Vol. I. P 124.14-18; 139.25-140.3 (далее: Acropolites. I); Georges Pachymérès. Relations historiques / Ed. A. Failler, trans. A. Failler et V. Laurent. Vol. I-II (Pts 1-5). P., 1984-2000. Vol. I. P. 369.14-21 (далее: Pachymeres. I, Π, V (Index)); Георгий Акрополит. История / Пер., вступит, статья, коммент. и прилож. П.П. Жаворонкова. СПб, 2005. 0.18-19 (далее: Акрополит (Жаворонков)); Жаворон­ков П.И. Некоторые аспекты мировоззрения Георгия Акрополита // ВВ. 1986. Т. 47. C. 126-127; Он же. Культура Никейской империи // Культура Византии, ХIII — первая половина XV в. / Под ред. Г.Г. Литаврина. М., 1991. О. 63; Hunger H. Die Hochsprachliche Profane Literatur der Byzantiner. Vol. I-II. München, 1978. Vol. I. P. 442; Prosopographisches Lexikon der Palaiologenzeit / Ed. E. Trapp, R. Walter, H- V. Beyer. Wien, 1976-2000. No 518 (далее: PLP); George Akropolites. The History / Trans. R. Macrides. Oxford, 2007. P. 22-23 (далее: Akropolites (Macrides)).
2. Pachymeres. I. P. XIX-XX; P. 23. 3-8.
3. Νυσταζοπούλου Μ. Γράμμα του ιερέως και νομικού Νικήτα Καραντηνοϋ προς τον ήγούμενον της έν Πάτμω Μονής `Ιωάννουτου Θεολόγου // Χαριστήριον εις Άναοτάσιον Κ. Όρλάνδον. Vol. I-IV. Athens, 1966. Vol. II. P. 307-308.
4. Коробейников Д.А. Михаил VIII Палеолог в Румском султанате. Часть I: 1256 год. С. 82.
5. Там же. С. 81-83, 91-93.
6. Там же. С. 84; Жаворонков П.И. Никейская империя и Восток (взаимоотношения с Иконийским султанатом, татаро-монголами и Киликийской Арменией в 40-60-е гг. XIll в.) // ВВ. 1978. Т. 39. О. 94-9S; Шукуров Р.Ж. Великие Комнины и Восток (1204-1461). СПб, 2001. О. 160-161; Апанович О.С. Наемные и вассальные христи­анские контингенты на службе у анатолийских сельджуков // Причерноморье в Средние века / Под ред. С.П. Карпова. Вып. VII. СПб, 2009. С. 108-109.
7. Theodorus II Ducas Laskaris. In laudem Iohannis Ducae imperatoris // Ibidem. Opuscula Khetorica / Ed. A. Tartaglia. München, 2000. P. 28.97-29.116. Этот свиде­тельство самого императора Феодора II еще не было введено в оборот (см. сноску выше). Если султан собирался использовать против монголов только страх перед никейской армией, то это значит, что Иоанн Ill Ватац так и не прислал настоящей подмоги.
8. Acropolites. I. Р. 135.15, 144.21-22; Akropolites (Macrides). P. 314-316, Note 6; Pachymeres. I. P. 46.4-12. И Акрополит, и Пахимер использовали ή συμπάθεια, («сим­патия, сочувствие») в качестве юридического понятия «гарантия судебного имму­нитета». Термин симпафия также означал налоговый иммунитет для переставшего приносить доход хозяйственного объекта: Кекавмен. Советы и рассказы: поучение византийского полководца XI века / Подготовка текста, введ., пер. и комментарий Г.Г. Литаврина. СПб, 2003. О. 276-277,607-608; Литаврин Г.Г. Еще раз о симпафиях и класмах налоговых уставов X-XI вв. // Он же. Византия и славяне (сборник статей). СПб, 2001. О. 48-49. Словарь Псевдо-Зонары толкует συμπάθεια, как έπιχώρησις? («поз­воление, разрешение»): Pseudo-Zonaras. Iohannis Zonarae lexicon ex tribus codicibus manuscriptis / Ed. J.A.H. Tittmann. Yol. I-II. Leipzig, 1808; reprinted: Amsterdam, 1967. Yol. II. P. 807.1.
9. La Version brève des Relations Historiques de Georges Pachymérès / Ed. A. Failler. Vol. I-II. P., 2001-2002. Yol. I. P. 9.23-37.
10. Nicephorus Gregoras. Historia Byzantina / Ed. L. Schopen, I. Bekker. Yol. I-Ш. Bonn, 1829-1866. Vol. I. P. 68.19-69.1 (далее: Gregoras. I); Апанович O. C. К вопросу о должности кундаcтабла у Cельджукидов Рума в XIII в.: кундастабл Руми и Михаил Палеолог // ВВ. 2007. Т. 66 (91). 0.179.
11. Pachymeres. I. P. 45.10-12.
12. Gregoras. I. P. 59.14-24.
13. Pachymeres. I. P. 44.4-45.1.
14. Acropolites. I. P. 135.20-136.22.
15. Prinzing G. Ein Mann τυραννΐδος άξιος. Zur Darstellung der rebellischen Vergangenheit Michels \lll. Palaiologos // Lesarten. Festschrift für Athanasios Kambylis zum 70. Geburtstag / Ed. I. Vassis, G.S. Henrich, D.R. Keinsch. B., N. Y., 1998. P. 188-197.
16. Nicetas Choniates. Historia / Ed. I.A. van Dieten. B., 1975. P. 612.41-45, 620.67-68; Villehardouin. La conquête de Constantinople / Ed. E. Faral. Vol. I-II. P., 1961. Vol. II, § 309; Anonymous of Gaeta. Qualiter caput beati Theodori martyris de Constantinopolitana urbe ad Caietam translatum est // Exuviae sacrae Constantinopolitanae / Ed. P. Kiant. Vol. I-III P., 1877-1904. Vol. I. P. 153-154; Annali  genovesi di Caffaro e de’ suoi continuatori dal MXCIX al MCCXCIII / Ed. O. Imperiale di S.Angelo. Vol. I-V. Koma, 1890-1929. Vol. II. P. 95.7-24.
17. Acropolites. I. P. 12.22-17.18; Gregoras. I. P. 16.13-21.19; Nicetas Ghoniates. Orationes et Epistulae / Ed. I. A. van Dieten . B . , N. Y. , 1972. P. 170 . 1-171. 21 Histoire des Seldjouoides d’Asie Mineure, d’après l’abrégé du Seldjouknameh d’Ibn-Bibi: texte persan Б Ed. M. T. Houtsma // Reoueil de textes relatifs à l’histoire des Seldjouoides. Leiden, 1902. Vol. IV. P. 36-39 (далее: Ibn-Bibi), Duda H. Die Seltsohukengesohiohte des Ibn Bibi. Kopenhagen, 1959. S. 47-50 (далее: Ibn-Bibi (Duda)) Abu al-Fida. al-Mukhtas ar fi akhbar al-bashar / Ed. M. Dayyub. Vol. I-II. Beirut, 1997. Vol. II. P. 206.
18. Akropolites (Macrides). P. 317. Note 5.
19. Acropolites. I . P. 134.18-135.1; Pachymeres. I . P. 43.14.
20. Gregoras. I. P. 58.1-13; Τυπικόν τής èv τω περιωνύμω βουνω του Αυξεντίου κατά τήν έπαρχΐαν Χαλκηδόνος βασιλικής μονής του Αρχιστρατήγου Μιχαήλ, ής κτήτωρ о βασιλεύς Μιχαήλ πρώτος τών Παλαιολόγων // Описание литургических рукописей, хранящих­ся в библиотеках православного Востока / Изд. А. Дмитриевский. Т. I-II. Киев, 189δ. T. I: Τυπικά. Часть 1: Памятники патриарших уставов и ктиторские монастыр­ские типиконы. C. 790; Typikon of Michael VIII Palaiologos for the Monastery of the Archangel Michael on Mount Auxentios near Ohalcedon / Trans. G. Dennis // Byzantine Monastic Foundation Documents. A Oomplete Translation of the Surviving Founders’ Typika and Testaments / Ed. J. Thomas, A.C. Hero, with assistance of G. Constable. Washington D.C., 1999. P. 1231 (electronic version: doaks.org/typ000.html Grégoire H. Imperatoris Michaelis Palaeologi de vita sua // Byz. 1959-60. T. 29-30. P. 453; Typikon of Michael VIII Palaiologos for the Monastery of St. Demetrios of the Palaiologoi-Kellibara in Constantinople / Trans. G. Dennis // Byzantine Monastic Foundation Documents... P. 1243; George (Gregory) of Cyprus. Oratio laudatoria in Imperatorem Dominum Michaelem Palaeologum // PG. T. 142. Ool. 3б4^ Siderides X. Μανουήλ Όλοβώλου èγκώμιov εις τών αύτοκράτορα Μιχαήλ Η' τον Παλαιολόγον // ΕΕΒΣ. 1926. T. 3. Σ. 177; Manuel Holobolos. Orationes / Ed. M. Treu. Vol. I-II. Potsdam, 1906-1907. Vol. I. P. 34.23-29.
21. Acropolites. I. P. 69.17-70.9; Dölger F. Regesten der Kaiserurkunden des oströmischen Reiches, 565-1453. Vol. I-V. München Berlin, 1924-1977. Vol. III: Regesten von 1204-1282 / Ed. F. Dölger, P. Wirth. München, 1977. No 1776 (далее: Dölger, Wirth. Regesten III).
22. Acropolites. I. P. 12.9-13; Dölger, Wirth. Kegesten III, No 1830; Ibn Bibi. P. 284; Ibn Bibi (Duda). S. 270.
23. Gregoras. I. Р. 69.20-21.
24. Воробейников Д.А. Михаил VIII Палеолог в Румском султанате. Часть I: 1266 год. C. 80-81.
25. Acropolites. I. Р. 135.1-4; Акрополит (Жаворонков). C.113; Akropolites (Macrides). Р. 312.
26. Τυπικόν της έν τω περιωνυμω βουνφ του Αυξεντίου... Р. 791; Typikon of Michael VIII Palaiologos for the Monastery of the Archangel Michael on Mount Auxentios... Р. 1231.
27. Воробейников Д.А. Михаил VIII Палеолог в Румском султанате. Часть I: 1256 год. C. 83, 95-98.

28. Manuel Philes. Oarmina, ex codicibus Escurialensibus, Florentinis, Parisinis et Vaticanis / Ed. E. Miller. Vol. I-II. P., 1855-1857. Vol. II. Liber III (Cod. Paris.). Pocma CCXLII. P. 260-263 (далее: Philes (Miller)).
29. Выражение «земля авсонов» первоначально означало Италию; «авсонами» бы­ли ее жители, римляне. Поскольку византийцы считали себя потомками римлян, то поэтическое название «авсоны» стало прилагаться и к ним. Кроме того, «Авсония» могла означать и «Ионию», древнее название западного побережья Малой Азии, где в XIII в. располагались главные порты Никейской империи. Aelius Herodianus Grammaticus. De prosodia catholica // Grammatici Graeci / Ed. A. Lentz. Vol. I-III. Leipzig, 1867-1870. Kcpr. Hildesheim, 1965. Vol. III (1). P. 296.7-10; Idem. Περί παρωνύμων // Grammatici Gracci. Vol. III (2). P. 877.40 — P. 878.2.
30. B этой фразе Фил не меняет подлежащего. Соответственно, подлежащее «он» — это Михаил Палеолог, а прямое дополнение «его» — это сельджукский вельможа, впоследствии паракимомен великой печати при византийском дворе.
31. Philes (Miller). Vol. II. P. 261.21-35.
32. Philes (Miller). Vol. II. P. 262.36-60; PLP. No 5435.
33. Cмыка О.В. Мануил Фил (1270-1345). Стихи на разные темы // Труды кафедры древних языков. Вып. II. (к 75-летию исторического факультета МГУ и 60-летию кафедры) / Отв. ред. A.B. Подосинов [Труды исторического факультета МГУ Т. 44. Серия III: Instrumenta Studiorum, 18]. М., 2009. C. 245-246. Cм. также: PLP. No 29817.
34. Petitio ad Jovianum imperatorem Antiochiae facta a Lucio, Berniciano et aliis quibusdam Arianis contra Athanasium episcopum // PO. T. 26. Col. 820B; Bihain E. L’epitre de Cyrille de Jerusalem a Constance sur la vision de la Croix // Byz. 1973. T. 43. P. 286-291. Section 5. Line 6; Thiodoret de Cyr. Correspondence / Ed. Y. Azema . Vol. I-IV [sources chretiennes 40,98,111,429]. P., 1955-1998. Vol. III: Epistulae. Collectio Sirmondiana (epistulae 96-147). Epistle 139. P. 146.5; A Patristic Greek Lexicon / Ed. G.W.H. Lampe, D.D. Oxford, 1961. P. 776.
35. Pachymeres. I. P. 115 .5-6,137.7, 667.7-10; Die byzantinischen Kleinchroniken / Ed. P. Schreiner. Vol. I-III. Wien, 1975-1979. Vol. I . S . 75, § 6 .
36. Guilland R. Etudes sur l’histoire administrative de l’Empire byzantin: le parakimomène // EB. 1944. T. 2. P. 198-200 (далее: Guilland. Le parakimomène), reprinted: Idem. Recherches sur les institutions byzantines. Vol. I-II. B. , 1967. Vol. I. P. 208-209 (далее: Guilland. Recherches . I, II) .
37. Pseudo-Kodinos. Traité des offices / Ed. J. Verpeaux. P. , 1976. P. 176.6-14; Guilland. Le parakimomène . P. 198; Idem. Recherches . Vol. I. P. 208.
38. Pseudo-Kodinos. Traité des offices. P. 176.23-32; Kazhdan A.P. Sphendone // The Oxford Dictionary of Byzantium / Ed. A.P. Kazhdan et al. Vol. I-III. Oxford, 1991 . Vol. III. P. 1936-1937 (далее: ODB) .
39. Pseudo-Kodinos. Traité des offices. P. 175.23 — P. 176.5. Паракимомен великой печати занимал 16-е место в списке должностей византийского двора при Палеоло­гах: Idem. P. 137.12,156.4-12, 300.11-12, 305.9-10, 307.10-12, 320.31-321.38, 334.43-336.44, 344.18-19, 347.15-16.
40. Pieralli L. La corrispondenza diplomatica dell’Imperatore byzantino con le potenze estere nel tredicesimo secolo (1204-1282). Studio storicodiplomatistico ed edizione critica.Città del Vaticano, 2006. P. 142.298-300, P. 160.6-7; Dolger, Wirth. Regesten III, No 1890, 1892.
41. PLP. No 8665; Laurent V. Les bulles métriques dans la Sigillographie byzantine. Athens, 1932. No 484; Pachymeres. I. P. 273. No 4.
42. Лихачев Н.Л. Моливдовулы греческого Востока. М., 1991. О. 296-297 (LXXXI.8). Фамилия Фагомоди происходила из Смирны и вошла в ряды византийской зна­ти в раннюю эпоху Никейской империи: Константин Фагомоди был упомянут как архонт, пансеваст и приближенный Иоанна III Ватаца в 1225 г. Печать Иоанна Фаго­моди должна быть датирована скорее началом XIII в. Acta et diplomata graeca medii aevi sacra et profana / Ed. F. Miklosich, J.Müller Uol. I-UI. Wien, 1860-1890. Uol. IU. P. 189-190, 262; Ahrweiler H. L’histoire et la géographie de la région de Smyrne entre les deux occupations turques (1081-1317), particulièrement au XIII siècle // Travaux et Mémoires. 1966. T. 1. P.. 160; PLP No 29548, 29549.
43. Acropolites. I. P. 101.6-18; Pachymeres. I. P. 41.15-19, 93.1-8; II. P. 173.2-7; Annali genovesi di Caffaro... Vol. IV. P. 42-43; Pieralli L. La corrispondenza diplomatica... P. 142.298-300,150.5-7; PLP. No 5691; Dölger, Wirth. Regesten III, No 1892; Polemis D.I. The Doukai. A Contribution to Byzantine Prosopography. L. , 1968. No 73, P. 109; Akropolites (Macrides). P. 269-270. Note 5.
44. PLP. No 92605, 16358; Ahrweiler H. L’histoire et la geographie... P. 146; Guilland. Le parakimomene . P. 199; Idem. Recherches . Vol. I. P. 209; Failler A. Chronologie et composition dans l’Histoire de Georges Pachymere // REB. 1980. T. 38. P. 85-103. Са­мо имя Иоанна Макрина появляется только в названии семнадцатой главы третьей книги в одной из групп рукописей Пахимера и в краткой версии его «Истории»; оно отсутствует в Боннском издании. Согласно Файе, Иоанн Макрин был паракимоменом великой печати, но в тексте Пахимера он назван просто паракимоменом. Pachymeres. I. P. 275. 21; V (Index). P. 34, 49; La Version breve des Relations Historiques de Georges Pachymeres. Vol. I. P. 83 . 8; Georgius Pachymeres. De Michaele et Andronico Palaeologis libri tredecim Rec I Bekker Vol I-II Bonn, 1835 Vol I. P. 207.14-15.
45. Acropolites. I. P. 89.20-90.31; Акрополит (Жаворонков). C. 89-90, 240-241, примеч . 657; Akropolites (Macrides). P. 249-259, note 14.
46. Pachymeres. I. P. 155.1, 273.9, 275.19; PLP. No 29809.
47. Acropolites. I. P. 160.16-161.8, 173.10-11; Акрополит (Жаворонков) . C . 126, 132, 288-289, примеч . 975; Akropolites (Macrides) . P. 347,350-351,366; Gregoras. I . P. 72.16-18, 79.11-80.11; PLP. No 21498; Cheynet J.-C., Yannier J.-Y. Etudes prosopographiques [byzantina Sorbonnensia 5]. P. , 1986. P. 178, note 16; Papadopulos A.T. Versuch einer Genealogie der Palaiologen, 1259-1453. München, 1938, reprinted Amsterdam, 1962. P. 6; Polemis D.I. The Doukai. No 149, P. 161.
48. Το Χρονικόν τον Μορέως / Ed. P.P. Kalonaros . Athens, 1940. P. 190-227, l.4546-5465; The Chronicle of Morea, то Χρονικόν του Μορέως / Ed. J. Schmitt L. , 1904. P. 301-356, I. 4546-5465; Die byzantinischen Kleinchroniken. Vol. I. S . 599, § 5; Акрополит (Жаво­ронков). C. 280, примеч. 922; C. 345 (таблица 2); Geanakoplos D.J. Emperor Michael Palaeologus and the West, 1258-1282. A Study in Byzantine-Latin relations . Cambridge,Mass. , 1959 . Р. 158-159,173-174. О баронах де Моне, впоследствии де Валенкур, см.: PLP. No 2555; Lock P. The Franks in the Aegean, 1204-1500. L ., N.Y., 1995. Р. 76, 83, 89.
49. Pachymeres. I. P. 275.16-277.16.
50. PLP. No 205; Polemis D.I. The Doukai. No 50, P. 95.
51. PLP. No 220; Polemis D.I. The Doukai. No 48, P. 93-94.
52. Pachymeres. I. P. 621.24-623.2; PLP. No 27276.
53. Здесь и далее в скобках я привожу современное турецкое название .
54. Pachymeres. I. P.593.6-11, 599.10-14.
55. Tafel G.L.F.,Thomas G.ÄUrkunden zur älteren Handels- und Staatgeschichte der Republik Venedig, mit besonderer Beziehung auf Byzanz und die Levante. Vol. I-III [Fontes rerum Austriacarum, Abt. II: Diplomata et Acta, XII-XIV]. Wien, 1866-1867. Vol. III. P. 339; Polemis D.I. The Doukai. No 132, P. 161-162.
56. Acta et diplomata... Vol. IV. P. 103-104.
57. Acta et diplomata... Vol. IV. P 257-260; Ahrweiler H. L’histoire et la géographie... P. 153-154, 165, 173. Арвейлер полагала, однако, что паракимомен Константин Дука Нестонг (PLP. No 20201) был идентичен великому этериарху Нестонгу Ду­ке, правителю Магнисии и дуке фемы Неокастра в 1304-1306 гг: Pachymeres, II. P. 441.28-443.33, 471.24-476.28, 549.26-551.4, 573.4-16; 593.1-24, 687.1-15. Ее мнение не было поддержано другими учеными: Pachymeres. Y (Index) . P. 37; PLP. No 20725 (Nestongos Doukas); Polemis D.I. The Doukai. No 133, P. 152.
58. Ahrweiler H. L’histoire et la géographie. P 151-154.
59.  Acta et diplomata. Vol. IV. P 257: του θείου της βασιλείας μου του παρακοιμωμένου της μεγάλης σφενδόνης, κυρού Ίωάννου Δούκα του Νεοστόγγου (согласно Арвей­лер, которая проверяла оригинал, нужно читать Κωνσταντίνου вместо Ίωάννου: Ahrweiler H. L’histoire et la géographie. P. 173). Aota et diplomata. Vol. IV. P. 258: του πανευγενεστάτου Δούκα καί παρακοιμωμένου της μεγάλης σφενδόνης τού Νεοστόγγου.
60. Philes (Miller). Vol. II. P. 262.43-44.
61. Philes (Miller). Vol. II. Р. 260.
62. Philes (Miller). Vol. I. Liber I (Cod Escur.) . Poema CCLVIII Р. 130-131; Μανουήλ Φιλης. Ιστορικά ποιήματα / Έκδ . M.I. Γεδεών // ’Εκκλησιαστική Αλήθεια. 1882-1883. Τ. 3. Σ. 668. Иоанн Комнин Хумн (ум. в 1338 г.), придворный Андроника II, до 1307 г. был: паракимоменом ложа, а потом стал паракимоменом великой печати: Νικηφόρου τον Χούμνου Έπιστολαί // Anecdota nova / Ed. J.F. Boissonade. Р., 1844. Р. 6; PLP. No 30964; Kazhdan A.P. Choumnos // ODB. Vol. I. Р. 433. Андроник Торник был паракимоменом в 1324-1327 гг., cм . PLP. No 29122.
63. Существует стихотворение Фила, адресованное «моему близкому другу паракимомену», без указания имени: Philes (Miller) . Vol. II. Liber IV (Ood. Vatic.) . Poema XIll. P. 272.1-2. Вряд ли он идентичен нашему паракимомену великой печати. Скорее имеется в виду Иоанн Комнин Хумн, с которым Фил действительно был в близких отношениях и которого всегда называл только паракимоменом (без определений τής μεγάλης σφενδόνης или του κοιτωνος, см . PLP. No 30964) . Сохранилась эпитафия Фила на смерть юного сына Иоанна Комнина Хумна (по другой версии — сына протостратора Андрея Стратигопула): Philes (Miller) . Vol. II. Liber III (Cod. Paris.). Poema CCXLIII. P. 263-264, 430; Μανουήλ Φιλης. Ιστορικά ποιήματα. Σ. 664; Idem. Του Φιλή έπιτάφιοι εις τινα νέον πάνυ ώραίον υΐον του παρακοιμωμένου Ίωάννου του Χούμνου // MS Synod. Greek 468 (Vlad. 437). Fol. 173 r.
64. Acta et diplomata... Vol. IV. P. 103, 267, 268.
65. Janin R. La géographie écclesiastique de l’Empire byzantine, première partie: Le siège de Oonstantinople et le patriarchat oecuménique. Tome III: Les églises et les monastères. P., 1969. P. 477; PLP. No 5435.
66. PLP. No 21436.
67. Тот факт, что между приходом Михаила Палеолога к власти в 1259 г. и назначе­нием Константина Дуки Нестонга на должность постельничего ок. 1280 г. прошло более двадцати лет, не должен нас смущать. До 1280 г. Константин Дука Нестонг мог пребывать на иных, низших дoлжнocτяx; но только с того момента, когда он стал паракимоменом великой печати, он смог занять в византийском обществе то же по­ложение, каким он некогда пользовался у сельджуков. Именно это обстоятельство и было подчеркнуто Филом в ущерб хронологической точности.
68. Неужели это был сельджукский эквивалент должности паракимомена? Такая интерпретация возможна: Фил назвал дарованную Михаилом VIII Палеологом должноств èκ τών προς αντάμειψιν αξιωμάτων, т. е. данной «взамен, в возмещение». В таком случае следует признать, что наш герой был хaджuбoм (amïr-i h'äjib, malik al`hujjäb) — так назывался постельничий-камергер на мусульманском Востоке (Sourdel D., Bosworth C.E., Lambton A.K.S. H’adjib // The Encyclopaedia of Islam, New Edition. Vol. I-XI. Leiden, L., 19б0-2002. Vol. III. P. 45-49). Это предположение вы­глядит тем более интригующим, что, как известно, в результате переговоров перед войной 1256 г. по требованию Байджу, главнокомандующего монгольской армией в Передней Азии, должность хaджuбa была передана Муин ад-Дину Сулейману, сыну того самого вaзиpa Мухаззаб ад-Дина, который в 1243 г спас султанат, по своей воле отправившись к Байджу после битвы при Кёсе Даге. Сельджукские источники молчат о том, кто был хaджuбoм до этого назначения; единственное предположение позволяет сделать Фил: это был молодой Константин Дука Нестонг. С 1256 г. началось возвышение Муин ад-Дина Сулеймана, ставшего затем napaвaнa и фактическим правителем султаната в 1261-1277 гг. (Ibn Bibi. P. 285-286; Ibn Bibi (Duda). S. 271-272; Ibn-i Bîbî. El-Evâmirü’l-'Alâ’iyye fî’l-umûri’l-'Alâ’iyye / Ed. A.S. Erzi. Ankara, 1956. S. 620; Aksarayli Mehmed oglu Kerîmüddin Mahmud. Müsâmeret ül-ahbâr. Mogollar zamanmda Türkiye Selçuklulan Tarihi / Ed. O. Turan. Ankara, 1944. S. 41, 42; Cahen G. The Formation of Turkey. The Seljukid Sultanate of Kum: Eleventh to Fourteenth Oentury. Harlow, 2001. P. 18δ, 191-207; Hillenbrand G. Muin al-Din Sulayman Parwana // The Encyclopaedia of Islam, New Edition. Vol. VII. P. 479; Turan O. Selçuklular zamanmda Türkiye. S. 497-498, 523-574); Коробейников Д.А. Михаил VIII Палеолог в Румском султанате. Часть I: 1256 год. С. 77-79, 84-92.
69. Philes (Miller). Vol. II. P. 262.41-42.
70. Nolland J. The Gospel of Matthew. A Commentary on the Greek Text [The New International Greek Testament Commentary / Eds. I. Howard Marshall and D. A. Hagner]. Grand Rapids (Michigan); Oambridge, 2006. P. 179.
71. Schmoller A. Handkonkordanz zum griechischen Neuen Testament . Nach dem Text des Novum Testamentum Graece von Nestle-Aland und des Greek New Testament neu bearbeitet von В . Köstner im Institut für Neutestamentliche Textforschung, MünsterZWestfalen . Stuttgart, 2002. S . 10; Nolland J. The Gospel of Matthew. P. 728.
72. Matthäeus-Kommentare aus der griechischen Kirche / Ed. J. Reuss. В., 1957. No 212. S. 222-223; A Patristic Greek Lexicon. P. 20.
73. Acropolites. I. P. З6.18-З7.З.
74. Род Нестонгов, появившийся на исторической сцене уже в XI в., был свя­зан с Дуками, Ангелами и Комнинами: Каждан А.П. Социальный состав господ­ствующего класса Византии XI-XII вв . М., 1974. С. 103; Kazhdan A., Ronchey S. L’aristoorazia bizantina dal prinoipio dell’XI alla fine del XII secolo. Palermo, 1997. P. 331-333; Cheynet J.-C. Les Nestongoi, un exemple d’assimilation réussie // Idem. La société Byzantine. L’apport des soeaux. Vol. I-II. P., 2008. Vol. II. P. 599-607; Βαρζος Κ. Ή Γενεαλογία τών Κομνηνών. Vol. I-II. Thessaloniki, 1984. Vol. II. P. 857-858. Cинадины, были связаны родственными узами с Тарханиотами: в 1188 г. сын Андроника Синадина и Зои Ангелины Комнины женился на представительнице фамилии Тарханиотов, которые к этому времени уже успели породниться с Комнинами. И Cинадины, и Тарханиоты были «старыми» династиями, появившимися еще в X-XI вв. Βαρζος Κ. 'Н Γενεαλογία τών Κομνηνών Vol. I. P. 376, 668-673; Vol. II. P. 845-846; Акрополит (Жаво­ронков). C. 301-303. Макрины и Cтасины принадлежали к новой аристократии: они возвысились при Ласкарях. Но и они были связаны брачными узами с комниновским кланом: Acropolites. I. P. З7. l. Сложнее дело обстоит с Макринами: в одном из своих стихотворений Фил упоминает «Георгия Макрина, происходящего от Комнинов»: Philes (Miller) . Vol. II. Liber III (Cod. Paris.) . Poema CLXX. P. 193.4. Если он иденти­чен дуке фемы Фракисий в 1256 г. Георгию Макрину (см . Ahrweiler H. L’histoire et la géographie... P. 146), то тогда и Макрины должны считаться членами комниновского клана, причем отец Георгия должен был жениться на представительнице клана не позже 1230 г., чтобы его сын уже в 1256 г. стал дукой Фракисия. Скорее всего, Макри­ны породнились с Комнинами до мятежа 1224-1225 гг. О Синадинах и Тарханиотах см. Hannick C., Schmalzbauer G. Die Synadenoi // JÖB. 1976. T. 25. S. 125-161; Шандровская В.С. Печати представителей рода Cинадинов в Эрмитаже // ВВ. 1990. Т. 51. C. 174-183; Leontiades I.G. Die Tarohaneiotai. Eine prosopographisoh-sigillographisohe Studie. Thessaloniki, 1998.
75. Acta et diplomata... Vol. IV. P. 176; Акрополит (Жаворонков). C. 201.
76. Acropolites. I. P. 37.2-25; Акрополит (Жаворонков). C. 64; Akropolites (Maorides). P. 169-171.
77. Polemis D.I. The Doukai. P. 153.
78. Polemis D.I. The Doukai. No 72-76. P. 106-111; Cheynet J.-C., Vannier J.-V. Études prosopographiques. P. 185-186; Акрополит (Жаворонков). C. 349. Таблица 5.
79. Acropolites. I. P. 101.6-18; Акрополит (Жаворонков). C. 251-252. Примеч. 703-708; Akropolites (Macrides). P. 269-270. Note 6; PLP. No 21380, 21528; Talbot A.-M. Empress Theodora Palaiologina, wife of Michael VIII // DOP. 1992. T. 46. P. 295.
80. Acropolites. I. P. 162.19-22; Grégoire H. Imperatoris Michaelis Palaeologi de vita sua. P. 451; Typikon of Michael VIII Palaiologos for the Monastery of St. Demetrios of the Palaiologoi-Kellibara. P. 1243· Акрополит (Жаворонков). С. 289. Примеч. 980. О право­мочности перевода θeîoς как «внучатый дядя» см. Gômez R.E. Théodôra Palaiologina Philanthrôpènè et son lignage du 13e au 15e siècle // REB. 2008. T. 66. P. 131.
81. Βαρζoς K. Ή Γενβαλογΐα τών Κομνηνών. Vol. II. No 190 . P. 851-857.
82. Об Исааке Дуке Ангеле см . Βαρζος Κ. Ή Γενβαλογΐα τών Κομνηνών. Vol. I. No 96. P 673-674.
83. Об Андронике Ангеле см. Βαρζος К. 'Η Γενβαλογΐα τών Κομνηνών Vol. I. No 93. P. 656-662; Polemis D.I. The Doukai. No 39 . P. 86.
84. Βαρζος Κ. 'Ή. Γενβαλογΐα τών Κομνηνών. Vol. II. No 190a. P. 857-858.
85. Actes de Zographou / Ed. W. Kegel, E . Kurtz, B . Korablev // BB . 1906. T. 13: При­ложение (репринт: Amsterdam, 1969). P. 22, 24. Polemis D.I. The Doukai. No 131-132. P. 151-152. PLP. No 20727
86. Pachymeres. I. P. 95.1-12, 107.10-22; Theodorus Scutariotes. Additamenta ad Georgii Acropolitae Historiam // Acropolites. I . P. 293.10-17, § 42; Akropolites (Macrides). P. 303 (note 12), 325 (note 6); PLP. No 20724.
87. Pachymeres. I. P. 155.18-21; II. P. 515.1-6; PLP. No 20726.
88. Pachymeres. I. P. 37.4, 95.7.25, 155.20, 581.16, 621.27; II. P. 49.16; Failler A. Pachymeriana quaedam // REB. 1982. T. 40. P. 187-191.
89. Cheynet J.-C., Vannier J.-V. Études prosopographiques. No 33 . P. 178-179.
90. Oxford Latin Diotionary. Oxford, 1968. P. 221; Mediae Latinitatis Lexioon Minus / Ed. J.F. Niermeyer. Leiden, 1976. P. 75.
91. Acropolites. I. P. 127.24-134.2.
92. Acropolites. I. P. 134.7-135.1.
93. Acropolites. I. Р. 136.22-25.
95. Korobeinikov D. Byzantium and the Turks in the Thirteenth Century. D. Phil. Thesis . Oxford, 2008 [2004]. P. 123-168; Idem. Raiders and Neighbours: the Turks (1040-1304) // The Cambridge History of the Byzantine Empire, c. 500-1492 / Ed. J. Shepard. Cambridge, 2008 P 708-719.
 
Византийские очерки: Труды российских ученых к XXII Международному конгрессу византинистов. М., "Алетейя", 2011, С. 116-138.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Палеологу нужен был успех во внешней политике. Сам он переживал на своем троне трудные минуты. Сказались последствия злодейского ослепления Иоанна Ласкаря. Ропот стал громким в самой столице. Исчезла ласковая обходительность царя, преступление повлекло за собою тиранию. Посыпались кары на смевших жалеть Иоанна. Знатному юноше Оловолу отрезали нос и губы, и несчастный ушел в монастырь. Иных обходили почестями, иных постигала опала в жестокой форме. Не без основания появился террор. 
 
В соседней Вифинии, колыбели Никейского царства, разыгрались кровавые события. На пограничной полосе рядом с сельджуками, на рубеже («акрах»), или «хребте» (н[ыне] Кара-Даг), жило воинственное крестьянство, своего рода казачество, полунезависимое в своих лесных ущельях, привыкшее одинаково к оружию и к сохе. Оно поднялось против Палеолога в защиту наследника любимых царей. Среди них под именем Иоанна Ласкаря явился слепой самозванец; крестьяне признали его и поклялись положить за него свою жизнь. Гнев и страх охватили Палеолога, он знал важность Вифинского рубежа, знал население по прежней своей службе. Он боялся за всю страну. Немедленно он снарядил большое войско против восставших, и многие отправились добровольно, желая заслужить расположение царя. Вифинцы считали себя не бунтовщиками, но защитниками законного царя. Они засели в своих теснинах и засеках, откуда пускали стрелы, и «нагишом», т. е. без панцирей, вооруженные подчас дубинами вместо мечей, бросались на войска Палеолога. Последние не могли нападать компактными массами, приходилось жечь леса и подвигаться шаг за шагом. Крестьяне укрыли семьи в недоступных местах, огородили их рогатками и телегами. Нападавшие несли громадные потери, и дело затягивалось. Решено было действовать переговорами; крестьянам обещали щедроты и подарки от царя; им указали место заключения подлинного Иоанна Ласкаря. Крестьян удалось разделить на два лагеря: благоразумных и непокорных. Видя безнадежность восстания, крестьяне отпустили самозванца к туркам. С непокорными началась жестокая расправа, на села были наложены разорительные штрафы. Искоренили бы всех «Трикоккиотов и жителей хребта», если бы не опасались оставить весь рубеж («акры») безлюдным и беззащитным против турецких набегов, а он защищал всю страну...
 
...Чем объяснить, что воинственный Андроник бывал лишь урывками на азиатском фронте и его правительство продолжало близорукую политику Палеологов, тратя силы на отдаленном Западе, вместо того чтобы их сосредоточить на защите Вифинии и Мраморного моря? Кроме презрения к полудиким варварам, считавшим честью одежду с царского плеча — сколько их видела древняя империя, и никто из них ею не завладел! — между прочим имели вес личные интересы правящей аристократии с Палеологами и Кантакузинами во главе. Их богатые родовые земли лежали во Фракии и Македонии; Вифиния стала глухой и запустелой крестьянской областью, заброшенной правительством, особенно после восстания в пользу несчастного Ласкаря. Держались одни города за их стенами, восходящими к римским временам, и за их пределами поражает скудость памятников византийских при обилии античных и древнехристианских. Манил и ослеплял культурный, веселый Запад, как старую Польшу...
 
...Крупнейшим было восстание крестьян в Вифинии во имя прав Иоанна Ласкаря, но оно было потоплено Палеологами в потоках крови и оставило по себе безлюдную Вифинию, ставшую легкой добычей для османов...
 
Приведенные отрывки из "Ф. И. Успенский. История Византийской империи (в пяти томах), Том V" - итак, мне интересует мнение камрадов, неужели в Никейской империи возродились таки стратиоты (или что-то подобное), основа фемного строя, хоть и на малом историческом отрезке, примерно 1210-1310 годах?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Не понял вопроса. Но известно, что в 1261 году Михаил Палеолог отменил службу пограничников-акритов (что имело колоссальные последствия для боеспособности византийской армии в Малой Азии в дальнейшем). Вы об этом?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Я ждал именно Вашей реакции :) Суть вопроса в следующем - неужели в Никейской империи возродились стратиоты как класс и в итоге, "что-то фемное"?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Анисимов Е. В. Петр II
      Автор: Saygo
      10 марта 1725 г. Санкт-Петербург хоронил Петра Великого. Это была грандиозная, невиданная ранее церемония, участники и зрители которой были подавлены мрачной красотой происходящего. Траурные звуки множества полковых оркестров, глухой рокот барабанов, слаженное пение нескольких сот певчих, плач тысяч людей, звон колоколов - все это периодически заглушалось пушечными выстрелами, следовавшими один за другим с паузой в одну минуту на протяжении нескольких часов. Это был как бы исполинский метроном, внушавший присутствующим, по словам архиепископа Феофана Прокоповича - участника и летописца похорон, - "священный ужас".
      Но разглядывая печальное шествие, траурные одежды, красочные гербы и флаги, опытный глаз французского посланника Ж.-Ж. Кампредона не мог не заметить одной важной детали: внук Петра I, единственный мужчина дома Романовых великий князь Петр Алексеевич следовал в процессии лишь на восьмом месте, после императрицы Екатерины I, ее дочерей Анны и Елизаветы, а также дочерей старшего брата покойного императора, Ивана, Екатерины и Прасковьи. И что больше всего возмутило знатоков протокольных тонкостей - это то, что 9-летний внук Петра I, прямой потомок московских царей, шел даже после двух сестер Нарышкиных и жениха старшей дочери Петра, Анны Петровны, - голштинского герцога Карла-Фридриха.
      Подобная расстановка участников траурного шествия, конечно, не была случайной, как и то, что великому князю не нашлось места среди ближайших родственников покойного во время церемонии погребения в Петропавловском соборе: юный Петр Алексеевич стоял вдали от императрицы и ее дочерей. Все это должно было демонстрировать те политические реальности, которые возникли после дворцового переворота в ночь смерти Петра, с 28 на 29 января 1725 года. Тогда в Зимнем доме, у еще не остывшего тела преобразователя России произошла острая политическая схватка. В жестоком споре столкнулись две группировки знати: родовитая аристократия ("старые бояре" донесений иностранных дипломатов) и "новая знать", выдвинувшаяся из низов благодаря своим способностям и симпатиям царя-реформатора, ценившего знатность, как известно, "по годности". Борьбу, которая, к счастью, не вылилась в кровопролитие, обостряло то обстоятельство, что Петр умер, не оставив завещания.
      "Бояре" - Долгорукие, Голицыны, П. Апраксин, Г. Головкин, А. Репнин - настаивали на кандидатуре великого князя Петра Алексеевича, сына погибшего в 1718 г. в застенке царевича Алексея. За ними была традиция передачи престола по мужской линии от деда к сыну и далее к внуку. Но за "худородной" новой знатью - А. Меншиковым, П. Ягужинским, П. Толстым, - предлагавшей возвести на престол вдову императора, Екатерину Алексеевну, - вчерашнюю "портомою" и кухарку, было нечто более весомое, чем традиция: оружие, деньги, сила окружавших дворец гвардейцев, горой стоявших за матушку- государыню, боевую подругу обожаемого императора. Их давление, угрозы расправы с несогласными повлияли, в конечном счете, на решение собравшихся во дворце сановников: императрицей была провозглашена Екатерина. "Бояре", а вместе с ними и их кандидат, великий князь Петр, были отодвинуты от престола, что и отразилось в протоколе похоронной церемонии.



      Родители Петра II Алексей Петрович и София-Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская


      Мария Меншикова


      Евдокия Лопухина

      Екатерина Долгорукова

      В то время Петр был лишь пешкой в политической игре, как, впрочем, и позже, когда он, а точнее, его имя, титул, родственные связи вновь привлекли всеобщее внимание. Это было весной 1727 г., в самом конце короткого царствования Екатерины I. К этому времени здоровье императрицы, не щадившей себя в бесконечных празднествах, банкетах, вечеринках и попойках, стало резко ухудшаться. За состоянием ее здоровья внимательно наблюдали политические группировки в ожидании очередного этапа борьбы за власть. Больше всего от дум о ближайшем будущем должна была болеть голова у светлейшего князя А. Д. Меншикова, фактического руководителя государства при Екатерине I. Несмотря на сопротивление и интриги своих многочисленных недругов у подножия трона - генерал-прокурора П. И. Ягужинского, зятя царицы герцога Карла-Фридриха, тайного советника графа П. А. Толстого и других, - он уверенно и спокойно вел государственный корабль: кредит доверия к нему Екатерины, которая была многим ему обязана, был беспределен. Болезнь императрицы, особенно усилившаяся весной 1727 г., вынуждала светлейшего думать о необходимых для сохранения власти и влияния превентивных мерах.
      Сведения о некоторых замыслах Меншикова стали известны во второй половине марта - начале апреля 1727 года. Тогда Петербург заговорил о намерении светлейшего выдать одну из своих дочерей (позже уточнили - старшую, Марию) за великого князя Петра Алексеевича. Для всех участников борьбы за власть и наблюдателей стало ясно, что Меншиков хотел породниться не просто с великим князем, а с наследником престола, будущим императором.
      Можно поражаться энергии, настойчивости Меншикова, проявленным им в это время. Интриги, репрессии, запугивания, уговоры, предательство - весь ареснал закулисной борьбы за власть был использован светлейшим для достижения того, что казалось ему вершиной счастья для 53-летнего мужчины: стать тестем послушного его воле юного царя, генералиссимусом и, конечно, обладателем все новых и новых богатств, земель, крепостных, звезд, орденов, золота и бриллиантов. То, что в центре своей последней придворной игры Меншиков поставил именно фигуру великого князя Петра, случайным не было. В его силах было, например, женить своего сына Александра на второй дочери Екатерины I, Елизавете, а затем добиваться ее воцарения. Но он этого не сделал, так как прекрасно чувствовал обстановку, которая явно складывалась в пользу внука Петра Великого.
      Уже в 1725 г. французский посланник, вслед за другими наблюдателями, писал, что императрица беззаботно веселится, "а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича"1. Конечно, непривычному к российскому застолью французскому посланнику "тайные сборища" могли показаться чуть ли не заговором. Но его, очевидно, не было. Зато имелось то, что Меншиков учитывал: у Петра, в отличие от многих возможных кандидатов на престол, было бесспорное право наследовать власть своего деда, к его фигуре приковывалось внимание всех обиженных и недовольных порядками времен петровских реформ, в надежде, что с приходом к власти сына царевича Алексея должно "полегчать". К тому же поражение сторонников великого князя в 1725 г. не было полным, и "бояре" представляли серьезную политическую силу, с которой Меншиков не мог не считаться. Уже в 1726 г. было замечено, что светлейший "ласкал" родовитую знать. Благодаря ему князь М. М. Голицын стал генерал-фельдмаршалом, а Д. М. Голицын - членом образованного в феврале 1726 г. высшего правительственного учреждения - Верховного тайного совета.
      План Меншикова был крайне недоброжелательно встречен в кругу его сподвижников по возведению на престол Екатерины. Понять их можно - Толстой, главный следователь по делу отца великого князя, понимал, что означает для него приход к власти сына казненного царевича. Не могло быть иллюзии относительно будущего и у других мелкопоместных и безродных "птенцов гнезда Петрова", которых бы оттеснили от престола родовитые и обиженные на них потомки бояр. Толстой, как и генерал-полицмейстер А. Девьер, генерал А. Бутурлин, знали, что за ветеранов январского переворота их старый товарищ Меншиков не вступится. В итоге, против светлейшего начинает сколачиваться заговор.
      Однако Меншиков опередил Толстого и его единомышленников и нанес молниеносный удар: они были арестованы, подвергнуты пытке, а затем обвинены в заговоре против императрицы и интригах с намерением помешать женитьбе великого князя на Марии Меншиковой. И в день своей смерти, 6 мая 1727 г., Екатерина, идя навстречу желанию светлейшего, подписала суровый приговор заговорщикам, а также завещание, так называемый Тестамент, который содержал два самых важных для Меншикова пункта. Первый из них гласил: "Великий князь Петр Алексеевич имеет быть сукцессором" (наследником), а согласно второму пункту, императрица давала "матернее благословение" на брак Петра с дочерью Меншикова. До 16-летия монарха государство должно было управляться регентством, в которое входили дочери Екатерины, ее зять Карл-Фридрих, сестра царя Наталья и члены Верховного тайного совета.
      Это была явная уступка со стороны светлейшего, который тем самым как бы гарантировал будущее благополучие дочерей Екатерины. Впрочем, вскоре стало ясно, что эта уступка была временной и формальной. Меншиков сразу показал, что его роль в системе управления империи отныне становится исключительной. Это было подтверждено присвоением ему высшего воинского звания генералиссимуса и высшего военно-морского звания полного адмирала. А 25 мая Феофан Прокопович обручил 12-летнего императора и 15-летнюю княжну Марию Меншикову, ставшую официально "обрученной Его императорского величества невестой-государыней".
      В этой ситуации Петр по-прежнему фигура в игре других людей. С первых дней своего царствования юный император находился под присмотром светлейшего и его родственников. Для удобства контроля Меншиков переселяет мальчика, как бы на время, до завершения строительства царской резиденции, в свой дворец на Васильевском острове. Судя по "Повседневным запискам", которые вели секретари светлейшего, в первый раз Петр ночевал у Меншикова 25 апреля, то есть еще до смерти Екатерины, а уже после воцарения в Меншиковский дворец были перевезены с Адмиралтейской стороны все царские вещи и мебель. Бросив все государственные дела, светлейший все свое время уделял царю; он разъезжал с мальчиком по городу: на верфь, в конюшню, отправлялся также за город на охоту, часто обедал с ним2.
      Большие надежды возлагал Меншиков на назначенного им обер-гофмейстером, главным воспитателем царя, вице-канцлера А. И. Остермана, которого очень высоко ценил как интеллектуала, исполнительного и послушного человека. Весной 1725 г. он говорил о нем прусскому посланнику Г. Мардефельду: "Остерман - единственно способный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен"3. Как показали дальнейшие события, светлейший плохо знал Остермана.
      Вероятно, и дальше Меншиков воспитывал себе "ручного императора", если бы в середине июля его не свалила болезнь, длившаяся пять-шесть недель. Но именно их-то и хватило, чтобы прежде послушный и тихий мальчик глотнул свободы, сошелся с людьми, которые, исполняя любое его желание, сумели довольно быстро настроить его против генералиссимуса. И в этом особую роль сыграл столь "боязливый" Остерман. Он сумел тонко развить недовольство юного императора своим зависимым от воли светлейшего положением, направить это недовольство в нужное русло. А о том, что такое недовольство у мальчика было, свидетельствуют донесения иностранных дипломатов, которые видели, как Петр пренебрегает обществом своей невесты, как он тяготится опекой Меншикова.
      Развязка наступила в конце августа - начале сентября 1727 г., когда Меншиков поправился. Поначалу он не придал значения демонстративной дерзости прежде послушного царя. Даже живя вдали от Петра, находившегося в Петергофе, он был спокоен, потому что рядом с мальчиком всегда был его человек - Остерман. Письма обер-гофмейстера успокаивали, усыпляли светлейшего. 21 августа Остерман написал Меншикову притворно-веселое письмо из Стрельны в Ораниенбаум, где тот поправлялся после болезни: "Е. и. в. писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с ее императорским высочеством (сестрой Петра Наталией Алексеевной. - Е. А.) любезно кланяются.."4. Между тем наступил последний и решающий этап борьбы с Меншиковым. Сам светлейший понял, что Остерман его предал, когда было уже поздно: в начале сентября царь подписывает несколько указов, которые лишают "полудержавного властелина" власти, значения, а потом и свободы.
      Конечно, не юный император придумал указы о переезде двора с Васильевского острова, о неподчинении распоряжениям Меншикова, о его домашнем аресте, о замене верного генералиссимусу коменданта Петропавловской крепости. Ранее Меншиков, игнорируя "Тестамент", использовал именные указы царя для своих целей. Теперь этот законодательный бумеранг вернулся к светлейшему. В серии подписанных Петром II в начале сентября 1727 г. императорских указов отчетливо видна опытная рука воспитателя Петра, Андрея Ивановича Остермана, довершившего свое дело специальной запиской о судьбе Меншикова, которую 9 сентября 1727 г. в присутствии царя обсудил Совет. А на следующий день Меншиков начал свой последний путь из Петербурга...
      Было бы ошибкой думать, что время Меншикова сменилось временем Остермана. На первый план вышел новый фаворит, державшийся раньше в тени, - князь Иван Алексеевич Долгорукий. Он был на семь лет старше царя, и можно себе представить, что означала компания 19-летнего "знающего жизнь" юноши для 12-летнего "царственного отрока". Князь Иван довольно рано втянул мальчика во "взрослую" жизнь, в "истинно мужские" развлечения и весьма преуспел в этом.
      Ровесник цесаревны Анны (родился в 1708 г.), Долгорукий в отличие от многих своих сверстников с ранних лет жил за границей - в Варшаве, в доме своего деда, выдающегося петровского дипломата князя Г. Ф. Долгорукого, а затем - у дяди, князя Сергея Григорьевича, сменившего престарелого отца на посту посланника в Польше. Вернувшись в Петербург, князь Иван получал уроки у Генриха Фика, крупного деятеля петровской государственной реформы. Но, как показали последующие события, жизнь за границей, уроки знаменитого государствоведа мало что дали юноше. В 1725 г. он был назначен гоф-юнкером захудалого двора великого князя Петра Алексеевича и вряд ли мог рассчитывать на успешную придворную карьеру, если бы не превратности судьбы его повелителя.
      Значение Долгорукого для Петра без труда разгадал уже Меншиков, который постарался запутать Ивана в дело Толстого и Девьера и добиться у Екатерины I отправки его, в наказание, в полевую армию. Но во время болезни Меншикова летом 1727 г. князь Иван оказался возле Петра и немало способствовал свержению светлейшего.
      С тех пор Долгорукий не покидал своего царственного друга. Особенно усилилось влияние его после переезда двора в Москву в начале 1728 года. Клавдий Рондо, английский резидент, писал, что ближе князя Ивана у царя нет никого, он "день и ночь с царем, неизменный участник всех, очень часто разгульных, похождений императора". Испанский посланник де Лириа дополняет: "Расположение царя к князю Ивану таково, что царь не может быть без него ни минуты: когда на днях его (Ивана. - Е. А.) ушибла лошадь и он должен был слечь в постель, Е. ц. в. спал в его комнате"5. Князь Иван показал себя тщеславным, недалеким, необязательным и слабовольным человеком. Не способный на серьезные поступки, ветреный, он целиком тратил себя на гульбу и питие или как тогда говорили, на "рассеянную жизнь", участником которой он делал и императора.
      Хотя влияние князя Ивана на Петра II было весьма сильным, юный император не был заводной игрушкой в его руках. Всем предыдущим воспитанием Петр был предрасположен к той безалаберной жизни, в которую он был втянут легкомысленным фаворитом. Судьба императора была печальной. Рожденный 12 октября 1715 г. в семье царевича Алексея Петровича и кронпринцессы Шарлотты-Христины-Софии Вольфенбюттельской, он, как и его старшая сестра Наталия (родилась в 1714 г.), не был плодом любви и семейного счастья. Брак этот был следствием дипломатических переговоров Петра I, польского короля Августа II и австрийского императора Карла VI, причем каждый из них хотел получить свою выгоду из семейного союза династии Романовых и древнего германского рода герцогов Вольфенбюттельских, связанного множеством родственных нитей с правившими тогда в Европе королевскими домами. Конечно, при этом никто не интересовался чувствами жениха и невесты.
      Кронпринцесса Шарлотта, сестра которой была замужем за австрийским императором, надеялась, что брак ее с "московским варваром" не состоится. В письме деду, герцогу Антону-Ульриху, в середине 1709 г. она сообщала, что его послание ее обрадовало, так как "оно дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минет. Я всегда на это надеялась, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости"6. Но надежды ее были напрасны: после Полтавы за Петром - победителем Карла XII - стала ухаживать вся Европа, в том числе и герцог Антон-Ульрих Вольфенбюттельский. Свадьба была сыграна в Торгау в октябре 1711 г. и поразила всех великолепием стола и знатностью гостей.
      Но счастья новобрачным она не принесла. Отношения их не сложились, холодность супруги вызывала недовольство Алексея, а его грубые ухватки и тяжелый нрав пробуждали в Шарлотте только ненависть и презрение. Вскоре после рождения сына она умерла. Алексей, занятый своими делами, а потом - острым конфликтом с отцом, не обращал внимания на детей, и когда летом 1718 г. он погиб в застенке Петропавловской крепости, Наталия и Петр остались круглыми сиротами. Разумеется, Петр I не забыл внучат, они оставались членами царской семьи, но постоянно находились где-то на задворках. Лишь в 1721 г. дети были переселены в царский дворец, им определили штат придворных и прислуги. После смерти Петра и вступления на престол Екатерины мальчик оставался без внимания. Лишь в 1726 г. 11-летнего Петра и 12-летнюю Наталью стали приглашать на торжественные приемы, что все расценили как повышение статуса великого князя при дворе.
      К тому времени, когда престол перешел к юному Петру, его характер уже достаточно устоялся и не предвещал подданным в будущем легкую жизнь, С особым вниманием за развитием Петра наблюдали австрийские дипломаты, заинтересованные в превращении юного племянника австрийского императора в полноценного правителя дружественной державы.
      Однако они не могли сообщить в Вену ничего утешительного. На них, как и на других наблюдателей, Петр не производил благоприятного впечатления.
      Жена английского резидента, леди Рондо, писала в декабре 1729 г. своей знакомой в Англию: "Он очень высокий и крупный для своего возраста: ведь ему только что исполнилось пятнадцать (ошибка - 12 декабря 1729 г. Петру исполнилось 14 лет. - Е. А). У него белая кожа, но он очень загорел на охоте (загар в те времена считался вульгарным отличием простолюдина от светского человека. - Е. А.), черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного и приятного"7. О "жестоком сердце" и весьма посредственном уме Петра, ссылаясь на слова сведущих людей, писал еще в 1725 г. Мардефельд.
      Знакомые с нравами юного царя замечали в его характере многие черты, унаследованные им от деда и отца, людей очень нелегкого для окружающих нрава. "Царь, - пишет саксонский резидент Лефорт, - похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет". В другой депеше он уточнял: "Петр "себя так поставил, что никто не смеет ему возражать". Почти то же сообщал в Вену и граф Вратислав - посланник цесаря: "Государь хорошо знает, что располагает полной властью и свободою и не пропускает случая воспользоваться этим по своему усмотрению". Английский резидент писал о свойственном юноше непостоянстве, а французский посланник отмечал в характере царя заметные признаки "темперамента желчного и жестокого"8. Власть, как известно, кружит головы и людям сложившимся и немолодым. А что говорить о мальчишке, которому казалось, что именно он своею властью низверг могущественного Меншикова. Льстецы не преминули подчеркнуть, что он тем самым "освободил империю свою от ига варварского".
      По мнению многих, Петр был далек от интеллектуального труда и интересов, не умел вести себя прилично в обществе, капризничал и дерзил окружающим. Современники считали, что виной тому не столько природа, сколько воспитание. Действительно, в отличие от дочерей Петра Великого, внуков его обучали и воспитывали более чем посредственно. Все у них было как бы второсортным - жизнь, учение, будущая судьба. Занимались ими то вдова трактирщика, то вдова портного, то бывший моряк, который преподавал и письмо, и чтение, и танцы. Прусский посланник даже полагал, что Петр I умышленно не заботился о правильном и полноценном воспитании внука. Однако это не так. В 1722 г. Петр пригласил в учителя к внуку хорошего специалиста, выходца из Венгрии И. Секани (Зейкина). Он учил детей в семье Нарышкиных, и Петр, отбирая его у своих родных, писал учителю, что "время приспело учить внука нашего"9. Но занятия начались лишь в конце 1723 г. или даже позже и оборвались в 1727 г., когда Меншиков, очевидно, по наущению нового воспитателя Петра, Остермана, выслал Зейкина за границу.
      Вице-канцлер Остерман, ставший главным воспитателем царя весной 1727 г., был, конечно, лучше, чем воспитатель царевича Алексея А. Д. Меншиков, бестрепетно подписавший в 1718 г. смертный приговор своему воспитаннику. Но Андрей Иванович не был для мальчика тем, кем был для цесаревича Павла Петровича Н. И. Панин: подлинным учителем и другом. Впрочем, составленная Остерманом программа образования царя была по тем временам неплохой. Она включала изучение древней и новой истории, географии, картографии, оптики, тригонометрии, немецкого и французского языков, а также музыки, танцев, начал военного дела. И хотя режим обучения был весьма щадящий - много перерывов, занятий стрельбой, охотой, бильярдом, - усвоить основы наук было вполне возможно.
      Феофан Прокопович, главный эксперт по духовному развитию, сочинил особую записку: "Каким образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе?" На бумаге все было хорошо и гладко, в жизни же - все иначе. Наиболее емко систему воспитания Петра охарактеризовал австрийский посланник Рабутин, писавший в 1727 г.: "Дело воспитания царя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобресть доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеха. Развлечения берут верх, часы учения не определены точно, время проходит без пользы и государь все более и более привыкает к своенравию"10. Так это было и позже, в Москве. Остерман постоянно маневрировал, стремясь удержаться в воспитателях - должности весьма престижной при юном царе, и достигал он этого тем, что старался не раздражать воспитанника большой требовательностью в учебе.
      Вице-канцлер был активным и обремененным делами политиком. Крепко держась за кормило власти, он думал не о том, как лучше подготовить юношу к тяжкому поприщу властителя великой империи, а о своих, не всегда бескорыстных, интересах. Вот что писал он Меншикову в 1727 г.: "За его высочеством великим князем я сегодня не поехал как за болезнию, так и особливо за многодельством, и работаю как над отправлением курьера в Швецию, так и над приготовлением отпуска на завтрашней почте и, сверх того, рассуждаю, чтобы не вдруг очень на него налегать". Б. -Х. Миних вспоминал, что Остерман виделся с царем "лишь во время утреннего туалета, когда тот вставал, и по вечерам, после возвращения с охоты"11.
      Последствия педагогики, "чтоб не вдруг очень на него налегать", были печальны. Юноша подчеркнуто почтительно обращался со своим нестрогим учителем, а за его спиной, в компании Долгоруких, потешался над Андреем Ивановичем. Успехов в освоении знаний у юного императора не было. Австрийские дипломаты очень печалились, что на аудиенциях царь не говорит с ними по-немецки и только кивает головой, делая вид, что все сказанное понимает. Зато самые глубокие знания Петр получил в науке уничтожения зайцев, медведей, косуль, уток и прочей живности. "Охота, - пишет Рондо в августе 1728 г., - господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно)". Если не большую, то значительную часть своего царствования он провел в лесу и в поле, на охотничьих бивуаках, у костра, на свежем воздухе.
      Из немногочисленных автографов, оставленных Петром II потомкам, чуть ли не самыми длинными являются резолюции типа: "Быть по тому, Петр", "Отпустить. Петр." на росписи царской охоты, которая определяла норму ежедневного питания собак (по два пуда говядины каждой!), лошадей и даже 12 верблюдов, которые тоже участвовали в царских охотах. За осеннюю охоту 1729 г. Петр и его свита сворой в 600 собак затравили 4 тыс. зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведей12.
      Дипломаты ждали того дня, когда наконец можно будет увидеть царя и переговорить с ним. Вот типичные сообщения о времяпрепровождении Петра в 1728 г., взятые наугад из донесения де Лириа: "24 мая. Этот монарх еще не возвратился с охоты...; 31 мая. Царь воротился с охоты дня на два и послезавтра уезжает опять...; 7 июня. Получено донесение о смерти герцогини Голштинской (Анны Петровны. - Е. А.), принцессы, красивейшей в Европе. Но это отнюдь не заставило царя отложить поездку на охоту в окрестности, хотя и без принцессы Елизаветы...; 14 июня. Царь еще не возвратился с охоты, но надеются, что воротится на этой неделе,..; 21 июня. Этот монарх еще не возвратился в город, но надеются, что возвратится на этих днях". Ничего не изменилось и через год, в 1729 г.: "11 июня. Царь вчера уехал на охоту за две мили от города...; 1 августа. Здешний государь все развлекается охотой...; 8 августа. Царь все наслаждается охотой..."13.
      В феврале 1729 г. дошло до скандала. Узнав о том, что царь намеревается отправиться на три-четыре месяца на охоту подальше от Москвы, австрийский и испанский посланники сделали представление канцлеру, в котором в решительных выражениях заявили, что "при настоящих обстоятельствах не только вредно, но и неприлично оставаться нам такое долгое время без всякого дела, без возможности с кем сноситься о делах, так как с Е. в. отправляется и большая часть его министров"14. Но Петр не угомонился. По подсчетам историка князя П. В. Долгорукова, в июле - августе 1729 г. он был на охоте непрерывно 55 дней. Это был своеобразный рекорд - обычно царь находился на охоте по 10, 12, 24, 26 дней кряду. Долгоруков сосчитал также, что за 20 месяцев 1728 - 1729 гг. Петр провел на охоте восемь месяцев15.
      Не без отчаяния де Лириа обращался в Мадрид с просьбой отозвать его из Москвы: "Кажется, что я не только здесь бесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монарха мы не видим никогда... Повторяю вам, что уже говорил несколько раз, - достаточно и даже больше, чем достаточно иметь здесь секретаря или по крайней мере резидента"16. Англичане так и делали, полагая, что Россия утратила свое место в мире. О том же писал в Вену граф Вратислав. Остерман и австрийские дипломаты пытались даже, используя страсть Петра к охоте, чему-нибудь его научить. Предполагалось выписать из Вены опытного егеря-профессионала с тем, чтобы он попутно давал царю самые общие представления о природе и т. д. Но этот план оказался неосуществленным, как и план строительства под Москвой потешного военного городка, где юноша мог бы, подобно своему великому деду, обучаться военному ремеслу.
      В приведенном выше представлении посланников Австрии и Испании канцлеру допущена неточность - с Е. в. отправлялась на охоту не большая, а меньшая часть министров. Остальные же сановники просто отдыхали. Де Лириа писал 27 сентября 1728 г.: "Царь уехал недель на шесть на охоту. Этим воспользовались все министры и даже члены Верховного совета, и барон Остерман тоже уехал на неделю или дней на десять (а уж прилежный Остерман слыл чрезвычайно трудолюбивым чиновником, работавшим и в праздники, и по ночам. - Е. А.). Поэтому мы здесь весьма бедны новостями"17.
      При ознакомлении с журналами Верховного тайного совета, Сената или коллегий времен царствования Петра II возникает ощущение резкого замедления оборотов запущенной Петром Великим государственной машины. Заседания в высших учреждениях проводятся все реже, кворума на них часто нет, обсуждаемые вопросы второстепенны и даже ничтожны. Члены Совета уже ленятся ездить в присутствие и подписывают подготовленные секретарем протоколы дома. Долгих и частых, как при Петре, сидений или жарких обсуждений "мнений", как при светлейшем, нет и в помине.
      Уже в годы правления Екатерины I проведение петровских реформ было приостановлено. Под влиянием объективных трудностей, возникших вследствие длительной Северной войны и тяжелых преобразований, а также спекулятивных соображений, правительство императрицы разработало программу сокращения государственных расходов на армию и аппарат управления, взялось за пересмотр налоговой, торгово-промышленной политики, некоторых важнейших аспектов внешнеполитической доктрины. К январю 1727 г. программа контрреформ была окончательно выработана и затем утверждена Екатериной I. Какое-то время после ее смерти, уже при Петре II, планы переустройства государственного хозяйства довольно активно осуществлялись, но после свержения Меншикова осенью 1727 г. наступило полное затишье. Сначала его объясняли трудностями переезда в Москву, а затем многие дела были попросту заброшены.
      Флот, как сообщали в Верховный тайный совет из Адмиралтейства, "жестоко гнил", и если к кампании 1728 г. было подготовлено 24 корабля, то в 1729 г. в море вышло всего пять кораблей. Флот, как и недостроенная на берегу Невы столица, уже не был нужен новым правителям. Многочисленные уговоры, петиции иностранных дипломатов о возвращении двора в Петербург встречались в правительстве с неудовольствием, как будто закрепление России на балтийском побережье больше всего нужно было Австрии, Голландии или Испании. Исчерпав все возможные средства убедить царя вернуться в Петербург, де Лириа писал весной 1729 г.: "О Петербурге здесь совершенно забыли и мало-помалу начинают забывать и о всем хорошем, что сделал великий Петр Первый; каждый думает о своем собственном интересе и никто об интересе своего государя"18.
      Весь краткий период "тиранства" Меншикова (май - сентябрь 1727 г.) продемонстрировал, что "Тестамент" Екатерины I в части коллективного регентства оказался листком бумаги. Только указ 12 мая 1727 г. о присвоении Меншикову высшего звания генералиссимуса был подписан, кроме царя, всем составом регентства, начиная с Анны Петровны и кончая членами Совета. Все остальные официальные документы свидетельствуют, что коллективное регентство бездействовало, и Петр II почти сразу же стал ни в чем не ограниченным правителем, оставаясь, впрочем, инструментом, которым пользовался Меншиков. Именно ему было выгодно самодержавие мальчика- царя. Именем Петра светлейший давал распоряжения всем учреждениям, в том числе и Совету. После свержения Меншикова было решено как-то восстановить регентскую систему правления. Указом от 8 сентября 1727 г. предписывалось, что из Совета "все указы отправлены быть имеют за подписанием собственной Е. в. руки и Верховного тайного совета"19.
      Но порядок этот не мог продержаться долго - царь месяцами находился на охоте, и возникла опасность остановки государственных дел. Поэтому произошло как бы новое перераспределение власти: с одной стороны, Совет от имени царя выносил решения по текущим делам, а с другой - царь мог, ни с кем не советуясь, издавать указы, предписывать свою волю Совету, бывшему, согласно букве "Тестамента", его коллективным регентом. Такое положение было удобно тем, кто сверг светлейшего, и они уже сами, вместо Меншикова, нашептывали юному царю, о чем и как нужно распорядиться.
      "Перед полуднем, - записано в журнале Совета от 9 января 1728 г., - изволил Е. и. в. придти и с ним... Остерман. Е. в. на место свое садиться не изволил, а изволил стоять и объявил, что Е. в., по имеющей своей любви и почтении к Ея в. государыне бабушке желает, чтоб Ея в. по своему высокому достоинству во всяком удовольстве содержана была, того б ради учинили о том определение и Е. в. донести. И, объявя сие, изволил выйти, а вице-канцлер господин барон Остерман остался, объявил, что Е. в. желает, чтоб то определение ныне же сделано было. И по общему согласию (в Совете в тот день число членов прибавилось: к Г. И. Головкину, А. И. Остерману и Д. М. Голицыну присоединились назначенные накануне именным императорским указом князья В. Л. и А. Г. Долгорукие. - Е. А.) ныне же определение о том учинено". Остерман взял протокол, ушел к императору, который "апробовал" решение Совета, а затем объявил, "что Е. и. в. изволил о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда послать, а пожитки его взять"20. Иначе говоря, Остерман, передавая некий "разговор" царя, сообщал Совету высшую волю, которую тотчас и реализовали. Так строилась вся система высшего управления.
      Кажется, что самым главным делом правительства Петра II в 1727- 1728 гг. было решение вопроса о судьбе светлейшего и причастных к нему людей. Допросы, ссылки, а самое основное - перераспределение конфискованных земельных богатств Меншикова - вот чем долго занимался Совет. Через 2 - 3 месяца после ссылки светлейшего в Совет стало поступать немало челобитных от чиновников, гвардейцев, высших должностных лиц с просьбой выделить им какую-то долю из меншиковских богатств. Среди просителей были и те, кто ранее считался приятелем светлейшего.
      Собственник в России не был уверен в том, что его собственность сохранится за ним. Умирая, он писал духовную и знал, что ее будет утверждать государь, который вправе изменить завещание собственника, да просто - "отписать" на себя часть его имущества. О провинившихся в чем-либо перед властью и говорить не приходится - собственность твоя, пока так считает государь, а иначе... И вот сразу после такого "отписания" на имущество опального сановника накидываются его вчерашние друзья, товарищи, коллеги, прося государя в своих челобитных пожаловать их "деревенишками и людишками" из отписного. Некоторые владения не раз переходили от одного попавшего в немилость сановника к другому. В 1723 г. московский дом опального вице-канцлера барона П. П. Шафирова получил граф П. А. Толстой. Весной 1727 г., когда он был сослан на Соловки, этот дом получил ближайший прихлебатель светлейшего, генерал А. Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства и нового дома. В ноябре 1727 г. его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как это обычно делалось в России титулованными холопами: "нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево"21.
      Своеобразным финалом дела Меншикова стало переименование в середине 1728 г. "Меншикова бастиона" Петропавловской крепости в бастион "Его императорского величества Петра Второго".
      К середине 1728 г. двор, дипломатический корпус, государственные учреждения уже перебрались в старую столицу, и с переездом в Москву как бы завершился один цикл российской истории и начался другой. "Здесь везде царит глубокая тишина, - пишет саксонский посланник Лефорт, - все живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может постигнуть, как такая огромная машина держится без всякой подмоги, каждый старается избавиться от забот, никто не хочет взять что-либо на себя и молчит". И продолжал: "Стараясь понять состояние этого государства, найдем, что его положение с каждым днем делается непонятнее. Можно было бы сравнить его с плывущим кораблем: буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули... огромное судно, брошенное на произвол судьбы, несется, и никто не думает о будущем"22. Довольно точный образ: петровский корабль, потеряв своего царственного шкипера, несся по воле ветра, никем не управляемый.
      После ссылки Меншикова борьба за кормило власти практически не прекращалась. Это было время интриг, подсиживаний. Царствование Петра II весьма походило на другие, подобные ему царствования, но поскольку оно было коротким, изучающий его постоянно натыкается на окаменелые остатки взаимного недоброжелательства, интриг, ненависти, подлости и злобы. Пожалуй, самой примечательной чертой обстановки при дворе, в высших кругах знати, была неуверенность, тревога за завтрашний день.
      Свержение Меншикова стало крупнейшим событием первых послепетровских лет. В политическое небытие ушел наиболее значительный деятель петровской "команды", опытный администратор и военачальник. Осенью 1727 г. многие радовались крушению российского Голиафа, прославляя освобождение от "варвара". Но все же были люди - опытные, дальновидные, - понимавшие, что со сцены ушел подлинный "хозяин" страны, нравы, привычки, чудачества которого были, тем не менее, хорошо известны, а поступки понятны, предупреждаемы, если, конечно, вести себя разумно. Опыт этих людей говорил, что новый господин может оказаться хуже старого.
      Время показало, что возник наихудший вариант, когда явного хозяина в стране не было. Юный император почти полностью устранился от управления государством и даже нечасто посещал свою столицу. Иван Долгорукий, конечно, пользовался огромным влиянием, но многим казалось, что он не особенно дорожит им. Самое же главное состояло в том, что князь Иван был равнодушен к государственным делам, некомпетентен, ленив, не желал ради какого-нибудь дела занимать внимание царя, на чем-то настаивать. Его закадычный приятель де Лириа, вошедший в полное доверие к временщику, неоднократно просил, требовал, умолял, чтобы князь Иван передал в руки царя записку австрийских и испанских дипломатов о настоятельной необходимости возвращения правительства в Петербург. Но князь Иван затянул дело так, что записка, в конце концов, затерялась, а сам он каждый раз находил какой-нибудь благовидный предлог, чтобы не передавать ее царю.
      Реальную власть имел, конечно, вице-канцлер Остерман. Без его участия и одобрения не принималось ни одного важного решения Совета, который подчас даже не заседал без Андрея Ивановича. Как писал, немного утрируя, Рондо, без Остермана верховники "посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись"23. Однако Остерман, дергая тайные нити политики, роль хозяина играть явно не хотел. Он держался в тени, не любил принимать самостоятельных решений, был скромен. Кроме того, его положение не было незыблемым, и вице-канцлеру приходилось постоянно маневрировать между царем, Долгорукими, Голицыными, другими деятелями петровского царствования. Остермана спасало от неприятностей то, что заменить его, знающего и опытного политика и дипломата, было некем.
      В итоге, политический горизонт был затянут туманом, и, как писал осенью 1727 г. советник Военной канцелярии Е. Пашков своим московским приятелям, "ежели взять нынешнее обхождение, каким мучением суетным преходят люди с людьми: ныне слышишь так, а завтра иначе; есть много таких, которые ногами ходят, а глазами не видят, а которые и видят, те не слышат, новые временщики привели великую конфузию так, что мы с опасением бываем при дворе, всякий всякого боится, а крепкой надежды нет нигде". В другом письме Пашков советовал своей приятельнице, княгине А. Волконской, высланной Меншиковым в Москву, но не получившей, несмотря на "отлучение варвара", прощения: "Надлежит вам чаще ездить в Девичий монастырь искать способу себе какова". В письме другому опальному приятелю, Черкасову, он также советует: "Лучше вам быть до зимы в Москве и чаще ездить молиться в Девичь монастырь чудотворному образу Пресвятой богородицы"24.
      Не чудотворная икона привлекала в Новодевичьем монастыре царедворцев, а жившая там после Шлиссельбургского заточения старица Елена - в миру бывшая царица Евдокия Федоровна, первая жена Петра Великого. Многие ожидали, что значение Евдокии, бабушки царя, после падения Меншикова и переезда двора в Москву должно было сильно возрасти. "Ныне у нас в Питербурхе, - продолжал Пашков, - многие... безмерно трусят и боятся гневу государыни царицы Евдокии Федоровны"25. Опасения были, по-видимому, основательны: старый лис Остерман сразу же после свержения Меншикова написал в Новодевичий более чем ласковое письмо, в котором подобострастно извещал старушку, что "дерзновение восприял ваше величество о всеподданнейшей моей верности обнадежить, о которой как Е. и. в., так и, впрочем, все те, которые к В. в. принадлежат, сами выше засвидетельствовать могут"26.
      Бабушка-инокиня, особа весьма экспансивная и темпераментная, бомбардировала письмами Петра II и его воспитателя, выказывая крайнее нетерпение и требуя немедленной встречи с внучатами. Но внук почему-то не проявлял ответных чувств и, даже приехав в Москву, не спешил повидаться с бабушкой. Когда же эта встреча состоялась, то император пришел на нее с цесаревной Елизаветой, что Евдокии понравиться не могло. И хотя в начале 1728 г. она получила статус вдовой царицы с титулом "Ее величества", значение ее оказалось ничтожным - царь уклонился от влияния бабушки, как и всего семейства отца - Лопухиных, которые после расправ 1718 г., связанных с делом царевича Алексея, были реабилитированы Петром II.
      Некоторые царедворцы полагали, что большую роль при Петре будет играть его старшая сестра Наталия Алексеевна. Иностранцы писали о ней как об особе доброжелательной, разумной, имевшей влияние на неуправляемого царя. Однако осенью 1728 г. Наталия умерла. Не меньшее, а даже большее внимание придворных искателей счастья привлекла цесаревна Елизавета, которой осенью 1728 г. исполнилось 18 лет. Этой деликатной темы не решился касаться, опасаясь перлюстрации своих писем, даже английский резидент Рондо. Дело в том, что все наблюдатели поражались стремительному взрослению Петра II. Весной 1728 г. прусский посланник писал о 12-летнем мальчике: "Почти невероятно как быстро, из месяца в месяц, растет император, он достиг уже среднего роста взрослого человека и притом такого сильного телосложения, что, наверное, достигнет роста своего покойного деда"27.
      Подлинный учитель жизни князь Иван преподавал царю начала той науки, которую люди осваивают в более зрелом возрасте. Недаром он заслужил довольно скверную славу у мужей московских красавиц. Князь М. М. Щербатов, ссылаясь на мнение очевидцев, писал: "Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всякими страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшаго порядку заступили. В пример тому, к стыду того века, скажу, что слюбился он или лучше сказать - взял на блудодеяние себе между прочими жену К. Н. Е. Т., рожденную Головкину (речь идет о Настасье Гавриловне Трубецкой, дочери канцлера. - Е. А. ), и не токмо без всякой закрытости с нею жил, но и при частых съездах к К. Т. (князю Н. Ю. Трубецкому. - Е. А.) с другими младыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа... Но... согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало и он иногда приезжающих женщин из почтения к матери его (то есть посещавших мать князя Ивана - Е. А.) затаскивал к себе и насиловал... И можно сказать, что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде"28. Как о ночном госте, "досадном и страшном", писал о князе Иване Феофан Прокопович.
      Естественно, что нравы "золотой молодежи" полностью разделял и царь, тянувшийся за старшими товарищами. Именно поэтому подлинный переполох в высшем свете вызвали слухи о неожиданно вспыхнувшей нежной семейной дружбе тетушки и племянника. Елизавета, веселая, милая красавица с пепельными волосами и ярко-синими глазами, многим кружила головы и при этом не была ханжой и пуританкой. Она, как и император, любила танцы, охоту. В донесениях посланников говорится, что "принцесса Елизавета сопровождает царя в его охоте, оставивши здесь всех своих иностранных слуг и взявши с собой только одну русскую даму и двух русских служанок". Как бы то ни было, казавшиеся химерическими проекты графа С. В. Кинского, австрийского посланника начала 1720-х годов, предлагавшего Петру Великому решить сложную династическую проблему путем заключения брака великого князя Петра и цесаревны Елизаветы, вдруг стали вполне реальными.
      Долгорукие всполошились, начались интриги, усилились разговоры о том, чтобы выдать легкомысленную дочь Петра I за какого-нибудь заграничного короля, инфанта или герцога. Но тревога была напрасной, Елизавета не рвалась под венец с племянником, не стремилась она тогда и к власти - пути царя и веселой цесаревны довольно быстро разошлись, и по полям Подмосковья они скакали уже с другими спутниками. На этот счет есть примечательная цитата из донесения де Лириа: "Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную (имеется в виду усадьба Долгоруких Горенки - Е. А) с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляясь как ребенок и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю"29.
      Все понимали, что князь Алексей начал активно вести собственную игру. С одной стороны, он хотел отвлечь царя от Елизаветы, а с другой - стал оттеснять от трона своего сына, с которым был в сложных отношениях и соперничал при дворе. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий - бывший смоленский губернатор, президент Главного магистрата при Петре I, ничем примечательным себя не проявил, оставаясь где-то во втором-третьем ряду петровских сподвижников. Как и его сын Иван, он долго жил в Варшаве, в доме своего отца, но ни знание латыни, ни годы жизни в Польше и в Италии ничего не дали князю Алексею, человеку, по словам Щербатова, "посредственного ума".
      К весне 1729 г. стало ясно, что соперничество с сыном - не самоцель князя Алексея. Иностранные дипломаты стали примечать, что он "таскает своих дочерей во все экскурсии с царем". Среди трех дочерей князя выделялась 17- летняя Екатерина, "хорошенькая девушка, роста выше среднего, стройная, большие глаза ее смотрели томно"30, как описывает будущую невесту царя генерал Х. Манштейн. Позже выяснилось, что Екатерина показала себя неуживчивой, капризной, склочной. Но это понять тоже можно: ведь она оказалась в ссылке в далеком сибирском Березове.
      Вся веселая компания часто останавливалась в Горенках, проводя время в танцах, карточной игре, пирах и, естественно, на охоте. Кончилось это тем, чего и добивался князь Алексей: 19 ноября 1729 г. Петр II, вернувшись с очередной охоты, собрал Совет и объявил, что женится на Екатерине Долгорукой. Таким образом, был начат, по меткому слову де Лириа, "второй том глупости Меншикова". Исполненный важности, князь Алексей на правах не просто члена Совета, но и будущего тестя, стал ходить к императору на доклады. В апреле 1730 г. в особом указе о "винах" клана Долгоруких, императрица Анна Ивановна записала, что Долгорукие "всячески приводили Е. в., яко суще младого монарха, под образом забав и увеселения отъезжать от Москвы в дальние и разные места, отлучая Е. в. от доброго и честнаго обхождения... И как прежде Меншиков, еще будучи в своей великой силе, ненасытным своим честолюбием и властолюбием, Е. в. ...племянника нашего, взяв в собственные руки, на дочери своей в супружество зговорил, так и он, князь Алексей с сыном своим и с братьями родными Е. и. в. в таких младых летех, которые еще к супружеству не приспели, Богу противным образом... противно предков наших обыкновению, привели на зговор супружества к дочери ево князь Алексеевой княжны Катерины"31.
      30 ноября 1729 г. в Лефортовском дворце торжественно прошло обручение царя и "принцессы-невесты". Долгорукие деятельно начали готовиться к свадьбе, которая намечалась на январь 1730 года. Предстоящий брак очень много "весил" в придворной борьбе. Он обеспечивал закрепление влияния клана Долгоруких на длительное время, означал победу их в давней борьбе с другим влиятельным кланом князей Голицыных. Перевес Долгоруких наметился давно - с тех пор, как князь Иван вошел "в случай", стал обер-камергером, майором гвардии и андреевским кавалером, и как в феврале 1728 г. двое из Долгоруких, отец фаворита и В. Л. Долгорукий вошли в состав Совета.
      Если фельдмаршала М. М. Голицына явно "придерживали" на Украине, где он командовал южной группой войск до января 1730 г., то его соперник из клана Долгоруких, генерал В. В. Долгорукий, довольно быстро ("по болезни") выбрался из гнилого и опасного Прикаспия и получил чин генерал- фельдмаршала. Стоило только сыну князя Д. М. Голицына Сергею, камергеру двора, чем-то понравиться царю, как его тотчас отправили посланником в Берлин.
      Параллельно с царской свадьбой готовилась и свадьба князя Ивана, который внезапно воспылал любовью к богатейшей невесте России графине Наталии Борисовне Шереметевой, 15-летней дочери покойного петровского фельдмаршала. Две грандиозные свадьбы должны были украсить триумф Долгоруких, но судьба рассудила иначе...
      Присутствуя вместе с невестой на льду Москва-реки на традиционном празднике водосвятия 6 января 1730 г., Петр II сильно простудился. На следующий день он занемог, а через три дня у него обнаружились признаки оспы. Нормальное течение этой тогда уже излечимой болезни 17 января вдруг приняло опасный оборот, положение больного сделалось сначала крайне тяжелым, а потом - безнадежным, и в ночь с 18 на 19 января 14-летний император умер, произнеся, по словам Лефорта, последнюю фразу: "Запрягайте сани, хочу ехать к сестре". Мужская линия династии Романовых пресеклась.
      Трудно сказать, что ждало Россию, если бы Петр II поправился и правил бы страной много лет. Зная некоторые факты из жизни юного императора, неприглядные черты его характера, вряд ли можно питать иллюзии относительно благополучного будущего России при Петре II.
      Примечания
      1. Сб. Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 64. СПб. 1888, с. 105.
      2. См. ПАВЛЕНКО Н. И. Полудержавный властелин. М. 1988, с. 255.
      3. Сб. РИО. Т. 15. СПб. 1875, с. 274.
      4. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Кн. X, т. 19. М. 1963, с. 113.
      5. Осмнадцатый век (далее - ОВ). Кн. 2. М. 1869, с. 62.
      6. ГЕРЬЕ В. Кронпринцесса Шарлотта, невестка Петра Великого. - Вестник Европы, 1872, т. 3, с. 29.
      7. Безвременье и временщики. Л. 1991, с. 197.
      8. Сб. РИО. Т. 15, с. 273; т. 5. СПб. 1870, с. 307; т. 58. СПб. 1887, с. 67 и др.
      9. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 92.
      10. Там же, с. 94; Безвременье и временщики, с. 46.
      11. Сб. РИО. Т. 66. СПб. 1889, с. 4.
      12. Сб. РИО. Т. 5, с. 331.
      13. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
      14. Там же, с. 80 - 83, 156.
      15. ДОЛГОРУКОВ П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны. М. 1909 с. 37 - 38.
      16. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
      17. Там же, с. 111.
      18. Там же.
      19. Сб. РИО. Т. 69. СПб. 1889, с. 357.
      20. Сб. РИО. Т. 79. СПб. 1891, с. 179 - 180.
      21. Сб. РИО. Т. 69, с. 761.
      22. Сб. РИО. Т. 5, с. 316.
      23. Сб. РИО. Т. 66, с. 18.
      24. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 130.
      25. Там же, с. 131.
      26. Там же, с. 125.
      27. Сб. РИО. Т. 15, с. 396.
      28. Безвременье и временщики, с. 279; ЩЕРБАТОВ М. М. О повреждении нравов в России. М. 1984, с. 39 - 40.
      29. ОВ. Кн. 2, с. 157.
      30. МАНШТЕЙН Х. Г. Записки о России. СПб. 1875, с. 16.
      31. С.-Петербургские ведомости, N 34, 27.IV.1730.
    • Ким А. А. Война между Бохаем и Китаем в 732-735 гг.
      Автор: Saygo
      В 698 г. было создано первое государство на Дальнем Востоке России, позже известное как Бохай. В своем развитии молодому государству пришлось преодалеть ряд трудностей, но самым большим испытанием для Бохая стала война с могущественной державой Евразии - Танским Китаем.
      Как правило, российские и зарубежные историки практически не уделяют внимания событиям и итогам этой войны. Это связано с тем, что в китайских и силланских хрониках очень мало материалов по этой теме. Однако, анализируя информацию, которая не имеет отношения к самим военным действиям, но совпадает с ними по времени, возможно проследить причинно-следственные связи этого конфликта.




      Стела из Бохая, Национальный музей Кореи

      Голова дракона из Бохая, Национальный музей Кореи

      Кирпич из Бохая с иероглифами shang jing 上京 - "Верхняя столица". Национальный музей Китая

      В 719 г. Да Цзожун (основатель Бохая) умер. На престол взошел его старший сын Да Уи (в корейском варианте Тэ Му Е), который унаследовал титулы и должности своего отца и получил инвеституру от империи Тан1.
      Сразу после восшествия на престол Да Уи ввел свое летоисчисление. В то время в Восточной Азии привилегией устанавливать собственный календарь пользовались только императоры - правители Тан и Японии. Этой политической акцией Да Уи продемонстрировал не только независимый характер своего государства, но и свои амбиции2.
      Его деятельность сразу создала условия для столкновения с империей Тан, так как многие мохэские племена поддерживали дипломатические отношения с Китаем и являлись его вассалами. Да Уи смог добиться того, что часть мохэских племен посылала свои посольства в Китай вместе с бохайскими представителями или должна была оповещать Бохай об отправке своих посольств в империю Тан.
      В 726 г. неожиданно, без предупреждения Бохая, хэйшуй мохэ отправили в империю Тан посольство с данью и обратились с просьбой о покровительстве. Китайский император дал мохэсцам аудиенцию3. В результате империя Тан объявила о создании своего ведомства на территории хэйшуй мохэ и отправила туда своих чиновников4.
      Да Уи рассматривал это как попытку империи Тан заключить союз с хэйшуй мохэ против Бохая. Поэтому он решил нанести превентивный удар по мохэским племенам5. При обсуждении намерения Да Уи начать поход против хэйшуй мохэ его младший брат Да Мэньи (в корейском варианте - Тэ Мун Е) выступил против б. Война с империей Тан, войска которой, по мнению Да Мэньи, в десять тысяч раз превышали по численности бохайские, неминуемо должна была привести к гибели Бохая 7.
      Конфронтация между братьями закончилась тем, что младший из них был вынужден бежать в Китай8, где его гостеприимно приняли. Тогда Да Уи отправил в Китай послов Ма Мун Квэ и Чхонъ Муль А с письмом, в котором перечислял преступления своего младшего брата и просил казнить перебежчика (по другим данным бохайский король просил выдать брата)9. Империя Тан ответила на это отказом, мотивируя свое решение тем, что "Мэньи в беде и изъявил нам покорность, его нельзя убить".
      Да Уи остался недоволен. Китайское государство, в свою очередь, увидело непочтительность к себе со стороны Бохая. Было очевидно, что Да Уи пытался давить на империю Тан.
      Однако отношения между Тан и Бохаем внешне по-прежнему оставались спокойными. Обе стороны, судя по всему, не были готовы к крупномасштабным военным действиям. Но конфликт назревал10. В 727 г. Да Уи отправил первое посольство в Японию, где Бохай был представлен как "вернувший древние земли Когурё" 11, налаживал контакты с киданями и тюрками.
      В 732 г. Бохай располагал большим флотом и сравнительно сильной армией. Но при этом бохайское государство не имело опыта столкновения с сильными противниками - тюрки находились от них далеко, а борьба с танской армией была давно - более 30 лет тому тазад. Поэтому Да Уи мог просто не иметь представления о мощи китайской империи, что и показал его спор с младшим братом. Тот факт, что Да Цзожун в свое время разгромил карательную армию танского полководца Ли Кайгу (698), мог дезориентировать второго бохайского правителя, и он явно недооценивал империю Тан. Успешные действия против Сипла и мохэ позволили Да Уи решиться на более серьезный шаг - конфликт с Китаем.
      При этом сам бохайский правитель не стремился к скорому столкновению с империей Тан. Возможно, он искал весомого повода для войны. Последующие события показали, что Бохай был готов к войне на севере и на море. Боевые действия Китая с киданями и их сторонниками си (киданьские племена были наиболее надежными союзниками Бохая против империи Тан) в начале 730-х гг. подтолкнули Да Уи к решительным действиям.
      732 г. также стал решающей вехой в отношениях между Бохаем и Сипла. Он обозначил конец доминирования Бохая на Корейском полуострове и привел к сравнительному равновесию в данном регионе.
      В 715 г. киданьские племена усилились, вышли из-под власти тюрок и наладили связи с Китаем12, но в 730 г. киданьский вождь Кэтуюй снова перешел на сторону тюрок, в результате начались боевые действия против Китая. К киданям присоединились племена си.
      В третьем месяце 20-го г. Кай-юань танского Сюань-цзуна (732) войска империи Тан разгромили армии восставших киданей и си. Первые отступили на север, вторые подчинились китайцам. Возможно, си не очень стремились к войне с Китаем, так как были привлечены к военным действиям киданями. По своей сути, киданьские племена были для Да Уи своего рода буфером между Бохаем и Китаем. Ослабление киданей создавало угрозу для Бохая, что привело к началу военного столкновения.
      В девятом месяце 20-го г. Кай-юань (732 г.) Да Уи предпринял внезапные военные действия против империи Тан. Бохайский флот под командованием генерала Чжан Вэньсю (в корейском варианте Чжань Мюн Хю) напал на Дэнчжоу. Бохайцы убили начальника этой крепости цыши (градоначальника) Вэй Цзюня (Ви Чжуна) и перебили тех, кто оказал сопротивление13. Для многих ученых до сих пор является спорным вопрос, как такое сравнительно небольшое государство, как Бохай, решилось первым напасть на империю Тан.
      Инцидент с Дэнчжоу стал первым актом войны. По мнению южнокорейских исследователей, Дэнчжоу был открытым портом, важным стратегическим пунктом империи Тан14, и нападение на него носило превентивный характер15. Эти утверждения не лишены оснований, однако, у бохайцев были и другие причины для нападения именно на этот порт. У империи Тан был сильный флот. Известно, что Китай во время восстания киданей в 696 - 697 гг. перебрасывал морем в тыл противника десант, насчитывавший десятки тысяч солдат.
      Скорее всего, Дэнчжоу был базой для имперского флота. Нападение на этот порт позволил бохайцам ликвидировать военные корабли противника и тем самым обеспечить себе безопасное море. А на суше, учитывая, что значительную часть бохайского войска составляла мохэская конница и главные союзники бохайцев - ки-даньские племена - также располагали превосходной кавалерией, Да Уи мог рассчитывать на определенные успехи.
      Как известно, против китайской армии кавалерия была более эффективной, чем пехота. Мобильные конные отряды сводили на нет численное превосходство огромных китайских армий, что было не раз доказано в войнах кочевников против Поднебесной. Быстрый разгром военных кораблей империи Тан заставил Китай отказаться от действий на море и отдать инициативу в военных действиях Бохаю.
      Тот факт, что бохайцы смогли легко узнать о месте расположения китайского флота и уничтожить его, говорит еще и о том, что они имели хорошую разведку. Для проведения разведовательной деятельности были возможны несколько вариантов - бохайские посольства, бохайские заложники при императорском дворе, которые служили в сувэй, и торговые миссии.
      Варианты посольств и заложников можно сразу отбросить - для столь успешного нападения необходимо было располагать свежей информацией о количестве кораблей и месте их расположения. К тому же необходимо было рассчитать, сколько бохайских воинов и кораблей необходимо для успешного нападения на Дэнчжоу. В результате подсчета единиц танского флота, бохайские военные обнаружили, что им не хватает своих кораблей для разгрома Дэнчжоу и прибегли к помощи морских пиратов. Такую информацию невозможно получить, находясь при императорском дворе - во-первых, он расположен слишком далеко от Дэнчжоу, во-вторых, для передачи таких сведений в Бохай ушло бы слишком много времени. Следовательно, бохайцы, служившие при императоре Китая, не могли снабжать Да Уи подобной информацией.
      Что касается посольств, то они находились в Дэнчжоу слишком мало времени, чтобы изучить положение и собрать сведения.
      Поэтому можно предположить, что разведывательные функции были возложены на торговые миссии. Они прибывали вместе с посольствами, но располагали большей свободой действий, вызывали меньше подозрений и могли собрать ценную информацию. Танская администрация не могла полностью контролировать их действия.
      В то время как бохайский флот добился важного успеха на море, сухопутная бохайская армия почти дошла до Великой Китайской стены и оккупировала ряд крепостей в округе Ючжоу. Киданьские племена оказали помощь бохайцам в военных действиях против империи Тан16. Бохайцев и их союзников киданей танской армии удалось остановить только у гор Мадушань17.
      На помощь Тан также прибыли 5 тыс. всадников хэйшуй мохэ и шивэй. Тот факт, что в летописи упоминаются конные отряды союзников, хотя 5 тыс. воинов нельзя назвать значительным контингентом по меркам китайской империи, располагавшей армиями в сотни тысяч воинов, может свидетельствовать о важности данного события. Скорее всего, в китайской армии не хватало кавалерии. Да и сама система обороны танского генерала У Чэнцы (загораживание дорог камнями) была рассчитана на ограничение действий конницы. К тому же сам факт присутствия мохэской и шивэйской кавалерии мог играть важную роль для китайской армии в моральном плане - создавалось представление, что империя Тан была не одна в борьбе с бохайскими войсками.
      В первом месяце 21-го г. Кай-юань (733 г.) империя Тан заставила бохайского перебежчика Да Мэньи прибыть в зону военных действий, собрать большую армию и прийти на помощь У Чэнцы. По-видимому, танские генералы были плохо знакомы с бохайской армией и нуждались в опытном советнике. В конце концов, китайцы вынудили войска Да Уи отступить18.
      Быстрые действия бохайских вооруженных сил показывают, что Да Уи был готов к конфликту с Китаем. Армия и флот были мобилизованы заранее. Поэтому можно предположить, что Бохай вступил бы в войну с империей Тан независимо от поражения киданей и си.
      Успешные действия бохайских войск заставили империю Тан искать выход из тяжелого положения. Бохайские послы и заложник при императорском дворе были высланы в южные районы империи19. Империя Тан объявила военную мобилизацию в Ючжоу, потом обратилась за помощью к Сипла, предлагая силланцам совместно напасть на Бохай20.
      Силланцы также вполне могли рассчитывать на расширение своей территории за счет Бохая и признательность со стороны Тан21. Вполне допустимо, что для Сипла было очень важно наладить хорошие отношения с империей Тан из-за давления со стороны Бохая, который был номинальным вассалом Китая и этим пользовался против Сипла. Для Тан союз с силланцами теперь становился выгодным, так как неприятной альтернативой этому было участие Сипла в коалиции киданей, тюрок и Бохая против Китая22.
      Связь между союзниками поддерживалась через силланского посла Ким Са Рана. В империи Тан командующим силланской армией, готовившейся выступить против Бохая, был назначен генерал Ким Юн Чжун. Однако совместная атака не получилась из-за сильного снегопада и холода23. Снег занес все горные дороги, и они стали непроходимы, больше половины силланского войска погибло. Силланцы были вынуждены вернуться назад24. Танская армия не смогла сломить сопротивление бохайских войск и также отступила25.
      Несмотря на провал военной экспедиции, это событие оказало влияние на ход войны между Бохаем и Тан. Сипла показала, что может помочь Китаю, и бохайцы теперь должны были учитывать возможность нападения на них с южной границы.
      Между тем, империи Тан все же удалось создать антибохайскую коалицию из хэйшуй мохэ, шивэй и Сипла. Китай и его союзники смогли охватить Бохай с севера, юга и запада. Положение Бохая резко ухудшилось. В 733 г. у тюрок продолжались внутренние распри, и они не могли вести крупномасштабные военные действия против Китая. В итоге основное противостояние с империей Тан ложилось на Бохай, в борьбе с Сипла Япония не оказала поддержки Бохаю 2б. Единственным, помимо Бохая, серьезным противником Китая оставались только кидани. Но после поражения от империи Тан в 732 г. они не располагали большими силами и не могли быть ядром для антикитайской коалиции. В результате бохайский правитель Да Уи взял курс на нормализацию отношений с империей Тан.
      Но главную угрозу для него представлял младший брат, который мог объединить недовольных Да Уи в Китае. К тому же империя Тан имела возможность использовать Да Мэньи против Да Уи. Поэтому бохайский правитель стремился ликвидировать своего близкого родственника.
      Для этого он направил людей в Восточную столицу Тан, которые привлекли наемных убийц. Но младший брат бохайского правителя сумел избежать смерти, а убийцы были схвачены и казнены27. После этого (в 733 г.) в Тан прибыло бохайское посольство с просьбой о прощении28. Танские войска в это время потерпели поражение от киданей, которых поддерживали тюрки. Поэтому мирные отношения были выгодны обеим сторонам. Китай все еще вел тяжелую борьбу с киданями и тюрками, конфликт 732 - 733 гг. ясно показал силу бохайской армии, хотя очевидно, что длительный военный конфликт был бы не в пользу Да Уи. К тому же бохайское население не поддержало Да Мэньи против его старшего брата, что оказало свое влияние на позицию китайских сановников.
      Существуют определенные разночтения по поводу периода войны. В России обычно указывается период 732 - 733 годы. В Корее полагают, что военные действия продолжались до 735 года. Таким образом, время войны увеличивается до 4-х лет. Это связано с тем, что российские исследователи считают, что война закончилась с прибытием бохайского посольства с извинениями в 733 году. Но в Корее отмечают, что сам факт прибытия посольства не означал конца военных действий. Несмотря на данное посольство, военные действия Сипла, мохэ и шивэй против Бохая не прекращались - империя Тан физически не могла сразу закончить войну своих союзников. Фактическим прекращением войны можно считать 735 г., когда империя Тан "даровала" силланцам земли к югу от реки Пхэ.
      Поэтому принято считаеть, что мир между империей Тан и Бохаем был восстановлен в 735 году. По своей сути, война подтвердила слова Да Мэньи, младшего брата второго бохайского правителя, о том, что Бохай в одиночку не мог бороться с империей Тан. Да Уи пошел на мир с Китаем, но продолжал вражду с Да Мэньи, несмотря на то, что его брат был прав. Возможно, что второй бохайский правитель понимал абсурдность такого положения, но для объяснения своих внезапных военных действий ему пришлось пожертвовать родственными связями.
      Эта война могла привести к гибели бохайского государства из-за просчетов Да Уи, который недооценил могущества империи Тан, как военного, так и политического. К тому же Да Уи переоценил возможности своих союзников. Но при этом допустим вариант, что у него не было выбора, так как речь шла о поддержке киданей - наиболее верных союзников, стоявших между ним и Китаем.
      Китай в 735 г. передал Сипла земли южнее реки Пхэган (совр. р. Тэдонган)29, которые формально находились под властью Китая30. Таким образом империя Тан отблагодарила силланцев за помощь в войне с Бохаем. Судя по всему, такое решение было принято не сразу, поскольку мир с Бохаем был установлен в 733 году.
      Скорее всего, Китай обдумывал свои дипломатические действия - ведь ему было необходимо ослабить бохайцев и поддержать силланцев. По мнению многих южнокорейских исследователей, эти земли были захвачены силланцами, но танский император до 735 г. официально не признавал их силланскими владениями31.
      Скорее всего, на эти земли имел также свои претензии Бохай, а для империи Тан было очень важно усиление Сипла в качестве противовеса Бохаю. Нам неизвестно, кто проживал на тех землях, но очевидно, что этим ходом Китай хотел углубить конфликт между Бохаем и Сипла, потому что вполне вероятно, что бохайцы интересовались освоением этих земель.
      Также допустим вариант, что земли к югу от Пхэ были в действительности бохайскими. Но Бохай был вынужден уступить их империи Тан, так как не мог воевать против коалиции. Однако бохайские войска боролись с силланцами за спорные территории долгое время.
      К сожалению, китайские и корейские летописи не содержат информации о награждении Китаем мохэсцев и шивэй за участие в войне против Бохая. Можно только предположить, что союзники империи Тан не были обделены своим сюзереном.
      Как правило, историки разных стран диаметрально противоположно рассматривают итоги этой войны. Корейские ученые считают, что война успешно закончилась для Бохая, заостряя внимание на рейде в Дэнчжоу и прорыве до Мадошаня32, но умалчивают о том, что Бохай попросил прощения 33. Китайские историки считают, что Бохай был просто провинцией Китая 34, и полагают, что войны не было, а был просто бунт, который закончился положительно для империи Тан. Длительное время, в силу политических причин, советские и российские историки придерживались позиции корейских коллег.
      На наш взгляд, война между Тан и Бохаем имела место, так как последний не был китайской провинцией. Как таковая война против Тан закончилась поражением Бохая - он был вынужден отдать часть своих территорий на юге, его доминирование на Корейском полуострове закончилось, и долгое время Бохай вообще не выступал против Китая и его союзников.
      Но при этом империи Тан не удалось уничтожить своего противника. С одной стороны, у Китая в тот период времени возникли проблемы с тюрками, с другой, - ликвидация Бохая не являлась важной задачей для Тан. К тому же китайские сановники, судя по всему, отдавали себе отчет в том, что в случае уничтожения Бохая больше всего выигрывала Сипла. Точно так же Сипла выиграла, когда совместно с империей Тан разгромила Когурё и Пэкче, а затем выгнала с их территорий китайскую армию. Пример полувековой давности еще не был забыт Китаем и разгром Бохая уже не входил в его планы.
      Использование китайскими сановниками Да Мэньи против его старшего брата оказалось неудачным - несмотря на его помощь в изгнании бохайской армии от Мадушаня, все дальнейшие попытки продвинуть его не имели успеха. Его не поддержало бохайское население, поэтому свержение Да Уи с сохранением бохайского государства стало невозможным.
      Победа империи Тан и ее союзников оказалась неполной. Главной причиной этого являлись не только успехи Бохая, но и недоверие союзников друг к другу.
      Примечания
      1. ВАН ЧЭНЛИ. Чжунга лунбэй-до бохай-го юй дунбэйя (Государство Бохай Северо-востока Китая и Северо-восточная Азия). Чанчунь. 2000, с. 156.
      2. Пархэса (История Бохая). Сеул. 1996, с. 116.
      3. Там же, с. 117.
      4. Там же, с. 102.
      5. Там же, с. 32.
      6. Там же.
      7. Там же, с. 117.
      8. СОНЪ КИ ХО. Пархэрыль таси понда (Еще раз о Бохае). Сеул. 1999, с. 69.
      9. История Бохая, с. 33.
      10. ИВЛИЕВ А. Л. Очерк истории Бохая. Российский Дальний Восток в древности и средневековье: открытия, проблемы, гипотезы. Владивосток. 2005, с.449 - 475.
      11. СОНЪ КИ ХО. Пархэ чжончхи ёкса ёнгу (Исследование политической истории Бохая). Сеул. 1995, с. 118.
      12. ИВЛИЕВ А. Л. Ук. соч., с. 456.
      13. САМСУГ САГИ. Исторические записки трех государств. М. 1959, с. 219.
      14. КИМ ЫН ГУК. Пархэ мёльманы вонъин: сиган-конъканчогын (Причины гибели Бохая: пространственно-временной подход. Сеул. 2005, с. 77 - 88.
      15. КИМ ЧЖОНЪ БОК. Пархэ гукхоы сонрип пэкёньква ыми (Значение и история создания государственного названия Бохая) Сеул. 2005, с. 117.
      16. Исследование политической истории Бохая, с. 216.
      17. История Бохая, с. 102.
      18. Государство Бохай..., с.156.
      19. ИВЛИЕВ А. Л. Ук. соч., с. 456.
      20. ПАК СИ ХЁН. Пархэсаёнгу вихаё (К изучению истории Бохая). Сеул. 2007, с. 7 - 68.
      21. История Бохая, с. 33.
      22. Там же, с. 123.
      23. ТИХОНОВ В. М. История Кореи. Т. 1. М. 2003, с. 213.
      24. САМГУК САГИ. Ук. соч., с. 219.
      25. История Бохая, с. 3.
      26. Там же, с. 33.
      27. Ю ТЫК КОН. Пархэ го (Исследование Бохая). Сеул. 2000, с. 74.
      28. ВАН ЧЭНЛИ. Ук. соч., с. 156.
      29. ТИХОНОВ В. М. Ук соч., с. 213 - 214.
      30. История Бохая, с. 4.
      31. Там же, с. 123.
      32. ПАК СИ ХЁН. Пархэса (История Бохая). Сеул, 1995, с. 10.
      33. ИВЛИЕВ А. Л. Ук. соч., с. 449 - 475.
      34. СУНГ ХОНГ. Мохэ, Бохай и чжурчжэни. Древняя и средневековая история Восточной Азии: к 1300-летию образования государства Бохай: материалы Международной научной конференции. Владивосток. 2001, с. 80 - 89.
    • Фомина Ю. М. Джон Адамс
      Автор: Saygo
      "Так случилось, что жизнеописания философов, государственных деятелей и историков, написанные ими самими, всегда приписывались их тщеславию, а, следовательно, лишь немногие оказывались, способны читать их без чувства острого разочарования. Нет причин ожидать, что любые заметки, которые я могу в свое время оставить, будут восприняты обществом более благосклонно, или же читаться отдельными людьми с заметным интересом"1. Таким ироничным вступлением начал свою автобиографию второй президент США Джон Адамс.
      Жизнеописание этого мудрого философа и честного государственного деятеля представляет немалый интерес. В отечественной историографии пока нет полной и законченной биографии Дж. Адамса. В разные периоды затрагивались и освещались лишь отдельные аспекты его многогранной политической деятельности (главным образом, связанные с революцией и участием в разрешении международных проблем), а так же элементы этической и конституционной концепции2.



      John Trumbull. Declaration of Independence. Адамс изображен в центре


      О детстве Джона Адамса известно сравнительно немного. В автобиографии он предупредил, что "не станет портить много бумаги на анекдоты о своем отрочестве"3. Его семью трудно однозначно определить как знатную, влиятельную или хотя бы богатую. Прапрадед - Генри Английский - в 1636 г. получил от короны пожалование на 40 акров земли в колонии Массачусетс, на северо-восточном побережье Америки, и вскоре после этого (в 1638 г.) отправился из британского Девоншира в далекое заокеанское путешествие вместе с женой, восьмью сыновьями и дочерью. Они стали частью великого переселения пуритан, бегущих в Новый Свет от притеснений господствующей англиканской церкви. Из всего многочисленного потомства старины Генри в небольшом городе Брейнтри осел только младший сын Джозеф4, от внука которого, Джона, и произойдет на свет герой этого очерка, чьей жизни посвящен наш рассказ.
      Джон Адамс родился 30 октября 1735 г. (по новому стилю). Назвали новорожденного в честь отца - английским именем Джон. Почтенному родителю на тот момент было уже сорок четыре года, в брак он вступил только год назад, и за свою достаточно долгую жизнь успел сменить немало занятий. Адамс-старший, или как его называли Диакон Джон, избирался в городское собрание и являлся членом диаконского совета первой унитарианской церкви г. Брэйнтри (который, в отличие от пресвитера, ведает, преимущественно, хозяйственными, а не богословскими вопросами). Семейство диакона входило в объединение унитариев - религиозных либералов, подчеркивающих свободу индивида в поиске религиозной истины и отрицающих триединство Бога. Все лето мистер Адамс, не покладая рук, работал на ферме, а в оставшееся время года зарабатывал на жизнь ремеслом кожевенника, выделывая конскую упряжь, кожаные передники, башмаки и бриджи для всей сельской округи. Помимо этого, он долгие годы был лейтенантом брэйнтрийской милиции. Его жизненным девизом стала знаменитая протестантская формула: "Трудиться и молиться!". Для сына он был примером, духовно-нравственным идеалом. "Честнейшим" из всех, кого на этой земле ему доводилось знать, назовет Адамс своего отца в автобиографии, написанной специально для детей и внуков5.
      О матери будущего преемника Вашингтона известно мало. Сьюзен Бойльстон была на двадцать лет моложе супруга. Хозяйственная и энергичная женщина, внучка хирурга и аптекаря владела грамотой, что составляло предмет ее особой гордости. По характеру миссис Адамс относилась к числу тех людей, о которых говорят, что они вспыльчивы, но отходчивы - вода и пламень чудесным образом соединились в ее страстной натуре. Те же слова можно с успехом отнести и к первенцу Джонни, не только лицом, но и душевным складом похожему на мать. Это у нее преданный патриот Адамс почерпнул неистощимую внутреннюю экспрессию, сопровождавшуюся подчас вспышками бешеной ярости, тогда как в наследство от отца ему достались подчеркнутая принципиальность и бескомпромиссность. Родители много внимания уделяли обучению и воспитанию мальчика. Согласно устоявшейся пуританской традиции, старший сын каждого уважающего себя семейства из Новой Англии отправлялся в колледж и получал классическое университетское образование. Младшие дети оставались с родителями, чтобы помогать им в работе на ферме и гомстеде. Такая судьба ожидала братьев - Питера и Элью, в отношении Джона тоже все было решено "задолго до его рождения и даже до свадьбы родителей".
      Еще в детстве Джон впитал в себя присущее отцу "восхищение ученостью" и весьма рано начал постигать азы книжной премудрости: в шесть лет научился читать и овладел навыками счета. Начальное образование отрок получил в домашней школе вдовы Бэлчер, жившей по соседству. Маленький Джонни постигал мир разнообразными способами: помимо учебы он страстно увлекался спортом, охотой и рыбалкой, тратя на эти занятия, немало времени и сил. Превращение Адамса в серьезного ученика произошло не раньше четырнадцати лет. Сменив две частные латинские школы, Джон в 1750 г. отправился штурмовать твердыню науки - старейший, да и единственный по тем временам в Новой Англии, Гарвардский колледж6.
      Вскоре молодой студент "ощутил растущее любопытство, любовь к книгам и увлечение учебой", которые окончательно "рассеяли его прежние предпочтения к спорту и женскому обществу"7. Обучение в колледже Адамс успешно завершил в 1755 г., получив диплом бакалавра гуманитарных наук. Гарвардский университет традиционно считался оплотом пуританского богословия, но он позволял студентам известное философское свободомыслие. Как правило, выпускника Гарварда ждала судьба пресвитера в одной из многочисленных реформатских церквей континента. Что касается Массачусетса, то и во второй половине XVIII в. унитарианская конгрегация чувствовала себя достаточно уверенно, как в религиозных, так и в гражданских делах.
      Однако Век Просвещения обусловил тотальное увлечение правом, законами, которое, соединяясь с научным энтузиазмом Адамса, привело к тому, что, будучи студентом старших курсов, он твердо решил для себя, что служителем Бога ни за что не станет. Сын диакона предпочел служение Праву. Автор одной из лучших западных биографий Адамса-революционера - К. Д. Бовен, отвечая на вопрос, "почему именно этого героя Войны за независимость, она избрала предметом своих исследований", написала: "он глубоко уважал англо-саксонское право, считая служение ему, делом всей жизни"8. Учился будущий "отец нации" очень упорно и обстоятельно, особенно преуспевая в математике (она с детства его привлекала) и естественных науках9. В 1755 г. на выпускном квалификационном экзамене по латыни он заявил, что свобода не может существовать без права10. Отныне и навсегда эти две категории накрепко переплелись в жизненном кредо Адамса, которому он никогда не изменял.
      После продолжительной учебы последовали годы напряженного поиска собственного места в жизни. Первым местом работы по окончании колледжа стала Ворчестерская грамматическая школа, где он подвизался школьным учителем, пока не вполне определился со своим будущим. Карьера преподавателя абсолютно не удовлетворяла Адамса. Ученики замечали, что его мысли витают где-то в иных сферах. Тем не менее, будущего президента радовало, что в этом "маленьком государстве" все великие и удивительные свершения огромного мира "он может открывать в миниатюре"11.
      Преподавание обеспечивало прожиточный уровень, а, кроме того, занимаемая должность давала возможность встречаться с местными интеллектуалами, включая и самого известного юриста Дж. Путнема. Оказалось, что знаний, полученных в колледже, явно недостаточно для того, чтобы преуспеть на реальном юридическом поприще. Первые же дела, с которыми столкнулся молодой выпускник, показали - одного классического римского права мало. Нужно было знать современные процессуальные нормы и разного рода коллизии. Кроме того, чтобы самому стать практикующим юристом, и тем более адвокатом, нужно было пройти ряд ступеней и поработать помощником авторитетного специалиста в данной области. Осознав это, Адамс в 1756 г. устроился на стажировку к мистеру Путнему.
      1755 год в жизни Адамса отмечен еще одним важным событием: началом ведения дневника. Впоследствии он был опубликован и стал знаменитым благодаря великолепному литературному стилю и блестящим характеристикам, которые он содержит. В Ворчестере, судя по дневниковым записям, Джон Адамс пребывал в философских и религиозных исканиях: его мысли и чувства находились в величайшем смятении. Быть сельским учителем или юристом он не хотел, поэтому уже в 1759 г., как только это стало возможным, поспешил вернуться в Брейнтри, где семейные связи могли помочь продвинуться в престижную бостонскую адвокатуру. В родном доме он не был восемь долгих лет. Став практикующим юристом, Адамс проявлял немалый интерес и к городским делам и к собственной душе, зачитываясь Мильтоном, Вергилием, Вольтером и лордом Болингброком12.
      Не чувствуя себя достаточно уверенным в мутных водах столичной политики, Адамс жадно впитывал ее наэлектризованную атмосферу. Он регулярно посещал заседания бостонского суда, чтобы послушать настоящих звезд адвокатуры - И. Гридли, Дж. Отиса. Об этом он не применит рассказать в своем дневнике: "Я обрел себя, подражая Отису"13. Надежды молодого амбициозного юриста оправдались - 6 ноября 1759 г. Верховный суд Бостона, не без помощи Гридли, торжественно принял его в коллегию адвокатов. Он же дал молодому протеже мудрый совет: не жениться рано. Тот прислушался и с головой окунулся в изучение права. Однако годом позже Джон Адамс познакомился с очаровательной девушкой - Ханной Квинси. Восторженно отзываясь о ней, он заметит, что "не имеет слов описать всю прелесть ее нежного лица и доброго сердца"14. Влюбленные проводили вместе почти все воскресные вечера. Йомен-юрист был близок к тому, чтобы забыть совет своего покровителя, а друзья даже заключили пари по этому поводу. При этом он старался непрерывно писать для газет, быть в курсе всех политических дел и окончательно оторвался от "прелестей" фермерства. Довольно скоро развитая и элегантная Ханна устала ждать предложения руки и сердца от незадачливого воздыхателя и в 1760 г. стала супругой другого мужчины. Несмотря ни на что, это не помешало Адамсу до глубокой старости пребывать в уверенности, что "не было ни одной женщины или девушки, которая не краснела бы при его виде, или отказалась от знакомства с ним"15.
      После смерти отца в 1761 г., Джон унаследовал его состояние, ферму, гомстед и заботу об осиротевшей семье. ("Мои мысли внезапно обратились к сельскому хозяйству..."16). Став фригольдером средней руки, он очень скоро занял место отца в городском собрании Брейнтри, что положило начало его политической карьере. К несению общественных обязанностей он всегда относился серьезно, стремясь поддержать отцовскую репутацию. Все складывалось так, что в этом уважаемом человеке и добропорядочном гражданине, не только в Брейнтри, но и в Бостоне стали видеть перспективного деятеля.
      Не было такого периода в жизни нашего героя, когда бы он хоть на время оставил ученые занятия и прекратил практиковаться в праве. Своим вниманием Адамс не оставлял и "зубастую" бостонскую прессу, демонстрируя неуемные амбиции и здесь. Он находил в этом источник вдохновения и, своего рода, соблазна. Джон не только любил писать, но и стремился дать выход своей все возрастающей учености. К сожалению, большинство идей, высказанных молодым адвокатом в газетных статьях до 1763 г., остались практически невостребованными.
      Не позже 1761 г. Джон стал активно приобретать книги по праву и истории. Некоторые из них он заимствовал из Гарвардской библиотеки, некоторые брал у коллег-юристов. Особенно привлекал его Болингброк с идеей "короля-патриота", резким неприятием фракционной политики, в которой кроется корень многих бед. В 1816 г. он напишет, что "разделение на партии произошло в 1766 г.", но "соперничество, естественно, началось раньше"17. Подобная литература сыграла существенную роль в формировании его взглядов. Философское значение права в политике и для политика с самого начала запало в ум Адамса, чтобы остаться там навсегда.
      Молодой человек также находил время для самонаблюдений и самоанализа, раскрывая их в "душевном поверенном" - дневнике. В своем пристрастии к писанию он обнаруживает, что "перо - это определенно лучший инструмент, чтобы привлечь внимание и воспламенить человеческое честолюбие". Адамс задает себе вопрос: "Почему я не наделен гением, чтобы дать начало новым идеям, учению? Таким идеям, которые бы потрясли мир". Впрочем, жажда славы пугает его не меньше, он пытается убедить себя: "Любовь к славе говорит о слабости человека и его тщеславии, она пагубно сказывается на его репутации..."18. А о своей репутации Адамс заботился неусыпно.
      Сам дух времени взывал к патриотическому подъему других американцев. Вполне естественно, что Адамс оказался не чужд ему. Впервые он ощутил это в 1761 г, когда новый король, вступивший на британский престол, издал акты "о содействии", утвержденные Верховным судом Массачусетса под давлением проанглийски настроенных элементов. Из-за этих указов колонисты теряли большую часть таможенной прибыли от прибывающих в бостонский порт грузов, ощутимо страдала и традиционная для Новой Англии посредническая внешняя торговля. Все это чувствительно ударяло по главнейшей статье пополнения бюджета.
      В связи с актами "о содействии" развернулась своего рода кампания гражданского неповиновения. Глашатаями народного недовольства стали популярный бостонский журналист Сэмюель Адамс и блистательный публицист, адвокат Дж. Отис. Будущий президент присутствовал на судебном разбирательстве за отмену предательских актов "о содействии" и как он сам впоследствии написал в дневнике: "речь Отиса против короля и Парламента перевернула его сознание"19. Конфликт разрастался как снежный ком. Движение против Закона о гербовом сборе 1764 - 1765 гг. было уже преддверием грядущих революционных потрясений. Две прародительницы североамериканских колоний - Виргиния и Массачусетс - приняли почти идентичные резолюции, легшие в основу идеологической платформы патриотического движения в Новом Свете. Общеколониальный нью-йоркский форум 1765 г., собравший противников Почтового акта, скрепил ее подписями делегатов девяти провинций.
      Правовая практика уводила нашего героя все дальше и дальше от родного Брейнтри. По дороге в Плимут и обратно он частенько останавливался в Веймуте, чтобы навестить Абигейл, младшую дочь преподобного мистера Смита - пастора местной унитарианской церкви. "Диана", так она подписывала свои письма к любимому "Лисандру" (Адамсу), была приятной кареглазой девушкой, убежденным вигом, страстной сторонницей женского образования и эмансипации, обладала собственным мнением и чувством юмора. Они поженились 25 октября 1764 года. Избраннице преуспевающего адвоката и подающего надежды политика тогда было девятнадцать, от супруга ее отделяло ни много, ни мало девять лет. Хотя писатели склонны романтизировать их отношения, как и у многих партнеров, равных по интеллекту и душевной силе, у Джона и Абигейл вскоре после свадьбы появились напряжение в отношениях, трудности, взаимное недовольство. Он уезжал, она оставалась одна, на ее хрупкие плечи полностью легло воспитание детей. Длительная разлука иногда заставляла Абигейл чувствовать себя вдовой при живом муже. Судьба подарила этим достойным людям мало счастливых встреч, но чудом сохранила главное - любовь и уважение, над которыми оказались не властны ни расстояние, ни время.
      В то время Джона Адамса привлекала практическая политика. Ореол исторической личности стал появляться вокруг него после 1765 г., и связан он был, прежде всего, с борьбой против Гербового сбора, или Почтового акта. Именно с тех пор его политическая карьера пошла в гору.
      В 1765 г. Адамс прославился как яркий и талантливый памфлетист. Тогда же он стал отцом. У него родилась дочь, которую назвали в честь матери - Абигейл, однако для родителей она навсегда останется "Наби", которая принесла им немало хлопот и напастей. Вместе с Гридли, Отисом и демократичным Сэмом Адамсом он стал соучредителем политического клуба "Содалитас", в который вошли патриотически настроенные бостонские юристы. Эта группа совмещала ученые дискуссии о праве с дебатами о легальности Почтового акта 1765 года. Итогом этих встреч стали анонимные статьи Джона Адамса для "Boston Gazett", в скором времени переизданные в Англии как "Исследование канонического и феодального права". Именно тогда он заявил о себе как о признанном идеологе патриотического движения.
      В этой работе живой, аналитический ум Адамса, его природная склонность к масштабности выводов и философским обобщениям проявились в полной мере. Исследуя правомерность британской колониальной политики в Америке, он со всей ясностью заявил, что "права и свободы англичан ведут свое происхождение от Бога, а вовсе не от короля и парламента", и "сохраняются благодаря изучению истории, закона и традиций". "Гарантом соблюдения этих поистине священных прав", выступает никто иной, как "сам Всевышний". Но этим автор не ограничивается. Совершая исторические экскурсы в далекое и недавнее прошлое человечества, он выявлял истоки свободы, суть этого многопланового феномена, прослеживает его развитие во времени. Адамс определяет новые действия парламента как эпизод из непрекращающейся борьбы, свойственной западной цивилизации, между властью, стремящейся к авторитарности, и неотъемлемыми, "естественными" правами личности. Он не преминул напомнить, что знаменитые свободы британцев восходят к временам саксов, действие этих прав и свобод, в свою очередь, распространяется на всех англичан, где бы они ни жили, в том числе и в Америке20.
      В 1765 г. по поручению комитета Брейнтри молодой политик составил протест против Закона о гербовом сборе, направленный в законодательное собрание Массачусетса, который так и назывался "Инструкции представителям Брейнтри". В нем Адамс, подтверждая свои теоретические выкладки, осуждает Почтовый акт как "неконституционный", то есть "несовместимый с духом Common Law и сущностью основополагающих принципов Британской конституции", ибо, "никто не может быть лишен собственности иначе как по своей воле или за долги"21 . Из этого следовало, что английский парламент не имеет права вводить налог в колониях без согласия последних. Верховный суд штата, рассмотрев изложенные в "Инструкциях" доводы, счел их весомыми и признал гербовый сбор, идущим в разрез с имеющимися законодательными прецедентами.
      Составленный Адамсом протест стал моделью для схожих ремонстраций по всей Новой Англии. Высказанные идеи сделали их автора весьма известным в Массачусетсе. Брейнтри считал его ведущим городским лидером, избрав Адамса своим представителем, но юридическая практика и необходимость зарабатывать деньги удерживала его в Бостоне. Кроме того, росла семья - в 1767 г. в ней появился первенец-мальчик, будущий шестой президент США, надежда и опора родителей - Джон Квинси Адамс, названный теперь уже в честь прадеда.
      Тем временем политическая организация патриотов "Сыны свободы" обрушилась на очередное решение метрополии: "Акты Тауншенда", которые преследовали цель введение новых налогов, в обход существовавших "конституционных" норм. Ненавистные "подзаконные акты" сопровождались вводом в Бостон отрядов британских солдат. В "Сынах свободы" Джон Адамс не состоял, однако это не помешало ему обсудить наболевшие вопросы в "Инструкциях города Бостона" в 1768 и 1769 годы22.
      В 1760-е годы Джон Адамс как политический лидер не мог еще конкурировать со своим кузеном Сэмом, по причине своей недостаточной демократичности. Не способствовали этому его принципиальная позиция по вопросу вовлечения широких масс в патриотическое движение и далекое от всякого популизма и саморекламы поведение. Отказ от участия в спорах на митингах, в тавернах и городских собраниях ("эти частные сборища я ненавижу и буду ненавидеть их"), открыто декларируемое предпочтение легальных методов борьбы, убежденное неприятие насилия ("все эти вымазывания смолой и валяние в перьях разнузданными толпами не могут быть простительны"23) - все это не подходило для образа народного лидера пробуждающейся нации. Время такого государственного деятеля, как Адамс, еще не наступило. Пока же он набирался опыта политической борьбы и авторитета в глазах просвещенной и влиятельной элиты американского общества, который вскоре должен был ему пригодиться.
      В 70-е годы XVIII в. он вступил уже как известный лидер умеренных массачусетских вигов. На самое начало очередного десятилетия приходятся события, участием в которых Джон Адамс гордился до конца своих дней. Это суд над группой британских солдат и их командиром - капитаном Т. Престоном, обвиняемых в учинении "Бостонской резни" 5 марта 1770 г., в результате которой погибло пятеро горожан. Антибританский накал страстей, казалось, достиг апогея. Само грозное название, данное Сэмом Адамсом и "Сынами свободы", этому печальному эпизоду колониальной истории Америки, уже говорило о многом. Власти всерьез опасались самосуда толпы. Но уважение к праву все же возобладало: командиру и солдатам были посвящены два отдельных заседания суда.
      Состязательность процесса требовала наличия у подсудимых защитника. Желающих не нашлось: бостонские адвокаты отказывались один за другим, боясь агрессивно настроенной общественности. Тори и те, кто им сочувствовал, были явно не в моде. В таких условиях, на предложение капитана Престона мог согласиться только человек принципиальный, убежденный в примате справедливого правосудия над любыми политическими разногласиями, смелый и тщеславный. Жертвы во имя гражданской добродетели прекрасны, они - идеал для настоящего римлянина-республиканца, в силу этого общество должно непременно ценить их. Во всяком случае, Адамсу очень бы этого хотелось.
      Верный своим убеждениям, Джон "Янки" принял предложение, не иначе, как вызов. Помощником на процессе согласился стать другой адвокат-виг Джосайя Квинси. Суд над капитаном вынес вердикт - "не виновен". Адамс мог гордиться собой. Полностью оправданный Томас Престон выразил свою благодарность защищавшим его юристам письменно, через генерала Гейджа. Никогда не упускающий из внимания мелких деталей, правовед Адамс, не преминул заметить в частных бумагах, что капитан Престон не нашел времени поблагодарить адвокатов лично. На самом деле, столь яркая победа на глазах у изумленной публики, несомненно, согревала жадную до славословия душу пуританина, доверявшего тайные помыслы и веления сердца только своему дневнику.
      К несчастью, последовавшее за его героической защитой в 1770 г. унижение, резкое народное неприятие больно ударило по нему, а ведь к тому времени он был уже не так молод, чтобы начинать жизнь заново. Он всегда не любил воздух Бостона, само это место, которое считал "грязным и шумным", вредным для здоровья. Теперь же, когда казалось все общественное мнение, словно сговорившись, хочет уничтожить его, даже не имея на то одобрения лидеров патриотического лагеря, оставаться там было просто невыносимо. В дневнике Адамс презрительно разносил насоливших ему "узколобых фермеров, мир которых ограничен бостонским рынком"24.
      Начиная с мая 1770 г., Джон Адамс - представитель Бостона в Верховном суде, одной из палат Массачусетской ассамблеи. Постоянно вращаясь в радикальных и умеренных вигских кругах, он был всерьез обеспокоен предпринимаемыми с обеих сторон акциями, которые нагнетали атмосферу вооруженной конфронтации между колониями и метрополией. Тогда же Джон Адамс в третий раз стал отцом. На сей раз, в их семье стало на одного мальчика больше. Ребенка назвали Чарльзом. Тогда же, прожив чуть больше года, умерла дочка, названная в честь матери Адамса - Сьюзен. Отец всегда с болью вспоминал об этом. Сложившиеся печальные события слишком сильно угнетали Джона, подавляли его волю к политической борьбе, и он принял решение оставить публичную деятельность.
      В 1771 г. Адамс переехал с семьей обратно в Брейнтри. Его дотоле крепчайшее здоровье, равно как и душевное равновесие, изрядно пошатнулись. Если первое он лечил конными прогулками и минеральными стаффордспрингскими источниками, то второе - привычными излияниями в дневнике. "Как легко меняются люди, с какой непринужденностью предают друзей и их интересы", - сетовал Адамс25. Однако несмотря на свои антибостонские настроения, обширную правовую практику в этом городе йомен-адвокат благоразумно сохранял.
      В середине 1772 г., Абигейл подарила ему четвертое дитя - Томаса Бойльстона. Немного поработав после этого на родной ферме и наладив хозяйство, Адамс уже в 1773 г. поспешил вернуться в столицу штата к привычным для него заботам общественной жизни, с присущими ей горестями и радостями. "Политика, политические клубы, городские собрания, Верховный суд, и так до бесконечности"26 - вот что ожидало его впереди.
      Лагерь патриотов был рад заполучить в лице Адамса способного грамотного консультанта и видного памфлетиста-революционера, избравшего своим оружием перо, а полем битвы американскую периодику. В мае 1773 г. он был избран в губернаторский совет Массачусетса, принял участие в подготовке и разработке мероприятий, проводимых вигами. В частности, он приветствовал "Бостонское чаепитие" 1773 г., в проведении которого главную роль сыграл его знаменитый кузен - Сэм Адамс. Джон отметил, что "большинство народа Америки придерживается мнения, что уничтожение груза чая в Бостоне было абсолютно необходимо, а потому правильно и справедливо"27.
      Как следствие активных действий патриотов, был закрыт бостонский порт, Массачусетс лишился права иметь выборные учреждения, а жителям Новой Англии запретили традиционный рыбный промысел у отмелей Ньюфаундленда, что повлияло на важную отрасль экономики колонии. Кроме того, в том же 1774 г., английское правительство издало Акт о Квебеке, по которому католицизм признавался религией большинства населения Канады, а границы Квебека расширялись за счет включения в него области между Огайо и Миссисипи. Это противоречило притязаниям Массачусетса, Коннектикута и Виргинии на земли северо-запада и вызвало резкое недовольство протестантов Новой Англии, к которым принадлежал и Адамс.
      Агрессивная реакция Великобритании окончательно толкнула Адамса в стан решительных сторонников независимости, готовых пойти на крайние меры. Однако лишь в том случае, если все мирные инициативы будут уже исчерпаны! Вскоре у Адамса появилась возможность донести свои взгляды до лучших умов американской элиты, собравшихся на Первый континентальный конгресс, делегатом которого он стал в 1774 г. вместе с кузеном Сэмом и тремя другими вигами, представляя на нем Массачусетс. Делегация этой колонии была наиболее активная, среди прочих участников собрания. В корреспонденции Адамса отмечено, что "дух, твердость и благоразумие их провинции горячо приветствуются", а сами они "получили всеобщее признание как защитники американской свободы"28. Это льстило честолюбивому патриоту. Помимо осуждения Квебекского акта и "нестерпимых" постановлений парламента, Конгресс принял "Декларацию прав и жалоб колонистов" - своеобразный билль о правах, в разработке которого самое деятельное участие принял Джон Адамс, а так же, в составлении "послания лояльности" - петиции к королю29.
      Адамс горячо содействовал одобрению резолюции от графства Суффолк (Массачусетс), которая предполагала принять закон о милиции в каждой из провинций, провести частичную мобилизацию и собрать необходимые средства для организации флота. Не последнюю роль он сыграл в создании "Ассоциации" - соглашения об отказе от английского и ирландского импорта, от торговли с Британией в целом. Одной из своих целей "Ассоциация" ставила борьбу за экономию во всем, чтобы граждане научились довольствоваться малым: "Умеренность, дорогая, умеренность, экономия и бережливость должны стать нашим прибежищем"30, - писал он верной Абигайль.
      Первый континентальный конгресс был распущен 26 октября 1774 г. и прославивший свое имя депутат Джон Адамс вернулся домой с "репутацией столь высокой, какую... не приобретал ни раньше, ни впоследствии"31. Вскоре он узнал, что Георг III объявил Новую Англию в состоянии мятежа. Однако у патриотов имелось немало врагов и в самой колонии. Среди этих лояльных к метрополии политиков были и весьма талантливые публицисты, в частности друг Адамса - Д. Леонард, поместивший в одной из бостонских газет ряд статей под псевдонимом "Массачусетенсис".
      Избрав себе ответный псевдоним - "Нованглус", Адамс составил памфлет-опровержение и также опубликовал его в прессе. Главнейшим вопросом полемики была конституционность британской власти над заокеанскими колониями. То, к чему стремился Адамс и многие другие виги в 1774 - 1775 гг., не было отделением от метрополии, как таковым, но примирением, на определенных условиях, с британской конституцией. Адамс предложил свою версию теории империи и американских прав в ней. Речь может идти об империи, понимаемой как содружество равных самоуправляющихся государств, обязанных хранить верность общему королю: "Отдельные государства могут быть объединены под властью одного короля"32. Внутри самих колоний верховенство должно принадлежать местным ассамблеям. В соответствии с масштабным замыслом, "Нованглус" Адамс также прослеживает истоки прав колонистов. Америка была открыта, а не завоевана, первопоселенцы изначально обладали определенными естественными правами, реализовав которые, они учредили собственные правительства и законы, согласуясь со своими обязательствами перед монаршей особой. Эти обязательства, как было в случае с Массачусетсом, содержались в королевской хартии, договоре колонии с королем. Отчасти по причине решающей роли этого договора в истории его родного штата, которому не было аналога, например, в той же Виргинии, другой "колыбели" американской революции, адамсовский аргумент был более историчным и юридически легитимным, чем обоснования других памфлетистов патриотического лагеря33.
      С 1765 г. прошло десять лет, изменилась Америка, повзрослел вместе с ней и сам Адамс - его слог стал заметно жестче и решительнее. "Может так случиться, что во всех правах нам будет отказано, а все обязательства по отношению к нам - сняты, причем, если потребуется, то и, обратившись к закону штыков и пушечных ядер, на который нам уже придется ответить тем же"34, - заявляет, казалось бы, умеренный "Нованглус". Так, мирный призыв вооружаться знаниями, прозвучавший некогда в "Исследовании канонического и феодального права", к 1774 - 1775 гг., перерос в открытую угрозу вооружиться артиллерией и "запастись порохом для ружей", в случае, если Вестминстер откажется пойти на компромисс и прибегнет к силе.
      Второй континентальный конгресс собрался 10 мая 1775 года. Джону Адамсу вновь было доверено представлять на нем Массачусетс. Обстановка на заседаниях была непростой: противники идеи гомруля настаивали на своем, к ним примыкали тори и пацифисты-квакеры. Внимательный и опытный в политических баталиях массачусетский делегат писал жене Абигейл: "Конгресс являет собой клубок группировок, которые кидаются друг на друга, как мастифы"35. Сам Адамс старался за троих - два других представителя Новой Англии умерли в марте от эпидемии оспы, прокатившейся по Филадельфии, где заседал конгресс. В том же 1775 г. дизентерия, опустошавшая восточный Массачусетс, отняла жизнь его младшего брата Элью. Он скончался в лагере местных ополченцев, оставив сиротами троих малолетних детей.
      Трудоспособность Джона Адамса была удивительной. Работая по 13 часов в сутки, он присутствовал и выступал на всех заседаниях Конгресса, как утренних, так и вечерних. Находясь в Филадельфии в течение последующих трех лет, "совершенно забросив семью и хозяйство"36, Адамс, с присущей ему пылкостью убеждал делегатов в необходимости самых решительных действий. Так, например, он настаивал на скорейшем назначении уроженца Юга, виргинского плантатора Джорджа Вашингтона верховным главнокомандующим континентальной армии (и это несмотря на то, что достоинствам и удивительной популярности последнего, северянин Адамс всю жизнь болезненно завидовал!), а так же на создании военного и торгового флота. По его мнению, это было необходимо, чтобы переломить неоспоримое превосходство Британии на морях.
      С трибуны конгресса и в комитетах Совета конфедерации он излагал свои внешнеполитические принципы. Они были по-настоящему разумны и адекватны сложившейся международной обстановке. Он явился автором так называемого "проекта договоров" с иностранными державами. Б. А. Ширяев полагает, что именно эта изоляционистская программа впоследствии разовьется в "доктрину Монро"37. Внешнеполитические идеи Адамса можно проиллюстрировать следующей цитатой из его переписки: "нашей единственно возможной политикой является нейтралитет по отношению к войнам в Европе, и чтобы сохранить его, нам следует воздерживаться от вступления в любые союзы. Если же установление союзнических отношений станет необходимым, нашим естественным партнером должна быть Франция"38.
      Подпись Адамса стоит под Декларацией независимости США. Он признавался супруге Абигейл: "Мне кажется, мы все участвовали в великом деле. Я чувствую, если колонии утвердят правительство, избираемое народом, они уже никогда не откажутся от этой роскоши". Публичная политическая деятельность Адамса перешагнула пределы одной колонии и стала, как и конгресс - общеконтинентальной. С филадельфийских заседаний он вернулся едва ли не другим человеком, о нем заговорила вся Америка, его называли "оратором революции", тогда как Джефферсона и Вашингтона, соответственно, ее "пером" и "мечом"39.
      Начиная с 1776 г., то есть с того времени, когда парламент начал открыто расширять границы своего присутствия в Америке, Адамс пересмотрел и заметно ужесточил свои заявления о том, что он считает конституционным, а что - нет. В практическом плане свобода для него означала на тот момент, прежде всего, свободу от иностранного владычества, "от несправедливых" (а значит, и "незаконных") властных принуждений, свободу индивидуальную и, наконец, свободу от любой тирании, как таковой.
      Пересмотрев британскую конституцию, являвшуюся моделью для большинства колониальных хартий и правительств, и оказавшуюся не в состоянии разрешить имперский вопрос, Джон Адамс наряду с остальными американцами стал видеть в этом серьезный недостаток собственной правовой системы, просто-напросто брешь в ней! В своем стремлении во всем разобраться, "Нованглус", сопоставив факты, начал искать новые пути освоения самой природы конституционализма и его базовых основ. В конце концов, конфликт между центром и периферией Британской империи не мог быть разрешен именно потому, что отсутствовал соответствующий стандарт: не было письменно зафиксированного основного закона, способного отобрать юридически легитимное из взаимных претензий Вестминстера и колоний.
      Идея письменной конституции, единого и общего для всех свода законов была тем девизом, под знаменем которого Адамс и другие американские революционеры в итоге порвали со средневековой традицией Common Law. Таким образом, была принята на вооружение современная им философия естественных прав, доработанная и оформленная Ж. Локком в определенную логическую систему. Так, если в письмах "Нованглуса" Адамс выступал еще как почитатель традиционного средневекового толкования основного закона, то в дальнейшем для его конституционной концепции более важным становится тонкое преобразование локковского учения о естественном праве в идею уникальной американской формы правления. Другим базисом, на котором он собирался строить свою защиту новых революционных хартий, была появившаяся в Новом Свете еще в XVII в. теория ковенанта (общественного договора с Богом), признанная во всех протестантских колониях.
      Пламенный патриот Адамс верил, что то время, в которое выпало жить ему, как раз и будет тем самым благословенным "веком политических экспериментов", о котором все прежние законодатели могли только мечтать. "Нам дана возможность создать систему правления абсолютно новую, на основах, которые сами выберем"40, - убеждал коллег-конгрессменов массачусетский делегат.
      Как один из ведущих юристов Континентального конгресса, Адамс стал искать пути воплощения своих теоретических построений на практике. В 1776 г. он в числе первых приложил руку к конституционному проектированию. В это время его часто просили дать рекомендации революционным правительствам. Подобные "инструкции" он составлял для Виргинии, Северной Каролины и Нью-Джерси. На тот момент - 1776 - 1777 гг., будучи председателем комитета "по войне и миру" Совета конфедерации, он делил эти заботы с тревожными хлопотами по экипировке вновь созданной армии. Так, сведя имеющиеся у него разработки в единый свод, Адамс опубликовал его в виде политико-правового трактата, в окончательном варианте получившего название "Мысли о правительстве в письме Джентльмена к его другу". Сам автор позже заявил, что "письмо" было написано для того, чтобы "нейтрализовать" план правительственного переустройства, предлагаемый Т. Пейном в "Здравом смысле". Как известно, идеи Пейна были приняты на вооружение радикальными вигами, например, народной партией Пенсильвании, а торжество подобных взглядов всегда пугало осторожного и дальновидного Адамса.
      Он выводил свой план государственного устройства из особенностей традиций и уникальных социальных условий южных и среднеатлантических колоний. Позднее, в 1779 г., он будет главным инженером конституции своего родного штата Массачусетс, общественная структура и обычаи которого, существенно отличались. Почти гуманист, хотя и сохранивший верность пуританским началам, Адамс, как и Джефферсон, был предан античным классикам. Ведя свою традицию от Аристотеля и Макиавелли, он считал аксиомой политической науки, что все простые правительства - это плохо, а комплексное правление, смешивающее и балансирующее зачастую на противоположных принципах - хорошо. Схожие рассуждения присущи и другим "отцам-основателям". Так, Бенджамин Раш, один из сподвижников Джефферсона, писал: "Простая демократия или несбалансированная республика, является одним из величайших зол". В "Мыслях о правительстве" давно витавшая в облаках классическая идея республики получила, наконец, реальное воплощение и обрела зримые формы. Оба разработанных Адамсом документа - и "Мысли о правительстве", и проект Массачусетской конституции имеют три сущностных признака, которые Адамс считал необходимыми для построения любого свободного правительства. Вот они: полноценное народное представительство; разделение законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти; наличие определенного баланса в легислатуре между палатой представителей, сенатом и губернатором, который по замыслу автора проектов, являлся неотъемлемой составной частью законодательного органа. Однако, внутри общего каркаса он приводил в порядок формы представительства и совершенствовал саму его сущность, в каждом из случаев уже по-разному, сообразуясь со специфическими условиями весьма различающихся между собой регионов. Джон Адамс вообще находил чрезвычайно важным, чтобы работающие над проектами конституции законодатели помнили о той аудитории, ради которой они, собственно, собрались. По его мнению, в их обязанности входит "разобраться во всех уже основанных ранее формах правления, которым люди были привержены по привычке"41.
      "Мысли о правительстве" Адамс писал главным образом, для создателей конституций в Виргинии и Нью-Джерси, поэтому он принял во внимание, как пожелания южных плантаторов, так и интересы латифундистов из средних колоний. Но трактат изначально не был рассчитан на северных янки. А в той же Виргинии, например, по замечанию Адамса, "джентри были очень богаты, и, несмотря на свою малочисленность, весьма влиятельны, а простые люди, напротив, очень бедны". И это неравенство собственности должно было, по его представлению, "придавать аристократический поворот всем их дебатам"42.
      Как теоретик Адамс предлагал свою модель политического устройства, собственное видение ситуации, но окончательное решение оставлял за народом. "Право народа устанавливать такое правительство, какое он сочтет нужным" - писал автор проектов Ф. Дэну, - будет всегда защищаться мною, вне зависимости от того, мудрым или глупым будет их выбор"43. Позже он признается, что переоценил влияние аристократии на умы жителей южных колоний. И, как следствие, был восхищен, узнав, что создатели конституции для этих штатов приняли за основу формы правления "даже более демократичные, чем сами "Мысли о правительстве""!
      В 1778 г. Адамс был отправлен на смену Сайласу Дину, одному из американских дипломатических агентов в Париже, налаживавшему коммерческие и военные связи с Францией. С собой он взял только старшего сына Джона Квинси, которому на тот момент было 10 лет. Предприятие было рискованным: шла война, и если бы англичане взяли их в плен, то Адамса бы судили как предателя и казнили. Однако перед самым его прибытием американским комиссионерам уже удалось завершить практически все необходимые дела.
      Адамс вернулся в Брейнтри, где пришелся весьма кстати, подоспев к избранию его членом Массачусетского конституционного собрания. Несмотря на то, что пребывание на родине было непродолжительным - всего четыре месяца в 1779 г., именно ему принадлежит составление большинства статей конституции штата, принятой собранием в 1780 году. Затем по поручению конгресса он вновь отбыл в Париж в составе американской миссии послов, куда входили так же Б. Франклин и А. Ли, на предмет ведения с Англией переговоров о мире. Последующие десять лет, Адамс находился за рубежом, являясь дипломатическим представителем США.
      Хотя многие структурные элементы "Мыслей о правительстве" и "Отчета о конституции... для общины Массачусетса" довольно схожи, имелись в них и отличия, связанные с тем, что создавались оба проекта для разного типа обществ. Идея равенства, которая на деле была так далека от южных плантаторов, по мнению Адамса, как раз и определяла особый дух присущий жителям Новой Англии. Поэтому "Массачусетская Конституция" была более демократичной по тону и по существу, чем предписания, содержавшиеся в первом документе.
      Главную опору "смешанного", "сбалансированного" государственного устройства Адамс видел в широких прерогативах исполнительной власти. И, поэтому, ограничение губернаторского права и вето конституционного съезда колонии, считал единственной серьезной ошибкой последнего. В целом же, автор проекта был восхищен конечным результатом. Адамсовский план конституции штата соединял лучшие идеи Массачусетской хартии 1691 г., эгалитарный дух новоанглийской правовой культуры и те принципы и теории, которые сам он находил наиболее приемлемыми и рациональными.
      Адамс был в Европе со второй дипломатической миссией, когда конституция этого старейшего северо-восточного штата, его кровное детище, была ратифицирована. Он обращался в Конгресс, чтобы его отозвали и оставили Б. Франклина единственным переговорщиком во Франции. Но в частной переписке выражал опасения по поводу того, что "Франклин избегает рутинной работы... и если он останется здесь один, это будет угрожать общественному делу"44.
      Пребывание в Париже отнюдь не было для него легким и приятным. Он не знал французского, не владел навыками придворного политеса, его отношения с главой ведомства иностранных дел графом Верженном осложняло недовольство друг другом и взаимное недоверие. Почву для проведения выгодной международной политики было обрести нелегко. Так, например, Адамс пытался установить отношения с другими странами, чтобы ослабить монопольное положение Франции во внешнеполитических связях США. Это отчасти и послужило причиной резких расхождений между ним и Верженном. Французский министр, используя свое влияние в американских политических кругах, настаивал, чтобы конгресс обязал Адамса прислушиваться к советам королевского двора, или заменил его более сговорчивым представителем. В результате, на переговорах с Англией Адамс был уже не один, а в составе делегации из пяти человек. Летом 1781 г. он без необходимых санкций конгресса оправился в Гаагу для выполнения двух миссий: старался склонить Англию к миру, а Голландию к крупному денежному займу и признанию США самостоятельным, законным государством. И в середине бесконечных и, казалось, безнадежных переговоров, политик получил письмо от Абигейл: "Я ранена, - писала она, - но не озлоблена своей нынешней судьбой, ...правда, иногда чувствую себя одинокой в этом огромном мире. Но всегда надеюсь, что нас разделило не ваше желание, а суровая судьба"45.
      Адамс знал, что Абигейл на другом берегу Атлантики приходится нелегко. В хозяйстве не хватало всего, даже самого необходимого. Доллар упал до четверти своей стоимости. Хлеб, соль, сахар, шерсть ценились на вес золота. Терпеливая дочь пастора Смита сама пряла, шила одежду, выменивала, выкручивалась, как могла, экономила и писала письма мужу в заокеанские дали. Он переживал, но ничего изменить не мог. 19 октября 1781 г., после сдачи английского генерала Корнвалиса объединенным американо-французским войскам, в Европе сразу началось движение. Голландия согласилась признать США, и в Гааге было куплено здание под будущее американское посольство. За океаном Адамса, бесспорно, удерживало честолюбие. Он не раз пытался убедить и себя, и других, что ему дороже всего семья, ферма и чтение книг в кресле у камина, но каждый раз все-таки соглашался на очередной вызов, принимал новый пост, выполнял черновую работу. В те времена, среди людей его круга служить стране, общественным интересам, даже в ущерб своим собственным, было делом чести. Этого требовала специфическая этика вигов, нравственный код эпохи.
      Военные успехи американцев позволили их представителям в Париже держаться более независимо по отношению к союзникам и начать прямые переговоры с англичанами. Адамс еле успевал подписывать облигации займа. Он и Джей убедили ведущего мирный диалог Франклина в дальнейшем не консультироваться с французским двором и вообще не информировать его о ходе переговоров. Адамс боялся, что они станут ареной торгов между Англией и Францией ("Туда, где есть туша, всегда слетается воронье"46, - писал Адамс Уоррену), а в таких обстоятельствах, интересы Соединенных Штатов могут быть принесены в жертву. В результате, 3 сентября 1783 г. был подписан мирный договор между Англией и США, в заключении которого Джон Адамс сыграл не последнюю роль.
      В 1784 г. революция для него закончилась. Столь вожделенная независимость победила: в бывших колониях были основаны новые республиканские правительства, завершилось формирование конфедерации штатов. В том же 1784 г. ему, наряду с Джефферсоном и Франклином, было поручено заключить торговые договоры с государствами континента.
      Буквально через два-три дня после того, как война была окончена и заключен мир, Адамс вызвал Абигейл и детей к себе, за границу. Впрочем, наблюдения за жизнью Старого Света не произвели на него сильного впечатления. Глубоко укоренившиеся в сознании религиозные предубеждения оставляли нашего героя настроенным весьма скептически по отношению к проявлениям республиканских тенденций в любой стране, где ведущие позиции удерживала католическая церковь, или же, где атеизм был в такой моде, как во Франции тех лет. Судя по публицистике Адамса и его корреспонденции, европейские нравы были еще хуже европейской политики.
      24 февраля 1785 г. конгресс США назначил его полномочным посланником при Сент-Джеймском дворе, в Англии. Общественное мнение Великобритании было настроено против отколовшегося молодого государства и его официального представителя. Нападок, оскорблений и издевательств семейству американского деятеля пришлось вынести в столице туманного Альбиона немало. Выходец из буржуазных кругов Новой Англии, воспитанный в духе пуританской морали, Адамс не был ни куртуазным придворным, ни изощренным в интригах дипломатом традиционного европейского типа. Но он настойчиво и решительно боролся за интересы своей страны. Тогда же из Санкт-Петербурга вернулся его старший сын Джон Квинси, находившийся там вместе с миссией Френсиса Дэна в рамках так называемой "иррегулярной дипломатии" континентального конгресса. Разлученная семья, наконец-то, была в сборе. Через два года дочь Адамса Нэбби, будучи в Лондоне, вышла замуж за полковника У. Смита, американского атташе, подчиненного по службе ее отцу.
      Соединившись с семьей, Адамс, тем не менее, не оставил своих ученых занятий. В начале 1787 г. он публикует первый том (всего их будет три) своего монументального произведения "Защита Конституции Соединенных Штатов Америки", написанного во время пребывания в Великобритании. С этой книгой его политические взгляды выстроились в систему, не вполне согласующуюся, как может показаться, с демократическими устремлениями - и европейцев, и американцев. Первый том прослеживает формы работы "сбалансированного правительства". Адамс предлагал осуществить равновесие не только между тремя ветвями власти, но и между тремя категориями государственных деятелей, представляющих собой аристократический, демократический и монархический элементы. Будучи сторонником классической республиканской теории, он считал, что попытки ограничить влияние элиты, основываются на самообмане. Комментируя во втором томе "Историю Флоренции" Н. Макиавелли, Адамс замечает: "Исключите аристократию из общества с помощью законов... и она все же будет тайно управлять государством, ее орудием станут, избранные на главные посты лица"47. Таким образом, его можно назвать одним из первых американских исследователей элиты, проследившим связь между социальным статусом и политическим влиянием.
      Осень 1786 г. была ознаменована взрывом народного гнева против массачусетского правительства. Но в сознании автора "Защиты", восстание Д. Шейса, явилось только кульминацией перерождения, которое можно было наблюдать в Соединенных Штатах в течение последних лет. Понятия добродетели и справедливости размывались, становились ханжескими и декларативными, обнажились разногласия, социальные конфликты достигли апогея, выборы делались коррумпированными, а люди просто одичали от фальшивых заверений о свободе и равенстве. Как еще Адамс мог объяснить самому себе происходящее на его родине бедствие? Америка, как казалось ему, стала сбиваться с правильного пути на пагубный европейский, а это значило, что нужно вернуть ее обратно, учитывая весь мировой опыт.
      Г. Вуд полагает, что в 1780-е годы мировоззрение Адамса эволюционировало от старых вигских представлений образца 1776 г. в сторону большего прагматизма. Речь идет о вынужденном отходе от популярной идеи политического строя, при котором должности и почет зависят от заслуг в большей степени, чем от знатного происхождения или богатства. "Надежда республиканцев на то, что управлять миром будут только реальные заслуги, достойна похвалы, но, увы, бесплодна"48. Другой американский исследователь, Б. Майроф, не совсем согласен с таким подходом. Он считает, что, несмотря на очевидное разочарование Джона Адамса в природе республиканской добродетели, поиски идеального государственного устройства, в котором заслуги и слава были бы неразрывно связаны, продолжали увлекать и мучить его всю жизнь49.
      Опасения, вызванные восстанием Д. Шейса в Новой Англии, требовали срочной программы действий, поиск которой и взялся обеспечить Адамс. В свою очередь, он был взволнован и мрачными предзнаменованиями, появившимися в ходе развития событий в Европе. Таким образом, "Защита Конституции Соединенных Штатов" была адресована европейцу в такой же степени, как и американцу.
      Предлагаемая Адамсом система государственного устройства включает в себя институциализацию двух общественных классов (аристократии и демократии) в раздельных и отличных друг от друга представительных ассамблеях: сенате и палате представителей. Но ни врозь, ни вместе они, по мнению автора "Защиты", не в состоянии гарантировать республиканские свободы. Этому учит сам ход исторического развития, так и не изменивший ни порочной человеческой сущности, ни природы власти как таковой. Поэтому так называемый "трехчастный баланс власти" включает в себя стоящую над всеми классами и политическими фракциями третью силу - исполнительную власть с некоторыми монархическими элементами, которая призвана играть роль противовеса между крайностями демократии и аристократии. Будущий президент делает в этом произведении один весьма важный вывод: народ может быть не меньшим деспотом, чем короли и нобили. Как мы видим, Адамс был так же одним из первых политических теоретиков, заговоривших, по сути, о "тирании большинства".
      В 1788 г. срок его дипломатической службы подошел к концу, и конгресс отозвал его на родину. В Америке он не был восемь лет, за это время многое изменилось. Хотя Адамсу было только пятьдесят три года, когда он вернулся в Брэйнтри, а Абигейл около сорока четырех, политик несколько мрачновато оценивал себя как пожилого человека, главное дело жизни которого, уже окончено. Но судьбе было угодно, чтобы он прожил еще сорок лет и занял самую высокую должность в стране.
      В Америке тех лет отмечался небывалый рост населения, продовольствия было много и стоило оно дешево. Сельское хозяйство, торговля и рыболовство превзошли самые лучшие ожидания, но наряду с этим, ощущался огромный недостаток денег. Финансовая проблема неминуемо должна была коснуться хозяйства Адамса, также как и многих других фермеров. Держаться на плаву позволяли лишь трудолюбие и бережливость, всегда присущие их семье.
      Первое время публичные должности не привлекали Адамса. Так, он отказался присоединиться к действующему конгрессу, который называл не иначе как "дипломатическим собранием штатов", затем высказался против избрания федеральным сенатором от Массачусетса, считая эту должность ниже своего достоинства. Очевидно, рассчитывал на более высокий пост. Он был популярен: времена благоприятствовали его идеям о беззаконии и политическом хаосе, прозвучавшим в "Защите". Несмотря ни на что, новая федеральная конституция была им одобрена. Адамс примкнул к умеренному крылу федералистской партии. Ее лидера Александра Гамильтона, который занимался организацией первых президентских выборов в истории США, беспокоило, чтобы несговорчивый и весьма строптивый политик удовлетворился "вторым" местом, не став в оппозицию к кандидату номер один - Джорджу Вашингтону, на которого делали главную ставку федералисты. Этого не произошло.
      Голоса выборщиков 1789 г. распределились весьма любопыто. Гамильтону удалось рассеять "второй" электоральный голос. Напомним, каждый выборщик в коллегии имел два голоса, и собственно "рассеивание" относилось ко второму голосу, то есть, к поданному за вице-президента. Так, имелось несколько "вторых" голосов поданных за бывшего клиента Адамса - Д. Хэнкока, другим опасным конкурентом был лидер нью-йоркских антифедералистов Дж. Клинтон. Интересной деталью являлось почти единодушное голосование против Адамса на Юге. Вероятно, он рассматривался южанами чем-то вроде "янки" из "янки". Адамс получил только тридцать четыре голоса в коллегии выборщиков против шестидесяти девяти, поданных за Вашингтона, но так как это был второй наивысший результат, они сделали Адамса вице-президентом. Сам он утверждал, что принять эту должность его заставляет единственно любовь к стране, однако в действительности, такие рассуждения не помешали ему опередить Вашингтона в путешествии к Нью-Йорку, временному местонахождению нового правительства, в апреле 1789 г. Верная Абигейл последовала за ним позже.
      Была какая-то ирония судьбы в том, что по должности Адамс становился председательствующим в сенате, который в своих проектах он рассматривал как палату аристократов. При этом сам он никаким аристократом не был, хотя вполне мог возразить, что семейство его матери, Бойльстоны, богаты и известны, и что лично он не имеет "неясного" происхождения (в отличие от незаконнорожденного Гамильтона).
      Один из самых ранних конфликтов внутри конгресса возник на почве того, приемлемо ли титуловать президента Вашингтона "Его высочество", и как вообще к нему обращаться. Республиканская оппозиция в конгрессе победила, и введение титулов провалилось. Приверженность титулам, как и все прежде сказанное им об аристократии, стала активнее использоваться против Адамса. Преданного сторонника республики, обвиняли в склонности к монархическим взглядам и предпочтении наследуемого института президента, должности, демократически избираемой. Многочисленные недруги полагали так же, что вице-президент слишком увлечен английской системой "смешанного правительства".
      В такой неподходящий момент - в 1790 г. - в федералистской "Газете Соединенных Штатов" появилась очередная серия публикаций Адамса, "Размышления о Давиле", своим неоднозначным подтекстом лишь усугубившая ситуацию вокруг его пресловутого "монархизма". Речь здесь шла о Французской революции и том мировом пожаре, который она разожгла. Автор собирался предостеречь американцев от принципов, пропагандируемых ею, и дать полезные наставления самим французским законодателям. Адамс искренне надеялся, что его "Размышления" помогут американцам "сформировать правильное суждение о состоянии дел во Франции в настоящий момент", не поддаваться лживой и корыстной партийной пропаганде внутри страны. Что касается французских адресатов работы, то он хотя и приветствовал их "мудрое реформирование существующей феодальной системы", но выражал опасения, как бы они при этом "неразумно не заложили фундамент для другой тирании, ничуть не лучшей"50.
      Он возмущен тем, что революционный Конвент отверг в качестве модели конституционного устройства бикамеральную законодательную палату на манер британского парламента или массачусетской легислатуры и предпочел ей однопалатное собрание. В качестве возможной панацеи он предлагал следовать принципам, изложенным в Декларации независимости, но ни в коем случае не радикализовывать их в сторону уравнивания не только прав и свобод, но так же рангов и собственности. Обращенные как к французам, так и к американцам "Размышления о Давиле", должны были показать обманчивость и опасность распространенной демократической догмы. Для Франции, с ее многолетними традициями феодализма и католицизма, столь ненавистными Адамсу, более разумным стало бы реформирование институтов власти на путях сближения с английским вариантом, а не революционные методы.
      Томас Джефферсон - апологет Французской революции и лидер профранцузской республиканской партии назовет эту работу Адамса "политической ересью", а сам мужественный автор позже признается, что эта публикация нанесла мощнейший удар по его популярности51. Не последнюю роль здесь сыграл тот же Джефферсон, перу которого принадлежало предисловие к американскому изданию "Прав человека" Т. Пейна, памфлета, откровенно направленного против "Размышлений" Адамса. Многозначительное предисловие не только выставляло в негативном свете политические взгляды вице-президента, но и отдельные стороны его личности. И это притом, что Джефферсон считался едва ли не лучшим другом Адамса, называл его не иначе как "старшим братом", "товарищем" и "наставником". Сам же "наставник" воспринял нелицеприятный поступок "младшего", как удар ножом в спину. На последовавшее вслед за этими событиями "оправдательное" письмо Джефферсона, насквозь пронизанное лицемерием, он не ответил52. Примирение между двумя "отцами-основателями" наступит лишь через долгих двенадцать лет, на склоне дней обоих героев и выльется в философскую переписку, своеобразный шедевр мирового эпистолярного жанра.
      Адамс взялся за вице-президентство с готовностью к исполнению долга, даже если и рассматривал эту должность как "малозначительную". Столь же методичен он был и в личной жизни: плотно завтракал с неизменным стаканчиком мадеры, читал свежие газеты, покуривал сигары, совершал ежедневный моцион. Абигейл продолжала быть радостным помощником во всех его начинаниях, верящим, что "веселое сердце" - лучшее противоядие всякому злу. К несчастью, она часто болела, поэтому, а так же в целях экономии, семейство продолжало использовать Брейнтри, как своего рода запасное и надежное убежище. (Схожим образом, Маунт Верной и Монтичелло, служили Вашингтону и Джефферсону обителью мира и душевного комфорта.)
      Несмотря на некоторый урон, понесенный его репутацией, Адамс получил семьдесят голосов в коллегии выборщиков 1792 г. (Вашингтон соответственно был вновь единодушно избран ста тридцатью голосами), которые опять сделали его вице-президентом. Вторая администрация "победоносного генерала" была отмечена неудачным делом Жэнэ, проблемой нейтралитета, отставкой Джефферсона с поста госсекретаря США и всевозможными видами политической шумихи. "Антифедералистская партия, - писал вице-президент Адамс старшему сыну Джону Квинси в 1793 г., - со своими...гражданскими празднествами, "убивающими короля" (Людовика XVI - Ф. Ю.) тостами, вечной дерзостью и неприязнью против всех прочих наций и правительств Европы, своим постоянным звериным криком о тирании, деспотах и заговорах против свободы, вероятно уже вывели из себя, оскорбили и спровоцировали всех коронованных особ Старого Света. Еще немного этой неделикатности и непристойности и мы можем быть вовлечены в войну со всем миром"53.
      Во время нового срока вице-президентства Джон Адамс перестал выглядеть как враг номер один в представлении оппозиции, главным объектом нападок сделался Вашингтон. Атаки на президента в республиканской прессе, как правило, приписывают декларации о нейтралитете 1793 г., и соглашению с Англией, которое верховный судья Дж. Джей заключил на следующий год. Адамс оказал поддержку идее нейтралитета и позже непопулярному договору Джея, ибо считал, что самосохранение нации - первейший закон, продиктованный самой природой. Это был аргумент в духе восемнадцатого столетия. По мнению вице-президента, восстановление Франции в правах на ее владения в Вест-Индии, гарантом неприкосновенности которых выступали США, может привести к кровопролитию, что сопровождало Французскую революцию повсюду54.
      Президентская кампания 1796 г. не отличалась особо утонченной интригой, зато бурлила как извергающийся вулкан. Главный и наиболее опасный противник Адамса выявился практически сразу: им был Джефферсон. Оба кандидата сторонились личного участия в борьбе, испытывая неприязнь к грязным методам, ни один из них активно не искал избрания, хотя в душе и желал этого. В отличие от самих претендентов, их политические сторонники, или же сторонники их партий, превратили фракционное противостояние в одну из самых непривлекательных страниц в американской истории, Межпартийные противоречия были накалены как горящие угли, которые участники событий непрестанно метали друг в друга в виде потока оскорблений и неприкрытой лжи, льющейся с трибун и страниц прессы.
      Адамс шел на выборы, как кандидат от федералистов, но их ряды также не были едины. Многие южане, как первоначально и сам лидер партии, выдвигали на этот пост генерала Чарльза Пинкни из штата Южная Каролина. Пинкни был не настолько хорошо известен как его конкурент, зато являлся автором благоприятного соглашения с Испанией, ударявшего рикошетом по непопулярному договору, заключенному Джеем в Лондоне, который Адамс поддержал. С небольшим перевесом голосов победил все-таки пожилой, умудренный опытом северянин. Победой он был обязан той поддержке, которую оказала ему родная Новая Англия, хотя сторонники избрания Адамса имелись даже в Виргинии и других штатах. Джефферсон уступил ему лишь три голоса: шестьдесят восемь за него против семидесяти одного за Адамса, таким образом, первый автоматически стал вице-президентом.
      В 1797 г. Джон Адамс сменил Вашингтона на посту президента США. Международная и внутренняя обстановка были чрезвычайно напряженными, оппозиция политике федералистов становилась решительнее день ото дня. В этих условиях федералистская администрация сделала последний рывок, попытавшись драконовскими законами подавить растущее недовольство и фракционный раскол в стране, допустив при этом ряд нарушений основного закона.
      Объективно этот период американской истории можно охарактеризовать как консервативный. Фактически, тогда решался вопрос о том, по какому пути пойдет в дальнейшем политическое развитие США: сохранятся ли ограниченные права и свободы, зафиксированные в "Билле о правах", или же демократические завоевания революции будут сведены на нет.
      Как теоретик Адамс выдвигал две концепции своего видения достойного политического лидера нации: с одной стороны, президент служит посредником между аристократией и народом, а с другой, выступает как защитник народа от аристократии. Таким образом, устанавливается политическое равновесие. В работах Адамса можно обнаружить и такую деталь, как своеобразное сочетание силы и пассивности, характерное для действий президента. В отличие от демократической ассамблеи и элитарного сената он не должен быть агрессивен. Президент выступает как гарант общественного спокойствия, у него не должны присутствовать такие качества как выраженная инициативность, энергичность и напористость в достижении поставленных целей55.
      Подобные представления принципиально отличались от гамильтоновских. Гамильтон считал энергичность главы исполнительной власти именно той силой, которая призвана сдерживать народ и законодательную власть. По Адамсу, президент должен защищать всех участников политического процесса от разрушительных страстей и насилия по отношению друг к другу, всячески содействовать их примирению и при этом не лишиться собственной независимости. Период его пребывания в должности главы исполнительной власти служит главной иллюстрацией этой теоретической концепции. Верный своим принципам, он стремился использовать президентские полномочия как инструмент сохранения равновесия в правительстве.
      Весь срок адамсовского президентства можно условно разделить на два этапа. Первый, когда он, несмотря на все заверения в самостоятельности, все же находился под влиянием партийного авторитаризма, и второй, который отмечен попыткой вести действительно независимую политику, а зачастую, и просто идущую в разрез с установками федералистской верхушки. И на этом этапе он сумел показать себя человеком, умеющим принимать разумные справедливые решения и имеющим достаточно мужества, чтобы бороться за их осуществление.
      Второй президент держался курса на преемственность с политикой Вашингтона и оставил на прежнем месте большинство членов старого кабинета. Вольно или невольно, деятель из Брейнтри всегда находился в тени первого президента. Подобно ему, Адамс мыслил о себе, как о лидере всего народа, стоящем выше любых партийных склок и противоречий. Об этом говорилось в его инаугурационной речи56. От Вашингтона он унаследовал и главную проблему, терзавшую его весь срок президентства - ухудшившиеся до крайности, после подписания англо-американского договора Джея 1791 г. (о дружбе, торговле и мореплавании), отношения с Францией, грозившие перейти в войну. Каждая из партий обвиняла другую в ее приверженности либо Англии, либо Франции. Адамс, пытавшийся быть над схваткой, оказался между двух огней.
      В первый период пребывания на посту президента значительная часть его усилий была направлена против крайностей республиканской, или, как ее тогда называли, "французской", партии. Именно республиканцы были его главными политическими противниками на этом этапе. С федералистами республиканскую партию объединяло то, что ее внешнеполитическая доктрина так же исходила из признания национальных интересов США как высшей ценности. Однако при этом, утверждалось, что именно антианглийский курс является самым надежным способом достижения экономической независимости страны и закрепления американского союзного единства на патриотической основе. Отношение джефферсоновцев к Франции включало и идеологический мотив. Свершившаяся французская революция, передача ключей от Бастилии Вашингтону в 1789 г., по мнению республиканцев, были отнюдь не пустым жестом, а началом нового этапа в политическом союзе Соединенных Штатов и Франции. Вместе с тем, в вопросе о военных обязательствах своей страны перед этим государством они проявляли осторожность и придерживались линии нейтралитета.
      Внешнеполитическая стратегия и тактика джефферсоновских республиканцев не устраивала Адамса. Сам он, будучи лидером умеренных федералистов, в это время, как и крайне правые, полагал, что политика французского правительства представляет "опасность независимости США и их единству" и имеет цель "противопоставить народ руководству страны". Согласно заявленной им концепции лидерства, он должен был как президент этому помешать. Выступая в 1798 г. перед конгрессом, Адамс призвал "дать решительный отпор" действиям Франции и продемонстрировать ей, что США "не являются жалкой игрушкой иностранного влияния"57.
      Казалось, действия Франции располагают к таким выводам. Правительство Директории после расторжения франко-американского договора 1778 г. пошло на объявление всех американских моряков, обнаруженных на британских судах - "пиратами". Это сразу же серьезно осложнило торговлю на Карибском море и Атлантике. "Необъявленная" квазивойна грозила перейти в объявленную. Разногласия еще более усилились в 1796 г., когда Вашингтон отозвал американского посланника во Франции Джеймса Монро. При Адамсе возникли затруднения с его заменой. Пытаясь избежать дальнейшего развития конфликта, он направил в Париж представителей с целью заключить договор о дружбе и торговле. Директория вновь отказалась принять их. Министр иностранных дел Ш. Талейран через своих агентов, фигурировавших в отчете президента конгрессу как X,Y, Z, уведомил руководство Соединенных Штатов, что какие-либо переговоры будут возможны только при получении им крупной денежной взятки. В качестве условий также выдвигались предоставление Франции кредита и личные извинения президента Адамса за антифранцузские высказывания. Этот случай, вошедший в историю как "Афера XYZ" получил широкую огласку и вызвал бурю негодования в стране. Конфликт умело подогревался не только крайними федералистами, но и самим президентом в целях нагнетания выгодной им милитаристской обстановки и ослабления позиций внутриполитических противников.
      В адрес последних не жалели красочных эпитетов. Джон Адамс, выступая против известных ему пороков демократов - демагогии, безудержности, необузданности - был готов прибегнуть к репрессиям. И прибег. В период его президентства был издан ряд антидемократических законов: "о натурализации", "об иностранцах" и "о подстрекательстве к мятежу" (1798 года). Закон о натурализации увеличивал срок, необходимый для приобретения гражданства США иностранцами, переселившимися в Америку, с пяти до четырнадцати лет. В иностранцев превращались и те, кто уже получил гражданство этой страны на основе раннее действовавшего закона. В числе многих лиц, неожиданно утративших американское гражданство, оказались и некоторые республиканцы - члены конгресса. Закон "об иностранцах" был направлен главным образом против французских граждан, переселившихся в Америку, среди которых было немало бежавших от Директории якобинцев. Этот закон предоставлял президенту право высылать из страны лиц, не имевших гражданства США, если он считал их "опасными". Постановление должно было вступить в силу в случае объявления войны. Оно уполномочивало президента арестовывать, заключать в тюрьму или высылать из страны подданных враждебных государств. Так как война все-таки не началась, оно ни разу не применялось. Зато закон "о подстрекательстве к мятежу" ("об измене") нашел применение в ряде случаев. Согласно ему подлежали заключению или штрафу лица, которые устно или письменно критиковали действия президента или конгресса с намерением "оклеветать их или распространить о них дурную славу"58. Такая размытая формулировка позволяла федералистам широко применять данный закон против своих политических противников. На основании акта "об измене" подверглись репрессиям лица, осуждавшие в республиканской печати политику Джона Адамса. Закон "о подстрекательстве к мятежу" являлся нарушением первой поправки к конституции, которая гарантировала каждому гражданину США свободу слова.
      Хотя принятие конгрессом во время "квазивойны" репрессивных актов было делом рук правого крыла федералистов, Адамса нельзя считать к этому не причастным. В конце концов, под ними стоит его собственноручная подпись. Не без усилий президента в стране был создан воинственный политический климат, вызвавший их появление, именно он санкционировал преследования на основании чрезвычайных законов.
      Однако Адамс воздерживался от политики массовых репрессий, старался охладить пыл особенно ярых сторонников Гамильтона в своем кабинете, таких как госсекретарь Тимоти Пикеринг и министр обороны Макгенри. Предотвращал он и попытки наиболее тенденциозного применения этих законов. Дело в том, что, с точки зрения Адамса, они служили средством самосохранения республики, которой угрожали иностранная держава и ее сторонники внутри страны - республиканцы. Он считал, что эти демократы-экстремисты, прибегая к пафосной и лживой риторике, подогревают разрушительные страсти простых людей. Следуя концепции Адамса, независимый президент мог использовать репрессии, даже не будучи их истинным сторонником. Это было возможно в том случае, если "сила и авторитет принуждения" использовались, чтобы заставить джефферсоновцев "подчиняться законам"59.
      В 1798 г. это было действительно актуально. В резолюциях легислатур Кентукки и Виргинии, подготовленных соответственно Джефферсоном и Мэдисоном, федеральные законы, нарушавшие "Билль о правах", объявлялись антиконституционными. Лидеры республиканцев заявили о праве штатов не подчиняться таким актам союзных властей. Тем самым отвергался главный принцип верховенства федерального правительства и законодательства. На щит поднимался старый антифедералистский лозунг о приоритете прав штатов и их практическом суверенитете, что было уже прямой угрозой существованию союза. Однако сторонники Джефферсона не смогли заручиться поддержкой других штатов. Республиканцы, вовремя разглядев опасность, им угрожавшую, не стали дальше развивать эту тактику, сосредоточившись на строго конституционных формах борьбы с федералистами в национальном масштабе.
      Впрочем, партию федералистов, к умеренному крылу которой принадлежал и сам Адамс, тоже необходимо было заставить "подчиняться законам". Пройдя середину срока и вступив во второй условный период президентства, он убедился, что война с Францией сулит много опасностей, как очевидных, так и скрытых. Именно на них собирались сыграть гамильтоновцы в целях подавления внутренней оппозиции. Президента это явно не устраивало. В 1799 г. он круто меняет направление внешней политики и возобновляет переговоры с Францией. На сей раз более взвешенно повел себя и Талейран. Таким образом, на этом этапе главными политическими противниками и даже личными врагами Адамса становятся лидеры "английской партии" - федералисты.
      Он не мог более терпеть постоянное интриганство и закулисные махинации. К этому времени перед лицом зримой опасности для страны президент готов был расстроить их замыслы и умерить грандиозные планы. Они состояли в следующем. Резко возросшая международная напряженность позволила гамильтоновским федералистам увеличить армию и ввести в действие чрезвычайные законы. Адамса очень беспокоило усиление армии, и это сближало его с позицией сторонников Джефферсона. Постоянным сухопутным силам он предпочитал сильный военный флот. Президент выступал категорически против втягивания страны в пучину бедствий и кровопролития из-за происков Гамильтона в отношении республиканцев. Назначение самого лидера федералистов фактическим главнокомандующим новой армии "протащили" с великим трудом и вопреки воле Адамса. По-видимому он намеренно затягивал назначение военного руководства, чтобы затруднить планы правых по развязыванию конфликта.
      В то же время, он понимал, что пока существует реальная угроза войны с Францией, события играют на руку Гамильтону. Пути Адамса и крайних федералистов разошлись окончательно и непримиримо. Последние держались за идею войны, как за единственный шанс удержать уплывавшую из рук власть. Адамс же, пусть и напоследок, сумел проявить себя лидером, способным поставить интересы страны выше личных амбиций и никогда не приносить их в жертву однодневной политической выгоде. 18 февраля 1799 г. он назначил У. В. Мюррея посланником мира во Францию. Это решение было принято им единолично, без консультаций с членами кабинета, целиком и полностью преданными Гамильтону. Стремление к миру, а не к войне, должно было принести популярность его администрации, поддержку общественного мнения. Однако это же поставило президента в состояние открытой конфронтации с правительством. В мае 1800 г. Адамс сделал заключительный независимый шаг, распорядившись относительно отставки министра обороны Макгенри и госсекретаря Пикеринга.
      В объявленной политической войне против радикальных федералистских лидеров, Адамс апеллировал к умеренным и второстепенным федералистам, к рядовым членам партии. Раскол партии, обозначившийся еще со второго срока президентства Вашингтона, привел к образованию двух полюсов: на одном из них оказался Гамильтон с верхушкой партии, на другом - Адамс и рядовые функционеры. Люди, подобные Дж. Маршаллу из Виргинии, назначенному президентом заменить Пикеринга на посту госсекретаря и ставшему затем председателем Верховного суда, одобряли новую политику независимости Адамса, поскольку надеялись, что это привлечет согласных на компромисс республиканцев и снизит накал фракционных противоречий в стране.
      В начале 1800 г. Дж. Адамс даже рассматривал возможность того, чтобы возглавить нечто вроде третьей партии. Определенные шансы у него имелись. Так, на выборах в конгресс 1798 - 1799 гг. победили федералисты, но большую часть вновь прибывших составляли политики умеренного толка, сторонники сдержанного курса Адамса. И этот новый "умеренный" федералистский конгресс уже в начале 1800 г. сократил военные расходы и приостановил дальнейший набор в армию. Планы Гамильтона рушились на глазах. Страна жаждала спокойствия, а не имперской славы и лаврового венка для лидера федералистов. Этим чаяниям сограждан вполне соответствовал реалист Адамс. Изгнание из администрации гамильтоновских приспешников было уже открытой демонстрацией его новых возможностей и старого неприятия.
      На выборах 1800 г. Гамильтон и окружение пытались вновь проводить прежнюю стратегию - выставить кандидатуры Адамса и Пинкни и в дальнейшем нейтрализовать первого. Фактически, единой партии федералистов в ее прежнем виде уже не существовало. Сам президент отлично знал об этих интригах и был готов к ним. Гамильтон решился на крайние меры: он написал необыкновенно злобный памфлет против Адамса - официального кандидата от партии. Это было роковой ошибкой федералистов. Единственным политическим капиталом партии на тот момент была популярность Адамса как президента и лидера умеренных центристских сил. Пытаясь принизить его, очернить в глазах нации, Гамильтон значительно ослабил шансы федералистского кандидата на успех в выборах 1800 г., к которым республиканцы пришли сплоченной когортой, усвоившей просчеты прошлого и уверенно глядящей в будущее. В конечном итоге 73 голоса коллегии выборщиков были отданы в равной степени за Джефферсона и Бэрра, Адамсу осталось только 65 голосов. Последующее голосование в конгрессе сделало третьим президентом США Т. Джефферсона.
      Выборы 1800 г., несмотря на все усилия Гамильтона с одной стороны и республиканцев, с другой, не стали разгромными для Адамса именно по причине компромиссности его фигуры в представлении центристов из обеих партий. Желание президента любой ценой быть выше сиюминутных целей, служить стране не по партийным правилам, а на основе здравого смысла и национальных интересов, увы, сыграло свою роль в том, что срок его пребывания у власти был краток. То, что Адамс не ограничился при вступлении в должность ролью преемника, может быть приписано исключительно его задетому самолюбию. Вашингтон посетил инаугурацию в 1797 г. и учтиво занял место позади него, когда последний был приведен к присяге, как новый президент. Адамс в этом протокольном мероприятии Джефферсону отказал.
      Среди множества трудностей, стоящих перед ним, были семейные проблемы. Абигейл часто болела, что требовало долгого пребывания в Квинси (где Адамсу, в любом случае, нравилось жить). Много несчастий принесли ему дети, особенно Нэбби и Чарльз. "Вторая Абигейл" со своим тщеславным мужем прижила немалое потомство, но при этом, вела весьма сомнительный образ жизни, беспокоивший ее родителей. Чарльз представлял собой еще большую проблему. Он тяжело страдал пьянством. Первоначально, молодой человек был перспективным юристом-стажером в нью-йоркском офисе А. Гамильтона, и отец весьма уважительно отзывался о нем в то время. Однако по мере усугубления недуга, постепенно охладевал к нему. Философия старика Адамса была такова: слабый и неудачливый рано или поздно обанкротится. В 1800 г. он проехал через Нью-Йорк, так и не навестив Чарльза, пребывавшего в самом прискорбном состоянии. Строгий пуританин не понимал и не прощал распущенности и постыдной слабости даже родному сыну. Скорбная обязанность посещения умирающего сына была оставлена Абигейл, совершавшей поездку по городу.
      Отрадой родителей был послушный и уважительный старший сын Джон Квинси. После успеха его газетной публикации под псевдонимом "Публикола", критикующей "Права человека" Т. Пейна и поддерживающей идею нейтралитета, Дж. Квинси был назначен Вашингтоном послом в Гаагу в 1794 г., а затем переведен своим отцом, президентом в Пруссию. Он вынужден был оставить дипломатическую службу, когда узнал о поражении родителя в гонке за переизбрание в 1800 г. (в 1809 г. он будет назначен посланником США в С.-Петербурге, где вел себя очень активно, а в 1815 - 1817 гг. - в Лондоне).
      Жизнь Джона Адамса "в отставке" в Квинси, с 65-летнего возраста, называют патриаршеством, но это вовсе не значит, что он уже начал "смягчаться" или подобрел. Месяцы, последовавшие непосредственно за провалом в переизбрании на пост президента, посвящались восстановлению душевных сил и веры в человечество. Он принял свое поражение трудно, обвиняя, главным образом, федералистов. Вскоре после неудачи 1800 г., он написал: "Мы, федералисты, в значительной степени, находимся в ситуации партии Болингброка и Харли после заключения Утрехтского договора, окончательно и полностью разбиты и побеждены", и "никакая партия, когда-либо существовавшая, не знала себя столь же мало и так напрасно переоценивала собственное влияние и популярность, как наша"60.
      Удалившись отдел, Адамс зачитывался классиками и находил укрытие в стоической философии. Он сравнивал себя с Цицероном и, подобно Цинциннату, снова принялся за работу на ферме. Адамс не мог вернуться к адвокатской практике, поэтому, как он саркастически замечал, обменял "честь и достоинство" на "удобрение". В первые дни отставки Адамс часто совершал верховые прогулки по берегу моря и пешие в поле по 4 - 5 миль каждый день. В 1802 г. душевные раны затянулись, и Адамс начал писать "Автобиографию", а в 1805 г. началась его переписка с Б. Рашем, врачом, одним из духовных лидеров американской революции, членом республиканской партии, последовательно выступавшим с демократических позиций и давним другом.
      Одним из плодов, которые принес обмен письмами Адамса с Рашем, было заживление старого разрыва первого с Джефферсоном, чему доктор-просветитель настойчиво способствовал. Так как каждый из джентльменов поручился за второго, то он убедил обоих писать друг другу. Вот как остроумно Адамс в 1811 г. охарактеризовал старые политические разногласия: "Джефферсон и Раш выступали за свободу и прямые волосы. Я же считал, что вьющиеся волосы были столь же республиканскими, как и прямые"61. После этого, некогда разлученные жестокими политическими бурями друзья, снова обрели друг друга и их талантливейшая по силе духа, блеску и подлинно философскому смыслу корреспонденция не потеряла своего читателя до сих пор.
      Немного известно об Абигейл в эти годы, кроме ее неизменной любезности и хлопот о большом домашнем хозяйстве, хотя главной, по-прежнему, оставалась забота об упрямом, стареющем, но в то же время прославленном супруге. Адамсы жили довольно просто и демократично. Сельская местность должна была показаться весьма примитивной для такой утонченной особы, как супруга Джона Квинси Адамса Элизабет, при ее первом посещении Брейнтри в 1801 году. Однако "пожилой джентльмен" почувствовал несомненную симпатию к невестке, даже при том, что у Абигейл и были собственные предубеждения. После смерти последней, Элизабет стала его лучшей подругой и собеседником на склоне лет, на нее он перенес остаток угасающей нежности и любви.
      Второй президент молодого государства Соединенные Штаты Америки прожил долгую и наполненную смыслом жизнь. 91 год отвела ему судьба. Смерть его стала достойным эпилогом большой и трогательной жизненной драмы. Джон Адамс умер в Квинси в самый знаменательный для страны и для него лично день - 4 июля 1826 г., когда в США праздновалось пятидесятилетие подписания Декларации независимости! Его последними словами были: "А Джефферсон все-таки меня пережил ...". Он ошибался, но откуда было ему знать неисповедимые пути Провидения? В этот великий праздник уже скончался сам автор этой Декларации, третий президент страны, Томас Джефферсон, и только четырьмя часами позже, один из тех, кто ее подписывал - Джон Адамс-старший. Так его теперь стали называть, потому что судьба подарила отцу самый прекрасный подарок: он увидел, как его любимый старший сын выбрал себе достойную жену, как на свет появились внуки, и как Джон Квинси Адамс стал президентом (1825 - 1829) страны, которую поколение "отцов-основателей" создало, фактически, своими собственными руками.
      Примечания
      1. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 1 - 4. Cambridge (Mass.). 1961. Vol. 3, p. 253.
      2. ШИРЯЕВ Б. А. Джон Адамс в период борьбы американских колоний за независимость. - Американский ежегодник (АЕ), 1975. М. 1975, с. 209 - 230; КАЛЕНСКИЙ В. Г. Джеймс Мэдисон против Джона Адамса: Две модели представительного правления в конституционной истории США. - Политико-правовые идеи и институты в их историческом ргювитии. М. 1980, с. 61 - 70; ПАРХИМОВИЧ В. Л. Внешнеполитическая деятельность Джона Адамса. Последняя четверть XVIII - начало XIX в. - Канд. дисс. М. 1998; УШАКОВ В. А. Джон Адамс и "необъявленная война" с Францией (о роли президента в формировании внешней политики США и урегулировании кризисных ситуаций). - США: становление и развитие национальной традиции и национального характера. М. 1999, с. 280 - 289; ТРОЯНОВСКАЯ М. О. "Отцы-основатели" и Великая Французская революция. - Проблема "Мы-Другие" в контексте исторического и культурного опыта США. Материалы VII международной конференции Ассоциации изучения США. Историч. фак-т МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва, 5 - 6 февр. 2001 г. М. 2002, с. 228 - 240; АЛЬПЕРОВИЧ М. С. Франсиско де Миранда и "отцы-основатели" США (1783 - 1806). - АЕ, 2001. М. 2003, с. 9 - 28; ФИЛИМОНОВА М. А. "Виги из любви к свободе". Классическая республиканская этика в корреспонденции Джона Адамса. - АЕ, 2001. М. 2003, с. 28 - 51; ее же. Роль прессы в Американской революции в оценке современников (Культура Просвещения, свобода печати и манипуляция сознанием). - Американская проблематика в периодике XVIII-XX вв. М. 2004, с. 20 - 51; КОРОТКОВА С. А. Абигайл Смит Адамс. - АЕ, 2002. М. 2004, с. 54 - 67.
      3. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 256.
      4. Ibid., p. 253.
      5. Ibid, p. 254; The Works of John Adams, second President of the United States, with a Life of the Author (Works). Vol. I-X. Boston. 1856. Vol. IX, p. 61 Off.
      6. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 256, 259.
      7. Ibid., p. 261.
      8. BOWEN C. John Adams and the American Revolution. N. Y. 1950 (last cover).
      9. Adams Family Papers (an Electronic Archive).
      10. EAST R. A. John Adams. Boston. 1979, p. 26.
      11. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 1, p. 142.
      12. Ibid., p. 2.
      13. Ibid., p. 161.
      14. The Adams Papers Vol. 1 - 4. Cambridge (Mass.). 1961. Vol. 1, p. 89.
      15. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 260.
      16. Ibid. Vol. 1, p. 229.
      17. Works, X, p. 197; ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 95.
      18. Ibid. Vol. 1, p. 24 - 25, 123, 168.
      19. Ibid. Vol. 1, p. 171.
      20. Works, III, p. 448ff, 483.
      21. Ibid., p. 382.
      22. Ibid., p. 501ff.
      23. The Adams Papers. Vol. 1, p. 131.
      24. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 18.
      25. Ibid., p. 15.
      26. Ibid., p. 41.
      27. NOVANGLUS (ADAMS J.) - The American Enlightenment. The Shaping of American Experiment. N. Y. 1965, p. 245.
      28. The Adams Papers. Vol. 1, p. 155.
      29. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 145.
      30. Цит. по: ФИЛИМОНОВА М. А. Ук. соч., с. 41 - 42.
      31. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 313.
      32. Ibid., p. 46.
      33. PETERSON M. Adams and Jefferson. Revolutionary Dialogue. - Georgia Univ. Press. 1976, p. 49 - 52.
      34. Novanglus and Massachusettensis. - Novanglus, p. 47.
      35. The Adams Papers. Vol. 2, p. 20.
      36. Ibid., p. 24.
      37. ШИРЯЕВ Б. А. Ук. соч., с. 225.
      38. Цит. по: АЛЬПЕРОВИЧ М. С. Ук. соч., с. 19.
      39. The Adams Papers. Vol. 2, p. 27 - 28; PETERSON M. Op. cit, p. 49.
      40. Journal of Continental Congress, 1774 - 1789, 34 Volumes. Washington. 1904 - 1937. Vol. 5, p. 438 - 439.
      41. Thoughts of Government. John Adams. - Papers of John Adams. Vol. 1, p. 109 - 110; Letters of B. Rush. 2 vis. Princenton. 1951. Vol. 1, p. 523.
      42. The Adams Papers. Vol. 2, p. 191.
      43. Ibid., p. 126.
      44. Ibid., p. 91.
      45. The Adams Papers. Vol. 2, p. 85.
      46. Works, VI, p. 318.
      47. Ibid., p. 491 - 492.
      48. WOOD G. S. The Creation of American Republic, 1776 - 1787. Chapell Hill. 1969.
      49. МАЙРОФ Б. Лики американской демократии. М. 2000, с. 78.
      50. Works, VI, p. 226, 229.
      51. THOMPSON C. B. John Adams and the Spirit of Liberty. Lawrence. 1998, p. 269.
      52. PETERSON M. Op. cit., p. 49 - 52.
      53. Цит. по: PAGE S. John Adams, 2 Vols. N. Y. 1962. Vol. 2, p. 845.
      54. EAST R. A. John Adams. Boston. 1979, p. 74.
      55. Works, VI, p. 430 - 431.
      56. Inaugural Adresses of the President of the U.S. from G. Washington 1789 to J. Kennedy 1961. Washington. 1961, p. 10.
      57. ШИРЯЕВ Б. А. Политическая борьба в США в 1783 - 1801 гг. Л. 1981, с. 165 - 166.
      58. The Sedition Act of July 14, 1798. An Act in Addition to the Act, Entitled "An Act for the Punishment of Certain Crimes against the United States". - The Sedition Act of July 14, 1798. - Documents of American History 2 Vis. NY. 1935. Vol. 1, p. 176.
      59. PAGE S. Op. cit. Vol. 2, p. 975 - 978.
      60. Works, IX, p. 582.
      61. The Spur of Fame. San Marino. 1966, p. 202.
    • Агаев С. Л. Рухолла Мусави Хомейни
      Автор: Saygo
      1 февраля 1979 г. специально зафрахтованный самолет авиакомпании "Эр-Франс" совершил посадку на Мехрабадском аэродроме Тегерана. Из аэропорта, вместившего огромное человеческое море, в сторону кладбища мучеников Бехеште-Захра поплыло ритмичное скандирование: "Аллах велик! Шах ушел, имам пришел". На трапе появился тот, кого теперь в Иране будут называть имамом, - величественный в своей длинной темной сутане, с неподвижным лицом, пронизывающим взглядом, исполненный веры в божественное предназначение возложенной на него миссии. Восторги встречавших достигли апогея. Женщины в чадрах запели: "Пусть каждая капля мученической крови обратится в тюльпаны".



      Молодой Рухолла Хомейни


      Возвращение в Мехрабад


      За имамом последовала свита из 50 помощников и приближенных, сопровождаемых 150 журналистами. От Мехрабада до Бехеште-Захра, где он должен был произнести свою первую по прибытии в страну речь, кортеж три с половиной часа пробирался сквозь густые толпы, сдерживаемые тремя рядами молодых людей из 50 тыс. добровольцев, прошедших проверку на лояльность у духовенства. У ворот кладбища сотни тысяч ревностных поклонников окружили кортеж, некоторые даже вскарабкались на машины. Добраться до нужного участка удалось только на вертолете, а покинуть кладбище пришлось в карете "скорой помощи". Эти бурные восторги были имаму наградой за неколебимую оппозицию шахской тирании.
      Появление этого человека на авансцене политической жизни Ирана было столь стремительным и ошеломляющим, что достаточно достоверная его биография не написана до сих пор. Даже даты рождения, приводимые в разных изданиях, разнятся на 2 - 4 года. Ровесник века, он родился в Хомейне, небольшом городке к югу от Тегерана, в семье священнослужителя. В раннем детстве потерял отца, в 15 лет - мать. Но родители выполнили свою миссию, и религия стала смыслом его жизни: даже имя ему дали - Рухолла, что по-персидски означает "дух Аллаха". Учился он в религиозных школах Хомейна, затем города Кума - шиитского Ватикана, где остался жить и преподавать в самом авторитетном религиозном учебном заведении Ирана, центре исламских исследований - Файзийе. В конце 20-х годов Хомейни женился на дочери ученого-богослова, ставшей спутницей всей его долгой жизни, матерью восьмерых его детей. Трое из них умерли в детстве. В ноябре 1977 г. при загадочных обстоятельствах умер старший сын Мустафа. В Иране его смерть связывали с действиями шахской тайной полиции CABAK. Единственный оставшийся в живых сын Ахмад станет его ближайшим помощником и секретарем.
      В 30-х годах Хомейни пришлось столкнуться с репрессивными действиями шахского режима, пытавшегося подчинить духовенство своей секуляристской политике. Тогда были запрещены его лекции. Однако он подпольно продолжал преподавать и подготовил сотни последователей и приверженцев, которые, подобно своему учителю, стали связывать все беды и невзгоды страны с монархией. В конце 50-х годов он вошел в число религиозных деятелей высшего ранга - аятолл.
      В 1963 г. Хомейни открыто выступил против провозглашенной шахом "белой революции", предусматривавшей проведение аграрной реформы и предоставление избирательных прав женщинам, а затем дополненной рядом других, не менее кардинальных преобразований буржуазного типа. Его дважды арестовывали, чтобы заставить замолчать, но тщетно1. Расправу предотвратило решение высшего духовенства возвести его в ранг "великого аятоллы", который имели менее десяти шиитских религиозных деятелей и который обеспечивал свободу от юрисдикции шахского режима. Новый духовный сан давал Хомейни возможность претендовать на роль руководителя шиитской общины Ирана. Выйдя на свободу, он после полугодового молчания публично осудил мошенничества на парламентских выборах, за что подвергся 8-месячному домашнему аресту.
      В 1964 г. Хомейни выступил против предоставления американским военным советникам в Иране статуса дипломатической неприкосновенности и вскоре был выслан в Турцию2. Спустя 11 месяцев он переехал в Ирак. Здесь в священном для шиитов городе Неджефе он стал читать лекции в религиозном учебном заведении и продолжил разработку своей концепции "подлинного толкования" ислама и роли исламского лидера. Ислам, по мнению аятоллы, должен был возродиться в качестве инструмента протеста, доктрины борьбы, идеологии "исламской революции". "Вера - это форма убежденности, заставляющей действовать", "я действую - значит, я верую"3, - любил повторять Хомейни. Следовательно, главный смысл человеческой жизни - нести в себе веру, быть готовым защищать ее и даже умереть за нее, бесстрашно и бескомпромиссно сопротивляясь всякой "незаконной власти", противопоставляющей себя воле аллаха. Ведущий представитель духовенства, считал аятолла, является выразителем воли небес, сила и авторитет ниспосланы ему свыше. Такую трактовку роли религии и функций исламского лидера многие шиитские богословы сочтут "еретической" и даже "антиисламской".
      Много внимания Хомейни уделял и разработке концепции нового, "исламского правления". В изданном в 1971 г. сборнике его лекций "Исламское правительство" уже содержался призыв к разрыву с существующей властью и созданию нового, "исламского правления"4. Хомейни исходил из того, что абсолютная власть шахского режима - это порождение сатаны, способствующее только разложению, разврату и коррупции, это форма идолопоклонничества, греховное отрицание идеи божественного единства - единства мнения, единства слововыражения, единства действия. Никакие компромиссы с этим режимом невозможны: единственный выход - замена монархии "исламской республикой". Главное в такой республике - верховная власть священного Закона, предписанного Кораном, пророком Мохаммедом и имамом Али.
      "Исламская республика" коренным образом отличается от монархии и светской республики, где законы устанавливаются либо монархом, либо представителями народа. При "исламском правлении" никакие другие законы, кроме божественного, не могут иметь силы. Верховным же толкователем священного Закона, высшим координатором деятельности всех органов управления, духовным вождем, осуществляющим практическую власть, является правитель из числа самых авторитетных религиозных деятелей - факих. Он и сам всецело подчиняется Закону и готов во имя его поступиться интересами и даже жизнью самых близких ему людей. Его роль подобна роли пророка и имамов, его задача - подготовить страну и народ ко дню пришествия шиитского мессии - 12-го имама Махди - таинственно исчезнувшего в последней трети IX в. и, по преданию, сокрытого на небе, чтобы, вернувшись в день Страшного суда, установить на Земле на вечные времена царство истины и справедливости. В ожидании этого дня духовенство должно активно участвовать в политической жизни, быть стражами Закона, общественной морали и социальной справедливости5.
      Росла и политическая активность неджефского изгнанника. Он тайно переправлял в Иран свои послания, которые переписывались и распространялись в мечетях. В одной из особенно зажигательных проповедей аятолла критиковал шаха за устроенные осенью 1971 г. пышные торжества по случаю 2500-летия иранской монархии, обошедшиеся стране в миллионы долларов. Хомейни гневно обличал "императорский пир" над "грудой истлевших костей" древнеперсидских царей и призывал к восстанию против деспота. В 1977 г. он призвал иранскую армию избавить родину от "шахской чумы". Это послание было размножено в сотнях тысяч экземпляров и широко распространено.
      Мохаммед Реза-шах продолжал тем временем развивать идеи "белой революции": совершить при жизни одного поколения "прыжок через столетия", перевести Иран "из средневековья в ядерный век", превратить страну в "пятую индустриальную державу мира", осуществить марш-бросок "к великой цивилизации"6. Но упоенный амбициозными планами, монарх не замечал как шаг за шагом подрывает основы своей власти.
      Сохранение традиционалистских настроений среди рабочего класса, усиленная идеологическая обработка в реформистском духе его промышленного ядра, жесточайшие репрессии против леводемократических организаций, политика систематической политической стерилизации образованной части средних городских слоев, и особенно интеллигенции, неусыпный контроль над армией - все это способствовало выдвижению на авансцену политической жизни духовенства, позиции которого в наибольшей степени были ущемлены светскими реформами.
      Социальную и политическую опору "исламской революции" составляли концентрирующиеся на городских базарах представители мелкого торгово- предпринимательского капитала и традиционной торговой буржуазии, интересы которых были сильно задеты шахской политикой индустриализации. Эти слои населения, всегда имевшие тесную связь с духовенством, взяли на себя финансирование его антишахских выступлений. Второй ее опорой стала огромная армия обездоленного населения, возросшая в результате быстрого процесса урбанизации, происходившего на фоне запустения сельской местности. Сюда входили мигранты из деревень, люмпены и поденщики, неустроенные выпускники школ и недоучившаяся разночинная молодежь, образовавшие ударную армию революции.
      Опубликованная 7 января 1978 г. официозной газетой "Эттелаат" статья о Хомейни, которую шиитское духовенство сочло вредной и клеветнической, стала искрой, вызвавшей в Иране взрыв антишахского и антиимпериалистического движения, принявшего к осени всенародный характер. Безуспешно испробовав самые разные средства борьбы с революцией, Мохаммед Реза в октябре разрешил Хомейни вернуться на родину, но тот отказался приехать до тех пор, пока шах остается у власти. В этих условиях последний не нашел ничего лучшего, как просить правительство Ирака выслать Хомейни, а когда тот переехал в пригород Парижа, уже не выдвинул такой же просьбы перед Францией из боязни ухудшить обстановку в Иране7.
      Нофль-де-Шато... На одной стороне улицы - небольшая резиденция Хомейни, на другой - в маленьком домике - штаб-квартира революции, имевшая телефонную связь с Ираном. К телефону подключен магнитофон, а рядом - аппаратура для размножения пленок. На другом конце прямой линии, в Иране, установлена аналогичная аппаратура. Буквально через несколько часов кассеты с посланиями Хомейни прокручиваются в десятках тысяч мечетей и на бесчисленных городских базарах. Более того, стратегия, разработанная в парижском пригороде, ежедневно претворялась в жизнь с помощью западных телекомпаний, особенно Би-би-си8.
      В ходе развития революции в политико-идеологических воззрениях Хомейни все сильнее начинают проявляться морально-этические и эгалитарные мотивы шиитского ислама. Несмотря на многолетнее пребывание в эмиграции, аятолла тонко чувствовал пульс жизни своего народа, форсированное промышленное развитие, ускоренное городское строительство, вторжение иностранных товаров и нравов, взломав традиционные связи, вызвали острый кризис самосознания в рядах обездоленного населения Ирана. Разрушение в деревне в ходе аграрных преобразований старых форм взаимной помощи и поддержки, выполнявших функции своеобразного социального обеспечения, лишило массы людей тех преимуществ, которые вытекали из традиционных отношений. Вырванные из привычной деревенской среды и заброшенные в города, иранцы ощущали себя в каком-то ином, чуждом им мире. Они, так же как и Хомейни, чувствовали, что поток западной технологии, товаров и нравов подменяет родные им ценности.
      Стремительная ломка устоявшихся духовных традиций и самобытных культурных ценностей создавала благоприятную почву для восприятия широкими народными массами призывов аятоллы. Морально-этический потенциал и эгалитарные мотивы шиитского ислама стали мощным идеологическим оружием против растлевающего влияния буржуазной "массовой культуры" и распущенности нравов - ее побочного продукта, против капитализма, превращавшего человеческие отношения в товарные, против "белой революции", открывшей страну разлагающему воздействию "бездушного материализма", "постыдного атеизма" и "неверных иностранцев". Росту влияния ислама способствовала - наряду с духовенством - значительная часть светски настроенной интеллигенции, проявлявшей недовольство авторитарным характером власти, методами буржуазной модернизации страны по западному образцу, пренебрежением шахского режима к национальным культурным и духовным традициям.
      Что касается традиционно настроенных широких масс населения, то они выдели в исламе тот комплекс факторов морального, этического, гуманистического и социального порядка, в котором выразилось их неприятие беззакония и произвола, аморальности и коррупции, культа наживы и роста социального неравенства. Массы верующих в мечетях требовали прямого вмешательства в управление государством духовенства, в котором видели единственную силу, способную сохранить контакт с народом и действовать во имя его интересов. Все это не могло не прибавить адептам религии уверенности в том, что именно они способны осуществить чаяния народа.
      Идолу "белой революции" и миражам "великой цивилизации" Хомейни противопоставил свой идеал "исламского общества", в котором все слои населения станут жить как братья, единой мусульманской общиной. "Не будь угнетателем, не будь угнетенным" - вот девиз, которым будут руководствоваться все ее члены. Путь к созданию общества "исламской социальной справедливости", по мнению аятоллы, пролегает через внедрение ислама во все поры жизни людей, восстановление исламских моральных норм, благочестия, скромности, воздержанности. Для этого необходимо осуществить "исламскую революцию", начинающуюся свержением шахского режима и завершающуюся установлением "исламского бесклассового общества". Ее составная часть - "исламская культурная революция", предусматривающая утверждение в общественной и семейной жизни мусульманских религиозно- культурных и социальных программ, запрещающих производство и потребление алкогольных напитков и наркотиков, ношение женщинами одежды, не предписанной канонами ислама, и другие нарушения исламского "морального кодекса".
      Не меньшее значение Хомейни придавал уничтожению иностранного, и особенно американского, влияния, искоренению последствий проникновения в страну буржуазной "массовой культуры", способствующей распространению "западной вседозволенности" и упадку традиционных моральных устоев. Но, поскольку опасность для мусульман исходит не только от "материалистического Запада", но и "атеистического Востока", в борьбе против одной из сверхдержав не следует, как полагал аятолла, опираться на поддержку другой. Спасение мусульман - в самоизоляции от "мировых сил высокомерия", в опоре на собственные "ноги", а главное, в следовании своему, исламскому, пути развития. Этот путь, когда на то будет воля аллаха, восторжествует не только в мусульманском, но и во всем остальном мире.
      Таким образом, политическое кредо Хомейни сводилось к двум главным целям: создание "исламского государства" и уничтожение влияния западной буржуазной культуры. Достижение этих целей, считал он, само собой приведет к "исламскому бесклассовому обществу", "обществу всеобщей исламской справедливости". Для этого нужна не классовая борьба, а нравственное усовершенствование людей путем восстановления в отношениях между ними исламских моральных норм. "При исламском правлении, - говорил Хомейни, - никогда не будет такой глубокой пропасти между слоями общества и жизнь почти всех будет на одном и том же экономическом уровне"9. Это простое, мелкобуржуазное по характеру кредо высказывалось на языке религиозного пророчества.
      Политический радикализм (более того - в известном смысле революционность) в сочетании с социальным консерватизмом, сдобренным изрядной порцией морально-этических абстракций, стал могучим источником такого авторитета и влияния, каким до Хомейни, кажется, никто и никогда не пользовался в Иране. Вокруг него на общей идейной платформе объединились десятки миллионов людей из самых различных социальных слоев. "Аятолла Хомейни стал центральной фигурой революции, ее символом, вождем, в частности, и потому, что он оказался приемлемой фигурой и для тех, кто желал глубоких социальных преобразований, и для тех, кто не желал идти дальше свержения шаха"10. Выдвинутый им лозунг "справедливого исламского строя" был привлекателен всеобъемлющим характером, благодаря чему каждый мог видеть в нем воплощение собственных представлений об обществе равенства и справедливости.
      С осени 1978 г. резиденция Хомейни в Нофль-ле-Шато стала местом паломничества представителей самых различных течений антишахской оппозиции. Встречи с аятоллой обычно заканчивались официальным признанием его руководящей роли в борьбе против шахской тирании и согласием с принятой им стратегией. Превратившись к концу 1978 г. из бесплотного символа революции в ее реального вождя, Хомейни молчаливо согласился на то, чтобы его величали имамом - беспрецедентный случай в истории иранского шиизма.
      Ближайшее окружение Хомейни в эмиграции составляли относительно молодые представители "исламской интеллигенции", получившие образование на Западе и долгое время готовившие себя там к участию в будущем "исламском государственном правлении". Среди них - Ибрагим Язди, Садек Готбзаде, Абольхасан Банисадр и др. Эти и другие "мирские муллы", как их называла западная печать, многое сделали для придания аятолле вполне респектабельного облика в глазах мировой общественности.
      В многочисленных интервью конца 1978 - начала 1979 г. Хомейни говорил, что "исламское правительство" будет уделять первостепенное внимание сельскому хозяйству, чтобы возродить роль Ирана как экспортера продовольственных товаров после полутора десятилетий их ввоза. Проблемы механизации сельскохозяйственного труда найдут отражение и в новой программе индустриализации и модернизации, которая отвергнет путь сборки промышленных предприятий из импортного оборудования и нацелит страну на самостоятельное развитие. Важнейшая задача - покончить с зависимостью Ирана от продажи нефти и растратой полученных доходов на приобретение американского вооружения. В политическом плане были даны обещания, что никто из представителей духовенства не займет официальных постов, они будут только направлять правительство, а немусульманские национальные и религиозные меньшинства, женщины, левые организации, не занимающиеся подрывной антигосударственной деятельностью, и другие партии и группы получат свободу мысли и слова11.
      Подобные заявления способствовали еще большему сплочению под зеленым знаменем ислама различных политических течений антишахской оппозиции. Но решающую роль в данном случае играли активные революционные действия широких трудящихся масс, безоговорочно поддерживавших бескомпромиссную позицию Хомейни в отношении шахского режима и его объективно антиимпериалистическую программу. Это сказывалось и на позициях левых сил - коммунистов, революционных демократов и леворадикальных организаций. Бывшие ранее главным объектом шахских репрессий, они в ходе революционной борьбы начали выходить из подполья, восстанавливать свои ряды, залечивать полученные раны.
      Могучее, беспрецедентное по охвату широких слоев населения, ежедневному накалу и самопожертвованию общедемократическое движение заставило шаха уже 16 января 1979 г. покинуть пределы Ирана - как оказалось, навсегда. А спустя две недели Хомейни с триумфом вернулся в страну. Большая часть жизни была уже позади, но самое трудное время только начиналось...
      Отношения между Хомейни и поддерживавшими его народными массами были не столь однозначны, как это могло показаться по внешнему ходу революционных событий. В течение прошедшего года он неоднократно выдвигал лозунги, значительно опережавшие развитие массового движения, которое нуждалось еще в некоторой "раскачке" для того, чтобы их полностью освоить. Наиболее важным среди них было требование безусловного отстранения монарха от власти, выдвинутое в то время, когда широкие народные массы выступали лишь против отдельных проявлений шахского авторитаризма. Однако, способствовав подъему массового движения, Хомейни с конца 1978 - начала 1979 г. стал в какой-то мере отставать от него и в результате иногда уже оказывался в положении, при котором не он вел массы, а они увлекали его за собой. Теперь ему предстояло не только подтвердить свою роль вождя революции, но и доказать свою способность сохранить контроль над развитием массовой антишахской и антиимпериалистической борьбы.
      По возвращении в страну Хомейни поселился в просторном здании духовного училища на улице Иран, в юго-восточной части Тегерана. Перед ним вновь встала задача, над решением которой он вместе со своими помощниками начал работать еще в Нофль-ле-Шато, - как добиться отстранения от власти назначенного шахом правительства Шахпура Бахтияра, свернувшего на путь "перехвата" революционных требований и пользующегося поддержкой США, избежав, во-первых, затяжной гражданской войны, в условиях которой левые организации, пока еще слабо связанные с массами, но постоянно призывающие к вооруженной борьбе с шахскими властями, могли резко усилить и укрепить свое влияние; во-вторых, военного переворота, призрак которого уже давно витал над страной.
      В решении этой головоломки имам исходил из той непреложной для него истины, что наибольшую опасность для удержания революционной волны в "исламских берегах" представляют левые организации, тогда как генералитет, озабоченный прежде всего проблемой собственной безопасности, вынужден будет действовать не только против духовенства, но и против правительства Бахтияра, а в еще большей мере - против леводемократических сил.
      В политическом курсе имама, бескомпромиссном в отношении шаха, открывается фаза компромиссов по отношению к тем, кто составлял внутреннюю и внешнюю опору монархии, компромиссов, освященных целью создания "исламской республики", "исламского правления". В рамках этой политики Хомейни санкционировал негласные контакты и переговоры с эмиссарами президента США, руководством иранской армии и даже Бахтияром. Главная цель состояла в том, чтобы методами политического давления обеспечить мирный переход власти, в связи с чем представителям США были даны "клятвенные заверения" относительно безопасности американского военного и гражданского персонала в стране и секретной военной техники, а начальнику генштаба вооруженных сил Ирана генералу Аббасу Карабаги - "гарантии неприкосновенности" высшего офицерства и "заверения" в сохранении целостности армии12.
      В имевших место контактах и переговорах, которые в Европе и США вели Язди и Готбзаде, а в Иране - светский деятель либерально-исламского толка Мехди Базарган, аятолла Мохаммед Бехешти (возглавлял штаб имама в Тегеране) и другие, косвенно участвовал и сам Хомейни. В интервью американским средствам массовой информации он говорил, что "со стороны США было бы ошибкой бояться ухода шаха", что "мы прекратим всякую оппозицию Соединенным Штатам, если их администрация откажется следовать своей нынешней политике", и выражал возмущение теми, кто, называя его сторонников "коммунистами", "пытается запятнать нашу репутацию"13. В выступлениях, рассчитанных на Иран, он призывал народ не нападать на "братьев" из армии, а армию - вернуться "в объятия народа", утверждая, что "генералы, офицеры, унтер-офицеры" - такие же мусульмане, как и другие иранцы.
      Одновременно все более четко обозначалась и политика Хомейни в отношении левых сил. Его публичные предостережения против всякого организационного сотрудничества с "марксистскими элементами" на практике выливались в разгоны митингов и демонстраций, организуемых левыми группировками. Вместе с тем приближенные имама по-прежнему давали обещания относительно предоставления этим группировкам свободы мысли и слова в расчете на то, чтобы не допустить преждевременного выхода их действий из общего русла антишахской борьбы. При этом Хомейни без устали призывал массы сохранять спокойствие и выдержку во время демонстраций и забастовок, категорически отказаться от применения оружия и не поддаваться на "провокации", откуда бы они ни исходили.
      В ночь с 9 на 10 февраля в столице неожиданно для Хомейни и его штаба началось вооруженное восстание, вызванное нападением шахской гвардии "бессмертных" на учебную базу военно-воздушных сил, личный состав которых накануне принимал участие в народных демонстрациях. Возглавленные с полудня 10 февраля боевыми отрядами левых организаций трудящиеся Тегерана нанесли тяжелое поражение "бессмертным". С утра 11 февраля восстание охватило все население города. Вооружившись в арсеналах, казармах и полицейских участках, повстанцы захватили главные управления полиции и жандармерии, тюрьмы, здания меджлиса, радио и телевидения, шахские дворцы14. Положение на улицах города полностью вышло из-под контроля имама, представители которого даже в это время продолжали переговоры с Бахтияром и военным командованием. Посланцы Хомейни сновали в микроавтобусах по городу и кричали в мегафоны: "Имам еще не призвал к джихаду, расходитесь по домам". Но когда военный администратор Тегерана, активный сторонник воєнного переворота, издал 10 февраля приказ о продлении комендантского часа с 16.30 до 5 час. утра, Хомейни объявил это распоряжение недействительным - никто не должен уходить домой, все должны оставаться на улицах. Правда, в очередном воззвании он не только предостерег армейское командование от насилия в отношении народа, но и еще раз публично подчеркнул свою заинтересованность в "мирном решении иранских проблем". Тем не менее это была прямая моральная поддержка восстания, которое не было санкционировано руководством революции и проходило без его участия15.
      События 11 февраля с еще большей силой выявили способность Хомейни обращать себе на пользу свои же упущения. Утром того дня Высший военный совет Ирана (судя по всему, генерал Карабаги еще за несколько дней до восстания договорился с представителями Хомейни о капитуляции армии) принял решение о "нейтралитете" вооруженных сил в происходящих событиях, о поддержке "требований народа" и отводе войск в казармы. Однако объявление по радио об этом (по договоренности, достигнутой между аятоллой Бехешти и начальником генштаба) было передано только в 14 час., чтобы еще больше ослабить прошахски настроенные воинские части и левые организации в ходе продолжавшихся ожесточенных столкновений между ними. Тем временем другой представитель Хомейни, Базарган, назначенный им еще 5 февраля премьер-министр, активно и планомерно начал устанавливать контроль над важнейшими органами государственной власти. Сам имам выступил с двумя обращениями к народу, призвав его сохранять готовность к возможной защите от "смутьянов", соблюдать "спокойствие и порядок", положить конец "волнениям, мятежам, стычкам", чтобы "враги ислама" не могли объявить народное движение "реакционным и диким".
      Утром 12 февраля народные массы во главе с левыми группами и организациями еще были заняты подавлением последних очагов сопротивления прошахских элементов, а Хомейни и его сподвижники уже держали в своих руках все рычаги правления. Новый премьер объявил о первых и наиболее важных назначениях в правительстве, в которое не вошел ни один представитель левых сил, ни один трудящийся. Хомейни, ставший фактическим правителем Ирана с широчайшими полномочиями, одержал полную и окончательную победу над своим заклятым врагом - шахом Мохаммедом Реза Пехлеви. Задача возвращения революционной волны в "исламские берега" окажется, однако, гораздо более сложной и трудной, чем низложение монарха.
      С 1 марта 1979 г., с трудом добившись некоторого успокоения Тегерана, имам покинул огромную, проникнутую западным влиянием и космополитизмом столицу и переехал в Кум, центр религиозной пылкости и воинствующей ортодоксии, аскетизма и благочестия. Здесь, в глубине пыльного и узкого переулка, в небольшом полутораэтажном доме, в комнате, лишенной всякой мебели (лишь постель на полу и книги), которая станет и жилищем и канцелярией, сидя на ковре в окружении ближайших советников, в основном родственников, имам будет принимать посетителей, в том числе официальные иностранные делегации. Жизнь его будет так же проста и скромна, как у пророка: первая молитва до рассвета, чтение Корана, скудный завтрак, работа, дневной сон и т. д.
      Отныне все дороги должны вести в Кум, место пребывания фактического правителя страны. Сюда каждый четверг будут ездить запросто в маленьком автобусе премьер-министр с членами кабинета, а в остальные дни - другие официальные и неофициальные (но главные) лица. Никаких протоколов, никаких досье. Имам не должен вступать в пространные беседы - он только выносит решение, зачастую подменяя его притчей, дает указания общего характера, возлагая на исполнителей заботу трактовать их по своему разумению. У имама слишком много больших забот, чтобы заниматься текущими мелочами. В стране появилось множество общественных и политических организаций, ассоциаций, групп (в одном только Тегеране их было больше ста), придерживающихся самых различных взглядов на будущее социальное и политическое устройство, - от крайне правых до крайне левых. Расхождения такого рода разъедали и духовенство, и ближайшее окружение имама, разделяли даже самых близких его советников и помощников.
      Объединить все группы духовенства, сплотить все социальные слои - значит уметь быть по необходимости и либералом, и радикалом, и консерватором, и прогрессистом, и крайне правым, и крайне левым. Каждая из этих позиций, однако, должна выступать лишь как средство утверждения ислама в общественной, и в первую очередь политической, жизни страны. Именно поэтому Хомейни не может позволить себе открыто поддерживать ни одну из общественных и политических группировок (в том числе самых архиисламских). Предоставив им всем возможность бороться между собой за право интерпретации "курса имама", он обязан становиться на чью-либо сторону только тогда, когда почувствует угрозу институционному равновесию государственного управления. Эта политика "стабилизирующего конфликта" - единственная реальная возможность не только успешно регулировать соотношение центростремительных и центробежных тенденций в рядах исламских политических сил, но и выступать в роли, гарантирующей от каких- либо обвинений в ответственности за действия кабинета министров и всех остальных государственных органов и в то же время способствующей практическому формированию такого курса, который медленно, но верно привел бы к воплощению в жизнь идеи "исламской республики".
      Придерживаясь подобного образа действий во всех перипетиях ожесточенной внутриполитической борьбы, развернувшейся в стране после победы февральского вооруженного восстания, Хомейни всякий раз оказывался в наиболее выгодной для него позиции, позволявшей ему неизменно фигурировать в роли "отца нации", незапятнанного и безупречного, уставшего от интриг, ведущихся вокруг него, но отнюдь не ответственного ни за одну из них. Не мешая соперничающим и даже враждующим группировкам истолковывать свои высказывания в желательном им духе и благоразумно не называя прямо ту из них, на которую ему приходилось обрушиваться в момент угрозы институционному равновесию государственного управления, он сохранял уважение каждой из этих группировок до тех пор, пока не запрещал окончательно ее политическую активность. Этим "правилам игры" были вынуждены подчиниться и леводемократические организации, в том числе коммунисты.
      При таком положении авторитет и полномочия имама с самого начала почти никто не оспаривал, за исключением отдельных светских леволиберальных и левоэкстремистских групп, заявлявших, что они не намерены менять "тиранию короны на тиранию тюрбана", и некоторых религиозных и политических организаций национальных меньшинств, в особенности курдов-суннитов, выступавших за национальную автономию вопреки установке на единство всей мусульманской общины. За это они поплатились: уже через несколько месяцев после февральской победы на них были обрушены жесточайшие репрессии, в результате которых светская леволиберальная оппозиция полностью сошла с политической арены Ирана, а в Курдистане началась необъявленная война, ставшая постоянно действующим - то затухающим, то вновь разгорающимся - фактором политической жизни страны.
      Хомейни еще до восстания прямо заявлял, что в своих действиях руководствуется "нормами Закона" и - сверх того (хотя это вовсе и не обязательно) - "волеизъявлением подавляющего большинства народа". Основанием к тому были массовые демонстрации того периода, воспринимавшиеся им как своего рода референдумы в пользу "исламской республики" и его личного права добиваться ее установления теми средствами, какие он сочтет наиболее подходящими. Борясь с любыми отступлениями и отклонениями от поддержанного большинством участников революции лозунга: "Не левым, не правым, а исламу", - он не просто проявлял требуемую от исламского лидера последовательность, но и выступал, как ему хотелось думать, в защиту того порядка вещей, за который народ почти единодушно проголосовал и в ходе официального референдума 30 - 31 марта 1979 года. Правда, он не видел особой необходимости в его проведении и согласился на него лишь по совету "мирских мулл" из своего окружения. Но на следующий день после референдума, на котором населению был предложен вопрос: "За монархию или исламскую республику?", - он провозгласил начало "правления аллаха" в Иране, а страна получила официальное наименование - Исламская Республика Иран.
      Мог ли Хомейни позволить после этого леволиберальным группам интеллигентов свободную деятельность, которая могла быть использована для противодействия предстоящему утверждению "исламской конституции"? Он, конечно, понимал, что без помощи технократической интеллигенции вряд ли возможно осуществить традиционалистскую по сути программу в условиях современного (и даже полусовременного) государства, переживающего к тому же период революционного подъема. Духовенству предстояло еще овладеть основными рычагами управления гражданским обществом, а слишком открытые и прямые попытки установления в стране "порядка и безопасности", необходимых для перехода к "исламскому правлению", могли дискредитировать религиозных деятелей в глазах революционно настроенных масс и тем самым способствовать дальнейшему укреплению позиций левых сил.
      Хомейни в отличие от большинства его окружения видел все опасности и - равным образом - возможности сложившейся ситуации. Назначение им премьер-министром Базаргана, пользовавшегося поддержкой не только большей части либеральной интеллигенции как умеренной, так и близкой к левым кругам, но и массы мелких торговцев, средних и мелких предпринимателей, служащих государственных и частных предприятий, офицерского корпуса, могло помочь сохранению общего контроля над положением в стране, тем более что новый глава правительства сразу же и без устали начал пропагандировать тезис о том, что со свержением шахского режима "революция должна закончиться".
      Утвердившийся у верховной власти имам имел возможность использовать политику гражданского кабинета министров в собственных интересах, не теряя при этом престижа "отца нации". Используя попытки премьер-министра ликвидировать революционные комитеты и революционные трибуналы, возникшие в ходе антишахской борьбы в результате революционной самодеятельности масс, духовенство со временем полностью подчинило себе эти низовые органы народной власти, превратив их в оружие "исламской революции". То же самое произошло с самоуправленческими комиссиями рабочих и служащих на предприятиях, их заменили смешанными комиссиями в составе мулл, предпринимателей и трудящихся. Оказывая Базаргану негласную поддержку в восстановлении шахской армии и органов безопасности как орудий стабилизации общего положения, духовенство одновременнно составило из безработной молодежи, до самопожертвования преданной идеям ислама и лично Хомейни, собственную гвардию - Корпус стражей исламской революции, который использовался в качестве противовеса не только старым вооруженным силам, но и партизанским формированиям левых организаций. В то же время в мечетях создавались тщательно законспирированные штаб- квартиры огромной неформальной организации - "партии Аллаха" (хезболла), объединявшей религиозных фанатиков.
      Субъективно для духовенства как прослойки, стремившейся стабилизировать условия своего существования, весьма важным было обеспечить насущные нужды широких слоев народа, составлявших его главную политическую опору в борьбе за создание "исламской республики", - без них оно было бы полководцем без армии. Возглавляемое же Базарганом правительство добивалось реализации торгово-предпринимательскими кругами тех позитивных достижений революции, которым объективно в их интересах способствовало духовенство, но которыми сни не могли воспользоваться в полной мере в условиях популистской политики имама.
      Базарган под давлением "сверху" вынужден был провести ряд мероприятий патерналистско-благотворительного характера (в том числе увеличение зарплаты, введение пособий по безработице, предоставление бедноте дешевого или даже бесплатного жилья и т. п.), способствовавших удовлетворению самых неотложных нужд части трудящихся. В значительной мере благодаря этому многочисленные проявления социального протеста, имевшие место в стране после февральской победы, не приобрели характера оппозиции новому режиму.
      В рамках антизападных, изоляционистских устремлений Хомейни в первое время после февральской победы был проведен ряд мероприятий объективно антиимпериалистического характера, способствовавших расширению иранского суверенитета, в частности установлению полного контроля над нефтяными ресурсами страны. Под давлением экономической необходимости, а также в порядке "перехвата" требований левых сил, была проведена летом 1979 г. национализация части крупной капиталистической собственности: промышленных предприятий, банков, страховых компаний, что резко ослабило позиции узкого слоя местной монополистической буржуазии. При этом иностранным акционерам было обещано выплатить полную компенсацию. В дальнейшем в политике правительства с молчаливого благословения имама стали проявляться тенденции и к установлению более тесных экономических и политических связей с западными державами.
      Одновременно руководимые Хомейни религиозные круги, не считаясь с правительством, усиленно претворяли в жизнь программу исламизации общественных и семейных отношений, образования и управления. В государственных учреждениях проводились одна за другой чистки, имевшие целью изгнать из них лиц, скомпрометировавших себя сотрудничеством с шахским режимом, а затем и членов левых ("атеистических") организаций. Суровым физическим наказаниям подвергались также нарушители исламского "морального кодекса".
      Базарган, поначалу рассчитывавший добиться полновластия своего правительства, уже с марта 1979 г. неоднократно подавал прошения об отставке в знак протеста против ограниченности предоставленных ему полномочий. И действительно, деятельность всех министерств не только контролировали, но подчас и дублировали многочисленные параллельные органы власти, составленные из религиозных деятелей, предпочитавших, однако, действовать негласно. Хомейни всякий раз отклонял прошения премьера об отставке, чтобы не создавать благоприятных условий для деятельности оппозиционных сил, относительная лояльность которых к имаму обеспечивалась именно наличием между ними буфера в лице правительства Базаргана. В то же время он воздерживался от оказания премьеру полной поддержки, поскольку это могло дать повод для отождествления имама с правительством, которое общественность обвиняла в посягательстве на революционные завоевания, хотя на деле оно стало прикрытием для фактического правления духовенства.
      Положение резко изменилось к осени 1979 г., когда экономический кризис, продолжающийся рост стоимости жизни и безработицы, коррупции и спекуляции способствовали углублению массового недовольства. Выступления молодежи за демократические свободы сливались с женским движением за равные права с мужчинами, с борьбой рабочих за превращение заводских и фабричных комитетов в реальное орудие защиты их интересов, с движением безработных за право на труд, с борьбой безземельных крестьян за землю. В последние дни октября по ряду городов Ирана пронесся шквал народных выступлений, авангардную роль в которых играли студенчество и вообще молодежь. В этих условиях представители радикально-экстремистских кругов исламского движения, поощряемые Хомейни, подвергли резкой критике внутреннюю и особенно внешнюю политику кабинета Базаргана как противоречащую "курсу имама". В целях разрядки демократических, антиимпериалистических настроений народных масс клерикалы выступали с громогласными призывами к "новой революции".
      Продолжавшиеся в первые дни ноября 1979 г. студенческие демонстрации, еще недавно проходившие под ярко выраженными социальными лозунгами, в результате призывов религиозных лидеров, в том числе и Хомейни, усилить борьбу против США приобрели антиамериканскую направленность. На массовых молитвах теперь все чаще вспоминали, что 22 октября беглый шах прибыл на лечение в Нью-Йорк. 4 ноября наспех сколоченная Организация мусульманских студентов - последователей курса Хомейни осуществила заранее запланированную акцию по захвату сотрудников американского посольства в Тегеране в качестве заложников впредь до выдачи Ирану бывшего шаха.
      Действия "студентов-последователей", руководитель которых имел прямой доступ к имаму, получили официальное одобрение Хомейни, на звавшего происшедшие события "второй революцией, еще более крупной, чем первая". Базаргану, ставшему козлом отпущения, пришлось подать в отставку, и имам на сей раз незамедлительно удовлетворил его прошение. Это было началом конца последнего из оставшихся на политической арене течений либерального лагеря - центристского, а следовательно, и всего движения в целом. У руля правления с этих пор безраздельно утвердилось исламское движение.
      2 - 3 декабря 1979 г. в атмосфере антиамериканской риторики референдум утвердил "исламскую конституцию", заложившую правовые основы создания новой структуры государственной власти в форме первой в современном мире шиитской теократии16. Хомейни стал де-юре пожизненным всевластным правителем Ирана. Сразу после референдума имаму удалось довольно быстро решить и задачу разгрома остатков либеральных сил, которые после ухода в отставку Базаргана сгруппировались вокруг популярного великого аятоллы Шариат-Мадари, выступавшего против активного участия духовенства в политике и эксплуатации религии в политических целях. В декабре 1979 - январе 1980 г. выступления его сторонников в Иранском Азербайджане были подавлены. Сам Шариат-Мадари до своей смерти (1986 г.) практически находился под домашним арестом. Волна репрессий коснулась и других представителей духовенства, недовольных характером устанавливающегося в стране исламского режима.
      В начале января 1980 г. в связи с сердечным недомоганием Хомейни переехал в Тегеран. После двухмесячного пребывания в кардиологической клинике он был поселен в уединенно расположенном особняке фешенебельного пригорода Джамаран на северной окраине иранской столицы. Теперь он реже стал появляться на людях, ограничиваясь в основном церемонным приветствием с балкона и речами по радио и телевидению. Бдительно охраняемые подступы к его дому, у которого постоянно дежурила машина "скорой помощи", уже были, как правило, безлюдны. Канцелярия Хомейни время от времени обращалась к населению с просьбами не беспокоить его визитами и письмами. У имама были дела поважнее: создание новой, исламской, государственной структуры только начиналось.
      Политика "стабилизирующего конфликта" в новых условиях осуществлялась в рамках исламского движения. В ходе начавшейся в нем поляризации выделились две соперничающие группы: клерикалы во главе с аятоллой Бехешти и оставшиеся на политической арене "мирские муллы" (Банисадр, Готбзаде и др.). Ряды последних к тому времени значительно сократились: Язди, бывший министром иностранных дел в кабинете Базаргана в последние месяцы его пребывания у власти, после отставки не допускался на ключевые посты; некоторые другие, посидевшие какое-то время в государственных и правительственных офисах в качестве номинальных руководителей, а точнее - объектов для порицания, были затем осуждены либо за "некомпетентность", либо как "агенты ЦРУ". Еще раньше с политической арены были устранены деятели типа руководителя либерально-националистического Национального фронта Карима Санджаби, в свое время без борьбы уступившие Хомейни руководство антишахским движением и потом искусно использованные им для утверждения "исламской республики".
      Не желая ставить духовенство в положение, в котором еще недавно находился Базарган, имам решил поставить у руля государственного правления "мирских мулл". Еще в конце ноября 1979 г. Готбзаде был назначен министром иностранных дел - должность, получившая важное значение в условиях ирано-американского конфликта из-за заложников. А 25 января 1980 г. при содействии Хомейни на пост президента страны был избран Банисадр, называвший себя "духовным сыном имама". Последний пошел на значительное расширение полномочий Банисадра, вплоть до передачи ему своих прерогатив как верховного главнокомандующего вооруженными силами страны.
      Эти действия Хомейни выглядели тем более странно, что президент открыто декларировал намерение добиваться возвращения в мечети "всяких ришелье и мазарини", хотя и под благовидным предлогом: они должны пользоваться лишь "надправительственной властью". Однако политика "стабилизирующего конфликта", в рамках которого гражданская по происхождению президентская власть пользовалась высочайшим покровительством, представляла вполне определенные возможности и клерикалам, относившимся теперь к Банисадру как своему злейшему врагу. При содействии имама аятолла Бехешти и его сторонники получили важные посты в судебных и военных органах, а затем и большинство мест во вновь избранном в марте - мае 1980 г. парламенте, что позволило им полностью нейтрализовать президента.
      Таким образом, Хомейни вновь подтвердил курс на установление политической власти духовенства не только путем выдвижения на передний план светских деятелей (используемых в качестве прикрытия его политической гегемонии и громоотвода возможного народного недовольства), но и непосредственно - на самых ключевых и в то же время теневых постах. С весны 1980 г. по всей стране началась санкционированная имамом "великая исламская культурная революция", составной частью которой были меры и по ослаблению позиций левых сил. С августа клерикалы взяли в свои руки формирование кабинета министров, возглавленного преданным им светским деятелем - Мохаммедом Али Раджаи. Под их контроль перешли и все звенья исполнительной власти, тогда как президент практически оказался в положении "третьего лишнего".
      Ожесточенная внутренняя борьба в руководстве страной протекала в условиях продолжающегося конфликта с США из-за заложников, затянувшегося до января 1981 года. Этот искусственно вызванный внешнеполитический кризис, однако уже начал утрачивать свое значение в качестве фактора сохранения "исламского единства". В свою очередь США уже достаточно использовали акцию Ирана в интересах укрепления своих позиций в районе Персидского залива и теперь добивались компенсации огромных потерь американских корпораций в результате иранской революции. В то же время не было удовлетворено ни одно из первоначально выдвигавшихся Ираном требований, в том числе о выдаче бывшего шаха (в июле 1980 г. он скончался в Египте).
      12 сентября того же года Хомейни выступил с обращением к мусульманам всего мира. В этом послании он впервые выдвинул условия освобождения американских заложников, что открывало путь к удовлетворению всех претензий США. Дело в том, что в это время разразился новый внешнеполитический кризис: 22 сентября - в ответ на массированные обстрелы иранской артиллерией пограничных населенных пунктов Ирака в начале того же месяца - иракские войска вступили на территорию Ирана.
      Этот возникший на почве пограничных и территориальных столкновений и затянувшийся на восемь лет самый кровопролитный со времен второй мировой войны вооруженный конфликт имел своими глубинными причинами противоречия политико-идеологического порядка между руководством двух стран. Ирак обвинял режим Хомейни в обскурантизме, мракобесии и следовании великодержавной, экспансионистской политике шаха, а Иран - режим иракского президента Саддама Хусейна в антиисламском характере, проявляющемся, в частности, в противодействии экспорту "исламской революции". Причины военного конфликта коренились и в стремлении каждой из сторон решить с его помощью внутриполитические проблемы. Для Хомейни, определившего этот конфликт как "священную войну между исламом и богохульством", он стал на первых порах новым фактором национального сплочения. "Мы должны благодарить Аллаха за эту войну, которая объединяет нас", - говорил он в одном из выступлений17.
      Постоянно заявляя о необходимости вести войну до "полной победы", сколько бы времени и жертв она ни потребовала, имам фактически открывал долго действующий канал разрядки демократических, антиимпериалистических настроений народных масс. Дух самопожертвования, культивируемый им в массах, побуждал не прошедшую серьезной военной подготовки иранскую молодежь добровольно принимать мученический венец. Десятки, а то и сотни тысяч мальчишек 12 - 16 лет ценой своей жизни разминировали иракские минные поля, откликаясь на призыв Хомейни "пролить кровь для оплодотворения революции" и надеясь такой ценой "заработать" обещанную им "путевку" в рай. По различным подсчетам, Иран потерял в войне от 500 тыс. до миллиона человек убитыми и ранеными.
      Разработанная Хомейни еще в эмиграции доктрина экспорта "исламской революции"18 стала составной частью внешнеполитической концепции Ирана. Именно она освящала применяемые "воинами ислама" не только в мусульманских, но и в других странах мира средства и методы борьбы. "Воинами ислама", готовыми решить проблемы Ирана и всего мира "в духе мученичества", должно было, по мысли имама, стать все население страны. Смертников-добровольцев для действий за ее пределами готовили в специальных лагерях из "отборной" части люмпенско-пауперских "низов", так же как для действий внутри Ирана в мечетях собирали членов "партии Аллаха", ставших "профессионалами манифестаций", блюстителями "порядка и законности", поборниками "исламской нравственности и морали". Обычно акции "воинов ислама" использовались в качестве средства давления на то или иное государство в целях получения определенных уступок; в случае неудачи от действий "воинов" открещивались со ссылкой на то, что доктрина экспорта "исламской революции" имеет лишь идеологический характер.
      Впрочем, все это преподносилось внутри страны в настолько благоприятном для Ирана свете, что не только не мешало, но, напротив, даже помогало Хомейни в битве за умы, сердца и души тех, кого должна была облагодетельствовать "исламская революция". Между тем борьба в высших звеньях власти Исламской Республики с начала 1981 г. приняла еще более ожесточенный характер. Хомейни, выступая в своей обычной роли арбитра, внешне держался в стороне от нее. Отказываясь принять сторону какой-либо из фракций, он от случая к случаю критиковал то одну, то другую и постоянно призывал к единству.
      Положение начало изменяться, когда Банисадр, фактически оттесненный клерикалами от участия в решении большинства государственных дел, стал склоняться к тактическому союзу с оппозиционными леворадикальными организациями и попытался привлечь на свою сторону армию - другую основную силу, способную составить реальную угрозу "исламскому правлению". 10 июня 1980 г. Хомейни, уступая требованиям аятоллы Бехешти, второго "сильного человека" режима, освободил президента от обязанностей верховного главнокомандующего. Спустя десять дней имам позволил клерикалам поставить в меджлисе вопрос о "политической компетентности" Банисадра. Обвиненный в развале экономики, просчетах в ведении военных действий и вообще в отходе от "курса имама", президент был смещен со своего поста. Вскоре он тайно бежал из страны. В близких к Хомейни религиозных кругах эти события трактовались как начало "третьей революции".
      Волна террора, захлестнувшего страну в результате противоборства режима и леворадикальной оппозиции, унесла жизнь многих близких имаму деятелей - аятоллы Бехешти, премьер-министра Раджаи и др. Но недостатка в людях, готовых содействовать переходу к прямому правлению духовенства, Хомейни не имел. В сентябре 1981 г. президентом Исламской Республики стал представитель среднего звена духовных лидеров - ходжат-оль-эслам Али Хосейии-Хаменеи. Все другие руководящие посты также заняли либо религиозные, либо преданные им светские деятели. Впервые взяв на себя непосредственное руководство государственный управлением, духовенство тем самым поставило себя в положение, в" котором ранее находились Базарган и Банисадр.
      В поисках новых приемов мобилизации масс для борьбы с вооруженной оппозицией Хомейни поставил вопрос о превращении всего населения страны в добровольных осведомителей органов безопасности. Из его тщательно охраняемой резиденции, окруженной зенитными орудиями и средствами наземной защиты, периодически раздавались призывы к созданию по всей стране сети взаимной слежки и всеобщей подозрительности. Доносы родителей на детей, детей - на родителей, братьев и сестер, а всех вместе - на знакомых, соседей, друзей возводились в ранг национального и религиозного Долга. С течением времени имам смог решить главную свою задачу: вооруженной оппозиции не удалось перейти от политических убийств к уличным боям, и к концу 1982 г. размах и результативность ее деятельности значительно ослабли. Итогом были усталость, апатия, безразличие, растущее разочарование большинства населения, а вместе с тем и постепенная стабилизация установившегося в стране режима шиитской теократии.
      Это позволило Хомейни и руководимым им исламским властям с начала 1983 г. развернуть наступление на левые силы, в основном на коммунистов в лице Народной партии Ирана и близкие к ней организации, рассматривавшиеся как потенциальные противники нового режима, несмотря на их заверения о политической лояльности. Главная цель имама была достигнута: в стране практически не осталось организованных политических сил, способных составить реальную альтернативу исламскому режиму. С политической арены были устранены не только бывшие союзники по антишахской коалиции, но и многие ближайшие сподвижники и доверенные лица Хомейни. В сентябре 1982 г. был казнен Готбзаде, еще недавно являвшийся правой рукой Хомейни. Репрессиям подверглось и большое число религиозных деятелей среднего звена, считавших установившиеся в стране формы тоталитарного режима противоречащими демократическим традициям шиизма. Да и имам постепенно перестал апеллировать к народу. Место трудящихся масс, ранее периодически выводимых на городские площади и улицы на "демонстрации единства народа и имама", заняли созданные духовенством военизированные организации и подкармливаемые в мечетях "профессионалы манифестаций" из "партии Аллаха".
      В последующие годы Хомейни, согласно все шире распространявшимся слухам, из-за состояния здоровья посвящал государственным делам не более одного-двух часов в день, а время от времени позволял себе длившиеся до трех недель (а иногда и месяц) "периоды затворничества". Отрезанный от народа волной репрессий (по данным оппозиции, насчитывалось 50 тыс. казненных и 140 тыс. политзаключенных), имам был озабочен главным образом проблемой обеспечения преемственности власти. В первую очередь необходимо было ублаготворить традиционно настроенную часть высшего духовенства, проявлявшую недовольство сохраняющимися еще радикально-популистскими аспектами политики исламского режима (поскольку они ущемляли интересы представителей крупного торгово-предпринимательского капитала и помещичьего землевладения) и выступавшую за либерализацию внутри- и внешнеполитического курса.
      С декабря 1982 г. имам стал открыто говорить о начале периода "стабильности и строительства", "мира и безопасности", о необходимости положить конец "произвольным арестам и незаконным конфискациям", строго соблюдать "священный принцип" частной собственности и другие "свободы личности"19. За этими словами, как правило, следовали й реальные меры по удовлетворению требований крупного капитала. С течением времени с согласия имама многие из национализированных ранее промышленных и других предприятий, а также земельных владений были возвращены прежним их собственникам. В политике мелкобуржуазного по происхождению режима все сильнее проявлялись тенденций к "Примирению" с верхами немонополистической буржуазии, хотя продолжались публичные обличения ее в корыстолюбии и жадности и время от времени проводились кампании против "экономического терроризма".
      Вместе с тем Хомейни бдительно следил за осуществлением социально- благотворительных программ помощи в виде безвозмездных пособий й услуг низшим слоям населения. Он периодически во всеуслышание призывал власти не забывать интересы "простого народа", защищать его от алчных посягательств "спекулянтских и коррумпированных элементов", неукоснительно обеспечивать "обездоленным" возможность "присутствовать на политической арене". Таким образом, массам внушалась убежденность в том, что только в условиях исламского режима они могут поддерживать свое существование.
      Результатом такого маневрирования был практически полный Отказ от провозглашенных ранее социально-экономических преобразований и более или менее явно проявляющееся возрождение некоторых аспектов прежней экономической политики. Многие первоначально объявленные лозунги остались декларациями, а догма об "исламской экономической системе" лишилась содержания. На этой основе имаму удалось добиться относительного сплочения различных групп духовенства, которое, приобщившись к активной коммерческой деятельности, превратилось в господствующий слой бюрократически-капиталистического типа. Эта новая супергруппа, правившая в основном из мечетей, опиралась на выросший почти вдвое по сравнению с шахским периодом штат государственных учреждений.
      Сложная и громоздкая структура исламской государственной власти была построена таким образом, что в ее контрольных и судебных звеньях преобладали традиционалисты-консерваторы, ратующие за дальнейшее расширение свободы частного предпринимательства, а в исполнительных и части законодательных - сторонники "курса имама" (в основном из светских деятелей), использующие радикально-популистские лозунги, чтобы сохранить поддержку исламского режима "низами". Над обеими соперничающими фракциями, как и прежде, стоял имам.
      Хомейни удалось, хотя и с большим трудом, добиться признания своим преемником аятоллы Хосейна Монтазери, религиозного деятеля, не обладавшего и долей той популярности, которой пользовался имам. Однако назначение Монтазери, состоявшееся в ноябре 1985 г. и получившее подтверждение в июле следующего года, не мешало ни Хомейни, ни близко стоящему к нему председателю меджлиса ходжат-оль-эсламу Али Акбару Хашеми-Рафсанджани, в свое время много сделавшему для этого назначения, постоянно "подрезать крылья" преемнику имама, чтобы крепче держать его в руках20. Сталкивая и примиряя соперничающие группировки, Хомейни ни разу не перешел ту грань, за которой могла возникнуть угроза институционному равновесию в различных звеньях исламского режима.
      В области внешней политики уже с конца 1981 г. политика "блестящей изоляции" стала нарушаться систематически и целенаправленно, а спустя три года Иран приступил к планомерному установлению и расширению своих связей с внешним миром, используя тактику нажима и переговоров. Определяющую роль в развитии внешнеполитических связей играла сохранявшаяся, а то и усилившаяся зависимость народного хозяйства страны от мирового капиталистического рынка, ставшего в условиях ирано-иракской войны основным источником его снабжения боевой техникой и военным снаряжением. При этом тайный ввоз оружия из таких стран, как Израиль и США, с которыми Иран не имел дипломатических отношений, осуществлялся под прикрытием проклятий в адрес "империализма" и "сионизма", с которыми выступали деятели исламского режима.
      Разгоревшийся на этой почве в 1986 - 1987 гг. шумный политический скандал, получивший в США название "ирангейта", в Иране был замят в самом зародыше. Восьми депутатам меджлиса, которые вознамерились выразить сомнение в достоверности официальной правительственной версии событий, оказалось достаточно задать короткий многозначительный вопрос: "Почему вы находитесь под влиянием иностранной пропаганды?"
      Подчинив внутреннюю и внешнюю политику страны потребностям и нуждам войны с Ираком, Хомейни вплоть до середины 1988 г. изо дня в день призывал население быть готовым вести ее в течение десятилетий. Он отказывался от каких бы то ни было мирных переговоров и даже от временного прекращения огня, Выдвигая всякий раз заведомо неприемлемые для Ирака условия, имам легко обосновывал внутри страны необходимость продолжения военных действий. "Война против Ирака, - говорил он в ноябре 1986 г., - будет продолжаться независимо от того, буду я жив или нет, ибо это - религиозный долг"21. Между тем на кладбище Бехеште-Захра, несмотря на разбивку все новых и новых квадратов, в каждом из которых было 10 тыс. могил, новым "мученикам войны" уже не хватало места.
      В июле 1988 г. Хомейни удивил не только иранцев, по и весь мир, выступив с заявлением, в котором без всяких предварительных условий высказался за прекращение военных действий и начало переговоров с Ираком. Принять это решение, сказал он, было гораздо тягостнее, чем проглотить яд. В полуторачасовой речи по радио, произносившейся с большими паузами, а иногда почти неслышным голосом, имам признал, что нарушил свое же собственное обещание "сражаться до последней капли крови"22. Это заставило многих наблюдателей вспомнить о его ответе на опубликованное в мае того же года письмо великих аятолл Гольпаегани и Мараши-Наджафи. Эти религиозные деятели умоляли Хомейни согласиться на переговоры о мире, поскольку стало ясно, что война катастрофически усугубляет недовольство внутри страны. Тогда он гордо ответил им: "Вместо того чтобы волноваться, лучше помолитесь о том, чтобы Хомейни умер!"23
      В течение ряда лет в западной печати периодически появлялись сообщения о скорой кончине Хомейни, пораженного множеством недугов. Но он именно в миг предреченного ему телеграфными агентствами конца появлялся на людях. На этот раз он не смеялся над предсказаниями и был настроен серьезно и даже мрачно. Не думал ли он о том, как обеспечить такое укрепление созданного им "исламского правления", чтобы оно смогло выдержать не только резкий поворот в вопросе о войне и мире, но и самое его смерть? Именно ради выживания режима он и прежде не чурался ни больших, ни малых компромиссов.
      Война обострила и без того острые разногласия в правящих кругах страны, часть их опасалась, как бы прорывающееся иногда наружу недовольство отдельных групп населения продолжением военных действий и вызванными ими тяготами не переросло в массовый взрыв. И тут Хомейни впервые за девять с половиной лет пребывания у власти позволил себе публично признать, что действует по совету государственных деятелей, в частности тех из них, кто доказал ему необходимость принять подобное яду решение о переговорах с Ираком. Ни для кого не осталось секретом, что главную роль здесь сыграл новый "сильный человек" Ирана ходжат-оль-эслам Хашеми-Рафсанджани; несколько месяцев назад именно ему Хомейни передал функции верховного главнокомандующего, и именно он теперь в специальном коммюнике объяснил стране причины резкого поворота в отношении к войне. Не было тайной и то, что на этом коммюнике настоял аятолла Монтазери, выступавший против одностороннего объявления о прекращении огня24.
      Однако прошло всего восемь месяцев, и Хомейни в конце марта 1989 г. вынудил уйти в отставку своего официального преемника, неоднократно призывавшего положить конец "тысячам казней" и изменить представление об Иране как "стране убийц". За несколько дней до этого Хомейни поставил в упрек Хашеми-Рафсанджани чрезмерное внимание к проблемам инфляции и безработицы. Экономические вопросы не должны отвлекать государственных деятелей от их основной задачи - создания "всемирного исламского государства", а народ готов заплатить за это лишениями, заявил имам. Возрождение "идеалов революции" теперь ему виделось в продолжении спора с Ираком в ходе мирных переговоров, которые велись с августа 1988 г. под эгидой ООН, и в таких кампаниях, как дело британского писателя индийского происхождения Салмана Рушди, осужденного имамом в феврале 1989 г. на смерть за "оскорбление" ислама в романе "Сатанинские стихи".
      Одной из главных проблем политической линии Хомейни в течение прошедшего после революции десятилетия было сохранение единства и сплоченности идущего за ним большинства народа, мыслившихся исключительно на основе признания именно его интерпретации ислама как идеологически интегрирующего фактора. Неприятие этой интерпретации, любая критика, всякий отход от нее имам квалифицировал как отказ от монотеистических принципов религии, а следовательно, от самого ислама. Шиитский лидер имел возможность в целях упрочения государственной гегемонии духовенства противопоставлять друг другу не только "правоверных обездоленных" и "капиталистов-идолопоклонников", но и различные общественные прослойки внутри каждого из тех больших конгломератов, которые составляли его социальную базу и политическую опору. Именно таким путем ему удавалось поддерживать в массах миф о своей "надклассовости".
      Никто при созданной имамом структуре власти не мог претендовать на большее, чем косвенное политическое влияние. Возникший же вокруг имама ореол бескорыстия вознес его на недосягаемые вершины всенародного почитания и поклонения. Всем слоям иранского общества, включая демократически и даже социалистически ориентированную интеллигенцию, до поры до времени не могло не импонировать бескомпромиссное отрицание имамом "общества потребления" и бездуховной "массовой культуры" Запада. А "хилиастические мечтания" раннего шиизма о пришествии мессии, внушаемые лишенным собственности люмпенско-пауперским слоям, позволяли посулами возврата "потерянного рая" - если не на этом, то на том свете - мистифицировать массовое общественное сознание и манипулировать политическим поведением народа.
      В условиях искусственно форсируемой шахом капиталистической индустриализации страны по западным образцам ближайшая насущная задача революционной антишахской борьбы состояла в смягчении, амортизации последствий несбалансированного буржуазного развития. Эту задачу политика Хомейни решила по-своему: разрушения, причиненные одной только войной с Ираком, по некоторым данным, достигли астрономической суммы - 700 млрд. долларов25. Сразу после прекращения военных действий западный деловой мир не без поощрения местных властей начал активно готовиться к "восстановительному периоду" в Иране.
      Нельзя не учитывать и того, что консервативные черты культурно-религиозной политики Хомейни объективно служили расчистке пути для широкого и массового развития капитализма "снизу", для свободной и независимой эволюции традиционных слоев населения. Но это объективно позитивное содержание его программы не так-то просто было реализовать. Проявлением возникших трудностей и был переход социальной политики режима от воинствующего мелкобуржуазно-популистского радикализма к заурядному буржуазно-реформистскому либерализму. Отсюда же постоянные поиски внешнеполитических кризисов, прокламация курса на молниеносное изменение основ существующего международного экономического и политического порядка и экспорт "исламской революции", а внутри страны - попытки изменения системы потребностей населения, способствующие внесению во внешнеполитическую линию противоречащих ее основной направленности элементов самоизоляции. Однако экстремистская риторика в публичных заявлениях превосходно уравновешивалась гибкостью и реализмом практической политики, радикализм методов - консерватизмом целей, тактика открытого давления и нажима - готовностью к закулисным переговорам и тайным сделкам, жажда мусульманского мессианства во всемирном масштабе - способностью ограничиться исламским обустройством одной страны.
      Коль скоро иранское общество (еще не доросшее до создания "чистой" буржуазной государственности) приняло программу "исламского морального порядка", предложенного взамен шахской политики модернизации26, Хомейни считал себя обязанным вводить в наибольшей степени соответствующую этому порядку форму правления - "исламскую республику" и с присущей ему удивительной последовательностью добивался этого. Будучи в эмиграции, он, по-видимому, не представлял себе, что установление такого политического строя потребует применения самых жестких, диктаторских мер не только от него, но и от всего духовенства. "В действительности, - утверждал Базарган, - аятолла всегда был антимуллой. Но по возвращении в Иран он испытывал все большее давление со стороны мулл, ибо они составляли его непосредственное окружение"27. Аналогичные мысли уже после бегства из Ирана высказывал Банисадр, обвинявший имама в деспотизме и тирании. Отсюда можно сделать вывод, что Хомейни не осознавал нарастания диктаторских тенденций в своем политическом поведении. Еще в октябре 1979 г. он говорил, что ему "грустно слышать", когда его называют "новым диктатором, новым боссом, новым хозяином"28.
      В безграничной, доходящей до фанатизма преданности большей части народных масс Хомейни, очевидно, видел свидетельство правоты своей идейной и политической позиции. Вполне вероятно, он сознавал также, что эта преданность определялась не только его личным авторитетом, но и тем, что традиционные условия, в которых духовенство сохраняло право на существование в качестве особой сословно-корпоративной прослойки, для большинства населения были субъективно и объективно гораздо более приемлемыми, чем шахская "белая революция". Это могло лишь укреплять несокрушимую решительность и завидную последовательность имама, выражавшего в первую очередь корпоративно-групповые интересы служителей культа, которые, несмотря на раздирающие их противоречия, единым фронтом боролись за увековечение условий своего социально- экономического положения и установление своего политического руководства обществом.
      При всем этом Хомейни можно в известном смысле считать "зеркалом" иранской революции, весьма адекватно отразившим то, что исходило и из рассудка, и из предрассудков широких кругов ее участников, причем в такой форме, что одно оказывалось неотделимым от другого. В одном из первых в западной печати политических портретов имама справедливо отмечалось: "Хомейни - не мулла-фанатик. Не является он и идеальным вождем масс или человеком, умеющим отлично сочетать разные интеллектуальные направления, как изображают некоторые его сторонники. Правильнее всего назвать его традиционным просвещенным вождем иранского народа, всячески старающимся приспособить свое мышление к меняющейся обстановке"29. Предпринимавшиеся позже отдельными авторами попытки приложить к Хомейни обычные мерки "религиозного фанатика", "демагога от религии" и т. п. легко разбивались о необычную широту и цельность этой яркой, по-своему обаятельной личности, умевшей завораживать и гипнотизировать, внушать сверхчеловеческую любовь и животный страх, вызывать раболепное почитание и жгучую, испепеляющую ненависть.
      Исключительную популярность Хомейни никак нельзя объяснять якобы неожиданно возросшей после многовековой спячки набожностью иранцев, в действительности никогда не отличавшихся особым религиозным рвением. Суть дела скорее всего в некоторых общих законах общественного сознания и коллективных представлений в условиях господства традиционных культур, основанных на мифологическом мировосприятии. Мифологическое же сознание стремится подчинить объективную реальность своему образу мира и игнорирует все то в окружающей действительности, что грозит поколебать такой неподвижный образ. Это, собственно, не религиозное, а квазирелигиозное, псевдорелигиозное сознание, а с точки зрения монотеистической религии - ересь, предназначенная для поклонения реальному идолу - живому человеку, наделяемому божественными атрибутами. Соответствующие нормы политического поведения определяются при этом естественной потребностью влиться в такую систему человеческих связей, в которой удовлетворяется неосознанное стремление человека избежать трудностей выбора и сомнений, подменить индивидуальную ответственность ответственностью коллективной, приобрести чувство осмысленности и целенаправленности собственной жизни.
      "Ашура30 - каждый день и Кербела31 - повсюду" - этот один из главных лозунгов Хомейни, в котором религиозные символы и образы имеют явный политический контекст, дает достаточно убедительный пример его мифотворческих способностей. Парадигма Кербелы, на протяжении веков использовавшаяся шиитским духовенством в качестве основы квиетистской доктрины приспособления к сильной репрессивной власти, была трансформирована им в бунтарско-революционную идеологию борьбы против тирании. Религиозные образы, применявшиеся имамом в отношении шаха ("Иезид"), США ("сатана"), борющегося народа ("Хосейн"), нашли отклик и понимание в сердцах всех иранцев, независимо от их отношения к исламу как таковому. Впрочем, Хомейни никогда и не скрывал своего взгляда на проблему соотношения религии и политики. В исламе, неоднократно заявлял он, политических проблем намного больше, чем сугубо религиозных. На протяжении весьма короткого времени имам мог объявлять "религиозным долгом" необходимость выполнения своих прямо противоположных указаний, недвусмысленно подтверждая тем самым, что для него религия - это служанка политики, но не безмолвная, а активно наставляющая свою госпожу.
      В январе 1988 г. Хомейни предельно откровенно раскрыл свое отношение к этому вопросу. В противовес всем прежним представлениям и даже некоторым из собственных высказываний он заявил, что власть государства не может быть ограничена рамками божественных предписаний. Государственное управление превыше всех других религиозных обязанностей, включая молитвы, пост, паломничество и т. д. Если выполнение этих обязанностей придет в противоречие с "интересами ислама", государство может наложить на них запрет, поскольку власть правительства важнее "исламского закона"32. Получалось, что оно вправе действовать помимо шариата и вопреки ему.
      С большинством народа Хомейни объединяла, следовательно, не приверженность духу и букве ислама. Базарган говорил, что "природа отношений Хомейни с массами совершенно особая: они одинаково мыслят, говорят на одном языке, иногда достаточно одного жеста, чтобы они поняли друг друга. Я никогда ни у кого не встречал такой способности истолковывать волю и настроения масс, способности общения с ними посредством одного взгляда или нескольких слов, сказанных издалека"33. Даже толкая людей на самопожертвование, имам взывал не столько к их религиозным чувствам, сколько к тому сокровенному, глубинному и неотъемлемому, что скрыто в тайниках любой человеческой души.
      Вольно или невольно стимулируя культ собственной личности, Хомейни вместе с тем поначалу постоянно пропагандировал и "культ массы". "Вы одни выиграли дело революции, - без конца повторял он, обращаясь к толпе. - Не либералы, не левые и коммунисты, не представители интеллигенции, не торговцы базара"34. В результате какое-то время два культа взаимно питали друг друга. Но первый культ, как; было предопределено с самого начала, оказался более стойким, чем второй, хотя, конечно, прежний ореол бескорыстия поблек, былая популярность потускнела. Прошедшее десятилетие, завершившееся смертью имама 3 июня 1989 г., стало восприниматься подобно остановившемуся времени или затянувшейся по неизвестным причинам вечности, а бурные восторги сменились томительной неопределенностью ожидания новых перемен.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. Rinstr L. Khomeini und der Islamische Gottesstaat: eine grosse Idee, em grosser Irrtum? Percha am Stamberger See. 1979, p. 74.
      2. Ibid., p. 76.
      3. Religion and Politics in Iran. New Haven. 1983, p. 182; Balta P., Rulleau G. L?Iran Insurge: 1789 in Islam? Un tourant du monde? P. 1979, p. 159.
      4. Khomeiny R. Prinsepec politiques, philosophiques, sociaux et religieux. P. 1979; ejusd. Pour un gowvemement islamique. P. 1979; Fischer M. Iran. Cambridge. 1980, pp. 152 - 153.
      5. Хомейни Р. М. Исламское правление. Тегеран. 1979, с. 3 - 24 (на перс. яз.); Islam and Revolution. Berkeley. 1981, pp. 28 - 34.
      6. Пехлеви М. Р. К великой цивилизации. Тегеран. 1977, с. 3 - 5 (на перс. яз.).
      7. Fischer M. Op. cit., pp. 102 - 103.
      8. Ibid.
      9. Seven Days, N. Y. 23.II.1979.
      10. Резников А. Б. Иран: падение шахского режима. М. 1983, с. 150.
      11. Seven Days, 23.II.1979.
      12. Zabih S. Iran Since the Revolution. Lnd. 1982, pp. 11 - 14.
      13. The Washington Post, 2.I.1979.
      14. См.: Gharabaghi A. Verites sur la crise iranienne. P. 1985, pp. 110 - 115.
      15. Rinser L. Op. cit., S. 60.
      16. Основной закон Исламской Республики Иран. Тегеран, 1979, с. 33 (на перс. яз.).
      17. The Sunday Times, 12.X.1980.
      18. Khomeiny R. Principes politiques, pp. 22 - 37.
      19. Некоторые иранские авторы не без оснований квалифицируют этот поворот как начало "термидорианского" перерождения исламского режима, "выздоровления от болезни революции" (Bashiriyeh H. The State and Revolution in Iran. Lnd. 1984, p. 179).
      20. Le Monde, 21 - 22.IX.1986.
      21. Кейхаи, 10.XI.1986.
      22. Paris-Match, 5.VIII.1988.
      23. Ibid.
      24. Rossella C. Perche Khomeini ha scetto la place. - Panorama, anno XXVII N 1163, 31.VII.1988, pp. 72 - 74.
      25. Rossella C. Op. cit, p. 74.
      26. См. Afsaneh N. Iran's turn to Islam: from Modernism to a Moral Order. - Middle East Journal, 1987, Vol. 41, N 2, pp. 202 - 217.
      27. Balta R., Rulieau C. Op. cit., p. 161.
      28. Daily Mail, 8.X.1979.
      29. Guardian, 22.I.1979.
      30. День гибели внука пророка Мохаммеда Хосейна, чтимого шиитами величайшим мучеником.
      31. Место гибели Хосейна в Ираке, где он принял смерть от Йезида, "узурпатора" халифской власти, "законными" носителями которой шииты признают только потомков пророка.
      32. Le Monde, 25.VIII.1988; International Herald Tribune, 4.IV.1988.
      33. Цит. по: Ольшанский Д. Ф. К политико-психологическому портрету аятоллы Хомейни. В кн.: Современный Иран. Этапы и особенности революционного процесса. М. 1984, с. 83 - 84.
      34. Die Welt, 20.IX.1979.
    • Тихвинский С. Л. Чжоу Эньлай
      Автор: Saygo
      В плеяде китайских революционеров, чья самоотверженная деятельность привела в 1949 г. к народно-демократической революции и провозглашению Китайской Народной Республики, один из основателей Коммунистической партии Китая, Чжоу Эньлай, занимает видное место.
      Революционер-профессионал, с юношеских лет вступивший на путь борьбы за освобождение китайского народа от гнета иностранных империалистов и национальной феодально-милитаристской и компрадорской реакции, активный участник всех ключевых событий новейшей истории Китая, Чжоу Эньлай после победы революции стал видным государственным деятелем, бессменным руководителем Государственного совета (кабинета министров) КНР вплоть до своей кончины в январе 1976 года. Чжоу Эньлай вошел в историю и как крупный деятель международного коммунистического движения, талантливый военачальник и дипломат, внесший значительный вклад в дело строительства социализма в Китае.
      Чжоу Эньлай родился 5 марта 1898 г. в уездном городе Хуайань в провинции Цзянсу в обедневшей семье потомственных государственных служащих - представителей ученого сословия феодального класса. Его отец, мелкий чиновник провинциального финансового управления, рано овдовев, отдал девятилетнего сына в семью своего бездетного брата. Через год мальчика взял к себе на воспитание другой дядя по отцу, служивший полицейским офицером в Мукдене (ныне Шэньян). Здесь Чжоу Эньлай стал посещать школу, организованную при поддержке иностранных миссионеров, где наряду с китайской классической литературой читал произведения Ч. Дарвина, Ж.-Ж. Руссо и других европейских авторов, жадно знакомился с китайской патриотической антиманьчжурской публицистикой. В школе он стал изучать английский язык. После Синьхайской революции, начавшейся в 1911 г., и отречения от власти маньчжурской династии Цин, правившей Китаем с 1644 по февраль 1912 г., Чжоу Эньлай остриг косу - традиционную прическу, силой навязанную маньчжурами мужскому населению Китая.
      В 1913 г. Чжоу Эньлай поступил в только что открывшуюся в Тянь-цзине субсидировавшуюся американскими миссионерами Нанькайскую среднюю школу, в которой проучился четыре года, живя здесь же, в интернате, и зарабатывая на жизнь выполнением различных технических работ, предоставляемых школьной администрацией. Годы учебы в Нанькайской средней школе (1913 - 1917 гг.) пришлись на период спада революционного движения в стране. Власть захватила реакционная северная милитаристская (бэйянская) группировка, возглавлявшаяся крупным помещиком генералом Юань Шикаем, а затем его преемниками.
      Активную деятельность развернули сепаратистские группировки милитаристов южных и юго-западных провинций. Воспользовавшись начавшейся первой мировой войной, японский милитаризм форсировал свое экономическое и политическое проникновение в Китай. В январе 1915 г. японское правительство предъявило Китаю "21 требование", выполнение которых означало бы полное колониальное порабощение страны. Среди широких кругов китайской общественности, в первую очередь среди учащейся молодежи, возникло массовое патриотическое, антияпонское движение, с которым пришлось считаться и правящим милитаристским кругам, и самим японцам. Чжоу Эньлай откликнулся на эти события, выступив организатором создания школьной ассоциации "Уважать труд, жить коллективно" и журнала этой ассоциации, редактором которого он стал. Журнал резко критиковал неспособность правителей Китая дать отпор японским агрессорам.
      Летом 1917 г. Чжоу Эньлай окончил Нанькайскуго школу и был отмечен как наиболее отличившийся на выпускных экзаменах. В сентябре 1917 г. он по приглашению одного из своих материально обеспеченных школьных друзей уехал в Японию в надежде получить там университетское образование. Однако по приезде увлекся изучением японской социалистической литературы, познакомился с "Капиталом" К. Маркса, забросил подготовку к сдаче вступительных экзаменов в университет и активно включился в общественную деятельность проживавших в Японии китайских студентов, присоединившись к движению протеста против требования японского правительства послать китайские войска на Дальний Восток и в Сибирь для участия в интервенции против Советской России. Чжоу Эньлай жадно впитывал известия о русской революции, о деятельности В. И. Ленина, появлявшиеся в японской социалистической печати, горячо приветствовавшей Октябрьскую революцию и выступавшей против интервенционистской политики японского правительства.


      1919

      1924

      Чжоу Эньлай, его жена Дэн Инчао и американский журналист Эдгар Сноу, 1938

      1946

      Чжоу Эньлай, Дэн Инчао и их приемная дочь Сунь Вэйши (в центре), 1949

      Женева, 1954

      Генри Киссенджер, Мао Цзедун и Чжоу Эньлай (в центре)

      В апреле 1919 г. Чжоу Эньлай возвратился в Тяньцзинь и вскоре активно включился в массовое движение протеста против условий Версальского мирного договора 1919 г. о передаче Японии бывших германских колониальных владений в Китае. Осенью того же года Чжоу Эньлай был зачислен студентом недавно открывшегося Нанькайского университета. Одновременно он был принят на работу в качестве технического сотрудника ректората, что позволило ему кое-как сводить концы с концами. Теперь Чжоу Эньлай с головой ушел в организаторскую работу среди студенчества Тяньцзиня, вскоре став редактором и активным автором ежедневной студенческой газеты. Одновременно он вел агитационную деятельность среди рабочих типографии, в которой печаталась газета. В своих статьях Чжоу Эньлай популяризировал социалистические идеи, выступал против эксплуатации иностранным капиталом дешевого труда китайских рабочих, в защиту их требований о повышении зарплаты, осуждал политику китайских милитаристов, критиковал старые феодальные семейные обычаи, философию конфуцианства. Продолжая живо интересоваться Октябрьской революцией и жизнью Советской России, Чжоу Эньлай возглавил группу студентов для встречи с разделявшим коммунистические убеждения преподавателем Пекинского университета Сергеем Полевым, выпускником Дальневосточного университета. Во время этих встреч студенты обсуждали вопросы, связанные с местом и ролью в истории социалистов, анархистов, чартистов и особенно коммунистов.
      В августе 1919 г. Чжоу Эньлай опубликовал статью с резкой критикой действий прояпонски настроенных милитаристов провинции Шаньдун, обрушивших репрессии на местных студентов, которые выступили против передачи Японии бывших германских прав и владений в этой провинции. По его инициативе был созван митинг, на котором были осуждены действия шаньдунских властей. Участники митинга, студенты Тяньцзиня, решили послать своих делегатов в Пекин для вручения протеста властям и установления связи со столичными студентами. Когда пекинские власти арестовали этих делегатов, Чжоу Эньлай включился в организацию массового похода тяньцзиньских студентов на Пекин, требуя освобождения задержанных. Власти вынуждены были уступить. 6 сентября 1919 г. в Тяньцзине состоялось собрание, посвященное созданию патриотической студенческой Ассоциации пробуждения, на котором Чжоу Эньлай выступил с призывом к свержению власти милитаристов, компрадорской буржуазии и бюрократов, к равенству полов и ликвидации феодальной семьи. Вскоре Чжоу Эньлай пригласил выступить на заседании Ассоциации одного из первых китайских марксистов, профессора Пекинского университета Ли Дачжао. В это время Чжоу Эньлай продолжал серьезно изучать "Манифест Коммунистической партии", другие произведения основоположников марксизма, встречался с одним из основателей КПК, Чэнь Дусю. После запрещения властями студенческой газеты он наладил ее нелегальный выпуск.
      29 января 1920 г. при разгоне властями массового митинга, участники которого призывали к бойкоту японских товаров, Чжоу Эньлай был арестован вместе с несколькими другими студентами. Во время 13-недельного пребывания в тюрьме он вел с товарищами по камере занятия по марксизму, экономике и праву, занимался самообразованием. Мужественное поведение Чжоу Эньлая на суде, где он выступил обвинителем властей, противодействовавших патриотическому движению бойкота японских товаров и жестоко разгонявших студенческие митинги и демонстрации, снискало ему большую популярность в Тяньцзине и способствовало освобождению. После выхода из тюрьмы Чжоу Эньлай, как и многие члены Ассоциации пробуждения, включился в развернувшееся по всему Китаю движение за отъезд молодежи на учебу и работу в страны Европы, которое отражало стремление китайской общественности вырвать страну из отсталости, опираясь на опыт передовых европейских стран.
      Осенью 1920 г. Чжоу Эньлай с группой студентов отплыл во Францию на деньги, собранные по добровольной подписке жителями Тяньцзиня. Франция в эти годы привлекала китайскую молодежь относительной по сравнению с другими европейскими странами дешевизной жизни, политическим либерализмом и доступностью высших учебных заведений. Кроме того, китайское правительство обещало уезжавшим субсидии. Однако полторы тысячи китайцев во Франции оказались в крайне стесненном положении, правительственные субсидии не последовали, о поступлении в вузы не могло быть и речи. Большинство устроилось на автомобильные заводы Рено в Париже и Лионе и на угольные шахты в Лилле.
      По приезде во Францию Чжоу Эньлай поселился в рабочем пригороде Парижа Бийянкур и сразу же отдался организаторской и революционно- пропагандистской работе среди китайской молодежи. Он установил также связь с китайцами в Бельгии и Германии. Одновременно Чжоу Эньлай был внештатным корреспондентом одной тяньцзиньской газеты. В Берлине он познакомился с Чжу Дэ, будущим главкомом китайской Красной армией, затем Народно-освободительной армией Китая, и привлек его к революционной работе. Во Франции Чжоу Эньлай продолжал изучать и пропагандировать идеи марксизма и вместе с группой единомышленников, в которую входили Цай Хэсэнь, Ли Лисань, Дэн Сяопин, еще до образования КПК основал в Париже Китайскую коммунистическую лигу молодежи, стал редактором и основным автором ее печатного органа - журнала "La Jeunesse" ("Молодежь"). После установления связи с основанной в Шанхае летом 1921 г. Коммунистической партией Китая летом 1922 г. члены Лиги с участием представителей коммунистических кружков китайцев, проживавших в Европе, на конспиративной конференции в Булонском лесу близ Парижа приняли решение о вхождении в КПК и создали ее европейскую секцию. Поэтому в КНР Чжоу Эньлая с полным правом относят к числу основателей и первых членов КПК. Участники секции, в том числе Чжоу Эньлай, по совету Коминтерна, исходившего из необходимости сотрудничества КПК и Гоминьдана в период буржуазно- демократических преобразований, и по решению КПК стали в индивидуальном порядке вступать в основанную Сунь Ятсеном партию Гоминьдан. К этому времени в Китае был установлен единый антиимпериалистический фронт Гоминьдана и КПК.
      В сентябре 1924 г. по указанию руководства КПК Чжоу Эньлай вернулся из Европы в Китай, в Гуанчжоу (Кантон) - столицу Южного Китая, где находилось революционное правительство, которым руководил Сунь Ятсен. Чжоу Эньлай стал работать секретарем Гуандун-Гуансийского комитета КПК и главой его военного отдела. Вскоре Сунь Ятсен назначил его начальником политотдела военной школы Хуанпу (Вампу), созданной при участии советских военных советников и инструкторов для подготовки военных кадров правительства Сунь Ятсена. На этом посту Чжоу Эньлай проявил себя талантливым политическим работником, подготовившим немало преданных революции офицеров- коммунистов. Начальником школы Хуанпу был Чан Кайши, в то время тщательно скрывавший свои реакционные взгляды и выдававший себя за верного последователя Сунь Ятсена. Бесстрашно участвуя в военных операциях Национально-революционной армии против милитаристов Южного Китая, Чжоу Эньлай приобрел огромный авторитет среди комсостава и курсантов школы, что во многом способствовало впоследствии его успешной работе по воссозданию в 1937 г. единого фронта Гоминьдан - КПК.
      В 1925 г. 27-летний Чжоу Эньлай женился на Дэн Инчао - активистке тяньцзиньской студенческой Ассоциации пробуждения, с которой он познакомился еще в 1919 г. и переписывался все годы, проведенные им в Европе. Чжоу Эньлай и Дэн Инчао дружно прожили свыше 50 лет, вместе деля тяготы и опасности. До последнего времени Дэн Инчао являлась председателем Всекитайского комитета Народного политического консультативного совета Китая - органа Единого патриотического фронта Китая.
      Во время Северного похода революционных войск Юга в 1925 - 1926 гг., целью которого было обеспечение победы революции во всем Китае, Чжоу Эньлай был политическим комиссаром 1-го армейского корпуса, а затем в Шанхае вел подготовку вооруженного выступления пролетариата этого опорного пункта империалистической реакции в поддержку Национально-революционной армии. Наконец под руководством Чжоу Эньлая восставшему пролетариату удалось захватить власть в этом крупнейшем промышленном центре Китая. В течение трех дней рабочие удерживали город в ожидании подхода войск, которыми командовал Чан Кайши. Однако последний уже открыто перешел на сторону реакции и, вступив 12 апреля в Шанхай, по сговору с империалистическими державами и местной контрреволюцией учинил зверскую расправу над восставшими. Чжоу Эньлаю чудом удалось спастись; за его голову была объявлена огромная награда.
      После измены правого крыла Гоминьдана во главе с Чан Кайши делу революции и формирования последним в Нанкине контрреволюционного центрального правительства Чжоу Эньлай вышел из Гоминьдана. На V съезде КПК весной 1927 г. он был избран членом ЦК КПК и оставался в его составе все последующие годы. Одновременно Чжоу Эньлай был утвержден заведующим военным отделом ЦК и в этом качестве руководил после отхода от революции также и большинства руководителей левого крыла Гоминьдана восстанием сохранивших верность революции частей, поднятым 1 августа 1927 г. в городе Наньчане. Однако из-за измены ряда примкнувших было к восстанию гоминьдановских военачальников оно потерпело поражение. Часть восставших, среди которых был Чжоу Эньлай, с боями ушла на юг в провинцию Гуандун, где находилась революционная база, а другая во главе с Чжу Дэ присоединилась в горах Цзинганьшань к участникам крестьянского "восстания осеннего урожая", руководимого Мао Цзэдуном. В память о Наньчанском восстании 1-е августа отмечается теперь в КНР как день Народно-освободительной армии Китая.
      В начале 1928 г. Чжоу Эньлай при содействии Коминтерна нелегально прибыл в Советский Союз, где в июне - июле близ Москвы состоялся VI съезд КПК, который подвел итог национальной революции 1925 - 1927 гг. и наметил дальнейшее направление национально-освободительной борьбы китайского народа. На съезде Чжоу Эньлай выступил с отчетом об организационной работе и докладом по военному вопросу, и был избран членом Политбюро, секретарем ЦК и заведующим орготделом ЦК КПК. Летом 1928 г. он участвовал в работе VI конгресса Коминтерна в Москве, на котором был избран кандидатом в члены Исполкома Коминтерна (ИККИ).
      После разрыва Гоминьданом единого фронта с КПК и суровых репрессий, обрушившихся на КПК, на рабочие, крестьянские, молодежные, женские и профессиональные организации, революционное движение в Китае переживало спад. В условиях белого террора ЦК КПК возложил на Чжоу Эньлая организацию работы ЦК в подполье. В октябре 1928 г. он нелегально возвратился в Шанхай и приступил к выполнению этой задачи. Во второй половине 1929 г. КПК частично восстановила свои ряды и начала работать нелегально. К концу 1929 г. несколько активизировалось рабочее и особенно крестьянское движение; в ряде провинций были созданы небольшие, но зато стабильные части Красной армии и опорные советские районы. Летом 1930 г. Чжоу Эньлай нелегально выехал в Советский Союз для доклада ИККИ о деятельности ЦК КПК. Будучи в Москве, он 5 июня 1930 г. от имени своей партии приветствовал участников XVI съезда ВКП(б), подробно рассказал о состоянии революционного движения в Китае и выразил солидарность рабоче-крестьянских масс своей страны с советским народом.
      На XVI съезде ВКП(б) Чжоу Эньлай, в частности, сказал: "Великая китайская революция и китайская Коммунистическая партия родились именно под влиянием Октябрьской революции... Мировой экономический кризис, развитие революционного движения и особенно большие успехи... социалистического строительства в СССР, все это оказывает серьезнейшее влияние па революционное движение в Китае". Остановившись на той реакции, которую вызвала военная авантюра китайских милитаристов на дальневосточных границах СССР (события 1929 г. на КВЖД), Чжоу Эньлай продолжал: "Империалисты не только толкают китайских милитаристов к войне, чтобы усилить эксплуатацию китайских трудящихся, но и используют китайских милитаристов как оружие для нападения на СССР, чтобы укрепить свои позиции на Дальнем Востоке. События на Китайской Восточной железной дороге являются ясным выражением авантюристской политики Гоминьдана. Какой был результат? Красная Армия СССР дала сокрушительный отпор такому нападению империалистов, а китайские рабочие и крестьянские массы демонстрировали под лозунгом "вооруженная защита СССР"... Лозунг защиты СССР и борьбы с милитаристами вызвал шумный отклик". Заключая свое выступление под продолжительные аплодисменты делегатов съезда, Чжоу Эньлай отметил, что "хищники-империалисты ведут наступление на СССР с Запада и Востока, конфликт па КВЖД был попыткой спровоцировать СССР на войну. Однако нарастающим мировым революционным подъемом в конце концов было сорвано наступление империалистов...
      Товарищи, молодая китайская коммунистическая партия следит за ленинской ВКП (б) и идет по пути жесточайшей революционной борьбы. Мы будем вместе с вами и пролетариатом всех стран бороться против империалистической войны, против наступления империалистов на СССР и против подавления империалистами революционного движения в колониях"1.
      Возвратившись в Китай в конце августа 1930 г., Чжоу Эньлай продолжал работать в глубоком подполье в Шанхае. Он стремился к сплочению вокруг ЦК всех организаций КПК и руководящих деятелей партии. В июне 1931 г. из-за предательства одного из подпольщиков Чжоу Эньлаю пришлось срочно покинуть город и перебраться в Центральный советский район, созданный в 1928 - 1930 гг. в провинции Цзянси, неподалеку от границы с провинцией Фуцзянь. 17 ноября 1931 г. на 1-м Всекитайском съезде Советов он был избран в состав Центрального Исполнительного Комитета Китайской Советской республики и стал членом ее Военного совета. На этих постах он проявил себя талантливым организатором революционных вооруженных сил, много сделал для мобилизации населения в поддержку правительства Центрального советского района и оказания успешного отпора Четвертому карательному походу чанкайшистских армий против него. Учитывая боевые заслуги Чжоу Эньлая, состоявшийся в январе 1934 г. в Центральном советском районе II Всекитайский съезд Советов избрал его заместителем председателя Военного совета республики.
      Весной 1934 г. Чан Кайши, собрав огромную армию, используя авиацию и артиллерию, предпринял Пятый карательный поход против Центрального советского района. Ввиду невозможности удержать эту опорную базу перед натиском превосходящих сил противника Чжоу Эньлай разработал план прорыва гоминьдановской блокады, провел скрытую мобилизацию необходимых для этого людских резервов, военных материалов и продовольствия, и в октябре 1934 г. основные силы Красной армии выступили из провинции Цзянси в поход на северо-запад Китая, где имелась другая советская опорная база. Этот героический, более чем 10-тысячекилометровый поход через глубокие ущелья, непроходимые леса, покрытые вечными снегами неприступные горы, пустыни, болота и реки 11 провинций Китая, под постоянными атаками гоминьдановских войск и частей местных милитаристов, под воздушными бомбардировками - незабываемая страница в истории национально-освободительной борьбы китайского народа. Чжоу Эньлай делил все трудности похода с рядовыми его участниками, проявляя мужество и героизм, своим личным примером воодушевляя бойцов и командиров Красной армии.
      Во время похода Чжоу Эньлай выполнял обязанности начальника штаба и от имени ЦК КПК неоднократно обращался к солдатам и офицерам противника с призывом сплотить все силы нации для отпора агрессии империалистической Японии. 1 августа 1935 г., когда основная группа участников похода обосновалась в Пограничном районе Шэньси - Ганьсу - Нинся, была опубликована декларация КПК с призывом прекратить братоубийственную гражданскую войну и создать правительство национальной обороны. 5 мая 1936 г. в телеграмме, адресованной Военному комитету чанкайшистского нанкинского правительства, всем вооруженным силам, партиям, группировкам, редакциям газет, руководители КПК вновь выступили с предложением о прекращении гражданской войны и объединении всех сил страны для борьбы с Японией. Аналогичные призывы были повторены КПК и в августе, и в сентябре. Однако Чан Кайши, поручив доверенным лицам начать конфиденциальные переговоры с представителями КПК - Чжоу Эньлаем и Нань Ханьнянем, в то же время планировал очередные операции против опорных баз КПК.
      По заданию ЦК КПК Чжоу Эньлай начал работу по установлению связи с войсками под командованием Чжан Сюэляна, вынужденными по приказу из Нанкина, не противодействуя захвату Маньчжурии Японией, отступить в Северо-Западный Китай. Еще в январе 1936 г. Чжоу Эньлай вместе с Мао Цзэдуном и Чжу Дэ обратился со специальным воззванием к офицерам и солдатам Северо-восточной армии Чжан Сюэляна, призывавшим их к совместному отпору японской агрессии. Аналогичная работа велась КПК и с личным составом 17-й армии Гоминьдана под командованием патриотически настроенного генерала Ян Хучэна. 9 апреля 1936 г. Чжоу Эньлай имел глубоко законспирированную встречу с Чжан Сюэляном, в ходе которой разъяснил ему политику КПК в деле организации общенационального отпора японской агрессии. Под впечатлением этой встречи и последовавшей за ней переписки с Чжоу Эньлаем Чжан Сюэлян стал горячим сторонником прекращения гражданской войны, уже не выполнял приказы Чан Кайши о блокаде Особого района (так в 1937 - 1945 гг. назывался Пограничный район Шэньси - Ганьсу - Нинся) и разрешил КПК иметь свое неофициальное представительство в провинциальном центре г. Сиани для разработки совместных с его войсками и 17-й армией Ян Хучэна действий по оказанию отпора японским интервентам, сконцентрировавшимся в Северном Китае.
      Когда Чан Кайши прибыл в Сиань для руководства военными действиями против частей КПК, Чжан Сюэлян и Ян Хучэн потребовали от него прекратить гражданскую войну. Чан Кайши ответил отказом. Тогда 12 декабря 1936 г. они арестовали его и, по настоянию радикально настроенных офицеров своих войск, решили предать суду и казнить как изменника нации. Арест Чан Кайши активизировал действия про-японских элементов в нанкинском правительстве, стремившихся военным путем подавить патриотические силы и принять японские условия полного подчинения Китая Японии. Поскольку при всем своем антикоммунизме Чан Кайши не был сторонником капитуляции перед Японией и представлял собой наиболее крупную военную и политическую фигуру общенационального масштаба, способную возглавить объединенный отпор агрессору, по совету Коминтерна КПК решительно вмешалась в сианьские события. Туда был послан Чжоу Эньлай с целью мирного урегулирования инцидента. Он успешно справился с этой исключительно сложной задачей. Чан Кайши в беседе с ним выразил готовность объединить все силы страны для защиты от внешнего врага и прекратить гражданскую войну, после чего Чжан Сюэлян и Ян Хучэн согласились освободить Чаи Кайши из-под стражи. 25 декабря 1936 г. Чан Кайши вылетел из Сиани. Мирное разрешение сианьского конфликта положило начало формированию в Китае единого антияпонского национального фронта с участием Гоминьдана и КПК.
      Вскоре Чжоу Эньлай был назначен представителем КПК для переговоров с нанкинским правительством по выработке подробного соглашения между обеими партиями о едином антияпонском фронте. Когда 7 июля 1937 г. Япония развязала войну против Китая, Чжоу Эньлай выехал на фронт в Северный Китай для проведения агитационно-пропагандистской работы среди населения, разъяснения методов партизанской войны, сплочения всех патриотических сил. В конце 1937 г., после установления сотрудничества между Гоминьданом и КПК, по решению ЦК КПК Чжоу Эньлай прибыл в г. Ухань, ставший временной столицей Китая после оккупации Японией Нанкина. Здесь он развернул большую работу по укреплению единого антияпонского национального фронта и одновременно редактировал орган КПК газету "Синьхуа жибао".
      В марте 1938 г. Центральным правительством Китая он был назначен заместителем начальника Политуправления Военного комитета Китая и Управления по мобилизации масс при этом комитете. На этих постах Чжоу Эньлай снискал огромную популярность среди работников искусства, деятелей культуры, писателей, представителей других слоев интеллигенции, мобилизуя их усилия па отпор врагу. В конце 1938 г. в связи с продвижением японских войск в глубь страны, оп возглавил представительство КПК и 8-й армии в г. Чунцине, куда теперь переместилась столица Китая, и продолжал работу по укреплению единого антияпонского фронта, разоблачая капитулянтские элементы в правительстве и армии, совершая частые инспекционные поездки по прифронтовым районам и японским тылам. Одновременно в качестве секретаря ЦК КПК, секретаря его Южно-Китайского бюро и главного редактора "Синьхуа жибао" он вел большую организаторскую и пропагандистскую партийную работу.
      В августе 1939 г., находясь по делам в Яньани, Чжоу Эньлай при падении с лошади сломал руку и для лечения был направлен в Советский Союз. Встречаясь с руководством Коминтерна, Чжоу Эньлай подробно информировал ИККИ о положении в Китае, деятельности КПК и, в свою очередь, знакомился с состоянием международного коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения, с деятельностью ИККИ. Выходивший на многих языках журнал "Коммунистический Интернационал" (орган ИККИ) постоянно публиковал статьи видных китайских коммунистов, документы КПК. Номер журнала от 1 декабря 1935 г. практически целиком был посвящен героической борьбе китайских коммунистов.
      Среди других документов в журнале было опубликовано подписанное Чжу Дэ, Чжоу Эньлаем и Ван Цзясяном "Обращение Реввоенсовета Красной армии Китая к абиссинскому народу". В нем от имени Красной армии Китая и борющегося за свою независимость китайского народа они выражали солидарность с борьбой народа Абиссинии против итальянского фашизма и передавали ему братский привет. "Нас разделяют тысячи километров, реки, моря, горы, - говорилось в обращении, - но всеми мыслями и чувствами мы с вами, в вашей бесстрашной борьбе против империалистических варваров. Никто лучше нас не знает, каким нестерпимым мучениям, бесчисленным пыткам, жестоким истязаниям и всевозможным притеснениям подвергают империалисты закабаленные ими народы. Никто лучше нас не понимает той смертельной опасности, которая угрожает вашему народу со стороны итальянских империалистов... Единственный путь к спасению вашего народа - это самоотверженная вооруженная оборона вашей национальной независимости"2.
      В 1940 г. в СССР была опубликована статья Чжоу Эньлая "Против опасности раскола и капитуляции в Китае", в которой он писал, что "на всем протяжении национально-освободительной войны в Китае опасность капитуляции никогда не была столь острой, как сейчас". Указывая на внутренние и внешние источники этой угрозы, Чжоу Эньлай отмечал: "Американская буржуазия опасается последствий победы китайского народа в национально- освободительной войне. Кроме того, в связи с войной в Европе США менее заинтересованы в поставке военных материалов для японо-китайской войны. Вот почему, несмотря на противоречия, существующие между Англией, Францией и США на Дальнем Востоке, несмотря на всю остроту противоречий между ними и Японией, все они усиливают свое давление на китайское правительство и китайский народ, чтобы сломить сопротивление китайского народа и заставить его капитулировать". Далее Чжоу Эньлай писал: "Капитулянтские и консервативные элементы внутри Китая ведут кампанию лжи и клеветы против передовых элементов в стране, против Пограничного района, против 8-й и 4-й армий, провоцируют вооруженные конфликты, стремясь таким образом расколоть силы Китая в антияпонской войне. Это и есть расчистка путей к капитуляции,.. здесь-то и кроется главная опасность для китайского народа в настоящее время". Борясь за единство антияпонских сил, "китайские коммунисты - верные сыны своего народа - призывают китайский народ и его армию быть бдительными и бороться за предотвращение опасности капитуляции" - такими словами заканчивал Чжоу Эньлай свою статью3.
      В марте 1940 г. Чжоу Эньлай после лечения возвратился из СССР в Яньань, а затем уехал в Чунцин, где продолжал работу по укреплению единого антияпонского фронта, по сплочению всех демократических сил, решительно противодействуя антикоммунистическим акциям Чан Кайши и его сторонников в Военном комитете, продолжая борьбу с капитулянтскими элементами в Гоминьдане. В Чунцине он вел и большую пропагандистскую работу в пользу КПК и 8-й армии среди дипломатического корпуса и иностранных корреспондентов.
      С июня 1943 г. по ноябрь 1944 г. Чжоу Эньлай находился в Яньани, куда его вызвал Мао Цзэдун для участия в "кампании по исправлению стиля работы". Эта кампания, начавшаяся в Особом районе еще в конце 1941 г., приняла с апреля 1943 г. характер массовой чистки рядов КПК. ЦК КПК была поставлена задача "посредством идеологической системы Мао Цзэдуна покончить с меньшевистской идеологией внутри партии"4. В ходе кампании честных коммунистов заставляли каяться во всевозможных проступках, писать всякого рода "признания" в отклонении от линии партии. Начальник контрразведки Мао Цзэдуна - Кан Шэн под предлогом выявления агентуры Гоминьдана и японцев проводил необоснованные массовые репрессии, повсеместно насаждался культ личности Мао Цзэдуна, взгляды которого выдавались за образец "китаизированного марксизма"5.
      После принятого Президиумом ИККИ в мае 1943 г. решения о самороспуске Коминтерна в Яньани стали подвергаться огульной критике сторонники сохранения политики единого фронта с Гоминьданом, коммунисты-интернационалисты, в том числе Чжоу Эньлай. Это обстоятельство вынудило Г. Димитрова 22 декабря 1943 г. обратиться с личным письмом к Мао Цзэдуну, в котором он выражал тревогу в связи со свертыванием борьбы КПК с японскими оккупантами и отклонением руководства партии от политики единого национального фронта. "В период национальной войны китайского народа, - писал Димитров, - подобный курс грозит поставить партию в изолированное от народных масс положение и способен привести к опасному обострению междоусобной войны, в котором могут быть заинтересованы только оккупанты и их агенты в Гоминьдане. Я считаю политически неправильной проводимую кампанию против Чжоу Эньлая и Ван Мина, которым инкриминируется... политика национального фронта, в итоге которой они якобы вели партию к расколу. Таких людей, как Чжоу Эньлай и Ван Мин, надо не отсекать от партии, а сохранять и всемерно использовать для дела партии"6.
      В ходе "кампании по исправлению стиля работы" в марте 1944 г. Чжоу Эньлай был вынужден выступить с пространной самокритикой в связи со своим участием в руководстве работой VI съезда КПК в Москве в 1928 г., а также подвергнуть критике отдельные стороны политики Коминтерна в китайских делах как в 1928 г., так и в последующие годы. В числе основных недостатков VI съезда КПК он назвал участие в его работе ряда советских представителей в Коминтерне, не разбиравшихся в китайских делах, и отсутствие на съезде Мао Цзэдуна и Лю Шаоци.
      Он также упомянул о том, что руководящие деятели Коминтерна, с которыми он беседовал в Москве в 1940 г., "все еще опасались, как бы мы не отошли слишком далеко от рабочего класса", и якобы в ответ на слова Чжоу Эньлая, что, "пройдя закалку в длительной борьбе в деревне и работая под руководством товарища Мао Цзэдуна, мы вполне можем пролетаризироваться - товарищи из Коминтерна... только хмыкнули"7.
      Выступая по форме с самокритикой и пропагандой идей Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлай в своем пространном докладе в Партийной школе при ЦК КПК в Яньани "К оценке VI съезда партии", по существу, впервые ознакомил широкий партийный актив с историей этого съезда и обсуждавшимися на нем вопросами, с деятельностью Коминтерна, со многими теоретическими проблемами китайской революции. Не случайно, видимо, Мао Цзэдун вскоре заявил, что "товарищ Чжоу Эньлай слишком много занимается самокритикой"8. Письмо Г. Димитрова Мао Цзэдуну способствовало свертыванию "кампании по исправлению стиля работы".
      В ноябре 1944 г. Чжоу Эньлай был направлен в Чунцин для переговоров с гоминьдановскими властями и представителями США, взявшимися за посредничество между Гоминьданом и КПК с целью создания коалиционного правительства в Китае. В апреле 1945 г. он участвовал в работе VII съезда КПК в Яньани, где выступил с докладом о едином фронте. На съезде он был переизбран в состав Политбюро и Секретариата ЦК КПК. 28 августа 1945 г., накануне капитуляции Японии, Чжоу Эньлай вместе с Мао Цзэдуном прибыл в Чунцин для мирных переговоров с Гоминьданом при посредничестве представителей США и 10 октября от имени КПК подписал соответствующее соглашение с Гоминьданом. 1 января 1946 г. он был назначен представителем КПК на трехсторонних переговорах с Гоминьданом и представителями США о прекращении военных конфликтов и восстановлении путей сообщения, а затем участвовал в качестве главы делегации КПК в созванной в Чунцине первой сессии Политической консультативной конференции представителей различных партий и общественных организаций Китая.
      В марте 1946 г. Чжоу Эньлай возглавил представительство КПК и 8-й армии в Нанкине, где теперь находилось гоминьдановское правительство, часто посещал районы, где происходили столкновения частей, подконтрольных КПК, с гоминьдановскими войсками с целью их урегулирования, и в ноябре того же года в связи с постоянными нарушениями гоминьдановцами подписанных в Чунцине соглашений и продолжавшейся американской интервенцией он по указанию ЦК КПК возвратился в Яньань. Вскоре после этого Чан Кайши, опираясь на поддержку США, развернул крупномасштабную гражданскую войну против демократических сил страны. 18 марта 1947 г. ЦК КПК и правительство Особого района вынуждены были ввиду наступления гоминьдановских войск покинуть Яньань и перебазироваться на север провинции Шэньси, откуда координировать действия частей Народно- освободительной армии Китая (НОАК) (так стали с 1947 г. называться народно- революционные войска). В августе 1947 г. Чжоу Эньлай был назначен заместителем председателя Военного совета ЦК КПК, исполняющим обязанности начальника Генерального штаба НОАК, и участвовал в руководстве крупнейшими ее операциями конца 1948 - начала 1949 г.: Ляоси- Шэньянской, Бэйгага-Тяньцзинь-Калганской и Хуайхайской.
      25 марта 1949 г. вместе с центральными учреждениями КПК Чжоу Эньлай прибыл в Бэйпин (Пекин), освобожденный частями НОАК 31 января 1949 года. Здесь он возглавил мирные переговоры с гоминьдановским правительством о прекращении гражданской войны и одновременно вел работу по сплочению вокруг КПК всех демократических сил страны. В этих целях в Бэйпине в июне 1949 г. был создан Подготовительный комитет по созыву Народного политического консультативного совета (НПКС). На открывшейся 22 сентября 1949 г. в Бэйпине конференции НПКС Чжоу Эньлай выступил с Докладом о проекте его Общей программы и практически руководил работой конференции. На первой сессии народного правительства Китайской Народной Республики, провозглашенной 1 октября 1949 г., он был избран премьером Государственного административного совета и министром иностранных дел КНР. На этих постах ярко проявились его организаторские и дипломатические способности.
      20 января 1950 г. Чжоу Эньлай прибыл в Москву, где в то время находился Мао Цзэдун, и участвовал в советско-китайских переговорах. 14 февраля от имени КНР Чжоу Эньлай подписал в Москве Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи с Советским Союзом, по которому Китай получал от СССР необходимую финансовую, экономическую, научно-техническую и военную помощь и надежную защиту со стороны Советских Вооруженных Сил в случае иностранной агрессии. По просьбе китайского правительства в КНР была направлена большая группа советских экономических и военных советников, а также специалистов в различных областях промышленности, транспорта, финансов, культуры, науки и образования, руководство работой которых повседневно осуществлял Чжоу Эньлай.
      С деятельностью Чжоу Эньлая после 1949 г. связаны все основные этапы народнохозяйственного строительства КНР, развития культуры, науки, просвещения, а также разработки и осуществления ее внешней политики. Он много сил и внимания уделял развитию всесторонних дружественных отношений с Советским Союзом, другими социалистическими странами. Не было практически ни одного крупного выступления Чжоу Эньлая до 1961 г. - будь то на VIII съезде КПК, на сессиях Всекитайского собрания народных представителей, Всекитайского комитета НПКСК, на собраниях общественности, в газетных и журнальных статьях, - где бы он не напоминал о необходимости крепить и развивать дружбу между КНР и СССР, совместно бороться за мир и безопасность народов.
      В докладе на VIII съезде КПК в сентябре 1956 г. Чжоу Эньлай сказал, что в период осуществления первого пятилетнего плана Советский Союз предоставил КНР "кредиты на льготных условиях, оказал помощь в проектировании 205 промышленных объектов и поставках для них большей части оборудования, направил... много замечательных специалистов, а также оказал большую техническую помощь в других областях ... Мы хотим воспользоваться этим случаем, - подчеркнул Чжоу Эньлай, - чтобы выразить свою глубокую благодарность Советскому Союзу и странам народной демократии за эту сердечную, братскую помощь"9.
      Выступая в январе 1959 г. на XXI съезде КПСС с приветствием от ЦК КПК, Чжоу Эньлай говорил: "Советский Союз и Китай являются братскими социалистическими странами. Марксизм-ленинизм тесно сплачивает воедино обе наши страны и все социалистические государства, народы наших двух стран являются самыми близкими соратниками, прошедшими через длительное испытание. У нас общая судьба, паши интересы едины, Тесная дружба народов наших двух стран вечна и нерушима"10.
      В докладе на первой сессии Всекитайского собрания народных представителей второго созыва Чжоу Эньлай подчеркнул: "Укрепление сплоченности с Советским Союзом и со всеми социалистическими странами - таков основной курс нашей страны... Империалисты и реакционеры всего мира всегда боялись и боятся сплоченности народов всех стран, в особенности сплочения народов социалистических стран. За последнее время они изощряются во всевозможных подлых приемах, стремясь подорвать дружбу между Китаем и Советским Союзом и между всеми социалистическими странами, ибо эта дружба и сплоченность являются могучим оплотом защиты мира и прогресса человечества"11. В связи с 10-летием со дня образования КНР Чжоу Эньлай писал: "Отмечая десятую годовщину со дня образования КНР, народ нашей страны выражает особую благодарность Советскому Союзу, который оказал нашей стране помощь в строительстве 166 объектов в период первой пятилетки и вновь заключил в прошлом и нынешнем годах соглашения об оказании помощи нашей стране в строительстве 125 объектов, причем за 10 лет направил в Китай на работу свыше 10800 специалистов в области экономики, культуры и просвещения... Достигнутые нами успехи неразрывно связаны с огромной помощью со стороны народов братских стран, народ нашей страны никогда не забудет об их горячем энтузиазме и дружбе, будет всегда неуклонно придерживаться марксистско-ленинских принципов сочетания патриотизма с интернационализмом, неуклонно крепить и развивать братское сотрудничество с ними"12.
      Чжоу Эньлай неизменно поддерживал внешнеполитические шаги и инициативы Советского Союза по вопросам разоружения, запрещения испытаний ядерного и водородного оружия, обеспечения мира и безопасности в азиатско- тихоокеанском регионе и в Европе, политику в отношении заключения мирного договора с Японией, урегулирования положения на Ближнем Востоке и вокруг Западного Берлина. В ноте правительства КНР посольству СССР в Китае по вопросу о мирном договоре с Японией, подписанной Чжоу Эньлаем 22 мая 1951 г., выражалась полная поддержка предложений Советского Союза о том, чтобы в мирном договоре с Японией были "зафиксированы положения относительно запрещения Японии вступать в коалиции, направленные против какой-либо союзной державы", относительно того, что "все оккупационные войска должны быть выведены из Японии не позднее одного года после заключения мирного договора" и что "никакому государству не разрешается оставлять свои вооруженные силы или военные базы в Японии"13.
      В совместном советско-китайском заявлении от 18 января 1957 г. по итогам визита в СССР правительственной делегации КНР, возглавлявшейся Чжоу Эньлаем, отмечалось, что в ходе широкого обмена мнениями "обе стороны пришли к совершенно единой точке зрения в отношении современной международной обстановки и важных международных вопросов". В заявлении подробно рассматривались эти вопросы и в заключительной части констатировалось, что "дружба и единство Советского Союза и Китая являются важнейшим фактором единства социалистических государств,.. важной опорой мира во всем мире"14. В приветственном выступлении по радио по случаю 40-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции Чжоу Эньлай сказал, что "китайский народ всегда считал и считает праздник Октябрьской революции своим праздником. Октябрьская революция указала китайскому народу путь к окончательному освобождению. Советский Союз оказал и оказывает огромную и великодушную помощь китайскому народу в деле социалистического строительства. Китайский народ, навеки решительно сплотившись с советским народом, победоносно идет вперед по славному пути Октябрьской революции"15.
      Будучи страстным патриотом, Чжоу Эньлай придавал особое значение делу воссоединения Тайваня с материковой частью КНР, призывал гоминьдановских деятелей на Тайване содействовать созданию третьего общенационального единого фронта между КПК и Гоминьданом. Выступая на третьей сессии Всекитайского собрания народных представителей первого созыва, он говорил: "Двери родины всегда широко открыты для всех патриотов. Каждый китаец имеет право и обязан внести свой вклад в священное дело объединения родины. Благодаря сплоченности нашей нации и усилиями всего нашего народа Тайвань будет непременно освобожден"16. Умирая, Чжоу Эньлай завещал, чтобы его похоронная церемония состоялась в Тайваньском зале здания Всекитайского собрания народных представителей, а его прах после кремации был развеян над полями, горами и реками Китая и над водами Тайваньского пролива. Большой вклад внес Чжоу Эньлай и в дело урегулирования правового статуса китайцев, проживающих за пределами КНР, главным образом в странах Юго-Восточной Азии.
      Благодаря Чжоу Эньлаю значительных успехов добилась китайская дипломатия, способствовавшая ослаблению напряженности в международных отношениях. Особенно ярко дипломатический талант Чжоу Эньлая проявился на совещании министров иностранных дел пяти великих держав, открывшемся 26 апреля 1954 г. в Женеве, на котором обсуждались корейский вопрос и вопрос об Индокитае. Китай и Советский Союз энергично поддерживали на конференции предложения Демократической Республики Вьетнам (ДРВ), предусматривавшие признание ее независимости, а также Камбоджи и Лаоса. Достигнутые в Женеве соглашения упрочили положение ДРВ как молодого социалистического государства, положили конец французской интервенции в Индокитае.
      В 1954 г. Чжоу Эньлай и премьер-министр Индии Дж. Неру совместно разработали пять принципов мирного сосуществования ("панча шила")17 , признанных и поддержанных затем руководителями 29 стран Азии и Африки на состоявшейся в апреле 1955 г. при активном участии Чжоу Эньлая Бандунгской конференции. Решения ее, достигнутые благодаря дипломатическому искусству Чжоу Эньлая и Неру, были проникнуты духом борьбы против колониализма, за всестороннее экономическое и культурное сотрудничество между странами Азии и Африки на базе сформулированных конференцией десяти принципов мирного сосуществования, которые представляли собой развитие "панча шила".
      Большое значение Чжоу Эньлай придавал личным контактам с руководителями и общественными деятелями зарубежных стран, много сам ездил за границу и часто принимал в Пекине иностранных гостей. Он тщательно готовился к заграничным поездкам, внимательно изучал собранные по его заданию аппаратом МИД КНР досье по всем вопросам, связанным с той страной, куда ему предстояло ехать. В ноябре 1956-го - феврале 1957 г. Чжоу Эньлай совершил ряд поездок в страны Азии - Вьетнам, Камбоджу, Бирму, Индию, Пакистан, Афганистан, Непал и Цейлон, устанавливая и развивая дружественные отношения Китая с этими странами. Весной 1960 г. он снова посетил Бирму, Индию, Непал, Камбоджу, Вьетнам, а также Монгольскую Народную Республику. В конце 1963-го - начале 1964 г. Чжоу Эньлай побывал в десяти странах Африки. Сделанные им в ходе этой поездки заявления, выдержанные в духе установок Мао Цзэдуна о том, что в Африке существует "превосходная революционная ситуация", не получили, однако, ожидаемой поддержки правительств этих стран. Не увенчалась в этом плане успехом и его новая поездка по странам Африки летом 1965 года. Весьма примечательно, что публичные выступления Чжоу Эньлая в африканских странах в эти годы значительно отличались по содержанию и по тональности от бурной антисоветской кампании, развернутой тогда в китайской прессе.
      В октябре 1961 г. Чжоу Эньлай посетил Москву в качестве главы китайской партийной делегации на XXII съезде КПСС. В своем выступлении на нем 19 октября он резко осудил военные провокации США в Берлине, на Кубе, в Лаосе, Южном Вьетнаме, Южной Корее и на территории Китая - на острове Тайвань, призвал к единству и сплоченности всего социалистического лагеря, международного коммунистического движения: "Сплоченность - это сила. При наличии сплоченности можно преодолеть все. Перед лицом сплоченности сил социализма во всем мире, сплоченности угнетенных наций и угнетенных народов и сплоченности миролюбивых народов и государств всего мира все бредовые замыслы империалистов и их приспешников непременно потерпят полный крах. Между народами Китая и Советского Союза издавна существует глубокая дружба... Эта великая сплоченность и дружба между народами наших двух стран будут жить в веках, подобно тому, как Янцзы и Волга будут вечно нести свои воды"18. Свою последнюю поездку в Советский Союз в качестве главы партийно-правительственной делегации Китая Чжоу Эньлай совершил по поручению Мао Цзэдуна на празднование 47-й годовщины Великого Октября.
      В 1972 г. врачи обнаружили у Чжоу Эньлая рак. Он перенес в общей сложности 14 операций, продолжая тем не менее напряженно работать. Весной 1974 г. его здоровье ухудшилось, он постоянно находился в госпитале, но не прекращал заниматься делами Госсовета и принимать посетителей. 13 января 1975 г., несмотря на болезнь, Чжоу Эньлай выступил с докладом на сессии Всекитайского собрания народных представителей, в котором изложил программу "четырех модернизаций". В феврале 1975 г. он перенес еще одну операцию, но развитие болезни уже нельзя было остановить. 8 января 1976 г. Чжоу Эньлай скончался.
      ... 5 апреля 1976 г. в день "цинмин", когда по старинному народному обычаю поминают усопших родных, в Пекине стояла необычно холодная погода, дул пронизывающий северный ветер с пылью. Несмотря на это, сотни тысяч жителей столицы КНР с портретами Чжоу Эньлая, белыми траурными венками и белыми цветами, с пением "Интернационала" отовсюду стекались на центральную площадь Тяньаньмынь. В течение нескольких дней на площади стихийно возникали траурные митинги, читались стихи, посвященные памяти Чжоу Эньлая. Напуганные активностью масс, сторонники Мао Цзэдуна стянули к площади крупные воинские и полицейские силы, которые грубо разгоняли собравшихся и произвели массовые аресты. Участников демонстрации избивали, принесенные ими венки и цветы выбрасывали. Дэн Сяопин, выполнявший обязанности премьера Госсовета КНР во время болезни и после смерти Чжоу Эньлая, был обвинен в организации этой народной демонстрации и отправлен в ссылку, а на его место назначен Хуа Гофэн. 9 сентября 1976 г. умер Мао Цзэдун, а через месяц были арестованы члены "банды четырех" во главе с женой Мао Цзэдуна Цзян Цин. Вскоре к руководству КПК и страной возвратился Дэн Сяопин.
      В КНР за последние годы немало сделано для увековечения памяти Чжоу Эньлая. В 1978 г. широко отмечалось 80-летие со дня его рождения. В Нанкине, Шанхае, Чунцине, Сиани и Тяньцзине были открыты мемориальные музеи, связанные с пребыванием Чжоу Эньлая в этих городах, издан двухтомник его произведений, вышли и продолжают публиковаться документы, связанные с Чжоу Эньлаем, литература о нем. Многие китайские руководители, в том числе Дэн Сяопин, в своих статьях и публичных выступлениях призывают "учиться у товарища Чжоу Эньлая"19.
      В связи с 90-летием со дня его рождения орган ЦК КПК газета "Жэньминь жибао" опубликовала воспоминания его помощников, характеризующие неутомимую деятельность Чжоу Эньлая на посту премьера Госсовета и министра иностранных дел КНР, всегда принципиально и стойко отстаивавшего национальное достоинство Китая20 . Оценка, которую в 1979 г. дала Чжоу Эньлаю соратница и вдова Сунь Ятсена Сун Цинлин, наиболее ярко выражает те чувства, которые питает китайский народ к Чжоу Эньлаю: "Настоящий коммунист и как человек, и как политический деятель, премьер Чжоу жил скромно и просто, был всегда доступен, всегда среди масс трудящихся, как один из них... Для нас навсегда останется образцом этот благородный, неутомимый, бесстрашный, с горячим сердцем борец и труженик, который был любим народом за то, что любил народ, и который был способен побеждать всех врагов и объединять всех, кого только можно объединить во имя поступательного движения"21
      Собирая материал о Чжоу Эньлае, автор имел ряд бесед с людьми, близко соприкасавшимися с ним. Председатель Китайского народного общества дружбы с заграницей, бывший посол КНР в США Чжан Вэньцзинь, долгие годы работавший в МИД КНР под непосредственным руководством Чжоу Эньлая, подчеркнул, что он заметно отличался от других китайских руководителей своей коммуникабельностью и феноменальной работоспособностью. Это, по словам Чжан Вэньцзиня, был прирожденный начальник штаба. Аналогичную оценку роли Чжоу Эньлая дал американский журналист Г. Солсбери22. Если Мао Цзэдун в 50 - 70-х годах лишь изредка общался с народом, присутствуя на высокой трибуне на площади Тяньаньмынь в Пекине во время демонстраций и парадов или же выступая в печати, то Чжоу Эньлай всегда находился в самой гуще народа, много ездил по стране, бывал на предприятиях, нефтепромыслах, новостройках. Он обладал удивительной памятью на лица и фамилии, держал себя со всеми приветливо, быстро вникал в суть самых сложных вопросов.
      По воспоминаниям члена делегации КПК на VII конгрессе Коминтерна Го Шаотана (А. Г. Крымова), который был знаком с Чжоу Эньлаем еще с 1928 г., он обладал удивительной способностью убеждать спорящих в необходимости достижения разумного компромисса. Например, после завершения работы VI съезда КПК в 1928 г. Чжоу Эньлай успешно и довольно быстро примирил враждовавшие между собой группировки китайских студентов, учившихся в Университете им. Сунь Ятсена в Москве. Бывший первый заместитель председателя Совета Министров СССР И. В. Архипов, с 1950 по 1960 г. возглавлявший советских специалистов, работавших в КНР по приглашению китайского правительства, и часто общавшийся с Чжоу Эньлаем, отмечал, что, по его впечатлениям, он был наиболее последовательным из всех членов Политбюро ЦК КПК (за исключением, быть может, Чэнь Юня) в деле развития, укрепления, а в конце 50-х - начале 60-х годов и сохранения китайско-советской дружбы.
      Как премьер Госсовета Чжоу Эньлай руководил всей повседневной работой правительственного аппарата, глубоко вникал во все вопросы экономики, развития науки и техники, культуры, образования, внимательно прислушивался к рекомендациям советских специалистов. 7 февраля 1951 г. он направил Архипову письмо, в котором писал: "За истекший год специалисты-советники под Вашим руководством во всех областях народного хозяйства добились больших успехов. Во всех своих проектах, предложениях и изучении обстановки на местах они исходили из реальной китайской действительности, они повысили производительность труда во всех областях своей работы и оказали нам большую помощь. Ваши неустанные труды и великий дух интернационализма, проявленный Вами в деле оказания повседневной помощи китайским товарищам, внушили нам чувство глубочайшего уважения. От имени моего правительства я приношу Вам искреннюю, сердечную благодарность"23.
      6 ноября 1957 г. все советские специалисты, работавшие в то время в КНР, получили от Чжоу Эньлая подписанное им от имени правительства КНР поздравление с 40-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, в котором, в частности, говорилось: "Для того чтобы быстрыми темпами превратить Китай в мощную социалистическую державу, китайский народ и впредь будет настойчиво изучать передовой советский опыт в деле строительства страны. Примите благодарность за ту помощь, которую Вы оказываете нам в деле социалистического строительства нашей страны"24.
      Весной 1960 г. Н. С. Хрущев ввиду критики Мао Цзэдуном внутренней и внешней политики Советского Союза принял импульсивное решение о незамедлительном отзыве из КНР всех советских специалистов и советников. Чжоу Эньлай, чтобы смягчить отрицательное впечатление, которое это неожиданное волевое решение произвело на китайское население, дружественно настроенное в отношении СССР и советских людей, работавших в Китае, организовал повсеместные теплые проводы отъезжавших на родину советских специалистов и их семей. По указанию Чжоу Эньлая органы китайской пропаганды широко разъясняли, что отъезд советских людей из Китая вызван крайне острой потребностью СССР в наиболее квалифицированных кадрах для решения неотложных задач социалистического строительства и помощи развивающимся странам. По инициативе Чжоу Эньлая председатель Общества китайско-советской дружбы Сун Цинлин устроила в Пекине торжественный прием, на котором Чжоу Эньлай высказал теплые слова благодарности в адрес советских людей, так много сделавших для становления и упрочения китайской экономики, образования и культуры в ходе первых, самых трудных десяти лет существования народной республики. Чжоу Эньлай, как свидетельствовал Архипов, тяжело переживал ухудшение отношений между нашими странами.
      Читатель вправе задать вопрос: как могло случиться, что бесстрашный коммунист-интернационалист Чжоу Эньлай, сделавший так много для победы народной революции в Китае, видный деятель международного коммунистического движения, постоянно и открыто выступавший до начала 60- х годов горячим поборником китайско-советской дружбы, оказался в 1966 г. соучастником развязанной Мао Цзэдуном "культурной революции"? Мне представляется, что в этом большую роль сыграли неукоснительная приверженность Чжоу Эньлая жесткой партийной дисциплине, которая к тому времени сводилась к требованию автоматического, слепого повиновения любому указанию вождя, и многолетняя личная привязанность Чжоу Эньлая к Мао Цзэдуну, с которым его связывали совместные драматические испытания Великого похода на Северо-Запад и полная опасностей эвакуация из Яньани. Как вспоминал в беседе с автором бывший корреспондент ТАСС в Китае В. Н. Рогов, встречавшийся с Чжоу Эньлаем в 1938 г. в Ханькоу, тот был искренне убежден в необходимости иметь в такой полуфеодальной стране, как Китай, с преобладанием крестьянского населения и с многовековой монархической традицией такого общенационального лидера - выходца из народных низов, к которому весь народ относился бы как к предопределенному судьбой вождю. Этим вождем, по его мнению, мог быть только Мао Цзэдун.
      Роль Чжоу Эньлая в деле создания Коммунистической партии Китая, в национальной революции 1925 - 1927 гг., организации партийной работы в гоминьдановском тылу, строительстве советских районов и антияпонской войне была не менее яркой, чем роль Мао Цзэдуна. Но Чжоу Эньлай считал, что во главе такой массовой партии, как КПК, должен стоять представитель рабочего класса или крестьянства, а не выходец из классово чуждой среды, каким был он сам. Поэтому после поражения революции 1925 - 1927 гг. Чжоу Эньлай поддерживал на посту руководителя партии рабочего Сян Чжунфа, а после его гибели сына крестьянина - Мао Цзэдуна, сам намеренно оставаясь в тени, по в то же время отдавая все силы делу революции. Чтобы у мнительного Мао Цзэдуна не оставалось сомнений в отсутствии у Чжоу Эньлая каких-либо притязаний на лидерство, он избегал занимать второе место в руководстве партией и страной и пропускал вперед то Лю Шаоци, то Линь Бяо и под конец группу Цзян Цин.
      Мао Цзэдун не раз использовал личную преданность Чжоу Эиьлая в борьбе с теми, кто смел ему перечить, например, с Пэн Дэхуаем, а затем Лю Шаоци и Дэн Сяопином, несогласными с его левацкой, волюнтаристской политикой. Сознательно сталкивал Мао Цзэдун Чжоу Эньлая с Лю Шаоци. Ни для кого, кто работал в 50 - 60-е годы в руководящей группе аппарата ЦК КПК, не было секретом, что между Лю Шаоци, выдвинутым Мао Цзэдуном на руководящий пост в партии в годы "кампании по исправлению стиля работы" и особенно после 1945 г., когда на VII съезде КПК Мао Цзэдун поручил ему выступить с Отчетным докладом, и Чжоу Эньлаем были весьма натянутые отношения. Автору в его бытность советником Посольства СССР в КНР в один из деловых визитов к Чжоу Эньлаю в октябре 1949 г. довелось быть свидетелем бурной, неконтролируемой вспышки гнева обычно спокойного и уравновешенного премьера, когда по распоряжению Лю Шаоци была предпринята попытка изменения ранее согласованного с Чжоу Эньлаем порядка вручения верительных грамот Мао Цзэдуну первым советским послом в КНР Н. В. Рощиным.
      Весной 1964 г. бывший советский посол в КНР П. Ф. Юдин рассказал автору об одной своей доверительной беседе с Мао Цзэдуном, проходившей на берегу открытого плавательного бассейна в личной резиденции Мао Цзэдуна в Пекине в середине 50-х годов. Мао Цзэдун, находившийся в весьма благодушном настроении, упрекнул Юдина в том, что тот не соблюдает строго паритетного соотношения количества своих деловых визитов к Лю Шаоци и к Чжоу Эньлаю. Юдин ответил, что он не видит никакой необходимости в соблюдении такого паритета, ибо обращается к тому или другому, лишь когда возникают вопросы, входящие в круг их соответствующей компетенции. "Вы плохой дипломат, - заметил Мао Цзэдун, - впредь следуйте моему примеру и уравновешивайте число встреч с тем и другим, даже если у вас нет для этого никакого делового повода, ибо оба крайне ревниво следят друг за другом".
      Поддержав в самом начале "культурную революцию", видя в ней кампанию борьбы против бюрократизма, за социалистическое воспитание молодежи, Чжоу Эньлай в дальнейшем, когда это движение вышло из-под контроля компартии и правительства, делал все, чтобы сохранить работоспособность правительственных органов страны, не допустить полного краха экономической жизни, уберечь хотя бы часть государственных, военных и партийных кадров, представителей научной и творческой интеллигенции от разъяренных банд хунвэйбинов и цзаофаней. Он максимально использовал свои возможности доступа к Мао Цзэдуну, стремясь предотвратить эксцессы и насилие. Приходя к Мао Цзэдуну как бы "за советом" по тем или иным вопросам, Чжоу Эньлай предлагал те варианты их решения, которые были приемлемыми для него самого, и объявлял затем тот или иной свой вариант "указанием председателя". О поведении Чжоу Эньлая в годы "культурной революции" весьма образно говорил Дэн Сяопин: "Чжоу Эньлай был в крайне трудном положении, и он говорил и делал много того, чего не хотел бы. Но люди простили ему потому, что, если бы он не делал и не говорил этого, он не смог бы выжить и сыграть нейтрализующую роль, которая уменьшила потери"25.
      Деятельность Чжоу Эньлая в годы "культурной революции" вызывала к нему острую неприязнь со стороны Цзян Цин и ее сторонников, натравливавших хунвэйбинов персонально на премьера. В течение нескольких дней и ночей Чжоу Эньлай был буквально осажден хунвэйбинамы в своей официальной правительственной резиденции, и ему стоило немалого труда убедить ворвавшихся к нему молодых "стражей революции" в том, что он проводит линию председателя Мао, а не "каппутистов" (т. е. "сторонников капиталистического пути", к которым тогда причисляли всех неугодных Мао Цзэдуну лиц), 6 января 1967 г. на центральной столичной площади Тяньаньмынь были вывешены огромные плакаты, призывавшие хунвэйбинов "заживо сжечь Чжоу Эньлая". Осенью 1969 г. в Пекине автору довелось видеть написанные хунвэйбинами черной краской на заборах и стенах домов лозунги, призывавшие "размозжить собачью голову черного бандита Чжоу". Явную направленность против Чжоу Эньлая имела развернутая Цзян Цин и ее сторонниками "кампания критики Линь Бяо, критики Конфуция". Линь Бяо ко времени начала кампании уже не было в живых; организаторы всей этой шумной акции на все лады поносили древнекитайского мыслителя Конфуция, жившего в VI - V вв. до н. э., представляя его крайним реакционером, сторонником реставрации правления династии Чжоу (тот же иероглиф, что и в фамилии Чжоу Эньлая), царствовавшей в XI - VIII вв. до н. э.
      По распоряжению Цзян Цин была арестована и впоследствии замучена в тюрьме приемная дочь Чжоу Эньлая и Дэн Инчао талантливая киноактриса и кинорежиссер Сунь Вэйши, в свое время учившаяся в Советском Союзе. Поведение Цзян Цин и ее подручных после кончины Чжоу Эньлая в январе 1976 г., когда ими были нарушены самые элементарные правила траура по скончавшемуся премьеру, свидетельствовало о том, что они не простили Чжоу Эньлаю его борьбу против проводимой ими левацкой авантюристической политики. На гражданской панихиде по Чжоу Эньлаю не присутствовал Мао Цзэдун, хотя до и после похорон премьера он принимал посетителей- иностранцев. Политике Цзян Цин и ее единомышленников Чжоу Эньлай в последние годы жизни противопоставил свой план "четырех модернизаций" Китая. Ему удалось за год до кончины заручиться согласием Мао Цзэдуна на его осуществление. Для этого смертельно больной премьер нашел в себе силы 23 декабря 1974 г. покинуть больничную палату и совершить последний в своей жизни полет из Пекина в Чанша, где в то время отдыхал Мао Цзэдун. Но только после отстранения "банды четырех" и ее сторонников на III Пленуме ЦК КПК одиннадцатого созыва в декабре 1978 г., проходившего под руководством Дэн Сяопина, завещанная Чжоу Эньлаем программа "четырех модернизаций" обрела реальное воплощение и в настоящее время проводится в жизнь.
      Несмотря на ряд враждебных Советскому Союзу заявлений, сделанных Чжоу Эньлаем, как и другими китайскими руководителями в период "культурной революции", он принял все имевшиеся в его распоряжении меры, чтобы не допустить разъяренную толпу на территорию советского посольства в Пекине, длительное время осаждавшегося хунвэйбинами. 11 сентября 1969 г. в пекинском аэропорту Чжоу Эньлай провел встречу с Председателем Совета Министров СССР А. П. Косыгиным с целью урегулирования крайне напряженных после вооруженных столкновений на восточных и западных участках китайско-советской границы отношений между нашими странами. Эта встреча положила начало постепенной нормализации советско-китайских отношений; на ней было решено вновь назначить послов в соответствующие столицы и активизировать торговые и экономические связи между обеими странами.
      Говоря об отношениях СССР с КНР в наши дни, Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев отметил, что в Китае "в процессе "четырех модернизаций" реализуются очень интересные, во многих отношениях продуктивные идеи. В Китае мы видим великую социалистическую державу и предпринимаем практические шаги, чтобы советско-китайские отношения успешно развивались в русле добрососедства и сотрудничества"26.
      Западные авторы книг по новейшей истории Китая и биографических работ о Чжоу Эньлае неизменно выдвигают на первый план его роль в деле восстановления китайско-американских отношений и подготовки визита в КНР президента США Р. Никсона, объясняя, как правило, такой поворот в политике КНР давними прозападными симпатиями Чжоу Эньлая, якобы появившимися у него чуть ли не со школьных лет. Но это не так. Чтобы вывести страну из хаоса "культурной революции" и осуществить программу "четырех модернизаций", необходимы были колоссальные материальные затраты, наличие большого количества высококвалифицированных кадров. 10-летний период "культурной революции" привел Китай к экономическому упадку, массовому уничтожению материальных ценностей, нарушению работы транспорта, прекращению школьного и вузовского образования, большим кадровым потерям. Крайне обострившиеся отношения с Советским Союзом и другими социалистическими странами и враждебность к нашей стране лично Мао Цзэдуна исключили возможность обращения руководства Китая, как это было в 1949 г., за помощью к нашей стране. В этих условиях Мао Цзэдун пришел к выводу о возможности пойти на сближение с США и поручил Чжоу Эньлаю практическое осуществление этого поворота, что тот и стал делать.
      Работая в 1944 - 1945 гг. в посольстве СССР в Чунцине - столице Китая военного времени, автор, тогда молодой дипломат, только издали видел Чжоу Эньлая на различных дипломатических приемах. После того как весной 1949 г. руководство КПК перебазировалось в Бэйпин, где автор возглавлял генеральное консульство СССР, ему не раз приходилось иметь дело непосредственно с Чжоу Эньлаем по различным практическим вопросам советско-китайских отношений. Последний с неизменным вниманием относился ко всему, что касалось укрепления и развития этих отношений.
      Вспоминается ясное, солнечное утро 1 октября 1949 года. За несколько часов до начала торжественной церемонии провозглашения Китайской Народной Республики в город поездом из Северо-Восточного Китая должна была прибыть делегация представителей советской общественности во главе с писателями А. А. Фадеевым и К. М. Симоновым. Сотрудники генерального консульства, отправившиеся ее встречать, были немало удивлены, когда за несколько минут до прихода поезда на перроне появилось несколько военных, бережно поддерживавших двигавшегося в нашем направлении с закрытыми глазами бледного, как полотно, Чжоу Эньлая. Подошедший к нам помощник Чжоу Эньлая тихо попросил не будить спящего на ходу Чжоу Эньлая, т. к. он ни на минуту не смыкал глаз в течение четырех дней, пока руководил учредительной конференцией Народного политического консультативного совета Китая. Как только поезд показался из-за поворота и стал приближаться к перрону, помощник разбудил Чжоу Эньлая. Очнувшись, тот с виноватым видом, но очень приветливо, поздоровался с нами, а когда из вагона вышли члены советской делегации, горячо приветствовал их от имени китайского руководства. Чжоу Эньлай тут же проявил трогательную заботу о заболевшем в дороге Фадееве. Спустя несколько часов после встречи на вокзале как всегда бодрый и подтянутый Чжоу Эньлай с другими руководителями избранного накануне правительства КНР стоял на трибуне на площади Тяньаньмынь во время торжественной церемонии провозглашения Народной Республики.
      Мне довелось несколько раз встречаться с Чжоу Эньлаем по вопросу о процедуре вручения иностранными послами верительных грамот, переводить речь советского посла Рощина, вручившего верительные грамоты председателю Центрального народного правительственного совета КНР Мао Цзэдуну. По рекомендации Чжоу Эньлая, в апреле - мае 1950 г. автор прочитал на китайском языке цикл лекций по международному праву и международным отношениям на дипломатическом отделении Народного университета, которое было создано для подготовки дипломатических кадров молодой республики.
      Последняя встреча автора с Чжоу Эньлаем состоялась 23 июня 1957 г., когда в качестве заведующего отделом социалистических стран Азии Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами при Совете Министров СССР он сопровождал председателя этого комитета Г. А. Жукова в его командировке в Пекин по приглашению Чжоу Эньлая и министра культуры КНР Шэнь Янбина. На завтраке, который Чжоу Эньлай дал после завершения переговоров с советской делегацией, царила непринужденная атмосфера. Чжоу Эньлай шутил, охотно отвечал на наши вопросы. В связи с приближавшимся 30-летием со дня основания НОАК я попросил рассказать о Наньчанском восстании 1927 г., в котором он играл ведущую роль. Чжоу Эньлай, как мне показалось, с некоторой горечью ответил, что в Китае не принято говорить о роли в революции каких-либо личностей, кроме одной. Это был явный намек на Мао Цзэдуна. Тем не менее на следующий день по указанию Чжоу Эньлая была организована встреча с бывшим начальником штаба легендарного отдельного полка китайских коммунистов под командованием Е Тина - генерал-полковником Чжоу Шиди, активным участником Наньчанского восстания, о которой автор и рассказал затем 1 августа 1957 г. читателям "Известий".
      Запомнилась и притча, рассказанная Чжоу Эньлаем в ответ на вопрос Жукова об основных направлениях внешней политики Китая. Жил-был царь обезьян Сунь Укун, обладавший несметным воинством и постоянно вступавший в конфликты с земными, небесными, подводными и подземными властителями, которые с презрением относились к обезьянам и постоянно обижали их. Доведенные до отчаяния смелыми победоносными действиями бесстрашного Сунь Укуна и его рати, все эти властители в конце концов обратились со слезной жалобой к Будде. Тогда Будда собственноручно сплел и надел на голову Сунь Укуна венок из цветов лотоса, сделав его таким образом святым бодисатвой. Лишь после этого прекратились войны и конфликты. Вот и Китай, который западные державы ни во что не ставят, будет до поры до времени вести себя как Сунь Укун, закончил свой многозначительный рассказ Чжоу Эньлай.
      ПРИМЕЧАНИЕ
      1. XVI съезд ВКП (б). Стеногр. отч. М. - Л. 1930, с. 435.
      2. Коммунистческий Интернационал, 1935, N 33 - 34, с. 115.
      3. Там же, 1940, N 3 - 4, с. 98, 99, 102, 105.
      4. Цзефан жибао, 6.VII.1943.
      5. Новейшая история Китая. 1928 - 1949. Т. 2. М. 1981, с. 217.
      6. Коммунист, 1982, N 9, с. 81 - 82.
      7. Чжоу Эньлай. К оценке VI съезда партии. - Избранные произведения. Т. I. Пекин. 1981," с. 231.
      8. Лу Динъи. Вспоминаю хорошего народного премьера - товарища Чжоу Эньлая. - Шеньминь жибао, 8.III.1979.
      9. Материалы VIII Всекитайского съезда Коммунистической партии Китая. М. 1956, с. 124 - 125.
      10. Внеочередной XXI съезд КПСС 27 января - 5 февраля 1959 г. Стеногр. отч. Т. 1. М. 1959, с. 158.
      11. Чжоу Эньлай. Отчетный доклад о работе правительства на первой сессии ВСНП второго созыва. Пекин. 1959, с. 65 - 66.
      12. Чжоу Эньлай. Великое десятилетие. Пекин. 1959, с. 41.
      13. Советско-китайские отношения 1917 - 1957 гг. Сб. док. М. 1959, с. 268.
      14. Там же, с. 330, 334 - 335.
      15. Там же, с. 381 - 382.
      16. Чжоу Эньлай. О современном международном положении, внешней политике КНР и об освобождении Тайваня. Пекин. 1956, с. 35.
      17. 1) Взаимное уважение территориальной целостности и суверенитета; 2) ненападение; 3) невмешательство во внутренние дела друг друга; 4) равенство и взаимная выгода; 5) мирное сосуществование.
      18. XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза, 17 - 31 октября 1951 года. Стеногр. отч. Т. 1. М, 1962, с. 326,
      19. Deng Xiaoping. Selected Works. Beijing. 1984, p. 245.
      20. Правда, 23.II.1988.
      21. China Reconstructs, Peking, 1979, N 4, pp. 7 - 8.
      22. Salisbury IL E. The Long March. The Untold Story. Lnd, 1985, p. 132.
      23. Личный архив И. В. Архппова.
      24. Там же.
      25. Deng Xiaoping. Op. cit., p. 330.
      26. Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М. 1987, с. 175.