Stas

Балты, кривичи и русь

172 сообщения в этой теме

Насчет лингвистики - я специализируюсь на несколько иных языках. Рыться в учебниках по языкознанию за 1-2 курс, извините, нет ни времени, ни желания.

В целом, возьмите за аксиому чисто методологический момент - если не владеете данной наукой, не стройте предположения в ее поле.

Иначе бывает много забавного (в самом лучшем случае), а в целом - очень много печального.

Надеюсь, пример Задорнова вам известен? Приличный сатирик смешал себя невесть с чем, когда начал вещать на историко-лингвистические темы, не имея ни малейшего представления ни об истории, ни об лингвистике. Примерно туда же стремится и Акунин (Чахартишвили) - не будучи специалистом, он рвется в хранители истины.

Вам, как я вижу, тема интересна. Вы пытаетесь что-то искать. Но сначала освойте азы. Все получится при определенной самодисциплине и академической методологии.

Понятно, приблизительно и я это так воспринимаю.

Только у меня к вам просьба, если не трудно, то подкидывайте, хотя бы периодически, статьи на эту тему (или ссылки на них), чтобы не спорить, а заодно иметь возможность желающим несколько повысить в сфере лингвистики свой кругозор!

А, что вы думаете по поводу этой версии? Если я правильно понял, то на карте и написано - Ruß.

русс - Ruß - сажа, чем это не версия происхождения названия реки Русс (Немана)? - Из-за темного цвета речной воды, так как почвы низин вдоль русла Немана торфянистые или черноземные, поэтому возможно и цвет речной воды такой темный.

Это я сам видел, как в Гродненской области, так и в Литве.

fr-Prussia-Accurate-Descripta-a-Gas.jpg

(Prussia Accurate Descripta a Gasparo Henneberg Erlichensi. Amsterdam, 1650)

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Отловите на форуме muarrih - он более компетентен. Последний раз недавно был тут на форуме про кулинарные рецепты.

Вопрос о происхождении гидронимов Прибалтики мне незнаком. Я им не занимался, говорить на эту тему затруднительно.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Отловите на форуме muarrih - он более компетентен. Последний раз недавно был тут на форуме про кулинарные рецепты.

Вопрос о происхождении гидронимов Прибалтики мне незнаком. Я им не занимался, говорить на эту тему затруднительно.

Да, не плохо бы было, при возможности постараюсь задать ему этот вопрос.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Есть еще один специалист - тот конкретно лингвист-компаративист, но его я уже не встречал в просторах Сети несколько лет.

Он бы дал более точные ответы по лингвистическим вопросам.

У меня лингвистика идет не от специализации лингвиста, а от того, что мы были не просто историки, а историки с изучением языка страны специализации. Т.е. общая часть была на 1-2 курсе, а далее мы ее не касались - уже было не актуально.

Компаративисты наоборот - они историю не учили практически (так, на 1-2 курсах), зато в сравнительном языкознании дадут 100 очков вперед, сравнив такие языки, о которых мы только слышали. А им они - рабочий материал, причем довольно обыденный.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Есть еще один специалист - тот конкретно лингвист-компаративист, но его я уже не встречал в просторах Сети несколько лет.

Он бы дал более точные ответы по лингвистическим вопросам.

У меня лингвистика идет не от специализации лингвиста, а от того, что мы были не просто историки, а историки с изучением языка страны специализации. Т.е. общая часть была на 1-2 курсе, а далее мы ее не касались - уже было не актуально.

Компаративисты наоборот - они историю не учили практически (так, на 1-2 курсах), зато в сравнительном языкознании дадут 100 очков вперед, сравнив такие языки, о которых мы только слышали. А им они - рабочий материал, причем довольно обыденный.

Хорошо бы было, если бы он хоть раз заглянул сюда. :)

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Тип III. Представлен двумя экземплярами. Это небольшое узколезвийные топоры с вырезным обухом и небольшими боковыми щекавицами (Кирпичников А.Н. 1966б стр.35-36). Топоров типа III на территории Древней Руси найдено около 35 экземпляров. Датируются они X-XII веками (Кирпичников А.Н. 1966 б стр.35). Основным районом концентрации таких топоров являются Владимирские курганы. Несколько топоров этого типа найдены за пределами Древней Руси. (Готланд, Финляндия, Польша, Сербия, Волжская Булгария) (Кирпичников А.Н. 1966б стр.36). Отечественные находки являются самыми ранними и многочисленными и, по всей видимости, топорики типа III можно считать древнерусским изобретением.

Тип IV. Представлен 10 экземплярами. Топоры с оттянутым вниз лезвием, вырезным обухом и двумя парами боковых щековиц (Кирпичников А.Н. 1966б стр. 36-37). Гнездовские топоры данного типа достаточно стандартны,незначительно различаясь лишь в размерах. Экземпляр из кургана Л-56 имел на лезвии отверстие. Топоры типа IV были широко распространены на территории Древней Руси в Х-ХII веках. Это объясняется их универсальностью, т.е. возможностью использования как в военных целях, так и в быту. А.Н. Кирпичников считал топоры этого типа древнерусским изобретением Х века, распространившееся затем за пределы Древней Руси -- в Прибалтику, Скандинавию, Польшу, Волжскую Булгарию, где они датируются преймущественно XI веком (Кирпичников А.Н. 1966 стр.37 - http://svitoc.ru/index.php?app=downloads&showfile=122 ).

post-44-0-02402200-1413449710_thumb.jpg

1.Эти два типа топоров (III и IV) были самыми излюбленными в древнерусской военно-

дружинной среде (см. таблицу из монографии А. Н. Кирпичникова).

post-44-0-43116600-1413449915.jpg

2. Топоры эти типов (или топоры имевшие отверстие на лезвии) служили прообразом для распространенного в древнерусской военно-дружинной среде оберега (Перунов топор?).http://svitoc.ru/index.php?showtopic=2160

боевые топоры

post-44-0-05822600-1413450357_thumb.jpg

post-44-0-20276200-1413450468_thumb.jpg

post-44-0-96735400-1413450559.jpg

оберег (увеличено!)

post-44-0-72204200-1413450632_thumb.jpg

3. Боевые топоры в раннесредневековой Руси применялись чаще, чем мечи, в десять раз (по грубому подсчету их соотношения в военно-дружинных захоронениях).

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

attachicon.gifPAGE30.JPG

1.Эти два типа топоров (III и IV) были самыми излюбленными в древнерусской военно-

дружинной среде (см. таблицу из монографии А. Н. Кирпичникова).

attachicon.gifATt1.jpg

2. Топоры эти типов (или топоры имевшие отверстие на лезвии) служили прообразом для распространенного в древнерусской военно-дружинной среде оберега (Перунов топор?).http://svitoc.ru/index.php?showtopic=2160

attachicon.gifx_33c4c7a7.jpg

attachicon.gifx_265c9143.jpg

attachicon.gifx_5397e373.jpg

attachicon.gifx_579d77c3.jpg

3. Боевые топоры в раннесредневековой Руси применялись чаще, чем мечи, в десять раз (по грубому подсчету их соотношения в военно-дружинных захоронениях).

А как вы объясните наличие других типов топоров? Просто приобретением или добычей? Вряд ли, они вполне могли принадлежать и выходцам из территорий основного распространения аналогов этих топоров.

Например, аланам или их потомкам -

"Все гнездовские топоры типа II схожи между собой, что не вызывает необходитмости более дробной классификации.

На древнерусской территории найдено около 30 топоров этого типа, датирующихся X-XI веками (Кирпичников А.Н. 1966 б стр.35). Подавляющее их большинство концентрируются на памятниках так называемого "дружинного круга". Аналогии данному типу топоров можно найти в аланских памятниках Кавказа, датирующихся VIII-IX веками (Кирпичников А.Н. 1966 стр.35). В степном варианте салтово-маяцкой культуры топоры данного типа автору неизвестны. С территории Древней Руси топоры типа II распространились в Северную и Западную Европу (Польша, Латвия, Швеция)(Кирпичников А.Н. 1966 бстр.35).

Гнездовская коллекция топоров насчитывает не менее 34 целых и обломков еще нескольких экземпляров. Тип I. Представлен 8 находками. Это так называемые топоры-чеканы. Для них характерен молоточкообразный выступ на обухе (Кирпичников А.Н. 1966б стр.31-35). Лезвие обычно узкое, вытянутое подтреугольной формы (Сиз.-?, Л-65, Л-66, Ц-59, Ц-94, Ц-160) или слегка оттянуто книзу (Ц-255, Гс-IV/1971).

Нельзя говорить о какой-либо унификации топоров типа I. Даже немногочисленные гнездовские экземпляры отличаются в деталях друг от друга.Единственное, что объединяет их в один тип, это наличие длинного обушного выступа.

Наибольший интерес вызывает топор-чекан, найденный на поселении. В древнерусском материале нет ничего похожего и все аналогии ему происходят с территории Великой Моравии, где подобные "секиры блучинского типа" датируются IX - первой половиной X веков (Пушкина Т.А. 1980 стр.112-113)

Всего на территории Древней Руси найдено более 30 топоров-чеканов типа I (Кирпичников А.Н. 1966б стр.33). По происхождению сам тип топора несомненно кочевнический. Наиболее близкие аналогии древнерусским топорам имеются в салтово-маяцком материале (Плетнева С.А. 1989 стр.75).

Тип II. Представлен 7 экземплярами. Также относятся к группе топоров-чеканов, но в данном случае обух оформлен в виде узкой подтреугольной пластины. Лезвие топоров имело подтрапецивидную форму (Кирпичников А.Н. 1966 стр.35).

Все гнездовские топоры типа II схожи между собой, что не вызывает необходитмости более дробной классификации.

На древнерусской территории найдено около 30 топоров этого типа, датирующихся X-XI веками (Кирпичников А.Н. 1966 б стр.35). Подавляющее их большинство концентрируются на памятниках так называемого "дружинного круга". Аналогии данному типу топоров можно найти в аланских памятниках Кавказа, датирующихся VIII-IX веками (Кирпичников А.Н. 1966 стр.35). В степном варианте салтово-маяцкой культуры топоры данного типа автору неизвестны. С территории Древней Руси топоры типа II распространились в Северную и Западную Европу (Польша, Латвия, Швеция)(Кирпичников А.Н. 1966 бстр.35).

Тип III. Представлен двумя экземплярами. Это небольшое узколезвийные топоры с вырезным обухом и небольшими боковыми щекавицами (Кирпичников А.Н. 1966б стр.35-36).

Топоров типа III на территории Древней Руси найдено около 35 экземпляров. Датируются они X-XII веками (Кирпичников А.Н. 1966 б стр.35). Основным районом концентрации таких топоров являются Владимирские курганы. Несколько топоров этого типа найдены за пределами Древней Руси. (Готланд, Финляндия, Польша, Сербия, Волжская Булгария) (Кирпичников А.Н. 1966б стр.36). Отечественные находки являются самыми ранними и многочисленными и, по всей видимости, топорики типа III можно считать древнерусским изобретением. Тип IV. Представлен 10 экземплярами. Топоры с оттянутым вниз лезвием, вырезным обухом и двумя парами боковых щековиц (Кирпичников А.Н. 1966б стр. 36-37).

Гнездовские топоры данного типа достаточно стандартны,незначительно различаясь лишь в размерах. Экземпляр из кургана Л-56 имел на лезвии отверстие.

Топоры типа IV были широко распространены на территории Древней Руси в Х-ХII веках. Это объясняется их универсальностью, т.е. возможностью использования как в военных целях, так и в быту. А.Н. Кирпичников считал топоры этого типа древнерусским изобретением Х века, распространившееся затем за пределы Древней Руси -- в Прибалтику, Скандинавию, Польшу, Волжскую Булгарию, где они датируются преймущественно XI веком (Кирпичников А.Н. 1966 стр.37).

Тип VI. В Гнездове представлен 5 экземплярами. Топоры с оттянутым вниз лезвием и двумя парами боковых щекавиц. От предыдущего типа отличается отсутствием вырезных мысков на обухе (Кирпичников А.Н. 1966б стр.38-39).

Два гнездовских топора типа VI отличаются усиленным обухом, который имел выступ длинной около 2 см, что несколько напоминает молоточкообразные выступы у топоров-чеканов типа I, хотя последние несколько длиннее. Аналогий этим топорам на территории Древней Руси автору неизвестны. Похожие экземпляры найдены в Волжской Булгарии, но боковые выступы булгарских топоров имеют круглую, а не мысовидную форму. В VIII-IX веках подобные булгарским топоры часто встречаются на памятниках алано-булгар и в последствии распространяются в Дунайскую Болгарию, Волжскую Булгарию и Северный Кавказ (Измайлов И.Л. 1993). Возможно, что гнездовские экземпляры являются некоторой переработкой таких топоров, соединивших в себе достоинства топоров-чеканов и секир с оттянутым книзу лезвием.

Остальные три гнездовских топора типа VI схожи между собой и являются типичными представителями этого типа.

Распространены топоры типа VI были в X-XIII веках в основном на территории северной и центральной Руси (Кирпичников А.Н. 1966б стр.38).

Происхождение топоров данного типа связано с Северной и Центральной Европой, где они встречаются с VIII века (Кирпичников А.Н. 1966 б стр.38). Попав в Х веке на Русь этот тип топоров распространяется дальше на восток в Приобье и Прикамье.

Тип неясен или неизвестен. Тип нескольких гнездовских топоров выяснить не представляется возможным.

1) Топор, найденный в кургане 4 при раскопках С.П. Писарева и Г.Богуславского в 1899 году. А.Н. Кирпичников предположительно отнес его к типу III (Богуславский Г.1909 стр.9; Кирпичников А.Н. 1966б стр.106-107).

2) В кургане Дн-50 был найден сильно коррозированый топор, о котором можно сказать только то, что скорее всего он принадлежал к типам топоров с оттянутым вниз лезвием. (т.т. IV,V,VI).

3) Топор из кургана ПОЛЬ-11. Он имеет узкое подтреугольное лезвие, закругленные пары боковых щекавиц и обух с коротким выступом, обломанном в древности. Аналогий данному топору подобрать не удалось. Указанный Е.В. Каменецкой в качестве аналогии топор из Волжской Булгарии таковым не является, в связи с тем что сечение обушного выступа в данном случае квадратное, а у гнездовского экземпляра прямоугольное (Каменецкая Е.В.1991 стр.141). Больше всего гнездовский топор похож на некоторые экземпляры топоров типа I.

4) Топор из кургана Серг.-88/1901. Были найдены обломки топора, прикипевшие к лезвию меча (Спицын А.А. 1905 стр.52). Тип неизвестен.

5) Топор из кургана Серг.-VIII/1898. Найден в погребении, совершенном по обряду трупосожения, рядом с урной (Спицын А.А. 1905 стр.35). Тип неизвестен.

6) Топор из кургана раскопанного в 1914 году. Найден в погребении, совершенном по обряду трупоположения, вместе с мечом ("Смоленская старина" 1916 стр. 39). Тип неизвестен.

Возможно, ряд неучтенных топоров происходит из раскопок В.И. Сизова, о которых он упоминает в своей работе. Было указано на находку трех топоров с оттянутым вниз лезвием, одного с узким удлиненным лезвием и одного топора-чекана (Сизов В.И. 1902 стр.75). Последний относится к типу I и учтен в нашей работе, как и один из топоров с оттянутым лезвием (т.IV). Тип остальных трех топоров неизвестен.

Кроме топоров, которые по назначению можно отнести к боевым и универсальным, в Гнездове найдено по крайней мере 2 рабочих топора, отличающиеся своими массивными размерами. По типологии А.Н. Кирпичникова первый принадлежит к типу III, второй - к типу VIII (Кирпичников А.Н. 1966б стр.39-40). Все они являются случайными находками.

Помимо целых топоров найдено сравнительно большое количество их обломков. Большинство из них типологически невыразителен, хотя можно утверждать, что большинство обломков лезвий принадлежали топорам с оттянутым вниз лезвием. (т.т. IV,V,VI). В трех случаях можно определить тип топора по обломкам обуха. Два фрагмента принадлежали топорам типа V, ранее не встреченный в Гнездове. Данный тип характеризуется прямой верхней гранью и наличием боковых щекавиц только с нижней стороны обуха (Кирпичников А.Н. 1966б стр.37-38). Основным регионом, где концентрируются находки топоров типа V, является север Руси. Происхождение этого типа, по всей видимости, связано с Северной Европой, где они появляются в конце VII века (Кирпичников А.Н. 1966 б стр. 38). Наиболее ранняя находка топора этого типа на территории Древней Руси была сделана в культурном слое Старой Ладоги, датируемом второй половиной VIII века (Рябинин Е.А. 1995).

Еще один обломок обуха принадлежит топору типа III.

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А как вы объясните наличие других типов топоров? Просто приобретением или добычей? Вряд ли, они вполне могли принадлежать и выходцам из территорий основного распространения аналогов этих топоров.

Например, аланам или их потомкам -

Если насчёт алан, то чем вас такое объяснение не устраивает?

Два гнездовских топора типа VI отличаются усиленным обухом ... В VIII-IX веках подобные булгарским топоры часто встречаются на памятниках алано-булгар и в последствии распространяются в Дунайскую Болгарию, Волжскую Булгарию и Северный Кавказ (Измайлов И.Л. 1993) Возможно, что гнездовские экземпляры являются некоторой переработкой таких топоров, соединивших в себе достоинства топоров-чеканов и секир с оттянутым книзу лезвием.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Например, аланам или их потомкам...
Аланы поклонялись Перуну?

Логическая последовательность моих умозаключений следующая:

1. Русь поклоняется Перуну. (Это прошу отметить особо - Перуну!!! ...а не славянскому Сварогу и его сыну Хорсу Даждьбогу.)

2. Обереги, предположительно посвященные Перуну - топоры - имеется среди археологических находок связанных с русью.

3. Обереги повторяют (копируют) не все типы топоров, а самые распространенные из них. Т.е. именно топоры руси служат прообразом для обрегов, а не заимствованные извне чужестранные формы.

Обереги не копируют аланские топоры ;)

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Аланы поклонялись Перуну?

Логическая последовательность моих умозаключений следующая:

1. Русь поклоняется Перуну. (Это прошу отметить особо - Перуну!!! ...а не славянскому Сварогу и его сыну Хорсу Даждьбогу.)

2. Обереги, предположительно посвященные Перуну - топоры - имеется среди археологических находок связанных с русью.

3. Обереги повторяют (копируют) не все типы топоров, а самые распространенные из них. Т.е. именно топоры руси служат прообразом для обрегов, а не заимствованные извне чужестранные формы.

Обереги не копируют аланские топоры ;)

А, что мешало некоторым аланам находится в Гнездово, хотя бы даже потому, что в Гнездово мог находится торговый центр, не говоря уже о том, что везде, где бы ни появлялись аланы, они всегда старались из своих рядов сформировать правящую элиту.

Это хорошо заметно по тому, как это они делали в Западной Европе.

По-моему, от куда бы не происходила правящая династия в Русском каганате, но сама элита видимо была полиэтничная, я имею ввиду обязательное присутствие в ней кочевников или их потомков, а аланы вполне этому соответствуют, к тому же, в это время какая-то часть их находилась на Дону, а это не так далеко от Гнездово.

Во 2-й пол. VIII века геополитическим последствием арабского натиска стало перемещение населения Хазарии от опасного кавказского пограничья во внутренние районы — Подонье, где расселились аланские племена, и Поволжье.

Лично я не знаю кто такие русь, но думаю, что элита руси состояла из представителей разных этносов, возможно германцев, венедов, балтов, а так же кочевников или их потомков , в том числе и алан.

Не зря же правитель руси назывался каган или «ра'ис ар-руаса», который "не имеет иной пищи, кроме кобыльего молока".

От куда у руси взялась эта традиция - употреблять кумыс?

«Глава их коронуется, они ему повинуются и от слов его не отступают. Местопребывание его находится в середине страны славян. И упомянутый глава, которого они называют «главой глав» («ра'ис ар-руаса»), зовется у них свиет-малик, и он выше супанеджа, а супанедж является его заместителем (наместником). Царь этот имеет верховых лошадей и не имеет иной пищи, кроме кобыльего молока.

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Непонятно кто такие венды? И, соответственно, неясно как возникли кривичи?

800px-1655_Germano-Sarmatia_in_qua_Popul

1655 Германо-Сарматия

Tabula_Peutingeriana_Segment_VII_(12th_c

Пейтингерова таблица. Фрагмент VII.

TabulaPeutingeriana.jpg

Реконструкция Пейтингеровой таблицы, сделанная Конрадом Миллером в 1887 году

Если щелкнуть по изображению оно раскроется.

640px-Slavic_peoples_6th_century_histori

Венеды, склавины и анты в VI в.

Два варианта карты - Венеды в междуречье Вислы, Даугавы и верхнего Днепра (территории современной восточной Польши, западной Украины, Белоруссии и Литвы) на карте 125 года

400px-Roman_Empire_125.png300px-Roman_Empire_125.png

География Птолемея - Венедский залив

PtolemyWorldMap.jpg

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

"Суковско-дзедзицкая культура (лехитская культура) — западнославянская ранне средневековая археологическая культура, образовавшаяся в результате взаимодействия венедов пшеворской культуры и славян пражской культуры в междуречье Эльбы и Вислы (территория западной Польши и северо-восточной Германии) в V-VII вв"

1024px-East_europe_5-6cc.png

East_Europe_Archaeological_Ancient-Slavs

"Ранние предположительно достоверные славянские археологические культуры, возникшие на основе киевской в V веке, и их распространение на запад и юг Европы. Расселение славян в VI веке выходит за границы культур, так как археологические культуры в регионах частых миграций со времён палеолита зачастую имеют технологический и полиэтничный характер."

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/d/dc/Лехитские-племена-в-XI-веке.png/300px-Лехитские-племена-в-XI-веке.png

Территории проживания западнолехитских племен в IX веке

"Лях, мн. ч. ля́хи (польск. Lędzianie) — слово в летописи Нестора, первоначально употреблявшееся для обозначения западнославянских племён — полян (поляков), лютичей, мазовшан и поморян.

Іпатиевская летопись

"Словѣне же ѡви пришєдшє и сѣдоша на Вислѣ и прозвашасѧ Лѧховѣ а ѿ тѣхъ Лѧховъ прозвашасѧ Полѧне Лѧховѣ друзии Лютицѣ инии Мазовшане а нии Поморѧне Славяне же те пришли и сели на Висле, прозвавшись Ляхами, а от тех Ляхов прозвались Поляне Ляшськие, другие Лютичи, иные Мазовшане а иные Поморяне"

После захвата и утверждения в землях ряда западнославянских племен полянской (польской) династии Пястов этноним ляхи стал относиться ко всем этим племенам, а впоследствии к новообразованному народу поляков.

Сами поляки в историческое время не носили этого имени. В одной из древнечешских хроник легендарный родоначальник поляков называется Лех. По мнению Шафарика, в основании слова лях лежит нарицательное существительное леха, с древнейших времён встречающееся почти во всех славянских наречиях со значением — борозда, гряда, поле и т. п. Объяснение Шафарика пытался восполнить П.А.Лавровский, утверждавший, что в слове лях (= лех) русское «я» есть замена носового ѧ (= ен) и сближавший лѧх с лѧдина, русское ляда, лядина, означающими росчисть, починок. Ввиду того что расчистное хозяйство, при котором посевы делаются на лядах, то есть на местах, на которых вырублен и выжжен лес, существовало некогда и у северо-западных славян, П. А. Лавровский приходит к тому окончательному выводу, что в глубокой древности слова лѧх = лях = лех означали человека, делающего росчисти, следовательно, землевозделывателя, землевладельца.

Согласно принятой ныне точке зрения, этимология слов «ляхи» и «Лях (Лех)» возводится к слову «ленд (lend)» (пустошь, необработанное поле). В других языках это название видоизменялось по фонетическим законам: «Lendizi» — в списке племен географа Баварского, «Lendzeninoi» — у Константина Багрянородного, «ляхи» — в древнерусских летописях. Оно обозначало как привисленских «лендзян», главенствовавших до середины Х в. среди польских племён, так и другие, видимо, родственные им племена. В конце Х в. возникло княжество полян, от которого возникло название «поляки».

800px-Plemiona_polskie.png

На Юго-Востоке карты отражено приблизительное место расселения Лендзян

Лендзяне (также: Ляхи, Ледзяне, Лендзичи, Лензанины) — западнославянское лехитское племя, которое жило у границы современных Украины и Польши.

Этноним Ледзяне происходит от праславянского и старопольского слова «леда», что означает «необработанное/невозделанное поле». В современном польском языке слово «ляд» означает «земля». Название племени, вероятно, берет свое начало от подсечно-огневой системы земледелия. Исходят из этого, «ледзянин» означало земледельца, который сжигает лес."

РУСЬ И ПОЛЬША в X в.

Книги / Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв. / РУСЬ И ПОЛЬША в X в.

Страница 10

С лингвистической точки зрения, ряд ленценинои — лендзяне —ляхи, кажется, не вызывает никаких возражений69. Однако это еще не дает оснований предполагать в ляхах летописной статьи 981 г. лендзян, овладевших будто бы Червенскими городами. Дело в том, что в летописи имя “ляхи” не применяется по отношению к отдельным польским племенам, а употребляется только в двух значениях:

1. В значении страны, государства Польши, о чем свидетельствует текст летописи под 1030 г.: “В се же время умре Болеслав Великыи в Лясех, и бысть мятежь в земли Лядьске”70.

2. В значении широкого этнического понятия, обнимающего целую ветвь родственных западнославянских племен или племенных княжеств: “Словени же ови при-шедше седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а от тех Ляхов прозвашася Поляне, Ляхове друзии Лутичи, ини Мазовшане, ини Поморяне”71. Поэтому, когда Ярослав Мудрый оказывал .помощь Казимиру в борьбе против восставших мазовшан, летопись говорит не о походах Ярослава на “Ляхов”, а об его походах против мазовшан: “Иде Ярослав на Мазовшаны в лодьях” под 1041 г. и “Ярослав иде на Мазовшаны” под 1047 г. в “Повести временных лет”72. Последняя фраза читается и в Новгородской Первой летописи под 1047 г.73

В статье 981 г. в том виде, как она сохранилась, “Ляхи” означают Польшу — страну, государство, что и нашло столь яркое отражение в процитированном выше отрывке из Ипатьевской летописи.

Итак, на основании источников летописного происхождения нет никаких оснований говорить о присутствии в 981 г. каких-то отрядов лендзян на территории Червен-ских городов. Любопытно, к тому же, что летопись вообще не упоминает о лендзянах, говоря о ляшских племенах.

Думается, что неправомерно на основании имени Владислава и ленцениноях Константина Багрянородного судить о размерах Киевского государства лри Игоре. В договоре Руси с греками 944 г. названо много нерусских имен. Кроме того, в русских княжеских семьях могли пользоваться и польскими именами. Один из сыновей Владимира носил польское имя Станислав74. Польское имя Владислав неоднократно встречалось в среде новгородского боярства начала XIII в.75

Выше уже говорилось, что характеристика размеров державы Рюриковичей, данная в летописи под 907 г., была заимствована из историко-этнографического введения к “Повести временных лет”. Она отражает, следовательно, не реальные условия политического развития Киевской Руси начала X в., а представления летописца начала XII в. об Олеге как собирателе древнерусских племен. В то же время до решения древлянской проблемы в середине X в. киевские князья не могли, очевидно, вести активную политику в восточнославянских землях, расположенных еще далее на запад.

Что касается ленцениноев-ляхов византийского источника, то не вернее ли в его показаниях усматривать какие-то дошедшие до Цареграда из Руси воспоминания о древних племенных передвижениях в Восточной Европе, подобных сохранившемуся в летописи преданию о ляшском происхождении радимичей и вятичей. Ведь говорит же летопись, что “Радимичи . и Вятичи от Ляхов, бяста бо 2 брата в Лясех — Радим, а другому Вят-ко, и пришедъша седоста Радим на Съжю и прозвашася Радимичи, а Вятъко седе с родом своим по Оце, от него же прозвашася вятичи”76. Очень знаменательно, что Константин Багрянородный, перечисляя племена, платившие дань русскому князю (древляне, дреговичи, кривичи, северяне, уличи), обходит молчанием как радимичей, 'так и вятичей. Любопытно, что эти воспоминания о ляшском происхождении радимичей и вятичей не помешали русскому летописцу, в полном соответствии с современными взглядами историков, антропологов, археологов77, .поместить их среди восточнославянских, а не западнославянских или еще уже — лехитских -племен.

Попутно нужно было бы заметить, что датировка похода Владимира 1012 г. мало что может изменить в оценке летописной статьи 981 ir., да и не вызывается никакой необходимостью.

И, наконец, последнее замечание в связи с поднятым выше кругом вопросов. Ссылки на то, что летописный рассказ о насилиях авар (обров) над дулебами относится не к восточному, а к западному, точнее паннонскому славянству78, ни в коей мере не предрешает еще вопроса о существовании восточнославянских дулебов. Приведенные выше неоднократные упоминания в русской летописи о восточнославянских дулебах не оставляют никакого сомнения в том, что такое восточнославянское племя было хорошо известно древнерусскому летописцу начала XII в., прекрасно разбиравшемуся в вопросах современной ему исторической географии. В советской исторической и археологической литературе тоже господствует взгляд, что в числе древнерусских племен были и восточнославянские дулебы, являвшиеся, возможно, группой родственных и политически связанных друг с другом племен79. Эту точку зрения развил в последнее время В. В. Седов, который на основании анализа археологического материала пришел к выводу, что еще в VI— VII вв. сложилось крупное политическое объединение восточнославянских дулебов. После распада его в эпоху образования Древнерусского государства и затем формирования древнерусского источника, приблизительно, к XII в. память об этих восточнославянских дулебах сохранилась только на территории волынян, этим и объясняется отождествление летописью крупной политической организации дулебов с более узкими территориями расселения бужан и волынян80. В современной польской историографии в пользу существования восточнославянских дулебов самым определенным образом высказался Г. Ловмяньский 81.

http://www.kievstyle.ru/study-924-10.html

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Все вышеизложенное не плохо вписывается в эту, на мой взгляд, достаточно любопытную статью.

История славян в V - VIII веках. Т. 2. Аварика.

Автор: Алексеев С. В.

27.05.2011

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПРИХОД АВАР

ГЛАВА ВТОРАЯ. СЛАВЯНЕ ПОСЛЕ ПРИХОДА АВАР

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВТОРОЙ ШТУРМ ИМПЕРСКИХ ГРАНИЦ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. БИТВА ЗА ДУНАЙ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ПРИМЕЧАНИЯ

http://cultoboz.ru/2010-10-19-14-51-50/55-2010-10-19-14-53-10/328--v-viii-2-

ГЛАВА ВТОРАЯ. СЛАВЯНЕ ПОСЛЕ ПРИХОДА АВАР

Переселения на западе

Аварское нашествие, как уже было сказано, послужило толчком к передвижениям славянских племен — прежде всего, в западном и северо-западном направлении. Первыми, кого приход степных завоевателей сорвал с насиженных мест, были анты — хорваты и сербы. Часть хорватов осталась на родине, в Верхнем Поднестровье. Сербы в Восточной Европе позднее не жили вообще. Остатки восточных, антских сербов смешались с соседними племенами. Не исключено, что именно это племя пострадало в борьбе с аварами более всего.

По всей вероятности, авары теснили потерпевшие поражения племена в ходе своего движения на запад, а те отступали — в разных направлениях, часто беспорядочно. При этом отдельные семьи могли оседать на славянских поселениях нынешней Южной Польши. Путь антов на запад, возможно, намечен на археологической карте находками застежек антских плащей — фибул с пальчатыми отростками.

Поворот авар на север, к границам Тюрингии, позволил антам оторваться от преследователей и найти места для нового жительства. Наиболее значительным центром расселения хорватов стал район Орлицких гор на северо-востоке Богемии, где они жили еще в X — XI вв.2 Видимо, где-то по соседству сначала осели и сербы. Во всяком случае, расселение их в позднейших серболужицких областях относится уже к VII в., тогда как в более ранний период они жили где-то на среднем Дунае.3

Надо думать, что поселение антов в Богемии не обошлось вовсе без конфликтов с местными жителями, в том числе и славянами, без оттеснения каких-то «родов» с уже обжитых мест.4 Но представляется, что отношения антов со здешними словенами складывались преимущественно мирно. Пришедшие были по преимуществу знатными воинами, лишившимися всего на родине и не желавшими покоряться победителям-аварам. Они не принесли с собой в богемские земли практически ничего, кроме племенных названий. Даже находки пальчатых фибул в западной («Великой» или «Белой») Хорватии единичны. Керамики же антского (пеньковского) типа здесь нет вовсе. Анты сохраняли свои племенные имена, но переняли общее самоназвание «словене». Следует добавить, что уже область днестровских хорватов была пограничьем пеньковской и корчакской культур, где совместно жили анты и словене.

Хорваты и сербы, сплоченные в дружины и имевшие опыт (пусть неудачный) борьбы с аварами, в новых условиях становились ценными и надежными союзниками для местных племен. Пришельцы вступали в союзы с местными «родами», мирно подселялись к ним, женились на местных женщинах. Вероятно, очень скоро пришлые анты стали главенствовать в еще очень не­прочных словенских племенных объединениях.

Приход антов, возможно, ускорил окончательный уход из Богемии германских жителей. Впрочем, тому и так было немало причин. Лангобарды в 568 г. переселились в Италию. Баваров же естественно притягивало возникшее за Дунаем, под покровительством франков, собственное государство. В свою очередь, для хорватов и сербов лангобарды и франки тогда оказались прямы­ми врагами, союзниками авар. Так или иначе, совместное проживание славян и германцев в Богемии (например, на поселении Бржезнс) на протяжении второй половины VI в. постепенно прекращается, а германские поселения исчезают.5 Богемия, таким образом, окончательно превратилась в Чехию.

Уже в VI в. в чешских, словацких и моравских землях возникают некоторые из важнейших политических центров славянских племен. Это Либице над Цидлиной в Северной Чехии, гнез­довья поселений на месте Нитры в Словакии и Бржецлава в Поморавье.6 Укрепленных градов пока что среди них не было, но не исключено, что некоторые из них уже превратились в резиденции вождей крупных племен.

Переселение авар и антов привело к уходу из Богемии и некоторых словенских «родов». Как уже говорилась, какая-то часть словен ушла с лангобардами и осела на землях Норика, в будущей Карантании.7 Другой поток словенских переселенцев устремился на северо-запад, в междуречье Эльбы и Заале. Отдельные группы словен могли проникать сюда и раньше, с начала VI в. (поселение Лютенберг I). Во второй половине VI в. славянское население здесь увеличивается.

Славяне и в этих областях встретились и вступили в мирные контакты с германскими племенами.8 Среди них могли быть саксы, тюринги, варны. С расселением славян в Чехии и прилегающих с северо-запада землях удлинилась граница с франками и, соответственно, участились контакты с ними. Судя по ранним общеславянским заимствованиям из немецких языков (VI в.), в порубежье шла оживленная меновая торговля.9 Первые контакты славян с франкскими таможенными чиновниками отражает, очевидно, заимствование термина «мыто».10

Вторая половина VI в. — время заселения славянскими племенами большей части современных польских земель, а также прилегающих к ним с запада областей Восточной Германии. Первоначальным толчком к нему послужил, вероятно, поход Баяна через ляшские земли в Южной Польше. Под давлением авар отдельные словенские «роды» сдвинулись к северу, вверх по Западному Бугу, Висле, Варге и Одеру.

В междуречье Одера и Вислы словене встретили других жителей также славянского происхождения. К середине VI в. здесь уже сложилась своеобразная культура, известная как суковско-дзедзицкая (от поселений Суков в Германии и Дзедзицы в Польском Поморье). Наиболее ранние ее памятники между средними течениями Вислы и Одера (Бониково, Бискупин, Жуковицы) ныне датируются V веком. При этом корни материальной культуры «суковцев» отыскиваются в местных пшеворских древностях.11 Если новая датировка верна, то тем самым обретает решение «венедская проблема».

Так или иначе, до середины VI в. область обитания польских венедов была относительно невелика. Их ранние поселения разбросаны по среднему Одеру и долине Варты. Из них Бискупин в Куявии занял древнее островное городище.12 Теперь Бискупин стал укрепленным «градом» славян.

Суковско-дзедзицкие племена значительно отличались от словен-корчакцев своей материальной культурой — включая керамику, домостроительство, похоронный обряд. Так, они строили исключительно наземные дома. Среди жилищ венедов попадаются наземные дома не только срубной, но и столбовой конструкции — ясное свидетельство того, что в складывании культуры приняли участие и германцы. При этом жилища германских типов имеются, в том числе, и на коренной территории культуры, в польских землях.13

Венеды отличались от словен и внешне. Если для словен были характерны широкие лица, для венедов — относительно узкие. У словен преобладала мезокефалия (ширина головы состав­ляла 75 — 80 % длины). Венедский тип переходит в брахикефалию (ширина — более 81 % длины). Эти расовые отличия заметны еще в X — XII вв.14 Тем более они ощущались в раннее время.

О переселении в венедские и сопредельные земли во второй половине VI в. словен с юга свидетельствуют археологические факты. На отдельных поселениях появляются дома словенского типа — полуземлянки, возникают и промежуточные формы (дома с подпольными ямами). 15 На север распространяются и погребения по обряду кремации в грунтовых могильниках, неизвестные венедам.16 Главное свидетельство того, что на север сдвинулись довольно большие массы словен — господство словенского расового типа на основной территории Польши в средние века. Описанный выше венедский тип сохранялся лишь в периферийных областях расселения его носителей — в Южной Прибалтике, в Северо-Восточной Европе.17

Вместе с тем, зона распространения пражско-корчакской керамики расширилась ненамного. К концу VI в. собственно словенские племена населяли в западных областях верховья Вислы, междуречье Сана и Западного Буга, южную Силезию. Дальше на север распространена преимущественно суковско-дзедзицкая керамика. Преобладают и суковские традиции в домостроительстве. По всей видимости, словене, пришедшие на новую землю, сравнительно легко перенимали некоторые элементы местной культуры. Здесь мы опять встречаемся с преимущественно «мужским» переселением. В числе пришельцев почти не было женщин, которые обычно и изготавливали лепную керамику. Переселенцы женились в новых местах, и их потомки стали со временем основным населением Польши.

Из-за крайней немногочисленности ранних суковских поселений невозможно судить, насколько насильственным и разрушительным было переселение словен на север. Спустя весьма короткое время венеды и словене жили уже в мире друг с другом на одних поселениях, слившись в единые «роды». Но сначала, вероятно, далеко не все приняли это как должное. Во всяком случае, на запад стронулись переселенцы, сохранявшие и позже в чистоте венедский расовый тип. Можно с большой долей уверенности сказать, что это были венеды, не принявшие смешения со словенами.

Причины для недовольства, конечно, имели место. Многочисленные и, вероятно, неплохо организованные пришельцы покорили венедов между Вислой и Одером. Местные жители при­няли общее именование «словене» и частное — «лендзяне / ляхи», возникшее на левобережье Западного Буга, у границ с Волынью. О распространении термина «ляхи» на север свидетельствует, в частности, раннее его заимствование литовцами (через пруссов?).19

Возможно, северные жители вошли и в культовый союз по-читателей Велеса, возглавлявшийся вислянами.20 Думается, что религиозные контакты могли иметь место и ранее. Владыка загробного мира (Велес, Триглав) пользовался преимущественным почитанием не только у ляшских словенских племен, но и у чистых венедов — например, в Поморье. Но теперь прямое подчинение ляшским культовым центрам могло показаться венедам тягостным.

Не самые приятные воспоминания о покорении великопольских земель выходцами с юга отразились, должно быть, в рассказе о князе-завоевателе Немеже.21 Это средневековое предание сообщает великопольский хронист XIII в. Богухвал. отождествивший Немежу с библейским Нимродом. Богухвал называет его потомком родоначальника славян Слава и сообщает, что от Немежи «началось у людей рабство, тогда как прежде у всех была незыблемая свобода». «Сперва, — пишет хронист, — он безрассудно пытался подчинить своей власти своих братьев; дерзость его безрассудства навлекла закон рабства не только на его братьев славян, но и на весь мир... Весь народ славянский считался зависимым от Нимрода».22

Подобное предание неизвестно не только другим славянам, но и малопольским хронистам. Наверняка оно отражает какой-то эпизод именно древнейшей великопольской истории. В предшествующий приходу словен период венеды жили изолированными самостоятельными общинами. Власть племенных вождей у них в таких условиях вряд ли вообще существовала. Общественный строй словен и антов, у которых укреплялась власть князя и его дружины, не мог не представиться венедам «рабством».

В результате переселений второй половины VI в. славяне заняли значительную часть территории нынешней Польши. Они не только довольно плотно заселили земли юга, от Западного Буга до верховий Одера, где обитали словене, племена пражско-корчакской культуры. На севере суковско-дзедзицкие племена, потомки венедов, заняли почти все междуречье среднего Одера и средней Вислы. Наиболее значительное скопление поселений на юге находилось в районе Кракова (Могила, Иголомя, Хоруля и др.). В венедском ареале плотнее всего была заселена Силезия, а также прилегающее междуречье Одера и Варты. Значительные группы раннеславянских памятников найдены и в Великой Польше (Крушвица, Радзеюв, Новины и др. в Куявии, Непорент, Мендзыборув и др. в округе Варшавы, в районе впадения Буга в Вислу).

В двух местах севернее впадения Буга славяне перешли Вислу. В районе современного Плоцка на левом берегу возникло целое гнездо поселений, центром которого позже стало городище Шелиги. Отсюда славяне уже тогда проникли в будущую Мазовию. Свидетельство тому — суковско-дзедзицкое поселение Брущево к северу от Буга. Суковско-дзедзицкие племена в VI в. проникали и на юго-восток, в Подляшье под изгибом Западного Буга (поселения Боровын Млын, Пщев). В то же время основная часть Мазовии оставалась практически ненаселенной.23

Как и антов на востоке,24 венедов севера словене обозначали как «полян», и точно такое же имя получили словенские племена Великой Польши. В древнем происхождении понятия «поляне» (источника современного «поляки») сомнений нет. Но сначала этот термин был именно собирательным обозначением, а не названием конкретного племени или племенного объединения. Он не носил политического смысла. Характерно, что Баварский географ не знает полян. Он, зато, упоминает племя гоплян (Glopcani), жившее в районе озера Гопло в Куявии.25 Именно здесь располагалась Крушвица, которую Богухвал знал как первую столицу Великой Польши.26 К северу от нее находилось городище Бискупин — возможно, древнейший из градов польских земель.

Как раз из этого района расселялись «Полянские» племена. Гегемония гоплян среди них восходит, надо думать, к довольно давним временам. Стоит отметить еще, что в XI — XII вв. «поля­нами» именовались просто все подданные польского короля. Среди ляшских племен они на равных упоминаются не с вислянами или слензянами, а с жителями самостоятельных княжеств Поморья, Полабья, Мазовии. По крайней мере, так обстоит дело в источниках собственно славянских — польских и русских.27

Значительное количество памятников суковско-дзедзицкой культуры имеется, как уже было сказано, в Силезии и прилегающем междуречье Одры и Варты. «Гнезда» суковских поселений возникли и на землях Лужиц в среднем течении Шпрее, к северо-западу от Силезии. Видимо, сюда был направлен весьма значительный поток колонизации. Судя по числу памятников, Силезия и Лужицы в описываемую эпоху были заселены плотнее, чем великопольские земли.

В Силезии славяне встретили крайне немногочисленные остатки германского населения. Почти общепризнанно, что название «Силезия» ведет начало от имени германского племени вандалов-силингов.28 Вероятно, небольшая часть силингов осталась в долине Одера после Великого Переселения народов и смешалась с пришедшими славянами. К названию силингов восходит, в конечном счете, и племенное имя слензян. Непосредственным источником, скорее», послужило наименование горя Сленза, где располагалось в средние века главное святилище племени.

Но еще в IX в. «слензяне» не считалось общим названием жителей Силезии. Более того, кажется, что слензяне тогда и не являлись в ней главным племенем. По крайней мере, в первой, более ранней части «Баварского географа» они не упомянуты вовсе. Из силезских племен в этой части текста названы только дедошане и безунчане.29 Два больших скопления суковских селищ в Силезии, на обоих берегах Одера, можно соотнести с племенными территориями дедошан и слензян. Название дедошан (дедошичей), без сомнения, славянского происхождения. Более древней его формой, вероятно, является «дедошичи». Источник — незасвидетельствованное личное имя Дедоша с корнем «дед».30

На лужицких землях отмечено два «гнезда» суковских поселений — в среднем течении Шпрее, где позже жило племя лужичан, и к востоку, на нижней Нейссе (Нысе-Лужицкой). Речное название «Ныса» повторяется на юге Силезии (также левый, западный приток Одры). Восточное «гнездо» вплотную примыкает к местам поселения дедошан на севере Силезии и выглядит как их выселок. Славяне пришли в Лужицы с юго-востока, из силезских земель.

В освоении Силезии приняли участие не только славяне и потомки местных германцев. Описываемый период был довольно бурным для племен, населявших юго-западную Прибалтику. После распада к середине VI в. объединения видивариев часть их разноплеменных дружин закрепилась на западе от низовий Вислы, положив начало прусскому племенному союзу.31 В конце 560-х или начале 570-х гг. в земли галиндов в западной части Мазурского Поозерья, вторгся отряд гепидов и лангобардов, покинувших дунайские земли после аварского нашествия. Результа­том германского завоевания западного Поозерья стало возникновение здесь «мазуро-германской» или западномазурской культурной группы.32

Видимо, часть балтов ушла, не признав власти захватчиков, за Вислу в Великую Польшу и далее на запад уже вместе со здешними славянами. На пустующих большей частью землях Си­лезии место нашлось всем. Галинды осели в Опавской котловине на самом юге Силезии и быстро смешались с жившими здесь славянами пражской культуры. Память о пришельцах из Прибалтики сохранилась в племенном названии голендичей. известном в IX — XII вв.33

По соседству с галиндами в Верхней Силезии осели и другие пришельцы из Южной Прибалтики — велеты. Кем бы ни были они изначально, к концу VI в. это племя уже являлось славянским. Однако материальная культура велетов отличалась от культуры соседних славян. С ними связано сложение уже в VI в. новой археологической культуры — фельдбергской (от поселения Фельдберг в Германии).34 Фельдбергцы пользовались для изготовления посуды гончарным кругом, причем формы их керамики восходят к силезским традициям предшествующего периода. Очевидно, в формировании славянского племени или племенного союза велетов приняли участие не только славяне и балты, но и местные германцы. Есть предположение, что у истоков фельдбергской керамики стоит группа бродячих гончаров — ремесленников, сорванных с мест Переселением народов.35

Уже около середины VI в. славяне суковско-дзедзицкой группы перешли Одру на севере, попав в двуречье Шпрее и Хафеля, восточных притоков Эльбы. Массовое расселение их в этом регионе приходится на вторую половину VI в. и было связано, очевидно, с племенными передвижениями после аварского нашествия. Картография поселений36 указывает, что на этот раз славяне шли не с востока из-за реки, а с юга, из Лужиц вниз по Шпрее. Постепенно земли по нижнему Хафелю превратились в самую заселенную область суковско-дзедзицкой культуры. Многочисленные славянские поселения возникали и севернее, в нижней части междуречья Одры и Эльбы. Славяне продвигались на север вдоль рек — вниз по Эльбе и Одеру, вверх по Хафелю.

В области Шпрее — Хафеля в ту пору сохранялось германское население, принадлежавшее к племенам варнов и саксов. Пришельцы, очевидно, численно превосходили местных жителей, в то время как уровень общественной организации у них был примерно одинаков. Племенной союз варнов, известный еще Прокопию в середине века как мощное объединение, распространявшее влияние на Саксонию и сообщавшееся с англами в Британии, теперь распался. Возможно, переселение славян-венедов сыграло здесь некоторую роль. Во всяком случае, последним оп­лотом варнов осталась небольшая область в верховьях названной по их имени реки Варны. Там позднее жило одноименное славянское племя.

Археология же отмечает мирное сосуществование славян и германцев. Славяне селились на германских селах, без перерыва продолжали использовать германские пашни. На одном из селищ в нынешнем Берлине отмечено непрерывное использование выкопанного в германское время колодца.37

Можно заключить, что славяне и германцы в области Шпрее — Хафеля сливались в единые общины, причем менее многочисленные германцы постепенно славянизировались. Славяне, оче­видно, унаследовали у германцев несколько более передовые хозяйственные навыки. Стоит отметить, что из германских языков пришло и название реки Эльбы (в славянской огласовке — Лаба).

Так было в долинах Шпрее и Хафеля. Но иначе обстояло дело дальше на север. Ниже по Одеру и Эльбе (кроме балтийского побережья на северо-западе, еще не достигнутого) перед сла­вянами открывалась лесистая и совершенно безлюдная страна. Пахотные земли давно были заброшены, и славянским поселенцам нужно было расчищать новые участки. Сами славяне селились в этих условиях не столь плотно и не столь большими коллективами, как дальше на юг.

В области Шпрее — Хафеля началось складывание новых славянских племен, известных позднее по письменным источникам. Старейшим из племен полабских славян, очевидно, были ободричи (ободриты западных авторов). Происхождение названия «ободричи» вызывает споры. Наиболее убедительной кажется теория, связывающая его с рекой Одрой (ободричи < *ободряне “живущие по обоим берегам Одры”).39 Древность имени ободричей удостоверяется их позднейшим присутствием на Балканах и, следовательно, участием в славянских переселениях конца VI — начала VII в.

Так же можно подтвердить древнее происхождение и некоторых других племенных названий в полабском ареале. Прежде всего, это относится к крупному племени стодорян. В IX в. именно оно занимало долину Хафеля и именовалось у западных хронистов и географов хэфельдами.40

Приняли участие в движении на юг и смоляне.41 В полабском ареале они жили примерно у впадения в Эльбу реки Эльде.42 В латинских источниках полабские смоляне фигурируют только как «смельдинги». Едва ли следует сомневаться в германском происхождении такой формы названия.43 Можно даже предположить, что жившее на германо-славянском пограничье небольшое племя само переняло такую форму — но не ранее рубежа VI — VII вв., когда часть его, еще под славянским именем, выселилась на Балканы. Возможно, именно смоляне стали ядром складывания позднейшей племенной группы полабов или полабян.

Все названные племена упоминаются в сочинении Баварского географа.44 В VIII — IX вв. смоляне и другие полабы входили в племенной союз, возглавляемый ободричами. Что касается стодорян, то они тогда были включены в велетский племенной союз, но стояли в нем особняком. Вероятно, ободричи — древнейшее и сильнейшее из суковских племен — изначально лидиро­вали среди них. Остальные племена отделялись по мере движения ободричей на север, оседая в освоенных землях. Сами же ободричи в итоге поселились в будущем Мекленбурге, у берегов Балтики. Таким образом, они до конца возглавляли продвижение суковцев вверх по Эльбе. Не вызывает сомнений, что с ободричами связаны своим происхождением не только полабы, но и стодоряне.

С верховий Хафеля славяне продвинулись в западное Поморье (будущую немецкую Померанию). Здесь они, возможно, впервые вышли к Балтике. Они расселились также в западной части Польского Поморья. Ныне считается возможным относить к VI в. памятники дзедзицкого типа в Польском Поморье, близ низовий Одры (поселения Дерчево, Дембчино, Дзедзицы).45 Поморские земли славяне застали практически необитаемыми. На них началось складывание племенной общности поморян. Позднее где-то в этом поодерском районе, восточнее хэфельдов, жило племя брежан.46

Название «брежане» связано, очевидно, с берегами Одры. Смысл названия «поморяне» прозрачен. Прямое свидетельство о том. что к концу 580-х гг. славяне уже достигли моря, содержится у греческого историка Фсофилакта Симокатты. Он рассказывает об обмене посольствами приморских славян «у оконечности Западного океана» с аварским каганом примерно в 588 — 590 гг.47

Общим самоназванием поморских и полабских славян видимо, еще и в VII в. оставался термин «венеды». Под этим же именем («венды», «винды», «виниды») они получали известность среди соседей. Однако тесное общение со словенами вело к восприятию венедами общеславянского языка при сохранении диалектных особенностей. Очень быстро венеды переняли и самоназвание корчакских племен — «словене», четко противопоставлявшее их соседним «немцам». Поморские послы в 590 г. уже называли себя словенами.

Хорватский племенной союз

Одним из последствий переселения части антов в Центральную Европу стало возникновение здесь нового политического объединения — хорватского. В раннем средневековье хорваты занимали территорию северо-восточной Чехии по обе стороны Орлицких гор и прилегающие районы Силезии. Им, таким образом, принадлежало верхнее течение Лабы.48 В областях, соседних с областями расселения хорватов, распространены предания о древнем правителе Кроке или Краке. О Кроке рассказывают предания чехов, о Краке — малопольские, приписывающие ему основание Кракова. Тождество имен «Крок» и «Крак» было ясно уже польским и чешским хронистам XV — XVII вв. Не отрицает его и современное языкознание.49

Название «Краков» (Краков град), вне сомнения, происходит от личного имени. Следовательно, за преданиями о Краке должна стоять некая историческая реальность.50 Представляется, что единственным связующим звеном между вислянами на вос­токе и чехами на западе являлись «западнославянские» хорваты. С ними и следует связывать возникновение преданий о Краке.51

В старейшей версии польского предания о Краке, излагаемой хронистом XII в. Винцентием Кадлубком, главный герой приходит к будущему Кракову из «Каринтии».52 Для Кадлубка «Каринтия» — синоним дунайской прародины славян. Для нас здесь важен мотив прихода с запада, из придунайских областей. Он указывает на позднейшее (VII в.?53) поселение группы хорватов в Верхнем Повисленье. Ядром западного хорватского племенного союза являлись области северо-восточной Чехии и южной Силезии.

Чешское предание о Кроке первым сообщает Козьма Пражский. Он весьма краток: «...выделился некий человек, по имени Крок, его именем назван град, заросший теперь уже деревьями и расположенный в лесу, что близ деревни Збечно. Соплеменники считали этого человека совершенным. Он располагал большим имуществом, а при рассмотрении тяжб вел себя рассудительно; к нему шел народ не только из его собственного племени, но и со всей страны, подобно тому, как к ульям слетаются пчелы, так к нему стекался народ для разрешения своих тяжб».54 Позднейшие авторы не добавляют к этим скупым сведениям практически ничего важного.55

Существование древнего града Крокова близ Збечно непиодтверждено археологией.56 Но название урочища, несомненно, восходит к имени «Крок», и оно необязательно должно было быть именно резиденцией правителя. Заметим, что постоянной «столицы» у такового могло и не иметься.57

Рассмотрим совокупность данных о Кроке. Несомненно, описываемое лицо — племенной вождь. Наименование его в чешских хрониках «судьей» не должно вводить в заблуждение. Этим библейским термином называли славянских князей с их ограниченной (в сравнении с развитыми монархиями) властью еще в X в. Крок у Козьмы Пражского передает власть дочерям. Одна из них становится ведуньей, другая — жрицей, третья — судьей.59 Таким образом, их отец предстает как носитель высшей сакральной власти — жрец, чародей-прорицатель и судья в одном лице. Кроме того, он передает власть по наследству. Это в целом соответствует нашим представлениям о древнем славянском вожде, носящем титул «князь» или «владыка». Традиция передачи власти по наследству начала уже складываться с середины VI столетия — по крайней мере, у антов, к которым принадлежали хорваты.

В рассказе Козьмы важно отсутствие связи между Кроком и «праотцом Чехом» — четкое указание на то, что Крок не принадлежал к чехам в узком смысле слова. Важно и то, что Крок воз­главляет не одно племя, а племенной союз («народ не только из его собственного племени, но и со всей страны»).

Имя «Крок (Крак)» не принадлежит к двусоставным «княжеским». Уже это, а также географический разброс преданий (Чехия — область вислян в Малой Польше), наводит на мысль о родовом имени, передаваемом по наследству титуле, которым именовали князя его подданные. В польском предании находим прямое подтверждение. Сын и наследник Крака здесь также именуется Краком.60 Родовой титул «Крак» («Крок» в чешских преданиях) восходил, скорее всего, к звукоподражательному эпитету бога грозы Перуна. Его потомками и считали себя племенные вожди хорватов, закрепившиеся во второй половине VI в. на северо-востоке современной Чехии. В польском предании Крак выступает, подобно своему мифологическому двойнику — богу грозы — как змееборец.61 Сакральная власть князей, основанная на происхождении от «создателя молний», Перуна — Сварога, была, очевидно, принесена на средний Дунай антами-хорватами.62

В преданиях о Краке (Кроке) есть еще один крайне интересный момент. И в польском, и в чешском сказании говорится о ром что власть вождя, за неимением наследников мужского пола, переходит к дочерям. О разделе власти дочерьми Крока у Козьмы Пражского уже говорилось. По Кадлубку же, после смерти Крака II, за неимением у него детей, власть приняла его сестра, дочь Крака I — Ванда.63 Мотив этот не привлек бы особого внимания, если бы не его абсолютная уникальность в славянских преданиях о первобытном историческом периоде. Ни в преданиях, ни в иностранных источниках о женщинах-предводительницах у древнейших славян более нигде не упоминается. Мотив связан исключительно с дочерьми чешского «судьи» Крока и польского «короля» Крака. Такое удивительное совпадение не может не отражать какой-то исторической действительности.

Скорее всего, у хорватов действительно разрешалось наследование власти женщиной при отсутствии у правящего князя мужского потомства. Женщина, таким образом, также признавалась носительницей «божественного» начала, свойственного роду «Крака». При этом, кстати, допускалось дробление функций княжеской власти между наследницами (чешское предание о чародейке Кази, жрице Тэтке и судье Либуше). Эти обстоятельства, приведшие со временем, естественно, к прерыванию прямой мужской линии рода, запомнились и в Чехии, и в Малой Польше. Заманчиво было бы связать эту особенность политического устройства хорватов с их происхождением от некогда «женоуправляемых» сарматов.

Недаром Козьма писал о древних чешках: «В то время девушки этой страны достигали зрелости быстро: подобно амазонкам, они жаждали военного оружия и избирали себе предводи­тельниц; они занимались военным делом так же, как и молодые люди, и охотились в лесах, как мужчины; и поэтому не мужчины избирали себе девушек в жены, а сами девушки, когда желали, выбирали себе мужей и, подобно скифскому племени, плавкам [т. е. половцам] или печенегам, они не знали различий между мужской и женской одеждой».64

Хорватский племенной союз начал складываться на землях северной Чехии и юго-западной Силезии после 568 г. В него входили, помимо собственно хорватов, также чехи, населявшие центральные области страны по нижней Влтаве. Возможно, в союз, возглавлявшийся хорватскими «Краками», влились и другие, только возникавшие тогда племена северной Чехии и Силезии. Почти наверняка в хорватский союз вошли на первых порах сербы, исторически и этнически тесно связанные с хорватами. Первоначальные места обитания «западных» сербов также помещаются в Чехии, скорее на севере страны.65 Племенное объединение в Центральной Европе во главе с западными «белыми» хорватами имеется в виду в преданиях, сообщаемых в X в. Константином Багрянородным. Здесь оно выступает как «Великая» или «Белая» Хорватия.66

Причиной сплочения славянских племен северной Чехии под главенством хорватов, вне сомнения, явилась аварская угроза. Хотя основной натиск аварских орд был направлен против Империи, каган, разумеется, не забывал и о северных границах. Вероятно, уже вскоре после закрепления авар в Паннонии они навязали «мир» на своих условиях славянам Поморавья. Раннее подчинение мораван каганату доказывается и переселением их на Балканы в ходе аварских войн, и тем, что именно Поморавье стало позднее центром так называемой «аваро-славянской» культуры Подунавья.

После подчинения мораван каганат стал представлять очевидную угрозу и для северных племен. Именно непрестанное давление авар стало стимулом к выселению части богемских словен на северо-запад, в междуречье Лабы и Заале. Этот переселенческий поток усиливался на протяжении второй половины VI века. Но чехам и другим племенам под главенством хорватов уда­лось отстоять и свои земли, и свою независимость. Значение хорватского племенного союза в западнославянской истории, однако, этим не исчерпывается. Исторические обстоятельства сложились так, что хорватское объединение явилось прямым предшественником чешской и одним из предшественников польской средневековой государственности.

Хозяйство, культура, общество

Вторая половина VI в. более богата объективными сведениями о внутренней жизни славянского мира, чем предшествующий период. Из авторов письменных свидетельств, прежде всего, обязаны мы этим императору Маврикию, создавшему в конце века свой «Стратегикон». В первой половине столетия Прокопий Кесарийский, описывая нравы славян, в немалой степени руководствовался общими представлениями о северных «массагетах» и их «гуннском нраве». Маврикий более осведомлен и более практичен. Это чувствуется уже в открывающей его очерк общей характеристике нравов славян: «Племена склавов и антов одинаковы и по образу жизни, и по нравам; свободные, они никоим образом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в своей земле. Они многочисленны и выносливы, легко переносят и зной, и стужу, и дождь, и наготу тела, и нехватку пищи».67

В этой характеристике — ни одного лишнего стола. Маврикий дает на основе имеющейся, многократно удостоверенной в военных действиях информации памятку для своих полководцев. То, что нам представляется — и в известном смысле справедливо — лестной оценкой славянских нравов, для ромея VI в. было необходимыми данными об опасном враге.

Точно так же, как необходимую информацию, необходимую уже для ромейских дипломатов, передает Маврикий сведения о славянском гостеприимстве: «К прибывающим к ним иноземцам добры и дружелюбны, препровождают их поочередно с места на место, куда бы тем ни было нужно; так что если гостю по беспечности принявшего причинен вред, против него начинает вра­жду тот, кто привел гостя, почитая отмщение за него священным долгом».68 Редкостное гостеприимство славян подтверждается позднее многократно. Оно оставалось неизменным, несмотря на все военно-политические перипетии. Несомненно, — об этом можно судить и по известию Маврикия, — гостеприимство имело прочные основания и в обычном праве, и в верованиях. Месть за чужеземца являлась «священной» для гостеприимна. Памятуя о цели наставлений Маврикия, можно не сомневаться и в том, что имперская дипломатия и разведка не избегали пользоваться наивным первобытным обычаем угождения гостю в корыстных целях. Приведенное известие убеждает, кстати, в том, что эпизод с убийством дунайцами Добряты аварских послов был крайне нетипичен для славянского общества.

Характерно, что нигде (в том числе в очерке о быте и хозяйстве) Маврикий не разделяет и не противопоставляет словен («склавов») и антов. На взгляд ромея, славянские племена по-прежнему воспринимались в культурном плане как единое целое. Между тем, насколько можно судить по археологическому материалу, различия между отдельными славянскими культурами (пражской, пеньковской, ипотештинской) в описываемый период становятся четче.

Славяне в изображении Маврикия — скотоводы и земледельцы. «У них, — пишет он, — множество разнообразного скота и злаков, сложенных в скирды».69 Это вполне соответствует археологическим данным.70 О характере словенского хозяйства (правда, в областях, удаленных от границ Империи) во второй половине VI в. можно судить по материалам Бржезно. В здешнем стаде преобладал крупный рогатый скот. По костным остаткам, он составлял более половины (52 %) стада. Разводили (в гораздо меньших количествах) свиней и овец. Была в Бржезно и домашняя птица в первую очередь куры, но также утки.71 Коневодство играло в Бржезно крайне незначительную роль (менее 2%).72 Но в нижнедунайских областях во второй половине VI в. его значение возрастало, в частности, благодаря угону коней у ромеев.73 Несомненно, что во многих славянских землях (особенно на востоке) разводили и коз, которых не было в Бржезно.

Из злаков Маврикий упоминает «в особенности» просо и пшеницу-полбу.74 Это также абсолютно соответствует археологическим свидетельствам. Два названных злака преобладали на славянских полях. При этом в некоторых областях предпочтение отдавалось пшенице, в других — просу. Преобладание пшеницы отмечено, например, на поселении Бржезно, причем проса в здешнем зерновом материале менее 1% (при 46% пшеницы). На втором месте здесь ячмень, далее с большим отрывом следуют рожь и овес — но и их здесь больше, чем проса. Жители Бржезно разводили также бобовые — горох, чечевицу, вику, а также выращивали коноплю. Садоводство представлено сливой.75

В этот период в славянских землях, вероятно, все шире распространяется пахотное земледелие. В отличие от Прокопия, Маврикий ничего не говорит о частых перемещениях славян с места на места, характерных для времен подсеки и примитивного перелога. О постепенном переходе к двуполью свидетельствует сам факт длительного существования таких поселений, как Бржезно, или общинных могильников наподобие Пржитлук в Поморавье и Сэрату-Монтеору в Дакии.76 О том же говорит и постепенное увеличение размеров словенских поселений.77 Что касается антов, то они, вероятно, переходили к пашенному земледелию быстрее и почти повсеместно. У словен развитие техники земледелия сопровождалось совершенствованием пахотных орудий. Однако рала с железным наральником встречались преимущественно в зоне контактов с антами (в Поднестровье и Побужье) или германцами (в Чехии-Богемии).78

Маврикий, в отличие от предшественников, не упоминает охоту как источник существования славян. Ее относительно малое место в хозяйстве доказывается и археологически. Во всяком случае, в Бржезно кости диких животных составляли лишь 2% всего материала.79

Быт славян греческие писатели второй половины VI в. описывают примерно так же, как их предшественники, что неудивительно. «Живут они среди лесов, рек, болот и труднопреодолимых озер»,80 — отмечает Маврикий. Ему вторит Иоанн Эфесский: «люди простые, которые не осмеливались [до нашествия 580-х гг.] показаться из лесов и из-под защиты деревьев».81

Более осведомленный Маврикий обрисовал и топографию славянских поселений, в целом соответствующую нашим археологическим данным. «Хории склавов и антов, — пишет он, — рас­положены поочередно вдоль рек и соприкасаются друг с другом, так что между ними нет достойных упоминания промежутков, а лес, или болота, или заросли тростника примыкают к ним». Леса служили и естественной защитой, и местом укрытия на случай вражеской атаки.82 В другом месте Маврикий отмечает различный размер «хорий», некоторые из которых могут «оказаться большими».83 Под «хориями» Маврикий, скорее всего, имеет в виду не отдельные поселения, а «гнездовья», соответствовавшие соседской общине, «миру».84

У Маврикия имеется еще несколько странное описание славянского жилища. Славяне, по его мнению, устраивают «много, с разных сторон, выходов из своих жилищ из-за обычно настигаю­щих их опасностей».85 Это совершенно противоречит предоставляемой раскопками информации о славянском жилье. В корчакских и пеньковских жилищах всегда единственный вход, закрывавшийся деревянной дверью, от которой вела лестница спуск в полуземлянку.86 Представляется удачным толкование, согласно которому Маврикий имел в виду не собственно жилище, а комплекс связанных жилищ.87 Такие близко расположенные жилища принадлежали одной большой патриархальной семье, входившей в патронимию.

В материальной культуре словен и антов этого времени произошел ряд изменений. В корчакской культуре усиливаются локальные особенности. К востоку от Западного Буга почти без­раздельно господствуют полуземлянки, отапливавшиеся печами-каменками. На западе, по соседству с германцами и в контактной зоне с венедами, полуземлянки сочетаются с наземными избами. Здесь встречаются оба типа наземных славянских домов — наземные дома с подпольными ямами (переходный тип между полуземлянкой и избой) и чисто наземные срубы. Последние характерны для суковско-дзедзицкой культуры. Отапливались дома на западе обычными очагами из камней или глины либо глинобитными печами.88

Изменения, происходившие в ареале пеньковской культуры, отражают окончательное слияние составивших ее разноплеменных элементов в антскую общность. Характерная черта наступившего второго этапа антской культуры — унификация. Исчезают такие приметы разноплеменности, как различия в интерьере и конструктивных особенностях жилищ. В частности, очаги полностью вытесняются печами-каменками. Последние складываются теперь почти исключительно из крупных плит. С другой стороны, исчезает закономерность в расположении печи (раньше вход в антское жилище всегда был с южной стороны, а печь — в одном из северных углов).89 Очевидно, эта характерная черта славянской культуры была, в свою очередь, утрачена в ходе смешения антских «родов». Но общий облик антской культуры, вне сомнения, славянизировался.

Среди новых культурных явлений в славянском мире нельзя не отметить распространение по антским землям во второй половине VI в. особого типа украшений, название которым дал Мар­тыновский клад рубежа VI — VII веков. Мода на пояса с богатыми украшениями «мартыновского» типа зародилась среди готов и кочевников в Нижнем Подунавье под влиянием как степного, так и римского искусства. Мартыновские украшения были распространены позже у авар, антов, в Крыму. Их основными «разносчиками», вероятно, являлись кутригуры, смешивавшиеся и с ан­тами, и с аварами, и с приазовскими болгарами. Но немалую роль в распространении украшений сыграли и сами анты. У них большая часть находок сосредотачивается в Поднепровье.90

Среди находок в Мартыновском и подобных кладах — металлические элементы поясного набора, височные кольца, фибулы, ожерелья. Изготавливались все эти украшения из бронзы и серебра. Некоторые из них (пальчатые фибулы, проволочные височные кольца со спиральным завитком) можно считать характерными именно для антской культуры. В целом же мартыновские древности не являлись творением одного народа. Ремесленники разных племен, перенимая друг у друга навыки, работали в русле единой «моды», распространившейся на значительных пространствах Евразии.91 Несомненно, из антских земель и с антскими переселенцами «мартыновские» предметы стали проникать на север, в земли днепровских балтов.92

Яркими памятниками антского искусства являются миниатюрные литые изображения людей и животных, найденные в Мартыновском кладе и на ряде поселений. Четыре одинаковых фигурки подбоченившихся («пляшущих») мужчин из Мартыновского клада выполнены с уникальной для тех времен детальностью и позволяют судить об одежде и внешнем облике своих создателей. На поселении Требужаны найдена еще одна похожая (но не идентичная) фигурка. Пять фигурок из Мартыновского клада изображают животных. Видимо, это сильно стилизованный образ коня, причем в двух вариантах. Звери (в обоих вариантах) изображены на бегу, с разверстыми пастями, с высунутыми языками. В одном, более детальном варианте в оскаленной пасти отчетливо выполнены конские зубы, узнаваема и грива — но «копыта» оканчиваются копями. Другой вариант более схематичен, и «конские» черты едва опознаются. Более традиционны (притом тоже стилизованны) конские изображения с поселений Самчинцы и Семенки. Наконец, на поселении Скибинцы найдено довольно точное бронзовое изображение льва. Некоторым мартыновским украшениям приданы черты изображений животных и людей.93

Не вызывает сомнений, что фигурки из Мартыновского клада были композиционно и сюжетно связаны между собой, апеллируя к каким-то мифологемам. Возможно, перед нами изображение божества (Перуна?) с его конем — частый мотив славянского народного искусства. То, что конь бога-громовержца предстает как грозное мифологическое чудовище, едва ли должно удивлять. Подбоченившаяся поза нередка для миниатюрных идольчиков позднейшей эпохи, которые также могли использоваться в качестве оберега.

Мартыновские украшения в целом в известном смысле повторили путь, уже ранее проделанный одним из элементов этой группы древностей — фибулами с пальчатыми отростками. Первоначально являясь продукцией имперских мастерских, плащи с пальчатыми фибулами вошли в моду у германских наемников Подунавья в первой половине VI в. Вслед за готами и гепидами их восприняли анты, и во второй половине VI в. фибулы этих типов стали одним из определяющих элементов аптекой культуры, характерным для пеньковцев украшением. Антские женщины, в отличие от германок, застегивавших плащ двумя фибулами, носили по одной застежке. Фибулы этого периода несколько проще в исполнении, чем в более раннее время. Изготавливались они уже не только в ромейских мастерских, но и в землях самих антов.94 Так, изготовлением пальчатых фибул занималась мастерская на поселении Бернашевка в Поднестровье.95

Являясь характерной чертой антской культуры, пальчатые фибулы (вернее, плащи с ними) в то же время оставались предметом вывоза — прежде всего, торгового. Именно так попадали они из Империи к антам; так же — от антов к соседним племенам. Пальчатые фибулы «днепровских» типов известны у балтских и финно-угорских племен севера Восточной Европы, позднее — и в Крыму.96

Вторая половина VI в. отмечена рядом изменений в погребальной обрядности славян. Для этого периода характерно увеличение различий в погребальном обряде между отдельными группами славянского населения. Вместе с тем, сохраняется и много общих черт.

Наиболее значительным погребальным памятником придунайской ипотешти-кындештской культуры является могильник Сэрата-Монтеору.97 Первые погребения в нем относятся еще к началу VI в., но основной период функционирования могильника датируется позднейшим временем — до начала VII столетия включительно. На могильнике более 1500 грунтовых захоронений, принадлежащих членам ряда больших семей. Захоронения отдельных большесемейных коллективов образовывали группы. Все захоронения в могильнике — трупосожжения. Но при этом конкретные детали обряда могли варьироваться. Отмечены как безурновые. так и урновые захоронения. Иногда лишь часть пережженных костей помещалась в урну, тогда как остаток просто ссыпался в могильную яму; иногда ссыпанный прах накрывали сверху горшком.

Инвентарь в Сэрата-Монтеору довольно разнообразен. Здесь отмечены пальчатые фибулы из бронзы и серебра, ножи, бусы, поясные пряжки и т. д. Кремация явно производилась в одежде. Среди погребенных были и весьма богато одетые люди. Одно, явно женское погребение, сопровождалось особенно щедрыми подношениями. Помимо украшений, при нем найден ромейский сосуд для хранения благовоний. Также намеренно положенным в погребение инвентарем являлись, очевидно, найденные в другом месте наконечники стрел. Видимо, среди дунайских славян бытовало поверье о полезности инвентаря в загробном мире — но пользоваться им давалось право немногим и в исключительных случаях

В ареале пеньковской и ипотештинской культур безусловно господствует в этот период обряд захоронений в грунтовых могильниках с кремацией умерших. Отмечены урновые и безурно­вые захоронения; у антов в урновых иногда встречается крайне бедный инвентарь. Немногочисленные погребения с трупоположением в иеньковском ареале отражают изначальную разноплеменность культуры. Некоторые из них убедительно датируются ранним периодом ее существования и едва ли принадлежат славянам.98 Другие отражают процесс взаимного проникновения болгар и славян, особенно в дунайских землях. С другой стороны, на востоке пеньковского региона, в Поднепровье, потомки аланских кочевников сохраняли ритуал трупоположения долгое время, уже вполне ославянившись.

Ритуал ингумации умерших, как уже говорилось, с самого начала преобладал у славян, осевших в приальпийских областях, будущей Словении. Здесь его утверждение объяснялось тесными контактами и смешением с германцами и романцами, а также, возможно, ранним проникновением христианства. Славяне здесь хоронили своих покойников в грунтовых могилах со сравнительно скромным инвентарем (ножи, глиняные сосуды), ориентируя тело головой на запад или на восток.100 Широтная ориентировка позднее характерна для славян и, вероятно, являлась традиционной уже при трупосожжении. Это связано с древнеславянской мифологической картиной мира.

У словен (корчакской культуры) в описываемый период возникает новое явление в погребальной обрядности — над захоронениями в некоторых местах начинают насыпать курганы (пра-слав. *mogyla). «Могилы» появляются в двух довольно удаленных друг от друга регионах — на Волыни и в Припятском Полесье с одной стороны, и в подкарпатских областях Словакии, Поморавья и юго-западной Польши с другой. Курганы явно наследуют многие черты обрядности ранних грунтовых погребений. Высота их не превышала метра, чаще полуметра, они насыпались над могильными ямами (в других случаях захоронение в основании кургана) и окружались ровиком. Диаметр кургана мог достигать 10 метров. Кремация умерших совершалась на стороне; погребения как урновые, так и безурновые, с характерным для пражско-корчакской культуры крайне скудным инвентарем или без такового. Перед захоронением в основании кургана разжигался костер. Позднее в кургане могли делать впускные безурновые захоронения. Курганы использовались большими семьями на протяжении нескольких поколений, иногда дольше столетия.101 По всей вероятности, могильные насыпи естественным образом развились в двух славянских регионах из обычая как-то отмечать место захоронения.

Преобладающим типом захоронений при этом оставались грунтовые, почти всегда безынвентарные (кроме чехо-моравских земель, где нередко встречается скудный инвентарь). Они характерны для большей части западного региона пражской культуры. Трупосожжение могло совершаться не только на стороне, но и на месте (ряд могильников Польши102).

Согласно известию греческого историка Феофилакта Симокатты, погребение по «обычаю» сопровождалось поминальным пиром с обильными возлияниями 103 (в V в. он носил название «отрава»). Судя по известию Феофилакта, если человек умирал в пути, например, в походе, но среди соплеменников, погребение и поминки совершались на месте кончины. Видимо, в этом случае дух покойника, даже сгинувшего на чужбине, считался удовлетворенным. Опасными же считались лишь те мертвецы, которые не были должным образом погребены сородичами.

Маврикий Стратег — первый автор, сообщающий о принятом у славян (словен и антов) обычае самоубийства вдовы после смерти мужа. По его словам, славянские женщины «целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве».104 С одной стороны, это чрезвычайно древний обычай. С другой — у славян, в отличие от гуннов, например, он до того не засвидетельствован. В известии Маврикия обращает на себя внимание подчеркивание сугубой добровольности происходящего, а также то, что этот мрачный ритуал не был в его время обязателен («многие из них» — не все). В то же время он к 580-м гг. распространился среди словен и антов достаточно широко, чтобы попасть на страницы «Стратегикона» как важная бытовая деталь.

Распространение самоубийств жен после смерти мужей отражало укрепление патриархальных устоев в славянском обществе. Мужчина начинал восприниматься как единственная и незаменимая опора семейного уклада. Но стоит отметить, что при всем том высокий общественный статус вдов, переживавших мужей, остался общеславянской традицией.

Описываемый период ознаменовался немаловажными переменами в общественно-политическом устройстве славянских племен. В целом они были направлены на усиление расслоения в обществе и укрепление оснований протогосударственности. В обществе, описываемом Маврикием Стратегом, явно немалую роль играет частная (точнее, семейная) собственность. По его словам, словене и анты на случай опасности «все ценное из своих вещей зарывают в тайнике, не держа открыто ничего лишнего».105 Известие «Стратегикона» находит прямое подтверждение в антских кладах наподобие Мартыновского. Одновременно клады эти свидетельствуют и о высокой степени имущественного расслоения. Семьи племенной элиты, которыми и были зарыты клады с мартыновскими драгоценностями, по уровню достатка значительно превосходили сородичей.

Наиболее стремительными темпами шли обогащение и общественное расслоение в придунайских (прежде всего, нижнедунайских) и антских областях. Этому способствовали и набеги на Империю, и активная меновая торговля с различными соседями. Свидетельство возросшего достатка — богатый сравнительно с Волынью, Полесьем и Польшей инвентарь ипотештинских, от­части пеньковских и чехо-моравских захоронений. В могильнике Сэрата-Монтеору отмечены, как говорилось, несколько богатых погребений. Находка в женском захоронении сосуда для благо­воний в этой связи весьма показательна. Задунайская роскошь служила примером для подражания славянской знати. Богатые женщины следили за собой, перенимая бытовые привычки ромеев. Во время набегов на Империю славяне захватывали не только рабов, скот, оружие — но также золото и серебро, прекрасно осознавая их ценность.106

В то же время с правовой точки зрения общество, очевидно, расслаивалось гораздо в меньшей степени. Во времена Маврикия Стратега у антов и словен каждый мужчина был равноправным воином107 и, соответственно, имел возможность обогатиться во время войны. Исключительно богатые люди, имевшие возможность следовать ромейской моде, являлись редкостью.108 Что касается северо-восточных земель пражско-корчакской культуры, то здесь, как уже упоминалось, не отмечены сколько-нибудь богатые и вообще инвентарные захоронения; нет здесь и кладов, подобных «мартыновским». Эти края были отрезаны от торговых связей с цивилизованным югом и западом, редко доходила сюда и задунайская добыча.

Именно в южных областях резко возросло число рабов-пленников. О захвате и содержании дунайскими словенами огромного количества рабов не раз сообщают греческие авторы.109 Мы не встречаем более упоминаний о ритуальных убийствах пленников — пленник превратился в высокоценную добычу, и убивали его только в случае опасности. Рабы, несомненно, наряду со скотом и драгоценностями являлись важнейшим признаком достатка в славянском обществе. Однако Подунавье было прифронтовой полосой, и рабы нередко бежали от своих хозяев;110 могли они стать и подмогой для вражеской армии.

Славянское общество того времени явно не могло поставить под действенный контроль огромные массы рабов. Возможно, именно этим вызвано некоторое изменение в их статусе. Судя по известию довольно подробно рассматривавшего этот вопрос Прокопия, в его время рабство у словен и антов было пожизненным, хотя и не слишком тягостным. Единственными возможно­стями освободиться тогда были выкуп и случайное возвращение на «свою» территорию. Во второй половине VI в. положение изменилось. Маврикий пишет: «Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племена, но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья».111

Выбор при этом бывал отнюдь не столь однозначен, как может подуматься. В руки славян, конечно, попадали люди самого разного достатка, нрава, религиозных убеждений. В славянском обществе, где положение рабов мало отличалось от статуса младших членов семьи, многие могли завести дружеские и даже родственные связи. Число оставшихся, вне сомнения, было достаточно велико. Новые «друзья» становились полноправными членамм общины, к тому же под защитой славянских законов гостеприимства. Община получала рабочие руки и воинов-защитников, подчас весьма преданных. Во всяком случае, предостерегая от доверия к «так называемым перебежчикам», Маврикий с прискорбием отмечает: «Ведь есть и ромеи, переменившиеся со временем и забывшие своих; они предпочитают благосклонность к врагам».»112

На правах «друзей» в славянских общинах жили люди самого разного происхождения. Среди них могли быть как бывшие рабы, так и беглецы либо торговцы из сопредельных стран. Феофилакт Симокапа упоминает в дружине «Мусокия» гепида христианского вероисповедания.113 Несколько иными, очевидно, были основания для совместного проживания со славянами в рамках единых общин целых иноэтничных групп (германцев, романцев и др.).

Политическое устройство славянских племен Маврикий сначала характеризует почти так же, как Прокопий. По его словам, склавы и анты при всей своей многочисленности «не знают порядка и власти», что существенно ослабляет их перед лицом внезапного нападения.114 Ниже он еще раз подчеркивает: славяне пребывают в «анархии и взаимной вражде».115 Говоря о «взаимной вражде», Маврикий без сомнения имел в виду — в том числе — межплеменные распри и непрочность племенных союзов. Далее он упоминает о несогласиях славянских вождей друг с другом.116 Но подразумевает он также и внутриплеменные разногласия, с легкостью обнаруживающиеся на вече и могущие проявиться даже в бою.

Славянский политический строй ромеи по-прежнему воспринимали как анархию. Теперь уже удавалось время от времени вступать в «соглашения» с отдельными приграничными племе­нами, и это свидетельствовало о значительном развитии самого славянского общества. Но, — предупреждает Маврикий, — «они вообще вероломны и ненадежны в соглашениях, уступая скорее страху, нежели дарам». Виной тому, впрочем, не какая-то злокозненность славян, а та самая «анархия»: «Так как господствуют у них различные мнения, — поясняет император-стратег, — они либо не приходят к согласию, либо, даже если и соглашаются, то решенное тут же нарушают другие, поскольку все думают противоположное друг другу и ни один не желает уступить другому».117 Здесь перед нами — описание решения политической проблемы на славянском вече. Коллективная власть племени заключает, например, союз с Империей. Для принятия решения требуется «согласие» подавляющего большинства, если не всех участников веча. Но при этом другое племя — даже того же союза — соглашением ни к чему не обязывается, и с легкостью может открыть военные действия сразу после его заключения.

С другой стороны, Империя могла использовать и использовала межплеменные раздоры и в собственных интересах. Маврикий рекомендует «некоторых из них прибрать к рукам с помощью речей или даров, в особенности тех. кто ближе к границам, а на других нападать, дабы враждебность ко всем не привела бы к объединению или монархии».118

Итак, с одной стороны, у славян, по мнению Маврикия, царит безвластие. С другой, многочисленных вождей, которые «не согласны друг с другом», он определяет термином «рикс». Слово это со второй половины VI столетия на время закрепилось в качестве одного из ромейских обозначений предводителей славян. феофилакт, тем не менее, определяет этот термин как слово из «языка варваров».119 Поскольку в данном случае историк излагает сведения о словенском вожде, полученные ромеями от пере-бежчика-гепида, можно заключить, что «риксами» славянских вождей стали называть германцы. У самих славян этот термин совершенно не засвидетельствован.

В политическом лексиконе и Империи, и германских племен «рикс» (rhz > rik, латинское rex) — король, наследственный и пожизненный правитель. Очевидно, во второй половине VI в. власть антских и словенских вождей, по крайней мере, на сторонний взгляд, соответствовала этому понятию. Тем не менее, «риксов» еще очень много, отдельные племена не сплочены в «монархию». Как «рикс» может определяться один из значительного числа мелких правителей, племенной вождь. В то же время, термин приложим и к вождю крупного племенного объединения, каким, несомненно, выступает Мусокий у Феофилакта. Едва ли стоит сомневаться, что «рикс» передает славянское понятие «князь». В первом случае речь идет о каждом из множества «малых» князей (или владык), во втором — о великом князе.

Власть князей (владык) у славян в описываемое время укрепилась. Вероятно, на всех уровнях она уже стала передаваться по наследству в пределах одной семьи. Одни и те же вожди предводительствовали дунайскими словенами на протяжении десятилетий — надо думать, пожизненно. Скорее всего, обычай ритуального убийства откровенно «несправившегося» князя у славян применялся все реже. По крайней мере, никаких свидетельств о нем нет. Маврикий, живописуя славянскую «анархию», ни словом не обмолвился о столь характерной детали. Славянские вожди (в том числе и с титулом князя-«рикса») выступают как представители племени во внешних сношениях и, надо полагать, носители сакральной и судебной власти. Они — и военные предводители, как Мусокий у Феофилакта.

Еще одна любопытная деталь — Феофилакт впервые применительно к славянам упоминает «страну, подвластную» конкретному вождю.120 Он же впервые говорит о «Склавинии» как особой территории за Дунаем.121 Это свидетельствует, что славянские племена уже имели довольно четкие границы. Общая их территория признавалась у соседей особой, им принадлежащей страной.

«Рикс» — не единственное обозначение вождя славянского племени в это время. Судя по труду Феофилакта, некоторые вожди, в том числе самостоятельные, весьма высокого ранга, «риксами» не числились. Один из таких предводителей у греческого историка назван «филархом», а ниже — «таксиархом».122 Первый термин обозначает предводителя «филы», родоплеменной группы и одновременно военной единицы. «Таксиарх» — воинское звание и может служить довольно точным соответствием для славянского слова «воевода». Надо думать, в это время у славян, как у позднейших влахов или черногорцев, племенной вождь мог зваться и князем, и воеводой. При этом титул воеводы подразумевал изначально некоторое ограничение полномочий военной сферой.

Отсутствие упоминаний об убийствах правителей, о ритуальных зверствах на захваченной территории знаменует, видимо, некое умаление изначально большой (особенно у словен) роли воинских братств. То, что традиции, связанные с древними союзами «людей-волков», продолжали существовать долго, особых сомнений не вызывает. Однако конкретное значение союзов бойников-«волкодлаков» неизбежно падало. Они должны были отказываться от любых форм конфронтации с общиной и племенем (в том числе от свирепых воинских обрядов) — либо превращаться в безродных изгоев, «разбойников» в современном смысле слова. Первый путь с очевидностью вел к трансформации военного «тайного» союза во вполне открытую обществу княжескую дружину.

Но в описываемое время процесс этот оставался еще в начальной стадии и был довольно далек от завершения. Во всяком случае, насколько можно судить по скупым сведениям греческих источников, отборные отряды словен («из отборных и опытных воинов», «избранный цвет всего народа»123) не были связаны с каким-то конкретным предводителем. Их следует считать скорее племенной, чем княжеской «отборной» дружиной — то есть членами воинского союза. «Отборные и опытные» воины опознаются ромеями по внешности и боевому кличу.124 Следует помнить,что во времена Прокопия часть воинов у славян сражалась полуобнаженными — очевидно, именно «волкодлаки», считавшие себя неуязвимыми в битве, подобно скандинавским берсеркам. Псевдо-Кесарий же упоминал, что словене используют в качестве клича волчий вой.

Вероятно, членов воинских братств имел в виду и Маврикий когда говорил об «отчаянных юношах, имеющихся среди них [склавов и антов]» и атакующих ромеев из засад.125 Нельзя не заметить, что праславянское слово *junakb («юнак») со значением «юноша, герой-воин»126 вполне могло обозначать членов воинских союзов. Большую часть бойников, вне сомнения, всегда составляли молодые люди.

Итак, воинские союзы продолжали существовать и сохраняли известную автономию от княжеской власти. По крайней мере, так обстояло дело у словен. F-сть, однако, основания считать, что у антов, где их роль всегда была меньше, произошли уже важные перемены. Распространение «мартыновских» древностей свидетельствует о зарождении в антских землях культуры нового типа — дружинной, интернациональной по происхождению, характерной для большинства народов на сходной стадии развития. Во властную элиту антского общества вливались воины, чей профессионализм сформировался не в воинских братствах, а на службе Империи. Там же были заложены основы их материального достатка, а также сложилось своеобразное «культурное лицо». Этот новый общественный слой, очевидно, включал выходцев из разных этносов (как антов, так и словен, болгар, аланов). Для них естественно было группироваться вокруг военных предводителей — воевод или князей. Таким образом, упрочивая власть вождей, антские племена совершали важный шаг вперед, к ранней государственности.

Описание Маврикия дает нам сведения о славянских племенах юга — антах и словенах (в первую очередь, дунайских). Культура и общество северных славян, носителей суковско-дзедзицкой культуры, имели некоторые выразительные отличия. Судить о них мы можем почти исключительно по археологическому материалу. Единственный современный событиям автор, упоминающий о северных славянах и сообщающий кое-какие данные об их образе жизни — Феофилакт Симокатта. Его сообщение основано при этом на информации, полученной от захваченных императором Маврикием славянских послов к аварскому кагану. Едва ли эта информация соответствует действительности во всех своих деталях.127

Особенности суковско-дзедзицкой культуры в немалой степени предопределились особенностями ее предыстории. Венеды представляли собой совокупность разрозненных общин или крайне небольших племен, довольно пестрого в этническом плане происхождения. Разбросанные по почти безлюдной стране, они были вынуждены вести суровую борьбу не столько с враждебными соседями,сколько с природой.

Расселялись «суковцы» немногочисленными группами, и наиболее распространенный тип их поселения — небольшая весь. Ее население, вероятно, представляло собой патронимический коллектив, объединение нескольких близкородственных больших семей. У венедов преобладало подсечно-огневое земледелие. На давно освоенных землях, в Великой Польше или Силезии, оно могло сменяться перелогом. Там, где расселявшиеся славяне встречали германцев, продолжалось использование старых пашен.128 При этом земледелие, скорее всего, являлось основным источником существования.129 Но можно не сомневаться, что в этих лесистых краях намного большую роль, чем на юге, играли охота и рыбная ловля. О скотоводстве данных мало, но ранние находки шпор свидетельствуют о наличии (едва ли широком распространении) коневодства.130

Преобладает (если не безраздельно господствует) кучевая застройка поселений.131 Это также свидетельствует о большесемейно-патронимическом характере общественной структуры. Характерной особенностью суковско-дзедзицкой культуры, связанной с климатическими условиями, является строительство ее создателями исключительно наземных домов — изб. Сам термин «изба», впрочем, своим происхождением связан с югом и принесен на север словенскими переселенцами. Немногочисленные полуземлянки на землях Польши, очевидно, оставлены ими же. В суковско-дзедзицком ареале отмечены два типа наземных жилищ наземные срубы и жилища с подпольными ямами. Последние, естественно, лучше прослеживаются археологически. Они отмечены также у словен и возможно, появились отчасти под их влиянием. Подпол устраивался посредине жилья, имел различные формы и площадь от 3 до 5,9 м2, глубина его до 0,4 м. Очаг располагался рядом с подполом, на полу самой избы. Это одно-двухъярусная каменная кладка или углубление размером примерно 2,5 м2. Печи-каменки, иногда встречающиеся в суковско-дзедзицких избах, очевидно, — следствие миграции с юга. Наряду со срубами отмечены дома столбовой конструкции — свидетельство участия ославянившихся германцев в сложении культуры.132

Послы приморских славян утверждали перед Маврикием, что «их страна не знает железа».133 Это представляется неким лукавством или преувеличением. Во всяком случае, металлические предметы на суковско-дзедзицких поселениях, в том числе самых ранних, отмечены. Другое дело, что среди них практически нет орудий земледельческого труда, оружие же встречается крайне редко. В основном это детали одежды и украшения, чаще всего привозные.134 Можно думать, что металлообработка была развита крайне слабо.

Лепная керамика довольно близка пражско-корчакской.135 Суковские и пражские горшки сближаются наибольшим расширением в верхней части — что резко отличает их от пеньковских. Но горло суковских горшков шире, днище невелико. На суков-ской посуде чуть чаще, и все же очень редко встречаются простейшие узоры — ногтевые или волнистые. Наряду с близкими к пражским отмечены также горшки биконической формы. Биконическую форму имеют и суковские миски.136

Значительно отличались суковские племена от южных сородичей своей духовной культурой. Это проявляется, прежде всего, в особенностях погребального обряда. Могильники суковцев нам почти совсем неизвестны. Сохранились.следы разбрасывания остатков кремации умерших на поверхности, в определенных местах.137 Единичные грунтовые могильники Повисленья — еще один след переселения словен с юга.

Именно в суковском ареале отмечено длительное сохранение жестоких обычаев, регулирующих численность населения. Потомки венедов в Восточной Германии и Поморье еще в средние века убивали новорожденных девочек и расправлялись с немощными стариками.I3S Сохранение или возрождение этих явлений надо связывать с крайне тяжелыми условиями жизни суков-ских общин. Следует отметить, что для суковцев было характерно особое поклонение богу загробного мира Велесу и, должно быть, иное отношение к смерти, чем у большинства славян. Это каким-то образом находит отражение и в их погребальном обряде. Изменения в религиозной сфере, связанные с воздействием других славянских племен, происходили медленно и не у всех венедов.

Любопытная деталь, связанная с культурой славян Севера, — именно у них, а не у более знакомых антов или словен, греческий автор впервые упоминает музыкальный инструмент. Захваченные Маврикием послы не имели при себе никакого оружия, зато несли «кифары»139 — вероятно, широко известные у славян гусли. Если верить их словам, то музыка («безыскусные мусические упражнения», в трактовке ромейского автора) была весьма развита у славян Поморья.

Очевидно, что венеды дольше сохраняли архаику и в своем общественном строе (например, значительное влияние автономных от общин воинских союзов). Княжеская власть, основанная на представлении о происхождении вождей от Сварога-Перуна через ритуальный союз кузнецов, характеризующаяся сакральными двусоставными именами, была, вероятно, принесена в великопольские земли с юга и сначала воспринималась как «рабство». У ободричей, в отличие от соседних велетов, двусоставные имена, кажется, не были в ходу еще и в конце VIII века.

О том, каков был политический строй венедов в Поморье, позволяет отчасти судить Феофилакт. Правителей их он определяет как «этнархов».140 Слово «этнарх» может обозначать «старейшину», мелкого варварского вождя. «Этнархи» племени принимают совместные решения, в частности, по внешнеполитическим вопросам, отправляют от имени племени послов — но от «монархии» эта ситуация отстоит весьма далеко. Вероятно, «этнархи» соответствуют зажиточным «господам», панам — старшинам отдельных патронимии, объединенных в соседские общины-миры и далее в племя. Едва ли можно предполагать в это время наличие у венедов Полабья и Поморья крупных племенных союзов. О крайней дробности их политического деления свидетельствует большое число равных по значению городищ, возникающих здесь в конце VI века.141

«Этнархи» обладали частной собственностью. Известно, что лично они принимали дары от аварского кагана, а клады (результат тех самых даров) найдены в Поморье археологами.142 Нет, однако, никаких оснований полагать, что до начала прямых контактов с каганатом имущественное расслоение у венедов Поморья или полабского региона зашло сколько-нибудь далеко. Не было им, очевидно, известно и денежное обращение — но драгоценный металл использовался в качестве эквивалента. Развитие общественных и экономических отношений в северном славянском регионе происходило по мере расширения контактов с Аварским каганатом и, особенно, с Франкским государством. Но определялось это развитие, конечно, внутренней потребностью славянского общества.

Военное дело

Длительные войны славян против Империи дали в рассматриваемый здесь период богатый материал ромейским авторам, описывавшим вооружение и тактику противника. Специальное внимание боевым характеристикам «варваров» уделяют, разумеется, Маврикий и Военный Аноним. Но и другие писатели сообщают ценные сведения о военном деле у словен. Антам, не яв­лявшимся постоянными противниками Империи, естественно, уделяется меньше внимания.

По Маврикию, каждый славянский воин (и «склав», и ант) «вооружен двумя небольшими копьями».143 По словам Иоанна Эфесского, это было основное, чаще всего единственное оружие словен, предназначенное для метания.144 Нередко встречались у славян сделанные из дерева луки с небольшими отравленными стрелами. Наконец, некоторые воины прикрывались щитами — как говорит Маврикий, «крепкими, но труднопереносимыми».l45

Эти сведения о славянском оружии полностью соответствуют археологическому материалу, в котором отмечены металлические наконечники стрел и копий. Ножи и топоры, также за­свидетельствованные археологами, для боя, очевидно, не предназначались. Однако этим арсенал славянского воина не исчерпывался. Во время войн и набегов в виде трофеев славянам доставалось самое разное оружие. 146 В частности, высоко ценились мечи, наличие которых у славян косвенно засвидетельствовал Менандр.147 Примерно в описываемое время из древневерхненемецкого языка было заимствовано слово «броня».148

Насколько можно судить по свидетельствам современников, славяне сражались преимущественно пешими. Однако при набегах на Империю в руки им попадало достаточное количество коней, чтобы создать конницу.149 К концу VI в. она у дунайских словен уже имелась.150 У антов же, судя по устойчивым мотивам их искусства, коневодство всегда играло немалую роль. Следует отметить, что верховая езда отмечена археологами и для чрезвычайно удаленных от имперских границ племен — у венедов на землях нынешней Польши.

Маврикий оставил красочное, но несколько противоречивое описание боевой тактики славян. Сперва151 он повествует, что «они ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном бою не стремятся, ни показываться в местах открытых и ровных не желают». Последнее совпадает со свидетельствами более ранних и современных авторов, которые единогласно свидетельствуют, что славяне предпочитали для войны места лесистые и гористые. «Если же и придется им отважиться на сражение, — продолжает Маврикий, — они с криком все вместе понемногу продвигаются вперед. И если неприятели поддаются их крику, стремительно нападают; если же нет, прекращают крик и, не стремясь испытать в рукопашной силу своих врагов, убегают в леса». Там славяне имеют «большое преимущество, поскольку умеют сражаться подобающим образом в теснинах» — еще один отмеченный уже Прокопием факт. Более того, по описанию Маврикия, славяне нередко бежали в леса, будучи застигнуты с добычей. Но как только противник скапливался у брошенного обоза, славяне внезапно обрушивались на него. Судя по «Стратегикону», подобную хитрость они применяли не раз.

В другом месте, — и здесь-то можно увидеть некое противоречие — Маврикий описывает достаточно правильное сражение со славянской ратью. Славяне здесь, кажется, уже имеют некий строй. Во всяком случае, «занимая более укрепленное место и будучи защищенными с тыла, они не допускают возможности, чтобы подвергнуться окружению или нападению с флангов либо тыла». Император предлагает в таком случае завлекать славян в засаду притворным бегством.152

Скорее всего, противоречие кажущееся. В первом случае описывается славянская атака, видимо, действительно выглядевшая на взгляд ромея беспорядочной (хотя можно предположить, что в первых рядах сражались члены воинских братств — их боевой клич и внешний вид должны были повергнуть противника в страх). Далее говорится о славянах, застигнутых на марше — причем стоит обратить внимание, что добычу они держали в одном месте строя, так что она могла служить зримой приманкой для противника. Во втором же описании характеризуется славянская оборона, удерживание занятой позиции (например, в тех же «теснинах»). Разбить ее можно было, по мнению Маврикия, спровоцировав славян на анархическую, по их обыкновению, атаку.

И Маврикий в данном фрагменте, и Военный Аноним153 говорят об эффективности применения засад в войне со славянами. Но если автор трактата «О засадах» относится к славянам довольно пренебрежительно и не говорит об опасности засад с их стороны (в отличие от болгар), то Маврикий более осведомлен. Он не раз подтверждает известный уже Прокопию факт — славяне и сами чрезвычайно искусны в военных хитростях, внезапных нападениях, засадах.154

Маврикий приводит любопытный пример военных хитростей славян. По его словам, они «мужественно выдерживают в воде, так что часто некоторые из них. оставшиеся дома и внезапно застигнутые опасностью, погружаются глубоко в воду, держа во рту изготовленные для этого длинные тростинки, целиком выдолбленные и достигающие поверхности воды; лежа навзничь на глубине, они дышат через них и выдерживают много часов, так что не возникает на их счет никакого подозрения. Но даже если тростинки окажутся заметными снаружи, неопытные посчитают их растущими из-под воды».155

Уже во времена Прокопия, при нашествии 550 — 551 гг., славяне впервые стали захватывать укрепленные города. Тогда еще неизвестно о применении ими каких-либо сложных технических средств. Но славяне учились — и у самих ромеев, на службе им, и у имеющих немалый опыт кочевников. Во всяком случае, при осаде Фессалоники в 586 г. славяне уже имели немало разнообразных осадных приспособлений.156 Греческие авторы отмечают особые способности славян в наведении переправ через водные преграды. Тк, Маврикий пишет: «они опытнее всех людей и в переправе через реки».157 Фефилакт Симокатта отмечает, что авары пользовались руками славян для переправы через Дунай. Для переправы, как и для движения по рекам, славяне использовали плоты и челны-однодеревки. На славянском челне умещалось два десятка воинов.159

Во второй половине VI века славяне впервые спускают свои суда на море. Первым подобным примером, как уже говорилось, была попытка проникнуть морем за стену Хереонеса Фракийского в 559 г. Тогда «гунны» (а вернее, надо думать, словене из гуннского войска) построили примитивные транспортные плоты. При этом они не слишком умело подражали ромейскому кораблестроению.

О том, что представляли собой эти первые морские суда славян, можно судить по сообщению Агафия Миринейского: «Они собрали огромное количество тростника, самого длинного, крепкого и широкого и, окропив стебли и увязав их веревками и шерстью, изготовили множество плотов. Сверху поперек они наложили прямые деревянные бревна, как скамьи для гребцов, но не везде, а только по краям и посередине. Скрепив их самыми крепкими узами, они соединили и связали между собой как можно прочнее так, чтобы три или четыре образовали один плот, имеющий достаточное пространство для помещения четырех гребцов, и чтобы они способны были выдержать тяжесть помещенного там груза и не затонули вследствие недостаточной величины... Чтобы увеличить их плавучесть, передние их части немного округлили и загнули назад наподобие носа и, подражая бортам корабля и парапетам, они приладили с каждой стороны колки для весел и устроили нечто вроде передней и задней частей корабля, где не было весел и скамей для гребцов».l60

Мы помним, что первая попытка морского боя кончилась для славян неудачно. В 586 г. под Фессалоникой они строили «широкий деревянный плот» - вновь не добившись в морском штурме успеха.161 Впрочем, уже спустя год после осады Фессалоники славяне успешно вторглись на остров Эвбею. Негативный опыт учитывался, и в VII в. греческий автор уже признавал, что (славяне приобрели большой навык в отважном плавании по морю с тех пор. как они начали принимать участие в нападениях на Ромейскую державу».162 Навык этот обретался не только на южных морях. В последних десятилетиях VI в. славяне на севере постигли Балтики. Уже в следующем веке они оказались в состоянии совершить переселение через ее воды на остров Рюген.

Военное дело славян развивалось и совершенствовалось в борьбе с ромеями и кочевниками. Слабые стороны славян — первобытный характер общества, отсутствие централизации, известная стихийность войн и набегов — были в то же время и сторонами сильными. Они делали невозможным, прежде всего, насильственное подчинение славянских земель, организацию на населенной славянами территории постоянного чужеземного управ­ления. Силы славян и Империи были несопоставимы — но славяне начали с ромеями войну на измор в условиях, когда Константинополю противостояли и более сильные враги.

http://cultoboz.ru/2010-10-19-14-51-50/55-2010-10-19-14-53-10/328--v-viii-2-?start=2

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

По северным белорусам в значительной степени можно судить о генотипе кривичей.

Сравним теперь генофонд белорусов с другими генофондами народов Европы (рис. 1). Поскольку предполагается, что балтский субстрат может быть существенен в генофонде белорусов, рассмотрим – насколько близок генофонд белорусов к современным балтам? Мы видим, что генетические расстояния до балтов – и от северных, и от южных белорусов – одинаково велики: до латышей d=0.23, до литовцев d=0.20. До многих популяций западных славян это расстояние на порядок меньше: до поляков d=0.01, до сорбов (лужичан) d=0.02, словаков d=0.04. От белорусов до украинцев в среднем генетическое расстояние столь же мало: d=0.04, варьируя между разными популяциями от d=0.01 (между южными белорусами и подольскими украинцами) до d=0.08 (между северными белорусами и западными украинцами).

http://antroposystem.ucoz.ru/1/genofond_belorusov.html

0_349ab_135a3ae1_XL.jpg

Почему белорусы по мужской линии ближе всего находятся к северным полякам и лужицким сорбам и как это произошло?

К этому же - язык кривичей, который похож на язык лужичан 7 века (польск., сев-лехитск., лужицк.) группа языков, так как Зализняк (см."Древненовгородский диалект" М.,2004) пишет об исключительном отсутствии второй палатализации в новгородско-псковском диалекте, а она проходила в славянских языках в VII-VIII веках.

А что будет, если мы заглянем за рамки восточного славянства, посмотрим на западнославянскую территорию (поляки, чехи) и южнославянскую территорию (сербы, болгары)? И попытаемся как-то продолжить в этих зонах обнаружившуюся линию разделения. Тогда окажется, что северо-западная территория противопоставлена не только Киеву и Москве, но и всему остальному славянству. Во всем остальном славянстве представлена модель скотъ, и только в Новгороде — скоте. <...> Похожие на южно- и западнославянскую зоны — это прежде всего киевская и ростово-суздальская земля; и существенно то, что при этом между ними самими для древнего периода мы не видим никаких существенных различий. А древняя новгородско-псковская зона оказывается противопоставлена всем остальным зонам.


Таким образом, нынешняя Украина и Белоруссия — наследники центрально-восточно-южной зоны восточного славянства, более сходной в языковом отношении с западным и южным славянством. См его лекцию "Об истории русского языка".

На основании исследований языка новгородских берестяных грамот (А.А.Зализняк) и особенностей древнекривичского диалекта (С.Л.Николаев) выявляется сугубая архаичность кривичской речи и её исходная принадлежность к сев.-зап.-слав. диалектной группе (польск., сев-лехитск., лужицк.), тогда как отражённый в тех же грамотах диалект ильменских словен относился к юго-вост. группе, в которую входили также южн. диалекты вост.-слав. зоны, болг., с.-хорв., словен.
Топоров В.Н.
"Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях" 2002; Портал "Археология России", 2004

http://www.archeologia.ru/Library/Book/82021caa6137

Ве́нды (нем. Wenden), также винды и они-же вене́ды — северо-западные потомки древних «венетов» начала н.э., средневековое германское собирательное название всех соседних немцам славян. К настоящему времени название закрепилось за всеми полабскими славянами и в более узком значении — за лужицкими сербами и кашубами.

В хрониках Фредегара славянское население государства Само, отделившегося в 623 году от аварского каганата, названо вендами. В 630 году венды ограбили франкских купцов, проезжающих через их территорию, что вызвало карательный рейд Дагоберта I. В ответ венды опустошили Тюрингию.

http://www.vostlit.info/Texts/rus4/Fredegar/frametext.htm

У франков так назывались все полабские славяне. На протяжении Средних веков немцы обобщённо называли вендами все соседние с ними славянские народы (кроме, вероятно, чехов и поляков): лужичан, лютичей, ободритов (проживавших на территории современной Германии) и поморян, а также других славян современной западной Польши, кроме этого, иногда, даже словаков.В датских летописях под именем «венды» обычно фигурируют полабские славяне, и поморяне, в частности руяне, с которыми вел войны датский король Вальдемар I Великий.В Германии это название сохранилось в употреблении до наших дней. В настоящее время вендами немцы называют лужичан — потомков коренного славянского населения Германии, и иногда кашубов — потомков поморян.Большое число слов с корнем -венд- встречалось в землях востока Германии: вендхаус, вендберг, вендграбен (могила), винденхайм (родина), виндишланд (земля вендов) и т. д.

В высоком и позднем Средневековье слово «Венд» часто выполняло функцию фамилии жителей германских государств Заэльбья славянского происхождения."

Тогда логично и это -

Память о венедах сохранилась в языках финских народов, которые этим именем по сей день называют русских и Россию. Финское — «Venäläinen» (русский), «Veneman», «Venäjä» (Русь, Россия); эстонское — «Venelane» (русский), «Venemaa» (Россия), «Vene» (Русь); карельское — «Veneä» (Русь)

В латышском языке и по сей день русских называют кривичами (латыш. krievi, латг. krīvi), Россию Кревией (латыш. Krievija), а Белоруссию — Балткревией (латыш. Baltkrievija).

Суковско-дзедзицкие племена значительно отличались от словен-корчакцев своей материальной культурой — включая керамику, домостроительство, похоронный обряд. Так, они строили исключительно наземные дома. Среди жилищ венедов попадаются наземные дома не только срубной, но и столбовой конструкции — ясное свидетельство того, что в складывании культуры приняли участие и германцы. При этом жилища германских типов имеются, в том числе, и на коренной территории культуры, в польских землях.13Венеды отличались от словен и внешне. Если для словен были характерны широкие лица, для венедов — относительно узкие. У словен преобладала мезокефалия (ширина головы составляла 75 — 80 % длины). Венедский тип переходит в брахикефалию (ширина — более 81 % длины). Эти расовые отличия заметны еще в X — XII вв.14 Тем более они ощущались в раннее время.

Хотя о кривичах при этом говориться несколько иначе -

Для кривичей был характерен высокий рост, долихоцефалия, узкое лицо, выступающий волнистый нос, очерченный подбородок — тип характерный для валдайского типа и нордической расы в целом.

http://rugiland.narod.ru/index/-491-0-491

В. В. Бунак в 1932 году пришёл к заключению о сходстве долихоцефальных кривичей с аллеманами, как представителями северного типа, а восточных кривичей — с сублапоноидным населением.

Алексеева Т. И. Этногенез восточных славян. — М.: МГУ, 1973 — C.4

По мнению ряда исследователей, имеются археологические и антропологические свидетельства того, что в Новгородской земле расселилось несколько волн мигрантов с юго-западного балтийского побережья. В частности, отмечаются сходства конструкции некоторых типов построек, а также параметров черепов из захоронений у полабских славян и новгородских словен.

http://www.novgorod.ru/read/information/history/clauses/rannesrednevek_tochka/rannesrednevek_tochka_7/

Все же, как можно объяснить связь кривичей с западными лехитами?

Если же говорить о вендах, то не понятно, кто от кого произошел?

Возможно, миграции происходили в обоих направлениях, сначала в западном при заселении Полабья, а позднее в 7 веке - обратно в восточном направлении в район Тушемлинцев.

С венедами связывают поморскую культуру, которая была распространена на южном побережье Балтийского моря при впадении Вислы до вторжения готов. Поморская культура развивалась в тесном взаимодействии с лужицкой культурой.

Существует гипотеза, что под влиянием германцев в рамках пшеворской культуры часть венедов могла подвергнуться германизации и образовать этнос вандалов, а другая — войти в состав славянской народности.В более поздний период, в V—VI веках, с венедами связывают дзедицкие древности на западе.По предположению российского археолога М. Б. Щукина, в начале н. э. существовали связи между венетами адриатическими и венетами прибалтийскими, заселявшими в то время Самбийский полуостров (устье Немана) и являвшимися носителями самбско-натангской археологической культуры, что подтверждается некоторыми археологическими находками

"По имени венедов Птолемей Клавдий (II век) называл Балтийское море Венедским заливом Сарматского океана, а Карпаты Венедскими горами. Соседями венедов он называет племена сармат, феннов, галиндов и гутонов.

http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000115/st003.shtml

На Пейтингеровой карте, редактировавшейся с I в. н. э. по V в. н. э., венеды локализуются в двух местах, первый раз (как Venadi) с севера Карпат, второй (как Venedi) в низовьях Дуная (в районе ипотешти-кындештской культуры)."

Готский историк Иордан в своем повествовании «О происхождении и деяниях гетов (Гетика)» (551 г.) так описывал места проживания венетов [венедов]:

«…У левого их склона [Альпы], спускающегося к северу, начиная от места рождения реки Вистулы, на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами. Склавены живут от города Новиетауна и озера, именуемого [Мурсианское озеро[|Мурсианским]], до Данастра [Днестра], и на север — до Висклы [Вислы], вместо городов у них болота и леса. Анты же — сильнейшие из обоих [племен] — распространяются от Данастра до Данапра [Днепра], там где Понтийское [Черное] море образует излучину; реки эти удалены одна от другой на расстояние многих переходов».

— Иордан «О происхождении и деяниях гетов», ч. 34-35

Там же, у Иордана упоминается, что во времена остроготского [остготского] короля Германариха (умер в 375 или 376 годах новой эры), племя венедов было подвластно ему наряду с другими праславянскими племенами:

«…Эти [венеты], как мы уже рассказывали в начале нашего изложения, — именно при перечислении племен, — происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов. Хотя теперь, по грехам нашим, они свирепствуют повсеместно, но тогда все они подчинились власти Германариха».

— Иордан «О происхождении и деяниях гетов», ч. 34-35

Венеды и Янтарный путь.

«Там, где кончается Полония, мы приходим к обширнейшей стране тех славян, которые в древности вандалами, теперь же винитами, или винулами, называются»

— Гельмольд фон Босау «Славянская хроника» (гл.2)

Древнерусская летопись Повесть временных лет и средневековые литовские легенды о Палемоне связывают происхождение своих народов с регионом Норик, где жили иллирийские венеты:

«…По разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама — южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 язык произошёл и народ славянский, от племени Иафета — так называемые норики, которые и есть суть славяне»

— Повесть временных лет

С этим согласуется также легенда об образовании чешского народа, описанная в книге Прокопа Слободы:

«Хорошо знаю, что известно многим, но не всем, как некогда из этой крапинской местности, по исчислению Петра Кодицилюса и многих других, в 278 году, ушел очень знатный вельможа Чех с братьями своими Лехом и Руссом, а равно со всеми своими приятелями и родом, из-за того, что они не могли уже переносить те великие нападки и притеснения, которые делали им римляне, а особенно начальник римских войск Аврелий, который охранял Иллирию вооруженной рукой и настолько притеснял его род, что Чех со своими поднял против него восстание и вывел его из числа живых. И вследствие этого, боясь могучей руки римлян, покинул Крапину, свое отечество. Целых 14 лет служил он с Салманином, с сыном Цирципана, в то время правителя и будущего вождя богемского народа…»

— SlobodaProkop, franceskan. Preporodjeniceh, alitisvetostisvetostisv. Prokopa vu domovini Ceha, Krapine. V Zagrebu pri Fr. X. Zeran. Seki 1767

Содержание этой легенды полностью согласуется с римскими хрониками, которые повествуют о восстании Марка Аврелия Кара в Норике и Ретии в 282 году, в результате которого восставшими был убит римский император Марк Аврелий Проб и власть перешла к Кару.

Флавий Вописк Сиракузянин. «История Августов». Проб. XXI. 2—3.

Аврелий Виктор. О цезарях. XXXVII. 4.

Евтропий. Бревиарий от основания города. IX. 17. 2.

По мнению С. Л. Николаева, все эти этнонимы восходят к одному этнониму (*wenət-), первоначально принадлежавшему какой-то одной западноиндоевропейской группировке.

http://nestoriana.files.wordpress.com/2012/09/pvl_nikolaev_7_otvetov.pdf

Российский археолог М. Б. Щукин предполагает существование в начале н. э. связи между венетами адриатическими, и венетами прибалтийскими, заселявшими в то время Самбийский полуостров (устье Немана), и являвшихся носителями самбско-натангской археологической культуры, что подтверждается некоторыми археологическими находками.

http://www.krotov.info/history/09/3/schukin.html

Rota_do_%C3%A2mbar.jpg

Янтарный путь, соединявший адриатических венетов и венедов

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Балтская версия происхождения кривичей -

Кривичи. Историко-этногенетический очерк

Автор: А. Дзермант

От редакции

Данная работа А. Дзерманта аргументированно показывает, что взгляд на кривичскую историю как на историю балтских автохтонов огромного пространства северо-востока Европы, включающего, в т. ч. современную Тверскую область, не только научно обоснован, но и оправдан в качестве принятия его за основной. Очерк впервые был опубликован (на беларус. языке) в альманахе «DRUVIS» №1, 2005 г. (с. 19–36). Мнение редакции в некоторых моментах расходится с мнением автора (в частности, это касается взглядов на норманнское происхождение варягов и германского происхождения термина «русь», количество шведских погребений в Гнёздове и иранского происхождения имён некоторых богов восточнославянского пантеона), однако, мы не считаем эти моменты сколь угодно существенно влияющими на концепцию работы в целом.

* * *

Кривичи – самая большая этническая общность на просторах лесной зоны Восточной Европы, занимавшая огромную территорию от Верхнего Понеманья на западе, до Костромского Поволжья на востоке, от Псковского озера на севере, до верховьев Сожа и Десны на юге. Летопись сообщает, что кривичи «сѣдять на верхъ Волги, и на верхъ Двины и на верхъ Днѣпра, их же градъ есть Смоленескъ»[1]. По данным различных письменных источников, кривичам принадлежали территории, на которых позже сформировались Псковская, Смоленская и Полоцкая земли [2]. Население последней было известно летописцам также под собственным именем «полочане», хотя археологические материалы не позволяют признать их отдельной этнической группой (племенем) и отличить от жителей Смоленщины.

020.jpg

Территория расселения полоцко-смоленских и псковских кривичей (IX-XII вв.)

Кривичей можно считать основной этнообразующей единицей белорусов: и потому, что они занимали наибольшую часть позднего белорусского этнографического ареала, и из-за их влияния на становление этнической особенности и государственности белорусского народа [4].

Обычно, когда даётся характеристика этнической сути кривичей, применяется термин «восточнославянский». Однако мы имеем уже достаточно оснований для сомнения в этом, тем более что даже исследователи, не склонные уменьшать масштаб славянского присутствия на наших землях, вынуждены признавать, что, «видимо, были правы те историки XIX в., которые почитали кривичей за «наполовину литовцев»»[5].

Исключительное место, занимаемое кривичами в т. н. «восточнославянском» ареале, обусловливается множеством разных причин. Показательно, что их этническая принадлежность вызывала, видимо, много вопросов уже у первых русских летописцев: кривичей нет ни в списке славянских племен, ни в перечне племен балтских и финских. Высказываются мнения, будто в зоне своего исторически засвидетельствованного проживания кривичи оказались в результате миграции откуда-то или с запада, или с юга (В. Седов, П. Третьяков и проч.). С этим трудно согласиться по разным причинам.

Некоторые из них:

миграционная гипотеза явно противоречит летописным сведениям об автохтонности кривичей [6];

противоречит миграционная гипотеза и легенде о происхождении и расселении белорусов [7];

переселение такой большой и достаточно однородной этнической общности на огромные просторы севера Восточной Европы непременно отразилось бы в письменных, лингвистических, археологических и других источниках;

ареал максимального распространения топонимов типа «Кривичи» свидетельствует скорее о более позднем переселение части кривичей из Верхнеднепровского-Двинской метрополии в другие регионы [8];

очевидно, что происходила колонизация в северном направлении, о чем может свидетельствовать наличие гидронимов Верхнеднепровского-Двинского балтского типа на севере Древней Руси [9] (по мнению исследователей, уже где-то в VIII в. именно кривичи основали Старую Ладогу [10]).

Происхождение кривичей

021.jpg

Бронзовое височное кольцо (V-VIII вв.). Городище Бароники (Витебский р-н)

Ключевым для решения проблемы происхождения кривичей является вопрос об истоках и этнической атрибуции культуры длинных курганов. Длинные курганы многие из исследователей связывают с предками летописных кривичей. Генетическая преемственность между балтской Тушемлинско-банцеровской культурой [11] и культурой длинных курганов пока не обнаружена, и из-за невозможности подтвердить местный характер последней, некоторые исследователи икали её истоки на западе – в Повисленье [12]. Однако сегодня, в свете новых археологических материалов, можно отметить четкую связь культуры длинных курганов севера Беларуси с местными памятниками III–IV вв., а ряд общих черт витебских и псковских длинных курганов позволяет проследить движение носителей этой культуры из северной Беларуси на Псковщину и Новгородчину [13]. Там же, на севере современной Беларуси, в области расселения кривичей, открыты древнейшие длинные насыпи и синхронные им круглые погребения 3-й четверти I тыс. с керамикой банцеровской культуры [14]. Существенные различия между псковскими и смоленскими длинными курганами свидетельствуют о независимом происхождении последних [15], что также противоречит мнению о движении кривичей с территории Псковщины на Белорусское и Смоленское Подвинье и в Верхнее Поднепровье [16]. Особенности кривичей-полочан, археологически связанных с культурой ранних длинных курганов Полотчины и атокинским вариантом банцеровской культуры, а этнически – прежде всего с балтским (латгальским) субстратом, допускают трактовать сообщение летописи («от них же кривичи») о Полотчине как о территории, с которой началось распространение кривичского этноса [17]. В последнее время для признания отсутствия серьезных различий и границ между памятниками Тушемлинско-банцеровского типа и культурой длинных курганов все четче формулируется идея о близости или тождестве этих культур [18]. Вещевой комплекс как псковских, так и смоленских длинных курганов, материалы языкознания и антропологии (балтский слой в гидронимии Псковщины, антропологическая связь кривичей и латгалов) дают все основания идентифицировать население, оставившее их, с балтами [19]. Также весьма показательно наличие гидронимической «оси», соединяющей Латвию с северным Подмосковьем, что само по себе достаточно правдоподобно связывается с «кривичским» потоком как этноязыковым элементом, который со временем «дебалтизировался» [20].

Это обстоятельство позволяет отказаться от противопоставления в этническом смысле определений «кривичский» и «балтский» [21], так как априорная славянскость кривичей просто исчезает, а их славянская составляющая (нет разницы, откуда она могла происходить: из низовьев Вислы или с юга) оказывается фикцией [22]. Появление надежных свидетельств славянского присутствия (прежде всего археологических) на территории кривичей отодвигается, таким образом, в «русскую» эпоху [23], когда произошел взрыв торгово-ремесленной активности. Это заставляет рассматривать славянский элемент на наших землях уже не как результат реального миграционного движения откуда-то, а скорее как результат сложных межкультурных отношений. По крайней мере, мы можем поверить И. Ляпушкину, который, основательно проанализировав памятники лесной и лесостепной зон Восточной Европы накануне создания «русского» государства, утверждал, что «к VIII–IX вв. вся область Верхнего Поднепровья и прилегающих к ней районов до верховьев Оки на востоке и до Немана на западе, от границы с лесостепи на юге и до бассейна Западной Двины на севере, была занята балтскими племенами» [24]. Ср., к примеру, и одно из последних мнений об этническом составе Верхнего Поднепровья и далее на север: «Из-за того, что трудно распознать различные свидетельства славянской экспансии в эти земли до конца IX в., на первых порах своего существования русь [варяги – ruotsi – А. Дз.] взаимодействовала с финскими и балтскими группами» [25].

022.jpg

Кривичский мужской костюм. Реконструкция Браславского клуба любителей живой археологии.

Бесспорно, что в IХ – ХI вв. произошли значительные изменения как в материальной, так и в духовной культуре здешних обитателей, но объяснение этих трансформаций только через поиск следов «массовой славянской миграции» выглядит чересчур упрощенно и даже ангажированно. Конечно, наличие определенного вещевого инвентаря и возникновение новой похоронной традиции – это достаточно веские свидетельства влияния другого этноса [26]. Тем не менее, время от времени звучат голоса исследователей, которые рекомендуют рассматривать распространение изделий именно как распространение изделий (через торговлю, заимствование, культурное влияние, моду и т. п.), а не делать поспешных выводов о миграции людей. Мода и культурные течения не обходят стороной даже похоронного ритуала (как и вообще обычаев), который также может заимствоваться от этноса к этносу [27]. Вероятно, довольно полезным для объективного взгляда в нашем случае может стать принцип «презумпции автохтонности», согласно которому каждое явление культуры нужно, прежде всего, рассматривать как местное по происхождению, появившееся в результате эволюционного развития местной культуры, если обратное не доказано или не может быть доказано [28].

С этой точки зрения тезис об автохтонном развитии древнекривичской культуры на основе предшествующих культур Днепро-Двинской зоны (прежде всего культуры типа Банцеровщина–Тушемля–Колочин, а в более далекой перспективе – Днепро-Двинская балтская культура) выглядит наиболее правдоподобным и подкрепленным разнообразными материалами.

Не так давно новые интересные доводы в пользу принятой нами позиции привел петербургский исследователь А. Герд. Пытаясь проследить истоки множества особенностей Днепро-Двинской зоны, он пришел к очень важным выводам: 1) что зона эта представляет собой достаточно цельный историко-культурный тип; 2) что эта цельность имеет в основе культурную преемственность обитателей этого края, начиная, по меньшей мере, с III тыс. до н. э. [29]. Выясняется, что возраст и условия возникновения отдельных историко-культурных зон (в том числе, Днепро-Двинской) вовсе не связаны с эпохой предполагаемого славянского расселения, но восходят к более древним временам – задолго до исторически и даже теоретически допустимого появления славян [30].

Сегодня наиболее обоснованной выглядит гипотеза, согласно которой славянскому этапу кривичской истории предшествовал балтский, причем как в языке, так и в материальной культуре [31]. Это мнение подтверждается существованием в XII–XIII вв. на южной окраине Полоцкой земли множества балтских поселений, отождествляемых русскими летописцами с «литвой» [32]. В свое время А. Соболевский, рассмотрев письменные сведения о нападениях литвы на Русь в ХII–ХIII вв., высказал мнение, что «Литовская земля» занимала части (бывших) Витебской, Псковской, Тверской, Московской и, главным образом, Смоленской губ. [33] Не трудно заметить, что определенная территория, которая не может отождествляться с политическим ядром будущего Литовского государства, составляет значительную часть ареала расселения полоцко-смоленских кривичей. Имея в виду синонимичность для того времени понятий «литовский» и «балтский» [34], можно гипотетически проинтерпретировать эту «литву» как балтоязычных кривичей, проводивших военную экспансию на соседние земли. Добавим сюда также и факт существования в XIV–XVI вв. на Витебщине, в районе д. Обольцы, документально зафиксированного литовского анклава [35].

Что касается славянизации (преимущественно языковой) кривичей, то здесь, на наш взгляд, внимания заслуживает мысль, которую высказал еще в ХIХ в. литовский историк С. Даукантас. Он связывал славянизацию с «русской» причиной: «Род кревов <krievai> так смешался с русами, что разговаривает по-русски, а не по-своему. Кревы <…> говорили на том же языке, что и литовцы, жамойты, леты, прусы. В краю кревов были две речи – одна письменная, т.е. русская, другая – народная, т.е. кревская» [36]. Главными центрами «смешения» кривичей и полиэтничной руси, среди которой преобладал славянский языковой элемент, были, бесспорно, города, откуда шли сильные ассимиляционных импульсы, поддерживаемые церковью и определенными кругами тогдашней политической элиты [37]. При этом, однако, нужно помнить, что общая для большой части Восточной Европы городская культура охватывала в то время совсем незначительную часть населения – 2–5%, тогда как абсолютное большинство населения составлял консервативный деревенский народ, среди которого преобладали автохтоны, а не славяне [38]. Частичный переход на славянскую речь основного компонента русов – варягов – произошел, скорее всего, в Среднем Поднепровье уже в первой половине IX в. в ходе формирования т. н. «Русского каганата» [39], из которого эта речь вместе с русами распространилась по всему восточноевропейскому пространству. В этом отношении показательна находка в типично скандинавском погребении первой четверти Х в., входящем в некрополь протогородского поселения Гнездово в Смоленской области, древнейшей на востоке Европы и в белорусском этническом пространстве славянской надписи [40]. Ассимиляция кривичей, которых нужно считать восточными балтами, началась фактически уже в составе полиэтнического «древнерусского» государства [41].

Точки зрения, предложенные выше, согласуются с археологическими материалами. Культура длинных курганов исчезает в Верхнем Поднепровье и Подвинье в конце IХ – в первой половине Х в., и в это же время появляются совершенно новые памятники – круглые курганы с трупосожжениями, не связанные преемственностью с длинными курганами и отождествляемые со славянами [42] . На их основе возникает т. н. древнерусская курганная культура XI–XIII вв. По всему видно, что особую роль в генезе этой культуры сыграли торгово-ремесленные центры (протогорода), возникновение которых вызвало своего рода нарушения и «вибрацию» местной культурной традиции [43]. Но это не обязательно связано с притоком нового, этнически славянского населения. Имеются свидетельства присутствия норманнов в Днепро-Двинском междуречье в конце IХ – начале Х в. [44] Также очень показательно, что единственное место, где наблюдается большая концентрация «славянских» круглых курганов с трупосожжением, – это Гнёздово [45]. Это поселение, в жизни которого большое место занимали шведские викинги [46], было своеобразным центром формирования «древнерусского» («славянского») населения Смоленской области [47]. Такие же торгово-ремесленные центры (как, видимо, Полоцк [48] и другие города) с их населением явились довольно существенным фактором при распространении древнерусской курганной культуры на деревенские околицы в «готовом виде» [49]. Кстати, примечательно, что культура длинных курганов как реликтовое явление прослеживается почти в течение всего Х в. в материальной культуре полоцких кривичей [50]; из всего этого видно, что в Полоцко-Витебском Подвинье каждая очередная группа памятников дольше сохраняет некоторые элементы предыдущей культуры, чем в Смоленском Поднепровье [51].

022-2.jpg

Кривичский женский костюм. Реконструкция Браславского клуба любителей живой археологии.

Одно из основных положений теории о миграцию кривичей с запада – фонетические особенности современных диалектов (в частности псковских), которые связывают их с «ляхицкими» речами [52]. Как полагают лингвисты, ряд диалектных черт действительно отражает то состояние, когда кривичский племенной язык вместе с северными западнославянскими диалектами составлял единый лингвогеографический ареал [53]. Однако наличие таких же архаичных особенностей в прусско-ятвяжско-южнолитовском ареале, с которыми согласуются некоторые древнекривичские особенности, оставляет возможность связывать их не только с северной западнославянской диалектной зоной, но и свидетельствует не в пользу их исключительно «западнославянского» происхождения [54]. Археолого-лингвистический анализ опровергает тезис о миграционной волне кривичей с запада вдоль Балтийского моря [55], а архаические явления псковских говоров находят объяснение также и через балтский (в какой-то степени – через финский) субстрат [56]. Существование определенных характерных черт фонетики в современных белорусских диалектах позволяет определить территории, славянизированные отчасти через языковые контакты, а не через миграции – сюда входит весь кривичский ареал в Беларуси, который, к тому же, оказывается и эпицентром возникновения и расширения типичных черт белорусского языка: дзекання, цекання , аканья и проч. [57]

Надежно верифицировать допущение об отсутствии значительного влияния славянского переселения на формирование этнического облика кривичей помогают материалы физической антропологии.

Антропология

Генофонд определенного этноса часто оказывается стабильнее языка и культуры. Антропологические материалы позволяют с большой степенью вероятности считать современных белорусов непосредственными потомками местного древнего населения [58]. Антропологическое изучение белорусского этноса за последние 25–30 лет «позволило предложить концепцию преемственности его исходной генетической информации в течение ста – ста пятидесяти поколений, т.е. задолго до вероятной колонизации этой территории восточными славянами» [59]. Истоки этой преемственности уходят корнями не только к протобелорусским племенам кривичей, дреговичей, радимичей и проч., но даже и к палеоевропеоидной расовой общности неолита. Специалисты обращают внимание на «единство физического облика западных кривичей, радимичей и дреговичей, сходство их со средневековым летто-литовским населением», что оценивается «как проявления единого антропологического субстрата» [60].

023.jpg

Реконструкция физического облика полоцких кривичей

В. Бунак, изучая краниологию (черепные показатели) древнего населения Восточной Европы, классифицировал долихоцефальный (длинноголовый) тип кривичей как древнюю форму балтийского типа североевропеоидной расы, распространенного от правобережья Днепра до Балтийского моря [61]. Г. Дебец, который исследовал черепа из погребений кривичей, дреговичей и радимичей Х–ХII вв., констатировал отсутствие между ними реальной разницы, а также отметил их чрезвычайную схожесть с серией черепов из Люцинского могильника (Латвия). На основании этого автор указал, что включение территории современной Беларуси в круг славянских культур не сопровождалось какими-то значительными переселениями, а происходило через аккультурацию [62]. Полоцких кривичей Т. Трофимова отнесла к долихоцефальному широколицему типу, и, отмечая его связь со Средним и Верхним Поднепровьем и Прибалтикой, считала этот тип за реликтовый, известный как минимум с эпохи бронзы [63]. Р. Денисова признала весьма вероятным происхождение долихокранных широколицых племен первой четверти II тыс. на территории Беларуси от местных племен культуры шнуровой керамики, которых можно считать протобалтами [64]. Т. Алексеева, также относя полоцких кривичей к длинноголовому и достаточно широколицему типа, отмечала, что «долихокрания в сочетании с относительной широколицестью характеризует балтоязычное население средневековья, и, видимо, генетически этот комплекс не связан со славянами. Территориальное размещение (северная часть зоны расселения славян) также свидетельствует против славянской его принадлежности» [65].

На территории Полотчины были найдены и более грацильные черепа, что дало основания охарактеризовать всю суммарную кривичскую серию как среднелицую [66], однако исследования новейших материалов это не подтвердили, засвидетельствовав на пригодных для измерения экземплярах принадлежность полоцких кривичей именно к долихокранному широколицему типу [67]. Вместе с тем, незадолго до этого В. Седов на основании изучения краниологических материалов, не найдя значимых различий между широколицыми и среднелицыми сериями курганных черепов из Беларуси, объединил полоцких и смоленских кривичей, дреговичей и радимичей в одну группу [68], отличающуюся длинноголовым среднелицым типом, и отметил, что территория его распространения «в эпоху раннего средневековья в деталях совпадает с ареалом днепровских балтских племен, определенным по данным гидронимии и археологии» [69].

Псковская группа кривичей антропологически наиболее похожа на население ятвяжского ареала [70]. Особенности физического типа восточных групп кривичей (ярославских, костромских и владимирско-рязанских) отражают процесс колонизации западными кривичами (преимущественно смоленскими) верховьев Волги и волжско-клязьминского междуречья и ассимиляции ими местного финского населения [71].

По абсолютным размерам мозгового отдела черепа и лицевого скелета, а также по головному показателю и ширине лица, мазовшане (славянизированные западные балты [72]), полоцкие кривичи, ятвяги, аукштайты и латгалы объединяются одним комплексом физических черт и в этом приближаются к норвежцам и англо-саксам [73]. В результате анализа краниологических материалов нескольких групп по разным признакам, в одном случае (20 признаков и 13 групп) обнаруживается сходство смоленских кривичей и земгалов, а во втором (16 признаков и 15 групп) близкими друг к другу оказываются обитатели Старой Ладоги, латгалы, дреговичи, радимичи, жамойты, смоленские кривичи и земгалы, что подтверждает антропологическую связь кривичей и балтов [74]. Однако, несмотря на неоднородность антропологического состава самих балтских племен, нужно подчеркнуть, что курганное население с территории Беларуси (в т. ч. полоцко-смоленские кривичи) схоже, прежде всего, с теми балтскими группами, которые в эпоху железа проживали на просторах Верхнего Поднепровья (ятвяги и носители культуры штрихованной керамики) [75].

Изучение одонтологических (зубных) материалов показывает, что западные серии кривичей полностью соответствуют т. н. ранним латгалам Видземе, аукштайтам и жамойтам, но наибольшее сходство у них проявляется с восточными латгалами VIII–XIII вв. [76] Отмеченая близость зубного комплекса кривичей и синхронных им латгалов может быть истолкована в пользу местного (балтского) происхождения первых [77].

Определенных антропологических следов проникновения славян на территорию Подвинья нет. Те материалы, которые некоторые ученые идентифицируют со славянами, могут быть связаны и с другими этносами, в т. ч. с некоторыми балтскими племенами [78]. При этом единственное, что позволяют определенно утверждать антропологические исследования, это отсутствие массовых миграций, которые могли бы привести к существенному изменению физического типа населения Беларуси [79].

Таким образом, заверенное большинством антропологов значительное сходство балтских племен (особенно латгалов) и полоцких кривичей позволяет поддержать мнение о славянизации кривичей через смену ими своего балтского языка на славянский [80].

Материальная культура

koltsa.jpg

Браслетообразные височные кольца кривичей

Этноопределяющими предметами кривичей считаются браслетообразные височные кольца с завязанными концами. Достаточно убедительным кажется предположение, что эти характерные кривичские украшения Х–XIII вв. имеют прототипами аналогичные кольца, но с замкнутыми или заходящими концами, найденные на памятниках банцеровско-тушемлинской культуры [81]. В. Седов видит в присутствии носителей культуры первых браслетообразных височных колец в банцеровском ареале и на территории Литвы, а также в общем субстрате балтской культуры штрихованной керамики, свидетельство родства литвы и полоцко-смоленских кривичей [82]. Однако этот исследователь рассматривает возможность отождествления упомянутых ранних типов колец со славянским этносом. Смоленский археолог Е. Шмидт со славянской интерпретацией не соглашается и, выразив сомнение в том, что височные кольца, в т. ч. браслетообразные с замкнутыми или заходящими концами, были украшениями только славян, находит их аналоги в Литве, где они были характерным элементом балтского головного убора с I до VI в. [83] Хронология и территория распространения ранних браслетообразных височных колец дают основание считать их признаком летто-литовского населения [84].

Целый ряд предметов (шейные гривны, украшения с цветной эмалью, подвески, различные типы височных колец), найденных в длинных курганах, тождественен памятникам балтских племен, и это становится весомым аргументом для оспаривания славянской атрибуции длинных курганов [85]. В целом женский погребальный инвентарь длинных курганов Поднепровья имеет ближайшие аналогии в землях Восточной Прибалтики и характеризуется как балтский [86]. М. Артамонов выявлял в псковских длинных курганах, так же как и в новгородских сопках, достаточно мало вещей, но среди них преобладали балтские типы [87]. Почти все типы балтских украшений, происходящие из длинных курганов, имеют аналогии в вещевом материале поздних круглых кривичских курганов [85]. Между тем, еще А. Спицын замечал: «Инвентарь смоленских городищ сходен с инвентарём так называемых литовских «пилекальнисов». Отсюда возможно думать, что этот край в VII–IX веках был занят литовцами. Вещи, находящиеся в городищах литовцев и кривичей XII–XIII веков – те же самые. И эти городища, где бы они ни были, надо считать литовскими» [89].

vainagi.jpg

Вайнаги из музея Вышнего Волочка (погребение КДК 3-й пол. I тыс. н.э.)

В кривичских курганах находят также стежковые венки (т. н. вайнаги), шейные гривны, змееголовые браслеты (так в искусстве проявлялся популярный у балтов змеиный культ), спиральные перстни и множество разнообразных подковообразных фибул, определяющих своеобразие балтского костюма [90]. Проблему балтского происхождения упомянутых украшений изучала С. Сергеева, которая выяснила, что встречаются они почти на всей этнической территории белорусов, причем такие вещи как зверинообразные браслеты, витые шейные гривны и вайнаги находят обычно далеко от городов, и без того удаленных от торговых путей, – в глухих местах, что свидетельствует об их местном происхождении [91].

Характерны для кривичей и нагрудные подвески в виде лошадки, которые иногда встречались по две в одном захоронении или в сдвоенном виде на гребне [92]. Эти предметы имеют особый интерес в совокупности с известиями о парном божестве благополучия и плодородия (бел. Спарыш, Вазіла, Кумяльган [93], лат. Jumis), которое связывается с распространенным у балтов культом лошадей [94].

Особенно богаты балтским инвентарем погребения Полоцкой земли [95]. Анализ двухсот вещевых курганных комплексов на территории Полотчины показал, что только четверть из них имела височные кольца, а в остальных захоронениях височных колец нет вообще, но много металлических изделий исключительно балтского происхождения [96]. Но и рассматривая погребения с височными кольцами (якобы ближайшие по набору украшений к славянскому погребальному костюму – не в последнюю очередь из-за наличия там «славянских» височных колец), нужно обязательно учитывать их вероятное неславянского происхождение.

024-1.jpg

Подвеска-гребень

Мужской погребальный костюм кривичей также очень похож на костюм соседних балтских племен, что обнаруживается через наличие разнообразных подковообразных фибул, лирообразные пряжек, колец, браслетов и т. п. [97] Интересно, что даже вещи во многом «интернациональной» дружинной культуры в Полоцком княжестве конца XII–ХIII в. очень близки к снаряжению тяжеловооруженных прусских нобилей [98].

Приведенные факты лишний раз свидетельствуют, что «костюм ХI–XII вв. является показателем значительной роли балтского субстрата в этногенезе белорусов, внешним проявлением становления этнического сознания» [99], а найденные вещи и изделия позволяют объединить кривичские земли с большим прибалтийским ареалом, включающим территории современных Литвы, Латвии, а также Эстонии [100].

Кроме сравнения собственно вещевого комплекса, помощь в определении этнической принадлежности его создателей и носителей может оказать и изучение орнамента, системы знаков, которыми эти вещи отделывались. Так, к примеру, сопоставление археологического и этнографического материала показывает, что такой знак как свастика был распространен в регионах, где наиболее сказывалось балтское присутствие (особенно в Полоцке) и, таким образом, свастика на Беларуси – символ культурных традиций балтов (в том числе, языческих) [101].

Духовная культура

Духовная культура этноса складывается из многих составляющих, но среди всего ее богатства нас интересует, прежде всего, составляющая религиозная, потому что религия и плотно связанная с ней мифология – это первичные источники формирования ментальных архетипов как этнопсихологической основы самосознания.

Необъятное пространство кривичской мифологии и ее влияния на народную культуру белорусов заставляет нас сузить внимание только на одном, но очень важном ее фрагменте – выяснении генетических связей главных персонажей кривичского варианта т. н. «основного» мифа индоевропейцев. Авторитетные исследователи балтской-славянской древности В. Иванов и В. Топоров сумели (преимущественно на материалах белорусской, литовской и латышской традиций) реконструировать общеиндоевропейский «основной» мифологический сюжет о космогонической борьбе бога грозы Перуна (лит. Perkūnas, лат. Pērkōns, прус. Perkuns ) и его змеевидного противника Велеса (лит. Velnias < *Velinas, лат. Velns, Vels) [102]. Ученые уже обращали внимание на то, что больше всего следов культа Велеса сохранилось в Белоруссии и на северных землях древней Руси [103]. Б. Рыбаков объяснял расширение культа Велеса на огромных пространствах лесной зоны Восточной Европы широким расселением балтов со времен бронзового века, когда племена культуры шнуровой керамики занимали часть Верхнего Поволжья, доходя даже до Вологодчины [104].

024-2.jpg

Вещи из погребения (X-XI вв.), найденного в Невеле (Псковская обл.)

Ю. Лаучуте и Д. Мачинский, проанализировав лингвистические и мифологические источники, пришли к выводу, что приобщение Велеса к общеславянским богам проблематично; они же отметили, что древнерусские письменные памятники свидетельствуют о возникновении пары Перун–Велес на севере Руси. Обращая внимание на археологическое присутствие кривичей в низовьях Волхова и в Верхнем Подвинье, где известные топонимы Вяльсы, Вялешы и Велеса, Вялешчы, Велиж соответственно, исследователи заключают, что в формировании сакральной пары Перун–Велес важную роль сыграли именно кривичи [105]. Интересно, что на севере Беларуси местное название курганов, «волотовки», ареально совпадает с территорией расселения кривичей и имеет, как и имя Велеса, основу *vel- [106]. Кстати, следует упомянуть здесь, что капище этого бога в Киеве было расположено именно там, где останавливались корабли новгородцев и кривичей [107]. Мнение о связи термина «волотовки» с одним из славянских этносов [108] надо считать безосновательным (ср. лит. vėlė ‘душа умершего’, velės ‘тени умерших’, vėlinės, veliai ‘время почитания умерших’, что хорошо согласуется с белорусскими представлениями про волотов, как первопредков современных людей).

В. Топоров, фиксирующий присутствие гидронимических балтизмов не только на севере кривичского ареала – на Псковщине и Тверщине, но и на всей территории Новгородчины, «буквально во всех ее частях», пишет, что вариант «основного» мифа, в котором является третий – женский персонаж, реконструируется прежде всего на материалах древних земель Новгорода и «выявляет очень большую степень близости с балтскими версиями этого мифа, которые выделяются большей архаичностью, по сравнению с восточнославянскими реконструкциями. Если учесть, что балтская версия оказала несомненное и весьма значительное влияние на восточнославянские версии там, где присутствовал балтский субстрат (вся Беларусь, Смоленщина, Псковщина, Калужская обл.) и где еще сохраняются реликты «основного» мифа, то, наверно, есть основания и в «новгородской» (в широком смысле этого слова) версии этого мифа подозревать влияние балтийских источников» [109].

Становление индоевропейского мифа о Громовнике берет начало в «героической» эпохе расселения индоевропейцев (где-то с конца III тыс. до н. э.), с чем совпадает выделение в обществе на первый план воинских функций и вождя боевой дружины как героя мифа [110]. Ближайшие аналогии к мифологическим представлениям белорусов о Громовнике отмечаются у литовцев и латышей [111]. Д. Шеппинг в свое время был даже убежден что «нельзя считать имя Перуна за славянское и более вероятно принять, что оно перешло в Россию или через варягов или через кривичей, особенно учитывая распространённость в их религии прусско-литовского Криве» [112].

Все эти данные хорошо согласуются с фактом иранского происхождения большинства богов (Даждьбог, Стрибог, Сварог, Хорс, Семаргл) т. н. «восточнославянского» пантеона, тогда как Перун и Велес – архаические индоевропейские божества – достались славянам в наследство от балтов, что подтверждается и принятой большинством лингвистов теорией о развитии славянских языков из периферийных западнобалтских диалектов [113]. В свете этого становится понятно, почему кривичский ареал, который отличается своей яркой балтской фактурой, выступает как среда сохранения и расширения реликтов «основного» мифа. Находятся основания и для присоединения кривичей к юрисдикции литовско-прусского Первосвященника Криве-Крывейты [114], культ которого занимал значительное место в религиозных верованиях балтских племен.

026.jpg

Шкловский идол (X в.)

Но даже при скептическом отношении к панбалтскому характеру культа и власти Криве, «исследуя языческий пантеон белорусов и этнических литовцев, набор сюжетов и образов их аутентичной мифологии, нельзя не обратить внимание на типологическую близость этих пластов культуры. Такое сближение, иногда вплоть до тождества, – результат не только взаимовлияния их культур в рамках общего государства – Великого Княжества Литовского, но и генетических истоков»[115]. Наличием балтского субстрата можно также объяснить и особенности местной языческой монументальной скульптуры (в т. ч. и известного «Шкловского идола») [116].

Естественное развитие древнекривичской культуры было насильственно прервано духовной интервенцией христианской церкви, которая привела к коренному изменению этнокультурной ситуации через установление новой этноконфессиональной самоидентификации местного населения (что продолжалось и после образования Литовского государства), когда крещение балтов в «русскую» веру наконец приводило к их ментальной и языковой рутенизации [117]. Впрочем, в соответствии с представлениями русского летописца, кривичи принадлежали к наиболее ярым сторонникам дедовских обычаев: «Си же творяху обычае и Кривичи и прочии погании, не ведуще закона Божия, но творяще сами собе закон» [118]. Поэтому, пожалуй, нет ничего необычного в том, что «на Полоцкой Крывии в XI–XII вв., в отличие от восточнославянских территорий, так и не состоялся акт крещения, инспирированный князьями (как, например, в Киеве в 988 г., в Новгороде в 990 г.), христианизация же, как медленный процесс взаимодействия новой религии и прочных языческих традиций, официально была одобрена в Полоцке только в начале XII в., что в дальнейшем способствовало возникновению архаичных (prоpaganus) форм православия, которые и в XIX в. способствовали сохранению языческого содержания в формально крещеной культуре Беларуси» [119]. Вполне возможно, что даже сам этноним кривичи из-за некоторого этнорелигиозного содержания мог приобрести для создателей древнерусских письменных памятников смысл, синонимичный пониманию неправильного и беззаконного народа [120].

Политическая история

028.jpg

Боевой топор

Самое раннее время, начиная с которого мы можем говорить что-то определенное о политической организацию на кривичских просторах, – это конец железного века (V–VIII вв.), когда на основе археологических культур предшествующего времени (Днепро-Двинской, штрихованной керамики, киевской) зарождается культура типа Банцеровщина–Тушемля–Колочин. С этой культурой, отличающейся очевидным совпадением ее ареала с поздними восточными и частично северными и юго-восточными этническими границами белорусов, связываются начала государственности на наших землях [121]. По словам А. Пьянкова, межплеменную конфедерацию того времени правомерно называть Кривским племенных союзом, образованном на землях восточных балтов [122].

На смену банцеровской культуре приходят княжества летописных племен, основными из которых были полоцкие кривичи, дреговичи и радимичи. Дальнейшее развитие государствообразующих процессов продолжалось в «русскую» эпоху. Истоки формирования метаэтничных «русских» корпораций – основного двигателя этих процессов – нужно, на наш взгляд, искать еще в банцеровские времена, когда отдельные местные правители уже опирались на профессиональных воинов – постоянную княжескую дружину. Об этом свидетельствует существование укрепленных городищ, похожих на самые настоящие замки, где археологи находят особенно много оружия, которое могло принадлежать князю и его армии [123].

В IХ–Х вв. военные формации племенных князей пополняются скандинавскими (варяжскими) пришельцами. С проникновением последних в Восточную Европу в качестве наемников, торговцев и захватчиков связывается появление германского термина «русь» (др.-сев. rōþ(e)R ‘гребец; гребля; весло; плавание на весельных судах’ > финн. ruotsi > др.-рус. русь) [124] и на кривской территории. Сначала в социальном плане «русь» – это только дружина князя, его «рыцарство» и администрация, а «Русская земля», «Русь» – подвластная этому господину и его окружению территория, государство [125]. При этом к собственно «Русской земле», или «Руси» в узком смысле (которая существовала в Среднем Поднепровье), Полоцк и Смоленск не принадлежали [126]. До последней трети IX в. полоцкие кривичи не зависели ни от Киева, ни от Новгорода, и только в 70-е годы IX в. киевские князья Аскольд и Дир произвели поход на Полоцк и, возможно, включили его в орбиту своего влияния. Но, в любом случае, при князе Олеге Полоцк уже не подчинялся Киеву [127].

Все выше упомянутые города, которые были конкурирующими государствообразующими центрами, принадлежали к трем большим этнокультурным и географическим ареалам: финско-словенскому Северу, иранско-полянскому Поднепровью и балтско-кривскому Верхнему Поднепровью и Подвинью. Два первых ареала, не завершив самостоятельного развития в государственные структуры, были объединены Рюриковичами и уже вместе шли к образованию общего государства, Полоцкая же земля обнаружила максимум упрямства и не вступила в этот союз [128]. Известный историк и культуролог Л. Акиншевич замечал по этому поводу, что «во времена «княжеские» (Х–ХIII вв.) белорусские княжества, бесспорно, менее украинских и российских, имели тенденцию к соединения в единой «русской» цельности. Обычно это объясняют тем, что здесь была отдельная княжеская династия. Это объяснение малоубедительно. Нам думается, что они выделялись чем-то другим и в первую очередь, очевидно, тем, что глубина общего культурного влияния (прежде всего влияния византийского) здесь была меньше. Не малую роль играл также момент расовой и культурной близости к старым соседям (а возможно, и старым родственникам), народам «балтской» группы – к летувисам и латышам»[129].

Такая этнокультурная мотивация «кривского сепаратизма» имела сильные общественно-религиозные основания, обусловленные тем, что «на территории Полоцкой Крывии, сложившейся как социально-политический организм уже в IХ в., приверженность к традиционным (вековым) верованиям укреплялась прежде всего тесной связью со жреческой элитой балтов – кланом Криве-Крывейты, отдельные представители которого, скорее всего, и возглавляли общество во время ее формирования и консолидации»[130]. Высокая степень сакрализации кривского этносоциума ощущается не только в его названии, производном от имени, которое совпадает с титулом верховного священника балтов. Неслучайно на кривской территории возник т. н. Гнёздовский некрополь, который не имел равных по грандиозности на востоке Европы, и где вырабатывались нормы погребальной обрядности языческого военно-купеческого сословия [131]. Как полагает С. Тарасов, именно «приоритетное положение в союзе племен рода Крива, вероятно, обеспечило Полоцку, полочанам, Полоцкой земли их исключительное, самостоятельное и независимое место в геополитических условиях Восточной Европы» [132].

К представителям священнического сословия, видимо, нужно относить и первого упомянутого в письменных источниках кривичского князя Рогволода (*Ragnvald(as)). Даже при вероятном скандинавском происхождении этого правителя, его статус «сакрального властителя» (rex sacrorum) не должен вызывать больших сомнений – тесные этнокультурные контакты в циркумбалтийском регионе того времени позволяют предположить, что и некоторые варяжские вожди могли иметь сакральный статус (вспомните хотя бы «вещего» князя Олега (Helgi) (др.-сев. ‘святой’), представление о смерти которого хорошо согласуется с представлениями о ритуальном убийстве «архаического властителя»). Все отмеченное могло быть дополнительным стимулом (или условием) со стороны местного населения, чтобы придать князю властные полномочия и признавать их легитимность.

029.jpg

Предметы из Гнёздовского погребения (IX-X вв.)

Гипотеза эта подтверждается и лингвистическими материалами: первый компонент имени Рогволода, как и его дочери Рогнеды, тождественный с др.-сев. ragnar ‘боги’, что согласуется с лит. regėti, лат. redzēt ‘видеть, созерцать’, откуда лит. ragana, бел. (диал.) рагана ‘колдунья, волшебница’. В основе рассматриваемых наименований лежит понятие ‘вещий дар, дар предвидения’ – *ragn-, и обозначает этим термином того, кто обладает таким даром [133]. Существование топонимов, связанных с именем Рогнеды, и мест, где она якобы похоронена («гора Рогвальда и Рогнеды», или иначе «Рогнедин курган» на полуострове Перевоз на оз. Дрисса, «Рогнедины курганы» в Вилейском р-не и в окрестностях г . Краславы (Латгалия), оз. Рагнедь к северу от Заславля, «могила Рогнеды», или «замочек Рогнеды» в самом Заславле, местечко Рогнедино на Брянщине) [134], также обусловлено определенными религиозными верованиями [135]. Заметим, что в народном представлении о «горе Рогвальда и Рогнеды» факт реальной истории (убийство полоцкого князя Рогволода) сочетается с сюжетом «основного» мифа: князь был убит на этой горе ударом каменного молота [136].

Особый интерес вызывает фигура известного и без преувеличения выдающегося кривского князя – Всеслава Чародея. Уже условия рождения – «от вьлхвованья» – должны были бы требовать особости дальнейшего жизненного пути этого властителя. В. Лобач, рассматривая данные о Всеславе, убедительно доказывает принадлежность князя к сословию священнослужителей. С момента волшебного рождения князю было дано «язвено», которым, видимо, была заметная у него от рождения «волчья шерсть», что являлось знаком магической способности перекидываться в волка по собственному желанию, эта примета может осмысливаться и как свидетельство кривизны (избранности, сакральности ) – обязательной черты всех волшебников; прозвище князя Всеслава «Волх» из былины про Волха Всеславича происходит от термина вълхвъ ‘языческий священник, чародей’; только представитель сословия священнослужителей в то время мог «кинуть жребий», что и делает Всеслав, бросив жребий «о дъвицю себе любу» (т.е. Киев); только чародей, как Всеслав, мог иметь «вещую» душу, причем весьма характерно, что архаичное индоевропейское определение волка *weid-n(o), в образе которого «рыскаше» князь, одновременно свидетельствует и о «вещунстве» этого зверя [137]. А. Югов, анализируя некоторые спорные места в «Слове о полку Игореве», добавляет к этому перечню и другие свидетельства «колдовского» образа полоцкого князя: его «вещая» душа может переходить в другое тело – «в друзѣ тѣлѣ»; эпитет Всеслава «хытръ» означает волшебника; князь добывает себе киевский престол «клюками» (чарующей хитростью); за одну ночь он переносится из-под Киева к Новгороду – «обѣсися на синѣ мьглѣ» (повиснув на синем облаке) [138].

Со своей стороны заметим, что мифологические черты Всеслава Чародея, известные из «Слова» (способность перекидываться в волка) и былины про Волха Всеславича (рожденного от змея) [139], хорошо согласуются с древнеиндоевропейскими представлениями о властителе-волке и змее, символически связанным с царской властью (ср. лексический ряд Волх, власлитель, волость, власть и имя бога Велеса, с которым также связаны волчий и змеиный культы, с и.-е. корнем *uel- для обозначения власти) [140]. Кстати сказать, общеиндоевропейские истоки имел и другой институт власти, известный в Полоцке, – вече (народное собрание), которое олицетворяла давнюю традицию т. н. «аристодемократии», имея соответствия прежде всего в Северной Европе (вспомним скандинавский тинг) [141].

До сих пор между учеными не прекращается обсуждение внешнеполитических акций Всеслава. Известно, что после вынужденного изгнания из Полоцка он отправляется к финскому племени водь и во главе его совершает поход на Новгород. Как это ни странно, но через языческий и балтский контекст проясняется подспудная мотивация этого Всеславова поступка. Дело в том, что на землях води выявляется балтское присутствие: значительное число погребений с восточной ориентацией, которая считается типично балтской обрядовой чертой [142], распространённость в курганах вещей балтского происхождения [143], балтская гидронимия на территории племени [144], наличие у води (как и у полоцких кривичей) длинноголового широколицего антропологического типа [145], который в этой части Европы связывается с балтами.

В балтском контексте води, как нам кажется, можно увидеть следы кривичской колонизации, когда носители культуры длинных курганов, а позже и псковские кривичи проникали на Водскую пятину. Это подтверждается тем, что в Латвии потомки води, переселенные туда в 1445, известные как кревинги [146], что можно объяснить давними контактами тех с кривичами. Поэтому поход Всеслава, которому язычники-водь доверили свою армию, – не в последнюю очередь, видимо, благодаря его сакральной харизме, – похож на продуманный тактический шаг, в основе которого была уверенность в «генетически обусловленной» лояльности води. Так же совсем не случайна одновременность и согласованность нападения на Новгород и народного восстания в этом городе, инспирированного языческими волхвами против епископа и новгородского князя – Всеславова врага [147]. Более того, недавние исследования свидетельствуют о связи между языческими реакциями на Балтике (в землях ободритов в 1066 г. и в Швеции в 1067 г.) и войной Всеслава против Ярославичей, отмечается роль Чародея в этих событиях как потенциального союзника шведского (а, возможно, и ободритского) языческого движения [148].

Можно предположить, что наибольшей (прежде всего военной) поддержкой Всеслав пользовался среди балтских племен, с помощью которых он, скорее всего, возвращает в 1071 г. свой законный полоцкий престол [149]. Во время царствования Всеслава Чародея, который продолжил политику своего отца Брячислава, отношения с соседними летто-литовскими племенами имели отчасти мирный, договорной характер [150]. Пробалтская суть политики кривских правителей [151], возможно, объясняет и включение в состав их государства земель селов и латгалов, где вскоре возникли два города-форпоста – Герцике и Кукенойс, которые уже во второй половине ХI в. входили в состав Полоцкого княжества [152]. Согласно Г. Семенчуку, при Всеславе Брячиславиче Полоцкая земля окончательно превратилась в самостоятельное раннесредневековое государство, которое имело все обязательные в таком случае атрибуты и политические инструменты: стабильную территорию, высшую власть в лице князя, свою династию, независимую религиозную организацию и вооруженные силы, что позволяло полоцким князьям проводить независимую от какого-либо центра внешнюю и внутреннюю политику [153].

Между тем, нельзя не обращать внимание на то, что вместе с христианизацией и возникшей на ее основе «русской» этноконфессиональной идентичностью, Полотчина попадала и в совсем иной контекст. И. Марзалюк доказывает, что, несмотря на особенное и специфическое место Полоцкого княжества в Восточной Европе, его бессмысленно рассматривать отдельно от истории Киевской Руси, и что оно вместе со своей княжеской династией все же осмыслялось современниками как часть единой государственной общности с центром в Киеве [154]. Тем не менее, при этом следует иметь в виду, что включение полиэтнических территорий в эту общность (если признавать ее существование) происходило в основном через влияние городской культуры (в т. ч. и в связи с ролью городов как центров просвещения и письменности) и христианской идеологии, которые так или иначе способствовали ассимиляции традиций коренного населения и формированию «общерусского» сознания [155]. Важно также уточнить, что т. н. «Киевская Русь» – это метаэтнополитическое сообщество, которое складывалось в рамках государств, связанных между собой экономически и культурно, независимо от языкового разделения осознававших свою принадлежность к единому политическому центру [156]. Однако надо учитывать и существование «немого большинства» тогдашнего населения (в нашем случае – этнически балтского), к которому можно применить слова Н. Яковенко, что «вряд ли вообще основная масса населения (а не князья, их приближенные и кучка просвещенных книжников) имела хотя бы приблизительное представление о размере Руси. Подавно никому не пришло бы в голову, что, живя в Поросье, можно рассуждать об «общности своего происхождения» с Новгородом или Полоцком. Одинаково писаное слово и связь духовно-интеллектуальной традиции вызывали ощущение взаимного родства, – но лишь в узкой среде просвещенной элиты» [157].

Существенным фактором была принадлежность Полотчины к циркумбалтийскому культурному региону. Балтийская геополитическая ориентация являлась отличительной особенностью генеза Полоцкой земли и ее существования [158].Очевидно, имеет право на существование мнение о том, что некоторые полоцкие князья имели более прочные связи с балтийско-скандинавским миром, чем с Киевской Русью [159]. На примере отношений Полотчины с Литвой можно заметить, что раннесредневековая этнокультурная оппозиция русь–литва реализовывалась здесь в более комплиментарном варианте [160].

Почти через всю историю самостоятельного существования Полотчины на нее влиял литовский фактор. Военная мощь литвы неоднократно использовалась полоцкими князьями во «внутрирусских» походах в 1156, 1161, 1180, 1198 гг., при борьбе с немецкими рыцарями в 1216 г., а также во внутренних войнах, как, например, князем Володаром Глебовичем, который «не целова хреста» в знак примирения с другими князьями, так как «ходяше под Литвою в лесех» [161]. Интересно заметить, что иногда летописцы отождествляют полочан и литву: если в Новгородской первой летописи полочане упоминаются как участники нападения на Киев, то более поздняя Никоновская летопись называет вместо них литву [162].

Полоцкая земля в ХIII в. продолжала придерживаться традиционной политики мирных отношений с Литвой [163]. О нахождении первого конкретно литовского князя Товтивила на полоцком престоле известно с 1263 г. [164], хотя занять его он должен был еще раньше. Примерно с этого времени можно говорить о прочном вхождении Полоцка в орбиту политического влияния Литовского государства. Меткую характеристику государственно-династических литовско-полоцких отношений дал В. Ластовский: «Слияние Полоцкой Кривской княжеской династии с династиями Литовских князей было так тесно, что сейчас трудно разобрать, где у них заканчивалась кривскость и начиналась литовскость» [165]. Кровное родство кривичей и литвы, сходство их обычаев и культуры [166] стали «закваской» для прочного фундамента, на котором возникало новое государство, известное в пору своего расцвета как Великое Княжество Литовское.

***

В этом очерке были затронуты лишь наиболее существенные, на наш взгляд, моменты этнической истории кривичей. Более обстоятельное исследование еще впереди. Но уже сегодня, учитывая накопленные в науке материалы, можно решиться отказаться от стереотипной «восточнославянской» атрибуции наибольшего «протобелорусского» племени и согласиться с В. Топоровым, что «ранее высказанное предположение о возможной «балтскости» кривичей нашло теперь новое выражение на независимых основаниях» [167].

030.jpg

Городище близ д. Осыно (Себежский р-н, Псковская обл.). Поселение примечательно более чем полуторатысячелетней этнокультурной преемственностью: основанное в VII-V вв. до н. э., оно существовало непрерывно до XII-XIII вв.

Перевод с бел. B. S.

* * *

[1] Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод. М. — Л., 1950. С. 13.

[2] Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970. С. 91.

[3] Седов В. Восточные славяне в VI — XIII вв. М., 1982. С. 165. Ср. сообщение про кривичей Тверской летописи: «Кривичи еже живутъ на върхъ Волги, и на върхъ Двины и на върхъ Днепра, ихъ же градъ есть Смоленескь и прочіи Полотскіе власти» (Полное собрание русских летописей. Т. XV. Тверская летопись. М., 1965. С. 21-22).

[4] Исключительная роль здесь принадлежит Полотчине, правители которой, известные из летописей как «кривские» («кривичские»), проводили подчеркнуто независимую политику и сумели противостоять унификационным устремлениям киевских князей. Как высказался С. Тарасов, «Полоцк, как столица государства, сыграл исключительную роль первотолчка в длинном и противоречивом процессе складывания белорусского нации» (Тарасаў С. Пачатак часу і прасторы // Полацк: карані нашага радавода. Полацкая зямля як сацыякультурная прастора ўзнікнення і развіцця беларускага этнасу і нацыянальнай дзяржаўнасці: Міжнародная навуковая канферэнцыя (5 — 6 верасня 1995 г.). Полацк, 1996. С. 19); почти такое же мнение разделяет и Г. Штыхов: «Кривичи-полочане, или полоцкие кривичи, – население, которое сыграло очень значительную роль в древней истории Беларуси и положило начало нации, которая сейчас называется белорусской»( Штыхаў Г. Полацкія крывічы // Полацак. 1991. № 8. С. 5).

[5] Третьяков П. У истоков древнерусской народности. Л., 1970. С. 66. Ср. также взгляд В. Шадыро: «Традиционное отнесение летописных группировок кривичей, кстати как и дреговичей, радимичей к чисто славянским племенным объединениям в научном плане не совсем правильно» (Шадыра В. Вялікае перасяленне народаў і крывічы // Гістарычна-археалагічны зборнік. 1995. № 7. С. 210)

[6] Лебедев Г. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. С. 192-195.

[7] Адкуль пайшлі беларусы // Легенды і паданні. Мн., 1983. С. 78-79.

[8] Рогалеў А. Крывіцкія «сляды» ў тапаніміі Беларусі // Весці Акадэміі навук БССР. Серыя грамадскіх навук. 1987. № 3. С. 109-115.

[9] Агеева Р. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М., 1989. С. 172.

[10] Давидан О., Мачинская А., Мачинский Д. О роли балтов в формировании культуры Северной Руси VIII — X вв. (по данным летописей и археологии) // Проблемы этнической истории балтов. Rīga, 1985. С. 58.

[11] Митрофанов А. Железный век средней Белоруссии (VII — VI вв. до н. э. — VIII в. н. э.). Мн., 1978. С. 122-124; Шмидт Е. Об этнической принадлежности племен тушемлинской культуры IV — VII вв. н. э. в верховьях Днепра // Гістарычна-археалагічны зборнік. 1996. № 10. С. 33-37; Шадыра В. Банцараўская культура // Археалогія Беларусі: У 4 т. Т. II. Жалезны век і ранняе сярэднявечча. Мн., 1999. С. 375-376.

[12] Седов В. Длинные курганы кривичей. М., 1974. С. 38-41; Седов В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 209-216.

[13] Штыхаў Г. Культура ранніх доўгіх курганоў (V — VII стст.) // Археалогія Беларусі. Т. II. С. 381-384; Штыхов Г. Культура ранних длинных курганов V — VII вв. в Беларуси // Liеtuvos archeologija. 1999. Т. XVIII. C. 32-34.

[14] Штыхаў Г. Крывічы: Па матэрыялах раскопак курганоў у Паўночнай Беларусі. Мн., 1992. С. 94-95.

[15] Енуков В. Псковские и смоленские длинные курганы (по данным погребального обряда) // Советская археология. 1992. № 1. С. 57-66.

[16] Левко В. Население Днепро-Двинского междуречья в VI — XI вв. (этнический состав, социальная и территориальная структура) // Труды VI Международного Конгресса славянской археологии (Новгород, 26 — 31 августа 1996 г.). Т. III. Этногенез и этнокультурные контакты славян. М., 1997. С. 158.

[17] Шадыро В., Дучиц Л. К вопросу о раннесредневековых этнонимах Белорусского Подвинья (археология, лингвистика, антропология) // Гісторыя і археалогія Полацка і Полацкай зямлі: Матэрыялы IV Міжнароднай навуковай канферэнцыі (23 — 24 кастрычніка 2002 г.). Полацк, 2003. С. 304. Авторы говорят и о возможности прибалтийско-финского влияния (нарова) на становление особенности полоцких кривичей. Между тем отождествление летописной наровы с прибалтийскими финнами, так же как и мнение о каком-либо существенном финском влиянии выглядит достаточно спорно. Не имея здесь возможности подробно проанализировать свидетельства наличия финского субстрата на севере Беларуси (гл.: Шадыро В. О финно-угорском субстрате на севере Белорусии (гидронимия и археология) // Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1992. С. 60-62), напомним, что они могут быть объяснены и иначе (по крайней мере, гидронимия). Ср. также мнение А. Катоновой: «О наличии слоя финно-угорской гидронимии в белорусской части западнодвинского бассейна по-прежнему можно говорить только в теоретическом, гипотетическом плане. <…> Вопрос о финно-угорских элементах в белорусской топонимии в практическом плане пока что задаваться не может» (Катонава А. Праблемы інтэрпрэтацыі заходнедзвінскай гідраніміі // Беларуская анамастыка. Мн., 1977. С. 14).

[18] Фурасьев А. Современное состояние проблемы соотношения древностей типа Тушемли — Банцеровщины и псковских длинных курганов // Насельніцтва Беларусі і сумежных тэрыторый у эпоху жалеза: Тэзісы дакладаў канферэнцыі, прысвечанай 80-годдзю з дня нараджэння А. Мітрафанава (10 — 12 снежня 1992 г.). Мн., 1992. С. 104-107; Лопатин Н. Днепро-двинская культура как компонент культуры длинных курганов // Труды VI Международного Конгресса славянской археологии… Т. III. С. 168-169; Штыхов Г. Формирование полоцких кривичей // Iš baltų kultūros istorijos. Vilnius, 2000. С. 209-218.

[19] Мядзьведзеў А. Насельніцтва Беларусі ў жалезным веку (VIII ст. да н. э. — VIII ст. н. э.) // Беларускі гістарычны агляд. 1994. Т. I. Сш. 1. С. 32-33; Александров А., Ершова Т. Балтика в Псковской земле. Древняя Русь и раннее средневековье // Насельніцтва Беларусі і сумежных тэрыторый у эпоху жалеза… С. 18-21; Шмидт Е. О смоленских длинных курганах // Славяне и Русь. М., 1968. С. 224-229; Загорульский Э. Проблема этнической атрибуции памятников второй половины I тыс. н. э. на территории Беларуси // Веснік Беларускага дзяржаўнага універсітэта. Серыя 3. Гісторыя. Філасофія. Паліталогія. Сацыялогія. Эканоміка. Права. 1996. № 3. С. 28-29 (тут же см. критику мнения о славянской «инфильтрации» (В. Седов, Г. Штыхов) на территорию банцеровской культуры).

[20] Топоров В. Из балтийской ареальной гидронимии. К латгальско-восточнославянским языковым связям // Bałto-słowiańskie związki językowe. Wrocław, 1990. С. 372. Намного более полную картину можно было бы получить, проведя дополнительное исследование гидронимии бассейна Двины. Прежние результаты (параўн.: Катонова М. Данные гидронимии о балто-славянских контактах на севере Белоруссии // Балто-славянские исследования. 1980. М., 1981. С. 177-184) носят отчасти предварительный и фрагментарный характер, из чего имеет следствие и далеко неоднозначная их интерпретация. Повторный лингвистический анализ гидронимии региона с учетом новейших достижений науки кажется вполне оправданным и перспективным (ср., напр.: Откупщиков Ю. Древняя гидронимия в бассейне Оки // Балто-славянские исследования. 2004. Т. XVI. С. 83-114).

[21] Имеем в виду ситуацию, когда некоторые исследователи, признавая кривичскость = славянскость длинных курганов, отрицают их балтскость и наоборот.

[22] Ср. мнение В. Топорова: «Очень уж интересно, что понятие «славянский», существовавшее в традиционном смысле, изменяет (а отсюда и утрачивает) свое значение и в свете ряда других достижений последних лет в области реконструкции этнолингвистической карты Восточной Европы. <…> Иначе говоря, для этой части Восточной Европы «славянский» элемент, как он понимался прежде, для определенной эпохи, когда балтский элемент был, бесспорно, актуален, оказывается фикцией» (Топоров В. К вопросу о балтизмах в славянских языках (теоретический взгляд) // Latvijas PSR Zinātņu akadēmijas vēstis. 1973. № 2. С. 95).

[23] Загорульский Э. О призвании варягов на Русь // Гістарычная навука ў Белдзяржуніверсітэце на рубяжы тысячагоддзяў: Матэрыялы Рэспубліканскай навукова-практычнай канферэнцыі, прысвечанай 65-годдзю заснавання гістарычнага факультэта Белдзяржуніверсітэта (Мінск, 26 лістапада 1999 г.). Мн., 2000. С. 171-174.

[24] Ляпушкин И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства. Л., 1968. С. 89. Близкого к этому мнению придерживался и М. Артамонов, ср.: «Из-за того, что славянских памятников, которые конкретно относятся к VIII в., В Верхнем Поднепровье до сих пор не найдено, славянский период на этой территории <…> нужно начинать с IХ в.» (Артамонов М. Некоторые вопросы отношений восточных славян с болгарами и балтами в процессе заселения ими Среднего и Верхнего Поднепровья: <Рэц. на:> Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970 // Советская археология. 1974. № 1. С. 254)

[25] Кальмер Ю. Археологические древности Руси // Stratum. 1999. № 5. Неславянское в славянском мире // http://stratum.ant.md/05_99/articles/kalmer/kalmer00.htm Ю. Кальмер допускает, что проникновение «Руси» в Среднее Поднепровье и знакомство ее там со славянскими группами могло произойти уже в конце VIII — начале IХ в. Соответственно в это же время могла начаться и славянизация «Руси», которая, наконец, и превратила ее в основную причину распространения элементов славянской культуры и языка на территории Восточной Европы.

[26] Мядзведзеў А. Аб часе прыходу славян на тэрыторыю Беларусі (да пастаноўкі праблемы) // Гістарычная навука і гістарычная адукацыя ў Рэспубліцы Беларусь (новыя канцэпцыі і падыходы): Усебеларуская канферэнцыя гісторыкаў (Мінск, 3 — 5 лютага 1993 г.): У 2 ч. Ч. 1. Гісторыя Беларусі. Мн., 1994. С. 22-23; Енуков В. Ранние этапы формирования смоленско-полоцких кривичей (по археологическим материалам). М., 1990. С. 92-93, 128-132, 172-173.

[27] Трубачев О. Этногенез и культура древнейших славян: Лингвистические исследования. М., 2003. С. 66-67, 209.

[28] Санько С. Традыцыяналісцкі пагляд на традыцыю: «прэзумпцыя аўтахтоннасьці» і «дэканструкцыя традыцыі» // Фрагмэнты. 1999. № 1-2. С. 100.

[29] Булкин В., Герд А. К этноисторической географии Белоруссии // Славяне. Этногенез и этническая история (междисциплинарные исследования): Межвузовский сборник. Л., 1989. С. 67-76.

[30] Булкин В., Герд А. К этноисторической географии Белоруссии // Славяне. Этногенез и этническая история (междисциплинарные исследования): Межвузовский сборник. Л., 1989. С. 67-76; Булкин В., Седых В. Историко-культурные зоны Волго-Окского междуречья, Верхнего Поднепровья и Подвинья // Труды VI Международного Конгресса славянской археологии… Т. V. История и культура древних и средневековых славян. М., 1999. С. 333-340.

[31] Топоров В. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях // Славяне: адзінства і мнагастайнасць: Міжнародная канферэнцыя (Мінск, 24 — 27 мая 1990 г.): Тэзісы дакладаў i паведамленняў. Секцыя 2. Этнагенез славян. Мн., 1990. С. 87-90; Авдусин Д. Основы археологии. М., 1989. С. 233, 250.

[32] Хабургаев Г. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М., 1979. С. 177-178.

[33] Соболевскій А. Гдѣ жила Литва? // Извѣстія Императорской Академіи Наукъ. Серія VI. 1911. № 15. С. 1053.

[34] Топоров В. Образ «соседа» в становлении этнического самосознания (русско-литовская перспектива) // Славяне и их соседи. Этно-психологический стереотип в средние века (сборник тезисов). М., 1990. С. 9.

[35] Ochmański J. Ludność litewska we włości Obolce na Białorusi wschodniej w XIV — XVI w. // Acta Baltico-Slavica. 1967. T. V. С. 147-158.

[36] Daukantas S. Darbai senųjų lietuvių ir žemaičių // http://www.vikingas.btinternet.co.uk/istorija/daukantas/

[37] Сра. мнение Э. Зайковского, который допускает, что «приток славян-переселенцев количественно был не таким уж и большим, поэтому славянизация туземцев происходила прежде всего благодаря славянским городам, княжеской дружине, а с конца Х в. — христианской церкви, поскольку христианизация вела и к славянизации» (Зайкоўскі Э. Балты цэнтральнай і ўсходняй Беларусі ў сярэднявякоўі // Гісторыя, культуралогія, мастацтвазнаўства: Матэрыялы III Міжнароднага кангрэса беларусістаў «Беларуская культура ў дыялогу цывілізацый» (Мінск, 21 — 25 мая, 4 — 7 снежня 2000 г.) (Беларусіка = Albaruthenica. Кн. 21). Мн., 2001. С. 37).

[38] Сагановіч Г. Нарыс гісторыі Беларусі ад старажытнасці да канца XVIII ст. Мн., 2001. С. 24.

[39] Назаренко А. Две Руси IХ в. // Родина. 2002. № 11-12. С. 16-22. По мнению В. Зоценко, норманны проникли в Среднее Поднепровье после неудачных попыток закрепиться в Восточной Прибалтике. В результате длительного контакта этих норманнов с балтами первый варяжский корпус в Киеве имел специфический «балтизированный» характер (Зоценко В. Пути проникновения скандинавов в Среднее Поднепровье в IХ — Х вв. // Труды V Международного конгресса славянской археологии (Киев, 18 — 25 сентября 1985 г.). Т. III. Вып. 1 а. Секция 5. Города, их культурные и торговые связи. М., 1985. С. 87-93).

[40] Котлярчук А. Швэды ў гісторыі й культуры беларусаў. Мн., 2002. С. 25.

[41] Микляев А. Новые данные о культуре длинных курганов на юге Псковской обл. // Археология и история Пскова и Псковской земли: Тезисы докладов научно-практической предстоящей конференции. Псков, 1987. С. 52.

[42] Шмидт Е. К вопросу об этническом составе населения Смоленского Поднепровья и Подвинья // Труды V Международного конгресса археологов-славистов (Киев, 18 — 25 сентября 1985 г.). Т. II. Секция 3. Жизнь и быт средневекового города. Секция 4. Средневековый город и его округа. Київ, 1985. С. 323-327.

[43] Лебедев Г. Проблема генезиса древнерусской курганной культуры // Краткие сообщения Института археологии Академии наук СССР. 1981. Вып. 166. С. 26.

[44] Булкин В. О появлении норманнов в Днепро-Двинском междуречье // Проблемы истории и культуры Северо-Запада РСФСР. Л., 1977. С. 101-103.

[45] Булкин В., Дубов И., Лебедев Г. Археологические памятники Древней Руси IХ — ХI вв. Л., 1978. С. 45.

[46] Котлярчук А. Швэды ў гісторыі й культуры беларусаў. С. 20-26.

[47] Булкин В., Дубов И., Лебедев Г. Археологические памятники Древней Руси IХ — ХI вв. С. 45.

[48] Интересно, что в связи с проблемой происхождения и ранней истории Полоцка специалисты обратили внимание, во-первых, на отсутствие следов пожарищ на большинстве поселений банцеровской культуры, во-вторых, на отсутствие стратиграфического разрыва культурных наслоений банцеровской культуры и полоцко-смоленских длинных курганов (Дук Дз., Шайкоў В. Паходжанне і ранняя гісторыя Полацка (VIII — Х стст.) // Беларускі гістарычны часопіс. 2001. № 6. С. 15.). Скажем несколько слов о следах пожарищ на поселениях банцеровской-тушемлянской культуре как о «свидетельстве столкновений балтов и славян» и достаточно раннего (VIII в.) проникновения последних в Верхнее Поднепровье (в частности, на Смоленщину). Радиоуглеродный анализ датирует пожар на городище Тушемля 960 ± 150 г., на Вошкинском городище — 980 ± 90 г., а на городище в Слободе Глушице — 950 ± 120 г. (паводле: Третьяков П., Шмидт Е. Древние городища Смоленщины. М. — Л., 1968. С. 17, 107, 112) Средний итог дает Х в., а это значит, что пожарища могут быть связаны с военными нападениями варягов-руси, или даже, принимая во внимае на культовое назначение городищ-святилищ, с первыми попытками христианизации.

[49] Лебедев Г. Проблема генезиса древнерусской курганной культуры. С. 26.

[50] Штыхов Г. Курганы с кремацией в северной Белоруссии // Гомельщина. Археология, история, памятники: Тезисы Второй Гомельской областной научной конференции по истории краеведения. 1991 г. Секция археологии и нумизматики. Гомель, 1991. С. 44.

[51] Булкин В., Дубов И., Лебедев Г. Археологические памятники Древней Руси IХ — ХI вв. С. 44.

[52] Седов В. Кривичи // Советская археология. 1960. № 1. С. 54-56.

[53] Николаев С. К истории племенного диалекта кривичей // Советское славяноведение. 1990. № 4. С. 54-63. Кроме псковского диалекта, который в свою очередь делился на северопсковский, центральнопсковский и южнопсковский, племенной язык кривичей имел такие диалекты: древненовгородские, сложившиеся при взаимодействии псковских и ильменского-словенских (некривичских); смоленские; верхневолжских; полоцкие; западные (белорусские говоры северной Гродненщины ). Примечательно, что ареал этих диалектов почти точно соответствует северной части максимальной территории распространения белорусского языка, см.: Станкевіч Я. Этноґрафічныя й гісторычныя тэрыторыі й граніцы Беларусі // Станкевіч Я. Гістарычныя творы. Мн., 2003. С. 189-209, карта на с. 564.

[54] Иванов В. О связи севернославянской языковой зоны с балтийской // Bałto-słowiańskie związki językowe. С. 185-186; Топоров В. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях. С. 89; Трубачев О. Этногенез и культура древнейших славян… С. 275.

[55] Bjørnflaten J. I. Prehistory and Formation of East Slavic: The Case of the Kriviči // Acta Universitatis Stockholmiensis. 1995. <Вып.> 24. Essays to the Memory of Anders Sjöberg. С. 39-49.

[56] Костючук Л. Архаические явления в современной народной речи как свидетельства прошлого (на материале псковских говоров) // Труды VI Международного Конгресса славянской археологии… Т. III. С. 116-121.

[57] Чекмонас В. Из истории формирования белорусских говоров // Беларуская мова: шляхі развіцця, кантакты, перспектывы: Матэрыялы III Міжнароднага кангрэса беларусістаў «Беларуская культура ў дыялогу цывілізацый» (Мінск, 21 — 25 мая, 4 — 7 снежня 2000 г.) (Беларусіка = Albaruthenica. Кн. 19). Мн., 2001. С. 29-46.

[58] Мікуліч А. Этнічная гісторыя беларусаў паводле антрапалагічных дадзеных // Беларускі гістарычны часопіс. 1999. № 2. С. 7-11.

[59] Мікуліч А. Беларускі этнас па антрапалагічных дадзеных: гісторыя і сучаснасць // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў у I тыс. н. э.: Тэзісы дакладаў і паведамленняў міжнароднай канферэнцыі (Мінск, 12 — 15 сакавіка 1996 г.). Мн., 1996. С. 55.

[60] Алексеева Т. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973. С. 253.

[61] Bunak V. The Craniological Types of the East Slavic Kurgans // Anthropologie. 1932. Т. X. C. 270-310.

[62] Дэбец Г. Чарапы Люцынскага магільніку і старажытных славян Беларусі і месца апошніх ў палеаантрополёгіі Ўсходняй Эўропы // Працы Сэкцыі Археолёгіі <Беларускай Акадэміі Навук>. 1932. Т. III. С. 72-74.

[63] Трофимова Т. Кривичи, вятичи и славянские племена Поднепровья по данным антропологии // Советская этнография. 1946. № 1. С. 91-132.

[64] Денисова Р. Антропология древних балтов. Rīga, 1975. С. 110-111.

[65] Алексеева Т. Этногенез восточных славян по данным антропологии. С. 170. В своих последних публикациях Т. Алексеева допускает, что носители первых достоверно славянских культур, пражско-карчаковской и пеньковской, также, вероятно, относились именно к длинноголовому широколицему типу. Однако наличие на значительной территории этих культур балтской гидронимии и размещение этого типа именно в северной части праславянского пространства, прилегающего к ареалу летто-литовских племен, свидетельствует скорее в пользу прежнего вывода исследовательницы (см. цитату) и позволяет ставить вопрос о выделении из балтского антропологического субстрата носителей первых праславянских археологических культур.

[66] Кушнир А., Чаквин И. Новые материалы к антропологической характеристике населения Полоцкой земли X — XIII вв. // К 1125-летию Полоцка: Конференция «История и археология Полоцка и Полоцкой земли». Полацк, 1987. С. 29.

[67] Емяльянчык В. Комплексная антрапалагічная характарыстыка насельніцтва Полацкай зямлі Х — ХIII стст. (па дадзеным краніялогіі) // Гісторыя і археалогія Полацка і Полацкай зямлі: Матэрыялы IV Міжнароднай навуковай канферэнцыі… С. 123-124. Кроме вероятного разнообразия антропологических типов, представленных на территории Полоцкой земли в этот период, расхождение в оценке ширины лица могут быть обусловлены фрагментарностью краниологического материала.

[68] Определенные антропологические различия между племенами все же существовали. Так, краниологические серии с территории, которую археологи характеризуют как смешанную кривичско-дреговичскую (городище на Менке, околицы Заславля), скорее принадлежат к морфологическому комплексу полоцких кривичей, нежели к дреговичам (Чаквин И. Некоторые итоги изучения нового антропологического материала Х — ХIII вв. с территории Северной и Центральной Белоруссии // Проблемы современной антропологии. Мн., 1983. С. 64-65).

[69] Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 171-173.

[70] Беневоленская Ю., Давыдова Г. Псковские поозеры // Антропология современного и древнего населения Европейской части СССР. М., 1986. С. 48-49.

[71] Алексеева Т. Этногенез восточных славян по данным антропологии. С. 50-51.

[72] Седов В. Влияние западных балтов на культуру соседних славянских племен в раннем средневековье (каменные могильники Мазовии и Подляшья) // Vakar? baltai: etnogenez? ir etnin? istorija. Vilnius, 1997. С. 165-174.

[73] Алексеева Т. Антропология циркумбалтийского экономического региона // Балты, славяне, прибалтийские финны: этногенетические процессы. R?ga, 1990. С. 140.

[74] Алексеева Т., Федосова В. Ранние этапы колонизации Русского Севера. Ч. 1. Антропологический состав. Палеодемография // Вопросы антропологии. 1992. Вып. 86. С. 14-16.

[75] Ефимова С. Восточнославянский ареал на антропологической карте средневековой Европы // Восточные славяне: антропология и этническая история. М., 2002. С. 203.

[76] Гравере Р. Одонтологический аспект этногенеза и этнической истории восточнославянских народов // Восточные славяне: антропология… С. 208.

[77] Гравере Р. Формирование одонтологических комплексов северо-западных русских // Балты, славяне, прибалтийские финны… С. 176

[78] Параўн.: Емяльянчык В. Антрапалагічныя аспекты славянізацыі Беларускага Падзвіння (да пастаноўкі праблемы) // Гісторыя і археалогія Полацка і Полацкай зямлі: Матэрыялы III Міжнароднай навуковай канферэнцыі (Полацк, 21 — 23 кастрычніка 1997 г.). Полацк, 1998. С. 100-107.

[79] Емяльянчык В. Роля міграцый у фарміраванні антрапалагічнага складу беларусаў (да гісторыі праблемы) // Гістарычна-археалагічны зборнік. 1997. № 11. С. 8.

[80] Денисова Р. География антропологических типов балтских племен и этногенетические процессы на территории Литвы и Латвии // Балты, славяне, прибалтийские финны… С. 68-69. В свете этого тезиса очень показательна краниологическая характеристика материалов грунтового могильника Дрисвяты-Пашавичи ХI — ХIII вв. Среди инвентаря погребений могильника преобладают вещи со славянскими (точнее — «городскими») предметами, а в антропологическом составе населения доминирует долихокранный широколицый тип, наиболее похожий на латгалов Восточной Латвии (Емяльянчык В. Краніялагічная характарыстыка матэрыялаў грунтовага могільніка Дрысвяты-Пашавічы (ХI — ХIII стст.) // Браслаўскія чытанні: Матэрыялы VI навукова-краязнаўчай канферэнцыі, прысвечанай 150-й гадавіне з дня нараджэння браслаўскага лекара, грамадскага дзеяча Станіслава Нарбута (1853 — 1926) (Браслаў, 7 — 8 мая 2003 г.). Браслаў, 2003. С. 38-41).

[81] Седов В. Литва и кривичи // Lietuvos archeologija. 2001. Т. XXI. С. 83.

[82] Там же. С. 85. В. Седов, говоря о находках браслетообразных височных колец IV — V вв. в Восточной Литве, обращает внимание на неоднородный антропологический состав тогдашнего населения этого региона и выделяет мужской узколицый грациальный тип, характерный для раннесредневековых ятвягов, и умеренно массивный широколицый тип женщин. Украшениями женщин как раз и были браслетообразные височные кольца, что дает исследователю возможность предполагать принадлежность их к славянскому этносу. Используя при этом материалы Р. Денисовой, В. Седов почему-то игнорирует ее свидетельство, что умеренно массивный широколицый тип аналогичен типу балтских племен культуры штрихованной керамики, который был представлен уже у поздненеолитических племен нарвской культуры, что, естественно, упраздняет всякую связь его со славянами и подтверждает, что браслетообразные височные кольца как в Литве, так и на территории тушемлинской культуры наиболее вероятно принадлежали местным балтским племенам.

[83] Шмидт Е. О тушемлинской культуре IV — VII вв. в Верхнем Поднепровье и Подвинье (к вопросу этнической атрибуции) // I? balt? kult?ros istorijos. С. 115-116 (см. также в этой статье критику мнения об отношении славян к банцеровско-тушемлинской культуре).

[84] Казанский М. О балтах в лесной зоне России в эпоху Великого переселения народов // Археологические вести. 1999. № 6. С. 406-407.

[85] Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 102.

[86] Шмидт Е. К вопросу об этнической принадлежности женского инвентаря из смоленских длинных курганов // Материалы по изучению Смоленской обл. Вып. 7. М., 1970. С. 219-235.

[87] Артамонов М. Вопросы расселения восточных славян и советская археология // Проблемы всеобщей истории: Историографический сборник. Л., 1967. С. 66.

[88] Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 102.

[89] Працы Першага Зьезду Дасьледчыкаў Беларускае Архэолёгіі і Архэографіі (17 — 18 студзеня 1926 г.). Мн., 1926. С. 16.

[90] Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 123-124.

[91] Сергеева З. Балтские находки в курганах Западной Руси // Проблемы этногенеза и этнической истории балтов. Vilnius, 1985. С. 123-131.

[92] Седов В. Восточные славяне в VI — ХIII вв. С. 163.

[93] Валодзіна Т. Спарыш; Санько С. Вазіла; Санько С. Кумяльган // Беларуская міфалогія: Энцыклапедычны слоўнік / Навук. рэд. С. Санько. Мн., 2004. С. 485-486; 61; 265-266.

[94] Седов В. Амулеты-коньки из древнерусских курганов // Славяне и Русь. С. 151-157. Иногда эти вещи в литературе называют «собачками», а некоторые исследователи (Б. Рыбаков) сомневаются, что это изображения лошадей. Как не решался бы вопрос о семантике этих украшений, их связь с культом близнецов очень правдоподобна.

[95] Дучыц Л. Балты на тэрыторыі Полацкага княства і іх далейшы лёс // Полацк: карані нашага радавода… С. 26-31.

[96] Дучыц Л. Балты і славяне на тэрыторыі Беларусі ў пачатку II тыс. // Беларускі гістарычны агляд. 1995. Т. II. Сш. 1. С. 23.

[97] Дучыц Л. Этнічная карта Беларусі ў ХI — ХIII стст. (па археалагічных матэрыялах касцюма) // Гістарычна-археалагічны зборнік: Памяці М. Ткачова. Ч. 1. Мн., 1993. С. 67.

[98] Кулаков В. История Пруссии до 1283 г. М., 2003. С. 184.

[99] Дучыц Л. Касцюм жыхароў Беларусі Х — ХIII стст. (паводле археалагічных звестак). Мн., 1995. С. 33; Дучыц Л. Роля балтаў у этнагенезе беларусаў (па матэрыялах вывучэння касцюма ХI — ХII стст.) // Гістарычная навука і гістарычная адукацыя ў Рэспубліцы Беларусь… Ч. 1. С. 18.

[100] Седов В. Племена восточных славян, балты и эсты // Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 179-180.

[101] Дзярновіч А., Квяткоўская А. «Свастыка» як касмалягічны ды этнавызначальны сымболь // Kry?ja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1994. № 1. С. 86.

[102] Иванов В., Топоров В. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. М., 1974.

[103] Тамсама. С. 31-75 Зайкоўскi Э., Райкова А., Санько С. Вялес // Беларуская міфалогія… С. 100-102.

[104] Рыбаков Б. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 435.

[105] Лаучюте Ю.-С., Мачинский Д. Балтские истоки древнерусской сакральной пары Перун — Велес / Волос (по данным языкознания, истории, археологии) // Проблемы этнической истории балтов. R?ga, 1985. С. 187-188.

[106] Зайкоўскі Э. Месца Вялеса ў дахрысціянскім светапоглядзе насельніцтва Беларусі. Мн., 1998. С. 7; Дучыц Л. Валатоўкі // Беларуская міфалогія… С. 64-65.

[107] Рыбаков Б. Язычество Древней Руси. С. 421.

[108] Сергеева З. Народныя названия курганов на северо-востоке Белоруссии // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 67-72. З. Сергеева ошибочно считала, что только «общебелорусское» название для древних курганов ‘капца’ (ср. лит. Kapas ‘могила’) балтского происхождения. Наличие в фольклоре соседних народов персонажей, типологически и лингвистически подобных белорусским волотам (ср. литовские, украинские, российские и другие сказания про волотов-богатырей) свидетельствует скорее об их происхождении из общего балто-славянского фольклорного наследия (также см.: Смирнов Ю. Первожители с единственным топором // Балто-славянские исследования. 1997. М., 1998. С. 350-373).

[109] Топоров В. Балтийский элемент в новгородско-псковском ареале (общий взгляд) // Великий Новгород в истории средневековой Европы. М., 1999. С. 290.

[110] Иванов В., Топоров В. Исследования в области славянских древностей… С. 158.

[111] Тамсама. С. 4-30, 75-103; Иванов В., Топоров В. Перкунас // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. Т. II. М., 1998. С. 303-304; Зайкоўскі Э. Пярун // Беларуская міфалогія… С. 404-406.

[112] Шеппинг Д. Мифы славянского язычества. М., 1997. С. 57.

[113] Падрабязна на гэты конт гл.: Иванов В., Топоров В. К постановке вопроса о древнейших отношениях балтийских и славянских языков // Исследования по славянскому языкознанию. М., 1961. С. 273-305; Топоров В. К проблеме балто-славянских языковых отношений // Краткие сообщения Института славяноведения Академии наук СССР. 1961. Вып. 33-34. Актуальные проблемы славяноведения: Материалы первого координационного совещания по актуальным проблемам славяноведения. С. 211-218; Топоров В. Категории времени и пространства и балтийское языкознание // Балто-славянские исследования. 1980. С. 11-15; Топоров В. К реконструкции древнейшего состояния праславянского // Славянское языкознание. Х Международный съезд славистов: Доклады советской делегации. Сборник докладов. М., 1988. С. 264-292; Мартынов В. Балто-славяно-иранские языковые отношения и глоттогенез славян // Балто-славянские исследования. 1980. С. 16-26; Мартынаў В. Этнагенез славян: мова і міф // Спадчына. 1996. № 4. С. 164-182; Мартынов В. Праславянский язык и его место в западнобалтийском диалектном континууме // Acta Baltico-Slavica. 2000. T. XXV. С. 179-212; параўн. яшчэ на гэтую тэму: Лаучюте Ю.-С. О методике балто-славянских исследований // Славяне. Этногенез и этническая история… Л., 1989. С. 31-37; Откупщиков Ю. Opera philologica minora (Античная литература. Языкознание). СПб., 2001. С. 294-361; см. также работы Т. Лера-Сплавіньскага, В. Мажуліса и др..

[114] Касторскій М. Начертаніе словянской ми?ологіи. СПб., 1841. С. 64-67; Narbutt T. Dzieje staro?ytne narodu Litewskiego. T. I. Wilno, 1835. C. 438.

[115] Конан У. Хрысціянства ў гістарычным лёсе Беларусі // Беларуская думка ХХ ст.: Філасофія, рэлігія, культура (анталогія) / Укл. Ю. Гарбінскі. W-wa, 1998. С. 569; на схожесть кривских и литовских верований обращал внимание и В. Пашута (Пашуто В. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 109).

[116] Забашта Р. Язичницька монументальна скульптура Білорусії (контекстуальні паралелі й зближення) // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў… С. 33-35.

[117] Марзалюк І. Ад этнасу да нацыі // Гістарычны альманах. 2002. Т. VII. С. 161.

[118] Полное собрание русских летописей. Т. II. Ипатьевская летопись. М., 1962. С. 10.

[119] Лобач У. Да пытання аб хрышчэнні Полацкай Крыўі // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў… С. 51.

[120] Дмитриев С. К вопросу о функционировании и генезисе этнонима «кривичи» // Язычество восточных славян. Л., 1990. С. 143-149.

[121] Чарняўскі М. Вытокі // Беларуская думка. 1992. № 2. С. 69.

[122] Пьянков А. Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Мн., 1980. С. 160.

[123] Чарняўскі М. Каля вытокаў беларускага этнасу і дзяржаўнасці // Балты і этнагенез беларусаў: Матэрыялы міжнароднай канферэнцыі (Мінск, 21 — 23 мая 1993 г.). В рукописи; Седин А. Общественные отношения и идеология населения Восточной Беларуси в V — VII вв. н. э. // Проблемы археологии и древней истории Верхнего Поднепровья и соседних территорий: Международная научная конференция (30 января — 1 февраля 2002 г.): Доклады и сообщения. Магілёў, 2002. С. 210-219.

[124] Мельникова Е., Петрухин В. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX — X вв.) // Вопросы истории. 1989. № 8. С. 24-38.

[125] Сагановіч Г. Нарыс гісторыі Беларусі… С. 21.

[126] Насонов А. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 29.

[127] Сагановіч Г. Нарыс гісторыі Беларусі… С. 25.

[128] Тарасаў С. Раньнесярэднявяковая беларуская дзяржаўнасьць у еўрапейскім геапалітычным працэсе // Гістарычна-археалагічны зборнік: Памяці М. Ткачова. Ч. 2. Мн., 1993. С. 149.

[129] Акіншэвіч Л. Пра «цывілізацыйныя асновы» беларускага гістарычнага працэсу // Беларуская думка ХХ ст. … С. 451.

[130] Лобач У. Да пытання аб хрышчэнні Полацкай Крыўі. С. 49.

[131] Мачинский Д. Этносоциальные и этнокультурные процессы в Северной Европе (период зарождения древнерусской народности) // Русский Север: Проблемы этнокультурной истории, этногеографии, фольклористики. Л., 1986. С. 19.

[132] Тарасаў С. Пачатак часу і прасторы. С. 19.

[133] Прохараў А., Санько С. Рагвалод // Беларуская міфалогія… С. 415.

[134] Дучыц Л. Археалагічныя помнікі ў назвах, вераваннях і паданнях беларусаў. Мн., 1993. С. 28.

[135] В качестве определенной типологической аналогии можно упомянуть скандинавскую «Сагу о Хальвдане Черном», где повествуется о конунге, в правления которого были самое урожайные годы, а по смерти этого правителя его тело было разделено на части и погребено в разных уголках края, чтобы всем жителям было обеспечен благополучие, магически связанное с его личностью. Все курганы, где якобы похоронены останки Хальвдана Черного, назывались его именем. Исследователи утверждают, что на самом деле похоронен он был в одном месте, а в других в честь конунга были насыпаны курганы, что связывается с сакрализацией королевской власти (гл.: Стурлусон С. Круг земной. М., 1980. С. 42; Гуревич А. «Круг земной» и история Норвегии // Стурлусон С. Круг земной. С. 615). Аналогичные мотивы связываются и с «вещим» Олегом, погребения которого известны в трех местах. Так же по смерти волшебника Грима Эгира в ладожских землях его хотели изрубить на части, но в конце концов насыпали три кургана. Такой же обычай некогда существовал и у кельтов – их эпический герой, воин-маг Кухулин, был похоронен по частям (Щавелёв А. Особенности княжеских погребений языческой Руси (летописные известия и археологические данные) // Святилища: археология, ритуалы и вопросы семантики: Материалы тематической научной конференции (Санкт-Петербург, 14 — 17 ноября 2000 г.). СПб., 2000. С. 107). Очень интересно, что некоторые курганы носят имя литовского князя и короля Миндовга, который также небезосновательно связывается с языческим культом («могила Миндовга, nbsp;

[132] Тарасаў С. Пачатак часу і прасторы. С. 19.

или Войшелка» до 1955 г., когда ее срыли, существовала в пинском предместье Лещ, в конце Фанерной ул. (гл.: Кухаренко Ю. Пинские курганы // Славяне и Русь. С. 87-90)).

[136] Віцьбіч Ю. Плыве з-пад Сьвятое гары Нёман. Мн., 1995. С. 20-21. В связи с близостью священнического сословия балтов к нижним, связанных с водой и недрами сфер, показательно, что Рогволод, по народному преданию, замещает именно хтонического персонажа «основного» мифа.

[137] Лобач У. Чарадзейства на Полаччыне: гісторыка-культурны кантэкст // Полацк: карані нашага радавода… С. 52-53; Иванов В. Реконструкция слов и текстов, отражающих культ волка // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. 1975. Т. XXXIV. № 5. С. 400-401. Надо согласиться с предположением Лобача, что построенный при жизни Всеслава Софийский собор вряд ли можно рассматривать как однозначное свидетельство перехода князя в христианство, т.к. храм св. Софии на тот момент, помимо прочего, был одним из основополагающих символов мощи и величия государства.

[138] Югов А. Образ князя-волшебника и некоторые спорные места в «Слове о полку Игореве» // Труды Отдела древнерусской литературы. 1955. Вып. 11. С. 14-21.

[139] Существует возможность связи летописных сведений о появлении в 1028 над Восточной Европой видного отовсюду змеевидно полярного сияния с достоверной датой рождения Всеслава Чародея (зимой 1028/1029 гг.) (гл.: Прохараў А. Усяслаў Брачыславіч // Беларуская міфалогія… С. 519).

[140] Иванов В., Топоров В. Исследования в области славянских древностей… С. 34, 73-74, 125.

[141] В отличие от полоцкого, наиболее известен и исследован новгородский вечевой обычай. Сравнение с ним позволяет глубже познать природу, социальные силы, деятельность и функции полоцкого веча, которое среди современников славилось как старейшее и очень активно проявило себя в середине ХII в. (Семянчук Г. Полацк і Ноўгарад у IХ — ХIII стст. // Гісторыя, культуралогія, мастацтвазнаўства… С. 22-23). Подробнее о полоцком вече см.: Юхо Я. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі: У 2 ч. Ч. 1. Мн., 2000. С. 85-87; Штыхаў Г. Дзяржаўны лад у землях-княствах // Гісторыя Беларусі: У 6 т. Т. I. Старажытная Беларусь: ад першапачатковага засялення да сярэдзіны XIII ст. Мн., 2000. С. 218-219; Котлярчук А. Швэды ў гісторыі й культуры беларусаў. С. 11. О смысле и сущности древней демократии (в т. ч. и в связи с институтом народных собраний) см. статью Алена дэ Бенуа «Зварот да дэмакратыі: даўніна і сучаснасць» в этом издании (DRUVIS № 1, с. 205–212).

[142] Седов В. Восточные славяне в VI — XIII вв. С. 98-99, 174.

[143] Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 122-123 (гл. карты 35, 36).

[144] Топоров В. Балтийский элемент в новгородско-псковском ареале (общий взгляд). С. 281-282.

[145] Трофимова Т. Кривичи, вятичи и славянские племена Поднепровья по данным антропологии. С. 119.

[146] Чебоксаров Н. Вопросы этногенеза народов Советской Прибалтики в свете данных этнографии и антропологии // Краткие сообщения Института этнографии Академии наук СССР. 1950. № 12. С. 22.

[147] Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М. — Л., 1950. С. 17.

[148] Семянчук Г. Усяслаў Брачыславіч, князь полацкі (штрыхі да гістарычнага партрэта) // Bia?oruskie Zeszyty Historyczne. 2002. № 18. С. 10. Такие обстоятельства совсем не позволяют рассматривать князя в качестве «образцового христианина» (ср. мнение В. Позднякова о конфессиональной принадлежности Всеслава Чародея: Пазнякоў В. <Рэц. на:> Kryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. Менск, № 1. 1994. 224; № 1 (2). 1996. 124; № 1 (3). 1998. 164 // Беларускі гістарычны агляд. 2000. Т. VII. Сш. 1. С. 229-230). В свете языческой «реакции» можно рассматривать и освобождение Всеслава киевским вечем и недолгое его правление в Киеве. Как полагает В. Комарович, полоцкий князь символизировал языческую старину в конфликте киевлян со старшими Ярославичем и явно противостоял грекофильской ориентации последних (Комарович В. Культ рода и земли в княжеской среде ХI — ХIII вв. // Труды Отдела древнерусской литературы. 1955. Вып. 11. С. 102-103).

[149] Тарасаў С. Чарадзей сёмага веку Траяна: Усяслаў Полацкі. Мн., 1991. С. 47.

[150] Клімаў М. Полацкае княства ў IХ — ХI стст. // Гісторыя Беларусі. Т. I. С. 156.

[151] Сопоставляя два варианта определения этнической основы Полоцкого княжества: или как скандинавско-славянского (ср. определение А. Стендера-Петерсена (Котлярчук А. Швэды ў гісторыі й культуры беларусаў. С. 8)), или как балто-славянского государства (Баўтовіч М. Праблематыка этнагенезу палачанаў // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў… С. 19), полагаем, что наиболее уместным был бы термин балтско(кривско)–русского (последняя составляющая — немногочисленная, но политически господствующая славяноязычная полиэтническая «русь»).

[152] Семянчук Г. Усяслаў Брачыславіч… С. 9-10; Семянчук Г. Фармаванне тэрыторыі Полацкай зямлі ў IХ — ХІ стст. (этапы, агульнае, асаблівасці) // Europa Orientalis. Polska i jej wschodni s?siedzi od ?redniowiecza po wsp??czesno??: Studia i materia?y ofiarowane prof. S. Alexandrowiczowi w 65 rocznic? urodzin. Toru?, 1996. C. 48. Для обоснования нашей мысли обращает внимание на особую латгальско-кривскую связь, выраженную, между прочим, в распространении в кривичском ареале «латгальских» топонимов типа Латыголичы, Латыголь и названий с основой kriv-(kriev-) в Латгалии. Ср. также мнение о значительной роли балтских обитателей Верхнего Поднепровья в этногенезе латгалов и возможности переноса ими в Восточную Латвию самого наименования «латгалы» (Радиньш А. К вопросу об этнической истории латгалов // Гістарычна-археалагічны зборнік. 1997. № 12. С. 207-220). Впрочем, идеализировать отношении Полотчины со всеми балтскими племенами не приходится (вспомните неудачный поход 1106 на земгалов), но имея в виду достаточно частые столкновения между самими балтами (к примеру, походы литвы на латгалов и земгалов), можно смело рассматривать экспансию Полоцка не в русле «балтско-славянской конфронтации», а как естественную борьба за доминирование в своем регионе.

[153] Семянчук Г. Усяслаў і Яраславічы. Спецыфіка палітычных адносінаў Полацка і Кіева ў другой палове ХI ст. // Україна в Центрально-Східній Європі (з найдавніших часiв до XVIII cт.). 2002. Вып. 2. С. 53-54.

[154] Марзалюк І. Людзі даўняй Беларусі: Этнаканфесійныя і сацыякультурныя стэрэатыпы (Х — ХVII стст.). Магілёў, 2003. С. 150-175.

[155] Параўн.: Седов В. Древнерусская народность: Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 214-219.

[156] Марзалюк І. Людзі даўняй Беларусі… С. 28.

[157] Яковенко Н. Нарис історії України з найдавніших часів до кінця XVIII ст. Київ, 1997. С. 59.

[158] Семянчук Г. Полацкая зямля ў сістэме палітычных адносін Усходняй Еўропы IХ — ХI стст. // Беларусь паміж Усходам і Захадам: Праблемы міжнацыянальнага, міжрэлігійнага і міжкультурнага ўзаемадзеяння, дыялогу і сінтэзу. Ч. 2 (Беларусіка = Albaruthenica. Кн. 6). Мн., 1997. С. 13. Балтийский геостратегический фактор имел существенное значение практически с момета основания Полоцка: выбор места для города мог быть мотивирован его расположением на стыке водных путей, что ведут до удаленных друг от друга частей балтийской акватории — рижской и финской (Булкин В., Смирнов Б. О месте Полоцка на Западной Двине // К 1125-летию Полоцка… С. 13).

[159] Тарасаў С. Адкуль прыйшло хрысьціянства ў Беларусь // Полацак. 1991. № 10. С. 13.

[160] Baranauskas T. Lietuvos valstyb?s i?takos. Vilnius, 2000. С. 146-156. Примечательно, что и более поздний «белорусский» образ литовца (литвина) сильно отличается от «российского» («русского»), в частности — менее враждебным отношением, добродушием, ориентацией на то, что непосредственно связано с контактом (Топоров В. Образ «соседа» в становлении этнического самосознания (русско-литовская перспектива). С. 12-13).

[161] Полное собраніе русскихъ лѣтописей. Т. II. Ипатьевская лѣтопись. СПб., 1908. С. 496.

[162] Полное собрание русских летописей. Т. IX, X. Никоновская летопись. М., 1965. С. 237.

[163] Краўцэвіч А. Стварэнне Вялікага Княства Літоўскага. Rzeszów, 2000. С. 148; Сагановіч Г. Інфлянцкія немцы ў Полацку ў cярэдзіне ХIII і пачатку ХIV ст. // Беларускі гістарычны агляд. 2000. Т. VII. Cш. 1. С. 98-99.

[164] Новгородская первая летопись… С. 83.

[165] Ластоўскі В. Гісторыя беларускай (крыўскай) кнігі: Спроба паясьніцельнай кнігопісі ад Х да пачатку ХIХ ст. Kaunas, 1926. С. 80.

[166] Лобач У. Паганства і хрысьціянства: беларускі выпадак // Kryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1994. № 1. С. 146-147. Ср. рассуждения И. Абдираловича: «Приверженность к старой языческой вере сделало то, что в ХIII в. Беларусь соединяется с «языческой» еще Литвой. Должно быть, Знич литовского князя горел ярче, чем кресты киевского князя и польского короля» (Абдзіраловіч І. Адвечным шляхам: Дасьледзіны беларускага сьветагляду. Мн., 1993. С. 11).

[167] Топоров В. К реконструкции древнейшего состояния праславянского. С. 278.

http://tverzha.ru/archives/1145

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

СТРАННЫЕ СУХОПУТНЫЕ МОРЯКИ. СПОРЫ О СПОРАХ И ВЕЛИКАЯ СЕРЕБЬ

Словене (славяне) было не единственным именем славянских племен. Окружающие народы называли их еще венедами или венетами.

Рассказывая о «солнечном» камне янтаре, привозимом из «полуночных стран» с берегов какой-то реки Эридан, древнегреческие авторы упоминали энетов или венетов, от которых поступал янтарь. Однако, где находится загадочная река Эридан, или, как у Скилака Кариандского, - Хридан (Гридан), где живут энеты или венеды, никто из них толком не знал. На этот счет высказывались самые фантастические предположения. Так, например, Эсхил и Еврипид отождествляли Эридан с Роданом в Галлии (река Рона), Скилак и Аполлоний Родосский - с рекой Падусом (река По) в Северной Италии и т. д. Последний между прочим Электридские (т. е. янтарные - от греческого «электрион») острова помещал в глубине Адриатического моря. Дело несколько прояснилось лишь после того, как в первой четверти IV в. до н. э. выдающийся ученый и отважный мореплаватель Питей из города Массалии (современный Марсель) обогнул на корабле Западную Европу и достиг легендарной «страны янтаря».

По сведениям Питея, дошедшим до нас в виде отрывков в сочинениях Диодора, Плиния Старшего, Страбона и Гемина, река Эридан разделяет Кельтику и Скифию. Здесь, на обширном затопляемом приливом побережье моря Ментоном, живут некиегвиноны (т. е. веноны, венеты) или, по другой версии, - гуттоны. На расстоянии одного дня плавания от названного побережья находится остров по имени Абалус (разночтения - Абалция, Балтии, Басилей, Озерикта, Глессарий), на который весной волны выбрасывают янтарь, представляющий собой частички «свернувшегося от холода» моря, Жители побережья собирают этот дар моря и используют его в качестве топлива или же продают соседнему народу тевтонам.

Сведения, собранные Питеем, дали возможность уже Плинию Старшему (I в. н. э.) решительно отвергнуть мнение о том, будто янтарь добывали на островах Адриатического моря, и, напротив, поддержать точку зрения тех, кто уверял, что это «продукт северного Океана» (Плиний. Естественная история, XXXVII, II. Косвенным подтверждением того, что янтарь добывали на южном и восточном побережье Балтики, может служить указание известного римского писателя Тацита (начало II в. н. э.), что в его время из всех народов «одни лишь эстии собирают янтарь, который у них зовется глезом (ср. у Питея остров Глессарий. - В. К.). Собирают они его в мелкой воде и на самом берегу» (Тацит. Германия, 45). В источниках, относящихся к готскому королю Теодориху (конец V-начало VI в.), имеется сообщение о прибытии к готам послов от народа эстов, которые в качестве дара привезли с собой продукт своей земли - янтарь (Е. Ч. Скржинская. Комментарий. - В кн.: Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960, стр. 221). В наши дни на основании химического анализа было доказано, что в подавляющем большинстве янтарь, обнаруженный на территории Древней Греции начиная с Микенской эпохи, т. е. с XVI в. до н. э., и вплоть до Македонского завоевания, имеет северное происхождение (Дж. Г. Д. Кларк. Доисторическая Европа. Экономический очерк. М. 1953, стр. 261-263)). Большинство согласилось и с тем, что река Эридан (Часть современных ученых отождествляют Эридан с Рейном или Эльбой; другие считают, что Эридан - это Висла; третьи - что это Западная Двина)течет не на юге, а на севере и, следовательно, где-то там же живут венеты.

Начиная со второй половины I в. н. э. мы имеем целый ряд свидетельств о проживании венетов на востоке Северной Европы, и в частности в Южной Прибалтике. Так, римские писатели Плиний и Помпоний Мела, передавая рассказ другого римского автора, сообщают, что около 58 г. н. э., в бытность проконсулом Галлии Квинта Метелла Целера, к северному побережью Германии буря прибила однажды каких-то купцов индов, в которых со времени П. И. Шафарика принято видеть торговцев из балтийского племени виндов, т. е. винедов. В другом месте своего труда, говоря о более близком ему времени, Плиний замечает: «Некоторые рассказывают, что здесь (речь идет о Каданском, т. е. Гданском, заливе. - В. К.) живут до реки Вистулы сарматы, венеды, скирры и гирры» (Плиний. Естественная история, IV, 13, 97).

Племя гирров, по всей вероятности, обитало в Гиррии, на эстонском побережье Балтийского моря, о чем упоминает средневековая латышская хроника. (Сравни: бывший Гарриенский уезд в Лифляндии.)

Племя скирров, или сциров, также было связано с Восточной Прибалтикой. По крайней мере именно здесь, на территории расселения древних литовских и латышских племен - жмуди и куршей, мы встречаем большинство топонимов типа - Скири, Скирше, Скиреле, Скирице, Скиришки, Скирлайне, Скиргале, Скирмонте, Скирдоние и т. п.

Сарматами в античное и раннесредневековое время часто именовали вообще все народы Восточной Европы. По словам Питея, Сарматия достигала на западе Галлии. Тацит и Птолемей под Сарматией подразумевали земли, расположенные к востоку от рек Вислы или Одера и простиравшиеся на юге до Венгерской низменности и северных берегов Черного моря. Собственно сарматы - народ иранской языковой группы - жили первоначально к востоку от реки Дона, а с IV в. до н. э. постепенно начали продвигаться на запад в Карпато-Дунайский бассейн.

О венедах упоминает и известный римский писатель Тацит (умер в 120 г. н. э.). «Здесь, - пишет он, имея в виду реку Вислу, - конец Свебии. Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне» (Тацит. Германия, 46).

После Тацита три отрывочных упоминания о венедах мы находим у знаменитого географа древности Птолемея (умер около 178 г. н. э.): «Сарматию ограничивают великие племена; венеды по всему Венедскому заливу, а к северу от Дакии - певкины и бастерны, и со всех сторон Меотиды (Азовское море. - В. К.) - языги и роксоланы, а возле них - [г]амаксобии и алано-скифы». «По реке Висле под венедами [живут] гутоны, затем финны, затем сулоны». Наконец, в третьем месте Птолемей говорит о «Венедских горах» (Птолемей. География, III, 5,7; III, 5,1), в которых принято усматривать Карпаты.

Имя венедов содержится также в Певтингеровых таблицах-дорожниках, составленных неким Касторием в III в. н. э. на основании не дошедшей до нас карты мира времен императора Августа (63 г. до н. э.-14 г. н. э.). Они изданы впервые в XVI в. по копии середины XIII в. В этих дорожниках, имеющих вид узкой ленты, приводятся названия географических пунктов и племен (мимо которых приходилось проезжать путнику) без каких-либо комментариев относительно местоположения первых и расселения вторых. Венеды в дорожнике упоминаются дважды; первый раз между «Лупионес Сармате и Альпы Бастарнские», т. е. где-то в районе Карпатских гор (венады-сарматае) и второй раз - между реками «Данубис (Дунай) и Адалиндус» после древних прикарпатских племен гетов и даков (венеды) («Itineraria Romana» Romisch Reisewege an der Hand der Tabula Peutingeriana dargestellt von Konrad Miller, VII. Stuttgart 1916, S. 115-116).

Но самыми интересными являются сведения о венедах, приводимые готским историком Иорданом (середина VI в. н. э.), который не только сообщает весьма точные данные о местожительстве этого народа, но и говорит о том, что венеды - это одно из наиболее древних общенародных наименований славян. «Между этими реками (Дунаем, Тиссой и Олтом. -В. К.), - читаем мы у Иордана, - лежит Дакия, которую, наподобие короны, ограждают скалистые Альпы. У левого их склона, спускающегося к северу, начиная от места рождения реки Вистулы на необозримых пространствах расположился многолюдный народ венетов. Несмотря на то что теперь их наименования меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами»(Иордан. О происхождении и деяниях гетов, 34). Несколько ниже, рассказывая о правлении готского короля Германариха, Иордан еще раз вспоминает о венетах в следующем контексте: «После поражения герулов Германарих двинул войско против венетов. . . Эти [венеты], как уже отмечалось выше, происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов и склавенов. Теперь по грехам нашим они свирепствуют повсеместно, но в ту пору все подчинялись его власти» (Там же, 119).

Приведенные сообщения Иордана подтверждаются тем, что мы знаем о венедах из более поздних источников. Так, в хронике Фредегара середины VII в. сказано: «Sclavos cognomento Winidos», т. е. («. . .славянам, называемым винидами»). Ион Боббийский, также автор VII в., в своем описании жития св. Колумбиана говорит: «Ei cognatio in mentem ruit, ut Veneticorum qui etSclavi dicebantur. . .» («Пришла ему мысль отправиться к венетам, которые именуются еще славянами. . .»). Еще определеннее выражается англосаксонский ученый Алкуин, современник и дееписатель Карла Великого (вторая половина VIII-начало IX в.): «Славян зовем венедами». В песне английского путника VIII-IX вв. упоминаются венеды и их река Висла, у которой в это время, как нам хорошо известно, жили поляки (В. В. Мавродин. Образование древнерусского государства М., 1945, стр. 32). Вообще во всех без исключения раннеевропейских, и особенно немецких, хрониках, грамотах и других письменных документах наименования венеды, венеты, бенеты, виниды, гвинины и т. д. являются синонимами этнонима славяне и предшествуют последнему, доживая в этом значении до XIV-XVI вв., а в разговорной речи за отдельными группами славян они сохраняются вплоть до конца XIX в. Финны же и эстонцы и в наши дни продолжают именовать русских вене, венелайне.

Со славянами связывают также многочисленные географические названия, произведенные от корня венд\вент\ вен\вин и разбросанные на пространстве между Балтийским морем и Карпатскими горами. Так, в Трансильвании в начале XIX в. был известен населенный пункт Винедишдорф (по-немецки дословно «Славянская деревня»), который на венгерский язык переводился как Тотфалу, что значит «Словацкое село». Ладожское озеро эстонцы и финны в прошлом называли Венеенмиере, т. е. «Русское море», что хорошо согласуется с последними данными археологии, доказавшей, что древняя Ладога была крупным торговым центром уже на заре образования Киевской Руси. Этому же корню близки, кажется, и такие средневековые и современные топонимы в нашей Прибалтике, как река Вента (в древности Виндава); город Венден или Вённо-лин (недалеко от Риги); село Вюнно или Вённокиррик (Вёндау) - в окрестностях Тарту; Веннефер, т. е. «жилище вендов»; Венайа (Венейа), упоминаемая в Софийском временнике; Виндовишки, Виндзегола и другие, где славянский этнический элемент, по свидетельству письменных источников и археологии, отмечается с IX- X вв. Однако особенно большое число названий подобного рода: Вендхауз, Вендсберг, Вендграбен, Винден, Виндехайм, Виндишланд - встречалось на территории Восточной Германии еще в XIX в., которая в раннем средневековье была сплошь заселена различными славянскими племенами. Территория словенской Крайны в империи Карла Великого получила наименование Винидской марки. Точно так же земля полабских славян в западных источниках (например, у короля Альфреда, IX в.) носит название Винидаланд, т. е. «страна венедов»(Следует отличать Винидланд («страна венедов») от сходного наименования восточного побережья Северной Америки Винланд (Vinland) в исландских сагах, восходящего к названию «страна винограда»). Это же название - Веонодланд, Винодланд, Виндланд, Вентланде, Ванланд и т. п. - носило в IX-XII вв. южное побережье Балтийского моря, занятое славянами. П. И. Шафарик в книге «Славянские древности» приводит свыше 60 таких наименований, почерпнутых им из старинных источников и современной ему немецкой географической номенклатуры (П. И. Шафарик. Славянские древности, т. I, кн. 1. М., 1837, стр. 149).

Наряду с этим этнонимы и топонимы с основой венд\ вент прослеживаются и далеко за границей указанного ареала - в Италии, Галлии, Британии, Скандинавии, Малой Азии и в ряде других мест, где славяне в древнейшую эпоху, насколько нам известно, никогда не проживали. Выше, в рассказе о янтаре, говорилось, что некоторые античные авторы полагали, будто его привозили в Грецию с берегов Адриатического моря, где в предгорьях Альп и в долине реки По жили некие венеты, или энеты. По мнению Геродота и Аппиана, эти итальянские венеты были иллирийцами, по мнению Скилака Кариандского и Страбона - кельтами. Однако Полибий указывает, что хотя венеты, обитавшие у Адриатики, в отношении «нравов и одежды . . . мало отличаются от кельтов, но языком говорят особым»(Полибий. Всеобщая история в 40 книгах, II, 17; 5; 6).

Известны были также венеты или венеллы Галлии в области Ареморика (Нормандия и Бретань). Эти венеты - великолепные моряки, имели сильный морской флот, благодаря которому им некоторое время даже удавалось отстаивать свою независимость перед лицом римских легионов Юлия Цезаря. Именно с ними склонен был сближать Страбон венетов Адриатики, поскольку он считал, что «кельты родственны иллирийским народностям»(Страбон. География, IV, 4, 1; V, 1, 4). Впрочем, замечает Страбон, гораздо более распространено мнение о том, что италийские, или адриатические венеты происходят из Пафлагонии - области в Малой Азии, примыкающей к Синопскому полуострову. Здесь обнаруживается еще один очаг, содержащий интересующий нас ономастикой. Эвганеи, - пишет Тит Ливии, - жили между Альпами и Адриатическим морем, но были вытеснены из этих мест прибывшими из Малой Азии венетами(Тит Ливий. История римского народа, I, I-IV. Ч «Илиада», II, 851).

Наиболее ранние сведения об этих малоазийских венетах или энетах, как пишет Страбон, восходят к «Илиаде» Гомера, в которой встречается следующее двустишие:Вождь Пилемен пафлагонам предшествовал, храброе сердце,

Выведший их из Генет, где стадятся дикие мески («Илиада», II, 851).

Стремясь разъяснить приведенные строки, Страбон указывает, что в его время в Пафлагонии никаких энетов уже не осталось, но тем не менее отдельные писатели, как, например, Зенодот, были твердо убеждены в достоверности гомеровского сообщения и полагали, что он в данном случае имел в виду не народ, а город Энеты, позднее известный под именем Амисы. Другие утверждали, что селение с аналогичным названием существовало в местности Эгиале в 10 египетских схенах (55 км) от города Амастрии. Находились и такие, которые считали, что энеты были одним из наиболее сильных пафлагонских племен и жили вначале по соседству с каппадокийцами. Потеряв своего вождя во время Троянской войны, они переправились во Фракию и после долгих скитаний прибыли в Энетику, т. е. Адриатическую Венетию. Поэтому, вероятно, энетов и нет больше в Пафлагонии (Страбон. География, XII, 3, 8).

Таким образом, вопрос об этнической принадлежности малоазийских венетов представлялся уже во времена Страбона весьма проблематичным, хотя господствовавшее мнение и сближало их с венетами Северной Италии, основываясь при этом главным образом на созвучии имен да еще на одинаковой приверженности тех и других к занятию коневодством. Имелось, впрочем, еще одно мнение, высказанное Геродотом, который утверждал, что пафлагонские венеты сродни иранскому племени индийцев.

Заканчивая перечень сведений о венетах, нам представляется небезынтересным упомянуть еще об одном очень отдаленном и превосходящем своей фантастичностью все, что до сих пор о них говорилось, известии средневекового прусского хрониста Луки Давида (первая четверть XVI в.). Вот краткое содержание его рассказа. В царствование римского императора Августа ученые-звездочеты города Силуры в Вифинии, желая знать, живут ли какие-нибудь люди в царстве вечной зимы на пределах седьмого и восьмого небесных кругов, отправили туда нескольких опытных мужей. Эти последние, прошедши отдаленные земли татар, Роксоланию, огромную страну Московскую, пришли наконец в края венедов и алан в Ливонии. Переправившись через море, они пристали к пустынному берегу, не имевшему собственного постоянного названия и именовавшемуся то Саргатией, то Гелидой, то Ватиной. Странствуя по этой земле, они не могли говорить ни с одним человеком, пока не пришло к ним из Сарматии несколько венедов, язык которых оказался им немного понятным. От этих венедов вифинцы узнали, что тамошние жители зовутся ульмигерами вследствие того, что обитают у рек под вербами в тростниковых хижинах. Они не имеют ни городов, ни селений, не знают земледелия, и вся их пища состоит из воды и рыбы. Одежду они изготовляют из тростника.

Страна ульмигеров была богата озерами, реками и особенно лесами. Хотя туземцы оказались людьми простыми, необразованными, к иностранцам они отнеслись тем не менее весьма приветливо. Верования ульмигеров заключались в поклонении Солнцу и Луне. Письменность им была совершенно незнакома, и они крайне удивлялись, как можно передавать посредством письма свои мысли другим людям. Счет дням и переменам фаз Луны эти люди вели с помощью зарубок на куске дерева либо узелков на шнурках. Зиму они проводили в своих хижинах, перемежая сон сидением в бездействии у огня. Несмотря на то что у ульмигеров существовало многоженство, детей у них было мало.

Приближение зимы заставило вифинцев остаться в стране ульмигеров до следующего лета, однако наступление теплых дней принесло какую-то болезнь, от которой они все, кроме одного по имени Дивон, умерли. Дивон же умер во время обратного пути на родину в городе Плоцке в Мазовии. Записки его попали в руки плоцкого настоятеля Ярослава, который вместе с какой-то кирилловской летописью передал их епископу Христиану. Христиан внес их в свою хронику, а уже из этой хроники их извлек упомянутый выше хронист Лука Давид(Lucas David. Preussische Chronik, В. 1. Konigsberg, 1812).

Все в приведенном рассказе до крайности сложно и запутанно. В одну кучу смешаны и римский император Август, живший на рубеже нашей эры, и позднеантичный народ роксоланы, и татары, появившиеся в Европе лишь в XIII в., и Московское государство, возникшее еще позднее. По-видимому, текст летописи неоднократно «творчески» перерабатывался его переписчиками, которые вносили в него дополнения и исправления, что и привело со временем к указанному историческому анахронизму, если, конечно, не считать все это чистейшей выдумкой. Однако от такого вывода нас заставляют отказаться некоторые соображения.

Анализируя рассказ, мы обнаруживаем в нем данные, которые находят подтверждение или параллели в других источниках, как письменных, так и ономастических. Это, во-первых, название народа - ульмигеры, которых И. П. Шафарик сопоставлял с упоминаемыми Иорданом ульмеругами, т. е. «островными ругами». Мы со своей стороны отметим близость второй половины этого слова и наименований Герры - Геродота, гирры - Плиния, герулы, элуры - Птолемея и Иордана, Гиррия (местность в Восточной Прибалтике) - Генриха Латыша. Название страны Саргатия может быть увязано с названием племени скирров (куршей?) и соответствующей топонимией Восточной Прибалтики, о чем выше уже говорилось. Ватина, по Шафарику, - это «страна води, воти», племени, жившего к северу от русских земель. Вместе с тем название это заставляет нас вспомнить о древнегерманском боге-герое Одине-Вотане, «ранняя деятельность» которого протекала, согласно исландским сагам, где-то между Балтийским и Черным морями. С этим последним именем можно также сопоставить латышское наименование части эстонцев ведде, видде (ср. область Видземё). Иордан в устье Вислы упоминает племя видивариев или видидариев. У него мы встречаем и племенное наименование васинабронки, в котором, кажется, та же осложненная основа вас\ват. Наконец, Гелида - вероятно, область Птолемеевых галиндов, голдов Иордана или голяди русских летописей, потомки которых проживали на реке Протве под Москвой еще в XII в.

Венеды, о которых идет речь в отрывке, - это скорее всего восточные славяне - русские, несмотря на то что рядом и независимо от них в рассказе упоминается страна Московская. Считать венедов немцами, как это пытались делать некоторые немецкие буржуазные ученые, не представляется возможным, поскольку о венедах говорится как о пришельцах с востока - из Сарматии (ср. в Певтингеровых таблицах - венеды сарматские).

Таким образом, источники называют три основные этнические группы, носившие имя венеты\венеды: италийскую, галльскую и прибалтийскую, обитавшие на морских побережьях или в увлажненной местности(Про балтийских гвинопов еще Питей сообщал, что они жили поблизости от затапливаемой страны Ментоном, под которой с равным основанием можно подразумевать как территорию позднейших Нидерландов, так и любую часть побережья Южной и Восточной Прибалтики. Галльские венеты также жили на полуострове, который носил характерное название Армореи или позже Морей. Южная часть Галлии, орошаемая рекой Вандой, была известна под названием Вандеи, Вандилии, а у латинских писателей Аквитании (от латинского aqua - «вода»). Аквиллеем именовался также главный город Италийской Венетии (современная Венеция), оттого что находился посреди заболоченного устья трех рек: Изонцо, Турре и Натизане. Очевидно, наименовение вент \ венд обозначало первоначально жителя вязкого низкого побережья или болотистой местности. Именно в таком значении предстает перед нами корень венд \ винд в различных индоевропейских и финно-угорских языках. Например, датское Vand; литовское Vanduo; норвежское Vann; кельтское Vin - «вода», кельтское Wand, Wend, Wond - «река»; финское Vena - «болото, мокрота»; немецкое Vint(er) - «зима», т. е. «мокрое время года»; готское Vinja - «луг»; ирландское find; кимврское gwynu - «белый, сходный с цветом воды» и т. д. (Alois Walde. Vergleichendes Worterbuch der Indogermanischen Sprachen, herausgegeben und bearbeitet von Julius Pokorni, B. 1. Berlin und Leipzig, 1930, S. 252, 257, 259; Jakob Grimm und Wilgelm Grim. Deutsches Worterbuch, B. XII. Leipzig, 1922, S. 2295)).

В галльских венедах все согласно видят кельтов; венеды Италии, по мнению одних, - кельты, по мнению других, - иллирийцы; прибалтийских венедов большинство советских историков: А. Д. Удальцов, М. И. Артамонов, В. В. Мавродин, С. П. Толстов, Б. А. Рыбаков и другие - считают славянами 19 (Еще раньше, в начале прошлого века горячим поборником славянства прибалтийских венедов выступил П. И. Шафарик, который относил этот этноним к исконно славянским словам. В своем утверждении Шафарик исходил из того, что венедами славян называли немцы и финны, принадлежавшие к разным языковым семьям. Арморейских и италийских венетов Шафарик считал колониями славян (П. И. Шафарик. Славянские древности, т. I, кн. 1, стр. 150). В противоположность этому известный русский славист А. А. Шахматов во всех трех основных группах венедов видел кельтов. Кельтским считал он и сам термин венд | вент выводя его из uenos (по-кельтски «друг») и uenja (по-кельтски «родство»). Доказательство своей правоты А. А. Шахматов видел в том, что в Баварии в средние века ряд местностей и населенных пунктов носил названия, в которых корень венд \ вент сочетался с типично кельтскими словами вроде: Венетдунум (дун - по-кельтски «гора, город, укрепленное место»), Виндабона, Винидоба, позже Вюрмзее (возле Мюнхена) и рядом озеро Вальхензее, т. е. «Валашское» и т. д. То обстоятельство, что в отдельных случаях против некоторых из подобного рода наименований в источниках имеются пояснения «Славянская гора», «Славянское озеро», А. А. Шахматов объяснял позднейшими осмыслениями. «С другой стороны, - замечает он, - множество кельтских названий рек и народов в Прибалтийской области можно объяснить предположением, что кельты жили у Балтийского моря, т. е. что балтийские венеды были кельты» (А. А. Шахматов. К вопросу о славяно-кельтских отношениях. Казань, 1912, стр. 25 и след.)).Последнее положение, правда, оспаривается лингвистами, утверждающими, что древние славяне, судя по их языку, не были знакомы с морем (сухопутные моряки!) и, следовательно, ранние венеды Прибалтики, скорее всего, также не славяне (Ученые-языковеды ссылаются на наиболее ранние славянские письменные памятники, где все морские термины имеют иностранное происхождение. Так, оопятие «залив» древнерусская летопись предает греческим словом «лимень» λιμην и лишь позже прибегает к метафорическому названию «лука», «лукоморье». Даже в составленной в XVI-XVII вв. Книге Большому Чертежу Днепро-Бугский лиман назван «ильменем». Такого же происхождения считается и известное название Ильмень-озеро, потому что в древности это озеро рассматривали как залив Ладожского озера, а то в свою очередь считали морем. В Астраханской области и сегодня словом «ильмень» обозначаются заливчики и озерца, образующиеся в период разливов Волги и Каспийского моря (С. М. Середонин. Историческая география. Пг., 1916, стр. 158). Далее, у славян нет собственных, специфически славянских слов для обозначения большинства морских рыб и животных, а равно терминов, имеющих отношение к кораблевождению. Например, слова «корма», «кормчий» (рулевой) А. А. Шахматов считал заимствованиями из кельтского языка, а такое название, как «корабль», восходящим к средневековому итальянскому наименованию определенного типа морских судов - каравелла. «Мы не можем указать. . . - пишет Ф. П. Филин, - на какие-либо общеславянские слова, относящиеся к жизни, связанной с морем (между тем как в лексике некоторых других индоевропейских языковых групп древняя морская терминология представлена хорошо; сравни, например, общегерманские названия кораблей, их устройства и оснащение). Это дает нам право предположить, что носители общеславянского языка в течение длительного времени, может быть, все время после обособления от других индоевропейских племен жили: в стороне от морских побережий» (Ф. П. Филин. Образование языка восточных славян, стр. 117)). В связи с указанным нам представляется наиболее приемлемой точка зрения, высказанная впервые еще в 30-х годах прошлого века русским историком Н. И. Надеждиным. Он полагал, что наименование вен[д]-вен[т) («житель влажной страны»), которое издавна прилагалось к населению «мокрого» побережья Балтики, независимо от этнической его принадлежности, было перенесено на славян(Н. Надеждин. Опыт исторической географии русского мира. -• «Библиотека для чтения», № 22. СПб., 1837, стр. 52. Собственно, впервые мысль о том, что наименование венеды следует отнести к числу землеописных имен, высказал в конце XVIII в. чешский лингвист Й. Добровский. Однако одновременно с этим он утверждал, что славяне исконно обитали на Балтийском побережье и вследствие этого и получили от своих соседей указанное наименование), когда они сюда продвинулись, так же как в свое время на часть восточных германцев - вандалов(Справедливость высказанной точки зрения подтверждает упоминание позднеантичными и раннесредневековыми источниками в Южной Прибалтике наряду с венедами также германского племени вандалов. По словам Плиния, вандалы составляли одну из «главных отраслей германского племени». К ним относили бургундов, варинов, карнов и гутонов (готов), а Птолемей и Идаций причисляли к вандалам также и силингов. Ближайшими родичами вандалов были свевы, или свебы, - одно из крупнейших восточногерманских племен. По сообщению Иордана, вандалы во второй половине II в. н. а. покинули берег Океана, т. е. Балтийского моря, и переселились ближе к границам Римской империи, в район среднего Дуная. Дион Кассий в первой четверти III в. н. э. упоминает Вандальские горы, с которых берет начало река Эльба. Несмотря на то что в дальнейшем вандалы, разбитые готским королем Геберихом, ушли из этих мест в Галлию, а затем еще дальше на запад и юг в Испанию и Северную Африку, где в 534 г. и закончили свое существование, позднейшие писатели неоднократно путали вандалов с венедами. Так, в Вессобрунской рукописи, относящейся к VIII в., жители Паннонии названы вандалами, хотя в это время здесь уже давно проживали славяне. Славяне названы вандалами также в житие св. Рауперта. В словаре Соломона (IX в.) имя вандалов объясняется словом «винд», против которого на полях в рукописи сочинения, хранившейся в чешском музее, стояла приписка «славянин». Даже такой знаток славян, как Гельмольд, в своей «Славянской хронике» замечает, что прибалтийские славяне звались «в древности вандалами, теперь же винитами или винулами называются» (Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963, I, 2). Еще категоричнее высказывается Гильом Рубрук (XIII в.), заявляя, что «язык русских, поляков, чехов и славян один и тот же с языком вандалов, отряд которых был вместе с гуннами. . .» Славянами считал вандалов также польский историк XV в. Ян Длугош: («Вандалы, которые сегодня именуются поляками»). Комментируя приведенные сообщения, П. И. Шафарик склоняется к мнению, что свое имя вандалы заимствовали у славян вследствие тесного поселения и смешения их с последними, а также с кельтами (П. И. Шафарик. Славянские древности, т. I, кн. 3, стр. 78-80). Такой же точки зрения придерживается в наши дни С. П. Толстов, который считает, что как вандалы, так и большинство других восточногерманских племен, упоминаемых в источниках первых веков нашей эры, были несомненными славянами, и никем иным (С. П. Толстов. Нарцы и волохи на Дунае. - «Советская этнография», 1948, № 2, стр. 29)).

Справедливость такого допущения косвенно доказывается свидетельством известного исландского историка первой половины XIII в. Снорри Стурлуссона о том, что «Европа зовется иначе Энетией»(Снорри Стурлуссон. Младшая Эдда. Перев. О. А. Смирницкой. Л., 1970, стр. 11).

Еще об одном общеславянском имени споры нам известно даже меньше, чем о венедах. Имеется указание Прокопия Кесарийского на то, что некогда у склавенов и антов было одинаковое имя - «и те и другие исстари назывались спорами, потому, думаю, что жили рассеянно там и сям. Благодаря этому они занимают обширные земли, и точно, большая часть земель по ту сторону Истра (Дуная. - В. К.) принадлежит им»(Прокопий из Кесарии. Война с готами, III, 14, 29, 30). Следующее простое упоминание о спорах (σποραι) без каких-либо комментариев содержится в списке племен, составленном приблизительно в VIII-IX вв. и включенном в сочинение греческого писателя, так называемого Псевдо-Калисфена. Вот, собственно говоря, и все, чем мы располагаем. Впрочем, ряд сходных этнических наименований был известен с глубокой древности в Северном Причерноморье. Геродот, повествуя о происхождении скифов, обитавших в южнорусских степях примерно с VII-VIII по III в. до н. э., приводит такие имена, как паралаты и сколоты - общее имя всех племен, которых греки называли скифами. Паралаты, или спаралаты, как предпочитают читать это имя некоторые ученые, на иранских языках, к которым был близок и скифский язык, означает «плужники», «пахари» (ср. таджикское сипор - «грубый деревянный плуг»). Именно этим именем называет Геродот одно из основных скифских племен, живших в старой, или исконной, Скифии, находившейся в междуречье Днепра и Днестра. Грузины и в наши дни продолжают именовать персов-иранцев спарси. Тот же Геродот указывает, что к югу от Колхиды в направлении к Мидии живет народ сасперы, или саспейры. Если допустить, что эти сведения Геродот мог получить через посредство предков древних грузин, в языке которых локальный префикс са в составе географических названий обозначает «страну», «местность» (ср. Сакартвело - от Картли), то мы опять получим наименование спер[ы], относимое, по всей видимости, к части иранцев уже собственно Персии. (Впрочем, грузинские историки предпочитают видеть в сасперах предков грузинских племен, а русский историк второй половины XVIII в. П. Г. Бутков, отождествлявший споров со сперами, считал и тех и других славянами.)

В I в. до н. э. греческий писатель Диодор Сицилийский знал в Северном Причерноморье палов, а Плиний Старший - где-то у Танаиса (Дона) - спалеев (Spalaei). Учитывая легкость перехода во многих европейских языках звуков р в л в середине слов, некоторые исследователи логично заключают, что имена всех этих народов тождественны спорам Прокопия Кесарийского.

Спалов упоминает в наших южнорусских степях современник Прокопия готский историк Иордан, известие которого заслуживает того, чтобы привести его полностью, так как дает некоторую возможность судить об их местонахождении и дальнейшей судьбе. «Та же часть готов, - пишет Иордан, - которая была при Филимере, перейдя реку, оказалась, говорят, перемещенной в области Ойюм и завладела желанной землей. Тотчас же без замедления подступают они к племени спалов и, завязав сражение, добиваются победы. Отсюда уже как победители движутся они в крайнюю часть Скифии, соседящую с Понтийским морем, как это и вспоминается в древних их песнях, как бы наподобие истории и для всеобщего сведения; о том же свидетельствует и Аблавий»(Иордан. О происхождении и деяниях гетов, 28).

В приведенном отрывке в упомянутой Иорданом реке обычно видят не то Днепр, не то Припять, а в области Ойюм - Пинские болота, так как на готском языке aujom значит «страна, изобилующая водой», «речная область». Таким образом, готы столкнулись со спадами где-то на границе леса и степи в непосредственной близости от Днепра. При этом спалы до готов были если не безраздельными хозяевами занимаемой ими территории, то по крайней мере наиболее крупным в Северном Причерноморье племенным объединением. На основании сходства имен споры и спалы часть историков склоняются к мысли, что и те и другие племена - славянские. А. Д. Удальцов с этим именем связывал широко распространенные в славянской земле названия рек - Полота, Полтва (притоки Западного Буга, Нарева, Горыни); Полочанка (приток Жерева); озер - Споровское в Белоруссии; населенных пунктов - Полоцк, Полтава, Полтуск, Полтавъск, Плоцк и племенные названия - поляне и поляки. Шафарик, а за ним и другие исследователи от имени спалы-сполы производили славянское слово исполин или, как оно звучит в кирилловском переводе Библии, - сполин, в смысле «великан». В глоссарии на полях перевода хроники Георгия Амартола (XI в.) против слова «гигант» стоит пояснение - «рекомый полник» и т. д. Но, как резонно заметил Ф. П. Филин, последнее замечание свидетельствует скорее не о славянском, а об иностранном происхождении этого слова. Вероятно, и это название не было собственно славянским именем, но было дано им, если верно свидетельство Прокопия Кесарийского, их соседями. Это косвенно подтверждается и тем, что Иордан, знающий славян под тремя различными именами - венедов, антов и склавинов, ничего не говорит о принадлежности к ним спалов. Скорее всего, споры-споли-спалы (спаралаты) вначале являлось этническим наименованием какого-то ираноязычного населения и если когда-либо и было перенесено на славян, то только после занятия ими соответствующей территории, как это имело место и с вышерассмотренным названием венеды. Справедливость такого допущения доказывается между прочим характером древней гидронимии Днепровского надпорожья, имеющей в большинстве своем «иранское» обличие.

Нелишне также отметить, что целый ряд ученых: П. И. Шафарик, Войцель, Цейсс, а из современных советский историк и археолог Б. А. Рыбаков - сближают имя споры со славянским племенным наименованием серб или сербъ, как оно звучит в русской летописи (Б. А. Рыбаков, например, считает, что имя споры представляет собой какое-то искаженное славянское слово и поэтому его следует объяснять не из греческого, как это делает Прокопий Кесарийский, а из славянского языка, привлекая для этой цели «ряд сходных по смыслу славянских обозначений:

со-седи «совместно живущие»

съ-рабы «совместно работающие»

Sorabi (Эйнгард)

Surbi (Фредегар)

серебь (Нестор)

Отсюда при перестановке согласных получается сербы (сябры, шабры) - «соседи». От этой формы и могла произойти грецизированная форма споры». «Впрочем, - добавляет он, - здесь мог участвовать и другой славянский корень пор, который образует такие слова, как о-пора, на-пор, с-пор, с-поро (в смысле дружно)» (Б. А. Рыбаков. Славяне в Европе в эпоху крушения рабовладения. - «Очерки истории СССР. III-IX вв.» М., 1958, стр. 47 и прим. 1)).

Этноним сербы некогда был очень распространенным в славянском мире и охватывал если не всех славян, то значительную их часть. В одной мюнхенской рукописи конца IX в. говорится: «Zeriuani quod tantum est regnum, ut ex eo cunctae gentes Sclavorum exorte sint et originem, sicunt affirmant dicant» («Сербия настолько огромна, что из нее вышел и произошел, как об этом положительно утверждают, весь славянский род»). Константин Багрянородный (959 г.) к северу от венгров («турок») в «крае, называемом бойки» (т. е. в Богемии, Чехии), по соседству с белохорватами упоминает и каких-то «белых» сербов. В другом месте этот автор, перечисляя восточнославянские племена в соседстве с древлянами, дреговичами и кривичами, вновь называет сербов (Σερβιων).

В самом начале XIII в. чех Вацерад в своем списке этимологического словаря «Mater Verborum», составленного констанцским епископом Соломоном в конце IX в., встречающееся там дважды слово «сарматы» поясняет словом сербы: «Sarmate. . . Sirbiturn dicti a serendo id est quasi sirbntiu» - дословно: «Сарматы. . . сирбы, когда говорят, перевожу старосирбы». И в другом месте: «Sarmathe zirbi populi» - «Сарматы по народности сирбы».

О том, что в древности понятие «Сербия» было весьма широким, свидетельствует также чешская рифмованная хроника начала XIII в., в которой говорится о «хорватах из земли сербов». В немецком переводе этой хроники, как указывает Шафарик, слово серб (срб) переводится неизменно как «винд» («Wind»), т. е. славянин вообще (Писатели первых веков нашей эры знают сербов на огромном пространстве от среднего течения Дуная на западе и до берегов Каспийского моря на востоке. В некоторых списках «Естественной истории» Плиния Старшего говорится: «A Cimmerio ассоlunt Meotici, Vali, Serbii, Arrechi, Zindi, Psesi. . .» «Киммерию населяют меоты, вали, сербы, аррехи, синды, рсесы. . .»). Птолемей помещает сербов, или сирбов, еще дальше на востоке, между Кавказскими горами и Волгой: «Сарматию занимают. . . между Керавнскими горами (читай Северо-Восточный Кавказ.- В. К.) и рекою Ра (Волга) - оринеи, уалы и сербы» (Птолемей. География, I, V, 9). Наряду с этим Птолемей указывает город Сербиум в Паннонии, примерно там, где Певтингеровы таблицы помещают населенный пункт Сербециум и где позже находился славянский город Србац. Надо полагать, что в отмеченных случаях речь идет о двух совершенно различных народах: сербах-славянах и каком-то восточном племени со сходным наименованием. Ср. современные топонимы в Нижнем Поволжье: Сарпа - озеро и населенный пункт и Сарбола - урочище в Чечне. В чеченском фольклоре сохранились до настоящего времени поговорки: «Что это за сербы?», «Плохие вы сербы», а также личные имена и фамилии Серби, Сербиевы).Учитывая все сказанное, можно полагать, что сербы было тем именем, которое до возобладания у славян современного этнонима словене | славяне употреблялось ими самими в качестве одного из наиболее распространенных племенных названий.

http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000115/st003.shtml

Кобычев В.П. 'В поисках прародины славян' - Москва: 'Наука', 1973 - с.168

http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000115/

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Аланы «в обозе» гуннов

V век стал последним для венгерских сарматов. В 405 году н. э. гунны достигли Венгрии, и до 432 года н. э. они были хозяевами на большей части территории страны, поработив жившие там народы, включая остатки сарматов. Большой контингент восточных аланов — сарматского племени, вступившего в Центральную Европу последним, — по всей видимости, пришел следом за гуннами, насколько об этом можно судить по захоронениям того времени, содержащим керамику гуннского типа и другие предметы восточного характера. В данном контексте имеет смысл упомянуть погребение Хохфельдена, около Страсбурга. Найденный в нем погребальный инвентарь носит интернациональный, «готский» характер, но зеркальце наводит на мысль, что похороненный в нем человек был сарматом на службе у гуннов.

sarmat54.1.jpg

Сарматские украшения и золотые бляшки (пришитые к одежде) из Австрии, Испании и Африки

После смерти Аттилы венгерские сарматы освободились от власти гуннов, но только затем, чтобы в 472 году н. э. потерпеть поражение от короля вестготов, Теодориха. В этой битве пали два сарматских царя — Бука и Банай. Вскоре после этого их земли были захвачены гепидами, и это, похоже, последнее упоминание о венгерских сарматах в письменных источниках. Римляне именовали сарматов Latrunculi (разбойники, грабители), но при этом они представлялись им столь грозными противниками, что шесть римских императоров, одержав победу над таким врагом, сочли титул Сарматский достаточно почетным. В честь этих побед были также отчеканены монеты.

Можно проследить связь между поселениями, основанными восточными аланами на службе у гуннов, и названиями современных славянских народов. Так, например, слово «серб» неславянского корня. Оно упоминается Плинием Старшим в I веке н. э. и встречается у Птолемея в III веке как название одного из племен восточных аланов, обитавших в степях к северо-востоку от Азовского моря. В IV веке н. э. они предположительно попали под власть гуннов. В начале V века н. э. Вибий Секвестр писал, что «Эльба отделяет свевов от сербов»; и в Средние века страна под названием Белая Сербия занимала территории современных Саксонии и Тюрингии, то есть области, ранее относившиеся к Гуннской империи. Вероятнее всего, подразделение гуннской армии, контролировавшее данный регион, состояло в основном из восточноаланских сербов, которые после смерти Аттилы получили независимость. Коренные германские народы, жившие к западу от Заале, по-видимому, сбросили аланское ярмо, но славянам, жившим к востоку от реки, это не удалось. Интересно заметить, что самая большая концентрация захоронений конца V века н. э. с искусственно деформированными черепами приходится как раз на этот район.

Распределение могил с искусственно деформированными черепами в Европе. Точками обозначены захоронения III и IV веков н.э.; кружчки представляют захоронения V и VI веков н.э.

sarmat54.2.jpg

Это заставляет предположить, что аланские сербы в конце концов растворились среди покоренного славянского населения, и единственный след их пребывания там — это сорбы, крошечный славянский народ Юго-Восточной Германии, также известный под именем венды. Тот же самый процесс предположительно происходил в Сербии. Здесь нашла себе пристанище другая ветвь аланских сербов, либо, что более вероятно, сюда с севера переселилась другая группа славян под предводительством уже славянизированных аланских сербов.

Топонимы, связанные с сарматами-аланами, сражавшимися в войсках гуннов в V веке, и распространение богатых княжеских захоронений в Центральной и Восточной Европе.

sarmat54.3.jpg

Рис. 71. Топонимы, связанные с сарматами-аланами, сражавшимися в войсках гуннов в V веке, и распространение богатых княжеских захоронений в Центральной и Восточной Европе. Точки — топонимы аланского происхождения типа Хотин, Кетен и т. д., произошедшие от сарматского слова, обозначающего крепость или укрепленное поселение; квадратики — топонимы типа Клваты, Харватце, связанные с поселениями хорватов; крестики — богатые захоронения гуннских правителей начала V века н. э. в Центральной и Восточной Европе.

Слово «хорват» имеет похожую историю. Греческое слово Horoathos было найдено на каменных табличках в Танаисе — древнем городе в устье Дона. Согласно византийскому императору Константину Багрянородному (912—925 гг. н. э.), белые хорваты — славянский народ, населявший верховья Вислы и север Богемии. Арабские путешественники середины X века отмечают у них наличие некоторых сарматских черт: кроме царя у них в каждой области был старшина — жупан (слово неславянского происхождения); царя кормили молоком кобылы; среди населения был распространен обычай деформации черепа и высшая знать носила неславянские имена. Существуют разные мнения относительно этимологии слова «хорват»: иранского оно происхождения или славянского, но аргументы в пользу того, что народ, носивший это название, был иранского происхождения, представляются более убедительными.

sarmat54.4.jpg

Меч и золотой лук (атрибут правителя) из погребения гуннского вождя в Якушовице

Рис. 72. Меч и золотой лук (атрибут правителя) из погребения гуннского вождя в Якушовице

Здесь мы также можем предположить, что гунны поручили восточным аланам, именовавшимся также хорватами, контролировать области, расположенные к северу от Карпатских и Судетских гор. Топонимы аланского происхождения (Хотынец, Хотимск, Хотень, Хотин, Кетен и др.) можно найти на территории Белоруссии, Украины, Польши, Венгрии и Германии. После распада империи гуннов они, возможно, управляли страной самостоятельно, поскольку не существовало организованной силы, способной свергнуть их господство. В конце концов они восприняли славянскую культуру, и их название перешло на покоренный народ, который стал называться «белые хорваты», аналогично тому, как сербы в Саксонии назывались «белые сербы».

Присутствие западных аланов, правивших Южной Польшей от имени гуннов, подтверждается наличием богатых захоронений начала V века н. э. Одно из них, принадлежащее гуннскому правителю, погребенному со своим конем и золотым луком — атрибутом власти, было найдено в Якушовице около Кракова. Другое богатое погребение — Ендрыховице, около Вроцлава. Среди погребального инвентаря — отлитый из бронзы котел и золотая диадема, инкрустированная гранатами. Оба погребения — гуннские, но головные украшения похожи на те, что носили алане кие женщины. Другие захоронения с востока на запад: Большой Каменец около Курска; Новогиреевка на Конке; Мелитополь, Тилигульский лиман; Кончести, Бессарабия; Апахида около Клужа; Сегед на Тисе; Чорна; Страже в Словакии; Пжемечаны к северу от Кракова; Вольфсхайм около Висбадена; Альтлусхайм около Майнца; Флонхайм около Бориса; Мундельсхайм около Страсбурга. На присутствие сарматов в Польше указывают также названия древних крепостей типа Хотин, а также несколько топонимов, связанных с хорватами. В Польше есть также несколько топонимов, считающихся производными от названия племени сербов.

http://admw.ru/books/Tadeush-Sulimirskiy_Sarmaty--Drevniy-narod-yuga-Rossii/54

Т. Сулимирский. Сарматы. Древний народ юга России. М.: Центрполиграф, 2008

В книге рассказывается об одном из самых загадочных народов древности — сарматах, которые в свое время безраздельно властвовали на просторах нынешней Восточной Европы. Автор использует античные и византийские письменные источники для реконструкции сложной и драматической истории сарматских племен, начиная с первого упоминания о них и завершая рассказом о грозном и свободолюбивом племени аланов, наследниками которых стали современные осетины.

http://admw.ru/books/Tadeush-Sulimirskiy_Sarmaty--Drevniy-narod-yuga-Rossii/

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В связи с венедами и сарматами, напрашивается вопрос -

Информация в источниках о племени Иафета - имеет ли связь с Европейской Сарматией и этими племенами?

Думаю, что "не бывает дыма без огня".

I. Затем следует заметить 2, что поколения разделяются по созвучию особенностей слов или языка. Сыновья Сима говорят гортанно, как халдеи и евреи 3, сыновья Хама при помощи нёба, как рутены и славяне; сыновья Иафета выговаривает слова при помощи зубов, как алеманны 4 и галлы 5.

2 От Сима произошли мидяне, персы и затем греки, от Иафета же римляне. Под именем римлян знай всех римских императоров, какого бы они ни были племени, так как все они произошли от Иафета <...>. При тех королях колено Хамово вторглось и завладело многими местностями сыновей Сима, и также Иафета в Азии и в Европе: в Азии - Вавилонией, в Европе — всей землей от реки, которая называется Непер 6, Вандальская река 7, говорят, которая течет под Киве 8, вплоть до Дуная и Вислы. Сыновья же Иафета, которые живут в Средней Азии и за Киевом, который теперь называется Верхняя Русия 9, не желая переносить тираническую власть сыновей Хама, припыли морем на нижние острова запада и завладели ими, а именно Хибернией 10, Британией, Исландией Фризией и Швецией.

Прочими островами, а именно Дакией 11, Норвегией, Готландией 12, и другими владели сыновья Иафета, уступив местность от Руссии до Рейна славянам. Снова усилившись, они завладели Малой и Великой Цицией 13 и до настоящего времени не упускают [возможности] расшириться и распространиться к прежним границам своего владения на [395] востоке и сдержать славян.

Комментарии

1. Waitz G. Ueber kleine Chroniken, [569], S 59-63; MGH, SS, XXIV, р. 220.

2. Хронист начал свое сочинение по библейской истории от Адама.

3. Ср.: Isidor, Etym., IX, 1.

4. Этноним "Алеманны" часто служил для обозначения всех немцев.

5. Древнеримское название кельтов на территории современной Франции.

6. Название Непр-Nepr для обозначения Днепра характерно для русского народного и скандинавского произношения (Рожнецкий С. К истории Киева, [254], с. 63-68; Брим B. A. Путь [342], с. 234; Мельникова Е. А. Древнескандинавские географические сочинения, [9], c. 35, 42, 153-155) (возможно, эта форма была распространена, судя по "Баварской хронике", и более широко в германских языках). Исходя из первоначального "Днепр", а также предположения, согласно которому форма Непр использовалась только в былинах, С. Рожнецкий сделал неоправданный вывод о варяжском влиянии на русский эпос (Рожнецкий С. К истории Киева, [254], с. 68-69).

7. Название "Вандальская река" заимствовано хронистом из "Этимологии" Исидора (Isidor, Etym., IX, 2.96), однако отнесено им в одном случае к Днепру, в другом — к Висле.

8. Название Киева - Kywe дано в форме, близкой к немецкой и латинской средневековой транскрипции (Там же, с. 58-59).

9. Название "superior Ruzia" – букв. "Верхняя Русия", ср. в классической традиции "Germania superior"- "Верхняя Германия". Поскольку не указана "inferior Ruzia" – "Нижняя Русия" и не ясно, что можно было бы под ней подразумевать, более вероятным представляется понимание "superior Ruzia" как "старшая Русь", что отражает главенствующее положение Киева - столицы Руси. Это было известно в немецкой историографии Титмару, Адаму Бременскому и Гельмольду.

10. То есть, Ирландией.

11. То есть, Данией.

12. Представление о материковых странах, перечисленных здесь, как об островах, характерно для раннесредневековых географических воззрений, хотя уже в XI-ХIII вв. Фризия и Дания в европейской картографии помещались на материке (Vicomte de Santarem, Atlas, [513], f. 16; Miller К. Die aeltesten Weltkarten, [480], Н. I. Beitraege; H. III. S. 29-33; H. IV.).

13. То есть, Малой и Великой Скифией.

БАВАРСКАЯ ХРОНИКА ИМПЕРАТОРОВ И ПАП

http://www.vostlit.info/Texts/rus17/Chr_imp_pont_bav/text.phtml?id=8112

Авторы средневековых русских летописей считали, что часть славян после всемирного потопа проявляла себя рядом с Иллирией (побережьем Адриатического моря). В изложении «Повести временных лет» послепотопные события предстают так:

« Иафету же достались северные страны и западные: Мидия <...> Армения Малая и Великая <...> Сарматия, жители Тавриды, Скифия, Фракия, Македония <...> Иллирия, славяне <...> Адриатическое море. Достались и острова: Британия, Сицилия, Эвбея, Родос <...>

[земли] до Понтийского моря на север: Дунай, Днепр, Кавкасинские горы, то есть Венгерские, а оттуда до Днепра, и прочие реки: Десна, Припять, Двина, Волхов, Волга, которая течет на восток в часть Симову. В Иафетовой же части сидят русь, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря Варяжского <...>

По разрушении же столпа и по разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама - южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 язык произошел и народ славянский, от племени Иафета - так называемые норики, которые и есть славяне.

Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская (чаще указывают на провинции Реция и Норик). От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. Так одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. А вот еще те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане. Когда волохи напали на славян дунайских, и поселились среди них, и притесняли их, то славяне эти пришли и сели на Висле и прозвались ляхами, а от тех ляхов пошли поляки, другие ляхи - лутичи, иные - мазовшане, иные - поморяне, иные - ободриты.

Так же и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие - древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от нее и назвались полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем - славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась славянской.

»

В античных (римских и византийских) литературных памятниках название славян выглядит как «склавины» (греч. Σκλαβηνοί, лат. Sklavīnî), в арабских источниках как «сакалиба», иногда со славянами сближают самоназвание одной из групп скифов «сколоты» и этноним «венеды».

По одной из версий, дошедшей до нас из сообщенний английского историка и путешественника Джильса Флетчера,

народ, называемый славянами, получил свое начало в Сарматии и, вследствие побед своих, присвоил себе имя славян, то есть народа славного или знаменитого, от слова слава, которое, на языках русском и славянском, означает то же, что и знаменитость или доблесть; но впоследствии, когда он был покорен разными другими народами, итальянцы, жившие с ним в соседстве, дали этому слову другое, противоположное значение, называя склавом всякого слугу, или крестьянина.

Европейская Сарматия.

(Координаты указаны по «Географии» Птолемея.)

С запада Европейская Сарматия ограничивается рекой Вистулой и частью Германии, лежащей между ее истоками и Сарматскими горами, как ограничивается и самими этими же горами [5].

Южную же ее границу составляют язиги метанасты (переселенцы), которые проживают от южного предела Сарматских гор [6], о положении которых уже сказано [7], до начала горы Карпата, которая находится под 46o—48o30' [6].

Язиги метанасты с запада и юга граничат с описанной частью Германии, от Сарматских гор до поворота реки Данубия, что у Карпис (др.-греч. Κάρπιν [8]), а оттуда с частью реки Данубия до ответвления реки Тибиск. С востока языги метанасты граничат с Дакией, по той же самой реке Тибиск, которая, истоком повернув на восток, оканчивается у горы Карпата (др.-греч. Καρπάτην [8]), с которой и несет свои воды [8].

Соседняя Дакия, которая пролегает до устья реки Борисфена, находится около той же параллели. За ней, границей Европейской Сарматии, служит береговая линия Понта [6].

Восточную границу Европейской Сарматии составляют: перешеек от реки Керкинита, озеро Вика, береговая линия Меотийского озера до реки Танаиса, самая река Танаис, наконец меридиан, идущий от истоков (64o—58o) Танаиса, к неизвестной земле (находящейся под 64o—63o) [9].

На севере Европейская Сарматия ограничивается Сарматским океаном по Венедскому заливу и частью неизвестной земли [5].

5. Птолемей. География (III, 5. 1—5). Перевод К. С. Апта. Примечание: В «Географии, III, 5. 1—5» Птолемей говорит о северном и западном пределах Европейской Сарматии.

6. Птолемей. География (III, 5. 6). Перевод К. С. Апта. Примечание: В «Географии, III, 5. 6» Птолемей говорит о положении языгов—метанастов и южной границе Европейской Сарматии до береговой линии Понта.

7. О положении Сарматских гор Птолемей говорит при описании Германии.

8. Птолемей. География (III, 7. 1—2). Перевод Ф. В. Щеглова-Коведяева. // Л. А. Лингин, С. А. Иванов, Г. Г. Литаврин. Свод древнейший письменных известий о славянах. М., 1994. — Т. 1, С. 53.

9. Птолемей. География (III, 5. 10—14). Перевод К. С. Апта. Примечание: В «Географии» (III, 5. 10—14) Птолемей говорит о восточной границе Европейской Сарматии.

1024px-Claudius_Ptolemaeus%2C_from_the_E

8_1584.jpg

КЛАВДИЙ ПТОЛЕМЕЙ

География

http://kazantip.rork.ru/biblio/ptolemeus.htm

758.gif

Венемаа — Великий Новгород?

http://www.novgorod.ru/read/information/history/clauses/veneman/

Картограф Николаус Германус (Флоренция, ок. 1450-1475 гг.):

Европейская Сарматия. Азиатская Сарматия. Сарматский океан. Германия. Чёрное Море. Азовское море. Россия. Рифейские горы. Река Дон / Танаис

http://img-fotki.yandex.ru/get/6712/106698111.b/0_1e11dc_93dec6ce_XXXL.jpg

Картограф Николаус Германус (Флоренция, ок. 1450-1475 гг.):

Азиатская Сарматия. Европейская Сарматия. Скифия. Река Танаис / Дон. Гиперборейские горы. Чёрное Море. Азовское море. Колхида. Кавказ

http://img-fotki.yandex.ru/get/9326/106698111.b/0_1e11dd_a7a86366_XXXL.jpg

Европейская Сарматия (Tabula Moderna Sarmatie)
Tabula Moderna Sarmatie. Карта Сарматии. Европейская Сарматия: Россия, Германия, Польша, Пруссия, Венгрия, Валахия. География. 1513

http://img-fotki.yandex.ru/get/9260/106698111.b/0_1e14dc_6791a7e4_XXXL.jpg

Geographie opus novissima / География последняя работа

http://img-fotki.yandex.ru/get/9557/106698111.b/0_1e14df_e21db4bd_XL.bmp

Источник карт -

http://ulliana-art.livejournal.com/37574.html

http://search.lib.virginia.edu/catalog/uva-lib:1003900/view?&page=uva-lib:1096969#twoPage/uva-lib:1096936/1/1

http://www.maphist.com/artman/publish/ptolemy_1513.html

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Сокровища сарматов

Это первый и единственный проект в мировом документальном кинематографе, представляющий культуру кочевников - сарматов. Основу фильма составляет уникальная, крупнейшая в мире коллекция сарматского золота. Сценарий создан с учетом последних научных концепции и сенсационных открытий археологов. Эпоха сарматов - яркая страница истории большого античного мира. Этот легендарный кочевой народ на протяжении восьми столетий - с 4 века до н.э. по 4 век н.э., - господствовал в бескрайних евразийских степях. Непобедимая армада кочевников вторглась в Европу, став серьезной угрозой как для греческих городов-государств северного Причерноморья, так и для Римской империи. Военное мастерство сарматов Рим оценил сразу. Это привело к заключению мирного договора, по условиям которого сарматы принимали участие в военных кампаниях Римской империи на правах иностранного легиона. Историки находят подтверждение влияния сарматов на формирование культуры многих европейских государств. В хорошо известном цикле легенд о Короле Артуре и рыцарях круглого стола многие исследователи усматривают черты, свойственные характеру организации сарматского войска. Сарматские женщины - "амазонки", - сражались в войнах наравне с мужчинами. Прекрасные, грациозные всадницы, свободно обращающиеся с оружием, кардинально изменили античные представления о месте женщины в обществе. Сарматы до сих пор остаются загадочным народом. Исследования ученых помогают воссоздать его утраченную историю. Археологические памятники - курганы - раскрывают совершенно особый мир сложных образов и материальных достижений культуры кочевников. За последние годы археологи открыли сотни шедевров древнего искусства, созданных сарматами тысячелетия назад. Культура, известная лишь по фрагментам из письменных источников, начинает обретать реальные очертания. Документальный фильм Сокровища сарматов представляет удивительную возможность познакомиться с миром кочевников. Мистическая красота богатейшей, еще не известной миру коллекции сарматского золота, захватывает внимание современных людей. Она включает редчайшую, не имеющую аналогов находку - конскую накидку из чистого золота, на реставрацию которой ученым потребовалось 15 лет. Спустя тысячелетия бесценные сокровища расскажут о былом могуществе, красоте и силе удивительного кочевого народа, известного под именем сарматы. Консультантами и участниками фильма выступили ведущие ученые Российской Академии Наук.

www.atlas-culture.ru

Аланы. Дорога на запад

"Нарт-Арт Студия" представляет документальный фильм
"Аланы. Дорога на запад" Темины Туаевой.
Опубликован сайтом http://nihas.ru
При поддержке http://net-source.ru

Автор сценария: Руслан Бзаров.
Оператор: Альберт Бзаров.
Режиссер: Темина Туаева.

Фильм посвящен Аланскому феномену в Европейской истории, теме единства исторических судеб и неразрывности культурных связей народов Европы и России.

Древний Индоевропейский народ с Кавказской родиной, Аланы одни из немногих участников Великого переселения народов сохранили до наших дней свою идентичность, родной язык и культуру. В тоже время бесспорен их вклад в раннесредневековую Европейскую историю, в формирование военно-технических, идеологических, ономастических особенностей Европейской культуры.

Скифы и Сарматы

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Звериный стиль скифо-сарматов может являться исходным стилем для символики Власти и правящей элиты.

Например -

Орел - символ воинства, а верблюд - символ земледельцев.

Орел нападает на верблюда, терзает его...

"Рельеф оружия сарматского война иллюстрирует фатализм психологии, боевой настрой, непреклонность, веру в свои силы сармата-война.

Жизнь сармата - постоянная борьба, в ней нет мира и покоя...

Это противостояние, которое может завершиться победой или смертью."

Zoloto-sarmatov3.jpg

hqdefault.jpg

"На окраине Азова в сарматском кургане первых веков нашей эры: парадная конская упряжь и парадный кинжал с золотой рукоятью, инкрустированный лазуритом, гранитом, сердоликом. На рукояти изображена сцена борьбы орла с верблюдом: пикирующий орел клювом схватил своего противника меж горбами."

http://old.archeo-news.ru/2012_09_28_archive.html

a5dae503330c.jpg

Zoloto-sarmatov2.jpg

http://perevalnext.ru/predanya/drevnieturisti/sarmatyi-stepnyie-voinyi

"Наряду с изображениями фигур животных (оленя, лося, козла, хищных птиц, фантастических животных и т. д.) на них встречаются сцены борьбы зверей (чаще всего орла или другого хищника, терзающего травоядное животное). Изображения выполнялись в невысоком рельефе при помощи ковки, чеканки, литья, тиснения и резьбы, чаще всего из золота, серебра, железа и бронзы. Восходящие к образам тотемных предков, в скифское время они представляли различных духов и играли роль магических амулетов; кроме того, они, возможно, символизировали силу, ловкость и храбрость воина."

1-pektoral-4v-do-n.eh-tolstaja-mogila.jp

"Золотая царская пекторал"

http://fandag.ru/news/zolotaja_carskaja_pektoral/2012-07-06-431

"Сарматский звериный стиль

Среди древнего прикладного искусства Евразии, так называемого скифо-сибирского звериного стиля, выделяется его поволжско-уральский вариант, связанный в основном с ираноязычными кочевниками – сарматами.

Сарматы украшали свои вещи стилизованными изображениями животных. Образы животных, без сомнения, навеяны пережитками тотемических представлений, но главный смысл сарматского звериного стиля, как впро-чем, и скифосибирского звериного стиля вообще - сакрально- магический.

Мастер-торевт особо выделяет и подчеркивает те органы животных, которые символизировали зоркость и остроту слуха, силу, ловкость и смелость в борьбе - глаз, ухо, рога, зубастую пасть, клюв, когтистые лапы. Тело зверя иногда заполняется фигурами животных или их частями и схематичной головой хищной птицы, отмечаются мускулы щек и плеча.

Довольно часто отдельные части животного или птицы

воспринимались как целое, символизируя определенное качество. Они изображались как отдельный предмет. На местной почве этот стиль имеет своеобразные черты, когда использовались образы животных местной фауны. Кошачьи хищники и лоси, олени и козлы, волки и зайцы - вот наиболее популярные образы животных, используемые в сарматском искусстве.

В результате стилизации иногда бывает трудно распознавать вид животных. Среди зооморфных изображений часто встречаются хищники кошачьей породы (нередко фантастические), волчьи хищники, а так же хищная птица орлиной породы или фантастический орлиноголовый грифон. Одной из особенностей сарматского "звериного" стиля является своеобразная стилизация, когда фигурки животных гармонично вписываются в форму предметов, художник намеренно изменял пропорции тела животного, укорачивая или чрезмерно вытягивая их. По этой причине животные изображаются в неестественных позах и поворотах. На круглых предметах они обычно представлены свернувшимися в кольцо.

Выполнены эти уникальные произведения искусства из разных материалов: золота, серебра, бронзы. Некоторые бронзовые предметы звериного стиля выявляют их прямую зависимость от косторезного мастерства. В сарматском зверином стиле есть мотивы и особенности трактовки, связанные с Северным Кавказом и Средней Азией, иранским искусством. В раннесарматской прохоровской культуре зооморфизм на вещах представлен довольно слабо, наступает как бы его временный упадок. Он явно зависим от предшествующего савроматского звериного стиля, судя по зооморфным мотивам, представленным на бронзовых и костяных бляшках, подвесках и навершиях. Совершенно новым явлением, возникшим в прохоровской культуре, являются ажурные бронзовые прямоугольные пряжки. В середине их представлена сцена терзания верблюда кошачьим хищником (барсом или тигром)."

СЦЕНЫ ТЕРЗАНИЯ В СКИФО-СИБИРСКОМ

И ХУННО-САРМАТСКОМ ИСКУССТВЕ

Т. Н. Троицкая

Cкифское искусство звериного стиля существовало на широкой степной территории от Дуная до Ордоса. Для него характерны различные образы и сюжеты, в частности терзания животными друг друга (чаще всего хищниками копытных). Сцены терзания отражали идеологию воинственных племен, чья жизнь заключалась прежде всего в набегах, занятиях кочевым скотоводством и охотой. Однако распространение таких изображений в скифо-сибирском мире было неравномерным территориально и хронологически. Автор данной статьи ставит своей целью проследить характер этого явления.

Наиболее ранние сцены терзания отмечены на предметах из скифских курганов VI в. до н. э. Одна из них, выполненная в малоазийском (греко-ионийском) стиле, представлена на зеркале Келермесского кургана [Артамонов, 1966, табл. 29]. Возможно, произведением местного искусства является бляха из Большого Ульского кургана с орлиноголовым грифоном, который терзает козла [Руденко, 1962, с. 34, рис. 40]. Особенно широко распространены подобные сюжеты в материалах V и IV вв. до н. э., в это время массовое производство изделий в скифском зверином стиле перешло к греческим мастерам и в сценах терзания зверей явно стали преобладать черты античного изобразительного искусства. Это четко видно на серии треугольных пластин — накладок на деревянные ритоны из Семибратних курганов, которые, по мнению М. И. Артамонова, датируются второй четвертью и серединой V в. до н. э. [Артамонов, 1966, табл. 116, 118, 120]. Здесь же была найдена уздечная бляха, выполненная в виде фигур лежащего льва и вонзившегося в его спину хищника [Там же, табл. 158]. Греческой работой является накладка на ножны из кургана V в. до н. э. у с. Ильичево с изображением нападения на оленя [Бондарь, 1975, разд. 1].

Еще больше таких сцен известно на изделиях, изготовленных греческими мастерами на скифский вкус и обнаруженных в царских курганах IV в. до н. э. Это ритуальная чаша из Солохи, покрытая тремя рядами изображений львов, терзающих копытных животных [Артамонов, 1966, табл. 158]. В типичной греческой манере переданы фигуры грифонов, напавших на оленя, на вазе и обкладке ножен из Чертомлыка [Там же, табл. 161, 170]. Это же можно сказать о широко известных сценах нападения грифонов на оленей на браслете и обкладке ножен из Куль-Обы и терзания на серебряной вазе оттуда же [Там же, табл. 237, 246]. Подобные изображения украшают обкладку ножен и пектораль из Толстой могилы [Бондарь, 1975, разд. 1], изделия из Елизаветинских курганов, навершия из Красного Кута [Артамонов, 1966, рис. 123, 145] и др., все отличаются художественностью и реалистичностью. Наиболее поздними являются ажурные пластины из Александропольского кургана рубежа IV–III вв. до н. э., выполненные в плоскостном и схематическом стиле [Там же, с. 68, 69, рис. 131]. Поскольку сцены терзания дошли до нас в основном в греческом исполнении, а другие сюжеты широко представлены скифскими работами, ряд исследователей полагает, что мотивы борьбы зверей были заимствованы скифами у греков [Мелюкова, 1989, с. 103].

В лесостепной части Скифии изделия звериного стиля представлены достаточно полно, причем основная их часть выполнена местными мастерами. При многообразии сюжетов сцены терзания фактически отсутствуют в материалах с VII по V вв. до н. э. В IV в. до н. э. в Среднем Поднепровье наблюдается упадок собственного художественного творчества под воздействием искусства степной Скифии и Боспора. Появляются мотивы терзания с участием львов, грифонов и оленей, изображенных в греческой манере [Шкурко, 1976, с. 99]. А на территории Среднего Подонья, где сохраняются местные традиции, известно лишь несколько сцен терзания [Там же, с. 103, рис. 5, 9, 10], выполненных в весьма оригинальной манере на застежках, близких к савроматским. Столь малое их распространение, скорее всего, можно объяснить более мирными занятиями населения, развитием здесь земледелия.

В III в. до н. э. в Скифии звериный стиль прекращает свое существование. Это было связано с изменениями в жизни скифского общества: складывается небольшое, но проч-ное позднее скифское государство, возрастает значение земледелия. Исчезает идеологическая база для развития звериного стиля.

Удивляет, что сцены терзания слабо представлены в ярком савроматском искусстве звериного стиля. Как указывает К. Ф. Смир-нов, они известны лишь на нескольких предметах из Южного Приуралья [Смирнов, 1976, с. 78]. Это бляшки с двумя борющимися верблюдами, головами хищников, заглатываю-щих друг друга, и орлом, терзающим какое-то животное [Там же, с. 81, рис. 3, 3; с. 83, рис. 4, 17; с. 84, рис. 5, 7]. Как и в Скифии, к III в. до н. э. звериный стиль здесь исчезает. Возрождение его (а с ним и сюжетов терзания) относится к рубежу I тыс. до н. э. — I тыс. н. э. и связано с восточным, хуннским влиянием. Одна из сцен дана на парных поясных пряжках из кургана под Запорожьем, который А. П. Манцевич датирует II в. н. э. [Манцевич, 1976, с. 164–193, рис. 4]. На них изображено терзание быка двумя рогатыми хищниками. Следующая сцена представлена на двух одинаковых фаларах из Садового кургана под Новочеркасском, содержавшего разграбленное царское погребение рубежа эр [Клейн, 1976, с. 228–234, рис. 1, 1]. В центре каждого из них показано нападение орлиного грифона на какое-то животное. Л. С. Клейн видит аналогии этой сцене в более реалистичном изображении на прямоугольной пряжке из Сибирской коллекции Петра I, которую датирует III–I вв. до н. э. Третья сцена дана на фаларе из Воздвиженского кургана на Кубани [Смирнов, 1976, с. 87, рис. 7, 1]: шесть голов хищников с длинными шеями, трое из которых вонзились в стоящего в центре козла, а двое — друг в друга. Аналогии мне неизвестны. Не исключено, что фалар был получен как трофей в одном из сарматских походов.

В Средней Азии на территории саков и массагетов звериный стиль был распространен достаточно широко, но сцены терзания пока не известны. Зато они хорошо представлены в тех регионах, откуда происходят предметы Сибирской коллекции Петра I. К сожалению, точной географической привязки она не имеет. Как полагает большинство исследователей, сборы производились в степной полосе от Ишима до Горного Алтая и предгорий Тарбагатая, включая верхнее течение Иртыша и Оби. Это районы бытования тасмолинской, саргатской, большереченской, пазырыкской и других культур Алтая и Восточного Казахстана. Не имея возможности связать находки с конкретными территориями, рассмотрим коллекцию в целом [Руденко, 1962].

Среди ее материалов — 24 бляхи и один браслет. В основном это крупные поясные парные бляхи, имеющие Р-образную, прямоугольную и круглую формы. На них представлены сцены терзания с участием двух, трех и даже четырех животных. Жертва — чаще всего копытное животное (лошадь, верблюд, як, кабан, фантастическое копытное), нападающие — кошачий хищник, ушастый орел или змея. С. И. Руденко датирует бляхи V–IV и IV–III вв. до н. э.

К предполагаемым районам сбора материалов Петровской коллекции относятся ареалы тасмолинской и саргатской культур. Среди тасмолинских есть изделия, выполненные в зверином стиле, но сцены терзания на них отсутствуют. Лишь в могильнике Карамурун 2 найдена бронзовая пряжка с изображением борьбы кошачьего хищника и верблюда. М. К. Кадырбаев датирует ее в пределах IV–III вв. до н. э. и считает изделием местных мастеров, указывая на аналог — случайную находку под Челябинском [Кадырбаев, 1966, с. 399, рис. 64]. Как мне кажется, карамурунская бляха является более поздней, о чем свидетельствуют заключение сцены в прямоугольную рамку и обнаруженные вместе с данным изделием железные наконечники стрел [Там же, с. 364, рис. 55]. Она связана, скорее всего, с восточной, хуннской, а не скифской волной.

К саргатской культуре относится несколько блях со сценами терзания, происходящих из Прииртышья. В могильнике Богданово 1 (III–II вв. до н. э.) [Могильников, 1992, табл. 124, 50] найдены две одинаковые бронзовые бляшки с изображением кошачьего хищника, пасть которого лежит на голове барана или козла, последняя плохо различима из-за неоднократности отливок по оттиску бляхи в глине. На пряжке из Барабы (могильник Протока) [Молодин, 1992, с. 103, рис. 100] показан кошачий хищник, напавший на поверженного барана. Сцена выполнена в классическом зверином стиле. Необходимо указать, что пряжка была обнаружена в погребении лесной новочекинской культуры, к носителям которой попала, видимо, в результате обмена с соседями — населением саргатской культуры. Наиболее впечатляют две парные поясные золотые пластины из саргатского кургана у с. Сидоровки. На них изображена борьба тигров с драконом. В. И. Матющенко датирует погребение с пластинами в пределах III–I вв. до н. э. [Матющенко, 1989]. Указанные изделия явно связаны уже не со скифским, а с хуннским кругом.

Следующим регионом, в материалах из которого хорошо представлены сцены терзания, является Горный Алтай. Вещи из Пазырыкских, Башадарских курганов и Катанды широко известны, потому не будем их подробно описывать. Обращает на себя внимание тот факт, что все изображения выполнены на войлоке и дереве, а не на металле. Это позволяет предполагать, что и в других районах (например, в Казахстане) существовала традиция передачи сцен терзания на органическом материале, вследствие чего они не дошли до нас. На изображениях с Алтая, как и из других мест, нападающими являются львиноголовые и орлиноголовые грифоны и кошачьи хищники, а объектом нападения — копытное животное. Оригинальны головы гри-фонов, в пасти которых помещена голова оленя. Мотив терзания присутствует в материалах недавно исследованного на Горном Алтае могильника Ак-Алаха, который Н. В. Полосьмак датирует V–IV вв. до н. э. [Полосьмак, 1994, с. 66]. На деревянной части гривны показаны два идущих навстречу друг другу кошачьих хищника и объемная голова оленя между ними [Там же, с. 35, рис. 28]. Самая поздняя сцена терзания на Алтае представлена в могильнике Уландрык III в. до н. э. [Кубарев, 1987, с. 270, рис. 28, 9]. На деревянной диадеме изображены два оленя, каждого из которых терзает рогатый кошачий хищник.

Из Верхнего Приобья, с территории распространения большереченской культуры, происходят три бронзовые бляшки со сценами терзания: одна из могильника IV в. до н. э. Новый Шарап 1 [Троицкая, Бородовский, 1994, табл. 18, 1] и две случайные находки. На двух из этих блях кошачий хищник (с рогами или без них) стоит над головой горного барана, положив свою морду на его рог. Такую сцену лишь условно можно назвать терзанием. На третьей бляшке хищник терзает не голову, а животное целиком. Во всех этих изображениях можно видеть влияние искусства Горного Алтая.

Изделия, выполненные в скифо-сибирском зверином стиле, известны и в тагарской культуре. А. И. Мартынов, анализируя ее искусство, отмечает отсутствие групповых сцен, в том числе терзания [Мартынов, 1979, с. 119]. Однако из района Минусинской котловины происходит несколько бляшек с изображением кошачьего хищника, открытая пасть которого захватывает голову козла или барана [Дэвлет, 1980, с. 9, рис. 4]. Возможно, появление данного изображения объясняется влиянием южного горного населения. Сцены терзания, относящиеся к III–I вв. до н. э., связаны уже с восточным, хуннским воздействием, прототипов им в тагарском зверином стиле нет [Там же, с. 18]. Это заключенные в рамку прямоугольные поясные бляхи, на одиннадцати из которых показана борьба двух коней [Там же, № 24–34] и на одной — терзание хищником копытного животного [Там же, № 42].

В Туве сцены терзания встречены не менее чем на девяти изделиях из курганов раннего железного века [Грач, 1980, рис. 36, 1; 62, 1; 68; 110, 1; и др.]. Самая ранняя из них (VII–VI вв. до н. э. по А. Д. Грачу) выполнена на костяном гребне: два кошачьих хищника нападают на стоящего оленя. На остальных бляшках и ручке зеркала переданы борьба двух хищников и хищник, терзающий голову барана или козла. Имеются и графические сцены. На зеркале из Мажалыка-Ховузу 1 (IV–III вв. до н. э.) процарапана фигура хищника с лошадиными копытами, грызущего голову барана [Там же, рис. 113, 2]. На петроглифе Овюр 3 изображены горный козел и два волка (собаки?), один из которых впился в спину козла [Там же, с. 88]. В прилегающей к Туве северной части Монголии у г. Мурена открыт оленный камень, на котором запечатлено нападение хищников на лошадь [Волков, Новгородова, 1971, с. 460, 461]. Все это говорит о том, что горные массивы Тувы богаты изображениями с сюжетами терзания. Подобная сцена — борьбы орлиноголового ушастого гри-фона с кошачьим хищником, — но уже в хуннском стиле, обнаружена на бляхе из могильника Урбюн 3, датируемой II–I вв. до н. э. [Савинов, 1969, с. 106, рис. 51].

Самая северо-восточная находка со сценой терзания — мазурукская на Верхней Лене, изданная А. П. Окладниковым, который относит ее к “концу пазырыкского времени”. На ней представлена борьба горного козла с кошачьим хищником [Окладников, 1946, с. 185–188].

Восточный регион распространения скифо-сибирского звериного стиля — Забайкалье, Северная Монголия и Ордос. О наличии в местном искусстве скифского времени сцен терзания можно судить по следующим находкам. Прежде всего это бляха из Верхнеудинска (ныне Улан-Удэ), входящая в состав Петровской коллекции [Руденко, 1962, табл. IV, 2]. На Р-образном изделии изображены лошадь с рогами и клювом и вцепившийся в ее грудь хищник. В тулово лошади вписаны голова крупного грифона, заглатывающая голову барана, и небольшой грифон с оперением. Свободного места на теле лошади нет. Подобная манера изображения характерна для скифского искусства и является достаточно ранней. Другие находки — бронзовые ордосские бляхи, на которых показаны сцены борьбы грифона (ушастого орла) и хищника за повергнутое копытное животное [Дэвлет, 1980, с. 6, рис. 1, 6, 11]. На этих изделиях явно повторяются изображения аналогичной борьбы, присутствующие на бляхах из Петровской коллекции [Руденко, табл. IV, 3; V, 5], причем ордосские являются более поздними и отличаются схематизацией и меньшей художественностью исполнения. Здесь, в местах обитания хуннов, под воздействием скифо-сибирского стиля складывается самобытное искусство звериного стиля, среди сюжетов которого отмечаются сцены терзания животных. Это изображения борьбы лошадей, хищников с грифоном, нападения на копытных животных [Дэвлет, 1980, рис. 1, 6, 8–11; 3, 2, 4, 6]. Подобные сцены запечатлены и на войлочных коврах из Ноин-Улы [Руденко, 1962, табл. 42–45].

В самом конце I тыс. до н. э. с передвижением на запад самих хуннов их культурное влияние начинает широко распространяться, но это уже не скифо-сибирский, а хуннский звериный стиль. Сцены терзания в этом стиле представлены на изделиях из Тувы, Минусинской котловины, Западной Сибири и районов расселения сарматов в Северном Причерноморье.

http://www.ipdn.ru/rics/doc0/DA/a1/1-tro.htm

Скифское искусство звериного стиля.

http://kronk.spb.ru/library/1989-stepi-2-3.htm

"Искусство звериного стиля в погребальных комплексах рядового населения пазырыкской культуры :Семантика звериных образов в контексте погребального обряда"

тема диссертации и автореферата по ВАК 07.00.06, кандидат исторических наук Черемисин, Дмитрий Владимирович

Научная библиотека диссертаций и авторефератов disserCat http://www.dissercat.com/content/iskusstvo-zverinogo-stilya-v-pogrebalnykh-kompleksakh-ryadovogo-naseleniya-pazyrykskoi-kultu#ixzz3IrGa5ixC

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Аланы поклонялись Перуну?

Логическая последовательность моих умозаключений следующая:

1. Русь поклоняется Перуну. (Это прошу отметить особо - Перуну!!! ...а не славянскому Сварогу и его сыну Хорсу Даждьбогу.)

2. Обереги, предположительно посвященные Перуну - топоры - имеется среди археологических находок связанных с русью.

3. Обереги повторяют (копируют) не все типы топоров, а самые распространенные из них. Т.е. именно топоры руси служат прообразом для обрегов, а не заимствованные извне чужестранные формы.

Обереги не копируют аланские топоры ;)

Названия трех главных бога прусского пантеона - Перкуно, Потримпо и Патолло.

Это очень похоже на латинскую этимологию этих слов.

Было бы не плохо разобраться в происхождении этих названий?

original.jpg

Перкуно, Потримпо и Патолло.

Krollmann, C.: Das Religionswesen der alten Preußen, Tolkemita-Texte Dieburg, 17 век.

"БОГИ И КУЛЬТОВЫЕ ОБРЯДЫ"

Глава из книги "Восточная Пруссия"

Калининградское книжное издательство, 1996 г.

.....На основе средневековых прусских легенд известным российским языковедам В.Н.Топорову и Вяч.Вс.Иванову удалось восстановить иерархию прусских богов.

Царем богов считался Окопирмс (самый первый), повелевающий всем. Был у него сын или младший брат Перкуно бог грома и молнии, посылающий на землю огненные стрелы.

Высший слой богов составляли Потримпо (бог молодости, цветения, источников и рек), Аутримпо (бог моря, вместе с Потримпо восходящий к более древнему Тримпо, повелевавшему водами) и длиннобородый бог Патолло (властитель смерти, старости, подземного царства, державший связь с более древним Бардойтом (бородатым) - богом кораблей). Среди подчиненных верхней триаде божеств, опекавших благополучие человека, были Пергрубиус (воплощение весны), Пушкайто (владыка земли), символом которого являлись бузина и рябина: врачующий бог Аушаутс, бог богатства Пильвисто.

Три главных бога прусского пантеона - Перкуно, Потримпо и Патолло - были изображены на знамени Видевута, описанном в "Прусской хронике" (1526 г.) Симоном Грунау. На самом деле параметры полотнища (длина 5 локтей и ширина 3 локтя) указывают скорее на его применение в качестве ритуальной завесы части святилища. Сходные традиции оформления святынь известны и у поморских славян Х-XI вв.

gods.jpg

"Знамя Видевута" с основными богами пруссов.

Рисунок К. Гарткноха по описанию Симона Гранау 1526 г.

В ходе прусской истории верхний ярус языческого пантеона претерпел изменения. Наиболее действенными принципами упорядочения пантеона оказались космологический: Окопирмс, солнце-Звайтикс, гром и молния-Перкуно, море-Аутримпо и т. п. или смешанный, при котором космологические элементы сочетались с социально-хозяйственными.

Структура прусского пантеона отражает двоичность местного мировоззрения. Наиболее ярко это реализуется при оппозиции Потримпо - Патолло: жизнь и смерть, молодой и старый, зеленый и белый. Эта идея пронизывает всю иерархию богов Пруссии.

Боги прусского мифотворчества были живыми и полнокровными существами, непосредственно общавшимися с простыми смертными. Посредниками между ними и человеческим обществом считались, по-видимому, легендарные вожди пруссов Брутен и Видевут, основатели сакрализованной власти в междуречье Ногаты и Деймы, чьи парные каменные скульптуры устанавливались в XI-XII вв., выполняя охранительные функции, на границах земли пруссов. Они же оберегали полевые злаки земледельцев от злого духа Курхе.

Очень почитали пруссы огонь. Еще в XIX в. на некоторых городищах Пруссии в праздник летнего солнцестояния зажигались огни. Средневековые хронисты обращали внимание на обряды, связывавшие пруссов с окружавшим их миром. "Они (пруссы) запрещают нам (христианам) приближаться к их священным рощам и источникам, ибо считают, что те становятся нечистыми от приближения христиан". "...Они (пруссы) всю природу почитали вместо Бога (Христа), а именно - солнце, луну и звезды, гром, птиц, также четвероногих, вплоть до жабы. Были у них также священные леса, поля и реки, так что они не осмеливались в них рубить деревья или пахать или ловить рыбу".

Последним промежуточным звеном между миром ирреального и человеком служили гномы, выступавшие в легендах Пруссии под именами барздуков и маркополей.

Прусские предания гласили, что перед орденским временем близ того места, где позже появилось здание замка Растенбург, стояла огромная святая липа. Здесь люди собирались и прославляли бога. Под этой липой в земле жили барздуки. Это были маленькие мужчины. В лунную ночь они посещали больных. Они несли своим почитателям хлеб в закрома и в сараи. В домах расторопные духи выполняли для своих друзей всякую работу. Вечером люди ложились спать, покрывая стол чистой скатертью, на которую выставляли хлеб, сыр, масло, пиво, и приглашали барздуков поесть. На следующее утро на столах ничего не находили. Это было хорошим признаком. Однако ежели в течение ночи пища оставалась нетронутой, это означало, что боги удалились из твоего дома и тебя они не любят.

Когда мечи крестоносцев покорили этот край и старая вера была запрещена, на липе объявилась чудотворная икона Божьей Матери. Рассказывают, что люди, ожидая для себя много добра от этой иконы, старались непременно вынести ее из святилища, но она по-прежнему возвращалась на эту липу. Тогда здесь возвели часовню, которая широко прославилась по всей округе.

pruss2.jpg

Прусский жрец осуществляет жертвоприношение по случаю свадьбы.

Рисунок из книги Олафа Магнуса, конец XVI в.

Земля пруссов была полна жизни и духов, которые могли быть милостивыми или злыми, если нарушить их покой или волю. Солнце, месяц, леса, животные могли разговаривать, наполнять пруссов отвагой и силой, предсказывать судьбу. Было немало священных деревьев. Особенно почитался мощный и крепкий дуб в районе Хайлигенбайля (г. Мамоново). Он имел широкую вершину и такую густую крону, что ни дождь ее не пронизывал, ни снег сквозь нее не проникал. Более того, как сказывали, это дерево и зимой и летом было зеленым. Дуб считался святым. Люди срывали его листья и прикладывали себе или своим домашним животным у шеи, сберегаясь от всякой болезни. Он долго еще стоял и в орденскую эпоху. Люди тайком почитали его, это делали даже и крестоносцы. Позже этот прославленный дуб срубили во времена магистра ордена Книпроде.

Человек входил в комплекс сакрализованных понятий прежде всего как участник культовых действ. Первое место здесь принадлежало жрецам во главе с Криве-Кривайто. Для отправления культа и для административных нужд ему служили жре-цы-вайделоты. Особый разряд священников (тулиссонов и лигашонов) занимался погребальными обрядами.

Вызывает интерес факт распространения прусских культовых традиций в раннесредневековой Литве, где в XIV в. зафиксированы почитание жрецами огня, явление души умершего человека, принесение в жертву богам третьей части добытого в боях достояния. Существовала на правобережье Немана и традиция власти верховного жреца Криве-Кривайто (Кривайтиса). Эти аспекты связаны, вероятно, с возникавшей у пруссов в XII в. тенденцией к распространению своего влияния (во всяком случае, в области культа) на восток.

Три разряда жрецов, названных выше, включали в свой состав постоянных служителей культа. Проводившиеся по деревням моления еще в XVI в., как сообщает Марцин Муриниус, совершались членами земледельческой общины.

Обычно культовая церемония проходила так. <Жители нескольких деревень собирались в каком-либо сарае. Жрецом (чаровником) выбирали старшего (селянина). Мужчины приводили козла, а женщины приносили специально приготовленное тесто. Жрец занимал возвышенное место и повествовал собравшимся о древних народах, их героических делах и добродетели, о богах и об их благости. После этого на середину сарая выводили козла. Жрец возлагал на него руку и обращался к богам, поименно перечисляя их, дабы (все) они милостиво снизошли (к жертвователям). Собравшиеся падали подле жреца на колени и громко каялись в грехах, которыми они за истекший год прогневали богов. После исповеди все вместе пели богам славословия, высоко поднимали (на руках) козла и несли его по кругу. (Затем) песнь смолкала, козла опускали на земляной пол. Жрец призывал людей искренне смириться и так осуществить жертвоприношение, как исполняли этот ритуал предки и заповедали (это) детям (своих) детей. Вслед за этим козла закалывали, кровь (его) собирали в углубление (в полу?), окропляли (кровью сарай), давали каждому (из присутствующих) малую толику той крови и посудину, чтобы дома дать (ее) животным, ибо (как люди верили) это (средство) предохраняло от всех болезней. (Затем) рубили козла на части, клали (их) на доску и женщины (это мясо) зажаривали. Когда козла испекали, все падали (на земляной пол), а жрец ударял их. И люди краснели до корней волос (своих) за грехи, в которых они покаялись. Наконец после этого (все) набрасывались на самого жреца, все (присутствующие) дергали и колотили его за совершенные им грехи. Заканчивалось покаяние приготовлением пирогов, но не в печи, а иным образом, женщины подавали мужчинам затвердевшее тесто, которое (те) кидали через огонь (до тех пор), пока оно не испекалось. Позже (собравшиеся) ели и пили весь день и всю ночь. То, что оставалось от жертвенной трапезы, тщательно собиралось и зарывалось в заветном месте, дабы птицы и звери не осквернили священную пищу. Люди верили, что посвященная богам еда - мясо жертвенного животного - приносит богам силу. За это люди получают милость богов. И хлеб, освященный огнем, имел священную силу против всего вредного (людям). В старину таким образом жертвовали и свинью, особенно (в том случае), если скотоводство (в какой-либо местности) было достаточно развитым.

Этот обряд являлся тайным. Когда некий чужак узнавал о таком жертвоприношении, он оставался в живых лишь благодаря своей бедности и немощи".

Жизнь богов в представлении пруссов была насыщена подвигами, победами и страданиями. Они могли быть добрыми и благородными, но и жестокими, особенно к врагам и злым людям.

Когда Тевтонский орден завоевал землю пруссов, крестоносцы заметили, какую большую выгоду можно извлечь, если присвоить себе право на сбор и торговлю янтарем. Поэтому фогт Самбии Ансельм фон Лозенберг издал приказ о том, чтобы каждый собирающий янтарь на берегу моря без разрешения властей подвергался повешению. Но многие сембы (так называли европейцы с IX века жителей Самбии) ничего не хотели слушать о таком запрете и продолжали свой промысел. Их участь была жестокой: каждого без разбора хватали и без суда приказывали вешать на ближних деревьях. Согласно прусской легенде, за это душа Ансельма после смерти не имела покоя. Многие годы люди видели его призрак, скитавшийся вдоль побережья и возглашавший: "О Боже! Янтарь свободен".

В 1523 г. путешествовавший по побережью повелитель земли Пруссии магистр Альбрехт запретил выдавать сембам соль, требуемую для обработки рыбы. Тогда они стали собирать янтарь и торговать им. Изловленных с янтарем сембов выводили на площади и жестоко наказывали, как преступников. Это страшно прогневало морского бога Аутримпо. После этого море стало так мало выбрасывать янтаря, что вряд ли он составлял тысячную долю того, что ловили некогда. Правда, люди видели, как много янтаря уносили от берега морские волны. Но когда сембы выходили на берег с сетями или с другими приспособлениями для ловли, янтаря не было. Он как бы проваливался сквозь землю. Бог не хотел дарить им этот ценнейший дар. Так гласит легенда.

Боги наказывают, боги дарят любовь и милосердие. Это главная тема легенд. "Некогда гремящий бог Перкуно отправился путешествовать по земле с подземным владыкой Пикулло (Патолло). Они хотели убедиться, хорошо ли берегут (люди) вечный огонь. Путники пришли к богине Земли. Она с любовью приняла обоих и прекрасно угостила. В благодарность за это Перкуно подарил ей вечную молодость, а Пикулло преподнес (хозяйке) праздничную свиту из девушек. Ночами они работали, делая то, что необходимо богине Земли, за что получали в благодарность отпущение грехов.

Богиня Земли покровительствовала плодородию и заботилась о том, чтобы все цвело и процветало. Раз явилась к ней страждущая девушка из (селения) Пакальнис. Некому было о ней заботиться. Отец (ее) и матушка умерли и находились высоко в поднебесье. Богиня Земли велела несчастной бедняжке посадить на высоком холме розу. Из нее принялось расти высокое дерево - ветками до облаков. Сирота добралась по веткам розы до облаков и пожаловалась родителям на свою тяжелую долю. Ей стало легче". Так рассказывается в другой легенде.

Культовые действия пруссов совершались обычно в пределах священных мест. Все святилища различались по назначению и располагались по восходящей линии. Значимые лишь для определенной общины религиозные акции производились в помещениях крупных размеров, предназначенных для народных сходов. Подобные постройки существовали у пруссов еще в конце Х в. Были святилища, которые оборудовались "на случай". Например, заклание черного быка, сжигание его костей и внутренностей (дабы отпугнуть врага), о чем говорилось выше. В 1980 г. в ходе своих работ Балтийская экспедиция обнаружила жертвенный камень размером 1,1 х 0,65 м трапециевидной формы. Направленный на северо-запад (в сторону, с которой на 'пруссов надвигались вражеские корабли Гданьска), угол камня был ограничен канавкой. Моления, видимо, адресовались богу моря Аутримпо.

13 апреля 997 г. пересекший территорию заповедного леса Кунтер и могильник Ирзекапинис ("могилы гребцов") первый миссионер Пруссии св. Адальберт (Войцех) был убит пруссами. В 1981 г. вблизи леса Кунтер, в урочище Охсендреш, Балтийская экспедиция исследовала открытое святилище поперечником 16 м. В его пределах обнаружены каменные вымостки, жертвенник и две ямы. Этот комплекс сооружали "на случай" одноразового жертвоприношения, и он однозначно связывается с последними часами жизни Адальберта. Миссионера, видимо, принесли в жертву духам, обитавшим в священном лесу Кунтер, причем ритуальный костер здесь не применялся. В связи с осквернением, причиненным ногами христианина Адальберта, была приостановлена деятельность святилища, расположенного рядом с Кунтером, у могильника Ирзекапинис, который был перепланирован и просуществовал до XI-XII вв.

Культовые площадки в различных вариантах существовали при могильниках пруссов с первых веков нашей эры до развитого средневековья. Симон Грунау, описывая прусские обряды захоронения умерших, указывает, что пруссы и при проводах соплеменников в загробный мир не забывали об их социальной принадлежности. "...Тройная градация, какая была у них (пруссов) при жизни, существовала и в погребениях. Первое сословие-простой народ. Их сваливали в любую яму и засыпали. Другое - зупаны, которые были менее (королей) благородные. Для них вырывалась яма рядом с их двором. (Покойника) одевали в то платье, в котором он имел обыкновение молиться богам, и давали ему денег как средство к пропитанию (в ином мире), подводили к нему лошадь, клали ее и его лучших охотничьих собак в ошейниках (в могилу) с тем, чтобы он и там имел то, на чем скакать и с чем охотиться. Однако был и король, то есть князь. Собирались благородные вайделоты и сжигали его, а пепел клали в новый ковер, а ковер погребали под их дворами, то есть укреплениями на горе, которые иные находят. И там в этих горах делают нечто, а потом четыре недели подряд собираются у могилы люди и там скорбят, и дарят каждому то, что он пожелает (в память) души усопшего".

Указанные действия проводились на специально устроенных при могильниках площадках для поминовения или конских жертвоприношений. Моления на них предназначались духам умерших и владыке иного мира Патолло. Ему же были адресованы молитвы, сопровождавшие проводимые тулиссонами и лигашонами акции трупосожжения, ритуальные скачки всадников. С культовыми объектами, располагавшимися у могильников (порядок расположения на них столбов, идолов, жертвенников, ритуальных костров имел тенденцию к стандартизации), были Увязаны действия, осуществлявшиеся жрецами для определения ориентировки совершаемых погребений. Можно предполагать по аналогии с литовскими погребальными древностями порога средневековья, что существовала связь между ориентировкой погребений, полом погребенных и временем устройства могилы.

Аналогичные задачи и сходную с площадками при могильниках конструкцию имели открытые святилища пруссов. Данные объекты имели в плане округлые очертания. Одно из них обнаружено в лесу у поселка Длуги Конт (пограничье воеводств Сувалки и Ломжа в Польше). Судя по сохранности остатков центрального на святилище дуба оно датировалось XV- XVI вв. Календарные обряды, исполнявшиеся вайделотами, имели целью не только служение богам земледельческих культов (Патримпо, Курхо и др.), но и определение сроков проведения полевых работ.

Следующим разрядом прусских святилищ являлись расположенные на возвышенностях и окруженные нередко кольцевым валом городища. Они служили местом периодического проведения культовых церемоний или народных собраний. На их валах, в специальных ямах, совершались жертвоприношения, в том числе людей. Юные прусские пастухи пели на холмах песню: "Утренняя звезда, утренняя звезда, освети мою раннюю смерть. Скоро зазвучат трубы, должен я оставить свою жизнь, я и другой парень". Захваченные в плен враги под звуки труб типа трембит сжигались на жертвенном костре верхом на конях, в полном боевом снаряжении.

Пока остается не ясным, производились ли такие жертвоприношения в культовых центрах каждой прусской земли или только на центральном святилище Ромове - Рикойто. Этот единый для всех пруссов культовый центр по своей конструкции близок обычным городищам и представлен в Пруссии дважды. Один из них, условно датируемый V-Х вв. н. э. и сопоставимый с центром культовой и административной власти Брутена и Видевута - Рикойто (местопребывание господы), располагался в пределах древнейшего в земле пруссов дружинного региона на побережье Натангии (у поселка Липовка Багратионовского района). Грандиозные размеры площадки городища (205х182 м) и его вала, отсутствие, на городище культовых напластований (лишь предматериковый слой грунта сохранил следы довольно мощного прокала) выделяют его из ряда остальных прусских городищ.

Еще более внушительные размеры имело второе святилище в урочище Шлоссберг (поселок Бочаги Черняховского района). Оба объекта располагались в излучинах рек.

Перенесение Ромове с запада от беспокойной польской границы на восток, в Надравию, было связано с походами в начале XI в. Болеслава Храброго, предпринятыми в отмщение за гибель св. Адальберта и направленными против прусского язычества. Правда, местные легенды объясняют уничтожение Ромове польским набегом времен Лешека Старого (IX в.).

В центре святилища Ромове, как свидетельствует Симон Грунау, рос вечнозеленый дуб. Среди его ветвей находились изображения богов: Перкуно с пламеневидными волосами, Потримпо с венком из злаков на голове и Патолло. Дерево охранялось жившими поблизости вайделотами. На расстоянии шага дуб был окружен шестами с растянутыми между ними полотнищами, одно из которых, возможно, являлось "знаменем Видевута". За священную занавесь могли заходить лишь сам Криве и особо приближенные жрецы для проведения важных обрядов. Здесь горел вечный священный огонь, поддерживаемый вайделотами, жила змея, пьющая молоко из большого сосуда, рядом находились черепа человека, коня и быка. Все эти атрибуты использовались в рамках отправления культовых церемоний в честь бога Перкуно и других местных богов.

При массовых молениях пруссы пили священные напитки - молоко и мед. В орденское время их заменило пиво. Моления проходили в дни народных праздников или в экстраординарных случаях (угроза войн, стихийные бедствия).

Перенесение Ромове в Надравию не отменило поклонение пруссов священному дубу и близ старого древнейшего Ромове, где впоследствии вырос город Хайлигенбайль.

Поклонение дубам осуществлялось и в других уголках Пруссии. И по сей день в г. Ладушкин растет дуб диаметром около двух метров. Говорят, что ему около 900 лет. Сохранение многих дубовых рощ от вырубок в христианское время можно связать с их сакральным значением для прусских аборигенов. Бог-громовержец поражал молнией дубы. растущие на холмах, в горах, просто на возвышенностях и приводил пруссов в священный трепет. Отсюда стремление задобрить бога жертвой, замолить свои грехи.

Культовую традицию поклонения богу грома и молний принесли в Балтию прямые предки пруссов - племена шнуровой керамики. Окончательное сложение системы прусских верований как в идеологическом (строгое ранжирование богов), так и в общественно-административном отношении можно (учитывая момент возникновения различных разрядов святилищ) отнести к XI-ХII вв. По степени жесткой культовой регламентации жизни и значительной роли жречества в общественной деятельности эта система наиболее близка традициям кельтских друидов конца I тысячелетия до н. э.

Объединенное с верованиями других балтских народов культом Перкуно, огня и змей, прусское язычество представляется среди религиозных традиций балтов наиболее усложненным и самодовлеющим. Вера в загробную жизнь, соответствующую уровню социального положения на земле, близкая индуистской системе веры "варн", распределявшей людей по социальным категориям - "жрец", "воин", "земледелец", "раб", усложнялась идеей метемпсихоза, согласно которой человеческий дух возрождался в новом теле в соответствии с исполнением культовых аспектов. Среди соседних народов эта идея стремительно распространялась в XIII-XIV вв. Погребальные же обряды пруссов в это время приобретают уравнительный характер, уже не придается особого значения месту, занимаемому индивидуумом в бренной жизни, а отдается предпочтение его благочестию. В связи с этим практически все члены прусского общества погребались по единому обряду (безынвентарное трупосожжение или трупоположение с сосудом и ножом).

Духовной власти Криве, обладавшим возможностью проследить каждый шаг умершего, подчинялись "... литвины и прочие народы земли Ливонской". Прусское язычество, сохранившее глубинные корни индоевропейских верований, по уровню своей структуры было наиболее законченным в Балтии. Это, несомненно, не могло не повлиять на создание в соседней Литве в 1251-1253 гг. основ единственного в раннесредневековой Европе языческого государства. Правда, в отличие от прусской не сложившейся до конца конфедерации, управлявшейся Криве и жрецами, Литва с самого начала имела мирского правителя. Пруссы, создав иерархическую систему богов, отражавшую во многом ситуацию в обществе, сковали повседневную жизнь народа религиозными правилами, зашли в тупик в своем социальном развитии, что стало поучительным уроком для соседних балтийских племен.

Языческие мотивы народной культуры в Пруссии жили до начала XX в. в местных легендах и песнях."

http://seidr.woods.ru/paganpruss.htm

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Если, например, выводить русов из или от (б)русов, по идее это как могло отразиться в топонимике.

Есть довольно любопытные названия на этот счет, да и основная локализация их вполне соответствующая.  

Правда довольно сложно судить о времени происхождения этих названий, но все же - интересно было бы узнать, когда и где возникли самые древние формы этих названий топонимов?

 

Беларусь

 

Русаки — Русаковичи — Русаково — Русачки — Русиновичи — Русиновка — Русовщина — Русота — Русское Село 

 

Русаки — деревня, Глубокский район, Витебская область.
Русаки — деревня, Камайский сельсовет, Поставский район, Витебская область.
Русаки — деревня, Куропольский сельсовет, Поставский район, Витебская область.
Русаки — деревня, Лынтупский сельсовет, Поставский район, Витебская область.
Русаки — деревня, Берестовицкий район, Гродненская область.
Русаки — деревня, Денисовский сельсовет, Дятловский район, Гродненская область.
Русаки — деревня, Козловщинский поселковый совет, Дятловский район, Гродненская область.
Русаки — деревня, Поречский сельсовет, Дятловский район, Гродненская область.
Русаки — деревня, Ивьевский район, Гродненская область.
Русаки — деревня, Щучинский район, Гродненская область.
Русаки — деревня, Воложинский район, Минская область.
Русаки — деревня, Копыльский район, Минская область.
Русаки — деревня, Плещеницкий поселковый совет, Логойский район, Минская область.
Русаки — деревня, Плещеницкий сельсовет, Логойский район, Минская область.
Русаки — деревня, Мядельский район, Минская область.
Русаки — деревня, Столбцовский район, Минская область.

Русаки — деревня, Шкловский район, Могилевская область.

 

Русаковичи — деревня, Руденский сельсовет, Пуховичский район, Минская область
Русаковичи — деревня, Николаевщинский сельсовет, Столбцовский район, Минская область

 

Русаково — деревня в Слонимском районе Гродненской области.
Русаково — деревня в Узденском районе Минской области.

 

Русачки — деревня, Лаздунский сельсовет, Ивьевский район, Гродненская область
Русачки — деревня, Головичпольский сельсовет, Щучинский район, Гродненская область
Русачки — деревня, Кривичский сельсовет, Мядельский район, Минская область

 

Русиновичи — агрогородок, Начевский сельсовет, Ляховичский район, Брестская область
Русиновичи — деревня, Самохваловичский сельсовет, Минский район, Минская область

Русиновка — деревня, Осиновский сельсовет, Чаусский район, Могилёвская область

 

Русовщина — деревня в Клецком районе Минской области.

 

Русота — деревня, Гожский сельсовет, Гродненский район, Гродненская область

Русота — деревня, Путришковский сельсовет, Гродненский район, Гродненская область

 

Русское Село — деревня, Перебродский сельсовет, Миорский район, Витебская область

Русское Село — деревня, Нарочанский сельсовет, Вилейский район, Минская область

 

Украина

 

Русаки — Русава — Русановка — Русское

 

Русаки — село, Иванковский район, Киевская область.

 

Русава — топоним в Винницкой области Украины:

Русава — река на Подольской возвышенности, левый приток Днестра, протекает в пределах Томашпольского и Ямпольского районов.
Русава — село в Ямпольском районе.

 

Русановка — село в Радомышльском районе, Житомирская область.

Руса́новка — историческая местность Киева.
Русановка — село в Липоводолинском районе, Сумская область.
Русановка — село в Купянском районе, Харьковская область.
Уласово-Русановка — село в Старосинявском районе, Хмельницкая область.

 

Русское — село в Мукачевском районе Закарпатской области.
Русское — село в Белогорском районе Крыма.

 

 

Россия 

 

Русаки — Русаково — Русановка — Русаново — Русановская — Русилово — Русино — Русиновка — Русиново — Русиновская — Русовщина — Русская — Русский — Русское

Русаки — озеро в Алтайском крае.
Русаки — деревня, Егорьевский район, Московская область.
Русаки — деревня, Ильинский район, Пермский край.
Русаки — деревня, Краснокамский район, Пермский край.

 

Русаково — деревня в Галичском районе Костромской области.

Русаково — деревня в Белозерском районе Курганской области.
Русаково — деревня в Зубцовском районе Тверской области.
Русаково — село в Аромашевском районе Тюменской области.
Русаково — деревня в Омутинском районе Тюменской области.

 

Курская область

Русановка — село в Фатежском районе.
Ленинградская область
Руса́новка — историческая местность в Невском районе Санкт-Петербурга.
Омская область
Русановка — село в Нововаршавском районе.
Орловская область
Русановка 1-ая — село в Должанском районе.
Русановка 2-ая — село в Должанском районе.
Рязанская область
Руса́новка — деревня в Сасовском районе.

 

Руса́ново — топоним:

Русаново — деревня в Ненецком автономном округе Архангельской области;
Русаново — деревня в Шекснинском районе Вологодской области.
Русаново — деревня в Новохопёрском районе Воронежской области;
Русаново — деревня в Терновском районе Воронежской области;
Русаново — посёлок в Троицко-Печорском районе республики Коми;
Русаново — село в Орловском районе Кировской области;
Русаново — деревня в Добринском районе Липецкой области;
Русаново — деревня в Новосокольническом районе Псковской области
Русаново — деревня в Великолукском районе Псковской области;
Русаново — деревня в Клепиковском районе Рязанской области;
Русаново — деревня в Кардымовским районе Смоленской области;
Русаново — деревня в Угранском районе Смоленской области;
Русаново — деревня в Западнодвинском районе Тверской области;
Русаново — посёлок в Западнодвинском районе Тверской области при железнодорожной станции Русаново;
Русаново — деревня в Торопецком районе Тверской области;
Русаново — железнодорожная станция Санкт-Петербург — Витебского отделения Октябрьской железной дороги в Тверской области.

Русановская — название нескольких населённых пунктов:
Русановская — деревня в Верхнекамском районе Кировской области.
Русановская — деревня в Шатурском районе Московской области.
Русановская — деревня в Корткеросском районе Республики Коми.

 

Русилово — название нескольких населённых пунктов:
Русилово — деревня в Шуйском районе Ивановской области.
Русилово — деревня в Псковском районе Псковской области.
Русилово — деревня в Смоленском районе Смоленской области.
Русилово — деревня в Большесельском районе Ярославской области.

Русино — название населённых пунктов:
Русино — село в Ковровском районе Владимирской области.
Русино — деревня в Кирилловском районе Вологодской области.
Русино — деревня в Чагодощенском районе Вологодской области.
Русино — деревня в Лухском районе Ивановской области.
Русино — деревня в Южском районе Ивановской области.
Русино — деревня в Ферзиковском районе Калужской области.
Русино — деревня в Троицком административном округе Москвы.
Русино — деревня в Клинском районе Московской области.
Русино — деревня в Рамешковском районе Тверской области.
Русино — деревня в Торжокском районе Тверской области.
Русино — деревня в Чернском районе Тульской области.
Русино — деревня в Пошехонском районе Ярославской области.

 

Русиновка — деревня в Заволжском районе Ивановской области.

Русиновка — деревня в Боханском районе Иркутской области.
Русиновка — деревня в Щёкинском районе Тульской области.


Калужская область
Ру́синово — деревня в составе городского образования Ермолино Боровского района Калужской области
Русиново — деревня в Ферзиковском районе
Кировская область
Русиново — деревня в Афанасьевском районе
Костромская область
Русиново — деревня в Буйском районе
Русиново — деревня в Красносельском районе
Нижегородская область
Русиново — село в Первомайском районе Нижегородской области России
Омская область
Русиново — деревня, Большереченский район
Пермский край
Русиново — деревня в Чердынском районе Колвинское с/п
Русиново — посёлок в Чердынском районе Колвинское с/п
Псковская область
Русиново — деревня в Опочецком районе, Болгатовская волость
Тверская область
Русиново — деревня в Краснохолмском районе
Ярославская область
Русиново — деревня в Борисоглебском районе Ярославской области России
Русиново — деревня в Некоузском районе Ярославской области России

 

Русиновская — название нескольких населённых пунктов:

Русиновская — деревня в Лухском районе Ивановской области.
Русиновская — деревня в Некоузском районе Ярославской области.

 

Русовщина — деревня в Любытинском районе Новгородской области.

 

Русская — деревня в Юрлинском районе Пермского края.

Русская — слобода в Советском районе Ростовской области.

Русская Лашма — топоним
Русская Лашма — село, Мамолаевское сельское поселение, Ковылкинский район, Мордовия
Русская Лашма — село, Русско-Лашминское сельское поселение, Ковылкинский район, Мордовия

Русский — посёлок, Орловский район, Орловская область.
Русский — посёлок, Владивостокский городской округ, Приморский край.
Русский — хутор, Орловский район, Ростовская область.
Русский — хутор, Пролетарский район, Ростовская область.
Русский — посёлок, Сосновский район, Тамбовская область.

 

Русское — посёлок в Зеленоградском районе Калининградской области.

Русское — село в Крымском районе Краснодарского края.
Русское — деревня в Бокситогорском районе Ленинградской области.
Русское — село в Куйбышевском районе Ростовской области.
Русское — деревня в Шумячском районе Смоленской области.
Русское — село в Курском районе Ставропольского края.
Русское — село в Сосновском районе Тамбовской области.

 

Новое Русское Маматкозино — деревня, Верхнеуслонский район, Татарстан

Русское Адаево — деревня, Темниковский район, Мордовия
Русское Азелеево — село, Зеленодольский район, Татарстан
Русское Байбаково — деревня, Мишкинский район, Башкортостан
Русское Баймаково — деревня, Рузаевский район, Мордовия
Русское Богдашкино — село, Нурлатский район, Татарстан
Русское Брызгово — деревня, Волосовский район, Ленинградская область
Русское Бурнашево — село, Верхнеуслонский район, Татарстан
Русское Васильково — деревня, Сандовский район, Тверская область
Русское Вечкенино — село, Ковылкинский район, Мордовия
Русское Давыдово — село, Кочкуровский район, Мордовия
Русское Добрино — село, Клявлинский район, Самарская область
Русское Ильчикеево — деревня, Салаватский район, Башкортостан
Русское Исламово — деревня, Зеленодольский район, Татарстан
Русское Канчерово — деревня, Кувандыкский район, Оренбургская область
Русское Караево — деревня, Темниковский район, Мордовия
Русское Коломасово — село, Ковылкинский район, Мордовия
Русское Корино — село, Ельниковский район, Мордовия
Русское Кубашево — деревня, Санчурский район, Кировская область
Русское Маклаково — село, Спасский район, Нижегородская область
Русское Макулово — село, Верхнеуслонский район, Татарстан
Русское Маскино — село, Краснослободский район, Мордовия
Русское Пестово — деревня, Пестовский район, Новгородская область
Русское Поле — хутор, Пермский район, Пермский край
Русское Поречное — село, Суджанский район, Курская область
Русское Сиренькино — деревня, Альметьевский район, Татарстан
Русское Танаево — деревня, Зеленодольский район, Татарстан
Русское Тарасово — деревня, Санчурский район, Кировская область
Русское Тимкино — деревня, Уржумский район, Кировская область
Русское Тимошкино — село, Барышский район, Ульяновская область
Русское Труево — село, Сосновоборский район, Пензенская область
Русское Тювеево — деревня, Темниковский район, Мордовия
Русское Тюгульбаево — деревня, Алькеевский район, Татарстан
Русское Урайкино — деревня, Старомайнский район, Ульяновская область
Русское Урсаево — деревня, Миякинский район, Башкортостан
Русское Устье — село, Аллаиховский район, Якутия
Русское Ходяшево — деревня, Пестречинский район, Татарстан
Русское Яндовище — деревня, Инсарский район, Мордовия
Старое Русское Маматкозино — село, Верхнеуслонский район, Татарстан

 

Польша

 

Русиново

 

Русиново — деревня в Польше, Западно-Поморское воеводство, Валецкий повят, гмина Валч;
Русиново — деревня в Польше, Западно-Поморское воеводство, Валецкий повят, гмина Тучно;
Русиново — деревня в Польше, Западно-Поморское воеводство, Славенский повят, гмина Постомино;
Русиново — деревня в Польше, Западно-Поморское воеводство, Свидвинский повят, гмина Свидвин;
Русиново — деревня в Польше, Куявско-Поморское воеводство, Иновроцлавский повят, гмина Крушвица;
Русиново — деревня в Польше, Куявско-Поморское воеводство, Рыпинский повят, гмина Рыпин;
Русиново — деревня в Польше, Поморское воеводство, Квидзынский повят, гмина Садлинки;

 

Чехия

 

Русава 

 

Русава — левый приток реки Морава
Русава — посёлок на одноимённой реке.

 

Республика Македония

Русиново — село в общине Берово Республики Македония;

 

 

Молдова

 

Русештий

 

Русештий Векь — село в Яловенском районе Республики Молдова.
Русештий Ной — село в Яловенском районе Республики Молдова.

Изменено пользователем Stas

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Бобров А. Г. Проблема подлинности «Слова о полку Игореве» и Ефросин Белозерский
      Автор: Saygo
      Александр Бобров. Проблема подлинности «Слова о полку Игореве» и Ефросин Белозерский

      Бобров А. Г. Проблема подлинности «Слова о полку Игореве» и Ефросин Белозерский // Acta Slavica Iaponica. Sapporo, 2005. T. 22. P. 238-298.

      СОДЕРЖАНИЕ

      1. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина»

      1.1. История вопроса

      1.2. «Задонщина» и проблема контаминации

      1.3. Текстология «Задонщины» и проблема «авторских редакций»

      2. Рукописное наследие Ефросина Белозерского

      2.1. Сохранившиеся списки

      2.2. Утраченные рукописи

      3. Биография Ефросина Белозерского

      3.1. Гипотеза о «доиноческом» периоде жизни Ефросина

      3.1.1. Тексты, посвященные русским святым

      3.1.2. Летописание

      3.1.3. Княжеские Родословия

      3.1.4. Косвенные свидетельства

      3.2. Князь Иван Дмитриевич

      4. Ефросин Белозерский и «восточные страны»

      4.1. Собрание восточных легенд Ефросина Белозерского

      4.2. Кем был Афанасий Никитин?

      4.3. Ефросин - первый востоковед?

      5. Ефросин Белозерский - автор записи «Слова о полку Игореве»?

      Примечания


      1. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина»

      1.1. История вопроса

      История изучения тесно связанных между собой вопросов о времени со­здания и о подлинности «Слова о полку Игореве» насчитывает уже более двух столетий дискуссий и сотни наименований работ. Сомнения в древности «Сло­ва» появились вскоре после его первого издания в 1800 г. Представители «скеп­тической» школы в русской историографии первой половины XIX в. подверга­ли сомнению подлинность многих древних памятников, в том числе и летопи­сей. Подделкой Нового времени считали «Слово о полку Игореве» М.Т. Каченовский, Н.П. Румянцев, О.И. Сенковский, М.О. Бодянский, И. Беликов, сомне­ния в его подлинности высказывали С.М. Строев, И.И. Давыдов, М.Н. Катков, К.С. Аксаков и другие авторы1.

      Аргументом в пользу древности «Слова» многие исследователи считают обнаруженную еще К.Ф. Калайдовичем в начале XIX в. запись писца Домида на последнем листе псковского Апостола апракос 1307 г.: «Сего же лета бысть бои на Русьскои земли: Михаил с Юрьем о княженье Новгородьское. При сих князехъ сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, въ князех которы, и веци скоротишася человеком» (современный шифр - ГИМ, Синодальное собр., № 722, л. 180). В литературе отмечалась большая архаичность записи Домида по сравнению со схожим текстом «Слова о полку Игореве» («Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ веци человекомь скратишась»), что объясняется обычно более ранним временем записи, чем существовавший список «Слова»2.

      Открытие и публикация в 1852 г. «Задонщины»3 позволили сторонникам подлинности и «скептикам» по-новому определить ключевой вопрос спора. В фокусе внимания исследователей оказалось взаимоотношение «Слова о полку Игореве» (рассказывающего о неудачном походе на половцев 1185 г.) и схожей с ним композицией, а также целым рядом образов, слов, выражений и даже отрывков текста «Задонщины» (повествующей о победе над татаро-монголами на Куликовом поле в 1380 г.). Начиная с Л. Леже4, некоторые исследователи предлагали смотреть на «Слово» как на произведение, вторичное по отноше­нию к «Задонщине», и, следовательно, являющееся подделкой или мистифика­цией, на которые была богата история науки XVIII - начала XIX в. Наиболее подробно эта точка зрения была изложена в работах А. Брюкнера, А. Мазона, Я. Фрчека, А.А. Зимина, А. Данти, противоположную точку зрения отстаивали P.O. Якобсон, Е. Ляцкий, Д.С. Лихачев, В.П. Адрианова-Перетц, А.В. Соловьев, Р.П. Дмитриева, О.В. Творогов, А.А. Горский и другие исследователи5.

      Единственный список «Слова о полку Игореве», Мусин-Пушкинский, был обнаружен графом А.И. Мусиным-Пушкиным при невыясненных до конца обстоятельствах и, как известно, сгорел в московском пожаре 1812 г.6 «Задонщина» известна в 6 списках XV-XVII вв.; все они были опубликованы Р.П. Дмит­риевой в 1966 г.7 Перечислим их в хронологическом порядке, указывая приня­тые в науке их условные наименования.

      1). Кирилло-Белозерский список - РНБ, собр. Кирилло-Белозерского монас­тыря, № 9/1096, л. 123-129 об., 70-е гг. XV в.
      2). Исторический второй список - ГИМ, Музейское собр., № 3045, л. 70-73 об., конец XV - начало XVI в. (отрывок).
      3). Исторический первый список - ГИМ, Музейское собр., № 2060, л. 213-224, конец XVI - XVII в. (начало утрачено).
      4). Синодальный список - ГИМ, Синодальное собрание, № 790, л. 36 об. - 42 об., XVII в.
      5). Список Ундольского - РГБ, собр. Ундольского, № 632, л. 169 об. - 193 об., середина XVII в.
      6). Ждановский список - БАН, шифр 1.4.1, л. 30 об. - 31, вторая половина XVII в. (только начало текста).

      Помимо полных и фрагментарных текстов «Задонщины», в нашем распо­ряжении есть еще небольшая выписка из «Задонщины», находящаяся в де­кабрьской служебной Минее Стефана Ондреева сына Босого 1516 г.8

      Древнейший Кирилло-Белозерский список (далее - КБ), принадлежащий перу священноинока Ефросина, содержит особую Краткую редакцию «Задон­щины». Точка зрения «скептиков» основана на представлении о первичности текста Краткой редакции (списка Ефросина), который рассматривается как первоначальная запись текста «Задонщины», затем расширенная в Простран­ной редакции (остальные списки). Поскольку в Пространной редакции есть совпадения со «Словом о полку Игореве», отсутствующие в Краткой редакции, «скептики» приходят к выводу о том, что песнь о походе Игоря Святославича восходит ко вторичной версии «Задонщины». Защитники подлинности и древ­ности «Слова о полку Игореве», напротив, считают, что Краткая редакция яв­ляется не первоначальной версией текста, а лишь сокращением оригинала «Задонщины», в котором читались схожие со «Словом» места в полном объеме.

      Принято считать, что существует две основных точки зрения на пробле­му подлинности «Слова о полку Игореве»: сторонников древности памятника, датирующих написание произведения концом XII - первой половиной XIII вв., и «скептиков», считающих памятник «подделкой» Нового времени (конец XVIII в.). На самом деле еще в начале XIX в. появилась третья, «промежуточная» точка зрения (термин Г.П. Струве)9 на проблему. Впервые она была сформули­рована Евгением Болховитиновым (1767-1837)10. Этот исследователь не сомне­вался в древности произведения, но считал, что нельзя его датировать только на основании упоминаемых князей, «не далее сего времени живших», и предла­гал относить «сие сочинение к последующим векам»11. В письме к К.Ф. Калай­довичу 1814 г., опубликованном уже после смерти автора, Е.А. Болховитинов писал, что «Слово о полку Игореве» было создано, по его мнению, не ранее XIV или даже XV в., «когда воображение и дух россиян уже ободрился от успехов над татарами». Желание автора «Слова» написать свой текст «старыми словесы» исследователь понимал как стремление «написать старинным прежних времен слогом, а не современным себе», из чего следует, что он - «не современ­ник событий»12. Помимо Евгения Болховитинова, мысль о возможности созда­ния «Слова о полку Игореве» в XIV-XVI вв., также без развернутой аргумента­ции, высказывали и другие авторы13. Даже автор, впервые высказавший мысль о вторичности «Слова о полку Игореве» по отношению к «Задонщине» (Л. Леже), полагал, что памятник мог возникнуть в XIV или XV вв. Наконец, в недавнее время эта точка зрения, наиболее близкая и автору настоящей статьи, была обоснована в исследованиях А.М. Ломова и М.А. Шибаева, заслуживающих под­робного рассмотрения.

      Статья профессора Воронежского университета А.М. Ломова, посвящен­ная проблеме авторства «Слова о полку Игореве» и «Задонщины», была опуб­ликована в 2000 г.14 Исследователь исходит из установленного, на его взгляд, факта, что автором «Задонщины» является некто Софоний Рязанец, поскольку его имя «с опеределенными модификациями (Сафон, Ефоний) упоминается либо в заголовках рукописей (Кирилло-Белозерский список), либо непосред­ственно в тексте (список Ундольского и список Исторического музея-1), либо там и там (Синодальный список)»15. Отметив то обстоятельство, что в списках «Задонщины» Софоний часто именуется «старцем», исследователь рассмотрел два варианта значения этого слова: «старцы градские» и старцы-иноки. «Если учесть, что в списке Исторического музея-1 Софония именуют «ереем», можно допустить, - пишет А.М. Ломов, - что в действительности он был монахом: редактор списка, видимо, имел какую-то информацию о принадлежности Со­фония к духовному сословию, но не знал в точности, к какому - черному или белому, и наугад поставил номинацию иерей (священник), которая по смыслу никак не сопрягается с понятием старец»16. Здесь автор явно не учел возмож­ности того, что «Софоний» являлся иеромонахом - иноком и священником одновременно.

      А.М. Ломов обратил внимание на фразу «Задонщины», варьирующуюся в разных списках, и имеющую наиболее полный вид в списке Ундольского: «Преже восписах жалость земли Руские и прочее от книг приводя. Потом же списах жалость и похвалу великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его Владими­ру Ондреевичю»17. Полагая, что «второе» произведение Софония - это «Задонщина», исследователь предлагает рассматривать «первое» упомянутое сочине­ние «как некий X», обладающий совокупностью определенных признаков: оно «базируется на историческом материале, извлеченном из летописей («от книг приводя») и представляет собой ретроспективное описание событий прошлого, частично тождественное по содержанию первому (у них общее семантическое ядро «жалость»), частично отличное от него (оно «жалость», но не «похвала»)18. Этих достаточно неопределенных признаков А.М. Ломову оказывается доста­точно, чтобы прийти к выводу: наиболее приемлемым «кандидатом» на роль первого творения Софония является «Слово о полку Игореве» (оно предше­ствует «Задонщине», «проникнуто жалостью», но в нем «нет похвалы князьям-сеператистам»). Если даже понимать фразу «Задонщины» в соответствии с ее интерпретацией А.М. Ломовым, остается неясным, почему искомым «текстом X» не может быть какой-нибудь другой памятник, например, «Слово о погибе­ли Русской земли»?

      Еще в меньшей степени может считаться доказательным другой аргу­мент исследователя: «все выдающиеся произведения мировой литературы со­здавались в эпохи полной консолидации национальных сил», а время после битвы на Каяле 1185 г. «к числу таких периодов не относится» - «русскому народу было явно не до изящной словесности», в то время как период конца XIV-XV вв. был своеобразным «малым Ренессансом», окрашенным «в мажор­ные тона»19. Такого рода историко-литературные обобщения немногого стоят.

      Наибольший интерес в работе А.М. Ломова вызывают его наблюдения над языковыми особенностями «Слова о полку Игореве», традиционно считаю­щимися признаками его ранней датировки. Исследователь обратил внимание на прилагательное «нынешний» (во фразе «отъ стараго Владимира до нынѣшняго Игоря»20), обычно понимаемое в научной литературе как «ныне живу­щий», «здравствующий», «современный». Возражая такой трактовке, А.М. Ло­мов считает, что выражение «нынешний Игорь» имеет значение «современный событиям, о которых идет речь». Отметим, что, по мнению Я.С. Лурье, насто­ящее время при описании прошедших событий употреблялось также Иосифом Волоцким «как средство для усиления выразительности его рассказа»; в каче­стве аналогии исследователь привел «Историю о великом князе Московском» Андрея Курбского21. Другое выражение «Слова о полку Игореве» - «се время» («свивая славы оба полы сего времени», «за обиду сего времени»22), по мнению А.М. Ломова, значит не «настоящее», а «упомянутое время»23.

      Исследователь предложил любопытный аргумент в связи с анализом сю­жетно-композиционных особенностей «Слова о полку Игореве» и «Задонщины». По его мнению, маловероятно, чтобы автор «Задонщины», собираясь опи­сать события 1380 г., случайно обнаружил древний памятник, обнаруживаю­щий удивительное типологическое сходство с событиями Куликовской битвы («и там и тут русский князь вместе со своим братом отправляется на врагов- нехристиан («поганых»), степных кочевников, пришельцев из «незнаемой» вос­точной страны, и вступает с ними в кровопролитное сражение неподалеку от Дона»); «скорее всего, - пишет А.М. Ломов, - в поисках исторической аналогии к событиям на Непрядве Софоний обратился к русским летописям..., нашел эту аналогию в летописной повести о походе новгород-северского князя Игоря на половцев в 1185 г. и использовал ее для реализации своего творческого за­мысла»24. Эта версия, считает исследователь, хорошо объясняет многочислен­ные параллели и взаимозависимость «Слова о полку Игореве» и «Задонщины» как частей единого целого - дилогии (диптиха).

      Предложенная гипотеза позволяет А.М. Ломову следующим образом объяс­нить использование в «Слове о полку Игореве» выражения «старые словесы» («начяти старыми словесы трудныхъ повѣстий»25): Софоний строил свое пове­ствование о давнишнем походе Игоря, стилизуя изложение «под старину», ис­пользуя архаизмы и историзмы, в то время как «в рассказе о походе Дмитрия Ивановича он естественным образом оставался в рамках современного ему древнерусского языка»26. Таким образом, исследователь объясняет наличие в языке «Слова о полку Игореве» архаизмов (как лексических, так и граммати­ческих) сознательной установкой автора. В то же время он отмечает регуляр­ное использование в этом произведении синтаксических конструкций, харак­терных не для XII в., а для более позднего времени (унификация форм имени­тельного и винительного падежей множественного числа у существительных, прилагательных и причастий; употребление во множественном числе суще­ствительных родительно-винительного падежа для выражения одушевленнос­ти при указании на лиц мужского пола). А.М. Ломов считает, что поздние морфологические явления в таком количестве (десятки примеров) не могли появиться под пером переписчиков, так как в «Слове о полку Игореве» сохра­нен «в неприкосновенности огромный лексический материал», который скорее был бы подвержен правке27.

      Основываясь на традиционной датировке «Задонщины», исследователь приходит к заключению, что оба памятника были написаны в конце XIV в., и принадлежат перу Софония Рязанца, образуя своеобразную дилогию. Завер­шая статью, А.М. Ломов пишет: «Это допущение потребует в дальнейшем но­вых, дополнительных доказательств, которые могут быть получены, если бу­дут даны исчерпывающие ответы на вопросы: Где жил и работал Софоний Рязанец? Каково было его творческое окружение? Влияние каких литератур­ных произведений он испытал? И т.д. Но подобная задача должна, конечно, решаться в рамках уже совсем другой статьи»28.

      Прошло всего три года после опубликования работы А.М. Ломова, и как бы в ответ на поставленные воронежским исследователем вопросы появилась ожидаемая им «совсем другая статья»29. Ее автор, петербургский историк-источниковед М.А. Шибаев, судя по всему, не был знаком с исследованием А.М. Ломова, но его выводы, сделанные на совершенно других основаниях, в значи­тельной степени совпадают с рассмотренной гипотезой.

      Обратившись вслед за Р. Якобсоном, А.А. Зиминым, А. Данти, Р.П. Дмит­риевой, О.В. Твороговым и многими другими авторами к анализу взаимоотно­шения сохранившихся шести списков «Задонщины», М.А. Шибаев приходит к выводу, что Кирилло-Белозерский (Ефросиновский) список восходил непосред­ственно к архетипу «Задонщины», а не имел общего протографа с Синодаль­ным списком. Близость Синодального списка одновременно к Кирилло-Бело- зерскому списку, с одной стороны, и к остальным четырем спискам (объединя­емым в редакцию Ундольского), с другой стороны, исследователь объясняет тем, что создатель Синодального списка соединил (контаминировал) тексты архетипа памятника и его вторичной версии. Выявив редакторские изменения архетипного текста в редакции Ундольского, М.А. Шибаев указал на их смыс­ловую нагрузку, позволяющую датировать создание этой версии текста време­нем после присоединения Новгорода к Москве (1478 г.) и окончательной побе­ды над татарами (1480 г.). В перечне погибших в этой версии текста были упомянуты представители «не всех княжеств, а только тех из них, которые на момент создания редакции уже были включены в орбиту Москвы»; отсутствие тверичей позволяет определить «верхнюю дату» создания редакции как 1485 г.30

      Определяя источники «Задонщины», M.A. Шибаев поддерживает вывод М.А. Салминой, считавшей, что на памятник оказала влияние Пространная летописная повесть о Куликовской битве, дошедшая до нас в составе Новго­родской четвертой (далее - Н4) и Софийской первой (далее - С1) летописей31. Сопоставление текстов показывает, что автор «Задонщины» знал не только эту Пространную повесть (в версии С1), но и другой памятник, впервые появляю­щийся в составе свода-протографа Н4 и С1 - «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго»32.

      По справедливому замечанию М.А. Шибаева, «верхняя грань» датировки создания «Задонщины» определяется датой Кирилло-Белозерского списка (не позднее сентября 1474 г.). Упоминание в тексте «белозерских» соколов и крече­тов, характерное как для Кирилло-Белозерского списка, так для списков ре­дакции Ундольского, исследователь считает восходящим к архетипу «Задонщины». Кроме того, он отметил особое внимание к белозерским князьям (в списках Ундольского, Историческом первом и Синодальном), а также проис­хождение самого раннего списка памятника из Кирилло-Белозерского монас­тыря. Наконец, в этой обители уже в 60-х гг. XV в. располагали списком С1, следовательно, «для создания текста Задонщины был необходимый летописный текст»33. Все эти обстоятельства позволяют М.А. Шибаеву прийти к заклю­чению, что архетипный текст «Задонщины» был создан в Кирилло-Белозерском монастыре между серединой XV в. и 1474 г. Полагая, что Софоний являлся автором «Задонщины», М.А. Шибаев пытался найти прямые подтверждения своей гипотезы. Ему удалось обнаружить в монастырском Синодике упомина­ния двух Софониев и одного Ионы «резанца», но именно «Софония Рязанца» в кирилло-белозерских источниках нет.

      Анализируя соотношение текстов «Слова о полку Игореве» и «Задонщи­ны», исследователь пришел к пародоксальным выводам. Он отметил, вслед за Д.С. Лихачевым и другими авторами, безусловно первичные чтения рассказа о походе Игоря Святославича34: «изображение солнца в Слове играет роль дур­ной приметы в виде солнечного затмения (которое действительно было), а в Задонщине упоминание солнца связано со счастливым предзнаменованием, что свидетельствует о вторичности ее текста»; «так же вторичным является упо­минание «полоняных» вестей в Задонщине, т.е. вестей о плене, поскольку, в отличие от событий 1185 г., в 1380 г. в плен никто не попал»35. С другой сторо­ны, М.А. Шибаев выделяет в «Слове о полку Игореве» чтения, вторичные, как он считает, по отношению к «Задонщине»36. Даже если атрибутировать оба текста одному сочинителю, возникает вопрос: какой же памятник был написан раньше? Или автор работал одновременно над «Словом о полку Игореве» и «Задонщиной», попеременно заимствуя фрагменты то из первого произведе­ния во второе, то наоборот? Такое предположение кажется крайне маловеро­ятным. Попробуем рассмотреть внимательнее те примеры, которые, согласно М.А. Шибаеву, свидетельствуют о первичности «Задонщины».

      1). Исследователь считает, что выражение «неготовые дороги» в «Слово о полку Игореве» попало из «Задонщины», а в нее, в свою очередь - из Простран­ной летописной повести (С1):



      Заметим, что «Слово» ближе к С1, чем «Задонщина» («неготовые» дороги вместо «неуготованных»), поэтому посредничество последней предположить затруднительно. То обстоятельство, что половцы в 1185 г. продвигались к Дону «на телегах», вовсе не значит, как полагает М.А. Шибаев, что они не могли «двигаться быстро»: бесспорно, русские войска были окружены неожиданно, в результате стремительного маневра противника.

      2). Другой «явный алогизм» М.А. Шибаев находит, сопоставляя слова кня­зя Игоря («Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти») и Пересвета («Лутчи бы нам потятным быть, нежели полоненым быти от поганых татаръ», спи­сок Ундольского). Исследователь считает, что фраза была произнесена Игорем «в самом начале похода, когда русскому войску еще ничего не угрожало», и что «дальнейшие события показали полную голословность его утверждения - он сам, его брат и сын не погибли, а как раз попали в плен»37. Во-первых, отме­тим, что с текстологической точки зрения никаких признаков первичности «Задонщины» здесь нет. Во-вторых, Игорь произнес свои слова не просто «в самом начале похода», а в момент солнечного затмения - дурного предзнаме­нования, поэтому они были вполне уместны. Наконец, высказывание Игоря Святославича отнюдь не «голословно». По смыслу оно непосредственно связа­но с последующим пленением, которое как раз объясняется тем, что он проиг­норировал знамение («жалость ему знамение заступи»38), а последующий побег из плена, связанный с риском для жизни, подтверждает, что князь действи­тельно был готов оказаться «потятым», чтобы не оставаться «полоненым».

      3). М.А. Шибаев отмечает упоминание «костей татарских» в С1, «Задонщине» и «Слове», и, очевидно, также считает, что чтение «Задонщины» первично по отношению к «Слову»:



      Исследователь полагает, что «только в результате совершенно фантасти­ческого совпадения эпизод о костях мог оказаться в трех памятниках незави­симо друг от друга»39. Здесь явно произошло какое-то недоразумение: если «Задонщину» и «Слово о полку Игореве» объединяет уникальный поэтический образ земли, засеянной костями и политой кровью, то общее чтение С1 и «За­донщины» - это обычная формула воинских повестей «стати на костях» - «ос­тавить за собой поле битвы, выиграть сражение»40. Выражение М.А. Шибаева «эпизод о костях» не может быть отнесено ко всем памятникам, так как перед нами два совершенно разных «эпизода», а значит ни о каком «фантастическом совпадении» речи быть не может. Скорее можно думать, что автор «Задонщи­ны» контаминировал чтения С1 и «Слова о полку Игореве», поэтому в его тек­сте оказалось чтение «кости татарские».

      4). Еще одну загадку, по мнению М.А. Шибаева, таит слово «Лукоморье», встречающееся в летописях (в том числе в С1) при описании намерения князя Игоря идти «за Донъ», «в Лукы моря»; в «Слове о полку Игореве», где упомина­ется, что был захвачен в плен хан Кобяк «изъ Луку моря»; и в «Задонщине» (татары убегают «в Лукоморье»). Вопреки мнению М.А. Шибаева, это слово далеко не редко встречается в источниках41. Исследователь полагает, что «если допустить возможность влияния Слова на Задонщину, то совершенно необъяс­нимым совпадением является упоминание «Лукоморья» в той годовой статье в С1, где как раз сообщается о походе князя Игоря»42. Логика М.А. Шибаева здесь совершенно непонятна: если автор «Слова» использовал летопись типа С1, то как раз из ее статьи о походе Игоря Святославича он и должен был позаим­ствовать слово «Лукоморье»; «Задонщина» же перенесла этот топоним в описа­ние событий 1380 г.

      5). М.А. Шибаев отмечает совпадение выражения «наполнися ратного духа» в С1 (Повесть о нашествии Тохтамыша), в «Слове» и в «Задонщине». Это устой­чивое словосочетание встречается также в других памятниках древнерусской литературы43. Что же касается анализируемых памятников, нет никаких тек­стологических оснований считать «Задонщину» первичной по отношению к «Слову о полку Игореве» и в этом случае.

      Таким образом, предпринятая М.А. Шибаевым попытка обнаружить ар­гументы в пользу первичности текста «Задонщины» по отношению к «Слову о полку Игореве», на наш взгляд, не увенчалась успехом. Намного убедительнее выглядят приведенные М.А. Шибаевым примеры, подтверждающие вторичность отдельных чтений «Слова» по отношению к летописям типа С1. В неко­торых случаях можно говорить лишь о близости чтений, поскольку невозмож­но обнаружить бесспорные признаки первичности того или иного текста («Лепо есть намъ, братье...» в С1 под 1389 г. - и «Не лѣпо ли ны бяшеть, братие...» в «Слове»; «невеселую ту годину» в С1 под 1380 г. - и «невеселая година» в «Сло­ве»; «земля тутняше» в С1 под 1380 г. - и «земля тутнетъ» в «Слове»). Только два примера из числа приведенных М.А. Шибаевым следует признать не про­сто убедительными, но имеющими силу доказательства. Поскольку для дати­ровки «Слова о полку Игореве» они имеют огромное значение, приведем их полностью.

      1. В рассказе о Раковорской битве 1268 г. Новгородская первая летопись говорит: «Новгородци же сташа в лице железному полку противу великои свиньи»44. В С1 слово «противу» оказалось переставлено, в результате чего текст приобрел следующий вид: «...сташа с новогородьци противъ железного полку великои свиньи»45.Наконец, в «Слове о полку Игореве» читаем: «Отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ...»46. Комментируя эти чтения, М.А. Шибаев заметил: «эпитет «железные» к легковооруженному войску кочевников-половцев совершенно неприменим. Зато он точно подходит к тяжело­вооруженным рыцарям в доспехах, о столкновении с которыми пишет летопи­сец... В тексте Слова определение было механически заимствовано и отнесено к «полкам половецким», причем повлиял на «Слово о полку Игореве» текст именно типа С1»47.

      2. Второй доказательный аргумент М.А. Шибаева относится к чтению «Слова о полку Игореве» «Съ тоя же Каялы Святоплъкъ повелѣя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святѣй Софии къ Киеву»48. Речь идет о битве на Нежатиной ниве около Чернигова в 1078 г. Еще И.М. Кудрявцев более полувека назад обратил внимание на то, что в «Повести временных лет» (как в Лавренть­евском, так и в Ипатьевском списках) говорится о захоронении умершего кня­зя не в Софийском соборе, а «в церкви святыя Богородица», то есть в Десятин­ной церкви, в то время как согласно С1 его хоронят «в святей Софии в Кие­ве»49. Такой же текст читается в Н4, причем М.А. Шибаев, сопоставив целиком данное летописное известие в С1-Н4 с текстом «Повести временных лет», пока­зал его вторичность, заключающуюся «в неудачном сокращении» и даже «не­правильном понимании событий» составителем протографа летописей XV в. «В этом контексте, - отмечает М.А. Шибаев, - сообщение о захоронении Изяслава в Софии необходимо признать не следом использования раннего источника, а искажением информации в ходе сокращения и ошибочной интерпретации летописного текста»50.

      Таким образом, эти два чтения, если они не объясняются вторичной правкой текста «Слова о полку Игореве» редактором XV в., могут, действительно, сви­детельствовать о создании этого памятника не ранее появления свода-прото­графа C1-HK2 (и H4) (по нашим представлениям, этот летописный памятник - Свод митрополита Фотия, соданный в конце 1410-х гг.51).

      Подводя итоги проведенного исследования, М.А. Шибаев пишет: «Взаим­ные пересечения Слова и Задонщины наиболее достоверно можно объяснить тем, что оба памятника были созданы с использованием текста С1 в Кирилло- Белозерском монастыре примерно в одно время (около третьей четверти XV в.) и одним человеком. Имя его Софоний»52. Такой смелый вывод представляется нам весьма привлекательным в свой первой части. Но во второй части («Имя его Софоний») он кажется недостаточно аргументированным и, скорее всего, ошибочным по следующим причинам.

      Во-первых, в работах как А.М. Ломова, так и М.А. Шибаева считается не требующим доказательств фактом, что автором «Задонщины» был Софоний. Заметим, однако, что Р.П. Дмитриева в исследовании, опубликованном еще в 1979 г., специально рассмотрела вопрос о его авторстве53. На основе анализа всех упоминаний имени Софония в заглавиях и в текстах списков «Задонщи­ны» и в восходящих к ней версиях «Сказания о Мамаевом побоище», Р.П. Дмит­риева пришла к выводу, что Софоний не мог быть автором «Задонщины». Признавая упоминание о нем в тексте памятника восходящим к архетипу, исследовательница установила, что автор «Задонщины» ссылается на Софония как на своего предшественника подобно тому, как автор «Слова о полку Иго­реве» ссылался на Бояна54. Р.П. Дмитриева сделала вывод о тесной логической связи упоминаний Бояна и Софония в тексте «Задонщины». По ее мнению, Софонию принадлежало не дошедшее до нас произведение о Куликовской бит­ве, имевшее поэтический характер (написанное «песнеми, гусленными слове- сы»). В таком случае, считает исследовательница, автор «Задонщины» восполь­зовался при создании своего текста двумя поэтическими произведениями - «Словом о полку Игореве» и сочинением Софония. Последнее она предложила отождествить с предполагаемым А.А. Шахматовым общим источником «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище»55. М.А. Шибаев, возражая Р.П. Дмит­риевой, говорит, что произведение, протографичное по отношению к «Задонщине», «является лишним текстологическим звеном в соотношении произве­дений о Куликовской битве»56, но аргументация Р.П. Дмитриевой вовсе не ос­нована на гипотезе А.А. Шахматова (в первую очередь, она показала, что упо­минание Софония в самом тексте «Задонщины» противоречит гипотезе о его авторстве). Кроме того, речь идет не о письменном источнике, а скорее о гипотетическом устно-поэтическом сочинении (наподобие «песен» Бояна), по­священном Куликовской битве. «Текстологическим» путем существование та­кого произведения доказать или опровергнуть невозможно.

      Во-вторых, следует отметить, что указание в заглавии Ефросиновского Кирилло-Белозерского списка «Задонщины» на авторство Софония («Писание Софониа старца рязанца») содержит весьма «подозрительную» рифму: «стар­ца» - «рязанца». Д.С. Лихачев показал, что рифма воспринималась в Древней Руси как балагурство, «валяние дурака»; рифма «оглупляет» и «обнажает» сло­во, «провоцирует сопоставление разных слов», «делает схожим несхожее»57. Более того, «рифма служит знаком ненастоящего, выдуманного, шутовского»58. За­метим, что Ефросин при этом мог иметь в виду не имя реального человека, а саму этимологию имени Софоний (от греч. «мудрый»), поэтому относиться к свидетельству этого заглавия об авторстве некоего «мудрого» «старца-рязанца» надо с большой осторожностью.

      Наконец, как уже отмечалось выше, мы не можем признать убедитель­ными аргументы М.А. Шибаева в пользу того, что «Задонщина» содержит пер­вичные чтения по отношению к «Слову о полку Игореве». Даже если летопись «типа С1» использовалась при создании «Слова о полку Игореве», появление этого памятника должно было предшествовать «Задонщине». Следовательно, атрибуция обоих памятников одному автору, а тем более конкретно Софонию, пока что не может считаться доказанной.

      В то же время наблюдения М.А. Шибаева, касающиеся связи архетипного текста «Задонщины» с Кирилло-Белозерским монастырем, несомненно, заслу­живают самого пристального внимания, и позволяют искать автора данного сочинения о Куликовской битве среди иноков указанной обители. Особое зна­чение для решения этого принципиального вопроса имеет древнейший Кирил- ло-Белозерский список «Задонщины». Как было признано исследователями, совершенно по-разному рассматривающими соотношение «Слова» и «Задон­щины» - А.А. Зиминым и Р.П. Дмитриевой, - особенности текста КБ являются результатом работы создателя этого списка священноинока Ефросина59. Та­ким образом, существует предположение, что Ефросин Белозерский может счи­таться автором Краткой редакции «Задонщины».
    • Новгородские берестяные грамоты
      Автор: Saygo
      Доклад академика А. А. Зализняка о берестяных грамотах из раскопок 2014 года

      Результаты прочтения грамот этого сезона могут быть еще не окончательными: исследования оригиналов и фотографий продолжаются. В этом году на главном раскопе Новгорода, Троицком, ничего не ожидалось: раскапывались глубины XI-X веков, где грамота была бы чудом, хотя там и найдено много интересного для археологов. Часто бывает в таких случаях, что другие обстоятельства создают новую ситуацию, и в этом году дополнительных источников древнерусских текстов было два. Во-первых, были открыты два так называемых «охранных» раскопа – на территориях, отведенных под будущую застройку, и они дали все берестяные грамоты этого сезона. Во-вторых, в Георгиевском соборе Юрьева монастыря архитектурная экспедиция В. В. Седова подняла пол на значительную глубину и обнаружила фрагменты сбитой со стены в начале XIX в. при архимандрите Фотии, тогдашнем настоятеле монастыря, замечательной древнерусской фресковой живописи XII в. Это очень небольшие куски штукатурки, в лучшем случае 8 на 8 см, в худшем 5 мм или даже еще меньше; на некоторых обнаружены тщательно исследуемые искусствоведами фрагменты росписи – например, полглаза или нос. На других участках стены имеются древние надписи, а иногда удаётся обнаружить два-три соседних куска штукатурки и составить читаемый текст.



      Фрагменты, сложенные в 10 холмиков-терриконов, активно разбираются.



      Обнаружена, в частности, целая надпись конца XII в., повествующая об известном из летописи драматическом событии 1198 г., когда одновременно скончались – в Великих Луках и Новгороде – два малолетних сына князя Ярослава Владимировича, Изяслав и Ростислав, похороненные рядом в Юрьевом монастыре. Надпись, сделанная на месте погребения княжичей, более подробна и сообщает ряд деталей, не упомянутых в летописной записи; но все существенные детали, известные по обоим текстам, совпадают. Летопись говорит, что княжичи умерли весной, но вновь открытая надпись сообщает нам, что Ростислав умер 20 июня. Это на первый взгляд казалось противоречием, пока не было показано, что в древней Руси лето считалось начинающимся в летнее солнцестояние, а 20 июня приходилось ещё на весну.

      В этом сезоне впервые найден документ на бересте особого рода. Это в некотором смысле надпись, но не содержащая текста или кириллических букв, а потому не признанная берестяной грамотой и не получившая номера. Лист бересты разграфлен на 54 клеточки, в каждой из них по знаку. Значки, имеющие вид геометрических фигур, все разные: одно это показывает нам, что перед нами не шифровка, так как текст не может быть устроен таким образом. Возможно, это кодекс гадательных знаков, по которым могло проводиться гадание; нечто вроде карт Таро XIII в.

      Пройденные в этом году охранные раскопы находятся на разных берегах Волхова. 10 грамот принёс 2-й Рогатицкий раскоп, еще 3 – Воздвиженский раскоп, оба под руководством Олега Михайловича Олейникова. Площадь обоих раскопов невелика; целью было пройти все слои от поверхности до материка за один сезон. Олейников – очень хороший организатор, и ему это удалось. Изучены слои от XIV до XI века, и грамоты этого года относятся ко всем этим векам. В таком порядке мы о них и расскажем.


      Воздвиженский раскоп


      2-й Рогатицкий раскоп (на Большой Московской улице)

      № 1052 (1-я половина XIV в.)

      и | о | к | л

      Это полный текст грамоты, на листе нет ничего, кроме этих 4 знаков и 3 черточек.



      Обычная пропорция – около ¼ найденных грамот целые. Данная пропорция подтверждается и в этом году: из 13 грамот 3 целых (включая эту). Считать ли такой документ – 4 символа – грамотой? Иногда думают, что чтобы признать находку грамотой, нужно, чтобы она имела некоторый смысл. Но можно сказать, что всякий документ имеет смысл – только не всегда мы его знаем.
      Такого слова – ИОКЛ – нет. Естественно предположить, что это цифры. В самом деле, все эти буквы имеют числовое значение – И значит 8, О 70, К 20, Л 30. Обычно буквы в значении цифр имеют некоторое оформление – титла, точки по бокам или их комбинации. Но изредка встречается и оформление, похожее на представленное в данной грамоте – вертикальные штрихи по бокам. Допустим, что здесь первый и последний штрихи опущены, а находящиеся между цифрами «обслуживают» оба соседних знака.
      Но что значат цифры 8, 70, 20 и 30? (Из зала: Телефон!!!)



      Интересную гипотезу о назначении этой грамоты выдвинул А. А. Гиппиус. Он начал с того, что сложил четыре числа – получилось 128. С другой стороны, давно известна загадочная берестяная грамота № 686, где тоже фигурирует число 128. В переводе она гласит: `Без двух тридцать к ста (т. е. 128) в простом, а в другом сто без четырех (т. е. 96)'. До сих пор у неё тоже не было убедительной интерпретации (лишь отмечалось, что эти числа относятся друг к другу как 3 к 4). Оказывается, существовала весовая единица, существовавшая в двух вариантах, в одном из которых она действительно содержала именно 128, а в другом -- именно 96 более мелких единиц. Она упоминается в более поздних деловых и хозяйственных текстах и носила замечательное название ансырь; это слово – восточное заимствование. Два варианта ансыря назывались «старый» и «новый» или «бухарский» и «обычный» и содержали 96 и 128 золотников. Ансырь относился к тем единицам веса, которые использовались для немногих товаров. В отличие от современного килограмма, применимого к чему угодно, средневековые единицы были узко специализованы. В частности, в ансырях взвешивали шелк и больше ничего.



      Известна берестяная грамота № 288, сохранившаяся не полностью, в ней речь идёт о торговле шёлком, взвешенным не в ансырях, а в золотниках. Это очень небольшие количества шёлка разного цвета: «золотник зеленого шелка, другой [золотник] красного, третий — желто-зеленого…» Еще в одном документе XVII в. речь идёт об ограблении лавки, в ходе которого был похищен «ансырь шелку по цветам». То есть это ансырь шелка, в состав которого входил ассортимент шелка разных цветов. Не исключено, что в этой предельно краткой берестяной грамоте мы имеем дело с таким же ассортиментом на 1 ансырь – из 8, 70, 20 и 30 золотников шелка разного цвета. Покупка весьма большая для такой дорогой материи. Перед нами или заказ, или отчет о такой покупке.

      № 1053 (XIV в.)

      Первоначально это был великолепный документ из 5 строк длиной в 20 см с лишним, свернутый в рулон. Рулон попал в пожар и соприкоснулся с горящей головней.



      Сохранившихся и сожженных букв примерно поровну. Левый край исконный, правый горелый, и не сразу ясно, сколько бересты утрачено справа. Последние две строки сохранились лучше.

      ѿо[н]ос-покл--око--нил---ынум--
      му[п]ри[ш]и[м]исор-----юпо--тене--
      по-от-ки[по]вод-сестр-мое•п--
      пришлипо[ло]те[на] •абудужив-
      заполацюсѧ





      В начале грамоты не без труда вычитывается редкое имя автора: Оносъ. Это народная форма библейского имени Енос (произносилось Энос, нормальная для Руси адаптация начального e-, ср. Ольга из Helga). Такая форма встретилась впервые; ср. современную фамилию Аносов (с более книжным А-). Далее несложно реконструируется покл(он)о ко (Да)нил(е ко с)ыну м(ое)|му. Удачным образом обгорелый правый край сохранившегося текста близок к исконному, и справа утрачено лишь 1-2 буквы в каждой строке. Видно, что автор заменял ъ на о. Интересно, что нет требуемого древним синтаксисом повтора предлога (ко сыну ко моему), но в XIV в. примерно в трети случаев это уже бывает.



      Само послание начинается со слов [п]ри[ш]и [м]и; к сожалению, приходится признать, что принцип «ни одной ошибки» тут не работает, и автор допускал описки, в частности, пропуски букв. Надо читать здесь обычную для берестяных грамот просьбу: пришли ми. Оказывается, что пропуск л в пришли был чем-то вроде стандартной описки, это встречается уже не первый раз. По-видимому, пропуск букв и в следующем слове: сор---ю; по контексту имеется в виду сорочка (сороцицю, слово 3 раза встретилось в берестяных грамотах), но по расчету букв это слово в лакуну не помещается. Бессуфиксального слова с таким значением (типа *сороча) не засвидетельствовано. Можно, конечно, предположить, что автор надписал буквы над строкой, а потом они сгорели; обсуждать состав пустых множеств – вообще дело увлекательное. Далее восстанавливается слово полотене(це), с заменой ь на е, и по(р)от(о)ки, т. е. портки. Онос заказывает у сына текстильные изделия. Далее, [по]вод(о) -- это вожжа, поводок (ср. совр. быть на поводу), а сестре своей он просит прислать материала (полотна). В сестр- мое• очередная описка: перед точкой пропущено конечное и. После этих слов в конце строки видна буква п, что было дальше – неизвестно. Возможно, автор начал писать следующее слово: при…, но предчувствуя, что это место сгорит, начал писать при… заново на следующей строке.

      Последняя фраза понятна: «А буду жив – расплачусь». Неясно, было ли в грамоте представлено живо (со стандартным окончанием -ъ) или живе (с диалектным), так как последняя буква утрачена. Глагол заплатити сѧ раньше не встречался, но прозрачен по структуре. Он записан с неэтимологическим о между п и л: это грамота с так называемым скандирующим эффектом.

      Перевод: «Поклон от Оноса к Даниле, сыну моему. Пришли мне сорочку, полотенце, портки, поводок, сестре моей пришли полотна, а я, если буду жив, расплачусь».

      № 1055, XIII век.

      Это конец грамоты, часть первых двух сохранившихся строк утрачена.
      …. на розва
      [ж]и уличи • вдаи кожю
      ѡстафьи • деꙗкону • а
      ꙗзъ с тобою • саме сѧ в
      едаю • кожѧ ми надобе



      В первой сохранившейся строке первое время после находки читалась точка между Н и А, из-за чего синтаксис оставался загадочным; на самом деле «точка» оказалась естественной впадиной в бересте, более глубокой, чем некоторые другие настоящие точки. Итак, читается название адреса: на Розважи уличи. Розважа улица – древняя улица на Софийской стороне Новгорода (от имени Розвадъ, от которого происходит польская фамилия Rozwadowski). Есть улица с таким восстановленным названием и на современной карте города, хотя проходит и не совсем так же, как древняя. Грамота посвящена коже, как и некоторые другие этого сезона: место 2-го Рогатицкого раскопа было некоторым центром ремесла. Здесь встретился синоним глагола заплатити сѧ из предыдущей грамоты – вѣдати сѧ, «рассчитываться» (в грамоте пишется е вместо ѣ). Отметим диалектное окончание в саме.

      Перевод: «…на Розважей улице дай кожу Остафье дьякону, а я с тобой сам расплачусь. Мне нужна кожа».

      № 1054, XIII век.

      Грамота сохранилась почти целиком. 6 строк, вероятно, было начало 7-й. Есть также приписка на обороте. Ять смешивается с и.

      поклонъ ѿ митъ к луке и ко ѳр
      алю оу лодии ∙в∙беремене ко
      жь i коробиюѧ i кругъ воску
      i курово беремѧ кожь ма
      лое куре даi грѣвну i ∙г∙ кунъ
      ---------ему п[ол]ут[ор]ъ грѣ


      Оборот:

      у кого грамота у того
      полуторъ грѣвни





      Грамота отправлена от какого-то Митъ (написано именно так) Луке и Фралю. Имя Фраль интересно: изначально это имя Флор (латинского происхождения), ставшее на русской почве игралищем метатез: есть вариант Фрол, в Новгороде с характерной заменой о на а в заимствованных именах (Симан, Онтан и т. д.) – хорошо известное имя Фларь , а с метатезой редкое Фраль. Но и тут приключения этого имени не оканчиваются: в грамоте № 198 фигурирует вообще Храрь.

      В грамоте снова речь идёт о кожах и других товарах: «В ладье 2 охапки (бремени) кож, и коробья (мера), и круг воску». Слово коробию первоначально написано в винительном падеже; это обычно в таких списках, когда автор меняет в уме конструкцию по ходу изложения. Но потом автор всё же решил исправить свой синтаксис и аккуратно, не зачеркивая, подписал под буквой ю маленькую ѧ. В данной грамоте есть особенность, свойственная некоторым грамотам XIII в. – она разграфлена, и прямая черта разделяет ее на два раздела. Что такое Курово беремѧ кожь малое? Это малая охапка кож человека по имени Куръ. Данное имя совпадает со словом со значением «петух»: у нас есть, например, берестяная грамота № 690, адресованная от Кура к Борану, и такое ощущение, что мы имеем дело с зоопарком. На самом деле Боран – действительно «баран», это прозвище по животному, а Кур – никакой не петух; это греческое имя Κῦρος, бытовавшее на Руси (в соответствии с фонетической адаптацией ῦ) в трёх вариантах: Кур, Кир и Кюр.

      Далее следует интересная в разных отношениях фраза: Куре даi грѣвну i ∙г∙ кунъ. Первое слово, Куре, может быть звательным или диалектным именительным падежом от Куръ, а также дательным падежом от Кура. Последнее надо отвергнуть: такое имя нигде не засвидетельствовано, а один Куръ в грамоте уже есть. Тогда остаётся два варианта: «Кур, дай гривну и три куны» или «Пусть Кур даст гривну и три куны» (т. н. императив третьего лица). Второе менее вероятно – императив третьего лица форма книжная и редкая. Таким образом, перед нами, скорее всего, изученное А. А. Гиппиусом явление – переключение коммуникативной структуры грамоты: обращение идет уже не к Луке и Фларю, а непосредственно к Куру, раньше названному в грамоте только в третьем лице. Не случайно фрагмент, относящийся к Куру, отчеркнут чертой. Отметим -ъ в 3 кунъ: стандартное древнерусское окончание здесь -ы, а значит, в грамоте представлен редкий графический эффект (примерно 10 грамот разных веков), когда вместо ы пишется ъ. Пишущие осознают правую часть буквы ы факультативной и опускают ее, как если бы опускался значок над й.



      А теперь вернемся к первой строчке, уже зная, что в Митъ ъ стоит вместо ы. Имя автора -- Мита, звучащее необычно, но закономерное, ср. такие уменьшительные имена из берестяных грамот, как Миха, Грига, современные Степа, Серега и т. п. Вероятно, это производное от Митрофанъ: имя Дмитръ никогда не теряет в берестяных грамотах Д- (вообще усечение начала для новгородской ономастики не характерно).

      В начале следующей строки можно реконструировать (сыну мо)ему. Интересна дважды встретившаяся словоформа именительного/винительного падежа полуторъ (т. е., как мы уже знаем, полуторы) – в ней обобщилась основа косвенного падежа с полу-. Это более продвинутая стадия, чем даже в современном языке, где полторы, но полутора.
      На обороте приписка, указывающая, что Мита передал деньги прямо с курьером вместе с письмом.
      Перевод: «Поклон от Миты к Луке и Фралю. В ладье 2 охапки кож, коробья, круг воска и малая охапка Кура. Кур, дай гривну и 3 куны, (сыну?) моему полторы гривны…» Приписка: «У кого грамота, у того полторы гривны».

      Грамот XII века найдено больше.

      Грамота № 1063 (XII век)

      Найдена во второй половине сентября, чуть больше недели назад. Олейников нарушает старую традицию не работать после 1 сентября. В Москву грамоту пока не привозили: работа идёт с фотографией. Грамота состоит из трёх горелых кусков, рассохшихся и рассыпавшихся. Не далее как вчера удалось достигнуть сложения грамоты воедино (склеились фотокопии нескольких плавающих «островов»).



      Это список рыбы; грамота довольно однообразная. Рыба, упомянутая в грамоте – это сиги. Про сигов у нас уже не менее 4 грамот. По подсчётам одного сиговеда начала ХХ в., сиг составляет 85% улова ценных рыб в Волхове. Это некоторая подать господину от ограниченного числа лиц. Числа кратные десяти: 60, 50 и т. д., есть один, у кого всего 20. Слово «сигов» встретилось только один раз, в других случаях стоят только числительные. В XII в. встречаются как христианские, так и нехристианские имена. Представлены хорошо известные имена Станята, Даньша; они не потрясают. Интересны два имени:

      оу Сонови(да). Имя Съновидъ встретилось в берестяных грамотах 9 раз (все XII в.), и все 9 раз без первого ера: Сновидъ, как бы подтверждая архаичную теорию, что начальные редуцированные пали первыми. Сейчас считается, что первыми пали конечные, и «заноза», связанная с этим именем, держалась до данной находки.

      Второе имя сенсационнее: одного из «рыбных участников» зовут
      оу Волохва. Слово волхъвъ раньше считалось чисто литературным, но оно, как теперь видим, бытовало и в народе, причем с новгородским диалектным рефлексом (-оло-). Велик соблазн понять «а у нашего деревенского волхва…», но, конечно же, это прозвище.

      № 1061. XII в.

      Это конечная часть грамоты. Надёжно читается:

      …а попърътишь да боудь ни то
      бе ни мъне и целю та

      Финальная стандартная формула и целую тѧ написана безобразно и небрежно, с двумя ошибками в двух словах, так что даже разбирать это не хочется. Остальное переводится: «а если попортишь, пусть это будет ни тебе ни мне», это фрагмент переписки компаньонов, и речь идёт о товаре. На первый взгляд это угроза или упрёк – но почему такой милый конец, с целованием? Утрата и повреждение товара при перевозке были стандартным форс-мажором, а не чем-то злонамеренным, а «ни тебе ни мне» означает, что в таком случае нет взаимных претензий и компаньоны друг другу не должны. Это сказано совершенно спокойно.

      № 1058. XII в.

      Целое письмо из четырёх строк. Бытовая графика.



      ѿ перьнѣга къ гълочаноу въ
      земи почестѣе ѧкъ тъ еси мъло
      виль съ мноѭ въсади же и семъ їс ко
      лика кълико въземоу въдамъ ѧзъ

      Имя автора, Перенѣгъ, хорошо известно и встретилось в Русской правде. Имя Гълъчанъ – редкое. Оно производно от слова гълъка – шум, гвалт, мятеж, примерно то же, что старославянское мълва; означает «крикун, смутьян».
      Почестье -- название подати, раньше в берестяных грамотах в этом значении был известен только морфологический вариант почта. Перенег – господин, которому положено почестье.
      Ѧко то – относительное местоимение с частицей-релятивизатором «то».
      В слове мноѭ буква ѭ написана зеркально (инвертировано). Йотированный юс большой – сама по себе редчайшая буква для берестяных грамот, а такой вариант привлекает совсем особое внимание. Оказывается, он известен в сербских рукописях.
      Въсадити означает «снарядить», посадить на коня или в лодку («насад») и отправить. Въсади же и сѣмо -- пошли же его сюда («его» -- то есть того, с кем Голчан пошлет ответ).
      Перенег или его писец начал писать їс колика («из какого расчета»), но потом зачеркнул часть этого выражения и выразился точнее: колико възьмоу въдамъ ѧзъ. По контексту ясно, что възьмоу – форма не 1 ед., а диалектная 3 мн. без -ть: «сколько возьмут, я (именно я) отдам».
      «От Перенега к Голчану. Возьми почестье, как ты со мной договаривался. Снаряди его (курьера) сюда. Сколько возьмут, столько я отдам».

      № 1057. XII в.

      Целая грамота (правда, целая после того, как её собрали из 8 кусков). В ней 2 строки – это самый частотный случай.



      на въдъмолѣ :г҃: десѧте гривьнъ и гривьна и: [i҃] : кунъ
      полъ осма съта на съкроудоу полъ шестѣ гривьнѣ

      Водмолъ – название некрашеного сукна, это германское заимствование, уже хорошо известное по берестяным грамотам. «31 гривна» (огромная сумма!) записана не просто цифрой, а сложнее: «3-дцать гривен и гривна», такое в древнерусских текстах известно. Слова съкроуда нет ни в каком словаре, но задача облегчается, если считать, что д написано вместо т. Уже есть несколько берестяных грамот со смешением глухих и звонких, что отражает прибалтийско-финский субстрат в некоторых диалектах (например, грамота 614, где Свопода вместо Свобода и Доброкостьци вместо Доброгостьци). Слово съкроута означает сбор, снаряжение, амуницию, есть устойчивое выражение крутитися на войну. Здесь вероятны именно военные расходы, иначе сложно объяснить такой масштаб сумм.

      Первоначально конец первой строки читался «и:: кунъ», и соответственно выделялась группа кунъ полъ осма съта. Но 750 кун («половина восьмой сотни») – это безумие, ведь 20 кун уже составляют гривну. Выдвигалась гипотеза, что в этой грамоте куна не денежная единица, а шкурка, куница. Версия долго держалась – но недодержалась. После высококачественного фотографирования (кажется, грамота до сих пор еще не склеена) выяснилось, что земля сплющила разлом, проходящий между четырьмя точками, и средняя его часть утолщена. Там определяется узкий знак I – цифра 10, возможно, было и титло (прямо над знаком дефект бересты). Таким образом, после того, как выяснилось, что разрыв уничтожил одну букву, грамоту пришлось «передумать»!

      Написано «31 гривна и 10 кун». «На скруду» идет пять с половиной гривен. Тогда что такое 750? Самое правдоподобное, что может быть – локтей ткани на солдатское обмундирование. «Из 31 гривен 10 кун – на амуницию столько-то». Древнерусские люди обстоятельны и дотошны, такие, какими мы сейчас представляем голландцев или немцев. Подсчитано, что 750 локтей достаточно для снаряжения отряда из 100 человек. Это серьезный вещественный документ о запасе водмола на нужды армии.

      Из зала поступила версия: не могло ли быть в гривне 24 куны? Ведь 31х24+6 = 744 + 6 = 750. Зализняк заметил, что соотношение куны и гривны менялось, но 24 куны в гривне по источникам не засвидетельствовано.
      А. В. Дыбо предположила, что скруда может быть связано с древнегерманским skrud- ‘одежда, полотно, снаряжение’, исл. skryd ‘одеяние’, англ. shroud ‘саван’.
      Перевод: «За некрашеное сукно 31 гривна и 10 кун, 750 (локтей) на амуницию – пять с половиной гривен».

      Теперь перейдём к древнейшей грамоте сезона – редчайшему документу XI века.

      № 1056, XI в.

      В сохранившемся фрагменте всего 15 букв. Фрагмент отрезан справа и оборван слева.

      аниловол
      петрилоши
      [л]



      Последнее л, возможно – не буква, у нее нет засечек, возможно, это просто проба пера.
      Казалось бы, бессмысленный набор букв. Но во второй строке легко выделяется хорошо известное имя Петрило. В первой – скорее всего имя Данило или притяжательное прилагательное Данилово. Данилово что? Что-то среднего рода и на букву л. Конечно, можно предположить замену ъ на о, но в XI веке это еще очень редко. Стали проверять по словарю все слова среднего рода на л-, их не так много, к берестяной письменности они не очень подходят (из зала предлагают со смехом: лоно? лице?)…

      А. А. Гиппиус предложил следующий путь к решению этой грамоты. В берестяных грамотах конструкция «чья-то вещь» встречается нечасто, и в двух случаях речь идет именно о предмете на букву л, среднего рода и сделанном, к тому же, из бересты. Это луконьце или лукошько, владельческая надпись делалась прямо на этом лукошке.

      Берестяная грамота № 599 содержит три раза одну и ту же надпись: Федокино лукошеко -- на полукруглой крышке (или донце, сложно различить) лукошка со следами шила:

      Гораздо интереснее в разных отношениях найденная в 2006 г. грамота № 957: Воибудино лоукъньчо. Иже е ұклъдетъ да проклѧтъ боуде(оу)ть. А шьвъко ѱлъ.
      Здесь есть также проклятие против того, кто «уколдет» (слово сложное, вероятно «испортит») лукошко, и подпись писца.

      Открывается такая возможность прочесть грамоту № 1056: (Д)анилово л(уконце/лукошко, а) Петрило ши(лъ). Это владельческая надпись и подпись мастера, сшившего изделие.

      Как часто бывает, с находкой новой грамоты появилась возможность переинтерпретировать старую. Раньше считалось, что шьвъко из 957-й грамоты – имя собственное (Шевко), но сейчас можно считать, что это имя нарицательное («швец»), то есть это тоже подпись мастера.

      Источник
    • Свеоны, предположительно Поднепровье
      Автор: Сергий
      Тема разделена:
      http://svitoc.ru/index.php?showtopic=2302&page=1


      Итак - о [вымышленных] свеонах, развивших головокружительную экспансию в Поднепровье IX века, "не хватает подробностей".
      Однако "эпоха викингов" девятым веком не закончилась, а продолжалась до второй половины XI столетия, когда "подробностей" более чем достаточно.
      Вопрос к знатокам
      Почему подлинные (а не вымышленные) свеоны не повторили столь успешную экспасию в X-XI вв.?

      Рассмотрю исключительно благоприятный для свеонов момент, сложившийся в конце Х в. после гибели князя Святослава.
      977 год
      «Пошёл Ярополк на Олега, брата своего, на Деревскую землю».
      «…Слышал же Владимир в Новегороде, как Ярополк убил Олега, убоялся, бежав за море».

      Итак....

      Полоцк
      управляется варяжским (согласно летописи) князем Рогволдом (Рёгнвальдом?).
      (Свеоны уже победили?)

      Киев
      управляется князем Ярополком, а на деле - варягом(?) Свенельдом.
      (И здесь свеоны уже победили? Не понятно только - зачем у свеонов под ногами путается безвольный Ярополк?)

      Новгород
      покинут трусливым князем Владимиром.
      (Т. е. - пусть придут свеоны, и возьмут, если понравится...)

      980 год
      Итог распри:
      Полоцк, Киев, Новгород принадлежит князю Владимиру (трусливому славянскому ублюдку - прошу пардону за неакадемичность выражения ).
      В роли статистов - варяги (согласно летописи), но не свеоны...
      Наиболее вероятно, предводителями этих варягов были Олаф Трюггвасон и его родственник Сигурд Эйриксон.

      Т. е. в конце Х столетия обширной территорией Восточной Европы (Русью) смог овладеть изгнанный незаконнорожденный трусоватый славянский княжич, но вымышленные и подлинные свеоны оказались на это не способны.
    • Путь Из Варяг В Греки
      Автор: Сергий
      Был путь из варяг в греки и из грек по Днепру
      И вверх Днепра волок до Ловоти
      И по Ловоти внити в Ылмерь озеро великое
      Из него же озера потечет Волхов
      И вытечет в озеро великое Нево
      И того же озера внидет устье в море Варяжское…

      "Повесть Временных Лет"


      Определенно можно выделить последовательные отрезки Пути из Варяг в Греки:

      1 — северный морской, от острова Тютерс до Ладожского озера (связи со Скандинавией по археологическим данным устанавливаются в хронологическом интервале 500-750 гг. н. э.);

      2 — озерно-речной, от Ладоги до Ильменя, отделенный от предыдущего волховскими порогами (сеть опорных пунктов формируется с середины VIII до середины IX в., крупнейшие из них — Ладога и Новгородское Рюриково городище);

      3 — речной глубинный, река Ловать с волоками на Усвячу — Западную Двину — и на Днепр (концентрация памятников той же культуры аналогична предыдущему участку и указывает на близкое время освоения; наиболее ранний скандинавский «импорт» в двинско-днепровском междуречье датируется первой четвертью IX в.);

      4— речной основной, Днепр от Смоленска до Любеча (судя по тому, что этими пунктами в 882 г. овладел князь Олег, коммуникационная функция данной части пути в IX в. полностью оформилась);

      5 — речной центральный, Днепр от Любеча до Родня (Канева), Киев и его округа, обустроенная системой крепостей; в ряде случаев в этом регионе выступает значительно более ранняя подоснова системы расселения и коммуникаций в Среднем Поднепровье (фактически, видимо, непрерывная с античного времени):

      6 — речной пограничный, от Каневской гряды вдоль реки Рось, до Порогов («зона взаимного страха» населения лесостепи и степи с редким заселением вдоль главной речной магистрали, хотя вполне вероятны и периоды относительной стабильности до эпохи Великого переселения народов; имеются памятники черняховской культуры III-IV вв. н.э.);

      7 — речной степной, Днепр ниже Порогов и Хортицы—«Варяжского острова» древнерусской топонимики XIII в.; центральная часть «Царской Скифии», с развитой сетью скифо-сарматских и сменяющих их Черняховских городищ, свидетельствующих о высоком коммуникационном значении Днепра-Борисфена до конца античной эпохи; преемственность с ними древнерусских, в некоторых случаях сакрализованных, как остров Хортица, объектов остается неясной;

      8 — устье Днепра и днепро-бугский лиман, где сеть слабо изученных раннесредневековых поселений в какой-то мере восполняла функции разрушенной античной Ольвии;

      9 — морской южный, выход из Лимана в Черное море с острова Березань, где, по археологическим данным, можно допустить непрерывность навигационного использования с VII в. до н. э. до конца XI в. н. э.; именно к этому периоду относится, в частности, уникальный для Восточной Европы скандинавский надгробный камень с поминальной рунической надписью (Мельникова 1977:154-155).

      Такая же историко-географическая характеристика дана пути "из варяг в греки" - Г. С. Лебедев "ЭПОХА ВИКИНГОВ в Северной Европе и на Руси" 2005 стр. 538.
    • Горский А. А. Русь "от рода франков"
      Автор: Saygo
      A. A. ГОРСКИЙ. РУСЬ «ОТ РОДА ФРАНКОВ»

      В двух византийских хрониках середины X в. встречаются определения руси как происходящей «от рода франков» — εκ γένους των Φραγγων. Это Хроника Продолжателя Феофана и Хроника Симеона Логофета в двух (из трех известных) ее редакций — Хронике Георгия Амартола (с продолжением) по Ватиканскому списку («Ватиканский Георгий») и Хронике Псевдо-Симеона. Фрагментов с указанным определением руси в этих памятниках два. Один присутствует в обоих и содержится в рассказе о нападении на Константинополь киевского князя Игоря в 941 г.:... οι' Ρως κατά Κωνσταντινουπόλεως μετά πλοίων χιλιϋδων δέκα, οί και Δρομιται λεγόμενοι, εκ γένους των Φραγγων καϑίστανται1 (...Росы приплыли к Константинополю на десяти тысячах кораблей, которых называют также дромитами, происходят же они от рода франков).

      Другой фрагмент имеется только в редакции Псевдо-Симеона; он расположен здесь в тексте, повествующем о событиях начала X столетия: 'Ρως δέ, οί και Δρομιτ αι, φερώνυμοι άπ ο' Ρως τινος σφοδρου διαδραμόντος άπηχηματα των χρησαμένων έξ ύπ οϑηκης ’ ή ϑεοκλυτίας τινος και ύπ ερσχόντων αύτ ούς, έπικέκληνται. Δρομιτ αι δε άπο του οξέως τρέχειν αύτό^ις προσεγένετο. ’Εκ γένους των Φρϋγγων καϑίστανται2 (Росы, или еще дромиты, получили свое имя от некоего могущественного Роса после того, как им удалось избежать последствий того, что предсказывали о них оракулы, благодаря какому-то предостережению или божественному озарению того, кто господствовал над ними. Дромитами они назывались потому, что могли быстро двигаться. Происходят же они от рода франков3).

      И Хроника Симеона Логофета, и Хроника Продолжателя Феофана создавались в византийских придворных кругах. Окончательное оформление в дошедшем до нас виде они получили в 60-е годы X в., но текст, содержащий рассказ о событиях 941 г., относится к третьим частям обеих хроник, которые отличаются текстуальным сходством (в силу чего исследователи полагают, что у них был общий источник) и охватывают период 913—948 г.; поэтому завершение работы над этими частями датируют 948 г.4 Второй фрагмент с упоминанием руси «от рода франков» отсутствует в других редакциях Хроники Логофета, кроме редакции Псевдо-Симеона, поэтому он должен быть признан вставкой, сделанной составителем этой редакции уже в 60-е годы X в.5 Первоначальным следует считать упоминание о происхождении руси от франков, общее для двух редакций Хроники Логофета и Хроники Продолжателя Феофана — в рассказе о походе Игоря 941 г. Следовательно, появилось данное определение руси либо около 948 г., либо несколько ранее, но не раньше 941 г.

      Обычно это определение рассматривается как свидетельство о варяжском, скандинавском происхождении руси. Например, в новейшем своде византийских известий о Руси читаем: «О скандинавском происхождении росов прямо говорят... византийские источники X в.: это — Константин Багрянородный, хроника Псевдо-Симеона, Георгий Амартол (по Ватиканскому списку), Продолжатель Феофана.

      Славянские переводы соответствующих хронографических пассажей меняют этноним франки в греческом оригинале на “варягов”6. Однако очевидно, что позднейший перевод древнерусским книжником «франков» как «варягов» (имеется в виду перевод Хроники Амартола с продолжением, сделанный на Руси в конце X или самом начале XII в.7) не может служить аргументом в пользу того, что автор греческого оригинала имел в виду под «франками» скандинавов. Такой перевод связан с существованием в конце XI — начале XII в . на Руси представления (отразившегося в «Повести временных лет»), что первоначальной русью были варяги, пришедшие в Восточную Европу с Рюриком8. Это представление никак не могло, естественно, повлиять на представления византийских хронистов середины X столетия. Они же свидетельствуют о происхождении руси не от скандинавов, а от франков. Усмотреть здесь во Φραγγοι искаженное Βαραγγοι («варяги») невозможно: последний термин, во-первых, появился в Византии только с XI столетия, во-вторых, носил не этнический, а функциональный характер, будучи наименованием воинов скандинавского происхождения, находящихся на службе в Империи; в X же столетии наемники, приходившие в Византию с территории Руси, определялись только через понятие «Рос»9. Кроме того, франки были слишком хорошо известным в Византии народом, чтобы можно было допустить такую ошибку.

      Согласно другой трактовке определения «от рода франков», оно имеет в виду языковое родство руси и франков, указывая тем самым на германоязычие руси10. Однако в источниках говорится не о сходстве языков, а о том, что русь происходит (Καθίστανται) «от рода франков». Следовательно, указание на германоязычие руси можно было бы усмотреть здесь только в случае, если бы в византийской литературе середины X столетия прослеживалось применение понятия «франки» ко всем народам германской языковой группы. Однако ничего подобного там нет. Хроники Продолжателя Феофана и Симеона Логофета прилагают этот термин к государствам — наследникам империи Каролингов и их населению11. В византийской литературе того времени действительно бытовало расширительное значение термина «франки», но иное — под франками могли подразумеваться обитатели этих государств независимо от их этноязыковой принадлежности12.

      Никакого отношения к германоязычию и вообще к языковой принадлежности определение «франки», таким образом, не имело13. Оно носило территориально-политический характер: франками называли жителей земель, подвластных Карлу Великому и его потомкам14.

      Но, раз версии о скандинавском происхождении и германоязычии как поводах для определения «от рода франков» отпадают, возникает вопрос — почему в Византии в середине X столетия понадобилось определять русских через франков. И те и другие были в Империи прекрасно известны. Первый документированный дипломатический контакт Руси с Византией датируется, как известно, 838 г. (известие Вертинских анналов)15. Как минимум с 911 г. , со времени заключения Олегом договора с Византией, имели место ежегодные поездки русских в Константинополь (в тексте русско-византийского соглашения оговоренные16). Русь в византийских источниках второй половины IX — первой половины X в. оценивалась, согласно византийской традиции переноса древних этнонимов на новых обитателей той или иной территории, как народ «скифский»17. С франками в Византии были знакомы еще лучше и с гораздо более давних времен. Греки в середине X столетия не могли не знать, что государства — наследники империи франков и Русь — совершенно разные образования, населенные разными народами, что они даже не граничат, что между ними не существует каких-либо отношений соподчинения. И тем не менее спустя сто с лишним лет контактов с Русью придворные византийские историки почему-то определяют русских как происходящих от франков!

      Не видно никаких причин, по которым такое соотнесение могло быть придумано в 40-е годы X в. византийцами. Остается полагать, что в это время придворные круги Империи получили информацию о франкском происхождении руси от самих русских.

      В византийских источниках 40-х годов X в. франки упоминаются в связи с династическими связями императорской семьи. Константин VII Багрянородный в своем трактате «Об управлении империей» (датируемом 948—952 г.) писал, обращаясь к сыну Роману, об идущем якобы от императора Константина Великого запрете на браки представителей императорской семьи с «иноверными и некрещеными» народами18, но за одним исключением — для франков, делаемым «ради древней славы тех краев и благородства их родов» (καί γενών περιφάνειαν κάι ευγένειαν)19. Под народами, с которыми нельзя заключать династических браков, имеются в виду хазары, венгры и русские20. Исключение, предоставляемое франкам, о котором писал Константин, иллюстрирует событие, торжественно отмеченное в Константинополе в сентябре 944 г. — обручение шестилетнего сына Константина Романа со своей ровесницей Бертой, дочерью короля Италии (в византийских хрониках — «короля Франгии») Гуго21. Таким образом, при императорском дворе бытовало представление, что из европейских народов матримониальные связи допустимы только с франками. Между тем исследователи русско-византийских отношений этой эпохи, исходя из совокупности косвенных данных, полагают, что княгиня Ольга (правившая Русью с 945 по начало 60-х годов X в.) пыталась провести в жизнь замысел брака своего сына Святослава Игоревича с представительницей византийского императорского дома, возможно дочерью Константина Багрянородного (коронован в 913 г., фактически царствовал в 945—959 г.)22. Не с проектом ли этого брака связано «подбрасывание» византийскому двору информации о франкском происхождении руси?

      Под происхождением от франков вовсе не обязательно подразумевалось происхождение всей руси в смысле всего населения, подвластного русским князьям: речь может идти о правящей верхушке, наиболее политически активной части общества, которая в средневековых представлениях была главным носителем этнонима. Поскольку киевская княжеская династия имела норманнское происхождение, такого рода утверждение вполне могло не быть чистым вымыслом, а иметь определенные основания: предводители викингов нередко нанимались на службу к Каролингам и получали в держание те или иные приморские территории для обороны их от других норманнов. Так, отождествляемый рядом авторов23 с летописным Рюриком датский конунг Рёрик (Рорик) в течение почти четырех десятков лет, с конца 30-х до середины 70-х годов IX в., имел (с небольшими перерывами) лен на франкской территории — во Фрисландии, будучи связан вассальными отношениями сначала с императором Людовиком Благочестивым, потом (в разные годы) с его сыновьями — Лотарем, Людовиком Немецким и Карлом Лысым24. Если русские князья середины X в. и часть их окружения являлись потомками Рерика и его дружинников, или были тем или иным образом связаны с другим предводителем викингов, проведшим какое-то время во владениях Каролингов, это давало им возможность выводить себя «от франков» в широком смысле этого понятия, принятом в то время в Византии.

      Обращает на себя внимание дата обручения Берты и Романа — сентябрь 944 г.25 Осенью этого года (точнее, между сентябрем и серединой декабря) датируется заключение в Константинополе договора с Византией киевского князя Игоря26. То есть в день совершения церемонии обручения в столице империи почти наверняка находилось и соответственно имело подробную информацию об этом событии русское посольство (в которое входил личный посол Ольги Искусеви)27. В Киеве, следовательно, о матримониальном союзе с дочерью «короля франков» было хорошо известно28. Спустя четыре года, около 948 г. , тезис о происхождении руси от франков фиксируют византийские придворные хронисты. Вскоре после этого, между 948—952 г., император Константин заявляет о невозможности браков с правящими домами всех «неромеев», кроме франков. Как говорилось выше, речь шла о возможных претензиях такого рода со стороны хазар, венгров и русских. При этом в отношении хазар ранее имелся прецедент — женитьба императора Константина V на дочери хазарского кагана29. Вероятно, что упоминание рядом с хазарами венгров (чьи вожди Дьюла и Булчу в конце 40-х годов X в. крестились в Константинополе30) и русских вызвано тем, что претензии породниться с императорским домом с их стороны уже предъявлялись.

      Как раз на время между обручением Романа и Берты и фиксацией византийскими придворными хронистами тезиса о происхождении Руси от франков приходится одна из двух существующих в историографии датировок визита Ольги в Константинополь (описанного Константином Багрянородным в книге «О церемониях византийского двора») — 946 г.31 Если она верна, то гипотетический ряд событий выстраивается следующим образом: от членов посольства 944 г. Ольга узнает о брачном союзе императорской семьи с королем Италии и о том, что исключение в матримониальных связях правители Византии допускают только для франков; став год спустя правительницей Руси, она задумывает женить Святослава (он, возможно, был примерным ровесником Романа32) на одной из дочерей Константина33 и в 946 г. является к константинопольскому двору с этим предложением, подкрепив его тезисом о «франкском происхождении» русского правящего дома. Если верна другая дата поездки Ольги в Константинополь — 957 г.34, то следует полагать, что данный тезис был заявлен не во время визита самой княгини, а в первые годы ее правления русскими послами (посольства в Империю, судя по договорам Олега и Игоря с Византией, ездили регулярно), пытавшимися прощупать почву относительно возможного династического брака; во время же личного визита Ольги было сделано официальное брачное предложение.

      Таким образом, появление в византийских источниках утверждения о происхождении руси от франков вероятнее всего связывать с дипломатией княгини Ольги. У византийских придворных хронистов оно не вызвало возражений. Император Константин VII, однако, не увидел здесь достаточных оснований для допущения брачного союза с русским правящим домом35. Возможно, сказалось разное понимание происхождения «от рода франков» русской и византийской сторонами: первая полагала, что для брака достаточно связи (действительной или мнимой) предков Святослава с франкской территорией, Константин же под «благородными родами» франков явно имел в виду узкий круг знатнейших семейств — Каролингов и связанных с ними родством36.

      Сын Ольги не женился на византийской принцессе, но ее внук Владимир в конце 80-х годов X в. взял, как известно, в жены внучку Константина Багрянородного. Братья царевны Анны, императоры Василий и Константин, несомненно, были знакомы с заветами деда37, в том числе и о допущении браков багрянородных принцесс только с франками; в то же время византийскому двору 80-х годах должны были быть хорошо знакомы тексты придворных хроник, содержащие пассаж о франкском происхождении руси (эти хроники получили окончательное оформление в период детства внуков Константина Багрянородного, в 60-е годы X в.). Не исключено, что «франкское» происхождение Владимира могло сыграть для императоров роль в оправдании в собственных глазах и в глазах византийской знати брака их сестры с князем «варваров»38.

      ПРИМЕЧАНИЯ

      1. Theophanes continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus. Bonnae, 1838. P. 423. 15—17 (Продолжатель Феофана); Истрин В. М. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе. Пг., 1922. Т. II. С. 60. 26—27 («Ватиканский Георгий»). В Хронике Псевдо-Симеона другой порядок слов, чем у Продолжателя Феофана и в «Ватиканском Георгии», а также вместо καϑίστανται — οντες (Theophanes continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus. P. 747. 12—14).
      2. Там же. P. 707. 3-7.
      3. Помимо приведенного варианта перевода данного отрывка (см.: Николаев В. Д. Свидетельство Хроники Псевдо-Симеона о руси-дромитах и поход Олега на Константинополь в 907 г. // Византийский временник. М., 1981. Вып. 42; Бибиков М. В. Byzantinorossica: Свод византийских свидетельств о Руси. М., 2004. Т. I. С. 72) существует другой (см.: Карпозилос A. Рос-дромиты и проблема похода Олега против Константинополя // Византийский временник. М., 1988. Вып. 49. С. 117), но фразы о происхождении Руси от франков различия переводов не касаются (споры вызывает пассаж о происхождении названия «рос»): она полностью совпадает с той, которая присутствует во всех трех рассматриваемых текстах при описании событий 941 г.
      4. См.: Каждан А. П. Хроника Симеона Логофета // Византийский временник. М., 1959. Т. XV; Каждан А. П. Из истории византийской хронографии X в. // Византийский временник. М., 1961. Т. XIX.
      5. В историографии в связи с этим фрагментом оживленно обсуждались вопросы, связанные с интерпретацией происхождения названий «рос» и «дромиты», а также с возможной связью фрагмента с походом Олега на Константинополь 907 г.; см. из последних работ: Николаев В. Д. Свидетельство Хроники Псевдо-Симеона о руси-дромитах и поход Олега на Константинополь в 907 г.; Карпозилос А. Рос-дромиты и проблема похода Олега против Константинополя.
      6. Бибиков М. В. Byzantinorossica. Т. I. С. 55—56.
      7. См.: Истрин В. М. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе. Пг., 1920. Т. I. С. 567. Множественное число — «славянские переводы» — в данном случае неуместно, так как другой славянский перевод (вероятно — болгарский XIV в.) Хроники Симеона Логофета фразы о происхождении Руси от франков не содержит, поскольку делался он с той редакции хроники, в которой данного пассажа нет (см.: Симеона Метафраста и Логофета списание мира от бытия и летовник собран от различных летописец. СПб., 1905. С. 140).
      8. ПСРЛ. М., 1997. Т. I. Стб. 19-20.
      9. См.: Васильевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружины в Константинополе XI-XII вв. // Васильевский В. Г. Труды. СПб., 1908. Т. I; Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 62, 65, 68-69, 74.
      10. См.: Ловмяньский Г. Русь и норманны. М., 1985. С. 210; Scramm G. Altrusslands Anfang. Freiburg im Breisgau, 2002. S. 109 (автор по ошибке пишет, что пассаж о происхождении руси от франков содержится в рассказе о русском походе на Константинополь 860 г.).
      11. Theophanes continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus. P. 135, 293, 431 (Продолжатель Феофана), 694-695, 748, 917 (Псевдо-Симеон); Истрин В. М. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе. Т. II. С. 62.
      12. См.: Ohnsorge W. Abendland und Byzanz. Weimar, 1958. S. 227—254; Константин Багрянородныш. Об управлении империей. М., 1989. С. 337 (коммент. 3 к главе 13), 354 (коммент. 5 к главе 26), 360 (коммент. 1 к главе 28). Франками могло называться население территорий, находившихся в IX—X в. под властью Каролингов, даже если речь шла об эпохе, когда франки на них еще не появились: у Константина Вагрянородного так поименованы жители Италии времен Аттилы (Там же. С. 106—107).
      13. В ту эпоху еще не существовало представлений о германской группе языков; сами понятия «германцы» и «Германия» в Византии имели более узкий смысл, чем понятия «франки» и «Франгия»: они применялись по отношению только к той части франкских владений, которая располагалась к востоку от Среднего Рейна (см.: Ohnsorge W. Abendland und Byzanz. S. 248, 523).
      14. Поэтому невозможно объяснить появление определения «от рода франков» наличием в русском войске отрядов наемных варягов: ни Швеция (откуда, судя по археологическим данным, в X столетии приходили викинги на службу к русским князьям), ни Норвегия, ни Дания во владения Каролингов не входили; появление же в русском войске наемников из французской Нормандии вряд ли было вероятно.
      15. Annales Bertiniani / Annales de Saint-Bertin. Paris, 1964. P. 30—31.
      16. ПСРЛ. Т. I. Стб. 31—32.
      17. См. сводку известий: Бибиков М. В. Byzantinorossica. Т. I. С. 644, 680—681. Традиция обозначения русских как «скифского» народа сохранялась и позже.
      18. «Если когда-либо какой-нибудь из этих неверных и нечестивых северных племен попросит о родстве через брак с василевсом ромеев, т. е. либо дочь его получить в жены, либо выдать свою дочь, василевсу ли в жены или сыну василевса, должно тебе отклонить и эту их неразумную просьбу» (Константин Багрянородныш. Об управлении империей. С. 58—61).
      19. Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 58—61.
      20. Они перечислены в начале наставления о том, чего нельзя разрешать «северным и скифским» народам: речь идет далее о царских регалиях, греческом огне и династических браках (см.: Там же. С. 55—59).
      21. Theophanes continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus. P. 431. 11—19; 748. 5—12; 917. 11—18; Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 100—101.
      22. См.: Müller L. Die Taufe Russlands. München, 1987. S. 81—82; Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII в.). СПб., 2000. С. 211—212; Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX—XII веков. М., 2001. С. 301—302.
      23. Из последних работ см.: Свердлов М. Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская власть на Руси VI — первой трети XIII вв. СПб., 2003. С. 106-109, 118-120.
      24. См. о его биографии: Беляев H. Т. Рорик Ютландский и Рюрик Начальной летописи // Сборник статей по археологии и византиноведению. Т. 3. Прага, 1929; Ловмянъский Г. Рорик Фрисландский и Рюрик Новгородский // Скандинавский сборник. Т. 7. Таллин, 1963.
      25. Theophanes continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus. P. 431. 11-19; 748. 5-12; 917. 11-18.
      26. См.: Повесть временных лет. СПб., 1996. С. 431; Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. С. 267-268.
      27. Позже оно появиться в Константинополе не могло, так как не успело бы вернуться обратно до завершения навигации по Днепру; караваны из Руси традиционно приплывали летом (ср. даты приема Ольги, указанные Константином Багрянородным в книге «О церемониях византийского двора» — 9 сентября и 18 октября — Constantini Porphyrogeniti de ceremoniis aulae Byzantiae. Bonnae, 1829. P. 594—598). Даже если допустить, что договор был заключен, как предшествующий договор Олега 911 г. (см.: ПСРЛ. Т. I. Стб. 37), в самом начале сентября и к моменту обручения Романа и Берты посольство уже покинуло Византию, все равно его члены должны были получить информацию о предстоявшей через несколько дней церемонии.
      28. В русском посольстве 944 г. были не только язычники, но и христиане (см.: ПСРЛ. Т. I. Стб. 52—53); не исключено поэтому, что кто-то из них мог и лично присутствовать на церемонии обручения.
      29. Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 56—57, 60—61, 341—342 (коммент. 28), 344 (коммент. 47). Константин Багрянородный, говоря об этом событии, путает Константина V с его сыном — Львом IV.
      30. См.: Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII в.). С. 166.
      31. См.: Там же. С. 174—190 (здесь же литература вопроса).
      32. В летописном рассказе о походе на древлян (датированном 946 г.) Святослав представлен ребенком, который уже может ездить на коне, но еще не способен метнуть копье (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 58).
      33. Одна из дочерей императора — Феодора — была примерной ровесницей Святослава (см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 344, коммент. 46).
      34. Наиболее подробную аргументацию в ее пользу см.: Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. С. 219—286.
      35. Вряд ли можно полагать, что Константин вообще не поверил тезису о происхождении русской правящей династии с территории франков, поскольку одна из хроник, в которой этот тезис зафиксирован, — Хроника Продолжателя Феофана — создавалась под его контролем и даже при его личном участии.
      36. Король Гуго, сват императора, по материнской линии был потомком Карла Великого (см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 354).
      37. Трактат «Об управлении империей» был адресован их отцу Роману.
      38. Здесь уместно вспомнить, что в 967 г. было отказано выдать византийскую принцессу (вероятно, старшую сестру Анны) за сына германского императора Оттона I (будущего Оттона II; см. об этом: Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. С. 257—260), а ведь это были правители, унаследовавшие владения восточнофранкских Каролингов.

      Древняя Русь. Вопросы медиевистики. - 2008. - № 2 (32). - С. 55-59.