Saygo

Писарькова Л. Ф. Российская бюрократия в эпоху Петра I

5 сообщений в этой теме

Л.Ф. ПИСАРЬКОВА. РОССИЙСКАЯ БЮРОКРАТИЯ В ЭПОХУ ПЕТРА I

Состав и численность

История российской бюрократии XVIII в. не однажды была предметом исследования историков1. Однако, несмотря на наличие серьезных трудов по отдельным хронологическим периодам, комплексно эта тема остается пока не изученной. К сожалению, отсутствуют работы о составе государственного аппарата первой четверти XVIlI в. Этот период представляет особый интерес для исследователя, так как столь резких и быстрых изменений в системе государственного управления наша страна не переживала вплоть до начала XX в. В годы правления Петра I, т.е. на протяжении сравнительно небольшого исторического отрезка времени, действовали, сменяя друг друга, три различные административные модели: приказная (1682-1709), централизовавшая все нити управления в столице; губернская (1710-1718), распределившая управление по восьми территориальным центрам, и коллежская (1719-1725), вновь собравшая управление в центральных учреждениях, но уже на другом уровне2. Изучение влияния этих изменений на состав и численность бюрократии имеет важное значение для понимания особенностей развития российской государственности.

Одним из наиболее заметных результатов административных преобразований первой четверти XVIII в. было значительное увеличение числа учреждений, особенно местных. В 1726 г. в России существовало около 700 различных контор и канцелярий, тогда как в конце XVII в. их было не более 3603. Следует при этом учесть, что к середине 1726 г. некоторые учреждения, действовавшие при жизни Петра I, были уже закрыты. Такая участь постигла, например, рентмейстерские конторы. Логично предположить, что из-за увеличения количества учреждений в 2 раза, примерно в такой же пропорции должна была возрасти численность бюрократии и расходы на ее содержание. В связи с этим возникают вопросы: каковы в действительности были численность и состав государственного аппарата, в какой степени они соответствовали потребностям новой системы управления, и в состоянии ли было государство создать условия, необходимые для формирования новой бюрократии. Изучению этих вопросов и посвящена настоящая статья.

Статистические источники. Благодаря работе Н.Ф. Демидовой, историческая наука располагает статистическими сведениями о численности личного состава центральных и местных канцелярий в конце XVII в. Они отражают состояние кадров приказного периода, когда каких-либо существенных изменений в административной системе еще не происходило, и служат точкой отсчета в моем исследовании.

Данные о составе государственного аппарата первой четверти XVIII в. отрывочны и плохо сопоставимы, так как общие цифры в источниках встречаются крайне редко. О численности служащих губернского периода управления, можно судить по материалам, введенным в научный оборот П.Н. Мрочек-Дроздовским (за 1717 г.) и А.Н. Медушевским (за 1711 и 1715 гг.)4. Однако, за исключением 1715 г., они носят фрагментарный характер. Статистика за 1715 г. содержится в ведомостях о выдаче денежного и хлебного жалованья всем «бюджетным» служащим центрального и местного управлений - от начальников учреждений до низших служителей (сторожей, рассыльных, солдат)5. Столь широкий охват затрудняет их сопоставление с данными конца XVn в., включающими только тех, кто имел непосредственное отношение к управлению и делопроизводству (судьи, дьяки, подьячие), и не учитывают «вспомогательных служащих» - переводчиков, приставов, сторожей и др. Вместе с тем ведомости 1715 г., в силу специфики этого источника, не включают сведения о служащих, которые, хотя и состояли на государственной службе, но не получали жалованья из казны, а «кормились» от дел или находились на содержании посадского населения (бурмистры, фискалы, крепостные надсмотрщики и писцы).

На основе архивных материалов и сведений, приведенных в работе И.К. Кирилова «Цветущее состояние Всероссийского государства», мне удалось составить достаточно полную статистическую характеристику состава центрального и местного управлений коллежского периода. Кирилов обработал материал своей книги, но пользоваться его подсчетами затруднительно, ввиду устаревшего принципа группировки сведений о служащих, ориентированного еще на классификацию XVII в. Так, в итоговой или «генеральной» ведомости, к которой и обращаются исследователи, он подразделяет служащих на «управителей» и «приказных»6, не делая при этом поправки на классы и должности, введенные в 1722 г. Табелью о рангах. Такая группировка не исчерпывает информативные возможности материала, поэтому его пришлось обработать заново.

Неполнота сведений не позволяет в деталях проследить влияние на государственный аппарат тех многочисленных преобразований в области государственного управления, которыми было так богато царствование Петра I. Прежде всего это относится к периоду учреждения губерний, так как на основе неполных статистических данных можно выявить лишь общие тенденции в развитии бюрократии. Обратимся к конкретному материалу о служащих государственного управления и начнем характеристику его состава с центрального звена.

Центральное управление

Центральный аппарат до коллежской реформы. Сопоставляя штаты отдельных учреждений за 1711 и 1715 гг., А.Н. Медушевский приходит к обоснованному выводу о сокращении численности служащих в старых приказах (в Монастырском от 106 до 43 человек. Дворцовом, Казенном и Духовном - от 121 до 53) и ее увеличении в новых (в Адмиралтейском от 26 до 163), (Рудном - от 10 до 36 человек и т.д.).Однако в целом за 4 года центральный аппарат заметно сократился: если в 1711 г. в приказах только подьячих было 1906, то в 1715 г. общее число служащих этих учреждений не превышало 1395 человек7. Логика преобразований начала XVIII в. неизбежно вела к росту численности губернской администрации за счет состава центрального управления. Но выявить особенности этого процесса и ответить на вопрос, как менялось соотношение различных категорий служащих, нет возможности в связи со скудной источниковой базой.

Служащие Сената. Исключение в этом отношении представляет Сенат, состав которого достаточно хорошо изучен. Это высшее учреждение, в значительной степени подменявшее собой центральное управление, в 1711 г. состояло из 9 членов8 и канцелярии во главе с обер-секретарем. При вступлении в должность сенаторы приносили присягу (текст ее был написан самим Петром), нарушение которой грозило жестоким наказанием. Сенаторы клялись соблюдать «правду и правый суд», справедливость «в собирании казны», а также верность «государю и государству», что было новым по сравнению с предыдущим периодом9. Но ни высокие слова присяги, ни угроза наказаний не могли удержать сенаторов от злоупотреблений. Уже в 1714 г. кн. Г.А. Племянников был обвинен во взяточничестве, год спустя кн. Г.И. Волконский и В.И. Апухтин прошли по скандальному делу о крупном казнокрадстве и подверглись публичному наказанию (им жгли языки раскаленным железом). Не отличались первые сенаторы и образованностью, о чем говорит тот факт, что кн. М.В. Долгоруков, будучи элементарно неграмотным, не мог даже расписаться, и вместо него подписывался кн. Г.А. Племянников10.

Сенаторы заседали 3 дня в неделю (понедельник, среда и пятница), а с 1714 г. были введены еще и месячные дежурства, предусматривавшие ежедневное пребывание в Сенате одного из сенаторов. Неявка на заседание без уважительной причины и прочие проступки наказывались штрафом. Сенаторы имели равное право голоса и все должны были подписывать указы «своими руками», а при отсутствии хотя бы одной подписи «и прочие недейственны суть». Несогласный с общим решением должен был изложить свою точку зрения в письменной форме. С 1714 г. в Сенате, как и в других учреждениях, по каждому делу велись протоколы, которые подписывались всеми членами11.

Сенатская канцелярия, сформированная в 1711 г., состояла из 86 подьячих, большинство из которых было взято из Разрядного приказа и Санкт-Петербургской-канцелярии. Подьячие разных статей получали от 2 до 100 руб. в год, а 33 человека служили вовсе без окладов12. В ноябре 1711 г. состав канцелярии сократился до 83 человек, но жалованье было повышено и назначено всем служащим13. В конце 1713 г. Сенат с 20 подьячими окончательно переехал в Санкт-Петербург (с начала 1712 г. в новой столице находилось 5 сенаторов и «походная канцелярия»), большая часть служащих канцелярии осталась в Москве. Однако разделение Сената привело не к увеличению, а к сокращению их общего числа. В сенатских канцеляриях Петербурга и Москвы состояло 66 человек - 8 старых, 8 средней статьи и 50 молодых подьячих. Изменения коснулись не только численности, но и окладов молодых подьячих, минимальный размер их сократился с 15 до 5 руб. в год, что увеличило разрыв в оплате труда опытных и молодых служащих14.

Изменения в составе и оплате труда служащих канцелярии Сената позволяют сделать вывод, что правительство стремилось экономить средства на содержание государственного аппарата за счет сокращения численности служащих.

Служащие коллегий в 1720 и 1726 гг. Формирование состава коллегий началось с набора иностранцев. Их стали активно приглашать на русскую гражданскую службу с конца 1715 г. (впервые об этом было заявлено в манифесте 1702 г.15). По указу 1717 г. из 15 классных чиновников в каждой коллегии следовало иметь двух-трех иностранцев, которые могли занимать должности вице-президента (на этом месте не исключался и русский человек), одного советника или асессора, одного секретаря и шрейбера (писца)16. Первыми президентами и вице-президентами коллегий были назначены гр. Г.И. Головкин и бар. П.П. Шафиров (Иностранных дел), кн. Д.М. Голицын и бар. Нирот (Камер-коллегия), А.А. Матвеев и фон Бреверн (Юстиц-коллегия), кн. М.В. Долгорукий (Ревизион-коллегия, вице-президент назначен не сразу), кн. А.Д. Меншиков и А.А. Вейде (Военная), гр. Ф.М. Апраксин и Крейс (Адмиралтейская), П.А. Толстой и Шмидт (Коммерц-коллегия), гр. И.А. Мусин-Пушкин (Штатс-контора, вице-президент назначен не сразу), Я.В. Брюс (Берг- и Мануфактур-коллегия, без вице-президента)17. Таким образом, все президенты, кроме Брюса, были русскими, а все вице-президенты за исключением бар. Шафирова - иностранцами. При таком раскладе число чиновников и канцелярских служителей из иностранцев во всех 9 коллегиях не должно было превышать 27 человек. Очевидно, что в дальнейшем эти нормы были пересмотрены, так как уже в январе 1719 г. французский консул Лави писал из Петербурга в Париж, что «половина членов коллегий будет состоять из иностранцев», и видел в этом предпосылку для установления их общественной безопасности18. В конце 1720-начале 1721 гг. на службе в центральных учреждениях Петербурга и Москвы состояло 86 иностранцев19, но это число было не окончательным, так как включало неполные сведения о переводчиках Иностранной коллегии, находившихся за рубежом.

В 1719 г. служебная деятельность чиновников-иностранцев подверглась некоторым ограничениям. Прежде всего было запрещено показывать ведомости о доходах и расходах государства иностранцам, служившим в Камер-коллегии и Штатс-контор-коллегии. На негативные последствия этого распоряжения указывал впоследствии чиновник Камер-коллегии С. Кохиус, отмечавший, что иностранным ее служащим «до сего времени (1723 г. — П.П.) неизвестно даже количество и название государственных доходов, не говоря уже об их свойствах», а тот, «кто не знает дела, не может его улучшить или привести в новый порядок»20.

Другой указ 1719 г. предписывал всем иностранным служащим коллегий явиться в Сенат для принесения присяги «в вечной службе яко природным, истинным, верным, добрым и послушным рабом и подданным быть...»21. Эти слова присяги вызвали всеобщее несогласие иностранцев, потребовавших изменения ее текста. Многие из них имели патент сроком на 5-6 лет и присяга на «вечную службу» явно противоречила условиям договора, подписанного Петром. Вице-президент Ревизион-коллегии фон Шмиден, объясняя причины своего отказа дать присягу, напомнил, что он служил многим иностранным государям, был министром и дослужился до чина тайного советника и что присяга в вечной службе не отвечает тем условиям, какие подписал ему русский царь. Он предложил исправленный текст присяги, где слова «вечной» и «природным» были пропущены, а «раб» и «подданный» заменены словом «служитель». Свои соображения по тексту присяги представили в Сенат и другие чиновники (вице-президенты Камер- и Юстиц-коллегий и тайный советник Военной коллегии Шлилпенбах), но будучи уроженцами Лифляндии, а значит, подданными русского царя, они ограничились просьбой отменить пункт присяги о целовании креста как не соответствующего их вере. Особого внимания заслуживает донесение Г. Фика, одного из создателей коллегий, активно участвовавшего в привлечении иностранцев на русскую службу. Фик перечисляет свои заслуги перед Российским государством, о благополучии которого он «радел <...> как природный подданный», и пишет о невозможности для него дать присягу в вечной службе («природную свою вольность за деньги или за какое другое богатство не променяю»), но тут же замечает, что это может произойти, если ему дадут остзейское шляхетство и наградят «маетностями» в Лифляндии или Эстляндии22.

В этой связи следует заметить, что, в отличие от русских чиновников, назначенные в коллегии иностранцы поместий не имели и главным источником их существования были денежные оклады. Однако жалованье им стали выплачивать не сразу, а обещанные казенные квартиры не были готовы к заселению. Иностранцы жаловались на нужду и неудобства Фику, а тот доносил об этом Сенату, жалуясь, в свою очередь, что архитектор Трезини, ответственный за устройство квартир, кричит и «невежливо отсылает»23.

Большинство из 86 иностранцев, находившихся на русской гражданской службе, родились в Лифляндии и Эстляндии, присоединенных к России во время Северной войны; среди них были уроженцы Пруссии, Германии, Швеции и других европейских государств. 11 человек до поступления на службу и получения патента прожили в России в качестве военнопленных от 2 до 18 лет. В коллегиях иностранцы занимали преимущественно классные должности, но были среди них и канцелярские служители, и обер-фискал, и даже «истории описатель». 27 иностранцев (31%) служили вице-президентами, советниками, асессорами, т.е. были членами присутствия коллегий. Среди них преобладали опытные чиновники, нередко в высоких чинах, полученных во время службы в учреждениях других государств. 26 человек (30%) занимали должности канцелярских чиновников (секретари, актуариусы, архивариусы, бухгалтер и др.) и канцелярских служителей (копиисты, шрейберы), а 24 (28%) были переводчиками и иностранными курьерами. Таким образом, иностранцы входили в состав центрального аппарата на всех уровнях - от начальников до писцов, и их было в 3 раза больше, чем предусматривалось указом 1717 г.24

По свидетельству де Лави, русские высокопоставленные чиновники считали участие иностранцев в делах управления необходимымЩо крайней мере в феврале 1718 г. французский консул сообщил в Париж о своем разговоре с президентом одной из коллегий, в котором тот признался, что без помощи иностранцев «ни он сам, ни товарищи его не умели бы выполнить возложенных на них обязанностей»25.

В 1720 г. в центральных учреждениях Санкт-Петербурга и Москвы состоял 3101 служащий, в том числе 76 иностранных подданных. Чиновников и канцелярских служителей было 1561, остальные 1540 человек не имели отношения ни к управлению, ни к делопроизводству и принадлежали к «обслуживающему персоналу». Рассмотрим подробно эти 2 группы служащих. В составе центрального аппарата 32 чиновника (из них 10 иностранцев) занимали высшие должности (I-V классы), 67 человек (включая 14 иностранцев) - средние (VI-VIII) и 184 чиновника (в том числе 26 иностранцев) находились на низших или канцелярских должностях (IХ-ХIV). Таким образом, общее число чиновников не превышало 9% всех гражданских служащих. В коллежских канцеляриях трудилось еще 1270 служителей (392 канцеляриста, 210 подканцеляристов и 668 копиистов), среди которых 13 были иностранцами (6 канцеляристов и 7 копиистов), и обучалось приказным делам 8 недорослей, не получивших еще звания коллегии-юнкеров26. Эти силы и приводили в движение новую машину центрального управления, созданную Петром I.

Вторая группа служащих состояла преимущественно из солдат, сторожей и рассыльных. По Генеральному регламенту каждой коллегии следовало «иметь в услуге» одного вахмистра и «канцелярских слуг» или сторожей, «которым всегда быть надлежит в прихожей и когда в колокольчик позвонят, войтить и принять повеление». Судя по документам первой четверти XVIII в., этих служащих называли еще «холопами»27. Обязанности рассыльных, охрану преступников и помещений осуществляли солдаты, число которых было довольно значительным. Название «солдаты» носило условный характер, так как, помимо рядовых солдат и драгун, эта группа включала их начальников (отставных офицеров, капралов и сержантов), а также приставов, детей боярских и заплечных дел мастеров или палачей. По подсчетам составителей ведомостей, в Петербурге и Москве их было 1315, в том числе 454 - в Военной коллегии, 170 - в Камер-коллегии, 150 человек - в Сенате и т.д.28

В 1720 г. президенты коллегий жаловались на недостаток служащих, особенно канцелярских, и просили увеличить штаты. По их сведениям, в центральных учреждениях не хватало 586 человек: 564 русских и 22 иностранцев, в том числе: 77 канцеляристов, 64 подканцеляристов, 231 копииста и 21 писаря, 78 капралов и солдат. Особый дефицит личного состава ощущали Юстиц-коллегия (203 человека), Ревизион-коллегия (94 человека), Военная (82 человека) и др. Для иностранцев наибольшее число вакантных мест (5) приходилось на должность комиссара29.

Однако ожидаемого увеличения центрального аппарата не произошло. Напротив, в 1722 г. был принят ряд указов, предписывавших коллегиям пересмотреть свои регламенты по образцу Адмиралтейской коллегии, чтобы уменьшить штаты и «лишних канцелярий и людей при коллегиях» не иметь. По личному распоряжению Петра на смотр в Москву должны были явиться и коллежские чиновники из иностранцев для разбора их президентами коллегий, «и буде которые годны и к делам потребны, тех объявить, а неподобных отпустить»30. По свидетельству современников, в 1722 г. на смотре чиновников было только 20 иностранцев31. Через 4 года в центральных учреждениях числилось 19 иностранцев - 10 чиновников (вице-президенты, советники, асессоры) и 9 секретарей и канцелярских служителей.

Сокращения коснулись не только иностранцев. Судя по «Записке» П.И. Ягужинского, в последние годы правления Петра I для экономии средств отпускали со службы «шляхетство и прочих, которые вотчины имеют, по переменам в домы»32. В 1726 г. такая практика была закреплена законодательно. Число советников и асессоров коллегий сократилось с 4 до 2, но и оставшиеся чиновники должны были находиться у дел по очереди, получая жалованье только за время пребывания в должности. Однако в связи с малочисленностью членов присутствия эти сокращения существенно не повлияли на численность центрального аппарата33. Это обстоятельство позволяет рассматривать сведения о составе служащих 1726 г. как результат административных реформ, проведенных Петром I. Обратимся к таблице 1.

Таблица 1.Состав центрального управления в 1726 г.*
post-2-0-77124700-1408659095_thumb.jpg
* Сост. по: Кирилов И .К. Указ. соч. С. 36-45, 111-114, 167-168 (подсчитано мною).
** Из 19 иностранцев - 10 члены присутствия и 9 канцелярские служители.

Заметного сокращения центрального аппарата, которого добивался Петр I, к 1726 г. не произошло: по сравнению с 1720 г. общее число служащих сократилось на 10% (с 3101 до 2767). Однако в данном случае необходимо учитывать, что параллельно с сокращением личного состава расширялась сеть учреждений. В 1722-1723 гг. были созданы Вотчинная коллегия, Главный магистрат, Вальтмейстерская канцелярия в Петербурге, Малороссийская коллегия в Глухове (Киевской губ.), открыты сенатская и коллежские конторы в Москве. В таких условиях увольнение каждого десятого служащего не могло не сказаться на качестве управления. К 1726 г. изменилась не только численность центрального аппарата, но и его состав. Сведения, приведенные в таблице 1, позволяют сделать следующие заключения:

1) За 6 лет удельный вес чиновников и канцелярских служителей несколько вырос и составил в 1726 г. около 53% (1456 и 2767 человек) против 50% в 1720 г. (1561 из 3101), в то время как число низших или «вспомогательных» служащих уменьшилось (с 50 до 45.5%), что было вызвано заметным сокращением количества солдат (с 1292 до 946). Доля служащих небюрократических учреждений (фискалов, бурмистров, крепостные писцов) была по-прежнему незначительной (менее 1.5% всех служащих) и не меняла характера центрального управления.

2) Рост рядов бюрократии происходил за счет служащих, занимавших классные должности. К 1726 г. их число увеличилось (с 9 до 15%), особенно выросло число чиновников I-V классов (с 11 до 19%). Одновременно произошло сокращение численности канцелярских служащих (с 41 до 37%), что в значительной мере было следствием перевода на классные должности наиболее опытных подьячих. Особенно пострадало среднее звено канцелярской «Табели о рангах» - подканцеляристы, их число сократилось почти в 4 раза и составляло 59 (против 210 в 1720 г.).

3) В 1726 г. значительное число чиновников центральных учреждений начинали службу в армии. Бывшие военные занимали половину высших (I-V классы) должностей и четверть средних (IV-VIII классы), т.е. составляли в общей сложности 37% всех членов присутствия. На низших чиновничьих должностях (IX-XIV классы), где требовались навыки делопроизводства, число военных не достигало 6% (14 из 239 человек), что объяснялось традиционной для дворянства нелюбовью к приказной службе. Среди канцелярских чиновников особое положение занимали секретари, составлявшие 30% всех служащих IX-XIV классов (72 из 239). Указом 31 января 1724 г. предписывалось назначать в секретари только дворян. Сенат мог производить в секретари и подьячих, но только тех, «кто знатное дело покажет», т.е. в порядке поощрения подьяческих кадров. А чтобы сохранить шляхетский характер этой должности, секретарям из подьячих разрешалось давать потомственное дворянство, «как и в воинской службе, кто в прапорщики пожалован»34. По замыслу Петра I, законными претендентами на занятие этой должности должны были стать коллегии-юнкеры, но в 1726 г. их число едва превышало 30 человек, тогда как секретарских мест по всей России насчитывалось около 180. Таким образом, должность секретаря открывала приказным людям доступ в высшее сословие до получения чина коллежского асессора, предусмотренного Табелью о рангах.

Изучение личного состава коллегий показывает, что работу административной машины обеспечивали государственные служащие, получавшие жалованье из казны. В этом отношении организация центрального управления соответствовала шведской системе управления, построенной исключительно на бюрократических началах. Но в отличие от иностранного образца, при комплектовании состава российских коллегий вводилось выборное начало. Так, указ 11 декабря 1717 г., «совершенно чуждый духу и практике шведских коллегий»35, предусматривал выборы чиновников на должности советников и асессоров. На каждое место следовало избирать по 2-3 человека и, представив кандидатов в общем собрании членов всех коллегий, из них «выбирать баллотиром». С 1720 г. этих чиновников выбирали в Сенате, который был высшей инстанцией по отношению к коллегиям. Сенаторы баллотировали кандидатов на должности членов присутствия - вице-президентов, советников и асессоров. Кандидатов на второстепенные должности (секретарей, камериров, казначеев, нотариусов) избирали члены коллегий, но сенаторы решали судьбу представленных лиц и давали им чины36.

В январе 1722 г. было создано особое избирательное собрание из дворян, назначенных правительством. Его члены вместе с сенаторами и офицерами должны были участвовать в выборах президента Юстиц-коллегии. При проведении этих выборов, за ходом которых наблюдал сам Петр, использовалась описанная выше процедура. Вначале 3 группы выборщиков (члены Сената, офицеры и 100 лучших дворян) избирали по 3 кандидата, а затем баллотировали их, собравшись в одном месте. По сведениям СМ. Соловьева, в общей сложности было заявлено 12 человек, из которых трое получили наибольшее число голосов: гр. П.М. Апраксин - 70 (стал президентом коллегии), генерал-майор А.И. Ушаков - 41 и С А. Колычев-41. Интересно, что задачи «100 дворян» не ограничились конкретными выборами: из их числа предписывалось выбирать состав надворного нижнего суда в Петербурге, чтобы в дальнейшем каждый год обновлять 1/3 его состава37. Собрание «100 дворян» существовало и в последующие годы, пополняясь по мере необходимости новыми членами. Создавая это собрание, заметил М.М. Богословский, правительство делало «шаг вперед в развитии участия земских сил в управлении» и, «себе противореча», пыталось «дать ему более видное политическое значение»38. Но если участие земских сил в центральном управлении, где бюрократическое начало получило решающее значение, представлялось случайным и в какой-то мере экзотическим элементом, то в местном управлении оно было важным и необходимым.

Состав местного управления

Статистическая характеристика областной администрации. Сведения о составе местного управления первой четверти XVIII в., особенно губернского периода, не отличаются полнотой. Попытаемся составить представление об изменении численности служащих местных канцелярий на примере шести поморских городов Сибирской губ. В 1712 г. ее администрация во время разбора подьячих просила Сенат оставить в приказных избах Вятки, Кунгура, Соликамска, Чердыни, Кайгорода и Яренска «по самой крайней нужде» 64 подьячих (было оставлено 53). Сколько их находилось в канцеляриях до этого разбора, неизвестно, но только из одной Вятки на военную службу был взят 21 подьячий39. Между тем число оставленных в канцеляриях этих городов (53 человека), по сравнению как с предыдущим, так и с последующим периодами, выглядит внушительно. Так, в 1690-е гг. в Вятке в приказной избе насчитывалось 24 подьячих, в Соликамске - 7, в Чердыне - 4 (о других городах сведений не обнаружено), а в 1726 г. в канцеляриях Вятки и Соликамска состояло по 14 канцелярских служителей, в остальных городах их не было вовсе40. Регулярные разборы сокращали численность приказных людей, что заставляло начальство использовать их более рационально, не отвлекая на другие дела.

Об изменении в составе служащих местных канцелярий 10 из 12 губерний (без Сибирской и Астраханской) можно судить по таблице 2, содержащей сведения о дьяках (секретарях) и подьячих (канцелярских служителях) губернских и провинциальных учреждений 1717 и 1726 гг.

Таблица 2. Состав местных канцелярий в 1717 и 1726 гг.*
post-2-0-80479600-1408659130_thumb.jpg
* Сост. по: Мрочек-Дроздовский П. Указ. соч. С. 88 (сведения за 1717 г.); Кирилов И.К. Указ. соч. С. 36-291 (сведения за 1726 г.; подсчитано мною).

К 1726 г. личный состав местных канцелярий по сравнению с 1717 г. (даже по неполным сведениям) сократился почти на 30%. Вместе с тем вследствие введения в 1719 г. провинциального управления число канцелярий заметно выросло, что привело к значительному увеличению числа начальников канцелярий (секретарей). Что касается канцелярских служителей (бывших подьячих), то расширение сети учреждений вызвало сокращение их числа (с 1761 до 1191). За 9 лет произошли структурные изменения в составе подьячих, ставших к этому времени канцелярскими служителями. Как и в центральном управлении, здесь практически исчезло их среднее звено (подканцеляристы) - с 19 до 1% - и выросли ряды молодых подьячих 3-й статьи или копиистов -с 60 до 71% (от общей их численности). Очевидно, эти изменения были вызваны прежде всего финансовыми соображениями и стремлением правительства экономить на жалованьи служащих. Сокращение численности служащих губернских и провинциальных канцелярий связано и с проведением коллежской реформы, восстановившей значение центрального управления. Рассмотрим более подробно личный состав местных учреждений в 1726 г. Для этого обратимся к таблице 3.

Военная служба, как показано в таблице, была основной школой для высшего и среднего губернского чиновничества: ее прошли все высшие чины (губернаторы, вице-губернаторы, президенты надворных судов) и почти половина тех, кто занимал должности среднего уровня (воеводы, коменданты, вице-президенты надворных судов и др.). Доля военных среди чиновников высших и средних рангов приближалась к 85% (75 из 89). Высшее чиновничество управляло губерниями: генерал-губернаторы - Киевской, Ревельской и Рижской; губернаторы - Московской, Казанской, Воронежской, Архангелогородской, Сибирской, Астраханской и Смоленской; вице-губернатор - Нижегородской. В 1726 г. Рижской губ. «в небытность генерал-губернатора» управлял вице-губернатор, а Московской, где не было ни губернатора, ни вице-губернатора, - обер-комендант и комендант. Петербургскую губ. («Канцелярию над Ингерманландией») возглавлял воевода И. Строев, хотя воеводы, как правило, управляли провинциями.

В этой связи необходимо заметить, что тогда местные начальники имели часто более высокий ранг, чем требовала занимаемая ими должность. Так, по Табели о рангах должность воеводы соответствовала VIIl классу, но среди исполнявших ее 33 человек были: 1 бригадир (V класс), 9 полковников (VI класс), 8 подполковников (VII класс), 3 майора (VIII класс) и 3 капитана (IX класс). Таким образом, из 24 воевод, состоявших в военных чинах, 18 могли претендовать на занятие более высоких должностей. Кроме бывших военных, среди воевод было 7 стольников (в том числе 2 комнатных), представлявших аристократию конца XVII в.41, чины еще двоих не указаны.

В местном управлении число чиновников высших и средних рангов было невелико и составляло соответственно 6 и 12% их общей численности. Свыше 80% губернских чиновников (424 из 520) занимали должности IX-XIV классов, образуя низшее звено местной администрации. В их число входили асессоры при воеводах и в надворных судах (146 человек вместе с центральными учреждениями), 47 камериров, возглавлявших местные камерирские конторы (вместе с центральными учреждениями их было 59, в том числе 4 унтер-камерира). В XIV классе находились комиссарские должности, подразделявшиеся в зависимости от обязанностей на губернские, пограничные, судебные, уездные и земские. Наиболее многочисленными среди них были судебные комиссары (27). Всего же в местном управлении насчитывалось 49 комиссаров и еще 20 состояли при коллегиях (в конторах Военной, Адмиралтейской, Берг-коллегии и др.).

104 из 424 чиновников IX-XIV классов (25%) занимали должности секретарей различных канцелярий. С расширением делопроизводства эта должность получила особое значение в системе управления, что признавали и законодатели, связавшие с ней получение потомственного дворянства. Преобладание на высших и средних должностях бывших военных, не имевших опыта приказной работы, делало их зависимыми от концелярии и в первую очередь от ее руководителя - секретаря. Так, по закону секретарь воеводской канцелярии обязан был постоянно находиться на службе (воевода - 2 дня в неделю), наблюдать за правильностью делопроизводства (подписывать все исходящие бумаги), докладывать дела воеводе и обеспечивать его выписками из законов и справками, необходимыми для решения дел, следить, чтобы эти решения не противоречили указам правительства42. Как заметил М.М. Богословский, в задачи секретаря входило быть не только правой рукой воеводы, но и «его ходячей памятью». Однако на практике «нередко секретарь оказывался на только памятью, но и мыслью воеводы», подсказывая ему нужное решение43.

Таблица 3. Состав служащих местных учреждении (по губерниям) в 1726 г.*
post-2-0-46414200-1408659169_thumb.jpg
* Сост. по: Кирилов И.К. Указ. соч. С. 46-291.

Как следует из таблицы 3, чиновники составляли небольшую часть служащих местных канцелярий, которые занимали в основном канцелярские и низшие служители. Должность канцеляриста, представлявшую вершину канцелярской карьеры, исполняли 22% (257 из 1191) всех служителей канцелярий; должность подканцеляриста в местном управлении практически отсутствовала (всего 13 человек); копиисты, занимавшие низшую ступень канцелярской лестницы, составляли 77% всех канцелярских служителей (921 человек). Чиновники и канцелярские служители насчитывали в общей сложности чуть больше половины личного состава всех канцелярий (1711 из 3316), 1602 человека - низшие служители или обслуживаюпщй персонал (сторожа, вахмистры, рассыльные, солдаты, палачи и др.). Здесь уместно заметить, что низших служителей, занятых не письменными работами, а используемых для посылок, охраны колодников и помещений, поставляла учреждениям армия. Как и для правителей губерний, гражданская служба была для них наградой за военную, своеобразным пенсионом вышедших в отставку.

Помимо этих трех групп служащих, находившихся на содержании казны, в состав местного управления входили и служащие неадминистративных учреждений. Самыми многочисленными среди них были бурмистры и ратманы: в 195 городовых магистратах состояло 637 человек, в том числе 8 президентов, возглавлявших магистраты крупных городов, 235 бурмистров и 394 ратмана. По числу служащих этим учреждениям несколько уступали местные нотариальные учреждения: в 233 крепостных конторах насчитывалось 520 человек (212 надсмотрщиков и 308 писцов). Институт фискалов, осуществлявших негласный надзор за деятельностью должностных лиц, к 1726 г. уже пережил свой расцвет и даже в местном управлении имел только 176 исполнителей. Бурмистры и ратманы магистратов, фискалы, надсмотрщики и писцы крепостных контор составляли в общей сложности 29% всего аппарата местного управления (1333 из 4646 человек). Если сравнить общее число чиновников и канцелярских служителей (1711 человек) с численностью негосударственных служащих (1333 человека), то получим соотношение, близкое к равновесию - 56 и 44%, отражающее участие в местном управлении коронного и выборного элементов. Представители последнего разряда в большинстве своем избирались населением и не получали казенного жалованья, хотя и считались состоявшими на государственной службе. Поэтому необходимо более детально рассмотреть принципы формирования и функции этой категории служащих, являвшихся «выборной бюрократией».

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Выборные служащие

Члены магистратов. Издание в 1721 г. регламента Главного магистрата было второй попыткой правительства превратить управление городов в самостоятельное от администрации ведомство (первая предпринята в 1699 г. открытием Московской бурмистерской палаты или Ратуши и подведомственных ей земских изб). Главный магистрат по своему значению был приравнен к коллегиям и подчинен Сенату. В его ведении находились городовые магистраты, получившие статус «главы и начальства всему гражданству»44. На практике эти выборные учреждения, как и предшествовавшие им земские избы, находились под полным контролем местной администрации, занимали особое место в системе государственного управления. «Бурмистерская палата, ратуша, главный магистрат, земские избы, городовые ратуши и магистраты - все эти учреждения, - писал А. А. Кизеветтер, - будучи земскими по своему выборному составу, являлись по преимуществу органами бюрократической централизации по характеру своей деятельности, по свойству поставленных им задач, по порядку присвоенной им ответственности и отчетности»45. Следует в этой связи заметить, что преобразования 1720-х гг. способствовали усилению бюрократических черт, присущих этим учреждениям. Так, сопоставляя принципы формирования их состава, можно с полным основанием утверждать, что члены магистратов больше напоминали чиновников, чем их предшественники, заседавшие в земских избах. Действительно, бурмистры и ратманы также избирались на посадских мирских сходах, но в отличие от земских старост избирались пожизненно (впоследствии эти сроки не единожды менялись) и лишь из числа первостатейных купцов. Подотчетны они были не своим избирателям, а исключительно государственным органам власти и за «честную и безукоризненную службу» могли быть «пожалованы шляхетством», что в XVIII в. случалось довольно часто. С введением Табели о рангах выборные должности получили соответствующие классы: президент главного магистрата - VIII, бурмистр - IX, городовой бурмистр - X, ратман в столице - XII. В результате, как писал И.И. Дитятин, члены магистратов «были введены в качестве составного звена в цепь чиновничьей иерархии, облекшись в соответствующие чину мундиры»46. Однако чины они получали только на время службы и лишались их с освобождением от должности. В отличие от чиновников, члены магистратов находились на содержании посадского населения, а не казны. Тем не менее выборные служащие были прочно «вплетены» в состав государственного аппарата.

Крепостные надсмотрщики и писцы. В 1719 г. при Юстиц-коллегии была учреждена должность особого дьяка по крепостным делам и создана Крепостная контора, заменившая собой Приказ крепостных дел (существовал с 1701 г.). В том же году открылись подведомственные этому центральному учреждению местные нотариальные органы при надворных судах47. Однако их служащие, крепостные надсмотрщики и писцы, происходившие от площадных подьячих XVII в., существовали и до открытия крепостных контор. В 1701 г. в Москве был утвержден штат «прежде бывшим Ивановской площади подьячим» из 20 писцов и 4 надсмотрщиков (предпринятая в 1700 г. попытка передать составление крепостных актов Московской ратуше, чтобы писать их «добрым подьячим, а не площадным», успехом не увенчалась). В связи с особым значением надсмотрщиков (должны были заверять документы, получать денежный сбор за их составление и быть «у надсмотру от воровства над писцами») на эту должность предписывалось «избрать людей знатных кому бы в том можно было верить». Для оформления крепостных актов в Москве был учрежден Приказ крепостных дел (Палатка Ивановской площади)48. В том же году надсмотрщики и писцы были введены во всех городах и больших селах. Под наблюдением воевод и бурмистров «изо всяких чинов людей в знатности добрых» избирались писцы, а уже из них - надсмотрщики: по 2 человека в больших городах и по 1 в малых. Списки вновь избранных посылались в Оружейную палату, а их самих приводили к присяге, взяв на них «поручные записи с добрых и знатных людей». Для крепостных дел учреждались особые писчие избы, а в небольших городах - столы в приказных избах. Жалованье эти служащие получали из денег, собираемых за оформление крепостных дел: надсмотрщики по 70 руб. в год, а писцы от 35 до 50 руб., в зависимости от статьи49. В 1706 г. крепостные дела вместе с писцами были переданы в ведение городовых ратуш, так как воеводы «к приумножению с тех дел казны чинили нерадение». В случае недобора крепостных пошлин «по нерадению самих бурмистров», предписывалось взыскивать эти деньги с бурмистров и лучших градских людей - их избирателей50.

К середине 1720-х гг. по всей стране насчитывалось свыше 230 крепостных контор. Большинство из них состояло из надсмотрщика и 1-2 писцов, в отдельных случаях -только из 1 надсмотрщика. Принцип комплектования этих учреждений не менялся до конца правления Петра I; сохраняли свое значение и поручные записи знатных людей51, служившие гарантией надежности их состава.

Фискалы. Среди должностей, носивших частично выборный характер, наибольшее количество вопросов вызывает фискальская служба, хотя о ней и написано несколько специальных работ52. Фискалы в качестве органов тайного надзора за деятельностью губернской администрации были созданы по подобию фискалов, действовавших в то время в Пруссии. Впервые фискалы упоминаются в указе 2 марта 1711 г. в связи с поручением Сенату попечения о правосудии и государственных доходах, для чего ему предписывалось «учинить фискалов во всяких делах». В их задачи входило раскрытие преступлений, связанных с казнокрадством и взяточничеством, с укрывательством от службы и прочими нарушениями закона. Главным надзирающим лицом в стране был обер-фискал, в подчинении которого находились провинциал-фискалы и рядовые фискалы (по 1 в каждой отрасли управления).

Торжества закона и справедливости фискалы должны были достигать негласным путем: «Над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, также в сборе казны и прочего». При этом новые службы были поставлены в особое положение. Фискалы не подчинялись местным властям и были подсудны только Сенату, что позволяло им смело обличать казнокрадов и взяточников, невзирая на должности и лица.

К 1714 г. организация и сфера деятельности фискальской службы были окончательно определены; введена ответственность фискалов за ложные доносы и разработана централизованная система органов надзора. При Сенате должен был находиться обер-фискал с четырьмя помощниками, в том числе 2 из купцов, чтобы «купеческое сословие тайно ведать»; при каждом губернском правлении - 4 фискала, из них 1 провинциал-фискал, «из каких чинов достойно, также и из купечества»; в каждом городе -1 или 2 фискала, в зависимости от числа жителей53.
Заполнялись эти должности по-разному. Обер-фискала (затем генерал-фискала) назначал или выбирал из числа кандидатов, представленных Сенатом, сам Петр; провинциал-фискалов - обер-фискал, а городовых фискалов - жители городов при участии провинциал-фискалов54. Закономерен вопрос: из каких сословий рекрутировались городские фискалы, составлявшие большинство этих служащих? Ответ содержит указ 17 марта 1714 г., предписывавший провинциал-фискалу раз в год объезжать свою губернию и ревизовать деятельность городовых фискалов. Выявив «неприлежных фискалов», провинциал-фискал должен был вместо них «выбирать иных людей, добрых и правдивых, и закрепя те выборы своими руками, объявить, где довлеет (удовлетворяют. -Л.П.), токмо из дворян молодых не принимать, и которые ныне такие есть, тем не быть, а быть немолодым, а именно от сорока лет и выше, кроме тех, которые суть из купечества»55. Очевидно, что городовые фискалы выбирались местными жителями из дворян и купцов, а присутствовавший при этом провинциал-фискал лишь утверждал результаты выборов, наблюдая, чтобы среди вновь избранных не было молодых дворян, годных к военной службе. В 1718 г. было запрещено выбирать фискалов из состоятельных купцов56. Дело в том, что фискальская служба освобождала торговых людей от уплаты податей, которые вместо них вносила посадская община, поэтому чем богаче был избранный в фискалы купец, тем больше налогов приходилось на долю остальных членов общины. Городовые фискалы могли как избираться населением, так и назначаться по представлению провинциал-фискала. Причем среди них были не только купцы и дворяне, но и крестьяне (в северных районах)57.

Сословное происхождение фискалов подчеркивалось в их названии, поэтому существовали «фискалы из шляхетства» и «фискалы из купечества». Эти названия сохранялись даже за провинциал-фискалами. В 1726 г. в местном управлении насчитывалось 12 провинциал-фискалов, 85 фискалов из шляхетства, 21 - из купечества и 58 - просто фискалов. Кого относили к последней категории фискалов, неясно, так как объяснений нет ни в законодательстве, ни в литературе. Можно предположить, что так называли тех, кто получал эту должность по назначению провинциал-фискалов, а не по выбору городского населения. Не исключено также, что эту категорию составляли довольно многочисленные в то время «доносители» из посадских людей и прочих слоев населения, которых зачисляли по их просьбе в фискалы, хотя и после их тщательной проверки58.

К 1720 г. должность фискала была введена в каждой коллегии. Военное, морское и духовное ведомства имели собственные фискальские службы, не входившие в общую систему. По оценке В.О. Ключевского, фискалов, включая столичных, провинциальных, городовых и ведомственных, могло быть не меньше 500. «Фискалы, - писал Т. Барсов, - в виде сети покрывали всю Россию, представляя по своей организации, иерархически сплоченный, особый и отдельный от других установлений институт в государстве»59.

С созданием коллегий фискалы из ведения Сената перешли в Юстиц-коллегию. В результате переподчинения этой структуры местом пребывания обер-фискала стала Юстиц-коллегия, а провинциал-фискалов - надворные суды (вместо губернских канцелярий); остальные фискалы по-прежнему находились в городах. Должность фискалов считалась государственной службой, и преобразования последних лет правления Петра I были направлены на усиление ее государственного начала. В 1722-1724 гг. усилился контроль за фискалами со стороны государственных учреждений. С 1722 г., как и все остальные служащие, они находились под надзором генерал-прокурора, а с 1723 г., когда при Сенате была создана должность генерал-фискала, восстанавливается их подчиненность высшему учреждению. Включение фискальских должностей в Табель о рангах также приближало их к статусу коронных служащих. В 1722 г. ранги получили только обер-фискал (VDT военный) и фискалы в губерниях и надворных судах (XIV статский). Но уже через год число начальников среди фискалов заметно возросло и возникла необходимость внести дополнения в Табель 1722 г. Включение в нее новых должностей законодатели объясняли изменениями в составе фискалов. Как отмечалось в указе 1723 г., вначале они «выбраны были из самых нижних людей, без свидетельства, которые рангов не имели, кроме обер-фискала, которые ныне явились в великих преступлениях и злодействах. А ныне определены фискалы из знатных офицеров». Генерал-фискал получил ранг генерал-майора армии (IV класс), обер-фискал государственный - бригадира (V), обер-фискал Военной коллегии - полковника (VI), обер-фискал Военной конторы и дивизий - подполковника (VII), фискалы коллегий и Главного магистрата - майора (VIII), провинциал-фискалы и фискалы магистратов - капитана (IX). Но в 1724 г. законодатели еще раз вернулись к пересмотру Табели о рангах и исключили из нее фискалов, служивших в городах и городовых магистратах60. Таким образом, от высших должностей фискальской служебной лестницы были отделены низшие ее ступени, которые заполнял пестрый в сословном отношении контингент служащих, формировавшийся в значительной степени путем выбора населением. Фискалы-начальники, включенные в Табель о рангах и подчиненные надзору государственных учреждений, по своему положению приближались к коронным чиновникам.

Существенным отличием фискалов от государственных служащих было то, что они кормились от дел и не получали казенного жалованья. Их служба была трудной, даже опасной, но выгодной. По закону 5 марта 1711 г., при подтверждении доноса фискалы получали половину штрафа или имущества нарушителя закона (вторая половина шла в казну). С 1714 г. в казну по-прежнему поступала 1/2 общей суммы штрафа, но доля доносителя сократилась в 2 раза, так как четверть всех денег шла на содержание фискальского аппарата и распределялась между провинциал-фискалом и городовыми фискалами провинции, откуда шел донос (1/20 этой четверти отчислялась обер-фискалу с товарищами)61.

Получив право доносить, фискалы не несли никакой ответственности за ложный донос. Закон охранял их от справедливого возмездия и угрожал «жестоким наказанием и разорением всего имения» тем, кто решался «досадовать» на них62. Неудивительно, что занимавшие эту должность нередко злоупотребляли своим положением, вызывая всеобщую ненависть. Вместе с тем на счету фискалов было немало раскрытых преступлений против казны и имущества частных лиц. Наряду с огромным количеством дел о казнокрадстве и взяточничестве мелких чиновников, они выдвигали обвинения против губернаторов, сенаторов гр. Ф.М. Апраксина и кн. Я.Ф. Долгорукова и даже против всесильного кн. А.Д. Меншикова. По их доносу началось дело сибирского губернатора кн. М.П. Гагарина, обвиненного в грабеже населения и незаконной торговле китайскими товарами. Но несмотря на государственную пользу, какую приносили фискалы, их деятельность, основанная на доносительстве, придавала фискальскому институту «отталкивающий характер». В немалой степени этому способствовали и те многочисленные преступления и злоупотребления, которые часто совершали сами фискалы, но за которые они преследовали других. Многие из них подверглись суровым наказаниям и даже были казнены63.

Итак, при формировании новой системы местного управления, предполагавшей повсеместное введение бюрократических начал, законодатели были вынуждены включить в нее должности, занимавшие промежуточное положение между коронными и выборными служащими. В шведские образцы явно не вписывалось и широкое привлечение к делам управления выборных представителей тяглых общин, собиравших налоги и исполнявших службы в таможнях, кабацких конторах и конских избах. Последняя категория выборных или земских людей не получала за свою службу ни жалованья, ни чинов, хотя и составляла важное исполнительское звено в системе государственного управления. В 1720-е гг. законодатели не раз пытались отступить от традиционной для Московской Руси практики и заменить тяглый состав этих исполнителей государственными служащими.

Попытки изменить характер выборной службы. Существует много указов, свидетельствующих о стремлении законодателей к бюрократизации финансовой сферы управления путем передачи сбора различных налогов отставным военным. В 1722 г. офицерам и солдатам передавался надзор за приемом и отпуском провианта, «вместо бывших до сего времени целовальников по выбору от купечества», а также сборы «пошлинные, кабацкие, соляные и другие всякие», чтобы «из купечества бурмистров и целовальников к таможенным и кабацким сборам не брать». Однако на практике это предписание оказалось трудновыполнимым. К концу 1723 г. вместо 6997 человек, необходимых для сбора этих налогов, их насчитывалось только 475. В связи с недостатком людей «в качестве временной меры» разрешалось там, где «отставных не достанет, быть по-прежнему из купечества»64. Интересно, что число выборных людей, занятых только сбором налогов, заметно превышало общую численность государственных служащих, составлявших лишь вершину управленческой пирамиды. Очевидно, что дальнейшее продвижение по пути бюрократизации управления привело бы к резкому увеличению государственного аппарата, что во всех отношениях было не по силам Российскому государству. Недостаток людей был не единственным препятствием для последовательного внедрения начал, заимствованных в 1719 г. у Швеции. Новый порядок сбора налогов потребовал от казны почти 70 тыс. руб. дополнительных расходов, в том числе и на жалованье государственным сборщикам. После смерти Петра было признано, что пользы от новых чиновников «никакой нет, кроме ссор и кражи», и сбор налогов был вновь передан городам под ответственность магистратов65. Попытки законодателей заменить этих тяглецов отставными военными успехом не увенчались.

Другим направлением в решении этого вопроса было привлечение к финансовым делам выборных из дворян (в первой четверти XVIII в. представители этого сословия принимали участие в административном управлении в качестве товарищей воевод, затем ландратов при губернаторах). Дворянской выборной службой впервые стала финансовая должность земского комиссара или «комиссара от земли» - так называли ее, чтобы отличить от земского комиссара-правителя дистрикта, учрежденного в 1719 г. и назначаемого Камер-коллегией. Новые комиссары избирались местными дворянскими обществами сроком на 1 год для сбора подушной подати и, в отличие от назначаемых комиссаров в состав администрации не входили. Среди 200 земских комиссаров, избранных к концу 1723 г. (без Московской губ. и ряда провинций), насчитывалось 190 дворян (в том числе 6 князей) и 10 крестьян (6 черносошных и 4 дворцовых волостей)66.

Таким образом, в годы правления Петра I выборный элемент был широко представлен в местном управлении, значительно превосходя по численности коронных служащих. Часть этих исполнителей (бурмистры и ратманы магистратов, фискалы, надсмотрщики и писцы крепостных контор) были прочно вписаны в систему государственного управления и по своему положению приближались к чиновникам. Однако для большинства из них участие в делах управления по-прежнему было разновидностью тягла.

Общая численность служащих в первой четверти XVIII в.

Численность администрации каждой из 12 губерний была различной. Объяснялось это как числом провинций, входивших в их состав, так и административно-территориальным значением губерний. Так, благодаря столичному статусу Петербурга и Москвы эти губернии по числу служащих значительно превосходили остальные. Таблица 4 отражает общую численность лиц, занятых в системе управления России в 1726 г.

Таблица 4. Состав служащих государственного аппарата России в 1726 г.
post-2-0-85139500-1408659511_thumb.jpg
* В том числе 31 коллегии-юнкер в коллегиях С.-Петербурга.
** Московские служилые люди, в начале XVIIl в. получившие название «царедворцев» среди которых большинство было стольниками.
*** Сторожа, вахмистры, счетчики, вахтеры.

Как следует из данных этой таблицы, включение сведений о составе центральных учреждений резко увеличило численность гражданских служащих столичных губерний: в Петербургской почти в 10 раз и в Московской почти в 1.5 раза (сравни с табл. 3). Но центральный и местный аппараты отличались не только числом служащих. Сопоставление общих сведений о личном составе столичных и губернских учреждении позволяет сделать вывод о существовании между ними принципиальных различий. Во-первых, центральное управление было сосредоточено в канцеляриях государственных учреждений, поэтому служащие негосударственных учреждений составляли в столицах менее 1% их общего числа. В большинстве своем это были служащие фискалитета. Из них 5 человек служили в Петербурге: 1 - в Военной коллегии и 4 - в Фискальской канцелярии (генерал-фискал, 2 провинциал-фискала и фискал из купечества) и 20 человек в Москве (провинциал-фискал из шляхетства, 2 провинциал-фискала из детей боярских, фискал из купечества и 16 фискалов). Во-вторых, должности центральных учреждений имели более высокие ранги, поэтому в столицах было больше чиновников высших и средних классов (по 19%), тогда как в IX-XIV классах состояло 62% всех служащих (в местных, соответственно: 6, 12 и 82%). В то же время столичные учреждения заметно уступали местным по числу чиновников из бывших военных. Если в местном управлении среди служащих высших и средних классов военные составляли 85%, то в центральном только 37%. В-третьих, удельный вес секретарей в центральном аппарате был выше: эту должность исполняли 16% чиновников VI-VIII классов (13 из 82) и 27% чиновников IX-XIV классов (против 25% в местных учреждениях). Более сложное делопроизводство в столичных канцеляриях требовало и большего числа опытных исполнителей, поэтому в этих учреждениях канцеляристы составляли 28% (в местных 22%), а копиисты - 67% всех канцелярских служителей (в местных 77%). Средняя группа, включавшая подканцеляристов, в целом была малочисленна. Эти наблюдения указывают на более высокую степень бюрократизации центрального управления по сравнению с местным.

В результате анализа статистических сведений о составе государственного аппарата в 1726 г. мы получили достаточно полную картину его состояния через полтора года после смерти Петра I. Однако эти данные еще не дают ответа на вопрос о том, как изменилась численность аппарата: вырос ли он к 1726 г. или, напротив, сократился? Чтобы ответить на него, необходимо проследить, как менялась численность служащих на протяжении всего исследуемого периода, выделив в качестве промежуточных вех годы проведения таких важных административных реформ, как губернская 1708 г., коллежская и областная 1719 г. Имеющиеся в нашем распоряжении статистические материалы позволяют проанализировать численность состава только государственных канцелярий, разделив их служащих на 3 группы: чиновники, канцелярские и низшие служители. Учитывая фрагментарность статистического материала, обобщенного в таблице 5, необходимо подразделить ее на 3 самостоятельные части. Такая структура дает возможность в первых двух частях таблицы рассмотреть состав центральных и местных канцелярий (чиновники и канцелярские служители или подьячие), а в третьей, итоговой - проследить изменения общей численности государственного аппарата, включая низших служащих (сторожей, солдат и др.), и определить соотношение между личным составом центральных и местных учреждений. Исходной точкой служат цифровые данные 1698 г.; о влиянии губернской реформы 1708 г. можно судить по сведениям об отдельных группах служащих за 1711, 1715 и 1717 гг.; результаты коллежской реформы прослеживаются по сведениям 1720 и 1726 гг. После предварительных объяснений обратимся к таблице 5, отражающей численность государственного аппарата в 1698-1726 гг.

Таблица 5. Численность служащих высших, центральных и местных учреждений в 1698-1726 гг.
post-2-0-77053300-1408659557_thumb.jpg
Сост. по: Демидова Н.Ф. Указ. соч. С. 23, 31, 37 (сведения за 1698); Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 261, 263, 264 (за 1711 и 1715 гг.); Мрочек-Дроздовский П.Н. Указ. соч. С. 85-86, 88 (сведения за 1717 г.; подсчитано мною); РГАДА., ф. 248, оп. 11, кн. 606, л. 195-234 (сведения за 1720 г.; подсчитано мною); Кирилов И.К. Указ. соч. (сведения за 1726 г.; подсчитано мною).
* Среди них: 23 судьи (начальники приказов), 5 думных дьяков и 86 приказных дьяков.
** Среди них: 302 правителя приказных изб и 28 дьяков; с учетом числа воевод (у Н.Ф. Демидовой указана только численность дьяков) общее число служащих местных учреждений увеличилось на 302 человека и составило 2220 человек (по подсчетам Демидовой их было 1918).
*** Сведения по Московской, С.-Петербургской, Рижской, Киевской, Архангелогородской, Азовской, Казанской и Нижегородской губ.
**** Без низших служителей.

Как можно заключить из первой части таблицы, в течение исследуемого периода численность служащих центральных канцелярий постоянно сокращалась. Причем сокращение это шло за счет подьячих или канцелярских служителей (в 1711 г. - 72%, в 1720 г. - 48, в 1726 г. - 39% от уровня 1698 г.). Параллельно шел процесс быстрого увеличения числа дьяков (чиновников), составлявших в конце XVII в. очень незначительную часть приказных людей. Очевидно, что с введением Табели о рангах произошла дифференциация части подьячих, в результате которой наиболее опытные из них получили классные чины и переместились в разряд чиновников, образовав новую по сравнению с предыдущим периодом группу служащих - канцелярских чиновников. Резкое сокращение их числа могло быть также вызвано более четкой регламентацией обязанностей и передачей части их полномочий, не связанных с канцелярской работой, служащим других учреждений. Однако главной причиной сокращения центрального аппарата стало развитие местного управления и перераспределение функций между центром и областью. Чтобы проследить изменения в составе местного управления, рассмотрим вторую часть таблицы. Особый интерес здесь вызывает вопрос о влиянии на местное управление губернской реформы 1708 г. Судя по сведениям 1717 г. (без Сибирской и Астраханской губ.), в губернский период произошло некоторое сокращение числа служащих местных канцелярий (до 93% по сравнению с 1698 г.). Не исключено, что недостающие сведения по двум губерниям могут изменить это соотношение, и число служащих в 1717 г. если не превзойдет уровень 1698 г., то по крайней мере останется прежним. Действительно, логика преобразований начала XVin в. неизбежно вела к росту численности губернского аппарата за счет центральных учреждений. Вместе с тем, как свидетельствует таблица, после коллежской реформы сокращение подьяческих кадров происходило и в местных канцеляриях, хотя и не так заметно, как в центре. В 1726 г. подьячие составляли 63% к их численности в 1698 г. Таким образом, в результате административных реформ первой четверти XVIII в. наблюдалось-постоянное сокращение числа канцелярских служителей, что явно противоречило характеру этих преобразований, внедрявших в русский служебный быт сложное делопроизводство.

Обратимся к третьей части таблицы 5 и посмотрим, как менялось соотношение служащих центрального и местного аппаратов. Напомним, что в отличие от первой и второй частей таблицы, здесь приводятся сведения о всех государственных служащих, к которым относились не только чиновники и канцелярские служители, но и низшие служители. Исключение представляют сведения 1698 г., которые по-прежнему отражают численность только дьяков и подьячих. Именно они и определяют соотношение между служащими центральных и местных учреждений в 1698 г. - 55 и 45%. Включение сведений о низших служителях могло бы увеличить перевес центрального аппарата. Основанием для такого предположения служат сведения 1675 г., согласно которым низшие служители московских приказов (приставы, сторожа и пр.) составляли 13% от числа подьячих67. В местном же управлении их обязанности, как правило, исполняли выборные представители тяглых миров.

В 1715 г. соотношение между центральным и местным управлениями резко изменилось в пользу последнего, на долю которого приходилось 75% всех государственных служащих (4082 из 5478). Какие служащие обеспечили этот рост? Если вспомнить, что число канцелярских служителей постоянно сокращалось и что в 1717 г. в местных канцеляриях трудился 1761 подьячий, то источник столь резкого увеличения местного аппарата станет очевидным - низшие служители. Это подтверждает и тот факт, что в 1726 г. они составляли 48% личного состава местных канцелярий (1602 из 3313 человек) и 46% состава центральных (1271 из 2767). Их ряды заметно выросли во время коллежской и местной реформ 1719 г. В 1720 г. в коллегиях низшие служители составляли половину личного состава (1540 из 3101), к 1726 г. их доля несколько снизилась (до 46%), но по-прежнему оставалась высокой. Отсутствие полных сведений о государственном аппарате за 1720 г. не позволяет выявить общую тенденцию его развития в последующие 5 лет: сократилась ли численность служащих в местном управлении или, в отличие от центрального, она продолжала расти. Но очевидным остается одно: за 11 лет (с 1715 по 1726 г.) государственный аппарат увеличился с 5478 до 6040 человек. Объяснялось это ростом рядов низших служителей, который происходил на фоне постоянного сокращения числа канцелярских служителей - главных работников, обеспечивавших нормальную работу бюрократической машины. Вместе с тем по сравнению с концом XVII в. число учреждений заметно увеличилось. Насколько многолюдными были новые учреждения и в какой степени они были обеспечены работниками по сравнению с 1698 г. можно судить по данным, приведенным в таблице 6.

Таблица 6*. Соотношение числа учреждении и служащих в 1698 и 1726 гг.
post-2-0-21034900-1408659583_thumb.jpg
* Сост. по: Демидова Н.Ф. Указ. соч. С. 23 (сведения за 1698 г.); Киρилов И.К. Указ. соч. С. 36-302 (сведения за 1726 г.; подсчитано мною).
** С учетом бурмистров, ратманов, фискалов, крепостных писцов и надсмотрщиков, но без низших служащих - сторожей, рассыльных, солдат и др.

К 1726 г. число учреждений в целом по стране увеличилось почти в 2 раза, особенно заметным был этот рост в местном управлении. Что касается их личного состава, то он, напротив, сократился. При этом увеличение числа служащих в провинции не смогло в полной мере компенсировать почти двукратное их сокращение в центральных учреждениях. В результате этих изменений число служащих в расчете на одно учреждение по сравнению с 1698 г. резко уменьшилось: в центральных в 3 раза, в местных -почти в 1.5, а в целом по стране - в 2 раза. Сократилось их число и по отношению к численности населения. Если в 1698 г. один служащий приходился на 2250 человек, то в 1726 г. - уже на 3400 (из расчета 4540 служащих на 15.6 млн человек 68 по сведениям на 1719 г.).

Следствием такого малолюдства был большой недостаток в канцелярских служителях. Нередки были случаи, когда местные начальники отнимали друг у друга опытных подьячих буквально с оружием в руках. Недостаток приказных рук вынуждал самих подьячих, не справлявшихся с потоком бумаг, нанимать за свои деньги помощников69.

Как на практике выглядела система государственного управления, созданная административными реформами первой четверти XVIII в.? Вот какой рисуется она по описанию И.К. Кирилова - современника этих преобразований. Средоточием власти в провинции была воеводская канцелярия во главе с воеводой и двумя (редко тремя) асессорами, где под руководством секретаря трудились 9 канцелярских служителей и несли службу 2 сторожа; для денежных сборов существовала контора камерира со штатом в 6 человек (писарь, 4 копииста и сторож). При них находилось от 10 до 70 рассыльных из отставных солдат. Помимо этих двух государственных учреждений, были еще городовой магистрат, где заседали 2 бурмистра и 3 ратмана, и крепостная контора с надсмотрщиком и четырьмя писцами «для письма крепостей». Надзор за администрацией осуществлял провинциал-фискал или фискал из шляхетства. Эти власти находились в главных городах провинций. В губернских центрах, которые, за исключением столиц, мало чем отличались от провинциальных, действовали те же учреждения, только с большим числом служащих. Например, в большинстве губернских канцелярий насчитывалось по 16 человек (секретарь, 4 канцеляриста, 8 копиистов и 3 сторожа). Единственным отличием, подчеркивавшим военное значение губерний, были гарнизонные канцелярии, созданные по штатам Военной коллегии во всех губерниях, за исключением Нижегородской. Кроме того, в 8 губернских городах действовали надворные суды (еще 3 в центрах провинций). Их канцелярии включали по 12-16 служащих. В штаты надворных судов Петербурга, Москвы и Ярославля входили еще палачи и команды рассыльных из 12 солдат во главе с капралом. В Петербургском надворном суде, находившемся при Юстиц-коллегии, значилось 12 заплечных дел мастеров, в Московском и Ярославском - по 2.

В большинстве уездных городов единственными представителями власти были бурмистр с 1-2 ратманами в магистрате и надсмотрщик с писцом в крепостной конторе. Нередко в этих учреждениях находились лишь бурмистр и надсмотрщик. За исполнением законов надзирали фискалы: по 1-2 человека на несколько уездных городов. Судя по сведениям И.Г. Кирилова, комиссары в качестве правителей уездов или дистриктов были тогда довольно редким явлением. Неудивительно, что назначенным в 1727 г. городовым воеводам приходилось иногда принимать дела не от комиссаров, а от совсем случайных должностных лиц70. Картина будет неполной, если не отметить, что наряду с административными канцеляриями во многих провинциальных и уездных городах по-прежнему действовали таможенные, кабацкие и конские конторы или избы (в общей сложности 218), где несли службу выборные представители тяглых и сословных общин.

Таким образом, к концу правления Петра I административное управление было сосредоточено преимущественно в столицах, где бюрократическое начало имело прочные корни, уходившие в приказную систему XVI-XVII вв. В провинции же было только 2 учреждения, в полной мере отвечавших определению «бюрократическое»: канцелярия воеводы и контора камерира. В уездных городках управленческие функции осуществляли учреждения, включенные великим преобразователем в государственную структуру. В результате реформ они были выделены из безбрежного моря «тяглого самоуправления» посадских и сословных общин и по своей организации представляли промежуточное звено между административными и традиционными для Московской Руси выборными учреждениями. Однако многие исполнительские функции, особенно в финансовой сфере, по-прежнему были обязанностью тяглых и сословных общин, что явно противоречило инструкциям 1719 г., носившим четко выраженный бюрократический характер. По оценке А.Д. Градовского, несмотря на заимствования европейских форм, при Петре I «в принципах и основных условиях управления перемены не совершилось»71.

Итак, в первой четверти XVIII в. продолжали сохраняться существенные различия в формировании личного состава центральных и местных учреждений. Их не могли преодолеть многочисленные заимствования в области государственного управления, так как причины этих различий коренились в условиях жизни страны, а значит, носили исторический характер. XVin в., открывая новый период в истории России, не мог полностью освободиться от традиций, заложенных в предыдущем столетии. И эти традиции в значительной степени корректировали многие начинания Петра I.

Новизна учреждений, созданных в результате преобразований первой четверти XVIII в., заключалась в унификации структуры и состава учреждений. Новой была и система материального обеспечения государственных служащих.

Отечественная история. 2004. № 1. С. 18-41.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Материальное обеспечение гражданских служащих

Оклады гражданских служащих и покупательная способность рубли. В XVII в. денежное жалованье было не единственным источником существования государственных служащих: его дополняли натуральные и поместный оклады. В первые годы правления Петра I продолжала действовать система оплаты труда приказных людей, введенная царем Алексеем Михайловичем. Так, в 1690 г. служащие Посольского приказа, помимо подьяческого денежного и хлебного окладов, получали праздничный и соляной оклады72, величина которых не менялась в течение второй половины XVII в. В начале XVIII в. раздача поместных окладов была прекращена, и денежное жалованье стало главным источником существования приказных людей; дополнением к нему служило хлебное жалованье. На низкие оклады приказные люди жаловались еще в конце XVII в., но еще больше оснований для этого у них возникло в начале XVIII в.

По подсчетам Л.В. Милова, во второй половине XVII в. прожиточный минимум (только на питание) составлял 2-2.5 руб. в год на одного человека, тогда как 1 день малоквалифицированного труда стоил алтын (3 коп.) или примерно 7.5 руб. в год (при 5 рабочих днях в педелю). Иными слонами, за 1 день работы поденщик получал плату, достаточную для того, чтобы жить в течение 3-5 дней73.

В первой четверти XVIII в. ситуация изменилась. Монетная операция, которую проводило правительство начиная с 1700-1701 гг. (перечеканка старых серебряных монет, уменьшение их веса, выпуск медных денег и др.), приносила прибыль казне, но вела к обесцениванию рубля74. По свидетельству французского дипломата де Кампредона, в начале 1720-х гг. русский рубль приравнивался к 52 французским су, хотя не стоил и 38 банковских су, поэтому было выгодно привозить в Россию пиастры или немецкие талеры75. В.О. Ключевский, сопоставляя покупательную способность рубля XVII и XVIII вв. с современным ему рублем, пришел к выводу, что стоимость 1 руб. в 1651-1700 гг. равнялась 17 руб. 1882 г., тогда как в 1701-1730 гг. она не превышала 9 руб. Иными словами, в годы правления Петра I рубль подешевел почти в 2 раза, что привело к заметному росту цен и сказалось на материальном положении населения. Если во второй половине XVII в. в Москве и Новгороде за четверть овса платили в среднем 33 коп., то в первой четверти XVIII в. - соответственно 56 и 145 коп. Особенно быстро росли цены в 1720-е гг.76, когда, по свидетельству И.Т. Посошкова, прожиточный минимум не обеспечивал уже и дневной заработок в 5 коп. «Дадут ему (русскому человеку. - Л.П.) на день по 5 коп. И таковым кормом и себя одного не прокормить, - замечает он, - а жену и детей чем ему кормить, только по миру ходить, поневоле научат воровать и в мастерстве своем неправду делать»77. Таким образом, на годовое жалованье в 18 руб. (из расчета 5 коп. в день) в то время мог прожить 1 человек, хотя и с трудом. Вероятно, не случайно содержание одного солдата обходилось в 28.5 руб. в год, или около 8 коп. в день, а учащиеся Навигацкой школы получали кормовых денег от 9 до 15 коп. в день (3-5 алтын), или от 33 до 54 руб. в год78.

Несмотря на инфляцию и рост цен, жалованье приказных людей оставалось на прежнем уровне. К повышению окладов не привела и губернская реформа. Уже в марте 1708 г. дьяки и подьячие Ингерманландской губ. «били челом» о назначении им годового денежного и хлебного жалованья, так как «без того пропитаться им нечем». Однако просьба не была удовлетворена. Высочайшая резолюция предписывала «довольствоваться тем жалованьем, кому какое ныне есть, и к тому давать хлеба, что кому доведется, по рассмотрению, а о прибавке до будущего времени обождать»79.

До 1715 г. в оплате труда приказных людей не было единообразия, так как оклады устанавливались по усмотрению начальников губерний и провинции или самими канцеляриями в зависимости от статей и степеней, на которые подразделялись подьячие. В начале XVIII в. денежные оклады подьячих, особенно местных учреждений, имели более дробную градацию, чем в XVII в. Представление о жалованье служащих местных учреждений дают оклады подьячих Тамбова и Воронежа. В 1710-1712 гг. в Тамбовской провинциальной канцелярии 7 подьячих 1-й статьи (старых) подразделялись на 6 степеней и получали соответственно: от 100 до 200 руб., от 50 до 100 руб., 30 руб., 25 руб., 20 руб. и двое - по 15 руб. в год; годовые оклады 12 подьячих 3-й статьи (молодых) распределялись по четырем степеням и колебались от 3 до 5 руб. В Воронежской канцелярии оклады были другими. Двое подьячих 1-й статьи получали 27 и 50 руб.; четыре человека 2-й статьи - 10,12 и 25 руб.; десять подьячих 3-й статьи были разделены на четыре степени с окладами: 10 руб., 7 руб., двое - по 5 руб. и шестеро - по 2 руб. 50 коп.80 Очевидно, что по сравнению с концом XVII в., когда годовое жалованье подьячих приказных изб составляло от 1 до 30 руб., денежные оклады выросли, хотя большая их часть не достигала прожиточного минимума.

При формировании сенатской канцелярии оклады ее служащих не отличались от губернских; в зависимости от статьи подьячие получали от 2 до 100 руб. в год, а 33 человека служили вообще без жалованья"1. В конце 1711г. оклады были повышены, особенно у молодых подьячих, для которых вводилось дополнительное деление на 3 статьи. В результате оклады 83 служащих сенатской канцелярии распределялись следующим образом: 11 старых подьячих получали по 100 руб., 12 средних - по 50,20 молодых 1-й статьи - по 30 руб., 20 молодых 2-й статьи - по 20 руб. и 20 молодых 3-й статьи - по 15 руб.82 Помимо повышенных окладов, сенатские дьяки и подьячие имели право беспошлинного прохода через городские ворота, а в 1713 г. они получили такую важную для того времени привилегию, как освобождение от воинского постоя83.

В 1713 г. в связи с переездом Сената в Петербург его канцелярия разделилась на петербургскую и московскую, что привело, однако, не к увеличению, а к сокращению общей численности подьячих до 66 человек (из них 50 молодых). Изменения коснулись и жалованья молодых подьячих, минимальный размер которого сократился с 15 до 5 руб. в год, что увеличило разрыв в оплате труда опытных и начинающих служащих. В северной столице, где цены были выше московских, подьячим доплачивали от 1 до 3 руб. в зависимости от квалификации, так как на жалованье, по их свидетельству, «прокормиться было невозможно»84.

Однако эти доплаты были явно недостаточными и не решали проблему материального обеспечения служащих. При низком казенном жалованье традиционным источником безбедного существования для приказных людей по-прежнему служило «кормление от дел». В 1713 г. подьячие канцелярии Сената жаловались, что до 1711 г., когда их взяли в секретный стол этой канцелярии, «давано им денежное и хлебное жалованье и сверх того и приказная дача», а в Сенате назначено им жалованье «с убавкой» и кормиться «с домашними невозможно, отчего пришли в великое оскудение и нищету». Свою просьбу о прибавке окладов они объясняли тем, что, в отличие от других подьячих, у которых бывают «челобитчиковы дела», у них нет другого прибытка, кроме жалованья. На этой челобитной Петр I написал резолюцию: «Вместо прибавочного жалованья ведать в секретном столе все иноземческие и Строгоновы дела, кроме городских товаров»85. Таким образом, при недостатке государственных средств Петр I был вынужден официально признать право администрации на кормление от дел, что создавало условия для получения взяток.

Отношение правительства к оплате труда гражданских служащих. Повышения окладов приказным людям пришлось ждать долго. Причиной тому были как постоянный дефицит государственных средств, так и введенный с 1711 г. новый принцип их распределения между центральными и местными учреждениями. Если до этого из губерний в центр поступал чистый доход, т.е. разница между губернскими доходами и расходами, то с 1711 г. этот порядок расчета был заменен на прямо противоположный. Из общего дохода вначале вычитались средства, необходимые на содержание четырех главных приказов - Военного, Адмиралтейского, Посольского и Артиллерийского (так называемые табельные расходы"», а остаток, на который и падал дефицит, шел на местные расходы. По пяти губерниям, переведенным на новый способ формирования бюджета (Московской. Смоленской. Архангелогородской. Казанской и Сибирской), общий дефицит местных расходов составил свыше 257 тыс. руб. За пределами табельных расходов оказалось и содержание губернской администрации, которое должное было обеспечиваться за счет местных «прибыльных» доходов. Однако не было гарантии, что эти деньги останутся в губернии, а не пойдут на удовлетворение общегосударственных нужд86. По крайней мере уже в 1713 г. по распоряжению царя Сенат ищет способы произвести «убавки» в расходах на содержание аппарата. В результате в начале 1714 г. из поступивших на жалованье служащих 318 тыс. руб. предусматривалось выдать «на прежних основаниях» только 162 тыс.. а 112 тыс. руб. выдавать «по рассмотрению губернаторскому» или вовсе сократить. В частности, было принято решение не выдавать жалованье владельцам деревень. Однако эта мера позволила сэкономить только 1.5 тыс. руб.87, что говорит о небольшом числе чиновников-помещиков.

В условиях военного времени и постоянной нехватки денег жалованье выплачивалось нерегулярно, иногда его не получали годами. При этом правительство нередко само облагало приказных людей многочисленными денежными поборами. Гражданская служба признавалась более легкой по сравнению с военной, поэтому участие приказных людей в расходах казны на военные нужды считалось вполне закономерным. В 1706-1713 гг. правительство особенно часто обращалось к этому источнику. Например, в июле 1706 г. специальным указом предписывалось взыскать и рекрутов, и деньги с владельцев имений, «которые были у дел на Москве и в посылках и на воеводствах и в домах», т.е. в отставке, причем «править неотложно», а если в срок не отдадут, то взять с них вдвое. В конце 1706 г. следует новый указ, касающийся приказных людей и духовенства. При этом годные к службе дьяки должны были платить от 20 до 40 руб., подьячие - от 1 до 25 руб., духовенство - по 1 руб.: не годные к службе также не остались в стороне: со старых и увечных, «которые в службу не годны, а работать могут», предписывалось взять по 8 гривен (80 коп.), с недорослей и малолетних - по 0.5 полтины (25 коп). На собранные деньги предусматривалось создать 3 полка: 2 драгунских и 1 пехотный88. За счет приказных людей правительство оказывало «подмогу» подьячим, которых забирали из приказов в военные канцелярии (по 50 руб. старым и по 30 средним и молодым). Источник финансирования был указан в законе: «Из тех приказов, где они взяты, собрав с их же братии оставшихся подьячих»89. Приказные люди платили в казну рекрутские деньги, причем размер сбора во время войны с Турцией был сильно увеличен. Указом 1713 г. предписывалось с дьяков и подьячих как центральных, так и губернских учреждений «против положенного на Hirx оклада в Казенный приказ и в городах взять втрое. На дьяках <...> взять доведется с 711 по 714 гг., итого на три года по 1641 руб., а втрое 4923 руб.»90. Из-за тех же военных действий, или, как объяснялось в именном указе 3 декабря 1713 г. «для нынешней службы», следовало в приказах и губерниях жалованье на 1714 г. не выдавать никому, за исключением военных91. В 1715 г. вводится новый сбор с приказных людей, имевший военное назначение: при пожаловании в дьяки они должны были вносить в канцелярию Сената огромную по тем временам сумму - по 100 руб. с человека - на содержание лазаретов92.

Таблица 7. Оклады служащих местного управления по штатам 1715 г.
post-2-0-88503900-1408660326_thumb.jpg

Сост. по: ПСЗ-1. Т. 5. № 2879. 28 января 1715 г.
* Четверик - хлебная мера, равная 1/8 четверти, пли около 15 кг (в XVIll в. четверть содержала 7 пудов и 10 фунтов, что составляло около 119 кг хлеба);
** В Петербурге. Ревеле. Выборге и Шлиссельбурге денежное и хлебное жалованье дьяков и подьячих было в 2 раза больше.

Расходы на губернскую администрацию по штатам 1715 г. Штатное расписание 1715 г. вводило новый принцип оплаты труда: оклады назначались всем категориям служащих, включая подьячих, их размер фиксировался законом и на зависел от воли начальника. По сравнению с прежней системой оплаты труда установление повсеместного и фиксированного жалованья было заметным шагом вперед.

Как следует из таблицы 7, новые оклады зависели только от должности и места службы. Губернатор получал в 10 раз больше дьяка и в 80 раз больше молодого подьячего. В С.-Петербургской губ. и на вновь присоединенных территориях оклады служащих были в 2 раза выше, чем в других губерниях, а в канцеляриях ландратов, управлявших долями, - в 2 раза ниже. Самым высокооплачиваемым чиновником был вице-губернатор С.-Петербургской губ., который фактически и управлял ею вместо А.Д. Меншикова, постоянно занятого другими делами. Жалованье канцелярских служителей устанавливалось в соответствии с их делением на 3 статьи (деление на степени отменялось) и уже не зависело от расположения начальника учреждения. Однако, как показала практика, в условиях хронического дефицита денег в казне введение новых штатов и новых принципов оплаты труда еще не служило гарантией своевременной выплаты жалованья.

По штатам 1715 г., на содержание всей губернской администрации расходовалось 173 тыс. руб., тогда как только управление Лифляндии до присоединения ее к России обходилось шведскому бюджету более чем в 200 тыс. руб. в год. Таким образом, на одну губернию Швеция расходовала больше средств, чем огромная по территории Россия выделяла на все местное управление. «Шведские учреждения, если ввести их настоящим образом. - писал П.Н. Милюков. - были для тогдашней России слишком дороги и не соответствовали степени ее хозяйственного развития». Именно это обстоятельство являлось, по его мнению, одним из самых слабых мест при приспособлении шведских губернских учреждений к условиям российской жизни93.

Стоимость центрального аппарата в 1721 г. Стремление получить дешевую администрацию сказалось и при разработке коллежской реформы. Разработчик административных реформ Г. Фик, ссылаясь на опыт европейских («христианских») государств, которые все «честно и по нужде» обеспечивают своих служителей, призывал Сенат не жалеть денег на содержание администрации. По его мнению, лучше дать 100 руб., «нежели допустить на 200 или 300 руб. подлогу», тем более что только «надеждой на хорошее жалованье и повышение чина можно привлечь способных людей»94. По смете конца 1718 г.. расходы на новые центральные учреждения определялись в 105 тыс. руб., тогда как содержание старого аппарата обходилось в 109 тыс. Однако экономия в 4 тыс. руб. объяснялась лишь неполнотой сметных расходов, куда не вошли Сенат, Адмиралтейская и Иностранная коллегии, обходившиеся казне почти в 50 тыс. руб.95 Несмотря на все старания законодателей, новая администрация стоила дороже.

При разработке коллежских штатов их чиновникам были действительно назначены хорошие оклады, особенно иностранцам. Русские служащие помимо денежных окладов получали хлебное жалованье. Чтобы составить представление о размере окладов в центральном управлении, обратимся к штатам одной из коллегий.

Таблица 8. Жалованье служащих Камер-коллегии по штатам 1720 г.

post-2-0-28844500-1408660348_thumb.jpg

Как следует из таблицы 8, разрыв в размере денежных окладов высших и низших служашдх коллегий был более значительным, чем в губернском управлении (см. табл. 7). Так, оклад президента коллегии, составлявший примерно 6 тыс. руб., в 25 раз превосходил жалованье секретаря (240 руб.) и в 200 - жалованье копииста (30 руб.) Величина коллежских окладов зависела не только от должности, но и от подданства служащего: иностранцы получали за свою работу в 2-3 раза больше, чем русские чиновники. Не последнюю роль в данном случае играло и то, что иностранцы, в отличие от русских чиновников, не владели поместьями. Но и среди русских служащих, особенно низших рангов, помещиков было немного. Неравенство в денежных окладах не .мог компенсировать и хлебный оклад, который получали только русские.

Попытаемся определить денежную стоимость хлебного оклада. В 1716 г. в Петербурге четверть ржаной муки стоила в среднем 1 руб. 50 коп., а четверть овса - 1 руб.96 Единицей измерения хлебного оклада служил четверик, равнявшийся 1/8 четверти. Соответственно стоимость четверика муки и овса составляла 18 и 12.5 коп. Исходя из такого расчета, хлебный оклад увеличивал жалованье коллежского советника на 93 руб., секретаря - на 18, а копииста - на 3 руб. в год. В более выгодном положении находились служащие Иностранной коллегии, которым вместо хлебного оклада назначались кормовые деньги. За исключением высших чинов коллегии, их получали все служащие, причем у низших чинов эти выплаты часто превышали денежный оклад. Так, советник коллегии при окладе в 1000 руб. получал 300 руб. кормовых, секретарь канцелярии, соответственно, - 400 и 120 руб., канцелярист - 120 и 96 руб., подканцелярист - 58 и 72 руб., сторож - 14.5 и 18 руб. и т.д.97

В 1721 г. содержание 3101 служащего центрального аппарата потребовало из государственной казны 196 841 руб. (денежный оклад), не считая 16 895 руб. на канцелярские расходы (всего 213 736 руб.), и 47 758 четвериков муки, овса и круп (хлебный оклад)98. При таком раскладе на одного человека приходилось в среднем по 63 руб. и 15 четвериков хлеба. По сведениям, приведенным А.Н. Медушевским, в 1715 г. 1396 служащих центральных учреждений получали 96 622 руб. и 26 699 четвериков хлеба99, т.е. по 69 руб. и 19 четвериков хлеба на человека. Сопоставление среднедушевых показателей позволяет заключить, что в результате проведения коллежской реформы материальное обеспечение служащих центрального управления ухудшилось.

При неукоснительном исполнении штатов 1715 и 1720 гг. ежегодный расход на содержание новой администрации должен был составить 387 тыс. руб. (173 тыс. руб. на местную и 214 тыс. на центральную). В 1720 г. при общем расходе государства в 5556 тыс. руб. удельный вес этой статьи составил бы почти 7%, а в 1724 г. при увеличении расходов до 6243 тыс. руб.100 - 6%. Но такие затраты были непосильным бременем для скудного российского бюджета. Очень скоро правительство было вынуждено искать способы сокращения расходов на содержание государственного аппарата. Решению этих задач и было подчинено законодательство 1720-х гг.

Нарушение принципа оплаты труда служащих. Правительство постоянно нарушало принцип денежной оплаты труда служащих государственного аппарата, введенный в 1715 г. Недостаток средств был главной, хотя и не единственной тому причиной. Судя по многочисленным указам, в первой четверти XVHI в. еще не изжило себя старое понимание «жалованья», в котором законодатели по-прежнему видели не столько плату за труд, сколько награду за службу. Достаточно в данном случае сослаться на указ 1716 г.. запрещавший местной администрации («губернаторам, ландратам. ландрихтерам и приказным всяких чинов людям») орать себе жалованье «прежде отпуска расходов, положенных по табели». В 1720 г.. когда была введена раздача денег по третям, следует новое напоминание администрации о том. чтобы брали жалованье лишь «перво исподня армейскую дачу каждой трети», т.е. из оставшихся денег"101. В результате многие чиновники, в отличие от военных, не получали жалованья годами; некоторым же из них вообще не пришлось узнать, что такое казенное жалованье. Например, за 4 года службы (1709-1713) сибирский комендант Шокуров получил жалованье только 1 раз, а подьячий той же губернии вообще служил без жалованья «лет с десять и больше» и просил в 1716 г. назначить ему денежный, хлебный и соляной оклады. Как удовлетворялись такие просьбы можно судить по карьере другого канцелярского служителя, который за 27 лет службы (с 1711 по 1738 г.) не получал жалованья ни разу102. Интересно, что на годы его службы приходилось десятилетие 1715—1725 гг., когда по закону все гражданские служащие должны были получать казенное жалованье. Тем не менее независимо от законодательных предписаний, вводивших или отменявших казенные оклады, этот служащий оставался неокладным подьячим.

Формально принцип денежной оплаты труда гражданских служащих сохранялся до конца правления Петра I, но многочисленные факты указывают на то, что далеко не всегда он реализовывался на практике. Нередко жалованье не выплачивалось всей губернской администрации. В 1720 г. служащие Архангелогородской губ. жаловались, что не получали денег с 1717 г., а подьячие Вологодской провинции просили выплатить им жалованье за 1719 и 1720 гг., так как «пришли во всеконечную нищету и разорились без остатка» и «только запрещение закона удерживает их от прошения милостыни». Воевода, поддерживая ходатайство подчиненных, просил впредь выдавать жалованье аккуратно, так как за неимением средств к жизни подьячие могут «разбрестись врознь», тем более что один из них уже бежал из канцелярии103. Материальное обеспечение приказных людей не улучшилось и в последующие годы. Как следует из донесения в Сенат сибирского губернатора кн. М.В. Долгорукова, в 1726 г. канцелярских служителей держали «в земской конторе без выпуску», чтобы таким образом обеспечить управление необходимыми работниками, вынужденными служить без жалованья. Но от такого «принуждения и недачи жалованья многие канцеляристы разбежались, один зарезался ножом, а иные желают выйти в разные крестьянские и посадские тягла»104.

Правительство далеко не всегда удовлетворяло просьбы докучливых чиновников. Показательна в данном случае реакция Сената на ходатайство управляющего Ярославской провинцией члена надворного суда Дашкова, просившего в 1721 г. о выплате жалованья подьячим провинциальной канцелярии (всего 11 человек). Он рисует бедственное положение служащих этой канцелярии, которые «после запрещения брать плату с просителей от приказных дел пищи не имеют», казенного жалованья не получают и так завалены делами, что вынуждены за свои деньги нанимать помощников. Сенаторы постановили: «Судье Дашкову <...> о жалованье отказать и впредь ему о том не бить челом, понеже определение учинено будет при сочинении штатов генералъно»105. Напомним, что губернские и провинциальные штаты были утверждены только в 1725 г.106 В том случае, если местные правители брали жалованье из неположенных для этого сборов, с них взыскивали эти деньги в двойном размере. Так, у воеводы Бахмутской провинции забрали в казну деревни за то, что в 1718-1724 гг. он платил жалованье своим подчиненным из соляного сбора.

В условиях хронического дефицита денежных средств правительство пользовалось жалованьем гражданских служащих как резервным фондом, из которого можно было в случае необходимости черпать дополнительные суммы. Особенно часто обращались к этому источнику в 1723 г., когда такая практика получила законодательное подтверждение. Специальным указом предписывалось в случае нужды в деньгах и невозможности изыскать другие способы для их получения «разложить оную сумму со всех чинов всего государства, которые жалованье получают». И уже в апреле такая нужда возникла, в результате чего у служащих была вычтена четвертая часть денежного годового оклада и удержан весь хлебный оклад. Этот указ затронул даже военных: им была выдана половина рационов, а тем. кто получал тройной оклад, оставлен только один. В связи с отсутствием денег в казне приказным людям нередко выдавали жалованье натурой: сибирскими мехами и прочими казенными товарами. Но и получавшие жалованье не всегда могли его тратить, так как с чиновников брали подписку, что в случае государственной нужды они вернут эти деньги в казну по первому требованию107. В этой связи необходимо заметить, что задержка жалованья и выплата его в неполном объеме практиковались и в XVII в.. особенно часто в первой половине столетия, когда после событий «смутного времени» страна была разорена, а ее финансы расстроены108.

В ходе подготовки Табели о рангах была предпринята попытка поднять престиж гражданской службы. Именно так можно расценить указ 11 января 1722 г., по которому предполагалось уравнять оклады военных и гражданских служащих («чтобы жалованье учинить статским чинам против служивых равных рангов равное»). Однако в связи с недостатком средств законодателям вскоре пришлось отказаться от этого решения. В конце 1724 г. жалованье служащим коллегий и других центральных учреждений было установлено в размере половины армейских окладов и рационов, а в местных канцеляриях - «против сего вполы», т.е. только четверть жалованья, получаемого в армии. При этом бывшие военные, взятые на гражданскую службу, сохраняли свои прежние оклады109. Этот указ действовал в течение 40 лет и был отменен только при введении штатов 1763 г. Таким образом, правительство расписалось в собственном бессилии решить проблему материального обеспечения служащих. «Тот факт, - писал М.М. Богословский, - что государство, заведя сложную канцелярскую машину управления, не имело достаточных средств содержать ее, остается несомненным»110. Несмотря на то внимание, которое уделялось административным преобразованиям в последние 10 лет жизни Петра I, государственное управление финансировалось по остаточному принципу, так как львиную долю скудного бюджета поглощали армия и флот. На содержание администрации в 1724 г. было выделено 203.4 тыс. руб.. что составило 3.2% (от 6243 тыс. руб.) всех расходов. Из этих денег свыше 20 тыс. выделялось на содержание школьшгков, геодезистов и мастеровых «разных художеств». Оставшиеся 183.4 тыс. руб. (2.9% всех государственных расходов) распределялись следующим образом: 144 тыс. руб. поступали «сенатским и коллежским иноземцам и русским», 7.7 тыс. - на содержание прокуроров и синодских служащих и около 32 тыс. руб. составляли долю местной администрации111. Политика последних лет правления Петра I, направленная на сокращение численности служащих и расходов на их содержание, находила поддержку у современников. «А судьям и приказным людям. - писал, например, И.Т. Посошков, - государево жалованье денежное и хлебное надлежит отставить, чтобы в том жалованье казна великого государя напрасно не тратилась. <...> потому что они не много делают даром, а аще бы и даром делали, то что в том великому государю прибыли?»112

Петровские указы 1720-х гг. вплотную подвели правительство к необходимости пересмотра штатов и отказу от принципа денежной оплаты труда гражданским служащим, что и было осуществлено сразу же посте смерти преобразователя. При скудном и нерегулярно выплачиваемом жалованьи чиновникам не оставалось ничего другого, как искать дополнительные источники существования.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Взятки, казнокрадство и прочие злоупотребления

Причины и характер злоупотреблений. Взяточничество и прочие служебные злоупотребления не были изобретением чиновников первой четверти XVIIl в. Наказания приказных людей за «лихоимство» и «воровство» предусматривались Соборным уложением 1649 г.. и современники царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича хорошо знали, что для решения дел в приказах «надобно задаривать людей, которые пером ловят соболей»113. Но в годы правления царя-реформатора эта «закоренелая болезнь русского общества, воспитанного на кормлении»114, достигла невиданных масштабов, поразив все этажи государственного управления, включая высший. Эта сторона жизни российской бюрократии, вызывавшая удивление иностранцев115 получила достаточно подробное освещение в исторической литературе, а в работе историка Д.О. Серова стала предметом специального изучения116. Такое внимание к этой теме позволяет ограничиться общей характеристикой злоупотреблений, сосредоточившись на причинах этого явления.

Рассмотрев материальное положение служащих государственных учреждений, несложно установить и главную причину распространения должностных преступлений. Отсутствие жалованья толкало малообеспеченных чиновников на нарушение законов и служило оправданием для получения взяток и незаконных поборов с населения. Но нарушали присягу и те, кто имел поместья, был обеспечен казенным жалованьем и занимал высокое служебное положение. Не будет преувеличением сказать, что в период реформирования административной системы казнокрадство и взяточничество получили повсеместное распространение и отличались только масштабами. Французский посол де Кампредон удивлялся многообразию источников злоупотреблений в России и считал, что «глубину их так же трудно исследовать, как воды океана». По его свидетельству, для чиновников одним из распространенных способов получения неправедных доходов была проверка квитанций об уплате податей в тех селениях, где случались пожары в помещичьих усадьбах (в них и хранились квитанции). Такая проверка была своего рода наградой со стороны начальника, так как «подчиненный отправляется в указанные ему деревни в сопровождении множества слуг, которые все отлично при этом живут на счет населения, между тем как господин их приводит в трепет несчастных крестьян спешным требованием от них квитанций. Не могущие представить их тотчас принуждаются к вторичной уплате». Чиновники, собиравшие налоги, ассоциировались у Кампредона с хищными птицами. «Они только о том и думают, как бы разорить подданных. - замечает дипломат. - И они так хорошо достигают этой цели, что какой-нибудь мелкий чиновник, получающий всего 12 руб. жалованья и едва имевший носильное платье при вступлении на службу, в какие-нибудь 4—5 лет успевает выстроить себе каменные палаты в Петербурге, тогда как разоренные его грабительством крестьяне вынуждены бывают покидать свои жилища. Мелкие чиновники находят при этом поддержку в людях с весом, которые делят с ними их беззаконные барыши. <.. .> Вместо 6 или по крайней мере 7 руб. в год, которые крестьяне обязаны уплачивать казне, с них собирают до 14 и 15 руб.»117. О массовых злоупотреблениях петровской бюрократии писал в своих «Записках» и голштинский посол гр. Бассевич, пользуясь, судя по всему, тем же источником, что и его французский коллега. «Из собранных податных 100 руб., - дополняет он сведения Кампредона, - наверное, каких-нибудь 30 руб. поступают в казну его величества, остальные чиновники делят между собой за труды свои»118. Многочисленные факты о злоупотреблениях местной администрации приводит в своем исследовании М.М. Богословский. Из городов по всем губерниям и провинциям, отмечает историк, шли жалобы на «обиды и разорения» от гражданских правителей. Не меньше притеснений терпело от них и население уездов, у которого взятки выколачивались иногда даже «смертным правежом». Помимо незаконных поборов, население по традиции продолжало «кормить» местную администрацию. «Корм» только одного земского комиссара мог обходиться крестьянам до 5-6 руб. в неделю, но эта регулярные подношения продуктов взяткой никто не считал119.

Представление о величине и характере незаконных сборов с населения дают материалы ревизии 1725 г. в Нижегородской губ. Результаты следствия, открытого против нижегородского губернатора, показали, что за 4 года (1720-1724 гг.) администрация этой губернии получила путем вымогательства или добровольных приносов 3632 руб. 69,5 коп. Среди получателей этих денег оказались председатель провинциального суда, секретарь губернской канцелярии, камерир, фискалы, но большинство составляли уездные комиссары и их подьячие. Значительно превосходили эту сумму так называемые приказные расходы (для покупки бумаги, чернил, сургуча, свечей, дров и пр.), величина которых устанавливалась местной администрацией. Они собирались с населения и самим населением, так как казна не выделяла денег даже на эти цели. За 4 года канцелярские сборы составили 31 226 руб. (из расчета 29 коп. с двора). Еще более крупные злоупотребления открылись в 1726 г. в Московской губ. За расхищение казны ревизовавший губернию сенатор А.А. Матвеев велел повесить двух подьячих Суздальской провинции и еще пятерых бить кнутом120.

Однако злоупотребления канцелярских чиновников, часто не имевших других средств к существованию, были ничтожными по сравнению с темп, которые допускали губернаторы и другие высшие чины. Можно сказать, что должностные преступления были прямо пропорциональны служебному положению, занимаемому должностным лицом. Характеризуя злоупотребления русских губернаторов и вельмож, неизвестный доноситель в феврале 1715 г. писал Петру I из Голландии: «Губернаторы радеют токмо о своих карманах: Киевская губерния истощена до конца, также Казанская; слышно, киевский губернатор высылает в свой московский дом деньги не мешками, но уже возами <...> Иностранные купцы высылают серебро и золото из России, что запрещено в чужих землях. Вельможи кладут деньги в чужестранные банки. Меншнков, Куракин, князь Львов»121. Действительно, только у Меншикова после его ссылки в Сибирь в 1727 г. обнаружили 9 млн руб., в банковских билетах Лондонского и Амстердамского банков, не считая 4 млн руб. наличных денег, драгоценностей на сумму свыше 1 млн руб. и 105 фунтов золота в слитках и сосудах. Что толкало на злоупотребления этих людей, нередко стоявших на самой вершине власти и владевших капиталами, значительно превышавшими государственный бюджет? Конкретного ответа на этот вопрос не существует. В данном случае на первый план выступают такие отрицательные свойства природы человека, как жадность, честолюбие, отсутствие нравственных начал и чувства собственного достоинства. Именно такие люди, обладая при этом умом, практической хваткой, трудолюбием и способностью быстро приспособиться к любым условиям, оказываются востребованными и достигают невиданных высот в те периоды истории, когда резко меняется привычный уклад жизни государства и общества.

Законодательство о должностных преступлениях. В связи с удаленностью Сибири ее администрация имела больше возможностей для обогащения, чем служащие центральных территорий. Не случайно уже в 1695-1697 гг. были приняты указы о злоупотреблениях сибирских правителей, обиравших не только население, но и казну. За воровство и «умаление» государевой казны указ 1695 г. грозил воеводам смертной казнью и лишением вотчин. В 1697 г. всем служилым людям Сибири, их женам и детям было запрещено носить богатое платье, так как те, кто имеет его, резонно замечает законодатель, делают его кражею казны или «с иноземцев грабежом те богатства себе наживают»122.

При Петре I казнокрадство было отнесено к разряду преступлений. С 1711 г. раскрытие должностных преступлений входило в обязанности фискалов, а их расследование в 1713 г. было возложено на гвардейские «розыскные канцелярии», получившие функции чрезвычайных следственных органов123. Указом 1713 г. предписывалось «сказать во всем государстве (дабы неведением никто не отговаривался), что всех преступников и повредителей интересов государственных <...> без всякой пощады казнить смертью, деревни и животы брать, а ежели кто пощадит, тот сам той казнью казнен будет»124.

Основные принципы политики Петра I по этому вопросу были сформулированы в указе 24 декабря 1714 г.125. К этому времени стало ясно, что введение новых начал в систему государственного управления не излечило аппарат от старой болезни, напротив, способствовало ее развитию. И это обстоятельство был вынужден признать законодатель, отмечая, что «многие лихоимства умножились, между которыми и подряды вымышлены и прочие подобные дела». Здесь впервые дано четкое определение преступлений по службе, которые трактовались с точки зрения государственного интереса: «Все то, что вред и убыток государству приключить может суть преступление». С этих позиций преступными признавались все источники доходов чиновников, кроме жалованья. Нарушителей ожидали жестокие наказания «на теле», конфискация имущества, бесчестье и даже смертная казнь. Развивая эти положения, указ 25 января 1715 г. относил дела «о похищении казны» к разряду преступлении по «слову и делу», доносить о которых «словесно и письменно» должен был каждый «истинный христианин н верный слуга своему государю и Отечеству»126. Ввиду особого значения указа 24 декабря 1714 г. предписывалось распространить его среди народа («везде прибить печатные листы»), а главное «приложить руки» к нему всем служащим («дабы неведением никто не отговаривался»), и впредь под этим указом должны были подписываться все чиновники. Можно, однако, предположить, что эти ведомости стали поступать в Сенат далеко не сразу. По крайней мере в мае 1720 г.. когда после пожара в здании Сената подписанные указы не были «сысканы» и последовало новое распоряжение об их присылке, никто не мог сказать существовали ли они вообще. В дальнейшем чиновники должны были подписываться на двух экземплярах указа, один из которых оставался на месте, а другой отправлялся в Сенат127. Последующее законодательство о злоупотреблениях должностных лиц, ссылаясь на указ 1714 г., лишь повторяло или развивало его положения.

Особый интерес в этом отношении представляет указ 23 февраля 1720 г., где в виде вопросов и ответов конкретизировалось и получало новое толкование само понятие «взятка». На вопрос: «Возвращать ли взятки, которые брали до указа 24 декабря 1714 г.?» законодатель отвечает: «Не возвращать», рассматривая указ 1714 г. как некий рубеж в подходе к этому явлению. Показателен ответ на вопрос, касавшийся главного источника материального благополучия гражданских служащих: «Приносы добровольные волостных старост взыскивать ли после этого указа?» Иными словами: «Является ли кормление взяткой и будут ли наказывать за него по новому указу?» Резолюция «Взыскивать»128 подвела законодательную черту под многовековой системой взаимоотношений администрации и населения, приравняв кормление к взятке.

По оценке А.Г. Брикнера, последние годы правления Петра I посте его возвращения в 1717 г. из-за границы «были эпохой террора, беспощадного преследования нарушителей "правды"». Именно в это время формируется список дел «о похищении казны», устанавливавший очередность их расследования, и создаются новые канцелярии из гвардейцев для «розыска» по этим делам129. Характеризуя настроения представителей высшей администрации Петербурга, де Лави писал 7 января 1718 г. в Париж: «[Царь] поручил дела знатнейших дворян разбирательству простых офицеров и военных чинов, не имеющих даже понятия о гражданских законах; большая часть их не умеет писать <...> Здесь никто не знает, обвинитель он или обвиняемый, что внушает царю мысль, что почти все виноваты, и потому он никому не оказывает доверия <...> Удивительно видеть, что члены Сената встают со своих мест перед лейтенантом и относятся к нему с подобострастием, чему был пример на днях, и что достоинство Империи до такой степени унижено». Но уже в следующем письме (14 февраля 1718 г.) дипломат восхищается мудростью царя, «который, как Соломон, умеет проникать в тайны беззакония, его окружающего, <...> и окажет правосудие всякому по заслугам, без малейшего лицеприятия»130.

Воспитать честного чиновника и отвратить его от «лакомства» Петр I пытался не только суровыми наказаниями виновных; во многих указах он обращается к христианской и гражданской совести служащего. Показательны в данном случае рассуждения о вреде «сребролюбия», т.е. жадности, являвшейся по мнению законодателя, главным корнем лихоимства. В 1722 г. он призывает служащих Штатс-контор-коллегии «блюсти» от этого зла не только себя, «но и других от оного жестоко унимать и довольствоваться определенным, ибо многие интересы империи Российской чрез сне зло потеряны бывают». По его мнению, еще более страшные последствия для государства могут иметь злоупотребления начальника учреждения. Его перестанут бояться подчиненные и сами в «роспуск впадут», так как «начальнику страстному уже наказывать подчиненных нельзя». В результате постепенно «все в бесстрашие придут, людей в государстве разорят. Божий гнев подвигнут и тако паче партикулярной измены может быть государству не точию бедство, но и конечное падение»131. Устрашению подчиненных Петр придавал особое значение, считая, что таким путем можно удержать их от преступлении и не дать разориться государству. Количество законов, предусматривавших суровые наказания за должностные преступления, принятых в годы его правления, намного превосходило как предыдущий, так и последующий периоды. Вместе с тем уже современники Петра I признавали его деятельность по борьбе с казнокрадами и взяточниками малоэффективной.

Наказание за должностные преступления. При Петре I многие чиновники печально кончали свою карьеру, будучи замешанными в казнокрадстве, взяточничестве и прочих злоупотреблениях. Среди громких дел этого царствования выделяется «дело о подрядах» 1714 г., по которому были обвинены начальники ряда ведущих учреждений и другие крупные чиновники (через подставных лиц они брали подряды и поставляли казне хлеб по цене в 2 раза дороже, чем покупали его у населения). По этому делу в 1715 г. была учреждена специальная следственная комиссия под председательством кн. В.В. Долгорукова, установившая, что в мошенничестве были замешаны многие вельможи. В числе главных обвиняемых оказались: кн. А.Д. Меншиков, адмирал Ф.М. Апраксин, петербургский вице-губернатор Я.Н. Римский-Корсаков. начальник Адмиралтейства А.В. Кикин. главный комиссар Адмиралтейства И.А. Синявин, начальник артиллерии Р.В. Брюс, сенаторы кн. Г.И. Волконский, В.И. Апухтин и многие другие, менее знатные лица. За исключением Меншикова. Апраксина и Брюса, которые внесли крупные денежные суммы и были помилованы, все остальные подверглись суровым наказаниям. В 1717 г. стали известны крупные мошенничества на бахмутских соляных копях, за которые, как сообщает Кампредон. «бывший казанский губернатор кн. Кольцов-Масальский поплатился головой, несмотря на протекцию участвовавшего в воровстве адмирала гр. Ф.М. Апраксина»132.

В 1718 г. разоблачения злоупотреблений высокопоставленных лиц следовало одно за другим. Они давали иностранным послам «ежедневно новый материал для сообщений» и вызывали чувство страха и неуверенности у русских людей, потому что виновные, по свидетельству де Лави, «всячески стараются запутать и невинных, надеясь таким образом отделаться меньшей степенью наказания»133. Несколько лет тянулось следствие по делу сибирского губернатора кн. М.П. Гагарина, уличенного в крупных злоупотреблениях и многолетнем казнокрадстве, которое закончилось в 1721 г. его казнью134. Как писал в конце 1722 г. де Кампредон своему парижскому корреспонденту, бывший сибирский губернатор «награбил такое огромное количество богатств, что с тех пор и поныне продают одни лишь недвижимые имущества, и сибирские, и китайские товары и все еще остались непроданными столько, что ими полны несколько домов. Драгоценных же камней, золота и серебра отобрано, говорят, более чем на три миллиона рублей»135. Можно предположить, что еще и в 1723 г. именно эти «сибирские» товары выдавались чиновникам вместо денежного жалованья.

После казни кн. Гагарина, попавшего на виселицу во многом благодаря доносам обер-фискала А.Я. Нестерова, следствие о злоупотреблениях этого знаменитого разоблачителя чиновников, закончившееся в 1724 г. колесованием самого Нестерова, было одним из наиболее громких дел последних лет правления Петра I. Не исключено, что только смерть императора избавила от такой участи многих его соратников, в том числе и Меншикова.

Условия службы и характер бюрократии.

Служебный быт при Петре I. Административные реформы первой четверти XVII в. не внесли значительных изменений во внутреннюю обстановку новых учреждений. Первое правительственное здание в Петербурге на Троицкой площади, где при Петре располагались Сенат и коллежские канцелярии, представляло собой длинное мазанковое сооружение, повторявшее схему размещения приказов в Кремле (новые помещения пристраивались к торцовой стене здания по мере необходимости). По этому плану было построено и здание Двенадцати коллегий136. Открывшиеся в 1722 г. в Москве сенатская и коллежские конторы заняли помещения старых приказов137. Губернские и провинциальные канцелярии размешались или в бывших приказных палатах, или в помещениях, построенных на собранные с крестьян деньги. Эти деревянные постройки отличались друг от друга только количеством комнат. Канцелярия воеводы и контора камерира находились, как правило, в одной избе, разделенной на две половины сенями, где ждали своей очереди просители. Такая близость этих учреждений вместо плодотворной совместной деятельности на практике нередко приводила к открытой войне между их начальниками. Обязательной принадлежностью каждой канцелярии была судейская камера. В центре ее помещались покрытые красным или зеленым сукном столы для судьи-воеводы и секретаря. На столах - чернильницы и зерцала с указами 1724 г. «о введении законов и о почтении судейского места», на стене - полки с книгами законов для руководства: Соборным уложением, регламентами (генеральным и камер-коллегии), воеводским наказом и др. Интерьер местных учреждений дополняли обитые сукном лавки, стоявшие вдоль стен, и стул воеводы с кожаным или суконным тюфяком (подушкой). Судя по этому описанию, внутренняя обстановка учреждений первой четверти XVIII в. мало чем отличалась от приказных интерьеров XVII в. По оценке Ю.В. Готье, это сходство сохранялось долго, так как «реформа почти не затронула высшей обстановки приказной жизни и изо всех углов губернских и других областных канцелярий царствования Анны. Елизаветы и даже Екатерины II смотрела старина XVlI столетия»138.

Довольно значительные изменения касались непосредственной деятельности служащих. Законодательство первой четверти XVIII в. было направлено на регламентацию и унификацию не только делопроизводства новых учреждений, но и поведения их служащих. Для учреждений и должностей существовали многочисленные регламенты, наказы, различного рода инструкции и предписания, которые устанавливали порядок и последовательность действий, определяли обязанности служащих и суровыми наказаниями грозили за их нарушение. С 1720 г. всеобщим служебным уставом стал Генеральный регламент139.

По указам 1710-1720-х гг.. быт реформированных учреждений рисуется следующим образом. При вступлении в должность все чиновники присягали на верность службе: секретари местных канцелярий давали присягу в письменной и устной форме140. Рабочий день в учреждениях начинался зимой в 6 часов утра, а летом в 8 и продолжался для сенаторов и членов коллегий 5 часов, причем сенаторы заседали 3 дня в неделю. Остальные служащие могли уходить с работы только после отъезда президента и членов коллегии. Губернаторам и воеводам предписывалось быть в канцеляриях 2 раза в неделю по 5 часов для приема челобитчиков, тогда как секретари и приказные должны были находиться на службе ежедневно141. Очевидно, что чиновники, занимавшие высшие должности в центральном и местном управлениях, были поставлены в привилегированное положение по отношению не только к подчиненным, но и к своим предшественникам, заседавшим в Думе и приказах.

В 1717 г. было запрещено принимать посетителей вне канцелярий и вести дела на дому, так как такая деятельность создавала условия для получения взяток и прочих неправедных доходов. Единственным местом для решения дел должна была стать канцелярия государственного учреждения. В 1718 г. был принят указ, которым в обязанность населения («разночинцам, посадским и поселянам») вменялось ходить в праздничные дни в церковь и регулярно исповедоваться. При этом штрафам подвергались как не бывшие у исповеди, так и священник, не донесший о таких прихожанах. У неисповедовавшихся могли возникнуть и служебные неприятности. По крайней мере предписывалось избирать на все должности, включая бурмистерскую, только тех, кто ежегодно исповедовался142.

Все служащие учреждений обязаны были строго соблюдать положения Генерального регламента, а чтобы «неведением не отговаривались», в 1724 г. двумя специальными указами предписывалось каждому делать из него выписки о своей должности и зачитывать их членам и канцелярским служителям143. Постоянным напоминанием чиновникам служили и стоявшие на столах зерцала. На их трех сторонах помещались указы, устанавливающие правила, которыми они должны были руководствоваться при исполнении должности.

Все указы, регламентировавшие деятельность и поведение служащих, включая сенаторов, кончались угрозой денежных штрафов, побоев, потери имущества и даже смертной казни. Различные виды наказаний грозили за не представленную в срок бумагу (от штрафа до ареста губернатора), неявку на исповедь, прогул рабочего дня. опоздание или преждевременный уход из учреждения, за решение дел не в присутственном месте (в последнем случае штраф достигал 100 руб., которые шли на содержание госпиталей). За мелкие проступки и прегрешения всех служащих, кроме членов присутствия, судили и. в зависимости от вины, штрафовали или наказывали «на теле» в тех же коллегиях и учреждениях, где они служили144. Таким образом, законодательство Петра I, направленное на формирование новой администрации, было основано на устрашении и не щадило лиц и званий.

«Администрация недоверия». Отличительной чертой правительственной политики по отношению к бюрократии было также создание разветвленной сети органов надзора и контроля за ее деятельностью, неизвестных в XVII в. При этом правительство широко пользовалось системой доносительства, возведенной в ранг государственной политики. «Эпохой доносов»145 назвал Богословский годы правления Петра I, когда откровенно прослеживалось стремление законодателей превратить в фискалов все население России. Показателен в этом отношении указ 1722 г. «Об оскорбителях чести государя императора и нарушителях общего спокойствия и о взыскании с тех, которые по доносам о сих злодеях не производят следствия», где подробно описан конкретный случай из жизни г. Пензы, а его участники самим законодателем определены в «герои» и «антигерои». К первым отнесен посадский человек, который донес на человека, кричавшего «всенародно злые слова, касающиеся до превысокой чести его императорского пресветлого величества», за что получил очень щедрое вознаграждение (300 руб.. право беспошлинной торговли до конца жизни и гарантированную защиту администрации от всяких обид). Ко вторым - множество других жителей Пензы, слышавших крамольные речи, но не схвативших злодея. За такое бездействие законодатель грозил смертной казнью и конфискацией всего имущества в пользу государя146.

Вполне закономерно, что в таких условиях механизм взаимодействия высшей власти с исполнительными органами стал другим. По мнению А.Д. Градовского, характерная для XVII в. «система полного доверия к служащему сословию в совокупности и отдельному чиновнику в частности» в первой четверти XVIII в. «превратилась в организованное недоверие учреждений Петра I»147. Развивая эту мысль в друтой своей работе, он отмечает, что «администрация не может быть организованной системой недоверия», так как «ни один администратор не будет иметь мужества усердно служить правительству, предполагающему в нем преступника», а в такой ситуации малоэффективной будет любая система контроля148. Точку зрения Градовского разделяли и другие историки. В частности, М.М. Богословский считал, что новое устройство администрации проникнуто «недоверием к подданному». Мрочек-Дроздовский характеризовал отношение правительства того времени к исполнителям его предписаний как «обычное недоверие», которое «доходило до крайностей: над одним посланником для надзора посылался другой...». При этом, установив систему «крайне сложного надзора, правительство не стеснялось рангами: за офицерами надзор поручался простым солдатам...»149. В этой связи следует заметить, что под неусыпным контролем различных лиц находились все учреждения, не исключая и Сенат, осуществлявший высший надзор за всеми сферами управления. С конца 1715 г. надзор за его деятельностью осуществлял «генеральный ревизор, или надзиратель указов» В.Н. Зотов, ставший затем обер-секретарем Сената. Помимо права штрафовать нерадивых губернаторов за неисполнение указов Сената, в его обязанности входило доносить царю на сенаторов, если «станут тянуть время». С учреждением в 1720 г. должности обер-секретаря Сената к нему перешла обязанность следить, «дабы в Сенате все было делано порядочно и суетных разговоров, крика и прочего не было», обеспечивать скорое обсуждение дел сенаторами, а в случае нарушения этого указа секретарь должен был, «все покинув», доносить о том самому царю150. В 1721 г. обер-секретаря сменили помесячно дежурившие в Сенате гвардейские офицеры Преображенского полка, которые получили еще больше прав, чем их предшественник: дежурный офицер мог арестовать и отправить сенатора в крепость, если тот бранился и вел себя невежливо. Кроме того, он должен был с каждой почтой сообщать царю о том. что происходило в собраниях Сената. При этом и самому офицеру закон грозил лишением чести, имущества и даже жизни в случае небрежного исполнения своих обязанностей. С 1722 г. главным начальником в Сенате становится генерал-прокурор, обязанный постоянно присутствовать на заседаниях, заведовать канцелярией Сената и следить, чтобы все делалось по правилам и закону151.

Надзор за местной администрацией, наряду с фискалами, осуществляли гвардейские офицеры и солдаты, которым в 1713 г. был поручен «розыск» по делам о злоупотреблениях местных чиновников, а с 1719 г. и контроль за их деятельностью. Не предусмотренный никакими регламентами этот надзор существовал до конца правления Петра I. В задачи гвардейцев входило «непрестанно докучать» губернаторам и «понуждать» их к исполнению предписаний Сената и коллегий. Гвардейцы получили широкие полномочия вплоть до того, что им предписывалось сажать на цепь губернских чиновников («ковать за ноги и на шеи положить цепи»)152. В конце 1720 г. по распоряжению унтер-офицера Пустошкина под арестом оказалась вся администрация Московской губ., включая вице-губернатора Воейкова, за то, что не могла представить ведомости о доходах губернии за 1710 г. По свидетельству проезжавшего через Москву гр. А.А. Матвеева, этот унтер-офицер «жестокую передрягу учинил и все канцелярии опустошил, и всем здешним правителям, кроме Военной коллегии и Юстиции, не только ноги, но и шею смирил цепью». К 1724 г. было 87 гвардейцев, командированных в области, причем из них только 16 человек были офицерами, а остальные имели нижние чины153. С 1722 г. надзорные функции за губернской администрацией стали осуществлять и переписные канцелярии154, созданные для проверки результатов ревизии и строительства квартир для размещения полков. По поручению коллегий и Сената, наряду с гвардейцами, они «понуждали» администрацию к действию: сажали под арест воевод и камериров. нередко, «сковав в железа <...> будто злодеев», взыскивали с них штрафы, отстраняли от должности нерадивых чиновников. Появление в 1724 г. полковых дворов, также связанных с введением подушной подати, привело к новому сокращению сферы деятельности административных учреждений и дальнейшей дискредитации гражданской власти, так как начальникам полков были переданы и сбор налогов, и полиция, и в конечном итоге надзор за губернаторами и воеводами. «Кроме приставленного к ней гвардейца, надзор которого тяготел над ней, - писал М.М. Богословский, - сверху ее давил властный и требовательный переписчик, с боков ее сжимали полковые командиры»155. По сути дела администрация получила военный характер.

*****

Бюрократия, сформировавшаяся в ходе административных реформ первой четверти XVIII в., была далека от первоначального замысла Петра. Создав общую для всей страны систему центральных и областных учреждений, действовавших по одним и тем же инструкциям и одинаковых по составу служащих, законодатели добились лишь внешнего сходства с европейскими образцами. Труднее было решить другую задачу: создать условия для нормальной работы новой системы управления, обеспечив ее необходимым количеством хорошо подготовленных служащих. Преобразования первой четверти XVIII в., направленные на формирование новой бюрократии, явно не отвечали ни уровню развития русского общества, ни экономическим возможностям государства. В результате на протяжении всего исследуемого периода постоянно ощущался дефицит исполнителей и средств на их содержание. Поставив «кормление» вне закона, но не будучи способным обеспечить прожиточный минимум основной массы служащих, правительство безуспешно пыталось добиться торжества закона с помощью разветвленной системы органов надзора. Другой, не менее характерной чертой заимствованных в Швеции учреждений был бюрократический характер новой системы управления. Однако эта черта последовательно проведенная в проектах и инструкциях 1719 г. в местном управлении оказалась «тотчас же нарушенной практикой жизни»156. Попытки правительства обойтись без привлечения выборных людей, подчинив административному контролю все области управления, не увенчались успехом.

Отечественная история. 2004. № 2. С. 3-19.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Историографические обзоры см.: Mедушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. Сравнительное историческое исследование. M., 1993. С. 30-32; Каменский А.Б. От Петра I до Павла I: реформы в России XVIll века (опыт целостного анализа). M.. 2001. С. 59-91.
2. За основу взята периодизация ПН. Милюкова, которая в большей мере отвечает задачам настоящей работы, так как позволяет проследить изменения в составе и численности государственного аппарата в неразрывной связи с реформированием административной системы. (См.МилюковП.Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб., 1905. С. IV-VII, 526-527).
3. Киρилов И.К. Цветущее состояние Всероссийского государства. M., 1977. С. 306-338 (подсчитано мною); Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. M.. 1987. С. 23.
4. Mρочек-Дρоздовский П.Н. Областное управление России XVIII века до учреждения о губерниях 7 ноября 1775 г. Ч. 1: Областное управление эпохи первого учреждения губерний (1708-1719). M., 1876. С. 85-86, 88;Медушевскяй А.Н. Указ. соч. С. 261-264.
5. Полное название дела: «Ведомости о чинах гражданских, сколько оных где у дел обретается и что им идет денежного и хлебного жалованья по определению 1715 г.». См. Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 264.
6. Сопоставив «Генеральную ведомость», составленную И.К. Кириловым, с текстом его книги, можно убедиться, что деление на «управителей» и «приказных» сделано без учета классов, в каких находились эти должности по Табеле о рангах, и что к «управителям» отнесены далеко не всегда одни и те же категории служащих. Например, в Пскове в число 9 управителей Кирилов включает и ратманов, а в Новгороде, где по его подсчетам, было 7 управителей (воевода, 3 асессора, камерир, 2 бурмистра), 4 ратмана в это число явно не входят. В Ладоге Новой указано 5 управителей (2 бурмистра и 3 ратмана), в Олонце - 4 (ландрат на Петровских заводах, бурмистр и 2 ратмана), в Астрахани - 12 (губернатор, вице-губернатор, комендант, плац-майор, камерир и 7 членов магистрата). В Лихвине же, где насчитывалось тогда только 155 посадских душ, которыми управляли бурмистр и ратман, по «Генеральной ведомости» значатся 23 управителя, что можно объяснить только ошибкой ее составителя. Вместе с тем к «приказным» причислены не только канцеляристы, подканцеляристы, копиисты, писари, но и сторожа, вахмистры и др. низшие служители, кроме солдат и рассыльщиков. Сюда же отнесены все секретари (ΙΧ-ΧΠ1 классы), включая обер-секретарей Сената и коллегий, хотя последние должности находились в VI-VII классах Табели о рангах. См. Кирилов И.К. Указ. соч. С. 87-89,93, 150, 309-338 и др.
7. Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 264-265.
8. Гр. И.А. Мусин-Пушкин, боярин Т.Н. Стрешнев, кн. П.А. Голицын, кн. М.В. Долгоруков, кн. ГА. Племянников, кн. Г.И. Волконский, генерал-криг-цалмейстер М.М. Самарин, В.А. Апухтин, Н.П. Мельницкий (ПСЗ-1. Т. 4. № 2321. 22 февраля 1711 г.).
9. ПСЗ-1.Т. 4. № 2329. 2 марта 1711 г.
10. История Правительствующего Сената за 200 лет. 1711-1911. Т. 1.СП6., 1911. С. 123; Соловьев СМ. Сочинения. Кн. 8. M., 1993. С. 485.
11. История Правительствующего Сената за 200 лет. Т. 1. С. 120-122, 125, 132, 135 , 335; ПСЗ-1. Т. 4. № 2327, 2329, 2330. 2 марта 1711 г.; № 2331. 5 марта 1711 г.; Т. 5. № 2791.4 апреля 1714 г.
12. Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 253-258.
13. ПСЗ-1. Т. 4. №2453. 27 ноября 1711 г.
14 Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 12. Вып. 1. M., 1975. С. 279-280, 549; История Правительствующего Сената за 200 лет. Т. 1. С. 149, 152, 333; ПСЗ-1. Т. 5. № 2717. 30 сентября 1713 г.
15. Князьков С. Очерки из истории Петра Великого и его времени. M., 1990. С. 186.
16. ПСЗ-1. Т. 5. № 3129. 11 декабря 1717 г. В каждой коллегии должны быть президент (русский), вице-президент (русский или иностранец), 4 коллежских советника, 4 коллежских асессора, секретарь, нотарий, актуарий, регистратор, переводчик, а также подьячие 3-х статей.
17. Там же. № 3133. 15 декабря 1717 г.
18. Сборник РИО. Т. 40. СПб., 1884. С. 4-5.
19. Поленов Д.В. О присяге иноземцев, принятых в русскую службу при Петре Великом (составлено по подлинным документам, хранящимся в архиве Министерства юстиции) // Русский архив. 1869. №11. Стб. 1743-1766.
20. Mилюков П.Н. Указ. соч. С. 508.
21. Поленов Д.В. Указ. соч. Стб. 1729-1731. 22TaM же. Стб. 1735.
23. Богословский М.М. Областная реформа Петра Великого. Провинция 1719-27 гг. M., 1902. С. 68.
24. Поленов Д.В. Указ. соч. Стб. 1743-1766.
25. Сборник РИО. Т. 34. СПб., 1881. С. 294.
26. РГАДА, ф. 248, on. 11, д. 606. л. 195-242 (подсчитано мною).
27 ПСЗ-1. Т. 6. № 3534 (гл. 4«), 28 апреля 1720 г.; РГАДА, ф. 248. on. 11, д. 606, л. 205.
28 РГАДА. ф. 248. on. 11, д. 606, л. 252.
29 Там же, л. 253.
30 ПСЗ-1. Т. 6. № 3887.19 января 1722 г.; № 3897.5 февраля 1722 г.; № 4008.11 мая 1722 г.; Соловьев СМ. Сочинения. Кн. 9. M., 1993. С. 458.
31 Фоккельродт И.Г. Россия при Петре Великом // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1874. Кн. 2. С.31;Бассевич Г.Ф. фон. Записки графа Бассевича. служащие к пояснению некоторых событий из времени царствования Петра Великого // Русский архив. 1865. Вып. 5/6. Стб. 572.
32. Ягужинский П.И. Записки П.И. Ягужинского о состоянии России // ЧОИДР. 1860. Кн. 4 (Раздел V) М., 1861. С. 271
33. ПСЗ-1. Т. 7. № 4928. 15 июля 1726 г.; № 4934. 16 июля 1726 г.; Милюков П.Н. Указ. соч. С. 509-512; Богословский М.М. Указ. соч. С. 494
34. ПСЗ-1. Т. 7. № 4449. 31 января 1724 г. Подробно о влиянии этого указа см. мою статью "От Петра I до Николая I: политика правительства в области формирования бюрократии // Отечественная история. 1996. № 4
35. Подробнее см.: Стефанович П.С. Крестоцелование, клятва и отношение к ним Церкви в Древней Руси / Средневековая Русь. Вып. 5.
36. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 172-173.
37. Ягич И.В. Служебные Минеи за сентябрь, октябрь и ноябрь. СПб., 1886. С. 1118-1126 (издание по древнейшим рукописям 1095-1097 гг. с учетом других рукописей XI-XllI вв.).
38. ПСРЛ. Т. 1.Стб. 297.
39. Тонко подметил это противоречие Г.П. Федотов: «Обычный конфликт между миром и справедливостью перерастает в конфликт между евангельской заповедью миролюбия и неодолимой силой Креста» (Федотов Г.П. Указ. соч. С. 261).
40. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 297.
41. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 451^54.
42. Там же. Стб. 461-462. Выдвигалась гипотеза, что боярин сам был автором летописного рассказа: Рыбаков Б.А. Петр Бориславич. Поиск автора «Слова о полку Игореве». M., 1991.
43. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 420,431; Т. 2. Стб. 523, 670, 700.
44. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 372-373; Т. 2. Стб. 522-523, 546-547, 657, 660, 664.
45. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 513,535-536, 541. 46TaM же. Стб. 536.
47. Там же. Стб. 541-542.
48. См.: Воронин Н.Н. «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского» и ее автор // История СССР. 1963. №3.
49. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 585-587, 590-591. Под «ворогом» явно имелся ввиду представитель дьявольского «воинства»; под «еретичеством» в Древней Руси подразумевали вообше любое нарушение религиозных и нравственных норм; «жидовине» - это либо обозначение конфессиональной принадлежности «ясина», либо сравнение его с евреями, распявшими Христа.
50. См., напр.: Вальденбеρг В.Е. Древнерусские учения о пределах царской власти. Пг., 1916. 1
51. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 592-593.
52. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 372, 376-377, 381-382. Ср. далее ссылку на Псалтырь с мыслью, что бояре «оскверниша святыи» (т.е. крестоцелование) и «в правду всприяша възмездье» (стб. 384-385).
53. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 747, 762.
54. Taм же. Стб. 763.777.
54. Там же. Т. 4. № 2483. 15 февраля 1712 г.; Барсов Т. Указ. Соч. С. 313-314.
55. ПСЗ-1. Т. 5. № 2786 (п.9). 17 марта 1714 г.
56. Там же. № 3211. 9 июля 1718 г.
57. Богословский М.М. Указ. соч. С. 299-300
58. Анпилогов Г.Н. Указ. соч. С. 68
59. ПСЗ-1. Т. 6. № 3534 (гл. 45). 28 февраля 1720 г.; Богословский М.М. Указ. соч.С. 298; Ключевский. В.О. Русская история. Полный курс лекций. Кн. 2. Минск, М., 2001. С. 462; Барсов. Т. Указ. соч. С. 314
60. ПСЗ-1. Т. 6 № 3890. 24 января 1722 г.; Т. 7. № 4170. 23 февраля 1723 г. ; № 4602. 23 ноября 1724 г.
61. Там же. Т. 4. № 2331. 5 марта 1711 г.; Т. 5. № 2786 (п. 11) 17 марта 1714 г
62. История Правительствующего Сената за 200 лет. Т. 1. С. 52; ПСЗ-1. Т. 4. № 2331. 5 марта 1711 г
63. Анпилогов. Г.Н. Указ. соч. С. 70-73, 76-78; Барсов Т. Указ. соч. С. 347-348; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 8. С. 467-474; Кн. 9. С. 454-455; Богословския Т. Указ. Соч. С. 295-307
64. ПСЗ-1. Т. 6. № 3966. 13 апреля 1722 г. Т. 7. № 4388. 9 декабря 1723 г., № 4620. 21 декабря 1724 г.
65. Милюков. П.Н. Указ. соч. С. 455, 514; ПСЗ-1. Т. 7. № 5017. 24 января 1727 г
66. Богословский М.М. Указ. соч. Приложение 2. С. 40-44; подробно о должности земского комиссара см. там же. С. 404-443.
67. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 7. С. 298-300 (подсчитано мною)
68. Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 1. СПб, 2000. С. 20
69. Богословский М.М. Указ. соч. С. 265
70. Готье Ю. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. 1. М., 1913. С. 78
71. Градовский А.Д. Начала русского государственного права // Градовский А.Д. Собр. Соч. Т. 9. ч. III. СПб, 1908. С. 37
72 ПСЗ-1. Т. 3. № 1392. 1690. (без точной даты).
73 Mилов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. M.. 2001. С. 487-488.
74 Милюков П.Н. Указ. соч. С. 149-150; ПСЗ-1. Т. 4. № 1776 и № 1855. 11 марта 1700 г. и 18 мая 1701 г.
75. Сборник РИО. Т. 40. С. 436, 440.
76. Ключевский В.О. Русский рубль XVI-XVIII вв. в его отношении к нынешнему // Сочинения в 9 т. Т. 8. M.. 1990. С. 110, 114. 119.
77. Посошков И.Т. Книга о скудности и богатстве. M., 1937. С. 221.
78. Аннсимов Е.В. Время петровских реформ. Л., 1989. С. 266; Князьков С.А. Указ. соч. С. 477—478.
79. ПСЗ-1. Т. 4. № 2194. 21 марта 1708 г.
80. Mρочек-Дρоздовский П.Н. Указ. соч. Ч. 1. С. 94-95.
81. Медушевский АН. Указ. соч. С. 253-258.
82. ПСЗ-1. Т. 4. № 2453 27 ноября 1711 г.
83. Там же. № 2463. 21 декабря 1711 г.; Т. 5. № 2717. 30 сентября 1713 г.
84. Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 12. Вып. 1. С. 279-280. 549; История Правительствующего Сената за 200 лет. Т. 1. С. 149. 152.333: ПСЗ-1. Т. 4. № 2463. 21 декабря 1711 г.
85. ПСЗ-1. Т. 5. № 2683. 29 мая. 1713 г.; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 8. С. 464; История Правительствующего Сената за 200 лет. Т. I. С. 141.
86. Mρочек-Дρоздовский П.Н. Указ. соч. С. 281-283: Милюков П.Н. Указ. соч. С. 285-286, 376.
87. ПСЗ-1.Т. 5. № 2673. 24 апреля 1713 г...№ 2758. 10 января 1714 г.; Милюков П.Н. Указ.соч. С. 376-377.
88. ПСЗ-1. Т. 4. № 2113. 25 июля 1706: № 2130. 30 декабря 1706 г.
89. Там же. № 2457. 11 декабря 1711 г.
90. Там же. Т. 5. № 2680. 18 чая 1713 г.
91. Мрочек-Дроздовский П.Н. Указ. соч. С. 70.
92. ПСЗ-1. Т. 5. № 2911.23 мая 1715 г.
93. Милюков П.Н. Указ. соч. С. 460.
94. Цит. по: Милюков П.Н. Указ. соч. С. 462.
95. Там же. С. 441.
96. Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 266.
97. РГАДА, ф. 248. on. 11. д. 606. л. 195-199.
98. Там же. л. 252.
99. Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 269.
100. Mилюков П.Н. Указ. соч. С. 493, 495.
101. ПСЗ-1. Т. 5. № 3034. 27 июля 1716 г.; Т. 6. № 3578. 5 мая 1720 г.
102. Мрочек-Дроздовский П.Н. Указ. соч. С. 69; Акишин М.О. Полицейское государство и сибирское общество. Эпоха Петра Великого. Новосибирск. 1996. С. 106.
103. Богословский М.М. Указ. соч. С. 266.
104. Цит. по: Акишин М.О. Указ. соч. С. 106.
105. Цит. по: Богословский М.М. Указ. соч. С. 265.
106. ПСЗ-1. Т. 7. №4671. 2 марта 1725 г.
107. Там же. №4161 и 4163. 9 февраля 1723 г.; №4193. 13 апреля 1723 г.; № 4281. 5 августа 1723 г.; Богословский М.М. Указ. соч. С. 264—265.
108. Д емидова Н.Ф. Указ. соч. С. 135-136.
109. ПСЗ-1. Т. 6. № 3876. 11 января 1722 г.; Т. 7. №4613. 14 декабря 1724 г.; № 4659. 19 февраля 1725 г.; Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в ΧVIII в. (формирование бюрократии). M.. 1974. С. 254.
110. Богословский М.М. Указ. соч. С. 266.
111. Милюков П.Н. Указ. соч. С. 494—496, 675-678.
112. Посошков И.Т. Указ. соч. С. 166-167.
113. Соловьев СМ. Сочинения. Кн. 7. С. 171.
114. Там же. Кн. 8. С 464.
115. См.. например. "3аписки графа Бассевича", голштннского посла в России в 1721-1725 гг. (Русский .ipxiiB. 1865. Вып. 3), донесения французских дипломатов де Лавн и де Кампредона (Сб. РИО. Т. 34 и 40).
116. Coловьев С.М. Сочинения. Кн. 8: Богословский М.М. Указ. соч.; Акишин М.О. Указ. соч.: Серов Д.О. Строители империи: Очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I. Новосибирск. 1996.
117. Сборник РИО. Т. 40. С. 461-462.
118. Там же. С. 463—164: Бассевич Г.Ф. фон. Указ. соч. Вып. 3. Сто. 1136.
119. Богословский М.М. Указ. соч. С. 288-289. 291.
120. Там же. С. 266-269. 288-289.
121. Сoловьев С.М. Сочинения. Кн. 8. С. 575; Павлов-Сильванский Н. Проекты реформ в записках современников Петра Великого. Опыт изучения русских проектов и неизданные их тексты. M.. 2000. С 168 (приводит дату этого документа).
122. ПСЗ-1. Т. 3. № 1511 и 1526.24 апреля и 26 декабря 1695 г.; № 1598.28 октября 1697 г.; Сoловьев С.М. Сочинения. Кн. 7. С. 572-573.
123. Акишин М.О. Указ. соч. С. 147.
124. ПСЗ-1. Т. 5. № 2673. 24 апреля 1713 г.
125.Taм же. № 2871. 24 декабря 1714 г.
126.Taм же. № 2877. 25 января 1715 г.
127. Там же. Т. 6. № 3586. 21 мая 1720 г.: № 4077. 24 августа 1722 г.
128. Там же. № 3531. 23 февраля 1720 г.
129. Бρикнеρ А.Г. История Петра Великого. СПб. 1882. С. 602: Акишин М.О. Указ. соч. С. 148.
130. Сборник РИО. Т. 34. С. 288-289. 307.
131. РГАДА, ф. 248. оп. П. кн. 606. л. 2; ПСЗ-1. Т. 7. № 4460. 5 февраля 1724 г.
132. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 8. С. 469-485; Сборник РИО. Т. 40. С. 456-457; История Правительствующего Сената за 200 лет. Т. 1. С. 123; Бρикнеρ А.Г. Указ. соч. С. 601.
133. Сборник РИО. Т. 34. С. 306-307.
134. Подробно см.: Акишин М.О. Указ. соч. С. 142-204.
135. Сборник РИО. Т. 40. С 444-445.
136. Анисимов Е.В. Указ. соч. С. 243. В здании Двенадцати коллегии 10 помещений занимали коллегии (Иностранных дел. Военная. Адмиралтейская. Юстиц. Камер- и Штатс-контор-. Коммерц-, Берг-, Мануфактур-коллегия. Главный магистрат и Синод), еще в двух находились «Аудиенц-камора» (зал для торжественных приемов) и Сенат.
137. ПСЗ-1. Т. 7. № 3887. 19 января 1722 г.
138. Мрочек-Дроздовский П.Н. Указ. соч. С. 82: Готье Ю.В. Указ. соч. Т. 1. С. 170-171
139. ПСЗ-1. Т. 6. № 3534. 28 февраля 1720 г.
140. Там же. Т. 5. № 3393. 19 нюня 1719 г.; Т. 6. № 3571. 20 апреля 1720 г.
141. Там же. Т. 5. № 3373. 12 мая 1719 г.; Т. 6. № 3534 и № 3571. 28 февраля и 20 апреля 1720 г.
142. Там же. Т. 5. №3131. 13 декабря 1717 г.; № 3169. 17 февраля 1718 г.
143. Там же. Т. 7. № 4422. 20 января 1724 г.; № 4572. 25 сентября 1724 г.
144. Там же. Т. 6. № 3849. 10 ноября 1721 г.
145. Богословский М.М. Указ. соч. С. 296-297.
146. ПСЗ-1. Т. 6. № 3984. 28 апреля 1722 г.
147. Градовский А.Д. Высшая администрация России XVIII ст. и генерал-прокуроры // Градовский А.Д. Собр. соч. Т. 1. СПб., 1899. С. 77.
148. Ero же. История местного управления в России // Там же. Т. 2. СПб.. 1899. С. 18.
149. Богословский М.М. Указ. соч. С. 62: Мрочек-Дроздовский П.Н. Указ. соч. С. 177.
150. Бρикнеρ А.Г. Указ. соч. С. 594, 597; ПСЗ-1. Т. 5. № 2957. 27 ноября 1715 г.: Т. 6. № 3519. 13 февраля 1720 г.
151. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. Кн. 2. С. 476-477; Сборник РИО. Т. 40. С. 244; ПСЗ-1. Т. 6. № 3721. 28 января 1721 г.; № 3877. 12 января 1722 г.
152. Милюков П.Н. Указ. соч. С. 445; ПСЗ-1. Т. 5. № 3333 и 3341. 19 и 24 марта 1719 г.
153. Цит. по: Богословский М.М. Указ. соч. С. 316, 313.
154. Подробно о переписных канцеляриях см.: Анисимов Е.В. Податная реформа Петра I. Л., 1982.
155. Богословский М.М. Указ. соч. С. 403.
156. Там же. С. 59.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Гость
Эта тема закрыта для публикации сообщений.

  • Похожие публикации

    • Анисимов Е. В. Петр II
      Автор: Saygo
      10 марта 1725 г. Санкт-Петербург хоронил Петра Великого. Это была грандиозная, невиданная ранее церемония, участники и зрители которой были подавлены мрачной красотой происходящего. Траурные звуки множества полковых оркестров, глухой рокот барабанов, слаженное пение нескольких сот певчих, плач тысяч людей, звон колоколов - все это периодически заглушалось пушечными выстрелами, следовавшими один за другим с паузой в одну минуту на протяжении нескольких часов. Это был как бы исполинский метроном, внушавший присутствующим, по словам архиепископа Феофана Прокоповича - участника и летописца похорон, - "священный ужас".
      Но разглядывая печальное шествие, траурные одежды, красочные гербы и флаги, опытный глаз французского посланника Ж.-Ж. Кампредона не мог не заметить одной важной детали: внук Петра I, единственный мужчина дома Романовых великий князь Петр Алексеевич следовал в процессии лишь на восьмом месте, после императрицы Екатерины I, ее дочерей Анны и Елизаветы, а также дочерей старшего брата покойного императора, Ивана, Екатерины и Прасковьи. И что больше всего возмутило знатоков протокольных тонкостей - это то, что 9-летний внук Петра I, прямой потомок московских царей, шел даже после двух сестер Нарышкиных и жениха старшей дочери Петра, Анны Петровны, - голштинского герцога Карла-Фридриха.
      Подобная расстановка участников траурного шествия, конечно, не была случайной, как и то, что великому князю не нашлось места среди ближайших родственников покойного во время церемонии погребения в Петропавловском соборе: юный Петр Алексеевич стоял вдали от императрицы и ее дочерей. Все это должно было демонстрировать те политические реальности, которые возникли после дворцового переворота в ночь смерти Петра, с 28 на 29 января 1725 года. Тогда в Зимнем доме, у еще не остывшего тела преобразователя России произошла острая политическая схватка. В жестоком споре столкнулись две группировки знати: родовитая аристократия ("старые бояре" донесений иностранных дипломатов) и "новая знать", выдвинувшаяся из низов благодаря своим способностям и симпатиям царя-реформатора, ценившего знатность, как известно, "по годности". Борьбу, которая, к счастью, не вылилась в кровопролитие, обостряло то обстоятельство, что Петр умер, не оставив завещания.
      "Бояре" - Долгорукие, Голицыны, П. Апраксин, Г. Головкин, А. Репнин - настаивали на кандидатуре великого князя Петра Алексеевича, сына погибшего в 1718 г. в застенке царевича Алексея. За ними была традиция передачи престола по мужской линии от деда к сыну и далее к внуку. Но за "худородной" новой знатью - А. Меншиковым, П. Ягужинским, П. Толстым, - предлагавшей возвести на престол вдову императора, Екатерину Алексеевну, - вчерашнюю "портомою" и кухарку, было нечто более весомое, чем традиция: оружие, деньги, сила окружавших дворец гвардейцев, горой стоявших за матушку- государыню, боевую подругу обожаемого императора. Их давление, угрозы расправы с несогласными повлияли, в конечном счете, на решение собравшихся во дворце сановников: императрицей была провозглашена Екатерина. "Бояре", а вместе с ними и их кандидат, великий князь Петр, были отодвинуты от престола, что и отразилось в протоколе похоронной церемонии.



      Родители Петра II Алексей Петрович и София-Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская


      Мария Меншикова


      Евдокия Лопухина

      Екатерина Долгорукова

      В то время Петр был лишь пешкой в политической игре, как, впрочем, и позже, когда он, а точнее, его имя, титул, родственные связи вновь привлекли всеобщее внимание. Это было весной 1727 г., в самом конце короткого царствования Екатерины I. К этому времени здоровье императрицы, не щадившей себя в бесконечных празднествах, банкетах, вечеринках и попойках, стало резко ухудшаться. За состоянием ее здоровья внимательно наблюдали политические группировки в ожидании очередного этапа борьбы за власть. Больше всего от дум о ближайшем будущем должна была болеть голова у светлейшего князя А. Д. Меншикова, фактического руководителя государства при Екатерине I. Несмотря на сопротивление и интриги своих многочисленных недругов у подножия трона - генерал-прокурора П. И. Ягужинского, зятя царицы герцога Карла-Фридриха, тайного советника графа П. А. Толстого и других, - он уверенно и спокойно вел государственный корабль: кредит доверия к нему Екатерины, которая была многим ему обязана, был беспределен. Болезнь императрицы, особенно усилившаяся весной 1727 г., вынуждала светлейшего думать о необходимых для сохранения власти и влияния превентивных мерах.
      Сведения о некоторых замыслах Меншикова стали известны во второй половине марта - начале апреля 1727 года. Тогда Петербург заговорил о намерении светлейшего выдать одну из своих дочерей (позже уточнили - старшую, Марию) за великого князя Петра Алексеевича. Для всех участников борьбы за власть и наблюдателей стало ясно, что Меншиков хотел породниться не просто с великим князем, а с наследником престола, будущим императором.
      Можно поражаться энергии, настойчивости Меншикова, проявленным им в это время. Интриги, репрессии, запугивания, уговоры, предательство - весь ареснал закулисной борьбы за власть был использован светлейшим для достижения того, что казалось ему вершиной счастья для 53-летнего мужчины: стать тестем послушного его воле юного царя, генералиссимусом и, конечно, обладателем все новых и новых богатств, земель, крепостных, звезд, орденов, золота и бриллиантов. То, что в центре своей последней придворной игры Меншиков поставил именно фигуру великого князя Петра, случайным не было. В его силах было, например, женить своего сына Александра на второй дочери Екатерины I, Елизавете, а затем добиваться ее воцарения. Но он этого не сделал, так как прекрасно чувствовал обстановку, которая явно складывалась в пользу внука Петра Великого.
      Уже в 1725 г. французский посланник, вслед за другими наблюдателями, писал, что императрица беззаботно веселится, "а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича"1. Конечно, непривычному к российскому застолью французскому посланнику "тайные сборища" могли показаться чуть ли не заговором. Но его, очевидно, не было. Зато имелось то, что Меншиков учитывал: у Петра, в отличие от многих возможных кандидатов на престол, было бесспорное право наследовать власть своего деда, к его фигуре приковывалось внимание всех обиженных и недовольных порядками времен петровских реформ, в надежде, что с приходом к власти сына царевича Алексея должно "полегчать". К тому же поражение сторонников великого князя в 1725 г. не было полным, и "бояре" представляли серьезную политическую силу, с которой Меншиков не мог не считаться. Уже в 1726 г. было замечено, что светлейший "ласкал" родовитую знать. Благодаря ему князь М. М. Голицын стал генерал-фельдмаршалом, а Д. М. Голицын - членом образованного в феврале 1726 г. высшего правительственного учреждения - Верховного тайного совета.
      План Меншикова был крайне недоброжелательно встречен в кругу его сподвижников по возведению на престол Екатерины. Понять их можно - Толстой, главный следователь по делу отца великого князя, понимал, что означает для него приход к власти сына казненного царевича. Не могло быть иллюзии относительно будущего и у других мелкопоместных и безродных "птенцов гнезда Петрова", которых бы оттеснили от престола родовитые и обиженные на них потомки бояр. Толстой, как и генерал-полицмейстер А. Девьер, генерал А. Бутурлин, знали, что за ветеранов январского переворота их старый товарищ Меншиков не вступится. В итоге, против светлейшего начинает сколачиваться заговор.
      Однако Меншиков опередил Толстого и его единомышленников и нанес молниеносный удар: они были арестованы, подвергнуты пытке, а затем обвинены в заговоре против императрицы и интригах с намерением помешать женитьбе великого князя на Марии Меншиковой. И в день своей смерти, 6 мая 1727 г., Екатерина, идя навстречу желанию светлейшего, подписала суровый приговор заговорщикам, а также завещание, так называемый Тестамент, который содержал два самых важных для Меншикова пункта. Первый из них гласил: "Великий князь Петр Алексеевич имеет быть сукцессором" (наследником), а согласно второму пункту, императрица давала "матернее благословение" на брак Петра с дочерью Меншикова. До 16-летия монарха государство должно было управляться регентством, в которое входили дочери Екатерины, ее зять Карл-Фридрих, сестра царя Наталья и члены Верховного тайного совета.
      Это была явная уступка со стороны светлейшего, который тем самым как бы гарантировал будущее благополучие дочерей Екатерины. Впрочем, вскоре стало ясно, что эта уступка была временной и формальной. Меншиков сразу показал, что его роль в системе управления империи отныне становится исключительной. Это было подтверждено присвоением ему высшего воинского звания генералиссимуса и высшего военно-морского звания полного адмирала. А 25 мая Феофан Прокопович обручил 12-летнего императора и 15-летнюю княжну Марию Меншикову, ставшую официально "обрученной Его императорского величества невестой-государыней".
      В этой ситуации Петр по-прежнему фигура в игре других людей. С первых дней своего царствования юный император находился под присмотром светлейшего и его родственников. Для удобства контроля Меншиков переселяет мальчика, как бы на время, до завершения строительства царской резиденции, в свой дворец на Васильевском острове. Судя по "Повседневным запискам", которые вели секретари светлейшего, в первый раз Петр ночевал у Меншикова 25 апреля, то есть еще до смерти Екатерины, а уже после воцарения в Меншиковский дворец были перевезены с Адмиралтейской стороны все царские вещи и мебель. Бросив все государственные дела, светлейший все свое время уделял царю; он разъезжал с мальчиком по городу: на верфь, в конюшню, отправлялся также за город на охоту, часто обедал с ним2.
      Большие надежды возлагал Меншиков на назначенного им обер-гофмейстером, главным воспитателем царя, вице-канцлера А. И. Остермана, которого очень высоко ценил как интеллектуала, исполнительного и послушного человека. Весной 1725 г. он говорил о нем прусскому посланнику Г. Мардефельду: "Остерман - единственно способный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен"3. Как показали дальнейшие события, светлейший плохо знал Остермана.
      Вероятно, и дальше Меншиков воспитывал себе "ручного императора", если бы в середине июля его не свалила болезнь, длившаяся пять-шесть недель. Но именно их-то и хватило, чтобы прежде послушный и тихий мальчик глотнул свободы, сошелся с людьми, которые, исполняя любое его желание, сумели довольно быстро настроить его против генералиссимуса. И в этом особую роль сыграл столь "боязливый" Остерман. Он сумел тонко развить недовольство юного императора своим зависимым от воли светлейшего положением, направить это недовольство в нужное русло. А о том, что такое недовольство у мальчика было, свидетельствуют донесения иностранных дипломатов, которые видели, как Петр пренебрегает обществом своей невесты, как он тяготится опекой Меншикова.
      Развязка наступила в конце августа - начале сентября 1727 г., когда Меншиков поправился. Поначалу он не придал значения демонстративной дерзости прежде послушного царя. Даже живя вдали от Петра, находившегося в Петергофе, он был спокоен, потому что рядом с мальчиком всегда был его человек - Остерман. Письма обер-гофмейстера успокаивали, усыпляли светлейшего. 21 августа Остерман написал Меншикову притворно-веселое письмо из Стрельны в Ораниенбаум, где тот поправлялся после болезни: "Е. и. в. писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с ее императорским высочеством (сестрой Петра Наталией Алексеевной. - Е. А.) любезно кланяются.."4. Между тем наступил последний и решающий этап борьбы с Меншиковым. Сам светлейший понял, что Остерман его предал, когда было уже поздно: в начале сентября царь подписывает несколько указов, которые лишают "полудержавного властелина" власти, значения, а потом и свободы.
      Конечно, не юный император придумал указы о переезде двора с Васильевского острова, о неподчинении распоряжениям Меншикова, о его домашнем аресте, о замене верного генералиссимусу коменданта Петропавловской крепости. Ранее Меншиков, игнорируя "Тестамент", использовал именные указы царя для своих целей. Теперь этот законодательный бумеранг вернулся к светлейшему. В серии подписанных Петром II в начале сентября 1727 г. императорских указов отчетливо видна опытная рука воспитателя Петра, Андрея Ивановича Остермана, довершившего свое дело специальной запиской о судьбе Меншикова, которую 9 сентября 1727 г. в присутствии царя обсудил Совет. А на следующий день Меншиков начал свой последний путь из Петербурга...
      Было бы ошибкой думать, что время Меншикова сменилось временем Остермана. На первый план вышел новый фаворит, державшийся раньше в тени, - князь Иван Алексеевич Долгорукий. Он был на семь лет старше царя, и можно себе представить, что означала компания 19-летнего "знающего жизнь" юноши для 12-летнего "царственного отрока". Князь Иван довольно рано втянул мальчика во "взрослую" жизнь, в "истинно мужские" развлечения и весьма преуспел в этом.
      Ровесник цесаревны Анны (родился в 1708 г.), Долгорукий в отличие от многих своих сверстников с ранних лет жил за границей - в Варшаве, в доме своего деда, выдающегося петровского дипломата князя Г. Ф. Долгорукого, а затем - у дяди, князя Сергея Григорьевича, сменившего престарелого отца на посту посланника в Польше. Вернувшись в Петербург, князь Иван получал уроки у Генриха Фика, крупного деятеля петровской государственной реформы. Но, как показали последующие события, жизнь за границей, уроки знаменитого государствоведа мало что дали юноше. В 1725 г. он был назначен гоф-юнкером захудалого двора великого князя Петра Алексеевича и вряд ли мог рассчитывать на успешную придворную карьеру, если бы не превратности судьбы его повелителя.
      Значение Долгорукого для Петра без труда разгадал уже Меншиков, который постарался запутать Ивана в дело Толстого и Девьера и добиться у Екатерины I отправки его, в наказание, в полевую армию. Но во время болезни Меншикова летом 1727 г. князь Иван оказался возле Петра и немало способствовал свержению светлейшего.
      С тех пор Долгорукий не покидал своего царственного друга. Особенно усилилось влияние его после переезда двора в Москву в начале 1728 года. Клавдий Рондо, английский резидент, писал, что ближе князя Ивана у царя нет никого, он "день и ночь с царем, неизменный участник всех, очень часто разгульных, похождений императора". Испанский посланник де Лириа дополняет: "Расположение царя к князю Ивану таково, что царь не может быть без него ни минуты: когда на днях его (Ивана. - Е. А.) ушибла лошадь и он должен был слечь в постель, Е. ц. в. спал в его комнате"5. Князь Иван показал себя тщеславным, недалеким, необязательным и слабовольным человеком. Не способный на серьезные поступки, ветреный, он целиком тратил себя на гульбу и питие или как тогда говорили, на "рассеянную жизнь", участником которой он делал и императора.
      Хотя влияние князя Ивана на Петра II было весьма сильным, юный император не был заводной игрушкой в его руках. Всем предыдущим воспитанием Петр был предрасположен к той безалаберной жизни, в которую он был втянут легкомысленным фаворитом. Судьба императора была печальной. Рожденный 12 октября 1715 г. в семье царевича Алексея Петровича и кронпринцессы Шарлотты-Христины-Софии Вольфенбюттельской, он, как и его старшая сестра Наталия (родилась в 1714 г.), не был плодом любви и семейного счастья. Брак этот был следствием дипломатических переговоров Петра I, польского короля Августа II и австрийского императора Карла VI, причем каждый из них хотел получить свою выгоду из семейного союза династии Романовых и древнего германского рода герцогов Вольфенбюттельских, связанного множеством родственных нитей с правившими тогда в Европе королевскими домами. Конечно, при этом никто не интересовался чувствами жениха и невесты.
      Кронпринцесса Шарлотта, сестра которой была замужем за австрийским императором, надеялась, что брак ее с "московским варваром" не состоится. В письме деду, герцогу Антону-Ульриху, в середине 1709 г. она сообщала, что его послание ее обрадовало, так как "оно дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минет. Я всегда на это надеялась, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости"6. Но надежды ее были напрасны: после Полтавы за Петром - победителем Карла XII - стала ухаживать вся Европа, в том числе и герцог Антон-Ульрих Вольфенбюттельский. Свадьба была сыграна в Торгау в октябре 1711 г. и поразила всех великолепием стола и знатностью гостей.
      Но счастья новобрачным она не принесла. Отношения их не сложились, холодность супруги вызывала недовольство Алексея, а его грубые ухватки и тяжелый нрав пробуждали в Шарлотте только ненависть и презрение. Вскоре после рождения сына она умерла. Алексей, занятый своими делами, а потом - острым конфликтом с отцом, не обращал внимания на детей, и когда летом 1718 г. он погиб в застенке Петропавловской крепости, Наталия и Петр остались круглыми сиротами. Разумеется, Петр I не забыл внучат, они оставались членами царской семьи, но постоянно находились где-то на задворках. Лишь в 1721 г. дети были переселены в царский дворец, им определили штат придворных и прислуги. После смерти Петра и вступления на престол Екатерины мальчик оставался без внимания. Лишь в 1726 г. 11-летнего Петра и 12-летнюю Наталью стали приглашать на торжественные приемы, что все расценили как повышение статуса великого князя при дворе.
      К тому времени, когда престол перешел к юному Петру, его характер уже достаточно устоялся и не предвещал подданным в будущем легкую жизнь, С особым вниманием за развитием Петра наблюдали австрийские дипломаты, заинтересованные в превращении юного племянника австрийского императора в полноценного правителя дружественной державы.
      Однако они не могли сообщить в Вену ничего утешительного. На них, как и на других наблюдателей, Петр не производил благоприятного впечатления.
      Жена английского резидента, леди Рондо, писала в декабре 1729 г. своей знакомой в Англию: "Он очень высокий и крупный для своего возраста: ведь ему только что исполнилось пятнадцать (ошибка - 12 декабря 1729 г. Петру исполнилось 14 лет. - Е. А). У него белая кожа, но он очень загорел на охоте (загар в те времена считался вульгарным отличием простолюдина от светского человека. - Е. А.), черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного и приятного"7. О "жестоком сердце" и весьма посредственном уме Петра, ссылаясь на слова сведущих людей, писал еще в 1725 г. Мардефельд.
      Знакомые с нравами юного царя замечали в его характере многие черты, унаследованные им от деда и отца, людей очень нелегкого для окружающих нрава. "Царь, - пишет саксонский резидент Лефорт, - похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет". В другой депеше он уточнял: "Петр "себя так поставил, что никто не смеет ему возражать". Почти то же сообщал в Вену и граф Вратислав - посланник цесаря: "Государь хорошо знает, что располагает полной властью и свободою и не пропускает случая воспользоваться этим по своему усмотрению". Английский резидент писал о свойственном юноше непостоянстве, а французский посланник отмечал в характере царя заметные признаки "темперамента желчного и жестокого"8. Власть, как известно, кружит головы и людям сложившимся и немолодым. А что говорить о мальчишке, которому казалось, что именно он своею властью низверг могущественного Меншикова. Льстецы не преминули подчеркнуть, что он тем самым "освободил империю свою от ига варварского".
      По мнению многих, Петр был далек от интеллектуального труда и интересов, не умел вести себя прилично в обществе, капризничал и дерзил окружающим. Современники считали, что виной тому не столько природа, сколько воспитание. Действительно, в отличие от дочерей Петра Великого, внуков его обучали и воспитывали более чем посредственно. Все у них было как бы второсортным - жизнь, учение, будущая судьба. Занимались ими то вдова трактирщика, то вдова портного, то бывший моряк, который преподавал и письмо, и чтение, и танцы. Прусский посланник даже полагал, что Петр I умышленно не заботился о правильном и полноценном воспитании внука. Однако это не так. В 1722 г. Петр пригласил в учителя к внуку хорошего специалиста, выходца из Венгрии И. Секани (Зейкина). Он учил детей в семье Нарышкиных, и Петр, отбирая его у своих родных, писал учителю, что "время приспело учить внука нашего"9. Но занятия начались лишь в конце 1723 г. или даже позже и оборвались в 1727 г., когда Меншиков, очевидно, по наущению нового воспитателя Петра, Остермана, выслал Зейкина за границу.
      Вице-канцлер Остерман, ставший главным воспитателем царя весной 1727 г., был, конечно, лучше, чем воспитатель царевича Алексея А. Д. Меншиков, бестрепетно подписавший в 1718 г. смертный приговор своему воспитаннику. Но Андрей Иванович не был для мальчика тем, кем был для цесаревича Павла Петровича Н. И. Панин: подлинным учителем и другом. Впрочем, составленная Остерманом программа образования царя была по тем временам неплохой. Она включала изучение древней и новой истории, географии, картографии, оптики, тригонометрии, немецкого и французского языков, а также музыки, танцев, начал военного дела. И хотя режим обучения был весьма щадящий - много перерывов, занятий стрельбой, охотой, бильярдом, - усвоить основы наук было вполне возможно.
      Феофан Прокопович, главный эксперт по духовному развитию, сочинил особую записку: "Каким образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе?" На бумаге все было хорошо и гладко, в жизни же - все иначе. Наиболее емко систему воспитания Петра охарактеризовал австрийский посланник Рабутин, писавший в 1727 г.: "Дело воспитания царя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобресть доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеха. Развлечения берут верх, часы учения не определены точно, время проходит без пользы и государь все более и более привыкает к своенравию"10. Так это было и позже, в Москве. Остерман постоянно маневрировал, стремясь удержаться в воспитателях - должности весьма престижной при юном царе, и достигал он этого тем, что старался не раздражать воспитанника большой требовательностью в учебе.
      Вице-канцлер был активным и обремененным делами политиком. Крепко держась за кормило власти, он думал не о том, как лучше подготовить юношу к тяжкому поприщу властителя великой империи, а о своих, не всегда бескорыстных, интересах. Вот что писал он Меншикову в 1727 г.: "За его высочеством великим князем я сегодня не поехал как за болезнию, так и особливо за многодельством, и работаю как над отправлением курьера в Швецию, так и над приготовлением отпуска на завтрашней почте и, сверх того, рассуждаю, чтобы не вдруг очень на него налегать". Б. -Х. Миних вспоминал, что Остерман виделся с царем "лишь во время утреннего туалета, когда тот вставал, и по вечерам, после возвращения с охоты"11.
      Последствия педагогики, "чтоб не вдруг очень на него налегать", были печальны. Юноша подчеркнуто почтительно обращался со своим нестрогим учителем, а за его спиной, в компании Долгоруких, потешался над Андреем Ивановичем. Успехов в освоении знаний у юного императора не было. Австрийские дипломаты очень печалились, что на аудиенциях царь не говорит с ними по-немецки и только кивает головой, делая вид, что все сказанное понимает. Зато самые глубокие знания Петр получил в науке уничтожения зайцев, медведей, косуль, уток и прочей живности. "Охота, - пишет Рондо в августе 1728 г., - господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно)". Если не большую, то значительную часть своего царствования он провел в лесу и в поле, на охотничьих бивуаках, у костра, на свежем воздухе.
      Из немногочисленных автографов, оставленных Петром II потомкам, чуть ли не самыми длинными являются резолюции типа: "Быть по тому, Петр", "Отпустить. Петр." на росписи царской охоты, которая определяла норму ежедневного питания собак (по два пуда говядины каждой!), лошадей и даже 12 верблюдов, которые тоже участвовали в царских охотах. За осеннюю охоту 1729 г. Петр и его свита сворой в 600 собак затравили 4 тыс. зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведей12.
      Дипломаты ждали того дня, когда наконец можно будет увидеть царя и переговорить с ним. Вот типичные сообщения о времяпрепровождении Петра в 1728 г., взятые наугад из донесения де Лириа: "24 мая. Этот монарх еще не возвратился с охоты...; 31 мая. Царь воротился с охоты дня на два и послезавтра уезжает опять...; 7 июня. Получено донесение о смерти герцогини Голштинской (Анны Петровны. - Е. А.), принцессы, красивейшей в Европе. Но это отнюдь не заставило царя отложить поездку на охоту в окрестности, хотя и без принцессы Елизаветы...; 14 июня. Царь еще не возвратился с охоты, но надеются, что воротится на этой неделе,..; 21 июня. Этот монарх еще не возвратился в город, но надеются, что возвратится на этих днях". Ничего не изменилось и через год, в 1729 г.: "11 июня. Царь вчера уехал на охоту за две мили от города...; 1 августа. Здешний государь все развлекается охотой...; 8 августа. Царь все наслаждается охотой..."13.
      В феврале 1729 г. дошло до скандала. Узнав о том, что царь намеревается отправиться на три-четыре месяца на охоту подальше от Москвы, австрийский и испанский посланники сделали представление канцлеру, в котором в решительных выражениях заявили, что "при настоящих обстоятельствах не только вредно, но и неприлично оставаться нам такое долгое время без всякого дела, без возможности с кем сноситься о делах, так как с Е. в. отправляется и большая часть его министров"14. Но Петр не угомонился. По подсчетам историка князя П. В. Долгорукова, в июле - августе 1729 г. он был на охоте непрерывно 55 дней. Это был своеобразный рекорд - обычно царь находился на охоте по 10, 12, 24, 26 дней кряду. Долгоруков сосчитал также, что за 20 месяцев 1728 - 1729 гг. Петр провел на охоте восемь месяцев15.
      Не без отчаяния де Лириа обращался в Мадрид с просьбой отозвать его из Москвы: "Кажется, что я не только здесь бесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монарха мы не видим никогда... Повторяю вам, что уже говорил несколько раз, - достаточно и даже больше, чем достаточно иметь здесь секретаря или по крайней мере резидента"16. Англичане так и делали, полагая, что Россия утратила свое место в мире. О том же писал в Вену граф Вратислав. Остерман и австрийские дипломаты пытались даже, используя страсть Петра к охоте, чему-нибудь его научить. Предполагалось выписать из Вены опытного егеря-профессионала с тем, чтобы он попутно давал царю самые общие представления о природе и т. д. Но этот план оказался неосуществленным, как и план строительства под Москвой потешного военного городка, где юноша мог бы, подобно своему великому деду, обучаться военному ремеслу.
      В приведенном выше представлении посланников Австрии и Испании канцлеру допущена неточность - с Е. в. отправлялась на охоту не большая, а меньшая часть министров. Остальные же сановники просто отдыхали. Де Лириа писал 27 сентября 1728 г.: "Царь уехал недель на шесть на охоту. Этим воспользовались все министры и даже члены Верховного совета, и барон Остерман тоже уехал на неделю или дней на десять (а уж прилежный Остерман слыл чрезвычайно трудолюбивым чиновником, работавшим и в праздники, и по ночам. - Е. А.). Поэтому мы здесь весьма бедны новостями"17.
      При ознакомлении с журналами Верховного тайного совета, Сената или коллегий времен царствования Петра II возникает ощущение резкого замедления оборотов запущенной Петром Великим государственной машины. Заседания в высших учреждениях проводятся все реже, кворума на них часто нет, обсуждаемые вопросы второстепенны и даже ничтожны. Члены Совета уже ленятся ездить в присутствие и подписывают подготовленные секретарем протоколы дома. Долгих и частых, как при Петре, сидений или жарких обсуждений "мнений", как при светлейшем, нет и в помине.
      Уже в годы правления Екатерины I проведение петровских реформ было приостановлено. Под влиянием объективных трудностей, возникших вследствие длительной Северной войны и тяжелых преобразований, а также спекулятивных соображений, правительство императрицы разработало программу сокращения государственных расходов на армию и аппарат управления, взялось за пересмотр налоговой, торгово-промышленной политики, некоторых важнейших аспектов внешнеполитической доктрины. К январю 1727 г. программа контрреформ была окончательно выработана и затем утверждена Екатериной I. Какое-то время после ее смерти, уже при Петре II, планы переустройства государственного хозяйства довольно активно осуществлялись, но после свержения Меншикова осенью 1727 г. наступило полное затишье. Сначала его объясняли трудностями переезда в Москву, а затем многие дела были попросту заброшены.
      Флот, как сообщали в Верховный тайный совет из Адмиралтейства, "жестоко гнил", и если к кампании 1728 г. было подготовлено 24 корабля, то в 1729 г. в море вышло всего пять кораблей. Флот, как и недостроенная на берегу Невы столица, уже не был нужен новым правителям. Многочисленные уговоры, петиции иностранных дипломатов о возвращении двора в Петербург встречались в правительстве с неудовольствием, как будто закрепление России на балтийском побережье больше всего нужно было Австрии, Голландии или Испании. Исчерпав все возможные средства убедить царя вернуться в Петербург, де Лириа писал весной 1729 г.: "О Петербурге здесь совершенно забыли и мало-помалу начинают забывать и о всем хорошем, что сделал великий Петр Первый; каждый думает о своем собственном интересе и никто об интересе своего государя"18.
      Весь краткий период "тиранства" Меншикова (май - сентябрь 1727 г.) продемонстрировал, что "Тестамент" Екатерины I в части коллективного регентства оказался листком бумаги. Только указ 12 мая 1727 г. о присвоении Меншикову высшего звания генералиссимуса был подписан, кроме царя, всем составом регентства, начиная с Анны Петровны и кончая членами Совета. Все остальные официальные документы свидетельствуют, что коллективное регентство бездействовало, и Петр II почти сразу же стал ни в чем не ограниченным правителем, оставаясь, впрочем, инструментом, которым пользовался Меншиков. Именно ему было выгодно самодержавие мальчика- царя. Именем Петра светлейший давал распоряжения всем учреждениям, в том числе и Совету. После свержения Меншикова было решено как-то восстановить регентскую систему правления. Указом от 8 сентября 1727 г. предписывалось, что из Совета "все указы отправлены быть имеют за подписанием собственной Е. в. руки и Верховного тайного совета"19.
      Но порядок этот не мог продержаться долго - царь месяцами находился на охоте, и возникла опасность остановки государственных дел. Поэтому произошло как бы новое перераспределение власти: с одной стороны, Совет от имени царя выносил решения по текущим делам, а с другой - царь мог, ни с кем не советуясь, издавать указы, предписывать свою волю Совету, бывшему, согласно букве "Тестамента", его коллективным регентом. Такое положение было удобно тем, кто сверг светлейшего, и они уже сами, вместо Меншикова, нашептывали юному царю, о чем и как нужно распорядиться.
      "Перед полуднем, - записано в журнале Совета от 9 января 1728 г., - изволил Е. и. в. придти и с ним... Остерман. Е. в. на место свое садиться не изволил, а изволил стоять и объявил, что Е. в., по имеющей своей любви и почтении к Ея в. государыне бабушке желает, чтоб Ея в. по своему высокому достоинству во всяком удовольстве содержана была, того б ради учинили о том определение и Е. в. донести. И, объявя сие, изволил выйти, а вице-канцлер господин барон Остерман остался, объявил, что Е. в. желает, чтоб то определение ныне же сделано было. И по общему согласию (в Совете в тот день число членов прибавилось: к Г. И. Головкину, А. И. Остерману и Д. М. Голицыну присоединились назначенные накануне именным императорским указом князья В. Л. и А. Г. Долгорукие. - Е. А.) ныне же определение о том учинено". Остерман взял протокол, ушел к императору, который "апробовал" решение Совета, а затем объявил, "что Е. и. в. изволил о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда послать, а пожитки его взять"20. Иначе говоря, Остерман, передавая некий "разговор" царя, сообщал Совету высшую волю, которую тотчас и реализовали. Так строилась вся система высшего управления.
      Кажется, что самым главным делом правительства Петра II в 1727- 1728 гг. было решение вопроса о судьбе светлейшего и причастных к нему людей. Допросы, ссылки, а самое основное - перераспределение конфискованных земельных богатств Меншикова - вот чем долго занимался Совет. Через 2 - 3 месяца после ссылки светлейшего в Совет стало поступать немало челобитных от чиновников, гвардейцев, высших должностных лиц с просьбой выделить им какую-то долю из меншиковских богатств. Среди просителей были и те, кто ранее считался приятелем светлейшего.
      Собственник в России не был уверен в том, что его собственность сохранится за ним. Умирая, он писал духовную и знал, что ее будет утверждать государь, который вправе изменить завещание собственника, да просто - "отписать" на себя часть его имущества. О провинившихся в чем-либо перед властью и говорить не приходится - собственность твоя, пока так считает государь, а иначе... И вот сразу после такого "отписания" на имущество опального сановника накидываются его вчерашние друзья, товарищи, коллеги, прося государя в своих челобитных пожаловать их "деревенишками и людишками" из отписного. Некоторые владения не раз переходили от одного попавшего в немилость сановника к другому. В 1723 г. московский дом опального вице-канцлера барона П. П. Шафирова получил граф П. А. Толстой. Весной 1727 г., когда он был сослан на Соловки, этот дом получил ближайший прихлебатель светлейшего, генерал А. Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства и нового дома. В ноябре 1727 г. его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как это обычно делалось в России титулованными холопами: "нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево"21.
      Своеобразным финалом дела Меншикова стало переименование в середине 1728 г. "Меншикова бастиона" Петропавловской крепости в бастион "Его императорского величества Петра Второго".
      К середине 1728 г. двор, дипломатический корпус, государственные учреждения уже перебрались в старую столицу, и с переездом в Москву как бы завершился один цикл российской истории и начался другой. "Здесь везде царит глубокая тишина, - пишет саксонский посланник Лефорт, - все живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может постигнуть, как такая огромная машина держится без всякой подмоги, каждый старается избавиться от забот, никто не хочет взять что-либо на себя и молчит". И продолжал: "Стараясь понять состояние этого государства, найдем, что его положение с каждым днем делается непонятнее. Можно было бы сравнить его с плывущим кораблем: буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули... огромное судно, брошенное на произвол судьбы, несется, и никто не думает о будущем"22. Довольно точный образ: петровский корабль, потеряв своего царственного шкипера, несся по воле ветра, никем не управляемый.
      После ссылки Меншикова борьба за кормило власти практически не прекращалась. Это было время интриг, подсиживаний. Царствование Петра II весьма походило на другие, подобные ему царствования, но поскольку оно было коротким, изучающий его постоянно натыкается на окаменелые остатки взаимного недоброжелательства, интриг, ненависти, подлости и злобы. Пожалуй, самой примечательной чертой обстановки при дворе, в высших кругах знати, была неуверенность, тревога за завтрашний день.
      Свержение Меншикова стало крупнейшим событием первых послепетровских лет. В политическое небытие ушел наиболее значительный деятель петровской "команды", опытный администратор и военачальник. Осенью 1727 г. многие радовались крушению российского Голиафа, прославляя освобождение от "варвара". Но все же были люди - опытные, дальновидные, - понимавшие, что со сцены ушел подлинный "хозяин" страны, нравы, привычки, чудачества которого были, тем не менее, хорошо известны, а поступки понятны, предупреждаемы, если, конечно, вести себя разумно. Опыт этих людей говорил, что новый господин может оказаться хуже старого.
      Время показало, что возник наихудший вариант, когда явного хозяина в стране не было. Юный император почти полностью устранился от управления государством и даже нечасто посещал свою столицу. Иван Долгорукий, конечно, пользовался огромным влиянием, но многим казалось, что он не особенно дорожит им. Самое же главное состояло в том, что князь Иван был равнодушен к государственным делам, некомпетентен, ленив, не желал ради какого-нибудь дела занимать внимание царя, на чем-то настаивать. Его закадычный приятель де Лириа, вошедший в полное доверие к временщику, неоднократно просил, требовал, умолял, чтобы князь Иван передал в руки царя записку австрийских и испанских дипломатов о настоятельной необходимости возвращения правительства в Петербург. Но князь Иван затянул дело так, что записка, в конце концов, затерялась, а сам он каждый раз находил какой-нибудь благовидный предлог, чтобы не передавать ее царю.
      Реальную власть имел, конечно, вице-канцлер Остерман. Без его участия и одобрения не принималось ни одного важного решения Совета, который подчас даже не заседал без Андрея Ивановича. Как писал, немного утрируя, Рондо, без Остермана верховники "посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись"23. Однако Остерман, дергая тайные нити политики, роль хозяина играть явно не хотел. Он держался в тени, не любил принимать самостоятельных решений, был скромен. Кроме того, его положение не было незыблемым, и вице-канцлеру приходилось постоянно маневрировать между царем, Долгорукими, Голицыными, другими деятелями петровского царствования. Остермана спасало от неприятностей то, что заменить его, знающего и опытного политика и дипломата, было некем.
      В итоге, политический горизонт был затянут туманом, и, как писал осенью 1727 г. советник Военной канцелярии Е. Пашков своим московским приятелям, "ежели взять нынешнее обхождение, каким мучением суетным преходят люди с людьми: ныне слышишь так, а завтра иначе; есть много таких, которые ногами ходят, а глазами не видят, а которые и видят, те не слышат, новые временщики привели великую конфузию так, что мы с опасением бываем при дворе, всякий всякого боится, а крепкой надежды нет нигде". В другом письме Пашков советовал своей приятельнице, княгине А. Волконской, высланной Меншиковым в Москву, но не получившей, несмотря на "отлучение варвара", прощения: "Надлежит вам чаще ездить в Девичий монастырь искать способу себе какова". В письме другому опальному приятелю, Черкасову, он также советует: "Лучше вам быть до зимы в Москве и чаще ездить молиться в Девичь монастырь чудотворному образу Пресвятой богородицы"24.
      Не чудотворная икона привлекала в Новодевичьем монастыре царедворцев, а жившая там после Шлиссельбургского заточения старица Елена - в миру бывшая царица Евдокия Федоровна, первая жена Петра Великого. Многие ожидали, что значение Евдокии, бабушки царя, после падения Меншикова и переезда двора в Москву должно было сильно возрасти. "Ныне у нас в Питербурхе, - продолжал Пашков, - многие... безмерно трусят и боятся гневу государыни царицы Евдокии Федоровны"25. Опасения были, по-видимому, основательны: старый лис Остерман сразу же после свержения Меншикова написал в Новодевичий более чем ласковое письмо, в котором подобострастно извещал старушку, что "дерзновение восприял ваше величество о всеподданнейшей моей верности обнадежить, о которой как Е. и. в., так и, впрочем, все те, которые к В. в. принадлежат, сами выше засвидетельствовать могут"26.
      Бабушка-инокиня, особа весьма экспансивная и темпераментная, бомбардировала письмами Петра II и его воспитателя, выказывая крайнее нетерпение и требуя немедленной встречи с внучатами. Но внук почему-то не проявлял ответных чувств и, даже приехав в Москву, не спешил повидаться с бабушкой. Когда же эта встреча состоялась, то император пришел на нее с цесаревной Елизаветой, что Евдокии понравиться не могло. И хотя в начале 1728 г. она получила статус вдовой царицы с титулом "Ее величества", значение ее оказалось ничтожным - царь уклонился от влияния бабушки, как и всего семейства отца - Лопухиных, которые после расправ 1718 г., связанных с делом царевича Алексея, были реабилитированы Петром II.
      Некоторые царедворцы полагали, что большую роль при Петре будет играть его старшая сестра Наталия Алексеевна. Иностранцы писали о ней как об особе доброжелательной, разумной, имевшей влияние на неуправляемого царя. Однако осенью 1728 г. Наталия умерла. Не меньшее, а даже большее внимание придворных искателей счастья привлекла цесаревна Елизавета, которой осенью 1728 г. исполнилось 18 лет. Этой деликатной темы не решился касаться, опасаясь перлюстрации своих писем, даже английский резидент Рондо. Дело в том, что все наблюдатели поражались стремительному взрослению Петра II. Весной 1728 г. прусский посланник писал о 12-летнем мальчике: "Почти невероятно как быстро, из месяца в месяц, растет император, он достиг уже среднего роста взрослого человека и притом такого сильного телосложения, что, наверное, достигнет роста своего покойного деда"27.
      Подлинный учитель жизни князь Иван преподавал царю начала той науки, которую люди осваивают в более зрелом возрасте. Недаром он заслужил довольно скверную славу у мужей московских красавиц. Князь М. М. Щербатов, ссылаясь на мнение очевидцев, писал: "Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всякими страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшаго порядку заступили. В пример тому, к стыду того века, скажу, что слюбился он или лучше сказать - взял на блудодеяние себе между прочими жену К. Н. Е. Т., рожденную Головкину (речь идет о Настасье Гавриловне Трубецкой, дочери канцлера. - Е. А. ), и не токмо без всякой закрытости с нею жил, но и при частых съездах к К. Т. (князю Н. Ю. Трубецкому. - Е. А.) с другими младыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа... Но... согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало и он иногда приезжающих женщин из почтения к матери его (то есть посещавших мать князя Ивана - Е. А.) затаскивал к себе и насиловал... И можно сказать, что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде"28. Как о ночном госте, "досадном и страшном", писал о князе Иване Феофан Прокопович.
      Естественно, что нравы "золотой молодежи" полностью разделял и царь, тянувшийся за старшими товарищами. Именно поэтому подлинный переполох в высшем свете вызвали слухи о неожиданно вспыхнувшей нежной семейной дружбе тетушки и племянника. Елизавета, веселая, милая красавица с пепельными волосами и ярко-синими глазами, многим кружила головы и при этом не была ханжой и пуританкой. Она, как и император, любила танцы, охоту. В донесениях посланников говорится, что "принцесса Елизавета сопровождает царя в его охоте, оставивши здесь всех своих иностранных слуг и взявши с собой только одну русскую даму и двух русских служанок". Как бы то ни было, казавшиеся химерическими проекты графа С. В. Кинского, австрийского посланника начала 1720-х годов, предлагавшего Петру Великому решить сложную династическую проблему путем заключения брака великого князя Петра и цесаревны Елизаветы, вдруг стали вполне реальными.
      Долгорукие всполошились, начались интриги, усилились разговоры о том, чтобы выдать легкомысленную дочь Петра I за какого-нибудь заграничного короля, инфанта или герцога. Но тревога была напрасной, Елизавета не рвалась под венец с племянником, не стремилась она тогда и к власти - пути царя и веселой цесаревны довольно быстро разошлись, и по полям Подмосковья они скакали уже с другими спутниками. На этот счет есть примечательная цитата из донесения де Лириа: "Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную (имеется в виду усадьба Долгоруких Горенки - Е. А) с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляясь как ребенок и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю"29.
      Все понимали, что князь Алексей начал активно вести собственную игру. С одной стороны, он хотел отвлечь царя от Елизаветы, а с другой - стал оттеснять от трона своего сына, с которым был в сложных отношениях и соперничал при дворе. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий - бывший смоленский губернатор, президент Главного магистрата при Петре I, ничем примечательным себя не проявил, оставаясь где-то во втором-третьем ряду петровских сподвижников. Как и его сын Иван, он долго жил в Варшаве, в доме своего отца, но ни знание латыни, ни годы жизни в Польше и в Италии ничего не дали князю Алексею, человеку, по словам Щербатова, "посредственного ума".
      К весне 1729 г. стало ясно, что соперничество с сыном - не самоцель князя Алексея. Иностранные дипломаты стали примечать, что он "таскает своих дочерей во все экскурсии с царем". Среди трех дочерей князя выделялась 17- летняя Екатерина, "хорошенькая девушка, роста выше среднего, стройная, большие глаза ее смотрели томно"30, как описывает будущую невесту царя генерал Х. Манштейн. Позже выяснилось, что Екатерина показала себя неуживчивой, капризной, склочной. Но это понять тоже можно: ведь она оказалась в ссылке в далеком сибирском Березове.
      Вся веселая компания часто останавливалась в Горенках, проводя время в танцах, карточной игре, пирах и, естественно, на охоте. Кончилось это тем, чего и добивался князь Алексей: 19 ноября 1729 г. Петр II, вернувшись с очередной охоты, собрал Совет и объявил, что женится на Екатерине Долгорукой. Таким образом, был начат, по меткому слову де Лириа, "второй том глупости Меншикова". Исполненный важности, князь Алексей на правах не просто члена Совета, но и будущего тестя, стал ходить к императору на доклады. В апреле 1730 г. в особом указе о "винах" клана Долгоруких, императрица Анна Ивановна записала, что Долгорукие "всячески приводили Е. в., яко суще младого монарха, под образом забав и увеселения отъезжать от Москвы в дальние и разные места, отлучая Е. в. от доброго и честнаго обхождения... И как прежде Меншиков, еще будучи в своей великой силе, ненасытным своим честолюбием и властолюбием, Е. в. ...племянника нашего, взяв в собственные руки, на дочери своей в супружество зговорил, так и он, князь Алексей с сыном своим и с братьями родными Е. и. в. в таких младых летех, которые еще к супружеству не приспели, Богу противным образом... противно предков наших обыкновению, привели на зговор супружества к дочери ево князь Алексеевой княжны Катерины"31.
      30 ноября 1729 г. в Лефортовском дворце торжественно прошло обручение царя и "принцессы-невесты". Долгорукие деятельно начали готовиться к свадьбе, которая намечалась на январь 1730 года. Предстоящий брак очень много "весил" в придворной борьбе. Он обеспечивал закрепление влияния клана Долгоруких на длительное время, означал победу их в давней борьбе с другим влиятельным кланом князей Голицыных. Перевес Долгоруких наметился давно - с тех пор, как князь Иван вошел "в случай", стал обер-камергером, майором гвардии и андреевским кавалером, и как в феврале 1728 г. двое из Долгоруких, отец фаворита и В. Л. Долгорукий вошли в состав Совета.
      Если фельдмаршала М. М. Голицына явно "придерживали" на Украине, где он командовал южной группой войск до января 1730 г., то его соперник из клана Долгоруких, генерал В. В. Долгорукий, довольно быстро ("по болезни") выбрался из гнилого и опасного Прикаспия и получил чин генерал- фельдмаршала. Стоило только сыну князя Д. М. Голицына Сергею, камергеру двора, чем-то понравиться царю, как его тотчас отправили посланником в Берлин.
      Параллельно с царской свадьбой готовилась и свадьба князя Ивана, который внезапно воспылал любовью к богатейшей невесте России графине Наталии Борисовне Шереметевой, 15-летней дочери покойного петровского фельдмаршала. Две грандиозные свадьбы должны были украсить триумф Долгоруких, но судьба рассудила иначе...
      Присутствуя вместе с невестой на льду Москва-реки на традиционном празднике водосвятия 6 января 1730 г., Петр II сильно простудился. На следующий день он занемог, а через три дня у него обнаружились признаки оспы. Нормальное течение этой тогда уже излечимой болезни 17 января вдруг приняло опасный оборот, положение больного сделалось сначала крайне тяжелым, а потом - безнадежным, и в ночь с 18 на 19 января 14-летний император умер, произнеся, по словам Лефорта, последнюю фразу: "Запрягайте сани, хочу ехать к сестре". Мужская линия династии Романовых пресеклась.
      Трудно сказать, что ждало Россию, если бы Петр II поправился и правил бы страной много лет. Зная некоторые факты из жизни юного императора, неприглядные черты его характера, вряд ли можно питать иллюзии относительно благополучного будущего России при Петре II.
      Примечания
      1. Сб. Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 64. СПб. 1888, с. 105.
      2. См. ПАВЛЕНКО Н. И. Полудержавный властелин. М. 1988, с. 255.
      3. Сб. РИО. Т. 15. СПб. 1875, с. 274.
      4. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Кн. X, т. 19. М. 1963, с. 113.
      5. Осмнадцатый век (далее - ОВ). Кн. 2. М. 1869, с. 62.
      6. ГЕРЬЕ В. Кронпринцесса Шарлотта, невестка Петра Великого. - Вестник Европы, 1872, т. 3, с. 29.
      7. Безвременье и временщики. Л. 1991, с. 197.
      8. Сб. РИО. Т. 15, с. 273; т. 5. СПб. 1870, с. 307; т. 58. СПб. 1887, с. 67 и др.
      9. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 92.
      10. Там же, с. 94; Безвременье и временщики, с. 46.
      11. Сб. РИО. Т. 66. СПб. 1889, с. 4.
      12. Сб. РИО. Т. 5, с. 331.
      13. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
      14. Там же, с. 80 - 83, 156.
      15. ДОЛГОРУКОВ П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны. М. 1909 с. 37 - 38.
      16. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
      17. Там же, с. 111.
      18. Там же.
      19. Сб. РИО. Т. 69. СПб. 1889, с. 357.
      20. Сб. РИО. Т. 79. СПб. 1891, с. 179 - 180.
      21. Сб. РИО. Т. 69, с. 761.
      22. Сб. РИО. Т. 5, с. 316.
      23. Сб. РИО. Т. 66, с. 18.
      24. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 130.
      25. Там же, с. 131.
      26. Там же, с. 125.
      27. Сб. РИО. Т. 15, с. 396.
      28. Безвременье и временщики, с. 279; ЩЕРБАТОВ М. М. О повреждении нравов в России. М. 1984, с. 39 - 40.
      29. ОВ. Кн. 2, с. 157.
      30. МАНШТЕЙН Х. Г. Записки о России. СПб. 1875, с. 16.
      31. С.-Петербургские ведомости, N 34, 27.IV.1730.
    • Контрабанда оружия в начале XX века
      Автор: Nslavnitski
      Невский С.А. Противодействие незаконному ввозу оружия и боеприпасов в Россию в начале XX в.
      http://justicemaker.ru/view-article.php?id=21&art=1297
    • Черная сотня
      Автор: Nslavnitski
      Тема несколько обросла мифами - сначала черносотенное движение сплошь критиковали (за ними закрепилась репутация погромщиков и террористов), затем, наоборот, несколько героизировали. Я немного покопался в материалах, предпринял попытку разобраться в этом вопросе.
      Для начала пара ссылок.
      Степанов С.А. Черносотенный террор 1905-1907 гг. http://www.memo.ru/history/terror/stepanov.htm
      Кожинов В. "Черносотенцы" и революция
      http://www.hrono.ru/libris/kozh_chern.html
      С. Кара-Мурза:
      http://www.hrono.ru/statii/2003/black.html

      Начну, пожалуй, с краткой справки о черносотенном движении.

      Во первых строках отмечу, что в конце 1905 г. возникло несколько черносотенных организаций: Союз законности и порядка (Орел), Партия народного порядка (Курск), Царско-народное общество (Казань), Самодержавно-монархическая партия (Иваново-Вознесенск), Белое знамя (Нижний Новгород), Двуглавый орел (Киев), Союз русских православных людей (Шуя). Однако большинство из них ограничивали свою деятельность пределами одного города, уезда, редко – губернии.

      А вот Союз Русского Народа, созданный в Санкт-Петербурге в ноябре 1905 г., изначально позиционировался как всероссийский, поэтому через полгода практически вся страна была покрыта сетью провинциальных отделов. Ряды черносотенцев быстро росли, и к концу 1907 – началу 1908 гг. в 2229 местных организациях числилось, согласно данным Министерства внутренних дел, более 400 тыс. человек. Правда, есть один любопытный нюанс: черносотенцы не пользовались существенной поддержкой в районах с преобладающим русским населением и там, где русское население отсутствовало или было незначительным (Финляндия, Польша, Прибалтика, Кавказ), а наиболее активно действовали в районах со смешанным национальным составом (Белоруссия, Украина).

      Идеология Союза строилась на известной формуле "самодержавие, православие, народность", при этом резкой критике подвергались как капитализм (считался искусственно взращиваемой и органически чуждой для России хозяйственной системой), так и демократия с «буржуазными ценностями» и индивидуализмом. Основа программы черносотенцев — сохранение неограниченной монархии, при этом четко разделяли "самодержавие" и "абсолютизм", основанный не на православно-церковном и земско-государственном единении и общении царя с народом, а на праве сильного, а также дворянских привилегий и крестьянской общины. Еще один важный лозунг: "Россия для русских" (под этим понималось все славянское население).

      Социальный состав был весьма пестрым, от представителей аристократии, до крестьян (наиболее массовый характер приобрело вступление в Союз русского народа в Волынской и Подольской губерниях, где действовала Почаевская лавра, руководимая черносотенным духовенством). Были созданы и рабочие организациями (в частности, киевский Союз русских рабочих, руководимый типографщиком К. Цитовичем). Весьма сильные позиции монархисты занимали на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге, который в то тоже время по праву считался бастионом социал-демократов.

      Союз возглавлял врач А.И. Дубровин, его ближайшими помощниками стали В.М. Пуришкевич и Н.Е. Марков, к руководящему составу относились также филолог А.И. Соболевский, хранитель Горного музея Н.П. Покровский, художник А.А. Майков (сын известного поэта), адвокаты А.И. Тришатный и П.Ф. Булацель, оптовый рыботорговец И.И. Баранов, издательница Е.А. Полубояринова (казначей союза), председатель совета Гостиного двора в Петербурге П.П. Сурин.
      На выборах в I Государственную Думу монархисты потерпели сокрушительное поражение - за них проголосовало всего 9,2 % выборщиков, в результате среди депутатов Думы не оказалось ни одного представителя Союза, но в дальнейшем им удалось добиться некоторых успехов, и депутатами II Думы стали Пуришкевич и Крушеван(они стали первыми депутатами, удаленными из зала заседаний за хулиганское поведение). В III и IV Думах у правых было уже примерно 140 мандатов, однако к тому времени Союз русского народа распался. Сначала из него вышел Пуришкевич ( он возглавил Русский народный союз имени Михаила Архангела), а затем и Марков. Причины - как личное самолюбие, так и политические разногласия.

      В 1911-1912 гг. Союз русского народа распался на две враждующих партии – Всероссийский дубровинский Союз русского народа и обновленческий Союз русского народа. Первая (во главе с Дубровиным) осталась на прежних позициях необходимости возвращения к дореформенному самодержавию, назначение депутатов Государственной Думы императором, выступала против реформ П.А. Столыпина (разрушение общины). "Обновленцы" во главе с Марковым полагали, что необходимо считаться с существованием выборной Думы (при этом призывали выбрать «чисто русскую»), полностью поддерживали столыпинские преобразования. Обе партии просуществовали до 1917 г.
      Но дробление на этом не закончилось, постепенно стал сказываться многослойный состав черносотенных организаций и социальные противоречия в них (к примеру, сельские подотделы Союза русского народа выступали за принудительную конфискацию помещичьих земель). В конце концов местные отделы вышли из-под контроля центра, и к 1914 г. черносотенный лагерь представлял собой конгломерат разрозненных, конкурирующих между собой группировок.
      Использована работа:
      Политические партии России: история и современность. М., 2000.

      Здесь же приведу любопытный документ.

      Цит по: Союз русского народа по материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства / Сост. А. Чернавский. М.; Л., 1929. С. 92-93.
    • Крестьянский самосуд в России
      Автор: Saygo
      В. Б. БЕЗГИН. КРЕСТЬЯНСКИЙ САМОСУД И СЕМЕЙНАЯ РАСПРАВА (КОНЕЦ XIX - НАЧАЛО XX ВВ.)

      Согласно нормам обычного права самыми тяжкими преступлениями в деревне являлись поджог, конокрадство и воровство. В крестьянском представлении кража считалась более опасным преступлением, чем преступления против веры, личности, семейного союза и чистоты нравов. Потерпевший рассматривал кражу его зерна или коня как покушение на него самого вопреки официальной трактовке такого рода преступлений уголовным кодексом. Из всех имущественных преступлений самым тяжким в селе считалось конокрадство, так как потеря лошади вела к разорению крестьянского хозяйства. Мужик полагал, раз преступление направленно против него лично, то и наказание должно быть прямым и непосредственным. Кроме того, он не был уверен в том, что преступника накажут - конокрады умело скрывались1.

      Факты самосуда над конокрадами были отмечены большинством исследователей русской деревни2. Священник села Петрушково Карачевского уезда Орловской губернии Птицын в сообщении 25 мая 1897 г. так описывал местный самосуд: "С ворами и конокрадами крестьяне расправляются по-своему и могут убить совсем, если вовремя пойман, а увечья часто бывают таким людям"3. К конокрадам, застигнутым на месте преступления, крестьяне были безжалостны. Сельский обычай требовал немедленной и самочинной расправы над похитителями лошадей. Вот некоторые примеры таких самосудов. В деревне Танеевка Обоянского уезда Курской губернии "крестьяне как-то гнались за вором, укравшим лошадь и, поймав его в лесу убили". Житель села Казинки Орловского уезда той же губернии В. Булгаков 30 июня 1898 г. сообщал в этнографическое бюро: "Крестьяне с конокрадами поступают очень жестко, если поймают с лошадьми. Доносят начальству они редко, а большей частью расправляются самосудом, т. е. бьют его до тех пор, пока он упадет полумертвым"4. Этнограф Е. Т. Соловьев в своей статье о преступлениях в крестьянской среде приводит примеры, когда пойманным конокрадам вбивали в голову гвозди и загоняли деревянные шпильки под ногти5. Единственное, что могло спасти конокрада или поджигателя от смерти это самооговор в убийстве. По юридическим обычаям, крестьяне считали себя не в праве судить за грех (убийство) и передавали задержанного в руки властей.

      Решение о самосуде принималось, как правило, на сходе домохозяевами 35 - 40 лет во главе со старостой. Приговор выносился втайне от местных властей, чтобы они своим вмешательством не препятствовали расправе. Практически всегда уличенного вора ждала смерть. Так, крестьяне деревни Григорьевской Самарской губернии 3 декабря 1872 г. собрались на сходку и порешили поймать Василия Андронова, обвиняемого в конокрадстве и поджоге, и разобраться с ним. Под предводительством старосты он был найден и убит. В Казанской губернии крупный вор по общему согласию крестьян был убит на берегу реки сельским старостой железным ломом и зарыт в песок. В Саратовской губернии шестерых конокрадов повесили и бросили в снег. Застигнутого с поличным конокрада застрелили из ружья в Вятской губернии. Крестьяне Самарской губернии делали на "каштанов" (конокрадов) облавы, а при их поимке бросали жребий, кому приводить приговор мирского схода в исполнение6. Даже если вора не убивали сразу, его ожидала суровая кара. Например, Ельшанский сельский сход Актырского уезда решил сам судить всех воров, уличенных в краже лошадей. В качестве наказания им назначали до 200 ударов розгами, это притом, что сход редко приговаривал виновных более, чем к 20 ударам. Часто такие экзекуции заканчивались смертью.

      Не менее жестоко в деревне расправлялись и с поджигателями. Пожар для деревянных строений села был поистине страшным бедствием. Последствием огненной стихии являлось полное разорение крестьянского хозяйства.

      Поэтому жители села не церемонились с теми, кто пускал "красного петуха". Если поджигателя задерживали на месте преступления, то его жестоко избивали так, что он умирал7. По сообщению корреспондента "Тамбовских губернских ведомостей" в селе Коровине Тамбовского уезда крестьянина, заподозренного в поджоге, привязали к хвосту лошади, которую затем несколько часов гоняли по полю8. Традиция крестьянского самосуда отличалась особой устойчивостью. Сами использовавшие разрушительную силу огненной стихии в борьбе с ненавистным помещиком, крестьяне были непримиримы к тем, кто поджигал их избы и имущество. В 1911 г., по сообщению в департамент полиции, в селе Ростоши Борисоглебского уезда Тамбовской губернии был избит и брошен в огонь крестьянин Пастухов, задержанный местными жителями за поджог риги9. В корреспонденции из деревни Муравьево Краснохолмского уезда Тверской губернии за 1920 г. дано описание сельского самосуда. Очевидец произошедшего события рассказал о расправе местных жителей над Клавдией Морозовой, обвиненной в пожаре, который уничтожил половину деревни. "Раздался крик: "Бей ее!" и вся озверевшая толпа с проклятиями иступленными воплями набросилась на Морозову. Милиционер ничего не мог поделать, и дикий самосуд свершился, в нем приняли участие и дети. Били ее каблуками, поленьями, вырывали волосы, рвали одежду, особенно зверствовали женщины, с матерей брали пример и дети. Морозову убили. Но убить толпе было мало, на тело плевали, ругали, потом потащили топить в пруду"10.

      Решительно крестьяне расправлялись и с ворами, застигнутыми на месте преступления. Автор обзора об обычаях крестьян Орловской губернии в конце XIX в. писал, что "преступникам мстят, только захвативши на месте преступления, бьют, иногда и убивают до смерти. Бьют все как хозяин, так и соседи". В декабре 1911 г. в департамент полиции поступила информация о том, что "в с. Никольском Богучарского уезда Воронежской губернии совершен самосуд над тремя крестьянами за кражу с взломом из амбара. Один преступник убит, другой искалечен, третьему удалось бежать. За самосуд арестовано 6 крестьян". Самосуд был не только результатом эмоционального всплеска, проявлением коллективной агрессии, то есть непосредственной реакцией на произошедшее преступление, но и действием, отсроченным во времени, не спонтанным, а обдуманным. В селе Троицком Новохоперского уезда Воронежской губернии 13 апреля 1911 г. были задержаны крестьяне Митасов и Попов, укравшие на мельнице рожь и муку. При конвоировании задержанных толпа крестьян пыталась отбить их у стражников для учинения самосуда над ворами11. Вмешательство со стороны власти воспринималось крестьянами как досадное препятствие, могущее помешать справедливому возмездию.

      Самосуд являлся не просто личной расправой потерпевшего, в наказании участвовали и другие члены общины. В жестокой самочинной расправе соединялись воедино чувства мести, злобы и страха. Именно страх превращал деревню в коллективного убийцу. Объясняя этот феномен, Н. М. Астырев в "Записках волостного писаря" утверждал, что крестьяне, воспитанные на страхе, сами прибегали к этому методу воздействия. "Отсюда и сцены дикого самоуправства, - писал автор, - когда при отсутствии улик за какое - либо деяние, наводящее страх (колдовство, поджог, конокрадство) доходят своими средствами, бьют, калечат, убивают и жгут"12. Чувство коллективного страха перед преступником, который разгуливал на свободе, а, следовательно, мог и впредь учинить подобное, и толкало сельский мир на скорую расправу. В народе говорили: "Ни чем вора не уймешь, коль до смерти не убьешь"13. Другой причиной было то, что крестьяне не верили в заслуженное возмездие. Так, в селе Низовом Тамбовского уезда в 1884 г. участились случаи самоуправства с ворами. Местные жители говорили: "Поди, там, таскайся по судам, с каким-нибудь негодяем, вором, а лучше всего топором в голову, да и в прорубь"14. Народные расправы в конце XIX в. заканчивались ежегодными убийствами. В 1899 г. уездный исправник проводил расследование в селе Щучье Бобровского уезда Воронежской губернии по делу об убийстве трех крестьян. Выяснилось, что "крестьяне убиты всем обществом, по мнению которого они постоянно занимались кражами, сбытом краденых вещей и вообще были людьми небезопасными для окружающего населения"15.

      Крестьяне были убеждены в своем праве вершить самосуд, и при таких расправах они не считали убийство грехом. Убитого самосудом общество тайком хоронило, зачисляя его в список без вести пропавших. Судебные власти пытались расследовать факты самосудов, ставшие им известными. Все усилия полиции выяснить обстоятельства произошедшего, найти преступника, как правило, были безрезультатны. Определить виновного было сложно, так как на все вопросы следователя крестьяне неизменно отвечали, что "били всем миром", или говорили: "Да мы легонько его, только поучить хотели. Это он больше с испугу умер"16. Те немногие дела, которые доходили до суда, заканчивались оправдательным приговором, который выносили присяжные из крестьян17. Традиция самочинных расправ отличалась устойчивостью, что подтверждалось фактами крестьянских самосудов, отмеченных в советской деревне в 20-е гг. XX века18.

      Самосуду в деревне подвергали неверных жен и распутных девок. По народным понятиям разврат являлся грехом, так как он задевал честь семьи (отца, матери, мужа). Гулящим девкам отрезали косу, мазали ворота дегтем, завязывали рубаху на голове и по пояс голыми гнали по селу. Еще строже наказывали замужних женщин, уличенных в прелюбодеянии. Их жестоко избивали, затем нагими запрягали в оглоблю или привязывали к телеге, водили по улице, щелкая по спине кнутом.

      Особой категорией сельских самосудов следует признать самочинные расправы, учиненные на почве суеверия. Во время деревенских бедствий, будь то мор или эпидемия, на сельских колдунов и ворожеек указывали как на причину постигших несчастий. И они становились жертвой крестьянской мести. Как свидетельствуют документы, самосудов над колдунами, завершавшихся убийствами, было немало. Крестьяне хорошо понимали, что в этом вопросе они не могут надеяться на официальный закон, который не рассматривал колдовство как преступление. Неудовлетворенные таким положением вещей селяне брали инициативу в свои руки. В народных представлениях убить колдуна не считалось грехом19. Информатор из Орловского уезда А. Михеева сообщала: "Убить колдуна или сжечь его, мужики даже за грех не считают. Например, жила одна старуха, которую все считали за колдунью. Случился в деревне пожар, мужики приперли ее дверь колом, избу обложили хворостом и подожгли"20.

      Другими служителями сатаны, как считали в деревне, были ведьмы. Жители села были убеждены, что ведьмы портили людей, изводили скотину. Порча производилась посредством собранных в ночь Ивана Купалы трав наговорами на еду и питье. Человек, на которого навели порчу, начинал чахнуть или делался "припадочным", или начинал "кликушествовать". Только сглазом можно было объяснить, почему вдруг корова перестала доиться или молодая девушка "таяла" на глазах21. Повсеместно ведьм считали виновницами летних засух и неурожаев. В селе Истобном Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии в начале XX в. крестьяне чуть не убили одну девушку, которую подозревали в ворожбе. Девка эта якобы ходила голая по селу и снятой рубахой разгоняла тучи. Вмешательство местного священника спасло несчастную от расправы22.

      За менее тяжкие преступления, такие как кража одежды, обуви, продуктов, воров в селе подвергали "посрамлению". Обычное право предусматривало наказания вовсе неизвестные официальному законодательству. Одно из таких - обычай срамить преступника, то есть подвергать его публичной экзекуции, унижающей его честь и достоинство. Крестьяне объясняли существование этого обычая тем, что "сраму и огласки более всего боятся"23. Такая форма самосуда носила, прежде всего, демонстрационный характер. Ритуалом "вождения" вора община показывала свою власть и предупреждала жителей деревни, что в случае воровства кары не избежит никто. По приговору сельского схода уличенного вора, порой нагишом, с украденной вещью или соломенным хомутом водили по селу, стуча в ведра и кастрюли. Во время такого шествия по селу каждый желающий мог ударить преступника24. Били по шее и в спину, чтобы истязаемый не мог определить, кто наносит удары. После такого публичного наказания вора сажали в "холодную", а затем передавали в руки властей. С этой же целью, "для сраму", применялись общественные работы. Женщин заставляли мыть полы в волостном правлении или мести улицы на базаре. В селе Новая слобода Острогожского уезда Воронежской губернии мать и дочь за дурное поведение очищали слободскую площадь от навоза. Мужики, в качестве наказания, исправляли дороги, чинили мосты, копали канавы25.

      Коллективные расправы над преступником в ходе самосуда служили действенным средством поддержания сельской солидарности. Община решительно пресекала споры, проявление вражды между односельчанами, то есть все то, что могло разрушить социальные связи и общность людей. Участие селян в самосудах служило и возможностью выхода энергии агрессии, затаенной вражды. Мирской приговор, предшествующий самосуду, придавал ему в глазах крестьян законную силу и делал месть со стороны жертвы маловероятной.

      Не менее жестоким был семейный самосуд. Вот пример такой домашней расправы. Свекровь застала невестку с холостым братом мужа. На семейном совете порешили наказать "гулену". Муж, свекровь и старший брат попеременно избивали ее плетью. В результате истязания несчастная более месяца лежала при смерти26. В другом случае для расправы оказалось достаточным одного подозрения в супружеской неверности. Мать и сын в течение нескольких дней били беременную невестку. После очередного избиения она "выкинула" ребенка и сошла с ума27.

      Безотчетная власть мужа над женой отражена в народных поговорках: "Бью не чужую, а свою"; "хоть веревки из нее вью"; "жалей как шубу, а бей, как душу" 28. Этот варварский обычай, шокировавший просвещенную публику, в деревне являлся делом обыденным. С точки зрения норм обычного права битье жены не считалось преступлением в отличие от официального права. Рукоприкладство в деревне было чуть ли не нормой семейных отношений. "Бить их надо - бабу да не бить, да это и жить будет нельзя". Мужик бил свою жену беспощадно, с большей жестокостью, чем собаку или лошадь. Били обычно в пьяном виде за то, что жена скажет поперек или из-за ревности. Били палкой и рогачем, сапогами, ведром и чем попало29. Порой такие расправы заканчивались трагически. В местных газетах того времени периодически появлялись сообщения о скорбном финале семейных расправ. Приведем одно из них. "Тамбовские губернские ведомости" в номере 22 за 1884 г. писали, что в деревне Александровке Моршанского уезда 21 февраля крестьянка, 30 лет от роду, умерла от побоев, нанесенных ей мужем.

      Русский мужик старался следовать традиции, соответствовать образу "грозного мужа". "Крестьянин сознает, что он глава жены, что жена должна бояться своего мужа, вот он и выражает свое превосходство перед нею, внушает ей боязнь, уважение к себе кулаком, да вожжами" - делился своими впечатлениями о деревенских нравах священник из Курской губернии. Корреспондент В. Перьков из Волховского уезда Орловской губернии сообщал: "Власть мужа состояла в том, что он мог от нее требовать работы и полнейшего повиновения во всем. Он мог ее бить, и соседи относятся к этому хладнокровно. "Сама себе раба, коль не чисто жнет" - говорят они". Общественное мнение села в таких ситуациях всегда было на стороне мужа. Соседи, не говоря уже о посторонних людях, в семейные ссоры не вмешивались. "Свои собаки дерутся, чужая не приставай" - говорили в селе. Иногда крестьяне колотили своих жен до полусмерти, особенно в пьяном виде, но жаловались бабы посторонним очень редко. "Муж больно бьет, за то потом медом отольется"30. Сама женщина относилась к побоям как к чему-то неизбежному, обыденному, своеобразному проявлению мужниной любви. Не отсюда ли пословица "Бьет - значит любит!"

      Поводов для семейного рукоприкладства всегда было более чем достаточно. "Горе той бабе, которая не очень ловко прядет, не успела мужу изготовить портянки. Да и ловкую бабу бьют, надо же ее учить"31. Такая "учеба" в селе воспринималась не только как право, но и как обязанность мужа. Крестьяне говорили, что "бабу не учить - толку не видать". О живучести таких взглядов в сельской среде свидетельствуют данные по Больше - Верейской волости Воронежской губернии, собранные краеведом Ф. Железновым. В своем исследовании за 1926 г. он приводил результаты ответа крестьян на вопрос "Надо ли бить жену?" Около 60% опрошенных ответили утвердительно, считая это "учебой". И только 40% сельских мужиков считали, что делать этого не следует32.

      Главной причиной семейного самосуда являлся факт супружеской измены. Прелюбодеяние не признавалось основанием для расторжения брака. От обманутого мужа ожидали вразумления неверной жены, а не развода. Жен, уличенных в измене, жестоко избивали. На такие расправы в селе смотрели как на полезное дело, по понятиям крестьян с женой всегда нужно обращаться строго - чтобы она не забаловалась.

      Вот описания нескольких эпизодов расправ мужей с неверными женами в селах Орловского уезда в конце XIX века. "Жену, захваченную на месте преступления, муж, крестьянин села Мешкова привязал вожжами к воротам, а косами за кольцо в воротах и начал бить. Он бил ее до посинения и иссечения тела. Затем несчастная три раза поклонилась, при всей родне, мужу в ноги и просила прощения. После этого ее принудили пойти по селу, и, заходя в каждый дом, заказывать женщинам, не делать этого". "В деревне Кривцовой мужья наказывали своих жен за прелюбодеяние, связав им назад руки, а сами брали жен за косы и секли ременным кнутом (женщины при этом были в одних рубахах) объясняя, за что они их бьют". "В деревне Суворовке муж на жене-прелюбодейке пачкал дегтем рубаху и запрягал в телегу без дуги, а хомут надевал на голову. Волосы обязательно были распущены. Муж садился на телегу, брал в руки кнут и при огромном стечении народа ехал вдоль деревни, что не есть силы, подгоняя ее кнутом, приговаривая: "Ну, черная, не ленись, вези своего законного мужа". В соседнем селе Людском обманутый муж сначала, совсем не по-людски, бил жену ремнем, затем привязывал к столбу на улице, распустив волосы и обсыпав пухом. После этого он бил ее по щекам ладонями и плевал в лицо: "Больно и стыдно тебе от моего наказания, а мне еще было больнее и стыднее, когда я узнал, что ты развратничала"33. Публичность наказания и его назидательный характер являлись непременными атрибутами семейного самосуда.

      Насилие порождало насилие, создавало примеры для подражания. И то, что шокировало стороннего наблюдателя, воспринималось в деревне как обыденное явление. Интересное суждение о сельских нравах приводил в своих мемуарах А. Новиков, прослуживший семь лет в должности участкового земского начальника Козловского уезда Тамбовской губернии. Он писал: "В крестьянской семье, чем где-либо проявляется победа грубой физической силы; уже молодой муж начинает бить свою жену; подрастают дети, отец и мать берутся их пороть; старится мужик, вырастает сын и он начинает бить старика. Впрочем, бить на крестьянском языке называется учить: муж учит жену, родители учат детей, да и сын учит старика - отца, потому что тот выжил из ума. Нигде вы не увидите такого царства насилия, как в крестьянской семье"34.

      Русская баба, являясь объектом насилия, репродуцировала его. Сама, терпя побои, воспринимая их как должное, она культивировала эту "традицию" у подрастающего поколения. Приведу описание сцены семейной расправы, произошедшей в селе Александровке. Этот документ обнаружен мной в архиве редакции "Красный пахарь" и датирован 1920 годом. "На расправу сбежалась вся деревня и любовалась избиением как бесплатным зрелищем. Кто-то послал за милиционером, тот не спешил, говоря: "Ничего, бабы живучи!" "Марья Трифовна, - обратилась одна из баб к свекрови. - За что вы человека убиваете?". Та ответила: "За дело. Нас еще не так били". Другая баба, глядя на это избиение, сказала своему сыну: "Сашка, ты что ж не поучишь жену?" И Сашка, совсем парнишка дает тычок своей жене, на что мать замечет: "Разве так бьют?". По ее мнению так бить нельзя - надо бить сильнее, чтобы искалечить женщину. Неудивительно, что маленькие дети, привыкнув к таким расправам, кричат избиваемой отцом матери: "Дура, ты, дура, мало еще тебе!"35.

      Крестьянство России на рубеже веков сохраняло обычаи, выработанные веками. Об официальных законах деревня имела смутное представление и продолжала регулировать свои семейные и общественные отношения нормами обычного права. Стремление крестьян подчиняться суду своих односельчан, часто ничего общего не имеющего с судом формальным, следует объяснить тем, что он вполне удовлетворял нормам народной морали. Сохранение самосуда в крестьянской среде отражало приверженность жителей села традициям общинного уклада. Карательный характер народных расправ был направлен против преступлений, последствия которых грозили существованию крестьянского хозяйства. Жестокость наказания была обусловлена как желанием отомстить, так стремлением предотвратить рецидив подобных преступлений. Убийство преступника в ходе самосуда не считалось грехом и воспринималось как заслуженная кара.

      Примечания

      1. ФРЕНК С. Народная юстиция, община и культура крестьянства. 1870 - 1900. История ментальностей и историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М. 1996, с. 236.
      2. ПОЛИКАРПОВ Ф. Нижнедевицкий уезд. Этнографические характеристики. СПб. 1912, с. 142; ТЕНИШЕВ В. Правосудие в русском крестьянском быту. Брянск. 1907, с. 33, 47; СЕМЕНОВ С. П. Из истории одной деревни (записки волоколамского крестьянина). Кн. 7. 1902, с. 23; ПАХМАН С. В. Очерк народных юридических обычаев Смоленской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. I. СПб. 1878, с. 17.
      3. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 586, оп. 1, д. 114, л. 6.
      4. Архив Российского этнографического музея (АРЭМ), ф. 7, оп. 2, д. 685, л. 6; д. 1215, л. 13.
      5. Сборник народных юридических обычаев. Т. 2. СПб. 1900, с. 281.
      6. МАТВЕЕВ П. А. Очерки народного юридического быта Самарской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. 1. СПб. 1878, с. 30; СОЛОВЬЕВ Е. Т. Преступление и наказание по понятиям крестьян Поволжья. Т. 2. СПб. 1900, с. 281, 282; ЯКУШКИН Е. И. Обычное право. Материалы для библиографии обычного права. М. 1910, с. 19.
      7. СЕМЕНОВА-ТЯНЬ-ШАНСКАЯ О. П. Жизнь "Ивана". Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний. СПб. 1914, с. 101.
      8. Тамбовские губернские ведомости. 1884, N 27.
      9. ГАРФ, ф. 102, д. 4. 1911, д. 449, л. 101об.
      10. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 106.
      11. ГАРФ, ф. 586, оп. 1, д. 120а, л. 6; ф. 102 д. -4. 1911, д. 449, л. 104об., 52об.
      12. АСТЫРЕВ Н. М. В волостных писарях. Очерки крестьянского самоуправления. М. 1898, с. 263.
      13. ВСЕВОЛОЖСКАЯ Е. Очерки крестьянского быта. Этнографическое обозрение. 1895, N 1, с. 31.
      14. Тамбовские губернские ведомости, 1884, N 27.
      15. ГАРФ, ф. 102. ДП. 2-е д-во, д. 158, ч. 15, л. 9об.
      16. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 685, л. 6.
      17. ВСЕВОЛОЖСКАЯ Е. Ук.. соч., с. 31.
      18. РГАСПИ, ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 105, 106.
      19. ГАРФ, ф. 586, оп. 1, д. 114, л. 6.
      20. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 1316, л. 15.
      21. ЛЕВИН М. Деревенское бытие: нравы, верования, обычаи. Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1997. М. 1997, с. 104.
      22. ДЫНИН В. И. Когда расцветает папоротник ... Народные верования и обряды южно-русского крестьянства XIX-XX веков. Воронеж. 1999, с. 94.
      23. ОРШАНСКИЙ И. Г. Исследование по русскому праву обычному и брачному. СПб. 1879, с. 140.
      24. ГАРФ, ф. 586, оп. 1,д. 114, л. 6.
      25. ЗАРУДНЫЙ М. И. Законы и жизнь. Итоги исследования крестьянских судов. СПб. 1874, с. 180; СОЛОВЬЕВ Е. Т. Самосуды у крестьян Чистопольского уезда Казанской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. 1. СПб. 1878, с. 15 - 16; ЯКУШКИН Е. И. Ук. соч., с. 28.
      26. ТЕНИШЕВ В. Ук. соч., с. 64.
      27. Сборник народных юридических обычаев. Т. 2, с. 293.
      28. БУНАКОВ Н. Сельская школа и народная жизнь. СПб. 1907, с. 50, 51; ИВАНИЦКИЙ Н. А. Материалы по этнографии Вологодской области. Сборник для изучения быта крестьянского населения России. М. 1890, с. 54.
      29. СЕМЕНОВА-ТЯНЬ-ШАНСКАЯ О. П. Ук. соч., с. 5.
      30. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 686, л. 23; д. 1011, л. 2, 3; д. 1215, л. 3.
      31. НОВИКОВ А. Записки земского начальника. СПб. 1899, с. 16.
      32. ЖЕЛЕЗНОВ Ф. Воронежская деревня. Больше-Верейская волость. Воронеж. 1926, с. 28.
      33. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 1245, л. 8, 9.
      34. НОВИКОВ А. Ук. соч., с. 9 - 10.
      35. РГАСПИ, ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 113.

      Вопросы истории. - 2005. - № 3. - С. 152-157.
    • Гимны Российской империи и СССР
      Автор: Saygo
      Н. А. СОБОЛЕВА. СОЗДАНИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ГИМНОВ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И СОВЕТСКОГО СОЮЗА

      Музыкальный символ России всегда становился "камнем преткновения". Так, он активно выбирался в 1917 г., когда Николай II отрекся от престола, что делало невозможным само исполнение прежнего гимна, начинавшегося словами "Боже, Царя храни". Среди десятков предложений различных мелодий и слов для гимна "нецарской" России выделяется своей конструктивностью небольшая статья известного поэта В. Я. Брюсова, написанная в марте 1917 г.1 (то есть в период, когда Временное правительство решало вопрос о гербе и печати).

      По его мнению, России был необходим новый национальный гимн, на создание которого следует объявить конкурс - "сознательное задание". "Национальный гимн, - писал он, - есть патриотическая песнь, выражающая дух народа, его заветные убеждения, его основные устремления... Нужна краткая песнь, которая силою звуков, магией искусства сразу объединила бы собравшихся в одном порыве, сразу настроила бы всех на один высокий лад..." Музыка гимна должна быть мощной, как любовь к Отчизне. Неразрывны с музыкой должны быть слова. Написание их для гимна Отечества - дело особой сложности. "Дух народа" легко воплотить в словах, когда речь идет о "единообразном населении". Россия же страна многонациональная, поэтому ее гимн вряд ли может быть лишь "великорусским", а напротив - объединять все ее народы. По глубокому убеждению Брюсова, гимн новой России не должен разделять население страны не только по вероисповеданию, национальности, но и по классовому признаку, его должны принимать все, кто считает Россию своей Родиной. В этом случае он будет дорог многим поколениям.

      Брюсов полагал, что среди идей и образов - необозримые просторы нашего Отечества, героические подвиги предков, военная слава Российской державы, а также братство народов России, их содружество и труд на общее благо. Все идеи, мысленно возникающие при многозначном слове "Россия", если они изложены понятным каждому поэтическим языком, не покажутся пустыми словами, когда прозвучат в гимне могучей державы.

      Государственный гимн - это не только особый музыкальный символ. Его слова, как правило, патриотичны, они прославляют державу, отражают мировоззренческий и духовный настрой общества; музыка торжественна и вдохновенна, но вместе с тем достаточно легко воспроизводима и запоминаема. Именно в XIX в. гимн - вместе с гербом и флагом - входит в складывающееся триединство символов государственного суверенитета. Государственные символы утверждаются властью, которая, как правило, причастна к их созданию и даже инициирует их выбор (иногда учитывались исторические традиции и политические устремления, а иногда - народный колорит без всякой политики). Символы государственного суверенитета постепенно закрепляются законодательно.

      Во многих странах разрабатываются и неукоснительно соблюдаются ритуалы, связанные не только с использованием герба и флага, но и с исполнением гимна (слова гимна учат в школах, приветствуется хоровое исполнение, при звуках гимна правую руку прикладывают к сердцу и пр.). Это считается нормой в гражданском обществе.

      Эволюция российского герба и флага может быть и не так широко, как хотелось бы, но все-таки представлена в современной российской историографии. История гимнов менее разработана. Можно согласиться с мнением В. М. Калинкина, что музыкально-поэтический жанр, к которому принадлежит гимн, "являясь неотъемлемым атрибутом символики государства, до сих пор не имеет своего четко обозначенного, четко очерченного определения, не имеет обязательных для этого художественного жанра критериев"2. Представляются справедливыми замечания этого автора, что государственный гимн, как правило соответствует комплексу критериев, которые отличают его от других музыкально-поэтических жанров, например, от песни, кантаты, оратории, марша, и в значительной степени определяются специалистами по истории музыки.

      Ряд авторов в работах последних лет пишут об официальных и неофициальных гимнах России, о национальном (государственном?) гимне, о гимне-марше Преображенского полка и о других маршах-гимнах, а также гимнах-молитвах3. Музыка этих гимнов была привлекательна для отдельных групп населения и различных сословий России, но ни один из них не нес объединяющего программного начала для народа всей страны, в чем, собственно, и состоит основной критерий Государственного гимна. Идентификация марша и гимна "сдвигает" дату появления российского Государственного гимна к эпохе Петра I, что методически неверно.

      В ряде работ, опубликованных в последние годы, проблема появления русского национального гимна рассматривается в контексте формирования идеологии николаевской России и неразрывной нитью связывается с провозглашенной в марте 1833 г. известной доктриной министра просвещения С. С. Уварова - "православие, самодержавие, народность". Последняя, в свою очередь базируется на самодержавной апологетике Н. М. Карамзина, духовное воздействие которого на российское общество и на утверждение "охранительских" воззрений было огромно4. У Карамзина любовь к отечественной истории - это безоговорочное принятие прежних и существующих порядков: самодержавие выступает как единственный "палладиум" России.

      Карамзину и его идеям внимали такие умные, тонкие, образованные люди, как С. С. Уваров, В. А. Жуковский, Д. Н. Блудов5. Через несколько лет один из них станет родоначальником "теории официальной народности" (Уваров), другой создаст стихи гимна, прославляющие самодержавие (Жуковский), третий будет разрабатывать "Уложение о наказаниях". Эти лица, занявшие при Николае I важные министерские посты, были близки царю по своему мировоззрению. Неудавшийся переворот 1825 г., по-видимому, заставил воцарившегося монарха позаботиться о "четкой концепции национального бытия", в создании которой ему помогали наиболее доверенные люди, воспитанные Карамзиным в духе "благоговения перед святыней власти державной", которые каждый на своем месте способствовали воссозданию идеи "особости" и "самодостаточности" великой России.

      Не последнее место власть отводила соответствующей атрибутике, чему чрезвычайно большое внимание уделял Николай I. В контексте формирования идеологии николаевского царствования следует рассматривать и появление в 1833 г. "народной песни" В. А. Жуковского - А. Ф. Львова как официального государственного гимна Российской империи.

      А. Ф. Львов сыграл существенную роль в развитии русского церковного пения. Именно он, общавшийся со многими западно-европейскими музыкантами и учившийся у немецких мастеров, создал музыку гимна, затрагивающую душу русских людей не одного поколения и разных сословий. Думается, что причина - в самой тональности его "народной песни". В гимнической мелодии Львова присутствует стабильная основательность и незыблемость. Много лет спустя композитор И. О. Дунаевский назвал гимн Львова "церковно-тяжеловесным". Впрочем, если учесть факты биографии Львова, жизненные коллизии, с которыми он постоянно сталкивался и оказался в момент написания русского национального гимна, он вряд ли представил бы другую музыку - типа, например, французской "Марсельезы". Львов написал много церковных композиций, при его участии было сделано переложение полного круга церковного пения, так называемого придворного напева, его концерты "Приклони, Господи, ухо твое", "Услыши, Господи, молитву мою" - "капитальнейшие нумера в духовно-музыкальном творчестве..."6.

      Одним из первых официальных гимнов европейских государств признается "Боже, храни короля, королеву" (Великобритания). Однако по поводу авторства английского гимна споры ведутся до сих пор, и в одном из известнейших музыкальных словарей (Гроува) говорится, что авторы слов и музыки этого гимна неизвестны. Во второй половине XVIII в. появились гимны и в других европейских странах. Например, в Австрии вариации на песню Ф. Й. Гайдна из "Императорского квартета" в честь австрийского императора - "Боже, храни Императора Франца" (слова Л. Хашки) до 1918 г. представляли собой государственный гимн этой страны. Эта же мелодия, но уже со словами Г. фон Фаллерслебена "Германия, Германия, превыше всего" превратилась в гимн германского рейха; в настоящее время - это гимн ФРГ (имеющий другие слова)7. Известнейшим гимном в конце XVIII в. стала французская "Марсельеза". Декретом Директории от 14 июля 1795 г. она была объявлена национальной песней, но только в 1879 г. ее утвердили как официальный гимн Французской республики.

      Бельгийский гимн "Брабансон" ("брабантский"), ранее - "Брюсселюаз" ("брюссельский") относится к тревожным дням борьбы Бельгии за независимость от Голландии и последовавшего затем образования в 1830 г. самостоятельного Бельгийского государства. Написан он был непрофессионалами. Первый автор текста, актер Женеваль, был убит в борьбе с голландцами, став национальным героем. Автор музыки Ф. ван Кампенгоут увлекся словами патриотических стихов Женеваля "и случайно" написал к ним мелодию, будучи самоучкой. Как память о революционных действиях бельгийцев он пользуется популярностью до сих пор, хотя слова в связи с изменением политической ситуации написали иные, вскоре после примирения с Голландией. Можно согласиться с мнением Н. Бернштейна, который подчеркивал, что история создания некоторых гимнов обнаруживает явную связь между их происхождением и политическим настроением. "Не только бельгийский и французский гимны, но и английский... являются своего рода звуковыми термометрами, показывающими подъем общественного настроения"8.

      Действительно, именно тогда, когда Россия и Англия вместе сокрушили Наполеона, английский государственный гимн стал объектом внимания в России. В 1814 г. Жуковский сделал стихотворный перевод английского гимна. Первая публикация его в "Сыне отечества" в 1815 г. содержала 7 строк и называлась "Молитва русских". Есть сведения, что в конце 1815 г. в Дерпте они исполнялись на музыку местного композитора А. Вейрауха9.

      Однако с 1816 г. стихи поются уже на музыку английского гимна "Боже, храни короля". В "Истории лейб-гвардии Финляндского полка" упоминаются письма цесаревича Константина Павловича к генерал-адъютанту Сипягину, в которых очень подробно, день за днем излагается все, что происходило в Варшаве во время пребывания там осенью 1816 г. Александра I. Во время парада, когда царь "подъехал к фронту войск, все музыканты барабанщики и флейщики после пробития двух колен похода сыграли гимн "Боже, Царя храни!", взятый с английского национального "Боже, храни короля!" Это, как пишет Константин Павлович Сипягину, "было впервые употреблено и очень понравилось императору"10. С тех пор начали постоянно исполнять мелодию английского гимна "при отдании чести государю, попеременно с двумя коленами похода".

      Однако несмотря на исполнение "Молитвы русских" с английской мелодией в разных ситуациях (например, лицеисты, соученики А. С. Пушкина, узнавая, что царь находится рядом, начинали петь "Боже, царя храни" по тогдашнему тексту и тогдашней английской мелодии11). За государственный российский гимн он вряд ли признавался, потому что его исполнение не входило в обязательный ритуал в различных официальных церемониях. Так, в присутствии Николая I, царицы и наследника, прибывших в Варшаву в 1829 г. для коронации, при вручении скипетра и державы и возгласах "Слава императору во веки веков" под гром пушек исполнили церковный гимн "Тебе, Бога, хвалим"12.

      Полный вариант "Молитвы русского народа" (42 строки), написанный В. А. Жуковским, не ограничивается лишь прославлением монарха, но варьируя тематически английский текст, содержит воспевание "воинов-мстителей", а также - "мирных блюстителей" (закона). Кроме того, не только правитель, но и Отечество - Русь православная - герои написанной им "Молитвы". Подобная тематическая линия явно соотносится с историческим контекстом - триумфом победы над Наполеоном 13. Эта линия, как бы уравновешивающая "значимость" Отечества и монарха, не понравилась впоследствии Николаю I, который, по словам современников, называл текст, написанный Жуковским при Александре I, "размазнею Жуковского"14. Текст 1833 г. царя более устроил, так как в нем основным фигурантом выступал сам монарх, кроме того, здесь присутствовали "составляющие" официальной доктрины: православие (царь "православный"), самодержавие (царь "державный"). Что касается "народности", то о ней дает представление заголовок стихов - "Русская народная песня" (по желанию царя).

      "Молитва русских" к годовщине основания Царскосельского лицея была дополнена двумя строфами, сочиненными А. С. Пушкиным. Начальные пушкинские слова гласили: "Там громкой славою / Сильной державою / Мир он покрыл". В переделанном под музыку Львова тексте Жуковского просматривается аналогия: "Боже, царя храни! Сильный, державный". Видя в этой аналогии заимствование Жуковским пушкинской строки, Н. Рамазанова делает интересное заключение не только о своеобразном участии Пушкина в создании первого национального гимна, но и о влиянии данного факта на пожалование ему придворного чина.

      Автор музыки гимна Алексей Федорович Львов был избран Николаем I как человек ему близкий, преданный лично (командовал царским конвоем, сопровождая царя во всех поездках) и в то же время музыкально одаренный, прекрасный исполнитель-скрипач, талантом которого восхищались Мендельсон, Лист, Шуман. Шуман в статье "Алексей Львов" называл его "автором знаменитого русского национального гимна и других сочинений, которые еще ждут своего опубликования". После концерта в Лейпциге, на котором он присутствовал, Шуман написал: "Г-н Львов - скрипач настолько примечательный и редкостный, что он может быть поставлен в один ряд с первыми исполнителями вообще"15.

      А. Ф. Львов ко всему прочему являлся и прекрасным музыкальным организатором: в 1850 г. он учредил первое в России "Концертное общество", сыгравшее большую роль в пропаганде классической музыки. Члены общества, в которое входили не только музыканты, но и представители высшего общества и даже царской семьи, платили немалые взносы, которые давали возможность устраивать концерты для любителей музыки. Концерты обычно происходили в помещении Придворной капеллы и в них часто принимал участие хор капеллы. Директором певческой капеллы являлся опять же Львов, сначала, после смерти в 1836 г. отца - Федора Петровича, бывшего директора, исполняя его обязанности, а затем, с 1849 г. по 1861 г. на постоянной основе. Учредив при Певческой капелле музыкальные классы, он предвосхитил официальное профессиональное образование, возникшее с открытием в 1862 г. Петербургской консерватории, с которой капелла поддерживала тесную связь, посылая туда своих воспитанников. Именно такой путь проделал в начале XX в. А. Александров, поступив в Петербургскую консерваторию из Певческой капеллы.

      При всем многообразии достоинств личности Львова и его заслуг перед Отечеством, он вошел в историю прежде всего как автор первого российского Государственного (национального)16 гимна. Все авторы, писавшие о работе Львова над гимном, опирались на его "Записки", опубликованные в 1884 г. в 4 - 5 книгах "Русского архива". Именно в них Алексей Федорович объясняет причину, по которой он взял на себя трудную миссию - написать Государственный гимн. По окончании Корпуса инженеров путей сообщения в 1818 г. Львов попал на военную службу под начало А. А. Аракчеева, а затем - в Министерство внутренних дел к А. Х. Бенкендорфу. В 1826 г. его, не желавшего быть "по секретной части", назначили управляющим делами Императорской квартиры, как боевого офицера (Львов принимал участие в русско-турецкой войне), зачисляют в почетный Кавалергардский полк и назначают командиром царского конвоя. С этого времени он становится близок не только императору, но и его семье, аккомпанируя на скрипке пению княжны, участвуя в домашних концертах императорского семейства.

      Событию, связанному с "царским заказом", Львов уделяет особое место в своих "Записках": "... В 1833 году я сопутствовал Государю в Австрию и Пруссию. По возвращении в Россию граф Бенкендорф сказал мне, что Государь, сожалея, что мы не имеем своего народного гимна и скучая слышать музыку Английскую, столько лет употребляемую, поручает мне попробовать написать гимн Русский. Задача эта показалась мне трудною, когда я вспомнил о величественном гимне Английском: "God save the King", об оригинальном гимне Французском и умилительном гимне Австрийском. Я чувствовал надобность написать гимн величественный, сильный, чувствительный, для всякого понятный, имеющий отпечаток национальности, годный для церкви, годный для войска, годный для народа - от ученого до невежи. Все эти условия меня пугали и я ничего написать не мог. В один вечер, возвратясь домой поздно, я сел к столу и в несколько минут гимн был написан". Далее рассказывается, как Львов пошел к Жуковскому (по-видимому, существовала предварительная договоренность), который предоставил Львову 6-строчный текст, начинающийся теми же словами "Боже, Царя храни!", что и текст 1814 года. Львов писал, что Жуковский "подогнал" под его мелодию уже имеющиеся слова. На самом деле кроме первой строчки слова были написаны новые, отчасти действительно в соответствии с музыкальным размером, предложенным Львовым, но прежде всего, как об этом говорилось выше, в соответствии с "идеологической программой". Осознавая свою роль в ее осуществлении, Львов, обращаясь к детям в своих "Записках", замечал: "Душевному артисту, как ваш отец, можно почитать счастьем удачное сочинение гимна, который если не достоинством, то по назначению своему, переживет бездну других музыкальных сочинений несравненно обширнее, которого достоинство и ценность увеличивается по мере умножения числа лет его существования, и наконец, который после десяти лет сделался народным в России и принят с особым одобрением во всей Европе"17.

      Подобную же значимость своего с Львовым творения осознавал и Жуковский. Незадолго перед смертью он писал Львову: "Наша совместная двойная работа переживет нас долго. Народная песня, раз раздавшись, получив право гражданства, останется навсегда живою, пока будет жив народ, который ее присвоил. Из всех моих стихов эти смиренные пять, благодаря Вашей музыке переживут всех братии своих. Где не слышал я этого пения? В Перми, в Тобольске, у подошвы Чатырдага, в Стокгольме, Лондоне и Риме!"18.

      Однако в момент появления гимна он прежде всего понравился Николаю I. Царь вместе со свитой и домочадцами прослушал гимн 23 ноября 1833 г. в Певческой капелле, где состоялось первое исполнение сочиненной Львовым и Жуковским "народной песни" (именно так нравилось царю называть гимн) с придворными певчими и двумя военными оркестрами. По желанию царя гимн исполнялся несколько раз и было решено "показать" его широкой публике. "Показ" состоялся в Москве в Большом театре 11 декабря 1833 года. Вот как на следующий день писала об этом событии московская газета "Молва": "Вчера 11 декабря Большой Петровский театр был свидетелем великолепного и трогательного зрелища, торжества благоговейной любви народа Русского к царю Русскому". После краткой предыстории существования в России английской мелодии с известными всем стихами Жуковского (1814 г.) в газете говорилось: "Но будем откровенны - честь великой империи требует, чтобы на пространстве ее, занимающем седьмую часть земного шара, миллионы, совокупленные единым чувством любви и преданности к единой самодержавной главе, ими управляющей, выразили сие высокое чувство своими, не заимствованными звуками, вылившимися из груди Русской, проникнутыми Русским духом"19.

      С восторгом автор статьи повествует о том, что когда поднялся занавес, глазам зрителей предстал огромный хор в 400 человек - все актеры русской труппы, Театральной школы, все, кто мог петь, включая актера М. С. Щепкина. К оркестру театра, присоединился полковой оркестр, оркестр трубачей. При первых звуках все зрители поднялись с мест. А затем, по свидетельствам очевидцев, долго не смолкали крики "ура!" и "форо!", так что песню пришлось повторить. "Гром рукоплесканий слился с громом оркестра. Казалось, одна душа трепетала в волнующейся громаде зрителей. То был клич Москвы, клич России!". В заключение автор делает вывод: "Благословенна страна, где тысячи уст так дружно отзываются на имя царское! Боже, Царя храни! Этот клик останется навсегда призывным кликом России на путь к совершенству и славе! И дотоле никакая враждебная сила не прикоснется к ней, доколе из груди верных чад ее будет вырываться в восторге истинного одушевления сия торжественная песнь!"

      Полвека спустя уже другая газета "Московские ведомости", помещая на своих страницах материалы, посвященные "50-летию русского народного гимна" и его автору Львову, писала о громадном влиянии на московскую публику этой "русской народной песни", подчеркивала, что именно в Москве состоялось первое публичное исполнение гимна, ибо государь, желая передать гимн на "оценку и суждение" народа, выбрал для этого московскую публику20.

      В Петербурге состоялось официальное оформление Национального гимна. 25 декабря 1833 г. в день годовщины изгнания войск Наполеона из России гимн был исполнен во всех залах Зимнего дворца в присутствии самых высоких воинских чинов и при освящении знамен. "C'est superbe!" (Это великолепно!), - с такими словами, по воспоминаниям Львова, обратился к нему царь. В некоторых публикациях к этому добавляется еще: "Это то, что мне надо". Следующее общественно-значимое исполнение гимна произошло 30 августа 1834 г. на Дворцовой площади, где был открыт монумент в честь победы над Наполеоном - Александровский столп. Таким образом, "Народная песнь" ассоциировалась отныне с народным подвигом, совершенным под руководством монарха во славу Российской империи21. Еще в декабре предписывалось всем военным оркестрам "на парадах, смотрах, разводах и в прочих случаях" вместо английской мелодии играть музыку, созданную Львовым.

      Итак, Государственный гимн Российской империи состоялся. Его пропагандировали очень широко. Уже в начале 1834 г. газета "Северная пчела" сообщала, что в продажу поступила "Песнь русских", положенная на музыку Львовым, и "музыка сей песни - в четырех разных изданиях: 1) для хора с полным оркестром; 2) для хора с фортепьяно; 3) для одного голоса с фортепьяно; 4) для фортепьяно на четыре руки"22. Существовали и многочисленные подарочные и юбилейные издания.

      Львов неоднократно в своих "Записках" отмечает, насколько выигрывал российский гимн по сравнению, например, с прусским или австрийским, когда они исполнялись на совместных мероприятиях. Так, в сентябре 1835 г. в присутствии прусского, австрийского и русского государей, обсуждавших вопрос о памятнике в честь Кульмского сражения, выигранного союзниками в 1813 г., военные оркестры играли государственные гимны: ".., кто из русских не был тронут до глубины сердца, когда раздался отечественный гимн "Боже, Царя храни!" Такой разительный отпечаток нравов Австрийцев и Русских! Сочинение мое мне никогда так хорошо не казалось, от восторга у меня лились слезы; я видел, что самые иностранцы были увлечены силою и чувством нашего гимна и сопровождали музыку пением на русском языке"23.

      Рассказывая об одном из своих концертов в Германии - в Гейдельберге, Львов вспоминает, что закончил концерт "нашим народным гимном. Все слушатели были в неизъяснимом удовольствии, а музыканты, встретив меня на другой день, ходили за мной по улицам целою толпою". В другой раз, в Дрездене, после основного концерта "был исполнен наш народный гимн, ...рукоплескания, стук ногами и стульями, крики "форо" раздавались, как молния, по всей зале. Я должен был повторить: тот же восторг, те же крики "Vivat Nicolaus!" Меня целовали, шептали мне на ухо: "Wir sind Russen geworden" (мы стали русскими)"24.

      Очень показательно, что такое же чувство восторга вызывала музыка гимна почти через восемьдесят лет после своего создания. Офицер лейб-гвардии Кирасирского полка В. С. Трубецкой вспоминает о своих ощущениях, когда он стоял в строю на параде, который посетил Николай II: "Секунда - и старый литаврщик энергичным движением разом опустил руку, коснувшись кожи старых кирасирских литавров. ...Во все усиливающемся человеческом вопле вдруг с новой силой и торжеством родились воинственные звуки наших полковых труб, запевших гимн, полный величия. К горлу подступил какой-то лишний, мешающий комок, усилилось ощущение бегающих мурашек по спине. Что вдохновило господина Львова, композитора малоизвестного и не слишком одаренного, не знаю, но в строгие и спокойные гармонии этого небольшого хорала ему удалось вложить огромную идею силы и величия"25.

      Музыкальный символ Российской империи стал мировой музыкальной классикой. Тема "Боже, Царя храни!" варьируется в нескольких произведениях немецких и австрийских композиторов. П. И. Чайковский "цитирует" его в двух произведениях - "Славянском марше" и увертюре "1812 год", написанной в 1880 г. и исполнявшейся по случаю освящения Храма Христа Спасителя в Москве.

      Между тем, восприятие музыки гимна не было адекватным восприятию личности его автора, о котором до публикации его "Записок" в середине 1880-х гг. и воспоминаний родственников примерно этого же времени было известно мало. Ближе к концу XIX в. появляются статьи (прежде всего в "Русской музыкальной газете"), прямо или косвенно подвергающие критике шедевр Львова. В частности, издатель этой газеты Н. Финдейзен поддержал миф о конкурсе русских национальных гимнов, в котором якобы принимал участие М. И. Глинка. Между тем каждый, кто знаком с биографией великого композитора, знает, что Глинка весной 1830 г. уехал в Италию и вернулся в Россию из Берлина весной 1834 года. Далее Финдейзен опубликовал найденный в бумагах Глинки набросок мелодии под названием "Motif de chant national", которое позднее получило очень вольный перевод как "Патриотическая песнь". Современные музыковеды пришли к выводу, что этот фрагмент создан Глинкой в 1837 - 1838 гг., намного позднее предполагаемого 1833 г., к тому же вряд ли как набросок Государственного гимна26.

      В начале XX в. та же "Русская музыкальная газета" в анонимной статье оспорила авторство Львова, который якобы использовал для гимна "Боже, Царя храни!" мелодию, уже ранее написанную как марш капельмейстером Ф. Гаазом. Н. Ф. Соловьев приложил много сил, чтобы опровергнуть эти измышления, для чего он вынужден был обратиться к германскому императору, приказавшему для выяснения действий фирмы Шлезингер, издавшей марш Гааза, произвести поиск в архивах. К 75-летию Национального гимна в 1908 г. Соловьеву был пожалован орден. Итог дискуссии о плагиате, казалось бы, подвела большая статья начальника придворного оркестра барона Штакельберга, опубликованная в 1910 г. в "Новом времени", которая была написана на основании подлинных документов и разбивала "все доводы против приоритета Львова"27. Тем не менее в 1911 г. появился еще один пасквиль по поводу русского национального гимна - якобы его мелодия была "списана со старинного голландского псалма". Потребовались новые доказательства нелепости обвинений; эти доказательства на сей раз официально были присланы из Голландии. Однако "Русская музыкальная газета" продолжала печатать "разоблачительные" материалы в отношении русского национального гимна и его автора28.

      Все домыслы о "неподлинности" мелодии первого российского Национального гимна не умалили ее величественности. Что же касается автора музыки "Боже, Царя храни!", то Львов навсегда вошел в плеяду русских композиторов, о чем свидетельствует, в частности, картина И. Е. Репина, висящая на площадке лестницы Московской консерватории. Картина называется "Славянские композиторы", и на ней, вместе с Глинкой, Шопеном, Римским-Корсаковым и другими, изображен в расшитом золотом генеральском мундире Львов29.

      Через шесть лет после публикаций о "недостаточно русском" гимне Львова все та же "Русская музыкальная газета" включилась в борьбу за новый гимн. 10 марта 1917 г. (через неделю после отречения от престола Николая II) на ее первой странице была напечатана "Анкета о новом народном гимне". По условиям "Анкеты" 1) гимн не может превышать 8 стихов; 2) по содержанию стихов он должен быть патриотичен и внепартиен; 3) текст гимна должен подходить к какой-либо популярной на Руси мелодии торжественного характера (специально подчеркивалось: выбор мелодии старого львовского гимна, по своей форме напоминающего старый немецкий хорал, исключается). Вероятно, как пример нового всероссийского гимна рядом с "Анкетой" были напечатаны стихи В. Б. Чешихина, которые надлежало петь на мелодию Бортнянского "Коль славен"30. Страницы газеты заполнили в дальнейшем рекомендации по использованию для нового гимна державы той или иной мелодии известных русских композиторов: Глинки, Глазунова, Римского-Корсакова; гимн берендеев из "Снегурочки" казался издателям газеты "готовым гимном". Ни одно из предложений общественности, касающееся нового гимна демократической России, Временным правительством принято не было31.

      Однако практически роль гимна в 1917 г. исполняла французская "Марсельеза". Казалось бы, к России эта французская "Боевая песня рейнской армии", сочиненная в апреле 1792 г. офицером Клодом Жозефом Руже де Лилем и ставшая в революционной Франции ее сугубо патриотическим символом, не имеет отношения. Но, во-первых, в период русских революций 1917 г. вообще имели место многочисленные подражания Великой Французской революции - будь то использование античной символики, примеры аналогичного оформления дензнаков, марок, образцом служило французское искусство эпохи революции и т. д. Во-вторых, "Марсельеза", которая пелась в начале XX в. в России, по словам и отчасти даже по музыке (из-за размера новых стихов) отличалась от французского гимна32.

      При Временном правительстве, так и не утвердившем символику новой, постсамодержавной России в ожидании Учредительного собрания, официальный гимн Франции "Марсельеза" выполнял некоторые функции государственного гимна. Ее исполняли при встрече членов Временного правительства, при приеме иностранных делегаций, перед началом спектаклей в театрах. Причем оркестры исполняли классический французский вариант "Марсельезы", а пелась русская "Рабочая Марсельеза". Многие полки отправлялись на германский фронт с красными революционными знаменами, в бой они шли под звуки "Марсельезы"33.

      Как "Марсельезе", так и "Интернационалу", в зарубежной историографии посвящено много работ, писали о них и отечественные музыковеды и историки34. Нередко утверждается, что "Интернационал" стал гимном советского государства сразу же после октябрьских событий 1917 года. При этом ссылаются на книгу Дж. Рида "Десять дней, которые потрясли мир", где автор пишет об исполнении "Интернационала" в Смольном уже 25 октября 1917 года. Для других отечественных авторов точкой отсчета является приезд В. И. Ленина из эмиграции в Петроград 3 апреля 1917 г. и описывается случай, вошедший в воспоминания многих очевидцев: на перроне Финляндского вокзала единомышленники встречали Ленина пением "Марсельезы". Однако Владимир Ильич поморщился и сказал: "Давайте петь "Интернационал"35. Как вспоминают очевидцы, слов последнего почти никто не знал, хотя "Интернационал" к тому времени имел уже русский текст. Ленин же, напротив, их хорошо знал, ибо еще в 1912 г. он написал статью, посвященную 25-летию со дня смерти Эжена Потье, члена Парижской коммуны, поэта, который и создал текст "Интернационала" буквально сразу же после падения Коммуны в 1871 году. Стихи, однако, были напечатаны лишь через 16 лет, незадолго до смерти автора в 1887 г. в сборнике "Chants revolutionnaires", который через полтора месяца проник в Россию. Как показало источниковедческое исследование, тексты 1871 и 1887 гг. существенно разнятся (из 48 строчек только 17 совпадают36): автор сделал изменения текста под влиянием растущего пролетарского движения, в частности, выразил его кредо: "Прошлое сотрем начисто, мир должен измениться в своей основе" ("Весь мир насилья мы разроем до основанья, а затем - мы наш, мы новый мир построим" - в русском переводе).

      Переводы, сделанные со стихов Э. Потье 1887 г. в различных странах, не всегда соответствуют французскому тексту, в том числе и русский текст, который написал в 1902 г. поэт А. Я. Коц. Еще в 1899 г. он, бывший горный мастер из Донбасса, присутствовал, находясь в эмиграции, на конгрессе французских социалистов. Исполнение "Интернационала" так потрясло молодого русского эмигранта, что он решил сделать его достоянием борцов с самодержавием. Коц не перевел нескольких куплетов, принадлежавших перу Потье, но в Россию проникла музыка Дежейтера, что в значительной степени способствовало принятию и усвоению слов песни.

      Некоторые современные авторы, не принимая во внимание эпоху и обстоятельства написания текста "Интернационала", отмечают его агрессивный характер, считая, что "его мрачное содержание полно угроз, призывов к насилию, к захвату чужого достояния". В нем видится даже символ языческой веры ("Никто не даст нам избавленья - ни Бог, ни царь и не герой"). Однако никто не мог раскритиковать музыку "пролетарского гимна", как стали вскоре называть творение П. Дежейтера.

      С русским переводом "Интернационал" быстро превратился в России в средство агитации. Вопреки существующему до недавних пор в отечественной историографии мнению, что "Интернационал" использовался лишь в большевистской агитации37, в настоящее время аргументирование доказано и другое мнение: в 1917 г. большевики не были монополистами в его "внедрении" в России. "Интернационал" публиковался в песенниках, выпускавшихся издательствами различной политической ориентации, - большевиками, меньшевиками, социалистами-революционерами, печатью Советов и войсковых комитетов, а также беспартийными издательствами, преследовавшими коммерческие цели" 38 . "Интернационал" все сильнее соперничал с "Марсельезой", а большевики явно отдали предпочтение ему как своему партийному гимну, о чем говорит завершение пением "Интернационала" Апрельской конференции и VI съезда большевиков, а также - съездов местных Советов (например, Иваново-Вознесенска).

      И все же даже Октябрь 1917 г. не принес окончательной победы "Интернационалу" над "Марсельезой", которая воспринималась русским обществом в качестве неотъемлемого атрибута предстоящего Учредительного собрания. Тем не менее 5 января 1918 г. при его открытии в Таврическом дворце и большевики и эсеры дружно запели именно "Интернационал". Один из присутствовавших на нем эсеров впоследствии вспоминал: "Этот гимн для многих эсеров... был такой же заветной боевой песнью, как и для большевиков. Не помня себя, я вскочил и запел с ними... Это была величественная картина, когда все Учредительное собрание в целом, без различия фракций единодушно пело боевой гимн революционных социалистов"39. А на III съезде Советов, состоявшемся вскоре, снова звучали и "Марсельеза" и "Интернационал". В дальнейшем "Марсельеза" постепенно уходит как символ "буржуазной" революции, а символом "пролетарской" - окончательно становится "Интернационал".

      С образованием в 1922 г. Советского Союза слова "Интернационала" переводятся почти на все языки народов (даже ранее бесписьменных) страны Советов. После переезда правительства социалистического государства в Москву, "Интернационал" зазвучал в курантах на Спасской башне Кремля, сначала попеременно с революционным "Похоронным маршем", а затем был оставлен как единственная мелодия главной песни страны Советов.

      "Интернационалом" (музыкой и пением) сопровождались в 1920-1930-е гг. все государственные мероприятия, а также церемонии с присутствием государственных деятелей всевозможных рангов. Так, в 1919 г. по прибытии К. Е. Ворошилова в штаб Н. И. Махно, оркестр махновцев заиграл "Интернационал".

      Хотя "Интернационал" носил, классовый характер, он был созвучен интернационалистским идеям. Не случайно с таким воодушевлением был воспринят приезд в СССР в 1928 г. автора музыки "Интернационала" П. Дежейтера. "Это - апофеоз моей жизни", - говорил старый французский коммунист, стоя на трибуне Мавзолея, рядом с участниками VI Конгресса Коминтерна40. Великая Отечественная война показала огромную значимость "Интернационала" прежде всего как гимна Отечества.

      В конце 1930-х гг. в ЦИК СССР направлялись письма "с мест", в которых высказывалось пожелание "преобразовать наш дореволюционный гимн "Интернационал", который в связи с ростом культурной и счастливой жизни является устаревшим"41. "Интернационал" был заменен национальным "Гимном Советского Союза", который в 24.00 31 декабря 1943 г. прозвучал на радиостанции Коминтерна. За 17 дней до этой даты - 14 декабря 1943 г. было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о пропаганде нового гимна. А 22 декабря в "Правде" и других газетах появилось сообщение о решении Совнаркома Союза ССР: "Ввиду того, что нынешний гимн Советского Союза "Интернационал" по своему содержанию не отражает коренных изменений, происшедших в нашей стране в результате победы Советского строя, и не выражает социалистической сущности Советского государства, - Совет Народных Комиссаров Союза ССР решил заменить текст государственного гимна новым текстом, соответствующим по своему содержанию духу и сущности Советского строя... Для нового государственного гимна принята музыка композитора Александрова А. В. Ноты к музыке гимна будут опубликованы особо. Повсеместное исполнение нового государственного гимна вводится с 15 марта 1944 г."42.

      5 января 1944 г. все центральные газеты опубликовали постановление СНК СССР "О вознаграждении поэтов и композиторов, принявших участие в работе по созданию гимна Союза Советских Социалистических республик"43. Впечатляют списки награжденных. А. В. Александров - автор музыки - находится в такой "компании", как Шостакович, Хачатурян, Прокофьев, Кабалевский, Глиэр, Шапорин, Хренников, Дунаевский, Блантер, Соловьев-Седой44.

      В числе поэтов, представивших тексты гимна, было также немало известных имен: Н. Асеев, Д. Бедный, О. Берггольц, В. Гусев, М. Рыльский, В. Лебедев-Кумач, М. Светлов, К. Симонов, Н. Тихонов, С. Щипачев и другие, включая С. Михалкова и Г. Эль-Регистана45.

      Два многостраничных дела, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации, позволяют представить напряженную работу конкурсного отбора, прослушиваний, отсеиваний, возвратов к ранее одобренным вариантам, подключение на последнем этапе работы и комментарии по тексту лично Сталина и т. д. Доныне в печати воспроизводятся сведения о работе над гимном из воспоминаний прежде всего С. В. Михалкова, но в основном в виде неадекватных слухов. Говорят, что Сталину якобы надоел написанный французами "Интернационал". Поэтому в 1943 г. он приказал сочинить новый гимн на музыку "Гимна партии большевиков", написанную еще в 1939 г. А. В. Александровым, но закамуфлировал свой выбор, устроив трехступенчатый конкурс с оценками среди почти двух сотен композиторов, многочисленные прослушивания и т. д. Что же касается слов гимна, то (несмотря на многочисленные песни - гимны, прославления Родины и лично Сталина) ему потребовался молодой автор, русский, и он выбрал СВ. Михалкова, которого любил. Но Сталин любил также К. Симонова, который предоставил стихи для нового гимна, а Михалков оказался не один а вместе с человеком старше его на 15 лет, к тому же не русским, а армянином Эль-Регистаном (Габриэлем Аркадьевичем Урекляном). Создание гимна СССР в самый разгар войны удивляло и современников. В воспоминаниях Михалкова говорится, что собираясь вместе во время работы над гимном, они задавались вопросом: "Как так? На фронте разворачивались ожесточенные сражения, только пережили Сталинградскую и Курскую битвы, сражение за Днепр... Народное хозяйство страны предпринимало героические усилия, чтобы обеспечить фронт всем необходимым... И в это время правительство уделяло столько внимания созданию Гимна Советского Союза!"46.

      Однако начало работы над гимном относится к 1942 году. Об этом говорил К. Е. Ворошилов на первом совещании с поэтами и композиторами, которое проводилось 18 июня 1943 г. по поводу создания нового гимна: "Работа по созданию нового гимна, как вы знаете проводилась, но все созданные гимны по словам и по музыке очень слабы и нас не удовлетворяют. У нас есть замечательное произведение "Гимн партии большевиков", написанный Лебедевым-Кумачем и профессором Александровым. Некоторые думают, что его надо считать гимном Советского Союза. Но и это произведение... не удовлетворяет той высокой задаче, которая стоит перед гимном. Чтобы "не обижать" Лебедева-Кумача и Александрова, чтобы их "не грабить", надо создать новые слова и новую музыку советского гимна". О том, что поэты уже в 1942 г. писали тексты гимна свидетельствует, например, письмо Ворошилову М. Рыльского, который сообщает об отправлении сокращенного варианта "прошлогоднего гимна, на который... так и не была написана музыка", перечень композиторов, написавших музыку гимна еще в 1942 г.: Александров (на тексты Колычева, Лебедева-Кумача), Соловьев-Седой (на текст Гусева), Дзержинский (на текст того же поэта), Белый (на текст Френкеля), Блантер (на текст Долматовского), Кручинин (на текст Голодного), Чернецкий (на текст Лебедева-Кумача), постоянные отсылки в различных документах "к прошлому", то есть к 1942 г. - переходному от первого ко второму периоду войны47.

      Зимой 1941 - 1942 гг. немецко-фашистские войска впервые за годы второй мировой войны потерпели крупнейшее поражение, а Красная армия стала более сильной и опытной, способной решать сложные задачи, направленные на разгром врага, символом мужества и героизма, побед русского оружия. Не случайно, что именно в 1942 г. руководство страны "обратило взоры" к русским военным традициям, атрибутике, к именам русских полководцев: был упразднен институт военных комиссаров, введены погоны со звездами вместо петлиц и ромбов, украшения на морских фуражках, формируется первая гвардейская армия и вводится нагрудный знак "Гвардия", учреждаются ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского и т. д.

      Все виды искусств, включая музыку, были задействованы в патриотической агитации и прежде всего бойцов на фронтах. Нередко они шли в атаку с известной всей стране "Песней о Родине".

      Однако наибольшее влияние на духовный и патриотический настрой бойцов имела "Священная война" В. Лебедева-Кумача и А. Александрова. Стихотворение, начинавшееся словами "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой", было опубликовано в газетах на третий день войны. Музыка к этим словам была написана Александровым буквально через несколько дней. "Священную войну" называли песней-гимном, а один музыковед назвал ее "музыкальной эмблемой Отечественной войны"48.

      За годы Великой Отечественной войны были написаны многие песни, которым присваивалось наименование "гимны". Пальма первенства в создании гимнических мелодий принадлежала А. В. Александрову. 1 мая 1942 г. прозвучал его "первый торжественный гимн военных лет - "За честь и свободу" ("Песня о Советском Союзе") на слова М. Голодного. В начале 1943 г. им написаны песни-гимны: "Святое ленинское знамя" (ел. О. Колычева), "Цвети, Советская страна" (ел. В. Лебедева-Кумача), "Славься, Советская наша страна". Эту написанную им гимническую музыку Александров представил на конкурс мелодий для гимна Советского Союза, вместе с музыкой "Гимна партии большевиков"49. Еще ряд композиторов создали песни-гимны со словами, прославляющими страну: В. Захаров - "Слава Советской державе", А. Новиков - "Славься, великая Родина", Т. Хренников - "Живи, наша Родина", Б. Александров - "Да здравствует наша держава".

      Таким образом, выбор гимнической музыки в 1942 и первой половине 1943 г. был очень большим. Однако комиссия в составе заместителя председателя СНК СССР К. Е. Ворошилова, первого секретаря МК и МГК, начальника Главного политуправления Красной Армии А. С. Щербакова, председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР М. Б. Храпченко, председателя Союза советских писателей А. А. Фадеева, председателя Союза советских композиторов Р. М. Глиера в июне 1943 г. практически начала работу по созданию гимна Советского Союза "с чистого листа".

      18 июня 1943 г. Ворошилов и Щербаков в присутствии 8 поэтов и 12 композиторов несколько раз повторили: "Интернационал" устарел для нашего народа (это пройденный этап, пусть его поет тот, кто еще не разрушил старый мир). Они также высказали пожелания по содержанию гимна, в тексте которого должны быть отражены темы: победа рабочего класса в нашей стране и торжество власти трудящихся, во-первых, братство и дружба победивших в борьбе народов Советского Союза, во-вторых. Особо подчеркивалось, что "о партии упоминать не следует, так как гимн является всенародным, национально-беспартийным"50.

      Подобные руководящие указания многим поэтам показались слишком общими, поэтому последовали конкретные вопросы: "Нужно ли употреблять в гимне слова "Ленин", "Сталин"? Нужно ли отразить в гимне "настоящий момент" - войну ?" Ворошилов вынужден был добавить, что слова "Ленин" и "Сталин" должны быть в тексте, но о фашистах писать не стоит. Впоследствии в тексте гимнов, написанных большинством поэтов, присутствуют и "Ленин" и "Сталин" и их "мудрое руководство". Впрочем, не все поэты обратились к этим именам. В текстах К. Симонова, О. Берггольц и некоторых других нет упоминаний о вождях страны Советов.

      С самого начала обсуждения вопроса о принципах создания гимна Советского Союза звучали слова об использовании русских мелодий при его написании. Щербаков, например, отмечал: " Русская музыкальная культура наиболее старая. И, вероятно, она наложит отпечаток на музыку гимна". С ним соглашался А. Хачатурян: "Музыка его (гимна. - Н. С.) в смысле колоритности должна быть русская... Практика показала, что русские песни поются везде, во всех национальных республиках... Я в своей работе буду отталкиваться от русской городской песни"51.

      Идея советского государственного гимна у многих поэтов ассоциировалась с первым российским государственным гимном, во всяком случае, новый гимн неоднократно называли "народным" по аналогии с гимном XIX века. А. Жаров говорил, что "царский гимн по структуре был прост, немногословен", В. Гусев считал, что " элементы молитвенности в гимне могут быть", очень многие поэты в представленных ими текстах гимна использовали многократно повторенное "Славься! Славься! Славься!" (напоминание о глинковском хоре "Славься") и т. д.

      Весьма показательны действия по сбору информации о месте и времени исполнения царского гимна. В 1949 г. Президиум Верховного Совета СССР направил запрос начальнику Главного архивного управления генерал-майору В. Д. Стырову: "по встретившейся надобности" подобрать "архивные материалы, относящиеся к церемониалу исполнения русского и иностранных государственных гимнов, а также церемониалу различных торжеств и официальных приемов, на которых исполнялся Государственный гимн". Многие архивы прислали запрашиваемые сведения, почерпнутые из различных изданий, воинских уставов, журнальных и газетных статей, ибо, как констатировалось в заключительной справке, "среди этих материалов не имеется единого документа, регламентирующего исполнение гимна"52.

      Разработчики церемониала исполнения Гимна Советского Союза взяли целый ряд положений из присланных материалов, например, исполнение гимна при встрече главы государства, в различных церемониях (открытии памятников), в воинских частях и в дипломатических сношениях. В результате были разработаны Правила исполнения Государственного гимна СССР. Указ Президиума Верховного Совета СССР в 1950 г. их утвердил. Тогда же ликвидировали разнобой в наименовании гимнов: "государственный гимн", "народный гимн", "национальный гимн", "партийный гимн", "революционный гимн" и т. д. Официально устанавливались два названия: "Государственный гимн" и "Партийный гимн" (им стал с 1944 г. "Интернационал").

      Но это уже последний этап эволюции Гимна Советского Союза. Первый же этап проходил в бесконечных совещаниях по отбору музыки и стихов. В некоторых современных изданиях говорится о закрытом конкурсе на лучшие стихи для гимна. Это не так. Многие поэты присылали свои стихи через Союз писателей и лично через Фадеева, а также в письмах на имя Ворошилова. В одном из таких писем поэта Н. Асеева говорится: "Идея всего текста в целом такова: в первой строфе дать характерные качества нашего государства... Во второй - непрерывность его исторического развития, связь и общность целей и воли с веками накоплявшимся народным опытом доблести и мужества. И, наконец, в третьей - воедино слить это новое и старое в устремлении к будущему. Старые знамена славы и побед окрашиваются в цвет социалистического знамени..."53. Несколько писем прислал М. Исаковский, в которых содержатся конструктивные идеи относительно текста гимна СССР: " Гимн должен быть кратким, крепким, пружинистым. Далее - в некоторых прежних гимнах чересчур много славословия, за которым часто теряется основной смысл... гимн должен быть написан в утвердительной, в категорической (если так можно выразиться) форме"54. Во многих письмах авторы объясняли свое желание участвовать в конкурсе "чувством патриотизма и любви к Родине". 65 человек представили 123 текста! Так что вряд ли можно говорить о "закрытости" конкурса.

      170 композиторов предоставили двести с лишним мелодий. Музыка "Гимна партии большевиков" А. В. Александрова на первых этапах конкурса (июнь 1943 г.) была замеченной, но отнюдь не сразу одобренной. На первом совещании 17 июня А. Хачатурян, например, довольно скептически произнес: "Мне хотелось бы узнать, в чем достоинства музыки Александрова?" Его поддержал Новиков, заявив, что музыку Александрова "много слушают, но она трудна для среднего исполнения".

      В процессе прослушивания, которое проходило, в основном, в Бетховенском зале Большого театра, куда приглашались не только поэты и композиторы, представители общественности, но и выдающиеся артисты и дирижеры Большого театра, отмечалось, что вариант гимна Александрова "находится на общем уровне". Большой похвалы удостаивался Т. Хренников. Ряд выступающих, среди которых был и Александров, после прослушивания гимнических мелодий 17 августа 1943 г. (2-й тур) восторгались музыкой Хренникова: "Гимн Хренникова резко отличается от остальных. Он торжественен, монументален, выразителен и хватает задушу. Все исполнявшиеся гимны внешне схватывают движения, есть хоральность, но в них чувствуется засушливость, какая-то казенность. У Хренникова же выражены личные чувства патриота"55.

      Последующие прослушивания выявили нового "лидера" среди композиторов. Им оказался Д. Д. Шостакович. И Ворошилов и Щербаков признавали, что "наиболее приближающейся к требованиям, которым должна отвечать музыка гимна, пока остается произведение Д. Шостаковича"56, хотя "заслуживает внимания" музыка А. В. Александрова, Б. А. Александрова, Мурадели, Хачатуряна, Хренникова и других. В защиту музыки Д. Шостаковича выступили, получив какие-то надежды на принятие их текста, СВ. Михалков и Г. Эль-Регистан. В письме к Ворошилову от 28 сентября 1943 г. они писали: "Нам кажется только два композитора нашей страны - Дм. Дм. Шостакович и С. С. Прокофьев могли написать такой ("лучше всех существовавших и существующих гимнов других народов" - слова К. Е. Ворошилова. - Н. С). Сам факт авторства одного из этих двух мастеров, признанных величайшими композиторами современности, придал бы гимну нашей Родины тот характер, о котором Вы говорили" 57. Далее в письме указывается, что Шостакович написал музыку на первый вариант гимна двух соавторов. Интересна резолюция Ворошилова, наложенная на письмо: "Шостакович и Прокофьев действительно самые признанные композиторы наших дней, однако, гимн будут писать все композиторы СССР (а может быть, и не композиторы примут участие), и кто из них даст лучшую музыку гимна, тот и будет автором этого исторического сочинения".

      Действительно, музыку гимна, переделанную по нескольку раз, представили не только московские композиторы, но и музыканты из других городов СССР: из Ташкента - 16, из Алма-Аты - 14, из Тбилиси - 12, из Баку - 7 и т. д. С 24 сентября 1943 г. прослушивание проводилось с нарастающей интенсивностью: каждые 7 - 10 дней. Применялась шкала оценок музыки по 12-бальной системе, причем регулярно 7 - 8 балов получала гимническая музыка Шостаковича и Александрова, хотя на определенных этапах выделялись и другие композиторы. Так, на прослушивании в Большом театре 16 ноября, где присутствовали Сталин, Молотов, Маленков и другие руководители Советского государства и где исполнялась музыка гимна 9 композиторов, в том числе и А. В. Александрова ("Гимн партии большевиков"), была "выделена для доработки музыка Хачатуряна, Шостаковича, Туския". На одном из прослушиваний (1 ноября 1943 г.) в списке композиторов (все они уже писали музыку к тексту Михалкова и Эль-Регистана) из 14 человек 3 композитора - Шостакович, Хачатурян, А. В. Александров получили наивысшую оценку - 8 баллов. Интересны комментарии Ворошилова, помещенные около каждой фамилии: Шостакович - "как будто бы сносно", Хачатурян - "сносно", А. В. Александров - "ожидал большего".

      Конкурс текста гимна также проходил в конкурентной борьбе, но, может быть, менее напряженной. Постоянно высказывались претензии руководителю писательского цеха А. Фадееву по поводу отсутствия достойных стихов. В сентябре Ворошилов, докладывая Сталину о работе над гимном Советского Союза, подчеркивал, что отсутствует "удовлетворяющий нас текст". Многие композиторы жаловались, что не могут работать над гимном, ибо музыка должна координироваться словами гимна. Тогда решили предоставить композиторам право выбора стихов тех поэтов, которые участвовали в конкурсе. Интересен их список, составленный к совещанию 24 августа 1943 г. в ведомстве Фадеева. Из 18 человек - только 5 членов партии, 11 русских, 5 евреев, 1 украинец, 1 армянин. Состав претендентов на авторство гимна исключает инсинуации по поводу их отбора по какому-то одному заданному признаку. Это касается и композиторов.

      К началу сентября подвели предварительные итоги. Составили сборник и отправили Сталину58. В сборник вошли 96 текстов, созданных 56-ю поэтами. По мнению Ворошилова, Щербакова, "а также по единодушному признанию всех присутствовавших композиторов и поэтов", тех, кто прослушивал музыку гимна вместе со словами в Бетховенском зале 11 сентября, ни один из представленных вариантов не отвечал предъявляемым требованиям. Однако наилучшей среди представленных была музыка Шостаковича на слова Михалкова и Эль-Регистана. К 20 сентября руководство страны окончательно остановилось на 3-м варианте текста (который мало чем отличался от первых двух) вышеназванных авторов. Он назывался "Свободных народов союз благородный", состоял из четырех куплетов, без припева, значительно отличаясь от окончательного текста гимна. Авторам настоятельно рекомендовали "придать простоту и ясность языку текста с тем, чтобы он был доступен всем слоям населения, независимо от их общественного положения и культурного уровня"59. В частности, слова "Союз благородный", "в грядущее" (путь озарил) отдавали, по мнению критиков "литературщиной" и могли быть "не поняты в деревне". "Литературщину" авторы быстро заменили более понятными для широких масс словами: "союз нерушимый" и т. д. Рекомендовано было также сделать припев. 7 вариантов припева "изготовили" два соавтора за каких-то два-три дня. Он звучал так: "Живи в веках, страна социализма, / Твоя звезда к победам нас ведет. / Живи и крепни, славная Отчизна, / Тебя хранит великий твой народ!"
      25 сентября 1943 г. специальным постановлением ЦК ВКП(б) текст гимна был утвержден (2 куплета и вышеприведенный припев). Он был передан всем композиторам Советского Союза для написания музыки. Причем подчеркивалось: " для участия композиторов национальных республик, краев, областей в создании музыки Гимна этот текст передается по телеграфу в республиканские, краевые, и областные центры Советского Союза. Срок представления музыки - 14 октября 1943 г."60.

      Весь октябрь, ноябрь, часть декабря прослушивали музыку гимна в исполнении хора, оркестра, совместно хора и оркестра. 29 композиторов писали музыку на слова Михалкова и Эль-Регистана. Продолжалась и работа над текстом. В конце октября Сталин высказал авторам свои соображения: двухкуплетный текст - слишком куцый, необходимо добавить третий куплет, который был бы посвящен вооруженным силам Советского Союза - Красной армии, "которая боролась, борется и будет бороться за честь, свободу и независимость нашего Отечества"61. Михалков и Эль-Регистан представили 7 вариантов третьего куплета. В дальнейшем вся отработка текста, как явствует из "Дневника" (справки о работе над гимном), проходила под непосредственным наблюдением Сталина и даже в его присутствии. 28 октября членам и кандидатам ЦК ВКП(б) сообщили окончательный вариант трехкуплетного текста гимна с припевом, хотя к авторам обратились с просьбой сделать запасной вариант припева - более торжественный, каковой и был написан. Он вошел в окончательно утвержденный текст гимна. В ноябре состоялось прослушивание на сцене Большого театра в оркестровом и хоровом исполнении гимнических мелодий нескольких композиторов со словами Михалкова и Эль-Регистана, в результате были выделены три мелодии: А. В. Александрова ("Гимн партии большевиков"), совместный вариант Шостаковича-Хачатуряна, а также Тускии.

      Наконец, через месяц, 13 декабря 1943 г., в присутствии руководителей государства на сцене Большого театра прозвучали заново мелодии четырех композиторов. Гимн исполнялся оркестром Большого театра под управлением дирижера Мелик-Пашаева и хора Краснознаменного ансамбля, руководимого Александровым. На этом прослушивании был сделан окончательный выбор музыки гимна - им стала музыка, написанная Александровым для "Гимна партии большевиков". 14 декабря, как отмечалось выше, специальное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило окончательный текст и музыку гимна.

      Бывший учащийся регентских классов А. В. Александров 9-летним мальчиком был привезен из рязанской деревни в Петербург и начал петь в хоре Казанского собора. В 1898 г. руководитель этого хора В. Фатеев помог талантливому юноше поступить в регентские классы петербургской Певческой капеллы, которой когда-то руководил автор первого Национального гимна (А. Ф. Львов). Через два года он получил звание хорового регента. В самом начале XX в. Александров был принят в Петербургскую консерваторию, в класс проф. Н. Соловьева, позднее защитившего А. Ф. Львова от нападок. Он учился там также у Н. Римского-Корсакова, А. Глазунова, А. Лядова. В 1905 г. он выиграл конкурс и стал регентом архиерейского хора в Твери. Из Твери Александров постоянно ездил в Москву, где брал уроки в Московской консерватории, которую закончил с большой серебряной медалью по классу композиции (у С. Василенко) и пению (класс У. Мазетти)62. А. В. Александров был последним регентом церковного хора Храма Христа Спасителя.

      В 1918 г. Александров начал преподавать в Московской консерватории, а также работал как хормейстер в столичных театрах, пока не связал свою жизнь с организованным им Ансамблем красноармейской песни (затем - Краснознаменный ансамбль Советской Армии). Он писал много гимнов, прославляющих страну, песен, посвященных Советской Армии.

      Мало кто, кроме домашних, знал, что Александров всегда тяготел к церковной музыке, с юности зная знаменной распев. Б. А. Александров, его сын и преемник, вспоминал, что отец обладал обширными знаниями по византийской гимнографии, до тонкости знал набор православных богослужебных песнопений: стихиру, кондак, тропарь, акафист, икос, припев и славословие, величание и аллилуарий и, конечно же, гимн. В начале 1990-х гг. сын Александрова показал бывшим сослуживцам духовные сочинения своего отца и наиграл мелодию, в которой угадывалась "первоткань" Гимна Советского Союза63, написанную еще в конце 1920-х годов.

      Новый Государственный гимн СССР прозвучал первым на "концерте гимнов" в 1943 году. Как указывается, "для сравнения", исполнены были и гимны советских композиторов, получившие самые высокие оценки при прослушивании, а также ряд гимнов других держав: Великобритании, Франции, США, Италии, Германии, Японии64.

      В 1977 г. были изменены слова гимна, автором которых назывались СВ. Михалков и Г. А. Эль-Регистан, к тому времени уже 30 лет как умерший. В тексте был убран куплет о Красной армии, имя Сталина, а также "воздавалось по заслугам" КПСС, которая "нас к торжеству коммунизма ведет". В 2000 г. Михалков (самостоятельно) написал слова Государственного гимна Российской Федерации, "приспособив" их к мелодии Гимна Советского Союза. Доминантой в тексте являются: "Россия - священная держава", "Хранимая Богом родная земля" и др.

      Примечания

      1. БРЮСОВ В. Я. О новом русском гимне. - Советская Россия, 23.III.1991.
      2. КАЛМЫКИИ В. М. Да будет во благо сплочение наше! М. 2000, с. 4.
      3. АРТАМОНОВ В. А. "То был России клич!" - СОБОЛЕВА Н. А., АРТАМОНОВ В. А. Символы России. М. 1993, с. 192 - 193; ГРАЧЕВ В. Н. Гимны России - зеркало ее духовного состояния. М. 2003. Последняя книга содержит в обобщенном виде довольно полный материал о российских гимнических мелодиях.
      4. KISSEUOVA L. Заметки о российском гимне (карамзинисты - творцы официальной идеологии). - Studia Litteraria Polono - Slavica. 3. Warszawa. 1999, s. 260; см. также: Россия и мировая цивилизация. М. 2000, с. 203 - 206.
      5. САХАРОВ А. Н. Бессмертный историограф: Николай Михайлович Карамзин. - Историки России. XVIII - начало XX века. М. 1996, с. 87.
      6. КАШКИН Н. Очерк истории русской музыки. М. 1908, с. 96; ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ А. В. Культовая музыка в России. Л. 1924, с. 94. Список его духовных произведений приводит в своем труде "Традиционные жанры православного певческого искусства в творчестве русских композиторов от Глинки до Рахманинова. 1825 - 1917" (М. 1994, с. 44 - 45) современный историк музыки Е. М. Левашов.
      7. Музыкальный словарь Гроува. М. 2001, с. 252, 349.
      8 БЕРНШТЕЙН Н. История национальных гимнов. Птг. 1914, с. 25 - 27, 45.
      9. РАМАЗАНОВА Н. А. С. Пушкин и А. Ф. Львов. - Нева, 2001, N 2, с. 216; СЕРЕБРЕННИКОВ Н. В. Гимн России "Боже, Царя храни!" Тверь. 2002, с. 4.
      10. История лейб-гвардии Финляндского полка. Отдел 1. 1806 - 1831. СПб., с. 259 - 260.
      11. Цит. по: СЕРЕБРЕННИКОВ Н. В. Ук. соч., с. 4.
      12 Записки композитора Алексея Федоровича Львова. - Русский архив, 1884, кн. 4, с. 242.
      13. См.: KISSELJOVA L. Op. cit., s. 256 - 259.
      14. Гимн "Боже, Царя храни". Из рассказов А. П. Петерсона. - Русский архив, 1909, N 12, с. 528.
      15. Цит. по: КРУТОВ В. В. "Боже, Царя храни!". История первого российского гимна. М. 1998, с. 31.
      16. Идентичность этих понятий фиксирует Музыкальны словарь Гроува, с. 252.
      17. Записки композитора..., Русский архив, 1884, N 4, с. 243, 247.
      18. Цит. по: БАРАНОВСКИЙ А. "Боже, Царя храни!" Дело о плагиате монархического гимна.- Родина, 1996, N 12.
      19. Молва, 12.X1I.1833.
      20. Московские ведомости, 9.Х.1883.
      21. KISSELJOVA L. Op. cit., s. 263 (несколько иная интерпретация).
      22. Северная пчела, 1834, N 4, с. 14.
      23. Записки композитора. - Русский архив, 1884, N 4, с. 252 - 253.
      24. Там же, N 5, с. 68, 75.
      25. ТРУБЕЦКОЙ B.C. Записки кирасира. М. 1991, с. 165.
      26. ВАСИНА-ГРОССМАН В. А. Михаил Иванович Глинка. М. 1979, с. 33, 43; подробнее об этом см.: РАМАЗАНОВА Н. А. С. Пушкин и А. Ф. Львов, с. 218; НИКИТИН К. Патриотическая песня польских католиков как гимн демократической России? - Российская газета, 25.V.2000.
      27. Подробнее об этом см.: БЕРНШТЕЙН Н. Ук. соч., с. 9 - 10; БАРАНОВСКИЙ А. Ук. соч., с. 97 - 99; Барон ШТАКЕЛЬБЕРГ Н. Об авторе нашего народного гимна. - Новое время, 4.VI.1910.
      28. Русская музыкальная газета, 1911, N 30 - 31, с. 617.
      29. РОЗАНОВ А. "Народная молитва" или как создавался старый российский гимн. - Российские вести, 1991, N 13.
      30. Русская музыкальная газета, 10.III. 1917, N 10; N 11 - 12, 19 - 26.III.1917.
      31. КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Символы власти и борьба за власть. СПб. 2001, с. 285 - 287.
      32. См. об этом: Россия в XIX-XX веках. Материалы II научных чтений памяти В. И. Бовыкина. М. 2002, с. 353; ДРЕЙДЕН С. Песнь песней революции. М. 1988, с. 9.
      33. КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Ук. соч., с. 287 - 289.
      34. См., например: ДРЕЙДЕН С. Музыка - революции. М. 1981; его же. Песнь песней революции. М. 1988; ХЕНТОВА СМ. Мелодии великого времени: "Марсельеза", "Интернационал". М. 1986; ГИППИУС Е. В., ЗВЕРЕВ Р. Я. К истории текста "Интернационала" и его переводов. - Вопросы истории КПСС, 1968, N 3, с. 103 - 107 и др.
      35. ДРЕЙДЕН С. Музыка - революции, с. 130; КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Ук. соч., с. 291.
      36. ГИППИУС Е. В., ЗВЕРЕВ Р. Я. Ук. соч., с. 104.
      37. ДРЕЙДЕН С. Музыка - революции, с. 115 - 142.
      38. КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Ук. соч., с. 294.
      39. Цит. по: КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Ук. соч., с. 301, 302.
      40. См. об этом: ЗЕЛОВ Н. С. "Теперь моя песня в надежных руках". - Вечерняя Москва, 26.IX.1964.
      41. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 3316, оп. 39, е. х. 112, л. 1.
      42. Там же, ф. 5446, оп. 54, е. х. 17, л. 188 - 191.
      43. Там же, л. 181, 192 - 195.
      44. ЗЕЛОВ Н. С. Во имя победы. - Советская музыка, 1965, N 5.
      45. ГАРФ, ф. 5446, оп. 54, е.х. 16, л. 1 - 111.
      46. АЛЕКСАНДРОВ В. П. Сергей Михалков. М. 1988, с. 101 - 116; МИХАЛКОВ СВ. Я был советским писателем. М. 1992; МИХАЛКОВ С, ДМИТРОВСКИЙ А. Три гимна в XX веке. Калининград. 2003.
      47. ГАРФ, ф. 5446, оп. 54, е.х. 17, л. 123, 171 и др.
      48. ПОЛЯНОВСКИЙ Г. А. В. Александров. М. -Л. 1948, с. 81 - 82; СОХОР А. Из истории песен Великой Отечественной войны. М. 1963, с. 18; РАБИНОВИЧ А. С. Музыкальная эмблема Отечественной войны. - Советская музыка, 1946, N 7, с. 22 - 24.
      49. СОХОР А. Русская советская песня. Л. 1959, с. 255.
      50. ГАРФ, ф. 5446, оп. 54, е.х. 17, л. 2.
      51. Там же, л. 3.
      52. Там же, ф. 7523, оп. 41, е.х. 142, л. 1, 17.
      53. Там же, ф. 5446, оп. 54, е.х. 16, л. 19.
      54. Там же, л. 72.
      55. Там же, е.х. 17, л. 33.
      56. Там же, л. 173.
      57. Там же, л. 161.
      58. Там же, л. 41 - 43.
      59. Там же, л. 175.
      60. Там же, л. 179.
      61. Там же, л. 182.
      62. ШИЛОВ А. В. Краснознаменный ансамбль Советской армии. М. 1964, с. 13 - 14.
      63. КОМПАНИЕЦ А. Я. Русские истоки державного гимна. - Русский дом, 2001, N 12, с. 44- 45; его же. Из глубины былин. - Родина, 2002, N 3, с. 86 - 87; Возвращение Александрова.
      - Труд, 4.1.2001. См. также: ГРАЧЕВ В. Н. Ук. соч., с. 96 - 100.
      64. ГАРФ, ф. 5446, оп. 54, е.х. 17, л. 122 - 127.

      Вопросы истории. - 2005. - № 2. - С. 25-41.