Saygo

Бобров А. Г. Проблема подлинности «Слова о полку Игореве» и Ефросин Белозерский

15 сообщений в этой теме

Александр Бобров. Проблема подлинности «Слова о полку Игореве» и Ефросин Белозерский

Бобров А. Г. Проблема подлинности «Слова о полку Игореве» и Ефросин Белозерский // Acta Slavica Iaponica. Sapporo, 2005. T. 22. P. 238-298.

СОДЕРЖАНИЕ

1. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина»

1.1. История вопроса

1.2. «Задонщина» и проблема контаминации

1.3. Текстология «Задонщины» и проблема «авторских редакций»

2. Рукописное наследие Ефросина Белозерского

2.1. Сохранившиеся списки

2.2. Утраченные рукописи

3. Биография Ефросина Белозерского

3.1. Гипотеза о «доиноческом» периоде жизни Ефросина

3.1.1. Тексты, посвященные русским святым

3.1.2. Летописание

3.1.3. Княжеские Родословия

3.1.4. Косвенные свидетельства

3.2. Князь Иван Дмитриевич

4. Ефросин Белозерский и «восточные страны»

4.1. Собрание восточных легенд Ефросина Белозерского

4.2. Кем был Афанасий Никитин?

4.3. Ефросин - первый востоковед?

5. Ефросин Белозерский - автор записи «Слова о полку Игореве»?

Примечания


1. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина»

1.1. История вопроса

История изучения тесно связанных между собой вопросов о времени со­здания и о подлинности «Слова о полку Игореве» насчитывает уже более двух столетий дискуссий и сотни наименований работ. Сомнения в древности «Сло­ва» появились вскоре после его первого издания в 1800 г. Представители «скеп­тической» школы в русской историографии первой половины XIX в. подверга­ли сомнению подлинность многих древних памятников, в том числе и летопи­сей. Подделкой Нового времени считали «Слово о полку Игореве» М.Т. Каченовский, Н.П. Румянцев, О.И. Сенковский, М.О. Бодянский, И. Беликов, сомне­ния в его подлинности высказывали С.М. Строев, И.И. Давыдов, М.Н. Катков, К.С. Аксаков и другие авторы1.

Аргументом в пользу древности «Слова» многие исследователи считают обнаруженную еще К.Ф. Калайдовичем в начале XIX в. запись писца Домида на последнем листе псковского Апостола апракос 1307 г.: «Сего же лета бысть бои на Русьскои земли: Михаил с Юрьем о княженье Новгородьское. При сих князехъ сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, въ князех которы, и веци скоротишася человеком» (современный шифр - ГИМ, Синодальное собр., № 722, л. 180). В литературе отмечалась большая архаичность записи Домида по сравнению со схожим текстом «Слова о полку Игореве» («Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ веци человекомь скратишась»), что объясняется обычно более ранним временем записи, чем существовавший список «Слова»2.

Открытие и публикация в 1852 г. «Задонщины»3 позволили сторонникам подлинности и «скептикам» по-новому определить ключевой вопрос спора. В фокусе внимания исследователей оказалось взаимоотношение «Слова о полку Игореве» (рассказывающего о неудачном походе на половцев 1185 г.) и схожей с ним композицией, а также целым рядом образов, слов, выражений и даже отрывков текста «Задонщины» (повествующей о победе над татаро-монголами на Куликовом поле в 1380 г.). Начиная с Л. Леже4, некоторые исследователи предлагали смотреть на «Слово» как на произведение, вторичное по отноше­нию к «Задонщине», и, следовательно, являющееся подделкой или мистифика­цией, на которые была богата история науки XVIII - начала XIX в. Наиболее подробно эта точка зрения была изложена в работах А. Брюкнера, А. Мазона, Я. Фрчека, А.А. Зимина, А. Данти, противоположную точку зрения отстаивали P.O. Якобсон, Е. Ляцкий, Д.С. Лихачев, В.П. Адрианова-Перетц, А.В. Соловьев, Р.П. Дмитриева, О.В. Творогов, А.А. Горский и другие исследователи5.

Единственный список «Слова о полку Игореве», Мусин-Пушкинский, был обнаружен графом А.И. Мусиным-Пушкиным при невыясненных до конца обстоятельствах и, как известно, сгорел в московском пожаре 1812 г.6 «Задонщина» известна в 6 списках XV-XVII вв.; все они были опубликованы Р.П. Дмит­риевой в 1966 г.7 Перечислим их в хронологическом порядке, указывая приня­тые в науке их условные наименования.

1). Кирилло-Белозерский список - РНБ, собр. Кирилло-Белозерского монас­тыря, № 9/1096, л. 123-129 об., 70-е гг. XV в.
2). Исторический второй список - ГИМ, Музейское собр., № 3045, л. 70-73 об., конец XV - начало XVI в. (отрывок).
3). Исторический первый список - ГИМ, Музейское собр., № 2060, л. 213-224, конец XVI - XVII в. (начало утрачено).
4). Синодальный список - ГИМ, Синодальное собрание, № 790, л. 36 об. - 42 об., XVII в.
5). Список Ундольского - РГБ, собр. Ундольского, № 632, л. 169 об. - 193 об., середина XVII в.
6). Ждановский список - БАН, шифр 1.4.1, л. 30 об. - 31, вторая половина XVII в. (только начало текста).

Помимо полных и фрагментарных текстов «Задонщины», в нашем распо­ряжении есть еще небольшая выписка из «Задонщины», находящаяся в де­кабрьской служебной Минее Стефана Ондреева сына Босого 1516 г.8

Древнейший Кирилло-Белозерский список (далее - КБ), принадлежащий перу священноинока Ефросина, содержит особую Краткую редакцию «Задон­щины». Точка зрения «скептиков» основана на представлении о первичности текста Краткой редакции (списка Ефросина), который рассматривается как первоначальная запись текста «Задонщины», затем расширенная в Простран­ной редакции (остальные списки). Поскольку в Пространной редакции есть совпадения со «Словом о полку Игореве», отсутствующие в Краткой редакции, «скептики» приходят к выводу о том, что песнь о походе Игоря Святославича восходит ко вторичной версии «Задонщины». Защитники подлинности и древ­ности «Слова о полку Игореве», напротив, считают, что Краткая редакция яв­ляется не первоначальной версией текста, а лишь сокращением оригинала «Задонщины», в котором читались схожие со «Словом» места в полном объеме.

Принято считать, что существует две основных точки зрения на пробле­му подлинности «Слова о полку Игореве»: сторонников древности памятника, датирующих написание произведения концом XII - первой половиной XIII вв., и «скептиков», считающих памятник «подделкой» Нового времени (конец XVIII в.). На самом деле еще в начале XIX в. появилась третья, «промежуточная» точка зрения (термин Г.П. Струве)9 на проблему. Впервые она была сформули­рована Евгением Болховитиновым (1767-1837)10. Этот исследователь не сомне­вался в древности произведения, но считал, что нельзя его датировать только на основании упоминаемых князей, «не далее сего времени живших», и предла­гал относить «сие сочинение к последующим векам»11. В письме к К.Ф. Калай­довичу 1814 г., опубликованном уже после смерти автора, Е.А. Болховитинов писал, что «Слово о полку Игореве» было создано, по его мнению, не ранее XIV или даже XV в., «когда воображение и дух россиян уже ободрился от успехов над татарами». Желание автора «Слова» написать свой текст «старыми словесы» исследователь понимал как стремление «написать старинным прежних времен слогом, а не современным себе», из чего следует, что он - «не современ­ник событий»12. Помимо Евгения Болховитинова, мысль о возможности созда­ния «Слова о полку Игореве» в XIV-XVI вв., также без развернутой аргумента­ции, высказывали и другие авторы13. Даже автор, впервые высказавший мысль о вторичности «Слова о полку Игореве» по отношению к «Задонщине» (Л. Леже), полагал, что памятник мог возникнуть в XIV или XV вв. Наконец, в недавнее время эта точка зрения, наиболее близкая и автору настоящей статьи, была обоснована в исследованиях А.М. Ломова и М.А. Шибаева, заслуживающих под­робного рассмотрения.

Статья профессора Воронежского университета А.М. Ломова, посвящен­ная проблеме авторства «Слова о полку Игореве» и «Задонщины», была опуб­ликована в 2000 г.14 Исследователь исходит из установленного, на его взгляд, факта, что автором «Задонщины» является некто Софоний Рязанец, поскольку его имя «с опеределенными модификациями (Сафон, Ефоний) упоминается либо в заголовках рукописей (Кирилло-Белозерский список), либо непосред­ственно в тексте (список Ундольского и список Исторического музея-1), либо там и там (Синодальный список)»15. Отметив то обстоятельство, что в списках «Задонщины» Софоний часто именуется «старцем», исследователь рассмотрел два варианта значения этого слова: «старцы градские» и старцы-иноки. «Если учесть, что в списке Исторического музея-1 Софония именуют «ереем», можно допустить, - пишет А.М. Ломов, - что в действительности он был монахом: редактор списка, видимо, имел какую-то информацию о принадлежности Со­фония к духовному сословию, но не знал в точности, к какому - черному или белому, и наугад поставил номинацию иерей (священник), которая по смыслу никак не сопрягается с понятием старец»16. Здесь автор явно не учел возмож­ности того, что «Софоний» являлся иеромонахом - иноком и священником одновременно.

А.М. Ломов обратил внимание на фразу «Задонщины», варьирующуюся в разных списках, и имеющую наиболее полный вид в списке Ундольского: «Преже восписах жалость земли Руские и прочее от книг приводя. Потом же списах жалость и похвалу великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его Владими­ру Ондреевичю»17. Полагая, что «второе» произведение Софония - это «Задонщина», исследователь предлагает рассматривать «первое» упомянутое сочине­ние «как некий X», обладающий совокупностью определенных признаков: оно «базируется на историческом материале, извлеченном из летописей («от книг приводя») и представляет собой ретроспективное описание событий прошлого, частично тождественное по содержанию первому (у них общее семантическое ядро «жалость»), частично отличное от него (оно «жалость», но не «похвала»)18. Этих достаточно неопределенных признаков А.М. Ломову оказывается доста­точно, чтобы прийти к выводу: наиболее приемлемым «кандидатом» на роль первого творения Софония является «Слово о полку Игореве» (оно предше­ствует «Задонщине», «проникнуто жалостью», но в нем «нет похвалы князьям-сеператистам»). Если даже понимать фразу «Задонщины» в соответствии с ее интерпретацией А.М. Ломовым, остается неясным, почему искомым «текстом X» не может быть какой-нибудь другой памятник, например, «Слово о погибе­ли Русской земли»?

Еще в меньшей степени может считаться доказательным другой аргу­мент исследователя: «все выдающиеся произведения мировой литературы со­здавались в эпохи полной консолидации национальных сил», а время после битвы на Каяле 1185 г. «к числу таких периодов не относится» - «русскому народу было явно не до изящной словесности», в то время как период конца XIV-XV вв. был своеобразным «малым Ренессансом», окрашенным «в мажор­ные тона»19. Такого рода историко-литературные обобщения немногого стоят.

Наибольший интерес в работе А.М. Ломова вызывают его наблюдения над языковыми особенностями «Слова о полку Игореве», традиционно считаю­щимися признаками его ранней датировки. Исследователь обратил внимание на прилагательное «нынешний» (во фразе «отъ стараго Владимира до нынѣшняго Игоря»20), обычно понимаемое в научной литературе как «ныне живу­щий», «здравствующий», «современный». Возражая такой трактовке, А.М. Ло­мов считает, что выражение «нынешний Игорь» имеет значение «современный событиям, о которых идет речь». Отметим, что, по мнению Я.С. Лурье, насто­ящее время при описании прошедших событий употреблялось также Иосифом Волоцким «как средство для усиления выразительности его рассказа»; в каче­стве аналогии исследователь привел «Историю о великом князе Московском» Андрея Курбского21. Другое выражение «Слова о полку Игореве» - «се время» («свивая славы оба полы сего времени», «за обиду сего времени»22), по мнению А.М. Ломова, значит не «настоящее», а «упомянутое время»23.

Исследователь предложил любопытный аргумент в связи с анализом сю­жетно-композиционных особенностей «Слова о полку Игореве» и «Задонщины». По его мнению, маловероятно, чтобы автор «Задонщины», собираясь опи­сать события 1380 г., случайно обнаружил древний памятник, обнаруживаю­щий удивительное типологическое сходство с событиями Куликовской битвы («и там и тут русский князь вместе со своим братом отправляется на врагов- нехристиан («поганых»), степных кочевников, пришельцев из «незнаемой» вос­точной страны, и вступает с ними в кровопролитное сражение неподалеку от Дона»); «скорее всего, - пишет А.М. Ломов, - в поисках исторической аналогии к событиям на Непрядве Софоний обратился к русским летописям..., нашел эту аналогию в летописной повести о походе новгород-северского князя Игоря на половцев в 1185 г. и использовал ее для реализации своего творческого за­мысла»24. Эта версия, считает исследователь, хорошо объясняет многочислен­ные параллели и взаимозависимость «Слова о полку Игореве» и «Задонщины» как частей единого целого - дилогии (диптиха).

Предложенная гипотеза позволяет А.М. Ломову следующим образом объяс­нить использование в «Слове о полку Игореве» выражения «старые словесы» («начяти старыми словесы трудныхъ повѣстий»25): Софоний строил свое пове­ствование о давнишнем походе Игоря, стилизуя изложение «под старину», ис­пользуя архаизмы и историзмы, в то время как «в рассказе о походе Дмитрия Ивановича он естественным образом оставался в рамках современного ему древнерусского языка»26. Таким образом, исследователь объясняет наличие в языке «Слова о полку Игореве» архаизмов (как лексических, так и граммати­ческих) сознательной установкой автора. В то же время он отмечает регуляр­ное использование в этом произведении синтаксических конструкций, харак­терных не для XII в., а для более позднего времени (унификация форм имени­тельного и винительного падежей множественного числа у существительных, прилагательных и причастий; употребление во множественном числе суще­ствительных родительно-винительного падежа для выражения одушевленнос­ти при указании на лиц мужского пола). А.М. Ломов считает, что поздние морфологические явления в таком количестве (десятки примеров) не могли появиться под пером переписчиков, так как в «Слове о полку Игореве» сохра­нен «в неприкосновенности огромный лексический материал», который скорее был бы подвержен правке27.

Основываясь на традиционной датировке «Задонщины», исследователь приходит к заключению, что оба памятника были написаны в конце XIV в., и принадлежат перу Софония Рязанца, образуя своеобразную дилогию. Завер­шая статью, А.М. Ломов пишет: «Это допущение потребует в дальнейшем но­вых, дополнительных доказательств, которые могут быть получены, если бу­дут даны исчерпывающие ответы на вопросы: Где жил и работал Софоний Рязанец? Каково было его творческое окружение? Влияние каких литератур­ных произведений он испытал? И т.д. Но подобная задача должна, конечно, решаться в рамках уже совсем другой статьи»28.

Прошло всего три года после опубликования работы А.М. Ломова, и как бы в ответ на поставленные воронежским исследователем вопросы появилась ожидаемая им «совсем другая статья»29. Ее автор, петербургский историк-источниковед М.А. Шибаев, судя по всему, не был знаком с исследованием А.М. Ломова, но его выводы, сделанные на совершенно других основаниях, в значи­тельной степени совпадают с рассмотренной гипотезой.

Обратившись вслед за Р. Якобсоном, А.А. Зиминым, А. Данти, Р.П. Дмит­риевой, О.В. Твороговым и многими другими авторами к анализу взаимоотно­шения сохранившихся шести списков «Задонщины», М.А. Шибаев приходит к выводу, что Кирилло-Белозерский (Ефросиновский) список восходил непосред­ственно к архетипу «Задонщины», а не имел общего протографа с Синодаль­ным списком. Близость Синодального списка одновременно к Кирилло-Бело- зерскому списку, с одной стороны, и к остальным четырем спискам (объединя­емым в редакцию Ундольского), с другой стороны, исследователь объясняет тем, что создатель Синодального списка соединил (контаминировал) тексты архетипа памятника и его вторичной версии. Выявив редакторские изменения архетипного текста в редакции Ундольского, М.А. Шибаев указал на их смыс­ловую нагрузку, позволяющую датировать создание этой версии текста време­нем после присоединения Новгорода к Москве (1478 г.) и окончательной побе­ды над татарами (1480 г.). В перечне погибших в этой версии текста были упомянуты представители «не всех княжеств, а только тех из них, которые на момент создания редакции уже были включены в орбиту Москвы»; отсутствие тверичей позволяет определить «верхнюю дату» создания редакции как 1485 г.30

Определяя источники «Задонщины», M.A. Шибаев поддерживает вывод М.А. Салминой, считавшей, что на памятник оказала влияние Пространная летописная повесть о Куликовской битве, дошедшая до нас в составе Новго­родской четвертой (далее - Н4) и Софийской первой (далее - С1) летописей31. Сопоставление текстов показывает, что автор «Задонщины» знал не только эту Пространную повесть (в версии С1), но и другой памятник, впервые появляю­щийся в составе свода-протографа Н4 и С1 - «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго»32.

По справедливому замечанию М.А. Шибаева, «верхняя грань» датировки создания «Задонщины» определяется датой Кирилло-Белозерского списка (не позднее сентября 1474 г.). Упоминание в тексте «белозерских» соколов и крече­тов, характерное как для Кирилло-Белозерского списка, так для списков ре­дакции Ундольского, исследователь считает восходящим к архетипу «Задонщины». Кроме того, он отметил особое внимание к белозерским князьям (в списках Ундольского, Историческом первом и Синодальном), а также проис­хождение самого раннего списка памятника из Кирилло-Белозерского монас­тыря. Наконец, в этой обители уже в 60-х гг. XV в. располагали списком С1, следовательно, «для создания текста Задонщины был необходимый летописный текст»33. Все эти обстоятельства позволяют М.А. Шибаеву прийти к заклю­чению, что архетипный текст «Задонщины» был создан в Кирилло-Белозерском монастыре между серединой XV в. и 1474 г. Полагая, что Софоний являлся автором «Задонщины», М.А. Шибаев пытался найти прямые подтверждения своей гипотезы. Ему удалось обнаружить в монастырском Синодике упомина­ния двух Софониев и одного Ионы «резанца», но именно «Софония Рязанца» в кирилло-белозерских источниках нет.

Анализируя соотношение текстов «Слова о полку Игореве» и «Задонщи­ны», исследователь пришел к пародоксальным выводам. Он отметил, вслед за Д.С. Лихачевым и другими авторами, безусловно первичные чтения рассказа о походе Игоря Святославича34: «изображение солнца в Слове играет роль дур­ной приметы в виде солнечного затмения (которое действительно было), а в Задонщине упоминание солнца связано со счастливым предзнаменованием, что свидетельствует о вторичности ее текста»; «так же вторичным является упо­минание «полоняных» вестей в Задонщине, т.е. вестей о плене, поскольку, в отличие от событий 1185 г., в 1380 г. в плен никто не попал»35. С другой сторо­ны, М.А. Шибаев выделяет в «Слове о полку Игореве» чтения, вторичные, как он считает, по отношению к «Задонщине»36. Даже если атрибутировать оба текста одному сочинителю, возникает вопрос: какой же памятник был написан раньше? Или автор работал одновременно над «Словом о полку Игореве» и «Задонщиной», попеременно заимствуя фрагменты то из первого произведе­ния во второе, то наоборот? Такое предположение кажется крайне маловеро­ятным. Попробуем рассмотреть внимательнее те примеры, которые, согласно М.А. Шибаеву, свидетельствуют о первичности «Задонщины».

1). Исследователь считает, что выражение «неготовые дороги» в «Слово о полку Игореве» попало из «Задонщины», а в нее, в свою очередь - из Простран­ной летописной повести (С1):

post-2-0-37577300-1413121070_thumb.jpg

Заметим, что «Слово» ближе к С1, чем «Задонщина» («неготовые» дороги вместо «неуготованных»), поэтому посредничество последней предположить затруднительно. То обстоятельство, что половцы в 1185 г. продвигались к Дону «на телегах», вовсе не значит, как полагает М.А. Шибаев, что они не могли «двигаться быстро»: бесспорно, русские войска были окружены неожиданно, в результате стремительного маневра противника.

2). Другой «явный алогизм» М.А. Шибаев находит, сопоставляя слова кня­зя Игоря («Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти») и Пересвета («Лутчи бы нам потятным быть, нежели полоненым быти от поганых татаръ», спи­сок Ундольского). Исследователь считает, что фраза была произнесена Игорем «в самом начале похода, когда русскому войску еще ничего не угрожало», и что «дальнейшие события показали полную голословность его утверждения - он сам, его брат и сын не погибли, а как раз попали в плен»37. Во-первых, отме­тим, что с текстологической точки зрения никаких признаков первичности «Задонщины» здесь нет. Во-вторых, Игорь произнес свои слова не просто «в самом начале похода», а в момент солнечного затмения - дурного предзнаме­нования, поэтому они были вполне уместны. Наконец, высказывание Игоря Святославича отнюдь не «голословно». По смыслу оно непосредственно связа­но с последующим пленением, которое как раз объясняется тем, что он проиг­норировал знамение («жалость ему знамение заступи»38), а последующий побег из плена, связанный с риском для жизни, подтверждает, что князь действи­тельно был готов оказаться «потятым», чтобы не оставаться «полоненым».

3). М.А. Шибаев отмечает упоминание «костей татарских» в С1, «Задонщине» и «Слове», и, очевидно, также считает, что чтение «Задонщины» первично по отношению к «Слову»:

post-2-0-78471300-1413121092_thumb.jpg

Исследователь полагает, что «только в результате совершенно фантасти­ческого совпадения эпизод о костях мог оказаться в трех памятниках незави­симо друг от друга»39. Здесь явно произошло какое-то недоразумение: если «Задонщину» и «Слово о полку Игореве» объединяет уникальный поэтический образ земли, засеянной костями и политой кровью, то общее чтение С1 и «За­донщины» - это обычная формула воинских повестей «стати на костях» - «ос­тавить за собой поле битвы, выиграть сражение»40. Выражение М.А. Шибаева «эпизод о костях» не может быть отнесено ко всем памятникам, так как перед нами два совершенно разных «эпизода», а значит ни о каком «фантастическом совпадении» речи быть не может. Скорее можно думать, что автор «Задонщи­ны» контаминировал чтения С1 и «Слова о полку Игореве», поэтому в его тек­сте оказалось чтение «кости татарские».

4). Еще одну загадку, по мнению М.А. Шибаева, таит слово «Лукоморье», встречающееся в летописях (в том числе в С1) при описании намерения князя Игоря идти «за Донъ», «в Лукы моря»; в «Слове о полку Игореве», где упомина­ется, что был захвачен в плен хан Кобяк «изъ Луку моря»; и в «Задонщине» (татары убегают «в Лукоморье»). Вопреки мнению М.А. Шибаева, это слово далеко не редко встречается в источниках41. Исследователь полагает, что «если допустить возможность влияния Слова на Задонщину, то совершенно необъяс­нимым совпадением является упоминание «Лукоморья» в той годовой статье в С1, где как раз сообщается о походе князя Игоря»42. Логика М.А. Шибаева здесь совершенно непонятна: если автор «Слова» использовал летопись типа С1, то как раз из ее статьи о походе Игоря Святославича он и должен был позаим­ствовать слово «Лукоморье»; «Задонщина» же перенесла этот топоним в описа­ние событий 1380 г.

5). М.А. Шибаев отмечает совпадение выражения «наполнися ратного духа» в С1 (Повесть о нашествии Тохтамыша), в «Слове» и в «Задонщине». Это устой­чивое словосочетание встречается также в других памятниках древнерусской литературы43. Что же касается анализируемых памятников, нет никаких тек­стологических оснований считать «Задонщину» первичной по отношению к «Слову о полку Игореве» и в этом случае.

Таким образом, предпринятая М.А. Шибаевым попытка обнаружить ар­гументы в пользу первичности текста «Задонщины» по отношению к «Слову о полку Игореве», на наш взгляд, не увенчалась успехом. Намного убедительнее выглядят приведенные М.А. Шибаевым примеры, подтверждающие вторичность отдельных чтений «Слова» по отношению к летописям типа С1. В неко­торых случаях можно говорить лишь о близости чтений, поскольку невозмож­но обнаружить бесспорные признаки первичности того или иного текста («Лепо есть намъ, братье...» в С1 под 1389 г. - и «Не лѣпо ли ны бяшеть, братие...» в «Слове»; «невеселую ту годину» в С1 под 1380 г. - и «невеселая година» в «Сло­ве»; «земля тутняше» в С1 под 1380 г. - и «земля тутнетъ» в «Слове»). Только два примера из числа приведенных М.А. Шибаевым следует признать не про­сто убедительными, но имеющими силу доказательства. Поскольку для дати­ровки «Слова о полку Игореве» они имеют огромное значение, приведем их полностью.

1. В рассказе о Раковорской битве 1268 г. Новгородская первая летопись говорит: «Новгородци же сташа в лице железному полку противу великои свиньи»44. В С1 слово «противу» оказалось переставлено, в результате чего текст приобрел следующий вид: «...сташа с новогородьци противъ железного полку великои свиньи»45.Наконец, в «Слове о полку Игореве» читаем: «Отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ...»46. Комментируя эти чтения, М.А. Шибаев заметил: «эпитет «железные» к легковооруженному войску кочевников-половцев совершенно неприменим. Зато он точно подходит к тяжело­вооруженным рыцарям в доспехах, о столкновении с которыми пишет летопи­сец... В тексте Слова определение было механически заимствовано и отнесено к «полкам половецким», причем повлиял на «Слово о полку Игореве» текст именно типа С1»47.

2. Второй доказательный аргумент М.А. Шибаева относится к чтению «Слова о полку Игореве» «Съ тоя же Каялы Святоплъкъ повелѣя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святѣй Софии къ Киеву»48. Речь идет о битве на Нежатиной ниве около Чернигова в 1078 г. Еще И.М. Кудрявцев более полувека назад обратил внимание на то, что в «Повести временных лет» (как в Лавренть­евском, так и в Ипатьевском списках) говорится о захоронении умершего кня­зя не в Софийском соборе, а «в церкви святыя Богородица», то есть в Десятин­ной церкви, в то время как согласно С1 его хоронят «в святей Софии в Кие­ве»49. Такой же текст читается в Н4, причем М.А. Шибаев, сопоставив целиком данное летописное известие в С1-Н4 с текстом «Повести временных лет», пока­зал его вторичность, заключающуюся «в неудачном сокращении» и даже «не­правильном понимании событий» составителем протографа летописей XV в. «В этом контексте, - отмечает М.А. Шибаев, - сообщение о захоронении Изяслава в Софии необходимо признать не следом использования раннего источника, а искажением информации в ходе сокращения и ошибочной интерпретации летописного текста»50.

Таким образом, эти два чтения, если они не объясняются вторичной правкой текста «Слова о полку Игореве» редактором XV в., могут, действительно, сви­детельствовать о создании этого памятника не ранее появления свода-прото­графа C1-HK2 (и H4) (по нашим представлениям, этот летописный памятник - Свод митрополита Фотия, соданный в конце 1410-х гг.51).

Подводя итоги проведенного исследования, М.А. Шибаев пишет: «Взаим­ные пересечения Слова и Задонщины наиболее достоверно можно объяснить тем, что оба памятника были созданы с использованием текста С1 в Кирилло- Белозерском монастыре примерно в одно время (около третьей четверти XV в.) и одним человеком. Имя его Софоний»52. Такой смелый вывод представляется нам весьма привлекательным в свой первой части. Но во второй части («Имя его Софоний») он кажется недостаточно аргументированным и, скорее всего, ошибочным по следующим причинам.

Во-первых, в работах как А.М. Ломова, так и М.А. Шибаева считается не требующим доказательств фактом, что автором «Задонщины» был Софоний. Заметим, однако, что Р.П. Дмитриева в исследовании, опубликованном еще в 1979 г., специально рассмотрела вопрос о его авторстве53. На основе анализа всех упоминаний имени Софония в заглавиях и в текстах списков «Задонщи­ны» и в восходящих к ней версиях «Сказания о Мамаевом побоище», Р.П. Дмит­риева пришла к выводу, что Софоний не мог быть автором «Задонщины». Признавая упоминание о нем в тексте памятника восходящим к архетипу, исследовательница установила, что автор «Задонщины» ссылается на Софония как на своего предшественника подобно тому, как автор «Слова о полку Иго­реве» ссылался на Бояна54. Р.П. Дмитриева сделала вывод о тесной логической связи упоминаний Бояна и Софония в тексте «Задонщины». По ее мнению, Софонию принадлежало не дошедшее до нас произведение о Куликовской бит­ве, имевшее поэтический характер (написанное «песнеми, гусленными слове- сы»). В таком случае, считает исследовательница, автор «Задонщины» восполь­зовался при создании своего текста двумя поэтическими произведениями - «Словом о полку Игореве» и сочинением Софония. Последнее она предложила отождествить с предполагаемым А.А. Шахматовым общим источником «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище»55. М.А. Шибаев, возражая Р.П. Дмит­риевой, говорит, что произведение, протографичное по отношению к «Задонщине», «является лишним текстологическим звеном в соотношении произве­дений о Куликовской битве»56, но аргументация Р.П. Дмитриевой вовсе не ос­нована на гипотезе А.А. Шахматова (в первую очередь, она показала, что упо­минание Софония в самом тексте «Задонщины» противоречит гипотезе о его авторстве). Кроме того, речь идет не о письменном источнике, а скорее о гипотетическом устно-поэтическом сочинении (наподобие «песен» Бояна), по­священном Куликовской битве. «Текстологическим» путем существование та­кого произведения доказать или опровергнуть невозможно.

Во-вторых, следует отметить, что указание в заглавии Ефросиновского Кирилло-Белозерского списка «Задонщины» на авторство Софония («Писание Софониа старца рязанца») содержит весьма «подозрительную» рифму: «стар­ца» - «рязанца». Д.С. Лихачев показал, что рифма воспринималась в Древней Руси как балагурство, «валяние дурака»; рифма «оглупляет» и «обнажает» сло­во, «провоцирует сопоставление разных слов», «делает схожим несхожее»57. Более того, «рифма служит знаком ненастоящего, выдуманного, шутовского»58. За­метим, что Ефросин при этом мог иметь в виду не имя реального человека, а саму этимологию имени Софоний (от греч. «мудрый»), поэтому относиться к свидетельству этого заглавия об авторстве некоего «мудрого» «старца-рязанца» надо с большой осторожностью.

Наконец, как уже отмечалось выше, мы не можем признать убедитель­ными аргументы М.А. Шибаева в пользу того, что «Задонщина» содержит пер­вичные чтения по отношению к «Слову о полку Игореве». Даже если летопись «типа С1» использовалась при создании «Слова о полку Игореве», появление этого памятника должно было предшествовать «Задонщине». Следовательно, атрибуция обоих памятников одному автору, а тем более конкретно Софонию, пока что не может считаться доказанной.

В то же время наблюдения М.А. Шибаева, касающиеся связи архетипного текста «Задонщины» с Кирилло-Белозерским монастырем, несомненно, заслу­живают самого пристального внимания, и позволяют искать автора данного сочинения о Куликовской битве среди иноков указанной обители. Особое зна­чение для решения этого принципиального вопроса имеет древнейший Кирил- ло-Белозерский список «Задонщины». Как было признано исследователями, совершенно по-разному рассматривающими соотношение «Слова» и «Задон­щины» - А.А. Зиминым и Р.П. Дмитриевой, - особенности текста КБ являются результатом работы создателя этого списка священноинока Ефросина59. Та­ким образом, существует предположение, что Ефросин Белозерский может счи­таться автором Краткой редакции «Задонщины».

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

1.2. «Задонщина» и проблема контаминации

Пытаясь найти текстологические доказательства вторичности Краткой редакции, исследователи выдвинули гипотезу о том, что список КБ, имеющий ряд общих чтений с Синодальным списком, восходит к общему с ним прото­графу. Таким образом, предполагается существование двух изводов «Задонщины» - Синодального (представленного списками КБ и Синодальным) и Ундольского (представленного остальными списками)60. Существование двух из­водов, однако, было подвергнуто сомнению А. Данти и М.А. Шибаевым61, кото­рые утверждали, что текст Синодального списка возник в результате контами­нации (сведения) чтений Краткой редакции (списка КБ) и Пространной редак­ции (или «редакции Ундольского»). Наличие контаминации текста в Сино­дальном списке впервые было установлено Р.П. Дмитриевой, однако исследо­вательница сочетала признание контаминации с гипотезой о существовании Синодального извода текста «Задонщины»62. На самом деле, если текст Сино­дального списка возник в результате «сведения» чтений КБ и Пространной редакции, предположение о существовании особого Синодального извода ока­зывается ненужным. В таком случае ничто не мешает возвести текст Краткой редакции (или списка КБ) непосредственно к архетипу «Задонщины» без ка­ких-либо промежуточных звеньев. Этот принципиально важный вывод был отвергнут Д.С. Лихачевым, настаивавшим на том, что текст Кирилло-Белозер- ского списка «никак не может рассматриваться как древнейший. Это редак­ция, созданная Ефросином в составе извода Син. Тем самым отпадает главный аргумент скептиков (курсив мой - А.Б.), считавших, что «Слово о полку Игореве» создано на основе «Задонщины» в сравнительно позднее время»63.

Поскольку существование Синодального извода настолько важно, что рассматривается как довод, опровергающий «главный аргумент скептиков», оста­новимся на этом вопросе несколько подробнее. В приведенной ниже таблице рассмотрены чтения списков КБ, Синодального (далее - С) и Исторического первого (далее - И-1). Чтения списка С, восходящие к КБ, выделены полужир­ным шрифтом, а восходящие к версии текста И-1, выделены курсивом. Допол­нения составителя версии текста С заключены в скобки.

post-2-0-88402300-1413124806_thumb.jpg

Наличие контаминации в тексте, представленном Синодальным списком, представляется несомненным. Из приведенных примеров очень хорошо вид­но, как древнерусский книжник - создатель версии Синодального списка - работал одновременно с двумя текстами «Задонщины», творчески соединяя их в своем варианте.

Вообще контаминации были достаточно распространенным явлением в древнерусской рукописной традиции. Д.С. Лихачев писал: «Было время, когда текстологи считали, что у писца рукописи был перед глазами только один оригинал, что писец переписывал его «не думая», не сличая с другими рукопи­сями и не производя никакой его проверки»64. Отметив, что это мнение «прак­тически» было опровергнуто А.А. Шахматовым в его работе над текстами лето­писей, Д.С. Лихачев заметил, что даже после смерти ученого, критикуя его труды, С.А. Бугославский писал: «По Шахматову, почти каждый редактор пе­реписчик свода, копируя свой основной источник, сверял его с другим сводом, вбирал то из одного, то из другого своего источника не только статьи и факти­ческие данные, но отдельные фразы, слова, даже орфографию слов. Такой взгляд на метод работы летописца представляется нам модернизацией; он на­поминает скорее кропотливое сличение текстов, подведение вариантов, вы­полняемое современными филологами, чем творчество летописца»65. Возра­жая С.А. Бугославскому, Д.С. Лихачев писал, что этот взгляд «опровергается знакомством с русскими и иностранными средневековыми рукописями», и приводил ряд примеров, доказывающих, что перед глазами писца «был не один оригинал, а несколько». Еще несколько примеров такого рода добавила М.В. Кукушкина. Вот перечень Д.С. Лихачева с дополнениями по книге М.В. Ку­кушкиной (рукописи расположены в хронологическом порядке).

Евангелие Толковое 1590 г.: переписано с «Каменского монастыря и Пав­ловского переводов, а Прилуцкии перевод тут же в свидетельстве был» (РГБ, Муз. № 8288)66;

Беседы Иоанна Златоуста 1592 г.: «писана ... з добрых переводов честных монастыреи Заволжских Павлоского и с перевода преподобного отца нашего святаго старца Корнилия Комельского чюдотворца, а перевод книга его руки» (Костромской музей, КОК, 17.212/56)67.

Слова Феодора Студита, вклад Ионы Думина 1593 г.: «А писана не с единаго списка, но с различных добрых переводов»;

Апостол Толковый 1603 г.: «А писана ... с добрых переводов честных мона­стырей Каменского и Павловского и Корнильевского, а трудов и потов много положено, как правили сию святую книгу»;

Канонник 1616 г., писец Арсений Глухой: «Писах же с разных списков, тщася обрести правая; и обретох в спискех онех многа не исправлена... И елика возможна моему худому разуму, сия исправлях, а яже невозможна, сиа оставлях...» (РГБ, Собр. ТСЛ, № 281).

В одном случае книжником специально была отмечена невозможность осуществления «справы».

Творения Дионисия Ареопагита 1617 г.: «Писал есмь с древняго и ветхаго переводу, справити было не с чего, книги такие в Ярославле не добыл»68.

Следует заметить, что, говоря о «работе писца по нескольким оригина­лам», Д.С. Лихачев в первую очередь отмечает случаи «правки» копируемого текста по другому списку, причем «явно сохранившиеся следы именно такого рода редакторской работы немалочисленны». В качестве примеров исследова­тель привел правку Архивского списка Псковской третьей летописи по Стро- евскому списку (выявлено А.Н. Насоновым), а также «кропотливейшие поправки и заметки» к тексту Творений Дионисия Ареопагита XVII в., переписчик кото­рых заметил: «Переводы (оригиналы - А. Б.) промеж собою не сходятся, и сие не вемы, чего ради...»69. Но, конечно, далеко не всегда книжники оставляли на листах рукописей прямое свидетельство о работе по нескольким оригиналам. Часто это становится ясно только в результате текстологического анализа: так выявляются «Сводные» или «Контаминированные» редакции русских средне­вековых произведений. В этой связи стоит обратить внимание на статью ка­надского ученого Ричарда Попа, в которой говорится о значении выявления «контаминированных» версий в текстологическом исследовании70.

Контаминация - это особый уровень работы с текстом. Если мы предста­вим себе вероятность наличия двух или более списков того или иного произве­дения в древнерусских книжных собраниях, то сможем увидеть, насколько редко могли создаваться такие «сводные» версии текста. Кроме того, даже располагая двумя или более списками, книжник чаще всего просто выбирал для переписывания «более исправную» версию, либо список с более понятным ему почерком, либо древнейший или «более авторитетный» список. Иногда русские средневековые переписчики опирались на «основной» список, лишь изредка и бегло сверяя текст по «контрольному» списку71. Сличение списков пословно и выбор чтений то из одного, то из другого источника представляет собой качественно иной, новый вид работы с текстом. Древнерусский книж­ник, создающий контаминированную версию какого-либо текста, действитель­но выступает в роли филолога, более того, текстолога72. Отсюда тот особый интерес, который вызывают контаминированные (сводные) редакции древне­русских текстов. По сути дела их, по аналогии с терминологией классической филологии, можно называть «изданиями текста» (в отличие от обыкновенных списков - копий, сделанных с той или иной степенью тщательности, или даже с новациями, имеющими редакционный характер). Контаминатор даже в боль­шей степени филолог, чем редактор, ибо помимо собственного знания он при­влекает различные версии текста. Конечно, как и сейчас, для отыскания раз­ных списков того или иного произведения ученому необходима возможность пользоваться крупными собраниями рукописей, следовательно, то новое, что удается узнать о библиотеках и книжных центрах Древней Руси, должно под­талкивать к поискам тех из них, в которых могли создаваться древнерусские филологические опыты - контаминированные редакции текстов73.

Итак, признание наличия в списке С контаминации, восходящей к двум разным версиям текста (представленного КБ с одной стороны, и четырьмя спис­ками - с другой), делает излишней гипотезу о двух изводах текста - Синодаль­ном и Ундольского. Все особенности текста С, сближающие его с КБ, могут быть удовлетворительно объяснены непосредственным использованием тек­ста лежащего перед глазами источника - списка типа КБ, а представление о некоей общности КБ и С на уровне «извода» не может быть доказано. По сути дела, мы должны вернуться к старой гипотезе о существовании Краткой и Пространной редакций, к которым следует добавить третью - Контаминированную.

Хотя мы пришли к выводу, что Кирилло-Белозерский (Ефросиновский) список восходил непосредственно к архетипу «Задонщины», он также переда­ет первоначальный текст с искажениями. Это доказывается анализом вы­писки из «Задонщины», находящейся в декабрьской служебной Минее Сте­фана Ондреева сына Босого 1516 г. (РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 382/639, л. 1)74.

post-2-0-24795100-1413124821_thumb.jpg

Чтение первого предложения Записи 1516 г. («Птиц пашющих крылы сво­ими под облаки летают») не совпадает ни с одним из известных списков «За­донщины». Со списками Историческим первым (И-1) и Ундольского (У) текст этой выписки сближает слово «крылы» (в И-1 и У - «крылати»), которое отсут­ствует в списках КБ и С. Это дает право думать, что в данном случае извод Ундольского ближе к оригиналу, чем списки КБ и С. В КБ есть и другие сокра­щения архетипного текста: отсутствуют чтения «часто» (о воронах; подтверж­дается «Словом», Записью 1516 г. и списками У и С75), «на костях» (последнее засвидетельствовано «Словом о полку Игореве» рядом, в той же фразе, но по отношению к орлам: «орли клектомъ на кости звери зовутъ») и «на реце».

С другой стороны, заключительная часть выписки из «Задонщины» свиде­тельствует, что КБ список в данном месте («быти стуку и грому») ближе к ориги­налу «Задонщины» и к тексту «Слова о полку Игореве» («быти грому»), чем все остальные списки («быти стуку»)»76. По мнению А.А. Зимина, «гром» Слова мог просто заменить «стук» Пространной «Задонщины», но откуда тогда это чтение появляется в КБ и в Записи 1516 г.? Очевидно, «Слово о полку Игореве» никак не могло заимствовать это чтение из Пространной редакции «Задонщины».

Анализ приведенных разночтений показывает, что Запись 1516 г. не мо­жет восходить непосредственно к известному нам тексту Краткой редакции: ее, например, отличает от КБ отсутствие определений «небесныя» (о птицах) и «синие» (об облаках), причем отмеченные чтения Записи 1516 г. первичны, что подтверждается как текстом «Слова о полку Игореве», так и списками Про­странной и Контаминированной редакций. Между прочим, в тексте КБ есть еще один случай, когда упоминаются «облакы» с «нехарактерным для них», по выражению О.В. Творогова77, эпитетом «синие» («Жаворонок птица, в красныя дни утеха, взыди под синие облакы...»). Особо следует отметить отсутствие как в КБ, так и в Записи 1516 г., слов «уже беды их» и перестановку «птиц» в начало (в Контаминированной редакции, как обычно, находим совмещение двух вер­сий: с оной стороны, есть чтение «Вжо победы их», а с другой, как и в КБ, - отсутствуют «крылы»/«крылаты»). Отсутствие начала цитаты в Записи 1516 г. может объясняться затруднениями в грамматическом согласовании текста: если в КБ уже произошло превращение «птиц» из дополнения в подлежащее, то в записи 1516 г. по-прежнему, как и в «Слове о полку Игореве», находим «птиц» в винительном падеже. В таком случае начало текста («Уже беды их») в гипоте­тическом источнике присутствовало, но автор записи его опустил как несогла­сованное с глаголом «летают», и начал цитировать текст не с самого начала фразы. Отсутствие в КБ слов «Уже беды их», несмотря на аналогичный про­пуск в Записи 1516 г., может тогда рассматриваться как вторичное чтение. Итак, вторичность текста списка КБ в рассмотренных случаях подтверждается Запи­сью 1516 г. - независимым источником, не восходящим напрямую ни к одной из дошедших до нас редакций «Задонщины».

С другой стороны, не может быть признан первичным и известный нам текст Пространной редакции: в нем нет слова «грому», зафиксированного как Записью 1516 г. и КБ, так и «Словом о полку Игореве». Запись 1516 г. сближает­ся как с Краткой редакцией (наличие архетипного чтения «грому»), так и с Пространной (наличие безусловно архетипных чтений «часто» и «на ре(це)»; ср. также: «крылы», «летают», «своею речью», «клекгчют» без приставки «въс»). Очевидно, текст Записи 1516 г. может быть возведен к списку, предшествующе­му разделению на Краткую и Пространную редакции, в котором еще читалось архетипное «стуку и грому» вместо «стуку» Пространной редакции, и еще не было сокращений Ефросина. Именно такой список «Задонщины», по мнению М.А. Салминой, отразился в статье 1514 г. Псковского летописного свода 1547 г.: в нем читался текст «быти стуку и грому великому...» и оборот «з дивными удальцы», характерные для КБ, но в остальном он «сближается с полными списками «Задонщины»»78.

post-2-0-22282600-1413124833_thumb.jpg

Безусловно, в списке КБ имеются сокращения архетипного текста «Задон­щины». В разобранном примере такими сокращениями являются отсутствую­щие в КБ первоначальные чтения «уже беды их», «часто», «на костях» и «на реце». Это заставляет вспомнить о выявленной Р.П. Дмитриевой и проиллюс­трированной на множестве примеров наиболее яркой особенности редакторс­кой манеры Ефросина - регулярном сокращении своих источников79.

Таким образом, сопоставление текстов позволяет нам, вслед за А.А. Зими­ным и Р.П. Дмитриевой, сделать вывод о том, что создателем Краткой редак­ции «Задонщины» был сам Ефросин Белозерский. Принадлежащий его перу текст восходит непосредственно к архетипу «Задонщины», а не к протографу Синодального извода, и имеет характерные для творчества этого книжника черты, а также значительное количество индивидуальных совпадений с тек­стом «Слова о полку Игореве».

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

1.3. Текстология «Задонщины» и проблема «авторских редакций»

Анализ связи разночтений «Задонщины» с текстом «Слова о полку Игоре­ве» привел О.В. Творогова к выводу, что каждый из списков имеет свои инди­видуальные параллели с этим памятником (У - три, И-2 - две, И-1 - три, С - три, КБ - одиннадцать), причем ряд чтений КБ объясняется исследователем вторичным обращением к тексту «Слова»80. Невозможно представить себе, чтобы создатель архетипа «Задонщины» и автор Краткой редакции случайно и неза­висимо друг от друга обратились к столь малораспространенному в рукопис­ной традиции памятнику как «Слово о полку Игореве». Очевидно, архетип «Задонщины» и Краткая редакция (не исключено, что и Пространная, датиру­емая по старшему списку концом XV в., а согласно М.А. Шибаеву - «до 1485 г.») должны были происходить из одного книжного центра. Признание происхож­дения версий «Задонщины» из одного книжного центра, где создатели (или создатель) архетипа, Краткой и Пространной редакций могли в равной степе­ни пользоваться списком «Слова о полку Игореве», позволяет объяснить появ­ление в текстах памятника несовпадающих параллелей с произведением о по­ходе князя Игоря.

«Задонщина» вообще необычна как объект текстологического исследова­ния. Для нее характерны перестановки целых фраз, «кочующих» по тексту «Задонщины» в разных списках, повторное (или даже неоднократное) обраще­ние к одному и тому же источнику. Особенно это ясно на фоне особенностей других произведений о Куликовской битве: даже в «Сказании о Мамаевом побоище» разночтения носят характер более типичный для так называемой «зак­рытой» текстологической традиции. Но текстуальные различия между редак­циями и списками «Задонщины» количественно и качественно заметно превы­шают средние показатели. А. Данти называет такую рукописную традицию «парафольклорной» или «открытой»81. Исследователями уже неоднократно высказывалась мысль, что вариативность текстов «Задонщины» объясняется записью «по памяти» или «с голоса»82. Действительно, мы можем наблюдать подобную картину при текстологическом изучении фольклорных текстов, например, сказок, бытующих в рукописной традиции: «Создатель нового руко­писного варианта не переписывает текст протографа, но воспроизводит его, причем в значительной степени импровизирует»; рукопись-протограф оказы­вает либо «прямое корректирующее воздействие», в результате чего «появля­ются во вновь создаваемом варианте дословные текстовые совпадения с руко­писным протографом», либо «косвенное корректирующее воздействие», кото­рое осуществляется «на уровне разработки сюжета»83. Понятно, что такой осо­бый вид бытования текстов, названный О.В. Овчинниковой «рукописной имп­ровизацией», возможен только в случае знания произведения переписчиком, позволяющего ему отказаться от дословного копирования. Но «Задонщина», безусловно, не фольклорное, а «авторское» произведение. Соответственно, «знать» текст настолько хорошо, чтобы воспроизводить его по памяти, «импровизиро­вать», мог, думается, только сам автор.

В таком случае, весьма вероятно, что архетип «Задонщины», Краткая и, возможно, Пространная редакции принадлежали перу одного и того же книж­ника. Как показывают исследования произведений древнерусской литерату­ры, «авторских редакций» может быть несколько. Так, например, Я.С. Лурье обнаружил две авторских редакции «Просветителя» Иосифа Волоцкого, а Н.С. Демкова - три авторских редакции «Жития» протопопа Аввакума84. Заметим, что «Просветитель» Иосифа Волоцкого, «Степенная книга» митрополита Афа­насия, «Житие» протопопа Аввакума (памятники, имеющие по две и более ав­торских редакций) несопоставимы по объему с «Задонщиной». Ее список (даже Пространной редакции, не говоря уже о Краткой) легко можно было перепи­сать с теми или иными изменениями за один день. Таким образом, мы прихо­дим к гипотезе о том, что Ефросин Белозерский и был тем самым книжником, знакомым со «Словом о полку Игореве», под пером которого появилось по крайней мере две версии «Задонщины» - архетипный текст и Краткая редак­ция.

Указанные обстоятельства заставляют нас в связи с проблемой подлинно­сти «Слова о полку Игореве» обратить особо пристальное внимание как на рукописное наследие, так и на творческую биографию этого кирилло-белозерского инока.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

2. Рукописное наследие Ефросина Белозерского

2.1. Сохранившиеся списки

Священноинок Ефросин стал известен исследователям как выдающийся книгописец не так давно: на его литературную и культурно-просветительную деятельность в статье 1961 г. обратил внимание Я.С. Лурье85. В последующие годы появились работы того же автора, а также Р.П. Дмитриевой, О.В. Творогова, М.Д. Каган-Тарковской, Т.А. Махновец, М.А. Шибаева, С.Н. Кистерева и других авторов, посвященные тем или иным аспектам книгописного и литера­турного творчества Ефросина86. Особо следует отметить детальное и снабжен­ное исчерпывающими указателями описание сборников Ефросина, выполнен­ное М.Д. Каган, Н.В. Понырко и М.В. Рождественской87. Как заметили Я.С. Лурье и М.Д. Каган, «само имя книгописца ... и все сведения о его жизни почер­пнуты из записей, сделанных им в этих сборниках»88.

На сегодняшний день известно восемь дошедших до нас рукописных книг, содержащих автографы Ефросина Белозерского. Шесть из них были подробно описаны в 1980 г.89 Недавно М.А. Шибаевым была обнаружена еще одна страни­ца, переписанная этим кирилло-белозерским книжником90. Наконец, автором данной статьи на основании сравнения почерков было установлено, что в сбор­нике РНБ, Софийское собр. № 1462 также находятся листы, переписанные Ефросином в феврале 1500 г. (лл. 98-112; на л. 98 запись: «В л'Ьт(о) 7008 (1500) фев(- раля) 8, в суб(оту) почато писати»).

Для удобства дальнейшего изложения, приведем основные сведения о Ефросиновских рукописях. Содержание сборников приводится нами выборочно.

1). РНБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря, № 6/1083.91
Ефросину принадлежит текст на лл. 2-2 об., 15-18, 59-170, 176, 179-249, 285-299, 308 об.-317 об., 337-350 об., 397 об.-398, 403-406 об.

Рукопись содержит: Каноны; Чин исповедания; Молитвы; Слово о добрых и о злых женах (л. 117-120 об.); Тропарь и кондак из Службы Стефану Пермско­му Пахомия Логофета (л. 169-169 об.); Тропарь на перенесение мощей князя Феодора Черного (л. 190-192); апокрифическая «Легенда о перстне» (л. 234-234 об.); Тропарь и кондак Антонию Печерскому (л. 247 об. - 248); Псалтырь Федора Еврея (л. 249 об. - 276 об.); О лечащих болезни волхвованием (л. 295 об. - 296 об.); О установлении христианства на Руси и епископии в Ростове и Новгороде (л. 300-303); Поучение епископа Матвея Сарайского «къ всѣмь крестианомъ» (л. 318-327); Поучение Алексия митрополита (л. 327 об. - 336 об.); Слово о правде и о неправде (л. 347 об. - 349) и др.

2). РНБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря, № 9/1086.92
Ефросину принадлежит текст на лл. 1-237, 254-276 об., 283-289 об., 300­300 об., 301 об., 307, 308-308 об., 309-473, 517-528 об., 564-569.

Рукопись содержит: Духовное завещание митрополита Киприана (л. 87 об. - 91 об.); Молитва митрополита Киприана «над гробомь княжиимь Дмитреевым» (л. 93-95 об.); Легенда о рукавицах митрополита Киприана (л. 96 об. - 97); Устав князя Владимира (л. 98 об. - 103); Устав князя Ярослава (л. 107-111 об.); Слово о добрых и злых женах (л. 116-123); Задонщина (л. 123-129 об.); выписки из Краткого летописца (л. 130-130 об.); «Хождение игумена Даниила» (л. 130 об. - 193); Громник (л. 194 об. - 195); О царице Моалкотошке (л. 195-197); выписки о царе Соломоне (л. 197-201); «О князи Святоши Киевьском» (л. 222-222 об.); глава из Хождения дьякона Игнатия в 1391 г. (л. 233-235 об.); «О ризѣ Пречистои» (л. 236); «О иконѣ Пречистои въ Цариградѣ» (л. 236 об. - 237); запись о столетии Куликовской битвы (л. 263 об.); Плач Адама о рае (л. 317); Хронографическая Александрия первой редакции (л. 474-513); Послание Феофила Дедеркина Васи­лию Темному о землетрясении в Италии 1456 г. (л. 514 об. - 516 об.); Слово о хмеле (л. 517-519 об.); Родословие русских князей (л. 521-523); Слово Симеона Тверского князю Константину Полоцкому (л. 523 об. - 524 об.); Псалтырь Федо­ра Еврея (л. 529-563 об.) и др.

3). РНБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря, № 11/1088.93
Ефросину принадлежит текст на лл. 20-387 об., 391-502 об.

Рукопись содержит: Послание Василия Темного патриарху Митрофану об Исидоре 1441 г. (л. 7-18 об.); миниатюра с изображением Александра Македонс­кого (л. 19 об.); Сербская Александрия, русская версия (л. 20-194 об.); Сказание об Индийском царстве (л. 198-204); Повесть о Дракуле Федора Курицына (л. 204­217); выписки из Хождения игумена Даниила (л. 217-221 об.); выписки из Козь­мы Индикоплова (л. 221 об., 223 об., 227-227 об.); выписки из Палеи; О потире царя Соломона (л. 228 об. - 230); Сказание о 12 пятницах с пометой Ефросина (л. 234 об. - 235); Шесть причин ухода из монастыря (л. 243-243 об.); «Епистолия о неделе» (л. 254-261); Сказания о Соломоне и Китоврасе (л. 262-262 об., 271-272, 272 об. - 276); выписки из Еллинского летописца; выписки из Палеи; Ефросиновская Палея (л. 267-326); Ефросиновский хронограф (л. 326 об. - 353); выписка о Магомете из Хроники Георгия Амартола (л. 368 об. - 369 об.); антилатинские сочинения (л. 369 об. - 376); Об античных богах и героях (л. 380-382); Статья Палладия о рахманах (л. 462-483); Слово о рахманах (л. 483-485 об.); Слово о злых женах (л. 500-500 об.); Отрывок Послания митрополита Климента к смо­ленскому пресвитеру Фоме (л. 502) и др.

4). PHБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря, № 22/1099.94
Ефросину принадлежит текст на лл. 1-46 об., 88-198 об., 201-274 об., 283­321 об., 323 об. - 324, 327-344, 346-370 об., 372-372 об., 380-443 об., 475-476 об., 501­514.

4а) PHБ, Собрание М.П. Погодина, № 1554.95
Ефросину принадлежит текст на лл. 13-19 об.

Рукопись содержит: Русский летописец (РНБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря, № 22/1099, л. 14 об. + РНБ, Собрание M.П. Погодина, № 1554, лл. 13-17); выписки из Палеи; Повесть о царе Дариане (л. 19-20); выписки из Повести о Варлааме и Иoaсaфе (л. 32 об. - 33, 107-107 об., 319-320 об.); названия рек, гор, морей и ветров; Индекс запрещенных книг (л. 39 об. - 42), чтения из Пролога; Слово епископа Симеона Тверского князю Kонстантину Полоцкому (л. 107 об. - 108 об.); выписки из Кормчей; Память Cеpгия Радонежского с лето­писными приписками на полях (л. 164-167 об.); Числительные татарского языка (л. 169); антилатинские поучения (л. 183 об. - 190 об.); «От странника» - Дорож­ник (л. 223 об. - 224 об.); Послание Василия Калики Феодору Тверскому о рае «от лѣтописца взято» (л. 239-244); Послание aфoнских иноков Василию Темному о Флорентийском соборе (л. 244-250); «Толкование неудобь познаваемым въ писаных рѣчехь» - Словарь (л. 264-265); Повесть о Ватопедском монастыре (л. 273 об. - 27 об); Повесть о Дохиарском монастыре (л. 276 об. - 283); Память Варлаама Хутынского (л. 290-290 об.); Лазание о двенадцати снах царя Шахаиши (л. 335-338 об.); О происхождении астрономии (л. 338 об.); «Иордан рѣка помене Шехстны...» (л. 342); aпoкpифическaя «Легенда о перстне» (л. 342-342 об.); Слово о русалиях (л. 353 об. - 356 об.); Память князя Феодора Черного (л. 389 об. - 392); выписки из «Истории иудейской войны» (л. 407-423 об.); выписки из Хроники Георгия Aмapтoлa (л. 420-425 об.); Хронология татарских набегов с 1377 по 1453 г. (л. 435); Княжий и митрополичий Cинoдик-пoмянник (л. 435 об.); Шесть причин ухода из монастыря (л. 442); О дочери Aлексaндpa Maкедoнскoго, похитившей «породимскую» воду (л. 505-506); Слово о злых женах (л. 506-506 об.) и др.

5). PHБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря, № 53/1130.96
Ефросину принадлежит текст на лл. 130-155 об., 274-280 об., 300-317.

Рукопись содержит: Чтения из Пролога; Повесть о Варлааме и Иoaсaфе (л. 84-122 об.); Рассказ о крещении Руси (л. 122 об. - 129 об.); Aπoкaлипсис (л. 130­155 об.); Синоксарные чтения (л. 274-280 об.); История Иудейской войны (л. 426­493 об.) и др.

6). PHБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря, № 67/192.97
Ефросину принадлежит часть текста на л. 1 об.

Рукопись содержит выписку из «Наказания о покаянии» Ефpемa Сирина.

7). ГИМ, Собрание Уварова, № 338 (894)(365).98
Ефросину принадлежит весь текст рукописи (лл. 1 - 638 об.).

Рукопись содержит: Триодный Торжественник второй редакции (по А.С. Орлову).

8). РНБ, Софийское собрание, № 1462.
Ефросину принадлежит текст на лл. 98-112.

Рукопись содержит: Молитвы; Чинопоследования служб; «А се имена зелиамъ греческы и русскы» (л. 111 об. - 112) и др.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

2.2. Утраченные рукописи

В Описании библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря, выполненном в конце XV в., достаточно подробно описаны три «ефросиновских» рукописи, к сожалению, не дошедшие до наших дней.

1). «Соборник Ефросиновский большой».

Содержание: Слова и поучения отцов церкви (славянские сочинения: Слова Клемента «Словенского» и Григория Цамблака); Памяти, Жития и чудеса свя­тых (славянские сочинения: Житие Игнатия Ростовского, Чудо Варлаама Ху- тынского о умершем отроке Григории); апокрифы: «Житие Богородицы», Первоевангелие Иакова; Палея Историческая и др.99

2). «Середнеи Соборник Ефросинов».

В конце «чернового описания» сделана помета: «В лѣто 6983 месяца декабря».
Содержание: Слово Григория Цамблака, Житие Дмитрия Солунского, апок­риф «Деяния апостола Фомы в Индѣе» и др.100

3). «Меньшеи Соборник Ефросинов».

Содержание: Слова и поучения отцов церкви (славянские сочинения: Слова Кирилла Туровского, Григория Цамблака, Иоанна «Болгарьскаго», Кирилла Философа), Памяти, Жития и чудеса святых (славянское сочинение: Житие Леонтия Ростовского), апокриф «Пренесение нерукотворного образа»; «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона; отрывки из летописи («Володимера Киевскаго как крестися»; нач.: «В лѣто 6000 четверосотное девять...» и Речь Философа; нач.: «В лѣто шесть тысщное четы...»); Похвала мученикам Бо­рису и Глебу (нач.: «Родъ праведныхъ благословится, рече пророк...») и др.101

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

3. Биография Ефросина Белозерского

3.1. Гипотеза о «доиноческом» периоде жизни Ефросина

Сведения об «иноческом» периоде жизни Ефросина Белозерского извест­ны исследователям из записей книжника в переписанных им рукописях. Са­мая ранняя запись относится к июлю 1463 г., самая поздняя - к февралю 1500 г. В основном Ефросин обитал в Кирилло-Белозерском монастыре, но зимой 1477- 1478 г. он куда-то уезжал «на игуменство». По гипотезе Я.С. Лурье, Ефросин направился в Прилуцкий Рождественский монастырь, находившийся в Углич­ском княжестве102. Это мнение, впрочем, было оспорено Е.Э. Шевченко, счита­ющей, что упомянутая поездка на игуменство относится к Ферапонтову монастырю103.

Ефросин нигде в своих сборниках не говорит о своей жизни до постриже­ния в монахи, но нам представляется, что определенные сведения о раннем периоде биографии кирилло-белозерского книжника можно извлечь из анали­за содержания и из самого репертуара переписанных им текстов. Для того, чтобы понять, какие исторические фигуры интересовали Ефросина более все­го, рассмотрим, что привлекало его внимание среди текстов, посвященных русским святым, а также среди памятников летописания и генеалогии. Сово­купность материалов такого рода, наряду с некоторыми косвенными свиде­тельствами источников, позволит нам сформулировать гипотезу о «доиноческом» периоде жизни Ефросина Белозерского104.

3.1.1. Тексты, посвященные русским святым

В шести подробно описанных дошедших до наших дней сборниках Ефро­сина содержится огромное количество выписок из православных житий, но среди них почти нет повествовательных памятников, посвященных русским святым. Помимо тропарей, кондаков, молитв и памятей некоторым преподоб­ным, Ефросин посвящает особые повествовательные тексты биографического характера только двум русским святым - Николе Святоше и Федору Черному. Поразительно, что из всех древнерусских святых Ефросин остановил свое вни­мание только на двух персонажах, и оба они - князья-иноки, сознательно ушед­шие в монастырь. Более того, его выбор был исчерпывающим: других произве­дений на эту тему в рукописной традиции до конца XV в. не сохранилось.

Среди древнерусских князей, признанных церковью святыми, следует выделить особую группу князей-иноков. Добровольный отказ представителей правящей династии от «мира» являлся редкостью и вызывал уважение во все времена. Наиболее известным образцом для выбора такого духовного пути спасения вместо царской (княжеской) судьбы служила «Повесть о Варлааме и Иоасафе», известная в огромном числе версий «более чем на 30 языках народов Азии, Европы и Африки», в том числе и в трех средневековых славянских пере­водах105. В Древней Руси, однако, князья чаще всего принимали постриг либо под давлением обстоятельств, либо перед самой смертью106. Исключений было не так много, и они, как правило, окружены церковным почитанием.

Первым древнерусским князем, избравшим иноческий путь спасения, был Никола Святоша (в миру - Святослав Давыдович Черниговский (около 1080­1142) - сын Давыда Святославича Черниговского, внук Святослава Ярославича, правнук Ярослава Мудрого). О том, что он был первым, прямо свидетельству­ет Киево-Печерский патерик: «Кыи убо от князь се створи?»; «Помысли сего князя, егоже ни един князь в Руси не створи, волею бо никтоже вниде в чернечество»107. Сам Никола Святоша, согласно Патерику, говорил: «Аще же ни един князь сего створил преж мене, предвожа являюся им: кто же ли поревну­ет сему, да вследует сему и мне»108. Как заметил А. Поппэ, «еще в начале XIII в. не упускали случая напомнить, что Святоша был единственным князем, на­девшим монашеский куколь добровольно и не на смертном одре»109.

Потерпевший неудачу в княжеской междоусобице, но никем не принуж­даемый, Святослав Давыдович, уже к тому времени имевший прозвище «Свя­тоша», постригся в монахи 17 февраля 1106 г. в Киево-Печерском монастыре. В тексте Патерика, наиболее, как установила Л.А. Ольшевская, близком перво­начальному110, о самом пострижении говорилось очень кратко: «И се разумевъ блаженыи князь Святоша, оставивъ княжение и славу, честь и богатство, и рабы, и весь двор, ни во что же вмени, и бысть мних»111. В переработках Пате­рика 1460 и 1462 гг. (так называемых Кассиановской первой и второй редакци­ях) появляются дополнительные сведения о пострижении князя, частично за­имствованные печерским «крилошанином», а затем «уставником» Кассианом, как отметил А.А. Шахматов, из Киевского летописного свода112: «Се блаженыи и благоверныи князь Святоша, имянемъ Николае, сынъ Давидовъ, внукъ Святославлъ, помысли убо прелесть жития сего суетнаго, и яко вся, яже зде, мимо текут и мимо ходят, и будущаа же благаа непроходима и вечна суть, и царство небесное бесконечно есть, иже уготова Бог любящим его, - остави княжение, и честь, и славу, и власть, и вся та ни въ что же вменивъ, и пришед въ Печерьскии монастырь, и бысть мних, в лето 6614, февруариа 17»113.

Указание на дату пострижения, а также имена отца и деда князя-инока, были взяты Кассианом из «Повести временных лет»: «В то же лето (6614/1106 г. - А.Б.) пострижеся Святославь сынъ Давыдовъ, внукъ Святославль, месяца февраля въ 17 день»114. В Ипатьевском списке на месте этого и соседних извес­тий пробел (в 13 строк), но Хлебниковский и Погодинский списки Ипатьевской летописи содержат чтение «Тогда пострижеся князь Святоша, сынъ Давыдовъ, внук Святославль, Никола, месяца февраля в 17»115. Новгородская первая лето­пись старшего извода (далее - Н1ст.) дает иной текст, без точной даты и имени деда, но с дополнением: «Въ то же лето пострижеся Святоша князь, сынъ Да­выдовъ Цьрнигове, тьсть Всеволожь»116.

Как уже отмечалось исследователями, в одном из сборников кирилло-белозерского монаха второй половины XV в. Ефросина содержится «неизвест­ная редакция сцены отречения князя от мирской жизни»117: «Выехал князь Святоша сынъ княжь Мстиславль, внук княжь Юрьевъ черниговьсково, из града Киева и обратився на град, показа имь рукою своею град Кыевъ, и рече боляромъ своим: «Воистинну, брате, суета света сего и прелесть мира сего». Постригають князя Святошу, Спасъ со аггелы невидимо предстоить. Аггелъ Господень пишеть обещание мнишескаго чина, не токмо сего обещания, но и всякого христианина, хотящи пострищися во аггельскыи образъ. Чернеческое нарекоша имя ему Никола. Жил в чернечестве лет 36»118. Можно думать, что эта «Ефросиновская» версия рассказа о пострижении Святоши текстуально связана с дополнением, появляющимся только в Кассиановских редакциях Киево­Печерского патерика 1460 и 1462 гг. (ср.: «прелесть жития сего суетного» в Патерике и «суета света сего и прелесть мира сего» у Ефросина)119. Появление в сборнике Ефросина (около 1475 г.)120 оригинальной, неизвестной другим ис­точникам сцены пострижения князя в монахи приобретает особое значение в связи с тем, что Святоша, согласно Киево-Печерскому патерику, подвизался первые три года в поварне121, а небесным патроном кирилло-белозерского ино­ка был, возможно, Ефросин-повар122.

Приблизительно в те же годы, когда в Киево-Печерском монастыре был распространен рассказ патерика о пострижении Николы Святоши, и когда была создана новая версия этого сюжета Ефросином, началось почитание на Руси еще одного князя-инока: в Ярославле стали происходить чудеса от мощей доб­ровольно, хотя и незадолго до кончины, постригшегося в монахи князя Федора Ростиславича Черного (Смоленского и Ярославского) и его детей123. Как пола­гает Б.М. Клосс, ранее 1463 г. никаких житийных памятников, посвященных Федору Черному, не существовало, но уже на протяжении середины 60-х - 80­х гг. появляются Памятная запись, Служба, Краткий и Пространный вид Про- ложной редакции, редакция жития Андрея Юрьева и летописные статьи124. Рас­пространение в 1460-х гг. культа «князя-инока» Федора Ярославского вызвало противоречивую реакцию в русском обществе. Согласно Независимому лето­писному своду 80-х гг. XV в., бывший игумен Кирилло-Белозерского монасты­ря Трифон (в свое время повернувший ход феодальной войны, сняв с Василия Темного крестное целование Дмитрию Шемяке), теперь уже архиепископ Рос­товский, не поверил в происходящие чудеса: «Невериемъ обдержимъ, не имеше веры, мняше вълшевство быти»125. Сомневался и протопоп ростовский Кон­стантин, «яряяся на игумена, мня, симъ чюдотворением игуменъ многа богатества приобрете». За свое неверие оба были наказаны: Трифон «здрогновъ всемъ теломъ», «бяше разслабленъ» и был вынужден оставить кафедру, а Константи­на чудотворец «верже» на землю, «и бяше немъ, и омертве плоть его»126. Похо­же, что не только церковные власти отнеслись к появлению в Ярославле куль­та князя-инока неодобрительно. Автор так называемого Севернорусского (Кирилло-Белозерского) летописного свода 1472 г. писал: «Во граде Ярославли, при князи Александре Феодоровиче Ярославьскомь, у святаго Спаса в монастыри во общине явися чюдотворець, князь велики Феодоръ Ростиславичь Смоленс­кий, и з детми (...), почало от ихъ гроба прощати множество людеи безчислено. Сии бо чюдотворци явишася не на добро всем княземъ ярославскимъ: простилися со всеми своими отчинами навекъ, подавали ихъ великому князю Ивану Васильевичю»127. В отличие от Я.С. Лурье, мы не замечаем здесь «неверия» летописца в святость явленных мощей, а, следовательно, не можем признать его приверженцем и единомышленником архиепископа Трифона128. Скорее, можно сделать вывод о том, что создатель летописи с горькой иронией увязы­вал явление мощей князя Федора Черного и ликвидацию самостоятельного Ярославского княжества: поддержка культа «князя-инока» оказалась опасной для ярославских князей, и они в результате «простились» со своей вотчиной.

Рассмотрим другой текст, посвященный Федору Ярославскому, - Про­странный вид Проложной редакции (далее - ПВПР) его жития. Древнейший список жития этого вида принадлежит кирилло-белозерскому иноку Ефроси­ну и датируется 1476 г. (другой список, по неизвестной причине отнесенный Б.М. Клоссом к той же редакции и датированный 1474 г., совпадает с подроб­ным текстом ефросиновского списка лишь одной фразой129). В житии подчер­кивается, что князь принял иночество сознательно и по своей воле, хотя и всего за день до кончины. В тексте ПВПР, по сравнению с Краткой Проложной редакцией, появившейся в 60-х гг. XV в., находится целая новая дополнитель­ная часть, содержащая похвалу святому, а также следующее историческое уточ­нение: «За колико летъ по великои рати, слышавъ князь Феодоръ дщерь Всеволожю въ Ярославли, и поять ю за себя, и тако въсприа град Ярославль и нача княжити в нем» (РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 22/1099, л. 389 об. - 390). Опять, как и в случае с Николой Святошей, мы видим, что в сборнике Ефросина появляется новый, неизвестный предшествующей рукописной тра­диции вариант текста о святом князе-иноке. Книгописец Ефросин вообще уде­лил Федору Черному особое внимание: кроме древнейшего списка ПВПР, он поместил в своих сборниках Тропарь на перенесение мощей «Феодору и с чады его» (РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 6/1083, л. 190-192) и Родословие ярославских князей от Федора Черного до последнего ярославского князя Алек­сандра (к его имени сделана помета «продал Ярославль») и его сына Даниила (РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 9/1086, л. 522 об. - 523).

Таким образом, мы видим, что для Ефросина тема «князя-инока» пред­ставляла особый интерес - только этот тип святости представлен в вышедших из-под его пера русских агиографических текстах. Более того, в обоих случаях Ефросин создал собственные оригинальные версии повествования о святых князьях-иноках. На наш взгляд, такой специфический интерес к определен­ным историческим персонажам - это своего рода невольная «автохарактерис­тика», позволяющая поставить вопрос о княжеском происхождении самого Ефросина.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

3.1.2. Летописание

Подтверждение предложенной гипотезы о княжеском происхождении инока Ефросина мы находим в текстах летописных памятников, переписанных этим книжником, либо связанных с его творчеством. В автографе до нас дошел Краткий летописец Ефросина (РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 22/ 1099, л. 14 об. и собр. М.П. Погодина, № 1554, л. 13-17 об.). Основная хронологи­чески последовательная сетка летописных статей этого памятника завершает­ся следующими известиями:

«Того же (1434 г. - А.Б.) лета преставися князь Юрии Дмитреевич.
В лето 6945 (1437 г. - А.Б.) поимали князя Василиа Юриевича маиа 14.
В лето 6961 (1453 г. - А.Б.) преставися князь Дмитреи Юрьевич июля 23».

Далее, после этих заключающих первую часть Краткого летописца сооб­щений о судьбе князей, потерпевших поражение в феодальной войне XV в. (отца и двух сыновей), следуют уже дополнительные статьи - о крещении Руси, список русских митрополитов и другие известия130. Безусловно, в такой выбор­ке летописных известий за два десятилетия русской истории можно увидеть не просто интерес к событиям в княжеском роде, но и особое внимание к опреде­ленной его ветви.

Другой летописный памятник, который, по словам Я.С. Лурье, «многими чертами перекликается с литературной деятельностью» Ефросина и текстоло­гически связан с его Кратким летописцем - это Севернорусский (Кирилло- Белозерский) свод 1472 г., отразившийся в Ермолинской летописи и в Сокра­щенных сводах конца XV в.131 Эту летопись Я.С. Лурье считает «замечательным литературным памятником», содержащим «резкую и яркую критику» действий великого князя и его приближенных132. Для Свода 1472 г. характерно включе­ние неизвестных другим летописям подробностей феодальной войны XV в., особый интерес к сведениям о Юрии Галицком и его сыновьях Василии Косом и Дмитрии Шемяке, выпады против великого князя и его бояр и воевод. Так, в частности, рассказывается о том, как Дмитрий Шемяка пытался пригласить Василия Васильевича на свадьбу, но был сослан в Коломну (1436 г.); ослепление Василия Темного, вопреки другим летописям, только здесь приписано не Дмит­рию Шемяке, а Ивану Можайскому (1446 г.); говорится, что Шемяка умер «со отравы» (1453 г.); читаются также резкое осуждение казней заговорщиков Васи­лием Темным в Великий пост 1462 г. и рассказ о явлении ярославских князей-чудотворцев Федора Черного и его детей с именованием тайнописью великок­няжеского наместника «дьяволом» (1463 г.).

Восходящий к Своду 1472 г. Независимый летописный свод 80-х гг. XV в. так же, как Ермолинская летопись и Сокращенные своды конца XV в., сохра­нил некоторые чтения своего несохранившегося источника133. В известии о смерти Шемяки этот свод сообщает дополнительно ряд деталей, заставляющих думать об описании события очевидцем: «Бысть же князю Дмитрею по обычью въсхоте ясти о полудни, и повеле себе едино куря доспети (...) и яде (...), не случи же ся никому дати его»; здесь же находятся статьи с описанием чудес ярославских князей-чудотворцев и с осуждением неверия Трифона Ростовско­го и протопопа Константина в мощи Федора Черного (под 1463 и 1467 гг.), и доказательство того, что жена Ивана III Мария также, как и князь Дмитрий Шемяка, умерла «от смертного зелия» (1467 г.)134.

Итак, мы приходим к объяснению открытого Я.С. Лурье феномена нео­фициального летописания второй половины XV в. Как известно, на протяже­нии XV в. летописи являлись официальными документами древнерусских го­сударств, своего рода «конституциями». Думается, мы вправе связать с име­нем нашего книжника, бывшего «князем-иноком», саму попытку противопос­тавить тенденциозному великокняжескому летописанию собственную версию. Видимо, благодаря Ефросину Белозерскому и появились «вторая» история Руси XV века.

Особо следует отметить оказавшееся неучтенным в описании сборников Ефросина дополнение к тексту «Епистолии о неделе». После указания на дату оригинала, с которого переписывал Ефросин этот апокриф, 2 марта 6960/1452 г., говорится: «того году, коли пошелъ князь великии Иванъ Василиевич съ всемъ своимъ воинством на князя Дмитриа Юрьевича на Шемяку» (РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 11/1088, л. 261). Это дополнение не восходит к летописным текстам, но имеет характер «припоминания»135. В этой связи ха­рактерна также запись Ефросина о том, что Юрий Дмитриевич Галицкий был «хрестникъ» Сергия Радонежского (РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 22/1099, л. 167).

Таким образом, если повествовательные произведения о русских святых, переписанные Ефросином, свидетельствуют о его специфическом внимании к теме «князя-инока», то летописные памятники демонстрируют его откровенно антивеликокняжескую позицию и особый интерес к ветви князей «Юрьевичей» - потомков Юрия Дмитриевича Галицкого.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

3.1.3. Княжеские Родословия

Княжеские родословия приведены Ефросином выборочно: кроме вели­ких московских и тверских князей, из удельных упоминаются только ростовс­кие и белозерские (это связано, видимо, с месторасположением Кирилло-Бело- зерского монастыря), а также смоленские и ярославские. Возникает вопрос: почему Ефросин включил в свой сборник родословия именно смоленских и ярославских князей?

Известен один князь, исчезновение которого с исторической сцены синх­ронно появлению книжника Ефросина (см. об этом ниже), и для которого именно эти две последние из упомянутых ветвей рода Рюриковичей были особенно близки - это князь Иван Дмитриевич, правнук Дмитрия Донского, внук Юрия Галицкого и единственный сын Дмитрия Шемяки, отравленного летом 1453 г. в Великом Новгороде по поручению великого князя Василия Темного136. Иван Дмитриевич Шемякин был последним и единственным представителем той ветви рода князей Рюриковичей, которая потерпела поражение в феодальной войне XV в.

Обращает на себя внимание близкое родство князя Ивана Дмитриевича, с одной стороны, с ярославскими князьями: его мать Софья была дочерью князя Дмитрия Васильевича Заозерского, дяди последнего ярославского князя Александра Федоровича Брюхатого и праправнука святого Федора Ярославско­го (Иван Дмитриевич, таким образом, был прямым потомком новоявленных чудотворцев; не его ли пострижение в иноки послужило толчком к явлению и прославлению мощей Федора Черного и его детей? В таком случае была бы понятна нервная реакция властей на распространение этого культа). С другой стороны, Иван Дмитриевич находился в родстве и со смоленскими князьями (Ефросин записал родословие смоленских князей от Владимира Мономаха до последнего - Юрия Святославича): его бабушка Анастасия, жена Юрия Дмит­риевича Галицкого, была дочерью Юрия Смоленского; сам он, следовательно, являлся его правнуком. Таким образом, включение Ефросином в свой сборник смоленских и ярославских родословий могло иметь для него фамильный ха­рактер.

Приведенные книжником родословия, наряду с отмеченными выше ха­рактерными особенностями его отбора русских святых, которым посвящены повествовательные биографические тексты, и летописных известий, позволя­ют выдвинуть гипотезу о том, что до того, как он стал священноиноком Ефро­сином, он являлся князем Иваном Дмитриевичем Шемякиным.

Датировка его пострижения временем около 1463 г. определяется не толь­ко появлением в этом году церковного культа «князя-инока» и исчезновением со страниц источников князя Ивана Дмитриевича, но и тем фактом, что среди многочисленных записей с указанием на время работы книгописца самая ран­няя - это 18 июля 1463 г. В этот день он закончил писать Апокалипсис (см.: РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 53/1130, л. 155 об.).

Хотя приведенные нами аргументы, взятые по отдельности, не имеют силы доказательства, в своей совокупности они представляются нам весьма убедительными. Кроме того, существует еще ряд достаточно косвенных свиде­тельств, подтверждающих предложенную выше гипотезу.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

3.1.4. Косвенные свидетельства

Княжеское происхождение Ефросина, похоже, не было секретом для хо­рошо осведомленного Федора Курицына137. Прошло совсем немного времени после возвращения Курицына из посольства в Венгрию и Молдавию (1485 г.), как Ефросин 13 февраля 1486 г. уже копирует в свой сборник написанное этим дипломатом и, вероятно, им же самим посланное в Кирилло-Белозерский монастырь «Сказание о Дракуле». Это произведение оканчивается рассказом об убийстве жестокого Влада Цепеша - Дракулы своими собственными воинами. Далее говорится, что родственник Дракулы Влад, «от младенства инокъ, потом и священникъ и игуменъ в монастыри, потом ростригся и селъ на воеводство (...) И ныне воевода на Мунтьянскои земли Владъ, иже бывы чернець и игуменъ»138. Важно отметить при этом, что Ефросин также был иноком, священ­ником и игуменом. Это заключение «Сказания о Дракуле», говорящее о том, что тезка тирана получил власть в своей стране, покинув свою обитель («ростригся»), находится только в списке Ефросина и в прямой копии с него XVII в., его нет ни в одной другой версии текста139, поэтому следует считать его пред­назначенным Федором Курицыным именно для конкретного адресата. Вероятно, великокняжеский дьяк таким образом давал понять Ефросину, что он бы не возражал против аналогичного развития событий и на Руси.

Пострижение в иноки князя Ивана Дмитриевича, можно думать, послу­жило примером для его 12-летнего родственника, известного как преподобный Иоасаф Каменский. Согласно авторитетному свидетельству современника и активного участника политической жизни той эпохи Паисия Ярославова, Иоасаф Каменский - это не кто иной, как князь Андрей Дмитриевич, родной брат Софьи Дмитриевны, матери Ивана Дмитриевича. Юный князь Андрей стал иноком в отдаленном Спасо-Каменном монастыре, очевидно, в 1460-х гг.140

Смутные слухи о некоем князе, оставившем мирские интересы и избрав­шем духовный путь, доходили не только до «верхов» общества. В1539 г. игумен Даниил сообщил, что в Переяславле при церкви св. Николая у городских ворот находятся почитаемые мощи некоего князя «Андрея Смоленского», о котором рассказывали, что он «за некия крамолы от братии остави отечество», потом пришел в Переяславль и подвизался у церкви Николая Чудотворца 30 лет. По преставлении князя обнаружили на нем «златую цепь и перстень», которые, по слухам, забрал себе Иван III (1462-1505 гг.); существовало и некое оставленное князем «малое списаньице» о себе, позже утраченное. Присланный из Москвы Чудовский архимандрит Иона признал эти легендарные исторические сведе­ния неудовлетворительными, и ходатайство о причислении князя «Андрея Смоленского» к лику святых церковными властями было отклонено141.

Укажем также на две характерные «описки» инока Ефросина. В Кратком летописце под 1360 г. он говорит о вокняжении Дмитрия Донского и начинает писать другое имя: «Ивану (зачеркнуто - А.Б.) Дмитрею Ивановичу». В «Задонщине» Ефросин оставляет неисправленным следующий текст: «Уже бо, брате, стукъ стучить и громъ гремить в славне городе Москве. То ти, брате, не стукъ стучитъ, ни гром гремит - стучить силная рать великаго князя Ивана Дмитри­евича» (вместо Дмитрия Ивановича, прадеда князя Ивана Дмитриевича Шемя­кина). В контексте сказанного выше эти чтения приобретают характер подсоз­нательной «проговорки» или даже своеобразной «спрятанной» подписи князя-инока (в особенности это касается чтения «Задонщины», где имя Ивана Дмит­риевича включено в контекст одного из центральных эпизодов поэтического повествования о Куликовской битве).

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

3.2. Князь Иван Дмитриевич

Иван Дмитриевич родился в Угличе не ранее 1437 г. (в 1436 г. его будущий отец Дмитрий Шемяка ездил в Москву приглашать великого князя на свадьбу, но был задержан Василием Темным и сослан в Коломну). Осенью 6957 (1448) г. жена Шемяки София и сын Иван были приняты новгородцами и поселились в Юрьевом монастыре142. То обстоятельство, что юный князь Иван провел свое детство и отрочество (примерно с 11 до 17 лет) в стенах обители, позволяет понять, почему впоследствии он избрал путь иноческого служения.

Спустя год после смерти отца, в 1454 г., князь Иван Дмитриевич покинул Новгород и отправился в Псков. Во вторник Вербной недели, 9 апреля 1454 года, на улицах и площадях Пскова царило необычайное оживление. Как от­мечает летописец, в этот день из Великого Новгорода приехал князь Иван Дмит­риевич, «и посадники псковския, и священники, и священноиноки, и дияконы, и вси мужи псковичи выидоша со кресты от святыя Троица, и прияша его с великою честию»143. Моральная поддержка князя Ивана со стороны жителей Пскова была дополнена и материальной: «даша ему псковичи дару 20 рублевъ». Это в два раза больше, чем, например, получил князь Иван Андреевич (внук Ольгерда, сын Андрея Полоцкого), приезжавший в город в 1437 г.144 В Пскове Иван Дмитриевич провел три недели. Именно за это время он, полу­чивший образование в богатом книгами Юрьеве монастыре, мог ознакомиться с монастырскими библиотеками Пскова и скопировать для себя необычную по форме запись писца Домида на Апостоле 1307 г. Эта рукопись хранилась в псковском Пантелеймоновом монастыре, одном из двух, имевших такое посвя­щение. «Дальний Пантелеймон», находившийся в 5 верстах от города, на глав­ной дороге, которая вела в Псков из Новгорода, был в XIV-XV вв. постоянным местом встречи приезжавших князей и владык145. Иван Дмитриевич не мог миновать этой обители, и, как человек «книжный», наверное, не мог не позна­комиться с ее библиотекой. Таким образом, на наш взгляд, ему стала известна запись писца Домида.

Проведя в Пскове три недели и заручившись, очевидно, поддержкой рес­публики, князь Иван 1 мая 1454 г. направился дальше, в Литву. Конечная цель его поездки уточняется данными новгородской летописи: «къ князю Казимиру королевичу»146. В Новгороде у него остались мать, княгиня Софья Дмитриев­на, и сестра Мария, ставшая супругой ранее псковского, а теперь новгородско­го служилого князя Александра Чарторыйского147.

Для московского правительства феодальная война не закончилась до той поры, пока оставалась реальной угроза династического характера. Иван Дмит­риевич был сыном великого князя, и если следовать новому принципу насле­дования «от отца к сыну», который столь рьяно отстаивали сами его противни­ки, тоже мог претендовать на старшинство в роде (в этой связи заслуживает внимания запись в Синодике Иосифо-Волоколамского монастыря, поминаю­щая, наряду с Иваном III, в качестве великого князя и Ивана Дмитриевича148, следовательно, сын Дмитрия Шемяки воспринимался как реальный претен­дент на престол). Однако миссия князя Ивана к Казимиру не увенчалась успе­хом: занятый собственными проблемами, великий князь Литовский и король Польский не смог оказать ему военной помощи (как раз в 1454 г. Казимир издал Нешавские статуты, ограничившие власть магнатов и короля, что зало­жило основы польской шляхетской республики, и начал тринадцатилетнюю войну с Тевтонским орденом149).

Тем временем, летом 1454 г., опасаясь складывания новой княжеской оп­позиции, Василий Темный захватил Можайск, вынудив своего бывшего союз­ника князя Ивана Андреевича Можайского с семьей также бежать в Литву. Составленный около этого времени московско-тверской договор включает тре­бование к Борису Александровичу Тверскому «не приимати» литовских бегле­цов - тех, кто «отступил» от Василия Темного150. Не прошло и двух лет после отъезда Ивана Дмитриевича в Литву, как в январе 1456 г. Василий Темный атаковал Новгород. Именно «расплатой за двоедушную и близорукую полити­ку новгородского боярства во время Шемякиной смуты» объясняет начало войны симпатизирующий Василию Темному В.Н. Бернадский151. По мнению А.А. Зи­мина, нападение Москвы также объясняется тем, что Новгород «так или иначе стоял за спиной Дмитрия Шемяки», и в нем продолжали находиться его жена, дочь и зять152. Псковичи, «крестное целование правя»153, в отличие от других аналогичных ситуаций XV в., выступили против великого князя и заняли сто­рону Новгорода, но Казимир в конфликт не вмешался (можно полагать, что не случайно в день накануне выступления в поход на Новгород Василий Темный устроил торжественные проводы в принадлежащий Литве Смоленск возвра­щаемой реликвии - чудотворной иконы Пресвятой Богородицы154 - это была благодарность за невмешательство). Результатом военного превосходства мос­квичей явилось бегство в Литву 7 февраля 1456 г. матери Ивана Дмитриевича Софьи, которая направилась к сыну в маленький западнорусский город Оболчи; «тогда же» внезапно умирает и его юная сестра (дата погребения - 13 февра­ля)155. A.A. Зимин считает, что после этого «путь к переговорам с Василием II был открыт», поэтому всего через два дня после погребения княгини новгород­цы отправили посольство к великому князю для заключения Яжелбицкого мирного договора, включающего обязательство новгородцев не принимать князя Ивана Дмитриевича и его родственников. Исследователь замечает: «Уж очень эта смерть была для новгородцев своевременной, чтобы считать, что они не имели к ней никакого отношения»156.

Не ранее 1456 г. Ивану Дмитриевичу было пожаловано (привелей не со­хранился157) Новгород-Северское княжение, входившее в это время в состав возрожденной «Киевской Руси» - княжества, существовавшего фактически с 1432 г. (номинально - с 1440 г.)158 Иван Дмитриевич и его дети владели Новгоро- дом-Северским под эгидой Киева вплоть до захвата Киевского княжества Лит­вой в 1471 г., аналогичного подчинению Новгорода Москвой в те же годы. Пос­ле 1471 г. они оказались под эгидой Польско-Литовского государства вплоть до 1500 г., когда перешли к Москве159.

В то время, как Иван Дмитриевич стал удельным князем, Василий Тем­ный продолжал бороться с его потенциальными союзниками. В 1456 г. он из превентивных соображений «поимал» в Москве и сослал в заточение (в Углич) своего бывшего верного союзника во время феодальной войны, князя Василия Ярославича Серпуховского160, а в 1460 г. сумел добиться изгнания из Пскова зятя Ивана Дмитриевича - князя Александра Чарторыйского. Интересно, что Василий Темный был согласен оставить Чарторыйского в Пскове, если тот «поцелуетъ животворящии крестъ ко мне князю великому и къ моимъ детямъ, к великимъ княземъ, что ему зла на мене и на моих детеи не мыслити». По всей видимости, связанный крестным целованием к Ивану Дмитриевичу, Чарторыйский отказался, заявив: «Не слуга де яз великому князю, и не буди целова­ние ваше на мне, а мое на вас; коли не учнуть псковичи соколом вороны имать (курсив мой - А.Б.), ино тогда де и мене Черторискаго воспомянете»161(нетруд­но догадаться, какую из противоборствующих сторон Александр Васильевич Чарторыйский сравнил с соколами, а какую - с воронами). В начале марта 1462 г. Василий Темный узнал, что готовится заговор с целью освобождения из угличского заточения князя Василия Ярославича Серпуховского, и подверг за­говорщиков во главе с Владимиром Давыдовым жестокой публичной казни162. Впоследствии автор Кирилло-Белозерского летописного свода 1472 г. даст суро­вую оценку этому злодеянию, совершенному в Великий пост. Еще до Пасхи Василий Темный умер от «сухотной болезни», и великим князем стал его сын Иван III.

Последнее по времени точно датированное упоминание Ивана Дмитрие­вича в качестве Новгород-Северского князя относится к 1463 г., когда новго­родцы направили в Литву посольство «о княжи возмущении еже на Великии на Новъгородъ Ивана Васильевича (...) ко князю Ивану Ондреевичю Можаиску и къ князю Ивану Дмитреевичю побороть по Великомъ Новегороде отъ князя великого»163. Безусловно, таким обращением новгородцы нарушили взятое на себя по Яжелбицкому мирному договору 1456 г. обязательство порвать всякие связи с Иваном Дмитриевичем и его семьей, а также с Иваном Можайским164. Очевидно, новгородцы не торопились «целовать крест» новому великому кня­зю Ивану III. Литовские беглецы, однако, ответили уклончиво: «имашася по­бороть, како Богъ изволи». С этими словами князь Новгород-Северский Иван Дмитриевич Шемякин как действующее лицо исчезает со страниц источников. Можно утверждать, однако, что он не умер: по Коростынскому мирному дого­вору 1471 г. Иван Дмитриевич вновь упоминается среди «недругов Москвы», которым новгородцы обязуются не давать убежища165.

Являясь князем в пограничном с «Диким полем» княжестве, будущий инок Ефросин должен был многое узнать о степных кочевниках. Интерес книж­ника к описанию контактов, в том числе военных, с «незнаемыми» народами, их вооружения, быта и культуры появился не на пустом месте. Восточная тема была, безусловно, особенно близка Ефросину Белозерскому.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

4. Ефросин Белозерский и «восточные страны»

4.1. Собрание восточных легенд Ефросина Белозерского

Для Руси стремление к неизведанным землям означало, главным обра­зом, стремление на манящий и загадочный Восток, куда тянулись торговые пути и откуда доходили в Европу удивительные рассказы. Многие из них были записаны, переведены на десятки языков, и древнерусская книжность также усвоила, в основном, из Византии, легендарные сведения о восточных землях.

Из переводных сочинений древнерусский читатель мог узнать, что на краю обитаемого мира, за Персией, находится Индийское царство. На острове, отде­ленном от основной части Индии огромной рекой, живут блаженные мудрецы рахманы (их наименование восходит к древнеиндийскому brahmanas). В тех же краях древние авторы помещали диковинных «зверообразных» людей, в сред­невековой письменности они часто связывались с народами, запертыми в го­рах Александром Македонским до последних времен перед концом света («От­кровение Мефодия Патарского»). Где-то в тех же землях находилось и леген­дарное христианское царство могущественного «пресвитера (священника) Иоан­на» («Сказание об Индийском царстве»). Еще дальше на востоке, за Индией, отделенный от нее рекой (иногда это Инд или Ганг), находился «земной рай», споры о существовании которого занимали многих книжников.

В древнерусской письменности с этими сюжетами связаны рассказы пере­водных хронографов, «Повести временных лет» (начало XII в.) и некоторых других летописей, «Сказания об Индийском царстве», разных версий романов об Александре Македонском. Эти сочинения появились на Руси еще в домон­гольский период, и вплоть до XV в. отрезанная монголами от Востока Русь почти не получала новых сведений о «незнаемых землях».

Во второй половине XV в. на Руси совершается много важных событий: возникает централизованное государство, подчиняющее в значительной степе­ни не только феодалов, но и церковь; страна освобождается от татаро-монголь­ского ига и начинает искать свой путь на Восток в качестве независимого госу­дарства. В это время инок Кирилло-Белозерского монастыря Ефросин создает в своих сборниках исключительно полную подборку сочинений, содержащих сведения о Востоке (и об Индии в особенности). Вот что Ефросин Белозерский собрал в древнерусской книжности о «незнаемых» восточных землях и наро­дах:

1) «Ефросиновский хронограф» - одно из сочинений по древней истории, включающее описание похода Александра Македонского в Индию и живущих там народов. Единственный список произведения принадлежит перу Ефроси­на.
2) «Хронографическая Александрия» - переведенный с греческого языка роман об Александре Македонском, повествующий, в частности, о походе в Индию, о живущих там диковинных людях и фантастических животных.
3) «Сербская Александрия» - новая версия романа об Александре Маке­донском, появившаяся, предположительно, в Сербии. Древнейший русский список принадлежит перу Ефросина.
4) «Сказание о дочери Александра Македонского» - рассказ о том, как Александр Македонский нашел на Востоке источник бессмертия, но добытую волшебную воду выпила его дочь, за что была отцом проклята. Древнейший русский список принадлежит перу Ефросина.
5) «Слово о рахманах» - рассказ о блаженных мудрецах, живущих непода­леку от рая. Источником этого текста была византийская «Хроника» Георгия Амартола, но в отдельном переработанном и дополненном виде он известен только из сборника Ефросина.
6) «Сказание об Индийском царстве» - легендарное послание индийского царя-священника Иоанна византийскому императору. Древнейший русский список принадлежит перу Ефросина.
7) Отдельные выписки: об индийской птице Финикс, о восточных морях, горах и реках, о почитании в Индии животных и птиц, а также бога Диониса.
8) «Деяния апостола Фомы в Индии». Нач.: «В то время, в неже бяща вси апостоли...». Памятник находился в утраченном «Середнем Соборнике Ефросиновом», в конце «чернового описания» которого была сделана помета с датой 6983/1474 г. (месяца декабря)166.

Почти все тексты, как мы видим, известны в нашей рукописной тради­ции только начиная со списков Ефросина. Более того, отдельные фразы явля­ются, безусловно, его собственными дополнениями. Так, например, в «Слове о рахманах», по сравнению с текстом источника, в автографе Ефросина добавле­но, что у этих нагих мудрецов нет «ни храмов, ни риз, ни соли, ни царя, ни купли, ни продажи, ни распрей, ни драк, ни зависти, ни вельмож, ни воров­ства, ни разбоя». Как заметили М.Д. Каган и Я.С. Лурье, эти слова «можно считать отражением весьма смелых взглядов самого Ефросина, имеющих ха­рактер своеобразной социальной утопии»167.

Итак, можно утверждать, что восточная тема серьезно и глубоко интере­совала Ефросина Белозерского. В своих сборниках в 1460-90-х гг. он создал наиболее полную в древнерусской рукописной книжности подборку сочине­ний, включающих сведения о Востоке, Индии и «незнаемых народах».

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

4.2. Кем был Афанасий Никитин?

Приблизительно в то же время, когда Ефросин собирал крупицы сведе­ний о «незнаемых» землях, русский путешественник Афанасий Никитин совер­шил свое знаменитое «Хожение за три моря», в Индию (вторая половина 1460­х гг. - первая половина 1470-х гг.). Исследователи обычно говорят о мотивах его путешествия, опираясь на собственные слова Афанасия. Он пишет, что когда на Каспийском море караван был ограблен, «у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь, а кой должен, а тот пошел, куды его очи понесли... А яз пошел к Дербенти, а из Дербенти к Баке...»168. Из этих слов делается вывод, что купец потерял все имущество, был должен на Руси кредиторам, и пошел на юг потому, что туда его «очи понесли». Но Афанасий мог говорить так о других, тем более, что его рассказ о себе имеет оттенок противопоставления («А яз пошел...»).

Описание путешествия, длившегося целый год, занимает совсем немного места, а со слов «И тут есть Индийская страна...» начинается подробный рас­сказ о главной, судя по всему, цели путешествия. В «Хожении» обращают на себя внимание несколько деталей, странных, если принять традиционную точ­ку зрения на Афанасия Никитина как на небогатого торговца. Вот перечень «странностей» такого рода.

1). Герой выезжает в поездку из Твери не просто сам по себе, а «от великого князя ... и от владыки»169. Далее он заезжает в Кострому к некоему князю Александру с какой-то «другой» грамотой (мы не знаем других примеров, что­бы простой купец возил княжеские грамоты).
2). Уже на Каспии по просьбе Афанасия один восточный правитель поехал к другому «на гору», чтобы тот помог освободить русских пленных, и это мероприятие увенчалось успехом170.
3). Афанасий Никитин утверждает, что истратил на жеребца 100 рублей171 (1 рубль = 200 денег по 0,4 грамма серебра, значит, затраты эквивалентны 8 кг серебра). Это огромная сумма для того времени.
4). Когда уже в Индии, в Джуннаре, хан отобрал этого жеребца и под угрозой смерти потребовал, чтобы Афанасий перешел в ислам, за русского путешественника успешно заступается некий влиятельный хоросанец (житель Хоросана, среднеазиатского мусульманского государства)172.

Все говорит о том, что Никитин - не заброшенный судьбой неизвестно куда торговец, «купец-неудачник и бедолага» (Я.С. Лурье), а совсем не бедный человек, вхожий в «высшие круги», имеющий влиятельных покровителей и защитников. Заметим, что Афанасий нигде в тексте не говорит, что он купец - так его назвал автор предисловия к одной из версий «Хожения». Само лите­ратурное сочинение Афанасия - это, скорее, не «заметки для себя и для потом­ков», а написанный талантливо и неформально посольский отчет.

Отмеченный выше интерес князя-инока Ефросина к Индии, во всяком случае, свидетельствует о том, что княжеская среда могла быть источником и отправителем такого неофициального посольства. Для русских князей был жизненно важен вопрос: «Существуют ли за пределами мусульманского мира силы, способные помочь в борьбе с общим врагом?» Известное Ефросину «Ска­зание об Индийском царстве» утверждало, что там должно находиться могу­щественное христианское государство царя-священника Иоанна, и если бы это оказалось правдой, многое в мировой политике могло бы измениться. Но, может быть, еще более важным и интересным для древнерусского книжника было обретение «земного рая». Афанасий дошел до крайней границы распрос­транения ислама, дальше начинались индусские государства, еще не попавшие в подчинение государству Тимуридов. Никитин рассказал индуистам, что он на самом деле не мусульманин Юсуф из Хоросана (с такой легендой он путеше­ствовал), а христианин, после чего те «не стали ничего скрывать». Но оказа­лось, что здесь находится не граничащая с раем «земля блаженных» и не могу­щественное христианское царство, а часть Индии, упорно и не всегда успешно пытающаяся отстаивать свою независимость. В дипломатическом смысле мис­сия Афанасия Никитина была, конечно, совершенно бесплодной, но в истори­ко-культурном смысле она имела огромное значение. Россия, благодаря рас­пространению сочинения Афанасия Никитина в рукописной традиции, впер­вые познакомилась не со сказочной, а с реальной Индией.

Вероятная связь миссии Афанасия Никитина с деятельностью Ефросина Белозерского подрепляется некоторыми текстологическими аргументами, по­зволяющими предположить знакомство автора записок о путешествии в Ин­дию со «Словом о полку Игореве». Как известно, в «Слове» говорится: «Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ»173. Схожее чтение, как показал Л.А. Дмитриев, появляется в Погодинском варианте первой редакции «Сказания о битве новгородцев с суздальцами» (три списка XVI - начала XVII вв.): «Продаваху шестника (полонеников) по два (шестника) на ногату, (а) по три на резану». По мнению исследователя, автор Погодинского варианта использовал здесь текст «Слова о полку Игореве»174. В «Хожении за три моря» Афанасия Никитина дешевизна пленников описана похоже: «А продавали го­лову полону по 10 тенекъ, а робята по две тенкы»175. Связывает сочинение Афанасия Никитина со «Словом о полку Игореве» и другой фрагмент текста. М.А. Шибаев заметил, что словосочетание «горы каменные» является довольно редким (исследователь отметил его только в «Слове о полку Игореве», «Задон­щине» и в «Хождении Игнатия Смолянина»). Это же выражение находим и у Афанасия Никитина: «Алмаз родится в горѣ каменной, а продают же тую гору каменую локот по двѣ тысячи фунтовъ златых новаго алмазу»176. Встречаются в его тексте и такие характерные для «Слова» лексемы как «безводни», «бол­ван», «боронить», «дебрь», «жемчюг», «истягнуть», «лютый зверь», «оксамит», «поморье», «салтан», «сулицы» и др.

Эти чтения позволяют предположить, что Афанасий Никитин мог знать текст «Слова о полку Игореве».

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

4.3. Ефросин - первый востоковед?

Между двумя историческими персонажами - Ефросином Белозерским и Афанасием Никитиным - вообще обнаруживаются хотя и непрямые, но любо­пытные связи.

Старшие списки «Хожения» Афанасия Никитина находятся в рукописях, тесно связанных именно с Ефросиновской книжной традицией. Произведение сохранилось в двух старших изводах - Троицком и Летописном177. Древнейший список «Хожения» Троицкого извода находится в сборнике с Ермолинской ле­тописью, восходящей к Кирилло-Белозерскому летописному своду начала 1470-х гг. Создание этого свода Я.С. Лурье гипотетически связывал с деятель­ностью Ефросина. Списки «Хожения» Летописного извода находятся в составе двух других летописей (Львовской и Софийской второй), восходящих к Неза­висимому летописному своду 1480-х гг., а этот свод также основан на Кирилло-Белозерском своде, возможно, принадлежавшем перу Ефросина. Характерно, что в официальное московское и тверское великокняжеское летописание от­чет о путешествии Афанасия Никитина включен не был.

Наконец, существует древнейший список «Хожения» - небольшой фраг­мент текста в сборнике конца XV в. (РГБ, Музейское собрание, № 3271). Этот сборник общими почерками писцов объединяется с другим сборником (РНБ, Софийское собрание, № 1462). Оба они были созданы в одном кругу книжни­ков. Как уже отмечалось выше, удалось установить, что во второй сборник была включена часть, являющаяся автографом Ефросина Белозерского. Сле­довательно, древнейший список «Хожения» был создан в кругу Ефросина. Та­ким образом, все старшие списки «Хожения» Афанасия Никитина в Индию связаны так или иначе с рукописной традицией Ефросина. С другой стороны, белозерский книжник собрал все, что мог, об Индии. Наконец, Афанасий во время путешествия выглядит скорее как своего рода посол, а не разорившийся купец. Признавая Ефросина князем-иноком, мы вправе думать об определен­ной связи его «восточных интересов» и путешествия Афанасия Никитина.

Созданные в 1490-х гг. в близких кругах книжников сборники РГБ, Музейское собрание, № 3271 (с древнейшим списком «Хожения за три моря») и РНБ, Софийское собрание, № 1462 (частично переписанный Ефросином) содержат две древнейших версии другого текста, посвященного восточным народам - «Сказания о человецех незнаемых в Восточной стране». Наиболее подробное и тщательное исследование «Сказания» принадлежит А.И. Плигузову, посвятив­шему этому произведению статью178 и отдельную монографию179. К шести спискам памятника, известным Д.Н. Анучину180, он добавил еще восемь, провел их пол­ный текстологический и кодикологический анализ, выявил существование двух редакций и подготовил научное издание «Сказания». А.И. Плигузов обнару­жил, что два списка относятся к Первой редакции, а остальные двенадцать - ко Второй редакции (в которой особо выделяются поздние изводы - Музейный и Архивный). Кроме того, исследователь опубликовал английский перевод фраг­мента «Сказания» из отчета Ричарда Джонсона (XVI в.).

Первая редакция произведения, как установил А.И. Плигузов, представ­лена двумя списками: РГБ, Музейское собрание, № 3271 (далее - М) и БАН, 4.3.15 (далее - Б). Список М находится в сборнике, не раз, благодаря своему уникальному составу, привлекавшем внимание исследователей. Рукопись была дважды подробно описана181. Весьма вероятно, что этот сборник второй поло­вины 1490-х гг., содержащий, в частности, древнейший, хотя и неполный спи­сок «Хожения» Афанасия Никитина, был создан при кафедре пермского епис­копа Филофея182. Дефектный (фрагментарный) список Б датируется 1510-ми гг.; основной почерк этого сборника, как отметил А.И. Плигузов, совпадает с почерком второй части конволюта М, следовательно, по его мнению, он также создавался при пермской кафедре, но уже не при Филофее, а при его преемни­ках - Никоне (1502-1514) или Протасии (1514-1520). Среди статей сборника Б находится, в частности, «уникальный список процедуры шертования югорских и кодских князей при участии владычной администрации пермского епископа Филофея в его кафедральном городке Усть-Выми 31 декабря 1484 г.»183.

А.И. Плигузов впервые выделил две редакции «Сказания» и описал ос­новные текстуальные отличия между ними. В Первой редакции отсутствуют заглавие, один из рассказов (о «линной самояди»), а также целый ряд других подробностей и пояснений, порой довольно существенных. Как заметил иссле­дователь, экзотические описания «незнаемых людей» в Первой редакции «ме­нее сенсационны», чем во Второй. Так, например, из Второй редакции мы узнаем про самоедов, что они съедали не только своих умерших, но и «гостей», если те умирали во время путешествия. Во Второй редакции говорится также, что самоеды - «стрелци скоры и горазды», что они ездят не только на оленях, но и на собаках. По сравнению с Первой редакцией, здесь устранены черты разговорной речи (частицы «деи»), более подробно разработаны детали легенд о подземном озере и о шествии мертвых и т.д.184 Очевидно, Первая редакция имела характер своего рода «черновика», поэтому и дошла до нас только в двух списках. Таким образом, хотя Вторая редакция, безусловно, восходит к Пер­вой, с историко-литературной точки зрения она представляет не меньший, а возможно и больший интерес, так как в ней мы имеем наиболее полный и художественно «отделанный» текст «Сказания», получивший распространение в рукописной традиции. Эта же версия текста, между прочим, была использо­вана в XVI в. для перевода на английский язык.

Среди списков Второй редакции древнейшим является Софийский (РНБ, Софийское собр., № 1462, далее - Соф.). Сборник был создан около 1500 г. (одна из заметок прямо указывает на 1499 г. путем отсчета 60 лет от события 1439 г.). Исследователь обнаружил, что часть сборника Соф. (лл. 12-26 и 82-97) перепи­сана «той же рукой, что и лл. 1-65» кодекса М, следовательно, эта рукопись появилась также в окружении Филофея, или «в его резиденции на Усть-Выми, или в Ферапонтовом монастыре, где с апреля 1501 г. до смерти, последовавшей 1 октября 1507 г., жил на покое пермский епископ»185. В той же рукописи нахо­дится «Пермский дорожник», единственный список которого был обнаружен и опубликован А.И. Плигузовым186. В «Пермском дорожнике», как и в «Сказа­нии», говорится о малоизвестных на Руси восточных землях, в том числе нахо­дящихся за Уралом.

Установление на основании сравнения почерков того факта, что в рас­сматриваемом сборнике Соф. находятся листы, переписанные в феврале 1500 г. кирилло-белозерским книжником Ефросином (лл. 98-112), приводит в выводу, что один из древнейших списков «Сказания о человецех незнаемых» был со­здан в кругу не только епископа Филофея Пермского, но и священноинока Ефросина Белозерского. А.И. Плигузов показал, что в число памятников, изве­стных его автору, могло входить и «Сказание об Индийском царстве»187, стар­ший список которого, напомним, принадлежит перу Ефросина. Схема, по ко­торой написан рассказ «о человецех незнаемых» (о сибирских народах), как заметил А.И. Плигузов, «точно соответствует формуляру расспросных речей и наказных памятей сибирским первопроходцам позднейшего времени» (Какие там люди? Где живут? Что едят? Как выглядят? Какое платье носят? Чем торгуют? Какое у них оружие? и т.д.). Добавим, что «Хожение» Афанасия Никитина составлено по тому же формуляру, но с добавлением описания лич­ных переживаний автора. Во Второй редакции «Сказания о человецех незнае­мых» появляется дополнительное чтение: о самоедах говорится, что они «рѣзвы велми и стрѣлцы скоры и горазди». «Горазди» - достаточно редкое слово; кро­ме «Слова о полку Игореве», оно встречается также в некоторых летописях и в произведениях, известных по древнейшим спискам Ефросина Белозерского («Сер­бская Александрия», «Задонщина»)188. Следует также отметить интересные параллели между текстами «Сказания о человецех незнаемых» и «Сказания об Индийском царстве». В описании сибирских народов о самоедах говорится, что они «по пупъ люди мохнаты до долу»; параллель со «Сказанием об Индийском царстве» отмечена А.И. Плигузовым: в земле царя-пресвитера Иоанна живут «люди, скотьи ноги имѣюще» (список Ефросина: РНБ, Собр. Кирилло-Белозерского монастыря, № 11/1088, л. 198 об.)189. О других самоедах сказано: «Въ тои же странѣ за тѣми людьми, над тѣм же морем, есть инаа самоѣдь такова: вверху рты, рот на тѣмени имѣют, а не говорят. А видение в пошлину человече. И коли ѣдят, и они крошят мясо или рыбу, да кладут под шапкы. И как почнут ясти, и они плечима движут и вверхъ, и вниз». Согласно Д.Н. Анучину, это известие объясняется особенностями костюма: «одежда Самоедов шьется в роде мешка с отверстием вверху для просовывания головы», причем «есть в таком костюме не совсем удобно, и надо или отгибать воротник или поднимать рот кверху, чтобы класть в него пищу»190. Достаточно точное совпадение со «Сказа­нием» обнаруживается в северных рассказах о людях без головы с лицом на груди - миравда и чучунах, особенно в легенде эвенков, записанной на Нижней Лене, недалеко от земель самодийцев-нганасан: «Челюстей у них не было, и жевать они не умели. Когда ели, то проталкивали пищу плечами, то поднимая, то опуская, и тем сокращая грудную клетку»191. С другой стороны, в литературе отмечалось также весьма точная параллель к этому описанию из «Сказания об Индийском царстве», где упомянуты «въ единои странѣ люди етѣмы», «а во инои земли ... люди верху рты великы» (список Ефросина: РНБ, Собр. Кирилло-Белозерского монастыря, № 11/1088, лл. 198, 198 об.)192. Текст Первой редакции особенно близок к «Сказанию об Индийском царстве»: «В тои же стране за теми людми ... вверху рты... а немы...» (во Второй редакции слово «немы» сокращено). Еще одна разновидность самоедов - «без голов. Рты у них меж плечми, а очи в грудех». Олеарий в XVII в. объяснял появление образа безголовых людей особенностями северного костюма193; эта особенность одеж­ды самодийцев (ненцев) поразила и Николаса Витсена: «Когда голова мерзнет, они натягивают свой кафтан на голову, что очень странно выглядит»194. По мнению Б.О. Долгих, появление образа безголовых людей было обусловлено использованием полярной одежды «с капюшоном вместо шапки»195. У нгана­сан есть предания о безголовых людях: «головы у них совсем нет, два глаза в плечах»; «головы у него нет, глаза у него там, откуда руки начинаются»196. В то же время, как отметил А. Плигузов, в «Сказании об Индийском царстве» упо­минаются «люди в персех очи и ротъ» (список Ефросина: РНБ, Собр. Кирилло-Белозерского монастыря, № 11/1088, л. 198-198 об.)197. Говорится в «Сказании о человецех незнаемых» и о других людях, которые «ходят по подземелию иною рѣкою, день да нощь съ огнем, и выходят на озеро». Сходные мотивы отмече­ны А.И. Плигузовым, с одной стороны, в «Сказании об Индийском царстве»: «течет рѣка под землею невелика... Та же рѣка течеть в великую рѣку. Люди же тоя земли ходят на устье рѣкы...» (список Ефросина: РНБ, Собр. Кирилло- Белозерского монастыря, № 11/1088, лл. 200, 200 об.), а с другой стороны - в рассказах канинских ненцев о некоем народе, живущем под землей198.

Весьма вероятно, что создание и «Сказания о человецех незнаемых» было обусловлено интересом к восточным народам, взглядами и кругозором бывше­го князя, выдающегося книжника и, можно сказать, «первого востоковеда» на Руси - Ефросина Белозерского. Русская культура, пожалуй, только выиграла от того, что князь Иван Дмитриевич стал иноком Ефросином. С его интереса­ми и деятельностью можно связывать первый мощный импульс движения на Восток, позже принявшего государственные формы. Неведомые языческие страны открылись России вплоть до Тихого океана.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

5. Ефросин Белозерский - автор записи «Слова о полку Игореве»?

В тексте «Слова о полку Игореве» есть чтения, заставляющие задуматься о возможном участии в создании его текста Ефросина Белозерского. Как пока­зал М.А. Шибаев, два чтения памятника восходят к С1 (на самом деле, к своду-протографу С1-НК2 - Своду митрополита Фотия): «Отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ...» и «Съ тоя же Каялы Святоплъкъ повелѣя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святой Софии къ Киеву». Как отмечалось выше, эти если данные чтения не являются вторичной вставкой редактора «Слова о полку Игореве», то могут, действительно, свидетельствовать о пись­менной фиксации этого памятника не ранее 1418-1419 г.

Как отмечал О.В. Творогов (см. об этом выше), существуют текстологи­ческие свидетельства знакомства Ефросина со «Словом о полку Игореве». Спи­сок Ефросина (Краткая редакция «Задонщины») имеет 11 индивидуальных па­раллелей со «Словом» - существенно больше, чем какой-либо другой список «Задонщины». Хотя параллели имеют разный объем и разную доказательную силу, в своей совокупности они убеждают, что список Ефросина напрямую был связан со «Словом о полку Игореве».

Окружение («литературный конвой») «Слова о полку Игореве» в Мусин-Пушкинском сборнике в целом достаточно точно соответствует столь необыч­ным для своего времени интересам и вкусам Ефросина. В Мусин-Пушкинском сборнике, помимо «Слова о полку Игореве» и Новгородской первой летописи младшего извода (середина XV в.), находились списки трех повестей: «Сказания об Индийском царстве», древнейший список которого принадлежит перу Еф­росина, а также «Девгениева деяния» и «Повести об Акире Премудром», близ­ких ему по языку, тематике и характеру повествования199. Между прочим, единственный из видевших рукопись лиц профессиональный археограф А.И. Ермолаев определил почерк Мусин-Пушкинского списка как «полуустав XV в.»200, а это - время деятельности Ефросина. Также видевший сборник Н.М. Карамзин датировал его концом XV в., а Л.П. Жуковская по лингвистическим признакам отнесла список ко времени около 1480 г.201 Отмеченное Я.С. Лурье полное отсутствие в рукописной традиции XVI в. содержащихся в сборнике беллетристических сочинений заставляет нас доверять свидетельствам А.И. Ермолаева и Н.М. Карамзина больше, чем другим предполагаемым исследова­телями датировкам сгоревшей рукописи202 (большинство исследователей дати­руют сборник XVI в.).

В таком случае весьма заманчиво рассматривать Мусин-Пушкинский сбор­ник как автограф Ефросина или очень близкую по времени копию с него, а само «Слово» - как произведение, попавшее из княжеской рукописной тради­ции в монастырскую благодаря трудам этого книжника. Вообще, благодаря книгописной деятельности Ефросина, видимо, могли перейти из одной (кня­жеской, светской) рукописной традиции в другую (церковную и монастырс­кую) и сохраниться до наших дней многие тексты, такие как «Сербская Алек­сандрия», «Сказание об Индийском царстве», легенды о рахманах и о Китовра- се... (сам «князь-инок» - это тоже своеобразный «Китоврас» - кентавр, один из любимых персонажей Ефросина).

Установление новгород-северского княжеского прошлого инока Ефроси­на делает крайне маловероятной точку зрения «скептиков» (т.е. исследовате­лей, считающих «Слово» подделкой Нового времени). Дело в том, что если Ефросин Белозерский - это бывший Новгород-Северский князь Иван Дмитри­евич, и во второй половине XV в. он создает «Задонщину» (или, как минимум, ее Краткую редакцию), в которой Новгород-Северское княжество не упомина­ется, то представляется абсолютно невозможным совпадением, чтобы через 300 лет (по версии «скептиков») на основе «Задонщины» мог быть создан рас­сказ о походе именно Новгород-Северского князя - ведь автор подделки не мог никоим образом знать о доиноческой биографии Ефросина.

Представляется вероятным, что «обретение» «Слова о полку Игореве» связано с деятельностью бывшего Новгород-Северского князя Ивана Дмитри­евича, позже - инока Ефросина, который перенес этот текст из княжеской рукописной традиции в монастырскую и использовал его при создании «Задонщины». Есть основания полагать, что «Слово о полку Игореве» во второй половине XV в. было в руках у Ефросина Белозерского. В таком случае, бес­спорно, «Слово о полку Игореве» не является подделкой Нового времени.

Учитывая сказанное выше, можно ли выдвинуть предположение, что Еф­росин был не просто «археографом», открывшим памятник в архивах Новгород-Северского княжества, но автором его текста? До сих пор было принято считать Ефросина только «книжником», переписывавшим и отчасти редакти­ровавшим имевшиеся в его распоряжении тексты, однако пристальное изуче­ние некоторых произведений, дошедших до нас в его списках, позволяет взгля­нуть на кирилло-белозерского инока как на самобытного писателя.

Книжное наследие Ефросина Белозерского велико и разнообразно, но при­надлежащих его перу сочинений по русской истории в сохранившихся сборни­ках не так много. Единственный летописный памятник, дошедший до нас в автографе Ефросина - это краткий летописец, первый лист которого находит­ся в сборнике РНБ, Кирилло-Белозерское собрание, № 22/1099 (л. 14 об.), а ос­новная часть, некогда вырванная П.М. Строевым, оказалась в рукописи РНБ, Погод. № 1554 (л. 13-17). Я.С. Лурье дал общий обзор состава летописного памят­ника и попытался определить его место в истории русского летописания203. По мнению исследователя, летописец Ефросина (далее - ЛЕ) является «кратким, но последовательным конспектом» другого сочинения, «Летописца русского», опубликованного А.Н. Насоновым по двум спискам204. Старший список этого произведения, доводящего повествование в своей основной части до 1482 г., датируется концом XV в. (ГИМ, Синодальное собр., № 941) и также происходит из библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря. Я.С. Лурье указал на суще­ствование еще двух списков «Летописца русского» и определил его как памят­ник, восходящий к Кирилло-Белозерскому своду начала 1470-х гг. В свою оче­редь, Кирилло-Белозерский свод был реконструирован Я.С. Лурье на основа­нии чтений восходящих к нему летописей (Ермолинской, Сокращенных сводов конца XV в. и Устюжской летописи).

Мнение Я.С. Лурье о месте ЛЕ в истории летописания, однако, должно быть пересмотрено. Во-первых, сравнение ЛЕ с «Летописцем русским» позво­ляет утверждать, что переписанный Ефросином текст, несмотря на то, что он значительно короче, вовсе не является «конспектом» более пространной лето­писи, а имеет все признаки первичности. Приведем доказательства.

В статье 6696/1188 г. у Ефросина, в полном соответствии с Лаврентьевской и Троицкой летописями, говорится, что «гром страшен ... зарази двое чяди», а в «Летописце русском» исправлено: «двое деток». Под 6829/1321 г. в ЛЕ говорится о солнечном затмении, что оно произошло в июне и в 3 часа дня, и что солнце «бысть» как месяц (так же и в Троицкой летописи), а в «Летописце русском» месяц вообще не указан, о времени сказано «въ десятыи час дни», а про солнце говорится, что оно не «бысть», а «осталося» как месяц.

Кроме того, в «Летописце русском», по сравнению с ЛЕ и Троицкой лето­писью, сокращены точные даты преставления митрополита Петра и основания Успенского собора в Москве (6834/1326 г.), рождения князя Юрия Дмитриевича (6883/1375 г.), известие об исцелении митрополитом Алексием царицы Тайдулы в Орде (6865/1357 г.), фразы «пред собою» в рассказе о знамении 6879/1371 г. и «много зла створи» в описании «Тахтамышевщины» (6890/1382 г.), указание на то, сколько лет находился на кафедре митрополит Алексий (6885/1378 г.) и сло­ва «святыи старец» в повествовании о преставлении Сергия Радонежского (6900/ 1392 г.). Если полагать, что ЛЕ являлся сокращением «Летописца русского», то невозможно объяснить наличие в его тексте приведенных выше, безусловно, первичных чтений. Многие из указанных искажений первоначального текста присущи также Кирилло-Белозерскому своду начала 70-х гг. XV в. (судя по тем памятникам, на основании которых он реконструируется), а также Московско- Академической летописи. Вторичность последней по сравнению с ЛЕ, подтвер­ждаемая чтениями «детеи» вместо «чади» и «осталося» вместо «бысть», особен­но примечательна, ведь в ней содержится ряд уникальных исторических изве­стий. Именно из Московско-Академической летописи мы знаем о том, напри­мер, что после нашествия Тохтамыша Дмитрий Донской прогнал митрополита Киприана, «и бысть оттоле мятеж в митрополии» (Троицкая летопись и Свод Фотия об этом умалчивают). Но это сообщение читается уже в кратком лето­писце Ефросина: «В лето 6891 князь великыи Дмитрие Иванович сослал Кипри­ана митрополита, и бысть оттоле мятежь в митрополии».

Все это не удивительно. Дело в том, что сам список ЛЕ должен быть датирован более ранним временем, чем полагал Я.С. Лурье. Он утверждал, что содержащий ЛЕ сборник «по водяным знакам и тексту довольно точно датиру­ется 70-ми годами XV в.»205. Однако исследования, проведенные в последнее время С.Н. Кистеревым и М.А. Шибаевым, показали, насколько сложным и разновременным был процесс сложения Ефросиновских сборников. Рукопись РНБ, Кир.-Бел. № 22/1099, как отметила в своем описании еще М.Д. Каган, также была составлена из «тетрадей, писанных в разное время»206. Текст ЛЕ находится в первой части рукописи, охватывающей л. 1-46. Здесь встречаются, согласно упомянутому описанию, следующие водяные знаки:

1) «Лошадь» (л. 4, 6, 8) - Брике, № 3571 (1453-1481 гг.);
2) «Ножницы» (л. 23, 24) - Брике, № 3744 (1448-1463 гг.);
3) «Зубр» (л. 13, 37, 41) - Лихачев. Вод. зн. № 4039 (1459 г.);
4) «Голова быка с крестом между рогами» (л. 30, 36) - Лихачев. Вод. зн. № 2263 (1453 г.).

Мы видим, что три из четырех филиграней (№ 2-4) относятся ко времени до 1463 г. Что же касается первого знака («Лошадь»), имеющего более широкие хронологические границы, то он встречается в еще одном сборнике Ефросина (РНБ, Кир.-Бел. № 53/1130), а в нем, в свою очередь, имеется запись 1463 г. По наблюдениям М.А. Шибаева над филигранями и разлиновкой кодекса, сборник РНБ, Кир.-Бел. № 53/1130 в целом «можно датировать временем, близким к этому году»207. Таким образом, по водяным знакам список ЛЕ может быть датирован не 70-ми годами XV в., как думал Я.С. Лурье, а первой половиной - серединой 1460-х гг., временем, «близким к 1463 г.». К ранней датировке подво­дит нас и анализ содержания ЛЕ (первый издатель текста А.А. Зимин вообще на основании упоминаемых исторических лиц и событий отнес ЛЕ к середине XV в.). Рассмотрим этот вопрос более подробно.

Памятник состоит из двух частей - основной и дополнительной. Основ­ная часть ЛЕ начинается родословием русских князей, причем последним на­зван Василий Васильевич (умер 27 марта 1462 г.). Более того, родословие завер­шается фразой: «9-е колено от Всеволода московьскые князи, а от Рюрика 17 коленъ московьскые князи». Следующий великий князь, Иван III (18 колено), в ЛЕ не упомянут. Завершается хронологически последовательная сетка ста­тей ЛЕ тремя известиями о судьбе князей, потерпевших поражение в феодаль­ной войне XV в. (отца и двух сыновей):

«Того же (1434 г.) лета преставися князь Юрии Дмитреевич.
В лето 6945 (1437 г.) поимали князя Василиа Юриевича маиа 14.
В лето 6961 (1453 г.) преставися князь Дмитреи Юрьевич июля 23».

Наиболее позднее летописное известие дополнительной части датировано 1 февраля 6967/1459 г. В этом разделе находится также перечень русских мит­рополитов. Последний в списке иерархов Иона умер в 1461 г., причем все мит­рополиты пронумерованы, и завершается список фразой «[В]сех их 29». Имена же 30 и 31 митрополитов (Феодосия и Филиппа) добавлены Ефросином явно позже написания основного текста. Важно отметить, что данный перечень иерархов не является «церковно-поминальным», так как в него включен Иси­дор с пометой «еретик, согнанныи с престола». Следовательно, даже если Ефросин учитывал только «прежде бывших» митрополитов, составление перечня надо отнести ко времени до 13 сентября 1464 г., когда Феодосий Бывальцев покинул кафедру.

Таким образом, как датировка списка по филиграням, так и анализ сви­детельств самого текста, подводят нас к одному и тому же выводу: ЛЕ был создан и переписан в первой половине 1460-х гг. Это, в свою очередь, позволяет понять, почему этот памятник не может являться «конспектом» более значи­тельных по объему, но созданных позже произведений («Летописца русского», Кирилло-Белозерского свода начала 70-х годов XV в. и, по всей видимости, Московско-Академической летописи). Напротив, он был их источником, свое­го рода «заготовкой». Наличие в Ефросиновском списке следов творческого отношения к тексту (более 20 приписок над строкой и на полях, зачеркнутых или выскобленных букв и целых слов) позволяет утверждать с большой долей вероятности, что книжник не был простым копиистом чужой работы. Скорее всего, эта подборка летописных известий принадлежит самому Ефросину и относится к первому периоду его книгописной деятельности (начало - середи­на 1460-х гг.).

Какие же источники использовал Ефросин Белозерский при создании это­го произведения? Оказывается, он последовательно соединял чтения Троиц­кой (далее - Тр) и Софийской 1 (далее - С1) летописей. Это доказывается двумя случаями, когда Ефросин невольно (как мы увидим дальше, он ставил перед собой другую задачу) соединил («контаминировал») информацию этих источ­ников. Сравним тексты:
Мы видим, что в первом случае Ефросин взял из Тр «зимы... на небеси... облак(омъ) аки кровав(ымъ)», в то время как чтение «свет яко заря» явно попало в его текст под влиянием С1. Во втором случае он позаимствовал из Тр фразу «Тое же осени октября 20», а из С1 - «выиде из Орды».

post-2-0-24940000-1413136401_thumb.jpg

Преобладают в сочинении Ефросина, однако, примеры другого рода. Чаще всего он выписывал текст либо из одного, либо из другого источника.
Из Троицкой летописи книжник позаимствовал:

1). Отсутствующие в С1 известия о землетрясении 6634/1126 г., о «подавле­ниях», отставках и кончинах ростовских епископов в 6666/1158, 6693/1185, 6997/ 1189, 6698/1190, 6739/1231, 6819/1311, 6836/1328, 6845/1337, 6854/1346, 6864/1356 гг., све­дения о смертоубийственном «громе» 6696/1188 г., об освящении Успенского собора епископом Петром (6835/1327 г.), об излечении царицы Тайдулы митро­политом Алексием (6865/1357 г.), о «море» в Нижнем Новгороде и Переяславле (6872/1364 г.), о рождении князя Юрия Дмитриевича и о том, что его крестил Сергий Радонежский (6883/1375 г.), о двух приходах на Русь митрополита Киприана (6889/1381 и 6897/1389 гг.), о преставлении Сергия Радонежского (6900/1392 г.), рассказы о небесных знамениях 6879/1371 и 6914/1406 гг.

2). Неизвестные С1 «точные даты» знамения 6829/1321 г., основания Ус­пенского собора в Москве (6834/1326 г.), смерти великого князя Ивана Иванови­ча (6867/1359 г.) и митрополита Алексия (6885/1377 г.), «поставления» епископа Ростовского Григория (6904/1396 г.).

С другой стороны, Ефросин заимствовал из С1:

1). Отсутствовавшие или отличавшиеся в Тр известия: описание знамения 6712/1204 г., сообщения о перенесении мощей епископа Ростовского Леонтия (6738/1230 г.), о буре в Ростове 6809/1301 г., о смерти князя Давыда Ярославского (6829/1321 г.), о совпадении Благовещения и Пасхи (6888/1380 г.), о приходе на Русь митрополита Фотия (6918/1410 г.), а также имя убитого в Твери ханского посла («Щелкан» вместо «Шевкал», 6835/1327 г.).
2). Отличающиеся от Тр указания на год или «точные даты» преставления митрополитов Максима (6813/1305 г.) и Феогноста (6861/1353 г.), великих князей Ивана Даниловича (6849/1341 г.) и Дмитрия Ивановича (6896/1388 г.), вокняже- ния Ивана Ивановича (6861/1353 г.) и «поставления» митрополита Алексия (6862/ 1354 г.).

В совокупности перечисленные чтения составляют значительно больше половины летописного текста Ефросина. Оставшаяся часть - это либо краткие указания на важнейшие события русской истории (например, «Бысть Батыевщина»), либо «неизвестно-откуда-взятые» (термин Г.М. Прохорова) известия, такие, как уже упомянутое сообщение о ссылке Киприана, вызвавшей «мятеж в митрополии». Из этого факта мы можем заключить, что цель работы книж­ника состояла в сопоставлении с целью выявления различий двух версий лето­писного повествования - Троицкой летописи 1408 г. (по сути дела, Свода Киприана, хотя и завершенного после его кончины) и Свода митрополита Фотия, созданного, по нашим представлениям, около 1418-1419 г. (С1). Ефросин провел поистине научную текстологическую работу, выявив и выписав основные смыс­ловые и хронологические разночтения двух главных летописных памятников своей эпохи. Можно утверждать, что ЛЕ - это не рядовой «кирилловский крат­кий летописчик», каким он виделся исследователям до сих пор, а серьезный аналитический труд, впоследствии послуживший основой для многих истори­ографических памятников второй половины XV в.

Особый интерес представляет вопрос о том, где был создан ЛЕ. На пер­вый взгляд, ответ очевиден: ведь Ефросин - священноинок Кирилло-Белозерс- кого монастыря; ЛЕ повлиял на летописные памятники, происходящие из той же обители; в самом тексте неоднократно говорится о ростовских епископах, а также упоминается о кончине Кирилла и Христофора Белозерских. Традици­онное представление о ЛЕ как о кирилловском произведении, безусловно, воз­никло не на пустом месте. Однако, могут быть предложены не менее веские аргументы, свидетельствующие о связи ЛЕ с другим монастырем - Троице-Сергиевым.

1). Ефросин использовал при написании ЛЕ текст Троицкой летописи, со­зданной и хранившейся в XV в., скорее всего, в Сергиевой обители.

2). ЛЕ нашел отражение в тексте Московско-Академической летописи, един­ственный список которой конца XV в. также происходит из библиотеки Троице-Сергиевой лавры (на первом и последнем листах рукописи есть запись вто­рой половины XVI в.: «Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря»).

3). Ефросин вообще проявлял особый интерес к Троицкому монастырю. В научной литературе уже отмечались некоторые обстоятельства, говорящие о связи белозерского книжника с Сергиевым монастырем: наличие в его сборни­ках указания на количество книг в библиотеке обители и перечня троицких игуменов. С.Н. Кистерев полагал, что Ефросин был в Троицком монастыре с декабря 1474 по декабрь 1476 г.208, правда, согласно М.А. Шибаеву, книжник в это время находился в Ферапонтове. В тексте ЛЕ мы находим четыре известия, прямо связанных с Троице-Сергиевым монастырем. Перечислим их.

I). «В лето 6883 (1375) ноября 26 князю великому Дмитрею Ивановичу родися сынъ в Переяславли Юрии, и крести его преподобныи игумен Сергие старец».
II). «В лето 6900 (1392) преставися преподобныи игумен Серги. О, святыи старец!»
III). «В лето 6936 (1428) преставися преподобныи игумен Никон, чюдныи
старец, сединами цветущами, ноября 17, 5 часу дне».
IV). «В лето 6934 (1426) июня 29 сгоре монастыря Сергиева с треть 4 часа дня».

Последнее сообщение находится в дополнительной части ЛЕ, среди пяти записей за 1426-1459 гг. А первые два известия 1375 и 1392 гг., выписанные из Тр, были для Ефросина особенно важны: он вновь их процитировал в записи на полях того же самого сборника РНБ, Кир.-Бел., № 22/1099 (л. 167): «Сергие пре­ставися в лето 6900 месяца семпевриа 25, жил 70 лет, 30 лет игуменил, а Никон 40 лет игуменил, потом Сава (...) лет. Юрьи Дмитреевич хрестникъ его».

4). Наконец, еще один аргумент в пользу гипотезы о Троице-Сергиевском происхождении ЛЕ. М.А. Шибаев установил, что Ефросиновский сборник РНБ, Кир.-Бел. 53/1130, синхронный сборнику, включающему ЛЕ (РНБ, Кир.-Бел. 22/ 1099), имеет тождественный водяной знак (две парные филиграни «Корона») с рукописью, переписанной Пахомием Сербом в Троице-Сергиевом монастыре в 1459 г. (РГБ, Собрание Московской Духовной Академии, № 23). Исследователь объяснил этот факт тем, что Пахомий приезжал в 1462 г. на Белое озеро для создания Жития Кирилла и, возможно, привез с собой бумагу, часть которой оставил в монастыре209.

Но Ефросин Белозерский, видимо, был связан с Пахомием Сербом не только использованием одного и того же запаса бумаги. Все в том же сборнике РНБ, Кирилло-Белозерское собрание, № 22/1099, Ефросин переписал «Сказание о Ватопедском монастыре». Этот сюжет вошел и в цикл новгородских и афонских произведений «Повести древних лет», который я в специальном исследовании атрибутировал Пахомию Логофету (Сербу) и датировал его письменную фик­сацию концом 70-х гг. XV в., (эту легенду, я полагаю, Пахомий записал по памя­ти на склоне лет, вместе с целым циклом новгородских и афонских преданий).

Весьма интересные результаты дает параллельное рассмотрение текстов обоих памятников210.

post-2-0-23631100-1413136419_thumb.jpg

Между двумя рассказами о чудесном событии с потерявшимся и обретен­ным ребенком есть много общего. Полностью совпадает сюжетная схема, вплоть до мельчайших деталей: (1) Путешествующий по морю купец пристает к суше, чтобы набрать воды. (2) Вместе с женой и маленьким сыном они выходят на берег (3) и гуляют. (4) Внезапно обнаруживается исчезновение ребенка; (5) его ищут, но после нескольких дней тщетных поисков отчаявшиеся родители уез­жают. (6) Спустя год они возвращаются на то же место, и вдруг видят своего сына. (7) Он убегает от них и прячется в куст. Купец с женой зовут ребенка, говорят, что они - его родители, (8) но он отвечает: «Моя мать здесь». (9) Проникнув в куст, отец и мать видят Богородицу. (10) Они спрашивают сына, как он спасся, (11) и тот отвечает, что его сохранила мать - Богородица. (12) Родители покланяются ей и (13) создают на этом месте церковь Благовещения и монастырь, (14) в котором принимают постриг. (15) Этот монастырь называ­ется Ватопед.

Если в версии Пахомия повествование развивается неспешно и размерен­но, то у Ефросина действие динамично и стремительно. Сербский писатель не забывает отметить, что его купец был «велми богатъ», и корабль у него напол­нен «всяким товаром», и торговал он «с великим прибытком», и даже его люди («корабници») не просто так ходили по берегу, а собирали «овощия». Все это важно потому, что в конце концов он не просто стал монахом, но и «имение свое вдасть» в обитель, благодаря чему монастырь становится «велми велик» и имеет каменную стену, а сын купца становится игуменом.

В отличие от думающих о «потребе» персонажей Пахомия, герои Ефроси­на на месте чудесного события строят церковь «прекрасную зело». Когда роди­тели находят сына «играюща» (в небольшом тексте об этом говорится дважды), то устремляются к нему «с радостью»211, когда же он скрывается - они активно действуют: «начата деврь сещи, опьступиша около великою дружиною, чтобы не убежа отроча. Абие обсекоша всю купину». Слово «дебрь» (в нашем случае - «деврь») в древнерусском языке первоначально значило «долина, ущелье; овраг, ров», а значение, использованное Ефросином («низина, густо заросшая лесом и кустарником», «купина», т.е. то, что можно «сещи») появляется позже, едва ли не с XV-XVI в.212 Напомним, что в «Слове о полку Игореве» встречается загадочное выражение «дебрь кисаню», вызвавшее множество различных ис­толкований213. Следует также особенно отметить, что у Ефросина явно в чести слово «дружина» - оно употреблено на протяжении небольшого текста триж­ды (в «Слове о полку Игореве» это слово упоминается семь раз214).

В основе обоих рассказов лежит один сюжет, более того - один и тот же его вариант. Но за тождеством сюжета скрываются существенные различия в поэтике. По сути дела, перед нами не две разных редакции одного произведе­ния, как полагала М.Д. Каган, а две самостоятельных литературных обработки фольклорного источника. Рассказчиком этой легенды был, скорее всего, святогорец, постриженик Ватоледского монастыря Пахомий Серб, позже сам ее записавший, а вот наличие в сборнике Ефросина другой ее версии позволяет думать, что он бывал собеседником афонского старца. Где эти беседы происхо­дили - в Троицком или в Кирилло-Белозерском монастыре - мы можем только гадать. Но в любом случае книжник Ефросин представляется нам теперь со­здателем по крайней мере двух оригинальных и неординарных сочинений: ле­тописи и легенды. Его перу, как мы пытались показать, принадлежит и «Задонщина» - архетипный текст и Краткая редакция. Кирилло-Белозерский монах, таким образом, был не просто переписчиком и редактором, но ярким и само­бытным писателем.

То, что Ефросин особо интересовался фольклором, следует из целого ряда переписанных им текстов. М.Д. Каган-Тарковская установила, что легенды о перстне, о дьяволе и Ное, Плач Адама, «Слово о Хмеле», «скоморошья» версия «Слова о злых женах», близкое к народному стиху «Слово о правде и неправде» и отдельные пословицы-изречения и загадки в сборниках Ефросина восходят к фольклорным источникам215. К этому перечню следует относить и легенду о рукавицах митрополита Киприана, опубликованную в описании сборников Ефросина и в специальной статье М.Д. Каган-Тарковской216. Приведем ее текст: «Киприянъ митролитъ виделъ и наезделъ в Литовьском такова человека Тритцатора. Станица (над строкой добавлено: «село велико»), а в станици по 12-ти сыновъ, 30 станиць. И поседелъ в ызбе тои, встретилъ его человекъ тои. Свя­титель же не причастился ни к чему, у нихъ мало поседелъ, и вонъ пошелъ. На столбе (над строкой добавлено: «на окне») рукавкы забылъ, борзо послалъ по нихъ на то место. Не обретеся ничтоже: ни людеи, ни двора, ни животнаго - святитель не благословилъ. Толке бревно оконное, на чемь рукавкы положе­ны» (Кир.-Бел. № 9/1086, л. 96 об. - 97)217. Безусловно, перед нами краткая запись легенды о «нечистом месте», сделанная, судя по глоссам над строкой, самим Ефросином Белозерским. Таким образом, Кирилло-Белозерский книж­ник был, можно сказать, первым и единственным вплоть до XVII в. древнерус­ским книжником, проявлявшим столь явно свой интерес к фольклору. В Новгород-Северском княжестве он неизбежно должен был познакомиться с мест­ным дружинным фольклором, что объясняет несомненную связь «Слова о полку Игореве» с устно-поэтической традицией.

Итак, мы полагаем, вслед за М.А. Шибаевым, что «Слово о полку Игоре­ве» содержит чтения, вторичные по отношению к летописи XV в., а именно к Своду митрополита Фотия (конец 1410-х гг.). Не позже 1474 г. «Слово» было использовано при создании «Задонщины» священноиноком Ефросином в Кирилло-Белозерском монастыре. Сам Ефросин Белозерский был не переписчиком-копиистом, а творцом. Он владел всем кругом текстов, необходимых для создания «Слова о полку Игореве». Д.С. Лихачев приводит список памятников, которые должен был бы знать создатель «Слова», если он жил не в домонголь­скую эпоху, включающий, в частности, известные Ефросину Белозерскому тек­сты: летописи, «Историю Иудейской войны», «Моление Даниила Заточника», «Двенадцать снов Шахаиши», Слова Кирилла Туровского, «Слово о законе и благодати» Илариона, «Слово о воскресении Лазаря», «Хронику» Георгия Амар- тола, «Хронику» Манассии, «Слово о погибели русской земли», «Хождение игу­мена Даниила»218.

Если мы представим себе в целом историю комплектования существую­щих ныне собраний древнерусской рукописной книги, то увидим, что подавля­ющее большинство кодексов XI-XVI вв. дошло до нас через посредничество церквей и монастырей. Можно сказать, что в хорошей сохранности до наших дней дошла только церковная книжная традиция, сосуществовавшая, очевид­но, в Древней Руси с другой - княжеской. Тот факт, что отец Владимира Мономаха, «дома седя, изумеяше 5 языкъ»219, заставляет нас задуматься о воз­можности бытования рукописных книг на европейских языках в древнерус­ской княжеской среде, но такие рукописи до нас, за редким исключением, не дошли. Очевидно, не дошли до нас и многие другие памятники, относившиеся к княжеской рукописной традиции, поэтому мы пока о ней мало что знаем. Отец Ивана Дмитриевича - князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, - во всяком случае, был «книжным» человеком. Об этом свидетельствуют его противники, церковные иерархи, направившие ему в 1447 г. Послание с призывом прекра­тить борьбу за великое княжение. Приведя ряд примеров из Священной исто­рии, авторы послания говорят Шемяке, что могли бы еще много писать, «но сам, господине, как ти дал Бог разум, потонку разумеешь Божественое писа­ние»220. Конечно, не случайно Дмитрий Шемяка отдал сына в обучение именно в Юрьев монастырь под Новгородом, знаменитый своими книжными древнос­тями221.

Реконструируемая нами биография Ефросина позволяет объяснить нали­чие в списке «Слова о полку Игореве» диалектных особенностей: с одной сторо­ны, новгородско-псковских (детство в Юрьевом монастыре под Новгородом222), а с другой - западнорусских и брянских (годы жизни в Оболчи и в Новгороде-Северском). Сам Ефросин одно время был Новгород-Северским князем, защи­щавшим от «поля» южные рубежи княжества, поэтому тема похода в степь князя Игоря была ему особенно близка и вызывала глубокие личные ассоциа­ции.

Многие лингвисты полагают, что изучение языка «Слова о полку Игоре­ве» уже само по себе якобы подтверждает написание памятника в XII в., и что сомневаться в этом могут только «историки и филологи», несведущие в язы­кознании. Однако наличие в тексте многочисленных языковых явлений XV - начала XVI в., обычно относимых исследователями на счет «копииста» - созда­теля Мусин-Пушкинского списка, существенно усложняет проблему. По мне­нию академика А.А. Шахматова, поддержанному другим академиком - В.В. Виноградовым, «Слово о полку Игореве» «в том виде, в каком оно известно нам, это собственно литературно-книжное произведение XV - начала XVI в. (курсив мой. - А.Б.), сохранившее, однако, в своей словесной художественной структуре некоторые связи с киевским дружинным эпосом», поэтому следует «разграни­чивать проблемы реконструкции первоначальной дружинной песни и изуче­ния «Слова» как литературно-книжного произведения XV-XVI в.»223.

Результаты проведенного исследования позволяют нам выдвинуть гипо­тезу о том, что автором записки «Слова о полку Игореве», создателем его как литературного произведения был князь Иван Дмитриевич Шемякин, в иночестве Ефросин Белозерский - в этом убеждает уникальность сочетания его «дружин­ного» новгород-северского прошлого, интереса к фольклору и книжной обра­зованности профессионала-летописца.

По всей видимости, как и весь западноевропейский эпос, дружинный фольклор Киевской Руси дошел до нас в относительно поздней записи и обра­ботке ученого монаха.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. обзор основных точек зрения: Иконников В. Скептическая школа в русской историог­рафии и ее противники. Киев, 1871; Барсов Е.В. Критический очерк литературы «Слова о полку Игореве» // Журнал Министерства народного просвещения. 1876. Сентябрь. С. 1-45, Октябрь. С. 109-132; R. Jakobson, Selected Writings, Vol. IV (The Hague-Paris, 1966), pp. 192-195; Амитриев А.А. Время создания «Слова» // Энциклопедия «Слова о полку Игореве». СПб.: «Дмитрий Буланин», 1995 (далее - ЭСПИ). Т. 1. С. 246-251; Творогов О.В. Скептический взгляд на «Слово» // ЭСПИ. Т. 4. С. 306-311.
2. Амитриев А.А. Домид // ЭСПИ. Т. 2. С. 130-132. Наше объяснение соотношения текстов записи 1307 г. и «Слова о полку Игореве» см. ниже, в разделе 3.2.
3. Слово о великом князе Дмитрие Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, яко победили супостата своего царя Мамая // Вестник Общества истории и древностей российских. М., 1852. Кн. 14, Отд. 2: «Материалы». С. 1-14 (1-я паг.), 1-8 (2-я паг.). См. также:
Амитриев Л.А. Задонщина // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1988. Вып. 2, ч. 1. С. 345-353 (здесь же библиография).
4. L. Leger, Russes et Slaves (Paris, 1890), pp. 89-94. См. о его взглядах и список работ: Амитриева НА. Леже Луи // ЭСПИ. Т. 3. С. 137-138.
5. Обзор взглядов «скептиков» на соотношение «Слова о полку Игореве» и «Задонщины» и подробную библиографию см.: Амитриева Р.П. Задонщина // ЭСПИ. Т. 2. С. 202-211.
6. См.: Творогов О.В. Мусин-Пушкинский сборник // ЭСПИ. Т. 3. С. 287-291.
7. Тексты «Задонщины» / Подгот. к печати Р.П. Дмитриевой // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла: К вопросу о времени написания «Слова». М.-Л., 1966. С. 535-556.
8. Запись была опубликована: Тексты «Задонщины» / Подгот. к печати Р.П. Дмитриевой // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 556.
9. См. его предисловие к изд.: N.K. Gudzy, History of Early Russian Literature (N-J., 1949), p. 9 (1-я паг.).
10. Амитриев Л.А. Болховитинов Евфимий Алексеевич // ЭСПИ. Т. 1 (А-В). С.136-139.
11. Евгений (Болховитинов). Игорев песнопевец // Сын Отечества. 1821. Ч. 71, № 27. С. 35.
12. См.: Полевой Н.А. Любопытные замечания к «Слову о полку Игоревом» // Сын Отечества. 1839. Т. 8. Разд. «Известия и смесь». С. 18.
13. Свенцщкий I. Русь i половщ в староукрашскому писменствь Львiв, 1939. С. 36-60; J. Fennell, A. Stokes, Early Russian Literature (London, 1974), pp. 191-206; Зимин А.А. «Слово о полку Игореве» (фрагменты книги) // Вопросы истории. 1992. № 6-7. С. 99 (предисловие А.А.Фор- мозова); P. Contal, "Le Dit de l'ost du prince Igor [slovo o polku Igoreve] et le probleme de son authenticite," Slovo 16 (1995-1996). Le rendez-vous des bicentenaries: Les Langes'o, Le Slovo (d'Igor), Catherine II (Paris, 1996), p. 38.
14. Ломов А.М. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина»: Дилогия Софония старца? // Вестник Воронежского государственного университета. Серия 1: Гуманитарные науки. 2000. № 2. С. 38-60.
15. Там же. С. 39-40.
16. Там же. С. 40-41.
17. Там же. С. 40.
18. Там же. С. 42.
19. Там же. С. 42-44.
20. ЭСПИ. 1. С. 9 (здесь и далее текст «Слова о полку Игореве» цитируется по этому изданию).
21. Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV - начала XVI в. M.-Л., 1960. С. 104.
22. ЭСПИ. Т. 1. С. 9, 12.
23. Ломов. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». С. 44-46.
24. Там же. С. 47.
25. ЭСПИ. Т. 1. С. 9.
26. Ломов. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». С. 50.
27. Там же. С. 53-55.
28. Там же. С. 58-59.
29. Шибаев М.А. «Задонщина», «Слово о полку Игореве» и Кирилло-Белозерский монастырь // Очерки феодальной России. М., 2003. Вып. 7. С. 29-57.
30. Там же. С. 38-40.
31. См.: Салмина М.А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 376-383.
32. Шибаев. «Задонщина». С. 41-44.
33. Там же. С. 46-47; см. подробнее: Шибаев М.А. К вопросу о бумаге Толстовского списка Софийской 1 летописи и сборников Ефросина // Опыты по источниковедению. Древнерус­ская книжность: Археография, палеография, текстология. СПб., 1999. С. 200-207.
34. См.: Лихачев АС. Черты подражательности «Задонщины» (к вопросу об отношении «За­донщины» к «Слову о полку Игореве») // Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 304, 307.
35. Шибаев. «Задонщина». С. 49.
36. Там же. С. 50-53.
37. Там же. С. 51.
38. ЭСПИ. Т. 1. С. 9.
39. Шибаев. «Задонщина». С. 51.
40. См.: Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Л., 1969. Вып. 3. С. 9.
41. См.: Бобров А.Г. Лука моря // ЭСПИ. Т. 3. С. 183-185.
42. Шибаев. «Задонщина». С. 52.
43.См.: Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Л., 1967. Вып. 2. С. 58.
44. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950. С. 316.
45. См.: Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. 6. Вып. 1: Софийская первая лето­пись старшего извода. Стб. 345.
46. См.: ЭСПИ. Т. 1. С. 11.
47. Шибаев. «Задонщина». С. 52-53. Следует уточнить, что чтение «...противъ железному полку великое свинкЬ» встречается во Второй выборке текста Новгородской Карамзинской ле­тописи (далее - НК2; Полное собрание русских летописей. СПб., 2002. Т. 42: Новгородская Карамзинская летопись. С. 119), следовательно, присуще уже общему протографу этой летописи и С1, то есть Своду митрополита Фотия.
48. См.: ЭСПИ. Т. 1. С. 10.
49. Кудрявцев И.М. Заметка к тексту: «Съ тоя же Каялы Святоплъкъ...» в «Слове о полку Игореве» // Труды Отдела древнерусской литературы. М.-Л., 1949. Т. 7. С. 407-409.
50. Шибаев. «Задонщина». С. 54. Уточним, что чтение «...в свягЬи Софии в Киев'Ь» также встре­чается уже в НК2. С. 98, следовательно, находилось в общем протографе этой летописи и С1 (Своде митрополита Фотия).
51. Бобров А. Г. Летописный свод митрополита Фотия: (Проблемы реконструкции текста) // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 2001. Т. 52. С. 90-130.
52. Шибаев. «Задонщина». С. 57.
53. Амитриева Р.П. Был ли Софоний рязанец автором Задонщины? // Труды Отдела древне­русской литературы. Л., 1979. Т. 34. С. 18-25 (переиздано под другим заглавием: Амитриева Р.П. Об авторе «Задонщины» // Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982. С. 360­368).
54. Амитриева Р.П. Об авторе «Задонщины». С. 363.
55. Амитриева Р.П. Там же. С. 368; ср.: Шахматов А.А. Отзыв о сочинении С.К. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище». СПб., 1906 // Отчет о двенадцатом присуждении премий митрополита Макария. СПб., 1910. С. 181-191.
56. Шибаев. «Задонщина». С. 47.
57. Лихачев Д.С. Смех как мировоззрение // Лихачев Д.С, Панченко Л.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. С. 21; Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение. СПб., 1997. С. 357.
58. Лихачев. Смех как мировоззрение. С. 51.
59. См.: Зимин Л.Л. Две редакции «Задонщины» // Труды Московского гос. историко-архивно­го института. М., 1966. Т. 24, вып. 2. С. 17-54; Дмитриева Р.П. Взаимоотношение списков «Задонщины» и текст «Слова о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 199-263; Она же. Приемы редакторской правки книгописца Ефро­сина: (К вопросу об индивидуальных чертах Кирилло-Белозерского списка «Задонщины») // Там же. С. 264-291.
60. См.: P. Jakobson, D. Wort, Sofonija's Tale of the Russian-Tatar Battle on the Kulikovo Field (The Hague, 1963); Амитриева Р.П. Взаимоотношение списков «Задонщины». С. 210-231; Творогов О.В. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 292-343.
61. A. Danti, "Criteri e metodi nella edizione della 'Zadonscina'," Annali della facolta di lettere e filosofia della Universita delgi studi di Perugia, Vol. 6 (1968-1969)(Roma, 1970), pp. 185-220; Шибаев. «Задонщина». С. 29-40.
62. Амитриева Р.П. Взаимоотношение списков «Задонщины». С. 231-263 (стемма на С. 262).
63. Лихачев А.С. Методика изучения истории текста и проблема взаимоотношения списков и редакций «Задонщины»: (Об исследовании Анджело Данти) // Лихачев А.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978. С. 278-295.
64. Лихачев Д.С. Текстология: На материале русской литературы X-XVII веков. Изд. 3-е. СПб., 2001. С. 94.
65. Бугославский С.А. «Повесть временных лет» (списки, редакции, первоначальный текст) // Старинная русская повесть: Ст. и исслед. М.-Л., 1941. С. 12.
66. Кукушкина М.В. Книга в России в XVI веке. СПб., 1999. С. 124.
67. Там же. С. 125.
68. Лихачев. Текстология. С. 96.
69. Там же. С. 97-98.
70. Поп Р. Некоторые мысли по поводу издания средневековых славянских текстов // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 1997. Т. 50. С. 242-251.
71. Пример такого рода находим в списке «Сказания Афродитиана» конца XV в. - РГБ, Ф. 205, собр. Общества истории и древностей российских, № 189 (См.: Бобров А.Г. Апокрифическое «Сказание Афродитиана» в литературе и книжности Древней Руси: Исследование и тек­сты. СПб., 1994. С. 26). В этом списке по тексту другой редакции исправлено лишь не­сколько чтений.
72. Многочисленные случаи контаминации были выявлены исследователями в памятниках летописания («летописные своды»), в библейской рукописной традиции, в апокрифах. Например, была обнаружена «Сводная» или «Контаминированная» редакция «Сказания Афродитиана», дошедшая в списке третьей четверти XV в. - см.: Бобров. Апокрифическое «Сказание Афродитиана». С. 35-37. А.А. Гиппиус выявил контаминацию источников в тексте Радзивиловской летописи, список которой относится к 1490-м гг. (см.: Гиппиус АЛ. О критике текста и новом переводе-реконструкции «Повести временных лет» // Russian Linguistics. 2002. Vol. 26. С. 74-81). В результате контаминации был создан текст Первой подборки Новгородской Карамзинской летописи, датируемый нами 1411-1412 гг. (Бобров А.Г. Новгородские летописи XV века. СПб., 2001. С. 93-160). Вообще складывается впечатле­ние, что контаминация - это достаточно позднее явление в рукописной традиции, полу­чающее распространение лишь в XV в.
73. Конечно, современная текстология ушла далеко вперед по сравнению со Средневековьем, в первую очередь потому, что древнерусскому ученому было доступно даже в лучшем случае всего несколько списков того или иного произведения, а современный исследова­тель может обращаться практически ко всему сохранившемуся рукописному наследию. Сами принципы работы древнерусского создателя контаминированной редакции и совре­менного ученого-текстолога удивительно близки: они пословно сопоставляет две (или более) версии какого-либо текста, осмысливают встречающиеся различия и выбирают из них «лучшее чтение» (или более «исправное», или восходящее к оригиналу - протографу). При наличии множества списков современному текстологу удается с той или иной степе­нью достоверности реконструировать историю текста и обосновывать выбор «лучших чтений» их доказанной первичностью, а не субъективной оценкой, но почти никогда не имеющий перед собой более двух-трех списков древнерусский ученый книжник даже теоретически не мог поставить перед собой подобную задачу. И все же он сравнивал тексты «по всем доступным спискам» (даже если их было всего два) и создавал свою новую версию повествования.
74. Запись была опубликована: Тексты «Задонщины» / Подгот. к печати Р.П. Дмитриевой // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 556.
75. Слово «часто» отсутствует лишь в списке И-1, но здесь приходится признать независимое друг от друга сокращение К-Б и И-1.
76. Тексты «Задонщины» / Подгот. к печ. Р.П. Дмитриева // «Слово о полку Игореве» и памят­ники Куликовского цикла. С. 556.
77. Творогов. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». С. 308.
78. Салмина М.А. Рассказ о битве под Оршей Псковской летописи и «Задонщина» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 524-525.
79. Дмитриева Р.П. Приемы редакторской правки книгописца Ефросина. С. 264-291.
80. Творогов. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». С. 297-312.
81. Аанти А. О «Задонщине» и о филологии: Ответ Д.С. Лихачеву // Источниковедение лите­ратуры Древней Руси. Л., 1980. С. 73.
82. Например: Срезневский И.И. Задонщина великого князя господина Дмитрия Ивановича и брата его Владимира Андреевича. СПб., 1858. С. 6; Соловьев А.В. Автор «Задонщины» и его политические идеи // Труды Отдела древнерусской литературы. М.-Л., 1958. Т. 14. С. 189; Ржига В.Ф. Слово Софония рязанца о Куликовской битве («Задонщина») как литератур­ный памятник 80-х годов XIV в. // Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 399.
83. Овчинникова О.В. Сказка в рукописной традиции. Автореферат дисс. ... канд. филол. наук. Л., 1989. С. 3, 11-12.
84. См.: Лурье Я.С. Иосиф Волоцкий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1988. Вып. 2, ч. 1. С. 434-439; Аемкова Н.С. Житие протопопа Аввакума: (Творческая история произведения). Л., 1974. С другим примером такого рода мне пришлось столкнуться при написании отзыва на диссертацию А.В. Сиренова «Степенная книга как исторический источник (Редакции XVI - начала XVII вв.)». Исследователь убедительно доказал, что списки, в которых имеются черты двух разных типов текста, являются не «переходны­ми», как думал П.Г. Васенко, а контаминированными (таковыми являются 26 списков Степенной книги из 136). А.В. Сиренов приходит к заключению, что древнейший список Пространной редакции (Пискаревский) восходит к Волковскому списку (архетипу Сте­пенной книги) после того, как этот Волковский список после снятия с него двух копий - Томского и Чудовского списков, продолжал оставаться объектом дальнейшей редакторс­кой работы. Но эту «дальнейшую редакторскую работу» над Волковским списком иссле­дователь отнес к рубежу XVI-XVII вв., хотя редактор вновь обращается к тому же списку Никоновской летописи (Патриаршему), что и создатель Краткой редакции. Более вероят­но, что создатель Краткой и Пространной редакции Степенной книги, обращающийся к одному и тому же списку летописи - это одно лицо, митрополит Афанасий. Известно, что после ухода со своего престола 16 мая 1566 г. Афанасий вернулся в Чудов монастырь, где он и прожил последние годы жизни (умер, возможно, до 1575 г.). В литературе уже выска­зывалась мысль, что последние годы в Чудовом монастыре Афанасий продолжал работу по редактированию Степенной книги (См.: Игумен Макарий (Веретенников). Всероссийский митрополит Афанасий (1564-1566) // Богословские труды. М., 1984. Сб. 25. С. 251). Для дати­ровки Пространной редакции существенное значение может иметь тот факт, что пере­чень имен митрополитов в ней доведен до Антония (1572-1580), а избранный в феврале 1581 г. следующий митрополит Дионисий не упомянут. А.В. Сиренов находит возможность объяснить это тем, что Антоний был последним митрополитом, чье святительство «с начала до конца приходится на время правления Ивана Грозного», но умолчание о Дио­нисии лишь потому, что он пережил Ивана Грозного, кажется маловероятным. Предпоч­тительной представляется датировка создания Пространной редакции Степенной книги первой половиной 70-х гг. XVI в. (но после 1572 г.) и атрибуция ее монаху Чудова монас­тыря, бывшему митрополиту Афанасию. Следует отметить, что диссертант полностью согласился с выводом о существовании двух авторских редакций «Степенной книги».
85. Лурье Я.С. Литературная и культурно-просветительная деятельность Ефросина в конце XV в. // ТОДРЛ. М.; Л., 1961. Т. 17. С. 130-168.
86. Обзор работ о творчестве Ефросина см.: Кистерев С.Н. Ефросин Белозерский в отечествен­ной историографии // Очерки феодальной России. М., 1997. С. 65-79. Из работ последнего времени следует назвать: Кистерев С.Н. Круг знакомств Ефросина Белозерского // Очерки феодальной России. М., 1998. Вып. 2. С. 61-87; Шибаев. К вопросу о бумаге Толстовского списка. С. 200-205; Шибаев М.А. О новом автографе монаха Кирилло-Белозерского монас­тыря Ефросина // Опыты по источниковедению. Древнерусская книжность. С. 208-222; Шибаев М.А. Списки Софийской I летописи Младшей редакции и Кирилло-Белозерский монастырь // Очерки феодальной России. М., 2002. Вып. 6. С. 102-118 и уже упоминавшую­ся статью: Шибаев. «Задонщина». С. 29-57.
87. Каган М.Д., Понырко Н.В, Рождественская М.В. Описание сборников XV в. книгописца Ефро­сина // ТОДРЛ. Л., 1980. Т. 35. С. 3-300.
88. Каган М.Д, Лурье Я.С. Ефросин // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1988. Вып. 2, ч. 1. С. 227.
89. Каган и др. Описание сборников. С. 3-300.
90. Шибаев. О новом автографе монаха Кирилло-Белозерского монастыря Ефросина. С. 208­222.
91. Каган и др. Описание сборников. С. 144-172 (описание выполнено Н.В. Понырко).
92. Там же. С. 105-144 (описание выполнено М.Д. Каган).
93. Там же. С. 172-196 (описание выполнено Н.В. Понырко).
94. Там же. C. 7-105 (описание выполнено M.Д. Kaгaн).
95. Cемь листов из рукописи РНБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря, № 22/1099
были вырваны H.M. Строевым и включены в данную конволютную рукопись. Отождеств­ление фpaгментa принадлежит Р.П. Дмитриевой: Дмитриева Ρ.Π. Взаимоотношение спис­ков «Задонщины». C. 251 (сн. 78).
96. Каган и др. Описание сборников. C. 196-215 (описание выполнено M.В. Рождественской).
97. Cм.: Шибаев. О новом aвтoгpaфе монаха Кирилло-Белозерского монастыря Ефpoсинa. C. 208-222.
98. Каган и др. Описание сборников. С. 215-241 (описание выполнено Н.В. Понырко).
99. Никольский Н.К. Описание рукописей Кирилло-Белозерского монастыря, составленное в конце XV в. СПб., 1897 (ОЛДП, № 113). С. 17-29.
100. Там же. С. 70-83.
101. Там же. С. 57-70.
102. Лурье Я.С. Ефросин - составитель сборников и Ефросин - игумен и писец // Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1988. Т. 41. С. 347-356.
103. Шевченко Е.Э. Книжник XV в. Мартиниан // Книжные центры Древней Руси: Х1-ХУ[ вв. Разные аспекты исследования. СПб., 1991. С. 297-298.
104. Предлагаемая гипотеза о биографии Ефросина Белозерского до пострижения в монахи впервые была высказана и кратко обоснована нами в статье: Бобров АТ. Попытка одного отождествления (Князь Иван Дмитриевич = инок Ефросин) // Псков в российской и евро­пейской истории: (К 1100-летию первого летописного упоминания). М., 2003. Т. 2. С. 270­278.
105. Лебедева И.Н. Повесть о Варлааме и Иоасафе // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1987. Вып. 1. С. 349. В Повести рассказывается о царевиче, оставляющем дворец ради «пустыни».
106. Почитаемый князь-инок домонгольского времени Игорь Олегович, убитый киевлянами во время восстания 1147 г., по сути дела был вынужден стать монахом. Общецерковная память Игорю не была установлена и житийные тексты, ему посвященные, неизвестны (См.: Голубинский Е. История канонизации святых в русской церкви. М., 1903. Изд. 2-е, испр. и дополн. С. 58-59). В другой работе исследователь приводит сведения о древнерус­ских князьях, принявших постриг перед смертью, либо насильно (см.: Голубинский Е.Е. История русской церкви. М., 1904. Т. 1, вторая половина тома. Изд. 2-е. С. 663-664, 667-668).
107. Древнерусские патерики. Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик / Изд. подгот. Л.А. Ольшевская и С.Н. Травников. М., 1999. С. 29, 31.
108. Там же. С. 30.
109. Поппэ А. Митрополиты и князья Киевской Руси // Подскалъски Г. Христианство и богослов­ская литература в Киевской Руси. СПб., 1996. С. 492.
110. Олъшевская А.А. Типолого-текстологический анализ списков и редакций Киево-Печерско­го патерика // Древнерусские патерики. С. 259-260, 309-310.
111. Древнерусские патерики. С. 28.
112. Шахматов А.А. Киево-Печерский патерик и Печерская летопись. СПб., 1897. С. 7-11.
113. Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 1997. Т. 4: XII век. С. 376 (Вторая Кассианов- ская редакция). Полужирным шрифтом в цитате выделены чтения, восходящие к Основ­ной редакции Киево-Печерского патерика, а курсивом - к «Повести временных лет».
114. Полное собрание русских летописей (далее - ПСРЛ). Л., 1926. Т. 1: Лаврентьевская лето­пись. Вып. 1: Повесть временных лет. Изд. 2-е. Стб. 281.
115. ПСРЛ. СПб., 1908. Т. 2: Ипатьевская летопись. Изд. 2-е. СПб. 257-258, прим. 30.
116. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 19 (ср: Там же. С. 203). На основании именования Николы Святоши «тестем Всеволода» считается, что его дочь вышла замуж за князя Всеволода (Гавриила) Мстиславича (см., например: Коган В.М. История дома Рюриковичей: (Опыт историко-генеалогического исследования). СПб., 1993. С. 156; Устинов ВТ. Всеволод Мстиславич // Отечественная история. История России с древней­ших времен до 1917 года. Энциклопедия. М., 1994. Т. 1: А-Д. С. 477; Ермолаев И.П. Прошлое в лицах. Рюриковичи: Биографический словарь. М., 2002. С. 42).
117. Древнерусские патерики. С. 406.
118. РНБ, собр. Кирилло-Белозерского монастыря, № 9/1086, л. 222-222об.; Каган и др. Описание сборников. С. 125. Ефросин сначала считал, что Святоша - «сынъ Мстиславль внукъ княжь Юрьевъ черниговсково», но на поле рукописи сам же исправил ошибку: «Князь Святоша Никола сынъ Давидовъ внукъ Святославль и братиа у него были Изяславъ и Володи- меръ» (РНБ, собр. Кирилло-Белозерского мон., № 9/1086, л. 222). Какого князя - сына некоего Мстислава Юрьевича - имел в виду Ефросин сначала, неясно.
119. Ср.: Библиотека литературы Древней Руси. Т. 4: XII век. С. 376 (Вторая Кассиановская редакция); Каган и др. Описание сборников. С. 125; Древнерусские патерики. С. 406.
120. Датировка определяется наличием писцовых записей сентября 1475 г. в той же части сборника (см.: Каган и др. Описание сборников. С. 106).
121. Древнерусские патерики. С. 28. Об описаниях монастырской поварни см.: Водолазкин Е.Г. Монастырский быт в агиографическом освещении («поварня» древнерусских житий) // ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. 48. С. 229-231.
122. См. перевод греческого жития: Краткое житие Евфросина-повара // Византийские леген­ды / Изд. подгот. С.В. Полякова. М., 1994. С. 181-183.
123. Голубинский. История канонизации святых. С. 76-78.
124. Клосс Б.М. Избранные труды. Т. 2: Очерки по истории русской агиографии XIV-XVI вв. М., 2001. С. 252.
125. Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 1999. Т. 7: Вторая половина XV века. С. 408.
126. Там же. С. 412.
127. Там же. С. 338.
128. См., например: Лурье Я.С. Русские современники Возрождения. Книгописец Ефросин. Дьяк Федор Курицын. Л., 1988. С. 62-66.
129. Клосс. Избранные труды. Т. 2. С. 259.
130. См.: Зимин A.A. Краткие летописцы XV-XVI вв. // Исторический архив. М., 1950. Т. 5. С. 26­27.
131. См. реконструированную Я.С. Лурье заключительную часть текста Свода 1472 г.: Библио­тека литературы Древней Руси. Т. 7. С. 318-347; о связи с Ефросином см.: Там же. С. 531. Между прочим, в Свод 1472 г. входили те же родословия князей, что и в сборник Ефроси­на (с незначительными разночтениями).
132. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. С. 530-531.
133. Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV-XV вв. Л., 1976. С. 232-233.
134. См. реконструированную Я.С. Лурье заключительную часть текста Независимого лето­писного свода 80-х гг. XV в.: Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. С. 400-443.
135. Ср.: Полное собрание русских летописей. М., 2001. Т. 6, вып. 2: Софийская вторая лето­пись. Стб. 126.
136. Как показали исследования останков князя Дмитрия Юрьевича, он действительно был отравлен мышьяком (см.: Янин ВЛ. Некрополь Новгородского Софийского собора. М., 1988. С. 106-111, 210-217).
137. Можно думать, что Ефросин не стремился к тому, чтобы оказаться узнанным кем-либо - преждевременная смерть отца, сестры и других родственников заставляла его жить до­вольно незаметно. Не случайно даже специалисты по древнерусским рукописям осознали значение и масштаб деятельности Ефросина только в последние десятилетия, после выхо­да в свет статьи Я.С. Лурье (1961 г.) и подробного описания его сборников, принадлежаще­го М.Д. Каган, Н.В. Понырко и М.В. Рождественской (1980 г.).
138. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. С. 470. Влад Монах был, по одним сведениям, сыном, а по другим - братом Дракулы (Влада Цепеша) (Там же. С. 576).
139. См.: Повесть о Дракуле / Исслед. и подгот. текстов Я.С. Лурье. М.-Л., 1964. С. 86-113.
140. Во всяком случае, пострижение произошло не раньше конца 50-х гг. XV в., но до 1471 г., так как Иоасаф прожил в монастыре 5 лет и преставился; а далее в сказании говорится о преставлении «не по мнозе времени» игумена Кассиана при Иване III (т.е. после 1462 г.), следующая же статья посвящена пожару 1476 г., причем от погребения до пожара прошло «много лет» (См.: Прохоров Т.М. Сказание Паисия Ярославова о Спасо-Каменном монасты­ре // Книжные центры Древней Руси. XI-XVI вв. Разные аспекты исследования. СПб., 1991. С. 161).
141. Голубинский. История канонизации святых. С. 86-87.
142. ПСРЛ. СПб., 1889. Т. 16: Летописный сборник, именуемый Летописью Авраамки. Стб. 192.
143. Псковские летописи / Пригот. к печати А. Насонов. М.-Л., 1941. Вып. 1. С. 52.
144. Псковские летописи. Вып. 1. С. 44.
145. Лабутина И.К. Историческая топография Пскова в XIV-XV вв. М., 1985. С. 169-171.
146. ПСРЛ. СПб., 1889. Т. 16: Летописный сборник, именуемый Летописью Авраамки. Стб. 193. Для нас это важно, так как А.А. Зимин иначе оценивает итоги приезда князя Ивана в Псков: «Прошло всего три недели, как князь Иван Дмитриевич подобру-поздорову решил уехать в Литву» (Зимин А.А. Витязь на распутье: феодальная война в России XV в. М., 1991. С. 161). С этим утверждением трудно согласиться: Иван изначально направлялся именно в Литву. См. подробнее: Бобров А.Г. Попытка одного отождествления (Князь Иван Дмитрие­вич = инок Ефросин) // Псков в российской и европейской истории. М., 2003. Т. 2. С. 271.
147. Дмитрий Шемяка, находившийся в Новгороде одновременно с Чарторыйским, согласно Летописи Авраамки, рассматривался вплоть до своей гибели не как служилый, а как великий князь (ПСРЛ. Т. 16. Стб. 192-193).
148. Аианова Т.В, Костюхина Л.М., Поздеева И.В. Описание рукописей библиотеки Иосифо-Воло- коламского монастыря из Епархиального собрания ГИМ // Книжные центры Древней Руси. Иосифо-Волоколамский монастырь как центр книжности. Л., 1991. С. 125.
149. А.О. Казимир IV Ягеллончик // Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия / Главный ред. В.Л. Янин. М., 1996. Т. 2: Д-К. С. 456.
150. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М.-Л., 1950. № 59. С. 186-192.
151. Вернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М.-Л., 1961. С. 254.
152. Зимин. Витязь на распутье. С. 173.
153. Псковские летописи. Вып. 1. С. 53. Из этого известия следует, что псковичи в 1454 г. «целовали крест» великому князю Ивану Дмитриевичу.
154. Зимин. Витязь на распутье. С. 172-173.
155. ПСРЛ. Т. 16. Стб. 196 («Тогда же преставися княгиня Марья княжа Олекандра Чарторыского, а дчи князя Дмитрия Юрьевича, положена бысть в манастыре у святого Георгия, в притворе, въ Юрьеве манастыре, в пятокъ на Федорове недели»).
156. Зимин. Витязь на распутье. С. 175.
157. Кром М.М. Меж Русью и Литвой. Западнорусские земли в системе русско-литовских отно­шений конца XV - первой трети XVI в. М., 1995. С. 62.
158. История Киева в 4-х тт. Киев, 1982. Т. 1: Древний и Средневековый Киев. С. 236-239. Обратим внимание на то, что на территории этого княжества, в Печерском монастыре, были созданы две Кассиановских редакции Киево-Печерского патерика (1460 и 1462 гг.) и, очевидно, их архетип, в которых впервые этот памятник предстает как «литературный сборник особого состава, имеющий свою «программу» изложения материала (оглавление), определенный принцип организации текстов внутри свода» (Ольшевская. Типолого-текстологический анализ. С. 280).
159. См.: Зимин А.А. Формирование класса боярской аристократии в России во второй полови­не XV - первой трети XVI в. М., 1988. С. 138-142. А.А. Зимин ошибочно считал, что сын Ивана Дмитриевича Василий был рожден «от некой «чародеицы Греческия»» (Там же. С. 138), но в использованном им источнике, несомненно, так названа жена Ивана III Софья Палеолог.
160. Зимин. Витязь на распутье. С. 178-180.
161. Псковские летописи. Вып. 1. С. 58.
162. Сам Владимир Давыдов незадолго до этого перешел в Москву из Литвы (Зимин. Витязь на распутье. С. 184, 264).
163. ПСРЛ. Т. 16. Стб. 214.
164. Бернадский. Новгород и Новгородская земля в XV веке. С. 258.
165. Янин В.Л. Новгородские акты XII-XV вв. Хронологический комментарий. М., 1991. С. 190.
166. Никольский. Описание рукописей Кирилло-Белозерского монастыря. С. 79.
167. Каган, Лурье. Ефросин. С. 235.
168. Хожение за три моря Афанасия Никитина / Изд. подгот. Я.С. Лурье и Л.С. Семенов. Л., 1986. С. 19.
169. Хожение за три моря. С. 5,18.
170. Хожение за три моря. С. 6,19.
171. Хожение за три моря. С. 7, 20.
172. Хожение за три моря. С. 8, 21.
173. ЭСПИ. Т. 1. С. 12.
174. Дмитриев Л.А. Реминисценция «Слова о полку Игореве» в памятнике новгородской лите­ратуры // Культурное наследие Древней Руси: Истоки. Становление. Традиции. М., 1976.
С. 50-54.
175. Хожение за три моря. С. 16.
176. Хожение за три моря. С. 12, 26.
177. Лурье Я.С. Афанасий Никитин // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1988.
Вып. 2 (вторая пол. XIV-XVI в.). Ч. 1: А-К. С. 81-88.
178. Плигузов А. Первые русские описания Сибирской земли // Вопросы истории. 1987. № 5. С. 38-50.
179. Плигузов А. Текст-кентавр о сибирских самоедах. М.-Ньютонвиль, 1993.
180. Анучин Д.Н. К истории ознакомления с Сибирью до Ермака: Древнее русское сказание «О человецех незнаемых в Восточной стране» // Древности. Труды Императорского Москов­ского Археологического общества. М., 1890. Т. 14. С. 227-313.
181. Седельников А.Д. Рассказ 1490 г. об инквизиции // Труды Комиссии по древнерусской лите­ратуре Академии наук. Л., 1932. Т. 1. С. 33-57; Кудрявцев И.М. Сборник последней четвери XV - начала XVI в. из Музейного собрания: Материалы к исследованию // Записки Отдела рукописей ГБЛ. М., 1962. Вып. 25. С. 220-288.
182. Плигузов. Текст-кентавр. С. 113-115.
183. Плигузов. Текст-кентавр. С. 117-118.
184. Плигузов. Текст-кентавр. С. 127-129.
185. Плигузов. Текст-кентавр. С. 115-117.
186. Плигузов. Первые русские описания. С. 49-50; Плигузов. Текст-кентавр. С. 25-27.
187. Плигузов. Текст-кентавр. С. 35-39.
188. См.: Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». М.-Л., 1965. Вып. 1. С. 168.
189. Плигузов. Текст-кентавр. С. 36.
190. Анучин. К истории ознакомления с Сибирью. С. 273.
191. Венедиктов Г.Л. Фольклоризация памятников древнерусской литературы в Русском Устье // Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1985. Т. 40. С. 402; предполагать здесь, вслед за автором, эвенкийскую «фольклоризацию памятника древнерусской литературы» нам не представляется возможным.
192. Анучин. К истории ознакомления с Сибирью. С. 274; Плигузов. Текст-кентавр. С. 36.
193. Олеарий А. Описание путешествия в Московию. СПб., 1906. С. 170.
194. Витсен Н. Путешествие в Московию: 1664-1665. Дневник / Пер. со староголландского В.Г. Трисман. СПб., 1996. С. 116.
195. Мифологические сказки и исторические предания нганасан / Запись, подгот. текстов, введение и комм. Б.О. Долгих. М., 1976. С. 23.
196. Мифологические сказки и исторические предания. С. 136, 138.
197. Плигузов. Текст-кентавр. С. 36.
198. Там же. С. 37, 41.
199. См.: Истоки русской беллетристики. Л., 1970. С. 163-192, 388-389.
200. Белоброва О.А. Ермолаев Александр Иванович // ЭСПИ. СПб., 1995. Т. 2: Г - И. С. 171.
201. Жуковская Л.П. О редакциях, издании 1800 г. и датировке списка «Слова о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве» и его время. М., 1985. С. 68-125.
202. Творогов. Мусин-Пушкинский сборник. С. 287-291.
203. Лурье. Общерусские летописи XIV-XV вв. С. 206-208.
204. Летописный свод XV века (по двум спискам) / Подгот. текста и вводная ст. А.Н. Насонова // Материалы по истории СССР. [Т.] 2: Документы по истории XV-XVΠ вв. М., 1955. С. 275­321.
205. Лурье. Общерусские летописи XIV-XV вв. С. 207.
206. Каган и др. Описание сборников. С. 8.
207. Шибаев. Списки Софийской I летописи. С. 106.
208. Кистерев. Круг знакомств Ефросина. С. 297.
209. Шибаев. Списки Софийской I летописи. С. 106-107.
210. Сочинение, приписываемое Пахомию Сербу, приводится по списку РГБ, ф. 113 [собрание Иосифо-Волоколамского монастыря], № 659 (см.: Бобров А.Г. «Повести древних лет» // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 2003. Т. 54. С. 168-169), а версия Ефросина публикуется нами впервые.
211. Невольно вспоминается, что имя Ефросин в переводе с греческого значит «радостный».
212. Толковом словаре живого великорусского языка В.И. Даля первое значение имеет помету «стар.», а второе - «ныне».
213. Салмина М.А. Дебрь кисаню // ЭСПИ. Т. 2. С. 93-96.
214. См.: Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Вып. 2: Д-Копье. С. 51-52. Это слово относится к числу наиболее часто употребляемых в памятнике: установлено, что 91% всей лексики «Слова» (включая имена собственные) составляют слова, употребленные от одно­го до пяти раз (Колесов В.В. Лексика «Слова» // ЭСПИ. СПб., 1995. Т. 3. С. 138.).
215. Каган-Тарковская М.Д. 1). «Слово о женах о добрых и о злых» в сборнике Ефросина // Куль­турное наследие Древней Руси: Истоки. Становление. Традиции. М., 1976. С. 382-386; 2). Энциклопедические сборники XV в. и круг интересов книгописца Кирилло-Белозерского монастыря Ефросина // Русская и грузинская средневековые литературы. Л., 1979. С. 193­194; 3). Легенда о перстне в сборниках Ефросина, книгописца Кирилло-Белозерского мона­стыря // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. 34. С. 250-252 и др.
216. Каган-Тарковская М.А· Чудо митрополита Киприана: (Еще один фольклорный мотив в сбор­нике XV в. книгописца Ефросина) // ТОДРЛ. Л., 1981. Т. 36. С. 234-238.
217. Каган и др. Описание сборников. С. 117.
218. См.: Лихачев А.С. Слово о полку Игореве. Историко-литературный очерк. Изд. 2-е. М., 1982. С. 164.
219. Поучение Владмира Мономаха /Подгот. текста О.В. Творогова // Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 1997. Т. 1: XI-XII века. С. 464.
220. Русский феодальный архив XIV - первой трети XVI века. М., 1986. С. 114.
221. См.: Бобров А.Г. Монастырские книжные центры Новгородской республики // Книжные центры Древней Руси: Севернорусские монастыри. СПб., 2001. С. 15-23.
222. С.П. Обнорский на основании анализа лингвистических данных пришел к выводу о нов­городском происхождении переписчика Мусин-Пушкинского списка «Слова о полку Иго­реве» (Обнорский С.П. Очерки по истории русского литературного языка старшего перио­да. М.-Л., 1946. С. 132-198).
223. Виноградов В.В. Изображение русского литературного языка в изложении акад. А.А. Шах­матова // Филолошки преглед. 1964. № 3-4. С. 77.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Гость
Эта тема закрыта для публикации сообщений.

  • Похожие публикации

    • Ким А. А. Война между Бохаем и Китаем в 732-735 гг.
      Автор: Saygo
      В 698 г. было создано первое государство на Дальнем Востоке России, позже известное как Бохай. В своем развитии молодому государству пришлось преодалеть ряд трудностей, но самым большим испытанием для Бохая стала война с могущественной державой Евразии - Танским Китаем.
      Как правило, российские и зарубежные историки практически не уделяют внимания событиям и итогам этой войны. Это связано с тем, что в китайских и силланских хрониках очень мало материалов по этой теме. Однако, анализируя информацию, которая не имеет отношения к самим военным действиям, но совпадает с ними по времени, возможно проследить причинно-следственные связи этого конфликта.




      Стела из Бохая, Национальный музей Кореи

      Голова дракона из Бохая, Национальный музей Кореи

      Кирпич из Бохая с иероглифами shang jing 上京 - "Верхняя столица". Национальный музей Китая

      В 719 г. Да Цзожун (основатель Бохая) умер. На престол взошел его старший сын Да Уи (в корейском варианте Тэ Му Е), который унаследовал титулы и должности своего отца и получил инвеституру от империи Тан1.
      Сразу после восшествия на престол Да Уи ввел свое летоисчисление. В то время в Восточной Азии привилегией устанавливать собственный календарь пользовались только императоры - правители Тан и Японии. Этой политической акцией Да Уи продемонстрировал не только независимый характер своего государства, но и свои амбиции2.
      Его деятельность сразу создала условия для столкновения с империей Тан, так как многие мохэские племена поддерживали дипломатические отношения с Китаем и являлись его вассалами. Да Уи смог добиться того, что часть мохэских племен посылала свои посольства в Китай вместе с бохайскими представителями или должна была оповещать Бохай об отправке своих посольств в империю Тан.
      В 726 г. неожиданно, без предупреждения Бохая, хэйшуй мохэ отправили в империю Тан посольство с данью и обратились с просьбой о покровительстве. Китайский император дал мохэсцам аудиенцию3. В результате империя Тан объявила о создании своего ведомства на территории хэйшуй мохэ и отправила туда своих чиновников4.
      Да Уи рассматривал это как попытку империи Тан заключить союз с хэйшуй мохэ против Бохая. Поэтому он решил нанести превентивный удар по мохэским племенам5. При обсуждении намерения Да Уи начать поход против хэйшуй мохэ его младший брат Да Мэньи (в корейском варианте - Тэ Мун Е) выступил против б. Война с империей Тан, войска которой, по мнению Да Мэньи, в десять тысяч раз превышали по численности бохайские, неминуемо должна была привести к гибели Бохая 7.
      Конфронтация между братьями закончилась тем, что младший из них был вынужден бежать в Китай8, где его гостеприимно приняли. Тогда Да Уи отправил в Китай послов Ма Мун Квэ и Чхонъ Муль А с письмом, в котором перечислял преступления своего младшего брата и просил казнить перебежчика (по другим данным бохайский король просил выдать брата)9. Империя Тан ответила на это отказом, мотивируя свое решение тем, что "Мэньи в беде и изъявил нам покорность, его нельзя убить".
      Да Уи остался недоволен. Китайское государство, в свою очередь, увидело непочтительность к себе со стороны Бохая. Было очевидно, что Да Уи пытался давить на империю Тан.
      Однако отношения между Тан и Бохаем внешне по-прежнему оставались спокойными. Обе стороны, судя по всему, не были готовы к крупномасштабным военным действиям. Но конфликт назревал10. В 727 г. Да Уи отправил первое посольство в Японию, где Бохай был представлен как "вернувший древние земли Когурё" 11, налаживал контакты с киданями и тюрками.
      В 732 г. Бохай располагал большим флотом и сравнительно сильной армией. Но при этом бохайское государство не имело опыта столкновения с сильными противниками - тюрки находились от них далеко, а борьба с танской армией была давно - более 30 лет тому тазад. Поэтому Да Уи мог просто не иметь представления о мощи китайской империи, что и показал его спор с младшим братом. Тот факт, что Да Цзожун в свое время разгромил карательную армию танского полководца Ли Кайгу (698), мог дезориентировать второго бохайского правителя, и он явно недооценивал империю Тан. Успешные действия против Сипла и мохэ позволили Да Уи решиться на более серьезный шаг - конфликт с Китаем.
      При этом сам бохайский правитель не стремился к скорому столкновению с империей Тан. Возможно, он искал весомого повода для войны. Последующие события показали, что Бохай был готов к войне на севере и на море. Боевые действия Китая с киданями и их сторонниками си (киданьские племена были наиболее надежными союзниками Бохая против империи Тан) в начале 730-х гг. подтолкнули Да Уи к решительным действиям.
      732 г. также стал решающей вехой в отношениях между Бохаем и Сипла. Он обозначил конец доминирования Бохая на Корейском полуострове и привел к сравнительному равновесию в данном регионе.
      В 715 г. киданьские племена усилились, вышли из-под власти тюрок и наладили связи с Китаем12, но в 730 г. киданьский вождь Кэтуюй снова перешел на сторону тюрок, в результате начались боевые действия против Китая. К киданям присоединились племена си.
      В третьем месяце 20-го г. Кай-юань танского Сюань-цзуна (732) войска империи Тан разгромили армии восставших киданей и си. Первые отступили на север, вторые подчинились китайцам. Возможно, си не очень стремились к войне с Китаем, так как были привлечены к военным действиям киданями. По своей сути, киданьские племена были для Да Уи своего рода буфером между Бохаем и Китаем. Ослабление киданей создавало угрозу для Бохая, что привело к началу военного столкновения.
      В девятом месяце 20-го г. Кай-юань (732 г.) Да Уи предпринял внезапные военные действия против империи Тан. Бохайский флот под командованием генерала Чжан Вэньсю (в корейском варианте Чжань Мюн Хю) напал на Дэнчжоу. Бохайцы убили начальника этой крепости цыши (градоначальника) Вэй Цзюня (Ви Чжуна) и перебили тех, кто оказал сопротивление13. Для многих ученых до сих пор является спорным вопрос, как такое сравнительно небольшое государство, как Бохай, решилось первым напасть на империю Тан.
      Инцидент с Дэнчжоу стал первым актом войны. По мнению южнокорейских исследователей, Дэнчжоу был открытым портом, важным стратегическим пунктом империи Тан14, и нападение на него носило превентивный характер15. Эти утверждения не лишены оснований, однако, у бохайцев были и другие причины для нападения именно на этот порт. У империи Тан был сильный флот. Известно, что Китай во время восстания киданей в 696 - 697 гг. перебрасывал морем в тыл противника десант, насчитывавший десятки тысяч солдат.
      Скорее всего, Дэнчжоу был базой для имперского флота. Нападение на этот порт позволил бохайцам ликвидировать военные корабли противника и тем самым обеспечить себе безопасное море. А на суше, учитывая, что значительную часть бохайского войска составляла мохэская конница и главные союзники бохайцев - ки-даньские племена - также располагали превосходной кавалерией, Да Уи мог рассчитывать на определенные успехи.
      Как известно, против китайской армии кавалерия была более эффективной, чем пехота. Мобильные конные отряды сводили на нет численное превосходство огромных китайских армий, что было не раз доказано в войнах кочевников против Поднебесной. Быстрый разгром военных кораблей империи Тан заставил Китай отказаться от действий на море и отдать инициативу в военных действиях Бохаю.
      Тот факт, что бохайцы смогли легко узнать о месте расположения китайского флота и уничтожить его, говорит еще и о том, что они имели хорошую разведку. Для проведения разведовательной деятельности были возможны несколько вариантов - бохайские посольства, бохайские заложники при императорском дворе, которые служили в сувэй, и торговые миссии.
      Варианты посольств и заложников можно сразу отбросить - для столь успешного нападения необходимо было располагать свежей информацией о количестве кораблей и месте их расположения. К тому же необходимо было рассчитать, сколько бохайских воинов и кораблей необходимо для успешного нападения на Дэнчжоу. В результате подсчета единиц танского флота, бохайские военные обнаружили, что им не хватает своих кораблей для разгрома Дэнчжоу и прибегли к помощи морских пиратов. Такую информацию невозможно получить, находясь при императорском дворе - во-первых, он расположен слишком далеко от Дэнчжоу, во-вторых, для передачи таких сведений в Бохай ушло бы слишком много времени. Следовательно, бохайцы, служившие при императоре Китая, не могли снабжать Да Уи подобной информацией.
      Что касается посольств, то они находились в Дэнчжоу слишком мало времени, чтобы изучить положение и собрать сведения.
      Поэтому можно предположить, что разведывательные функции были возложены на торговые миссии. Они прибывали вместе с посольствами, но располагали большей свободой действий, вызывали меньше подозрений и могли собрать ценную информацию. Танская администрация не могла полностью контролировать их действия.
      В то время как бохайский флот добился важного успеха на море, сухопутная бохайская армия почти дошла до Великой Китайской стены и оккупировала ряд крепостей в округе Ючжоу. Киданьские племена оказали помощь бохайцам в военных действиях против империи Тан16. Бохайцев и их союзников киданей танской армии удалось остановить только у гор Мадушань17.
      На помощь Тан также прибыли 5 тыс. всадников хэйшуй мохэ и шивэй. Тот факт, что в летописи упоминаются конные отряды союзников, хотя 5 тыс. воинов нельзя назвать значительным контингентом по меркам китайской империи, располагавшей армиями в сотни тысяч воинов, может свидетельствовать о важности данного события. Скорее всего, в китайской армии не хватало кавалерии. Да и сама система обороны танского генерала У Чэнцы (загораживание дорог камнями) была рассчитана на ограничение действий конницы. К тому же сам факт присутствия мохэской и шивэйской кавалерии мог играть важную роль для китайской армии в моральном плане - создавалось представление, что империя Тан была не одна в борьбе с бохайскими войсками.
      В первом месяце 21-го г. Кай-юань (733 г.) империя Тан заставила бохайского перебежчика Да Мэньи прибыть в зону военных действий, собрать большую армию и прийти на помощь У Чэнцы. По-видимому, танские генералы были плохо знакомы с бохайской армией и нуждались в опытном советнике. В конце концов, китайцы вынудили войска Да Уи отступить18.
      Быстрые действия бохайских вооруженных сил показывают, что Да Уи был готов к конфликту с Китаем. Армия и флот были мобилизованы заранее. Поэтому можно предположить, что Бохай вступил бы в войну с империей Тан независимо от поражения киданей и си.
      Успешные действия бохайских войск заставили империю Тан искать выход из тяжелого положения. Бохайские послы и заложник при императорском дворе были высланы в южные районы империи19. Империя Тан объявила военную мобилизацию в Ючжоу, потом обратилась за помощью к Сипла, предлагая силланцам совместно напасть на Бохай20.
      Силланцы также вполне могли рассчитывать на расширение своей территории за счет Бохая и признательность со стороны Тан21. Вполне допустимо, что для Сипла было очень важно наладить хорошие отношения с империей Тан из-за давления со стороны Бохая, который был номинальным вассалом Китая и этим пользовался против Сипла. Для Тан союз с силланцами теперь становился выгодным, так как неприятной альтернативой этому было участие Сипла в коалиции киданей, тюрок и Бохая против Китая22.
      Связь между союзниками поддерживалась через силланского посла Ким Са Рана. В империи Тан командующим силланской армией, готовившейся выступить против Бохая, был назначен генерал Ким Юн Чжун. Однако совместная атака не получилась из-за сильного снегопада и холода23. Снег занес все горные дороги, и они стали непроходимы, больше половины силланского войска погибло. Силланцы были вынуждены вернуться назад24. Танская армия не смогла сломить сопротивление бохайских войск и также отступила25.
      Несмотря на провал военной экспедиции, это событие оказало влияние на ход войны между Бохаем и Тан. Сипла показала, что может помочь Китаю, и бохайцы теперь должны были учитывать возможность нападения на них с южной границы.
      Между тем, империи Тан все же удалось создать антибохайскую коалицию из хэйшуй мохэ, шивэй и Сипла. Китай и его союзники смогли охватить Бохай с севера, юга и запада. Положение Бохая резко ухудшилось. В 733 г. у тюрок продолжались внутренние распри, и они не могли вести крупномасштабные военные действия против Китая. В итоге основное противостояние с империей Тан ложилось на Бохай, в борьбе с Сипла Япония не оказала поддержки Бохаю 2б. Единственным, помимо Бохая, серьезным противником Китая оставались только кидани. Но после поражения от империи Тан в 732 г. они не располагали большими силами и не могли быть ядром для антикитайской коалиции. В результате бохайский правитель Да Уи взял курс на нормализацию отношений с империей Тан.
      Но главную угрозу для него представлял младший брат, который мог объединить недовольных Да Уи в Китае. К тому же империя Тан имела возможность использовать Да Мэньи против Да Уи. Поэтому бохайский правитель стремился ликвидировать своего близкого родственника.
      Для этого он направил людей в Восточную столицу Тан, которые привлекли наемных убийц. Но младший брат бохайского правителя сумел избежать смерти, а убийцы были схвачены и казнены27. После этого (в 733 г.) в Тан прибыло бохайское посольство с просьбой о прощении28. Танские войска в это время потерпели поражение от киданей, которых поддерживали тюрки. Поэтому мирные отношения были выгодны обеим сторонам. Китай все еще вел тяжелую борьбу с киданями и тюрками, конфликт 732 - 733 гг. ясно показал силу бохайской армии, хотя очевидно, что длительный военный конфликт был бы не в пользу Да Уи. К тому же бохайское население не поддержало Да Мэньи против его старшего брата, что оказало свое влияние на позицию китайских сановников.
      Существуют определенные разночтения по поводу периода войны. В России обычно указывается период 732 - 733 годы. В Корее полагают, что военные действия продолжались до 735 года. Таким образом, время войны увеличивается до 4-х лет. Это связано с тем, что российские исследователи считают, что война закончилась с прибытием бохайского посольства с извинениями в 733 году. Но в Корее отмечают, что сам факт прибытия посольства не означал конца военных действий. Несмотря на данное посольство, военные действия Сипла, мохэ и шивэй против Бохая не прекращались - империя Тан физически не могла сразу закончить войну своих союзников. Фактическим прекращением войны можно считать 735 г., когда империя Тан "даровала" силланцам земли к югу от реки Пхэ.
      Поэтому принято считаеть, что мир между империей Тан и Бохаем был восстановлен в 735 году. По своей сути, война подтвердила слова Да Мэньи, младшего брата второго бохайского правителя, о том, что Бохай в одиночку не мог бороться с империей Тан. Да Уи пошел на мир с Китаем, но продолжал вражду с Да Мэньи, несмотря на то, что его брат был прав. Возможно, что второй бохайский правитель понимал абсурдность такого положения, но для объяснения своих внезапных военных действий ему пришлось пожертвовать родственными связями.
      Эта война могла привести к гибели бохайского государства из-за просчетов Да Уи, который недооценил могущества империи Тан, как военного, так и политического. К тому же Да Уи переоценил возможности своих союзников. Но при этом допустим вариант, что у него не было выбора, так как речь шла о поддержке киданей - наиболее верных союзников, стоявших между ним и Китаем.
      Китай в 735 г. передал Сипла земли южнее реки Пхэган (совр. р. Тэдонган)29, которые формально находились под властью Китая30. Таким образом империя Тан отблагодарила силланцев за помощь в войне с Бохаем. Судя по всему, такое решение было принято не сразу, поскольку мир с Бохаем был установлен в 733 году.
      Скорее всего, Китай обдумывал свои дипломатические действия - ведь ему было необходимо ослабить бохайцев и поддержать силланцев. По мнению многих южнокорейских исследователей, эти земли были захвачены силланцами, но танский император до 735 г. официально не признавал их силланскими владениями31.
      Скорее всего, на эти земли имел также свои претензии Бохай, а для империи Тан было очень важно усиление Сипла в качестве противовеса Бохаю. Нам неизвестно, кто проживал на тех землях, но очевидно, что этим ходом Китай хотел углубить конфликт между Бохаем и Сипла, потому что вполне вероятно, что бохайцы интересовались освоением этих земель.
      Также допустим вариант, что земли к югу от Пхэ были в действительности бохайскими. Но Бохай был вынужден уступить их империи Тан, так как не мог воевать против коалиции. Однако бохайские войска боролись с силланцами за спорные территории долгое время.
      К сожалению, китайские и корейские летописи не содержат информации о награждении Китаем мохэсцев и шивэй за участие в войне против Бохая. Можно только предположить, что союзники империи Тан не были обделены своим сюзереном.
      Как правило, историки разных стран диаметрально противоположно рассматривают итоги этой войны. Корейские ученые считают, что война успешно закончилась для Бохая, заостряя внимание на рейде в Дэнчжоу и прорыве до Мадошаня32, но умалчивают о том, что Бохай попросил прощения 33. Китайские историки считают, что Бохай был просто провинцией Китая 34, и полагают, что войны не было, а был просто бунт, который закончился положительно для империи Тан. Длительное время, в силу политических причин, советские и российские историки придерживались позиции корейских коллег.
      На наш взгляд, война между Тан и Бохаем имела место, так как последний не был китайской провинцией. Как таковая война против Тан закончилась поражением Бохая - он был вынужден отдать часть своих территорий на юге, его доминирование на Корейском полуострове закончилось, и долгое время Бохай вообще не выступал против Китая и его союзников.
      Но при этом империи Тан не удалось уничтожить своего противника. С одной стороны, у Китая в тот период времени возникли проблемы с тюрками, с другой, - ликвидация Бохая не являлась важной задачей для Тан. К тому же китайские сановники, судя по всему, отдавали себе отчет в том, что в случае уничтожения Бохая больше всего выигрывала Сипла. Точно так же Сипла выиграла, когда совместно с империей Тан разгромила Когурё и Пэкче, а затем выгнала с их территорий китайскую армию. Пример полувековой давности еще не был забыт Китаем и разгром Бохая уже не входил в его планы.
      Использование китайскими сановниками Да Мэньи против его старшего брата оказалось неудачным - несмотря на его помощь в изгнании бохайской армии от Мадушаня, все дальнейшие попытки продвинуть его не имели успеха. Его не поддержало бохайское население, поэтому свержение Да Уи с сохранением бохайского государства стало невозможным.
      Победа империи Тан и ее союзников оказалась неполной. Главной причиной этого являлись не только успехи Бохая, но и недоверие союзников друг к другу.
      Примечания
      1. ВАН ЧЭНЛИ. Чжунга лунбэй-до бохай-го юй дунбэйя (Государство Бохай Северо-востока Китая и Северо-восточная Азия). Чанчунь. 2000, с. 156.
      2. Пархэса (История Бохая). Сеул. 1996, с. 116.
      3. Там же, с. 117.
      4. Там же, с. 102.
      5. Там же, с. 32.
      6. Там же.
      7. Там же, с. 117.
      8. СОНЪ КИ ХО. Пархэрыль таси понда (Еще раз о Бохае). Сеул. 1999, с. 69.
      9. История Бохая, с. 33.
      10. ИВЛИЕВ А. Л. Очерк истории Бохая. Российский Дальний Восток в древности и средневековье: открытия, проблемы, гипотезы. Владивосток. 2005, с.449 - 475.
      11. СОНЪ КИ ХО. Пархэ чжончхи ёкса ёнгу (Исследование политической истории Бохая). Сеул. 1995, с. 118.
      12. ИВЛИЕВ А. Л. Ук. соч., с. 456.
      13. САМСУГ САГИ. Исторические записки трех государств. М. 1959, с. 219.
      14. КИМ ЫН ГУК. Пархэ мёльманы вонъин: сиган-конъканчогын (Причины гибели Бохая: пространственно-временной подход. Сеул. 2005, с. 77 - 88.
      15. КИМ ЧЖОНЪ БОК. Пархэ гукхоы сонрип пэкёньква ыми (Значение и история создания государственного названия Бохая) Сеул. 2005, с. 117.
      16. Исследование политической истории Бохая, с. 216.
      17. История Бохая, с. 102.
      18. Государство Бохай..., с.156.
      19. ИВЛИЕВ А. Л. Ук. соч., с. 456.
      20. ПАК СИ ХЁН. Пархэсаёнгу вихаё (К изучению истории Бохая). Сеул. 2007, с. 7 - 68.
      21. История Бохая, с. 33.
      22. Там же, с. 123.
      23. ТИХОНОВ В. М. История Кореи. Т. 1. М. 2003, с. 213.
      24. САМГУК САГИ. Ук. соч., с. 219.
      25. История Бохая, с. 3.
      26. Там же, с. 33.
      27. Ю ТЫК КОН. Пархэ го (Исследование Бохая). Сеул. 2000, с. 74.
      28. ВАН ЧЭНЛИ. Ук. соч., с. 156.
      29. ТИХОНОВ В. М. Ук соч., с. 213 - 214.
      30. История Бохая, с. 4.
      31. Там же, с. 123.
      32. ПАК СИ ХЁН. Пархэса (История Бохая). Сеул, 1995, с. 10.
      33. ИВЛИЕВ А. Л. Ук. соч., с. 449 - 475.
      34. СУНГ ХОНГ. Мохэ, Бохай и чжурчжэни. Древняя и средневековая история Восточной Азии: к 1300-летию образования государства Бохай: материалы Международной научной конференции. Владивосток. 2001, с. 80 - 89.
    • Китайские источники о Восточной Африке
      Автор: Чжан Гэда
      Сообщение Фэй Синя о Могадишо и Брава.
      Могадишо и Брава – города на восточном побережье Африки. Один из китайских путешественников, Фэй Синь, писал об этих городах. Хотя в нашем распоряжении и нет сообщения Фэй Синя о Килве, об этом имеется упоминание в нормативной династийной истории «Мин ши».
      Фэй Синь (1388-1436?) сопровождал Чжэн Хэ во время нескольких его походов. Его сообщения являются одним из лучших источников по истории китайских путешествий в Восточную Африку. Он родился в семье военного чиновника в Куньшане, Сучжоу, одном из главных городов провинции Цзяннань в империи Мин. Его сочинение называется «Синча шэнлань», что можно перевести как «Общий отчет о плавании Звездного Плота». «Звездными плотами» называли корабли, на которых к месту назначения отправлялись посланцы китайского императора. Первое издание его книги было осуществлено в 1436 г. Несколькими годами позже Фэй Синь издал иллюстрированную версию своего сочинения.
      Английский перевод текста был опубликован У.У. Рокхиллом (W.W. Rockhill) в «Заметках о сношениях и торговле Китая с Восточным Архипелагом и береговыми областями Индийского океана в XIV в.». ("Notes on the Relations and Trade of China with the Eastern Archipelago and the coasts of the Indian Ocean During the Fourteenth Century" // T'oung pao, vol.XVI (1915), pp.419-47; vol.XVI (1917), pp.61-159; 236-71; 374-92; 435-67; 604-26).
      Источники:
      Ма Хуань «Иньяй шэнлань» (Общий отчет об океанском побережье) «The Overall Survey of the Ocean's Shores», перевод и комментарии J.V.G. Mills (Cambridge: Cambridge University Press, 1970), pp.59-64. Ван Гунъу «Фэй Синь» в «Словаре биографий выдающихся деятелей периода Мин» (L.Carrington Goodrich & Chaoying Fang «The Dictionary of Ming Biography» (New York: Columbia University Press, 1976), pp.440-441). Сообщение Фэй Синя о порте Брава (Бу-ла-ва):
      «Идя к югу от Бе-ли-ло (Беллигам) на Си-лань (Цейлон), через 21 день можно достигнуть земли. Она расположена неподалеку от владения Му-гу-ду-шу (Могадишо) и протянулась вдоль морского берега. Городские стены сложены из обломков скал, дома – из камня. На острове нет растительности – широкая солончаковая равнина. Есть соляное озеро, в котором, тем не менее, растут деревья с ветвями. Через длительный промежуток времени, когда их плоды или семена побелеют от соли, они (жители города) выдергивают их из воды. По характеру своему жители мужественны. Они не обрабатывают землю, но добывают себе пропитание рыбной ловлей. Мужчины и женщины зачесывают волосы вверх, носят короткие рубашки и обматывают их куском хлопчатобумажной ткани. Женщины носят золотые серьги в ушах и подвеску в виде бахромы. У них есть только лук и чеснок, но нет тыкв никаких видов. Произведения этой земли – животное маха (циветта?), которое подобно шэчжану (мускусному оленю), хуафулу (зебра?), подобный пегому ослу, леопард, олень цзи, носорог, мирра, ладан, амбра, слоновья кость и верблюд. Товары, используемые [китайцами] для торговли [с ними] – золото, серебро, атлас, шелка, рис, бобы и фарфор. [Их] правитель, тронутый императорской щедростью, послал дань [нашему] двору».
      Сообщение Фэй Синя о Джиумбо (Чу-бу):
      «Это место примыкает к [владению] Му-гу-ду-шу (Могадишо). Деревня довольно пустынна. Стены из обломков скал, дома сложены из камней. Нравы их также чисты. Мужчины и женщины зачесывают волосы вверх. Мужчины обертывают прическу куском хлопчатобумажной ткани. Женщины, когда они выходят [из домов в город], имеют головную накидку из хлопчатобумажной ткани. Они не показывают свои тела или лица. Почва желтовато-красноватого цвета. По многу лет не бывает дождя. Нет растительности. Они поднимают воду при помощи зубчатых колес из глубоких колодцев. Добывают пропитание рыбной ловлей. Произведения этой земли – львы, золотые монеты, леопарды, птицы с ногами верблюда (страусы?), которые в вышину достигают 6-7 футов, ладан, амбра. Товары, используемые [китайцами] для торговли [с ними] – алый атлас, легкие шелка, золото, серебро, фарфор, перец, рис. [Их] правитель, получив дары от [нашего] императора, преисполнился благодарности и послал дань [нашему двору]».
      Сообщение Фэй Синя о Могадишо (Му-гу-ду-шу):
      «Если идти от Сяо Гэлань (Кулам) при благоприятном ветре, можно достичь этого владения за 20 дней. Оно расположено на берегу моря. Стены представляют собой нагромождение камней, дома сложены из камней и имеют 4-5 этажей в высоту, готовят пищу и принимают гостей на самом верху. Мужчины заплетают волосы узелками, свисающими вокруг головы, и оборачивают вокруг талии кусок хлопчатобумажной ткани. Женщины зачесывают шиньон сзади и расцвечивают его верхушку желтой краской. С их ушей свисают связки (?), вокруг шеи они носят серебряные кольца, с которых до груди свисает бахрома. Когда они выходят [на люди], то прикрывают себя покрывалом из хлопчатобумажной ткани и закрывают свои лица вуалями из газа. На ногах они носят башмаки или кожаные сандалии. У гор страна представляет собой каменистую пустыню с коричневатой землей. Земля тощая, урожай скудный. Может не быть дождя на протяжении нескольких лет. Они (местные жители) копают очень глубокие колодцы и поднимают воду в мешках из овечьих шкур при помощи зубчатых колес. [По характеру своему] они возбудимы и упрямы. Искусство стрельбы из лука входит в обучение их воинов. Богатые дружелюбно относятся к народу. Бедные кормят себя рыбной ловлей при помощи сетей. Рыбу они сушат и едят, а также кормят ей своих верблюдов, коней, быков и овец. Произведения этой земли – ладан, золотые монеты, леопарды, амбра. Товары, используемые [китайцами] для торговли [с ними] – золото, серебро, разноцветный атлас, сандаловое дерево, рис, фарфор, цветная тафта. [Их] правитель, соответственно с обычаем, послал дань [нашему двору]».
      Источники:
      Теобальдо Филези, перевод Дэйвида Моррисона «Китай и Африка в Средние Века» (Teobaldo Filesi. David Morison trans. China and Africa in the Middle Ages. (London: Frank Cass, 1972), рp. 37-39). http://domin.dom.edu/faculty/dperry/hist270silk/calendar/zhenghe/feihsin.htm
    • Сочинение, написанное с целью выявления обстоятельств разгрома наголову императором Тайцзу минских войск у горы Сарху-Алинь
      Автор: Чжан Гэда
      СОЧИНЕНИЕ, НАПИСАННОЕ С ЦЕЛЬЮ ВЫЯВЛЕНИЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ РАЗГРОМА НАГОЛОВУ ИМПЕРАТОРОМ ТАЙЦЗУ МИНСКИХ ВОЙСК У ГОРЫ САРХУ-АЛИНЬ.
      Вот что я написал с целью выявления обстоятельств разгрома наголову минских войск у горы Сарху нашим императором Тайцзу в год желтоватой овцы.
      Как говорят, когда приближается возвышение династии, обязательно бывает доброе предзнаменование. Тот, кто жалует добрым знаком, находится на небе, тот же, кто достоин небесной награды, находится среди людей.
      Моя ничтожная особа видела полный разгром минских войск в год желтоватой овцы у горы Сарху нашим императором Тайцзу и полностью убедилась в достоверности этого события.
      В то время, когда только начали закладываться основы государства, во всем был недостаток. Количество земель не достигало нескольких тысяч, всего войска было меньше десяти тысяч. Но по причине того, что у императора и вельмож, как у отца с сыновьями, были общие намерения и единые силы, а состояние войска было здоровым, они с помощью неба сумели разгромить двухсоттысячное минское войско. Каждый раз, когда с почтением смотрю летопись династии, я, тронувшись сердцем и роняя слезы, думаю о тяжелых трудах деда хана Тайцзу и восхваляю большое усердие вельмож того времени. Почтительно в соответствии с летописью династии я описал для обнародования это событие.
      В год желтоватой овцы хан Минского государства, назначив Ян Хао, Ду Суна, Лио Тина и других и выдавая двести тысяч войска за четыреста, начал поход. На центральном направлении левого фланга Ду Сун, Ван Сиован, Чжао Мэнли, Чжан Чиовань с шестьюдесятью тысячами войска, поднимаясь по реке Хунэхэ вышли к крепости Фуси[1]. На центральном направлении правого фланга Ли Жубэ, Хо Шихянь, Ян Минтай с шестьюдесятью тысячами войска, держась зеленой дороги, вышли к крепости Яху[2]. На северном направлении левого фланга Ма Линь, Мая Янь, Пан Цзунъянь с сорока тысячами войска выступили на Кайюваньскую дорогу[3], где соединились с войсками государства Ехэ[4], и вышли к заставе Саньчара. На южном направлении правого фланга Лио Тин и Кан Инкянь, взяв сорок тысяч войска и соединившись с корейскими войсками, вышли на дорогу к Куван Тяну[5]. Все они подошли прямо к Еньдзю[6].
      Первого числа третьего месяца наши передовые патрули на западной дороге издали увидели свет огней и поскакали доложить об этом. Лишь только они прибыли, следом за ними приехали доложить караульные с южной дороги о том, что войска Минского государства подошли вплотную к нашим границам. После этого император Тайцзу издал следующий указ: «Минские войска действительно подошли. На южной дороге имеется пятьсот наших солдат, размещенных для наблюдения. Пусть они и обороняются. То, что минцы появились прежде всего на южной дороге, означает, что они думают заманить, вызвав на себя наступление наших войск. Те войска, которые подойдут на запад от крепости Фуси, это, несомненно, их главные силы. Мы нападем на них внезапно. После того как победим эти войска, легко будет победить и войска других направлений». Сразу же после этого в восьмом или девятом часу пополуночи хан выступил в поход, взяв с собой главного бэйлэ Дайшаня (впоследствии пожалованного доронго цин ваном), всех бэйлэ, амбаней и захватив войска, находившиеся в столице. Главного бэйлэ послал вперед. В это время прибыли караульные с сообщением, что минские войска уже вышли на Зеленую дорогу. Тогда главный бэйлэ сказал: «В зеленой области дороги тесные, места гористые, войско в течение короткого времени прибыть не сможет. Наши войска раньше успеют атаковать войска, находящиеся на дороге Фуси».
      Миновав крепость Чжака, он соединился с главным адъютантом (дархань хя) Хурханем (впоследствии был сделан наследственным дворянином третьей степени с правом передачи этого звания потомкам) и, остановив войска, стал ждать прибытия хана. В это время прибыл четвертый бэйлэ (это был наш светлейший император Тайцзу), задержавшийся из-за жертвоприношения. Он сказал главному бэйлэ: «На горе Чжайфянь находятся наши люди, строящие крепость. Хотя гора и утесиста, но если люди, командующие минскими войсками, постараются и не пожалеют своих войск, они могут напасть и захватить в крепости наших людей. Что мы тогда будем делать? Нашим войскам нужно быстро выступить поход, чтобы успокоить сердца строящих крепость людей». После этого все бэйлэ согласились с его справедливыми словами. Объявили приказ, заставили воинов надеть латы и выступили. К заходу солнца дошли до холма Тайрань. Главный бэйлэ и Хурхань поставили войска в укрытом месте, намереваясь дожидаться там неприятеля. Тогда четвертый бэйлэ с гневом сказал им: «Войска непременно надо построить открыто, чтобы они ясно видны. Этим мы поднимем дух нашего крепостного гарнизона и нападем на врага соединенными силами. Зачем же ставить войска в укрытом месте?» После этого батыр Эйду (впоследствии был пожаловал званием амбаня первой степени и благородного батыра-графа) ответил: «Слова бэйлэ справедливы. Наши войска должны появиться открыто и развернуться против противника». Сразу же после этого он взял войска и пошел на Чжайфянь, выстроил там войска против лагеря минских войск и стал ждать.
      Еще вначале, до того как прибыли войска всех бэйлэ, наши четыреста солдат, охранявшие тех, кто строил крепость, сделали засаду в ущелье у местности Сарху и ждали. Когда большая часть войска минских главнокомандующих Ду Суна, Ван Сиована, Чжао Минлиня прошла мимо них, они ударили им прямо в спину, рубя мечами, преследовали их вплоть до Чжайфяньского перевала. Затем соединились с людьми, строящими крепость, и укрепились в окопах на Гириньской скале.
      Ду Сун разбил лагерь на горе Сарху и, взяв своих солдат, окружил Гириньскую скалу. Когда они стали нападать на наши войска, поднимаясь по склону горы, наши четыреста солдат, взяв всех строящих крепость людей, ударили разом, тесня вниз, убили около ста минских солдат. В это время уже прибыли все наши бэйлэ и увидели, что минских войск, нападавших на Гириньскую скалу, было около двадцати тысяч и еще одно подразделение войска стояло на горе Сарху и демонстрировало свою силу.
      Четыре главных бэйлэ, посоветовавшись со всеми амбанями, решили: на Гириньской скале имеется четыре сотни солдат, охраняющих наших строящих крепость людей. Теперь срочно добавим к ним еще одну тысячу солдат. Пусть они поднимутся на гору, соединятся все вместе и атакуют, тесня неприятеля вниз. Четыре знамени правого крыла тоже пусть начнут наступление, тесня с другой стороны. На войска же, находящиеся на горе Сарху, пусть нападают четыре знамени левого крыла. По окончании военного совета сразу же послали на Гириньскую скалу тысячу солдат. Прибыл хан и стал спрашивать у четырех бэйлэ о деле разгрома врага. Тогда четыре главных бэйлэ доложили о состоявшемся у них совете. Хан издал нижеследующий указ: «С наступлением вечера поступайте соответственно вашим планам. Но только, выделив из четырех знамен правого крыла два знамени, соедините их с четырьмя знаменами левого фланга и вначале атакуйте войска, стоящие на горе Сарху. Когда разгромите эти войска, чжайфяньские войска рассыплются сами собой. Те два знамени правого крыла пусть стоят и издали наблюдают за минскими войсками, стоящими на Чжайфяни. Когда наши войска нападут, давя вниз с Гириньской скалы, атакуйте вместе с ними». Затем приказал начинать сражение.
      В это время войска, находившиеся вокруг главной столицы нашего государства, те, у кого были хорошие кони, уже прибыли. Те же, у кого кони были ленивые, мало-помалу подходили. Кроме войск из нескольких десятков земель, остальные все еще не прибыли.
      До того как шесть наших знамен соединились и пошли приступом на Сарху-Алинь, минские поиска укрепили лагерь, построили войска и стали стрелять из ружей и пушек. Наши же войска, обстреливая вершину горы, с яростью, напролом врезались в ряды противника и сразу же разгромили его лагерь. Они убивали противника, давя и сваливая людей в кучу. Те войска, что были посланы в помощь на Гириньскую скалу, вступили в сражение, тесня противника вниз по горе. Тут же два знамени правого фланга переправились через реку и смело вступили в бой. После этого минские войска на горе Чжайфянь оказались теснимыми с двух сторон. Когда войска, рубя мечами, перемешались в схватке, наши воины носились вдоль и поперек. Усилившись всего на одну (тысячу?), они сразу наголову разгромили неприятеля. Минские главнокомандующие Ду Сун, Ван Сиован и Чжао Минлинь и другие военачальники были убиты во время сражения. Трупы врагов устилали и гору и степь. Текущая кровь образовала ручьи. Войсковые знамена и значки, оружие, трупы погибших солдат плыли по реке Хунэхэ подобно трущимся друг о друга льдинам. Преследуя отступавшего неприятеля, мы гнали его двадцать с лишним ли. Тех, кто бежал к скале Шокинь, но был настигнут до наступления вечера нашими солдатами и убит, было бесчисленное множество.
      В эту ночь войска минского главнокомандующего Ма Линя остановились лагерем в местности, называемой Белая скала. Вырыли рвы, поставили ночную стражу, которая несла свою службу, ударяя в барабаны и медные литавры. Наши воины их обнаружили и в полночь пришли сообщить об этом главному бэйлэ. На рассвете главный бэйлэ взял с собой триста с лишним конников и поскакал туда. Войска Ма Линя только что свернули лагерь и собирались уходить, когда увидели приближение войска главного бэйлэ. Тогда они повернули обратно, построились в четырех направлениях, вырыли вокруг лагеря в три ряда рвы, расставили пушки и ружья, стреляющих из них солдат расположили за рвами, а за ними выстроили конницу и стали ждать.
      Тут главный бэйлэ заметил, что одно из подразделений войска Пан Цзунъяна стоит в трех ли на запад от этого лагеря на горе Фефунь, Он послал человека к хану, чтобы доложить ему об этом.
      В то время стали мало-помалу прибывать наши войска из отдаленных земель и соединяться с войсками главного бэйлэ.
      Минские полковники, командовавшие северными полками на центральном направлении левого фланга, Гун Няньсуй и Ли Хими, с десятью тысячами пеших и конных воинов поставили в ряд большие телеги и щиты и образовали укрепленный лагерь в местности с названием озеро Вахунь. Вокруг лагеря вырыли рвы, за рвами выставили пушки и людей с ружьями. Хан, узнав об этом, напал на них сам вместе с четвертым бэйлэ, взял с собой меньше тысячи всадников. Во время атаки он приказал половине воинов спешиться. Четвертый бэйлэ, взяв конницу, смело напал на минские войска, стрелявшие в них из пушек и ружей. В то же время наши пешие поиска разрушали преграды, кроша мечами их щиты и телеги. И здесь минские войска опять потерпели крупное поражение. Гун Няньсуй и Ли Хими — оба были убиты в сражении.
      В то время прибыл человек, посланный главным бэйлэ, от которого хан узнал, что минские войска стали лагерем на Белой сколе. Не дожидаясь войск четвертого бэйлэ, он взял для сопровождения четыре или пять человек, спешно направился туда и прибыл около полудня. Хан увидел сорок тысяч выстроенных минских войск. Он приказал своим войскам захватить вершину горы Хаса и оттуда теснить противника вниз. Все войска сразу же двинулись вверх по горе. В это время войска из лагеря Ма Линя соединились с войсками, построенными за рвами.
      Хан издал указ: «Эти войска теперь двинутся на нас. Пусть наши войска прекратят подъем и, сойдя с коней, нападают пешим строем».
      Главный бэйлэ направился к войскам, чтобы разъяснять им приказ хана. Не успели сорок пять человек из двух знамен левого фланга спешиться, как минские войска уже напали на них с западной стороны. Главный бэйлэ Дайшань доложил хану, что минские войска уже здесь. Сразу же после этого, пришпорив коней, бросились в контратаку и врезались в ряды китайских войск. Второй бэйлэ Аминь, третий бэйлэ Мангултай и все дворяне одни за другим храбро атаковали, вклинившись в ряды неприятеля и тесня его с двух сторон. В результате разгромили войска минцев, больше половины их убили и взяли в плен.
      Воины наших шести знамен, узнав об этом сражении, не дожидаясь приказа, группами прибывали и вступали в бой. При этом передние не ждали задних. Настегивая коней, скакали, как на крыльях, и сразу же бросались на главный лагерь минских войск. Давили, стреляли из луков, рубили обороняющихся и отстреливающихся из пушек и ружей минских воинов. Минские воины не успевали даже целиться в противника и поэтому не выдерживали натиска, снова потерпели крупное поражение и отступили. Наши победоносные войска преследовали их, убивали и брали в плен. Минский полковник Ма Янь, многие другие высшие и низшие офицеры и солдаты погибли в этом сражении. Сам главнокомандующий Ма Линь едва спасся бегством. Еще долго, истребляя, круша и преследуя, шли мы за врагом. Воды у реки Белой скалы стали красными от крови людей.
      Когда хан снова собрал людей и повел наступление на гору Фефунь, вступили в сражение войска царского стряпчего из Кайюваня Пан Цзунъяня. Половина наших войск спешилась и атаковала, поднимаясь по склону. Десять тысяч войск Пан Цзунъяня, загородившись щитами, непрестанно стреляли в наших нападающих солдат из пушек и ружей. Наши войска, вклинившись в их расположение, рубя и сваливая щиты, быстро разрушили лагерь, а Пан Цзунъяня и все его войско истребили.
      В это время ехэские бэйлэ Гинтайши и Буянгу двигались на помощь войскам минцев, намереваясь, как было условлено, соединиться с Пан Цзунъянем. Когда они подошли к крепости Чжунгучэн, подчиненной Кайюваню, и услышали об истреблении минских войск, то сильно испугались и возвратились обратно.
      После того как наши войска уже разгромили минцев на двух дорогах, хан, собрав вместе все головное войско, остановился лагерем в местности Гулбунь. А в это время минские главнокомандующие Лио Тин, Ли Жубэ и другие командиры вышли на южную дорогу и подступили вплотную к крепости Еньдэнь. Хану сообщили об этом прискакавшие оттуда разведчики. Хан, придав Хурханю тысячу солдат, приказал ему образовать передний ряд обороны. Затем рано утром придал второму бэйлэ Аминю две тысячи войска и отправил его следом. Сам же хан, взяв всех бэйлэ и амбаней, повернул войско и прибыл в местность Чжайфянь. По обычаю возвращения войск с победой были заколоты восемь быков, совершено моление небу и поклонение главному войсковому знамени[7].
      Во время жертвоприношения главный бэйлэ Дайшань сказал хану: «Я хочу взять с собой двадцать всадников и собрать разведывательные сведения. Когда вы закончите жертвоприношения, я потихоньку выйду». Хан сказал ему: «Отправляйся!» Третий бэйлэ Мангултай тоже отправился вслед за ним. Четвертый бэйлэ подъехал к хану на лошади и сказал: «Я тоже хочу поехать с ними». Тогда хан приказал: «Твои старшие братья отправились на разведку, а ты будешь сопровождать меня». Четвертый бэйлэ сказал: «После того как ты послал одного старшего брата, у меня в мыслях не укладывается, что я могу остаться здесь». Сказал это и тоже уехал.
      С наступлением вечера главный бэйлэ доехал до крепости Еньдэнь. Когда вошел во дворец, то императрица и придворные, узнав о прибытии главного бэйлэ, стали спрашивать, как был разбит противник. Главный бэйлэ сказал: «Вражеские войска, прибывшие по двум дорогам на Фуси и Кайювань, побеждены и все перебиты. Наши войска выступили навстречу войскам, наступающим по южной дороге. Я дождусь здесь хана отца и, получив его приказания, тоже отправлюсь навстречу врагу и одержу победу». После этого главный бэйлэ выехал из крепости и встретил хана в степи у большого селения. После отъезда из Чжайфяня хан прибыл в Еньдэнь. С рассветом, вручив войска главному, третьему и четвертому бэйлэ, он приказал им отправляться навстречу войскам Лио Тина. Четыре тысячи солдат оставил в столице ожидать войска Ли Жубэ, Хо Шихяня и других.
      Прежде всего войска Лио Тина показались в местности Куван Тянь, и, когда они двинулись по дороге на Донго[8], все строящие крепость укрылись в лесах и горах. Лио Тин все покинутые селения и дома предал огню. Оставшихся стариков и детей во время наступления истребил.
      Командиры рот Добу, Эрна, Эхэй и другие, взяв пятьсот размещенных для караульной службы солдат, выступили навстречу им и вступили в бой. Войска Лио Тина окружили их в несколько рядов, захватили Эрну и Эхэя и убили около пятидесяти солдат. Добу с остальными солдатами вышел из окружения, соединился с войсками Хурханя, и они устроили засаду в узком горном проходе. Во время Змеи (т.е. 10-11 ч. пополуночи) главный бэйлэ, третий и четвертый бэйлэ, взяв войска, подошли к лесу в местности Варкаси и увидели, что десять тысяч отборных солдат из двадцатитысячного войска Лио Тина направляются на гору Абдари, чтобы расположиться для атаки. Главный бэйлэ взял войска и собирался ранее их занять высоту и нападать, давя их сверху вниз. Когда он собирался уже выступить, четвертый бэйлэ сказал ему: «Брат, ты оставайся здесь, командуй главными силами и вступай в сражение смотря по обстоятельствам. А я возьму войска, поднимусь на вершину холма теснить противника вниз». Главный бэйлэ сказал: «Добро! Я возьму войска левого фланга и выступлю западной стороны, ты же возьмешь войска правого фланга, поднимешься на гору и будешь теснить противника вниз. Ты, стоя сзади, наблюдай и командуй. Ни в коем случае не вступай опрометчиво в сражение вопреки моим указаниям». Затем отправил. Четвертый бэйлэ тут же взял войска правого фланга и выступил в поход. Сначала взял лучших воинов и, оторвавшись от всего войска, храбро начал теснить неприятеля вниз, пуская стрелы и рубя мечами, все время вклиниваясь в гущу неприятеля. Оставшиеся сзади войска непрерывно подходили и подходили к сражающимся и вместе с ними вторгались в ряды неприятеля, а главный бэйлэ с войсками левого фланга напал на гору с западной стороны, и минским войскам, теснимым с двух сторон, пришлось отступить. Когда четвертый бэйлэ с победившими войсками шел, преследуя и убивая отступающих, он неожиданно натолкнулся на два резервных лагеря Лио Тина. Не успели войска Лио Тина в замешательстве построиться, как четвертый бэйлэ быстро двинул на них свои войска и, храбро напав, перебил все десять тысяч солдат этих двух лагерей. Лио Тин погиб в сражении.
      В то время пешие войска хайкайского ханского стряпчего Кан Инкяна, соединившись с корейскими войсками, расположились лагерем в степи Фуча. Войска Кан Инкяна имели длинные вилообразные бамбуковые копья, были одеты в деревянные и воловьи панцири. Корейские войска, одетые в короткие куртки из коры и шлемы, плетенные из тальниковых прутьев, с пушками и ружьями были построены рядами.
      Четвертый бэйлэ, разгромив Лио Тина, остановил свою армию. Когда подошли войска всех бэйлэ, он сразу же вторично повел бойцов, и они неожиданно, как порыв сильного ветра, катясь, как камни, летя, как песок, как белая пыль, все тесня и валя с ног, врезались в ряды корейских войск, стреляющих из пушек и ружей. Стало невозможно ничего разобрать. Пользуясь этим случаем, наши бойцы пускали стрелы, как дождь. Опять наголову разбили врага и истребили двадцать тысяч войска. Кан Инкян спасся бегством. Еще до этого второй бэйлэ Аминь и Хурхань шли на юг и натолкнулись на войска минского полковника Кяо Ики. Напали на них и разгромили. Кяо Ики захватив оставшиеся войска, отступил и влился в войска корейского главнокомандующего Кян Гунлея. В это время Кян Гунлей стоял лагерем на скале Гулаху.
      Все бэйлэ снова выровняли строй своих войск и с целью преследования войск Кяо Ики выступили против корейской армии. В это время Кян Гунлей, узнав, что войска минцев разбиты, очень испугался, свернул знамена, вручил одному переводчику значок парламентера и послал к маньчжурам с такими словами: «Наши войска пришли не по своей воле. Прежде Японское государство завоевало нашу Корею, завладело горами, разбило земли. В это время к ним пришли минские войска и заставили японцев отступить. Теперь минцы заставили нас отплатить за благодеяние. Если вы обещаете нас кормить, то мы сдадимся. Наши войска, которые были с войсками минского государства, вы все перебили. В этом нашем лагере только корейские войска. Из минских войск спаслись бегством только те, которые присоединились к нашему лагерю. Это один полковник и войска, которыми он командует. Мы передадим их вам».
      Четыре бэйлэ посоветовались и решили сказать парламентеру: «Если вы хотите сдаваться, то пусть прежде всего явится ваш главнокомандующий. Если он не явится, то мы непременно нападем на вас». После этого посланца отправили обратно. Кян Гунлей вторично командировал человека со словами: «Если я перейду этой ночью, то как бы не взбунтовались и не разбежались солдаты. Для доказательства верности я сначала пошлю своего помощника, и пусть он расположится в вашем лагере. Утром же я возьму все войска и сдамся».
      Захватив все минские войска, он заставил их спуститься вниз с горы и стал передавать их маньчжурам, при этом минский полковник Кяо Ики повесился. После этого помощник минского главнокомандующего взял тысячу войск и, спустившись с горы, сдался. Все бэйлэ по этому поводу устроили пир, а затем отправили Гян Гулея (иногда написано Кян Гулея. – В.Б.), подчиненные ему войска и офицеров в главную столицу маньчжуров. После того как хан поднялся на трон, корейский главнокомандующий Гян Гулей, помощник главнокомандующего и другие чины встретили его земным поклоном. Хан по закону гостеприимства несколько раз устраивал для них пиршества, показывая свое доброе отношение к ним. Все солдаты были размещены и накормлены.
      После того как четыре главных бэйлэ истребили сорок тысяч солдат на южном направлении, наши войска устроили трехдневную стоянку, собрали рабов, лошадей, вьюки, латы и шлемы, военное оружие и затем возвратились.
      На этот раз Минское государство собрало все войска, которые только у него были в Ляояне и Шэньяне, соединились вместе с войсками корейцев и ехэсцев и вторглись в Маньчжурию по восьми дорогам. Все они были уничтожены в течение пяти дней. Трупы их лучших генералов и богатырей устилали степь, было убито сто с лишним тысяч солдат. С божьей помощью наши немногочисленные войска победили огромное войско, преодолев все преграды, проявляя настойчивость, в очень короткий срок смогли свершить великие подвиги. Когда провели подсчет людей, принимавших участие в военных действиях, то оказалось, что из маньчжуров было взято в плен только около двухсот человек. С древности до нашего времени среди крупнейших побед над неприятелем другой такой удивительной победы еще не было.
      В то время минский полномочный устроитель государственной границы Ян Хао находился в столице Шэньян. Услышав о полном поражении войск на трех направлениях, очень испугался и послал человека с приказом главнокомандующему Ли Жубэ и помощнику главнокомандующего Хо Шихяню, чтобы они срочно возвращались. Войска Ли Жубэ и другие из местности Хулун, отступая, повернули назад. Их увидели двадцать наших караульных. Они приготовились на вершине горы, затрубили в большие раковины, привязали шапки к лукам, чтобы создать видимость большого войска, и, громко, крича, бросились в атаку вниз с горы. В результате этого они убили сорок человек и получили пятьдесят лошадей. Во время беспорядочного отступления минского войска погибло еще около тысячи с лишним человек из-за того, что солдаты в сутолоке передавили друг друга. В день белого тигра возвращающиеся маньчжурские войска дошли до главной столицы. Хан издал нижеследующий указ ко всем бэйлэ и амбаням: «Хан Минского государства, выдавая свои двести тысяч войск за четыреста семьдесят тысяч, разделил их на четыре дороги и все свои силы двинул на нас. Мы в очень короткий срок наголову их разбили. Зная о таком нападении на нас, всякий подумает, что армия наша многочисленна. Видя, как мы при сражении успевали перемещаться и туда и сюда, всякий скажет, что наша армия могущественна. Слух об этом распространится повсюду, и не будет того, кто но боялся бы могущества наших войск».
      В результате этой победы положение в Минском государстве еще более ухудшилось, а могущество наших войск еще более возросло. После того как овладели областью Ляодун и захватили область Шэньян, наступил период возвышения нашего государства и утвердился закон хана (государственности). Разве легко это было сделать? Ради этого наш император Тайцзу, прося у неба справедливости, приняв на себя месть за предков, вместе со старшими и младшими братьями и детьми, взяв вельмож (подобных рукам и ногам) преданных и искренних, сам бросался стрелой и камнем на ряды врагов, поучая всякого рода военным хитростям. Одновременно мудрые бэйлэ и военачальники все вместе действительно старались изо всех сил и благодаря всему этому смогли совершить великие подвиги. С этого времени действительно и утвердилась на вечные времена власть нашего дайцинского государства.
      Каждый раз, когда я с почтительностью читаю летопись истории наших государей, всегда наполняюсь благоговением, любовью, печалью и скорбью, что сам не смог в то время ни сопутствовать, ни действовать с ними вместе, отдавая свои силы и следуя верхом на коне за отрядом, чтобы выполнять приказания.
      В Поднебесной, полученной тяжкими трудами моего деда Тайцзу, могут ли наши потомки, мои дети и внуки, зная об обстоятельствах этой победы, подчиняясь навечно воле неба, трудясь ради продления на вечные времена закона хана, с величайшим трепетом управляя государством, водворяя мир среди народов, блюдя в своих рассуждениях только мир и любовь, по-прежнему не брать пример с государств Хя и Ень. Я, обдумав обстоятельства победы у горы Сарху, описал их, выявляя самую суть. Это истинно. Чтобы сохранить величие истории династии, чтобы люди, получив легко, не смотрели свысока, специально для этого я описал это событие, имея целью на многие годы дайцинской династии всем сыновьям, внукам, вельможам и чиновникам разъяснить, чтобы они не забывали тяжких трудов своих предков при основании династии и сами дружно трудились, беря с них пример.
      Примечания.

      [1] Крепость Фуси или Фушунь, принадлежала Китаю, в 1618 г. взята маньчжурами.
      [2] Крепость Яху, вероятно, она же – Яха, находилась в 310 ли на запад от Гирина.
      [3] Кайювань-сянь (Кайюань-сянь) – город, лежавший по пути из Китая в Монголию и Среднюю Азию. Кайюваньская дорога в средневековье, очевидно, имела важное стратегическое значение.
      [4] Ехэ – одно из крупнейших маньчжурских племен, враждовавших с Нурхаци.
      [5] Куван Тян – г. Куаньдянь.
      [6] Еньдзю (Еньдэнь) – название маньчжурской столицы, основанной Нурхаци в 1616 г. Она же – Хэтуала, по-китайски – Синцзин.
      [7] «После одержанной победы главнокомандующий с офицерами при парадном строе делают поклонение главному знамени и тут же под знаменем приказывают казнить взятых живыми пленников и их главных предводителей» (Захаров И.И. Полный маньчжуро-русский словарь. – СПб., 1875, с. 763).
      [8] Маньчжурский род, живущий к югу от Еньдэня.
      Лебедева Е.П., Болдырев Б.В. Описание победы у горы Сарху-Алинь // Восточная Азия и соседние территории в Средние века. Новосибирск, 1986. С. 86-94.
      Приносим свою благодарность Д. Бузденкову за предоставление текста.
    • Тыл и фронт - как увязать оба направления в политике для победы?
      Автор: Чжан Гэда
      Тема, которой хотелось бы коснуться - это соотношение гражданского и военного строительства в ГВ.
      Сегодня услышал мнение (применительно к ЛДНР), что во время войны преступно заниматься гражданским строительством. В качестве примера была приведена ГВ 1918-1922 гг.
      Однако такая точка зрения лично мне кажется неверной - ИМХО, большевики начали гражданское строительство одновременно с военным, и именно перспектива ближайшего будущего дала силы для победы.
      Ведь, несмотря на войну, на фронтовые "качели", на сложную ситуацию с экономикой и продовольствием, в городах функционировали учебные заведения, выпускались специалисты, что-то производилось на заводах и фабриках, читались лекции и ставились спектакли (даже в трагически уничтоженном Николаевске-на-Амуре).
      Функционирующая промышленность позволила поддержать и армию, и тыл (заняв работников на производстве и позволив обеспечить им минимальный паек), принципиально выдержанная политика на продразверстку (провозглашенная еще при царе, но продвигавшаяся со скрипом ввиду импотенции исполнительной власти на местах) обеспечила победу в самый сложный период войны - 1918-1921, своевременный переход к НЭПу - победу окончательную.
      Дальнейшие этапы рассматривать, ИМХО, в этой теме не стоит, т.к. это уже совсем другая история.
    • Литургический текст
      Автор: Saygo
      И. В. Поздеева. Литургический текст как исторический источник

      Важность данной темы объясняется прежде всего тем, что от ранних периодов русской истории непосредственно сохранились именно литургические памятники, которые для XI-XII вв. составляют 90% всех дошедших до нашего времени рукописей, для XIII-XIV вв. - не менее грех четвертых и даже для XV в., более половины всех имеющихся в распоряжении историков подлинных текстов. Они давно являются предметом изучения лингвистов, исследователей истории церковного устава на Руси, археографов, книговедов, но фактически никогда не исследовались как ценнейший, а для ряда проблем и незаменимый исторический источник.

      Первостепенной обязанностью церкви и православного государства, как они понимались обществом, было обеспечение возможности ежедневного литургического уставного общественного богослужения в храмах, а также богослужения частного - треб, совершаемых по всем сколько- нибудь важным поводам жизни человека, семьи, общества. Литургический текст сопровождал любого члена Русской православной церкви в течение всей жизни - от рождения (и даже до него) до смерти (и после нее). Специальные и обязательные литургические чины освящали все основные этапы жизни фактически любого индивидуума и любого коллективного субъекта, которые признавались государством только после совершения обязательного специального богослужения. Это положение справедливо, идет ли речь о русской армии, деятельности приказов, государственной администрации всех уровней, жизни крестьянского, дворянского, царского двора. Закладка дома и города, сельскохозяйственная деятельность, начало издания любой книги на Печатном дворе - все начиналось или сопровождалось молитвой. Существовали специальные молитвы: "В начало и конец всякому делу", "В начало научению книжному", о спасении от пожара и мора, на прекращение дождя и на "бездожие", на "рытье кладезя" и "аки что в кладезь впадает поганое". Можно таким образом перечислить большинство событий в жизни личности и коллектива, по случаю которых полагалось обращаться с просительной или благодарственной молитвой к высшим силам, следуя нормам литургического текста.

      Словосочетание "литургический источник" не представляется вполне корректным, так как, во-первых, под этим термином можно понимать и все тексты, используемые во время богослужения, и тексты, входящие в собственно литургии - важнейшие суточные неизменяемые богослужения, совершение одного из трех типов которых зависит от периода лунного года, дня солнечного года и дня седмицы (недели), на который оно приходится. Во-вторых, согласно Уставу православного богослужения, его конкретное календарное осуществление, даже если возьмем только службу одних суток, представляет собой сложную систему, сформированную по незыблемым правилам из текстов разного "жанра", возникших в разные периоды истории, находящихся в различных типах книг. И сочетание этих текстов для конкретного богослужения также зависит от сочетания лунного годичного цикла, дня солнечного года и дня седмицы, на который он приходится. Круг необходимых для совершения уставного общественного богослужения книг в позднем русском средневековье исчислялся 10-20 типами: Евангелие, Апостол, Псалтырь, Минеи (12 или 2), триоди Постная и Цветная, Служебник, Октоих, Шестоднев, Пролог, Устав, Часовник (Часослов). Сюда примыкают книги певческие, а также представляющие собой или части других, выбранных для удобства использования, или, наоборот, соединение нескольких книг в одной, или их адекватная замена. Например, в Канонник входят каноны - основные изменяемые тексты служб солнечного и лунного церковного года, а также каноны внекалендарные. В Псалтыри следованной (или Псалтыри с восследованием) собраны тексты собственно Псалтыри, богослужебных к ней добавлений, Часослова, Канонника и даже необходимых разделов церковного устава. Пример случая с заменой - замещение 12 миней служебных двумя книгами - Минеей общей и Минеей Праздничной.

      Вновь создаваемые службы, то есть службы именно русским святым, написанные, как правило, русскими авторами, довольно долго в традиционные типы литургических книг не входили, а переписывались отдельно. В печатные богослужебные .книги они также до 30-х годов XVII в. почти не включались. Впервые значительная часть служб праздникам и Святым русского и славянского происхождения была издана в составе богослужебного сборника - Трефологиона (Цветослова), пять книг которого были напечатаны на Московском Печатном дворе в 1637-1638 годах1.

      В состав, фактически, каждой службы суток, седмицы (современная неделя), праздников входили тексты Писания, как Нового, так и Ветхого завета. А вся Псалтырь, в зависимости от века и места богослужения (монастырская или приходская церковь), прочитывалась (и прочитывается) в течение одних суток или одной седмицы. Тексты, в том числе и одни и те же, могут распеваться (целиком или частично) и в этом случае неразрывны с их мелодией (которая также может быть разной). Более того, одни и те же тексты, аналогично литургическому пространству и литургическому времени, могут иметь в контексте конкретной службы различное значение, проявлять, акцентировать различные пласты своего, как правило, многозначного содержания.

      Даже эти краткие замечания показывают, как размыто и неопределенно было бы понятие литургического источника. Поэтому анализу должен подвергаться литургический текст, то есть специально написанный текст, созданный и использовавшийся прежде всего для целей богослужения. Конкретный экземпляр такого текста и, как правило, его прототип, можно датировать, нередко локализовать, а изредка даже персонифицировать, то есть установить его автора. При таком понимании объекта исследования вошедшие в текст данной службы или в данный чин богослужения фрагменты разных книг Писания могут быть рассмотрены под углом зрения задач и содержания именно этой службы, ее "героя" и ее эпохи. В таком контексте они становятся важнейшей смысловой частью богослужения и, как правило, четко раскрывают его основную идею.

      Литургические тексты, новые русские службы, создавались талантливейшими деятелями своего времени и оберегались всем авторитетом церкви и государства более внимательно, чем даже правовые или политические ритуалы.

      Как правило, богослужения "на потребу" совершались далеко не только по "формальной", как считалось, общественной необходимости, а по воспитанной веками действительной внутренней потребности, которая становилась и оставалась существенной частью менталитета любого индивидуального и коллективного субъекта средневековой России, сопровождая человека в будни и праздники, в дни величайших общественных и личных событий, во время раздумий, печали и радости.

      Таким образом, первой характерной чертой литургических текстов как исторических источников является всеобщность их функции как относительно самого процесса жизнедеятельности общества, так и относительно любых социальных субъектов, это общество составляющих.

      Эта очевидная "асоциальность" литургических текстов в определенном смысле является чисто внешней, так как многие из них по самой своей направленности по-разному воспринимались представителями разных социальных слоев. Конечно, речь идет далеко не о всем объеме литургики, а об определенных чинах, посвященных проведению социально-политического учения, например, о чинах присяги, исповеди и т. п. Эта проблема - одна из основных при изучении социальной и исторической психологии той эпохи, общее и различное в которых во многом формулировалось именно в зависимости от литургического текста - важнейшего источника по проблемам государственной идеологии и политики2.

      Особенно яркой с этой точки зрения является Служба на положение Ризы Господней. Служба была написана в 1625 г. митрополитом Киприаном по случаю дара шаха Аббаса, пославшего в Москву часть одеяния, которое считалось хитоном Иисуса Христа, и тогда же была издана на Московском Печатном дворе для ежегодного богослужения в честь нового праздника, означавшего символически окончательный переход центра православного мира в Москву.

      Фактически, хитон стал в этом тексте только поводом для прославления Москвы как града "Богом избранного", "Богом почтенного и превознесенного... паче града Иерусалима", града, под ноги которого уже "преклонились" и будут повержены все народы мира; и прославления ее правителя, легитимно наследовавшего "отеческий" престол, также "избранного", "поставленного" и "названного" самим Божеством, как единственного в мире главы православия3. И хотя в тексте этого богослужения нет самой формулы "Москва - Третий Рим, а четвертому не бывать", но вся служба от начала до конца - раскрытие, прославление и конкретизация этой идеи, заново взятой на вооружение и очень важной, как во внутренней, так и во внешней политике первых Романовых.

      Очевидно, что не наличие конкретно-исторической информации важнейшая черта литургического текста как источника. Его уникальная временная и социальная "всеобщность", наивысший, наравне с Писанием (которое как уже сказано, составляло значительную часть литургического текста) авторитет, личное участие в богослужении (в идеале, каждого), персональная и коллективная заинтересованность - определяют влияние литургического текста на историческую психологию и на характер национального менталитета русского народа.

      Знанием и умением понимать литургический текст значительно облегчается осмысление сложных вопросов прошлого. Анализ литургических текстов общественного богослужения помогает понять возникновение, роль и прочность складывания и поддержания так называемой "царистской идеи" - народной веры в доброго "царя-батюшку". Важнейший тезис христианской догматики: "Нет власти не от Бога" - определял обязательность развитой и постоянной молитвы за власть предержащую. Ежедневные неизменяемые богослужения включали многократные (5-6 раз и более в службах даже будничного дня) "просительные" молитвы, "ектений", во время которых присутствовавшие в храме молились прежде всего за царя (имя рек) и членов его семьи и за остальные духовные и светские власти, а те должны были обеспечить возможность праведной и счастливой жизни каждого молящегося. Церковная и светская власти следили за правильным во время богослужения "возношением царского имени", то есть за точностью формулы именования верховного правителя, которая менялась по мере укрепления русского самодержавия, но всегда четко выражала самую сущность государственной идеологии. Нарушение формулы во время богослужения рассматривалось как преступление и приводило к самым тяжелым последствиям: не только снятию церковного сана, но и осуждению на каторжные работы. Тем более преследовался отказ от молитвы за царя, приравниваемый к прямому бунту против верховной власти. Вся ранняя история русского старообрядчества- пример борьбы с царем-антихристом, именно и прежде всего в форме отказа от произнесения обязательной молитвы за него.

      Вместе с укреплением единодержавия изменялся и календарь годичного церковного богослужения. В XVIII в. уже почти треть дней года была предназначена для обязательного богослужения в честь представителей правящей династии - дни ангела, восшествия на престол и поминовения членов царского рода. Эти службы должен был, под страхом наказания, со всей торжественностью совершать сам протоиерей или иерарх, если таковой в церкви был. Богослужения посвящались как прославлению господствующей власти, так и проклятию ее противников. Ежегодно в первое воскресение Великого поста исполняли Чин анафематствования4, во время которого проклинались враги православной церкви и православного государства, начиная с Ария и кончая новыми российскими бунтовщиками. Возникли хорошо известные чины богослужений, в которых не только призывались громы небесные на головы врагов православного государства (молебны о победе над агарянами и т. п.), но и формулировались цели внешней политики. Согласно этим текстам, необходимость расширения границ государства объяснялась тем, что миссия русского царя и его обязанность перед Господом - победить инаковерных и освободить покоренных ими православных.

      Специальные чины и тексты богослужений систематически создавались в зависимости от потребностей церковной и государственной жизни. Таковы созданные и напечатанные в связи с борьбой против церковных реформ патриарха Никона чины "О умирении и соединении православныя веры и освобождении от бед, надлежащих православным от сопротивных сопостатов"5, в которых проклинались "еретики и раскольники", противники Русской православной церкви и православного царя. Литургические тексты русского происхождения отнюдь не были, как сегодня считают многие, малопонятными, далекими от интересов каждого, лишенными напряжения, равнодушно воспринимаемыми молящимися. "Звери лютые", "отступники звероподобные", "пасти кровавые" - вот как описывает противников реформ патриарха Никона вышеназванный молебен, тем не менее названный "О умирении..." Из литературных памятников XVII-XVIII вв. эти тексты своей страстностью больше всего напоминают слова Радищева: "звери лютые, пиявицы ненасытные..." В том же молебне говорится об учении "раскольников" как о "безбожном", "хульном, безглавном и юродобесящемся", которое Бог должен "разрушить, искоренить, ни во что же обратить" и обязательно "под нози верному христианскому царю покорить". В текстах русских служб наряду с вошедшими в фольклор образами встречаются и народные поговорки и эпитеты. В то же время текст богослужения не мог быть написан обыденным языком, от которого язык литургики должен был обязательно отличаться. (Слово в литургике - тема, заслуживающая специального рассмотрения.) Цели, для которых предназначался литургический текст, достигались только при условии не просто понятности, но обязательной доходчивости и эмоционального воздействия. И действительно, если литургический текст несравним ни с одним типом средневековых текстов по своей всеобщности, то так же уникален он и по силе своего влияния, обеспечиваемого частой повторяемостью, но также и личной заинтересованностью каждого, и сопровождающим слово богослужения воздействием литургической музыки, церковной архитектуры и живописи, особого света и даже запаха.

      Природу литургического текста как исторического источника во многом определяет его синкретичность, характерная вообще для средневековой культуры и литературы. Для литургического текста, а значит и для характера изложенной в нем информации синкретичность и сопровождающая ее обобщенность принципиальны. Однако всеобщность в богослужении, когда речь идет о земных делах, исходя из самой учительной функции литургического текста, раскрывается в конкретном. Например, во время чтения Всеобщего синодика6 в тысячах русских церквей XVII в. люди молились за всех православных христиан, ранее почивших, но не просто "за всех умерших", как стали произносить позднее, а конкретно - за умерших определенным типом смерти; при этом могли перечислять 25(!) типов смертей. В одном из текстов Синодика XVII в. вначале перечислялись пять типов смерти во время военных действий, а затем поминали людей "от немец, вогулич, самоеди погибших", что позволяет локализовать список Синодика северными землями Руси, скорее всего их Северо-Востоком, так как в том же списке Синодика есть детали, характерные для Урала: упоминаются души людей "с высоты гор спадших", "в пещерах ископанных и в расщелинах каменных измерших, в пропастех земных ужную смерть приимших" и "по повелению цареву златую руду копавших и персию засыпанных". Последнее же, 25-е прошение заставляет нас воочию увидеть быт XVII века. Оно посвящено памяти "кусом подавившихся и крохой поперхнувшихся". Трудно рекомендовать более полную по содержанию, более краткую по объему и совершенно точную, согласно самой своей функции, характеристику жизни российского общества раннего XVII в., чем этот литургический текст.

      Хотя к этому типу источников едва ли нужно подходить только с точки зрения наличия в них информации о конкретных фактах истории и ее репрезентативности, такая информация тоже встречается; как ее происхождение, так и функция обеспечивают максимальную ее достоверность; Однако в разветвленном, детализированном и функциональном мире литургики, как и во всей структуре рожденных функционированием сложного общества источников, необходимо знать, где искать ту или иную прямую информацию. Например, в текстах синодиков епархиальных соборов нередко приведены имена людей, погибших в битвах за Отечество, которых нет ни в летописях, ни в каких-либо иных источниках7. В Синодике Успенского кремлевского собора перечисляются люди, погибшие во многих битвах на протяжении веков.

      Эти имена, по самой сущности и целям текста, должны были полностью соответствовать исторической реальности. Нередко в этих чинах мы находим неожиданные для столь "высокого" документа факты, однако вполне понятные с точки зрения той эпохи: например, много говорит историку проклятие корчемникам, продающим "зелье" в розлив (рюмками). Уточнить датировку издания на Московском печатном дворе так называемых Листов о поклонах, в которых изложено решение Русской православной церкви по одному из спорных вопросов богослужения, послужившее непосредственным поводом начала раскола, увидеть напряжение и силу борьбы против этого решения, так же неожиданно позволяет Чин анафематствования кремлевского Успенского собора (1684 г.). В его тексте содержится "анафема" неизвестному еретику, замазавшему дегтем текст печатного "листа о поклонах", вывешенного в Чудовом монастыре.

      О службах русским святым сами церковные историки8 писали как о "слишком житейских". Однако до настоящего времени нет какого-либо обобщающего их характер, особенности и историческую информацию исследования, подобного известному труду В. О. Ключевского. В отечественной литературе нет исследования (пожалуй, кроме уже давней книги Ф. Спасского), обобщающего материал служб русского происхождения на том археографическом и источниковедческом уровне, который сегодня достигнут применительно к другим типам памятников. Тексты служб ранним русским святым, созданные, как правило, через десятилетия и века после смерти реальных персонажей, изучались редко. Но именно они сыграли неоценимую и неоцененную еще роль в становлении русского национального менталитета, например, в вопросах "терпения" - так много объясняющей черты национального характера, воспитанного на идеале русского святого. Достаточно напомнить характерный для России культ блаженных, ставших даже официальными покровителями высшей светской власти.

      Специального изучения требуют и богослужебные чины, созданные в целях обслуживания самых разных и неожиданных для современного человека сторон государственной жизни. Например, важнейший политический текст "помазания на царство" или чины на закладку нового города, на победу над "супостатами", во время междоусобия и т. д.

      Неисчерпаемый материал о жизни человека русского средневековья мы находим в текстах богослужения "на потребу", то есть на все те случаи жизни индивидуального и коллективного субъектов, когда им необходимо было освящение, признание, помощь и защита. Поскольку церковь должна не только учить принципам богоугодной жизни, но и контролировать их исполнение, следя, чтобы грехи "искупались" и прощались, ряд литургических текстов посвящен именно этой задаче. Уникальную информацию содержат чины исповеди, составленные специально для разных категорий исповедующихся: иерархов, представителей власти, мужей и жен, юношей и девиц. Исповедь - покаяние в грехах и их прощение - и с точки зрения Русской православной церкви, и с точки зрения государства- важнейшее событие. Без исповеди невозможно причастие, а без причастия невозможно не только спасение души, но поступление на государственную службу или венчание - то есть создание признаваемой государством семьи, обладавшей правом наследия. Приведем только два говорящих сами за себя примера. В тексте исповеди начала XVII в. из 37 вопросов о грехах иерархов Русской православной церкви - 12 вопросов (типа: не ставил ли попов за мзду) посвящены различным формам симонии, то есть использованию высокого церковного положения для достижения личной выгоды. В вопросах исповедующимся мирянам перечислены все запрещенные игры (в том числе шахматы) и зрелища. Насколько информация исповедей уникальна для времени русского средневековья, показывает исповедь женатых мужчин, которым задаются многочисленные вполне конкретно сформулированные вопросы о формах интимных супружеских отношений, которые все были греховны, кроме необходимых "для чадородия".

      В средневековом русском обществе не было не только принципиальных атеистов, но даже и неверующих. Встречается много недовольных приходским священником или епархиальным архиереем, состоянием церковной жизни; неправильным, на взгляд сомневающихся, пониманием вероучения или отправлением богослужения. Однако и проявляющие сомнения люди всегда обращались с верой к высшему Судье и готовы были ради веры идти на смерть.

      Обязательное для всех общественное богослужение в идеале, по Уставу, должно было совершаться в храмах согласно календарю. В основе его лежали неизменяемые тексты, предназначенные для суточного богослужения, совершаемого в определенные часы. Именно эти тексты, повторяемые изо дня в день и содержащие самые общие положения христианской веры и христианской истории, составляли основу обучения вере и грамоте. До конца XVII в. первой учебной книгой и для царевича и для крестьянского сына, после Азбуки или Букваря, где первые тексты для чтения - также молитвы, был Часовник, содержащий богослужение вечерни, павечерницы, полуношницы, утрени и часов. Завершала образование для большинства грамотных людей, по крайней мере до конца XVII в., Псалтырь, ве псалмы которой в XVII в. полностью прочитывались во время богослужения за седмицу. Таким образом достигалось не только недоступное современному миру (если забыть роль выступлений Сталина, цитатников Мао Цзедуна и т. п. почти литургических для своего времени текстов) единство воспитания и образования, но и максимально широкое знание богослужения и его максимально глубокое воздействие.

      Воспитанный в советское, да и в перестроенное время человек с трудом понимает цели и сущность общественного богослужения, но историк не может не считаться с существовавшей и существующей для десятков поколений людей в течение многих веков "литургической реальностью", в которой для верующего создается возможность непосредственного молитвенного общения с силами небесными. Вспомним возглас, утверждающий в наиболее таинственной части литургии верных, что "ныне силы небесные с нами служат". Персонализм христианства, особенно разработанный и действенный в православии, предполагает возможность и необходимость прямого молитвенного общения конкретной личности человека, живущего в исторически определенном времени и пространстве, - с вневременной, внепространственной, а значит бесконечной и вечной личностью трехипостасного Бога (тем не менее не перестающего быть личностью). В литургической реальности преодолевается эта несопоставимость и несоотносимость. Для этого необходимы, по учению церкви, люди, получившие силой Духа Святого право совершать таинства (иереи, архиереи), Слово (чин, последование, чинопоследование...) богослужения, предписанное Уставом; а также специальное место (храм, алтарь), освященный архиереем антиминс и другие условия, необходимые для вхождения личности верующего в литургическую реальность. Все построение суточного, седмичного и годичного кругов богослужения готовит прихожанина к восприятию литургического времени и литургического пространства. Время в богослужении то бесконечно ускоряется (в службах суток символически повторяется вся церковная история от сотворения мира до воскресения Христова), когда "миг равен вечности", то раздвигается - в службах года, то приближается к себе самому, например, в богослужениях Страстной седмицы. То же происходит и с литургическим пространством, когда храм становится вселенной, в которой пребывают Господь и Силы небесные, а алтарь - то яслями младенца Христа, то гробом, то троном божества.

      Представить колоссальное влияние литургической реальности на народное сознание и менталитет прошлых столетий помогают примеры и из нашего времени, связанные с особенностями средневекового народного сознания, сохраненного русским старообрядчеством, четвертый век исповедующим принципиальный традиционализм как основу своего исторического мироощущения. Говоря со многими наследственными сторонниками старой веры, мы, пройдя через ряд недоразумений и ошибок, вынуждены были понять, что большинство из них воспринимает события последних столетий не как собственно историю человечества, а время, прошедшее со времени раскола, - не как историческое время. Христианское понимание процесса истории- это история раскрытия в мир идеи Бога, возрастания ее в мире и людях. Поэтому высшая точка человеческой истории в этой системе координат - пребывание на земле воплощенной Второй божественной Ипостаси. С приходом же и победой в последней православной стране в середине XVII в. Антихриста, по учению всех направлений старообрядческого движения (выраженному реже сознательно, чаще бессознательно), история останавливается, прекращается, а точнее, продолжается только в пределах старообрядческих общин, для сохранивших "истинную" веру. Поэтому задаваемые неопытными исследователями вопросы об истории старой веры вызвали всегда у информанта желание рассказать об апостолах, о святых Ольге и Владимире... Время собственной жизни тем более не воспринималось как время историческое, а только как время личного опыта, которым можно и должно поделиться с молодыми.

      В 1976 г. летом, когда американцы подлетали к Луне, мы работали в беспоповских старообрядческих общинах нижегородской земли (Горьковская область). И тогда видели затруднение, испытанное старым знакомым, поспорившим "на бороду", что "Господь не допустит людей коснуться Луны", так как это уже не земное, а "небесное" пространство, земным тварям недоступное. Каясь в своем греховном споре и боясь потерять незаменимый символ истинности и мужественности, наш знакомый пытался найти с нашей "ученой" помощью выход из создавшегося положения. Но прежде, чем нога космонавта коснулась первого из небесных тел, коллективный традиционный разум общины нашел приемлемое разрешение противоречия. Было признано, что не люди нарушают заветы Писания, а Господь, в руках которого время и просторы Вселенной, расширил земное пространство, включив в него и ближайшее к Земле небесное тело.

      Учитывая тысячелетнее влияние литургических текстов и литургической реальности на народное сознание, гораздо легче понять особенность народного менталитета: идеи и положения, рожденные текстами богослужения, закрепляются в нем как конкретизация и жизненное воплощение основных постулатов Писания. В этом контексте вполне определяется и конкретно-историческая проблема сочетания в народном сознании христианства и язычества, продолжающего и ныне жить в так называемом народном православии, которое пользуется языческими по своей сущности, хотя вполне христианскими по форме, заговорами-молитвами. Недаром книги, в которые входили эти тексты в их народном варианте, - так называемые дурные требники, как правило, официальной церковью уничтожались. Эта проблема, столь актуальная и всесторонняя для средневековой русской Церкви, в более позднее время по вполне очевидным причинам также перешла в сферу литургики.

      Можно было бы назвать еще многие снова и снова возникающие в историческом массовом сознании проблемы, в большей или меньшей степени, прямо или косвенно объясняемые требованиями и содержанием православного богослужения. Таковы вопросы истинной и ложной власти и ее легитимности, истинной и ложной церкви, человеческого долга и т. п. Очевидно, что каждая новая эпоха дает свои ответы на эти вопросы, ссылаясь на одни и те же слова Писания и богослужения; возможность многозначной интерпретации их заложена в особенностях литургического текста.

      Остается пока еще не решенной проблема типологии литургических текстов как исторических источников. Поскольку им всем свойственна фактически единая общественная функция, наиболее четкая классификация этих текстов возможна исходя из внутренних принципов организации самого богослужения. Такой подход позволяет выявить тексты неизменяемых суточных служб, формулирующие наиболее общие положения христианства и православия, конкретизирующие основные моменты христианской истории; изменяемые части служб двунадесятых и великих праздников лунного и солнечного церковного года; изменяемые части богослужения "местных" (русских) праздников и памятей русским святым. Среди литургических текстов, не обязательных для всего общества, то есть "на потребу", необходимо выделить тексты, обслуживавшие функционирование государства, населенного пункта, семьи и личности. Однако, эта актуальная задача - предмет уже иного исследования.

      Примечания

      1. Трефологион, первая четверть (сентябрь - ноябрь). Часть основная. Москва. Печатный , двор, 1. VI. 1637; Трефологион, вторая четверть (декабрь-февраль). Москва. Печатный двор, 7. 1. 1638; Трефологион, третья четверть (март- май). Москва. Печатный двор, 21. V. 1638; Трефологион, четвертая четверть (июнь- август). Москва. Печатный двор, 21.V.1638; Трефологион, первая четверть (сентябрь- ноябрь) часть дополнительная. Москва. Печатный двор, 1. VI. 1637. ЗЕРНОВА А. С. Книги кириллической печати, изданные в Москве в XVI-XVII веках. Сводный каталог. М. 1958.
      2. См., напр.: СОБОЛЕВА Л. С. Паремийные чтения Борису и Глебу. В кн.: Вопросы истории книжной культуры. Вып. 19. Новосибирск. 1975; Исследования по истории общественного сознания эпохи феодализма в России. Новосибирск. 1984, с. 24-38.
      3. Служба на Положение ризы Господней. М. Печатный двор. Ок. 1625 года. См. 6-ю песнь канона (л. 15-15об.).
      4. НИКОЛЬСКИЙ К. Анафематствование, совершаемое в первую неделю великого поста. СПб. 1879.
      5. Канон- молебен о соединении веры православные и о умирении церкви. М. [не ранее 1652г. и не позднее 1663г.]; Молебное пение, певаемое в нужи церковной, о умирении и соединении веры... М. [тогда же]; Модебное пение о умирении... и освобождении от бед, належащих православным от сопротивных... и канон... о соединении веры. М. (тогда же).
      6. УСПЕНСКИЙ Ф. Синодик в неделю православия. - Журнал Министерства народного просвещения, 1891, ч. 2.
      7. РОМОДАНОВСКАЯ Е. К. Синодик ермаковым казакам. - Известия Сибирского отделения АН СССР, 1970, N 9. Серия общественных наук, вып. 3.
      8. СПАССКИЙ Ф. Г. Русское литургическое творчество. Париж. (19.51), с. 6, 7, 47.

      Вопросы истории. - 2000. - № 6. - С. 112-120.