Маньчжуро-корейская война 1636-1637 гг.

[Saygo 582]

В. Г. ДАЦЫШЕН., Н. С. МОДОРОВ. РАСШИРЕНИЕ МАНЬЧЖУРСКОГО ГОСУДАРСТВА В ПЕРВОЙ ТРЕТИ XVII В. МАНЬЧЖУРО-КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА 1636-1637 ГГ.

Укрепление социально-экономического поло­жения, внутриполитическая стабильность, рост населения, расцвет науки и культуры, успехи на международной арене всегда составляло вершину чаяний правительства любого государства. И Ки­тай в этом плане не составлял исключение. Та­ким временем для него был, бесспорно, период, охвативший вторую половину XVII — начало XVIII вв. Именно в это время он добился наивысших успехов во внешней политике, в территориаль­ном росте и т.д.

Эти успехи во внешней политике были обус­ловлены как талантом маньчжурских политиков и военачальников, энергией всего маньчжурского общества, так и огромным экономическим и куль­турным потенциалом маньчжурского государства. Всё это вместе взятое и обеспечило ему победу над противниками на всех направлениях.

Эпоха завоевательных войн маньчжуров на­чалась, как принято считать, с похода в Корею в 1618 г. Это её европейское название произошло от «Корё», т.е. от названия государства и динас­тии, существовавшей в X—XIV вв. Со времени господства династии «Ли», государство было пе­реименовано в «Чосон» (по-китайски — «Чао-сянь»). Однако, справедливости ради, отметим, что объектом их агрессивной дипломатии она стала ещё до того, как к власти пришла династия Цин.

Как известно, уже при Нурхаци, когда мань­чжурское государство — только ещё сформировав­шееся — начало войну с Минской династией и оно уже тогда пыталась оказать давление на Ко­рею и заставить ее разорвать союзные отношения с Китаем. Но добиться этого маньчжурам тогда не удалось. Более того, с конца XIV в., когда к власти в Корее пришла династия «Ли» (правила в стране 1392 по 1910 г. — Авт.), между после­дней и Китаем установились мирные и дружествен­ные отношения, переросшие во времена японо­корейской (или «имчжинской» — Авт.) войны (1592—1598 гг.) в военный союз. Помощь, ока­занная Китаем Корее в этой войне, ещё более ук­репила китайско-корейские связи.

Забегая немного вперед, скажем, что такую же помощь окажет Корея Китаю и через 20 лет, когда маньчжурские ханы развяжут войну «за захват Ляодуна». Тогда она пошлет ему 13-ты­сячную армию во главе с Кан Хоннипом [1, с. 335]. Однако совместные действия союзников не увенчались успехом: минские войска были раз­биты, а корейские, понеся большие потери, сна­чала прекратили (в апреле 1619 г. — Авт.) борь­бу, а потом и вовсе сдались маньчжурам. В ходе переговоров с командованием последних, корейс­кий парламентер* так объяснил участие корейцев на стороне Китая: «Мы прибыли сюда не по своему желанию. Прежде, когда японцы вторглись в наше государство, захватили наши города, заняли нашу территорию и создали опасное положение, мы, благодаря помощи, оказанной нам [Китаем], зас­тавили японские войска отступить. Ныне, чтобы отблагодарить за благодеяние [мы] получили при­каз прибыть сюда. Вы умиротворили нас, и мы должны перейти на [Вашу] сторону» [2, гл. 6, л. 13б-14а].

Похоже, этот эпизод показал Нурхаци «спо­соб» как можно «перетянуть» Корею на свою сто­рону, лишив, таким образом, Минскую династию своего давнего союзника. И маньчжурский прави­тель начал активное дипломатическое «наступле­ние» на Корею. Первым делом он отправил на родину командующего корейскими войсками и их командиров, добровольно сдавшихся маньчжурам. Затем были направлены в Корею два маньчжурс­ких чиновника с его письмом к корейскому пра­вителю, главная цель которого состояла в «воз­буждении у последнего недовольства» Минской империей. «Корея, — писал Нурхаци в своём по­слании, — помогла Минам войсками. Мы знаем, что это — не по Вашему желанию, что [Вы] не могли поступить иначе. К тому же, Мины никог­да не помогали Вам в войне с японцами. Поэтому [Вы] отблагодарили их за такое благодеяние, при­няв участие [в войне с нами] [2, гл. 6, л. 16а]. Далее, автор письма, не без замысла, вопрошал: «Разве допустимо, чтобы существовало только великое государство, а малое — целиком погиба­ло? Мин является великой страной... [поэтому] ведет себя разнузданно, усиливает жестокость и несправедливость, угнетает [другие] государства и приносит им бедствия. Разве ван (в данном слу­чае — король — Авт.) не знает об этом? Мы на­слышаны о намерениях минского правителя. Он желает, чтобы его сыновья управляли нами, мань­чжурами, и твоей Кореей, что поистине опозорит оба наших государства. Ван должен сказать о сво­их намерениях. [Поскольку] оба наших государ­ства не враждуют, [то] будете ли с нами строить планы, как отомстить Минам, либо, коль скоро вы помогали Минам, не оставите их? Об этом сообщите нам» [2, гл. 6, л. 16б-17а].

Вот такую дипломатическую «разведку» раз­вязали в 1619 г. маньчжуры. Прощупывая пози­ции Кореи, они намеренно запугивали корейско­го правителя тем, что, не откликнувшись на призыв маньчжуров, его страна может попасть под власть минских наследников. Иначе говоря, Нурхаци настойчиво «вбивал» клин в отношения между Кореей и Китаем. Но этот дипломатичес­кий демарш не принес правителю маньчжуров же­лаемого результата.. Порукой тому — доставлен­ный ему спецкурьером ответ корейского «вана». В нем последний четко и определенно заявил маньчжуру, что его страну связывают с династией Мин давние сыновние отношения, забвение которых равносильно нарушению «великого» долга. «Мины и мы, — заявил корейский правитель, — в тече­ние более 200 лет не враждовали. Ныне Ваше государство враждует с Минами, в результате вой­ны, которую Вы ведете между собой, страдает на­род. Мины [же] и наше государство подобны отцу и сыну. [И] это разве не прекрасно?» [2, гл. 6, л. 17б-18а].

Получив такой ответ, Нурхаци понял, что привлечь Корею на свою сторону ему не удастся. Более того, последняя продолжала хранить вер­ность союзническим отношениям с Минами. В частности, она укрыла перебежчиков из Ляодуна, отступавших под натиском маньчжурских войск. Это обстоятельство вызвало у предводителя пос­ледних откровенное раздражение. «Если ты (куда девалась недавняя лояльность и вежливое обра­щение «Вы»), — писал он, согласно китайскому источнику, 12 мая 1621 г., — желаешь помогать Минам, тогда [с тобой] нечего и разговаривать» [2, гл. 7, л. 22б].

И, действительно, маньчжурский правитель перешел, вскоре, от слов к делу: против Кореи, не пожелавшей порвать с Минами «узы дружбы», он применил оружие. К его применению Нурхаци подвигло, похоже, и укрытие Кореей минского полководца Мао Вэнь-луна, преследуемого маньчжурскими войсками, который, получив помощь от корейцев, продолжал противостоять неприя­телю на границе Кореи и Ляодуна [1, с. 335]. Такой «наглости вана» Нурхаци, естественно, потерпеть не мог. В конце 1621 г. он направил в Корею 5-тысячное войско с заданием: уничтожить армию Мао Вэнь-луна. Истребив часть ее, маньч­журские войска ушли из Кореи [2, гл. 8, л. 10а]. Но это еще не свидетельствовало о том, что они оставили страну в покое. Завершив объединение чжурчжэньских племен, маньчжуры вновь напа­ли на Ляодун и захватили его, после чего, ими были разработаны планы захвата Кореи и Монго­лии, о которых Нурхаци доложил своим «бэйлэ» и сановникам на их сборе в апреле 1622 г. «Наше государство, — говорил он, — получило содействие Неба. [Мы] приобрели земли Ляодуна...На юго-востоке находится Корея, на севере — Монголия. Оба государства еще не покорены (естественно, маньчжурами — Авт.) [2, гл. 8, л. 17а].

Определившись с этим, маньчжуры стали це­ленаправленно обострять свои отношения с Коре­ей, объясняя свои действия тем, что последняя оказывала поддержку остаткам минских войск, действовавших против маньчжуров на границе Кореи и Ляодуна. Не отказал их правитель и в поддержке «мятежников корейского вана». В ча­стности, маньчжуры «приютили» в 1625 г. сына Ли Кваля, восставшего против «короля Кореи», и других соучастников этого «мятежа». Им было предоставлено не только «политическое убежи­ще», но и «даны чиновничьи должности», с полагавшимся им рабами, скотом, жилищем, иму­ществом и землей [2, гл. 9, л. 9б-10а].

Все эти идеологические, дипломатические и силовые «диверсии» вылились 23 февраля 1627 г. в войну маньчжуров против Кореи. Именно в этот день войска получили приказ о выступлении про­тив «мятежного корейского вана». Обосновывая своё решение, маньчжурский хан подчеркнул, что Корея, в течение нескольких поколений «была виновной [перед] нашим государством». Поэтому «наш поход» предпринимается не только «для покарания» её, но еще и потому, что «минский Мао Вэнь-лун очень близко приблизился к морс­ким островам Кореи и, пользуясь её помощью, свирепствует против нас. Вот, почему мы «и сна­рядили [против него] войска в поход» [3, с. 98].

Не надо было быть большим стратегом, что­бы не видеть замысел маньчжурского правителя, вознамерившегося одним ударом покончить и с Мао Вэнь-луном, и захватить Корею. Начиная войну, новый маньчжурский правитель (Абахай — Авт.) даже не известил вана последней о причи­нах своей агрессии (он это сделает значительно позже, когда маньчжурские войска уже успешно будут продвигаться по корейской территории — Авт.). В силу этого, корейский ван вынужден был обратиться к командующему маньчжурской ар­мией «бэйлэ Аминю» за разъяснениями. И после­дний сделал это. В своем письме он указал следу­ющие причины, побудившие его правителя «наказать корейского вана за то, что:

1.   Во время завоевания маньчжурами племе­ни «варка» (примерно, в 1600 г. — Авт.), корей­ские войска вступили на границе в борьбу с маньчжурской армией.

2.   Корея не поблагодарила маньчжурского хана за то, что когда он, по просьбе их вана, убедил своего зятя (улаского бэйлэ Бучжаньтая — Авт.) отвести войска с корейской территории, куда тот неоднократно вторгался.

3.   В 1619-1620 гг. Корея неоднократно по­могала Минам своими войсками, воевавшими про­тив маньчжуров. Когда минские войска потерпе­ли поражение, а корейцы попали в плен, то их не казнили, а вернули на родину. Однако корейский ван не оценил это и не поблагодарил победите­лей.

4.   Корея укрыла минского военачальника (Мао Вэнь-луна), который захватив острова, стал гра­бить народ Ляодуна, который был «пожалован» Небом (якобы) маньчжурам. Несмотря на неоднок­ратные требования последних, выдать им Мао Вэнь-луна, корейский ван так и не выполнил «за­конного требования маньчжуров».

5.   Корейцы не поблагодарили последних за их попытку в 1621—1622 гг. разгромить и пле­нить Мао Вэнь-луна, не нанесших даже малей­шего вреда корейцам.

6.   Корейский правитель помог Мао Вэнь-луну, терпевшему трудности с «провиантом», предоста­вив ему землю для посева хлебов.

7.   Корея не прислала маньчжурам своего по­сла, чтобы выразить соболезнование, в связи со смертью Нурхаци (он умер 30 сентября 1626 г. — Авт.), и поздравить с восхождением на «ханово место» его сына — Абахая. Такой поступок, по мнению «бэйлэ Аминя», никак «не простителен», тем более, что Корея находилась «с умершим ха­ном в дружественных отношениях», в то время, как Минское государство, даже будучи врагом маньчжуров, но оно всё же выразило нам своё соболезнование [4, гл. 2, л. 16а-17а].

Вот такие «обвинения» выставили маньчжу­ры корейцам, начиная войну против них. Но они, по мнению исследователей, не выдерживают ни­какой критики. Во-первых, большая их часть от­носится к далекому прошлому, т.е. ко времени (1619, 1621 и 1624 гг.), когда маньчжуры сами «вторгались» в пределы Кореи, разрушая ее горо­да и села, убивая мирных жителей.

Значительная часть маньчжурских «обвине­ний» просто надумана. К примеру, чего стоит их упрек в адрес Кореи относительно того, что она «не отблагодарила» маньчжурского хана за втор­жение его войск, топтавших корейские земли, преследуя китайцев и, якобы, не нанесея при этом вреда корейцам. Или же другое обвинение, касав­шееся неотправки соболезнования маньчжурам, по поводу смерти Нурхаци. О ней корейский ван мог (просто-напрасто) не знать. Именно на это и указывал последний в своем письме хану Абахаю [4, гл. 2, л. 18б-19а)].

Теперь, что касается «деятельности» минс­кой армии, предводительствуемой Мао Вэнь-луном. Корейская сторона (и этого не могли не осознавать маньчжуры) не могла нести ответственности за ее «деяния». Дело в том, что вышеназванная армия была направлена минским правительством, а посему она целиком и полнос­тью опиралась на его авторитет и поддержку. Сле­довательно, вступить в борьбу с этой армией оз­начало одно: во-первых, нарушить традиционные дружественные отношения с Минской империей, а во-вторых, обречь себя на войну с ней. То и другое было для Кореи не только противоесте­ственным, но и неразумным делом. В связи с вы­шесказанным, возникает закономерный вопрос: «Почему (в этом случае) должно было нести от­ветственность правительство Кореи за то, что в противостоянии с минской армией маньчжуры оказались не столь удачными ни в конце 1621 г. ни в сентябре 1624 г.»? Теперь два слова относи­тельно земель, которые обрабатывали воины Мао Вэнь-луна, выращивая на них «продукты для сво­его пропитания». Так, вот эти земли корейское правительство не передавало («добровольно», как это утверждают маньчжуры) Мао Вэнь-луну, а он захватил их, устроив затем на них свой «плац­дарм».

Иначе говоря, семь из восьми «обвинений», предъявленных маньчжурами Корее, были несос­тоятельными. И, тем не менее, они использовали их для оправдания своих агрессивных действий по отношению к Корее.

Развязанная маньчжурами война против нее, оказалась весьма удачной для агрессора. Его ар­мия достаточно быстро продвигалась по корейс­кой территории. Согласно докладу ее командую­щего, уже 1 марта 1627 г. маньчжуры подошли к корейскому городу Ыйчжу и, захватив его, пого­ловно уничтожили солдат, защищавших его. Го­рожане же были пленены победителями. Оставив в поверженном Ыйчжу 1000 солдат (для охра­ны — Авт.) остальное воинство «бэйлэ Аминя» атаковало остров Чхольсан, где засел Мао Вэнь- лун и разгромили его войско. Сам предводитель вынужден был спасаться бегством. 2 марта в ру­ках маньчжуров оказался г. Чончжу. Спустя три дня они осадили г. Хансан и после упорного сра­жения, захватили его. Та же участь постигла 8 марта и г. Анчжу. Следуя своей тактике, победи­тели истребили половину защитников города, а оставшихся (10 000 солдат) взяли в плен. Отдох­нув в Анчжу четыре дня, маньчжуры двинулись на Пхеньян.

В отличие от других городов, столица не ока­зала врагу сопротивления. 13 марта ее защитни­ки сдались маньчжурам без боя. Окрыленные этим успехом, последние, в тот же день, переправи­лись через р. Тэдонган и разбили там свой ла­герь. На следующий день маньчжурская армия подошла к г. Чунхва [4, гл. 2, л. 13а-15б]. 15 марта сюда прибыли послы корейского правителя и передали «бэйлэ Аминю» письмо своего вана. В нем он предложил последнему отвести свои вой­ска с территории Кореи и начать переговоры о мире [4, гл. 2, л. 16а].

Этот шаг корейского правителя был обуслов­лен создавшимся в стране положением. Быстрое продвижение вражеской армии и откровенно сла­бая боеспособность корейских войск воочию по­казали, что они не в состоянии «достойно» про­должать войну. Дальнейшее ее продолжение в создавшейся ситуации грозило привести страну к новым жертвам, значительным разрушениям и естественно к еще большей потере территории.

Ознакомившись с послание корейского вана, Аминь отправил тут же ему свой ответ. В нем, как и раньше, вновь были повторены «семь обвинений» в адрес Кореи, но командующий «милос­тиво согласился» приостановить наступление своих войск, но только на пять дней. За это время, подчеркнул он, в его ставку должен прибыть ко­рейский посол. Словом, направленный вану от­вет, являл собой обычный ультиматум. «Если [ты], — писал Аминь, — действительно желаешь вести переговоры, [то] быстрее отправляй [свое­го] посла. Если будет нарушено [это] условие и [твой посол] не приедет [вовремя], то наша армия тотчас. пойдет. вперед» [4, гл. 2, л. 17б].

Кроме этого, командующий маньчжурской армией предложил в письме, отправленном с гон­цом, направить к нему доверенное лицо, уполномоченное ваном вести переговоры. Относительно отведения своих войск, о чем просил правитель Кореи, Аминь ответил, что они будут отведены только после завершения переговоров [4, гл. 2, л. 19а].

Судя по развернушимся дальше собятиям, можно преположить, что корейский посол не ус­пел прибыть вовремя, поскольку маньчжуры продолжили свое наступление и 21 марта 1627 г. они заняли г. Хванчжу (расположенный южнее г. Чунхва— Авт.) [4, гл. 2, л. 10а]. Лишь день спустя, к Аминю прибыли корейские послы, со­общившие ему о следовании «к бэйлэ доверенно­го человека вана для переговоров». Но это известие не было (вопреки возражениям многих командиров) принято во внимание маньчжурским командующим, отдавшим приказ войскам продол­жать наступление. Это создало угрозу корейской столице. Поэтому ван (вместе с семьей) покинул ее и бежал на остров Канхвадо. Покинула столи­цу и большая часть горожан.

А маньчжурские войска продвигались, тем временем, дальше на юг. 23 марта, у г. Пхёнса- ня, занятого ими накануне, им встретился ко­рейский посол. В беседе с Аминем, он заявил, что уполномочен ваном вести переговоры. Далее он подчеркнул, что его страна готова признать предъявленные ей «обвинения», выслушать «ма­териальные претензии», ценой которых можно прийти к принятию «соглашения» и остановить наступление маньчжурской армии.

Выслушав посла, предводитель последней «со­гласился» (т.е. показал вид), что предложения посла им приняты. Он даже попросил посланца назвать населенные пункты, где можно было бы разместить маньчжурские войска. И последний назвал таковые. Они были также «приняты» командирами Аминя, как приемлемые для размеще­ния войск. Однако, когда посол отбыл, Аминь тут же отверг все предложения корейской сторо­ны «по умиротворению» и приказал (вопреки воз­ражениям своих командиров) готовить армию для дальнейшего наступления на корейскую столицу [4, гл. 2, л. 20б].

С подобным «коварством» главнокомандую­щего не согласились многие его подчиненные, в частности, «бэйлэ Юэто и младший брат Аминя (бэйлэ Цзиэрхапан — Авт.), направившиеся (воп­реки приказу Аминя) со своими войсками в г. Пхёнсан, расположенный в 30 ли (чуть более 17 км— Авт.) от места расположения основных сил маньчжурской армии, чтобы ждать там окон­чания мирных переговоров [4, гл. 2, л. 21а].

А дальше события развивались так: корейс­кий посол был оставлен в расположении маньч­журской армии, а к корейскому правителю, на­ходившемся в это время на острове Кванхвадо, был направлен «фуцзян (военный чин — Авт.) Лю Син-цзо». Прибыв в ставку корейского вана, он повел себя весьма вызывающе, ни сколь не соблюдая «дипломатической вежливости и этике­та». Разгневанный спокойствием и молчанием корейского вана, Лю Син-цзо, всячески обругал его и обвинил в том, что он не думает «о бедстви­ях своего народа» [4, гл. 2, л. 21а-21б].

Удовлетворив своё самолюбие, спесивый фуц- зян выдвинул перед правителем Кореи ряд усло­вий, с учетом которых мог быть заключен мир. В числе их значились: отправка в маньчжурский лагерь сына или младшего брата вана, который должен был дать клятвенное обещание о заклю­чении союза, давать маньчжурскому хану ежегод­но «дань» скотом и другими «местными изделия­ми» и др. Только «по завершению всех этих дел», заявил Лю Син-цзо, будут выведены из Кореи «наши войска» [4, гл. 2, л. 21б].

Выслушав спесивого посланца, ван твердо за­явил ему: переговоры о мире могут начаться только после отвода маньчжурских войск. Однако это предложение сразу же было отклонено Лю Син- цзо. В силу этого, корейский правитель отправил в г. Пхёнсань своего младшего брата (Ли Гака — Авт.), который и прибыл туда вместе с фуцзяном маньчжур. Посланнику (а, по сути дела, залож­нику — Авт.) корейского вана была устроена пыш­ная встреча, в ходе которой последнему пришлось выполнить унизительную церемонию обряда «коу-тоу» (троекратное коленопреклонение и отвеши­вание девяти земных поклонов — Авт.). По ее окончанию, Ли Гак преподнес подарки маньчжур­скому правителю (100 лошадей, 100 тигровых и барсовых шкур, 400 кусков тонкого полотна и 15 тыс. кусков холста). После их вручения, Аминь устроил в честь посланника корейского правите­ля пышный банкет [4, гл. 2, л. 22б].

Завершив церемониальные «торжества», сто­роны приступили к переговорам, если можно так назвать действия маньчжуров. Последние все делали для того, чтобы затянуть решение об отводе их войск. С этой целью, бэйлэ Ю-это внес, к при­меру, предложение о даче клятвы правителем Ко­реи « о союзе», после которой, мол, уже можно говорить об отводе войск. Однако это предложе­ние вызвало немалые возражения даже среди мань­чжурских военачальников. Правда, командующий армией твёрдо заявил: если, кто хочет, то пусть возвращается на родину, а он, несмотря ни на что, намерен направиться снова к корейскому вану и возобновить с ним переговоры. Словом, в об­становке разногласий, всё же было принято ре­шение об отправке к правителю Кореи маньчжур­ского посла с предложением: принять им клятву. В соответствии с данным решением, на остров Кан- хвадо отправились Лю Син-цзо и Бакши Курчань. Переговоры с корейским правителем продолжа­лись несколько дней и завершились (после жар­ких споров) принятием процедуры заключения мира и текста клятвы. Принятие и подписание последней состоялось 18 апреля 1627 г. [4, гл. 2, л. 24а-24б].

Заключив мир, маньчжурские послы отпра­вились домой. 19 апреля они были уже в распо­ложении своих войск. После составления докла­да о переговорах с ванном, он был доставлен маньчжурскому хану.

Однако заключение мира, не принесло корей­ской стороне облегчения, поскольку маньчжуры не собирались, по сути дела, выполнять условия подписанного ими договора. В частности, они не вывели свои войска из Кореи. На ее территории продолжали оставаться 1000 маньчжуров и 2000 монголов, которые не давали корейцам «спокой­но жить и трудиться» [4, гл. 2, л. 25а-26б]. Свои действия бэйлэ Аминь объяснял правителю Ко­реи (по совету своего хана— Авт.) так: «.Мы потому разместили [свои] войска в Ыйчжу, что­бы защищаться от Мао Вэнь-луна. Если ты не будешь снисходителен к последнему, то наши вой­ска...будут выведены из Ыйчжу [4, гл. 2, л. 26а].

Это, по общему признанию исследователей, был самый настоящий шантаж. Весьма разнузданно вел себя в данной ситуации бэйлэ Аминь. В условиях действия положения о мире, он разрешил своим войскам, возвращавшимся на родину грабить ко­рейское население, попадавшее им на пути. Про­тив такого распоряжения главнокомандующего вступили бэйлэ Ю-это и другие маньчжурские вое­начальники, справедливо полагавшие, что «гра­беж населения — это нарушение условий мира». Однако Аминь не внял возражениям подчиненных и разрешил «трехдневный грабеж» захваченной маньчжурами территории [4, гл. 2, л. 27а].

Говоря о заключении маньчжуро-корейского мира 1627 г., невольно возникает вопрос: «Поче­му отказался маньчжурский двор от полного завоевания Кореи»? Ответ на него исследователи увязывают с несколькими причинами. Во-первых, с незавершенностью военных действий с Внутрен­ней Монголией и Минской империей. Похоже, что маньчжурский правитель вполне справедливо по­лагал, что не завершив вышеозначенные войны, ему трудно будет рассчитывать на то, что ему уда­стся удержать в повиновении корейцев. Учиты­вал, похоже, Абахай и то, что к этому времени корейская армия прекратила оказывать маньчжу­рам противодействие, но в стране развернулось широкое народное сопротивление агрессору, осо­бенно в провинции Пхёнандо [1, с. 337]. Именно учитывая все эти обстоятельства, и пошел, похо­же, маньчжурский хан на заключение мира с Ко­реей, на достаточно легких для неё условиях.

Идя на это, Абахай, что, вне всякого сомне­ния, преследовал и еще одну важную для себя цель, а именно: исключить из борьбы Корею и обезопасить, таким образом, свой тыл, а Минс­кую империю — лишить союзника. Но заключен­ный маньчжурами мир с Кореей, отнюдь не га­рантировал последней, что первый раз и навсегда примирятся с ее «самостоятельностью» и ее ней­тралитетом. Порукой вышесказанному — послу­жила незавершенность вывода маньчжурских войск из Кореи. Уже 20 августа 1627 г. корейс­кий правитель вновь поднял перед маньчжурс­ким двором вопрос о выводе остатков его войск с территории его страны, «кои мешают населению заниматься земледелием, [а к тому же] они по­всюду грабят [наше население] [4, гл. 3, л. 31б].

В ответ на это, маньчжурский правитель от­ветил 29 августа 1627 г., что пребывание в Ыйчжу его войск — это вынужденная мера, что они оставлены там для предотвращения «разрушения» Минами установившегося мира. Чтобы не допус­тить этого, ван обязан послать в данный район свои войска и лишь только после этого, «мы убе­димся... что подданные Мин. воровски не захва­тят [Вашу территорию, наши войска будут оста­ваться здесь] — в Ыйчжу» [4, гл. 3, л. 32а-32б].

Подобный ответ, естественно, не удовлетво­рил правителя Кореи. В октябре 1627 г. он снова повторяет свой запрос относительно вывода мань­чжурских войск из Кореи. «Территорию нашего государства, — подчеркнул Инчжо, — мы охра­няем сами.Кто же, по-воровски, захватит ее»? [4, гл. 3, л. 37а]. Настойчивость корейцев дос- тигла-таки своего: в октябре 1627 г. маньчжурс­кие войска были, наконец-то, выведены из Ыйч­жу [4, гл. 3, л. 37б].

После этого, между двумя государствами уста­новились регулярные посольские связи и оживи­лась торговля. Для активизации последней, в Ко­рею прибыл в начале 1628 г. маньчжурский посол Инээрдай, а в марте — апреле того же года в г. Чунгане был открыт рынок [3, с. 105]. «Идил­лия» такого рода отношений продолжалась меж ними только лишь до весны 1631 г. Корея, до того времени исправно исполнявшая все свои «дан­нические отношения», вдруг нарушила их. Это вы­разилось в поставке весной 1631 г. сюзерену зна­чительно меньшего количества дани. Это сразу же насторожило маньчжурский двор. Ответом на «не­допоставку» Кореей «дани», последний ответил «уменьшением размеров ответных подарков» вану. Когда его посол обратился к советнику Инээрдаю за разъяснениями, то тот резко ответил: «Преж­де, Вы помогали Минам нападать на нас, это при­вело к тому, что мы открыли [против вас] воен­ные действия и потребовали [от Вас] ответственности. Твой ван бежал на острова. Наше государство поступило [тогда, по отношению к Вам] весьма щедро, вернув [Вам] территорию. Вы сами согласились с усердием отправлять [нам] дань. А ныне [Вы] осмеливаетесь сравнивать количество [дани] с подарками» [5, гл. 293, л. 8а].

Раздраженные происшедшим инцидентом маньчжуры, отправили домой корейского посла, задержав у себя его сына. Подобные же претен­зии, которые выслушал посол, были высказаны маньчжурскими властями и в письме, направлен­ном вану. Дабы не «раздражать» последних, он прислал «сюзерену» в апреле 1631 г. «дополни­тельную дань» и конфликт меж ними был на вре­мя исчерпан. Однако последний, как показало время, и не думал оставлять Корею в «покое» и стал выставлять ей новые «требования». Так, летом 1631 г. Абахай, предпринимая очередное наступление против Минского Китая, потребовал от Кореи поставить ему военные корабли. Но та ответила отказом. В ответ на это, Мукден отпра­вил в начале 1632 г. в Корею своего посла с гра­мотой, содержавшей обвинения «в потакании сво­их граждан к занятиям контрабандной торговлей, браконьерством и даже разбоями на маньчжурс­кой территории. Наряду с этим, Корея «обвиня­лась» и в резком сокращении поставляемой Мук­дену дани. Суммируя все «обвинения», последний потребовал от вана «восстановления присылки дани в былом размере», а также возвращения «сю­зерену всех его беглецов» [3, с. 106].

Корейский правитель, свидетельствуют источ­ники, согласился со всеми «претензиями», выд­винутыми в его адрес маньчжурским двором. Чтобы не обострять с ним отношений, он обязал­ся выполнить требуемые от него «поставки». Од­нако, как заметили маньчжурские власти, «дань от строптивца поступала в урезанном виде» [5, гл. 293, л. 8а].

Это обстоятельство вновь «активизировало» переписку между двумя государствами. Главны­ми ее темами стали в течение 1632—1633 гг. дань и торговля. Первая, как и прежде, рассматрива­лась маньчжурским двором как «символ» вассаль­ной зависимости вана от него, а вторая — как средство «взаимного обогащения и процветания». Руководствуясь тем и другим, он уделил «дани» более, чем значительное внимание. Об этом, с боль­шой тревогой писал корейский правитель в нача­ле 1633 г. В своем послании, он подчеркнул, что за год, т.е. в течение 1633 г., маньчжуры увели­чили дань в 10 раз. В ответ на данное «замеча­ние», маньчжурский хан признался в марте 1633 г., что это «увеличение» надо воспринимать, как «репрессивную меру». «В прошлый раз, — писал Абахай 1633    своему оппоненту, — дань, прислан­ная твоим государством, была мала [по количе­ству] и плоха [по качеству]. Поэтому теперь [тебе] установлена сравнительно большая дань [5, гл. 293, л. 8а]. Сделав такое серьезное «внуше­ние» вассалу, хан Абахай предупредил последне­го, что если его государство, т.е. Корея, будет присылать «нам дань» ниже установленного «уровня», то с ваном будет прекращен обмен по­слами. Однако «торговлю [ты] можешь продол­жать по-старому [5, гл. 293, л. 8а].

Понимая, что «требуемая с вана дань» нелег­ка, маньчжурский хан уведомлял «вассала», что ее «мы можем заменить посильной: и Абахай пред­ложил заменить выплату дани «отправкой» ко­рейских войск и военных кораблей в поход про­тив Минской империи. «Если ты,— писал маньчжур, — жалеешь финансы. то помоги нам один раз войсками против Минов... или пошли 300 больших кораблей для нападения на острова...И этим ты искупишь [свою] вину [перед нами] за укрытие [у себя] нашего беглого народа» [5, гл. 293, л. 8а]. Чувствуя свое военное превосход­ство, маньчжурский правитель вел себя нагло и развязано. «Или помоги войсками и кораблями, — ультимативно заключал он свое письмо, — или вноси быстрее дань и подарки!.. Размышляй и решай скорее» [5, гл. 293, л. 8а].

Не желая ввязываться в войну, корейский пра­витель предпочел выплатить маньчжурам дань. И она была «явлена» им в середине 1633 г. За полную и своевременную ее выплату, доставивший оную корейский посол удостоился «соответствую­щих наград». Не остался без поощрения и ван: ему были пожалованы «черные соболи» [3, с. 107].
 
Урегулировав в известной степени вопрос о дани, маньчжуры задумали разрешить (несмотря на разногласия) также и проблему «взаимовыгодной торговли» и о нелегальном переходе гра­ницы гражданами того и другого государства. Однако занятые войнами с Внутренней Моноголией и с Минской империей, они не доводили ре­шение этих обеих проблем до военного конфлик­та. Маньчжурский двор, «видя, что Корея не ценит договора с нами», решился в «сложившейся си­туации» только лишь на применение против нее «политических и экономических санкций», в т.ч. и на временное прекращение торговли с Ко­реей [4, гл. 14, л. 18а].

Но, принимая такое решение, маньчжуры по­нимали, что в этой торговле больше всего заиетере- сованы они сами, нежели корейцы. Об этом, в пол­ной мере свидетельствует письмо хана Абахая, написанное им в октябре 1633 г. Из него видно, что со времени заключения договора 1627 г., его подданные неизменно настаивали нам, чтобы «вза­имная торговля велась четыре раза в год». Однако Корея не согласилась с таким требованием. Поэто­му они, «скрепя сердце», пошли на принятие усло­вия выдвинутого ею: проводить торговлю на корей­ской территории только два раза в год (весной и осенью) и только в Ыйчжу [5, гл. 293, л. 8б].

Возбуждая вопрос о торговле, так им необхо­димой, маньчжуры в то же время намеревались установить «свои правила игры», т.е. они уста­навливали высокие цены на свои товары, особен­но на женьшень, и неизменно понижали их на корейские товары. Приведем на сей счет жалобу корейского правителя, высказанную им в сентяб­ре 1633 г. в письме, адресованном маньчжурско­му хану. «Ваш посол, — писал он, — прибыл в Хверен и [он] приказал купцам продавать и поку­пать [товары] по уравненным (им назначенным) ценам» [5, гл. 293, л. 8б].

Подобный диктат со стороны маньчжуров, естественно, не способствовал развитию торговли между двумя государствами. Это было невыгодно для Кореи и она, по идее, должна была высказы­вать свое недовольство, по этому поводу, в пер­вую очередь. Но на деле, все обстояло иначе: свои претензии неизменно высказывали Корее маньч­журские власти. Их постоянно не устраивали цены на товары, а также «отсутствие доброкачествен­ных (естественно, корейских — Авт.) товаров» и закрытие ею рынков. В октябре 1633 г. маньч­журы в очередной раз подняли вопрос о «сниже­нии цен» на женьшень и закрытии корейской сто­роной ряда рынков. «.Вы, — писал маньчжурский хан, — по-прежнему нарушаете соглашение. Преж­де была установлена цена на женьшень[в разме­ре] 16 лянов (1 лян = 37,3 г серебра— Авт.). Твое государство, ссылаясь на то, что у вас[в Ко­рее — Авт.)] женьшень не употребляют, давало только 9 лянов. И, несмотря на указания, что отсутствует необходимость в женьшене, каждый год [твои люди] переходят с твоей территории на нашу и, пренебрегая виной, собирают этот «не­нужный [для вас] корень. Почему же [они так] поступают?.. Что касается закрытия твоим (вме­сто «Вашим» — Авт.) государством рынков, то не для того ли [это делается], чтобы поставить [нас] в затруднительное положение, в связи с по­требностью нашего государства в одежде» [5, гл. 293, л. 8б]?

Выдержки и приведенного выше письма, воо­чию свидетельствуют о недовольстве маньчжурс­ких властей положением, сложившимся в торгов­ле между двумя государствами. На его изменении (естественно, в свою пользу) и настаивали маньч­журы, нисколько не заботясь об «интересах» сво­их партнеров. Даже зная о затруднениях корей­цев в «товарах», он не переставали обвинять их в умышленном сокращении их поставок на мань­чжуро-корейский рынок. О своих затруднениях корейский Ван откровенно писал Абахаю в нояб­ре 1633 г. «[Наши] государственные запасы [то­варов] уже иссякли. Островных товаров (вероят­ней всего, японских — Авт.) уже давно нет. [нечем] .заполнить рынок. [Поэтому] прошу Ваше государство извинить [нас]» [5, гл. 293, л. 8б].

К этому чистосердечному признанию, следо­вало бы и отнестись по-человечески. Но не таков был Абахай. В последовавшем от него ответе (в декабре 1633 г. — Авт.) он с сарказмом заявил: «[Два] государства дружат, но не торгуют. Это неразумно» [5, гл.293, л.8б].

Подобный же настрой, в отношении торгового партнера, сохранил маньчжурский правитель и в 1634 г. В направленном им весной того же года письме, он снова настаивал на своевременном от­крытии торговых рынков, об установлении «твер­дых цен», требовал не прекращать торговлю шел­ковыми тканями и бумагой. Ответ корейского вана на все эти «надо», был очень тактичен: «в весен­нюю торговлю у наших купцов было мало и шел­ка и полотна», значительно уменьшилось у них и «количество бумаги» [5, гл. 293, л. 9а].

Дальнейшая переписка сторон о развитии тор­говли между ними выявила только одно: стрем­ление Кореи «ограничить» торговлю с маньчжу­рами, сведя ее к товарообмену между послами и сопровождавшими их людьми. Было похоже, что корейских купцов, правительство Кореи в целом, не устраивал диктат Мукдена в деле установле­ния условий торговли, цен и в определении ас­сортимента товаров.

Столкнувшись с твердой позицией Кореи в торговых делах, противная сторона не нашла ни­чего лучшего как обвинить первую в желании ве­сти «контрабандную торговлю». В одном из сво­их писем, посланных Абахаем корейскому вану в конце 1634 г., он с раздражением вопрошал: «Раз­ве [Ваша] тайная торговля с нашим беглым насе­лением не увеличивает [ваших] злоупотреблений? Ведь уже выяснено, что твои (опять унизитель­ная для корейского правителя форма обращения — Авт.) подданные из Кёнхына и других пунктов тайно торгуют с нашими беглыми людьми. Разве подобные злоупотребления исходят не от твоего (вновь недопустимая форма обращения) государ­ства» [5, гл. 293, л. 9а]?

Но корейский правитель, судя по развитию дел в дальнейшем, не пошел на обострение отно­шений с маньчжурским двором и, не допуская репрессий с его стороны в свой адрес, взял на себя «вину» за сокращение торговли. Такой оборот дел удовлетворил маньчжурского правителя, о чем он (опять не без сарказма) написал в своем письме. При этом, Абахай опять не отказал себе в «удо­вольствии» в очередной раз упрекнуть вана: «Не­понятно, откуда берутся у тебя товары для кон­трабандной торговли и почему их нет, когда к тебе приезжают наши послы» [5, гл. 293, л. 9а].

В последующие два года в отношениях двух государств не было «острых моментов». Два раза в год они обменивались послами, причем, после­дние и сопровождавшие их лица занимались тор­говлей. К сожалению, имели в это время и «нару­шения» границ. В них маньчжурские власти неизменно обвиняли Корею, которая, заявля­ли они, не в силах была «осуществлять контроль на границе». Более того, маньчжурский хан пря­мо обвинял корейского вана в «поощрении своих подданных на вторжения на нашу территорию» с целью приобретения женьшеня, ловли рыбы и для иного воровства». Эти и другие «вины корейца» он «подкрепил» и его запретом «продавать на­шим купцам» хорошие товары.

Таким образом, слова и дела маньчжурского правительства свидетельствовали, что над Кореей «сгущаются тучи». Об это же говорило и содержа­ние письма, пришедшее ее вану из Мукдена. В нем «кореец» был обвинен в «неучтивости» к маньч­журскому хану, которая проявилась в намеренном пропуске иероглифа «фын» (который употребля­ется в обращении «низшего» к «высшему» и вы­ражает «преданность, уважение», а также подчер­кивает «неравенство сторон» — Авт.), в нарушении правил торговли, в помощи, наконец, продуктами Минам. Разъяснения, направленные Абахаю ко­рейским ваном не были приняты во внимание ни ханом, ни его правительством.

Несложное сопоставление данных переписки сторон позволяют сделать вполне очевидный вы­вод: своими «обвинениями» в адрес корейского вана, маньчжурское правительство намеревалось усилить на него свое давление, с целью получе­ния от последнего различных уступок, а глав­ное — они служили оправданием агрессивных ак­ций, готовившихся Мукденом против Кореи. Последние особенно активизировались с лета 1635 г., т.е. со времени победы маньчжуров над Чахарским ханством.

На агрессивные действия против Кореи их подталкивала и её известная самостоятельность, а также ее твердая позиция в вопросах торговли. Не последнюю роль сыграла в этом деле и война маньчжуров против Минской империи. Поставив Корею «на колени», они могли получить, с одной стороны, послушного «во всем вассала», а с дру­гой, — «союзника» в борьбе против Минов. Сло­вом, Абахаю нужен был «прочный мир и спокой­ствие на границах с Кореей. Став союзником маньчжуров, она могла не нанести удар Минской империи с тыла.

Однако решить «корейский вопрос», оказа­лось делом, весьма непростым. Корейское госу­дарство держалось с достоинством в отношениях со всеми народами, в т.ч. и с маньчжурами. При­нять же добровольно «их подданство», корейс­кий правитель, естественно, не собирался. Это претило богатым традициям его народа в борьбе за независимость. С другой стороны, он не хотел быть «послушной марионеткой» Мукдена. Всё вышесказанное, всецело подтверждалось перепис­кой, ведшейся между этими государствами.

Правоту положения и дел корейского прави­теля осознавал и Абахай. Однако по мере роста его сил, укрепления Маньчжурского государства (благодаря подчинению соседних племен и наро­дов на юге Маньчжурии и в Южной Монголии — Авт.), честолюбивые и агрессивные тенденции их правителя с каждым годом возрастали. Этому, в немалой степени, способствовало и личное его «возвеличивание». В соответствии с «нижайшим прошением» его приближенных советников (в об­щей сложности 25 человек —Авт.), Абахай при­нял в марте 1636 г. (в связи с 10-летием своего правления — Авт.) титул «хуанди» (т.е. импера­тор — Авт.), который имел до этого времени только китайский император. По этому случаю, Абахай «пожелал», чтобы о происшедшем узнал и корейс­кий ван. Выполняя «пожелание хуанди», пред­ставители маньчжурской и монгольской аристок­ратии направили в Корею соответствующее письмо. Одновременно с этим, Абахай направил к вану и своего посла Инээрдая. Похоже, ему просто не тер­пелось узнать, как же отреагирует последний на его «возвеличение». Однако корейский правитель не поддержал «рвение» маньчжурский и монгольс­ких «бэйлэ». Отказался он и принять посла «но­воявленного хуанди». Чем же был обусловлен столь опасный — для корейского вана — шаг?

А «ларчик», как гласит народная мудрость, открывался очень просто. Во-первых, он руковод­ствовался заботой о своей стране. Дело в том, что признание, а точнее, согласие вана признать мань­чжурского хана «хуанди», т.е. императором, сра­зу же превращало его во «владыку Поднебесной» и автоматически ставило Корею в зависимое (под­чиненное) положение. С другой стороны, «при­знание» им письма манчжурской и монгольской знати являло собой, без всякого преувеличения, враждебный акт по отношению к китайскому им­ператору. На унижение достоинства последнего корейский правитель, естественно, пойти не мог. Не последнюю роль во всем этом сыграло и вызы­вающее поведение маньчжурского посла (оскорби­тельный тон в беседе с корейским министром, уг­розы ему и чиновникам, отказ взять ответное письмо корейского правителя и др.) в ожидании приема у последнего. Не удостоившись его, Инээрдай «си­лой» взял у жителей корейской столицы лошадей и, нарушая дипломатический этикет, самовольно покинул Корею [6, гл. 28, л. 6а-6б].

Узнав о самовольном отъезде маньчжурского посла, ван отправил вслед за ним гонца, чтобы вручить ему свое письмо. И его маньчжур встре­тил «грубо»: он «силой отобрал у посланника пись­ма, предназначавшиеся пограничным чиновникам, в которых им предписывалось быть бдительными и крепить оборону границ [6, гл. 20, л. 6б].

Маньчжурская сторона очень резко отреаги­ровала на случившееся. Маньчжурский двор тут же (25 апреля 1636 г.) собрал большой совет. Раз­гневанные его участники, единодушно высказались за отправку «большой армии [чтобы] уничтожить Чаосянь (т.е. Корею — Авт.) [6, гл.28, л.9б]. Од­нако маньчжурский хан несколько охладил пыл ретивых сановников: он предложил корейскому вану прислать к нему (в качестве заложников) сво­их сыновей, а также сыновей своих сановников. В случае отказа — он пригрозил ему походом и «на­казанием» его страны [6, гл. 28, л. 9б].

Подобное, вызывающее поведение маньчжур­ского двора по отношению к Корее объяснялось только одним: он был окрылен успехами, достигнутыми в противостоянии с Минской империей. На этой волне Мукден был намерен осуществить свою давнюю мечту: превратить Корею в своего «подлинного и послушного вассала». Но начи­нать первыми военные действия против корейс­кого правителя Абахаю не хотелось, ибо в этом случае, его могли назвать агрессором. Война же против Кореи, по его замыслу, должна быть «на­казанием» за ее «проступки». И маньчжурский правитель с нетерпением стал ждать удобного «случая» (повода) для начала войны. Но «под­лый солхо» (кореец — по-маньчжурски —Авт.) вел себя достойно и не давал Абахаю даже малейше­го повода для развязывания войны. Потому-то он и вынужден был до конца 1636 г. проводить политику «высокой дипломатии», т.е. осуществ­лять обмен послами и письмами. Чтобы прослыть поборником мира, маьчжурский правитель даже «проигнорировал» оскорбительный для себя «вы­пад» корейского вана, выразившийся в «непоч­тительном поведении» его послов на церемонии провозглашения Абахая императором и измене­нии, в силу этого, названия маньчжурского цар­ства «Цзинь» на «Цин»: корейские послы не поклонились тогда (в отличие от других дипломатов) маньчжурскому правителю. Последний, желая спровоцировать конфликт, резко заявил: «[Похоже, корейский ван] желает, чтобы мы первыми пошли на конфликт, убив его послов, а затем [он] намерен возложить на нас ответственность [за то], что мы нарушили клятву о союзе. Поэто­му [он] побудил их (своих послов — Авт.) так [поступить], т.е. не совершать поклон [6, гл. 28, л. 22б]. Эти же «измышления Абахай повторил и в своем письме, направленном, позднее, правителю Кореи. «Если ты сам осознаешь свои преступления и раскаешься в них, — ультимативно заявлял он, — [ты] должен послать [к нам своих] сыновей и бра­тьев в качестве заложников. В противном случае, мы в определенный [день] отправим большую ар­мию к твоим границам, и если ты даже раскаешь­ся, то будет поздно» [6, гл. 28, л. 49а].

Везший вану это письмо посол, не выдержал и вскрыл его. Ознакомившись с его «оскорби­тельным содержанием», он не нашел нужным передавать «сие послание» маньчжурского хана, чтобы не позорить своего «отца-государя». По­этому, добравшись до маньчжурского погранич­ного пункта Тунъюньбао, корейский посол вер­нул ханово письмо правителю данного города [5, гл. 293, л. 10а].

С этого момента отношения между двумя го­сударствами стали (по инициативе маньчжуров — Авт.) обостряться. В ноябре 1636 г. маньчжурс­кий двор не принял корейского посла. «Твой ван, — заявил ему Абахай, — не принял моей гра­моты и отправил моего посла обратно. [Поэто­му], с какой стати, мы будем читать твое пись­мо» [5, гл. 293, л. 10а]. Иначе говоря, посол вана вернулся обратно «ни с чем».

Такого рода дипломатические «пикировки» привели , по инициативе маньчжуров, к логичес­кому концу: в середине декабря 1636 г. Абахай отждал приказ Бинбу (Военной палате — Авт.) о сборе войск 25 декабря 1636 г. в Шенцзуне, ко­торый и был срочно выполнен [6, гл. 32, л. 12б- 13а, 18б]. Уже 28 декабря «хуанди» приказал цинь-ванам (князьям первой степени) и бэйлэ — князьям третьей степени — Авт.) идти в поход против Кореи [6, гл. 32, л. 19а].
 
Отправке войск в поход предшествовала «про­пагандистская» (иначе и ее и не назовешь) ак­ция, устроенная императором Абахаем: в храме предкам им была прочитана молитва, в которой звучала «жалоба» на Корею, перечислялись все «ее вины», обусловившие его принять решение начать войну против этого государства. Всё это было изложено и в указе, обращенном к идущим в поход воинам. В нем император, не отходя от «традиции», собрал воедино и прошлые, и ны­нешние «вины» корейского вана , в частности, помощь Кореи минским войскам в 1619—1620 гг., воевавших с маньчжурами; укрытие у себя ки­тайских беженцев и снабжение их продовольстви­ем; и укрытие у себя китайских беженцев и снаб­жение их продовольствием в 1521 —1622 гг.; «незаконное вторжение корейцев на маньчжурс­кую территорию (для рыбной ловли и охоты) в 1627 г.; в отказе Кореи поставить маньчжурам боевые корабли для борьбы с Минами и др. [6, гл. 32, л. 13-15а].

Как видим, большая часть обвинений, предъявленных маньчжурским императором к Корее, не могла быть поводом к войне, если учесть, что за многие из них она расплатилась (или про­должала расплачиваться) кровью своих поддан­ных и обременительной (для населения) данью. Видимо, сознавая это, «хуанди Абахай» ввёл (для «цементации» шаткости выдвигаемых им обви­нений) «новый обвинительный аргумент» — нарушение Кореей «многолетней дружбы», выразив­шееся в решении ее правителя укрепить и усилить пограничные заставы на случай войны. В этих его «деяниях», маньчжурский император увидел «нарушение союза и дружбы (между государства­ми — Авт.).и замышление предательства» [6, гл. 32, л. 16а].

Так, опираясь на действительные и мнимые «вины», маньчжурский двор «определился» в воп­росе о войне с Кореей и начал интенсивно гото­виться к ней.

Наряду с подготовкой к войне регулярных войск, которые, получив приказ, отправились в Корею, маньчжурский правитель направил в ее столицу «спецотряд» — 300 солдат-диверсантов, значившиеся по документам «торговцами». Ата­ка регулярных войск с фронта и диверсионные акции мнимых торговцев начались одновремен­но: в конце декабря 1636 г. К сожалению, Корея оказалась не готовой к войне. В силу этого, она стала терпеть одно поражение за другим. Несмот­ря на упорное сопротивление корейских солдат и мирного населения, маньчжуры достаточно легко устраняли очаги сопротивления. Уже к 5 января 1637 г. они подошли (с юга) к г. Ыйчжу [6, гл. 32, л. 21а]. Спустя четыре дня, маньчжурские войска под командованием Юэто подошли к Пхенья­ну. Возглавлявший его оборону градоначальник, не принимая боя, тут же бежал [6, гл. 32, л. 22б].

В тот же день (т.е. 9 января — Авт.) к сто­лице Кореи подошли и другие маньчжурские вой­ска. Всё говорило о том, что дни ее «сочтены». Чтобы выиграть время, корейцы вступили в пе­реговоры с «победителями», которые завершились банкетом в честь последних. Используя эту «пау­зу», правитель Кореи тайно покинул столицу. Узнав об этом, маньчжуры сразу же устремились в погоню за ним. 11 января отряд, возглавляе­мый Мафутой, подступил к г. Намхансину, где укрылся корейский ван, и осадил его [6, гл. 32, л. 25а].

Говоря о действиях маньчжуров по «умирот­ворению» Кореи, следует сказать два слова о ме­рах, которые они принимали для достижения намеченной цели. Главной из них, естественно, было применение войной силы. Но не меньшую роль, наряду с нею, сыграла и «психологическая» ата­ка, широко использовавшаяся маньчжурами. С этой целью, они распространяли письма, обраще­ния своего императора, обращённые к населению Кореи, чиновникам и к армии. Дискредитируя правителя Кореи, который, по их словам, «не заботился» ни о государстве, ни о своём народе, они призывали корейцев отказаться от такого руководителя, прекратить сопротивление и «по­кориться» нашему «хуанди» коей и позаботится о них [6, гл. 32, л. 22б-24б]. Расхваливая своего правителя, маньчжуры уделяли много внимания его «миролюбию». Говоря о нём, они всячески очерняли корейского вана, породившего «эту вой­ну», нарушив многолетнюю дружбу и союз с «вами». На это маньчжуры особенно акцентиро­вали внимание в обращении, адресованном наро­ду Кореи.

«Мы, — гласило оно, — не желали наносить вам вреда, это ваш государь и чиновники навлек­ли бедствия на вас. Вы живите спокойно и трудитесь. Будьте осторожны, не поступайте легко­мысленно. Если [Вы] .убежите, то. встретитесь с нашими войсками и подвергнитесь опасности. Оказавшие сопротивление будут уничтожены.Тем же, кто добровольно покорится [нам], не будет причинено никакого вреда. Более того, им будет оказана [наша] милостивая поддержка» [6, гл. 32, л. 18б].

Особенно активно воздействовали они, в этом плане, на командование корейской армии. Но, видимо, не слишком надеясь на «психологичес­кое воздействие» на противника, маньчжуры раз­вернули широкое наступление на суше (на города Намхансан, Ыйечжу, Анчжу и др. — Авт.) и на море (на острова Кадо, Чхольсан и др. — Авт.). Не встречая почти нигде серьезного сопротивле­ния, маньчжурские войска быстро продвигались вперед. 24 января 1637 г. они подошли к Пхень­яну, взяли его и «разграбили» население столи­цы. Но были населенные пункты, где маньчжуры встретили серьезное сопротивление. Главным из числа таковых — стал г. Намхансан. В его райо­не, сообщал маньчжурский источник, были разгромлены корейские войска, насчитывавшие (в общей сложности) 23 тыс. человек. Оконча­тельное сопротивление в этом районе было ликвидировано лишь в конце января 1637 г. [6, гл. 34, л. 12а].

Разгром корейских войск под Намхансаном (и на данном направлении — Авт.) показал, что Корея уже не в силах противостоять агрессору. Осознав это, корейский ван, направил своих са­новников в ставку маньчжуров, которые пере­дали там 11 февраля 1637 г. "желание" своего правителя подчиниться приказам маньчжурского императора. Однако его двор, не сразу принял капитуляцию корейского вана. Поэтому он вынужден был еще раз обратиться (теперь уже пись­мом — Авт.) к императору с аналогичной просьбой. Ознакомившись с данным посланием, последний приказал вану арестовать трех-четырех своих са­новников, виновных «в нарушении договора о дружбе» и передать их Цинам для «наказания» (т.е. казни). Наряду с этим, вану было приказано покинуть «осажденный город» и лично явиться к императору «с повинной» [6, гл. 33, л. 19а-19б].

С подобным унижением ванну было трудно согласиться. Но обстоятельства — понуждали его сделать это. Скрепя сердце, он указал в письме хуанди, что «представляемое им государство. же­лает быть вассальным владением и из поколения в поколение служить великому государству» [6, гл. 33 л. 26а].

Приняв «личную» капитуляцию корейского правителя, маньчжурский двор направил ему со­ответствующий указ, в котором было перечисле­но, что должна выполнить Корея (в обязатель­ном порядке — Авт.): а) отказаться от минского летосчисления; б) прекратить связи с Минским государством: в) передать Цинам грамоты и печа­ти, полученные от династии Мин; г) отправить к маньчжурскому двору двух сыновей вана, а так­же сыновей или (при их отсутствии) младших братьев сановников; д) применять при переписке дайцинский календарь; е) посылать послов и по­дарки к Новому году и к торжественным дням императорской семьи (к дням рождения хуанди, его жены и сыновей), а также в дни траура.

Большие обязанности выпали на долю вана, в связи с капитуляцией. Его государство должно было оказывать Цинам военную помощь (пехо­той, кавалерией, кораблями) в случае похода маньчжуров против Минской империи. Сразу же после капитуляции корейский ван обязан был направить в район острова Кадо (Пхидао) свою пехоту и 50 кораблей. Что касается пленных, захваченных маньчжурами, то последние определились так: в случае их бегства, они разыскива­ются, задерживаются, а потом передаются Ци­нам. Корейцы не имели права строить новые и укреплять старые городские стены. Торговать Корея могла только с японцами. Послов Японии Корея должна была препровождать до маньчжур­ского двора, всячески их оберегая.

Чётко был определен и размер дани, которую Корея должна была раз в год поставлять маньч­журам «местными изделиями», а также золотом и серебром. В частности, она обязана была давать 100 лянов (1 лян = 37,3 г) желтого золота, 1000 лянов серебра, 200 пар буйволовых рогов, 100 барсовых (леопардовых) шкур, 100 оленьих шкур, 1000 пакето чая, 400 шкур выдр, 200 кусков белого полотна, 2000 кусков разноцветного шел­ка, 400 кусков льняной ткани, 1000 кусков раз­ноцветного тонкого полотна, 1400 кусков хол­ста, 10 000 мешков риса и др. [6, гл. 33, л. 31б-32а].

Захват маньчжурами 24 февраля 1637 г. ко­рейского острова Канхвадо, пленение жены и сы­новей корейского вана, многих его сановников с семьями поставили последнюю точку в маньчжу­ро-корейской войне. Ею стала церемония приня­тия маньчжурским императором капитуляции пра­вителя Кореи. Она проходила недалеко от г. Намхансана. Покинув город, последний (в ок­ружении гражданских и военных чиновников) по­шел «на поклон» маньчжурскому императору, вос­седавшему на троне невдалеке от своего военного лагеря. Ван и его окружение, совершив обряд «коу-тоу» (трёхкратное коленопреклонение и де­вять земных поклонов), пали ниц перед Абахаем и «повинились в своих проступках». После это­го, корейский ван произнес краткую речь, в кото­рой отметил «великодушие» императора, поми­ловавшего «всех виновных» и сохранившего (тем самым) «гибнущее наше государство. что потом­ки будут помнить вечно» [6, гл. 33, л. 33а].

В ответной речи Абахай в очередной раз под­черкнул, что корейский правитель «осознал [нако­нец] свою вину и покорился [нам]. Отныне и впредь он [должен быть] предан нам всем сердцем и [не должен забывать] милостей, ему оказанных. По­этому не следует больше говорить о прежних делах и вспоминать о старом зле» [6, гл. 33, л. 33б].

Выслушав речь «хуанди», корейский ван при­близился (по его приказу) к нему. И снова прави­тель Кореи, его сыновья сановники вновь повто­рили трехкратное коленопреклонение и отвесили девять земных поклонов. Завершилась церемония «приёма капитуляции» банкетом, окончившийся возвращением корейскому вану пленённых (жены, детей и сановников) [6, гл. 33, л. 33б-34а].

Приняв капитуляцию корейского правителя, маньчжурский император приказал своим воена­чальникам отправить в корейскую столицу жену правителя, его третьего сына (вместе с домочад­цами — 76 чел.), а также жен и сыновей санов­ников (166 чел.), оставив в качестве заложников (при маньчжурском дворе) старшего и среднего сына вана.

Так закончилась маньчжуро-корейская война 1636-1637 гг., которая привела к ещё большей за­висимости Кореи от маньчжурского государства Цин.

Библиографический список:

1.  История Кореи. Перевод с кор. Ким Дю Бона и др.— Т. 1. — М., 1960.
2.  Да Цин Тайцзу Гаохуанди шилу» (Хроника правления всех государей великой (династии) Цин. — Токио,1937- 1938. Использованы материалы В.А.Моисеева.
3.  Внешняя политика государства Цин в XVII веке. — М.: Восточная литература, 1977.
4.  Хроника правления императора Тайцзу великой дина­стии Цин. - Токио, 1937. Материалы В. А. Моисеева.
5.  Хуанчао вэнь сянь тункао (Систематический свод и исследование письменных источников и материалов [касающихся] царствующей [цинской] династии). [б.м.], [б.г.]. Материалы В. А. Моисеева.
6. Да Цин Тайцзун Вэньхуанди шилу (Хроника правления императора Тайцзуна великой династии Цин). — То­кио, 1937.

Мир Евразии. - 2013. - № 2. - С. 26-36.

 

* В источнике было "парламент", я при распознавании счел логичным заменить на "парламентер" - прим. Saygo.