Войдите, чтобы подписаться
Подписчики
0
-
Похожие публикации
-
Иверский монастырь
Автор: kusaloss
Иверский монастырь
На расстоянии приблизительно двух часов хода от Филофея находится известный Иверский монастырь, третий по чести на Святой Горе. Иверский монастырь основан в конце X века выходцами из Иверии преподобными Иоанном, Евфимием и Георгием, происходившими из династии Багратидов. Ивирон На расстоянии приблизительно двух часов хода от Филофея находится известный Иверский монастырь, третий по чести на Святой Горе.Иверский монастырь основан в конце X века выходцами из Иверии преподобными Иоанном, Евфимием и Георгием, происходившими из династии Багратидов. Они были учениками преподобного Афанасия и основали обитель по его благословению. С тех пор Великая Лавра и Иверский монастырь считаются монастырями-побратимами. Основателем обители некоторые учёные считают другого выходца из Иверии византийского военного Торникия.
Долгое время в Ивироне подвизались преимущественно иноки-грузины, последний из них преставился в 1955 году. В настоящий момент среди насельников монастыря преобладают греки.
Первостроители обители и последующие поколения насельников Ивирона не оставляли своим попечением соотечественников. Так преподобный Евфимий перевёл на грузинский Святое Евангелие и другие душеполезные книги.
Климентова пристань Ивирон был построен на месте, где ранее располагалась «Лавра Климента». Именно в этой обители сразу после кончины преподобного Петра Афонского были выставлены для поклонения его Святые мощи. На территории монастыря существовал языческий храм Посейдона, который был перестроен и освящён в честь пророка и крестителя Иоанна. Согласно преданию, он был заложен в правление Константина Великого и первого епископа Афона Климента и восстановлен в правление Константина Погоната. Ныне существующий храм был перестроен в 1710 году. На его месте в ходе раскопок найдены древние фрески собора Лавры Климента.Невдалеке от монастыря на морском берегу до наших дней сохранился чудотворный источник, забивший в тот момент, когда на афонскую землю ступила Богородица; это место называется Климентова пристань. И именно к этому месту чудесным образом, в огненном столпе, явилась по морю известная теперь всему миру Иверская икона Божией Матери. О почитании этого образа говорит хотя бы тот факт, что только преподобный Никодим Святогорец написал четыре канона Иверской иконе Божией Матери.
Чудотворная икона Божией Матери Иверская Во времена иконоборчества вдова, владелица этой иконы, проживавшая неподалёку от города Никея, спасая образ от поругания, пустила его с молитвой по волнам. Прошло несколько веков. И вот в 1004 году он чудесным образом в столпе света, поднимавшемся до самых небес, прибыл к берегам Афона. В это время благочестивому старцу Гавриилу было видение Божией Матери, повелевавшей ему подойти к иконе по воде и перенести её в соборный храм. В честь чудесного явления иконы сейчас воздвигнут храм Успения Пресвятой Богородицы.Икону поместили в алтаре храма Иверского монастыря, но наутро она оказалась над вратами обители. Так продолжалось несколько дней. Матерь Божия явилась во сне старцу монастыря и сказала:
Я не желаю быть охраняема вами, а хочу быть вашею Хранительницею... Доколе будете видеть образ Мой в обители сей, дотоле благодать и милость Сына Моего к вам не оскудеют.
Тогда чудотворную икону поместили над вратами обители и стали называть «Вратарница».
Однажды во время сарацинского набега один варвар дерзко ударил икону своим копьём. В тот же миг из образа потекла кровь, которую можно различить на нём и сегодня. Разбойник покаялся и принял монашество под именем Дамаскин, но сам называл себя Варваром. Инок достиг святости, и в обители сохранилось его иконописное изображение.
В 1651 году русский царь Алексей Михайлович подарил Ивирону Обитель Святого Николая в Московском Кремле. Сделано это было в благодарность за излечение царской дочери, получившей исцеление у списка «Вратарницы», привезённого насельниками Иверской обители в Москву.
Вот что пишет о «Вратарнице» знаменитый русский паломник-пешеходец XVIII века Василий Григорович-Барский:
В сем прекрасном, при внутренних вратах монастырских созданном храме, в иконостасе вместо наместной обычной Богородицы стоит некая святая и чудотворная икона, проименованная от древних иноков Портаитисса, т. е. Вратарница, зело ужаснозрачна, с великими очесами, держащая на левой руке Христа Спасителя, очернелая же на лице множества ради лет, обаче совершенно все являющая изображение, покровенна же вся кроме лица среброкованною позлащенною одеждою, и кроме того испещрена многоценными каменьями и монетами златыми, от различных царей, князей и благородных бояр дарованными за многие её чудотворения, идеже и Российских царей, цариц и царевен, императоров же и императриц, князей и княгинь монеты же златые и иные дары повешены видел своими очами.
Внутренняя территория Ивирона Предание монастыря повествует о чуде, сотворённом Божией Матерью. Один бедняк просился на ночлег в Ивирон, но монах-вратарь потребовал у него плату. У бедняка не было денег, и, удручённый, он пошёл по дороге в Карею. Вскоре он повстречал таинственную Женщину, Которая дала ему золотую монету. Бедняк вернулся и отдал златницу привратнику. Монахи, обратив внимание на древность монеты, заподозрили несчастного в краже. После его рассказа о Жене они пошли к иконе «Вратарница» и увидели, что эта монета – одна из многих пожертвованных Божией Матери. Велико было раскаяние иноков. С тех пор на Святой Горе строго соблюдают обет безмездного странноприимства. А на месте явления Божией Матери был выстроен небольшой храм, до которого вы сможете дойти минут за 10–15.Русский святогорец Парфений свидетельствовал, что во время греческого восстания 1822 года турецкие солдаты, жившие в монастыре, не смогли потревожить наряженной в драгоценные ризы, украшенной многими великолепными дарами «Вратарницы». А несколько лет спустя служащий при иконе монах с изумлением увидел одетую в чёрное Женщину. Она усердно подметала обитель.
Пришло время хорошенько вымести весь монастырь. Уж столько лет стоит неметёный, –сказала Жена и сделалась невидимою.
Вскоре султан издал указ, чтобы все солдаты покинули Святую Гору, хотя до этого не раз грозился разрушить до основания её обители.
Крестный ход с Иверской иконой Божией Матери Сама «Вратарница» никогда не покидала пределов Ивирона, в ответ на просьбы мирян монахи посылали списки чудотворного образа. Икону лишь три раза в году выносят из параклиса, где она пребывает постоянно:– накануне Рождества Христова после девятого часа она торжественно переносится братией в собор и остаётся там до первого понедельника после праздника Собора Иоанна Предтечи;
– с Великой Субботы до понедельника Фоминой недели. Во вторник Светлой седмицы совершается торжественный Крестный ход по территории монастыря;
– на Успение Пресвятой Богородицы.
Иверский монастырь оказал очень большую финансовую помощь восставшим против турецкого владычества грекам. На нужды освободительного движения монахи пожертвовали некоторые исторические реликвии своей обители. В том числе уникальный серебряный позолоченный подсвечник в виде лимонного дерева весом более шестидесяти килограммов. Восставшие, однако, отказались от дара и возвратили подсвечник обители, чтобы «он горел перед иконой Богородицы за православный народ». Интересна история этой реликвии. Лимонное дерево было подарено Ивирону жителями Москвы, о чем свидетельствует стихотворение на русском языке, выбитое на подсвечнике. На надписи указана и дата пожертвования – 30 апреля 1818 года.
С Ивироном тесно связана судьба священномученика патриарха Григория V. Рядом с обителью на месте келии, где он подвизался шестнадцать лет, возведён параклис в его честь.
«Не рыдай Мене, Мати» (фреска первой половины XVI в.) По преданию, перед концом света и Афон погрузится в пучину страстей. И тогда икона таким же чудесным образом, как явилась, покинет Святую Гору. Это будет одним из предзнаменований скорого Второго Пришествия Спасителя и знаком для святогорцев уходить с Афона. Ныне чудотворная икона пребывает в специальном параклисе Панагии-Портаитиссы, расположенном по левую руку от входа в святую обитель. Он был построен в XVII века, а к 1774 году относятся знаменитые росписи в его нартексе. На них, в частности, изображены: Платон, Аристотель, Софокл, Фукидид, Плутарх, Александр Македонский. Пред иконостасом, работы 1785 года, и помещена чудотворная икона Богородицы. На Портаитиссе серебряный позолоченный оклад, выполненный в Москве в 1819 году. Под ним находится более древний оклад 1701 года, изготовленный в Иверии. В пределе Портаитиссы находится чудотворная икона Святителя Николая, чудесным образом прибывшая из России в июне 1815 года.Интересно, что Ивирон в отличие от других святогорских монастырей использует не византийское время, а унаследовал собственную систему исчисления времени от основателей монастыря. В соответствии с ней день начинается не с заходом, а с восходом солнца.
Главный собор обители основан в конце X века. Завершено строительство было при игумене Георгии, о чём свидетельствует сохранившаяся надпись на солее. Соборный храм реставрировался в XVI и в XIX веках, но многое сохранилось и от первого кафоликона. Обратить внимание также стоит на фрески, написанные в 1522 году. Их автор монах Марк, родом из Иверии. Сохранилось его совместное изображение с игуменом Гавриилом на фреске в восточной части собора. Над царскими вратами находится чудесная лампада. Она начинает раскачиваться, да так, что даже масло иногда выплёскивается через края, – либо накануне великих праздников, либо в преддверии мировых потрясений. Так Пресвятая Богородица напоминает людям о своем присутствии и заступничестве и зовёт их к покаянию. Главный собор Ивирона имеет два придела: свт. Николая и Святых Небесных Сил Бесплотных. В последнем хранится большинство святынь обители.
В Ивироне собрано, пожалуй, наибольшее количество мощей угодников Божиих и других святынь. Упомянем части хламиды, трости и губы, которыми был поруган жидами Господь Иисус Христос; часть Животворящего Креста Господня, частицы мощей Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, прав. Лазаря Четверодневного, свв. апп. Петра, Луки и Варфоломея, первомуч. Архидиакона Стефана, свтт. Василия Великого, Иоанна Златоуста, вмчч. Георгия Победоносца, целителя Пантелеимона, Меркурия и Димитрия Солунского, сщмчч. Василия, еп. Амасийского, и Феодора, иже в Пергии, мчч. Никиты, Фотия и Нестора, свтт. Михаила еп. Синадского и Афанасия Великого, мцц. Фотинии, Евпраксии, Анастасии и Параскевы, прпп. Феодора Стратилата и Иерофея Иверского и многих других святых.Исторической реликвией является саккос (основная часть праздничного одеяния) византийского императора Иоанна Цимисхия. Из художественных достопримечательностей особое впечатление производят изготовленное в персидском стиле паникадило, две древнегреческих колонны из храма Посейдона, когда-то стоявшего на этом месте, и золотое лимонное дерево с серебряными листьями, изготовленное в России.
В северо-западном углу соборного храма есть поразительная фреска, изображающая Господа Иисуса Христа во весь рост. Монастырское предание утверждает, что некто долго и усердно молился Богу, прося явить Спасителя в воплощённом виде, и тайный голос объявил неотступному молитвеннику:
Иди на Афонскую Гору, в Иверский монастырь. Там при северной двери, вводящей в притвор собора, ты найдешь Мое точное изображение во весь рост.
Поклонившись монастырским святыням (это можно сделать в любое время дня), можно остаться в обители на ночлег и обойти живописные окрестности монастыря, посетив упомянутые места явления Божией Матери, но можно и продолжить путь в сторону Кареи. Туда бывает легко добраться нередким попутным транспортом. При желании можно также держать путь к обители Ставроникита, хорошо видимой от Иверской пристани.
-
Наука и суеверие в Византии
Автор: andy4675
Георгий Акрополит, История 1.39, издание перевода на русский 1863 года:
39. Прошло немного времени, и Мануил умер, раскаявшись, как сказывали, в вероломном поступке с императором. Умерла и императрица Ирина, женщина умная, достойная власти и обнаруживавшая величие истинно царское 1. Она любила рассуждения и с удовольствием слушала людей ученых, которых чрезвычайно уважала, что можно видеть из следующего. Однажды во время солнечного затмения, случившегося около полудня, когда Солнце было в знаке Рака, я случайно пришел во дворец (император вместе с нею жил тогда около так называемой периклистры), и она спросила меня о причине затмения. Хотя я не мог в точности объяснить ей (потому что в то время только что начинал свое знакомство с тайнами философии под руководством ученого Влеммида), однако же от своего ума, на-{73}сколько мог сообразить в ту минуту, говорил, что причина затмения — помещение Луны между Землей и Солнцем, что нам только кажется, что Солнце затмилось, а на самом деле тут ненастоящая утрата блеска; с Луной так это действительно бывает, когда она попадает в тень Земли 2, потому что она щеголяет (не своим, а) блеском Солнца. Так как наш разговор затянулся надолго, то начал опровергать слова мои врач Николай, человек весьма малосведущий в философии, но искусный в своем собственном деле, которое было ему знакомо особенно из практики (он был весьма любим царицей и имел достоинство актуария 3); опровергая меня, он болтал весьма много, а императрица между разговоров назвала меня глупеньким (μωρν) и потом, как бы спохватившись, что сделала нехорошо, обратилась к императору и сказала: «Неприлично я сделала, назвав его глупеньким». «Ничего,— отвечал царь,— он еще мальчик». Мне был тогда 21 год, и потому это название нельзя сказать, чтобы вовсе не {74} шло ко мне. «Тем не менее все же не следует нам,— возразила императрица,— так называть человека, высказывающего философские суждения». Я сказал это для того, чтобы показать, как любила она рассуждения и уважала тех, которые не были невеждами относительно этих рассуждений. Таким образом, как я сказал, умерла эта императрица, и я думаю, что затмение Солнца предвещало ее смерть. Кроме того, за шесть месяцев перед этим явилась на севере комета, была она с хвостом (πωγωνίας) и блуждала три месяца, переходя с одного места на другое.
1 Сн. Римск. ист. Григ. кн. II, стр. 43—44 по русск. пер.
2 То есть во время лунного затмения.
3 Чин актуария был если не исключительно, то по преимуществу даваем врачам. Из снесения этого места с одним местом у Пахимера можно, кажется, не без основания предполагать, что актуарий был главный врач при особе императора или императрицы, то же, что наш лейб-медик его величества. Вот это место: «Открылись уже признаки приближавшейся смерти (речь о смерти императора Михаила Палеолога), понятные особенно для врачей; но актуарию Кавасиле казалось небезопасным делом напомнить царю об угрожающей опасности». Pachim. lib. V. cap. 36.
-
Михаил VIII Палеолог
Автор: Saygo
Д.А. КОРОБЕЙНИКОВ. МИХАИЛ VIII ПАЛЕОЛОГ В РУМСКОМ СУЛТАНАТЕ
Интересующий нас эпизод в биографии будущего византийского императора до сих пор исследован слабо. Несмотря на ряд хороших работ, посвященных никейско-сельджукским отношениям, по-прежнему во многом остается непонятным, каким образом византийцы1 после катастрофы 1204 г. (когда Константинополь был взят рыцарями IV Крестового похода) смогли не только сохранить, но и приумножить свое политическое влияние в Румском султанате. Если посмотреть на развитие отношений между сельджуками и византийцами в Малой Азии с более широкой хронологической перспективы (после битвы при Манцикерте в 1071 г. и до окончательной потери Византией малоазийских владений в 1310 г.), то период 1243-1261 гг.2 по степени византийского влияния на Румский султанат мало в чем уступает периоду 1160-1176 гг., когда император Мануил I Комнин (1143-1180) принудил султана Кылыч Арслана II (1156-1192) подписать договор, сделавший султанат союзным Византии государством. Только битва при Мириокефале (1176) прекратила действие этого соглашения.
Таким образом, изучение биографии Михаила Палеолога интересно с обеих точек зрения: как история похождений в мусульманском государстве знатного византийца, к тому же потом ставшего императором, и как исследование причин возрастания византийского (никейского) влияния на Сельджукский султанат Рума в эпоху монгольского нашествия.
Часть 1: 1256 год
Когда в 1246 году умер султан Гийас ал-Дин Кай-Хосров II, в правление которого султанат подчинился монголам, ему наследовал старший сын 'Изз ал-Дин Кай-Кавус II. Его единоличное правление длилось всего два года, до 1249 г., после чего ему пришлось делить трон со своим братом, Рукн ал-Дином Кылыч Арсланом IV, который получил ярлык на занятие престола от Великого каана Гуюка (1248-1249)3. 1 Раби' I 647 (14 июня 1249 г.) между двумя братьями произошла битва, в которой Рукн ал-Дин Кылыч Арслан IV потерпел поражение и попал в плен к Кай-Кавусу II4. Еще до этой битвы, в апреле-мае 1249 г., на переговорах с монгольским посольством всесильного временщика, атабека (или атабея) Джамал ал-Дина Каратая, воспитателя 'Изз ал-Дин Кай-Кавуса II, было достигнуто соглашение5, согласно которо- су султанатом должны были править все три сына покойного султана Кай-Хосрова II: старший, 'Изз ал-Дин Кай-Кавус II, средний, Рукн ал-Дин Кылыч Арслан IV, и младший, ‘Ала ал-Дин Кей-Кубад II. Была провозглашена хутба с упоминанием их имен; таким образом, румский престол одновременно заняли три султана6.
Это неординарное правление, не имевшее аналогов в сельджукской истории, продолжалось до 1254 г., когда, наконец, 'Ала ал-Дин Кей-Кубад II был отправлен к Батыю (1239-1255), хану Золотой Орды, с дипломатической миссией7. Два других брата по-прежнему не прекращали соперничества.
В том же 1254 г. Рукн ал-Дин Кылыч Арслан IV пошел войной на своего старшего брата, но потерпел поражение (это произошло до конца 652 г.Х., т.е. до 9 февраля 1255 г.)8. 'Изз ал-Дин Кей-Кавус II заточил Рукн ал-Дина в крепости Бургулу (соврем. Улуборлу, виз. Созополь)9 или, по другим сведениям, в Бурдуле (соврем. Бурдур, на берегу одноименного озера), в “области уджа”10. Когда 28 или 29 апреля 1255 г. Вильгельм Рубрук посетил Конью, возвращаясь в Триполи из ставки великого каана, он отметил, что султан Рукн ал-Дин до сих пор содержится в оковах11.
Таким образом, 'Изз ал-Дин Кей-Кавус II вновь стал единоличным главой султаната. Еще при жизни Каратая, т.е. до 11 ноября 1254 г., сельджукское правительство решило отправить посольство, возглавляемое амирдад’ом Фахр ал-Дином 'Али, к Великому каану Менгу (1251-1259), с жалобой на финансовый произвол в Руме посланцев Байджу, главнокомандующего монгольскими войсками в Азербайджане12. Эта жалоба была удовлетворена, несмотря на негодование Байджу13. Скорее всего, посольство Фахр ал-Дина 'Али вернулось в Рум в конце 1254 - начале 1255 г.14
Перед молодым султаном встала задача восстановить былые внешнеполитические позиции своего государства, ослабленные длительным соперничеством с его братом. Формально отношения с Великим кааном были улажены благодаря посольству Фахр ал-Дина 'Али. Батый, столь властно вмешивавшийся в дела Румского султаната еще в 1254 г., умирает в следующем, 1255 г.15 Как пишет Ибн Биби (сведения относятся к 1255 - весне 1256 г.), “Султан посвятил себя удовольствиям и наслаждениям молодости16. Сахиб кади 'Изз ал-Дин управлял всеми делами (доел.: пребывал на месте правления. - Д.К.), и страна [наслаждалась] миром. Посланники из Багдада (dar al-khilafat), Мосула, Мардина, Рума (т.е. Никейской империи. - Д.К.), из [земель] франков один за другим постоянно следовали к Его Султанскому Величеству с подношениями и дарами’'17. Из всех этих государств как раз отношения с Никейской империей, которую Ибн Биби продолжает называть Византией (Румом), имели особое значение для молодого султана. В свою очередь, эти особые отношения между Никейской империей и султанатом неожиданным образом сказались на судьбе будущего императора Михаила VIII Палеолога.
Михаил Палеолог, один из наиболее знатных представителей аристократии Никейской империи, родился между 1224 и 1225 гг. Его родителями были великий доместик Андроник Палеолог (ум. в 1247 г.) и Феодора, дочь Алексея Палеолога и Ирины Ангелины, которая, в свою очередь, была старшей дочерью императора Алексея III Ангела (1195-1203)18. В 1246 г., в возрасте 21 или 22 лет, Михаил Палеолог был назначен правителем македонских городов Мельник и Серры, оказавшись под начальством своего отца19.
Тот факт, что в его жилах текла императорская кровь, равно как и его рано проявившиеся незаурядные способности политика и воина20, делали Михаила подозрительной фигурой в глазах никейских императоров. Достаточно отметить, что его дважды арестовывали по обвинению в подготовке мятежа: первый раз по приказу императора Иоанна III Ватаца (1221-1254) в конце 1253 г.21; второй раз по приказу Феодора II Ласкариса (1254-1258) в 1258 г.22 Любопытно, что после первого ареста Иоанн III потребовал от Михаила Палеолога принести специальную клятву верности императору. После этого, где-то между концом 1253 г. и ноябрем 1254 г. он назначил Михаила на должность великого коноставла, т.е. командующего корпусом латинских наемников на службе Никейской империи23.
В 1256 г. Михаил Палеолог бежит на территорию Румского султаната. Возможно, Михаил действительно подготавливал мятеж против императора24, так что ему грозило разоблачение, или же его просто оклеветали перед Феодором II25 завистники. Как бы то ни было, в 1256 г. Михаилу Палеологу, управлявшему областями Месофинии и Оптиматов (Μεσοθινία και Όπτιμάτων) на северо-востоке никейско-сельджукского пограничья26, пришло послание от его приверженца (φίλος) Феодора Котиса (Κότυς). Котис предупреждал Михаила о намерении императора арестовать его27. Михаил решил бежать. Он пересекает реку Сангарий28, и там, в пограничной зоне, его большой обоз был дочиста ограблен турменами (кочевыми тюрками)29. Как пишет Акрополит, “Михаил Комнин, едва избежав их рук и будучи спасен по Божьему промыслу, отправился к правителю персов30, лишенный всего”31.
Султан ‘Изз ал-Дин с радостью принял беглеца. Он назначил Михаила командующим над теми отрядами сельджукского войска, которые были набраны из христиан32. Именно как командир христианских отрядов сельджукского войска Михаил Палеолог принял участие в битве между султаном и монголами возле Аксары (τα"Αξαρα), т.е. возле современного Аксарая, виз. Архелай33. Сельджуки потерпели поражение, и Михаил вместе с “великим стратопедархом персидских войск, которого персы называли бейлербеем (πεκλαρπάκις)”, бежит, спасаясь от монголов, на север, в Кастамону, где у бейлербея была οικία (этот термин мог обозначать и дом, и поместье, и даже замок)34. Получив клятвенные заверения от императора, что ему не будет причинено никакого вреда (посредником был митрополит Икония35), Михаил Палеолог возвратился из Кастамону в Никею.
Таковы вкратце сведения о пребывании Михаила Палеолога в Румском султанате, которые сообщают два основных греческих источника - Георгий Акрополит и Георгий Пахимер36. Краткое известие Никифора Григоры в целом повторяет информацию Акрополита37. Хотя ни один источник восточного происхождения (арабский, персидский или сирийский) не говорит о пребывании Михаила Палеолога при сельджукском дворе в 1256 г., данные византийских источников заслуживают полного доверия. Они подтверждаются самим Михаилом Палеологом, который на склоне лет написал (или лично отредактировал) два типика для монастырей Архангела Михаила на горе Авксентий возле Халкидона и св. Димитрия в Константинополе, ктитором которых он являлся. В этих типиках император, описывая свой жизненный путь, сообщил и о своем пребывании в Румском султанате: “Итак, покинув родину, то есть, державу Ромеев, я бежал на чужбину. Я вступил на персидскую [землю], претерпевая, так сказать (αν ειπη τις), всевозможные опасности, от которых целиком был избавлен с Божьей [помощью]. Некоторое время я пребывал возле архонта персов, часто предводительствуя не без доблести отрядом [наших] персидских врагов в битве против татар (Άταρίοις)”38.
Существует еще один источник, современный пребыванию Михаила Палеолога в Румском султанате. Это письмо священника Никиты Карантина, нотария в Палатии (о νομικός των Παλατιών, соврем. Балат, возле Милета39), адресованное игумену монастыря ап. Иоанна Богослова на о-ве Патмос. Поскольку автор не упоминает о возвращении Михаила Палеолога в Никею, но зато подробно описывает его приключения в Руме вплоть до бегства после битвы с монголами, то более чем вероятно заключение, что письмо было написано во время пребывания Михаила Палеолога в Кастамону40. Версия священника Никиты Карантина интересна тем, что она воспроизводит те слухи, которые циркулировали в Никейской империи в 1256 г., когда Михаил Палеолог бежал в Рум. Карантин пишет: “А султан41, как мы узнали, был побежден татарами и убежал в Калонорос (το Καλόνορο[ς])42. Кир Михаил Палеолог бежал (из Никейской империи. - Д.К.) и пришел к султану, и очутился на войне с татарами. Как рассказывают, его сделали главой ромейского войска (τον κεφαλήν είς τό ῥωμαΐκον τό φωσάτ[ον]), и ударил он на врага, и победил его. Увидели это мусульмане, и составили заговор, и часть из них предалась татарам, а часть бежала. Тогда побежал и сам Палеолог, и вошел в [некий] замок (είσηλθ[εν] είς κάστρ[ον]), как рассказывают, и укрепил его, чтобы [те] (т.е. татары - Д.К.) не разрушили и его. Однако мы не [смогли] точно разузнать, что же [там] произошло”43.
Письмо Никиты Карантина позволяет определить, что же именно скрывается под неопределенным термином οικία у Акрополита: это был замок Кастамону, которым владел сельджукский бейлербей.
Теперь необходимо сопоставить сведения византийских авторов с данными восточных источников. Это поможет не только восстановить детальную хронологию событий, но также объяснить странный разнобой в определении того войска, которым командовал Михаил Палеолог на службе у султана: согласно свидетельству самого Палеолога, это были “персидские враги”, согласно Акрополиту - христиане (т.е. латиняне или греки, которые могли быть подданными как султана, так и императора), а согласно Карантину, они были “ромейским войском”. Для полноты картины добавим, что, согласно сообщению Пахимера, отряды под командованием Михаила Палеолога на службе у султана сражались под “имперскими знаменами” (σημαΐαι βασιλικαί)44.
Собственно говоря, главный вопрос состоит в следующем: опирался ли ‘Изз ал-Дин на поддержку византийцев (Никейской империи) против монголов, и если да, то в какой момент это произошло? Каковы были никейско- монгольские отношения до 1256 г. и в самом этом году?
Сразу оговорюсь, что восстановление всей картины никейско-монгольских отношений не является целью данной статьи. Существуют три отличные работы, посвященные этой проблеме, в которых всестороннему анализу подвергнуты сведения византийских и латинских источников, а также данные Ибн Биби и Бар Эбрея (в переводах)45. Моя задача ограничивается тем, чтобы привлечь данные малоизвестных или недостаточно исследованных восточных источников, в особенности тех, которые могут пролить свет на события 1256 г.
Чтобы понять ту ситуацию, в которой оказался Михаил Палеолог, необходимо рассмотреть предысторию никейско-монгольских и никейско-сельджукских отношений начиная с битвы при Кёсе-даге (26 июня 1243 г.), когда монгольское войско под командованием Байджу наголову разгромило армию султана Гийас ал-Дина Кей-Хосрова II (1237-1246). Скорее всего, никейский отряд принял участие в этой злополучной битве на стороне сельджуков, если только те греки в султанском войске, которых упоминает Ибн Биби, были именно никейцами46. Более достоверно другое: в конце 1243 г. Кей-Хосров II, бежавший после битвы через Токат47 и Анкару48 в Конью, а оттуда в Анталью49, посылает посольство к Иоанну III Ватацу в надежде на заключение союза против монголов. Оба государя лично встретились в городе Триполи, на реке Меандр50. Однако, как пишет Акрополит, после заключения союза “василевс вернулся в Филадельфию, а султан в Иконий (Конью. - Д.К.), где была его столица. Тогда оба они успокоились в отношении войны, ибо войско татар не двинулось в поход, как [у них было в] обычае”51. Сведения Акрополита о поездке султана к реке Меандр и последующем замирении с монголами подтверждаются анонимной хроникой: “Гийас [ад-Дин], убегая [от татар], достиг берега реки Миндирус, Mindirus, виз. Меандр, соврем. Мендерес), чтобы направиться в Истанбул (т.е в Никейскую империю. - Д.К.), [но] когда пришла новость о мире (султан и его свита) они возвращаются назад, и он пришел в Конью”52.
Действительно, пока султан, оставшись без армии, метался по городам своей державы в ужасе перед монголами53, пытаясь заручиться поддержкой Никейской империи, а возможно, и найти там убежище, его вазир Мухаззаб ал-Дин по собственной инициативе двинулся в монгольский лагерь. Он встретился с Байджу возле Эрзурума, а затем отправился в Муганскую долину, где подписал мирный договор с Чормагуном54, начальником Байджу. Султанат стал вассалом Монгольской державы и принял обязательство платить дань55. Именно это соглашение сделало ненужным никейско-сельджукский союз в 1243 г.
Следует подчеркнуть, что Байджу, de facto начальник монгольского корпуса, дислоцированного в Передней Азии, подчинялся хану Золотой Орды56. Именно Батый в 1240-х годах признавался сюзереном государей Рума и Сирии57. Соответственно зависимость Румского султаната от Великого каана была оформлена через посредничество золотоордынского хана: в том же 1243 г. или в начале 1244 г. сельджукское посольство, возглавляемое наибом Шаме ал-Дином ал-Исфахани, отправилось в Золотую Орду и вернулось с ярлыком, провозглашавшим ал-Исфахани полномочным представителем Батыя в Руме58.
Когда в 1246 г. султан ‘Изз ал-Дин Кай-Кавус II взошел на престол, он столкнулся с враждебностью Киликийской Армении и Трапезундской империи. Бар Эбрей пишет, что после провозглашения ‘Изз ал-Дина султаном “в то время прибыли послы монголов, и они потребовали, чтобы султан ‘Изз ал-Дин присоединился в прославлении каана (каn) (т.е. чтобы отправился на коронацию Гуюка. - Д.К.). А он извинился [и отказался ехать] из-за греков и армян59: поскольку они его враги, то они раздерут [на части] его страну, если он уедет. Вот почему он послал посредником своего брата Рукн ал-Дина. И он обещал, что он также поедет, [но] в другое время”60. Трудно представить, чтобы никейский император, отчетливо осознававший значение Сельджукского султаната как барьера против монголов61, начал бы своими руками разрушать его. Скорее всего, под “греками” султан имел в виду Тра-пезундскую империю62.
В октябре этого же года, несмотря на сопротивление Батыя, который сделал все для того, чтобы отложить коронацию Великого каана, на престол взошел Гуюк63. Вражда между Великим кааном и ханом Золотой Орды, продолжавшаяся все короткое царствование Гуюка, едва не привела к гражданской войне в Монгольской империи64.
Гуюк, ненавидевший Батыя, сделал ряд последовательных шагов, чтобы лишить хана Золотой Орды власти в Передней Азии. Во-первых, он назначил султаном Рума Рукн ал-Дина Кылыч Арслана IV в противовес ставленнику Батыя султану Кей-Кавусу II. Именно с появлением Рукн ал-Дина Кылыч Арслана IV связывает Ибн Биби арест и последующую казнь вазира Шаме ал-Дина ал-Исфахани, представителя Батыя в Руме. Вероятно, ярлык, на основании которого казнили вазира, был выдан не Батыем, как полагает Каэн, а самим Великим кааном65. Во-вторых, Гуюк сместил Байджу с поста главнокомандующего монгольским корпусом в Передней Азии и назначил на этот пост нойона Илджигидая (вар. Илджидая), причем последний подчинялся уже не Батыю, а непосредственно Великому каану66. Любопытно, что Илджигидай получил право сбора налогов в пользу Великого каана на территории Трапезундской империи67. Он также должен был арестовать в Арране68 наместников Батыя[69]. Источники позволяют установить хронологию этих событий. 24 мая 1247 г. к Байджу прибыло от папы Иннокентия IV (1243-1254) посольство Асцеллина, монаха Доминиканского ордена70. Оно пробыло в летней ставке Байджу в Сисиане (castrum Sitiens, к северу от Нахичевана) до 25 июля 1247 г.71 В ответ Байджу снарядил посольство Айбега и Саргиса (последний был, несомненно, армянином) к папе. Посольство Айбега и Саргиса прибыло к Иннокентию IV летом 1248 г. и пробыло в Риме до 22 ноября 1248 г.72, причем, как сообщает Матвей Парижский, татарские послы просили о военном союзе против никейского императора (movere guerram in proximo contra Batthacium generum Fretherici Graecum, scismaticum et Romanae curiae inobedientem)73. Сведения Симона де Сен-Кантена позволяют заключить, что летом 1247 г. Байджу еще оставался полновластным хозяином в монгольских владениях Армении, Западного Ирана и Азербайджана74.
Командование Илджигидая продолжалось со второй половины 1247 г.75 до лета 1251 г. Когда Гуюк умер в 1248 г., Батый поспешил расправиться со ставленником своего покойного противника. Воспользовавшись тем, что сыновья Илджигидая приняли участие в заговоре против нового каана Менгу (1251-1259) (который, кстати говоря, занял престол при поддержке Батыя76), хан Золотой Орды приказал схватить и казнить Илджигидая (забиванием камней в рот)77. Байджу вновь получил командование над монгольскими войсками в Иране78. Одновременно Великий каан в том же 1251 г. повелел, чтобы его брат Хулагу правил землями Ирана, Сирии, Египта, Рума и Армении (часть этих земель еще предстояло завоевать)79. Теперь Байджу подчинялся, как некогда Илджигидай, не Батыю, а Великому каану. Его задачей было подготовить в Руме продовольствие для армии Хулагу, которая должна была прибыть позднее80. Однако все расчеты нарушил Батый. Используя свое влияние, он запретил войскам Хулагу пересекать р. Джейхун (Амударью)81. Каан не осмелился отменить решение хана Золотой Орды, который обладал старшинством в роду Чингизидов82. Хулагу смог выступить в поход только после смерти Батыя в 1255 г., простояв два года (1253 и 1254 гг.), в своей ставке на правом берегу Амударьи83. Именно благодаря этому решению трое султанов спокойно правили в Руме в 1249-1254 гг. под покровительством Батыя, а затем ‘Изз ал-Дин Кай-Кавус II еще в течение двух лет в (1254-1256 гг.) пользовался единоличным правлением.
Какими же были никейско-монгольские отношения в течение десяти лет, между началом правления Гуюка (1246) и переправой Хулагу через р. Джейхун (1256), после которой политическая ситуация в Передней Азии кардинально изменилась? Нужно отметить, что император Иоанн III Ватац проявил незаурядный дипломатический талант. Ко времени коронации Гуюка Никейская империя была единственным анатолийским государством, которое не послало посольство в Каракорум84. С точки зрения монгольской политической теории, не подчинившееся им государство (а таковым считалось не приславшее посольство с изъявлениями покорности) рассматривалось как враждебное85. Однако Иоанн III Ватац смог нейтрализовать действия Гуюка (назначение Рукн ал-Дина Кылыч Арслана IV султаном Рума и посылка посольства к папе Иннокентию IV в 1247-1248 гг.) союзом с султаном ‘Изз ал-Дином Кай-Кавусом II и переговорами с папой относительно унии церквей (которые начались в том же, 1248 г.)86. По сообщению Киракоса Гандзакеци, когда Рукн ал-Дин Кылыч Арслан IV и спарапет Смбат, брат короля Киликийской Армении Хетума I, возвращались из поездки в ставку Великого каана87 и достигли Эрзинджана, они “услыхали [весть] о том, что брат (это ошибка, нужно: “сын”. - Д.К.) султана Гиятадина, став зятем Ласкариса, ромейского царя в Эфесе, с его помощью сел на султанский престол в Конии”88. Хотя Илджигидай дал Рукн ал-Дину двухтысячный отряд конницы, тем не менее Кей-Кавус II, теперь зять Иоанна III Ватаца, смог победить Кылыч Арслана IV в 1249 г.89 Последующая скрытая борьба за престол в улусе Великого каана в 1248-1251 гг., равно как и казнь Илджигидая, на время снизили активность иранских монголов в Анатолии. После восшествия на престол Менгу в 1251 г. и назначения Хулагу главой армии, которая должна была покорить остававшиеся вне власти монголоа земли в Ираке, Западном Иране и Сирии, именно решение Батыя воспрепятствовать этому походу отодвинуло на некоторое время (до начала 1256 г.) самую главную потенциальную угрозу восточным границам Никейской империи: прибытие огромной армии Хулагу90. Для Илджигидая, как и впоследствии для Байджу, располагавших, несомненно, меньшими силами, основным противником было государство исмаилитов и Багдадский халифат91, а не далекая Никея. Более того, именно в этот период (1251-1256) Никейская империя вступает в дипломатические сношения с Великим кааном.
По сообщению Гийома Рубрука (который прибыл ко двору Менгу 27 декабря 1253 г. и пробыл в Каракоруме до 10 июля 1254 г.92), Великий каан послал одного из своих братьев против исмаилитов, другой же брат должен был вести военные действия против багдадского халифа и против Никейской империи93. По весьма правдоподобному предположению ван ден Вин- гаерта, издателя критического текста “Итинерария” Рубрука, равно как и Клод и Рене Капплеров, Рубрук ошибся: вести войну против исмаилитов-“ассасинов”, Багдадского халифата и Никейской империи должен был только один брат Великого каана - Хулагу94. Вероятно, именно с целью предложить ультиматум никейскому императору (что монголы часто делали перед началом военной кампании95), от Великого каана в конце 1251 г. было отправлено посольство, достигшее Никеи в 1252 г. Богатыми подарками Ватацу удалось склонить посла на свою сторону, и тот порекомендовал отправить ответное посольство, чтобы оттянуть время96. Император так и поступил: Рубрук встретил это никейское посольство в Каракоруме накануне приема, данного Великим кааном 4 января 1254 г.97 Византийская политическая теория не допускала подчинения империи варварскому государству (такое происходило только в крайних случаях): действительно, Рубрук несколько раз отмечает, что Никейская империя не покорилась монголам98. Когда в конце 1254 г. монгольское посольство, направлявшееся вместе с монахом Феодулом к Людовику Святому, королю Франции, остановилось на территории Никейской империи и глава посольства неожиданно умер, преемник Ватаца император Феодор II Ласкарис (1254-1258) отослал его обратно99.
Таким образом, императору Иоанну III Ватацу удалось мерами дипломатии отодвинуть монгольскую угрозу и при этом не стать вассальным государем (что и подчеркнул Рубрук100). Но окончательно решить эту проблему довелось его сыну, императору Феодору II. По иронии судьбы именно бегство Михаила Палеолога в Рум в 1256 г. и его сражение с монголами способствовало избавлению империи от монгольской угрозы.
Теперь следует прежде всего восстановить хронологию событий. Когда император Феодор II взошел на престол (после 3 ноября 1254 г.), он продолжил политику своего отца, направленную на то, чтобы сохранять “сельджукский барьер” в Малой Азии между Никейской империей и монголами. Его задача облегчалась тем, что после смерти Каратая (11 ноября 1254 г.) в результате междоусобной войны ‘Изз ал-Дин Кай-Кавус II стал единоличным главой султаната. Ибн Биби упоминает о прибытии посольства Никейской империи, когда Кай-Кавус II победил своего брата (т.е. после 9 февраля 1255 г.). Никейские источники позволяют уточнить число посольств к сельджукам в правление Феодора II Ласкариса: за период с конца 1254 г. по весну 1256 г. их было три.
Первое посольство отправилось сразу после провозглашения Феодора II императором101. Как справедливо полагает П.И. Жаворонков, целью посольства было подтверждение договора, заключенного Иоанном III Ватацем с Кей-Кавусом II еще в 1249 г.102 Второе никейское посольство было послано в конце 1254 - начале 1255 г., вероятно, с целью поддержать Кей-Кавуса II в борьбе с его братом103. Третье посольство было послано весной 1256 г.: Феодор II справлялся, не беспокоят ли султана монголы. Начиная военную кампанию на Балканах, император предполагал, что султан находится в безопасности104. Оба государя недооценили близость войска Хулагу.
Переправившись через р. Джейхун 1 января 1256 г., в августе этого же года Хулагу подошел к городу Туе в Хорасане, намереваясь вести войну с государством исмаилитов105. Тогда же он повелел Байджу оставить Муганскую долину, которую хотел занять сам, и отправиться в Рум. Байджу-нойон достиг Арзан ал-Рума (Эрзурум) в августе 1256 г.106, затем он подошел к Эрзинджану107. Оттуда он послал письмо султану ‘Изз ал-Дину, требуя себе места для зимовки108. Появление Байджу было неожиданностью109.
Кай-Кавус II ответил отказом и стал спешно готовиться к войне. Именно в это время, в конце августа, в разгар военных приготовлений, Михаил Палеолог прибыл в Конью. Император узнал о его бегстве в сентябре
1256 г.110 Сражение между сельджуками и войском Байджу, в котором принял участие Михаил Палеолог, состоялось возле местечка Султан-ханы, между Коньей, резиденцией султана, и Аксараем (τα "Αξαρα Акрополита111), где был разбит монгольский лагерь. Султан потерпел полное поражение112. Ибн Биби сообщает terminus ad quern этой битвы: незадолго до 23 Рамазана 654 г.Х. (14 октября 1256 г.)113. Это означает, что Михаил Палеолог пребывал в Руме приблизительно полгода, с конца лета 1256 г. по начало 1257 г., когда он вернулся в Никею114. Из этих пяти месяцев как минимум два (ноябрь и декабрь 1256 г.) Михаил провел в Кастамону. Оттуда он послал письма военачальникам (στραταρχοΰντες) Вифинии и Месофинии (ведь Кастамону расположено сравнительно недалеко от этих областей), побуждая их содержать в порядке границу. Также он запросил императора о прощении и, как упоминалось, при содействии митрополита Икония вскоре получил его115. За эти два месяца Михаил Палеолог укрепил замок Кастамону, чтобы монголы не смогли его взять116.
Друг Михаила Палеолога, султан ‘Изз ал-Дин Кай-Кавус II тоже бежал, спасаясь от мести Байджу. Султан покинул Конью 14 октября 1256 г. и направился в Анталью, затем - в Ладик (Лаодикию, соврем. Денизли)117. В начале января 1257 г. он прибыл на византийскую территорию, в Сарды, где встретился с Феодором II118.
Здесь мы подходим к тому вопросу, который был поставлен выше: каким войском командовал Михаил Палеолог, находясь на службе у султана? Думаю, уже сама хронология дает ответ на этот вопрос - это “ромейское” войско вряд ли было прислано императором: времени было слишком мало (сентябрь - первая половина октября). Надо полагать, что часть войска в чрезвычайных условиях была набрана среди греков Румского султаната.
Эти “сельджукские” ромеи считались подданными и султана, и императора, что доказывается сохранившейся надписью в одной из церквей в Каппадокии. Ее ктитор Василий упомянул в качестве своих государей султана Мас’уда II (1285-1298; 1303-1304) и императора Андроника II (1282-1328): [έπί] μεν πανυψηλοτ[άτου] μεγαλογένους μεγάλου σουλτάνου [Μα]σούτη έπί δέ Ρομέων βασιλεύοντος Κυ[ροΰ] Ά[νδρονίκου]119. Поэтому священник Никита Карантин назвал войско Палеолога в 1256 г. “ромейским”, а сам Михаил VIII на склоне своих лет - “персидским”: оба обозначения были верны, учитывая двойной статус греческого населения Рума. При этом любопытно, зачем императору потребовалось скрывать тот факт, что “персидское” войско сражалось под имперскими знаменами. Это тем более интересно, что сама идея использовать эти знамена принадлежала Михаилу Палеологу. Пахимер пишет: “На чужбине он (т.е. Михаил Палеолог. - Д.К.) вместе со своими [воинами], построившись [на битву] под имперскими знаменами, отличается [в сражении] против врагов султана, дабы умилостивить василевса, если где-либо тот услышит [об этом]”120. Иными словами, никейско-сельджукский союз против Байджу не был секретом ни для кого, в том числе и для Михаила, который самовольно попытался представить свое войско как никейскую помощь султану в тот момент, когда император просто не успевал прислать какую-либо подмогу Кей-Кавусу II (и еще вопрос, собирался ли делать это?). Услуга оказалась воистину “медвежьей”.
В другом месте Пахимер продолжает: “Над державой царствовал Феодор, когда пришел слух, что к нему из Персиды приехало [монгольское] посольство, и [так как] известие это было истинным, был страх и смятение”121. Существуют две возможные интерпретации этого пассажа. Первая из них принадлежит М.А. Андреевой, которая датировала посольство концом 1257 - началом 1258 г. Эту датировку принял П.И. Жаворонков122. Текст Пахимера неясен: ключевое для датировки слово ή αρχή можно перевести двояко - как “начало” и как “держава”. Я предпочитаю второе значение (“держава”), что соответственно и отразил в своем переводе. Точно так же понимает это место В. Лоран123. Однако Б. Липпард и Дж. Лэнгдон переводят эту фразу иначе: “В начале царствования Феодора, когда пришел слух, что к нему из Персиды приехало [монгольское] посольство (и известие это было истинным) был страх и смятение”124. Соответственно Липпард считает, что Пахимер говорит о посольстве конца 1254 г., которое направлялось к Людовику Святому и которое упоминает Рубрук125. Однако текст Рубрука предполагает, что это посольство было принято Иоанном III Ватацем, а не Феодором II126. Лэнгдон отметил слабость аргументации Липпарда и предположил, что речь идет о другом монгольском посольстве, которое появилось в конце 1254 г. вслед за посольством, упомянутым Рубруком127. Действительно, посольство Великого каана, сопровождаемое монахом Феодулом (о нем сообщает только Рубрук), направлялось к королю Франции, в то время как посольство, о котором пишет Пахимер, было отправлено именно к никейскому императору.
Со своей стороны я не вижу никаких причин пересматривать датировку Андреевой. Точка зрения Липпарда и Лэнгдона не может объяснить одного момента: зачем Хулагу потребовалось в 1254 г. посылать посольство в Ни- кейскую империю, когда он сам по воле Батыя топтался на правом берегу Амударьи? Текст Пахимера не оставляет сомнений, что посольство было послано именно Хулагу: именно с него начался долгий переговорный процесс о выдаче замуж за Ильхана византийской деспины128. В свое время я полагал, что монгольское посольство прибыло в Никею в 1258 г., когда султан ‘Изз ал-Дин вернулся в Конью129. Анализ сведений Анонимной хроники на персидском языке и Бар Эбрея вынудили меня изменить свою точку зрения.
Дата возвращения ‘Изз ал-Дина Кай-Кавуса II в Конью по Анонимной хронике - 14 Раби‘ II 655 г.Х. (1 мая 1257 г.)130. Таким образом, он пребывал на территории Никейской империи довольно короткий срок - с января по апрель 1257 г. За это время султан успел завязать сношения с монголами. Об этом пишет Бар Эбрей. Насколько мне известно, этот отрывок из его “Хронографии” еще не был прокомментирован. Текст гласит, что после сражения с Байджу и бегства султана (куда именно, Бар Эбрей не уточняет), “‘Изз ал-Дин отправил посланника из [места], где он находился, к Хулаку131.
И он (т.е. ‘Изз ал-Дин. - Д.К.) обвинил [в случившемся] Байджу (Bäjü), говоря, что тот отбирал у него царство и наследие его предков. И Хулагу послал [ему] ярлык (yarlik), то есть [письменный] приказ (puqdänä), [состоящий] в том, чтобы оба брата разделили области [султаната]. Итак, когда настал 1568 год [по летосчислению] греков (т.е. 1257 г.), 'Изз ал-Дин объявился132 и пришел в Конью (Qünyä). И Рукн ал-Дин вместе с Байджу [отправился] на зимние стоянки во внутренние области Вифинии (d-Betöniyä), на берегу моря”133.
Место, в котором находился султан и где он получил ярлык Ильхана, чтобы вернуться обратно, было ничем иным как Никейской империей. Текст Бар Эбрея свидетельствует, что монгольское посольство, чьей задачей было привезти ярлык султану 'Изз ал-Дину, было отправлено именно туда. Принято считать, что разделение султаната между братьями, о чем пишет Бар Эбрей, произошло только после возвращения Кей-Кавуса II в Конью в 1257 г.134 Согласно Аксарайи, этот раздел был санкционирован Хулагу после личного визита двух братьев к нему в Табриз 6 августа 1258 г.135 На самом деле здесь никакого противоречия нет: чтобы вернуться в Конью, султану нужны были какие-нибудь гарантии безопасности со стороны Ильхана. Но предварительное соглашение начала 1257 г. вступило в силу только тогда, когда султан лично явился к Ильхану.
Я полагаю, что Пахимер и Бар Эбрей сообщают об одном и том же монгольском посольстве. По крайней мере известно, что после свидания с императором султан отправился вместе с ним в Магнисию, где и состоялся, по мнению М.А. Андреевой, прием монгольских послов136. Если принять точку зрения, что посольство Хулагу, посланное к Феодору II, имело целью выяснить истинную позицию империи по отношению к бежавшему султану, то эта гипотеза объясняет многие трудные места источников.
Во-первых, становится понятным тот страх, которой посольство вызвало у византийцев. Хотя Никея не послала никакого военного подкрепления Кей-Кавусу II в 1256 г., неуместная инициатива Михаила Палеолога, распорядившегося использовать имперские знамена в битве при Султан-ханы, фактически поставила империю под возможный удар самой сильной в то время армии137.
Во-вторых, время прибытия монгольского посольства в Никею не противоречит хронологии хроники Акрополита. Он сообщает как об одновременных событиях о тревоге, охватившей никейцев, когда дошла весть о татарских набегах вблизи никейско-сельджукского пограничья, и о наступлении Михаила Эпирского, который смог в своей кампании против Никейской империи на Балканах дойти до р. Вардар138. Между тем эта кампания эпирского деспота датируется весной 1257 г.139 Сообщение Акрополита о татарской опасности для никейских границ в это время подтверждается Бар Эбреем, который сообщает, что начало 1257 г. Байджу со своим войском провел в “Вифинии”, на морском берегу140. Несомненно, в данном случае имеется в виду сельджукская часть Пафлагонии и побережье Черного моря между Синопом (в то время - трапезундское владение) и никейскими землями, куда, кстати говоря, монголы могли прорваться, лишь подчинив Кастамону, только что покинутую Михаилом Палеологом. Акрополит в сдержанной манере пишет, что монгольская угроза восточной границе Никейской империи существовала постольку, поскольку монголы еще не заключили с Феодором II окончательного мира, не установили прочного согласия141. Надо заметить, что согласно Рашид ал-Дину, в Раби' I 655 г. X. (19 марта-17 апреля 1257 г.) Байджу был уже в Азербайджане, откуда он явился в Хамадан, чтобы получить личную аудиенцию у Хулагу142. Монгольская угроза Никейской империи (обусловленная отсутствием мирного договора и поведением Михаила Палеолога в 1256 г.) существовала весьма непродолжительное время: в январе - начале марта 1257 г. Таким образом, хронология Акрополита не противоречит датировке описанного Пахимером монгольского посольства (terminus ante quern которого - конец апреля 1257 г., т.е. время возвращения Кей-Кавуса II в султанат). Соответственно с учетом всех этих сведений, я датировал бы монгольскую миссию январем - апрелем 1256 г., когда войска Байджу еще стояли вблизи никейской границы и посольство Хулагу только что прибыло на территорию империи. У Пахимера есть одна деталь, подтверждающая сказанное. Он говорит, что император, получив известие о посольстве, послал гонцов в Персию (т.е. в Румский султанат) с ложным известием о своих приготовлениях к войне, внушая мысль о непобедимости Ромейской державы; причем оговаривалось, что, если бы эти гонцы погибли143, то казна брала на себя расходы по содержанию их семей144. Посольство было “монгольским”; соответственно и предполагаемые военные действия должны были вестись против монголов же; и от них же в первую очередь могли пострадать посланцы. Эта акция кажется бессмысленной, если бы она была предпринята в тот момент, когда войско Байджу уже вернулось в Азербайджан; напротив, действия императора можно расценить как дерзкие и вместе с тем обдуманные, если учесть, что монгольская армия стояла возле никейской границы.
В-третьих, становится понятным, почему Михаил Палеолог постарался скрыть факт самовольного использования имперских знамен в битве против монголов. Монгольская миссия в марте-апреле 1257 г. окончилась полной дипломатической победой императора Феодора И. Он не только на равных разговаривал с монголами (использовав для этого весь богатый арсенал приемов византийской дипломатии145), он смог также подписать с ними мир, устраняющий опасность для восточных границ Никеи146, тем самым исправив оплошность Михаила Палеолога. Ему ли, императору Михаилу VIII, нужно было вспоминать на склоне лет, как человек, сына которого он приказал ослепить, чтобы захватить трон, оказался более искусным политиком и более радевшим о благе империи правителем, чем он сам, узурпатор, всю жизнь доказывавший свои права на престол147!
-