Saygo

Джон Адамс, второй президент США

2 сообщения в этой теме

Фомина Ю. М. Джон Адамс

"Так случилось, что жизнеописания философов, государственных деятелей и историков, написанные ими самими, всегда приписывались их тщеславию, а, следовательно, лишь немногие оказывались, способны читать их без чувства острого разочарования. Нет причин ожидать, что любые заметки, которые я могу в свое время оставить, будут восприняты обществом более благосклонно, или же читаться отдельными людьми с заметным интересом"1. Таким ироничным вступлением начал свою автобиографию второй президент США Джон Адамс.

Жизнеописание этого мудрого философа и честного государственного деятеля представляет немалый интерес. В отечественной историографии пока нет полной и законченной биографии Дж. Адамса. В разные периоды затрагивались и освещались лишь отдельные аспекты его многогранной политической деятельности (главным образом, связанные с революцией и участием в разрешении международных проблем), а так же элементы этической и конституционной концепции2.
 

JohnAdams.png

1024px-Declaration_independence.jpg
John Trumbull. Declaration of Independence. Адамс изображен в центре

640px-Official_Presidential_portrait_of_


О детстве Джона Адамса известно сравнительно немного. В автобиографии он предупредил, что "не станет портить много бумаги на анекдоты о своем отрочестве"3. Его семью трудно однозначно определить как знатную, влиятельную или хотя бы богатую. Прапрадед - Генри Английский - в 1636 г. получил от короны пожалование на 40 акров земли в колонии Массачусетс, на северо-восточном побережье Америки, и вскоре после этого (в 1638 г.) отправился из британского Девоншира в далекое заокеанское путешествие вместе с женой, восьмью сыновьями и дочерью. Они стали частью великого переселения пуритан, бегущих в Новый Свет от притеснений господствующей англиканской церкви. Из всего многочисленного потомства старины Генри в небольшом городе Брейнтри осел только младший сын Джозеф4, от внука которого, Джона, и произойдет на свет герой этого очерка, чьей жизни посвящен наш рассказ.

Джон Адамс родился 30 октября 1735 г. (по новому стилю). Назвали новорожденного в честь отца - английским именем Джон. Почтенному родителю на тот момент было уже сорок четыре года, в брак он вступил только год назад, и за свою достаточно долгую жизнь успел сменить немало занятий. Адамс-старший, или как его называли Диакон Джон, избирался в городское собрание и являлся членом диаконского совета первой унитарианской церкви г. Брэйнтри (который, в отличие от пресвитера, ведает, преимущественно, хозяйственными, а не богословскими вопросами). Семейство диакона входило в объединение унитариев - религиозных либералов, подчеркивающих свободу индивида в поиске религиозной истины и отрицающих триединство Бога. Все лето мистер Адамс, не покладая рук, работал на ферме, а в оставшееся время года зарабатывал на жизнь ремеслом кожевенника, выделывая конскую упряжь, кожаные передники, башмаки и бриджи для всей сельской округи. Помимо этого, он долгие годы был лейтенантом брэйнтрийской милиции. Его жизненным девизом стала знаменитая протестантская формула: "Трудиться и молиться!". Для сына он был примером, духовно-нравственным идеалом. "Честнейшим" из всех, кого на этой земле ему доводилось знать, назовет Адамс своего отца в автобиографии, написанной специально для детей и внуков5.

О матери будущего преемника Вашингтона известно мало. Сьюзен Бойльстон была на двадцать лет моложе супруга. Хозяйственная и энергичная женщина, внучка хирурга и аптекаря владела грамотой, что составляло предмет ее особой гордости. По характеру миссис Адамс относилась к числу тех людей, о которых говорят, что они вспыльчивы, но отходчивы - вода и пламень чудесным образом соединились в ее страстной натуре. Те же слова можно с успехом отнести и к первенцу Джонни, не только лицом, но и душевным складом похожему на мать. Это у нее преданный патриот Адамс почерпнул неистощимую внутреннюю экспрессию, сопровождавшуюся подчас вспышками бешеной ярости, тогда как в наследство от отца ему достались подчеркнутая принципиальность и бескомпромиссность. Родители много внимания уделяли обучению и воспитанию мальчика. Согласно устоявшейся пуританской традиции, старший сын каждого уважающего себя семейства из Новой Англии отправлялся в колледж и получал классическое университетское образование. Младшие дети оставались с родителями, чтобы помогать им в работе на ферме и гомстеде. Такая судьба ожидала братьев - Питера и Элью, в отношении Джона тоже все было решено "задолго до его рождения и даже до свадьбы родителей".

Еще в детстве Джон впитал в себя присущее отцу "восхищение ученостью" и весьма рано начал постигать азы книжной премудрости: в шесть лет научился читать и овладел навыками счета. Начальное образование отрок получил в домашней школе вдовы Бэлчер, жившей по соседству. Маленький Джонни постигал мир разнообразными способами: помимо учебы он страстно увлекался спортом, охотой и рыбалкой, тратя на эти занятия, немало времени и сил. Превращение Адамса в серьезного ученика произошло не раньше четырнадцати лет. Сменив две частные латинские школы, Джон в 1750 г. отправился штурмовать твердыню науки - старейший, да и единственный по тем временам в Новой Англии, Гарвардский колледж6.

Вскоре молодой студент "ощутил растущее любопытство, любовь к книгам и увлечение учебой", которые окончательно "рассеяли его прежние предпочтения к спорту и женскому обществу"7. Обучение в колледже Адамс успешно завершил в 1755 г., получив диплом бакалавра гуманитарных наук. Гарвардский университет традиционно считался оплотом пуританского богословия, но он позволял студентам известное философское свободомыслие. Как правило, выпускника Гарварда ждала судьба пресвитера в одной из многочисленных реформатских церквей континента. Что касается Массачусетса, то и во второй половине XVIII в. унитарианская конгрегация чувствовала себя достаточно уверенно, как в религиозных, так и в гражданских делах.

Однако Век Просвещения обусловил тотальное увлечение правом, законами, которое, соединяясь с научным энтузиазмом Адамса, привело к тому, что, будучи студентом старших курсов, он твердо решил для себя, что служителем Бога ни за что не станет. Сын диакона предпочел служение Праву. Автор одной из лучших западных биографий Адамса-революционера - К. Д. Бовен, отвечая на вопрос, "почему именно этого героя Войны за независимость, она избрала предметом своих исследований", написала: "он глубоко уважал англо-саксонское право, считая служение ему, делом всей жизни"8. Учился будущий "отец нации" очень упорно и обстоятельно, особенно преуспевая в математике (она с детства его привлекала) и естественных науках9. В 1755 г. на выпускном квалификационном экзамене по латыни он заявил, что свобода не может существовать без права10. Отныне и навсегда эти две категории накрепко переплелись в жизненном кредо Адамса, которому он никогда не изменял.

После продолжительной учебы последовали годы напряженного поиска собственного места в жизни. Первым местом работы по окончании колледжа стала Ворчестерская грамматическая школа, где он подвизался школьным учителем, пока не вполне определился со своим будущим. Карьера преподавателя абсолютно не удовлетворяла Адамса. Ученики замечали, что его мысли витают где-то в иных сферах. Тем не менее, будущего президента радовало, что в этом "маленьком государстве" все великие и удивительные свершения огромного мира "он может открывать в миниатюре"11.

Преподавание обеспечивало прожиточный уровень, а, кроме того, занимаемая должность давала возможность встречаться с местными интеллектуалами, включая и самого известного юриста Дж. Путнема. Оказалось, что знаний, полученных в колледже, явно недостаточно для того, чтобы преуспеть на реальном юридическом поприще. Первые же дела, с которыми столкнулся молодой выпускник, показали - одного классического римского права мало. Нужно было знать современные процессуальные нормы и разного рода коллизии. Кроме того, чтобы самому стать практикующим юристом, и тем более адвокатом, нужно было пройти ряд ступеней и поработать помощником авторитетного специалиста в данной области. Осознав это, Адамс в 1756 г. устроился на стажировку к мистеру Путнему.

1755 год в жизни Адамса отмечен еще одним важным событием: началом ведения дневника. Впоследствии он был опубликован и стал знаменитым благодаря великолепному литературному стилю и блестящим характеристикам, которые он содержит. В Ворчестере, судя по дневниковым записям, Джон Адамс пребывал в философских и религиозных исканиях: его мысли и чувства находились в величайшем смятении. Быть сельским учителем или юристом он не хотел, поэтому уже в 1759 г., как только это стало возможным, поспешил вернуться в Брейнтри, где семейные связи могли помочь продвинуться в престижную бостонскую адвокатуру. В родном доме он не был восемь долгих лет. Став практикующим юристом, Адамс проявлял немалый интерес и к городским делам и к собственной душе, зачитываясь Мильтоном, Вергилием, Вольтером и лордом Болингброком12.

Не чувствуя себя достаточно уверенным в мутных водах столичной политики, Адамс жадно впитывал ее наэлектризованную атмосферу. Он регулярно посещал заседания бостонского суда, чтобы послушать настоящих звезд адвокатуры - И. Гридли, Дж. Отиса. Об этом он не применит рассказать в своем дневнике: "Я обрел себя, подражая Отису"13. Надежды молодого амбициозного юриста оправдались - 6 ноября 1759 г. Верховный суд Бостона, не без помощи Гридли, торжественно принял его в коллегию адвокатов. Он же дал молодому протеже мудрый совет: не жениться рано. Тот прислушался и с головой окунулся в изучение права. Однако годом позже Джон Адамс познакомился с очаровательной девушкой - Ханной Квинси. Восторженно отзываясь о ней, он заметит, что "не имеет слов описать всю прелесть ее нежного лица и доброго сердца"14. Влюбленные проводили вместе почти все воскресные вечера. Йомен-юрист был близок к тому, чтобы забыть совет своего покровителя, а друзья даже заключили пари по этому поводу. При этом он старался непрерывно писать для газет, быть в курсе всех политических дел и окончательно оторвался от "прелестей" фермерства. Довольно скоро развитая и элегантная Ханна устала ждать предложения руки и сердца от незадачливого воздыхателя и в 1760 г. стала супругой другого мужчины. Несмотря ни на что, это не помешало Адамсу до глубокой старости пребывать в уверенности, что "не было ни одной женщины или девушки, которая не краснела бы при его виде, или отказалась от знакомства с ним"15.

После смерти отца в 1761 г., Джон унаследовал его состояние, ферму, гомстед и заботу об осиротевшей семье. ("Мои мысли внезапно обратились к сельскому хозяйству..."16). Став фригольдером средней руки, он очень скоро занял место отца в городском собрании Брейнтри, что положило начало его политической карьере. К несению общественных обязанностей он всегда относился серьезно, стремясь поддержать отцовскую репутацию. Все складывалось так, что в этом уважаемом человеке и добропорядочном гражданине, не только в Брейнтри, но и в Бостоне стали видеть перспективного деятеля.

Не было такого периода в жизни нашего героя, когда бы он хоть на время оставил ученые занятия и прекратил практиковаться в праве. Своим вниманием Адамс не оставлял и "зубастую" бостонскую прессу, демонстрируя неуемные амбиции и здесь. Он находил в этом источник вдохновения и, своего рода, соблазна. Джон не только любил писать, но и стремился дать выход своей все возрастающей учености. К сожалению, большинство идей, высказанных молодым адвокатом в газетных статьях до 1763 г., остались практически невостребованными.

Не позже 1761 г. Джон стал активно приобретать книги по праву и истории. Некоторые из них он заимствовал из Гарвардской библиотеки, некоторые брал у коллег-юристов. Особенно привлекал его Болингброк с идеей "короля-патриота", резким неприятием фракционной политики, в которой кроется корень многих бед. В 1816 г. он напишет, что "разделение на партии произошло в 1766 г.", но "соперничество, естественно, началось раньше"17. Подобная литература сыграла существенную роль в формировании его взглядов. Философское значение права в политике и для политика с самого начала запало в ум Адамса, чтобы остаться там навсегда.

Молодой человек также находил время для самонаблюдений и самоанализа, раскрывая их в "душевном поверенном" - дневнике. В своем пристрастии к писанию он обнаруживает, что "перо - это определенно лучший инструмент, чтобы привлечь внимание и воспламенить человеческое честолюбие". Адамс задает себе вопрос: "Почему я не наделен гением, чтобы дать начало новым идеям, учению? Таким идеям, которые бы потрясли мир". Впрочем, жажда славы пугает его не меньше, он пытается убедить себя: "Любовь к славе говорит о слабости человека и его тщеславии, она пагубно сказывается на его репутации..."18. А о своей репутации Адамс заботился неусыпно.

Сам дух времени взывал к патриотическому подъему других американцев. Вполне естественно, что Адамс оказался не чужд ему. Впервые он ощутил это в 1761 г, когда новый король, вступивший на британский престол, издал акты "о содействии", утвержденные Верховным судом Массачусетса под давлением проанглийски настроенных элементов. Из-за этих указов колонисты теряли большую часть таможенной прибыли от прибывающих в бостонский порт грузов, ощутимо страдала и традиционная для Новой Англии посредническая внешняя торговля. Все это чувствительно ударяло по главнейшей статье пополнения бюджета.

В связи с актами "о содействии" развернулась своего рода кампания гражданского неповиновения. Глашатаями народного недовольства стали популярный бостонский журналист Сэмюель Адамс и блистательный публицист, адвокат Дж. Отис. Будущий президент присутствовал на судебном разбирательстве за отмену предательских актов "о содействии" и как он сам впоследствии написал в дневнике: "речь Отиса против короля и Парламента перевернула его сознание"19. Конфликт разрастался как снежный ком. Движение против Закона о гербовом сборе 1764 - 1765 гг. было уже преддверием грядущих революционных потрясений. Две прародительницы североамериканских колоний - Виргиния и Массачусетс - приняли почти идентичные резолюции, легшие в основу идеологической платформы патриотического движения в Новом Свете. Общеколониальный нью-йоркский форум 1765 г., собравший противников Почтового акта, скрепил ее подписями делегатов девяти провинций.

Правовая практика уводила нашего героя все дальше и дальше от родного Брейнтри. По дороге в Плимут и обратно он частенько останавливался в Веймуте, чтобы навестить Абигейл, младшую дочь преподобного мистера Смита - пастора местной унитарианской церкви. "Диана", так она подписывала свои письма к любимому "Лисандру" (Адамсу), была приятной кареглазой девушкой, убежденным вигом, страстной сторонницей женского образования и эмансипации, обладала собственным мнением и чувством юмора. Они поженились 25 октября 1764 года. Избраннице преуспевающего адвоката и подающего надежды политика тогда было девятнадцать, от супруга ее отделяло ни много, ни мало девять лет. Хотя писатели склонны романтизировать их отношения, как и у многих партнеров, равных по интеллекту и душевной силе, у Джона и Абигейл вскоре после свадьбы появились напряжение в отношениях, трудности, взаимное недовольство. Он уезжал, она оставалась одна, на ее хрупкие плечи полностью легло воспитание детей. Длительная разлука иногда заставляла Абигейл чувствовать себя вдовой при живом муже. Судьба подарила этим достойным людям мало счастливых встреч, но чудом сохранила главное - любовь и уважение, над которыми оказались не властны ни расстояние, ни время.

В то время Джона Адамса привлекала практическая политика. Ореол исторической личности стал появляться вокруг него после 1765 г., и связан он был, прежде всего, с борьбой против Гербового сбора, или Почтового акта. Именно с тех пор его политическая карьера пошла в гору.

В 1765 г. Адамс прославился как яркий и талантливый памфлетист. Тогда же он стал отцом. У него родилась дочь, которую назвали в честь матери - Абигейл, однако для родителей она навсегда останется "Наби", которая принесла им немало хлопот и напастей. Вместе с Гридли, Отисом и демократичным Сэмом Адамсом он стал соучредителем политического клуба "Содалитас", в который вошли патриотически настроенные бостонские юристы. Эта группа совмещала ученые дискуссии о праве с дебатами о легальности Почтового акта 1765 года. Итогом этих встреч стали анонимные статьи Джона Адамса для "Boston Gazett", в скором времени переизданные в Англии как "Исследование канонического и феодального права". Именно тогда он заявил о себе как о признанном идеологе патриотического движения.

В этой работе живой, аналитический ум Адамса, его природная склонность к масштабности выводов и философским обобщениям проявились в полной мере. Исследуя правомерность британской колониальной политики в Америке, он со всей ясностью заявил, что "права и свободы англичан ведут свое происхождение от Бога, а вовсе не от короля и парламента", и "сохраняются благодаря изучению истории, закона и традиций". "Гарантом соблюдения этих поистине священных прав", выступает никто иной, как "сам Всевышний". Но этим автор не ограничивается. Совершая исторические экскурсы в далекое и недавнее прошлое человечества, он выявлял истоки свободы, суть этого многопланового феномена, прослеживает его развитие во времени. Адамс определяет новые действия парламента как эпизод из непрекращающейся борьбы, свойственной западной цивилизации, между властью, стремящейся к авторитарности, и неотъемлемыми, "естественными" правами личности. Он не преминул напомнить, что знаменитые свободы британцев восходят к временам саксов, действие этих прав и свобод, в свою очередь, распространяется на всех англичан, где бы они ни жили, в том числе и в Америке20.

В 1765 г. по поручению комитета Брейнтри молодой политик составил протест против Закона о гербовом сборе, направленный в законодательное собрание Массачусетса, который так и назывался "Инструкции представителям Брейнтри". В нем Адамс, подтверждая свои теоретические выкладки, осуждает Почтовый акт как "неконституционный", то есть "несовместимый с духом Common Law и сущностью основополагающих принципов Британской конституции", ибо, "никто не может быть лишен собственности иначе как по своей воле или за долги"21 . Из этого следовало, что английский парламент не имеет права вводить налог в колониях без согласия последних. Верховный суд штата, рассмотрев изложенные в "Инструкциях" доводы, счел их весомыми и признал гербовый сбор, идущим в разрез с имеющимися законодательными прецедентами.

Составленный Адамсом протест стал моделью для схожих ремонстраций по всей Новой Англии. Высказанные идеи сделали их автора весьма известным в Массачусетсе. Брейнтри считал его ведущим городским лидером, избрав Адамса своим представителем, но юридическая практика и необходимость зарабатывать деньги удерживала его в Бостоне. Кроме того, росла семья - в 1767 г. в ней появился первенец-мальчик, будущий шестой президент США, надежда и опора родителей - Джон Квинси Адамс, названный теперь уже в честь прадеда.

Тем временем политическая организация патриотов "Сыны свободы" обрушилась на очередное решение метрополии: "Акты Тауншенда", которые преследовали цель введение новых налогов, в обход существовавших "конституционных" норм. Ненавистные "подзаконные акты" сопровождались вводом в Бостон отрядов британских солдат. В "Сынах свободы" Джон Адамс не состоял, однако это не помешало ему обсудить наболевшие вопросы в "Инструкциях города Бостона" в 1768 и 1769 годы22.

В 1760-е годы Джон Адамс как политический лидер не мог еще конкурировать со своим кузеном Сэмом, по причине своей недостаточной демократичности. Не способствовали этому его принципиальная позиция по вопросу вовлечения широких масс в патриотическое движение и далекое от всякого популизма и саморекламы поведение. Отказ от участия в спорах на митингах, в тавернах и городских собраниях ("эти частные сборища я ненавижу и буду ненавидеть их"), открыто декларируемое предпочтение легальных методов борьбы, убежденное неприятие насилия ("все эти вымазывания смолой и валяние в перьях разнузданными толпами не могут быть простительны"23) - все это не подходило для образа народного лидера пробуждающейся нации. Время такого государственного деятеля, как Адамс, еще не наступило. Пока же он набирался опыта политической борьбы и авторитета в глазах просвещенной и влиятельной элиты американского общества, который вскоре должен был ему пригодиться.

В 70-е годы XVIII в. он вступил уже как известный лидер умеренных массачусетских вигов. На самое начало очередного десятилетия приходятся события, участием в которых Джон Адамс гордился до конца своих дней. Это суд над группой британских солдат и их командиром - капитаном Т. Престоном, обвиняемых в учинении "Бостонской резни" 5 марта 1770 г., в результате которой погибло пятеро горожан. Антибританский накал страстей, казалось, достиг апогея. Само грозное название, данное Сэмом Адамсом и "Сынами свободы", этому печальному эпизоду колониальной истории Америки, уже говорило о многом. Власти всерьез опасались самосуда толпы. Но уважение к праву все же возобладало: командиру и солдатам были посвящены два отдельных заседания суда.

Состязательность процесса требовала наличия у подсудимых защитника. Желающих не нашлось: бостонские адвокаты отказывались один за другим, боясь агрессивно настроенной общественности. Тори и те, кто им сочувствовал, были явно не в моде. В таких условиях, на предложение капитана Престона мог согласиться только человек принципиальный, убежденный в примате справедливого правосудия над любыми политическими разногласиями, смелый и тщеславный. Жертвы во имя гражданской добродетели прекрасны, они - идеал для настоящего римлянина-республиканца, в силу этого общество должно непременно ценить их. Во всяком случае, Адамсу очень бы этого хотелось.

Верный своим убеждениям, Джон "Янки" принял предложение, не иначе, как вызов. Помощником на процессе согласился стать другой адвокат-виг Джосайя Квинси. Суд над капитаном вынес вердикт - "не виновен". Адамс мог гордиться собой. Полностью оправданный Томас Престон выразил свою благодарность защищавшим его юристам письменно, через генерала Гейджа. Никогда не упускающий из внимания мелких деталей, правовед Адамс, не преминул заметить в частных бумагах, что капитан Престон не нашел времени поблагодарить адвокатов лично. На самом деле, столь яркая победа на глазах у изумленной публики, несомненно, согревала жадную до славословия душу пуританина, доверявшего тайные помыслы и веления сердца только своему дневнику.

К несчастью, последовавшее за его героической защитой в 1770 г. унижение, резкое народное неприятие больно ударило по нему, а ведь к тому времени он был уже не так молод, чтобы начинать жизнь заново. Он всегда не любил воздух Бостона, само это место, которое считал "грязным и шумным", вредным для здоровья. Теперь же, когда казалось все общественное мнение, словно сговорившись, хочет уничтожить его, даже не имея на то одобрения лидеров патриотического лагеря, оставаться там было просто невыносимо. В дневнике Адамс презрительно разносил насоливших ему "узколобых фермеров, мир которых ограничен бостонским рынком"24.

Начиная с мая 1770 г., Джон Адамс - представитель Бостона в Верховном суде, одной из палат Массачусетской ассамблеи. Постоянно вращаясь в радикальных и умеренных вигских кругах, он был всерьез обеспокоен предпринимаемыми с обеих сторон акциями, которые нагнетали атмосферу вооруженной конфронтации между колониями и метрополией. Тогда же Джон Адамс в третий раз стал отцом. На сей раз, в их семье стало на одного мальчика больше. Ребенка назвали Чарльзом. Тогда же, прожив чуть больше года, умерла дочка, названная в честь матери Адамса - Сьюзен. Отец всегда с болью вспоминал об этом. Сложившиеся печальные события слишком сильно угнетали Джона, подавляли его волю к политической борьбе, и он принял решение оставить публичную деятельность.

В 1771 г. Адамс переехал с семьей обратно в Брейнтри. Его дотоле крепчайшее здоровье, равно как и душевное равновесие, изрядно пошатнулись. Если первое он лечил конными прогулками и минеральными стаффордспрингскими источниками, то второе - привычными излияниями в дневнике. "Как легко меняются люди, с какой непринужденностью предают друзей и их интересы", - сетовал Адамс25. Однако несмотря на свои антибостонские настроения, обширную правовую практику в этом городе йомен-адвокат благоразумно сохранял.

В середине 1772 г., Абигейл подарила ему четвертое дитя - Томаса Бойльстона. Немного поработав после этого на родной ферме и наладив хозяйство, Адамс уже в 1773 г. поспешил вернуться в столицу штата к привычным для него заботам общественной жизни, с присущими ей горестями и радостями. "Политика, политические клубы, городские собрания, Верховный суд, и так до бесконечности"26 - вот что ожидало его впереди.

Лагерь патриотов был рад заполучить в лице Адамса способного грамотного консультанта и видного памфлетиста-революционера, избравшего своим оружием перо, а полем битвы американскую периодику. В мае 1773 г. он был избран в губернаторский совет Массачусетса, принял участие в подготовке и разработке мероприятий, проводимых вигами. В частности, он приветствовал "Бостонское чаепитие" 1773 г., в проведении которого главную роль сыграл его знаменитый кузен - Сэм Адамс. Джон отметил, что "большинство народа Америки придерживается мнения, что уничтожение груза чая в Бостоне было абсолютно необходимо, а потому правильно и справедливо"27.

Как следствие активных действий патриотов, был закрыт бостонский порт, Массачусетс лишился права иметь выборные учреждения, а жителям Новой Англии запретили традиционный рыбный промысел у отмелей Ньюфаундленда, что повлияло на важную отрасль экономики колонии. Кроме того, в том же 1774 г., английское правительство издало Акт о Квебеке, по которому католицизм признавался религией большинства населения Канады, а границы Квебека расширялись за счет включения в него области между Огайо и Миссисипи. Это противоречило притязаниям Массачусетса, Коннектикута и Виргинии на земли северо-запада и вызвало резкое недовольство протестантов Новой Англии, к которым принадлежал и Адамс.

Агрессивная реакция Великобритании окончательно толкнула Адамса в стан решительных сторонников независимости, готовых пойти на крайние меры. Однако лишь в том случае, если все мирные инициативы будут уже исчерпаны! Вскоре у Адамса появилась возможность донести свои взгляды до лучших умов американской элиты, собравшихся на Первый континентальный конгресс, делегатом которого он стал в 1774 г. вместе с кузеном Сэмом и тремя другими вигами, представляя на нем Массачусетс. Делегация этой колонии была наиболее активная, среди прочих участников собрания. В корреспонденции Адамса отмечено, что "дух, твердость и благоразумие их провинции горячо приветствуются", а сами они "получили всеобщее признание как защитники американской свободы"28. Это льстило честолюбивому патриоту. Помимо осуждения Квебекского акта и "нестерпимых" постановлений парламента, Конгресс принял "Декларацию прав и жалоб колонистов" - своеобразный билль о правах, в разработке которого самое деятельное участие принял Джон Адамс, а так же, в составлении "послания лояльности" - петиции к королю29.

Адамс горячо содействовал одобрению резолюции от графства Суффолк (Массачусетс), которая предполагала принять закон о милиции в каждой из провинций, провести частичную мобилизацию и собрать необходимые средства для организации флота. Не последнюю роль он сыграл в создании "Ассоциации" - соглашения об отказе от английского и ирландского импорта, от торговли с Британией в целом. Одной из своих целей "Ассоциация" ставила борьбу за экономию во всем, чтобы граждане научились довольствоваться малым: "Умеренность, дорогая, умеренность, экономия и бережливость должны стать нашим прибежищем"30, - писал он верной Абигайль.

Первый континентальный конгресс был распущен 26 октября 1774 г. и прославивший свое имя депутат Джон Адамс вернулся домой с "репутацией столь высокой, какую... не приобретал ни раньше, ни впоследствии"31. Вскоре он узнал, что Георг III объявил Новую Англию в состоянии мятежа. Однако у патриотов имелось немало врагов и в самой колонии. Среди этих лояльных к метрополии политиков были и весьма талантливые публицисты, в частности друг Адамса - Д. Леонард, поместивший в одной из бостонских газет ряд статей под псевдонимом "Массачусетенсис".

Избрав себе ответный псевдоним - "Нованглус", Адамс составил памфлет-опровержение и также опубликовал его в прессе. Главнейшим вопросом полемики была конституционность британской власти над заокеанскими колониями. То, к чему стремился Адамс и многие другие виги в 1774 - 1775 гг., не было отделением от метрополии, как таковым, но примирением, на определенных условиях, с британской конституцией. Адамс предложил свою версию теории империи и американских прав в ней. Речь может идти об империи, понимаемой как содружество равных самоуправляющихся государств, обязанных хранить верность общему королю: "Отдельные государства могут быть объединены под властью одного короля"32. Внутри самих колоний верховенство должно принадлежать местным ассамблеям. В соответствии с масштабным замыслом, "Нованглус" Адамс также прослеживает истоки прав колонистов. Америка была открыта, а не завоевана, первопоселенцы изначально обладали определенными естественными правами, реализовав которые, они учредили собственные правительства и законы, согласуясь со своими обязательствами перед монаршей особой. Эти обязательства, как было в случае с Массачусетсом, содержались в королевской хартии, договоре колонии с королем. Отчасти по причине решающей роли этого договора в истории его родного штата, которому не было аналога, например, в той же Виргинии, другой "колыбели" американской революции, адамсовский аргумент был более историчным и юридически легитимным, чем обоснования других памфлетистов патриотического лагеря33.

С 1765 г. прошло десять лет, изменилась Америка, повзрослел вместе с ней и сам Адамс - его слог стал заметно жестче и решительнее. "Может так случиться, что во всех правах нам будет отказано, а все обязательства по отношению к нам - сняты, причем, если потребуется, то и, обратившись к закону штыков и пушечных ядер, на который нам уже придется ответить тем же"34, - заявляет, казалось бы, умеренный "Нованглус". Так, мирный призыв вооружаться знаниями, прозвучавший некогда в "Исследовании канонического и феодального права", к 1774 - 1775 гг., перерос в открытую угрозу вооружиться артиллерией и "запастись порохом для ружей", в случае, если Вестминстер откажется пойти на компромисс и прибегнет к силе.

Второй континентальный конгресс собрался 10 мая 1775 года. Джону Адамсу вновь было доверено представлять на нем Массачусетс. Обстановка на заседаниях была непростой: противники идеи гомруля настаивали на своем, к ним примыкали тори и пацифисты-квакеры. Внимательный и опытный в политических баталиях массачусетский делегат писал жене Абигейл: "Конгресс являет собой клубок группировок, которые кидаются друг на друга, как мастифы"35. Сам Адамс старался за троих - два других представителя Новой Англии умерли в марте от эпидемии оспы, прокатившейся по Филадельфии, где заседал конгресс. В том же 1775 г. дизентерия, опустошавшая восточный Массачусетс, отняла жизнь его младшего брата Элью. Он скончался в лагере местных ополченцев, оставив сиротами троих малолетних детей.

Трудоспособность Джона Адамса была удивительной. Работая по 13 часов в сутки, он присутствовал и выступал на всех заседаниях Конгресса, как утренних, так и вечерних. Находясь в Филадельфии в течение последующих трех лет, "совершенно забросив семью и хозяйство"36, Адамс, с присущей ему пылкостью убеждал делегатов в необходимости самых решительных действий. Так, например, он настаивал на скорейшем назначении уроженца Юга, виргинского плантатора Джорджа Вашингтона верховным главнокомандующим континентальной армии (и это несмотря на то, что достоинствам и удивительной популярности последнего, северянин Адамс всю жизнь болезненно завидовал!), а так же на создании военного и торгового флота. По его мнению, это было необходимо, чтобы переломить неоспоримое превосходство Британии на морях.

С трибуны конгресса и в комитетах Совета конфедерации он излагал свои внешнеполитические принципы. Они были по-настоящему разумны и адекватны сложившейся международной обстановке. Он явился автором так называемого "проекта договоров" с иностранными державами. Б. А. Ширяев полагает, что именно эта изоляционистская программа впоследствии разовьется в "доктрину Монро"37. Внешнеполитические идеи Адамса можно проиллюстрировать следующей цитатой из его переписки: "нашей единственно возможной политикой является нейтралитет по отношению к войнам в Европе, и чтобы сохранить его, нам следует воздерживаться от вступления в любые союзы. Если же установление союзнических отношений станет необходимым, нашим естественным партнером должна быть Франция"38.

Подпись Адамса стоит под Декларацией независимости США. Он признавался супруге Абигейл: "Мне кажется, мы все участвовали в великом деле. Я чувствую, если колонии утвердят правительство, избираемое народом, они уже никогда не откажутся от этой роскоши". Публичная политическая деятельность Адамса перешагнула пределы одной колонии и стала, как и конгресс - общеконтинентальной. С филадельфийских заседаний он вернулся едва ли не другим человеком, о нем заговорила вся Америка, его называли "оратором революции", тогда как Джефферсона и Вашингтона, соответственно, ее "пером" и "мечом"39.

Начиная с 1776 г., то есть с того времени, когда парламент начал открыто расширять границы своего присутствия в Америке, Адамс пересмотрел и заметно ужесточил свои заявления о том, что он считает конституционным, а что - нет. В практическом плане свобода для него означала на тот момент, прежде всего, свободу от иностранного владычества, "от несправедливых" (а значит, и "незаконных") властных принуждений, свободу индивидуальную и, наконец, свободу от любой тирании, как таковой.

Пересмотрев британскую конституцию, являвшуюся моделью для большинства колониальных хартий и правительств, и оказавшуюся не в состоянии разрешить имперский вопрос, Джон Адамс наряду с остальными американцами стал видеть в этом серьезный недостаток собственной правовой системы, просто-напросто брешь в ней! В своем стремлении во всем разобраться, "Нованглус", сопоставив факты, начал искать новые пути освоения самой природы конституционализма и его базовых основ. В конце концов, конфликт между центром и периферией Британской империи не мог быть разрешен именно потому, что отсутствовал соответствующий стандарт: не было письменно зафиксированного основного закона, способного отобрать юридически легитимное из взаимных претензий Вестминстера и колоний.

Идея письменной конституции, единого и общего для всех свода законов была тем девизом, под знаменем которого Адамс и другие американские революционеры в итоге порвали со средневековой традицией Common Law. Таким образом, была принята на вооружение современная им философия естественных прав, доработанная и оформленная Ж. Локком в определенную логическую систему. Так, если в письмах "Нованглуса" Адамс выступал еще как почитатель традиционного средневекового толкования основного закона, то в дальнейшем для его конституционной концепции более важным становится тонкое преобразование локковского учения о естественном праве в идею уникальной американской формы правления. Другим базисом, на котором он собирался строить свою защиту новых революционных хартий, была появившаяся в Новом Свете еще в XVII в. теория ковенанта (общественного договора с Богом), признанная во всех протестантских колониях.

Пламенный патриот Адамс верил, что то время, в которое выпало жить ему, как раз и будет тем самым благословенным "веком политических экспериментов", о котором все прежние законодатели могли только мечтать. "Нам дана возможность создать систему правления абсолютно новую, на основах, которые сами выберем"40, - убеждал коллег-конгрессменов массачусетский делегат.

Как один из ведущих юристов Континентального конгресса, Адамс стал искать пути воплощения своих теоретических построений на практике. В 1776 г. он в числе первых приложил руку к конституционному проектированию. В это время его часто просили дать рекомендации революционным правительствам. Подобные "инструкции" он составлял для Виргинии, Северной Каролины и Нью-Джерси. На тот момент - 1776 - 1777 гг., будучи председателем комитета "по войне и миру" Совета конфедерации, он делил эти заботы с тревожными хлопотами по экипировке вновь созданной армии. Так, сведя имеющиеся у него разработки в единый свод, Адамс опубликовал его в виде политико-правового трактата, в окончательном варианте получившего название "Мысли о правительстве в письме Джентльмена к его другу". Сам автор позже заявил, что "письмо" было написано для того, чтобы "нейтрализовать" план правительственного переустройства, предлагаемый Т. Пейном в "Здравом смысле". Как известно, идеи Пейна были приняты на вооружение радикальными вигами, например, народной партией Пенсильвании, а торжество подобных взглядов всегда пугало осторожного и дальновидного Адамса.

Он выводил свой план государственного устройства из особенностей традиций и уникальных социальных условий южных и среднеатлантических колоний. Позднее, в 1779 г., он будет главным инженером конституции своего родного штата Массачусетс, общественная структура и обычаи которого, существенно отличались. Почти гуманист, хотя и сохранивший верность пуританским началам, Адамс, как и Джефферсон, был предан античным классикам. Ведя свою традицию от Аристотеля и Макиавелли, он считал аксиомой политической науки, что все простые правительства - это плохо, а комплексное правление, смешивающее и балансирующее зачастую на противоположных принципах - хорошо. Схожие рассуждения присущи и другим "отцам-основателям". Так, Бенджамин Раш, один из сподвижников Джефферсона, писал: "Простая демократия или несбалансированная республика, является одним из величайших зол". В "Мыслях о правительстве" давно витавшая в облаках классическая идея республики получила, наконец, реальное воплощение и обрела зримые формы. Оба разработанных Адамсом документа - и "Мысли о правительстве", и проект Массачусетской конституции имеют три сущностных признака, которые Адамс считал необходимыми для построения любого свободного правительства. Вот они: полноценное народное представительство; разделение законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти; наличие определенного баланса в легислатуре между палатой представителей, сенатом и губернатором, который по замыслу автора проектов, являлся неотъемлемой составной частью законодательного органа. Однако, внутри общего каркаса он приводил в порядок формы представительства и совершенствовал саму его сущность, в каждом из случаев уже по-разному, сообразуясь со специфическими условиями весьма различающихся между собой регионов. Джон Адамс вообще находил чрезвычайно важным, чтобы работающие над проектами конституции законодатели помнили о той аудитории, ради которой они, собственно, собрались. По его мнению, в их обязанности входит "разобраться во всех уже основанных ранее формах правления, которым люди были привержены по привычке"41.

"Мысли о правительстве" Адамс писал главным образом, для создателей конституций в Виргинии и Нью-Джерси, поэтому он принял во внимание, как пожелания южных плантаторов, так и интересы латифундистов из средних колоний. Но трактат изначально не был рассчитан на северных янки. А в той же Виргинии, например, по замечанию Адамса, "джентри были очень богаты, и, несмотря на свою малочисленность, весьма влиятельны, а простые люди, напротив, очень бедны". И это неравенство собственности должно было, по его представлению, "придавать аристократический поворот всем их дебатам"42.

Как теоретик Адамс предлагал свою модель политического устройства, собственное видение ситуации, но окончательное решение оставлял за народом. "Право народа устанавливать такое правительство, какое он сочтет нужным" - писал автор проектов Ф. Дэну, - будет всегда защищаться мною, вне зависимости от того, мудрым или глупым будет их выбор"43. Позже он признается, что переоценил влияние аристократии на умы жителей южных колоний. И, как следствие, был восхищен, узнав, что создатели конституции для этих штатов приняли за основу формы правления "даже более демократичные, чем сами "Мысли о правительстве""!

В 1778 г. Адамс был отправлен на смену Сайласу Дину, одному из американских дипломатических агентов в Париже, налаживавшему коммерческие и военные связи с Францией. С собой он взял только старшего сына Джона Квинси, которому на тот момент было 10 лет. Предприятие было рискованным: шла война, и если бы англичане взяли их в плен, то Адамса бы судили как предателя и казнили. Однако перед самым его прибытием американским комиссионерам уже удалось завершить практически все необходимые дела.

Адамс вернулся в Брейнтри, где пришелся весьма кстати, подоспев к избранию его членом Массачусетского конституционного собрания. Несмотря на то, что пребывание на родине было непродолжительным - всего четыре месяца в 1779 г., именно ему принадлежит составление большинства статей конституции штата, принятой собранием в 1780 году. Затем по поручению конгресса он вновь отбыл в Париж в составе американской миссии послов, куда входили так же Б. Франклин и А. Ли, на предмет ведения с Англией переговоров о мире. Последующие десять лет, Адамс находился за рубежом, являясь дипломатическим представителем США.

Хотя многие структурные элементы "Мыслей о правительстве" и "Отчета о конституции... для общины Массачусетса" довольно схожи, имелись в них и отличия, связанные с тем, что создавались оба проекта для разного типа обществ. Идея равенства, которая на деле была так далека от южных плантаторов, по мнению Адамса, как раз и определяла особый дух присущий жителям Новой Англии. Поэтому "Массачусетская Конституция" была более демократичной по тону и по существу, чем предписания, содержавшиеся в первом документе.

Главную опору "смешанного", "сбалансированного" государственного устройства Адамс видел в широких прерогативах исполнительной власти. И, поэтому, ограничение губернаторского права и вето конституционного съезда колонии, считал единственной серьезной ошибкой последнего. В целом же, автор проекта был восхищен конечным результатом. Адамсовский план конституции штата соединял лучшие идеи Массачусетской хартии 1691 г., эгалитарный дух новоанглийской правовой культуры и те принципы и теории, которые сам он находил наиболее приемлемыми и рациональными.

Адамс был в Европе со второй дипломатической миссией, когда конституция этого старейшего северо-восточного штата, его кровное детище, была ратифицирована. Он обращался в Конгресс, чтобы его отозвали и оставили Б. Франклина единственным переговорщиком во Франции. Но в частной переписке выражал опасения по поводу того, что "Франклин избегает рутинной работы... и если он останется здесь один, это будет угрожать общественному делу"44.

Пребывание в Париже отнюдь не было для него легким и приятным. Он не знал французского, не владел навыками придворного политеса, его отношения с главой ведомства иностранных дел графом Верженном осложняло недовольство друг другом и взаимное недоверие. Почву для проведения выгодной международной политики было обрести нелегко. Так, например, Адамс пытался установить отношения с другими странами, чтобы ослабить монопольное положение Франции во внешнеполитических связях США. Это отчасти и послужило причиной резких расхождений между ним и Верженном. Французский министр, используя свое влияние в американских политических кругах, настаивал, чтобы конгресс обязал Адамса прислушиваться к советам королевского двора, или заменил его более сговорчивым представителем. В результате, на переговорах с Англией Адамс был уже не один, а в составе делегации из пяти человек. Летом 1781 г. он без необходимых санкций конгресса оправился в Гаагу для выполнения двух миссий: старался склонить Англию к миру, а Голландию к крупному денежному займу и признанию США самостоятельным, законным государством. И в середине бесконечных и, казалось, безнадежных переговоров, политик получил письмо от Абигейл: "Я ранена, - писала она, - но не озлоблена своей нынешней судьбой, ...правда, иногда чувствую себя одинокой в этом огромном мире. Но всегда надеюсь, что нас разделило не ваше желание, а суровая судьба"45.

Адамс знал, что Абигейл на другом берегу Атлантики приходится нелегко. В хозяйстве не хватало всего, даже самого необходимого. Доллар упал до четверти своей стоимости. Хлеб, соль, сахар, шерсть ценились на вес золота. Терпеливая дочь пастора Смита сама пряла, шила одежду, выменивала, выкручивалась, как могла, экономила и писала письма мужу в заокеанские дали. Он переживал, но ничего изменить не мог. 19 октября 1781 г., после сдачи английского генерала Корнвалиса объединенным американо-французским войскам, в Европе сразу началось движение. Голландия согласилась признать США, и в Гааге было куплено здание под будущее американское посольство. За океаном Адамса, бесспорно, удерживало честолюбие. Он не раз пытался убедить и себя, и других, что ему дороже всего семья, ферма и чтение книг в кресле у камина, но каждый раз все-таки соглашался на очередной вызов, принимал новый пост, выполнял черновую работу. В те времена, среди людей его круга служить стране, общественным интересам, даже в ущерб своим собственным, было делом чести. Этого требовала специфическая этика вигов, нравственный код эпохи.

Военные успехи американцев позволили их представителям в Париже держаться более независимо по отношению к союзникам и начать прямые переговоры с англичанами. Адамс еле успевал подписывать облигации займа. Он и Джей убедили ведущего мирный диалог Франклина в дальнейшем не консультироваться с французским двором и вообще не информировать его о ходе переговоров. Адамс боялся, что они станут ареной торгов между Англией и Францией ("Туда, где есть туша, всегда слетается воронье"46, - писал Адамс Уоррену), а в таких обстоятельствах, интересы Соединенных Штатов могут быть принесены в жертву. В результате, 3 сентября 1783 г. был подписан мирный договор между Англией и США, в заключении которого Джон Адамс сыграл не последнюю роль.

В 1784 г. революция для него закончилась. Столь вожделенная независимость победила: в бывших колониях были основаны новые республиканские правительства, завершилось формирование конфедерации штатов. В том же 1784 г. ему, наряду с Джефферсоном и Франклином, было поручено заключить торговые договоры с государствами континента.

Буквально через два-три дня после того, как война была окончена и заключен мир, Адамс вызвал Абигейл и детей к себе, за границу. Впрочем, наблюдения за жизнью Старого Света не произвели на него сильного впечатления. Глубоко укоренившиеся в сознании религиозные предубеждения оставляли нашего героя настроенным весьма скептически по отношению к проявлениям республиканских тенденций в любой стране, где ведущие позиции удерживала католическая церковь, или же, где атеизм был в такой моде, как во Франции тех лет. Судя по публицистике Адамса и его корреспонденции, европейские нравы были еще хуже европейской политики.

24 февраля 1785 г. конгресс США назначил его полномочным посланником при Сент-Джеймском дворе, в Англии. Общественное мнение Великобритании было настроено против отколовшегося молодого государства и его официального представителя. Нападок, оскорблений и издевательств семейству американского деятеля пришлось вынести в столице туманного Альбиона немало. Выходец из буржуазных кругов Новой Англии, воспитанный в духе пуританской морали, Адамс не был ни куртуазным придворным, ни изощренным в интригах дипломатом традиционного европейского типа. Но он настойчиво и решительно боролся за интересы своей страны. Тогда же из Санкт-Петербурга вернулся его старший сын Джон Квинси, находившийся там вместе с миссией Френсиса Дэна в рамках так называемой "иррегулярной дипломатии" континентального конгресса. Разлученная семья, наконец-то, была в сборе. Через два года дочь Адамса Нэбби, будучи в Лондоне, вышла замуж за полковника У. Смита, американского атташе, подчиненного по службе ее отцу.

Соединившись с семьей, Адамс, тем не менее, не оставил своих ученых занятий. В начале 1787 г. он публикует первый том (всего их будет три) своего монументального произведения "Защита Конституции Соединенных Штатов Америки", написанного во время пребывания в Великобритании. С этой книгой его политические взгляды выстроились в систему, не вполне согласующуюся, как может показаться, с демократическими устремлениями - и европейцев, и американцев. Первый том прослеживает формы работы "сбалансированного правительства". Адамс предлагал осуществить равновесие не только между тремя ветвями власти, но и между тремя категориями государственных деятелей, представляющих собой аристократический, демократический и монархический элементы. Будучи сторонником классической республиканской теории, он считал, что попытки ограничить влияние элиты, основываются на самообмане. Комментируя во втором томе "Историю Флоренции" Н. Макиавелли, Адамс замечает: "Исключите аристократию из общества с помощью законов... и она все же будет тайно управлять государством, ее орудием станут, избранные на главные посты лица"47. Таким образом, его можно назвать одним из первых американских исследователей элиты, проследившим связь между социальным статусом и политическим влиянием.

Осень 1786 г. была ознаменована взрывом народного гнева против массачусетского правительства. Но в сознании автора "Защиты", восстание Д. Шейса, явилось только кульминацией перерождения, которое можно было наблюдать в Соединенных Штатах в течение последних лет. Понятия добродетели и справедливости размывались, становились ханжескими и декларативными, обнажились разногласия, социальные конфликты достигли апогея, выборы делались коррумпированными, а люди просто одичали от фальшивых заверений о свободе и равенстве. Как еще Адамс мог объяснить самому себе происходящее на его родине бедствие? Америка, как казалось ему, стала сбиваться с правильного пути на пагубный европейский, а это значило, что нужно вернуть ее обратно, учитывая весь мировой опыт.

Г. Вуд полагает, что в 1780-е годы мировоззрение Адамса эволюционировало от старых вигских представлений образца 1776 г. в сторону большего прагматизма. Речь идет о вынужденном отходе от популярной идеи политического строя, при котором должности и почет зависят от заслуг в большей степени, чем от знатного происхождения или богатства. "Надежда республиканцев на то, что управлять миром будут только реальные заслуги, достойна похвалы, но, увы, бесплодна"48. Другой американский исследователь, Б. Майроф, не совсем согласен с таким подходом. Он считает, что, несмотря на очевидное разочарование Джона Адамса в природе республиканской добродетели, поиски идеального государственного устройства, в котором заслуги и слава были бы неразрывно связаны, продолжали увлекать и мучить его всю жизнь49.

Опасения, вызванные восстанием Д. Шейса в Новой Англии, требовали срочной программы действий, поиск которой и взялся обеспечить Адамс. В свою очередь, он был взволнован и мрачными предзнаменованиями, появившимися в ходе развития событий в Европе. Таким образом, "Защита Конституции Соединенных Штатов" была адресована европейцу в такой же степени, как и американцу.

Предлагаемая Адамсом система государственного устройства включает в себя институциализацию двух общественных классов (аристократии и демократии) в раздельных и отличных друг от друга представительных ассамблеях: сенате и палате представителей. Но ни врозь, ни вместе они, по мнению автора "Защиты", не в состоянии гарантировать республиканские свободы. Этому учит сам ход исторического развития, так и не изменивший ни порочной человеческой сущности, ни природы власти как таковой. Поэтому так называемый "трехчастный баланс власти" включает в себя стоящую над всеми классами и политическими фракциями третью силу - исполнительную власть с некоторыми монархическими элементами, которая призвана играть роль противовеса между крайностями демократии и аристократии. Будущий президент делает в этом произведении один весьма важный вывод: народ может быть не меньшим деспотом, чем короли и нобили. Как мы видим, Адамс был так же одним из первых политических теоретиков, заговоривших, по сути, о "тирании большинства".

В 1788 г. срок его дипломатической службы подошел к концу, и конгресс отозвал его на родину. В Америке он не был восемь лет, за это время многое изменилось. Хотя Адамсу было только пятьдесят три года, когда он вернулся в Брэйнтри, а Абигейл около сорока четырех, политик несколько мрачновато оценивал себя как пожилого человека, главное дело жизни которого, уже окончено. Но судьбе было угодно, чтобы он прожил еще сорок лет и занял самую высокую должность в стране.

В Америке тех лет отмечался небывалый рост населения, продовольствия было много и стоило оно дешево. Сельское хозяйство, торговля и рыболовство превзошли самые лучшие ожидания, но наряду с этим, ощущался огромный недостаток денег. Финансовая проблема неминуемо должна была коснуться хозяйства Адамса, также как и многих других фермеров. Держаться на плаву позволяли лишь трудолюбие и бережливость, всегда присущие их семье.

Первое время публичные должности не привлекали Адамса. Так, он отказался присоединиться к действующему конгрессу, который называл не иначе как "дипломатическим собранием штатов", затем высказался против избрания федеральным сенатором от Массачусетса, считая эту должность ниже своего достоинства. Очевидно, рассчитывал на более высокий пост. Он был популярен: времена благоприятствовали его идеям о беззаконии и политическом хаосе, прозвучавшим в "Защите". Несмотря ни на что, новая федеральная конституция была им одобрена. Адамс примкнул к умеренному крылу федералистской партии. Ее лидера Александра Гамильтона, который занимался организацией первых президентских выборов в истории США, беспокоило, чтобы несговорчивый и весьма строптивый политик удовлетворился "вторым" местом, не став в оппозицию к кандидату номер один - Джорджу Вашингтону, на которого делали главную ставку федералисты. Этого не произошло.

Голоса выборщиков 1789 г. распределились весьма любопыто. Гамильтону удалось рассеять "второй" электоральный голос. Напомним, каждый выборщик в коллегии имел два голоса, и собственно "рассеивание" относилось ко второму голосу, то есть, к поданному за вице-президента. Так, имелось несколько "вторых" голосов поданных за бывшего клиента Адамса - Д. Хэнкока, другим опасным конкурентом был лидер нью-йоркских антифедералистов Дж. Клинтон. Интересной деталью являлось почти единодушное голосование против Адамса на Юге. Вероятно, он рассматривался южанами чем-то вроде "янки" из "янки". Адамс получил только тридцать четыре голоса в коллегии выборщиков против шестидесяти девяти, поданных за Вашингтона, но так как это был второй наивысший результат, они сделали Адамса вице-президентом. Сам он утверждал, что принять эту должность его заставляет единственно любовь к стране, однако в действительности, такие рассуждения не помешали ему опередить Вашингтона в путешествии к Нью-Йорку, временному местонахождению нового правительства, в апреле 1789 г. Верная Абигейл последовала за ним позже.

Была какая-то ирония судьбы в том, что по должности Адамс становился председательствующим в сенате, который в своих проектах он рассматривал как палату аристократов. При этом сам он никаким аристократом не был, хотя вполне мог возразить, что семейство его матери, Бойльстоны, богаты и известны, и что лично он не имеет "неясного" происхождения (в отличие от незаконнорожденного Гамильтона).

Один из самых ранних конфликтов внутри конгресса возник на почве того, приемлемо ли титуловать президента Вашингтона "Его высочество", и как вообще к нему обращаться. Республиканская оппозиция в конгрессе победила, и введение титулов провалилось. Приверженность титулам, как и все прежде сказанное им об аристократии, стала активнее использоваться против Адамса. Преданного сторонника республики, обвиняли в склонности к монархическим взглядам и предпочтении наследуемого института президента, должности, демократически избираемой. Многочисленные недруги полагали так же, что вице-президент слишком увлечен английской системой "смешанного правительства".

В такой неподходящий момент - в 1790 г. - в федералистской "Газете Соединенных Штатов" появилась очередная серия публикаций Адамса, "Размышления о Давиле", своим неоднозначным подтекстом лишь усугубившая ситуацию вокруг его пресловутого "монархизма". Речь здесь шла о Французской революции и том мировом пожаре, который она разожгла. Автор собирался предостеречь американцев от принципов, пропагандируемых ею, и дать полезные наставления самим французским законодателям. Адамс искренне надеялся, что его "Размышления" помогут американцам "сформировать правильное суждение о состоянии дел во Франции в настоящий момент", не поддаваться лживой и корыстной партийной пропаганде внутри страны. Что касается французских адресатов работы, то он хотя и приветствовал их "мудрое реформирование существующей феодальной системы", но выражал опасения, как бы они при этом "неразумно не заложили фундамент для другой тирании, ничуть не лучшей"50.

Это сообщение было вынесено в статью

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Он возмущен тем, что революционный Конвент отверг в качестве модели конституционного устройства бикамеральную законодательную палату на манер британского парламента или массачусетской легислатуры и предпочел ей однопалатное собрание. В качестве возможной панацеи он предлагал следовать принципам, изложенным в Декларации независимости, но ни в коем случае не радикализовывать их в сторону уравнивания не только прав и свобод, но так же рангов и собственности. Обращенные как к французам, так и к американцам "Размышления о Давиле", должны были показать обманчивость и опасность распространенной демократической догмы. Для Франции, с ее многолетними традициями феодализма и католицизма, столь ненавистными Адамсу, более разумным стало бы реформирование институтов власти на путях сближения с английским вариантом, а не революционные методы.

Томас Джефферсон - апологет Французской революции и лидер профранцузской республиканской партии назовет эту работу Адамса "политической ересью", а сам мужественный автор позже признается, что эта публикация нанесла мощнейший удар по его популярности51. Не последнюю роль здесь сыграл тот же Джефферсон, перу которого принадлежало предисловие к американскому изданию "Прав человека" Т. Пейна, памфлета, откровенно направленного против "Размышлений" Адамса. Многозначительное предисловие не только выставляло в негативном свете политические взгляды вице-президента, но и отдельные стороны его личности. И это притом, что Джефферсон считался едва ли не лучшим другом Адамса, называл его не иначе как "старшим братом", "товарищем" и "наставником". Сам же "наставник" воспринял нелицеприятный поступок "младшего", как удар ножом в спину. На последовавшее вслед за этими событиями "оправдательное" письмо Джефферсона, насквозь пронизанное лицемерием, он не ответил52. Примирение между двумя "отцами-основателями" наступит лишь через долгих двенадцать лет, на склоне дней обоих героев и выльется в философскую переписку, своеобразный шедевр мирового эпистолярного жанра.

Адамс взялся за вице-президентство с готовностью к исполнению долга, даже если и рассматривал эту должность как "малозначительную". Столь же методичен он был и в личной жизни: плотно завтракал с неизменным стаканчиком мадеры, читал свежие газеты, покуривал сигары, совершал ежедневный моцион. Абигейл продолжала быть радостным помощником во всех его начинаниях, верящим, что "веселое сердце" - лучшее противоядие всякому злу. К несчастью, она часто болела, поэтому, а так же в целях экономии, семейство продолжало использовать Брейнтри, как своего рода запасное и надежное убежище. (Схожим образом, Маунт Верной и Монтичелло, служили Вашингтону и Джефферсону обителью мира и душевного комфорта.)

Несмотря на некоторый урон, понесенный его репутацией, Адамс получил семьдесят голосов в коллегии выборщиков 1792 г. (Вашингтон соответственно был вновь единодушно избран ста тридцатью голосами), которые опять сделали его вице-президентом. Вторая администрация "победоносного генерала" была отмечена неудачным делом Жэнэ, проблемой нейтралитета, отставкой Джефферсона с поста госсекретаря США и всевозможными видами политической шумихи. "Антифедералистская партия, - писал вице-президент Адамс старшему сыну Джону Квинси в 1793 г., - со своими...гражданскими празднествами, "убивающими короля" (Людовика XVI - Ф. Ю.) тостами, вечной дерзостью и неприязнью против всех прочих наций и правительств Европы, своим постоянным звериным криком о тирании, деспотах и заговорах против свободы, вероятно уже вывели из себя, оскорбили и спровоцировали всех коронованных особ Старого Света. Еще немного этой неделикатности и непристойности и мы можем быть вовлечены в войну со всем миром"53.

Во время нового срока вице-президентства Джон Адамс перестал выглядеть как враг номер один в представлении оппозиции, главным объектом нападок сделался Вашингтон. Атаки на президента в республиканской прессе, как правило, приписывают декларации о нейтралитете 1793 г., и соглашению с Англией, которое верховный судья Дж. Джей заключил на следующий год. Адамс оказал поддержку идее нейтралитета и позже непопулярному договору Джея, ибо считал, что самосохранение нации - первейший закон, продиктованный самой природой. Это был аргумент в духе восемнадцатого столетия. По мнению вице-президента, восстановление Франции в правах на ее владения в Вест-Индии, гарантом неприкосновенности которых выступали США, может привести к кровопролитию, что сопровождало Французскую революцию повсюду54.

Президентская кампания 1796 г. не отличалась особо утонченной интригой, зато бурлила как извергающийся вулкан. Главный и наиболее опасный противник Адамса выявился практически сразу: им был Джефферсон. Оба кандидата сторонились личного участия в борьбе, испытывая неприязнь к грязным методам, ни один из них активно не искал избрания, хотя в душе и желал этого. В отличие от самих претендентов, их политические сторонники, или же сторонники их партий, превратили фракционное противостояние в одну из самых непривлекательных страниц в американской истории, Межпартийные противоречия были накалены как горящие угли, которые участники событий непрестанно метали друг в друга в виде потока оскорблений и неприкрытой лжи, льющейся с трибун и страниц прессы.

Адамс шел на выборы, как кандидат от федералистов, но их ряды также не были едины. Многие южане, как первоначально и сам лидер партии, выдвигали на этот пост генерала Чарльза Пинкни из штата Южная Каролина. Пинкни был не настолько хорошо известен как его конкурент, зато являлся автором благоприятного соглашения с Испанией, ударявшего рикошетом по непопулярному договору, заключенному Джеем в Лондоне, который Адамс поддержал. С небольшим перевесом голосов победил все-таки пожилой, умудренный опытом северянин. Победой он был обязан той поддержке, которую оказала ему родная Новая Англия, хотя сторонники избрания Адамса имелись даже в Виргинии и других штатах. Джефферсон уступил ему лишь три голоса: шестьдесят восемь за него против семидесяти одного за Адамса, таким образом, первый автоматически стал вице-президентом.

В 1797 г. Джон Адамс сменил Вашингтона на посту президента США. Международная и внутренняя обстановка были чрезвычайно напряженными, оппозиция политике федералистов становилась решительнее день ото дня. В этих условиях федералистская администрация сделала последний рывок, попытавшись драконовскими законами подавить растущее недовольство и фракционный раскол в стране, допустив при этом ряд нарушений основного закона.

Объективно этот период американской истории можно охарактеризовать как консервативный. Фактически, тогда решался вопрос о том, по какому пути пойдет в дальнейшем политическое развитие США: сохранятся ли ограниченные права и свободы, зафиксированные в "Билле о правах", или же демократические завоевания революции будут сведены на нет.

Как теоретик Адамс выдвигал две концепции своего видения достойного политического лидера нации: с одной стороны, президент служит посредником между аристократией и народом, а с другой, выступает как защитник народа от аристократии. Таким образом, устанавливается политическое равновесие. В работах Адамса можно обнаружить и такую деталь, как своеобразное сочетание силы и пассивности, характерное для действий президента. В отличие от демократической ассамблеи и элитарного сената он не должен быть агрессивен. Президент выступает как гарант общественного спокойствия, у него не должны присутствовать такие качества как выраженная инициативность, энергичность и напористость в достижении поставленных целей55.

Подобные представления принципиально отличались от гамильтоновских. Гамильтон считал энергичность главы исполнительной власти именно той силой, которая призвана сдерживать народ и законодательную власть. По Адамсу, президент должен защищать всех участников политического процесса от разрушительных страстей и насилия по отношению друг к другу, всячески содействовать их примирению и при этом не лишиться собственной независимости. Период его пребывания в должности главы исполнительной власти служит главной иллюстрацией этой теоретической концепции. Верный своим принципам, он стремился использовать президентские полномочия как инструмент сохранения равновесия в правительстве.

Весь срок адамсовского президентства можно условно разделить на два этапа. Первый, когда он, несмотря на все заверения в самостоятельности, все же находился под влиянием партийного авторитаризма, и второй, который отмечен попыткой вести действительно независимую политику, а зачастую, и просто идущую в разрез с установками федералистской верхушки. И на этом этапе он сумел показать себя человеком, умеющим принимать разумные справедливые решения и имеющим достаточно мужества, чтобы бороться за их осуществление.

Второй президент держался курса на преемственность с политикой Вашингтона и оставил на прежнем месте большинство членов старого кабинета. Вольно или невольно, деятель из Брейнтри всегда находился в тени первого президента. Подобно ему, Адамс мыслил о себе, как о лидере всего народа, стоящем выше любых партийных склок и противоречий. Об этом говорилось в его инаугурационной речи56. От Вашингтона он унаследовал и главную проблему, терзавшую его весь срок президентства - ухудшившиеся до крайности, после подписания англо-американского договора Джея 1791 г. (о дружбе, торговле и мореплавании), отношения с Францией, грозившие перейти в войну. Каждая из партий обвиняла другую в ее приверженности либо Англии, либо Франции. Адамс, пытавшийся быть над схваткой, оказался между двух огней.

В первый период пребывания на посту президента значительная часть его усилий была направлена против крайностей республиканской, или, как ее тогда называли, "французской", партии. Именно республиканцы были его главными политическими противниками на этом этапе. С федералистами республиканскую партию объединяло то, что ее внешнеполитическая доктрина так же исходила из признания национальных интересов США как высшей ценности. Однако при этом, утверждалось, что именно антианглийский курс является самым надежным способом достижения экономической независимости страны и закрепления американского союзного единства на патриотической основе. Отношение джефферсоновцев к Франции включало и идеологический мотив. Свершившаяся французская революция, передача ключей от Бастилии Вашингтону в 1789 г., по мнению республиканцев, были отнюдь не пустым жестом, а началом нового этапа в политическом союзе Соединенных Штатов и Франции. Вместе с тем, в вопросе о военных обязательствах своей страны перед этим государством они проявляли осторожность и придерживались линии нейтралитета.

Внешнеполитическая стратегия и тактика джефферсоновских республиканцев не устраивала Адамса. Сам он, будучи лидером умеренных федералистов, в это время, как и крайне правые, полагал, что политика французского правительства представляет "опасность независимости США и их единству" и имеет цель "противопоставить народ руководству страны". Согласно заявленной им концепции лидерства, он должен был как президент этому помешать. Выступая в 1798 г. перед конгрессом, Адамс призвал "дать решительный отпор" действиям Франции и продемонстрировать ей, что США "не являются жалкой игрушкой иностранного влияния"57.

Казалось, действия Франции располагают к таким выводам. Правительство Директории после расторжения франко-американского договора 1778 г. пошло на объявление всех американских моряков, обнаруженных на британских судах - "пиратами". Это сразу же серьезно осложнило торговлю на Карибском море и Атлантике. "Необъявленная" квазивойна грозила перейти в объявленную. Разногласия еще более усилились в 1796 г., когда Вашингтон отозвал американского посланника во Франции Джеймса Монро. При Адамсе возникли затруднения с его заменой. Пытаясь избежать дальнейшего развития конфликта, он направил в Париж представителей с целью заключить договор о дружбе и торговле. Директория вновь отказалась принять их. Министр иностранных дел Ш. Талейран через своих агентов, фигурировавших в отчете президента конгрессу как X,Y, Z, уведомил руководство Соединенных Штатов, что какие-либо переговоры будут возможны только при получении им крупной денежной взятки. В качестве условий также выдвигались предоставление Франции кредита и личные извинения президента Адамса за антифранцузские высказывания. Этот случай, вошедший в историю как "Афера XYZ" получил широкую огласку и вызвал бурю негодования в стране. Конфликт умело подогревался не только крайними федералистами, но и самим президентом в целях нагнетания выгодной им милитаристской обстановки и ослабления позиций внутриполитических противников.

В адрес последних не жалели красочных эпитетов. Джон Адамс, выступая против известных ему пороков демократов - демагогии, безудержности, необузданности - был готов прибегнуть к репрессиям. И прибег. В период его президентства был издан ряд антидемократических законов: "о натурализации", "об иностранцах" и "о подстрекательстве к мятежу" (1798 года). Закон о натурализации увеличивал срок, необходимый для приобретения гражданства США иностранцами, переселившимися в Америку, с пяти до четырнадцати лет. В иностранцев превращались и те, кто уже получил гражданство этой страны на основе раннее действовавшего закона. В числе многих лиц, неожиданно утративших американское гражданство, оказались и некоторые республиканцы - члены конгресса. Закон "об иностранцах" был направлен главным образом против французских граждан, переселившихся в Америку, среди которых было немало бежавших от Директории якобинцев. Этот закон предоставлял президенту право высылать из страны лиц, не имевших гражданства США, если он считал их "опасными". Постановление должно было вступить в силу в случае объявления войны. Оно уполномочивало президента арестовывать, заключать в тюрьму или высылать из страны подданных враждебных государств. Так как война все-таки не началась, оно ни разу не применялось. Зато закон "о подстрекательстве к мятежу" ("об измене") нашел применение в ряде случаев. Согласно ему подлежали заключению или штрафу лица, которые устно или письменно критиковали действия президента или конгресса с намерением "оклеветать их или распространить о них дурную славу"58. Такая размытая формулировка позволяла федералистам широко применять данный закон против своих политических противников. На основании акта "об измене" подверглись репрессиям лица, осуждавшие в республиканской печати политику Джона Адамса. Закон "о подстрекательстве к мятежу" являлся нарушением первой поправки к конституции, которая гарантировала каждому гражданину США свободу слова.

Хотя принятие конгрессом во время "квазивойны" репрессивных актов было делом рук правого крыла федералистов, Адамса нельзя считать к этому не причастным. В конце концов, под ними стоит его собственноручная подпись. Не без усилий президента в стране был создан воинственный политический климат, вызвавший их появление, именно он санкционировал преследования на основании чрезвычайных законов.

Однако Адамс воздерживался от политики массовых репрессий, старался охладить пыл особенно ярых сторонников Гамильтона в своем кабинете, таких как госсекретарь Тимоти Пикеринг и министр обороны Макгенри. Предотвращал он и попытки наиболее тенденциозного применения этих законов. Дело в том, что, с точки зрения Адамса, они служили средством самосохранения республики, которой угрожали иностранная держава и ее сторонники внутри страны - республиканцы. Он считал, что эти демократы-экстремисты, прибегая к пафосной и лживой риторике, подогревают разрушительные страсти простых людей. Следуя концепции Адамса, независимый президент мог использовать репрессии, даже не будучи их истинным сторонником. Это было возможно в том случае, если "сила и авторитет принуждения" использовались, чтобы заставить джефферсоновцев "подчиняться законам"59.

В 1798 г. это было действительно актуально. В резолюциях легислатур Кентукки и Виргинии, подготовленных соответственно Джефферсоном и Мэдисоном, федеральные законы, нарушавшие "Билль о правах", объявлялись антиконституционными. Лидеры республиканцев заявили о праве штатов не подчиняться таким актам союзных властей. Тем самым отвергался главный принцип верховенства федерального правительства и законодательства. На щит поднимался старый антифедералистский лозунг о приоритете прав штатов и их практическом суверенитете, что было уже прямой угрозой существованию союза. Однако сторонники Джефферсона не смогли заручиться поддержкой других штатов. Республиканцы, вовремя разглядев опасность, им угрожавшую, не стали дальше развивать эту тактику, сосредоточившись на строго конституционных формах борьбы с федералистами в национальном масштабе.

Впрочем, партию федералистов, к умеренному крылу которой принадлежал и сам Адамс, тоже необходимо было заставить "подчиняться законам". Пройдя середину срока и вступив во второй условный период президентства, он убедился, что война с Францией сулит много опасностей, как очевидных, так и скрытых. Именно на них собирались сыграть гамильтоновцы в целях подавления внутренней оппозиции. Президента это явно не устраивало. В 1799 г. он круто меняет направление внешней политики и возобновляет переговоры с Францией. На сей раз более взвешенно повел себя и Талейран. Таким образом, на этом этапе главными политическими противниками и даже личными врагами Адамса становятся лидеры "английской партии" - федералисты.

Он не мог более терпеть постоянное интриганство и закулисные махинации. К этому времени перед лицом зримой опасности для страны президент готов был расстроить их замыслы и умерить грандиозные планы. Они состояли в следующем. Резко возросшая международная напряженность позволила гамильтоновским федералистам увеличить армию и ввести в действие чрезвычайные законы. Адамса очень беспокоило усиление армии, и это сближало его с позицией сторонников Джефферсона. Постоянным сухопутным силам он предпочитал сильный военный флот. Президент выступал категорически против втягивания страны в пучину бедствий и кровопролития из-за происков Гамильтона в отношении республиканцев. Назначение самого лидера федералистов фактическим главнокомандующим новой армии "протащили" с великим трудом и вопреки воле Адамса. По-видимому он намеренно затягивал назначение военного руководства, чтобы затруднить планы правых по развязыванию конфликта.

В то же время, он понимал, что пока существует реальная угроза войны с Францией, события играют на руку Гамильтону. Пути Адамса и крайних федералистов разошлись окончательно и непримиримо. Последние держались за идею войны, как за единственный шанс удержать уплывавшую из рук власть. Адамс же, пусть и напоследок, сумел проявить себя лидером, способным поставить интересы страны выше личных амбиций и никогда не приносить их в жертву однодневной политической выгоде. 18 февраля 1799 г. он назначил У. В. Мюррея посланником мира во Францию. Это решение было принято им единолично, без консультаций с членами кабинета, целиком и полностью преданными Гамильтону. Стремление к миру, а не к войне, должно было принести популярность его администрации, поддержку общественного мнения. Однако это же поставило президента в состояние открытой конфронтации с правительством. В мае 1800 г. Адамс сделал заключительный независимый шаг, распорядившись относительно отставки министра обороны Макгенри и госсекретаря Пикеринга.

В объявленной политической войне против радикальных федералистских лидеров, Адамс апеллировал к умеренным и второстепенным федералистам, к рядовым членам партии. Раскол партии, обозначившийся еще со второго срока президентства Вашингтона, привел к образованию двух полюсов: на одном из них оказался Гамильтон с верхушкой партии, на другом - Адамс и рядовые функционеры. Люди, подобные Дж. Маршаллу из Виргинии, назначенному президентом заменить Пикеринга на посту госсекретаря и ставшему затем председателем Верховного суда, одобряли новую политику независимости Адамса, поскольку надеялись, что это привлечет согласных на компромисс республиканцев и снизит накал фракционных противоречий в стране.

В начале 1800 г. Дж. Адамс даже рассматривал возможность того, чтобы возглавить нечто вроде третьей партии. Определенные шансы у него имелись. Так, на выборах в конгресс 1798 - 1799 гг. победили федералисты, но большую часть вновь прибывших составляли политики умеренного толка, сторонники сдержанного курса Адамса. И этот новый "умеренный" федералистский конгресс уже в начале 1800 г. сократил военные расходы и приостановил дальнейший набор в армию. Планы Гамильтона рушились на глазах. Страна жаждала спокойствия, а не имперской славы и лаврового венка для лидера федералистов. Этим чаяниям сограждан вполне соответствовал реалист Адамс. Изгнание из администрации гамильтоновских приспешников было уже открытой демонстрацией его новых возможностей и старого неприятия.

На выборах 1800 г. Гамильтон и окружение пытались вновь проводить прежнюю стратегию - выставить кандидатуры Адамса и Пинкни и в дальнейшем нейтрализовать первого. Фактически, единой партии федералистов в ее прежнем виде уже не существовало. Сам президент отлично знал об этих интригах и был готов к ним. Гамильтон решился на крайние меры: он написал необыкновенно злобный памфлет против Адамса - официального кандидата от партии. Это было роковой ошибкой федералистов. Единственным политическим капиталом партии на тот момент была популярность Адамса как президента и лидера умеренных центристских сил. Пытаясь принизить его, очернить в глазах нации, Гамильтон значительно ослабил шансы федералистского кандидата на успех в выборах 1800 г., к которым республиканцы пришли сплоченной когортой, усвоившей просчеты прошлого и уверенно глядящей в будущее. В конечном итоге 73 голоса коллегии выборщиков были отданы в равной степени за Джефферсона и Бэрра, Адамсу осталось только 65 голосов. Последующее голосование в конгрессе сделало третьим президентом США Т. Джефферсона.

Выборы 1800 г., несмотря на все усилия Гамильтона с одной стороны и республиканцев, с другой, не стали разгромными для Адамса именно по причине компромиссности его фигуры в представлении центристов из обеих партий. Желание президента любой ценой быть выше сиюминутных целей, служить стране не по партийным правилам, а на основе здравого смысла и национальных интересов, увы, сыграло свою роль в том, что срок его пребывания у власти был краток. То, что Адамс не ограничился при вступлении в должность ролью преемника, может быть приписано исключительно его задетому самолюбию. Вашингтон посетил инаугурацию в 1797 г. и учтиво занял место позади него, когда последний был приведен к присяге, как новый президент. Адамс в этом протокольном мероприятии Джефферсону отказал.

Среди множества трудностей, стоящих перед ним, были семейные проблемы. Абигейл часто болела, что требовало долгого пребывания в Квинси (где Адамсу, в любом случае, нравилось жить). Много несчастий принесли ему дети, особенно Нэбби и Чарльз. "Вторая Абигейл" со своим тщеславным мужем прижила немалое потомство, но при этом, вела весьма сомнительный образ жизни, беспокоивший ее родителей. Чарльз представлял собой еще большую проблему. Он тяжело страдал пьянством. Первоначально, молодой человек был перспективным юристом-стажером в нью-йоркском офисе А. Гамильтона, и отец весьма уважительно отзывался о нем в то время. Однако по мере усугубления недуга, постепенно охладевал к нему. Философия старика Адамса была такова: слабый и неудачливый рано или поздно обанкротится. В 1800 г. он проехал через Нью-Йорк, так и не навестив Чарльза, пребывавшего в самом прискорбном состоянии. Строгий пуританин не понимал и не прощал распущенности и постыдной слабости даже родному сыну. Скорбная обязанность посещения умирающего сына была оставлена Абигейл, совершавшей поездку по городу.

Отрадой родителей был послушный и уважительный старший сын Джон Квинси. После успеха его газетной публикации под псевдонимом "Публикола", критикующей "Права человека" Т. Пейна и поддерживающей идею нейтралитета, Дж. Квинси был назначен Вашингтоном послом в Гаагу в 1794 г., а затем переведен своим отцом, президентом в Пруссию. Он вынужден был оставить дипломатическую службу, когда узнал о поражении родителя в гонке за переизбрание в 1800 г. (в 1809 г. он будет назначен посланником США в С.-Петербурге, где вел себя очень активно, а в 1815 - 1817 гг. - в Лондоне).

Жизнь Джона Адамса "в отставке" в Квинси, с 65-летнего возраста, называют патриаршеством, но это вовсе не значит, что он уже начал "смягчаться" или подобрел. Месяцы, последовавшие непосредственно за провалом в переизбрании на пост президента, посвящались восстановлению душевных сил и веры в человечество. Он принял свое поражение трудно, обвиняя, главным образом, федералистов. Вскоре после неудачи 1800 г., он написал: "Мы, федералисты, в значительной степени, находимся в ситуации партии Болингброка и Харли после заключения Утрехтского договора, окончательно и полностью разбиты и побеждены", и "никакая партия, когда-либо существовавшая, не знала себя столь же мало и так напрасно переоценивала собственное влияние и популярность, как наша"60.

Удалившись отдел, Адамс зачитывался классиками и находил укрытие в стоической философии. Он сравнивал себя с Цицероном и, подобно Цинциннату, снова принялся за работу на ферме. Адамс не мог вернуться к адвокатской практике, поэтому, как он саркастически замечал, обменял "честь и достоинство" на "удобрение". В первые дни отставки Адамс часто совершал верховые прогулки по берегу моря и пешие в поле по 4 - 5 миль каждый день. В 1802 г. душевные раны затянулись, и Адамс начал писать "Автобиографию", а в 1805 г. началась его переписка с Б. Рашем, врачом, одним из духовных лидеров американской революции, членом республиканской партии, последовательно выступавшим с демократических позиций и давним другом.

Одним из плодов, которые принес обмен письмами Адамса с Рашем, было заживление старого разрыва первого с Джефферсоном, чему доктор-просветитель настойчиво способствовал. Так как каждый из джентльменов поручился за второго, то он убедил обоих писать друг другу. Вот как остроумно Адамс в 1811 г. охарактеризовал старые политические разногласия: "Джефферсон и Раш выступали за свободу и прямые волосы. Я же считал, что вьющиеся волосы были столь же республиканскими, как и прямые"61. После этого, некогда разлученные жестокими политическими бурями друзья, снова обрели друг друга и их талантливейшая по силе духа, блеску и подлинно философскому смыслу корреспонденция не потеряла своего читателя до сих пор.

Немного известно об Абигейл в эти годы, кроме ее неизменной любезности и хлопот о большом домашнем хозяйстве, хотя главной, по-прежнему, оставалась забота об упрямом, стареющем, но в то же время прославленном супруге. Адамсы жили довольно просто и демократично. Сельская местность должна была показаться весьма примитивной для такой утонченной особы, как супруга Джона Квинси Адамса Элизабет, при ее первом посещении Брейнтри в 1801 году. Однако "пожилой джентльмен" почувствовал несомненную симпатию к невестке, даже при том, что у Абигейл и были собственные предубеждения. После смерти последней, Элизабет стала его лучшей подругой и собеседником на склоне лет, на нее он перенес остаток угасающей нежности и любви.

Второй президент молодого государства Соединенные Штаты Америки прожил долгую и наполненную смыслом жизнь. 91 год отвела ему судьба. Смерть его стала достойным эпилогом большой и трогательной жизненной драмы. Джон Адамс умер в Квинси в самый знаменательный для страны и для него лично день - 4 июля 1826 г., когда в США праздновалось пятидесятилетие подписания Декларации независимости! Его последними словами были: "А Джефферсон все-таки меня пережил ...". Он ошибался, но откуда было ему знать неисповедимые пути Провидения? В этот великий праздник уже скончался сам автор этой Декларации, третий президент страны, Томас Джефферсон, и только четырьмя часами позже, один из тех, кто ее подписывал - Джон Адамс-старший. Так его теперь стали называть, потому что судьба подарила отцу самый прекрасный подарок: он увидел, как его любимый старший сын выбрал себе достойную жену, как на свет появились внуки, и как Джон Квинси Адамс стал президентом (1825 - 1829) страны, которую поколение "отцов-основателей" создало, фактически, своими собственными руками.

Примечания

1. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 1 - 4. Cambridge (Mass.). 1961. Vol. 3, p. 253.
2. ШИРЯЕВ Б. А. Джон Адамс в период борьбы американских колоний за независимость. - Американский ежегодник (АЕ), 1975. М. 1975, с. 209 - 230; КАЛЕНСКИЙ В. Г. Джеймс Мэдисон против Джона Адамса: Две модели представительного правления в конституционной истории США. - Политико-правовые идеи и институты в их историческом ргювитии. М. 1980, с. 61 - 70; ПАРХИМОВИЧ В. Л. Внешнеполитическая деятельность Джона Адамса. Последняя четверть XVIII - начало XIX в. - Канд. дисс. М. 1998; УШАКОВ В. А. Джон Адамс и "необъявленная война" с Францией (о роли президента в формировании внешней политики США и урегулировании кризисных ситуаций). - США: становление и развитие национальной традиции и национального характера. М. 1999, с. 280 - 289; ТРОЯНОВСКАЯ М. О. "Отцы-основатели" и Великая Французская революция. - Проблема "Мы-Другие" в контексте исторического и культурного опыта США. Материалы VII международной конференции Ассоциации изучения США. Историч. фак-т МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва, 5 - 6 февр. 2001 г. М. 2002, с. 228 - 240; АЛЬПЕРОВИЧ М. С. Франсиско де Миранда и "отцы-основатели" США (1783 - 1806). - АЕ, 2001. М. 2003, с. 9 - 28; ФИЛИМОНОВА М. А. "Виги из любви к свободе". Классическая республиканская этика в корреспонденции Джона Адамса. - АЕ, 2001. М. 2003, с. 28 - 51; ее же. Роль прессы в Американской революции в оценке современников (Культура Просвещения, свобода печати и манипуляция сознанием). - Американская проблематика в периодике XVIII-XX вв. М. 2004, с. 20 - 51; КОРОТКОВА С. А. Абигайл Смит Адамс. - АЕ, 2002. М. 2004, с. 54 - 67.
3. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 256.
4. Ibid., p. 253.
5. Ibid, p. 254; The Works of John Adams, second President of the United States, with a Life of the Author (Works). Vol. I-X. Boston. 1856. Vol. IX, p. 61 Off.
6. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 256, 259.
7. Ibid., p. 261.
8. BOWEN C. John Adams and the American Revolution. N. Y. 1950 (last cover).
9. Adams Family Papers (an Electronic Archive).
10. EAST R. A. John Adams. Boston. 1979, p. 26.
11. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 1, p. 142.
12. Ibid., p. 2.
13. Ibid., p. 161.
14. The Adams Papers Vol. 1 - 4. Cambridge (Mass.). 1961. Vol. 1, p. 89.
15. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 260.
16. Ibid. Vol. 1, p. 229.
17. Works, X, p. 197; ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 95.
18. Ibid. Vol. 1, p. 24 - 25, 123, 168.
19. Ibid. Vol. 1, p. 171.
20. Works, III, p. 448ff, 483.
21. Ibid., p. 382.
22. Ibid., p. 501ff.
23. The Adams Papers. Vol. 1, p. 131.
24. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 18.
25. Ibid., p. 15.
26. Ibid., p. 41.
27. NOVANGLUS (ADAMS J.) - The American Enlightenment. The Shaping of American Experiment. N. Y. 1965, p. 245.
28. The Adams Papers. Vol. 1, p. 155.
29. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 145.
30. Цит. по: ФИЛИМОНОВА М. А. Ук. соч., с. 41 - 42.
31. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 313.
32. Ibid., p. 46.
33. PETERSON M. Adams and Jefferson. Revolutionary Dialogue. - Georgia Univ. Press. 1976, p. 49 - 52.
34. Novanglus and Massachusettensis. - Novanglus, p. 47.
35. The Adams Papers. Vol. 2, p. 20.
36. Ibid., p. 24.
37. ШИРЯЕВ Б. А. Ук. соч., с. 225.
38. Цит. по: АЛЬПЕРОВИЧ М. С. Ук. соч., с. 19.
39. The Adams Papers. Vol. 2, p. 27 - 28; PETERSON M. Op. cit, p. 49.
40. Journal of Continental Congress, 1774 - 1789, 34 Volumes. Washington. 1904 - 1937. Vol. 5, p. 438 - 439.
41. Thoughts of Government. John Adams. - Papers of John Adams. Vol. 1, p. 109 - 110; Letters of B. Rush. 2 vis. Princenton. 1951. Vol. 1, p. 523.
42. The Adams Papers. Vol. 2, p. 191.
43. Ibid., p. 126.
44. Ibid., p. 91.
45. The Adams Papers. Vol. 2, p. 85.
46. Works, VI, p. 318.
47. Ibid., p. 491 - 492.
48. WOOD G. S. The Creation of American Republic, 1776 - 1787. Chapell Hill. 1969.
49. МАЙРОФ Б. Лики американской демократии. М. 2000, с. 78.
50. Works, VI, p. 226, 229.
51. THOMPSON C. B. John Adams and the Spirit of Liberty. Lawrence. 1998, p. 269.
52. PETERSON M. Op. cit., p. 49 - 52.
53. Цит. по: PAGE S. John Adams, 2 Vols. N. Y. 1962. Vol. 2, p. 845.
54. EAST R. A. John Adams. Boston. 1979, p. 74.
55. Works, VI, p. 430 - 431.
56. Inaugural Adresses of the President of the U.S. from G. Washington 1789 to J. Kennedy 1961. Washington. 1961, p. 10.
57. ШИРЯЕВ Б. А. Политическая борьба в США в 1783 - 1801 гг. Л. 1981, с. 165 - 166.
58. The Sedition Act of July 14, 1798. An Act in Addition to the Act, Entitled "An Act for the Punishment of Certain Crimes against the United States". - The Sedition Act of July 14, 1798. - Documents of American History 2 Vis. NY. 1935. Vol. 1, p. 176.
59. PAGE S. Op. cit. Vol. 2, p. 975 - 978.
60. Works, IX, p. 582.
61. The Spur of Fame. San Marino. 1966, p. 202.

Вопросы истории. - 2006. - № 2. - С. 51-74.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Развитие промышленности в США
      Автор: Чжан Гэда
      Тема общая - и про обычную и про военную промышленность. США - это промышленность. Мощная. Создавшая эту страну в том виде, в котором мы ее знаем.
      Вот интереснейшая статья - про то, как два промышленника, Джон Хэнкок Холл и Симеон Норт, создали систему производства стандартизованных изделий.
      Еще пара не применяли, но уже умели достигать скорости вращения шкива ременной передачи более 3000 об/мин., разработали автоподачу и автоостановку режущего инструмента, систему измерений и добились высокой степени унификации производства - в 1826 г. при приемке разобрали 100 винтовок Холла и собрали в произвольном порядке. В результате все собралось без сучка-задоринки!
      Скорости вращения были такие высокие, что для станков потребовалось разрабатывать специальные виброгасящие чугунные опоры - в общем, когда комиссия из Управления Артиллерии приехала принимать партию винтовок, они бегали от радости и писали пачками восторженные отзывы.
      Во вложении - винтовка Холла. После винтовки Фергюсона (1776) - первое казнозарядное оружие, довольно широко распространенное в войсках и применявшееся в боях против индейцев, войне против Мексики (1846-1848) и даже в Гражданской войне в США (1861-1865):
       
       

    • Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский
      Автор: Saygo
      Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский // Вопросы истории. - 2018. - № 3. - С. 20-34.
      Публикация, основанная на архивных документах, посвящена российскому дипломату конца XVIII — первой трети XIX в. А. Я. Италинскому, его напряженному труду на благо Отечества и вкладу отстаивание интересов России в Европе и Турции. Он находился на ответственных постах в сложные предвоенные и послевоенные годы, когда продолжалось военно-политическое противостояние двух великих держав — Российской и Османской империй. Часть донесений А. Я. Италинского своему руководству, хранящаяся в Архиве внешней политики Российской империи Историко-документального Департамента МИД РФ, впервые вводится в научный оборот.
      Вторая половина XVIII в. ознаменовалась нахождением на российском государственном поприще блестящей когорты дипломатов — чрезвычайных посланников и полномочных министров. Высокообразованные, эрудированные, в совершенстве владевшие несколькими иностранными языками, они неустанно отстаивали интересы и достоинство своей державы, много и напряженно трудились на благо Отечества. При Екатерине II замечательную плеяду дипломатов, представлявших Россию при монархических Дворах Европы, пополнили С. Р. Воронцов, Н. В. Репнин, Д. М. Голицын, И. М. Симолин, Я. И. Булгаков. Но, пожалуй, более значимым и ответственным как в царствование Екатерины II, так и ее наследников — императоров Павла и Александра I — являлся пост на Востоке. В столице Турции Константинополе пересекались военно-стратегические и геополитические интересы ведущих морских держав, туда вели нити их большой политики. Константинополь представлял собой важный коммуникационный узел и ключевое связующее звено между Востоком и Западом, где дипломаты состязались в искусстве влиять на султана и его окружение с целью получения политических выгод для своих держав. От грамотных, продуманных и правильно рассчитанных действий российских представителей зависели многие факторы, но, прежде всего, — сохранение дружественных отношений с государством, в котором они служили, и предотвращение войны.
      Одним из талантливых представителей русской школы дипломатии являлся Андрей Яковлевич Италинский — фигура до сих пор малоизвестная среди историков. Между тем, этот человек достоин более подробного знакомства с ним, так как за годы службы в посольстве в Константинополе (Стамбуле) он стяжал себе уважение и признательность в равной степени и императора Александра I, и турецкого султана Селима III. Высокую оценку А. Я. Италинскому дал сын переводчика российской миссии в Константинополе П. Фонтона — Ф. П. Фонтон. «Италинский, — вспоминал он, — человек обширного образования, полиглот, геолог, химик, антикварий, историолог. С этими познаниями он соединял тонкий политический взгляд и истинную бескорыстную любовь к России и непоколебимую стойкость в своих убеждениях». А в целом, подытожил он, «уже сами факты доказывали искусство и ловкость наших посланников» в столице Османской империи1.Только человек такого редкого ума, трудолюбия и способностей как Италинский, мог оставить о себе столь лестное воспоминание, а проявленные им дипломатическое искусство и ловкость свидетельствовали о его высоком профессиональном уровне. Биографические сведения об Италинском довольно скудны, но в одном из архивных делопроизводств Историко-документального Департамента МИД РФ обнаружены важные дополнительные факты из жизни дипломата и его служебная переписка.
      Андрей Яковлевич Италинский, выходец «из малороссийского дворянства Черниговской губернии», родился в 1743 году. В юном возрасте, не будучи связан семейной традицией, он, тем не менее, осознанно избрал духовную стезю и пожелал учиться в Киевской духовной академии. После ее успешного окончания 18-летний Андрей также самостоятельно, без чьей-либо подсказки, принял неординарное решение — отказаться от духовного поприща и посвятить жизнь медицине, изучать которую он стремился глубоко и основательно, чувствуя к этой науке свое истинное призвание. Как указано в его послужном списке, «в службу вступил медицинскую с 1761 года и проходя обыкновенными в сей должности чинами, был, наконец, лекарем в Морской Санкт Петербургской гошпитали и в Пермском Нахабинском полку»2. Опыт, полученный в названных местах, безусловно, пригодился Италинскому, но ему, пытливому и талантливому лекарю, остро не хватало теоретических знаний, причем не отрывочных, из различных областей естественных наук, а системных и глубоких. Он рвался за границу, чтобы продолжить обучение, но осенью 1768 г. разразилась Русско-турецкая война, и из столичного Санкт-Петербургского морского госпиталя Италинский выехал в действующую армию. «С 1768 по 1770 год он пребывал в турецких походах в должности полкового лекаря»3.
      Именно тогда, в царствование Екатерины II, Италинский впервые стал свидетелем важных событий российской военной истории, когда одновременно с командующим 1-й армией графом Петром Александровичем Румянцевым находился на театре военных действий во время крупных сражений россиян с турками. Так, в решающем 1770 г. для операций на Дунае Турция выставила против Рос­сии почти 200-тысячную армию: великий визирь Халил-паша намеревался вернуть потерянные города и развернуть наступление на Дунайские княжества Молдавию и Валахию. Однако блестящие успехи армии П. А. Румянцева сорвали планы превосходящего в силах противника. В сражении 7 июля 1770 г. при реке Ларге малочисленные российские войска наголову разбили турецкие, россияне заняли весь турецкий лагерь с трофеями и ставки трех пашей. Остатки турецкой армии отступили к реке Кагул, где с помощью татар великий визирь увеличил свою армию до 100 тыс. человек В честь победы при Ларге Екатерина II назначила торжественное богослужение и благодарственный молебен в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В той церкви хранилась особо чтимая на Руси икона Казанской Божьей Матери, к которой припадали и которой молились о даровании победы над врагами. После завершения богослужения при большом стечении народа был произведен пушечный салют.
      21 июля того же 1770 г. на реке Кагул произошло генеральное сражение, завершившееся полным разгромом противника. Во время панического бегства с поля боя турки оставили все свои позиции и укрепления, побросали артиллерию и обозы. Напрасно великий визирь Халил-паша с саблей в руках метался среди бегущих янычар и пытался их остановить. Как потом рассказывали спасшиеся турки, «второй паша рубил отступавшим носы и уши», однако и это не помогало.
      Победителям достались богатые трофеи: весь турецкий лагерь, обозы, палатки, верблюды, множество ценной утвари, дорогие ковры и посуда. Потери турок в живой силе составили до 20 тыс. чел.; россияне потеряли убитыми 353 чел., ранеными — 550. Румянцев не скрывал перед императрицей своей гордости, когда докладывал ей об итогах битвы при Кагуле: «Ни столь жестокой, ни так в малых силах не вела еще армия Вашего Императорского Величества битвы с турками, какова в сей день происходила. Действием своей артиллерии и ружейным огнем, а наипаче дружным приемом храбрых наших солдат в штыки ударяли мы во всю мочь на меч и огонь турецкий, и одержали над оным верх»4.
      Сухопутные победы России сыграли важную роль в коренном переломе в войне, и полковой лекарь Андрей Италинский, оказывавший помощь больным и раненым в подвижных лазаретах и в полковых госпитальных палатках, был непосредственным очевидцем и участником того героического прошлого.
      После крупных успехов армии Румянцева Италинский подал прошение об увольнении от службы, чтобы выехать за границу и продолжить обучение. Получив разрешение, он отправился изучать медицину в Голландию, в Лейденский университет, по окончании которого в 1774 г. получил диплом доктора медицины. Достигнутые успехи, однако, не стали для Италинского окончательными: далее его путь лежал в Лондон, где он надеялся получить практику и одновременно продолжить освоение медицины. В Лондоне Андрей Яковлевич познакомился с главой российского посольства Иваном Матвеевичем Симолиным, и эта встреча стала для Италинского судьбоносной, вновь изменившей его жизнь.
      И. М. Симолин, много трудившейся на ниве дипломатии, увидел в солидном и целеустремленном докторе вовсе не будущее медицинское светило, а умного, перспективного дипломата, способного отстаивать державное достоинство России при монархических дворах Европы. Тогда, после завершения Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. и подписания Кючук-Кайнарджийского мира, империя Екатерины II вступала в новый этап исторического развития, и сфера ее геополитических и стратегических интересов значительно расширилась. Внешняя политика Петербурга с каждым годом становилась более активной и целенаправленной5, и Екатерина II крайне нуждалась в талантливых, эрудированных сотрудниках, обладавших аналитическим складом ума, которых она без тени сомнения могла бы направлять своими представителями за границу. При встречах и беседах с Италинским Симолин лишний раз убеждался в том, что этот врач как нельзя лучше подходит для дипломатической службы, но Симолин понимал и другое — Италинского надо морально подготовить для столь резкой перемены сферы его деятельности и дать ему время, чтобы завершить в Лондоне выполнение намеченных им целей.
      Андрей Яковлевич прожил в Лондоне девять лет и, судя по столь приличному сроку, дела его как практикующего врача шли неплохо, но, тем не менее, под большим влиянием главы российской миссии он окончательно сделал выбор в пользу карьеры дипломата. После получения на это согласия посольский курьер повез в Петербург ходатайство и рекомендацию Симолина, и в 1783 г. в Лондон пришел ответ: именным указом императрицы Екатерины II Андрей Италинский был «пожалован в коллежские асессоры и определен к службе» при дворе короля Неаполя и Обеих Сицилий. В справке Коллегии иностранных дел (МИД) об Италинском записано: «После тринадцатилетнего увольнения от службы (медицинской. — Г. Г.) и пробытия во все оное время в иностранных государствах на собственном его иждивении для приобретения знаний в разных науках и между прочим, в таких, которые настоящему его званию приличны», Италинский получил назначение в Италию. А 20 февраля 1785 г. он был «пожалован в советники посольства»6.
      Так в судьбе Италинского трижды совершились кардинальные перемены: от духовной карьеры — к медицинской, затем — к дипломатической. Избрав последний вид деятельности, он оставался верен ему до конца своей жизни и с честью служил России свыше сорока пяти лет.
      Спустя четыре года после того, как Италинский приступил к исполнению своих обязанностей в Неаполе, в русско-турецких отношениях вновь возникли серьезные осложнения, вызванные присоединением к Российской державе Крыма и укреплением Россией своих южных границ. Приобретение стратегически важных крепостей Керчи, Еникале и Кинбурна, а затем Ахтиара (будущего Севастополя) позволило кабинету Екатерины II обустраивать на Чёрном море порты базирования и развернуть строительство флота. Однако Турция не смирилась с потерями названных пунктов и крепостей, равно как и с вхождением Крыма в состав России и лишением верховенства над крымскими татарами, и приступила к наращиванию военного потенциала, чтобы взять реванш.
      Наступил 1787 год. В январе Екатерина II предприняла поездку в Крым, чтобы посмотреть на «дорогое сердцу заведение» — молодой Черноморский флот. Выезжала она открыто и в сопровождении иностранных дипломатов, перед которыми не скрывала цели столь важной поездки, считая это своим правом как главы государства. В намерении посетить Крым императрица не видела ничего предосудительного — во всяком случае, того, что могло бы дать повод державам объявить ее «крымский вояж» неким вызовом Оттоманской Порте и выставить Россию инициатором войны. Однако именно так и произошло.
      Турция, подогреваемая западными миссиями в Константинопо­ле, расценила поездку русской государыни на юг как прямую подготовку к нападению, и приняла меры. Английский, французский и прусский дипломаты наставляли Диван (турецкое правительство): «Порта должна оказаться твердою, дабы заставить себя почитать». Для этого нужно было укрепить крепости первостепенного значения — Очаков и Измаил — и собрать на Дунае не менее 100-тысячной армии. Главную задачу по организации обороны столицы и Проливов султан Абдул-Гамид сформулировал коротко и по-военному четко: «Запереть Чёрное море, умножить гарнизоны в Бендерах и Очакове, вооружить 22 корабля». Французский посол Шуазель-Гуфье рекомендовал туркам «не оказывать слабости и лишней податливости на учреждение требований российских»7.
      В поездке по Крыму, с остановками в городах и портах Херсоне, Бахчисарае, Севастополе Екатерину II в числе прочих государственных и военных деятелей сопровождал посланник в Неаполе Павел Мартынович Скавронский. Соответственно, на время его отсутствия всеми делами миссии заведовал советник посольства Андрей Яковлевич Италинский, и именно в тот важный для России период началась его самостоятельная работа как дипломата: он выполнял обязанности посланника и курировал всю работу миссии, включая составление донесений руководству. Италинский со всей ответственностью подо­шел к выполнению посольских обязанностей, а его депеши вице-канцлеру России Ивану Андреевичу Остерману были чрезвычайно информативны, насыщены аналитическими выкладками и прогнозами относительно европейских дел. Сообщал Италинский об увеличении масштабов антитурецкого восстания албанцев, о приходе в Адриатику турецкой эскадры для блокирования побережья, о подготовке Турцией сухопутных войск для высадки в албанских провинциях и отправления их для подавления мятежа8. Донесения Италинского кабинет Екатерины II учитывал при разработках стратегических планов в отношении своего потенциального противника и намеревался воспользоваться нестабильной обстановкой в Османских владениях.
      Пока продолжался «крымский вояж» императрицы, заседания турецкого руководства следовали почти непрерывно с неизменной повесткой дня — остановить Россию на Чёрном море, вернуть Крым, а в случае отказа русских от добровольного возвращения полуострова объявить им войну. Осенью 1787 г. война стала неизбежной, а на начальном ее этапе сотрудники Екатерины II делали ставку на Вторую экспедицию Балтийского флота в Средиземное и Эгейское моря. После прихода флота в Греческий Архипелаг предполагалось поднять мятеж среди христианских подданных султана и с их помощью сокрушать Османскую империю изнутри. Со стороны Дарданелл балтийские эскадры будут отвлекать силы турок от Чёрного моря, где будет действовать Черноморский флот. Но Вторая экспедиция в Греческий Архипелаг не состоялась: шведский король Густав III (двоюродный брат Екатерины II) без объявления войны совершил нападение на Россию.
      В тот период военно-политические цели короля совпали с замыслами турецкого султана: Густав III стремился вернуть потерянные со времен Петра Великого земли в Прибалтике и захватить Петербург, а Абдул Гамид — сорвать поход Балтийского флота в недра Османских владений, для чего воспользоваться воинственными устремлениями шведского короля. Получив из Константинополя крупную финансовую поддержку, Густав III в июне 1788 г. начал кампанию. В честь этого события в загородной резиденции турецкого султана Пере состоялся прием шведского посла, который прибыл во дворец при полном параде и в сопровождении пышной свиты. Абдул Гамид встречал дорогого гостя вместе с высшими сановниками, улемами и пашами и в церемониальном зале произнес торжественную речь, в которой поблагодарил Густава III «за объявление войны Российской империи и за усердие Швеции в пользу империи Оттоманской». Затем султан вручил королевскому послу роскошную табакерку с бриллиантами стоимостью 12 тысяч пиастров9.Таким образом, Густав III вынудил Екатерину II вести войну одновременно на двух театрах — на северо-западе и на юге.
      Италинский регулярно информировал руководство о поведении шведов в Италии. В одной из шифрованных депеш он доложил, что в середине июля 1788 г. из Неаполя выехал швед по фамилии Фриденсгейм, который тайно, под видом путешественника прожил там около месяца. Как точно выяснил Италинский, швед «проник ко двору» неаполитанского короля Фердинанда с целью «прельстить его и склонить к поступкам, противным состоящим ныне дружбе» между Неаполем и Россией. Но «проникнуть» к самому королю предприимчивому шведу не удалось — фактически, всеми делами при дворе заведовал военный министр генерал Джон Актон, который лично контролировал посетителей и назначал время приема.
      Д. Актон поинтересовался целью визита, и Фриденсгейм, без лишних предисловий, принялся уговаривать его не оказывать помощи русской каперской флотилии, которая будет вести в Эгейском море боевые действия против Турции. Также Фриденсгейм призывал Актона заключить дружественный союз со Швецией, который, по его словам, имел довольно заманчивые перспективы. Если король Фердинанд согласится подписать договор, говорил Фриденсгейм, то шведы будут поставлять в Неаполь и на Сицилию железо отличных сортов, качественную артиллерию, ядра, стратегическое сырье и многое другое — то, что издавна привозили стокгольмские купцы и продавали по баснословным ценам. Но после заключения союза, уверял швед, Густав III распорядится привозить все перечисленные товары и предметы в Неаполь напрямую, минуя посредников-купцов, и за меньшие деньги10.
      Внимательно выслушав шведа, генерал Актон сказал: «Разговор столь странного содержания не может быть принят в уважение их Неаполитанскими Величествами», а что касается поставок из Швеции железа и прочего, то «Двор сей» вполне «доволен чинимою поставкою купцами». Однако самое главное то, что, король и королева не хотят огорчать Данию, с которой уже ведутся переговоры по заключению торгового договора11.
      В конце июля 1788 г. Италинский доложил вице-канцлеру И. А. Остерману о прибытии в Неаполь контр-адмирала российской службы (ранга генерал-майора) С. С. Гиббса, которого Екатерина II назначила председателем Призовой Комиссии в Сиракузах. Гиббс передал Италинскому письма и высочайшие распоряжения касательно флотилии и объяснил, что образование Комиссии вызвано необходимостью контролировать российских арматоров (каперов) и «воздерживать их от угнетения нейтральных подданных», направляя действия капитанов судов в законное и цивилизованное русло. По поручению главы посольства П. М. Скавронского Италинский передал контр-адмиралу Гиббсу желание короля Неаполя сохранять дружественные отношения с Екатериной II и не допускать со стороны российских арматоров грабежей неаполитанских купцов12. В течение всей Русско-турецкой войны 1787—1791 гг. Италинский координировал взаимодействие и обмен информацией между Неаполем, Сиракузами, островами Зант, Цериго, Цефалония, городами Триест, Ливорно и Петербургом, поскольку сам посланник Скавронский в те годы часто болел и не мог выполнять служебные обязанности.
      В 1802 г., уже при Александре I, последовало назначение Андрея Яковлевича на новый и ответственный пост — чрезвычайным посланником и полномочным министром России в Турции. Однако судьба распорядилась так, что до начала очередной войны с Турцией Италинский пробыл в Константинополе (Стамбуле) недолго — всего четыре года. В декабре 1791 г. в Яссах российская и турецкая стороны скрепили подписями мирный договор, по которому Российская империя получила новые земли и окончательно закрепила за собой Крым. Однако не смирившись с условиями Ясского договора, султан Селим III помышлял о реванше и занялся военными приготовлениями. Во все провинции Османской империи курьеры везли его строжайшие фирманы (указы): доставлять в столицу продовольствие, зерно, строевой лес, железо, порох, селитру и другие «жизненные припасы и материалы». Султан приказал укреплять и оснащать крепости на западном побережье Чёрного моря с главными портами базирования своего флота — Варну и Сизополь, а на восточном побережье — Анапу. В Константинопольском Адмиралтействе и на верфях Синопа на благо Османской империи усердно трудились французские корабельные мастера, пополняя турецкий флот добротными кораблями.
      При поддержке Франции Турция активно готовилась к войне и наращивала военную мощь, о чем Италинский регулярно докладывал руководству, предупреждая «о худом расположении Порты и ее недоброжелательстве» к России. Положение усугубляла нестабильная обстановка в бывших польских землях. По третьему разделу Польши к России отошли польские территории, где проживало преимущественно татарское население. Татары постоянно жаловались туркам на то, что Россия будто бы «чинит им притеснения в исполнении Магометанского закона», и по этому поводу турецкий министр иностранных дел (Рейс-Эфенди) требовал от Италинского разъяснений. Андрей Яковлевич твердо заверял Порту в абсурдности и несправедливости подобных обвинений: «Магометанам, как и другим народам в России обитающим, предоставлена совершенная и полная свобода в последовании догматам веры их»13.
      В 1804 г. в Константинополе с новой силой разгорелась борьба между Россией и бонапартистской Францией за влияние на Турцию. Профранцузская партия, пытаясь расширить подконтрольные области в Османских владениях с целью создания там будущего плацдарма против России, усиленно добивалась от султана разрешения на учреждение должности французского комиссара в Варне, но благодаря стараниям Италинского Селим III отказал Первому консулу в его настойчивой просьбе, и назначения не состоялось. Император Александр I одобрил действия своего представителя в Турции, а канцлер Воронцов в письме Андрею Яковлевичу прямо обвинил французов в нечистоплотности: Франция, «республика сия, всех агентов своих в Турецких областях содержит в едином намерении, чтоб развращать нравы жителей, удалять их от повиновения законной власти и обращать в свои интересы», направленные во вред России.
      Воронцов высказал дипломату похвалу за предпринятые им «предосторожности, дабы поставить преграды покушениям Франции на Турецкие области, да и Порта час от часу более удостоверяется о хищных против ея намерениях Франции». В Петербурге надеялись, что Турция ясно осознает важность «тесной связи Двора нашего с нею к ограждению ея безопасности», поскольку завоевательные планы Бонапарта не иссякли, а в конце письма Воронцов выразил полное согласие с намерением Италинского вручить подарки Рейс-Эфенди «и другим знаменитейшим турецким чиновникам», и просил «не оставить стараний своих употребить к снисканию дружбы нового капитана паши». Воронцов добавил: «Прошу уведомлять о качествах чиновника сего, о доверии, каким он пользуется у султана, о влиянии его в дела, о связях его с чиновниками Порты и о сношениях его с находящимися в Царе Граде министрами чужестранных держав, особливо с французским послом»14.
      В январе 1804 г., докладывая о ситуации в Египте, Италинский подчеркивал: «Французы беспрерывно упражнены старанием о расположении беев в пользу Франции, прельщают албанцов всеми возможными средствами, дабы сделать из них орудие, полезное видам Франции на Египет», устраивают политические провокации в крупном турецком городе и порте Синопе. В частности, находившийся в Синопе представитель Французской Республики (комиссар) Фуркад распространил заведомо ложный слух о том, что русские якобы хотят захватить Синоп, который «в скорости будет принадлежать России», а потому он, Фуркад, «будет иметь удовольствие быть комиссаром в России»15. Российский консул в Синопе сообщал: «Здешний начальник Киозу Бусок Оглу, узнав сие и видя, что собралось здесь зимовать 6 судов под российским флагом и полагая, что они собрались нарочито для взятия Синопа», приказал всем местным священникам во время службы в церквах призывать прихожан не вступать с россиянами ни в какие отношения, вплоть до частных разговоров. Турецкие власти подвигли местных жителей прийти к дому российского консула и выкрикивать протесты, капитанам российских торговых судов запретили стрелять из пушек, а греческим пригрозили, что повесят их за малейшее ослушание османским властям16.
      Предвоенные годы стали для Италинского временем тяжелых испытаний. На нем как на главе посольства лежала огромная ответственность за предотвращение войны, за проведение многочисленных встреч и переговоров с турецким министерством. В апреле 1804 г. он докладывал главе МИД князю Адаму Чарторыйскому: «Клеветы, беспрестанно чинимые Порте на Россию от французского здесь посла, и ныне от самого Первого Консула слагаемые и доставляемые, могут иногда возбуждать в ней некоторое ощущение беспокойства и поколебать доверенность» к нам. Чтобы нарушить дружественные отношения между Россией и Турцией, Бонапарт пустил в ход все возможные способы — подкуп, «хитрость и обман, внушения и ласки», и сотрудникам российской миссии в Константинополе выпала сложная задача противодействовать таким методам17. В течение нескольких месяцев им удавалось сохранять доверие турецкого руководства, а Рейс-Эфенди даже передал Италинскому копию письма Бонапарта к султану на турецком языке. После перевода текста выяснилось, что «Первый Консул изъясняется к Султану словами высокомерного наставника и учителя, яко повелитель, имеющий право учреждать в пользу свою действия Его Султанского Величества, и имеющий власть и силу наказать за ослушание». Из письма было видно намерение французов расторгнуть существовавшие дружественные русско-турецкий и русско-английский союзы и «довести Порту до нещастия коварными внушениями против России». По словам Италинского, «пуская в ход ласкательство, Первый Консул продолжает клеветать на Россию, приводит деятельных, усердных нам членов Министерства здешнего в подозрение у Султана», в результате чего «Порта находится в замешательстве» и растерянности, и Селим III теперь не знает, какой ответ отсылать в Париж18.
      Противодействовать «коварным внушениям французов» в Стамбуле становилось все труднее, но Италинский не терял надежды и прибегал к давнему способу воздействия на турок — одаривал их подарками и подношениями. Письмом от 1 (13) декабря 1804 г. он благодарил А. А. Чарторыйского за «всемилостивейшее Его Императорского Величества назначение подарков Юсуфу Аге и Рейс Эфендию», и за присланный вексель на сумму 15 тыс. турецких пиастров19. На протяжении 1804 и первой половины 1805 г. усилиями дипломата удавалось сохранять дружественные отношения с Высокой Портой, а султан без лишних проволочек выдавал фирманы на беспрепятственный пропуск российских войск, военных и купеческих судов через Босфор и Дарданеллы, поскольку оставалось присутствие российского флота и войск в Ионическом море, с базированием на острове Корфу.
      Судя по всему, Андрей Яковлевич действительно надеялся на мирное развитие событий, поскольку в феврале 1805 г. он начал активно ходатайствовать об учреждении при посольстве в Константинополе (Стамбуле) студенческого училища на 10 мест. При поддержке и одобрении князя Чарторыйского Италинский приступил к делу, подготовил годовую смету расходов в размере 30 тыс. пиастров и занялся поисками преподавателей. Отчитываясь перед главой МИД, Италинский писал: «Из христиан и турков можно приискать людей, которые в состоянии учить арапскому, персидскому, турецкому и греческому языкам. Но учителей, имеющих просвещение для приведения учеников в некоторые познания словесных наук и для подаяния им начальных политических сведений, не обретается ни в Пере, ни в Константинополе», а это, как полагал Италинский, очень важная составляющая воспитательного процесса. Поэтому он решил пока ограничиться четырьмя студентами, которых собирался вызвать из Киевской духовной семинарии и из Астраханской (или Казанской, причем из этих семинарий обязательно татарской национальности), «возрастом не менее 20 лет, и таких, которые уже находились в философическом классе. «Жалования для них довольно по 1000 пиастров в год — столько получают венские и английские студенты, и сверх того по 50 пиастров в год на покупку книг и пишущих материалов». Кроме основного курса и осваивания иностранных языков студенты должны были изучать грамматику и лексику и заниматься со священниками, а столь высокое жалование обучающимся обусловливалось дороговизной жилья в Константинополе, которое ученики будут снимать20.
      И все же, пагубное влияние французов в турецкой столице возобладало. Посол в Константинополе Себастиани исправно выполнял поручения своего патрона Наполеона, возложившего на себя титул императора. Себастиани внушал Порте мысль о том, что только под покровительством такого непревзойденного гения военного искусства как Наполеон, турки могут находиться в безопасности, а никакая Россия их уже не защитит. Франция посылала своих эмиссаров в турецкие провинции и не жалела золота, чтобы настроить легко поддающееся внушению население против русских. А когда Себастиани пообещал туркам помочь вернуть Крым, то этот прием сильно склонил чашу турецких весов в пользу Франции. После катастрофы под Аустерлицем и сокрушительного поражения русско-австрийских войск, для Селима III стал окончательно ясен военный феномен Наполеона, и султан принял решение в пользу Франции. Для самого же императора главной целью являлось подвигнуть турок на войну с Россией, чтобы ослабить ее и отвлечь армию от европейских театров военных действий.
      Из донесений Италинского следовало, что в турецкой столице кроме профранцузской партии во вред интересам России действовали некие «доктор Тиболд и банкир Папаригопуло», которые имели прямой доступ к руководству Турции и внушали министрам султана недоброжелательные мысли. Дипломат сообщал, что «старается о изобретении наилучших мер для приведения сих интриганов в невозможность действовать по недоброхотству своему к России», разъяснял турецкому министерству «дружественно усердные Его Императорского Величества расположения к Султану», но отношения с Турцией резко ухудшились21.В 1806 г. положение дел коренным образом изменилось, и кабинет Александра I уже не сомневался в подготовке турками войны с Россией. В мае Италинский отправил в Петербург важные новости: по настоянию французского посла Селим III аннулировал русско-турецкий договор от 1798 г., оперативно закрыл Проливы и запретил пропуск русских военных судов в Средиземное море и обратно — в Чёрное. Это сразу затруднило снабжение эскадры вице-адмирала Д. Н. Сенявина, базировавшейся на Корфу, из Севастополя и Херсона и отрезало ее от черноморских портов. Дипломат доложил и о сосредоточении на рейде Константинополя в полной готовности десяти военных судов, а всего боеспособных кораблей и фрегатов в турецком флоте вместе с бомбардирскими и мелкими судами насчитывалось 60 единиц, что во много крат превосходило морские силы России на Чёрном море22.
      15 октября 1806 г. Турция объявила российского посланника и полномочного министра Италинского персоной non grata, а 18 (30) декабря последовало объявление войны России. Из посольского особняка российский дипломат с семьей и сотрудниками посольства успел перебраться на английский фрегат «Асйуе», который доставил всех на Мальту. Там Италинский активно сотрудничал с англичанами как с представителями дружественной державы. В то время король Англии Георг III оказал императору Александру I важную услугу — поддержал его, когда правитель Туниса, солидаризируясь с турецким султаном, объявил России войну. В это время тунисский бей приказал арестовать четыре российских купеческих судна, а экипажи сослал на каторжные работы. Италинский, будучи на Мальте, первым узнал эту новость. Успокаивая его, англичане напомнили, что для того и существует флот, чтобы оперативно решить этот вопрос: «Зная Тунис, можно достоверно сказать, что отделение двух кораблей и нескольких фрегатов для блокады Туниса достаточно будет, чтоб заставить Бея отпустить суда и освободить экипаж»23. В апреле 1807 г. тунисский бей освободил российский экипаж и вернул суда, правда, разграбленные до последней такелажной веревки.
      В 1808 г. началась война России с Англией, поэтому Италинский вынужденно покинув Мальту, выехал в действующую Молдавскую армию, где пригодился его прошлый врачебный опыт и где он начал оказывать помощь больным и раненым. На театре военных действий
      Италинский находился до окончания войны с Турцией, а 6 мая 1812 г. в Бухаресте он скрепил своей подписью мирный договор с Турцией. Тогда император Александр I, желая предоставить политические выгоды многострадальной Сербии и сербскому народу, пожертвовал завоеванными крепостями Анапой и Поти и вернул их Турции, но Италинский добился для России приобретения плодородных земель в Бессарабии, бывших турецких крепостей Измаила, Хотина и Бендер, а также левого берега Дуная от Ренни до Килии. Это дало возможность развернуть на Дунае флотилию как вспомогательную Черноморскому флоту. В целом, дипломат Италинский внес весомый вклад в подписание мира в Бухаресте.
      Из Бухареста Андрей Яковлевич по указу Александра I выехал прямо в Стамбул — вновь в ранге чрезвычайного посланника и полномочного министра. В его деятельности начался напряженный период, связанный с тем, что турки периодически нарушали статьи договоров с Россией, особенно касавшиеся пропуска торговых судов через Проливы. Российскому посольству часто приходилось регулировать такого рода дела, вплоть до подачи нот протестов Высокой Порте. Наиболее характерной стала нота от 24 ноября (6 декабря) 1812 г., поданная Италинским по поводу задержания турецкими властями в Дарданеллах четырех русских судов с зерном. Турция требовала от русского купечества продавать зерно по рыночным ценам в самом Константинополе, а не везти его в порты Средиземного моря. В ноте Италинский прямо указал на то, что турецкие власти в Дарданеллах нарушают статьи ранее заключенных двусторонних торговых договоров, нанося тем самым ущерб экономике России. А русские купцы и судовладельцы имеют юридическое право провозить свои товары и зерно в любой средиземноморский порт, заплатив Порте пошлины в установленном размере24.
      В реляции императору от 1 (13) февраля 1813 г. Андрей Яковлевич упомянул о трудностях, с которым ему пришлось столкнуться в турецкой столице и которые требовали от него «все более тонкого поведения и определенной податливости», но при неизменном соблюдении достоинства державы. «Мне удалось использовать кое-какие тайные связи, установленные мною как для получения различных сведений, так и для того, чтобы быть в состоянии сорвать интриги наших неприятелей против только что заключенного мира», — подытожил он25.
      В апреле 1813 г. Италинский вплотную занялся сербскими делами. По Бухарестскому трактату, турки пошли на ряд уступок Сербии, и в переговорах с Рейс-Эфенди Италинский добивался выполнения следующих пунктов:
      1. Пребывание в крепости в Белграде турецкого гарнизона численностью не более 50 человек.
      2. Приграничные укрепления должны остаться в ведении сербов.
      3. Оставить сербам территории, приобретенные в ходе военных действий.
      4. Предоставить сербам право избирать собственного князя по примеру Молдавии и Валахии.
      5. Предоставить сербам право держать вооруженные отряды для защиты своей территории.
      Однако длительные и напряженные переговоры по Сербии не давали желаемого результата: турки проявляли упрямство и не соглашались идти на компромиссы, а 16 (28) мая 1813 г. Рейс-Эфенди официально уведомил главу российского посольства о том, что «Порта намерена силою оружия покорить Сербию». Это заявление было подкреплено выдвижением армии к Адрианополю, сосредоточением значительных сил в Софии и усилением турецких гарнизонов в крепостях, расположенных на территории Сербии26. Но путем сложных переговоров российскому дипломату удавалось удерживать султана от развязывания большой войны против сербского народа, от «пускания в ход силы оружия».
      16 (28) апреля 1813 г. министр иностранных дел России граф Н. П. Румянцев направил в Стамбул Италинскому письмо такого содержания: «Я полагаю, что Оттоманское министерство уже получило от своих собственных представителей уведомление о передаче им крепостей Поти и Ахалкалак». Возвращение таких важных крепостей, подчеркивал Румянцев, «это, скорее, подарок, великодушие нашего государя. Но нашим врагам, вовлекающим Порту в свои интриги, возможно, удастся заставить ее потребовать у вас возвращения крепости Сухум-Кале, которая является резиденцией абхазского шаха. Передача этой крепости имела бы следствием подчинения Порте этого князя и его владений. Вам надлежит решительно отвергнуть подобное предложение. Допустить такую передачу и счесть, что она вытекает из наших обязательств и подразумевается в договоре, значило бы признать за Портой право вновь потребовать от нас Грузию, Мингрелию, Имеретию и Гурию. Владетель Абхазии, как и владетели перечисленных княжеств, добровольно перешел под скипетр его величества. Он, также как и эти князья, исповедует общую с нами религию, он отправил в Петербург для обучения своего сына, наследника его княжества»27.
      Таким образом, в дополнение к сербским делам геополитические интересы России и Турции непосредственно столкнулись на восточном побережье Чёрного моря, у берегов Кавказа, где в борьбе с русскими турки рассчитывали на горские народы и на их лидеров. Италинский неоднократно предупреждал руководство об оказываемой Турцией военной помощи кавказским вождям, «о производимых Портою Оттоманскою военных всякого рода приготовлениях против России, и в особенности против Мингрелии, по поводу притязаний на наши побережные владения со стороны Чёрного моря»28. Большой отдачи турки ожидали от паши крепости Анапа, который начал «неприязненные предприятия против российской границы, занимаемой Войском Черноморским по реке Кубани».
      Италинский вступил в переписку с командованием Черноморского флота и, сообщая эти сведения, просил отправить военные суда флота «с морским десантом для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» с целью не допустить турок со стороны моря совершить нападение на российские форпосты и погранзаставы. Главнокомандующему войсками на Кавказской линии и в Грузии генерал-лейтенанту Н. Ф. Ртищеву Италинский настоятельно рекомендовал усилить гарнизон крепости Святого Николая артиллерией и личным составом и на случай нападения турок и горцев доставить в крепость шесть орудий большого калибра, поскольку имевшихся там «нескольких азиатских фальконетов» не хватало для целей обороны.
      На основании донесений Италинского генерал от инфантерии военный губернатор города Херсона граф А. Ф. Ланжерон, генерал-лейтенант Н. Ф. Ртищев и Севастопольский флотский начальник вице-адмирал Р. Р. Галл приняли зависевшие от каждого из них меры. Войсковому атаману Черноморского войска генерал-майору Бурсаку ушло предписание «о недремленном и бдительнейшем наблюдении за черкесами», а вице-адмирал Р. Р. Галл без промедления вооружил в Севастополе «для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» военные фрегаты и бриги. На двух фрегатах в форт Св. Николая от­правили шесть крепостных орудий: четыре 24-фунтовые пушки и две 18-фунтовые «при офицере тамошнего гарнизона, с положенным числом нижних чинов и двойным количеством зарядов против Штатного положения»29.
      Секретным письмом от 17 (29) апреля 1816 г. Италинский уведомил Ланжерона об отправлении турками лезгинским вождям большой партии (несколько десятков тысяч) ружей для нападения на пограничные с Россией территории, которое планировалось совершить со стороны Анапы. Из данных агентурной разведки и из показаний пленных кизлярских татар, взятых на Кавказской линии, российское командование узнало, что в Анапу приходило турецкое судно, на котором привезли порох, свинец, свыше 50 орудий и до 60 янычар. В Анапе, говорили пленные, «укрепляют входы батареями» на случай подхода российских войск, и идут военные приготовления. Анапский паша Назыр «возбудил ногайские и другие закубанские народы к завоеванию Таманского полуострова, сим народам секретно отправляет пушки, ружья и вооружает их, отправил с бумагами в Царь Град военное судно. Скоро будет произведено нападение водою и сухим путем»30.
      Италинский неоднократно заявлял турецкому министерству про­тесты по поводу действий паши крепости Анапа. Более того, дипломат напомнил Порте о великодушном поступке императора Александра I, приказавшего (по личной просьбе султана) в январе 1816 г. вернуть туркам в Анапу 61 орудие, вывезенное в годы войны из крепости. Уважив просьбу султана, Александр I надеялся на добрые отношения с ним, хотя понимал, что таким подарком он способствовал усилению крепости. Например, военный губернатор Херсона граф Ланжерон прямо высказался по этому вопросу: «Турецкий паша, находящийся в Анапе, делает большой вред для нас. Он из числа тех чиновников, которые перевели за Кубань 27 тысяч ногайцев, передерживает наших дезертиров и поощряет черкес к нападению на нашу границу. Да и сама Порта на основании трактата не выполняет требований посланника нашего в Константинополе. Возвращением орудий мы Анапскую крепость вооружили собственно против себя». Орудия доставили в Анапу из крымских крепостей, «но от Порты Оттоманской и Анапского паши кроме неблагонамеренных и дерзких предприятий ничего соответствовавшего Монаршему ожиданию не видно», — считал Ланжерон. В заключение он пришел к выводу: «На случай, если Анапский паша будет оправдываться своим бессилием против черкесе, кои против его воли продолжают делать набеги, то таковое оправдание его служит предлогом, а он сам как хитрый человек подстрекает их к сему. Для восстановления по границе должного порядка и обеспечение жителей необходимо... сменить помянутого пашу»31.
      Совместными усилиями черноморских начальников и дипломатии в лице главы российского посольства в Стамбуле тайного советника Италинского удалось предотвратить враждебные России акции и нападение на форт Св. Николая. В том же 1816 г. дипломат получил новое назначение в Рим, где он возглавлял посольство до конца своей жизни. Умер Андрей Яковлевич в 1827 г. в возрасте 84 лет. Хорошо знакомые с Италинским люди считали его не только выдающимся дипломатом, но и блестящим знатоком Италии, ее достопримечательностей, архитектуры, живописи, истории и археологии. Он оказывал помощь и покровительство своим соотечественникам, приезжавшим в Италию учиться живописи, архитектуре и ваянию, и сам являлся почетным членом Российской Академии наук и Российской Академии художеств. Его труд отмечен несколькими орденами, в том числе орденом Св. Владимира и орденом Св. Александра Невского, с алмазными знаками.
      Примечания
      1. ФОНТОН Ф.П. Воспоминания. Т. 1. Лейпциг. 1862, с. 17, 19—20.
      2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Историко-документальный департамент МИД РФ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. боб.
      3. Там же, л. 6об.—7.
      4. ПЕТРОВ А.Н. Первая русско-турецкая война в царствование Екатерины II. ЕГО ЖЕ. Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства. Т. 1. СПб. 1893.
      5. Подробнее об этом см.: Россия в системе международных отношений во второй половине XVIII в. В кн.: От царства к империи. М.-СПб. 2015, с. 209—259.
      6. АВП РИ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. 6 об.-7.
      7. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 686, л. 72—73.
      8. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 188, л. 33, 37—37об.
      9. Там же, д. 201, л. 77об.; ф. 89, оп.89/8, д. 2036, л. 95об.
      10. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 201, л. 1 — 1 об.
      11. Там же, л. 2—3.
      12. Там же, л. 11об.—12.
      13. Там же, ф. 180, оп. 517/1, д. 40, л. 1 —1об. От 17 февраля 1803 г.
      14. Там же, л. 6—9об., 22—24об.
      15. Там же, д. 35, л. 13— 1 Зоб., 54—60. Документы от 12 декабря 1803 г. и от 4 (16) января 1804 г.
      16. Там же, л. 54—60.
      17. Там же, д. 36, л. 96. От 17 (29) апреля 1804 г.
      18. Там же, л. 119-120. От 2 (14) мая 1804 г.
      19. Там же, д. 38, л. 167.
      20. Там же, д. 41, л. 96—99.
      21. Там же, л. 22.
      22. Там же, д. 3214, л. 73об.; д. 46, л. 6—7.
      23. Там же, л. 83—84, 101.
      24. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. 7. М. 1970, с. 51—52.
      25. Там же, с. 52.
      26. Там же.
      27. Там же, с. 181-183,219.
      28. АВПРИ,ф. 180, оп. 517/1, д. 2907, л. 8.
      29. Там же, л. 9—11.
      30. Там же, л. 12—14.
      31. Там же, л. 15—17.
    • Суслопарова Е. А. Маргарет Бондфилд
      Автор: Saygo
      Суслопарова Е. А. Маргарет Бондфилд // Вопросы истории. - 2018. - № 2. С. 14-33.
      Публикация посвящена первой женщине — члену британского кабинета министров — Маргарет Бондфилд (1873—1953). Автор прослеживает основные этапы биографии М. Бондфилд, формирование ее личности, политическую карьеру, взгляды, рассматривает, как она оценивала важнейшие события в истории лейбористской партии, свидетелем которых была.
      На протяжении десятилетий научная литература пестрит работами, посвященными первой британской женщине премьер-министру М. Тэтчер. Авторы изучают ее характер, привычки, стиль руководства и многое другое. Однако на сегодняшний день мало кто помнит имя женщины, во многом открывшей двери в британскую большую политику для представительниц слабого пола. Лейбориста Маргарет Бондфилд стала первой в истории Великобритании женщиной — членом кабинета министров, а также Тайного Совета еще в 1929 году.
      Сама Бондфилд всегда считала себя командным игроком. Взлет ее карьеры неотделим от истории развития и усиления лейбористской партии в послевоенные 1920-е годы. Лейбористы впервые пришли к власти в 1924 г. и традиционно поощряли участие женщин в политической жизни в большей степени, нежели консерваторы и либералы. Несмотря на статус первой женщины-министра Бондфилд не была обласкана вниманием историков даже у себя на Родине. Практически единственной на сегодняшний день специально посвященной ей книгой остается работа современницы М. Гамильтон, изданная еще в 1924 году1.
      Тем не менее, Маргарет прожила довольно яркую и насыщенную событиями жизнь. Неоценимым источником для историка являются ее воспоминания, опубликованные в 1948 г., где Бондфилд подробно описывает важнейшие события своей жизни и карьеры. Книга не оставляет у читателя сомнений в том, что автор знала себе цену, была достаточно умна, наблюдательная, обладала сильным характером и умела противостоять обстоятельствам. В отечественной историографии личность Бондфилд пока не удостаивалась пристального изучения. В этой связи в данной работе предполагается проследить основные вехи биографии Маргарет Бондфилд, разобраться, кем же была первая британская женщина-министр, как она оценивала важнейшие события в истории лейбористской партии, свидетелем которых являлась, стало ли ее политическое восхождение случайным стечением обстоятельств или закономерным результатом успешной послевоенной карьеры лейбористской активистки.
      Маргарет Бондфилд родилась 17 марта 1873 г. в небогатой многодетной семье недалеко от небольшого городка Чард в графстве Сомерсет. Ее отец, Уильям Бондфилд, работал в текстильной промышленности и со временем дослужился до начальника цеха. К моменту рождения дочери ему было далеко за шестьдесят. Уильям Бондфилд был нонконформистом, радикалом, членом Лиги за отмену Хлебных законов. Он смолоду много читал, увлекался геологией, астрономией, ботаникой, а также одно время преподавал в воскресной церковной школе. Мать, Энн Тейлор, была дочерью священника-конгрегационалиста. До 13 лет Маргарет училась в местной школе, а затем недолгое время, в 1886—1887 гг., работала помощницей учителя в классе ддя мальчиков. Всего в семье было 11 детей, из которых Маргарет по старшинству была десятой. По ее собственным воспоминаниям, по-настоящему близка она была лишь с тремя из детей2.
      В 1887 г. Маргарет Бондфилд начала полностью самостоятельную жизнь. Она переехала в Брайтон и стала работать помощницей продавца. Жизнь в городе была нелегкой. Маргарет регулярно посещала конгрегационалистскую церковь, а также познакомилась с одной из создательниц Женской Либеральной ассоциации — активной сторонницей борьбы за женские права Луизой Мартиндейл, которая, по воспоминаниям Бондфилд, а также по свидетельству М. Гамильтон, оказала на нее огромное влияние. По словам Маргарет, у нее был дар «вытягивать» из человека самое лучшее. Мартиндейл помогла ей «узнать себя», почувствовать себя человеком, способным на независимые суждения и поступки3. Луиза Мартиндейл приучила Бондфилд к чтению литературы по социальным проблематике и привила ей вкус к политике.
      В 1894 г., накопив, как ей казалось, достаточно денег, Маргарет решила перебраться в Лондон, где к тому времени обосновался ее старший брат Фрэнк. После долгих поисков ей с трудом удалось найти уже привычную работу продавца. Первые несколько месяцев в огромном городе в поисках работы она вспоминала как кошмар4. В Лондоне Бондфилд вступила в так называемый Идеальный клуб, расположенный на Тоттенхэм Корт Роуд, неподалеку от ее магазина. Членами клуба в ту пору были драматург Б. Шоу, супруги фабианцы Сидней и Беатриса Вебб и ряд других интересных личностей. Как вспоминала сама Маргарет, целью клуба было «сломать классовые преграды». Его члены дискутировали, развлекались, танцевали.
      В Лондоне Маргарет также вступила в профсоюз продавцов и вскоре была избрана в его районный совет. «Я работала примерно по 65 часов в неделю за 15—25 фунтов в год... я чувствовала, что это правильный поступок», — отмечала она впоследствии5. В результате в 1890-х гг. Бондфилд пришлось сделать своеобразный выбор между церковью и тред-юнионом, поскольку мероприятия для прихожан и профсоюзные собрания проводились в одно и то же время по воскресеньям. Маргарет предпочла посещать последние, однако до конца жизни оставалась человеком верующим.
      Впоследствии она подчеркивала, что величайшая разница между английским рабочим движением и аналогичным на континенте состояла в том, что его «островные» основоположники имели глубокие религиозные убеждения. Карл Маркс обладал лишь доктриной, разработанной в Британском музее, отмечала Бондфилд. Британские же социалисты имели за своей спиной вековые традиции. Сложно определить, что ими движет — интересы рабочего движения или религия, писала она о социалистических и профсоюзных функционерах, подобных себе. Ее интересовало, что заставляет таких людей после тяжелой работы, оставаясь без выходных, ехать в Лондон или из Лондона, возвращаться домой лишь в воскресенье вечером, чтобы с утра в понедельник вновь выйти на работу. Неужели просто «желание добиться более короткой продолжительности рабочего дня и увеличения зарплаты для кого-то другого?» На взгляд Бондфилд, именно религиозность лежала в основе подобного самопожертвования6.
      Маргарет также вступила в Женский промышленный совет, членами которого были жена будущего первого лейбористского премьер-министра Р. Макдональда Маргарет и ряд других примечательных личностей. Наиболее близка Бондфилд была с активистской Лилиан Гилкрайст Томпсон. В Женском промышленном совете Маргарет занималась исследовательской рабой, в частности, проблемой детского труда7.
      В 1901 г. умер отец Бондфилд, и проживавший в Лондоне ее брат Фрэнк был вынужден вернуться в Чард, чтобы поддержать мать. В августе того же года в возрасте 24 лет скончалась самая близкая из сестер — Кэти. Еще один брат, Эрнст, с которым Маргарет дружила в детстве, умер в 1902 г. от пневмонии. После потери близких делом жизни Маргарет стало профсоюзное движение. Никакие любовные истории не нарушали ее спокойствие. «У меня не было времени ни на замужество, ни на материнство, лишь настойчивое желание служить моему профсоюзу», — писала она8. В 1898 г. Бондфилд стала помощником секретаря профсоюза продавцов, а в дальнейшем, до 1908 г., занимала должность секретаря.
      В этот период Маргарет познакомилась с активистами образованной еще в 1884 г. Социал-демократической федерации (СДФ), возглавляемой Г. Гайндманом. Она вспоминала, что в первые годы профсоюзной деятельности ей приходилось выступать на митингах со многими членами СДФ, но ей не нравился тот акцент, который ее представители ставили на необходимости «кровавой классовой войны»9. Гораздо ближе Бондфилд были взгляды другой известной социалистической организации тех лет — Фабианского общества, пропагандировавшего необходимость мирного и медленного перехода к социализму.
      Маргарет с интересом читала фабианские трактаты, а также вступила в «предвестницу» лейбористской партии — Независимую рабочую партию (НРП), созданную в Брэдфорде в 1893 году.
      На рубеже XIX—XX вв. Бондфилд приняла участие в организованной НРП кампании «Война против бедности» и познакомилась со многими ее известными активистами и руководителями — К. Гради, Б. Глазье, Дж. Лэнсбери, Р. Макдональдом. Впоследствии Маргарет подчеркивала, что членство в НРП очень существенно расширило ее кругозор. Она также была представлена известному английскому писателю У. Моррису. По свидетельству современницы и биографа Бондфилд М. Гамильтон, в эти годы ее героиня также довольно много писала под псевдонимом Грейс Дэе для издания «Продавец».
      В своей работе Гамильтон обращала внимание на исключительные ораторские способности, присущие Маргарет смолоду. На взгляд Гамильтон, Бондфилд обладала актерским магнетизмом и невероятным умением устанавливать контакт с аудиторией. «Горящая душа, сокрытая в этой женщине с блестящими глазами, — отмечала Гамильтон, — вызывает ответный отклик у всех людей, с кем ей приходится общаться»10. Сама Бондфильд в этой связи писала: «Меня часто спрашивают, как я овладела искусством публичного выступления. Я им не овладевала». Маргарет признавалась, что после своей первой публичной речи толком не помнила, что сказала11. Однако с началом профсоюзной карьеры ей приходилось выступать довольно много. Страх перед трибуной прошел. Бондфилд обладала хорошим зычным голосом, смолоду была уверена в себе. По всей вероятности, эти качества и сделали ее одной из лучших женщин-ораторов своего поколения. Впрочем, современники признавали, что ей больше удавались воодушевляющие короткие речи, нежели длинные.
      В 1899 г. Маргарет впервые оказалась делегатом ежегодного съезда Британского конгресса тред-юнионов (БКТ). Она была единственной женщиной, присутствовавшей на профсоюзном собрании, принявшим судьбоносную для британской политической истории резолюцию, приведшую вскоре к созданию Комитета рабочего представительства для защиты интересов рабочих в парламенте. В 1906 г. он был переименован в лейбористскую партию. На съезде БКТ 1899 г. Бондфилд впервые довелось выступить перед столь представительной аудиторией. Издание «Морнинг Лидер» писало по этому поводу: «Это была поразительная картина, юная девушка, стоящая и читающая лекцию 300 или более мужчинам... вначале конгресс слушал равнодушно, но вскоре осознал, что единственная леди делегат является оратором неожиданной силы и смелости»12.
      С 1902 г. на два последующих десятилетия ближайшей подругой Бондфилд стала профсоюзная активистка Мэри Макартур. По словам биографа Гамильтон, это был «роман ее жизни». С 1903 г. Мэри перебралась в Лондон и стала секретарем Женской профсоюзной лиги, основанной еще в 1874 г. с целью популяризации профсоюзного движения среди представительниц слабого пола. Впоследствии, в 1920 г., лига была превращена в женское отделение БКТ. Бондфилд долгие годы представляла в этой Лиге свой профсоюз продавцов. В 1906 г. Мэри Макартур также основала Национальную федерацию женщин-работниц. Последняя в дальнейшем эволюционировала в женскую секцию крупнейшего в Великобритании профсоюза неквалифицированных и муниципальных рабочих, с которым будет связана и судьба Маргарет.
      В своих мемуарах Бондфилд писала, что впервые оказалась на континенте в 1904 году. Наряду с Макартур и женой Рамсея Макдональда она была приглашена на международный женский конгресс в Берлине. Маргарет не осталась безучастна к важнейшим событиям, будоражившим ее страну в конце XIX — начале XX века. Она занимала пробурскую сторону в годы англо-бурской войны. Бондфилд приветствовала известный «Доклад меньшинства», подготовленный, главным образом, Беатрисой Вебб по итогам работы королевской комиссии, целью которой было усовершенствование законодательства о бедных13. «Доклад» предлагал полную отмену Работных домов, учреждение вместо этого специального государственного департамента с целью защиты интересов безработных и ряд других мер.
      Маргарет была вовлечена в суфражистское движение, являясь членом, а затем и председателем одного из суфражистских обществ. С точки зрения Гамильтон, убеждение в полном равенстве мужчин и женщин шло у Бондфилд из детства, поскольку ее мать подчеркнуто одинаково относилась как к дочерям, так и к сыновьям14. Позиция Маргарет была специфической. Сама она писала, что выступала, в отличие от некоторых современников, против ограниченного распространения избирательного права на женщин на основе имущественного ценза. На ее взгляд, это лишь усиливало политическую власть имущих слоев населения. Маргарет же требовала всеобщего избирательного права для мужчин и женщин, а также призывала к борьбе с коррупцией на выборах. Вспоминая тщетные предвоенные попытки добиться расширения избирательного права, Бондфилд справедливо писала о том, что только вклад женщин в победу в первой мировой войне наконец свел на нет аргументы противников реформы15.
      В 1908 г. Маргарет оставила пост секретаря профсоюза продавцов. Ее биограф Гамильтон объясняет этот поступок желанием своей героини найти себе более широкое применение16. В 1910 г. Маргарет впервые посетила США по приглашению знакомой. В ходе поездки ей довелось присутствовать на выступлении Теодора Рузвельта, который, по ее мнению, эффективно сочетал в себе таланты государственного деятеля и способного пропагандиста17.
      Маргарет много ездила по стране и выступала в качестве оратора-пропагандиста от НРП. Как писала Гамильтон, в эти годы она была среди тех, кто «создавал общественное мнение»18. В 1913 г. Маргарет стала членом Национального административного совета этой партии. Она также участвовала в работе Женской профсоюзной лиги и Женской лейбористской лиги, основанной в 1906 г. при участии жены Макдональда. Лига работала в связке с лейбористской партией с целью популяризации ее среди женского электората. В 1910 г. Бондфилд приняла участие в выборах в Совет лондонского графства от Вулвича, но заняла лишь третье место. Она начала активно работать в Женской кооперативной гильдии, созданной еще в 1883 г. и насчитывавшей примерно 32 тыс. человек19.
      Очень многие представители НРП были убежденными пацифистами. Бондфилд была с ними солидарна. Она отмечала, что разделяла взгляды тех, кто осуждал тайную предвоенную дипломатию министра иностранных дел Э. Грея. Маргарет вспоминала, как восхищалась лидером лейбористской партии Макдональдом, когда он осмелился в ходе известных парламентских дебатов 3 августа 1914 г. выступить в палате общин против Грея20. Тем не менее, большинство членов лейбористской партии, в отличие от НРП, с началом войны поддержало политику правительства. Это вынудило Макдональда подать в отставку со своего поста.
      Вскоре после начала войны Бондфилд согласилась, по просьбе подруги Мэри Макартур, занять пост помощника секретаря Национальной федерации женщин-работниц. В 1916 г. Маргарет, как и большинство представителей НРП, резко протестовала против перехода к всеобщей воинской повинности. В своих мемуарах она отмечала, что отношение к человеческой жизни как к самому дешевому средству решения проблемы стало «величайшим позором» первой мировой войны21.
      В 1918 г. в лейбористской партии произошли серьезные перемены, инициированные ее секретарем А. Гендерсоном, к которому Бондфилд всегда испытывала симпатию и уважение. Был принят новый Устав, вводивший индивидуальное членство, позволившее в дальнейшем расширить электорат партии за счет населения за рамками тред-юнионов. Наряду с этим была принята первая в истории программа, включавшая в себя важнейшие социал-демократические принципы. Все это существенно укрепило позицию лейбористской партии и способствовало ее заметному усилению в послевоенное десятилетие. Как вспоминала Маргарет, «мы вступили в военный период сравнительно скромной и небольшой партией идеалистов... Мы вышли из него с организацией, политикой и принципами великой национальной партии»22. Несмотря на то, что лейбористы проиграли выборы 1918 г., новая партийная машина, запущенная в 1918 г., позволила им добиться заметного успеха в ближайшее десятилетие, а Бондфилд со временем занять кресло министра.
      В начале 1919 г. Бондфилд приняла участие в международной конференции в Берне, явившей собой неудавшуюся в конечном счете попытку возродить фактически распавшийся с началом первой мировой войны Второй интернационал. Наряду с Маргарет, со стороны Великобритании в ней участвовали Р. Макдональд, Г. Трейси, Р. Бакстон, Э. Сноуден и ряд других фигур. В том же году Бондфилд была отправлена в качестве делегата БКТ на конференцию Американской федерации труда. Это был ее второй визит в США. В ходе поездки она познакомилась с президентом Американской федерации труда С. Гомперсом.
      В первые послевоенные годы одним из острейших в британской политической жизни стал ирландский вопрос. «Пасхальное воскресенье» 1916 г., вооруженное восстание ирландских националистов, подавленное британскими властями, практически перечеркнуло все довоенные попытки премьер-министра Г. Асквита умиротворить Ирландию обещанием предоставить ей самоуправление. «Если мы не откажемся от военного господства в Ирландии, то это чревато катастрофой, — заявила Бондфилд в 1920 г. в одном из публичных выступлений. — Я твердо стою на том, чтобы предоставить большинству ирландского населения возможность иметь то правительство, которое они хотят, в надежде, что они, возможно, пожелают войти в наше союзное государство. Это единственный шанс достичь мира с Ирландией»23.
      Маргарет приветствовала англо-ирландский договор 1921 г., который было вынуждено заключить послевоенное консервативно-либеральное правительство Д. Ллойд Джорджа после провала насильственных попыток подавить национально-освободительное движение. Согласно договору, большая часть Ирландии провозглашалась «Ирландским свободным государством», однако Северная Ирландия (Ольстер) оставалась в составе Соединенного королевства. Бондфилд с печалью отмечала, что политики «опоздали на десять лет» в решении ирландского вопроса24.
      В 1920 г. Маргарет стала одной из первых англичанок, посетивших большевистскую Россию в рамках лейбористско-профсоюзной делегации. Членами делегации были также Б. Тернер, Т. Шоу, Р. Уильямс, Э. Сноуден и ряд других активистов25. Целью визита было собрать и донести до британского рабочего движения достоверную информацию о том, что на самом деле происходит в России. В ходе поездки Бондфилд вела подробный дневник, впоследствии опубликованный на страницах ее воспоминаний. Он позволяет судить о том, какое впечатление первое в мире социалистическое государство произвело на автора. Любопытно, что другая женщина — член делегации — Этель Сноуден, жена будущего лейбористского министра финансов, также обнародовала свои впечатления от этого визита, в 1920 г. издав книгу «Сквозь большевистскую Россию»26. Если сравнивать наблюдения двух лейбористок, то Бондфилд увидела Россию в целом в менее мрачных тонах, нежели ее спутница.
      Маргарет посетила Петроград, Москву, Рязань, Смоленск и ряд других мест. Она встречалась с Л. Б. Каменевым, С. П. Середой, В. И. Лениным. Последний, по воспоминаниям Бондфилд, был откровенен и даже готов признать, что власть допустила некоторые ошибки, а западные демократии извлекут урок из этих ошибок27. Простые люди, встречавшиеся в ходе поездки, показались Маргарет худыми и холодными. Ее поразило, что женщины наравне с мужчинами занимаются тяжелым физическим трудом.
      В отличие от Э. Сноуден, Маргарет не склонна была резко критиковать большевистский режим. Она отмечала в дневнике, что неоднократно встречалась с простыми людьми, которые от всего сердца поддерживали перемены. Тем не менее, Бондвилд не скрывала и того, что столкнулась в России с теми, для кого новый режим стал трагедией. По поводу иностранной интервенции Маргарет писала в 1920 г., что, на ее взгляд, она не сможет сломить советских людей, но лишь «заставит их ненавидеть нас»28.
      Более того, впоследствии в своих мемуарах Бондфилд подчеркивала, что делегация не нашла в России ничего, что оправдывало бы политику войны против нее. Активная поддержка представителями лейбористской партии кампании «Руки прочь от России» в целом не была обусловлена желанием основной массы активистов повторить сценарий русской революции. Бондфилд, как и многие ее коллеги по партии, была убеждена в том, что жители России имеют полное право без иностранного вмешательства определять контуры того общества, в котором они намерены жить.
      В 1920 г. Маргарет впервые выставила свою кандидатуру на дополнительных выборах в парламент от округа Нортамптон. Борьба закончилась поражением, принеся, тем не менее, Бондфилд ценный опыт предвыборной борьбы. В начале 20-х гг. XX в. лейбористы вели на местах напряженную организационную работу, чтобы перехватить инициативу у расколовшейся еще в 1916 г. либеральной партии. В ходе всеобщих выборов 1922 г., последовавших за распадом консервативно-либеральной коалиции во главе с Ллойд Джорджем, Бондфилд вновь боролась за Нортамптон. Несмотря на второй проигрыш подряд, она справедливо отмечала, что выборы 1922 г. стали вехой в лейбористской истории. Они принесли партии первый в XX в. настоящий успех. Лейбористы заняли второе место, вслед за консерваторами, обойдя наконец обе группировки расколовшейся либеральной партии вместе взятые. Впервые, писала Бондфилд, «мы стали оппозицией Его Величества, что на практике означало альтернативное правительство»29.
      Несмотря на неудачные попытки Маргарет стать парламентарием, ее профсоюзная карьера в послевоенные годы складывалась весьма успешно. В 1921 г. Национальная федерация женщин-работниц слилась с профсоюзом неквалифицированных и муниципальных рабочих, превратившись в его женскую секцию. После смерти своей подруги Макартур Бондфилд стала с 1921 г. на долгие годы секретарем секции. В 1923 г. она оказалась первой женщиной, которой была оказана честь стать председателем БКТ30.
      В конце 1923 г. консервативный премьер-министр С. Болдуин фактически намеренно спровоцировал досрочные выборы с тем, чтобы консерваторы могли осуществить протекционистскую программу реформ, не представленную ими в ходе последней избирательной кампании 1922 года. Лейбористы вышли на эти выборы под флагом защиты свободы торговли. Маргарет вновь была заявлена партийным кандидатом от Нортамптона. В своем предвыборном обращении она заявляла, что ни свобода торговли, ни протекционизм сами по себе не способны решить проблемы британской экономики. Необходима «реальная свобода торговли», отмена всех налогов на продукты питания и предметы первой необходимости, тяжелым бременем лежащих на рабочих и среднем классе31.
      Выборы впервые принесли Бондфилд успех. Она одержала победу как над консервативным, так и над либеральным соперником. «Округ почти сошел с ума от радости», — не без гордости вспоминала Маргарет. Победительницу торжественно провезли по городу в открытом экипаже32. Наряду с Бондфилд, в парламент были избраны еще две женщины-лейбористки: С. Лоуренс и Д. Джусон33. Что касается результатов по стране, то в целом парламент оказался «подвешенным». Ни одна из партий — ни консервативная (248 мест), ни лейбористская (191 мест), ни впервые объединившаяся после войны в защиту свободы торговли либеральная (158 мест) — не получила абсолютного парламентского большинства34.
      Формирование правительства могло быть предложено лидеру либералов Г. Асквиту, но он не желал зависеть от благосклонности соперников. В результате с согласия Асквита, изъявившего готовность подержать в парламенте стоящих на стороне фри-треда лейбористов, в январе 1924 г. было создано первое в истории Великобритании лейбористское правительство во главе с Р. Макдональдом.
      В действительности это был трагический рубеж в истории либеральной партии, которой больше никогда в XX в. не представится даже отдаленный шанс сформировать собственное правительство, и судьбоносный в истории лейбористов. Бондфилд, вспоминая события того времени, полагала, что решением 1924 г. Асквит фактически «разрушил свою партию». Вопрос спорный, поскольку в трагической судьбе либералов свою роль, несомненно, сыграл и другой известный либеральный политик — Д. Ллойд Джордж. Именно он согласился в 1916 г. стать премьер-министром взамен Асквита и тем самым способствовал расколу либеральных рядов в годы первой мировой войны на две группировки (свою и асквитанцев). Тем не менее, на взгляд Бондфилд, Асквит в своем решении 1924 г. руководствовался не только интересами свободы торговли, но и личными мотивами. Он желал, пишет она, отомстить людям, «вытолкнувшим» его из премьерского кресла в 1916 году35.
      В рядах лейбористов были определенные колебания относительно того, стоит ли формировать правительство меньшинства, не имея надежной опоры в парламенте. На митинге 13 января 1924 г., проходившем незадолго до объявления вотума недоверия консерваторам и создания лейбористского кабинета, Бондфилд говорила о том, что за возможность прийти к власти «необходимо хвататься обеими руками»36. Эту позицию полностью разделяло и руководство лейбористской партии. В итоге 22 января 1924 г. Макдональд занял пост премьер-министра. В ходе дебатов по вопросу о доверии кабинету Болдуина Маргарет произнесла свою первую речь в парламенте. Ее внимание было, главным образом, обращено к проблеме безработицы, а также фабричной инспекции37. Спустя годы, в своих воспоминаниях Бондфилд не без гордости отмечала, что представители прессы охарактеризовали эту речь как «первое интеллектуальное выступление женщины в палате общин, которое когда-либо доводилось слышать»38.
      С приходом лейбористов к власти Маргарет было предложено занять должность парламентского секретаря Министерства труда, которое в 1924 г. возглавил Т. Шоу. Как отмечала Бондфилд, новость ее одновременно опечалила и обрадовала. В связи с назначением она была вынуждена оставить почетный пост председателя БКТ. Рассказывая о событиях 1924 г., Бондфилд не смогла в своих мемуарах удержаться от комментариев относительно неопытности первого лейбористского кабинета. Она писала об огромном наплыве информации и деталей, что практически не позволяло ей вникнуть в работу других связанных с Министерством труда департаментов. «Мы были новой командой, — вспоминала она, — большинству из нас предстояло постичь особенности функционирования палаты общин в равной степени, как и овладеть навыками министерской работы, справиться с огромным количеством бумаг...»39
      К тому же работу первого лейбористского кабинета осложняло отсутствие за спиной парламентского большинства в палате общин. При продвижении законопроектов министрам приходилось оглядываться на оппозицию, строго следившую за тем, чтобы правительство не вышло из-под контроля. Комментируя эту ситуацию спустя более двух десятилетий, в конце 1940-х гг., Бондфилд по-прежнему удивлялась тому, что правительство не допустило серьезных промахов и в целом показало себя вполне достойной командой.
      Кабинет Макдональда в самом деле продемонстрировал британцам, что лейбористы способны управлять страной. Отсутствие серьезных внутренних реформ (самой заметной стала жилищная программа Уитли — предоставление рабочим дешевого жилья в аренду) с лихвой компенсировалось яркими внешнеполитическими шагами. Первое лейбористское правительство признало СССР, подписало с ним общий и торговый договоры, способствовало принятию репарационного плана Дауэса на Лондонской международной конференции, позволившего в пику Франции реализовать концепцию «не слишком слабой Германии». Партия у власти активно отстаивала идею арбитража и сотрудничества на международной арене.
      В должности парламентского секретаря Министерства труда Бондфилд отправилась в сентябре 1924 г. в Канаду с целью изучить возможность расширения семейной миграции в этот британский доминион. Пока Маргарет находилась за океаном, события на родине стали приобретать неприятный для лейбористов поворот. В августе 1924 г. был задержан Дж. Кэмпбелл, исполнявший обязанности редактора прокоммунистического издания «Уокере Уикли». На страницах газеты был опубликован сомнительный, с точки зрения респектабельной Англии, призыв к военнослужащим не выступать с оружием в руках против рабочих во время стачек, напротив, обратить это оружие против угнетателей. Генеральный атторней, однако, приостановил дело Кэмпбелла за недостатком улик. Собравшиеся на осеннюю сессию консерваторы и либералы потребовали назначить следственную комиссию с целью разобраться в правомерности подобных действий. Макдональд расценил это как знак недоверия кабинету. Парламент был распущен, а новые выборы назначены на 29 октября.
      Лейбористы вышли на выборы под лозунгом «Мы были в правительстве, но не у власти», требуя абсолютного парламентского большинства. Однако избирательная кампания оказалась омрачена публикацией в прессе за несколько дней до голосования так называемого «письма Зиновьева», являвшегося в то время председателем исполкома Коминтерна. Вероятная фальшивка, «сенсация», по словам «Таймс», содержала в себе указания британским коммунистам, как вести борьбу в пользу ратификации англо-советских договоров, заключенных правительством Макдональда, а также рекомендации относительно вооруженного захвата власти40. По неосмотрительности Макдональда, наряду с премьерством исполнявшего обязанности министра иностранных дел, письмо было опубликовано в прессе вместе с нотой протеста. Это косвенно свидетельствовало о том, что лейбористское правительство признает его подлинность. На этом фоне недавно заключенные с СССР договоры предстали в глазах публики в сомнительном свете. По воспоминаниям одного из современников, репутация Макдональда в этот момент «опустилась ниже нулевой отметки»41.
      Лейбористы проиграли выборы. К власти вновь вернулось консервативное правительство во главе с Болдуином. Бонфилд возвратилась из Канады слишком поздно, чтобы успешно побороться за свой округ Нортамптон. Как писала она сама, оппоненты обвиняли ее в том, что она пренебрегла своими обязанностями, «спасаясь за границей». В результате Маргарет оказалась вне стен парламента. Возвращаясь к событиям осени 1924 г. в своих мемуарах, Бондфилд не скрывала впоследствии своего недовольства Макдональдом. Давая задним числом оценку лейбористскому руководителю, Маргарет писала, что он не обладал силой духа, необходимой политическому лидеру его ранга. «При неоспоримых способностях и личном обаянии... он по сути был человеком слабым, — отмечала она, — при всех его внешних добродетелях и декоративных талантах». Его доверчивость и слабость оставались скрыты от посторонних глаз, пока враги этим не воспользовались42.
      В мае 1926 г. в Великобритании произошло эпохальное для всего профсоюзного движения событие — всеобщая стачка, руководимая БКТ и закончившаяся поражением рабочих. В течение девяти дней Бондфилд разъезжала по стране, встречалась с профсоюзными активистами, о чем свидетельствует ее дневник 1926 г., вошедший в издание воспоминаний 1948 года. Маргарет отмечала, с одной стороны, преданность, дисциплину бастующих, с другой, некомпетентность работодателей. В то же время она винила в плачевном для рабочих исходе событий руководителей профсоюза шахтеров — Г. Смита и А. Кука. Поддержка бастующих горняков другими рабочими, с точки зрения Маргарет, практически ничего не дала в итоге из-за того, что указанные двое заняли слишком жесткую позицию в ходе переговоров с шахтовладельцами и не желали идти на компромисс43. Тот факт, что Кук по сути явился бунтарской фигурой, на протяжении 1925—1926 гг. намеренно подогревавшей боевые настроения в шахтерских районах, отмечали и другие современники44. В своих наблюдениях Бондфилд была не одинока.
      Летом того же 1926 г. один из лейбористских избирательных округов (Уоллсенд) оказался вакантным, и Бондфилд было предложено выступить там парламентским кандидатом на дополнительных выбоpax. Избирательная кампания закончилась ее победой. Это позволило Маргарет, не дожидаясь всеобщих выборов, вернуться в палату общин уже в 1926 году.
      Еще в ноябре 1925 г. правительство Болдуина дало поручение лорду Блэнсбургу возглавить комитет, который должен был заняться проблемой усовершенствования системы поддержки безработных. Бондфилд получила приглашение войти в его состав. В январе 1927 г. был обнародован доклад комитета. Документ носил компромиссный характер и в целом не удовлетворил многих рабочих, полагавших, что система предоставления пособий безработным не охватывает всех нуждающихся, а выплачиваемые суммы недостаточны. Тем не менее, Бондфилд подписала доклад наряду с представителями консерваторов и либералов. Таким образом она обеспечила единогласие в рамках всего комитета. Это вызвало волну недовольства. По воспоминаниям самой Маргарет, в лейбористских рядах против нее поднялась настоящая кампания. Многие были возмущены тем, что Бондфилд не подготовила свой собственный «доклад меньшинства». Более того, некоторые недоброжелатели подозревали, что она подписала доклад комитета Блэнсбурга, не читая его. Впрочем, сама героиня этой статьи категорически опровергала данное утверждение45.
      Много лет спустя в свое оправдание Маргарет писала, что была солидарна далеко не со всеми предложениями подписанного ею доклада. Однако в целом настаивала на своей правоте, поскольку полагала, что на тот момент доклад был очевидным шагом вперед в плане совершенствования страхования по безработице46.
      На парламентских выборах 1929 г. лейбористская партия одержала самую крупную за все межвоенные годы победу, завоевав 287 парламентских мест. Активная пропагандистская работа в избирательных округах, стремление дистанцироваться от излишне радикальных требований принесли плоды. Лейбористам удалось переманить на свою сторону часть «колеблющегося избирателя». Бондфилд вновь выставила свою кандидатуру от Уоллсенда. Наряду с консервативным соперником в округе, в 1929 г. ей также довелось сразиться с коммунистом. Тем не менее, выборы 1929 г. вновь оказались для Маргарет успешными. Более того, по совету секретаря партии А. Гендерсона, Макдональд предложил ей занять пост министра труда. Это была должность в рамках кабинета, ступень, на которую в британской истории на тот момент не поднималась еще ни одна женщина. В должности министра Бондфилд также вошла в Тайный Совет.
      Размышляя, почему выбор в 1929 г. пал именно на нее, Маргарет впоследствии без ложной скромности называла себя вполне достойной кандидатурой, умеющей аргументировано отстаивать свою точку зрения, спонтанно отвечать на вопросы, не боясь противостоять враждебной критике. По иронии судьбы, скандал с докладом Блэнсбурга продемонстрировал широкой публике, как считала сама Бондфилд, ее бойцовские качества и сослужил в итоге хорошую службу. Маргарет писала в воспоминаниях, что в 1929 г. в полной мере осознавала значимость момента. Это была «часть великой революции в положении женщин, которая произошла на моих глазах и в которой я приняла непосредственное участие», — отмечала она47. Впоследствии Маргарет не раз спрашивали, волновалась ли она, принимая новое назначения. Она отвечала отрицательно. В 1929 г. Бондфилд казалось, что ей предстояло заниматься вопросами, хорошо знакомыми по профсоюзной работе.
      Большое внимание было приковано к тому, как должна быть одета первая женщина-министр во время представления королю. Маргарет вспоминала, что у нее даже не было времени на обновление гардероба. Из новых вещей были лишь шелковая блузка и перчатки. Из Букингемского дворца поступило указание, что дама должна быть в шляпе. Бондфилд была категорически с этим не согласна и в дальнейшем появлялась на официальных церемониях без головного убора. Она пишет, что в момент представления королю Георгу V, последний, вопреки обычаям, нарушил молчание и произнес: «Приятно, что мне представилась возможность принять у себя первую женщину — члена Тайного Совета»48.
      Тем не менее, как справедливо отмечала Маргарет, Министерство труда не было синекурой. Главная, стоявшая перед министром задача, заключалась в усовершенствовании страхования по безработице. В ноябре 1929 г. в палате общин состоялось второе чтение законопроекта о страховании по безработице, подготовленного и представленного Бондфилд. Несмотря на возражения оппозиции, Билль прошел второе чтение и в декабре обсуждался в рамках комитета. Он поднимал с 7 до 9 шиллингов размеры пособий для взрослых иждивенцев, а также на несколько шиллингов увеличивал пособия для безработных подростков. Бондфилд также удалось откорректировать ненавистную для безработных формулировку относительно того, что на пособие может претендовать лишь тот, кто «действительно ищет работу»49. Отныне власти должны были доказывать в случае отказа в пособии, что претендент «по-настоящему» не искал работу.
      Тем не менее в рядах лейбористов закон не вызвал удовлетворения. Еще до представления Билля, в начале ноября 1929 г., совместная делегация БКТ и исполкома лейбористской партии встречалась с Бондфилд и настаивала на более высокой сумме пособий50. Пожелания не были учтены. В дальнейшем недовольные участники ежегодной лейбористской конференции 1930 г. приняли резолюцию, призывавшую увеличить суммы пособий безработным, к которой также не прислушались51.
      В целом деятельность второго кабинета Макдональда оказалась существенно осложнена навалившимся на Великобританию мировым экономическим кризисом. Достойная поддержка безработных была слишком дорогим удовольствием для страны, зажатой в тисках финансовых проблем. На фоне недостатка денежных средств на поддержку малоимущих Бондфилд в целом не смогла проявить себя в роли министра труда в 1929—1931 годах. В своих воспоминаниях Маргарет всячески подчеркивает, что на посту министра труда не была способна смягчить проблему безработицы в силу объективных, нисколько не зависевших от нее обстоятельств начала 1930-х годов52. Отчасти это действительно так. Но напористое желание возложить ответственность на других и отстраниться от возможных обвинений достаточно ярко характеризует автора мемуаров.
      Еще в 1929 г. при правительстве Макдональда был сформирован специальный комитет во главе с профсоюзным функционером Дж. Томасом для изучения вопросов безработицы и разработки средств борьбы с нею. В комитет вошли канцлер герцогства Ланкастерского О. Мосли, помощник министра по делам Шотландии Т. Джонстон и руководитель ведомства общественных работ, левый лейборист Дж. Лэнсбери. Проект оказался провальным. По признанию современников, в том числе самой Бондфилд, Томас не обладал должным потенциалом для руководства подобным комитетом. Его младший коллега Мосли попытался форсировать события и подготовил специальный Меморандум, представленный в начале 1930 г. на рассмотрение Кабинета министров. Он включал такие предложения, как введение протекционистских тарифов, контроль над банковской политикой и ряд других мер. Они показались неприемлемыми для правительства Макдональда и, прежде всего, Министерства финансов во главе со сторонником ортодоксального экономического курса Ф. Сноуденом. Последующая отставка Мосли и его попытка поднять знамя протеста за рамками правительства в конечном счете ни к чему не привели. Сам же Мосли вскоре связал свою судьбу с фашизмом.
      31 июля 1931 г. был обнародован доклад комитета под председательством банкира Дж. Мэя. Комитет должен был исследовать экономическое положение Великобритании и предложить конструктивное решение. Согласно оценкам доклада, страна находилась на грани финансового краха. Бюджетный дефицит на следующий 1932/1933 финансовый год ожидался в размере 120 млн фунтов. Рекомендации комитета состояли в жесточайшей экономии государственных средств. В частности, значительную сумму предполагалось сэкономить за счет снижения пособий по безработице53.
      Как вспоминала Бондфилд, с публикацией доклада «вся затруднительная ситуация стала достоянием гласности»54. В результате 23 августа 1931 г. во время голосования о возможности сокращения пособий по безработице кабинет Макдональда раскололся фактически надвое. Это означало его невозможность функционировать в прежнем составе и скорейший уход в отставку. Однако на. следующий день, 24 августа, Макдональд поддался уговорам короля и остался на посту премьер-министра. Он изъявил готовность возглавить уже не лейбористское, а так называемое «национальное правительство», состоявшее, главным образом, из консерваторов, а также горстки либералов и единичных его сторонников из числа лейбористов. Вскоре этот поступок и намерение Макдональда выйти на досрочные выборы под руку с консерваторами против лейбористской партии были расценены как предательство. В конце сентября 1931 г. Макдональд и его соратники решением исполкома были исключены из лейбористской партии55.
      События 1931 г. стали драматичной страницей в истории лейбористской партии. Возникает вопрос, как же проголосовала Маргарет на историческом заседании 23 августа? Согласно отчетам прессы, Бондфилд в момент раскола кабинета выступила на стороне Макдональда, то есть за сокращение пособий на 10%56. Показательно, что в своих весьма подробных воспоминаниях, где автор периодически при­водит подробную информацию даже о том, что подавали к столу, Маргарет странным образом обходит вниманием детали августовского голосования, лишь отмечая, что 24 августа лейбористский кабинет, «все еще преисполненный решимости не сокращать пособия по безработице, ушел в отставку»57. Складывается впечатление, что Бондфилд намеренно не хотела сообщать читателю, что всего лишь накануне она лично не разделяла подобную решимость. В данном случае молчание автора красноречивее ее слов. Маргарет не желала вспоминать не украшавший ее биографию поступок.
      Впрочем, приведенный выше эпизод с голосованием нельзя назвать «несмываемым пятном». Так, например, голосовавший вместе с Бондфилд ее более молодой коллега Г. Моррисон успешно продолжил свое политическое восхождение в 1940-е гг. и добился немалых высот. Однако Маргарет было уже 58 лет. Ее министерская карьера завершилась августовскими событиями 1931 года. В своей автобиографии она подчеркивала, что у нее нет ни малейшего намерения предлагать читателю какие-то «сенсационные откровения» относительно раскола 1931 года58.
      В лейбористской послевоенной историографии Макдональд был подвергнут резкой критике на страницах целого ряда работ. В адрес бывшего партийного лидера звучали такие эпитеты, как «раб» консерваторов, «ренегат», человек, поставивший задачей в 1931 г. «удержать свой пост любой ценой»59. Бондфилд, издавшая мемуары в 1948 г., не разделяла такую точку зрения. «Нам не следует..., — писала она, — думать о нем (Макдональде. — Е. С.) как ренегате и предателе. Он не отказался ни от чего, во что сам действительно верил, он не изменил своему мнению, он не принял ничьи взгляды, с коими бы не был согласен». Макдональд никогда не принадлежал к числу профсоюзных функционеров и, с точки зрения Бондфилд, не слишком симпатизировал «промышленному крылу» партии. Его отношения с заметно сместившейся влево на рубеже 1920—1930-х гг. НРП, через которую бывший лидер много лет назад оказался в лейбористских рядах, также были испорчены из-за расхождения во взглядах. «Ничто не препятствовало для его перехода к сотрудничеству с консерваторами», — заключает Бондфилд60.
      С этим утверждением можно отчасти поспорить. Макдональд до «предательства» был относительно популярен среди лейбористов, и испорченные отношения с НРП, недовольной умеренным характером деятельности первого и второго лейбористских кабинетов, еще не означали потери диалога с партией в целом, с ее менее левыми представителями. Тем не менее, определенная доля истины, в частности относительного того, что Макдональду в начале 1930-х гг. на посту премьера порой легче было найти понимание у представителей правой оппозиции, нежели у бунтарского крыла лейбористов и у тред- юнионов, недовольных скудостью социальных реформ, в словах Бондфилд присутствует.
      Наблюдая за деятельностью Макдональда в последующие годы, Маргарет отмечала, что он постепенно погружался «в своего рода старческое слабоумие, за которым все наблюдали молча»61. Сама она не скрывала, что с сожалением покинула министерское кресло в августе 1931 года.
      В октябре 1931 г. в Великобритании состоялись парламентские выборы, на которых лейбористская партия выступила против «национального правительства» во главе с Макдональдом. Большинство лейбористских кандидатов оказалось забаллотировано. Из примерно 500 претендентов в парламент прошло лишь 46 человек62. Такого поражения в XX в. лейбористам больше переживать не доводилось. Бондфилд вновь баллотировалась от Уоллсенда и проиграла.
      Вспоминая события осени 1931 г., Маргарет отмечала, что избирательная кампания стала для партии, совсем недавно пребывавшей в статусе правительства Его Величества, хорошим уроком. С ее точки зрения, 1931 г. оказался своего рода рубежом в истории лейбористов. Они расстались с Макдональдом, упорно на протяжении своего лидерства двигавшим партию вправо. К руководству пришли новые люди — К. Эттли, С. Криппс, X. Далтон. Для партии наступил период переосмысления своей политики и раздумий. Бондфилд характеризует Эттли, ставшего лидером лейбористской партии в 1935 г. и находившегося на посту премьер-министра после второй мировой войны, как человека твердого, практичного и даже, на ее взгляд, прозаичного. Как пишет Маргарет, он был полностью лишен как достоинств, так и недостатков Макдональда63.
      После поражения на выборах 1931 г. Бондфилд вновь заняла пост руководителя женской секции профсоюза неквалифицированных и муниципальных рабочих. Все ее время занимали работа, лекции и выступления. В начале 1930-х гг., будучи свободной от парламентской деятельности, Маргарет вновь посетила США. Ей посчастливилось встретиться с президентом Франклином Рузвельтом. Реформы «нового курса» вызвали у Бондфилд живейший интерес. «У Франклина Рузвельта за плечами единодушная поддержка всей страны, которой редко удостаивается политический лидер. Он поймал волну эмоциональной и духовной революции, которую необходимо осторожно направлять, проявляя в максимальной степени политическую честность...», — писала она64.
      Рассуждая о проблемах 1930-х гг. в своих воспоминаниях, Маргарет уделяет значительное внимание фашистской угрозе. С ее точки зрения, до появления фашизма фактически не существовало общественной философии, нацеленной на то, чтобы противостоять социализму. Однако, «как лейбористская партия отвергла коммунизм как доктрину, враждебную демократии, — пишет Бондфилд, — так она отвергла по той же причине и фашизм». Даже в неблагоприятные кризисные годы Маргарет никогда не теряла веры в демократические идеалы. «Демократия, — отмечала она позднее, — сильнее, чем любая другая форма правления, поскольку предоставляет свободу для критики»65. В 1930-е гг. Бондфилд не раз выступала в качестве профсоюзной активистки на антифашистскую тему.
      Вновь в качестве кандидата Маргарет приняла участие в парламентских выборах в 1935 году. Но, как ив 1931 г., результат стал для нее неутешительным. Однако, наблюдая изнутри происходившие в эти годы процессы в лейбористских рядах, она отмечала, что партия постепенно возрождалась. «Не было ни малейших причин сомневаться, — писала она, — в том, что со временем мы получим (парламентское. — Е. С.) большинство и вернемся к власти, преисполненные решимости реализовать нашу собственную надлежащую политику. Как скоро? Консервативное правительство несло ветром прямо на камни, оно не было готово ни к миру, ни к войне; у него не было определенной согласованной политики, направленной на национальное возрождение и улучшение; оно стремилось умиротворить неумиротворяемую враждебность нацистов»66. С точки зрения Бондфилд, лейбористская партия, находясь в оппозиции, напротив, переживала в эти годы период «переобучения», оттачивая свои программные установки и принципы.
      В 1938 г. Маргарет оставила престижный пост в профсоюзе неквалифицированных и муниципальных рабочих. «Есть люди, для которых выход на пенсию звучит как смертный приговор, — писала она в воспоминаниях. — Это был не мой случай». В интервью журналисту в 1938 г. Бондфилд отмечала, что не чувствует своего возраста, полна энергии и планов, а также не намерена думать о полном отстранении от дел. Однако годы напряженной работы, подчеркнула она в ходе беседы, научили ее ценить свободное время, которым она была намерена воспользоваться в большей мере, нежели ранее67.
      Последующие два годы Маргарет много путешествовала. В 1938— 1939 гг. она посетила США, Канаду, Мексику. Несмотря на приятные впечатления, встречу со старыми знакомыми и обретение новых, Бондфилд отмечала, что даже через океан чувствовала угрозу войны, исходившую из Европы. В ее дневнике за 1938 г., включенном в книгу мемуаров, уделено внимание Чехословацкому кризису. Еще 16 сентября 1938 г. Маргарет писала о том, что ценой, которую западным демократиям придется заплатить за мир, похоже, станет предательство Чехословакии. После Мюнхенского договора о разделе этой страны, заключенного в конце сентября лидерами Великобритании и Франции с Гитлером, Бонфилд справедливо подчеркивала, что от старого Версальского договора не осталось камня на камне68.
      Вернувшись из Америки в конце января 1939 г., летом того же года Маргарет направилась к подруге в Женеву. Пакт Молотова-Риббентропа, подписанный в августе 1939 г., вызвал у Бондфилд, по ее собственным словам, «состояние шока». В воспоминаниях Маргарет содержатся комментарии на тему двух мировых войн, свидетельницей которых ей довелось быть, и состояния лейбористской партии к началу каждой из них. Бондфилд писала об огромной разнице между обстановкой 1914 и 1939 годов. Многие по праву считают, отмечала она, что первой мировой войны можно было избежать. Вторая мировая война была из разряда неизбежных. Лейбористская партия в 1939 г., продолжает Маргарет, была неизмеримо сильнее и влиятельнее в сравнении с 1914 годом69.
      В 1941 г. Бондфилд опубликовала небольшую брошюру «Почему лейбористы сражаются». «Мы последовательно отвергли методы анархистов, синдикалистов и коммунистов в пользу системы парламентской демократии..., — писала она, — мы принимаем вызов диктатуры, которая разрушила родственные нам движения в Германии, Австрии, Чехословакии и Польши, и угрожает подобным в Скандинавских странах в равной степени, как и в нашей собственной»70.
      В 1941 г. Маргарет вновь отправилась в США с лекциями. Как вспоминала она сама, ее главной задачей было донести до американской аудитории британскую точку зрения. В годы войны и вплоть до 1949 г. Бондфилд являлась председателем так называемой «Женской группы общественного благоденствия»71. В период военных действий она занималась, главным образом, вопросами санитарных условий жизни детей.
      На первых послевоенных выборах 1945 г. Маргарет не стала выдвигать свою кандидатуру. В свое время она дала себе слово не баллотироваться в парламент после 70 лет и сдержала его. Наступают времена, когда силы уже необходимо экономить, писала Маргарет72. Впрочем, она приняла участие в предвыборной кампании, оказывая поддержку другим кандидатам. Последние годы жизни Маргарет были посвящены подготовке мемуаров, вышедших в 1948 году. В 1949 г. она в последний раз посетила США. Маргарет Бонфилд умерла 16 июня 1953 г. в возрасте 80 лет. На похоронах присутствовали все руководители лейбористской партии во главе с К. Эттли.
      Судьба Бондфилд стала яркой иллюстрацией изменения статуса женщины в Великобритании в первые десятилетия XX века. «Когда я начинала свою деятельность, — писала Маргарет, — в обществе превалировало мнение, что только мужчины способны добывать хлеб насущный. Женщинам же было положено оставаться дома, присматривать за хозяйством, кормить детей и не иметь более никаких интересов. Должно было вырасти не одно поколение, чтобы взгляды на данный вопрос изменились»73.
      Бондфилд сумела пройти путь от продавца в магазине в парламент, а затем и в правительство благодаря своей энергии, работоспособности, определенной силе воли, такту и организаторским качествам. Всю жизнь она была свободна от домашних обязанностей, связанных с воспитанием детей и заботой о муже. В результате Маргарет имела возможность все свое время посвящать профсоюзной и политической карьере. Размышляя на тему успеха на политическом поприще, она признавалась, что от современного политика требуются такие качества, как сила, быстрота реакции и неограниченный запас «скрытой энергии»74. Безусловно, она ими обладала.
      В своей книге Гамильтон вспоминала случившийся однажды разговор с Бондфилд на тему счастья и радости. Счастья добиться непросто, делилась своими размышлениями Маргарет, однако служение и самопожертвование приносят радость. Именно этим и была наполнена ее жизнь. Бондфилд невозможно было представить в плохом настроении, скучающую или в состоянии депрессии, писала ее биограф. Лондонская квартира Маргарет всегда была полна цветов. Своим внешним видом Бондфилд никогда не походила на изысканных английских аристократок и не стремилась к этому. Однако, по мнению Гамильтон, она всегда оставалась «женщиной до кончиков пальцев»75. Ее стиль одежды был весьма скромен и непретенциозен. Собранные в пучок волосы свидетельствовали о нежелании «пускать пыль в глаза» замысловатой и модной прической. Тем не менее, в профсоюзной среде, где безусловно доминировали мужчины, Маргарет держалась уверенно и свободно, ее мнение уважали и ценили.
      По свидетельству Гамильтон, Маргарет была практически напрочь лишена таких качеств как рассеянность, склонность волноваться по пустякам. Ей было свойственно чувство юмора, исключительная сообразительность76. Тем не менее, едва ли Бондфилд можно назвать харизматичной фигурой. Ее мемуары свидетельствуют о настойчивом желании показать себя с наилучшей стороны. Однако порой им не хватает некой глубины в анализе происходивших событий, свойственной лучшим образцам этого жанра. При характеристике лейбористской партии, Маргарет неизменно пишет, что она «становилась сильнее», «извлекала уроки». Тем не менее, более весомый анализ ситуации часто остается за рамками ее работы. Бондфилд обладала высоким, но не выдающимся интеллектом.
      По своим взглядам Маргарет была ближе скорее к правому крылу лейбористской партии. Как правило, она не участвовала в кампаниях, организуемых левыми бунтарями в 1920-е — 1930-е гг. с целью радикализации лейбористского партийного курса, на посту министра труда не форсировала смелые социальные реформы. Тем не менее, ее можно охарактеризовать как социалистку, пришедшую в политику не по карьерным соображениям, а по убеждениям. Как писала Бондфилд, социализм, который она проповедовала, это способ направить всю силу общества на поддержку бедных и слабых, которые в ней нуждаются, с тем, чтобы улучшить их уровень жизни. Одновременно, подчеркивала она, социализм — это и стремление поднять стандарты жизни обычных людей77. В отсутствие «государства благоденствия» в первые десятилетия XX в. такие убеждения были востребованы и актуальны. Мемуары героини этой публикации также свидетельствуют, что до конца жизни она в принципе оставалась идеалисткой, верящей в духовные, христианские корни социалистической идеи.
      Примечания
      1. HAMILTON М.А. Margaret Bondfield. London. 1924.
      2. BONDFIELD M. A Life’s Work. London. 1948, p. 19.
      3. Ibid., p. 26. См. также: HAMILTON M. Op. cit., p. 46.
      4. BONDFIELD M. Op. cit., p. 27.
      5. Ibid., p. 28.
      6. Ibid., p. 352-353.
      7. Ibid., p. 30.
      8. Ibid., p. 37.
      9. Ibid., p. 48.
      10. HAMILTON M. Op. cit., p. 16-17.
      11. BONDFIELD M. Op. cit., p. 48.
      12. Цит. по: HAMILTON M. Op. cit., p. 67.
      13. BONDFIELD M. Op. cit., p. 55, 76, 78.
      14. HAMILTON M. Op. cit., p. 83.
      15. BONDFIELD M. Op. cit., p. 82, 85, 87.
      16. HAMILTON M. Op. cit., p. 71.
      17. BONDFIELD M. Op. cit., p. 109.
      18. HAMILTON M. Op. cit., p. 72.
      19. BONDFIELD M. Op. cit., p. 80, 124-137.
      20. Ibid., p. 140, 142.
      21. Ibid., p. 153.
      22. Ibid., p. 161.
      23. Ibid., p. 186.
      24. Ibid., p. 188.
      25. Report of the 20-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1920, p. 4.
      26. SNOWDEN E. Through Bolshevik Russia. London. 1920.
      27. BONDFIELD M. Op. cit., p. 200.
      28. Ibid., p. 224. Фрагменты дневника Бондфилд были изданы и в отчете британской рабочей делегации за 1920 год. См.: British Labour Delegation to Russia 1920. Report. London. 1920. Appendix XII. Interview with the Centrosoius — Notes from the Diary of Margaret Bondfield; Appendix XIII. Further Notes from the Diary of Margaret Bondfield.
      29. BONDFIELD M. Op. cit., p. 245.
      30. Ibidem.
      31. Ibid., p. 249-250.
      32. Ibid., p. 251.
      33. Report of the 24-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1924, p. 12.
      34. Ibid., p. 11.
      35. BONDFIELD M. Op. cit., p. 252.
      36. Ibid., p. 254.
      37. Parliamentary Debates. House of Commons. 1924, vol. 169, col. 601—606.
      38. BONDFIELD M. Op. cit., p. 254.
      39. Ibid., p. 255-256.
      40. Times. 27.X.1924.
      41. BROCKWAY F. Towards Tomorrow. An Autobiography. London. 1977, p. 68.
      42. BONDFIELD M. Op. cit., p. 262.
      43. Ibid., p. 268-269.
      44. См., например: CITRINE W. Men and Work: An Autobiography. London. 1964, p. 210; WILLIAMS F. Magnificent Journey. The Rise of Trade Unions. London. 1954, p. 368.
      45. BONDFIELD M. Op. cit., p. 270-272.
      46. Ibid., p. 275.
      47. Ibid., p. 276.
      48. Ibid., p. 278.
      49. The Annual Register. A Review of Public Events at Home and Abroad for the Year 1929. London. 1930, p. 100; См. также представление Бондфилд Билля в парламенте: Parliamentary Debates. House of Commons, v. 232, col. 738—752.
      50. Report of the 30-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1930, p. 56—57.
      51. Ibid., p. 225—227.
      52. BONDFIELD M. Op. cit., p. 296-297.
      53. SNOWDEN P. An Autobiography. London. 1934, vol. II, p. 933—934; New Statesman and Nation. 1931, v. II, № 24, p. 160.
      54. BONDFIELD M. Op. cit., p. 304.
      55. Daily Herald. 30.IX.1931.
      56. Ibid. 24, 25.VIII.1931.
      57. BONDFIELD M. Op. cit., p. 304.
      58. Ibid., p. 305.
      59. The British Labour Party. Its History, Growth, Policy and Leaders. Vol. I. London. 1948, p. 175. COLE G.D.H. A History of the Labour Party from 1914. New York. 1969, p. 258.
      60. BONDFIELD M. Op. cit., p. 306.
      61. Ibid., p. 305.
      62. В дополнение к этому несколько депутатов представляли отдельную фракцию НРП, которая в скором времени покинула лейбористские ряды в связи с идейными спорами.
      63. BONDFIELD М. Op. cit., р. 317.
      64. Ibid., р. 323.
      65. Ibid., р. 319-320.
      66. Ibid., р. 334.
      67. Ibid., р. 339-340.
      68. Ibid., р. 340, 343-344.
      69. Ibid., р. 350.
      70. Ibid., р. 351.
      71. Dictionary of Labour Biography. London. 2001, p. 72.
      72. BONDFIELD M. Op. cit., p. 338.
      73. Ibid., p. 329.
      74. Ibid., p. 338.
      75. HAMILTON M. Op. cit., p. 176, 179-180.
      76. Ibid., p. 93, 178.
      77. BONDFIELD M. Op. cit., p. 357.