Saygo

Прометеизм Юзефа Пилсудского

2 сообщения в этой теме

СИМОНОВА Т. М. ПРОМЕТЕИЗМ ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ ПОЛЬШИ. 1919-1924 гг.

Вопрос о восточном направлении внешней политики Польши в межвоенные годы был поднят польским историком Ю. Левандовским в 60-е годы и С. Микуличем в 1971 г. 1 Последний главной целью этого направления внешней политики назвал "поддержку внутри СССР националистических движений и пробуждение национального самоосознания отдельных советских республик", подчеркнув отличие "специфических интересов Польши" от интересов западных государств.

Работа Микулича была основана на новых материалах многочисленных архивов Польши, российские же архивы оказались вне поля зрения автора. С тех пор для польских историков эта тема перестала быть актуальной. Она не была представлена и на последней польско-российской конференции, организованной Институтом истории ПАН и Институтом российской истории РАН 30 ноября - 1 декабря 1999 г.

В советской и российской историографиях к этой теме не обращались. Между тем богатый архивный материал российских архивов, прежде всего фондов 2-го отдела Генштаба Польши из бывшего Особого архива - Центра хранения историко-документальных коллекций, ныне Российского государственного военного архива, Государственного архива социально-политической истории, Государственного архива Российской Федерации, позволяет выделить ключевые аспекты этой темы и нюансы прометеизма.

Прометеизмом в польской историографии обозначено направление во внешней политике, связанное с именем Ю. Пилсудского, его соратниками и сторонниками. Это наименование происходит от названия клуба "Прометей" и одноименного журнала, созданных при активном участии и финансовой поддержке 2-го отдела польского Генштаба в 1928 г. 2, но идеология и основные направления прометеизма сформировались задолго до этого.

Главная цель этого направления - разделение Советской России, позже - СССР, по национальным швам, сведение территории России до территории XVI в., а также расширение сферы политического и экономического влияния Польши на востоке путем создания федерации в составе Финляндии, Балтийских государств, Белоруссии, Украины, Крымского и казаческого государств, союза государств Кавказа. Идеологи этой программы предполагали использовать как национальную эмиграцию, так и сепаратистские круги внутри Советской России (СССР), отводя Польше роль координатора в будущей федерации государств-лимитрофов.

Независимое польское государство было создано на Парижской мирной конференции в 1919 г., но все предшествующее этому событию десятилетие польские историки, общественные деятели, писатели-неоромантики обосновывали и развивали тезис о мессианской роли Польши на востоке в качестве барьера, отделяющего западную цивилизацию от варварского азиатско-византийского востока. Они делали акцент на значительности вклада польской культуры в мировую культуру, развивали мысль о специфическом "польском" характере, гарантирующем существование и успешное развитие демократического государства. Накануне Парижской конференции в 1918 г. в Берне на польском и в Париже на французском языках была издана энциклопедия "Польша", в которой были аккумулированы основные программные положения этого направления: принадлежность польской культуры и польской цивилизации к западноевропейской, приоритетность польского вопроса в европейской политике, как ключа к европейскому равновесию, противопоставление русской (азиатской) и польской (европейской) культур 3.

Позиция стран Антанты по поводу места Польши в послевоенном мире была выражена маршалом Франции Ф. Фошем 15 сентября 1919 г.: Польша должна будет сыграть роль, "с одной стороны, барьера против большевизма, а с другой - против Германии". Чуть позже, в декабре того же года, на заседании премьер-министров в Лондоне союзники решили расширить эту роль до "своего рода заграждения из колючей проволоки" вокруг России. Лорд Дж. Керзон подчеркнул при этом, что в пределы "проволочного заграждения" Антанта вмешиваться не будет, обратив пристальное внимание на то, что "все государства вокруг России борются за свою свободу и самостоятельность" - это, по его словам, относилось "в равной степени и к Финляндии, и к прибалтийским государствам, и к Польше, и к Деникину, и к Кавказу" 4.

Планы Антанты в отношении Польши не были секретом ни для правительства США, ни для "красной", ни для "белой" России.

Американский представитель при миссии Антанты в Польше генерал-майор Д. Карнап сообщал президенту США В. Вильсону 11 апреля 1919 г.: "Империалистические идеи - вид безумия, завладели психикой французов, они пытаются создать цепь сильных милитаристских государств, зависимых, насколько возможно, от Франции... Никто в настоящее время не нападает на Польшу, наоборот, грустно смотреть, что в стране, где такая нужда, где усилия правительства и все источники дохода должны были бы быть направлены на улучшение материального положения населения и государственного управления, всем овладел военный дух. Этот военный дух является для будущей Польши большей опасностью, чем большевизм" 5.

В начале февраля 1920 г. народный комиссар иностранных дел Г.В. Чичерин сообщал В. И. Ленину и в Политбюро ЦК РКП: "Французское радио из Варшавы говорит о том, что Польское правительство собирается потребовать от нас независимости Украины, Белоруссии, Литвы и Латвии, причем Петлюра подал меморандум Польше и Антанте о необходимости независимости Украины. По всему видно, что Польша собирается потребовать великодержавные требования и окружить себя кольцом вассальных государств. Или мы должны отказаться от Украины, или в результате борьбы за Украину поляки пойдут на Москву, или же надо локализовать борьбу путем немедленного отделения от нас красной независимой Украины" 6.

Командующий вооруженными силами Юга России А.И. Деникин вспоминал, что, по сведениям из французской миссии, главе военной миссии Польши Карницкому, прибывшему для переговоров с Деникиным в сентябре 1919 г., "были даны инструкции настаивать перед командованием Юга на границах "Великой Польши", обнимающих Курляндию с Балтийским побережьем, Литву, Белоруссию и Волынь". Деникин обратил внимание и на то, что Франция, оказывая материальную поддержку вооруженным силам Юга, Украины, Финляндии и Польши, серьезно относилась лишь к последней, и "только для ее спасения вступила впоследствии в более тесные сношения с командованием юга в финальный, крымский период борьбы" 7.

После образования государства и создания при активной помощи Франции вооруженных сил Польши, пассивная роль "барьера" между европейской и азиатской цивилизациями перестала устраивать Пилсудского и активные слои польского общества, ядром которых были его соратники по революционной и военной деятельности. В декабре 1920 г. во 2-м отделе польского Генштаба были разработаны основные направления создания из Польши единого национального государства автаркического типа, способного вести независимую от великих держав самостоятельную внешнюю политику.

Согласно этому плану, независимость и могущество страны могут обеспечить лишь сильные, хорошо подготовленные вооруженные силы, наличие развитой системы железных дорог, сильная экономика и прочные границы, стабильная внешняя политика с ориентацией на страны Антанты и укрепление дружественных отношений с соседними государствами в форме военных конвенций. Разграничительная линия между "цивилизованной" Европой и "варварским" Востоком должна пройти, по мысли разработчиков этого программного документа, по рекам Двина и Днепр на протяжении от Балтики (от Финляндии) до Кавказа. Новые государства, образовавшиеся вдоль этой линии, будут вовлечены в союз в виде федерации. Польше в этом союзе была отведена роль лидера. Уже в сентябре 1920 г. специалисты 2-го отдела Генштаба высоко оценили перспективы расширения польского влияния на Восток. В секретном реферате "Перспективы на Востоке" они поспешили сделать вывод о том, что "финны, латыши, эстонцы и даже чехи" стремятся участвовать в этой акции 8.

Первым шагом по воплощению в жизнь миссионерской роли было наступление польской армии на Вильно в начале 1919 г. В апреле столица Литвы и часть ее территории были оккупированы. Летом того же года польская армия подошла к Минску. Во время похода Деникина на Москву летом 1919 г. Пилсудский приостановил наступление, за что последний обвинил Начальника Польского государства в спасении большевизма в России. Деникин не был далек от истины - красные для Пилсудского были предпочтительнее белых, сторонников "единой и неделимой России" 9. Однако позже генерал П.Н. Врангель продолжал надеяться на создание объединенного "славянского фронта", в состав которого, по его убеждению, должна была войти и Польша. В записке Деникину в декабре 1919 г. он писал: "польская армия в настоящее время представляет собой вторую по численности в Европе"10. Врангель и Пилсудский заключили соглашение о сотрудничестве, несмотря на то, что в руководстве белой армии уже не было иллюзий относительно планов Польши: в Константинополь и Крым поступала информация из Варшавы от представителя Врангеля в Польше Г. Кутепова (близкого родственника генерала А.П. Кутепова) о плане создания федерации государств, граничащих с Россией11. Сторонники и защитники "единой и неделимой" стали временными союзниками Пилсудского, во время явной угрозы Польше со стороны Советской России и наступления Красной Армии в июле 1920 г.

Идея сотрудничества с левым крылом русской эмиграции представлялась бывшему социалисту Пилсудскому более плодотворной. Она стала разрабатываться в польских военных кругах с 1918 г., сначала в Польской военной организации (ПОВ), затем - во 2-м отделе Генштаба Польши. К ее сторонникам принадлежали шеф 2-го отдела Б. Медзинский, сменивший Медзинского на его посту Т. Шетцель, М. Сокольницкий, А. Струг, В. Венява-Длугошевский, К. Вендзягольский и некоторые другие соратники Пилсудского. Вендзягольский был близко знаком с Б.В. Савинковым будучи комиссаром VII армии во время правления Керенского.

В январе 1920 г. Н.В. Чайковский и Б.В. Савинков прибыли в Варшаву, где Пилсудский изложил им два варианта - "широкий" и "узкий", своего плана на востоке. В феврале Вендзягольский по поручению Пилсудского провел встречу в Париже с Н.Н. Львовым, В.А. Маклаковым и другими лидерами российской эмиграции. Речь шла о требовании Польши восстановления границ 1772 г. и признания независимости новых государств - Украины, Литвы, Эстонии, а также территорий Дона, Кубани и Терека12.

Проект создания федерации государств на территории бывшей Российской империи в Лондоне, согласно сообщению польского посланника Е. Сапеги, считали "замаскированной аннексией или утопией"13.

После недолгой передышки в продвижении на восток, Пилсудский продолжил наступление и к июлю 1920 г. подошел к "линии Керзона", установленной Парижской конференцией в качестве границы Польши на востоке. В то же время в Варшаве при активном содействии польских военных властей был сформирован Российский Политический Комитет (РПК) под руководством Савинкова.

Программа РПК включала требования вооруженной борьбы с большевиками; земли - народу при уничтожении крупной и сохранении мелкой земельной собственности; права самоопределения народов Финляндии, Литвы, Латвии, Эстонии, Белоруссии, Украины, Кавказских республик (Грузии, Азербайджана, Армении) и Северного Кавказа; укрепления дружеских отношений с Польшей и избрание в будущей "третьей России" законодательного собрания на основе всеобщего, равного, непосредственного и тайного голосования14. Взяв на себя функции будущего российского правительства, РПК получил разрешение от военного министерства Польши на формирование российских военных отделов на ее территории - армии генерала Б. Пермикина (3-я Российская армия) и на переподчинение Савинкову армии генерала С.Н. Булак-Балаховича (Народно- добровольческая армия).

Савинков пребывал в заблуждении относительно федералистских планов Пилсудского и, как свидетельствуют документы, Начальник Государства не стремился их развеять. В письме к Н.В. Чайковскому в Париж от 14 июня 1920 г. Савинков писал: "мне казалось в январе (во время встречи с Пилсудским - Т.С.), что между им, Вами и мною не было существенных разногласий в смысле желательного устроения Восточной Европы, ибо мы все трое, как будто бы одинаково выражали надежду, что Россия воссоздается как Великая Федеративная Республика, а сильная (увеличенная плебисцитом) и свободная Польша будет жить с ней в дружбе и мире. Пилсудский ответил, что и сейчас он думает приблизительно также. По его мнению, в будущем, все отделившиеся ныне национально-государственные образования образуют союз с Россией на началах большей или меньшей степени федерации, что Польша и Финляндия примкнут к этому союзу"15. Поманив Савинкова призраком "Великой Федеративной Республики России", Пилсудский не ошибся. Савинков развернул активную деятельность по воплощению в жизнь предложенной ему национальной программы и в первый период своей деятельности в Польше, до заключения Рижского мира, получал солидную материальную поддержку из польской казны через военное министерство, а после заключения мира - через министерство иностранных дел.

Со времени создания РПК до его вынужденного роспуска (в действительности - переименования сначала в Российский эвакуационный комитет (РЭК), затем - в благотворительную организацию Попечительский комитет) по требованию советского правительства после ратификации Рижского мира, комитет провел определенную дипломатическую работу. В июле 1920 г. было заключено соглашение о сотрудничестве с представителями российских военных формирований на территории Литвы, Псковской и Витебской губерний, в октябре того же года подписаны соглашения о политическом и военном сотрудничестве с Белорусской народной республикой (БНР) и Украинской народной республикой (УНР). В декабре РПК представил французскому правительству Меморандум об отношении к государственным новообразованиям на территории бывшей Российской империи, в январе 1921 г. - докладную записку военному министерству Франции с сообщениями о работе РПК.

Тогда же на имя польского и французского министерств иностранных дел были направлены сообщения об отношении РПК к Рижскому договору и российско-польскому вопросу. В министерства иностранных дел Финляндии, Латвии, Эстонии, Грузии РПК разослал декларации о признании этих государств. В феврале и марте 1921 г. РПК разработал проект соглашения с УНР о совместном представительстве при союзных державах и совместной борьбе с большевизмом. Тогда же были подписаны протокол о международно- правовом объединении РПК с УНР и соглашение с Белорусской и Кубанской республиками 16. На совещании представителей РЭК и правительства УНР по поводу "международно-правового объединения двух народов" было подчеркнуто, что "освобожденные от большевиков независимые новые государства, территории бывшей Российской империи, естественно представляют собой цепь, которая смыкает вокруг еще остающейся под большевистским игом Советской Россией". Савинкову и Петлюре виделась не просто "полоса территорий", но союз двух народов, "объединенный общими политическими и экономическими интересами"17.

Основными военными силами, на которые мог рассчитывать РЭК, как было заявлено Савинковым в меморандумах, разосланных с января 1921 г. начальнику 2-го отдела польского Генштаба, генералу Нисселю, полковнику С. Довойно-Соллогубу, были остатки армий Балаховича и Пермикина (после интернирования в польских лагерях их число составило 15 тысяч).

Подготовка вооруженных формирований и агентов разведсети на территории Украины, Белоруссии, России из контингента военнопленных и интернированных из польских лагерей была одним из важнейших направлений деятельности РПК(РЭК) до высылки савинковцев из Польши в октябре 1921 г. Число русских военнопленных в польских лагерях после окончания польско-советской войны, по данным, полученными нами из материалов 2-го отдела Генштаба Польши, до начала репатриации составило не менее 180 тыс. человек18.

В начале января 1921 г. в составе РПК был учрежден отдел по управлению интернированными в Польше. Кроме попечительских функций отдел должен был выполнять функции снабжения интернированных из средств, поступавших из военного министерства, затем - министерства иностранных дел, а также от благотворителей: генерала Е.К. Миллера из Российского общевоинского союза (РОВС), В.Л. Бурцева, С. Рейли и других.

Формирование агентурной сети осуществлялось под руководством Информационного отдела, которым руководил младший брат Б. Савинкова, Виктор. Бюро имело законспирированные пункты в лагерях Стржалково и Тухола, а также сеть пограничных пунктов, через которые осуществлялась переправка агентов на территории соседних государств: в Глубоком, Вилейке, Столбцах, Лунинце, Сарнах, Ровно, Тарнополе. Информбюро осуществляло рабочие контакты со 2-м отделом Генштаба Франции и руководством французской военной миссии в Польше.

Главной целью деятельности организации Савинкова была подготовка восстаний по всей России, общее выступление было запланировано на июль - август 1921 г. Обосновывая готовность комитета к выступлению против советской власти в меморандумах, разосланных в январе 1921 г. начальнику 2-го отдела Генштаба, генералу Нисселю, полковникам Довойно- Соллогубу и Венява-Длугошевскому, Савинков заявлял, что "комитет имеет действительную поддержку в Польше, популярен среди крестьян, располагает собственными военными силами, связан с "зелеными". Для организации восстаний по всей России, комитет, по его словам, имеет "1) террористические организации в Москве, 2) агентов в Москве, Петрограде, рядах Красной Армии (у Буденного), 3) стремится объединить все крестьянские отряды, всех "зеленых", отряды атамана Махно. Имеет связь с партизанами в Карелии, Ингерманландии, Новгородской губ., Псковской губ., в Белоруссии, с партизанами "Зеленого Дуба", Минской губ., Могилевской губ., на Украине - с атаманом Махно, на Кубани - отрядами казаков. Северная группа представлена полковником Эльвенгреном, Белорусская группа - поручиком Дергачем и поручиком Орловым, Украинская группа - капитаном Некрашевичем, Кубанская группа - полковником Бережневичем и капитаном Новицким"19. По данным белорусских историков, "зеленая армия", организованная по поручению ЦК партии белорусских эсеров, координировала свою деятельность с Савинковым и к концу 1920 г. насчитывала 3200 человек. Антисоветские белорусские отряды у польско-советской границы к марту 1921 г. насчитывали более 13 тыс. человек20.

На опасность, существовавшую на западной границе Советской России после окончания военных действий в июле 1921 г., обратил внимание заместитель председателя ВЧК И.С. Уншлихт в докладной записке в ЦК РКП и В.М. Молотову: "Стремление Петлюры захватить Украину, а Савинкова Белоруссию, как начало общего наступления на Россию, не ослабли. Первоначально их военный успех с одновременным восстанием кулацких элементов Украины и Белоруссии - может быть сигналом нового открытого похода против нас Антанты.

Меры к ликвидации первого удара необходимы. Петлюра и Савинков строят свои расчеты на белых войсках, интернированных в Польше и Чехо-Словакии. Численность этих войск около 30 000 солдат. Несмотря на принимаемые меры к укреплению дисциплины, к сохранению боевых организаций, к улучшению снабжения - процесс разложения в этих войсках усиливается, но не в той мере, чтобы лишить их боеспособности.

Считаться с этими войсками, как с реальной силой, приходится..."21.

Возможность создания самостоятельного белорусского государства Пилсудский оценивал не очень высоко. Речь о федерации с Белоруссией зашла впервые в Декларации по вопросу о Белоруссии от 5 октября 1918 г. К проблеме белорусского государства Начальник Государства предполагал обратиться лишь после укрепления независимых Украины и балтийских государств. По мере продвижения польских войск на восток, в июле 1919 г. в Генеральном штабе Польши разработали проект создания автономного округа в составе Минской и Могилевской земель, который и должен будет стать центром возрождения белорусского народа и войти в состав федерации. Все территории к западу от предполагавшегося автономного округа должны были безусловно войти в состав польского государства. Белорусские школы здесь предполагалось ликвидировать, учителей перебросить в Минский район.

Продвижение польской армии на восток исключало создание какого-либо белорусского государственного образования. Во время тайных переговоров с Белорусской Радой в Минске в марте 1920 г. польская сторона получила 29 предложений по созданию независимой Белоруссии. Из них польская сторона приняла лишь одно, устранив такие, которые касались защиты целостности Белоруссии, самоопределения на основе волеизъявления народа, равноправия польского и белорусского языков. Финансовые требования белоруссов были сокращены почти в три раза22. После вступления польской армии на территорию православной Белоруссии, польское командование столкнулось с выражением открытого недовольства со стороны местного населения. По окончании боевых действий, до заключения перемирия в польско-советской войне, 2-ой отдел Генштаба Польши инициировал кампанию в печати по обсуждению белорусских проблем. На страницах газет "Свобода", "Варшавское слово" и других публиковались пропольские статьи и документы пропольски ориентированных организаций. Одной из таких была Декларация за подписью Польской Народной Рады Белоруссии (земли Минская, Могилевская, Витебская и Польская Лифляндия), Комитета защиты Восточных земель и Стражи Кресовой от 12 сентября 1920 г. В Декларации была подчеркнута роль Польши - защитницы Европы "перед восточным насилием", "пионерки западной цивилизации на этих землях". "... Лозунг возрожденной Польши - вместе с обеспечением и утверждением завоеванной собственной независимости - подавать руку братской помощи народам Восточной Европы... Непременным условием, от которого нам нельзя отказаться, является отказ России от претензий на земли, лежащие к востоку от границы 1772 г., которые совершенно не имеют русского населения... Белорусские земли только в единении с Речьпосполитой получат возможность национального и культурного развития..."23.

В октябре 1920 г. при содействии 2-го отдела Генштаба Польши был создан Белорусский политический комитет (БПК), в состав которого вошли П. Алексюк, В. Адамович, Ю. Сенкевич. 12 октября БПК заключил соглашение с Булак- Балаховичем о вербовке добровольцев в его армию, такое же соглашение комитет подписал и с Савинковым. В конце 1920 г. 2-й отдел Генштаба предпринял попытку использовать в своих целях Белорусскую крестьянскую партию "Зеленого Дуба", которая была передана в подчинение Балаховичу Белорусским политическим комитетом. Партия "Зеленого Дуба" была создана председателем БПК В. Адамовичем в 1918 г. и к январю 1921 г., по сообщению начальника Информбюро РПК Виктора Савинкова во 2-й отдел Генштаба, "обладала партизанскими отрядами около 10, численностью каждого из них между 12 и 150 человек". Территория действия крестьянской партии - восточные окраины Белоруссии (Смоленская, Витебская, Могилевская, Гомельская губернии). "Штаб ее, - сообщал В. Савинков, - руководимый сотником Дергачем, несмотря на сравнительно высокие качества последнего, неудовлетворителен. Сама партия "Зеленого Дуба" лишена авторитетного руководства". Крестьянские организации "Зеленого Дуба" конспиративны, вследствие чего распространенность их и сила не могут быть точно учтены" 24.

В конце 1920 г. глава штаба партии "Зеленого Дуба" сообщал В. Савинкову, что "организация покрывает густой паутиной всю Белоруссию", "Организация могла бы работать более живее и интереснее, - предполагал начальник Информотдела, - но отсутствие средств заставляет ограничиться очень слабой в сравнении с проектом работой. Теперь работа заключается в печатании воззваний, формировке пятерок по деревням, посылкой туда оружия и подрывного материала, но все это добывается с огромным трудом и риском. Оружие приходится буквально красть у поляков" 25. Член ЦИК крестьянской партии "Зеленого Дуба" В. Адамович просил Б. Савинкова поддержать партию деньгами и людьми, "хорошо умеющими лавировать в политических волнах". "Если мы сумеем создать Белоруссию, - писал он, - то этим создадим Раду для общего нашего дела, спасения Родины. В партии "Зеленого Дуба" все члены комитета настроены очень дружелюбно к русским, это, конечно, остается тайной для поляков" 26. При посредничестве братьев Савинковых главный штаб "Зеленого Дуба" наладил хорошие отношения с польскими военными властями, которые поддержали белорусское народное движение сначала продуктами из интендантства 18 дивизии и IV армии. Белорусские руководители партизанского движения постоянно увеличивали число едоков. Так, Дергач, получая продукты из польского интендантства, на 3 000 человек при реальной численности в 450, излишек продуктов реализовывал по спекулятивным ценам. Проверка деятельности "Зеленого Дуба" Информбюро в апреле 1921 г. установила "те же явления, что и в остальных белорусских организациях": "жажду к наживе, мальчишеское отношение к делу, полную непригодность всех этих "атаманов" к организационной работе". Польское командование разоружило партизан, основная их часть разошлась по домам, к середине 1921 г. организованных партизан "Зеленого Дуба" осталось 80 человек"27.

В создании управляемого белорусского государственного образования Генштаб Польши пытался разыграть и карту Балаховича. С его помощью была предпринята попытка создания "самостоятельной демократической Белоруссии", связанной "узами родства с двумя славянскими народами - Россией и Польшей", а самого генерала Балаховича назначить "верховным командующим над всеми вооруженными силами Белоруссии". В апреле 1921 г. Балахович заключил соглашение с Государственным Комитетом Белорусской Народной Рады (БHP) в лице главы делегации БНР на Парижской мирной конференции полковника Е. Ладнова и секретаря Президиума Госкомитета БНР Б. Тарашкевича. Стороны признали союз с Польшей и Францией и всеми вновь возникающими государственными образованиями на территории бывшей Российской империи. Однако уже весной 1921 г. генерал Балахович проявил стремление к созданию самостоятельной Белоруссии, формированию военных отрядов при помощи своих агентов и Белорусского национального комитета, расположенного в Варшаве28. Подобная деятельность не вызывала сочувствия со стороны польского Генштаба, финансовая поддержка этих организаций была прекращена. Известно, что движение белорусских активистов под руководством Балаховича продолжалось, по крайней мере, до 1924 г.29. Состоявшийся в сентябре 1921 г. в Праге съезд представителей всех белорусских организаций в Литве, Латвии, Чехословакии, Польше и Западной Белоруссии отлучил от национального белорусского движения Балаховича и Савинкова.

После выселения савинковцев из Польши в октябре 1921 г. по требованию советского правительства, деятельность их организации была перенесена в Прагу, Б. Савинков переехал в Париж. Оттуда они продолжали подчеркивать свою значимость в деле объединения национальных окраин Российской империи. Д. Философов в письме Пилсудскому в мае 1922 г., рассчитывая на возобновление материальной поддержки со стороны поляков, писал, что группа Савинкова - единственная политическая группа в эмиграции, которая "не только не протестует против границ Рижского мира, но находится в самых дружественных отношениях с представителями Финляндии, Эстонии, Латвии, Союза Кавказских республик..., у нее имеется формальное соглашение с Украинской республикой и с Донской Самостийной Казачьей демократической группой" 30.

Определенный расчет в реализации внешнеполитической программы Пилсудский делал и на казачество. Уже в 1919 г. в Варшаву прибыл делегат Войска Донского генерал Черячушкин. Но тогда планам совместной борьбы против Красной Армии не суждено было осуществиться. После создания Центральной Кубанской Рады, в июне 1919 г. в министерстве иностранных дел была принята делегация кубанского казачестве, а ее глава - И. Билый, встретился с Пилсудским.

В июне 1920 г. генерал Н.Э. Бредов, который в конце февраля 1920 г. вынужден был перейти польскую границу, сообщал Врангелю в Крым, что условием сотрудничества Пилсудского и Врангеля будет освобождение Крыма и казачьих территорий белой армией 31.

С мая 1920 г. казаки, воевавшие на стороне Красной Армии на Украине, начали переходить на сторону Польши. В августе 1920 г. казаки появились на польско-советском фронте в составе 3-й польской армии под наименованием Особой Казачьей бригады. Тогда же, после поражения Красной Армии под Варшавой, на сторону поляков перешел Донской казачий полк под командованием полковника Г. Духопельникова, который позднее вошел в состав отряда (армии) генерала Булак-Балаховича.

Одновременно в г. Калише из казаков, перешедших на сторону польской армии в ходе польско-советской войны, формировались казачьи полки: Донской, Уральский, Оренбургский. Они не вошли в состав польской армии, а вместе с Донской Казачьей бригадой были включены в состав 3-й Русской армии. После интернирования 22 ноября 1920 г. казаки 3-й армии оказались в лагерях. К августу 1921 г. общая численность казаков в лагерях Остров-Ломжинский и Торунь составляла 5 тыс. человек.

Представителем казачества в Польше был выбран атаман М.Н. Гнилорыбов, который прибыл в Польшу во главе делегации от Донского казачества. Гнилорыбов предпринял попытку объединить казачьи группы за пределами России. Между Донской демократической группой в Болгарии и Б. Савинковым (от имени РЭК) было заключено соглашение о международно-правовом объединении. Донская демократическая группа в лице Гнилорыбова заключила также "конвенцию" с правительством УНР о международно-правовом союзном объединении. Эти шаги были восприняты Объединенным советом Дона, Кубани и Терека и Донским атаманом А.П. Богаевским резко отрицательно. Богаевский издал приказ N 116 от 15 июля 1921 г., которым отменил все распоряжения "самозванца" Гнилорыбова и восстановил в прежних должностях всех уволенных им офицеров. Объединенный совет Дона, Кубани и Терека предполагал создать армию из казаков за границей или обеспечить для них статус беженцев, чтобы "удержать их от гибельного возвращения на расстрел и для пополнения Красной Армии"32.

Летом 1921 г. в среде казачества, находившегося в Польше, при активном участии Савинкова, был разработан проект, согласно которому польскому правительству было предложено принять казаков на службу в пограничный корпус. В ответном письме Богаевскому по поводу приказа N 116 Савинков сообщал, что "вопрос о принятии интернированных на территории Польской Республики казачьих частей на польскую службу" разрабатывается в польском военном министерстве33. Докладная записка Савинкову "О принятии казаков на польскую службу" была подписана Гнилорыбовым - "начальником казачьих частей в Польше", и есаулом Дмитриевым, "начальником штаба". "Не может ли прием казаков на польскую военную службу вредно отозваться на интересах Польши, если не настоящего, то будущего?" - ставили вопрос авторы записки. "Не только не отзовется вредно на интересах Польши, но может принести значительную пользу" - утверждали они, аргументируя следующим: "казаки по своей природе демократичны и, разбросанные теперь по Болгарии, Сербии и Турции, они мыслят повсюду одинаково, но только в единственной стране, в Польше, они имеют возможность свободно высказывать свои взгляды, свои чаяния и надежды на будущее. Как в Сербии, так и в Болгарии и Турции, находясь в полной материальной зависимости от монархистов-единоделимцев, казаки принуждены молчать и смотреть только на север, на Польшу, и ждать, когда же здесь загорится яркий, светлый день казачества. Как только наступит этот день, казаки из Болгарии Сербии, Турции, бросив Врангеля, Богаевских, пойдут в Польшу, чтобы здесь стать под знамена, на которых написан лозунг: "Братство и Свобода Народов"34.

Записка была составлена после съезда делегатов от казаков 30 мая 1921 г. Съезд "единогласно поручил Начальнику казачьих частей в Польше, полковнику Гнилорыбову, немедленно войти с ходатайством перед Господином Начальником Польского государства, маршалом Пилсудским, о скорейшем принятии казаков на польскую службу в пограничный корпус, на принципе добровольного поступления"35. Генерал В. Сикорский, начальник польского Генштаба, "имел честь уведомить" в ответ, "что вопрос о казачьих формированиях из офицеров и солдат, находящихся в лагерях интернированных, является предметом обсуждения со стороны заинтересованных структур. Министерство разрабатывает детали проекта, который будет предложен на заключение Совета министров. По получении надлежающего заключения можно будет сразу приступить к сгруппированию всех казаков в одном лагере в Острове"36.

Дальнейшего развития этот проект не получил. После заключения Соглашения о репатриации между РСФСР и УССР, с одной стороны, и Польшей - с другой, 24 февраля 1921 г. вопрос о судьбе военнопленных и интернированных постепенно выводился из компетенции РПК и 2-го отдела Генштаба. Стремление вернуться на родину особенно сильным было среди казачества. Во время приостановки отправки военнопленных и интернированных, пожелавших вернуться на родину в 1922 г., началась стихийная репатриация. Понимая, что в действительности "казаки пешком уйдут домой", Гнилорыбов вступил в переговоры с представителем Советской России в Праге, бывшим председателем Верховного Казачьего Круга, И.П. Тимошенко, предложил ему свои условия репатриации казаков. "Против репатриации, - написал он на имя Б. Савинкова в заявлении в апреле 1922 г., - я принципиальных возражений давно уже не имею, ибо считаю, что положение 30 000 казаков за границей в качестве "белых рабов" равновелико вполне рабскому положению в Красной Армии и если я совершенно бессилен дать выход из ужасающих условий жизни в эмиграции, то пусть, по крайней мере, казаки едут домой к своим семьям и детям". Среди условий репатриации казаков, предложенных Гнилорыбовым, были такие, как издание особого декрета о возвращении казаков на родину, освобождение и возвращение на Дон всех заключенных в советских концентрационных лагерях и рудниках, восстановление административного единства Донской области в границах 1917 г., направление туда материальной помощи как в голодающий район, свобода передвижения и т.д. Условия Гнилорыбова были оставлены советской стороной без ответа. Поступок был осужден Савинковым в ЦК Народного союза защиты Родины и Свободы (НСЗРС). Гнилорыбов был исключен из состава союза по обвинению в сменовеховстве и признании советской власти, "как власти законной"37 . Осенью 1921 г. на средства 2-го отдела Генштаба Польши стала издаваться газета "Голос казачества", 2-й отдел продолжал спонсировать такие издания, как "За свободу", "Казачье слово", "Крестьянская Русь" и после выселения Савинкова из Польши.

Согласно проекту Пилсудского, в будущей федерации важнейшее место отводилось Украине, независимой и демократической. 22 апреля 1920 г. Начальник Государства заключил договор с С. Петлюрой, по которому Восточная Галиция переходила к Польше. 22 апреля с Украинской Народной республикой (УНР) была подписана военная конвенция, 1 мая - торговое соглашение. Все эти акты, в случае их выполнения, имели бы для будущей независимой Украины полуколониальный характер. Так, проект Временного экономического соглашения включал пункт о сдаче в аренду Польше рудников на территории Украины и пристаней в Херсоне, Одессе, Николаеве сроком на 99 лет. Польша предпринимала попытки способствовать признанию УНР Финляндией, США, Ватиканом.

Согласно специальному приказу Пилсудского, на территории Польши из пленных и интернированных украинцев, находившихся в лагерях, началось формирование украинских военных отрядов. Специальный отдел Генштаба занимался вооружением, экипировкой и обучением новых военных формирований. После подписания Рижского мира они были интернированы и размещены в лагерях в количестве 11 тысяч 38.

2-й отдел польского Генштаба имел постоянные контакты с украинской миссией во Франции. В апреле 1921 г. в Варшаве был создан Украинский комитет во главе с М. Ковалевским. Комитет полностью финансировался 2-м отделом и находился под его контролем, его отделения имелись по всей Польше. Комитет занимался поисками и распределением материальной помощи среди украинцев - эмигрантов, в его обязанности входила и защита их прав. Тогда же 2-й отдел решил временно ликвидировать правительство УНР, выслать Петлюру из Польши, чтобы он вернулся туда инкогнито. Разведгруппы Тютюника и Гуляй-Гуленко было решено оставить в стране с целью проведения диверсий.

Активную работу по установлению контактов с УНР предпринял РПК во главе с Б. Савинковым. В октябре 1920 г. между ними была заключена военная конвенция, целью которой было объявлено освобождение территории УНР от большевистской оккупации и борьба против большевизма до его полного уничтожения. В декабре 1920 г. в записке, представленной французскому правительству, Д. Философов подчеркнул необходимость создания по инициативе РПК "союза окраинных государств", образовавшихся на территории бывшей Российской империи. Соглашение с УНР, заключенное в марте 1921 г., подтвердило все ранее подписанные договоры, зафиксировало признание "российским правительством" Савинкова суверенитета УНР во главе с Петлюрой, Украинского Учредительного собрания. Правительство УНР, в свою очередь, признало РПК дружественной страной. Было подтверждено намерение продолжать совместную борьбу против большевиков39.

В лагерях Стржалково и Тухола, где находились отделения РПК, велась работа по вовлечению в Союз защиты Родины и Свободы интернированных украинцев. В сентябре 1921 г. была предпринята попытка организовать комитет этого союза в Украинской народной армии. Сотрудник Информбюро РПК С. Жарин сообщал В. Савинкову в сентябре 1921 г., что помимо великороссов, вполне разделяющих идеи союза, "есть много украинцев-федералистов, с которыми можно было бы наладить не только идейный контакт, но и формальное соглашение, направленное на осуществление путем реальной работы определенных политических целей...". Положение и настроение интернированных украинцев отражены в отчете Жарина за первую половину сентября 1921 г. Число интернированных украинцев в Стржалково увеличилось к этому времени до 10-11 тысяч за счет перевода их из других лагерей. В Тухоле находился штаб закордонного корпуса, предполагали, что там же будет находиться и штаб Украинской армии. "Настроение офицерской и солдатской массы, - сообщал начальник пункта РПК в Стржалково Б.Д. Рыбаков, - апатичное и угнетенное, хотя в последнее время многие надеятся на возникновение войны Совдепии с Румынией... Высший командный состав (украинской армии - Т.С.) внешне разделяет взгляды руководящих кругов УНР, но сторонников Симона Петлюры в действительности весьма немного. В верхах преобладают гетманцы. Есть небольшое количество сторонников Петрушевича40. В низах большинство довольно аполитично. Есть определенные руссофилы. Много сторонников федерации Украины с Россией. Начальство преследует разговаривающих по-русски и сажает таковых под арест, в так называемые "карные бараки"41.

Политика наибольшего благоприятствования петлюровцам в Польше продолжалась. Военный министр Сикорский издал специальный приказ об оказании им материальной поддержки. Сохранившиеся документы позволяют сделать выводы о существенном изменении настроения украинских солдат. Сотрудник литературно-агитационной комиссии РЭК, постоянно находившейся в лагере Стржалково, сообщал, что "авторитет Петлюры пал до минимума", стало заметно недоверие к правительству УНР, неприязнь к местному начальству, "украинофильство совершенно исчезло, до 70% украинцев говорит по-русски, распевают русские песни, охотно читаются русские газеты". Увеличивалось количество украинцев, пожелавших вернуться в Советскую Россию. Росло число солдат прогерманской ориентации. Появились желающие сотрудничать с лагерными коммунистами, как, например, полковник царской армии Липовецкий, который стал передавать им сведения об интернированных украинской армии, о вооружении, составе лагерного комитета и милиции. Все сведения направлялись в советскую миссию в Варшаве. Весной 1922 г. из Стржалково в РПК сообщали: "Настроение подавленное в связи с плохими условиями жизни. Топливо не выдается, паек недостаточный, в бараках стоит сырость, а в лагере непролазная грязь: нет воды и часто света...". Украинцы, сравнивая свое положение, "указывают, что в лагере Тухола заботятся об армии, открывают различные курсы, театр и т.д., а у них лишь какие- то лекции по украиноведению"42.

Летом 1922 г. положение в лагерях достигло крайнего напряжения в связи с "потерей надежды на улучшение своего положения". Среди украинцев наблюдался "полнейший упадок духа и растерянность". "Лагерная жизнь до того массе опостылела, что большая часть людей рассуждает так: или поедем на какие-угодно работы, или же поедем в Совдепию, но в лагерях больше оставаться нельзя"43. В июле 1922 г. в лагерях интернированных стала работать специальная комиссия министерства внутренних дел Польши по увольнению украинских и русских солдат и помощи им в социальной адаптации в качестве беженцев. В Варшаве после закрытия лагерей действовал украинский научный институт с юридической, экономической, исторической секциями. После отставки Пилсудского в июне 1923 г. активизировался процесс переселения украинских эмигрантов в Чехословакию и другие страны Европы, а также Латинской Америки.

В апреле 1920 г. лидер татарского (крымского) народа, председатель Курултая Крыма, Джафер Сейдамет, предложил Пилсудскому принять мандат на владение Крымом. Польская армия в это время вела успешное наступление на Киев. Ответ Пилсудского на это предложение был уклончив: он согласился сделать это при условии, если такое решение будет принято Лигой нации и УНР. В ответ на инициативу Сейдамета украинское правительство заявило, что готово предоставить Крыму широкую автономию, но мандата Польши над Крымом не признает никогда. В ноябре того же года состоялась встреча Сейдамета с Пилсудским в Варшаве, во время которой лидер крымского татарского народа сообщил о желании народа Крыма образовать самостоятельную татарскую республику по образцу Эстонии и Латвии, а также то, что население Крыма якобы мечтает об изгнании Врангеля и неприемлимости для крымчан большевистских лозунгов. С этой встречи началось активное сотрудничество польского Генштаба со всей татарской эмиграцией, лидером которой спустя несколько лет стал Сейдамет.

В основу политики Польши в Прибалтике была положена идея создания государственного формирования типа Великого Княжества Литовского. В записке начальника политического отдела департамента Восточных земель М. Свеховского от 31 июля 1919 г. были определены территориальные границы будущего государственного образования. В него должны были войти все земли бывшего Княжества после их отделения от бывшей Российской империи. Виленскую и Гродненскую губернии предполагали оставить в сфере польского влияния, а центр белорусского движения переместить на восток (Минская и Могилевская губернии). В состав федерации должен был войти автономный район (бассейн рек Березины и Днепра)44.

В сентябре 1919 г. Е. Сапега предпринял попытку воздействовать на Керзона в направлении признания им плана Польши по объединению Латвии, Литвы, а возможно - Белоруссии и Украины вокруг Польши. Однако балтийский регион относился к сфере влияния Великобритании, которая стремилась сохранить и утвердить свое собственное влияние и противодействовать попыткам Польши укрепиться здесь. Сапега сообщал в министерство иностранных дел Польши в сентябре: "Англия хочет обеспечить себе на случай успеха русских антибольшевистских сил возможность оказывать им помощь через балтийское побережье и сохранить свое влияние в России; в случае же необходимости признания большевистского правительства намеревается оторвать от России Ливонию, Эстонию, Финляндию и Литву, утвердив там свое влияние"45.

Пилсудский же стремился проводить самостоятельную политику в балтийском регионе. На пост посла в Финляндии он пригласил теоретика ППС, специалиста по национальному вопросу, уполномоченного МИД в Вильно, а затем - посла в Эстонии, Л. Василевского, который, по словам Пилсудского, был наделен "особым талантом для работы среди национальностей, находившихся под властью России"46 . В октябре 1919 г. Польша признала Латвию, 30 декабря подписала с ней тайный военный договор в Риге, 16 января 1920 г. - соглашение о продолжении совместных действий против Красной Армии.

В начале января 1920 г. в Хельсинки состоялась Балтийская конференция, во время которой Польша предприняла попытку объединить под своим руководством страны-участницы: Финляндию, Эстонию, Латвию и Литву. Л. Василевский заявил на конференции, что его страна не считает себя лимитрофом, поскольку поляки никогда не признавали юридических прав России на "земли, захваченные ею". На конференции был принят проект совместного военного сотрудничества, согласно которому в случае неспровоцированного нападения на страну-участницу, ей оказывалась бы военная помощь. Однако дальнейшего развития проект военного сотрудничества не получил. Антанта прекратила экономическую блокаду России, а Эстония взяла курс на укрепление мирного сотрудничества с Советской Россией.

В октябре 1920 г. Вильно был повторно оккупирован польскими войсками под командованием генерала Л. Желиговского. Возникла так называемая "Центральная Литва". В ноябре того же года Польша и Литва выразили согласие на проведение плебисцита на спорной территории на тех принципах, которые были изложены на заседании Лиги наций 28 октября. Проект будущего устройства спорных территорий, разработанный под руководством министра иностранных дел Бельгии П. Гьюманса, включал право самоопределения Виленскому кантону, признание государственным польского языка, общие финансы, армию. Польше предоставлялся свободный транзит через эту территорию и выход к морю. В июне 1921 г. на Виленщине был объявлен призыв в польскую армию и даже проведена принудительная мобилизация. Совет Лиги наций отказался от проведения плебисцита, 21 сентября 1921 г. принял решение о прекращении всяческих процедур в польско-литовском вопросе. В феврале 1922 г. Сейм Вильно принял решение о входе Виленского округа в состав Польши, в конце марта того же года Законодательный Сейм Польши утвердил это решение.

В конце 1920 г. в военных кругах Польши сформировалась идея активного политического вмешательства в дела России с целью оказания влияния на формирование ее политики в будущем. С этой целью был разработан план использования правых эсеров в Финляндии и прибалтийских странах в направлении расширения их антисоветской деятельности. Для руководства и координации этой деятельностью создавалось региональное координационное бюро с центром в Риге.

В марте 1922 г. была предпринята очередная попытка консолидировать балтийские государства во главе с Польшей во время конференции министров иностранных дел Польши, Эстонии, Латвии и Литвы, на которой был разработан план в случае необходимости совместных действий в отношении правительства Советской России. На конференции в Риге в конце марта того же года, в которой принимали участие Польша, Эстония, Латвия и РСФСР, было решено содействовать восстановлению торговых отношений между государствами и стремиться к обеспечению мира в регионе. После заключения в Раппало соглашения между РСФСР и Германией во время Генуэзской конференции Польша примкнула к государствам, осудившим этот шаг Германии.

Безрезультатной оказалась и конференция по разоружению в Москве в конце декабря 1922 г. Российская делегация предлагала "установить путем соглашения предельные цифры как наличного состава сухопутных вооруженных сил, так и военных бюджетов", а также ставила условие "одновременной ликвидации всеми договаривающимися сторонами существующих у них военных формаций иррегулярного характера, охватывающих определенные слои гражданского населения. Предложение зам. наркома иностранных дел М.М. Литвинова провести пропорциональное сокращение вооруженных сил Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы, Польши и Советской России были отклонены47. Польская делегация представила собственный проект, который в качестве предварительного условия разоружения содержал политические гарантии о ненападении и разрешении политических споров путем арбитража. Конференция была сорвана, чего собственно и добивалась польская делегация. Конференции в Москве предшествовал антисоветский жест Пилсудского, отказавшегося принять верительные грамоты нового советского посла в Польше Л. Оболенского. В связи с этим польский представитель Р. Кнолль вынужден был покинуть Москву.

Значительное место во внешнеполитической деятельности Польши в направлении формирования блока государств- лимитрофов военные лидеры страны отводили сотрудничеству с грузинским эмигрантским правительством и грузинской эмиграцией. На обучение в польские вооруженные силы первые грузины прибыли уже в 1919 г. - в Центральную школу младших офицеров пехоты в Торуни. Польша признала Грузинскую республику почти сразу после ее создания в 1920 г. Тогда же Е. Гегечкори и К. Чхеидзе прибыли в Варшаву с визитом, встретились с Пилсудским. После эмиграции грузинского правительства в Париж был установлен регулярный обмен информацией между правительствами и военными структурами эмигрантского правительства Грузии и правительства Польши.

В марте 1922 г. заместитель министра иностранных дел Грузии информировал 2-й отдел Генштаба Польши, что между Грузией, Арменией, Азербайджаном имеется полная договоренность относительно совместного выступления против советской власти. Грузинские деятели предполагали наладить контакты с военным атташе Польши в Париже с целью получения военной помощи от Польши в виде оружия и боеприпасов48.

По личному указанию Пилсудского в польские вооруженные силы на обучение было принято в 1922 г. 42 офицера и 48 подхорунжих по контракту. Грузинские военные оставались в подчинении генерала А. Захариадзе, командующего грузинскими вооруженными силами эмигрантского правительства. Грузины проходили курс обучения в нескольких военных школах Польши: в Инженерной и Офицерской школах пехоты, в Центре обучения автомобильных войск. Высшей военной школе. Военном институте географии. Высшей артиллерийской школе и Школе офицеров и пилотов в Торуни, в Корпусе контролеров военного министерства, Центральной кавалерийской школе, Школе подхорунжих 6-го пехотного полка Легионов в Вильно, Центральной школе младших офицеров пехоты.

Перед военным руководством Польши встала проблема определения статуса грузинских военных в связи с необходимостью выполнения V статьи Рижского договора, запрещавшей поддержку организаций, имевших целью борьбу против другой стороны.

"Грузинские офицеры, прибывающие в Польшу на обучение, были приняты как служащие демократического грузинского правительства", - значилось в сообщении МИД. Во 2-м отделе Генштаба на случай "какого-либо демарша правительства Советов", юридический статус грузинских военных в Польше был разработан следующим образом: "1) Признать каждого из пребывающих в Польше грузинских военных частными лицами, не связанными организационными узами с другими грузинами; избегать термина "организация", имеющегося в Рижском трактате. 2) Провести тщательный и строгий контроль квалификации упомянутых офицеров, устранить от подготовки не подходящих в той или иной степени к службе в польской армии; остальных принять на условиях контракта, что окончательно избавит нас от возможности какого-либо демарша московского правительства по этому вопросу. 3) К Грузинскому комитету в Варшаве относиться исключительно как к филантропическому учреждению, без каких-либо политических атрибутов; делегата эмигрантского правительства Грузии в Париже склонить к выдаче им разрешения на службу упомянутых офицеров в польской армии с датировкой задним числом до ноября текущего года, что позволит избежать всяческих официальных сношений с ним в вышеупомянутом вопросе в период после польской ноты от 13.11.23 г."49.

13 и 14 декабря 1923 г. состоялся обмен нотами между польским правительством и правительством СССР по случаю признания СССР Польшей. С начала 1923 г. шло постепенное урегулирование дипломатических отношений между двумя странами: советский посол был принят Пилсудским и приступил к работе, завершилась работа смешанной репатриационной комиссии, была подписана санитарная конвенция между РСФСР, УССР, БССР и Польшей, возобновлены торговые переговоры. В мае 1923 г. - подписана торговая конвенция. Все это время во 2-м отделе Генштаба Польши шла разработка "совершенно секретной" политики по отношению к СССР.

Основы политики Польши в отношении Кавказа были сформулированы Восточным отделом политического департамента МИД следующим образом. В конце декабря 1923 г. в польское посольство в Лондоне поступило следующее разъяснение: "Министерство иностранных дел поясняет, что текст нот, обмен которыми состоялся 13 и 14 декабря текущего года между Польским правительством и Правительством Союза Советских Социалистических Республик по поводу признания Польшей этого правительства... не содержит бесспорной констатации принадлежности Грузии, а также Азербайджана и Армении к Советскому Союзу. Это обстоятельство сознательно не упомянуто в ноте Польского правительства для того, чтобы избежать любых деклараций, обязывающих к чему-либо в будущем".

А потому, несмотря на признание Польшей СССР, принципиальное отношение польского правительства к грузинскому вопросу, основанному на понимании грузинских стремлений, и готовность их возможной поддержки на международной арене в той степени, в какой их проявление не противоречит интересам государства, не претерпело принципиальных изменений.

Пункт российской ноты от 14 текущего месяца, который может создать впечатление, что Рижский трактат распространяется на Кавказ (касается вопросов оптации и репатриации польских граждан), вовсе не означает распространения всего Рижского трактата на кавказские республики, а лишь тех его положений, которые касаются оптации и репатриации (статьи 6 и 9). Включение этого пункта в российскую ноту (по требованию Польши) произошло вследствие понятной необходимости сделать возможным выезд на родину многочисленным полякам, проживающим на Кавказе". Этот документ посол Польши в Лондоне должен был довести и до сведения местного представительства эмигрантского грузинского правительства 50.

В другом документе, исходившем из 2-го отдела Генштаба, трактовка польской ноты обоснована следующим образом: "Поскольку по существу нота польского правительства от 13.12.23 не поднимает вопрос о признании Закавказских советских республик, то это замалчивание в подходящий момент могло бы предоставить Польше свободу действий по отношению к этим территориям; то подобного рода односторонняя reservatio mentalis (мысленная оговорка - Т.С. ) не исключает возможности принятия со стороны Советской России дипломатических шагов, основанных на вышеупомянутом юридическом предположении советского правительства в вопросе признания Польшей сложившегося положения на Кавказе de jure и направленных в первую очередь против формирования на польской территории антибольшевистских грузинских отделов"51. Из документа же, исходившего от военного министра Польши, причина подобной трактовки ноты польского правительства становилась совершенно ясной:

"Военное министерство, Варшава, 5.01.24. Строго секретно.
Кабинет министра, Начальнику II отдела Генерального штаба L98/24 QIТ ген. Байеру (в собственные руки)
(Собственноручная резолюция г. министра).

"Сотрудничество с Грузией во время войны (! - Т.С. ) является ценным и желательным; помощь Грузии в настоящий момент должна исключать политические и крайние меры. К таковым может относиться отправка неофициальной польской миссии на Кавказ.
Уверен, что найдутся другие меры помощи, более безопасные с политической точки зрения.
2.1.24
Соснковский (подпись)"52.

В отношении СССР польское военное и дипломатическое руководство предпочло действовать осторожно: положение великой державы и международного координатора антисоветской деятельности предполагалось достичь путем организации сети представительств по делам репатриации в российских городах, которые должны были выполнять в том числе и функции разведцентров.

Программа деятельности в этом направлении была разработана МИД Польши при полном одобрении военного министерства. Предполагалось создать представительства в Москве, Киеве, Харькове, Одессе, Ленинграде, Чите, Ново-Николаевске, а также восстановить представительство в Минске - там польский представитель был арестован по обвинению в шпионаже.

Признано было необходимым также восстановить польские канцелярии при итальянском консульстве в Тифлисе, при персидском консульстве в Баку и Эривани, а также на территории Дальневосточной республики. По мнению начальника Восточного департамента МИД Р. Кнолля, большой интерес для секретной деятельности в России могли иметь представительства в Ташкенте и Казани. "Казань можно было бы укомплектовать под флагом Красного Креста, - предлагал он, - а Ташкент - в составе какого-нибудь торгового представительства Лодзинской промышленности"53.

В конце 1923 г. подотдел "Восток" 2-го отдела Генштаба установил контакт с "монархической организацией либерального толка" в Киеве и Одессе, предполагая использовать возможности "организации" для сбора необходимой информации на территории СССР. "Организацией либерального толка" оказался "Трест", созданный советской контрразведкой. Преимущественным направлением в деятельности "Востока" был сбор информации о Красной Армии. Интерес к этой теме проявлялся еще во время создания через РПК (РЭК) разведсети по линии Инфорбюро под руководством В. Савинкова. К концу 1924 г. на основе информданных, собранных 2-м отделом, была создана книга "Организация вооруженных сил СССР в мирное время" - результат систематического сбора разведданных на протяжении нескольких лет, до конца 1923 г.54.

М.В. Фрунзе высоко оценивал потенциал польской армии в то время, обращая внимание на то, что Красная Армия в "любой момент должна быть готова к выступлению". Фрунзе призывал западных соседей, прежде всего Польшу, внять "голосу благоразумия и воздержаться от авантюристических попыток вмешиваться в наши или внутригерманские дела". "Во всяком случае они должны будут считаться с тем, - заявил он в одной из статей того времени, - что попытка удушения германской революции польскими штыками им даром не пройдет"55.

В операцию "Трест" был вовлечен не только 2-й отдел Генштаба Польши, но и связанные с ним военные атташе Польши в Лондоне, Париже, Бухаресте, Гельсингфорсе, Ревеле, Риге. По линии "Трест" 2-й отдел установил связь с "русскими монархистами" в Гельсингфорсе, Праге, Белграде, Париже, Берлине, а также с евразийцами (П.Н. Савицкий), с которыми польская разведка всерьез обсуждала вопрос о создании их газеты или журнала и оказании им материальной помощи.

Даже после ухода Пилсудского в отставку в июне 1923 г. он и его сторонники продолжали сохранять влияние в военной и дипломатической областях жизни польского государства. В 1924 г. Пилсудский добился смены военных атташе в Хельсинки, Анкаре, Риме, Вашингтоне, Токио. Туда были назначены бывшие офицеры 1-й бригады польских легионеров и члены Польской военной организации.

Сторонники Пилсудского - виднейшие польские экономисты, историки, политические деятели, социологи, дипломаты, такие, как В. Фаберкевич, Г. Тенненбаум, И. Гливиц, М. Хандельсман, С, Кутшеба, Л. Василевский, С. Кентшинский, Ю. Лукасевич, Л. Кульчицкий активно выстраивали идеологическую пирамиду послевоенного польского общества. В ее основу было положено понятие "государство", самодостаточное, классово солидарное, единое и потому сильное. Геополитическая константа - положение Польши между двух врагов: России и Германии на протяжении межвоенного периода существования Польского государства определяла его внешнеполитические ориентиры. Россия воспринималась врагом N 1, особенно после некоторых финансовых вливаний в польскую экономику американского капитала, взявшего на себя, согласно плану Ч. Дауэса, роль руководителя возрождения Европы.

С приходом на короткое время к власти блока Хейно-Пяст в мае 1923 г., а в ноябре того же года - правительства С. Грабского, активная деятельность в направлении реализации идей прометеизма ненадолго приостановилась. Премьер-министр В. Витое заявил о необходимости соблюдения положений Рижского договора в полном объеме. Однако секретная деятельность 2-го отдела польского Генштаба продолжалась и с особой энергией развернулась после майского 1926 г. переворота Пилсудского и прихода его к власти.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Lewandowski J. Federalism, Litwa i Bialorus w polityce obozu belwederskiego. Warszawa, 1962; Lewandowski J. Imperializm stabosci. Warszawa, 1967; Mikulicz S. Prometeizm w polityce II Rzeczypo.spolitej. Warszawa, 1971.
2. Журнал выходил в Париже с 1928 г. В качестве издателя значилась "Лига угнетенных Россией народов: Азербайдждана, Дона, Карелии, Грузии, Идель-Урала, Ингрии, Крыма, Коми, Кубани, Северного Кавказа, Туркестана и Украины".
3. Pologne. Paris, 1918.
4. Документы и материалы по истории советско- польских отношений, т. II, М., 1964. с. 439-440.
5. Там же, с. 206.
6. Российский государственный архив социально- политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 84, д. 93, л. 10. См. также: Михутина И.В. Польско-советская война 1919- 1920. М., 1994.
7. Деникин А.И. Поход на Москву. - Белое движение: начало и конец. М., 1990, с. 172, 180.
8.. Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 308, оп. 9, д. 418, л. 15.
9. Pilsudski J. Pisma zbiorowe, t. VI. Warszawa, 1937, s. 202-203.
10. Деникин А.И. Указ. соч., с. 267.
11. РГВА, ф. 461, оп. 1,д. 155, л. 5; Документы и материалы..., т. Ill, М., 1965,с. 89.
12. Документы и материалы..., т. III, с. 498.
13. Там же, с. 561.
14. РГВА, ф. 461, оп. 1, д. 128, л. 62.
15. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5802, оп. I, д. 527, л. 214 об.
16. Там же, д. 1496, л. З об.
17. Там же, д. 527, л. 70 об.
18. Симонова Т.М. "Поле белых крестов". Русские военнопленные в польском плену. - Родина, 2001, N 4, с. 53. По данным Г.Ф. Матвеева число военнопленных составило 206 тыс. - Вопросы истории, 2001, N 9.
19. РГВА, ф.461. оп. 1, д. 142, л. 94, 96.
20. Кинкель И., Сташкевич Н. Почему не состоялась БНР. Минск, 1980, с. 98.
21. РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 168, л. 87.
22. Mikulicz S. Op. cit.. s. 52-53.
23. Варшавское слово, 15.IX. 1920, N 208.
24. РГВА. ф. 461 оп. 1, д. 164, л. 176.
25. Там же, л.188.
26. Там же, л. 187.
27. Там же, д. 151, л. 54.
28. ГАРФ, ф. 5802, оп. 1, д. 527, л. 217.
29. Симонова Т.М. Я зеленый генерал. - Родина, 1997, N 11, с. 41.
30. ГАРФ, ф. 5872, оп. 1. д. 63, л. 2.
31. РГВА, ф. 461, оп. 1,д. 155, л. 5.
32. Там же, д. 128, л. 163-164.
33. Там же, д.145, л. 31.
34. Там же, д. 141,л. 5-6.
35. Там же, л. 10.
36. Там же, л. 15.
37. ГАРФ, ф. 5872, оп. I, д. 82, л. 11-12.
38. Mikulicz S. Op. cit., s. 100.
39. РГВА, ф. 461. оп. I, д. 128, л. 83.
40. Гетманцы" - сторонники гетмана П. Скоропадского, рассчитывали на создание федеративного украинского государства с династией Скоропадских на троне. Е. Петрушевич - один из создателей Украинской военной организации.
41. РГВА, ф. 461, оп. 1.д. 168, л. 137.
42. ГАРФ, ф. 5878, оп. I, д. 166, л. 1-4.
43. Там же, д. 189, л. I.
44. Документы и материалы..., т. II, с. 285-290.
45. Там же, с, 301.
46. Там же, с. 237.
47. РГВА, ф. 308, оп. 6, д. 94, л. 437.
48. Документы и материалы..., т. IV, М., 1966, с. 146-147.
49. РГВА, ф. 308, оп. 4, д. 91, л. 5 об.
50. Там же, л. 3-3 об.
51. Там же, л. 5.
52. Там же, л. 4.
53. Документы и материалы..., т. IV, с. 233.
54. Slowo polskie (Lwow), 7.02.1925, N 37.
55. М.В. Фрунзе. Итоги и перспективы военного строительства в связи с реорганизацией текущего года. - Избранные произведения. М., 1965, с. 123-124.

Новая и новейшая история. - 2002. - №4. - С.47-63.



Это сообщение было вынесено в статью

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В. Л. КОМАР. БЕЛАРУСЬ В ПОЛЬСКОЙ ПОЛИТИКЕ ПРОМЕТЕИЗМА В 20-х гг. ХХ в.

Возрождение независимой Польши 11 ноября 1918 г. актуализировало проблему создания государственной идеологии. Одним из ее вариантов стала идея прометеизма, предполагавшая руководящую роль Польского государства в Восточной Европе и направленная, главным образом, против России [1, с. 59]. Сторонники прометеизма во главе с Юзефом Пилсудским стремились к воссозданию общего федеративного государства Польши, Литвы, Беларуси и Украины, подобного давней Речи Посполитой. Тем самым польские политики противостояли большевистской идее мировой революции и пытались утвердить великодержавный статус Польши.

Политике прометеизма в период между двумя мировыми войнами посвятили свои фундаментальные монографии польские историки-марксисты Ю. Левандовский и С. Микулич [2; 3; 4]. Поэтому долгое время считалось, что тема политического прометеизма себя исчерпала. Однако в последнее время стали появляться серьезные научные статьи, которые раскрывают все новые аспекты проблемы. В авангарде исследователей идут польские историки, названия трудов которых говорят сами за себя [5; 6; 7; 8]. Основательно проанализирована «литовская» составляющая политики прометеизма Польши в монографии К. Грыгайтиса [9]. В свою очередь, российские историки на основе архивных документов открывают неизвестные страницы польской политики начала 20-х гг. ХХ в. [10; 11]. К сожалению, исследуемая нами тема, недостаточно изучена в Украине. Также нам неизвестны труды белорусских историков в этой сфере внешней политики Польши. Поэтому целью нашей статьи стало изучение политики прометеизма Польши в отношении Беларуси. Некоторые аспекты этой политики косвенно проецируются и на современную политическую ситуацию в регионе, что подчеркивает актуальность исследования исторических корней явления.

Федеративная концепция построения Польского государства. Возрожденное Польское государство, оказавшись в окружении Германии и России, стремилось всячески противостоять их диктату. Выходом из ситуации, по мнению ближайшего окружения Ю. Пилсудского, считалось существенное расширение территории независимой Польши, в том числе и за счет литовских, белорусских и украинских земель, которые до разделов конца XVIII в. входили в состав Речи Посполитой. Эти планы полностью совпадали с федеративной концепцией построения польского государства, которая возникла еще до Первой мировой войны. Польша брала на себя миссию нести свет европейской цивилизации на Восток. Это выражалось в поддержке национально-освободительных движений нерусских народов империи Романовых. Концепция предполагала реставрацию великодержавного статуса Польши путем федерации с Литвой, Беларусью, Украиной, Крымом и Кавказом.

В связи с крушением Российской империи острие политики прометеизма было переориентировано на Советскую Россию. Считалось, что, несмотря на смену формы государственности, сущность российского империализма остается неизменной [12, s. 2]. К тому же польские политики предрекали недолговечность существования советских республик. Из письма Б. Савинкова следует, что Ю. Пилсудский летом 1920 г. был убежден в том, что «господство большевиков клонится к упадку» и «Россия распадется на отдельные государства, объединенные на основе разной степени федерации. К этому союзу народов пристанет Финляндия и Польша» [13, л. 6].

Польской концепции федерализма противостояла идея всемирной революции, носителем которой была Советская Россия. Большевики крайне нуждались в удержании под своей властью национальных окраин, особенно западных, так как только через них можно было пробиться к европейскому пролетариату. Особое значение в связи с этим приобретали территории Украины и Беларуси, где местные элиты вели строительство национальных государств. Поэтому большевики шли даже на военные действия, чтобы установить там советскую власть [14, s. 19—20].

Борьба между Польшей и Советской Россией сначала происходила на дипломатическом поприще. МИД Польши в лице министра Л. Василевского обвинял «агрессивную и империалистическую политику со стороны русского Советского правительства, войска которого наводняют Литву и Белоруссию, вводя тем самым советскую администрацию в области, чуждые таковой, порабощая народы..., последним отказывается в правоте располагать своей судьбой» [15, с. 48]. Ввиду того, что часть этих территорий считались польскими, это вынуждало Польшу реагировать самым энергичным образом. Тем более, что на всех западных российских рубежах полным ходом осуществлялось строительство советских республик.

Политика Польши в отношении Беларуси. Политика Польши в отношении белорусской этнической территории отличалась разными подходами. Впервые пилсудчики заговорили о федерации с Беларусью 5 октября 1918 г. в «Декларации в вопросе Белой Руси». В начале 1919 г. белорусская проблема стала рассматриваться в контексте военной кампании на востоке. Территории Виленской и Гродненской губерний оставались в сфере влияния местного польского населения [16, с. 320]. В губерниях же с незначительным польским элементом поддерживалось белорусское национальное движение. Критически оценивая возможность создания белорусского государства, Генеральный штаб Польши в июле 1919 г. разработал проект образования автономного округа в составе Минской и Могилевской губерний, как центра возрождения белорусского народа, который должен был войти в федерацию с Польшей [11, s. 52]. Все территории к западу от округа интегрировалась бы в состав Польши.

Белорусская Народная Республика (БНР) была провозглашена 25 марта 1918 г. В ее состав включались Могилевская, Минская, Витебская губернии, белорусские этнические части Гродненской, Виленской, Смоленской, Черниговской губерний. Представители многих белорусских партий стали добиваться союза с Польшей на федеративной основе, гарантий политической автономии и условий для развития белорусской национальной культуры [17, s. 7]. Однако пропольский характер белорусских симпатий в скором времени изменился в противоположную сторону. Этому способствовала деятельность польской администрации на оккупированных территориях, где срабатывал исторический стереотип: «поляк — пан, белорус — крестьянин» [4, s. 53]. Такая политика работала лучше всякой большевистской антипольской агитации . В Минской губернии возникла сеть партизанских отрядов.

10 декабря 1918 г. в Минской губернии было провозглашено восстановление советской власти. 11 декабря Минск был освобожден от немецких оккупантов, а 12 декабря совещание представителей Советов крестьянских депутатов приняло решение о созыве I съезда Советов. Временное революционное рабоче­крестьянское правительство в опубликованном 1 января 1919 г. манифесте объявило о создании Белорусской Советской Социалистической Республики (БССР). 2—4 февраля в Минске состоялся I съезд Советов Белоруссии, который обратился с призывом ко всем народам признать БССР. Съезд выразил готовность объединиться на федеративных началах с РСФСР [18, с. 460—461]. Президиум Всероссийского ЦИК Советов признал независимость БССР [19, с. 61]. Как оказалось впоследствии, большевики, признавая право наций на самоопределение в качестве инструмента политической борьбы, после прихода к власти не намеревались осуществлять его на практике.
Национальная и социальная политика большевиков в Беларуси спровоцировала рост симпатий к Польше. Натерпевшись от немецкого и большевистского террора, белорусские крестьяне с надеждой взирали на соседнюю Польшу, откуда доходили слухи об успехах аграрной реформы. Катализатором пропольских симпатий стали успехи польских войск в боях с Красной Армией. 22 апреля 1919 г. они заняли Вильнюс. Было издано обращение «К жителям бывшего Великого княжества Литовского», в котором Ю. Пилсудский гарантировал решение национальных и религиозных проблем населения без внешнего вмешательства [20, s. 74]. Обращение было призвано убедить литовцев и белорусов в необходимости федерации с Польшей для совместных действий против большевистской России.

Выразителем интересов белорусского народа стала Виленская белорусская рада, созданная во время немецкой оккупации. Ее представители вскоре после захвата столицы Литвы поляками обратились к Ю. Пилсудскому с официальной декларацией, в которой выразили надежду объединить с помощью Польши всю Беларусь и обустроить ее как независимое государство [21, s. 5]. Это обращение стало первой официальной белорусской декларацией об отношениях между двумя народами.

Рада БНР добивалась от международного сообщества, и прежде всего от Польши, официального признания, установления федеративных отношений с Польшей и передачи ей всей гражданской власти в Беларуси. Председатель Рады Е. Лёсик и руководитель правительства А. Луцкевич продолжали сотрудничать с Ю. Пилсудским, хотя последний всячески ограничивал самостоятельность Рады. Польская оккупационная власть не признавала белорусских институтов и делегировала властные полномочия польской гражданской администрации западных земель, закрывала белорусские школы, культурно­просветительные учреждения, газеты. По приказу Ю. Пилсудского в Гродно были разоружены подчиненные Раде БНР 1-й и 2-й белорусские пехотные полка, кавалерийский эскадрон [22, с. 45—456].

Ситуация осложнилась еще больше, когда на Парижской мирной конференции страны Антанты выступили против признания федеративных отношений Беларуси с Польшей. Они по-прежнему считали Беларусь частью России. Это привело к изменению позиции Польши. Речь велась уже не о федерации, а об автономии Беларуси в составе Польши. Польская оккупация белорусских земель также оставила после себя горечь обид и разочарований, так как польская политика рассматривала белорусские земли только как свои «кресы всходне», о чем с горечью вспоминал один из лидеров Рады БНР Б. Тарашкевич [21, s. 8]. Однако он по-прежнему надеялся на совместное федеративное государство под эгидой Польши.

Теоретическое обоснование политики прометеизма. Параллельно с попытками оккупации Беларуси разрабатывались постулаты политики прометеизма. После провала совместного похода польских и украинских армий на Киев летом 1920 г. стали очевидными проблемы в реализации федеративных устремлений Польши. Удержав «чудом на Висле» продвижение Красной Армии в Европу, Польша вынуждена была согласиться на переговоры с Москвой. В это сложное для польской государственности время была создана газета «Пшимежэ» («Przymierzе» — в переводе с польского «Союз»), в которой пропагандировались идеи прометеизма. Внешне сохранялась видимость ее независимости, однако в 1920— 1921 гг. она регулярно издавалась в типографии газеты «Курьер поранны», которая принадлежала сторонникам Ю. Пилсудского. Во вступительной статье первого номера главный редактор В. Вакар заявил, что газета должна служить идее политического сближения так называемых «новых народов». К ним относились «порабощенные» Россией финны, эстонцы, литовцы, белорусы, украинцы, крымские татары, кубанские казаки, грузины, азербайджанцы, горцы Северного Кавказа [23, s. 1].

Всю ответственность за провал так называемого Киевского похода публицисты «Пшимежэ» возложили на польскую сторону, которая «в своей восточной политике несла оккупацию вместо самоуправления» [24, s. 1—2]. Критический тон статей усилился еще больше в связи с началом польско-советских переговоров в Риге и подписанием прелиминарного договора 12 октября 1920 г. Неофициальный руководитель газеты Т. Голувко не скрывал своего разочарования из-за отсутствия у польской делегации конструктивной программы сотрудничества с Украинской и Белорусской советскими республиками, признать которые Польша была вынуждена [25, s. 1].

В начале 1921 г. редакторы газеты «Пшимежэ» официально заявили о создании политической организации «Союз сближения возрожденных народов» (СЗВН) (Zwi№zek ТЬ^еша Narodуw Odrodzonych), объединившей представителей антисоветской эмиграции так называемых «новых народов» [26, s. 119]. У публицистов СЗВН еще теплилась надежда на самостоятельность УССР и БССР [27, s. 1—2]. Они обращали внимание, что по условиям Рижского мира, Россия не является унитарным государством, а советские Украина и Белоруссия выступают самостоятельными субъектами договора [28, s. 1—3]. В этой связи предлагалось использовать обещания большевиков, которые гарантировали суверенные права этим республикам вплоть до самоопределения. Считалось, что даже в таких условиях возможно достичь понимания с советскими правительствами в национальных республиках, чтобы отдалить российскую угрозу от польских границ. Деятели СЗВН и в дальнейшем считали актуальной программу федерации с украинцами и белорусами [29, s. 1—3]. Однако они не могли даже представить себе, что обещанное право на самоопределение окажется лишь декларацией. Вскоре стало очевидным, что советские республики находятся под тотальным контролем РКП (б). В этой ситуации внимание было сконцентрировано на том, чтобы сохранить в границах II Речи Посполитой хотя бы те украинские и белорусские земли, которые были очерчены условиями Рижского договора [30, s. 1—2].

Создание и деятельность подпольных организаций. Вместе с тем Ю. Пилсудский и его соратники подчеркивали временность установления равновесия в отношениях с Советской Россией и настаивали на постоянной боевой готовности со стороны Польши [31, s. 1]. Они не отказывались от основных принципов в восточной политике государства, которые составляли основу идеи прометеизма. Для укрепления польского влияния в белорусских землях активизировались подпольные организации. Руководитель партизанских отделов на Беларуси капитан Трыгар (Хлопицкий) по распоряжению Главного командования Польской военной организации (ПОВ) прибыл сюда еще 15 июля в 1919 г. с целью организации новых отделов и принятие существующих под свое руководство [32, к. 1].

В реализации тактических планов прометеистов заметная роль была отведена партизанским отрядам Булак-Балаховича, партии «Зеленого дуба» и Польскому отделу при Российском эвакуационном комитете (РЭК) под председательством Б. В. Савинкова, который, оказавшись в эмиграции, получал субсидии и активно сотрудничал со вторым отделом польского Генерального штаба [33, s. 52—53].

Предполагаемые пунктами организации отделов «Народного союза защиты Родины и свободы» под предводительством Б. Савинкова были Белосток, Гродно, Вильно, Брест-Литовск [34, л. 6]. Непосредственными участниками партизанских соединений, действовавших на территории Беларуси стали офицеры армии генерала Перемыкина и полковника Перхутьева, которые, натерпевшись в польских лагерях для интернированных от нужды, холода, голода и непривычного им физического труда, обращались к Б. Савинкову с просьбой вступить в ряды его армии [34, л. 28]. Вооруженные отряды формировались на территории Польши и переходили границу с разрешения польских властей [35, л. 57]. Среди прочих их заданием была разведывательная деятельность на территории Советской России. В соответствии с распоряжениями Б. Савинкова польскому Генеральному штабу передавались сведения военно­политического характера: о ситуации в Петрограде, о грузах, которые доставлялись в российские порты морским путем, о деятельности партизанских отрядов за период с 5 по 20 июня 1921 г., о численности и дислокации частей Красной Армии с апреля по июнь 1921 г. Военные донесения от Б. В. Савинкова передавались непосредственно в руки майора Ю. Бека [35, л. 57, 59, 60, 64, 162].

После Рижского мира активизировалось формирование большевистских партизанских отрядов, которые действовали на польской территории. 1 апреля 1922 г. штабом Западного фронта был издан тайный приказ о формировании отрядов в пограничной полосе с целью нападения на польские учреждения [36, л. 13—16]. В Орше был создан вербовочный пункт для набора добровольцев в так называемый «Союз крестьянской самообороны», предназначенный для диверсионных акций на территории Польши. В листовке «Смерть польским панам и их наемникам-бандитам» звучал призыв объединяться в «Союз крестьянской самообороны» против банд Булак-Балаховича, Савинкова, Коротневича. [36, л. 32]. Такое же антипольское формирование боевых отделов происходило в Советской Украине, о чем неоднократно упоминалось в польской прессе [37, s. 1—2; 38, s. 2]. Продолжение партизанской борьбы на землях Беларуси свидетельствовало о том, что вопреки договоренностям в Риге и польская, и советские стороны не отказались от реализации своих геополитических доктрин. Скрытое польско-советское противостояния продолжалось.

Прометеистские притязания Польши на некоторое время прекратились в 1923 г. в связи с уходом Ю. Пилсудского в отставку с высших постов в государстве, чтобы с новой силой возродиться после майского переворота 1926 г. В это время не ослабевал интерес польских спецслужб к ситуации в БССР и среде белорусской эмиграции. Отдельные сведения о настроениях в белорусских организациях за рубежом сохранились в документах польских архивов [39, к. 27—29]. Мониторинг ситуации в БССР и в белорусской эмиграции продолжался до 1939 г., хотя давно было ясно, что прометеевские планы польских политиков относительно Беларуси провалились. В отчете польского Генерального Штаба за 1938 г. нет даже упоминания о белорусах и литовцах, как будто не было в 1920-х гг. отчаянных попыток втянуть Беларусь и Литву в орбиту польского прометеизма и создать совместное федеративное государство. Нет белорусов и в перечне прометеевских народов, среди которых названы украинцы, грузины, азербайджанцы, армяне, крымские, туркменские и уральские татары, казаки, карелы [40, к. 8]. Из этого следует, что творцы прометеизма не хотели даже упоминать о неудачах своей политики в белорусском вопросе.

Таким образом, с момента возрождения II Речи Посполитой актуальным стал вопрос присоединения белорусских, литовских и украинских земель с целью создания совместного федеративного государства. Идейной подоплекой для реализации этих планов стала концепция промететеизма, предполагавшая руководящую роль Польши в восточноевропейском регионе и направленная, главным образом, против России. Идея вовлечения Беларуси в орбиту польского прометеизма потерпела неудачу. Все закончилось неуверенными попытками создания в 20-х гг. ХХ в. польско-литовско-белоруской федерации.

ЛИТЕРАТУРА

1. Симонова, Т. Именем революции: мир и счастье — на штыках / Т. Симонова // Родина. 2000. № 10.
2. Lewandowski, J. Federalizm, Litwa i Biaіoruњ w polityce obozu belwederskiego / J. Lewandowski. Warszawa : Paсstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1962. 263 s.
3. Lewandowski, J. Imperializm sіaboњci. Ksztaіtowanie siк koncepcji polityki wschodniej piіsudczykуw 1921—1926 / J. Lewandowski. Warszawa : Paсstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1967. 225 s.
4. Mikulicz, S. Prometeizm w polityce II Rzeczypospolitej / S. Mikulicz. Warszawa : Ksi№їka i Wiedza, 1971. 314 s.
5. Okuliewicz, P. Publicyњci «Przymierza» wobec problemu niepodlegіoњci Ukrainy i Biaіorusi w okresie rokowaс ryskich / P. Okuliewicz // Problemy narodowoњciowe Europy њrodkowo-Wschodniej w XIX i XX wieku. Ksiкga pami№tkowa dla Profesora Przemysіawa Hausera / pod red. A. Czubiсskiego [i in.]. Poznaс : UAM, 2002. 714 s.
6. Kornat, M. W krкgu ruchu prometejskiego. Zwi№zek zbliїenia narodуw odrodzonych (1921—1923) i Instytut Wschodni w Warszawie (1925—1939) / M. Kornat // Politeja. Pismo wydziaіu studjуw miкdzynarodowych i politycznych Uniwersytetu
Jagielloсskiego. Krakуw, 2004. № 2. S. 349—391.
7. Pisuliсski, J. Jуzef Piіsudski a Ukraina (1918—1922) / J. Pisuliсski // Arkana. Krakуw, 2006. № 2 (68). S. 101—128.
8. Bruski, J. Zamach majowy — a rywalizacja polsko-sowiecka. Kontekst ukraiсski i biaіoruski / J. Bruski // Arkana. Krakуw, 2006. № 2 (68). S. 129—139.
9. Grygajtis, K. Polskie ideje federacyjne i ich realizacja w XIX i XX w. / K. Grygajtis. Czкstochowa : Wydawnictwo WSP, 2001. 623 s.
10. Матвеев, Г. Ф. Российско-украинский конфликт в планах польской дипломатии и военных кругов в межвоенный период / Г. Ф. Матвеев // Россия — Украина: история взаимоотношений / отв. ред.: А. И. Миллер [и др.]. М., 1997.
11. Cимонова, Т. М. Прометеиз м во внешней политике Польши. 1919—1924 / Т. М. Cимонова // Новая и новейшая история. 2002. № 4. С. 47—64.
12. Wakar, W. Ratowanie paсstwa / W. Wakar // Przymierze. 1920. № 3. 29 sierpnia.
13. Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 461/к. Оп. 1. Д. 155.
14. Grygajtis, K. Sowiecka strategia geopolityczna w Europie a Polska. 1924—1943 / K. Grygajtis. Warszawa : Sprawy polityczne, 2006. 184 s.
15. Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.: сборник док. и материалов / сост. Н. Е. Елисеева. М. : Летний сад, 2004. 911 с.
16. Dokumenty i materiaіy do historii stosunkуw polsko-radzieckich: w 11 t. / oprac. W. Gostyсska. Warszawa : Ksi№їka i Wiedza, 1962—1987. T. 2: Listopad 1918 — kwiecieс 1920. 1961. 889 s.
17. Taraszkiewicz, B. Biaіoruskie postuіaty polityczne / B. Taraszkiewicz // Przymierze. 1920. № 3. 29 sierpnia.
18. Из истории установления Советской власти в Белоруссии и образования БССР: док. и материалы из истории Белоруссии / редкол. А. И. Азаров [и др.]. Минск : Изд -во АН БССР, 1954. Т. IV: март 1917 — февраль 1919. 514 с.
19. Документы внешней политики СССР: в 24 т. / редкол. Г. К. Деев. М. : Госполитиздат, 1957—2000. Т. І: 1 января 1919 —
30 июня 1920 г. 803 с.
20. Prуchnik, A. Pierwsze piкtnastolecie Polski niepodlegіej: zarys dziejуw politycznych / A. Prуchnik. Warszawa : Ksi№їka i Wiedza, 1957. 493 s.
21. Taraszkiewicz, B. Biaіoruskie postuіaty polityczne (Dokoсczenie) / B. Taraszkiewicz // Przymierze. 1920. № 5. 12 wrzeњnia.
22. Чигринов, П. Г. История Беларуси с древности до наших дней: учеб. пособие / П. Г. Чигринов. Минск : Книжный дом, 2004. 670 с.
23. Wakar, W. Przymierze / W. Wakar // Przymierze. 1920. № 1. 15 sierpnia.
24. Wakar, W. Nauka klкski / W. Wakar // Przymierze. 1920. № 2. 22 sierpnia.
25. Hoіуwko, T. Skutki pokoju w Rydze / T. Hoіуwko // Przymierze. 1920. № 16. 28 listopada.
26. Werschler, I. Tadeusz Holуwko: їycie i dziaіalnoњж: Z dziejуw obozu belwederskiego / I. Werschler. Warszawa : Paсstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1984. 397 s.
27. Wakar, W. Miaіeњ chіopie zіoty rуg / W. Wakar // Przymierze. 1920. № 11. 24 paџdziernika.
28. Kutyіowski, B. Pokуj ryski / B. Kutyіowski // Przymierze. 1921. № 14—15. 17 kwietnia.
29. Wakar, W. Przesіanki naszej doktryny/ W. Wakar // Przymierze. 1921. № 30—31. 28 sierpnia.
30. Woіoszynowski, J. Konsekwencje / J. Woіoszynowski // Przymierze. 1921. № 16—17. 1 maja.
31. Hoіуwko, T. Skarb najwyїszy / T. Hoіуwko // Przymierze. 1921. № 8. 27 lutego.
32. Centralne Archiwum Wojskowe (CAW). Oddziaі II Sztabu Gіуwnego. I. 303. 4. 5721.
33. Wasilewski, L. Jуzef Piіsudski jakim go znaіem / L. Wasilewski.Warszawa: Towarzystwo Wydawnicze «Rуj», 1935.223 s.
34. Российский государственный военный архив (далее — РГВА). Ф. 461/к. Оп. 1. Д. 134.
35. РГВА. Ф. 461/к. Оп. 1. Д. 138.
36. РГВА. Ф. 308/к. Оп. 3. Д. 9.
37. Bandy Ukraiсskie // Gazeta Warszawska. 1922. 20 paџdziernika. № 286.
38. Bandy Bolszewickie // Gazeta Warszawska. 1922. 23 paџdziernika. № 289.
39. Archiwum Akt Nowych. Sygn. 5328. Ministerstwo Spraw Zagranicznych. K. 27—29.
40. Centralny Archiwum Wojskowy. Oddziaі II Sztabu Gіуwnego. I.303.4.5561.

Российские и славянские исследования: науч. сб. / Белорус. гос. ун–т.; А. П. Сальков, О. А. Яновский (отв. редакторы) [и др.]. – Минск, 2008. — Вып. 3. – С. 76–82.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Анисимов Е. В. Петр II
      Автор: Saygo
      10 марта 1725 г. Санкт-Петербург хоронил Петра Великого. Это была грандиозная, невиданная ранее церемония, участники и зрители которой были подавлены мрачной красотой происходящего. Траурные звуки множества полковых оркестров, глухой рокот барабанов, слаженное пение нескольких сот певчих, плач тысяч людей, звон колоколов - все это периодически заглушалось пушечными выстрелами, следовавшими один за другим с паузой в одну минуту на протяжении нескольких часов. Это был как бы исполинский метроном, внушавший присутствующим, по словам архиепископа Феофана Прокоповича - участника и летописца похорон, - "священный ужас".
      Но разглядывая печальное шествие, траурные одежды, красочные гербы и флаги, опытный глаз французского посланника Ж.-Ж. Кампредона не мог не заметить одной важной детали: внук Петра I, единственный мужчина дома Романовых великий князь Петр Алексеевич следовал в процессии лишь на восьмом месте, после императрицы Екатерины I, ее дочерей Анны и Елизаветы, а также дочерей старшего брата покойного императора, Ивана, Екатерины и Прасковьи. И что больше всего возмутило знатоков протокольных тонкостей - это то, что 9-летний внук Петра I, прямой потомок московских царей, шел даже после двух сестер Нарышкиных и жениха старшей дочери Петра, Анны Петровны, - голштинского герцога Карла-Фридриха.
      Подобная расстановка участников траурного шествия, конечно, не была случайной, как и то, что великому князю не нашлось места среди ближайших родственников покойного во время церемонии погребения в Петропавловском соборе: юный Петр Алексеевич стоял вдали от императрицы и ее дочерей. Все это должно было демонстрировать те политические реальности, которые возникли после дворцового переворота в ночь смерти Петра, с 28 на 29 января 1725 года. Тогда в Зимнем доме, у еще не остывшего тела преобразователя России произошла острая политическая схватка. В жестоком споре столкнулись две группировки знати: родовитая аристократия ("старые бояре" донесений иностранных дипломатов) и "новая знать", выдвинувшаяся из низов благодаря своим способностям и симпатиям царя-реформатора, ценившего знатность, как известно, "по годности". Борьбу, которая, к счастью, не вылилась в кровопролитие, обостряло то обстоятельство, что Петр умер, не оставив завещания.
      "Бояре" - Долгорукие, Голицыны, П. Апраксин, Г. Головкин, А. Репнин - настаивали на кандидатуре великого князя Петра Алексеевича, сына погибшего в 1718 г. в застенке царевича Алексея. За ними была традиция передачи престола по мужской линии от деда к сыну и далее к внуку. Но за "худородной" новой знатью - А. Меншиковым, П. Ягужинским, П. Толстым, - предлагавшей возвести на престол вдову императора, Екатерину Алексеевну, - вчерашнюю "портомою" и кухарку, было нечто более весомое, чем традиция: оружие, деньги, сила окружавших дворец гвардейцев, горой стоявших за матушку- государыню, боевую подругу обожаемого императора. Их давление, угрозы расправы с несогласными повлияли, в конечном счете, на решение собравшихся во дворце сановников: императрицей была провозглашена Екатерина. "Бояре", а вместе с ними и их кандидат, великий князь Петр, были отодвинуты от престола, что и отразилось в протоколе похоронной церемонии.



      Родители Петра II Алексей Петрович и София-Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская


      Мария Меншикова


      Евдокия Лопухина

      Екатерина Долгорукова

      В то время Петр был лишь пешкой в политической игре, как, впрочем, и позже, когда он, а точнее, его имя, титул, родственные связи вновь привлекли всеобщее внимание. Это было весной 1727 г., в самом конце короткого царствования Екатерины I. К этому времени здоровье императрицы, не щадившей себя в бесконечных празднествах, банкетах, вечеринках и попойках, стало резко ухудшаться. За состоянием ее здоровья внимательно наблюдали политические группировки в ожидании очередного этапа борьбы за власть. Больше всего от дум о ближайшем будущем должна была болеть голова у светлейшего князя А. Д. Меншикова, фактического руководителя государства при Екатерине I. Несмотря на сопротивление и интриги своих многочисленных недругов у подножия трона - генерал-прокурора П. И. Ягужинского, зятя царицы герцога Карла-Фридриха, тайного советника графа П. А. Толстого и других, - он уверенно и спокойно вел государственный корабль: кредит доверия к нему Екатерины, которая была многим ему обязана, был беспределен. Болезнь императрицы, особенно усилившаяся весной 1727 г., вынуждала светлейшего думать о необходимых для сохранения власти и влияния превентивных мерах.
      Сведения о некоторых замыслах Меншикова стали известны во второй половине марта - начале апреля 1727 года. Тогда Петербург заговорил о намерении светлейшего выдать одну из своих дочерей (позже уточнили - старшую, Марию) за великого князя Петра Алексеевича. Для всех участников борьбы за власть и наблюдателей стало ясно, что Меншиков хотел породниться не просто с великим князем, а с наследником престола, будущим императором.
      Можно поражаться энергии, настойчивости Меншикова, проявленным им в это время. Интриги, репрессии, запугивания, уговоры, предательство - весь ареснал закулисной борьбы за власть был использован светлейшим для достижения того, что казалось ему вершиной счастья для 53-летнего мужчины: стать тестем послушного его воле юного царя, генералиссимусом и, конечно, обладателем все новых и новых богатств, земель, крепостных, звезд, орденов, золота и бриллиантов. То, что в центре своей последней придворной игры Меншиков поставил именно фигуру великого князя Петра, случайным не было. В его силах было, например, женить своего сына Александра на второй дочери Екатерины I, Елизавете, а затем добиваться ее воцарения. Но он этого не сделал, так как прекрасно чувствовал обстановку, которая явно складывалась в пользу внука Петра Великого.
      Уже в 1725 г. французский посланник, вслед за другими наблюдателями, писал, что императрица беззаботно веселится, "а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича"1. Конечно, непривычному к российскому застолью французскому посланнику "тайные сборища" могли показаться чуть ли не заговором. Но его, очевидно, не было. Зато имелось то, что Меншиков учитывал: у Петра, в отличие от многих возможных кандидатов на престол, было бесспорное право наследовать власть своего деда, к его фигуре приковывалось внимание всех обиженных и недовольных порядками времен петровских реформ, в надежде, что с приходом к власти сына царевича Алексея должно "полегчать". К тому же поражение сторонников великого князя в 1725 г. не было полным, и "бояре" представляли серьезную политическую силу, с которой Меншиков не мог не считаться. Уже в 1726 г. было замечено, что светлейший "ласкал" родовитую знать. Благодаря ему князь М. М. Голицын стал генерал-фельдмаршалом, а Д. М. Голицын - членом образованного в феврале 1726 г. высшего правительственного учреждения - Верховного тайного совета.
      План Меншикова был крайне недоброжелательно встречен в кругу его сподвижников по возведению на престол Екатерины. Понять их можно - Толстой, главный следователь по делу отца великого князя, понимал, что означает для него приход к власти сына казненного царевича. Не могло быть иллюзии относительно будущего и у других мелкопоместных и безродных "птенцов гнезда Петрова", которых бы оттеснили от престола родовитые и обиженные на них потомки бояр. Толстой, как и генерал-полицмейстер А. Девьер, генерал А. Бутурлин, знали, что за ветеранов январского переворота их старый товарищ Меншиков не вступится. В итоге, против светлейшего начинает сколачиваться заговор.
      Однако Меншиков опередил Толстого и его единомышленников и нанес молниеносный удар: они были арестованы, подвергнуты пытке, а затем обвинены в заговоре против императрицы и интригах с намерением помешать женитьбе великого князя на Марии Меншиковой. И в день своей смерти, 6 мая 1727 г., Екатерина, идя навстречу желанию светлейшего, подписала суровый приговор заговорщикам, а также завещание, так называемый Тестамент, который содержал два самых важных для Меншикова пункта. Первый из них гласил: "Великий князь Петр Алексеевич имеет быть сукцессором" (наследником), а согласно второму пункту, императрица давала "матернее благословение" на брак Петра с дочерью Меншикова. До 16-летия монарха государство должно было управляться регентством, в которое входили дочери Екатерины, ее зять Карл-Фридрих, сестра царя Наталья и члены Верховного тайного совета.
      Это была явная уступка со стороны светлейшего, который тем самым как бы гарантировал будущее благополучие дочерей Екатерины. Впрочем, вскоре стало ясно, что эта уступка была временной и формальной. Меншиков сразу показал, что его роль в системе управления империи отныне становится исключительной. Это было подтверждено присвоением ему высшего воинского звания генералиссимуса и высшего военно-морского звания полного адмирала. А 25 мая Феофан Прокопович обручил 12-летнего императора и 15-летнюю княжну Марию Меншикову, ставшую официально "обрученной Его императорского величества невестой-государыней".
      В этой ситуации Петр по-прежнему фигура в игре других людей. С первых дней своего царствования юный император находился под присмотром светлейшего и его родственников. Для удобства контроля Меншиков переселяет мальчика, как бы на время, до завершения строительства царской резиденции, в свой дворец на Васильевском острове. Судя по "Повседневным запискам", которые вели секретари светлейшего, в первый раз Петр ночевал у Меншикова 25 апреля, то есть еще до смерти Екатерины, а уже после воцарения в Меншиковский дворец были перевезены с Адмиралтейской стороны все царские вещи и мебель. Бросив все государственные дела, светлейший все свое время уделял царю; он разъезжал с мальчиком по городу: на верфь, в конюшню, отправлялся также за город на охоту, часто обедал с ним2.
      Большие надежды возлагал Меншиков на назначенного им обер-гофмейстером, главным воспитателем царя, вице-канцлера А. И. Остермана, которого очень высоко ценил как интеллектуала, исполнительного и послушного человека. Весной 1725 г. он говорил о нем прусскому посланнику Г. Мардефельду: "Остерман - единственно способный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен"3. Как показали дальнейшие события, светлейший плохо знал Остермана.
      Вероятно, и дальше Меншиков воспитывал себе "ручного императора", если бы в середине июля его не свалила болезнь, длившаяся пять-шесть недель. Но именно их-то и хватило, чтобы прежде послушный и тихий мальчик глотнул свободы, сошелся с людьми, которые, исполняя любое его желание, сумели довольно быстро настроить его против генералиссимуса. И в этом особую роль сыграл столь "боязливый" Остерман. Он сумел тонко развить недовольство юного императора своим зависимым от воли светлейшего положением, направить это недовольство в нужное русло. А о том, что такое недовольство у мальчика было, свидетельствуют донесения иностранных дипломатов, которые видели, как Петр пренебрегает обществом своей невесты, как он тяготится опекой Меншикова.
      Развязка наступила в конце августа - начале сентября 1727 г., когда Меншиков поправился. Поначалу он не придал значения демонстративной дерзости прежде послушного царя. Даже живя вдали от Петра, находившегося в Петергофе, он был спокоен, потому что рядом с мальчиком всегда был его человек - Остерман. Письма обер-гофмейстера успокаивали, усыпляли светлейшего. 21 августа Остерман написал Меншикову притворно-веселое письмо из Стрельны в Ораниенбаум, где тот поправлялся после болезни: "Е. и. в. писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с ее императорским высочеством (сестрой Петра Наталией Алексеевной. - Е. А.) любезно кланяются.."4. Между тем наступил последний и решающий этап борьбы с Меншиковым. Сам светлейший понял, что Остерман его предал, когда было уже поздно: в начале сентября царь подписывает несколько указов, которые лишают "полудержавного властелина" власти, значения, а потом и свободы.
      Конечно, не юный император придумал указы о переезде двора с Васильевского острова, о неподчинении распоряжениям Меншикова, о его домашнем аресте, о замене верного генералиссимусу коменданта Петропавловской крепости. Ранее Меншиков, игнорируя "Тестамент", использовал именные указы царя для своих целей. Теперь этот законодательный бумеранг вернулся к светлейшему. В серии подписанных Петром II в начале сентября 1727 г. императорских указов отчетливо видна опытная рука воспитателя Петра, Андрея Ивановича Остермана, довершившего свое дело специальной запиской о судьбе Меншикова, которую 9 сентября 1727 г. в присутствии царя обсудил Совет. А на следующий день Меншиков начал свой последний путь из Петербурга...
      Было бы ошибкой думать, что время Меншикова сменилось временем Остермана. На первый план вышел новый фаворит, державшийся раньше в тени, - князь Иван Алексеевич Долгорукий. Он был на семь лет старше царя, и можно себе представить, что означала компания 19-летнего "знающего жизнь" юноши для 12-летнего "царственного отрока". Князь Иван довольно рано втянул мальчика во "взрослую" жизнь, в "истинно мужские" развлечения и весьма преуспел в этом.
      Ровесник цесаревны Анны (родился в 1708 г.), Долгорукий в отличие от многих своих сверстников с ранних лет жил за границей - в Варшаве, в доме своего деда, выдающегося петровского дипломата князя Г. Ф. Долгорукого, а затем - у дяди, князя Сергея Григорьевича, сменившего престарелого отца на посту посланника в Польше. Вернувшись в Петербург, князь Иван получал уроки у Генриха Фика, крупного деятеля петровской государственной реформы. Но, как показали последующие события, жизнь за границей, уроки знаменитого государствоведа мало что дали юноше. В 1725 г. он был назначен гоф-юнкером захудалого двора великого князя Петра Алексеевича и вряд ли мог рассчитывать на успешную придворную карьеру, если бы не превратности судьбы его повелителя.
      Значение Долгорукого для Петра без труда разгадал уже Меншиков, который постарался запутать Ивана в дело Толстого и Девьера и добиться у Екатерины I отправки его, в наказание, в полевую армию. Но во время болезни Меншикова летом 1727 г. князь Иван оказался возле Петра и немало способствовал свержению светлейшего.
      С тех пор Долгорукий не покидал своего царственного друга. Особенно усилилось влияние его после переезда двора в Москву в начале 1728 года. Клавдий Рондо, английский резидент, писал, что ближе князя Ивана у царя нет никого, он "день и ночь с царем, неизменный участник всех, очень часто разгульных, похождений императора". Испанский посланник де Лириа дополняет: "Расположение царя к князю Ивану таково, что царь не может быть без него ни минуты: когда на днях его (Ивана. - Е. А.) ушибла лошадь и он должен был слечь в постель, Е. ц. в. спал в его комнате"5. Князь Иван показал себя тщеславным, недалеким, необязательным и слабовольным человеком. Не способный на серьезные поступки, ветреный, он целиком тратил себя на гульбу и питие или как тогда говорили, на "рассеянную жизнь", участником которой он делал и императора.
      Хотя влияние князя Ивана на Петра II было весьма сильным, юный император не был заводной игрушкой в его руках. Всем предыдущим воспитанием Петр был предрасположен к той безалаберной жизни, в которую он был втянут легкомысленным фаворитом. Судьба императора была печальной. Рожденный 12 октября 1715 г. в семье царевича Алексея Петровича и кронпринцессы Шарлотты-Христины-Софии Вольфенбюттельской, он, как и его старшая сестра Наталия (родилась в 1714 г.), не был плодом любви и семейного счастья. Брак этот был следствием дипломатических переговоров Петра I, польского короля Августа II и австрийского императора Карла VI, причем каждый из них хотел получить свою выгоду из семейного союза династии Романовых и древнего германского рода герцогов Вольфенбюттельских, связанного множеством родственных нитей с правившими тогда в Европе королевскими домами. Конечно, при этом никто не интересовался чувствами жениха и невесты.
      Кронпринцесса Шарлотта, сестра которой была замужем за австрийским императором, надеялась, что брак ее с "московским варваром" не состоится. В письме деду, герцогу Антону-Ульриху, в середине 1709 г. она сообщала, что его послание ее обрадовало, так как "оно дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минет. Я всегда на это надеялась, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости"6. Но надежды ее были напрасны: после Полтавы за Петром - победителем Карла XII - стала ухаживать вся Европа, в том числе и герцог Антон-Ульрих Вольфенбюттельский. Свадьба была сыграна в Торгау в октябре 1711 г. и поразила всех великолепием стола и знатностью гостей.
      Но счастья новобрачным она не принесла. Отношения их не сложились, холодность супруги вызывала недовольство Алексея, а его грубые ухватки и тяжелый нрав пробуждали в Шарлотте только ненависть и презрение. Вскоре после рождения сына она умерла. Алексей, занятый своими делами, а потом - острым конфликтом с отцом, не обращал внимания на детей, и когда летом 1718 г. он погиб в застенке Петропавловской крепости, Наталия и Петр остались круглыми сиротами. Разумеется, Петр I не забыл внучат, они оставались членами царской семьи, но постоянно находились где-то на задворках. Лишь в 1721 г. дети были переселены в царский дворец, им определили штат придворных и прислуги. После смерти Петра и вступления на престол Екатерины мальчик оставался без внимания. Лишь в 1726 г. 11-летнего Петра и 12-летнюю Наталью стали приглашать на торжественные приемы, что все расценили как повышение статуса великого князя при дворе.
      К тому времени, когда престол перешел к юному Петру, его характер уже достаточно устоялся и не предвещал подданным в будущем легкую жизнь, С особым вниманием за развитием Петра наблюдали австрийские дипломаты, заинтересованные в превращении юного племянника австрийского императора в полноценного правителя дружественной державы.
      Однако они не могли сообщить в Вену ничего утешительного. На них, как и на других наблюдателей, Петр не производил благоприятного впечатления.
      Жена английского резидента, леди Рондо, писала в декабре 1729 г. своей знакомой в Англию: "Он очень высокий и крупный для своего возраста: ведь ему только что исполнилось пятнадцать (ошибка - 12 декабря 1729 г. Петру исполнилось 14 лет. - Е. А). У него белая кожа, но он очень загорел на охоте (загар в те времена считался вульгарным отличием простолюдина от светского человека. - Е. А.), черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного и приятного"7. О "жестоком сердце" и весьма посредственном уме Петра, ссылаясь на слова сведущих людей, писал еще в 1725 г. Мардефельд.
      Знакомые с нравами юного царя замечали в его характере многие черты, унаследованные им от деда и отца, людей очень нелегкого для окружающих нрава. "Царь, - пишет саксонский резидент Лефорт, - похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет". В другой депеше он уточнял: "Петр "себя так поставил, что никто не смеет ему возражать". Почти то же сообщал в Вену и граф Вратислав - посланник цесаря: "Государь хорошо знает, что располагает полной властью и свободою и не пропускает случая воспользоваться этим по своему усмотрению". Английский резидент писал о свойственном юноше непостоянстве, а французский посланник отмечал в характере царя заметные признаки "темперамента желчного и жестокого"8. Власть, как известно, кружит головы и людям сложившимся и немолодым. А что говорить о мальчишке, которому казалось, что именно он своею властью низверг могущественного Меншикова. Льстецы не преминули подчеркнуть, что он тем самым "освободил империю свою от ига варварского".
      По мнению многих, Петр был далек от интеллектуального труда и интересов, не умел вести себя прилично в обществе, капризничал и дерзил окружающим. Современники считали, что виной тому не столько природа, сколько воспитание. Действительно, в отличие от дочерей Петра Великого, внуков его обучали и воспитывали более чем посредственно. Все у них было как бы второсортным - жизнь, учение, будущая судьба. Занимались ими то вдова трактирщика, то вдова портного, то бывший моряк, который преподавал и письмо, и чтение, и танцы. Прусский посланник даже полагал, что Петр I умышленно не заботился о правильном и полноценном воспитании внука. Однако это не так. В 1722 г. Петр пригласил в учителя к внуку хорошего специалиста, выходца из Венгрии И. Секани (Зейкина). Он учил детей в семье Нарышкиных, и Петр, отбирая его у своих родных, писал учителю, что "время приспело учить внука нашего"9. Но занятия начались лишь в конце 1723 г. или даже позже и оборвались в 1727 г., когда Меншиков, очевидно, по наущению нового воспитателя Петра, Остермана, выслал Зейкина за границу.
      Вице-канцлер Остерман, ставший главным воспитателем царя весной 1727 г., был, конечно, лучше, чем воспитатель царевича Алексея А. Д. Меншиков, бестрепетно подписавший в 1718 г. смертный приговор своему воспитаннику. Но Андрей Иванович не был для мальчика тем, кем был для цесаревича Павла Петровича Н. И. Панин: подлинным учителем и другом. Впрочем, составленная Остерманом программа образования царя была по тем временам неплохой. Она включала изучение древней и новой истории, географии, картографии, оптики, тригонометрии, немецкого и французского языков, а также музыки, танцев, начал военного дела. И хотя режим обучения был весьма щадящий - много перерывов, занятий стрельбой, охотой, бильярдом, - усвоить основы наук было вполне возможно.
      Феофан Прокопович, главный эксперт по духовному развитию, сочинил особую записку: "Каким образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе?" На бумаге все было хорошо и гладко, в жизни же - все иначе. Наиболее емко систему воспитания Петра охарактеризовал австрийский посланник Рабутин, писавший в 1727 г.: "Дело воспитания царя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобресть доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеха. Развлечения берут верх, часы учения не определены точно, время проходит без пользы и государь все более и более привыкает к своенравию"10. Так это было и позже, в Москве. Остерман постоянно маневрировал, стремясь удержаться в воспитателях - должности весьма престижной при юном царе, и достигал он этого тем, что старался не раздражать воспитанника большой требовательностью в учебе.
      Вице-канцлер был активным и обремененным делами политиком. Крепко держась за кормило власти, он думал не о том, как лучше подготовить юношу к тяжкому поприщу властителя великой империи, а о своих, не всегда бескорыстных, интересах. Вот что писал он Меншикову в 1727 г.: "За его высочеством великим князем я сегодня не поехал как за болезнию, так и особливо за многодельством, и работаю как над отправлением курьера в Швецию, так и над приготовлением отпуска на завтрашней почте и, сверх того, рассуждаю, чтобы не вдруг очень на него налегать". Б. -Х. Миних вспоминал, что Остерман виделся с царем "лишь во время утреннего туалета, когда тот вставал, и по вечерам, после возвращения с охоты"11.
      Последствия педагогики, "чтоб не вдруг очень на него налегать", были печальны. Юноша подчеркнуто почтительно обращался со своим нестрогим учителем, а за его спиной, в компании Долгоруких, потешался над Андреем Ивановичем. Успехов в освоении знаний у юного императора не было. Австрийские дипломаты очень печалились, что на аудиенциях царь не говорит с ними по-немецки и только кивает головой, делая вид, что все сказанное понимает. Зато самые глубокие знания Петр получил в науке уничтожения зайцев, медведей, косуль, уток и прочей живности. "Охота, - пишет Рондо в августе 1728 г., - господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно)". Если не большую, то значительную часть своего царствования он провел в лесу и в поле, на охотничьих бивуаках, у костра, на свежем воздухе.
      Из немногочисленных автографов, оставленных Петром II потомкам, чуть ли не самыми длинными являются резолюции типа: "Быть по тому, Петр", "Отпустить. Петр." на росписи царской охоты, которая определяла норму ежедневного питания собак (по два пуда говядины каждой!), лошадей и даже 12 верблюдов, которые тоже участвовали в царских охотах. За осеннюю охоту 1729 г. Петр и его свита сворой в 600 собак затравили 4 тыс. зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведей12.
      Дипломаты ждали того дня, когда наконец можно будет увидеть царя и переговорить с ним. Вот типичные сообщения о времяпрепровождении Петра в 1728 г., взятые наугад из донесения де Лириа: "24 мая. Этот монарх еще не возвратился с охоты...; 31 мая. Царь воротился с охоты дня на два и послезавтра уезжает опять...; 7 июня. Получено донесение о смерти герцогини Голштинской (Анны Петровны. - Е. А.), принцессы, красивейшей в Европе. Но это отнюдь не заставило царя отложить поездку на охоту в окрестности, хотя и без принцессы Елизаветы...; 14 июня. Царь еще не возвратился с охоты, но надеются, что воротится на этой неделе,..; 21 июня. Этот монарх еще не возвратился в город, но надеются, что возвратится на этих днях". Ничего не изменилось и через год, в 1729 г.: "11 июня. Царь вчера уехал на охоту за две мили от города...; 1 августа. Здешний государь все развлекается охотой...; 8 августа. Царь все наслаждается охотой..."13.
      В феврале 1729 г. дошло до скандала. Узнав о том, что царь намеревается отправиться на три-четыре месяца на охоту подальше от Москвы, австрийский и испанский посланники сделали представление канцлеру, в котором в решительных выражениях заявили, что "при настоящих обстоятельствах не только вредно, но и неприлично оставаться нам такое долгое время без всякого дела, без возможности с кем сноситься о делах, так как с Е. в. отправляется и большая часть его министров"14. Но Петр не угомонился. По подсчетам историка князя П. В. Долгорукова, в июле - августе 1729 г. он был на охоте непрерывно 55 дней. Это был своеобразный рекорд - обычно царь находился на охоте по 10, 12, 24, 26 дней кряду. Долгоруков сосчитал также, что за 20 месяцев 1728 - 1729 гг. Петр провел на охоте восемь месяцев15.
      Не без отчаяния де Лириа обращался в Мадрид с просьбой отозвать его из Москвы: "Кажется, что я не только здесь бесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монарха мы не видим никогда... Повторяю вам, что уже говорил несколько раз, - достаточно и даже больше, чем достаточно иметь здесь секретаря или по крайней мере резидента"16. Англичане так и делали, полагая, что Россия утратила свое место в мире. О том же писал в Вену граф Вратислав. Остерман и австрийские дипломаты пытались даже, используя страсть Петра к охоте, чему-нибудь его научить. Предполагалось выписать из Вены опытного егеря-профессионала с тем, чтобы он попутно давал царю самые общие представления о природе и т. д. Но этот план оказался неосуществленным, как и план строительства под Москвой потешного военного городка, где юноша мог бы, подобно своему великому деду, обучаться военному ремеслу.
      В приведенном выше представлении посланников Австрии и Испании канцлеру допущена неточность - с Е. в. отправлялась на охоту не большая, а меньшая часть министров. Остальные же сановники просто отдыхали. Де Лириа писал 27 сентября 1728 г.: "Царь уехал недель на шесть на охоту. Этим воспользовались все министры и даже члены Верховного совета, и барон Остерман тоже уехал на неделю или дней на десять (а уж прилежный Остерман слыл чрезвычайно трудолюбивым чиновником, работавшим и в праздники, и по ночам. - Е. А.). Поэтому мы здесь весьма бедны новостями"17.
      При ознакомлении с журналами Верховного тайного совета, Сената или коллегий времен царствования Петра II возникает ощущение резкого замедления оборотов запущенной Петром Великим государственной машины. Заседания в высших учреждениях проводятся все реже, кворума на них часто нет, обсуждаемые вопросы второстепенны и даже ничтожны. Члены Совета уже ленятся ездить в присутствие и подписывают подготовленные секретарем протоколы дома. Долгих и частых, как при Петре, сидений или жарких обсуждений "мнений", как при светлейшем, нет и в помине.
      Уже в годы правления Екатерины I проведение петровских реформ было приостановлено. Под влиянием объективных трудностей, возникших вследствие длительной Северной войны и тяжелых преобразований, а также спекулятивных соображений, правительство императрицы разработало программу сокращения государственных расходов на армию и аппарат управления, взялось за пересмотр налоговой, торгово-промышленной политики, некоторых важнейших аспектов внешнеполитической доктрины. К январю 1727 г. программа контрреформ была окончательно выработана и затем утверждена Екатериной I. Какое-то время после ее смерти, уже при Петре II, планы переустройства государственного хозяйства довольно активно осуществлялись, но после свержения Меншикова осенью 1727 г. наступило полное затишье. Сначала его объясняли трудностями переезда в Москву, а затем многие дела были попросту заброшены.
      Флот, как сообщали в Верховный тайный совет из Адмиралтейства, "жестоко гнил", и если к кампании 1728 г. было подготовлено 24 корабля, то в 1729 г. в море вышло всего пять кораблей. Флот, как и недостроенная на берегу Невы столица, уже не был нужен новым правителям. Многочисленные уговоры, петиции иностранных дипломатов о возвращении двора в Петербург встречались в правительстве с неудовольствием, как будто закрепление России на балтийском побережье больше всего нужно было Австрии, Голландии или Испании. Исчерпав все возможные средства убедить царя вернуться в Петербург, де Лириа писал весной 1729 г.: "О Петербурге здесь совершенно забыли и мало-помалу начинают забывать и о всем хорошем, что сделал великий Петр Первый; каждый думает о своем собственном интересе и никто об интересе своего государя"18.
      Весь краткий период "тиранства" Меншикова (май - сентябрь 1727 г.) продемонстрировал, что "Тестамент" Екатерины I в части коллективного регентства оказался листком бумаги. Только указ 12 мая 1727 г. о присвоении Меншикову высшего звания генералиссимуса был подписан, кроме царя, всем составом регентства, начиная с Анны Петровны и кончая членами Совета. Все остальные официальные документы свидетельствуют, что коллективное регентство бездействовало, и Петр II почти сразу же стал ни в чем не ограниченным правителем, оставаясь, впрочем, инструментом, которым пользовался Меншиков. Именно ему было выгодно самодержавие мальчика- царя. Именем Петра светлейший давал распоряжения всем учреждениям, в том числе и Совету. После свержения Меншикова было решено как-то восстановить регентскую систему правления. Указом от 8 сентября 1727 г. предписывалось, что из Совета "все указы отправлены быть имеют за подписанием собственной Е. в. руки и Верховного тайного совета"19.
      Но порядок этот не мог продержаться долго - царь месяцами находился на охоте, и возникла опасность остановки государственных дел. Поэтому произошло как бы новое перераспределение власти: с одной стороны, Совет от имени царя выносил решения по текущим делам, а с другой - царь мог, ни с кем не советуясь, издавать указы, предписывать свою волю Совету, бывшему, согласно букве "Тестамента", его коллективным регентом. Такое положение было удобно тем, кто сверг светлейшего, и они уже сами, вместо Меншикова, нашептывали юному царю, о чем и как нужно распорядиться.
      "Перед полуднем, - записано в журнале Совета от 9 января 1728 г., - изволил Е. и. в. придти и с ним... Остерман. Е. в. на место свое садиться не изволил, а изволил стоять и объявил, что Е. в., по имеющей своей любви и почтении к Ея в. государыне бабушке желает, чтоб Ея в. по своему высокому достоинству во всяком удовольстве содержана была, того б ради учинили о том определение и Е. в. донести. И, объявя сие, изволил выйти, а вице-канцлер господин барон Остерман остался, объявил, что Е. в. желает, чтоб то определение ныне же сделано было. И по общему согласию (в Совете в тот день число членов прибавилось: к Г. И. Головкину, А. И. Остерману и Д. М. Голицыну присоединились назначенные накануне именным императорским указом князья В. Л. и А. Г. Долгорукие. - Е. А.) ныне же определение о том учинено". Остерман взял протокол, ушел к императору, который "апробовал" решение Совета, а затем объявил, "что Е. и. в. изволил о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда послать, а пожитки его взять"20. Иначе говоря, Остерман, передавая некий "разговор" царя, сообщал Совету высшую волю, которую тотчас и реализовали. Так строилась вся система высшего управления.
      Кажется, что самым главным делом правительства Петра II в 1727- 1728 гг. было решение вопроса о судьбе светлейшего и причастных к нему людей. Допросы, ссылки, а самое основное - перераспределение конфискованных земельных богатств Меншикова - вот чем долго занимался Совет. Через 2 - 3 месяца после ссылки светлейшего в Совет стало поступать немало челобитных от чиновников, гвардейцев, высших должностных лиц с просьбой выделить им какую-то долю из меншиковских богатств. Среди просителей были и те, кто ранее считался приятелем светлейшего.
      Собственник в России не был уверен в том, что его собственность сохранится за ним. Умирая, он писал духовную и знал, что ее будет утверждать государь, который вправе изменить завещание собственника, да просто - "отписать" на себя часть его имущества. О провинившихся в чем-либо перед властью и говорить не приходится - собственность твоя, пока так считает государь, а иначе... И вот сразу после такого "отписания" на имущество опального сановника накидываются его вчерашние друзья, товарищи, коллеги, прося государя в своих челобитных пожаловать их "деревенишками и людишками" из отписного. Некоторые владения не раз переходили от одного попавшего в немилость сановника к другому. В 1723 г. московский дом опального вице-канцлера барона П. П. Шафирова получил граф П. А. Толстой. Весной 1727 г., когда он был сослан на Соловки, этот дом получил ближайший прихлебатель светлейшего, генерал А. Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства и нового дома. В ноябре 1727 г. его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как это обычно делалось в России титулованными холопами: "нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево"21.
      Своеобразным финалом дела Меншикова стало переименование в середине 1728 г. "Меншикова бастиона" Петропавловской крепости в бастион "Его императорского величества Петра Второго".
      К середине 1728 г. двор, дипломатический корпус, государственные учреждения уже перебрались в старую столицу, и с переездом в Москву как бы завершился один цикл российской истории и начался другой. "Здесь везде царит глубокая тишина, - пишет саксонский посланник Лефорт, - все живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может постигнуть, как такая огромная машина держится без всякой подмоги, каждый старается избавиться от забот, никто не хочет взять что-либо на себя и молчит". И продолжал: "Стараясь понять состояние этого государства, найдем, что его положение с каждым днем делается непонятнее. Можно было бы сравнить его с плывущим кораблем: буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули... огромное судно, брошенное на произвол судьбы, несется, и никто не думает о будущем"22. Довольно точный образ: петровский корабль, потеряв своего царственного шкипера, несся по воле ветра, никем не управляемый.
      После ссылки Меншикова борьба за кормило власти практически не прекращалась. Это было время интриг, подсиживаний. Царствование Петра II весьма походило на другие, подобные ему царствования, но поскольку оно было коротким, изучающий его постоянно натыкается на окаменелые остатки взаимного недоброжелательства, интриг, ненависти, подлости и злобы. Пожалуй, самой примечательной чертой обстановки при дворе, в высших кругах знати, была неуверенность, тревога за завтрашний день.
      Свержение Меншикова стало крупнейшим событием первых послепетровских лет. В политическое небытие ушел наиболее значительный деятель петровской "команды", опытный администратор и военачальник. Осенью 1727 г. многие радовались крушению российского Голиафа, прославляя освобождение от "варвара". Но все же были люди - опытные, дальновидные, - понимавшие, что со сцены ушел подлинный "хозяин" страны, нравы, привычки, чудачества которого были, тем не менее, хорошо известны, а поступки понятны, предупреждаемы, если, конечно, вести себя разумно. Опыт этих людей говорил, что новый господин может оказаться хуже старого.
      Время показало, что возник наихудший вариант, когда явного хозяина в стране не было. Юный император почти полностью устранился от управления государством и даже нечасто посещал свою столицу. Иван Долгорукий, конечно, пользовался огромным влиянием, но многим казалось, что он не особенно дорожит им. Самое же главное состояло в том, что князь Иван был равнодушен к государственным делам, некомпетентен, ленив, не желал ради какого-нибудь дела занимать внимание царя, на чем-то настаивать. Его закадычный приятель де Лириа, вошедший в полное доверие к временщику, неоднократно просил, требовал, умолял, чтобы князь Иван передал в руки царя записку австрийских и испанских дипломатов о настоятельной необходимости возвращения правительства в Петербург. Но князь Иван затянул дело так, что записка, в конце концов, затерялась, а сам он каждый раз находил какой-нибудь благовидный предлог, чтобы не передавать ее царю.
      Реальную власть имел, конечно, вице-канцлер Остерман. Без его участия и одобрения не принималось ни одного важного решения Совета, который подчас даже не заседал без Андрея Ивановича. Как писал, немного утрируя, Рондо, без Остермана верховники "посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись"23. Однако Остерман, дергая тайные нити политики, роль хозяина играть явно не хотел. Он держался в тени, не любил принимать самостоятельных решений, был скромен. Кроме того, его положение не было незыблемым, и вице-канцлеру приходилось постоянно маневрировать между царем, Долгорукими, Голицыными, другими деятелями петровского царствования. Остермана спасало от неприятностей то, что заменить его, знающего и опытного политика и дипломата, было некем.
      В итоге, политический горизонт был затянут туманом, и, как писал осенью 1727 г. советник Военной канцелярии Е. Пашков своим московским приятелям, "ежели взять нынешнее обхождение, каким мучением суетным преходят люди с людьми: ныне слышишь так, а завтра иначе; есть много таких, которые ногами ходят, а глазами не видят, а которые и видят, те не слышат, новые временщики привели великую конфузию так, что мы с опасением бываем при дворе, всякий всякого боится, а крепкой надежды нет нигде". В другом письме Пашков советовал своей приятельнице, княгине А. Волконской, высланной Меншиковым в Москву, но не получившей, несмотря на "отлучение варвара", прощения: "Надлежит вам чаще ездить в Девичий монастырь искать способу себе какова". В письме другому опальному приятелю, Черкасову, он также советует: "Лучше вам быть до зимы в Москве и чаще ездить молиться в Девичь монастырь чудотворному образу Пресвятой богородицы"24.
      Не чудотворная икона привлекала в Новодевичьем монастыре царедворцев, а жившая там после Шлиссельбургского заточения старица Елена - в миру бывшая царица Евдокия Федоровна, первая жена Петра Великого. Многие ожидали, что значение Евдокии, бабушки царя, после падения Меншикова и переезда двора в Москву должно было сильно возрасти. "Ныне у нас в Питербурхе, - продолжал Пашков, - многие... безмерно трусят и боятся гневу государыни царицы Евдокии Федоровны"25. Опасения были, по-видимому, основательны: старый лис Остерман сразу же после свержения Меншикова написал в Новодевичий более чем ласковое письмо, в котором подобострастно извещал старушку, что "дерзновение восприял ваше величество о всеподданнейшей моей верности обнадежить, о которой как Е. и. в., так и, впрочем, все те, которые к В. в. принадлежат, сами выше засвидетельствовать могут"26.
      Бабушка-инокиня, особа весьма экспансивная и темпераментная, бомбардировала письмами Петра II и его воспитателя, выказывая крайнее нетерпение и требуя немедленной встречи с внучатами. Но внук почему-то не проявлял ответных чувств и, даже приехав в Москву, не спешил повидаться с бабушкой. Когда же эта встреча состоялась, то император пришел на нее с цесаревной Елизаветой, что Евдокии понравиться не могло. И хотя в начале 1728 г. она получила статус вдовой царицы с титулом "Ее величества", значение ее оказалось ничтожным - царь уклонился от влияния бабушки, как и всего семейства отца - Лопухиных, которые после расправ 1718 г., связанных с делом царевича Алексея, были реабилитированы Петром II.
      Некоторые царедворцы полагали, что большую роль при Петре будет играть его старшая сестра Наталия Алексеевна. Иностранцы писали о ней как об особе доброжелательной, разумной, имевшей влияние на неуправляемого царя. Однако осенью 1728 г. Наталия умерла. Не меньшее, а даже большее внимание придворных искателей счастья привлекла цесаревна Елизавета, которой осенью 1728 г. исполнилось 18 лет. Этой деликатной темы не решился касаться, опасаясь перлюстрации своих писем, даже английский резидент Рондо. Дело в том, что все наблюдатели поражались стремительному взрослению Петра II. Весной 1728 г. прусский посланник писал о 12-летнем мальчике: "Почти невероятно как быстро, из месяца в месяц, растет император, он достиг уже среднего роста взрослого человека и притом такого сильного телосложения, что, наверное, достигнет роста своего покойного деда"27.
      Подлинный учитель жизни князь Иван преподавал царю начала той науки, которую люди осваивают в более зрелом возрасте. Недаром он заслужил довольно скверную славу у мужей московских красавиц. Князь М. М. Щербатов, ссылаясь на мнение очевидцев, писал: "Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всякими страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшаго порядку заступили. В пример тому, к стыду того века, скажу, что слюбился он или лучше сказать - взял на блудодеяние себе между прочими жену К. Н. Е. Т., рожденную Головкину (речь идет о Настасье Гавриловне Трубецкой, дочери канцлера. - Е. А. ), и не токмо без всякой закрытости с нею жил, но и при частых съездах к К. Т. (князю Н. Ю. Трубецкому. - Е. А.) с другими младыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа... Но... согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало и он иногда приезжающих женщин из почтения к матери его (то есть посещавших мать князя Ивана - Е. А.) затаскивал к себе и насиловал... И можно сказать, что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде"28. Как о ночном госте, "досадном и страшном", писал о князе Иване Феофан Прокопович.
      Естественно, что нравы "золотой молодежи" полностью разделял и царь, тянувшийся за старшими товарищами. Именно поэтому подлинный переполох в высшем свете вызвали слухи о неожиданно вспыхнувшей нежной семейной дружбе тетушки и племянника. Елизавета, веселая, милая красавица с пепельными волосами и ярко-синими глазами, многим кружила головы и при этом не была ханжой и пуританкой. Она, как и император, любила танцы, охоту. В донесениях посланников говорится, что "принцесса Елизавета сопровождает царя в его охоте, оставивши здесь всех своих иностранных слуг и взявши с собой только одну русскую даму и двух русских служанок". Как бы то ни было, казавшиеся химерическими проекты графа С. В. Кинского, австрийского посланника начала 1720-х годов, предлагавшего Петру Великому решить сложную династическую проблему путем заключения брака великого князя Петра и цесаревны Елизаветы, вдруг стали вполне реальными.
      Долгорукие всполошились, начались интриги, усилились разговоры о том, чтобы выдать легкомысленную дочь Петра I за какого-нибудь заграничного короля, инфанта или герцога. Но тревога была напрасной, Елизавета не рвалась под венец с племянником, не стремилась она тогда и к власти - пути царя и веселой цесаревны довольно быстро разошлись, и по полям Подмосковья они скакали уже с другими спутниками. На этот счет есть примечательная цитата из донесения де Лириа: "Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную (имеется в виду усадьба Долгоруких Горенки - Е. А) с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляясь как ребенок и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю"29.
      Все понимали, что князь Алексей начал активно вести собственную игру. С одной стороны, он хотел отвлечь царя от Елизаветы, а с другой - стал оттеснять от трона своего сына, с которым был в сложных отношениях и соперничал при дворе. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий - бывший смоленский губернатор, президент Главного магистрата при Петре I, ничем примечательным себя не проявил, оставаясь где-то во втором-третьем ряду петровских сподвижников. Как и его сын Иван, он долго жил в Варшаве, в доме своего отца, но ни знание латыни, ни годы жизни в Польше и в Италии ничего не дали князю Алексею, человеку, по словам Щербатова, "посредственного ума".
      К весне 1729 г. стало ясно, что соперничество с сыном - не самоцель князя Алексея. Иностранные дипломаты стали примечать, что он "таскает своих дочерей во все экскурсии с царем". Среди трех дочерей князя выделялась 17- летняя Екатерина, "хорошенькая девушка, роста выше среднего, стройная, большие глаза ее смотрели томно"30, как описывает будущую невесту царя генерал Х. Манштейн. Позже выяснилось, что Екатерина показала себя неуживчивой, капризной, склочной. Но это понять тоже можно: ведь она оказалась в ссылке в далеком сибирском Березове.
      Вся веселая компания часто останавливалась в Горенках, проводя время в танцах, карточной игре, пирах и, естественно, на охоте. Кончилось это тем, чего и добивался князь Алексей: 19 ноября 1729 г. Петр II, вернувшись с очередной охоты, собрал Совет и объявил, что женится на Екатерине Долгорукой. Таким образом, был начат, по меткому слову де Лириа, "второй том глупости Меншикова". Исполненный важности, князь Алексей на правах не просто члена Совета, но и будущего тестя, стал ходить к императору на доклады. В апреле 1730 г. в особом указе о "винах" клана Долгоруких, императрица Анна Ивановна записала, что Долгорукие "всячески приводили Е. в., яко суще младого монарха, под образом забав и увеселения отъезжать от Москвы в дальние и разные места, отлучая Е. в. от доброго и честнаго обхождения... И как прежде Меншиков, еще будучи в своей великой силе, ненасытным своим честолюбием и властолюбием, Е. в. ...племянника нашего, взяв в собственные руки, на дочери своей в супружество зговорил, так и он, князь Алексей с сыном своим и с братьями родными Е. и. в. в таких младых летех, которые еще к супружеству не приспели, Богу противным образом... противно предков наших обыкновению, привели на зговор супружества к дочери ево князь Алексеевой княжны Катерины"31.
      30 ноября 1729 г. в Лефортовском дворце торжественно прошло обручение царя и "принцессы-невесты". Долгорукие деятельно начали готовиться к свадьбе, которая намечалась на январь 1730 года. Предстоящий брак очень много "весил" в придворной борьбе. Он обеспечивал закрепление влияния клана Долгоруких на длительное время, означал победу их в давней борьбе с другим влиятельным кланом князей Голицыных. Перевес Долгоруких наметился давно - с тех пор, как князь Иван вошел "в случай", стал обер-камергером, майором гвардии и андреевским кавалером, и как в феврале 1728 г. двое из Долгоруких, отец фаворита и В. Л. Долгорукий вошли в состав Совета.
      Если фельдмаршала М. М. Голицына явно "придерживали" на Украине, где он командовал южной группой войск до января 1730 г., то его соперник из клана Долгоруких, генерал В. В. Долгорукий, довольно быстро ("по болезни") выбрался из гнилого и опасного Прикаспия и получил чин генерал- фельдмаршала. Стоило только сыну князя Д. М. Голицына Сергею, камергеру двора, чем-то понравиться царю, как его тотчас отправили посланником в Берлин.
      Параллельно с царской свадьбой готовилась и свадьба князя Ивана, который внезапно воспылал любовью к богатейшей невесте России графине Наталии Борисовне Шереметевой, 15-летней дочери покойного петровского фельдмаршала. Две грандиозные свадьбы должны были украсить триумф Долгоруких, но судьба рассудила иначе...
      Присутствуя вместе с невестой на льду Москва-реки на традиционном празднике водосвятия 6 января 1730 г., Петр II сильно простудился. На следующий день он занемог, а через три дня у него обнаружились признаки оспы. Нормальное течение этой тогда уже излечимой болезни 17 января вдруг приняло опасный оборот, положение больного сделалось сначала крайне тяжелым, а потом - безнадежным, и в ночь с 18 на 19 января 14-летний император умер, произнеся, по словам Лефорта, последнюю фразу: "Запрягайте сани, хочу ехать к сестре". Мужская линия династии Романовых пресеклась.
      Трудно сказать, что ждало Россию, если бы Петр II поправился и правил бы страной много лет. Зная некоторые факты из жизни юного императора, неприглядные черты его характера, вряд ли можно питать иллюзии относительно благополучного будущего России при Петре II.
      Примечания
      1. Сб. Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 64. СПб. 1888, с. 105.
      2. См. ПАВЛЕНКО Н. И. Полудержавный властелин. М. 1988, с. 255.
      3. Сб. РИО. Т. 15. СПб. 1875, с. 274.
      4. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Кн. X, т. 19. М. 1963, с. 113.
      5. Осмнадцатый век (далее - ОВ). Кн. 2. М. 1869, с. 62.
      6. ГЕРЬЕ В. Кронпринцесса Шарлотта, невестка Петра Великого. - Вестник Европы, 1872, т. 3, с. 29.
      7. Безвременье и временщики. Л. 1991, с. 197.
      8. Сб. РИО. Т. 15, с. 273; т. 5. СПб. 1870, с. 307; т. 58. СПб. 1887, с. 67 и др.
      9. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 92.
      10. Там же, с. 94; Безвременье и временщики, с. 46.
      11. Сб. РИО. Т. 66. СПб. 1889, с. 4.
      12. Сб. РИО. Т. 5, с. 331.
      13. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
      14. Там же, с. 80 - 83, 156.
      15. ДОЛГОРУКОВ П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны. М. 1909 с. 37 - 38.
      16. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.
      17. Там же, с. 111.
      18. Там же.
      19. Сб. РИО. Т. 69. СПб. 1889, с. 357.
      20. Сб. РИО. Т. 79. СПб. 1891, с. 179 - 180.
      21. Сб. РИО. Т. 69, с. 761.
      22. Сб. РИО. Т. 5, с. 316.
      23. Сб. РИО. Т. 66, с. 18.
      24. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 130.
      25. Там же, с. 131.
      26. Там же, с. 125.
      27. Сб. РИО. Т. 15, с. 396.
      28. Безвременье и временщики, с. 279; ЩЕРБАТОВ М. М. О повреждении нравов в России. М. 1984, с. 39 - 40.
      29. ОВ. Кн. 2, с. 157.
      30. МАНШТЕЙН Х. Г. Записки о России. СПб. 1875, с. 16.
      31. С.-Петербургские ведомости, N 34, 27.IV.1730.
    • Контрабанда оружия в начале XX века
      Автор: Nslavnitski
      Невский С.А. Противодействие незаконному ввозу оружия и боеприпасов в Россию в начале XX в.
      http://justicemaker.ru/view-article.php?id=21&art=1297
    • Черная сотня
      Автор: Nslavnitski
      Тема несколько обросла мифами - сначала черносотенное движение сплошь критиковали (за ними закрепилась репутация погромщиков и террористов), затем, наоборот, несколько героизировали. Я немного покопался в материалах, предпринял попытку разобраться в этом вопросе.
      Для начала пара ссылок.
      Степанов С.А. Черносотенный террор 1905-1907 гг. http://www.memo.ru/history/terror/stepanov.htm
      Кожинов В. "Черносотенцы" и революция
      http://www.hrono.ru/libris/kozh_chern.html
      С. Кара-Мурза:
      http://www.hrono.ru/statii/2003/black.html

      Начну, пожалуй, с краткой справки о черносотенном движении.

      Во первых строках отмечу, что в конце 1905 г. возникло несколько черносотенных организаций: Союз законности и порядка (Орел), Партия народного порядка (Курск), Царско-народное общество (Казань), Самодержавно-монархическая партия (Иваново-Вознесенск), Белое знамя (Нижний Новгород), Двуглавый орел (Киев), Союз русских православных людей (Шуя). Однако большинство из них ограничивали свою деятельность пределами одного города, уезда, редко – губернии.

      А вот Союз Русского Народа, созданный в Санкт-Петербурге в ноябре 1905 г., изначально позиционировался как всероссийский, поэтому через полгода практически вся страна была покрыта сетью провинциальных отделов. Ряды черносотенцев быстро росли, и к концу 1907 – началу 1908 гг. в 2229 местных организациях числилось, согласно данным Министерства внутренних дел, более 400 тыс. человек. Правда, есть один любопытный нюанс: черносотенцы не пользовались существенной поддержкой в районах с преобладающим русским населением и там, где русское население отсутствовало или было незначительным (Финляндия, Польша, Прибалтика, Кавказ), а наиболее активно действовали в районах со смешанным национальным составом (Белоруссия, Украина).

      Идеология Союза строилась на известной формуле "самодержавие, православие, народность", при этом резкой критике подвергались как капитализм (считался искусственно взращиваемой и органически чуждой для России хозяйственной системой), так и демократия с «буржуазными ценностями» и индивидуализмом. Основа программы черносотенцев — сохранение неограниченной монархии, при этом четко разделяли "самодержавие" и "абсолютизм", основанный не на православно-церковном и земско-государственном единении и общении царя с народом, а на праве сильного, а также дворянских привилегий и крестьянской общины. Еще один важный лозунг: "Россия для русских" (под этим понималось все славянское население).

      Социальный состав был весьма пестрым, от представителей аристократии, до крестьян (наиболее массовый характер приобрело вступление в Союз русского народа в Волынской и Подольской губерниях, где действовала Почаевская лавра, руководимая черносотенным духовенством). Были созданы и рабочие организациями (в частности, киевский Союз русских рабочих, руководимый типографщиком К. Цитовичем). Весьма сильные позиции монархисты занимали на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге, который в то тоже время по праву считался бастионом социал-демократов.

      Союз возглавлял врач А.И. Дубровин, его ближайшими помощниками стали В.М. Пуришкевич и Н.Е. Марков, к руководящему составу относились также филолог А.И. Соболевский, хранитель Горного музея Н.П. Покровский, художник А.А. Майков (сын известного поэта), адвокаты А.И. Тришатный и П.Ф. Булацель, оптовый рыботорговец И.И. Баранов, издательница Е.А. Полубояринова (казначей союза), председатель совета Гостиного двора в Петербурге П.П. Сурин.
      На выборах в I Государственную Думу монархисты потерпели сокрушительное поражение - за них проголосовало всего 9,2 % выборщиков, в результате среди депутатов Думы не оказалось ни одного представителя Союза, но в дальнейшем им удалось добиться некоторых успехов, и депутатами II Думы стали Пуришкевич и Крушеван(они стали первыми депутатами, удаленными из зала заседаний за хулиганское поведение). В III и IV Думах у правых было уже примерно 140 мандатов, однако к тому времени Союз русского народа распался. Сначала из него вышел Пуришкевич ( он возглавил Русский народный союз имени Михаила Архангела), а затем и Марков. Причины - как личное самолюбие, так и политические разногласия.

      В 1911-1912 гг. Союз русского народа распался на две враждующих партии – Всероссийский дубровинский Союз русского народа и обновленческий Союз русского народа. Первая (во главе с Дубровиным) осталась на прежних позициях необходимости возвращения к дореформенному самодержавию, назначение депутатов Государственной Думы императором, выступала против реформ П.А. Столыпина (разрушение общины). "Обновленцы" во главе с Марковым полагали, что необходимо считаться с существованием выборной Думы (при этом призывали выбрать «чисто русскую»), полностью поддерживали столыпинские преобразования. Обе партии просуществовали до 1917 г.
      Но дробление на этом не закончилось, постепенно стал сказываться многослойный состав черносотенных организаций и социальные противоречия в них (к примеру, сельские подотделы Союза русского народа выступали за принудительную конфискацию помещичьих земель). В конце концов местные отделы вышли из-под контроля центра, и к 1914 г. черносотенный лагерь представлял собой конгломерат разрозненных, конкурирующих между собой группировок.
      Использована работа:
      Политические партии России: история и современность. М., 2000.

      Здесь же приведу любопытный документ.

      Цит по: Союз русского народа по материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства / Сост. А. Чернавский. М.; Л., 1929. С. 92-93.
    • Крестьянский самосуд в России
      Автор: Saygo
      В. Б. БЕЗГИН. КРЕСТЬЯНСКИЙ САМОСУД И СЕМЕЙНАЯ РАСПРАВА (КОНЕЦ XIX - НАЧАЛО XX ВВ.)

      Согласно нормам обычного права самыми тяжкими преступлениями в деревне являлись поджог, конокрадство и воровство. В крестьянском представлении кража считалась более опасным преступлением, чем преступления против веры, личности, семейного союза и чистоты нравов. Потерпевший рассматривал кражу его зерна или коня как покушение на него самого вопреки официальной трактовке такого рода преступлений уголовным кодексом. Из всех имущественных преступлений самым тяжким в селе считалось конокрадство, так как потеря лошади вела к разорению крестьянского хозяйства. Мужик полагал, раз преступление направленно против него лично, то и наказание должно быть прямым и непосредственным. Кроме того, он не был уверен в том, что преступника накажут - конокрады умело скрывались1.

      Факты самосуда над конокрадами были отмечены большинством исследователей русской деревни2. Священник села Петрушково Карачевского уезда Орловской губернии Птицын в сообщении 25 мая 1897 г. так описывал местный самосуд: "С ворами и конокрадами крестьяне расправляются по-своему и могут убить совсем, если вовремя пойман, а увечья часто бывают таким людям"3. К конокрадам, застигнутым на месте преступления, крестьяне были безжалостны. Сельский обычай требовал немедленной и самочинной расправы над похитителями лошадей. Вот некоторые примеры таких самосудов. В деревне Танеевка Обоянского уезда Курской губернии "крестьяне как-то гнались за вором, укравшим лошадь и, поймав его в лесу убили". Житель села Казинки Орловского уезда той же губернии В. Булгаков 30 июня 1898 г. сообщал в этнографическое бюро: "Крестьяне с конокрадами поступают очень жестко, если поймают с лошадьми. Доносят начальству они редко, а большей частью расправляются самосудом, т. е. бьют его до тех пор, пока он упадет полумертвым"4. Этнограф Е. Т. Соловьев в своей статье о преступлениях в крестьянской среде приводит примеры, когда пойманным конокрадам вбивали в голову гвозди и загоняли деревянные шпильки под ногти5. Единственное, что могло спасти конокрада или поджигателя от смерти это самооговор в убийстве. По юридическим обычаям, крестьяне считали себя не в праве судить за грех (убийство) и передавали задержанного в руки властей.

      Решение о самосуде принималось, как правило, на сходе домохозяевами 35 - 40 лет во главе со старостой. Приговор выносился втайне от местных властей, чтобы они своим вмешательством не препятствовали расправе. Практически всегда уличенного вора ждала смерть. Так, крестьяне деревни Григорьевской Самарской губернии 3 декабря 1872 г. собрались на сходку и порешили поймать Василия Андронова, обвиняемого в конокрадстве и поджоге, и разобраться с ним. Под предводительством старосты он был найден и убит. В Казанской губернии крупный вор по общему согласию крестьян был убит на берегу реки сельским старостой железным ломом и зарыт в песок. В Саратовской губернии шестерых конокрадов повесили и бросили в снег. Застигнутого с поличным конокрада застрелили из ружья в Вятской губернии. Крестьяне Самарской губернии делали на "каштанов" (конокрадов) облавы, а при их поимке бросали жребий, кому приводить приговор мирского схода в исполнение6. Даже если вора не убивали сразу, его ожидала суровая кара. Например, Ельшанский сельский сход Актырского уезда решил сам судить всех воров, уличенных в краже лошадей. В качестве наказания им назначали до 200 ударов розгами, это притом, что сход редко приговаривал виновных более, чем к 20 ударам. Часто такие экзекуции заканчивались смертью.

      Не менее жестоко в деревне расправлялись и с поджигателями. Пожар для деревянных строений села был поистине страшным бедствием. Последствием огненной стихии являлось полное разорение крестьянского хозяйства.

      Поэтому жители села не церемонились с теми, кто пускал "красного петуха". Если поджигателя задерживали на месте преступления, то его жестоко избивали так, что он умирал7. По сообщению корреспондента "Тамбовских губернских ведомостей" в селе Коровине Тамбовского уезда крестьянина, заподозренного в поджоге, привязали к хвосту лошади, которую затем несколько часов гоняли по полю8. Традиция крестьянского самосуда отличалась особой устойчивостью. Сами использовавшие разрушительную силу огненной стихии в борьбе с ненавистным помещиком, крестьяне были непримиримы к тем, кто поджигал их избы и имущество. В 1911 г., по сообщению в департамент полиции, в селе Ростоши Борисоглебского уезда Тамбовской губернии был избит и брошен в огонь крестьянин Пастухов, задержанный местными жителями за поджог риги9. В корреспонденции из деревни Муравьево Краснохолмского уезда Тверской губернии за 1920 г. дано описание сельского самосуда. Очевидец произошедшего события рассказал о расправе местных жителей над Клавдией Морозовой, обвиненной в пожаре, который уничтожил половину деревни. "Раздался крик: "Бей ее!" и вся озверевшая толпа с проклятиями иступленными воплями набросилась на Морозову. Милиционер ничего не мог поделать, и дикий самосуд свершился, в нем приняли участие и дети. Били ее каблуками, поленьями, вырывали волосы, рвали одежду, особенно зверствовали женщины, с матерей брали пример и дети. Морозову убили. Но убить толпе было мало, на тело плевали, ругали, потом потащили топить в пруду"10.

      Решительно крестьяне расправлялись и с ворами, застигнутыми на месте преступления. Автор обзора об обычаях крестьян Орловской губернии в конце XIX в. писал, что "преступникам мстят, только захвативши на месте преступления, бьют, иногда и убивают до смерти. Бьют все как хозяин, так и соседи". В декабре 1911 г. в департамент полиции поступила информация о том, что "в с. Никольском Богучарского уезда Воронежской губернии совершен самосуд над тремя крестьянами за кражу с взломом из амбара. Один преступник убит, другой искалечен, третьему удалось бежать. За самосуд арестовано 6 крестьян". Самосуд был не только результатом эмоционального всплеска, проявлением коллективной агрессии, то есть непосредственной реакцией на произошедшее преступление, но и действием, отсроченным во времени, не спонтанным, а обдуманным. В селе Троицком Новохоперского уезда Воронежской губернии 13 апреля 1911 г. были задержаны крестьяне Митасов и Попов, укравшие на мельнице рожь и муку. При конвоировании задержанных толпа крестьян пыталась отбить их у стражников для учинения самосуда над ворами11. Вмешательство со стороны власти воспринималось крестьянами как досадное препятствие, могущее помешать справедливому возмездию.

      Самосуд являлся не просто личной расправой потерпевшего, в наказании участвовали и другие члены общины. В жестокой самочинной расправе соединялись воедино чувства мести, злобы и страха. Именно страх превращал деревню в коллективного убийцу. Объясняя этот феномен, Н. М. Астырев в "Записках волостного писаря" утверждал, что крестьяне, воспитанные на страхе, сами прибегали к этому методу воздействия. "Отсюда и сцены дикого самоуправства, - писал автор, - когда при отсутствии улик за какое - либо деяние, наводящее страх (колдовство, поджог, конокрадство) доходят своими средствами, бьют, калечат, убивают и жгут"12. Чувство коллективного страха перед преступником, который разгуливал на свободе, а, следовательно, мог и впредь учинить подобное, и толкало сельский мир на скорую расправу. В народе говорили: "Ни чем вора не уймешь, коль до смерти не убьешь"13. Другой причиной было то, что крестьяне не верили в заслуженное возмездие. Так, в селе Низовом Тамбовского уезда в 1884 г. участились случаи самоуправства с ворами. Местные жители говорили: "Поди, там, таскайся по судам, с каким-нибудь негодяем, вором, а лучше всего топором в голову, да и в прорубь"14. Народные расправы в конце XIX в. заканчивались ежегодными убийствами. В 1899 г. уездный исправник проводил расследование в селе Щучье Бобровского уезда Воронежской губернии по делу об убийстве трех крестьян. Выяснилось, что "крестьяне убиты всем обществом, по мнению которого они постоянно занимались кражами, сбытом краденых вещей и вообще были людьми небезопасными для окружающего населения"15.

      Крестьяне были убеждены в своем праве вершить самосуд, и при таких расправах они не считали убийство грехом. Убитого самосудом общество тайком хоронило, зачисляя его в список без вести пропавших. Судебные власти пытались расследовать факты самосудов, ставшие им известными. Все усилия полиции выяснить обстоятельства произошедшего, найти преступника, как правило, были безрезультатны. Определить виновного было сложно, так как на все вопросы следователя крестьяне неизменно отвечали, что "били всем миром", или говорили: "Да мы легонько его, только поучить хотели. Это он больше с испугу умер"16. Те немногие дела, которые доходили до суда, заканчивались оправдательным приговором, который выносили присяжные из крестьян17. Традиция самочинных расправ отличалась устойчивостью, что подтверждалось фактами крестьянских самосудов, отмеченных в советской деревне в 20-е гг. XX века18.

      Самосуду в деревне подвергали неверных жен и распутных девок. По народным понятиям разврат являлся грехом, так как он задевал честь семьи (отца, матери, мужа). Гулящим девкам отрезали косу, мазали ворота дегтем, завязывали рубаху на голове и по пояс голыми гнали по селу. Еще строже наказывали замужних женщин, уличенных в прелюбодеянии. Их жестоко избивали, затем нагими запрягали в оглоблю или привязывали к телеге, водили по улице, щелкая по спине кнутом.

      Особой категорией сельских самосудов следует признать самочинные расправы, учиненные на почве суеверия. Во время деревенских бедствий, будь то мор или эпидемия, на сельских колдунов и ворожеек указывали как на причину постигших несчастий. И они становились жертвой крестьянской мести. Как свидетельствуют документы, самосудов над колдунами, завершавшихся убийствами, было немало. Крестьяне хорошо понимали, что в этом вопросе они не могут надеяться на официальный закон, который не рассматривал колдовство как преступление. Неудовлетворенные таким положением вещей селяне брали инициативу в свои руки. В народных представлениях убить колдуна не считалось грехом19. Информатор из Орловского уезда А. Михеева сообщала: "Убить колдуна или сжечь его, мужики даже за грех не считают. Например, жила одна старуха, которую все считали за колдунью. Случился в деревне пожар, мужики приперли ее дверь колом, избу обложили хворостом и подожгли"20.

      Другими служителями сатаны, как считали в деревне, были ведьмы. Жители села были убеждены, что ведьмы портили людей, изводили скотину. Порча производилась посредством собранных в ночь Ивана Купалы трав наговорами на еду и питье. Человек, на которого навели порчу, начинал чахнуть или делался "припадочным", или начинал "кликушествовать". Только сглазом можно было объяснить, почему вдруг корова перестала доиться или молодая девушка "таяла" на глазах21. Повсеместно ведьм считали виновницами летних засух и неурожаев. В селе Истобном Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии в начале XX в. крестьяне чуть не убили одну девушку, которую подозревали в ворожбе. Девка эта якобы ходила голая по селу и снятой рубахой разгоняла тучи. Вмешательство местного священника спасло несчастную от расправы22.

      За менее тяжкие преступления, такие как кража одежды, обуви, продуктов, воров в селе подвергали "посрамлению". Обычное право предусматривало наказания вовсе неизвестные официальному законодательству. Одно из таких - обычай срамить преступника, то есть подвергать его публичной экзекуции, унижающей его честь и достоинство. Крестьяне объясняли существование этого обычая тем, что "сраму и огласки более всего боятся"23. Такая форма самосуда носила, прежде всего, демонстрационный характер. Ритуалом "вождения" вора община показывала свою власть и предупреждала жителей деревни, что в случае воровства кары не избежит никто. По приговору сельского схода уличенного вора, порой нагишом, с украденной вещью или соломенным хомутом водили по селу, стуча в ведра и кастрюли. Во время такого шествия по селу каждый желающий мог ударить преступника24. Били по шее и в спину, чтобы истязаемый не мог определить, кто наносит удары. После такого публичного наказания вора сажали в "холодную", а затем передавали в руки властей. С этой же целью, "для сраму", применялись общественные работы. Женщин заставляли мыть полы в волостном правлении или мести улицы на базаре. В селе Новая слобода Острогожского уезда Воронежской губернии мать и дочь за дурное поведение очищали слободскую площадь от навоза. Мужики, в качестве наказания, исправляли дороги, чинили мосты, копали канавы25.

      Коллективные расправы над преступником в ходе самосуда служили действенным средством поддержания сельской солидарности. Община решительно пресекала споры, проявление вражды между односельчанами, то есть все то, что могло разрушить социальные связи и общность людей. Участие селян в самосудах служило и возможностью выхода энергии агрессии, затаенной вражды. Мирской приговор, предшествующий самосуду, придавал ему в глазах крестьян законную силу и делал месть со стороны жертвы маловероятной.

      Не менее жестоким был семейный самосуд. Вот пример такой домашней расправы. Свекровь застала невестку с холостым братом мужа. На семейном совете порешили наказать "гулену". Муж, свекровь и старший брат попеременно избивали ее плетью. В результате истязания несчастная более месяца лежала при смерти26. В другом случае для расправы оказалось достаточным одного подозрения в супружеской неверности. Мать и сын в течение нескольких дней били беременную невестку. После очередного избиения она "выкинула" ребенка и сошла с ума27.

      Безотчетная власть мужа над женой отражена в народных поговорках: "Бью не чужую, а свою"; "хоть веревки из нее вью"; "жалей как шубу, а бей, как душу" 28. Этот варварский обычай, шокировавший просвещенную публику, в деревне являлся делом обыденным. С точки зрения норм обычного права битье жены не считалось преступлением в отличие от официального права. Рукоприкладство в деревне было чуть ли не нормой семейных отношений. "Бить их надо - бабу да не бить, да это и жить будет нельзя". Мужик бил свою жену беспощадно, с большей жестокостью, чем собаку или лошадь. Били обычно в пьяном виде за то, что жена скажет поперек или из-за ревности. Били палкой и рогачем, сапогами, ведром и чем попало29. Порой такие расправы заканчивались трагически. В местных газетах того времени периодически появлялись сообщения о скорбном финале семейных расправ. Приведем одно из них. "Тамбовские губернские ведомости" в номере 22 за 1884 г. писали, что в деревне Александровке Моршанского уезда 21 февраля крестьянка, 30 лет от роду, умерла от побоев, нанесенных ей мужем.

      Русский мужик старался следовать традиции, соответствовать образу "грозного мужа". "Крестьянин сознает, что он глава жены, что жена должна бояться своего мужа, вот он и выражает свое превосходство перед нею, внушает ей боязнь, уважение к себе кулаком, да вожжами" - делился своими впечатлениями о деревенских нравах священник из Курской губернии. Корреспондент В. Перьков из Волховского уезда Орловской губернии сообщал: "Власть мужа состояла в том, что он мог от нее требовать работы и полнейшего повиновения во всем. Он мог ее бить, и соседи относятся к этому хладнокровно. "Сама себе раба, коль не чисто жнет" - говорят они". Общественное мнение села в таких ситуациях всегда было на стороне мужа. Соседи, не говоря уже о посторонних людях, в семейные ссоры не вмешивались. "Свои собаки дерутся, чужая не приставай" - говорили в селе. Иногда крестьяне колотили своих жен до полусмерти, особенно в пьяном виде, но жаловались бабы посторонним очень редко. "Муж больно бьет, за то потом медом отольется"30. Сама женщина относилась к побоям как к чему-то неизбежному, обыденному, своеобразному проявлению мужниной любви. Не отсюда ли пословица "Бьет - значит любит!"

      Поводов для семейного рукоприкладства всегда было более чем достаточно. "Горе той бабе, которая не очень ловко прядет, не успела мужу изготовить портянки. Да и ловкую бабу бьют, надо же ее учить"31. Такая "учеба" в селе воспринималась не только как право, но и как обязанность мужа. Крестьяне говорили, что "бабу не учить - толку не видать". О живучести таких взглядов в сельской среде свидетельствуют данные по Больше - Верейской волости Воронежской губернии, собранные краеведом Ф. Железновым. В своем исследовании за 1926 г. он приводил результаты ответа крестьян на вопрос "Надо ли бить жену?" Около 60% опрошенных ответили утвердительно, считая это "учебой". И только 40% сельских мужиков считали, что делать этого не следует32.

      Главной причиной семейного самосуда являлся факт супружеской измены. Прелюбодеяние не признавалось основанием для расторжения брака. От обманутого мужа ожидали вразумления неверной жены, а не развода. Жен, уличенных в измене, жестоко избивали. На такие расправы в селе смотрели как на полезное дело, по понятиям крестьян с женой всегда нужно обращаться строго - чтобы она не забаловалась.

      Вот описания нескольких эпизодов расправ мужей с неверными женами в селах Орловского уезда в конце XIX века. "Жену, захваченную на месте преступления, муж, крестьянин села Мешкова привязал вожжами к воротам, а косами за кольцо в воротах и начал бить. Он бил ее до посинения и иссечения тела. Затем несчастная три раза поклонилась, при всей родне, мужу в ноги и просила прощения. После этого ее принудили пойти по селу, и, заходя в каждый дом, заказывать женщинам, не делать этого". "В деревне Кривцовой мужья наказывали своих жен за прелюбодеяние, связав им назад руки, а сами брали жен за косы и секли ременным кнутом (женщины при этом были в одних рубахах) объясняя, за что они их бьют". "В деревне Суворовке муж на жене-прелюбодейке пачкал дегтем рубаху и запрягал в телегу без дуги, а хомут надевал на голову. Волосы обязательно были распущены. Муж садился на телегу, брал в руки кнут и при огромном стечении народа ехал вдоль деревни, что не есть силы, подгоняя ее кнутом, приговаривая: "Ну, черная, не ленись, вези своего законного мужа". В соседнем селе Людском обманутый муж сначала, совсем не по-людски, бил жену ремнем, затем привязывал к столбу на улице, распустив волосы и обсыпав пухом. После этого он бил ее по щекам ладонями и плевал в лицо: "Больно и стыдно тебе от моего наказания, а мне еще было больнее и стыднее, когда я узнал, что ты развратничала"33. Публичность наказания и его назидательный характер являлись непременными атрибутами семейного самосуда.

      Насилие порождало насилие, создавало примеры для подражания. И то, что шокировало стороннего наблюдателя, воспринималось в деревне как обыденное явление. Интересное суждение о сельских нравах приводил в своих мемуарах А. Новиков, прослуживший семь лет в должности участкового земского начальника Козловского уезда Тамбовской губернии. Он писал: "В крестьянской семье, чем где-либо проявляется победа грубой физической силы; уже молодой муж начинает бить свою жену; подрастают дети, отец и мать берутся их пороть; старится мужик, вырастает сын и он начинает бить старика. Впрочем, бить на крестьянском языке называется учить: муж учит жену, родители учат детей, да и сын учит старика - отца, потому что тот выжил из ума. Нигде вы не увидите такого царства насилия, как в крестьянской семье"34.

      Русская баба, являясь объектом насилия, репродуцировала его. Сама, терпя побои, воспринимая их как должное, она культивировала эту "традицию" у подрастающего поколения. Приведу описание сцены семейной расправы, произошедшей в селе Александровке. Этот документ обнаружен мной в архиве редакции "Красный пахарь" и датирован 1920 годом. "На расправу сбежалась вся деревня и любовалась избиением как бесплатным зрелищем. Кто-то послал за милиционером, тот не спешил, говоря: "Ничего, бабы живучи!" "Марья Трифовна, - обратилась одна из баб к свекрови. - За что вы человека убиваете?". Та ответила: "За дело. Нас еще не так били". Другая баба, глядя на это избиение, сказала своему сыну: "Сашка, ты что ж не поучишь жену?" И Сашка, совсем парнишка дает тычок своей жене, на что мать замечет: "Разве так бьют?". По ее мнению так бить нельзя - надо бить сильнее, чтобы искалечить женщину. Неудивительно, что маленькие дети, привыкнув к таким расправам, кричат избиваемой отцом матери: "Дура, ты, дура, мало еще тебе!"35.

      Крестьянство России на рубеже веков сохраняло обычаи, выработанные веками. Об официальных законах деревня имела смутное представление и продолжала регулировать свои семейные и общественные отношения нормами обычного права. Стремление крестьян подчиняться суду своих односельчан, часто ничего общего не имеющего с судом формальным, следует объяснить тем, что он вполне удовлетворял нормам народной морали. Сохранение самосуда в крестьянской среде отражало приверженность жителей села традициям общинного уклада. Карательный характер народных расправ был направлен против преступлений, последствия которых грозили существованию крестьянского хозяйства. Жестокость наказания была обусловлена как желанием отомстить, так стремлением предотвратить рецидив подобных преступлений. Убийство преступника в ходе самосуда не считалось грехом и воспринималось как заслуженная кара.

      Примечания

      1. ФРЕНК С. Народная юстиция, община и культура крестьянства. 1870 - 1900. История ментальностей и историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М. 1996, с. 236.
      2. ПОЛИКАРПОВ Ф. Нижнедевицкий уезд. Этнографические характеристики. СПб. 1912, с. 142; ТЕНИШЕВ В. Правосудие в русском крестьянском быту. Брянск. 1907, с. 33, 47; СЕМЕНОВ С. П. Из истории одной деревни (записки волоколамского крестьянина). Кн. 7. 1902, с. 23; ПАХМАН С. В. Очерк народных юридических обычаев Смоленской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. I. СПб. 1878, с. 17.
      3. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 586, оп. 1, д. 114, л. 6.
      4. Архив Российского этнографического музея (АРЭМ), ф. 7, оп. 2, д. 685, л. 6; д. 1215, л. 13.
      5. Сборник народных юридических обычаев. Т. 2. СПб. 1900, с. 281.
      6. МАТВЕЕВ П. А. Очерки народного юридического быта Самарской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. 1. СПб. 1878, с. 30; СОЛОВЬЕВ Е. Т. Преступление и наказание по понятиям крестьян Поволжья. Т. 2. СПб. 1900, с. 281, 282; ЯКУШКИН Е. И. Обычное право. Материалы для библиографии обычного права. М. 1910, с. 19.
      7. СЕМЕНОВА-ТЯНЬ-ШАНСКАЯ О. П. Жизнь "Ивана". Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний. СПб. 1914, с. 101.
      8. Тамбовские губернские ведомости. 1884, N 27.
      9. ГАРФ, ф. 102, д. 4. 1911, д. 449, л. 101об.
      10. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 106.
      11. ГАРФ, ф. 586, оп. 1, д. 120а, л. 6; ф. 102 д. -4. 1911, д. 449, л. 104об., 52об.
      12. АСТЫРЕВ Н. М. В волостных писарях. Очерки крестьянского самоуправления. М. 1898, с. 263.
      13. ВСЕВОЛОЖСКАЯ Е. Очерки крестьянского быта. Этнографическое обозрение. 1895, N 1, с. 31.
      14. Тамбовские губернские ведомости, 1884, N 27.
      15. ГАРФ, ф. 102. ДП. 2-е д-во, д. 158, ч. 15, л. 9об.
      16. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 685, л. 6.
      17. ВСЕВОЛОЖСКАЯ Е. Ук.. соч., с. 31.
      18. РГАСПИ, ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 105, 106.
      19. ГАРФ, ф. 586, оп. 1, д. 114, л. 6.
      20. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 1316, л. 15.
      21. ЛЕВИН М. Деревенское бытие: нравы, верования, обычаи. Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1997. М. 1997, с. 104.
      22. ДЫНИН В. И. Когда расцветает папоротник ... Народные верования и обряды южно-русского крестьянства XIX-XX веков. Воронеж. 1999, с. 94.
      23. ОРШАНСКИЙ И. Г. Исследование по русскому праву обычному и брачному. СПб. 1879, с. 140.
      24. ГАРФ, ф. 586, оп. 1,д. 114, л. 6.
      25. ЗАРУДНЫЙ М. И. Законы и жизнь. Итоги исследования крестьянских судов. СПб. 1874, с. 180; СОЛОВЬЕВ Е. Т. Самосуды у крестьян Чистопольского уезда Казанской губернии. Сборник народных юридических обычаев. Т. 1. СПб. 1878, с. 15 - 16; ЯКУШКИН Е. И. Ук. соч., с. 28.
      26. ТЕНИШЕВ В. Ук. соч., с. 64.
      27. Сборник народных юридических обычаев. Т. 2, с. 293.
      28. БУНАКОВ Н. Сельская школа и народная жизнь. СПб. 1907, с. 50, 51; ИВАНИЦКИЙ Н. А. Материалы по этнографии Вологодской области. Сборник для изучения быта крестьянского населения России. М. 1890, с. 54.
      29. СЕМЕНОВА-ТЯНЬ-ШАНСКАЯ О. П. Ук. соч., с. 5.
      30. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 686, л. 23; д. 1011, л. 2, 3; д. 1215, л. 3.
      31. НОВИКОВ А. Записки земского начальника. СПб. 1899, с. 16.
      32. ЖЕЛЕЗНОВ Ф. Воронежская деревня. Больше-Верейская волость. Воронеж. 1926, с. 28.
      33. АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 1245, л. 8, 9.
      34. НОВИКОВ А. Ук. соч., с. 9 - 10.
      35. РГАСПИ, ф. 17, оп. 5, д. 254, л. 113.

      Вопросы истории. - 2005. - № 3. - С. 152-157.
    • Гимны Российской империи и СССР
      Автор: Saygo
      Н. А. СОБОЛЕВА. СОЗДАНИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ГИМНОВ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И СОВЕТСКОГО СОЮЗА

      Музыкальный символ России всегда становился "камнем преткновения". Так, он активно выбирался в 1917 г., когда Николай II отрекся от престола, что делало невозможным само исполнение прежнего гимна, начинавшегося словами "Боже, Царя храни". Среди десятков предложений различных мелодий и слов для гимна "нецарской" России выделяется своей конструктивностью небольшая статья известного поэта В. Я. Брюсова, написанная в марте 1917 г.1 (то есть в период, когда Временное правительство решало вопрос о гербе и печати).

      По его мнению, России был необходим новый национальный гимн, на создание которого следует объявить конкурс - "сознательное задание". "Национальный гимн, - писал он, - есть патриотическая песнь, выражающая дух народа, его заветные убеждения, его основные устремления... Нужна краткая песнь, которая силою звуков, магией искусства сразу объединила бы собравшихся в одном порыве, сразу настроила бы всех на один высокий лад..." Музыка гимна должна быть мощной, как любовь к Отчизне. Неразрывны с музыкой должны быть слова. Написание их для гимна Отечества - дело особой сложности. "Дух народа" легко воплотить в словах, когда речь идет о "единообразном населении". Россия же страна многонациональная, поэтому ее гимн вряд ли может быть лишь "великорусским", а напротив - объединять все ее народы. По глубокому убеждению Брюсова, гимн новой России не должен разделять население страны не только по вероисповеданию, национальности, но и по классовому признаку, его должны принимать все, кто считает Россию своей Родиной. В этом случае он будет дорог многим поколениям.

      Брюсов полагал, что среди идей и образов - необозримые просторы нашего Отечества, героические подвиги предков, военная слава Российской державы, а также братство народов России, их содружество и труд на общее благо. Все идеи, мысленно возникающие при многозначном слове "Россия", если они изложены понятным каждому поэтическим языком, не покажутся пустыми словами, когда прозвучат в гимне могучей державы.

      Государственный гимн - это не только особый музыкальный символ. Его слова, как правило, патриотичны, они прославляют державу, отражают мировоззренческий и духовный настрой общества; музыка торжественна и вдохновенна, но вместе с тем достаточно легко воспроизводима и запоминаема. Именно в XIX в. гимн - вместе с гербом и флагом - входит в складывающееся триединство символов государственного суверенитета. Государственные символы утверждаются властью, которая, как правило, причастна к их созданию и даже инициирует их выбор (иногда учитывались исторические традиции и политические устремления, а иногда - народный колорит без всякой политики). Символы государственного суверенитета постепенно закрепляются законодательно.

      Во многих странах разрабатываются и неукоснительно соблюдаются ритуалы, связанные не только с использованием герба и флага, но и с исполнением гимна (слова гимна учат в школах, приветствуется хоровое исполнение, при звуках гимна правую руку прикладывают к сердцу и пр.). Это считается нормой в гражданском обществе.

      Эволюция российского герба и флага может быть и не так широко, как хотелось бы, но все-таки представлена в современной российской историографии. История гимнов менее разработана. Можно согласиться с мнением В. М. Калинкина, что музыкально-поэтический жанр, к которому принадлежит гимн, "являясь неотъемлемым атрибутом символики государства, до сих пор не имеет своего четко обозначенного, четко очерченного определения, не имеет обязательных для этого художественного жанра критериев"2. Представляются справедливыми замечания этого автора, что государственный гимн, как правило соответствует комплексу критериев, которые отличают его от других музыкально-поэтических жанров, например, от песни, кантаты, оратории, марша, и в значительной степени определяются специалистами по истории музыки.

      Ряд авторов в работах последних лет пишут об официальных и неофициальных гимнах России, о национальном (государственном?) гимне, о гимне-марше Преображенского полка и о других маршах-гимнах, а также гимнах-молитвах3. Музыка этих гимнов была привлекательна для отдельных групп населения и различных сословий России, но ни один из них не нес объединяющего программного начала для народа всей страны, в чем, собственно, и состоит основной критерий Государственного гимна. Идентификация марша и гимна "сдвигает" дату появления российского Государственного гимна к эпохе Петра I, что методически неверно.

      В ряде работ, опубликованных в последние годы, проблема появления русского национального гимна рассматривается в контексте формирования идеологии николаевской России и неразрывной нитью связывается с провозглашенной в марте 1833 г. известной доктриной министра просвещения С. С. Уварова - "православие, самодержавие, народность". Последняя, в свою очередь базируется на самодержавной апологетике Н. М. Карамзина, духовное воздействие которого на российское общество и на утверждение "охранительских" воззрений было огромно4. У Карамзина любовь к отечественной истории - это безоговорочное принятие прежних и существующих порядков: самодержавие выступает как единственный "палладиум" России.

      Карамзину и его идеям внимали такие умные, тонкие, образованные люди, как С. С. Уваров, В. А. Жуковский, Д. Н. Блудов5. Через несколько лет один из них станет родоначальником "теории официальной народности" (Уваров), другой создаст стихи гимна, прославляющие самодержавие (Жуковский), третий будет разрабатывать "Уложение о наказаниях". Эти лица, занявшие при Николае I важные министерские посты, были близки царю по своему мировоззрению. Неудавшийся переворот 1825 г., по-видимому, заставил воцарившегося монарха позаботиться о "четкой концепции национального бытия", в создании которой ему помогали наиболее доверенные люди, воспитанные Карамзиным в духе "благоговения перед святыней власти державной", которые каждый на своем месте способствовали воссозданию идеи "особости" и "самодостаточности" великой России.

      Не последнее место власть отводила соответствующей атрибутике, чему чрезвычайно большое внимание уделял Николай I. В контексте формирования идеологии николаевского царствования следует рассматривать и появление в 1833 г. "народной песни" В. А. Жуковского - А. Ф. Львова как официального государственного гимна Российской империи.

      А. Ф. Львов сыграл существенную роль в развитии русского церковного пения. Именно он, общавшийся со многими западно-европейскими музыкантами и учившийся у немецких мастеров, создал музыку гимна, затрагивающую душу русских людей не одного поколения и разных сословий. Думается, что причина - в самой тональности его "народной песни". В гимнической мелодии Львова присутствует стабильная основательность и незыблемость. Много лет спустя композитор И. О. Дунаевский назвал гимн Львова "церковно-тяжеловесным". Впрочем, если учесть факты биографии Львова, жизненные коллизии, с которыми он постоянно сталкивался и оказался в момент написания русского национального гимна, он вряд ли представил бы другую музыку - типа, например, французской "Марсельезы". Львов написал много церковных композиций, при его участии было сделано переложение полного круга церковного пения, так называемого придворного напева, его концерты "Приклони, Господи, ухо твое", "Услыши, Господи, молитву мою" - "капитальнейшие нумера в духовно-музыкальном творчестве..."6.

      Одним из первых официальных гимнов европейских государств признается "Боже, храни короля, королеву" (Великобритания). Однако по поводу авторства английского гимна споры ведутся до сих пор, и в одном из известнейших музыкальных словарей (Гроува) говорится, что авторы слов и музыки этого гимна неизвестны. Во второй половине XVIII в. появились гимны и в других европейских странах. Например, в Австрии вариации на песню Ф. Й. Гайдна из "Императорского квартета" в честь австрийского императора - "Боже, храни Императора Франца" (слова Л. Хашки) до 1918 г. представляли собой государственный гимн этой страны. Эта же мелодия, но уже со словами Г. фон Фаллерслебена "Германия, Германия, превыше всего" превратилась в гимн германского рейха; в настоящее время - это гимн ФРГ (имеющий другие слова)7. Известнейшим гимном в конце XVIII в. стала французская "Марсельеза". Декретом Директории от 14 июля 1795 г. она была объявлена национальной песней, но только в 1879 г. ее утвердили как официальный гимн Французской республики.

      Бельгийский гимн "Брабансон" ("брабантский"), ранее - "Брюсселюаз" ("брюссельский") относится к тревожным дням борьбы Бельгии за независимость от Голландии и последовавшего затем образования в 1830 г. самостоятельного Бельгийского государства. Написан он был непрофессионалами. Первый автор текста, актер Женеваль, был убит в борьбе с голландцами, став национальным героем. Автор музыки Ф. ван Кампенгоут увлекся словами патриотических стихов Женеваля "и случайно" написал к ним мелодию, будучи самоучкой. Как память о революционных действиях бельгийцев он пользуется популярностью до сих пор, хотя слова в связи с изменением политической ситуации написали иные, вскоре после примирения с Голландией. Можно согласиться с мнением Н. Бернштейна, который подчеркивал, что история создания некоторых гимнов обнаруживает явную связь между их происхождением и политическим настроением. "Не только бельгийский и французский гимны, но и английский... являются своего рода звуковыми термометрами, показывающими подъем общественного настроения"8.

      Действительно, именно тогда, когда Россия и Англия вместе сокрушили Наполеона, английский государственный гимн стал объектом внимания в России. В 1814 г. Жуковский сделал стихотворный перевод английского гимна. Первая публикация его в "Сыне отечества" в 1815 г. содержала 7 строк и называлась "Молитва русских". Есть сведения, что в конце 1815 г. в Дерпте они исполнялись на музыку местного композитора А. Вейрауха9.

      Однако с 1816 г. стихи поются уже на музыку английского гимна "Боже, храни короля". В "Истории лейб-гвардии Финляндского полка" упоминаются письма цесаревича Константина Павловича к генерал-адъютанту Сипягину, в которых очень подробно, день за днем излагается все, что происходило в Варшаве во время пребывания там осенью 1816 г. Александра I. Во время парада, когда царь "подъехал к фронту войск, все музыканты барабанщики и флейщики после пробития двух колен похода сыграли гимн "Боже, Царя храни!", взятый с английского национального "Боже, храни короля!" Это, как пишет Константин Павлович Сипягину, "было впервые употреблено и очень понравилось императору"10. С тех пор начали постоянно исполнять мелодию английского гимна "при отдании чести государю, попеременно с двумя коленами похода".

      Однако несмотря на исполнение "Молитвы русских" с английской мелодией в разных ситуациях (например, лицеисты, соученики А. С. Пушкина, узнавая, что царь находится рядом, начинали петь "Боже, царя храни" по тогдашнему тексту и тогдашней английской мелодии11). За государственный российский гимн он вряд ли признавался, потому что его исполнение не входило в обязательный ритуал в различных официальных церемониях. Так, в присутствии Николая I, царицы и наследника, прибывших в Варшаву в 1829 г. для коронации, при вручении скипетра и державы и возгласах "Слава императору во веки веков" под гром пушек исполнили церковный гимн "Тебе, Бога, хвалим"12.

      Полный вариант "Молитвы русского народа" (42 строки), написанный В. А. Жуковским, не ограничивается лишь прославлением монарха, но варьируя тематически английский текст, содержит воспевание "воинов-мстителей", а также - "мирных блюстителей" (закона). Кроме того, не только правитель, но и Отечество - Русь православная - герои написанной им "Молитвы". Подобная тематическая линия явно соотносится с историческим контекстом - триумфом победы над Наполеоном 13. Эта линия, как бы уравновешивающая "значимость" Отечества и монарха, не понравилась впоследствии Николаю I, который, по словам современников, называл текст, написанный Жуковским при Александре I, "размазнею Жуковского"14. Текст 1833 г. царя более устроил, так как в нем основным фигурантом выступал сам монарх, кроме того, здесь присутствовали "составляющие" официальной доктрины: православие (царь "православный"), самодержавие (царь "державный"). Что касается "народности", то о ней дает представление заголовок стихов - "Русская народная песня" (по желанию царя).

      "Молитва русских" к годовщине основания Царскосельского лицея была дополнена двумя строфами, сочиненными А. С. Пушкиным. Начальные пушкинские слова гласили: "Там громкой славою / Сильной державою / Мир он покрыл". В переделанном под музыку Львова тексте Жуковского просматривается аналогия: "Боже, царя храни! Сильный, державный". Видя в этой аналогии заимствование Жуковским пушкинской строки, Н. Рамазанова делает интересное заключение не только о своеобразном участии Пушкина в создании первого национального гимна, но и о влиянии данного факта на пожалование ему придворного чина.

      Автор музыки гимна Алексей Федорович Львов был избран Николаем I как человек ему близкий, преданный лично (командовал царским конвоем, сопровождая царя во всех поездках) и в то же время музыкально одаренный, прекрасный исполнитель-скрипач, талантом которого восхищались Мендельсон, Лист, Шуман. Шуман в статье "Алексей Львов" называл его "автором знаменитого русского национального гимна и других сочинений, которые еще ждут своего опубликования". После концерта в Лейпциге, на котором он присутствовал, Шуман написал: "Г-н Львов - скрипач настолько примечательный и редкостный, что он может быть поставлен в один ряд с первыми исполнителями вообще"15.

      А. Ф. Львов ко всему прочему являлся и прекрасным музыкальным организатором: в 1850 г. он учредил первое в России "Концертное общество", сыгравшее большую роль в пропаганде классической музыки. Члены общества, в которое входили не только музыканты, но и представители высшего общества и даже царской семьи, платили немалые взносы, которые давали возможность устраивать концерты для любителей музыки. Концерты обычно происходили в помещении Придворной капеллы и в них часто принимал участие хор капеллы. Директором певческой капеллы являлся опять же Львов, сначала, после смерти в 1836 г. отца - Федора Петровича, бывшего директора, исполняя его обязанности, а затем, с 1849 г. по 1861 г. на постоянной основе. Учредив при Певческой капелле музыкальные классы, он предвосхитил официальное профессиональное образование, возникшее с открытием в 1862 г. Петербургской консерватории, с которой капелла поддерживала тесную связь, посылая туда своих воспитанников. Именно такой путь проделал в начале XX в. А. Александров, поступив в Петербургскую консерваторию из Певческой капеллы.

      При всем многообразии достоинств личности Львова и его заслуг перед Отечеством, он вошел в историю прежде всего как автор первого российского Государственного (национального)16 гимна. Все авторы, писавшие о работе Львова над гимном, опирались на его "Записки", опубликованные в 1884 г. в 4 - 5 книгах "Русского архива". Именно в них Алексей Федорович объясняет причину, по которой он взял на себя трудную миссию - написать Государственный гимн. По окончании Корпуса инженеров путей сообщения в 1818 г. Львов попал на военную службу под начало А. А. Аракчеева, а затем - в Министерство внутренних дел к А. Х. Бенкендорфу. В 1826 г. его, не желавшего быть "по секретной части", назначили управляющим делами Императорской квартиры, как боевого офицера (Львов принимал участие в русско-турецкой войне), зачисляют в почетный Кавалергардский полк и назначают командиром царского конвоя. С этого времени он становится близок не только императору, но и его семье, аккомпанируя на скрипке пению княжны, участвуя в домашних концертах императорского семейства.

      Событию, связанному с "царским заказом", Львов уделяет особое место в своих "Записках": "... В 1833 году я сопутствовал Государю в Австрию и Пруссию. По возвращении в Россию граф Бенкендорф сказал мне, что Государь, сожалея, что мы не имеем своего народного гимна и скучая слышать музыку Английскую, столько лет употребляемую, поручает мне попробовать написать гимн Русский. Задача эта показалась мне трудною, когда я вспомнил о величественном гимне Английском: "God save the King", об оригинальном гимне Французском и умилительном гимне Австрийском. Я чувствовал надобность написать гимн величественный, сильный, чувствительный, для всякого понятный, имеющий отпечаток национальности, годный для церкви, годный для войска, годный для народа - от ученого до невежи. Все эти условия меня пугали и я ничего написать не мог. В один вечер, возвратясь домой поздно, я сел к столу и в несколько минут гимн был написан". Далее рассказывается, как Львов пошел к Жуковскому (по-видимому, существовала предварительная договоренность), который предоставил Львову 6-строчный текст, начинающийся теми же словами "Боже, Царя храни!", что и текст 1814 года. Львов писал, что Жуковский "подогнал" под его мелодию уже имеющиеся слова. На самом деле кроме первой строчки слова были написаны новые, отчасти действительно в соответствии с музыкальным размером, предложенным Львовым, но прежде всего, как об этом говорилось выше, в соответствии с "идеологической программой". Осознавая свою роль в ее осуществлении, Львов, обращаясь к детям в своих "Записках", замечал: "Душевному артисту, как ваш отец, можно почитать счастьем удачное сочинение гимна, который если не достоинством, то по назначению своему, переживет бездну других музыкальных сочинений несравненно обширнее, которого достоинство и ценность увеличивается по мере умножения числа лет его существования, и наконец, который после десяти лет сделался народным в России и принят с особым одобрением во всей Европе"17.

      Подобную же значимость своего с Львовым творения осознавал и Жуковский. Незадолго перед смертью он писал Львову: "Наша совместная двойная работа переживет нас долго. Народная песня, раз раздавшись, получив право гражданства, останется навсегда живою, пока будет жив народ, который ее присвоил. Из всех моих стихов эти смиренные пять, благодаря Вашей музыке переживут всех братии своих. Где не слышал я этого пения? В Перми, в Тобольске, у подошвы Чатырдага, в Стокгольме, Лондоне и Риме!"18.

      Однако в момент появления гимна он прежде всего понравился Николаю I. Царь вместе со свитой и домочадцами прослушал гимн 23 ноября 1833 г. в Певческой капелле, где состоялось первое исполнение сочиненной Львовым и Жуковским "народной песни" (именно так нравилось царю называть гимн) с придворными певчими и двумя военными оркестрами. По желанию царя гимн исполнялся несколько раз и было решено "показать" его широкой публике. "Показ" состоялся в Москве в Большом театре 11 декабря 1833 года. Вот как на следующий день писала об этом событии московская газета "Молва": "Вчера 11 декабря Большой Петровский театр был свидетелем великолепного и трогательного зрелища, торжества благоговейной любви народа Русского к царю Русскому". После краткой предыстории существования в России английской мелодии с известными всем стихами Жуковского (1814 г.) в газете говорилось: "Но будем откровенны - честь великой империи требует, чтобы на пространстве ее, занимающем седьмую часть земного шара, миллионы, совокупленные единым чувством любви и преданности к единой самодержавной главе, ими управляющей, выразили сие высокое чувство своими, не заимствованными звуками, вылившимися из груди Русской, проникнутыми Русским духом"19.

      С восторгом автор статьи повествует о том, что когда поднялся занавес, глазам зрителей предстал огромный хор в 400 человек - все актеры русской труппы, Театральной школы, все, кто мог петь, включая актера М. С. Щепкина. К оркестру театра, присоединился полковой оркестр, оркестр трубачей. При первых звуках все зрители поднялись с мест. А затем, по свидетельствам очевидцев, долго не смолкали крики "ура!" и "форо!", так что песню пришлось повторить. "Гром рукоплесканий слился с громом оркестра. Казалось, одна душа трепетала в волнующейся громаде зрителей. То был клич Москвы, клич России!". В заключение автор делает вывод: "Благословенна страна, где тысячи уст так дружно отзываются на имя царское! Боже, Царя храни! Этот клик останется навсегда призывным кликом России на путь к совершенству и славе! И дотоле никакая враждебная сила не прикоснется к ней, доколе из груди верных чад ее будет вырываться в восторге истинного одушевления сия торжественная песнь!"

      Полвека спустя уже другая газета "Московские ведомости", помещая на своих страницах материалы, посвященные "50-летию русского народного гимна" и его автору Львову, писала о громадном влиянии на московскую публику этой "русской народной песни", подчеркивала, что именно в Москве состоялось первое публичное исполнение гимна, ибо государь, желая передать гимн на "оценку и суждение" народа, выбрал для этого московскую публику20.

      В Петербурге состоялось официальное оформление Национального гимна. 25 декабря 1833 г. в день годовщины изгнания войск Наполеона из России гимн был исполнен во всех залах Зимнего дворца в присутствии самых высоких воинских чинов и при освящении знамен. "C'est superbe!" (Это великолепно!), - с такими словами, по воспоминаниям Львова, обратился к нему царь. В некоторых публикациях к этому добавляется еще: "Это то, что мне надо". Следующее общественно-значимое исполнение гимна произошло 30 августа 1834 г. на Дворцовой площади, где был открыт монумент в честь победы над Наполеоном - Александровский столп. Таким образом, "Народная песнь" ассоциировалась отныне с народным подвигом, совершенным под руководством монарха во славу Российской империи21. Еще в декабре предписывалось всем военным оркестрам "на парадах, смотрах, разводах и в прочих случаях" вместо английской мелодии играть музыку, созданную Львовым.

      Итак, Государственный гимн Российской империи состоялся. Его пропагандировали очень широко. Уже в начале 1834 г. газета "Северная пчела" сообщала, что в продажу поступила "Песнь русских", положенная на музыку Львовым, и "музыка сей песни - в четырех разных изданиях: 1) для хора с полным оркестром; 2) для хора с фортепьяно; 3) для одного голоса с фортепьяно; 4) для фортепьяно на четыре руки"22. Существовали и многочисленные подарочные и юбилейные издания.

      Львов неоднократно в своих "Записках" отмечает, насколько выигрывал российский гимн по сравнению, например, с прусским или австрийским, когда они исполнялись на совместных мероприятиях. Так, в сентябре 1835 г. в присутствии прусского, австрийского и русского государей, обсуждавших вопрос о памятнике в честь Кульмского сражения, выигранного союзниками в 1813 г., военные оркестры играли государственные гимны: ".., кто из русских не был тронут до глубины сердца, когда раздался отечественный гимн "Боже, Царя храни!" Такой разительный отпечаток нравов Австрийцев и Русских! Сочинение мое мне никогда так хорошо не казалось, от восторга у меня лились слезы; я видел, что самые иностранцы были увлечены силою и чувством нашего гимна и сопровождали музыку пением на русском языке"23.

      Рассказывая об одном из своих концертов в Германии - в Гейдельберге, Львов вспоминает, что закончил концерт "нашим народным гимном. Все слушатели были в неизъяснимом удовольствии, а музыканты, встретив меня на другой день, ходили за мной по улицам целою толпою". В другой раз, в Дрездене, после основного концерта "был исполнен наш народный гимн, ...рукоплескания, стук ногами и стульями, крики "форо" раздавались, как молния, по всей зале. Я должен был повторить: тот же восторг, те же крики "Vivat Nicolaus!" Меня целовали, шептали мне на ухо: "Wir sind Russen geworden" (мы стали русскими)"24.

      Очень показательно, что такое же чувство восторга вызывала музыка гимна почти через восемьдесят лет после своего создания. Офицер лейб-гвардии Кирасирского полка В. С. Трубецкой вспоминает о своих ощущениях, когда он стоял в строю на параде, который посетил Николай II: "Секунда - и старый литаврщик энергичным движением разом опустил руку, коснувшись кожи старых кирасирских литавров. ...Во все усиливающемся человеческом вопле вдруг с новой силой и торжеством родились воинственные звуки наших полковых труб, запевших гимн, полный величия. К горлу подступил какой-то лишний, мешающий комок, усилилось ощущение бегающих мурашек по спине. Что вдохновило господина Львова, композитора малоизвестного и не слишком одаренного, не знаю, но в строгие и спокойные гармонии этого небольшого хорала ему удалось вложить огромную идею силы и величия"25.

      Музыкальный символ Российской империи стал мировой музыкальной классикой. Тема "Боже, Царя храни!" варьируется в нескольких произведениях немецких и австрийских композиторов. П. И. Чайковский "цитирует" его в двух произведениях - "Славянском марше" и увертюре "1812 год", написанной в 1880 г. и исполнявшейся по случаю освящения Храма Христа Спасителя в Москве.

      Между тем, восприятие музыки гимна не было адекватным восприятию личности его автора, о котором до публикации его "Записок" в середине 1880-х гг. и воспоминаний родственников примерно этого же времени было известно мало. Ближе к концу XIX в. появляются статьи (прежде всего в "Русской музыкальной газете"), прямо или косвенно подвергающие критике шедевр Львова. В частности, издатель этой газеты Н. Финдейзен поддержал миф о конкурсе русских национальных гимнов, в котором якобы принимал участие М. И. Глинка. Между тем каждый, кто знаком с биографией великого композитора, знает, что Глинка весной 1830 г. уехал в Италию и вернулся в Россию из Берлина весной 1834 года. Далее Финдейзен опубликовал найденный в бумагах Глинки набросок мелодии под названием "Motif de chant national", которое позднее получило очень вольный перевод как "Патриотическая песнь". Современные музыковеды пришли к выводу, что этот фрагмент создан Глинкой в 1837 - 1838 гг., намного позднее предполагаемого 1833 г., к тому же вряд ли как набросок Государственного гимна26.

      В начале XX в. та же "Русская музыкальная газета" в анонимной статье оспорила авторство Львова, который якобы использовал для гимна "Боже, Царя храни!" мелодию, уже ранее написанную как марш капельмейстером Ф. Гаазом. Н. Ф. Соловьев приложил много сил, чтобы опровергнуть эти измышления, для чего он вынужден был обратиться к германскому императору, приказавшему для выяснения действий фирмы Шлезингер, издавшей марш Гааза, произвести поиск в архивах. К 75-летию Национального гимна в 1908 г. Соловьеву был пожалован орден. Итог дискуссии о плагиате, казалось бы, подвела большая статья начальника придворного оркестра барона Штакельберга, опубликованная в 1910 г. в "Новом времени", которая была написана на основании подлинных документов и разбивала "все доводы против приоритета Львова"27. Тем не менее в 1911 г. появился еще один пасквиль по поводу русского национального гимна - якобы его мелодия была "списана со старинного голландского псалма". Потребовались новые доказательства нелепости обвинений; эти доказательства на сей раз официально были присланы из Голландии. Однако "Русская музыкальная газета" продолжала печатать "разоблачительные" материалы в отношении русского национального гимна и его автора28.

      Все домыслы о "неподлинности" мелодии первого российского Национального гимна не умалили ее величественности. Что же касается автора музыки "Боже, Царя храни!", то Львов навсегда вошел в плеяду русских композиторов, о чем свидетельствует, в частности, картина И. Е. Репина, висящая на площадке лестницы Московской консерватории. Картина называется "Славянские композиторы", и на ней, вместе с Глинкой, Шопеном, Римским-Корсаковым и другими, изображен в расшитом золотом генеральском мундире Львов29.

      Через шесть лет после публикаций о "недостаточно русском" гимне Львова все та же "Русская музыкальная газета" включилась в борьбу за новый гимн. 10 марта 1917 г. (через неделю после отречения от престола Николая II) на ее первой странице была напечатана "Анкета о новом народном гимне". По условиям "Анкеты" 1) гимн не может превышать 8 стихов; 2) по содержанию стихов он должен быть патриотичен и внепартиен; 3) текст гимна должен подходить к какой-либо популярной на Руси мелодии торжественного характера (специально подчеркивалось: выбор мелодии старого львовского гимна, по своей форме напоминающего старый немецкий хорал, исключается). Вероятно, как пример нового всероссийского гимна рядом с "Анкетой" были напечатаны стихи В. Б. Чешихина, которые надлежало петь на мелодию Бортнянского "Коль славен"30. Страницы газеты заполнили в дальнейшем рекомендации по использованию для нового гимна державы той или иной мелодии известных русских композиторов: Глинки, Глазунова, Римского-Корсакова; гимн берендеев из "Снегурочки" казался издателям газеты "готовым гимном". Ни одно из предложений общественности, касающееся нового гимна демократической России, Временным правительством принято не было31.

      Однако практически роль гимна в 1917 г. исполняла французская "Марсельеза". Казалось бы, к России эта французская "Боевая песня рейнской армии", сочиненная в апреле 1792 г. офицером Клодом Жозефом Руже де Лилем и ставшая в революционной Франции ее сугубо патриотическим символом, не имеет отношения. Но, во-первых, в период русских революций 1917 г. вообще имели место многочисленные подражания Великой Французской революции - будь то использование античной символики, примеры аналогичного оформления дензнаков, марок, образцом служило французское искусство эпохи революции и т. д. Во-вторых, "Марсельеза", которая пелась в начале XX в. в России, по словам и отчасти даже по музыке (из-за размера новых стихов) отличалась от французского гимна32.

      При Временном правительстве, так и не утвердившем символику новой, постсамодержавной России в ожидании Учредительного собрания, официальный гимн Франции "Марсельеза" выполнял некоторые функции государственного гимна. Ее исполняли при встрече членов Временного правительства, при приеме иностранных делегаций, перед началом спектаклей в театрах. Причем оркестры исполняли классический французский вариант "Марсельезы", а пелась русская "Рабочая Марсельеза". Многие полки отправлялись на германский фронт с красными революционными знаменами, в бой они шли под звуки "Марсельезы"33.

      Как "Марсельезе", так и "Интернационалу", в зарубежной историографии посвящено много работ, писали о них и отечественные музыковеды и историки34. Нередко утверждается, что "Интернационал" стал гимном советского государства сразу же после октябрьских событий 1917 года. При этом ссылаются на книгу Дж. Рида "Десять дней, которые потрясли мир", где автор пишет об исполнении "Интернационала" в Смольном уже 25 октября 1917 года. Для других отечественных авторов точкой отсчета является приезд В. И. Ленина из эмиграции в Петроград 3 апреля 1917 г. и описывается случай, вошедший в воспоминания многих очевидцев: на перроне Финляндского вокзала единомышленники встречали Ленина пением "Марсельезы". Однако Владимир Ильич поморщился и сказал: "Давайте петь "Интернационал"35. Как вспоминают очевидцы, слов последнего почти никто не знал, хотя "Интернационал" к тому времени имел уже русский текст. Ленин же, напротив, их хорошо знал, ибо еще в 1912 г. он написал статью, посвященную 25-летию со дня смерти Эжена Потье, члена Парижской коммуны, поэта, который и создал текст "Интернационала" буквально сразу же после падения Коммуны в 1871 году. Стихи, однако, были напечатаны лишь через 16 лет, незадолго до смерти автора в 1887 г. в сборнике "Chants revolutionnaires", который через полтора месяца проник в Россию. Как показало источниковедческое исследование, тексты 1871 и 1887 гг. существенно разнятся (из 48 строчек только 17 совпадают36): автор сделал изменения текста под влиянием растущего пролетарского движения, в частности, выразил его кредо: "Прошлое сотрем начисто, мир должен измениться в своей основе" ("Весь мир насилья мы разроем до основанья, а затем - мы наш, мы новый мир построим" - в русском переводе).

      Переводы, сделанные со стихов Э. Потье 1887 г. в различных странах, не всегда соответствуют французскому тексту, в том числе и русский текст, который написал в 1902 г. поэт А. Я. Коц. Еще в 1899 г. он, бывший горный мастер из Донбасса, присутствовал, находясь в эмиграции, на конгрессе французских социалистов. Исполнение "Интернационала" так потрясло молодого русского эмигранта, что он решил сделать его достоянием борцов с самодержавием. Коц не перевел нескольких куплетов, принадлежавших перу Потье, но в Россию проникла музыка Дежейтера, что в значительной степени способствовало принятию и усвоению слов песни.

      Некоторые современные авторы, не принимая во внимание эпоху и обстоятельства написания текста "Интернационала", отмечают его агрессивный характер, считая, что "его мрачное содержание полно угроз, призывов к насилию, к захвату чужого достояния". В нем видится даже символ языческой веры ("Никто не даст нам избавленья - ни Бог, ни царь и не герой"). Однако никто не мог раскритиковать музыку "пролетарского гимна", как стали вскоре называть творение П. Дежейтера.

      С русским переводом "Интернационал" быстро превратился в России в средство агитации. Вопреки существующему до недавних пор в отечественной историографии мнению, что "Интернационал" использовался лишь в большевистской агитации37, в настоящее время аргументирование доказано и другое мнение: в 1917 г. большевики не были монополистами в его "внедрении" в России. "Интернационал" публиковался в песенниках, выпускавшихся издательствами различной политической ориентации, - большевиками, меньшевиками, социалистами-революционерами, печатью Советов и войсковых комитетов, а также беспартийными издательствами, преследовавшими коммерческие цели" 38 . "Интернационал" все сильнее соперничал с "Марсельезой", а большевики явно отдали предпочтение ему как своему партийному гимну, о чем говорит завершение пением "Интернационала" Апрельской конференции и VI съезда большевиков, а также - съездов местных Советов (например, Иваново-Вознесенска).

      И все же даже Октябрь 1917 г. не принес окончательной победы "Интернационалу" над "Марсельезой", которая воспринималась русским обществом в качестве неотъемлемого атрибута предстоящего Учредительного собрания. Тем не менее 5 января 1918 г. при его открытии в Таврическом дворце и большевики и эсеры дружно запели именно "Интернационал". Один из присутствовавших на нем эсеров впоследствии вспоминал: "Этот гимн для многих эсеров... был такой же заветной боевой песнью, как и для большевиков. Не помня себя, я вскочил и запел с ними... Это была величественная картина, когда все Учредительное собрание в целом, без различия фракций единодушно пело боевой гимн революционных социалистов"39. А на III съезде Советов, состоявшемся вскоре, снова звучали и "Марсельеза" и "Интернационал". В дальнейшем "Марсельеза" постепенно уходит как символ "буржуазной" революции, а символом "пролетарской" - окончательно становится "Интернационал".

      С образованием в 1922 г. Советского Союза слова "Интернационала" переводятся почти на все языки народов (даже ранее бесписьменных) страны Советов. После переезда правительства социалистического государства в Москву, "Интернационал" зазвучал в курантах на Спасской башне Кремля, сначала попеременно с революционным "Похоронным маршем", а затем был оставлен как единственная мелодия главной песни страны Советов.

      "Интернационалом" (музыкой и пением) сопровождались в 1920-1930-е гг. все государственные мероприятия, а также церемонии с присутствием государственных деятелей всевозможных рангов. Так, в 1919 г. по прибытии К. Е. Ворошилова в штаб Н. И. Махно, оркестр махновцев заиграл "Интернационал".

      Хотя "Интернационал" носил, классовый характер, он был созвучен интернационалистским идеям. Не случайно с таким воодушевлением был воспринят приезд в СССР в 1928 г. автора музыки "Интернационала" П. Дежейтера. "Это - апофеоз моей жизни", - говорил старый французский коммунист, стоя на трибуне Мавзолея, рядом с участниками VI Конгресса Коминтерна40. Великая Отечественная война показала огромную значимость "Интернационала" прежде всего как гимна Отечества.

      В конце 1930-х гг. в ЦИК СССР направлялись письма "с мест", в которых высказывалось пожелание "преобразовать наш дореволюционный гимн "Интернационал", который в связи с ростом культурной и счастливой жизни является устаревшим"41. "Интернационал" был заменен национальным "Гимном Советского Союза", который в 24.00 31 декабря 1943 г. прозвучал на радиостанции Коминтерна. За 17 дней до этой даты - 14 декабря 1943 г. было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о пропаганде нового гимна. А 22 декабря в "Правде" и других газетах появилось сообщение о решении Совнаркома Союза ССР: "Ввиду того, что нынешний гимн Советского Союза "Интернационал" по своему содержанию не отражает коренных изменений, происшедших в нашей стране в результате победы Советского строя, и не выражает социалистической сущности Советского государства, - Совет Народных Комиссаров Союза ССР решил заменить текст государственного гимна новым текстом, соответствующим по своему содержанию духу и сущности Советского строя... Для нового государственного гимна принята музыка композитора Александрова А. В. Ноты к музыке гимна будут опубликованы особо. Повсеместное исполнение нового государственного гимна вводится с 15 марта 1944 г."42.

      5 января 1944 г. все центральные газеты опубликовали постановление СНК СССР "О вознаграждении поэтов и композиторов, принявших участие в работе по созданию гимна Союза Советских Социалистических республик"43. Впечатляют списки награжденных. А. В. Александров - автор музыки - находится в такой "компании", как Шостакович, Хачатурян, Прокофьев, Кабалевский, Глиэр, Шапорин, Хренников, Дунаевский, Блантер, Соловьев-Седой44.

      В числе поэтов, представивших тексты гимна, было также немало известных имен: Н. Асеев, Д. Бедный, О. Берггольц, В. Гусев, М. Рыльский, В. Лебедев-Кумач, М. Светлов, К. Симонов, Н. Тихонов, С. Щипачев и другие, включая С. Михалкова и Г. Эль-Регистана45.

      Два многостраничных дела, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации, позволяют представить напряженную работу конкурсного отбора, прослушиваний, отсеиваний, возвратов к ранее одобренным вариантам, подключение на последнем этапе работы и комментарии по тексту лично Сталина и т. д. Доныне в печати воспроизводятся сведения о работе над гимном из воспоминаний прежде всего С. В. Михалкова, но в основном в виде неадекватных слухов. Говорят, что Сталину якобы надоел написанный французами "Интернационал". Поэтому в 1943 г. он приказал сочинить новый гимн на музыку "Гимна партии большевиков", написанную еще в 1939 г. А. В. Александровым, но закамуфлировал свой выбор, устроив трехступенчатый конкурс с оценками среди почти двух сотен композиторов, многочисленные прослушивания и т. д. Что же касается слов гимна, то (несмотря на многочисленные песни - гимны, прославления Родины и лично Сталина) ему потребовался молодой автор, русский, и он выбрал СВ. Михалкова, которого любил. Но Сталин любил также К. Симонова, который предоставил стихи для нового гимна, а Михалков оказался не один а вместе с человеком старше его на 15 лет, к тому же не русским, а армянином Эль-Регистаном (Габриэлем Аркадьевичем Урекляном). Создание гимна СССР в самый разгар войны удивляло и современников. В воспоминаниях Михалкова говорится, что собираясь вместе во время работы над гимном, они задавались вопросом: "Как так? На фронте разворачивались ожесточенные сражения, только пережили Сталинградскую и Курскую битвы, сражение за Днепр... Народное хозяйство страны предпринимало героические усилия, чтобы обеспечить фронт всем необходимым... И в это время правительство уделяло столько внимания созданию Гимна Советского Союза!"46.

      Однако начало работы над гимном относится к 1942 году. Об этом говорил К. Е. Ворошилов на первом совещании с поэтами и композиторами, которое проводилось 18 июня 1943 г. по поводу создания нового гимна: "Работа по созданию нового гимна, как вы знаете проводилась, но все созданные гимны по словам и по музыке очень слабы и нас не удовлетворяют. У нас есть замечательное произведение "Гимн партии большевиков", написанный Лебедевым-Кумачем и профессором Александровым. Некоторые думают, что его надо считать гимном Советского Союза. Но и это произведение... не удовлетворяет той высокой задаче, которая стоит перед гимном. Чтобы "не обижать" Лебедева-Кумача и Александрова, чтобы их "не грабить", надо создать новые слова и новую музыку советского гимна". О том, что поэты уже в 1942 г. писали тексты гимна свидетельствует, например, письмо Ворошилову М. Рыльского, который сообщает об отправлении сокращенного варианта "прошлогоднего гимна, на который... так и не была написана музыка", перечень композиторов, написавших музыку гимна еще в 1942 г.: Александров (на тексты Колычева, Лебедева-Кумача), Соловьев-Седой (на текст Гусева), Дзержинский (на текст того же поэта), Белый (на текст Френкеля), Блантер (на текст Долматовского), Кручинин (на текст Голодного), Чернецкий (на текст Лебедева-Кумача), постоянные отсылки в различных документах "к прошлому", то есть к 1942 г. - переходному от первого ко второму периоду войны47.

      Зимой 1941 - 1942 гг. немецко-фашистские войска впервые за годы второй мировой войны потерпели крупнейшее поражение, а Красная армия стала более сильной и опытной, способной решать сложные задачи, направленные на разгром врага, символом мужества и героизма, побед русского оружия. Не случайно, что именно в 1942 г. руководство страны "обратило взоры" к русским военным традициям, атрибутике, к именам русских полководцев: был упразднен институт военных комиссаров, введены погоны со звездами вместо петлиц и ромбов, украшения на морских фуражках, формируется первая гвардейская армия и вводится нагрудный знак "Гвардия", учреждаются ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского и т. д.

      Все виды искусств, включая музыку, были задействованы в патриотической агитации и прежде всего бойцов на фронтах. Нередко они шли в атаку с известной всей стране "Песней о Родине".

      Однако наибольшее влияние на духовный и патриотический настрой бойцов имела "Священная война" В. Лебедева-Кумача и А. Александрова. Стихотворение, начинавшееся словами "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой", было опубликовано в газетах на третий день войны. Музыка к этим словам была написана Александровым буквально через несколько дней. "Священную войну" называли песней-гимном, а один музыковед назвал ее "музыкальной эмблемой Отечественной войны"48.

      За годы Великой Отечественной войны были написаны многие песни, которым присваивалось наименование "гимны". Пальма первенства в создании гимнических мелодий принадлежала А. В. Александрову. 1 мая 1942 г. прозвучал его "первый торжественный гимн военных лет - "За честь и свободу" ("Песня о Советском Союзе") на слова М. Голодного. В начале 1943 г. им написаны песни-гимны: "Святое ленинское знамя" (ел. О. Колычева), "Цвети, Советская страна" (ел. В. Лебедева-Кумача), "Славься, Советская наша страна". Эту написанную им гимническую музыку Александров представил на конкурс мелодий для гимна Советского Союза, вместе с музыкой "Гимна партии большевиков"49. Еще ряд композиторов создали песни-гимны со словами, прославляющими страну: В. Захаров - "Слава Советской державе", А. Новиков - "Славься, великая Родина", Т. Хренников - "Живи, наша Родина", Б. Александров - "Да здравствует наша держава".

      Таким образом, выбор гимнической музыки в 1942 и первой половине 1943 г. был очень большим. Однако комиссия в составе заместителя председателя СНК СССР К. Е. Ворошилова, первого секретаря МК и МГК, начальника Главного политуправления Красной Армии А. С. Щербакова, председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР М. Б. Храпченко, председателя Союза советских писателей А. А. Фадеева, председателя Союза советских композиторов Р. М. Глиера в июне 1943 г. практически начала работу по созданию гимна Советского Союза "с чистого листа".

      18 июня 1943 г. Ворошилов и Щербаков в присутствии 8 поэтов и 12 композиторов несколько раз повторили: "Интернационал" устарел для нашего народа (это пройденный этап, пусть его поет тот, кто еще не разрушил старый мир). Они также высказали пожелания по содержанию гимна, в тексте которого должны быть отражены темы: победа рабочего класса в нашей стране и торжество власти трудящихся, во-первых, братство и дружба победивших в борьбе народов Советского Союза, во-вторых. Особо подчеркивалось, что "о партии упоминать не следует, так как гимн является всенародным, национально-беспартийным"50.

      Подобные руководящие указания многим поэтам показались слишком общими, поэтому последовали конкретные вопросы: "Нужно ли употреблять в гимне слова "Ленин", "Сталин"? Нужно ли отразить в гимне "настоящий момент" - войну ?" Ворошилов вынужден был добавить, что слова "Ленин" и "Сталин" должны быть в тексте, но о фашистах писать не стоит. Впоследствии в тексте гимнов, написанных большинством поэтов, присутствуют и "Ленин" и "Сталин" и их "мудрое руководство". Впрочем, не все поэты обратились к этим именам. В текстах К. Симонова, О. Берггольц и некоторых других нет упоминаний о вождях страны Советов.

      С самого начала обсуждения вопроса о принципах создания гимна Советского Союза звучали слова об использовании русских мелодий при его написании. Щербаков, например, отмечал: " Русская музыкальная культура наиболее старая. И, вероятно, она наложит отпечаток на музыку гимна". С ним соглашался А. Хачатурян: "Музыка его (гимна. - Н. С.) в смысле колоритности должна быть русская... Практика показала, что русские песни поются везде, во всех национальных республиках... Я в своей работе буду отталкиваться от русской городской песни"51.

      Идея советского государственного гимна у многих поэтов ассоциировалась с первым российским государственным гимном, во всяком случае, новый гимн неоднократно называли "народным" по аналогии с гимном XIX века. А. Жаров говорил, что "царский гимн по структуре был прост, немногословен", В. Гусев считал, что " элементы молитвенности в гимне могут быть", очень многие поэты в представленных ими текстах гимна использовали многократно повторенное "Славься! Славься! Славься!" (напоминание о глинковском хоре "Славься") и т. д.

      Весьма показательны действия по сбору информации о месте и времени исполнения царского гимна. В 1949 г. Президиум Верховного Совета СССР направил запрос начальнику Главного архивного управления генерал-майору В. Д. Стырову: "по встретившейся надобности" подобрать "архивные материалы, относящиеся к церемониалу исполнения русского и иностранных государственных гимнов, а также церемониалу различных торжеств и официальных приемов, на которых исполнялся Государственный гимн". Многие архивы прислали запрашиваемые сведения, почерпнутые из различных изданий, воинских уставов, журнальных и газетных статей, ибо, как констатировалось в заключительной справке, "среди этих материалов не имеется единого документа, регламентирующего исполнение гимна"52.

      Разработчики церемониала исполнения Гимна Советского Союза взяли целый ряд положений из присланных материалов, например, исполнение гимна при встрече главы государства, в различных церемониях (открытии памятников), в воинских частях и в дипломатических сношениях. В результате были разработаны Правила исполнения Государственного гимна СССР. Указ Президиума Верховного Совета СССР в 1950 г. их утвердил. Тогда же ликвидировали разнобой в наименовании гимнов: "государственный гимн", "народный гимн", "национальный гимн", "партийный гимн", "революционный гимн" и т. д. Официально устанавливались два названия: "Государственный гимн" и "Партийный гимн" (им стал с 1944 г. "Интернационал").

      Но это уже последний этап эволюции Гимна Советского Союза. Первый же этап проходил в бесконечных совещаниях по отбору музыки и стихов. В некоторых современных изданиях говорится о закрытом конкурсе на лучшие стихи для гимна. Это не так. Многие поэты присылали свои стихи через Союз писателей и лично через Фадеева, а также в письмах на имя Ворошилова. В одном из таких писем поэта Н. Асеева говорится: "Идея всего текста в целом такова: в первой строфе дать характерные качества нашего государства... Во второй - непрерывность его исторического развития, связь и общность целей и воли с веками накоплявшимся народным опытом доблести и мужества. И, наконец, в третьей - воедино слить это новое и старое в устремлении к будущему. Старые знамена славы и побед окрашиваются в цвет социалистического знамени..."53. Несколько писем прислал М. Исаковский, в которых содержатся конструктивные идеи относительно текста гимна СССР: " Гимн должен быть кратким, крепким, пружинистым. Далее - в некоторых прежних гимнах чересчур много славословия, за которым часто теряется основной смысл... гимн должен быть написан в утвердительной, в категорической (если так можно выразиться) форме"54. Во многих письмах авторы объясняли свое желание участвовать в конкурсе "чувством патриотизма и любви к Родине". 65 человек представили 123 текста! Так что вряд ли можно говорить о "закрытости" конкурса.

      170 композиторов предоставили двести с лишним мелодий. Музыка "Гимна партии большевиков" А. В. Александрова на первых этапах конкурса (июнь 1943 г.) была замеченной, но отнюдь не сразу одобренной. На первом совещании 17 июня А. Хачатурян, например, довольно скептически произнес: "Мне хотелось бы узнать, в чем достоинства музыки Александрова?" Его поддержал Новиков, заявив, что музыку Александрова "много слушают, но она трудна для среднего исполнения".

      В процессе прослушивания, которое проходило, в основном, в Бетховенском зале Большого театра, куда приглашались не только поэты и композиторы, представители общественности, но и выдающиеся артисты и дирижеры Большого театра, отмечалось, что вариант гимна Александрова "находится на общем уровне". Большой похвалы удостаивался Т. Хренников. Ряд выступающих, среди которых был и Александров, после прослушивания гимнических мелодий 17 августа 1943 г. (2-й тур) восторгались музыкой Хренникова: "Гимн Хренникова резко отличается от остальных. Он торжественен, монументален, выразителен и хватает задушу. Все исполнявшиеся гимны внешне схватывают движения, есть хоральность, но в них чувствуется засушливость, какая-то казенность. У Хренникова же выражены личные чувства патриота"55.

      Последующие прослушивания выявили нового "лидера" среди композиторов. Им оказался Д. Д. Шостакович. И Ворошилов и Щербаков признавали, что "наиболее приближающейся к требованиям, которым должна отвечать музыка гимна, пока остается произведение Д. Шостаковича"56, хотя "заслуживает внимания" музыка А. В. Александрова, Б. А. Александрова, Мурадели, Хачатуряна, Хренникова и других. В защиту музыки Д. Шостаковича выступили, получив какие-то надежды на принятие их текста, СВ. Михалков и Г. Эль-Регистан. В письме к Ворошилову от 28 сентября 1943 г. они писали: "Нам кажется только два композитора нашей страны - Дм. Дм. Шостакович и С. С. Прокофьев могли написать такой ("лучше всех существовавших и существующих гимнов других народов" - слова К. Е. Ворошилова. - Н. С). Сам факт авторства одного из этих двух мастеров, признанных величайшими композиторами современности, придал бы гимну нашей Родины тот характер, о котором Вы говорили" 57. Далее в письме указывается, что Шостакович написал музыку на первый вариант гимна двух соавторов. Интересна резолюция Ворошилова, наложенная на письмо: "Шостакович и Прокофьев действительно самые признанные композиторы наших дней, однако, гимн будут писать все композиторы СССР (а может быть, и не композиторы примут участие), и кто из них даст лучшую музыку гимна, тот и будет автором этого исторического сочинения".

      Действительно, музыку гимна, переделанную по нескольку раз, представили не только московские композиторы, но и музыканты из других городов СССР: из Ташкента - 16, из Алма-Аты - 14, из Тбилиси - 12, из Баку - 7 и т. д. С 24 сентября 1943 г. прослушивание проводилось с нарастающей интенсивностью: каждые 7 - 10 дней. Применялась шкала оценок музыки по 12-бальной системе, причем регулярно 7 - 8 балов получала гимническая музыка Шостаковича и Александрова, хотя на определенных этапах выделялись и другие композиторы. Так, на прослушивании в Большом театре 16 ноября, где присутствовали Сталин, Молотов, Маленков и другие руководители Советского государства и где исполнялась музыка гимна 9 композиторов, в том числе и А. В. Александрова ("Гимн партии большевиков"), была "выделена для доработки музыка Хачатуряна, Шостаковича, Туския". На одном из прослушиваний (1 ноября 1943 г.) в списке композиторов (все они уже писали музыку к тексту Михалкова и Эль-Регистана) из 14 человек 3 композитора - Шостакович, Хачатурян, А. В. Александров получили наивысшую оценку - 8 баллов. Интересны комментарии Ворошилова, помещенные около каждой фамилии: Шостакович - "как будто бы сносно", Хачатурян - "сносно", А. В. Александров - "ожидал большего".

      Конкурс текста гимна также проходил в конкурентной борьбе, но, может быть, менее напряженной. Постоянно высказывались претензии руководителю писательского цеха А. Фадееву по поводу отсутствия достойных стихов. В сентябре Ворошилов, докладывая Сталину о работе над гимном Советского Союза, подчеркивал, что отсутствует "удовлетворяющий нас текст". Многие композиторы жаловались, что не могут работать над гимном, ибо музыка должна координироваться словами гимна. Тогда решили предоставить композиторам право выбора стихов тех поэтов, которые участвовали в конкурсе. Интересен их список, составленный к совещанию 24 августа 1943 г. в ведомстве Фадеева. Из 18 человек - только 5 членов партии, 11 русских, 5 евреев, 1 украинец, 1 армянин. Состав претендентов на авторство гимна исключает инсинуации по поводу их отбора по какому-то одному заданному признаку. Это касается и композиторов.

      К началу сентября подвели предварительные итоги. Составили сборник и отправили Сталину58. В сборник вошли 96 текстов, созданных 56-ю поэтами. По мнению Ворошилова, Щербакова, "а также по единодушному признанию всех присутствовавших композиторов и поэтов", тех, кто прослушивал музыку гимна вместе со словами в Бетховенском зале 11 сентября, ни один из представленных вариантов не отвечал предъявляемым требованиям. Однако наилучшей среди представленных была музыка Шостаковича на слова Михалкова и Эль-Регистана. К 20 сентября руководство страны окончательно остановилось на 3-м варианте текста (который мало чем отличался от первых двух) вышеназванных авторов. Он назывался "Свободных народов союз благородный", состоял из четырех куплетов, без припева, значительно отличаясь от окончательного текста гимна. Авторам настоятельно рекомендовали "придать простоту и ясность языку текста с тем, чтобы он был доступен всем слоям населения, независимо от их общественного положения и культурного уровня"59. В частности, слова "Союз благородный", "в грядущее" (путь озарил) отдавали, по мнению критиков "литературщиной" и могли быть "не поняты в деревне". "Литературщину" авторы быстро заменили более понятными для широких масс словами: "союз нерушимый" и т. д. Рекомендовано было также сделать припев. 7 вариантов припева "изготовили" два соавтора за каких-то два-три дня. Он звучал так: "Живи в веках, страна социализма, / Твоя звезда к победам нас ведет. / Живи и крепни, славная Отчизна, / Тебя хранит великий твой народ!"
      25 сентября 1943 г. специальным постановлением ЦК ВКП(б) текст гимна был утвержден (2 куплета и вышеприведенный припев). Он был передан всем композиторам Советского Союза для написания музыки. Причем подчеркивалось: " для участия композиторов национальных республик, краев, областей в создании музыки Гимна этот текст передается по телеграфу в республиканские, краевые, и областные центры Советского Союза. Срок представления музыки - 14 октября 1943 г."60.

      Весь октябрь, ноябрь, часть декабря прослушивали музыку гимна в исполнении хора, оркестра, совместно хора и оркестра. 29 композиторов писали музыку на слова Михалкова и Эль-Регистана. Продолжалась и работа над текстом. В конце октября Сталин высказал авторам свои соображения: двухкуплетный текст - слишком куцый, необходимо добавить третий куплет, который был бы посвящен вооруженным силам Советского Союза - Красной армии, "которая боролась, борется и будет бороться за честь, свободу и независимость нашего Отечества"61. Михалков и Эль-Регистан представили 7 вариантов третьего куплета. В дальнейшем вся отработка текста, как явствует из "Дневника" (справки о работе над гимном), проходила под непосредственным наблюдением Сталина и даже в его присутствии. 28 октября членам и кандидатам ЦК ВКП(б) сообщили окончательный вариант трехкуплетного текста гимна с припевом, хотя к авторам обратились с просьбой сделать запасной вариант припева - более торжественный, каковой и был написан. Он вошел в окончательно утвержденный текст гимна. В ноябре состоялось прослушивание на сцене Большого театра в оркестровом и хоровом исполнении гимнических мелодий нескольких композиторов со словами Михалкова и Эль-Регистана, в результате были выделены три мелодии: А. В. Александрова ("Гимн партии большевиков"), совместный вариант Шостаковича-Хачатуряна, а также Тускии.

      Наконец, через месяц, 13 декабря 1943 г., в присутствии руководителей государства на сцене Большого театра прозвучали заново мелодии четырех композиторов. Гимн исполнялся оркестром Большого театра под управлением дирижера Мелик-Пашаева и хора Краснознаменного ансамбля, руководимого Александровым. На этом прослушивании был сделан окончательный выбор музыки гимна - им стала музыка, написанная Александровым для "Гимна партии большевиков". 14 декабря, как отмечалось выше, специальное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило окончательный текст и музыку гимна.

      Бывший учащийся регентских классов А. В. Александров 9-летним мальчиком был привезен из рязанской деревни в Петербург и начал петь в хоре Казанского собора. В 1898 г. руководитель этого хора В. Фатеев помог талантливому юноше поступить в регентские классы петербургской Певческой капеллы, которой когда-то руководил автор первого Национального гимна (А. Ф. Львов). Через два года он получил звание хорового регента. В самом начале XX в. Александров был принят в Петербургскую консерваторию, в класс проф. Н. Соловьева, позднее защитившего А. Ф. Львова от нападок. Он учился там также у Н. Римского-Корсакова, А. Глазунова, А. Лядова. В 1905 г. он выиграл конкурс и стал регентом архиерейского хора в Твери. Из Твери Александров постоянно ездил в Москву, где брал уроки в Московской консерватории, которую закончил с большой серебряной медалью по классу композиции (у С. Василенко) и пению (класс У. Мазетти)62. А. В. Александров был последним регентом церковного хора Храма Христа Спасителя.

      В 1918 г. Александров начал преподавать в Московской консерватории, а также работал как хормейстер в столичных театрах, пока не связал свою жизнь с организованным им Ансамблем красноармейской песни (затем - Краснознаменный ансамбль Советской Армии). Он писал много гимнов, прославляющих страну, песен, посвященных Советской Армии.

      Мало кто, кроме домашних, знал, что Александров всегда тяготел к церковной музыке, с юности зная знаменной распев. Б. А. Александров, его сын и преемник, вспоминал, что отец обладал обширными знаниями по византийской гимнографии, до тонкости знал набор православных богослужебных песнопений: стихиру, кондак, тропарь, акафист, икос, припев и славословие, величание и аллилуарий и, конечно же, гимн. В начале 1990-х гг. сын Александрова показал бывшим сослуживцам духовные сочинения своего отца и наиграл мелодию, в которой угадывалась "первоткань" Гимна Советского Союза63, написанную еще в конце 1920-х годов.

      Новый Государственный гимн СССР прозвучал первым на "концерте гимнов" в 1943 году. Как указывается, "для сравнения", исполнены были и гимны советских композиторов, получившие самые высокие оценки при прослушивании, а также ряд гимнов других держав: Великобритании, Франции, США, Италии, Германии, Японии64.

      В 1977 г. были изменены слова гимна, автором которых назывались СВ. Михалков и Г. А. Эль-Регистан, к тому времени уже 30 лет как умерший. В тексте был убран куплет о Красной армии, имя Сталина, а также "воздавалось по заслугам" КПСС, которая "нас к торжеству коммунизма ведет". В 2000 г. Михалков (самостоятельно) написал слова Государственного гимна Российской Федерации, "приспособив" их к мелодии Гимна Советского Союза. Доминантой в тексте являются: "Россия - священная держава", "Хранимая Богом родная земля" и др.

      Примечания

      1. БРЮСОВ В. Я. О новом русском гимне. - Советская Россия, 23.III.1991.
      2. КАЛМЫКИИ В. М. Да будет во благо сплочение наше! М. 2000, с. 4.
      3. АРТАМОНОВ В. А. "То был России клич!" - СОБОЛЕВА Н. А., АРТАМОНОВ В. А. Символы России. М. 1993, с. 192 - 193; ГРАЧЕВ В. Н. Гимны России - зеркало ее духовного состояния. М. 2003. Последняя книга содержит в обобщенном виде довольно полный материал о российских гимнических мелодиях.
      4. KISSEUOVA L. Заметки о российском гимне (карамзинисты - творцы официальной идеологии). - Studia Litteraria Polono - Slavica. 3. Warszawa. 1999, s. 260; см. также: Россия и мировая цивилизация. М. 2000, с. 203 - 206.
      5. САХАРОВ А. Н. Бессмертный историограф: Николай Михайлович Карамзин. - Историки России. XVIII - начало XX века. М. 1996, с. 87.
      6. КАШКИН Н. Очерк истории русской музыки. М. 1908, с. 96; ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ А. В. Культовая музыка в России. Л. 1924, с. 94. Список его духовных произведений приводит в своем труде "Традиционные жанры православного певческого искусства в творчестве русских композиторов от Глинки до Рахманинова. 1825 - 1917" (М. 1994, с. 44 - 45) современный историк музыки Е. М. Левашов.
      7. Музыкальный словарь Гроува. М. 2001, с. 252, 349.
      8 БЕРНШТЕЙН Н. История национальных гимнов. Птг. 1914, с. 25 - 27, 45.
      9. РАМАЗАНОВА Н. А. С. Пушкин и А. Ф. Львов. - Нева, 2001, N 2, с. 216; СЕРЕБРЕННИКОВ Н. В. Гимн России "Боже, Царя храни!" Тверь. 2002, с. 4.
      10. История лейб-гвардии Финляндского полка. Отдел 1. 1806 - 1831. СПб., с. 259 - 260.
      11. Цит. по: СЕРЕБРЕННИКОВ Н. В. Ук. соч., с. 4.
      12 Записки композитора Алексея Федоровича Львова. - Русский архив, 1884, кн. 4, с. 242.
      13. См.: KISSELJOVA L. Op. cit., s. 256 - 259.
      14. Гимн "Боже, Царя храни". Из рассказов А. П. Петерсона. - Русский архив, 1909, N 12, с. 528.
      15. Цит. по: КРУТОВ В. В. "Боже, Царя храни!". История первого российского гимна. М. 1998, с. 31.
      16. Идентичность этих понятий фиксирует Музыкальны словарь Гроува, с. 252.
      17. Записки композитора..., Русский архив, 1884, N 4, с. 243, 247.
      18. Цит. по: БАРАНОВСКИЙ А. "Боже, Царя храни!" Дело о плагиате монархического гимна.- Родина, 1996, N 12.
      19. Молва, 12.X1I.1833.
      20. Московские ведомости, 9.Х.1883.
      21. KISSELJOVA L. Op. cit., s. 263 (несколько иная интерпретация).
      22. Северная пчела, 1834, N 4, с. 14.
      23. Записки композитора. - Русский архив, 1884, N 4, с. 252 - 253.
      24. Там же, N 5, с. 68, 75.
      25. ТРУБЕЦКОЙ B.C. Записки кирасира. М. 1991, с. 165.
      26. ВАСИНА-ГРОССМАН В. А. Михаил Иванович Глинка. М. 1979, с. 33, 43; подробнее об этом см.: РАМАЗАНОВА Н. А. С. Пушкин и А. Ф. Львов, с. 218; НИКИТИН К. Патриотическая песня польских католиков как гимн демократической России? - Российская газета, 25.V.2000.
      27. Подробнее об этом см.: БЕРНШТЕЙН Н. Ук. соч., с. 9 - 10; БАРАНОВСКИЙ А. Ук. соч., с. 97 - 99; Барон ШТАКЕЛЬБЕРГ Н. Об авторе нашего народного гимна. - Новое время, 4.VI.1910.
      28. Русская музыкальная газета, 1911, N 30 - 31, с. 617.
      29. РОЗАНОВ А. "Народная молитва" или как создавался старый российский гимн. - Российские вести, 1991, N 13.
      30. Русская музыкальная газета, 10.III. 1917, N 10; N 11 - 12, 19 - 26.III.1917.
      31. КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Символы власти и борьба за власть. СПб. 2001, с. 285 - 287.
      32. См. об этом: Россия в XIX-XX веках. Материалы II научных чтений памяти В. И. Бовыкина. М. 2002, с. 353; ДРЕЙДЕН С. Песнь песней революции. М. 1988, с. 9.
      33. КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Ук. соч., с. 287 - 289.
      34. См., например: ДРЕЙДЕН С. Музыка - революции. М. 1981; его же. Песнь песней революции. М. 1988; ХЕНТОВА СМ. Мелодии великого времени: "Марсельеза", "Интернационал". М. 1986; ГИППИУС Е. В., ЗВЕРЕВ Р. Я. К истории текста "Интернационала" и его переводов. - Вопросы истории КПСС, 1968, N 3, с. 103 - 107 и др.
      35. ДРЕЙДЕН С. Музыка - революции, с. 130; КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Ук. соч., с. 291.
      36. ГИППИУС Е. В., ЗВЕРЕВ Р. Я. Ук. соч., с. 104.
      37. ДРЕЙДЕН С. Музыка - революции, с. 115 - 142.
      38. КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Ук. соч., с. 294.
      39. Цит. по: КОЛОНИЦКИЙ Б. И. Ук. соч., с. 301, 302.
      40. См. об этом: ЗЕЛОВ Н. С. "Теперь моя песня в надежных руках". - Вечерняя Москва, 26.IX.1964.
      41. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 3316, оп. 39, е. х. 112, л. 1.
      42. Там же, ф. 5446, оп. 54, е. х. 17, л. 188 - 191.
      43. Там же, л. 181, 192 - 195.
      44. ЗЕЛОВ Н. С. Во имя победы. - Советская музыка, 1965, N 5.
      45. ГАРФ, ф. 5446, оп. 54, е.х. 16, л. 1 - 111.
      46. АЛЕКСАНДРОВ В. П. Сергей Михалков. М. 1988, с. 101 - 116; МИХАЛКОВ СВ. Я был советским писателем. М. 1992; МИХАЛКОВ С, ДМИТРОВСКИЙ А. Три гимна в XX веке. Калининград. 2003.
      47. ГАРФ, ф. 5446, оп. 54, е.х. 17, л. 123, 171 и др.
      48. ПОЛЯНОВСКИЙ Г. А. В. Александров. М. -Л. 1948, с. 81 - 82; СОХОР А. Из истории песен Великой Отечественной войны. М. 1963, с. 18; РАБИНОВИЧ А. С. Музыкальная эмблема Отечественной войны. - Советская музыка, 1946, N 7, с. 22 - 24.
      49. СОХОР А. Русская советская песня. Л. 1959, с. 255.
      50. ГАРФ, ф. 5446, оп. 54, е.х. 17, л. 2.
      51. Там же, л. 3.
      52. Там же, ф. 7523, оп. 41, е.х. 142, л. 1, 17.
      53. Там же, ф. 5446, оп. 54, е.х. 16, л. 19.
      54. Там же, л. 72.
      55. Там же, е.х. 17, л. 33.
      56. Там же, л. 173.
      57. Там же, л. 161.
      58. Там же, л. 41 - 43.
      59. Там же, л. 175.
      60. Там же, л. 179.
      61. Там же, л. 182.
      62. ШИЛОВ А. В. Краснознаменный ансамбль Советской армии. М. 1964, с. 13 - 14.
      63. КОМПАНИЕЦ А. Я. Русские истоки державного гимна. - Русский дом, 2001, N 12, с. 44- 45; его же. Из глубины былин. - Родина, 2002, N 3, с. 86 - 87; Возвращение Александрова.
      - Труд, 4.1.2001. См. также: ГРАЧЕВ В. Н. Ук. соч., с. 96 - 100.
      64. ГАРФ, ф. 5446, оп. 54, е.х. 17, л. 122 - 127.

      Вопросы истории. - 2005. - № 2. - С. 25-41.