Snow

Восточная мудрость

12 сообщений в этой теме

Рассказы Ляо Чжая о фехтовальщиках

Однажды Цукахара Бокуден, мастер «одного удара», плыл на пароме по своим делам. А среди пассажиров попался какой-то нахал, который размахивая мечом утверждал, что он лучший фехтовальщик в стране. Народ, естественно, жмется и соглашается – куда ж денешься с парома – а Бокуден сидит себе под стеночкой и делает вид, что это он посреди цветущего луга медитирует.

Хвастун заметил, что он тут не всех еще впечатлил, и заорал, мол, эй, ты, ты что в сторонке сидишь? Разговор не нравится? Или ты вообще с мечом обращаться не умеешь.

«Умею.»- отвечает Бокуден, не открывая глаз.

«Да ну? А школа какая?»

«Мутекацу-рю.» (мутекацу – «победа без приложения рук», рю – «школа»)

«Что за бред! Не бывает такой школы! А ну-ка покажи мне, что за мутекацу-рю!»

Тут Бокуден открыл глаза и сказал, что на пароме у них ничего не выйдет – слишком много народу вокруг. Самурай тут же потребовал пристать к берегу. Бокуден оглянулся, увидел впереди небольшой островок и попросил паромщика подгрести к нему. Когда паром подошел к острову, самурай тут же выпрыгнул на берег, вытащил свой длинный меч и встал в стойку. Бокуден спокойно отдал паромщику свои мечи и сказал

«Мой стиль - мутекацу-рю. Для победы мне не требуется железо.»

Потом взял у паромщика шест и оттолкнулся от берега.

Смог ли самурай выбраться с островка – неизвестно, но кричал он долго.

Однажды Ягю Дзюбэй (Мицуёси), известный мастер меча, находился в резиденции дайме, и его вызвал на бой на боккенах находившийся там ронин. Дзюбэй принял вызов, состоялись две схватки, и обе закончились взаимным убийством, ничьей (ай-учи). После этого Дзюбэй спросил ронина:

"Ну, ты увидел настоящий результат поединка?"

"Конечно - оба раза была ничья!"

Дзюбэй повернулся к дайме и задал ему тот же вопрос.

"Как и сказал ронин, оба раза была ничья, - ответил дайме.

Дзюбэй с отвращением процедил, что они оба слишком неопытны, чтобы понять, каков был настоящий исход обеих схваток. Ронин рагневался и потребовал еще одного поединка, на этот раз на настоящих мечах.

"Зачем делать глупости - ведь у тебя не две жизни?" спросил Дзюбэй.

Однако жаждавщий славы ронин требовал боя и Дзюбэй сдался.

На этот раз они взяли настоящие мечи.

Бой шел как и раньше - оба ударили одновременно, оба удара пришлись по левому плечу. С небольшой разницей - противник Дзюбэя упал и тут же умер - удар рассек ему плечо, перерубил кость и ушел вглубь сантиметров на 20. На самом Дзюбэе не было и царапины - меч его противника рассек верхнее косодэ, но не прооезал нижнего.

"Исход боя решает растояние в сун или полсуна.- сказал Дзюбэй, - Из-за того, что вы не хотели этого признать, я впустую убил человека."

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

По дороге шла девушка, прекрасная, как фея. Вдруг она заметила, что следом за ней идет мужчина. Она обернулась и спросила:

— Скажи, зачем ты идешь за мной?

Мужчина ответил:

— О повелительница моего сердца, твои чары столь неотразимы, что повелевают мне следовать за тобой. Про меня говорят, что я прекрасно играю на лютне, что посвящен в тайны искусства поэзии и что умею в сердцах женщин пробуждать муки любви. А тебе я хочу объясниться в любви, потому что ты пленила мое сердце!

Красавица молча смотрела некоторое время на него, потом сказала:

— Как ты мог влюбиться в меня? Моя младшая сестра гораздо красивее и привлекательнее меня. Она идет за мной, посмотри на нее.

Мужчина остановился, потом обернулся, но увидел только безобразную старуху в заплатанной накидке. Тогда он ускорил шаги, чтобы догнать девушку. Опустив глаза, он спросил голосом, выражающим покорность:

— Скажи мне, как ложь могла сорваться у тебя с языка?

Она улыбнулась и ответила:

— Ты, мой друг, тоже не сказал мне правду, когда клялся в любви. Ты знаешь в совершенстве все правила любви и делаешь вид, что твое сердце пылает от любви ко мне. Как же ты мог обернуться, чтобы посмотреть на другую женщину?

Однажды мулла пришел в зал, чтобы обратиться к верующим. Зал был пуст, если не считать молодого конюха, что сидел в первом ряду. Мулла подумал про себя: "Должен я говорить или нет?" И он решился спросить у конюха:

— Кроме тебя, здесь никого нет, как ты думаешь, должен я говорить или нет?

Конюх ответил:

— Господин, я простой человек, я в этом ничего не понимаю. Но когда я прихожу в конюшню и вижу, что все лошади разбежались, а осталась только одна, я все равно дам ей поесть.

Мулла, приняв близко к сердцу эти слова, начал свою проповедь. Он говорил больше двух часов, и, закончив, почувствовал на душе облегчение. Ему захотелось услышать подтверждение, насколько хороша была его речь. Он спросил:

— Как тебе понравилась моя проповедь?

— Я уже сказал, что я простой человек и не очень-то понимаю все это. Но если я прихожу в конюшню и вижу, что все лошади разбежались, а осталась только одна, я все равно ее накормлю. Но я не отдам ей весь корм, который предназначен для всех лошадей.

Иккю, дзэнский Мастер, был очень умен, даже когда был еще мальчиком. У его учителя была драгоценная чаша для чая, редкая антикварная вещь. Случилось так, что Иккю разбил эту чашу и очень растерялся. Услышав шаги учителя, он спрятал осколки чашки за спину. Когда Мастер вошел, Иккю спросил:

- Почему люди умирают?

- Это естественно, - объяснил старик. - Все должно умереть, и особенно то, что уже долго жило.

Тогда Иккю показал ему разбитую вдребезги чашку со словами:

- Вашей чашке настало время умереть.

Жили-были два соседа. Пришла зимушка-зима, выпал снег. Первый сосед ранним утром вышел с лопатой разгребать снег перед домом. Пока расчищал дорожку, посмотрел, как там дела у соседа. А у соседа - аккуратно утоптанная дорожка.

На следующее утро опять выпал снег. Первый сосед встал на полчаса раньше, принялся за работу, глядит - а у соседа уже дорожка проложена.

На третий день снегу намело - по колено. Встал еще раньше первый сосед, вышел наводить порядок... А у соседа - дорожка уже ровная, прямая - просто загляденье!

В тот же день встретились они на улице, поговорили о том, о сем, тут первый сосед невзначай и спрашивает:

- Послушай, сосед, а когда ты успеваешь снег перед домом убирать?

Второй сосед удивился сначала, а потом засмеялся:

- Да я его никогда не убираю - это ко мне друзья ходят!

Дрона был великим мастером стрельбы из лука, и он обучал многих учеников. Как-то раз он повесил на дерево мишень и спросил каждого из учеников, что тот видит.

Один ответил:

- Я вижу дерево и мишень на нем.

Другой сказал:

- Я вижу ствол дерева, листву, солнце, птиц на небе...

Остальные отвечали примерно то же самое.

Затем Дрона подошел к своему лучшему ученику Арджуне и спросил:

- А ты что видишь?

- Я не могу видеть ничего, кроме мишени, - последовал ответ.

Дрона повернулся к остальным ученикам и сказал:

- Только такой человек может стать попадающим в цель.

Однажды падишах Акбар начертил прямую линию и спросил своих министров:

- Как сделать эту линию короче, не прикасаясь к ней?

Бирбал считался самым мудрым человеком в государстве. Он подошел, и начертил рядом с этой линией другую, но более длинную, тем самым умалив достоинство первой.

Один восточный владыка захотел узнать всю историю человечества. Мудрец принес ему пятьсот томов. Занятый государственными делами, царь отослал его, повелев изложить все это в более сжатой форме.

Через двадцать лет мудрец вернулся: история человечества занимала теперь всего пятьдесят томов, но царь был уже слишком стар, чтобы одолеть столько толстых книг, и снова отослал мудреца.

Прошло еще двадцать лет, и постаревший, убеленный сединами мудрец принес владыке один-единственный том, содержавший всю премудрость мира, которую тот жаждал познать. Но царь лежал на смертном одре, и у него не осталось времени, чтобы прочесть даже одну эту книгу.

Тогда мудрец изложил ему историю человечества в одной строке, и она гласила: "Человек рождается, страдает и умирает".

Суфий спросил человека, пришедшего проситься к нему в ученики:

- Если я говорю: "сын моего отца, но не мой брат", кого я имею в виду?

Тот думал, но не смог ответить.

Суфий сказал ему:

- Я имею в виду себя, конечно! - и мягко добавил. - А теперь возвращайся в свою деревню и забудь о том, что хотел стать моим учеником.

Человек вернулся домой, и его спросили, чему он научился.

- Если я говорю: "сын моего отца, но не мой брат" - кого я имею в виду?

- Себя самого, - хором сказали односельчане.

- Не-е-е-т!, - торжествующе отвечал он, - "сын моего отца" - это суфий из соседнего города - он сам мне это сказал!

Очень часто у мудреца спрашивали, что будет после смерти. Мудрец никогда не отвечал на такие вопросы.

Однажды ученики спросили, почему он всё время уклоняется от ответа.

- Вы замечали, что загробной жизнью интересуются именно те, кто не знает, что делать с этой? Им нужна ещё одна жизнь, которая длилась бы вечно, - сказал мудрец.

- И всё-таки, есть ли жизнь после смерти или нет? - не унимался один из учеников.

- Есть ли жизнь до смерти - вот в чём вопрос, - ответил мудрец.

Человек шёл со львом по дороге и спорил, кто всех сильнее. В то время когда лев приводил веские доказательства своей силы, человек поднял взор и увидел статую. Она изображала юношу, сжимающего горло льва. Человек громко рассмеялся и обратил внимание своего спутника на статую. На это лев ему сказал:

- Если бы среди львов были художники и скульпторы, то на этом месте стояла бы статуя льва, сжимающего горло человека.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Притча Джалаладдина Руми:

Когда-то в Казвине была большая мода на татуировки. Люди выкалывали на своих руках, плечах и спинах изображения барсов, пантер и других могучих зверей. Выполнял эти татуировки некий банщик, и однажды к нему явился один казвинец и сказал, что он хочет украсить себя рисунком.

— Что же мне выколоть на тебе и где? — спросил банщик.

— Укрась мою плоть изображением царя зверей, — отвечал заказчик. — Я родился под созвездием Льва и хочу теперь с твоей помощью сам превратиться в льва, поэтому не жалей своей синей краски, банщик!

— Где же всё-таки мне делать выколку? — не унимался банщик.

— Выколи мне льва на спине, и я буду храбр и вынослив, как лев, и в застолье, и на поле брани.

Когда же банщик вонзил в спину казвинца свою первую иглу, тот вздрогнул и закричал от боли:

— Что ты там колешь, банщик?

— Изображаю льва, как ты хотел, — отвечал банщик.

— А с какой части льва ты начал его изображение? — спросил казвинец.

— С хвоста, — был ему ответ.

Тогда казвинец сказал:

— Начни с более существенных частей льва. Мой лев обойдётся без хвоста.

Выслушав его, банщик снова вонзил ему в спину свою иглу.

— А теперь что ты делаешь? — снова спросил казвинец.

— Теперь я изображаю львиное ухо, — отвечал банщик.

— Моему льву не нужен слух, — я сам буду слушать за него. А раз не нужен слух, то не нужно и ухо, — вскричал казвинец, а когда в его спину вонзилась следующая игла, в отчаянии спросил:

— Что же ты вытворяешь сейчас? Отчего мне так больно?

— Выкалываю живот льва, половина его уже готова, — ответил банщик.

— Зачем живот тому, кто никогда ничего не будет есть? — взвыл казвинец.

Тут уже вышел из себя банщик.

— Где ты видел царя зверей без хвоста, без уха и без брюха? Таких уродов ещё не создал Господь. Ты, видимо, просто не в силах терпеть боль, но не в моей власти избавить тебя от той боли, без которой нельзя нанести какой-нибудь узор! — сказал он.

Если человек твёрдо решил идти к своей цели, ему следует приучить своё тело к уколам и лишениям.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Рассказы об Иккю

Как преподобный Иккю на Новый год ходил с черепом

Новый год, Три начала — это первый день начала месяца начала года.

Все люди Поднебесной средь Четырёх морей - и рассудительные, и легкомысленные, и те, кто в печали, и не имеющие поводов печалиться, и знатные, и простые — нет меж ними различий. И те, что пили новогоднее лекарство китайского лекаря Ту Су , выглядят так, будто макнули усы в сусло, а другие, вместо того, чтоб толочь рис на зеркальные лепёшки-кагамимоти , трамбуют улицу задницей ... Перед домами на широких улицах столицы красуются сосны , дома обмотаны ритуальными верёвками из соломы — знаком долголетия... Вчера до полночи стучали в ворота, непонятно зачем, все носились так, что ноги летели над землёй, а прошла лишь ночь — и всё по-другому, сердца трепещут, забывают о том, что последний день года снова придёт, молятся о долгом веке в тысячу, десять тысяч поколений, не помышляя о том, что когда-нибудь умрут, печалятся о десяти тысячах вещей, гонятся за славой и богатством, что подобны утренней росе, в вечернюю пору жизни отдают свою любовь детям, и так по кругу, по кругу, как муравьи бегают по венцу ступы...

Иккю казалось всё это странным, и он думал: «Какая глупость! Они думают, будто бы цветение «утреннего лика», что цветёт от рассвета до полудня, вечно, подобно бабочке-однодневке, воспарившей в небо в мире, где радость недолговечна, для них Новый год — это ведь лишь золотая обёртка для дерьма! Всё рассеется с дымом времён, в мгновение ока ! Ну, я им покажу!» - пошёл на кладбище, подобрал валявшийся там череп, насадил на бамбуковую палку — а время было на рассвете первого дня года — и принялся ходить по столице, в каждом доме вдруг просовывал этот череп в дверь со словами: «Поберегись! Поберегись!» Люди в суеверном ужасе захлопывали двери и ставни, и потому-то сейчас люди запирают окна и двери в первые три дня года.

Какой-то человек увидел Иккю и сказал:

— «Поберегись!» — лучше и не скажешь! Как бы ни праздновали, как бы ни украшали дом — в конце все станут такими. Но это ведь просто такой обычай — не ошибаетесь ли вы, когда суёте этот свой ужасный череп в дома, где празднуют и веселятся? — на что Иккю сказал:

— Так ведь и я о чём! Я ведь тоже в честь праздника всем показываю эту голову! Вот как вы понимаете, что такое «Благостно! »? Говорят, это пошло с тех пор, как Великая богиня Аматэрасу открыла дверь Небесной пещеры, но более благостного вида, чем у этого черепа, просто не бывает! — и тут же сложил стих (далее- возможные варианты перевода стиха) :

Вовсе не ужасный

Этот череп

Великолепен!

Благостнее этой

В мире вещи нет!

Без остатков мяса

Этот череп

Красиво зияет глазницами

Настолько пустоглазой

В мире вещи нет!

Никугэнаки

Коно сярэко:бэ

Анакасико

Мэдэтакукасику

Корэёри ва наси

А после того сказал:

— Смотрите на это, люди! Вот остов с пустыми глазницами — это ваше веселье! Все об этом и без меня знают, но, прожив вчерашний день, по привычке отгораживаются завесой дня сегодняшнего. Не видно глазами, что этот мир текуч, как стремнины реки Асука , и хочу предостеречь людей, что не страшатся воя ветров. Пока человек не становится как вот это — праздновать нечего! — и все, слышавшие это, говорили: «Надо же, какой великий мудрец!» — и не было таких, кто бы не почтил его.

Как Иккю в посёлке Сэки статую Дзидзо освятил

Когда в Сэки[1] впервые сделали статую Дзидзо, местные жители собрались и принялись решать, кого из монахов просить об обряде «открытия глаз» изваяния. Каждый говорил своё, а один из них сказал:

— Когда мы в последний раз были в столице, тамошние парни говорили: «Нынче нет монаха, что сравнялся бы с Иккю из Мурасакино!» Раз уж мы такого Дзидзо сделали, то чем просить обычного монаха — не лучше ли обратиться к преподобному Иккю?

Все заговорили: «Да, так и нужно поступить!» — и скорее поспешили в Мурасакино, что в столице.

В то время Иккю как раз был в храме. Люди из Сэки выразили ему своё почтение и рассказали в подробностях, чего хотят. Иккю изволил сказать:

— К счастью, я как раз собираюсь пойти на медитации в Канто, а по дороге зайду к вам и проведу обряд!

Деревенские возрадовались, бегом пустились домой и сообщили: «К нам приедет сам Иккю!» Тут поднялась суматоха, всё перевернули вверх дном, подмели дорогу, хоть там пыли и не было, сделали всё мыслимое и немыслимое[2] и высыпали его встречать. Тут в одиночестве неспешно приковылял Иккю. Жители возликовали и выражали своё почтение, а Иккю сказал:

— Ну, где ваш Дзидзо?

Ему показали Дзидзо — под балдахином, украшенного ожерельями и праздничными флажками, перед которым были сложены подношения, стояли цветы и благовония.

— Так просим же провести обряд открытия глаз! — просили Иккю жители, и толкаясь и наступая друг другу на ноги, каждый вытягивал шею в нетерпении увидеть, как же Иккю освятит статую. А Иккю вмиг подскочил к Дзидзо и помочился на него — окатил с головы до ног так, что было это подобно водопаду в Лушань[3]! Помочившись от души, так, что все многочисленные подношения поплыли, сказал:

— Открытие глаз на этом окончено! — и с тем поспешил в сторону восточных земель Адзума.

Жители, увидев это, возроптали:

— Прям зло берёт, что за кощунство — пришёл этот тощий сумасшедший монах и обмочил нашего дорогого Дзидзо! За ним! Не дайте уйти этому никчемному монаху! — и все побежали вдогонку, скрипя зубами от злости. Послушницы в миру[4] собрались и возопили:

— Что за страшное дело сотворил это монашек Иккю! — набрали чистой воды и принялись поливать Дзидзо и отмывать его от мочи, украшали его заново и молили: «Прости нас!» Вдруг те парни, что бежали вдогонку, по дороге попадали, а те, кто отмывал мочу — затряслись, как в лихорадке, помутились рассудком и кричали в бреду: «Зачем же мы смыли освящение, сотворённое Старым наставником Поднебесной?» Все всполошились, жёны, дети и родичи потерпевших ужаснулись.

— Ох, надо догнать того наставника Иккю и просить его освятить ещё раз! — и пошли гурьбой за ним, но догнали его лишь на переправе в Кувана, где он как раз садился в лодку. В подробностях рассказали ему о том, что случилось, и он сказал:

— Как жаль, что так получилось! Но отсюда уж я возвращаться не стану, — извлёк свою набедренную повязку-ситаоби[5], которая выглядела так, как будто ей восемь сотен лет, и наказал:

— Обмотайте этим шею Дзидзо, и недуги враз исцелятся.

Жители, хоть и думали про себя: «Что за кощунство!» — но, памятуя о предшествующих чудесах, со страхом почтительно это приняли и пошли домой, в Сэки, а Иккю поспешил в Канто.

Деревенские жители вернулись домой, в страхе обмотали шею Дзидзо этой старой набедренной повязкой, как им было сказано — и вмиг одержимость прошла! «Что за чудесное дело!» — думали они, и не решались снять этот ситаоби с шеи изваяния. А Иккю на обратном пути в столицу снова зашёл к ним, снял ситаоби с шеи статуи и прикрепил к ритуальному бубенцу-канэ[6]. С тех пор и поныне повелось, что верёвка этих бубенцов такой же длины, что и ситаоби — шесть сяку[7]. Как это удивительно!

[1] Сейчас — г. Сэки уезда Судзука преф. Миэ, между областями Кансай и Канто.

[2] В тексте не вполне ясное выражение «атама о бо: ни цуки, кибису о бон-но кубо ни цукитэ» — «насадив головы на палки, приложив пятки к затылку».

[3] Лушань — знаменитый своей красотой горный комплекс в провинции Цзянси. Ли Бо, например, писал о лушаньском водопаде: «За сизой дымкою вдали // Горит закат, // Гляжу на горные хребты, // На водопад. // Летит он с облачных высот // Сквозь горный лес — // И кажется: то Млечный Путь // Упал с небес. (перевод А. Гитовича).

[4] Мирянки, принявшие некоторые из монашеских обетов.

[5] То же, что и фундоси — полоса ткани, которую наматывали на бёдрах и пропускали через пах, вид нижнего белья.

[6] В современном языке канэ — храмовый колокол; в данном случае речь идёт о больших бубенцах, укреплённых над входом в храм; их звук должен привлекать божество к молитвам верующих.

[7] Примерно 180 см.

Как монах-ямабуси спорил с Иккю о чудесах, а также о молитве, утихомирившей лающего пса

Иккю раз пошёл в Сакаи, и на переправе через реку Ёдо на корабле повстречал монаха-ямабуси. Тот спросил:

— Господин монах из какого учения?

Иккю отвечал:

— Я из учения Дзэн.

Тот монах сказал:

— В Дзэн таких чудес не делают, как у нас!

Иккю сказал:

— Да и у нас чудес хватает.

А покажите-ка, что там у вас за чудеса!

— Вот, я силой буддийского Закона на носу этого корабля вызову молитвой Фудо !

И появился сначала Конгара, потом Сэйтака, тёр монах чётки изо всех сил — сидящие на корабле вовсю вперили глаза — и тут, как он и говорил, на носу корабля вдруг из огня и дыма возникло изображение Фудо!

Довольный ямабуси сказал:

— Все видели? — и все поразились, лишь Иккю вёл себя так, как будто бы ничего особенного не случилось.

— Что, дзэнский монах, можешь сотворить чудо вроде этого? — сказал ямабуси после этого.

— Я сотворю чудо — извергну из себя воду, погашу огонь и заставлю исчезнуть изображение Фудо! А ты попробуй помолиться изо всех сил! — и помочился от души на пламя и дым, что окружали изображение Фудо. Тут огонь померк, вышли силы у ямабуси, и все, увидев такое чудо, поклонились.

А когда они спустились на берег, только собрались идти — вдруг навстречу им выбежала огромная собака и залаяла так, что было слышно в горах и долинах. Тут ямабуси сказал:

— Слушай, друг, хоть я и проиграл в том состязании, дай-ка я сейчас успокою эту собаку, да приманю её силой своей веры. Как тебе это?

Иккю на это:

— Это как раз очень просто, но ты попробуй, помолись. Если он к тебе не подойдёт, я что-нибудь придумаю.

Ямабуси с шумом тёр свои чётки и молился, а пёс всё не успокаивался и не подошёл ни на чуть. Ямабуси подходил и справа, и слева, и со всех сторон — «Заткните пасть этому псу, абира, ункэн, совака-совака » — но собака всё лаяла. Иккю развеселился и сказал:

— Оставь уже этого пса. Тут ни Абира, ни Ункэн, ни Совака не помогут, лучше уж я сам успокою и приманю эту собаку, — достал из-за пазухи жареные рисовые колобки, заготовленные на обед и показал псу: «Коро-коро-коро!» — позвал он его. Хоть и очень злой был тот пёс, но, увидев жареные колобки, живо завилял хвостом и подбежал, а у ямабуси душа ушла в пятки. «Надо же, как ловко!» — восхитились те, кто там были, с тем и разошлись.

Как Иккю сочинял стихи и ел осьминога, а также о том, как его изрыгнул

Преподобный Иккю любил полакомиться осьминогом. Как-то раз выдалось у него свободное время, и он послал кого-то купить осьминогов, а как раз в тот день они уже в той лавке были распроданы. Тому человеку пришлось искать их повсюду, и потому он запоздал с возвращением. Иккю его заждался и, пока ждал, сочинил стихотворение:

«В этот раз поспеши!» —

Говорил я, но он,

Преподобный Тако

Долгополый,

Шествует неторопливо[1]

Коно таби ва

Исогу то иу ни

Нагасодэ но

Тако но ню:до:

Мити но ососа ё

Пока он сочинительствовал, вернулся тот человек и принёс четыре-пять осьминогов. Иккю обрадовался и рассудил:

— Недостойно было бы их так прямо и съесть, это было бы чересчур жестоко! Нужно произнести наставление! — и сказал:

Тысячерукой Каннон подобный

Осьминог с твоим множеством рук!

Порезать, добавить юдзу —

Как бы ещё почтить?

Осьминогов Садо

Особо изысканен вкус.

В других же запретах

Будем следовать старому Шакье![2]

Сэндзю Каннон га

Тако но тэ ооси

Киттэ юдзу о какэтэ

Икан тока хаисэн

Сасю: итими

Тэннэнбэцу

Та но кинкай

Ро: Сяка ни макасу

— Ну вот, наставление-индо мы сказали, что же теперь? Предать тело огню или земле? Нет-нет, устроим-ка погребение в воде! — тут он отрезал от осьминогов руки и ноги, омыл их тела, приправил юдзу и сжевал одного за другим. Потом он направился в дом одного из прихожан и пил с ним сакэ, а поскольку осьминогов он съел слишком много, одолела его тошнота, и тошнило его одними осьминогами. Тот прихожанин увидел это, поразился и сказал:

— Я думал о вас, как о живом Будде, а вы едите осьминогов? Оказывается, вы монах, не брезгующий скоромным? Надо же, какое дело... — так поддевал он Иккю, но тот нимало не смутился и отвечал:

— Всё вовсе не так! Осьминогов я не ел, они сами у меня изо рта полезли, тут уж ничего не поделаешь. Не ел я их! — настаивал Иккю.

— Да как у вас язык поворачивается говорить, что не ели, если они лезут из вашего рта?! Не сходится у вас одно с другим! — трясся от смеха тот прихожанин.

— Ладно-ладно, докажу вам, что и так бывает, когда лезет изо рта то, чего не ел! — и повёл тех, кто там был, в храм Тиондзи, и показал им картину, на которой изображены Шаньдао и Хонэн[3]:

— Смотрите, люди, хорошенько! Хоть Шаньдао и не ел будду Амида, а Три почитаемых[4] выходят у него изо рта! Если уж сам Шаньдао не ел Амида, а не может удержать будду, когда тот выходит изо рта, куда уж мне, глупому монаху, сдержать тех осьминогов, которых я не ел!

Те люди только всплеснули руками и, не найдя, что сказать, разошлись по домам с мыслью: «На всё у него найдётся ответ!».

[1] «Тако» — осьминог. В этом стихе Иккю уподобляет осьминога монаху в одежде с длинными рукавами, которому не пристало спешить.

[2] Тысячерукая Каннон (яп. Сэндзю Каннон) — так иносказательно называли осьминога монахи, которым поедание живого было запрещено. Юдзу — цитрусовый фрукт с терпковато-кислым вкусом, широко применяющийся в японской кухне.

[3] Шаньдао (613-681) — китайский монах, основатель направления «Чистой земли», проповедовал веру в спасение с помощью чудесной силы будды Амитабхи (яп. Амида). Хонэн (1133-1212) — японский монах, проповедовавший учение Шаньдао в Японии.

[4] Здесь — будда Амитабха и сопровождающие его бодхисаттвы Авалокитешвара (яп. Кандзэон, тж. Каннон) и Махастхамапрапта (яп. Сэйси).

Как Иккю развешивал объявления о том, что будет есть рыбу

Некто пришёл к Иккю и рассказывал:

— По всей столице только и слышно: «Преподобный Иккю — это живой Будда, и если он съест рыбу и изрыгнёт её в воду, то рыба в тот же миг оживёт и станет такой, как была!»

Иккю это развеселило, и он на перекрёстках в столице установил объявления, в которых говорилось:

«В такой-то день такого-то месяца в Мурасакино, что неподалёку от Сагаримацу, я буду есть рыбу, а потом изрыгну её такой, как была и выпущу в воду. Приходите все, кто желает посмотреть!

Старый Наставник Поднебесной, учитель Дзэн Иккю.»

Видевшие это по всей столице заговорили: «Неужто и правда это? Слышали, что люди о нём такое рассказывают, но не верилось, а тут оказывается, что так и есть, без всяких сомнений! Если бы не мог сотворить такое чудо — не стал бы ведь сам своей рукой писать это и развешивать?! Да уж, те, кто сподобится увидеть такое, будут об этом рассказывать до скончания века!» — знавшие Иккю и не знавшие, те, кто видели объявление и те, кто не видели — все в нетерпении ждали, когда придёт тот день, весь город собрался у ворот храма. В стремлении не упустить такое зрелище вытягивали они шеи так, что чуть не падали, и знать, и чернь — все собрались со всей столицы.

Подошёл назначенный час. Во двор вынесли большой таз для умывания, налили в него воды, и правда — начали готовить рыбу! Приготовленные кушанья поставили рядом с тазом. Вышел Иккю, съел подчистую всю рыбу, наконец, взял небольшой тазик и принялся с закрытыми глазами над ним приговаривать: «Кацу! Кацу!» Вся толпа пришедших на зрелище вперилась в его лицо в ожидании — вот сейчас уже Иккю начнёт изрыгать живую рыбу! Через какое-то время Иккю сказал:

— Раз уж люди издалека придут посмотреть, собирался я сегодня изрыгать лучше обычного, но вот что-то не блюётся мне нынче! Ничего не поделаешь — придётся выпускать её позже, вместе с дерьмом! Возвращайтесь-ка скорее по домам! — и с этими словами вернулся в храм. Десять тысяч человек, знать и простонародье, разочаровались: «Провёл нас этот монах!» — досадовали они по дороге домой, но люди понимающие говорили: «Все те рыбы, которых он сейчас съел, уже резвятся в пучинах! Что за дивное наставление! Правду говорят, что в истинном учении чудес не бывает — но люди его хвалили, а потому он объявил, что содеет что-то чудесное — и потому люди, что его превозносили, сейчас поносят — это-то и было смыслом его наставления! Как замечательно!» — так восхищались они, и люди вокруг — и те, кто поняли, о чём речь, и те, кто не поняли — покивали с согласием да и разошлись.

О том, как Иккю увидел женщину и поклонился

Как-то раз Преподобный переходил какую-то реку. Там была обнажённая женщина, он увидел её, трижды поклонился, обратившись к её «яшмовым вратам», и пошёл дальше.

Случившиеся неподалёку люди, видя это, заговорили:

― Что это, уж не сошёл ли монах с ума? Что это за дела ― ушёл от мира, а увидел голую женщину, трижды земно поклонился и пошёл? Это насколько же он тронулся умом? Будучи в своём уме, такого бы не сделал! Какое странное дело! Давайте-ка подойдём к нему и спросим! ― Давайте! ― согласились они, и, один за другим, пошли следом, догнали его и потянули за рукав:

― Господин монах только что, увидев женскую наготу, совершил поклонение, и мы хотели бы спросить, какая тому причина? И есть ли в практике Пути будды что-то подобное? Скажите же нам!

Иккю не удостоил их подробным ответом, а лишь бросил на ходу:

Женщин зовут

«Сосудом Закона»,

И вот почему ―

И Шакья, и Бодхидхарма

Вышли из «яшмовых врат»

(Онна о ба

Нори но микура то

Иу дзо гэ ни

Сяка мо Дарума мо

Дэру гёкумон) ― так он сказал и пошёл дальше.

― Что это за монах? ― спросил кто-то, и один человек ответил:

― Это Иккю!

― Ах вон оно что! Да, не припомнится другой такой монах, который бы смог так ответить! Удивительно! Обычный-то монах, если бы увидел женскую наготу, не отвёл бы глаз, удовольствием разглядывал бы приторным взглядом, так бы не ушёл, стоял бы и глазел, а этот поклонился и пошёл своей дорогой. Так и есть, правда же, как говорится в его стихах, каждый достойный человек, вельможа, любой почитаемый и святой монах каждой из буддийских школ ― все происходят из женского чрева!

― Да, так и есть! ― восхищались они.

О том, как не могли сжечь тело одного монаха, а Иккю написал четыре строки, написанное бросили в огонь, и тело тут же сгорело

В земле Хитати есть один храм школы Чистой земли, называется Токунэндзи. Настоятель того храма получил должность по наследству от многих поколений предков, и непонятно, почему он так решил, но ушёл он в дзэнский монастырь. Долго болел он и в конце концов умер. Сын его, остававшийся в Токунэндзи, прослышав, что посмертное наставление будут проводить в дзэнском монастыре, решил: «Всё-таки он ― прямой потомок многих поколений настоятелей. Разве можно оставить его тело дзэнским монахам для наставления? Будет это неслыханным позором. Да будь что угодно, пускай мне хоть голову отрубят, но посмертное наставление проведу сам!» ― с этой мыслью подговорил он тамошних жителей и ещё человек двадцать-тридцать бездельников, стали они шуметь и грозились камня на камне не оставить от дзэнского храма. В монастыре услышали об этом и сказали: «Нет, с таким неудобным покойником не оберёшься неприятностей. Не нужен он нам!» ― и выдали тело.

По окончании заупокойных служб тридцать пятого дня тот монах из Токунэндзи, сын покойного, внезапно взбесился, стал вести себя непотребно, выкрикивать всякую чушь, всем прихожанам это мешало, они соорудили загон и поместили его туда. Он же разломал загон, вырвался, стал испражняться, брал испражнения в руки и мазал лицо, а ещё наложил их в посуду, из которой обычно ел, и с этой посудой бродил по округе, обнажился, одежду свою изорвал зубами в клочья, врывался в дома, приставал к жёнам и детям, опрокидывал их наземь и всячески злословил. Так бесился он, а в конце концов от бешенства и умер.

Тут же хотели тело предать огню, но труп, подобно камню в огне, почернел, но сгорать не сгорал. Удивились, сложили горой угля и дерева, подожгли ― а труп не горит.

Один монах, ученик бешеного настоятеля, увидел это и поразился чрезвычайно: «Верно, обуяло его какое-то чувство, затвердело в нём, вот он и не горит. Даже железо бы сгорело от такого количества дров!» ― так удивлялся он в мыслях своих и мучился вопросом: «Что же теперь делать?»

В это время Иккю пребывал в Хитати. Один человек и присоветовал тому монаху:

― Пришёл в наши края один подвижник из столицы, он ― монах, обладающий добродетелью мудрости. Не порасспросите ли его? ― и ученик бешеного настоятеля отправился к Иккю и рассказал всё как есть.

Иккю выслушал его и сказал:

― Достойное жалости дело! Закон Будды состоит в том, чтобы прекратить разделять на себя и других, сдерживать порывы души. Уж тем более монах, учитель Закона, который должен бы ставить превыше всего дух великого сострадания и учить тому прихожан, ― обуянный глупостью и самолюбием, оспаривает труп и при жизни уподобляется псу. Удивительное недомыслие. Сейчас я вам сделаю так, чтоб он сгорел.

Иккю написал четыре строки гатхи «Тленно всё созданное…» и сказал:

― Бросьте это на мертвеца, и он сразу же испепелится. Давайте, поторопитесь!

― Благодарю вас! ― отвечал тот, принял бумагу с гатхой и вернулся в свой храм. Бросил бумагу на обугленный труп, и тот вспыхнул, как будто его облили маслом, заполыхал и обратился в пепел. Удивительное то было дело!

Вот потому-то не было человека, который не называл бы преподобного Иккю воплощённым Буддой.

О том, как Иккю пребывал в храме Сингэдзи в Канто

Иккю некоторое время жил в храме Сингэдзи; с тамошним настоятелем они когда-то вместе учились, и в память о былых хороших днях, проведенных вместе, тот всячески обхаживал Иккю.

Как-то раз у Иккю выдалось свободное время, вышел он к гостевому дому и глядел по сторонам, когда пришёл некто, по виду похожий на местного самурая, и привёл с собой четверых или пятерых друзей. Этот человек обратился к Иккю:

― А что, господин монах, как называется и к какому направлению буддизма принадлежит этот храм?

Иккю сказал:

― Храм этот принадлежит к направлению Бэпподзан, то есть «Другого Закона», а называется Сингэдзи ― «Храм Вне Сердца». А вы кто таков будете?

― Я живу здесь неподалёку, а зовут меня Юкиорэ Янагиносукэ (Ива, Сломанная снегом). Много слышал об этом храме, вот и пришёл помолиться. Странные всё-таки названия храма и буддийской школы. Сказано ведь, что «в Трёх мирах ― единое сердце, а вне сердца не бывает иного Закона». Как же так получилось, что у вас Храм Вне Сердца школы Другого Закона?

Иккю отвечал:

― Сказано ведь, что «Ветви ивы не ломаются под тяжестью снега»[1]. Как же так получилось, что вас зовут «Ломающаяся под снегом Ива»?

Тот человек подивился:

― Надо же, как смекалисто отвечает господин монах! Мы-то, даже если что-то придумали заранее, то бывает, что и забудем, как дойдёт до дела, а то и просто теряемся, не зная, как ответить. А вы в один миг придумали такой меткий ответ, ай да монах! ― восхищался он.

[1] Пословица, смысл которой в том, что мягкость более эффективна, чем твёрдость, подобно тому, как мягкие ветви ивы под тяжестью снега гнутся, но не ломаются, в отличие от ветвей других, даже очень крепких деревьев.

О том, как Мацуяма Хампэй получил непонятное послание и с помощью Иккю на него ответил

Человек, которого звали Мацуяма Хампэй, обеднел, переехал за город, и когда он прозябал в бедности и маялся одиночеством, от кого-то ему передали тыкву-горлянку, полную сакэ, к которой было приложено письмо. В письме говорилось: «Полевой вьюнок увядает ввечеру, а утром зацветает[1]», а дальше написано: «Это сакэ останавливает холодный ветер за три суна от тела[2], а к тому же разгоняет печаль».

Тот человек прикидывал так и эдак, но всё не мог уразуметь смысл ― никогда ещё не приходилось ему получать такого хитроумного послания, а потому он никак не решался на него ответить, и тогда придумал так: «Раз уж мне ответить на это не по силам, нужно попросить преподобного Иккю!» ― подобрал полы кимоно и помчался в Мурасакино.

Иккю как раз был тогда у себя, принял его и спросил:

― Что случилось? ― а тот отвечал:

― Да вот, от такого-то пришло мне это письмо, а я же никогда таких изысков не знавал. Что отвечать ― не знаю, вот и мучаюсь. Смиренно надеюсь, что вы, преподобный, разъясните смысл, и я был бы признателен, если бы помогли на него ответить. Сначала скажите, а о чём говорится в этом послании?

Преподобный посмотрел и сказал:

― Здесь изменчивость и бренность жизни уподоблена вьюнку. Вы какое-то время процветали, а потом наступил упадок, об этом и сказано. Вьюнок поутру расцветает, а к вечеру вянет, однако же через какое-то время снова цветёт ― вот о чём это. «Выпейте это сакэ, выбросите из головы мысли о несбывшемся, рассейте печаль и утешьтесь!» ― вот это о чём. Ну, на такое письмо ответить несложно! ― и тут же написал ответ. Там говорилось:

«Я спокойно любовался Южной горой[3], и тут как раз получил сочувственное письмо. Возрадовался я и расчувствовался, пою песни вэйского У-ди[4], любуюсь полевыми цветами».

Обрадовался Хампэй:

― Как же вы мудры, преподобный! Сразу же написали такое письмо! Благодарю вас! ― сказал он, взял письмо и пошёл домой.

[1] Пословица, смысл которой в том, что мягкость более эффективна, чем твёрдость, подобно тому, как мягкие ветви ивы под тяжестью снега гнутся, но не ломаются, в отличие от ветвей других, даже очень крепких деревьев.[1] Расцветающие утром и увядающие вечером цветы вьюнка, наряду с пузырями на воде, высыхающей утренней росой, жизнью бабочки-однодневки ― часто встречающиеся в японской литературе метафоры бренности существования. В данном же случае порядок «цвести-увядать» намеренно инверсирован, ― здесь не только напоминание о бренности жизни, но и пожелание не терять духа, поскольку за увяданием когда-нибудь последует новое цветение.

[2] Одна из «десяти добродетелей сакэ» ― останавливать холод за пределами тела, то есть согревать. Один сун ― ок. 3 см.

[3] Намёк на стихи «За вином» китайского поэта-отшельника Тао Юаньмина (365-427): «…Хризантему сорвал // под восточной оградой в саду. // И мой взор в вышине // встретил взоры Южной горы». (Пер. Л. Эйдлина).

[4] Цао Цао (также как Вэйский У-ди) (155-220) ― китайский поэт и государственный деятель. В своих стихах описывает бренность существования и тяготы военных походов. Неясно, какое именно из его стихотворений имеет в виду Иккю.

О том, как семнадцатилетний Иккю читал посмертное наставление-индо

Однажды Иккю проходил мимо святилища Симогамо, и по дороге увидел покойника. Иккю подошёл к нему и начал читать посмертное наставление-индо.

Один человек, видя это, сказал:

― Пустое дело, послушник! Этому мертвецу что ни скажешь, никакого толка не будет. Человек ведь пока дышит, тогда и может слышать, что ему говорят другие люди, а покойнику, что ни говори, всё равно ведь не услышит, разве не так?

Иккю отвечал:

― Говорят: «Банан, не имеющий ушей, растёт от звуков грома». Суть этого выражения в том, что банан, хоть у него нет ни ушей, ни глаз, даёт ростки, услышав гром. Так что даже бесчувственные травы и деревья следуют закону причин и следствий. Что уж говорить о людях! Это одно и то же.

Тот человек решил, что Иккю рассудил верно, и удалился, не говоря ни слова.

О том, как Иккю рассказывал о лисе

Один человек пришёл в сплетенную из травы хижину, где жил Иккю, встретился с преподобным и сказал:

― Мы писать-читать не обучены, и когда слышим о том, что не можно увидеть глазом, то всё равно как будто б не слышали. Расскажите что-нибудь интересное, всё равно что.

Тогда Иккю сказал:

― Ну что же… Было то в Китайском государстве. Один тигр загнал лису и уже собирался её сожрать, а лиса ему и говорит: «Послушай-ка, тигр, не ешь меня! С нынешнего дня Небо назначило меня военачальником над всеми зверями. Поэтому, если ты меня пожрёшь, то пойдёшь против воли Неба, и тут же погибнешь. Если же ты мне не веришь и думаешь, что я обманываю ― идём-ка пройдёмся со мной. Увидев меня, все звери, какие ни есть, непременно устрашатся, задрожат, побегут и попрячутся!»

Тигр удивился, решил это проверить и пошёл вслед за лисой, Как она и сказала, все до единого звери разбегались куда придётся и прятались, дрожали от страха и падали ниц. На самом-то деле бежали они не потому, что испугались лису ― убегали и в страхе дрожали они оттого, что увидели тигра. А тигр подумал, что и на самом деле звери боятся лису, склонился перед волей Неба и стал ту лису защищать. Вообще говоря, лисы ― удивительные обманщики! К слову, множество таких лис живёт повсюду в людских домах. Не давайте им себя обмануть, берегитесь их!

О том, как Иккю высказал своё мнение одному человеку

Есть один человек, недавно приступивший к буддийским практикам. Раз за разом приходил он к преподобному Иккю, а тот учил его десяти тысячам разных вещей. Как-то раз, когда преподобный его повстречал, он ему сказал:

— Вы вспыльчивы. Научитесь как следует сдерживать себя!

Тот ответил:

— И правда, обычно-то я думаю, что в искусстве сдерживать себя я превзошёл статуи божеств-дзуйдзин[1]. Но вот неожиданно, когда я пребывал в недеянии и непривязанности[2], подошёл какой-то грубиян и харкнул мне в лицо, а я утёрся и сдержал себя.

Преподобный изволил сказать:

— У меня нет слов! Плохо ты старался понять, что такое сдержанность. Ни в коем случае нельзя утираться! Если ты утираешь плевок — то думаешь, будто плевок того деревенщины, который плевал, мерзок, грязен, оттого и утираешься. От отвращения всё больше растёт гнев, и кто знает, до какой беды это может довести! Потому, хоть и грязен его плевок, нужно оставить как есть, пока не просохнет. Такого дурака, что плюёт в лицо безвинному человеку, не следует воспринимать как живое существо. Он — всё равно что безумец, или пьяница в горячке, или идиот, или глупец.

К примеру, насекомое, которое называется муха, без страха влезает на голову человеку, не смущаясь его знатностью или положением, и там совокупляется или гадит. Мы знаем, что муха — всего лишь насекомое, и потому на неё не злимся. Точно так же, как в случае с мухой, следует относиться и когда имеешь дело с таким человеком, о котором говорили раньше — людская мораль здесь неприменима, и тут не обойтись без такого понимания сдержанности.

[1] В воротах синтоистских храмов иногда устанавливают статуи божеств-хранителей (дзуйдзин), подобные статуям Нио (санскр. Ваджрадхара) перед буддийскими храмами.

[2] «Недеяние» (муи) и непривязанность к вещам (будзи) — состояние невовлечённости в окружающие события, позволяющее открыть природу будды в себе.

Как преподобного Иккю монахи разных школ просили написать славословия в храмах Куродани, Хоккэ, Эйгандо

Преподобный Иккю был знаменитым подвижником, его почитали монахи всех буддийских школ, и не случалось, чтоб какой-нибудь святой старец не выказал ему уважения. Как-то раз зашёл он в Куродани , монахи из того храма заметили его и говорили между собой:

— Это ведь — тот самый дзэнский учитель, которого называют воплощённым Буддой нашего времени! Как вовремя! Нужно его просить написать славословия к изображениям Шаньдао и Хонэна, что почитаются в нашем храме! Замечательно будет показать школе Нитирэн, которые грозят адом за вознесение имени будды Амида, что и такой прославленный учитель из школы Сердца Будды тоже с почтением относится к нашим святым! У него легко всё получается, его-то и нужно просить! — так советовались они, и в один голос решили: «Так тому и быть!», пригласили Иккю к настоятелю, достали те изображения и попросили написать славословия. Как они и надеялись, он сказал:

— Это несложно!

Тут же перед ним поставили тушечницу и развернули свитки с изображениями. Он взглянул на них, взял кисть и написал над изображением великого учителя Шаньдао:

В век упадка Закона появился Шаньдао,

Перерождение будды Амида.

В смутное время наставляет злонравных,

Всё живое перерождается буддой.

А к изображению святого Хонэна подписал:

Повсюду известен живой Татхагата Хонэн,

Восседающий на лотосе драгоценном!

И мирские послушницы, и даже глупцы

Ощущают священную силу его посланья !

Такие строки он набросал в один миг, после чего сказал:

— Готово!

Все несказанно обрадовались:

— Эти два будды — из школы Чистой земли, и если бы такие славословия написал кто-нибудь из наших, последователи Нитирэна бы смеялись, что мы сами себя хвалим. Как хорошо получилось! — показывали эти свитки монахам из школы Нитирэна и очень ими гордились.

В то время школы Нитирэна и Чистой земли особенно враждовали между собой, были они подобны злобным псам, готовым вцепиться друг в друга, или быкам с налитыми кровью глазами. Последователи Нитирэна, увидев те славословия, злились и ревновали Иккю, но один из них как-то сказал:

— Нет-нет, у Иккю не может быть предпочтений к каким-то отдельным школам! Давайте нарисуем изображение великого святого Нитирэна и попросим его подписать! Непременно он хорошо напишет!

Другие согласились: «Да, так и нужно сделать!» — в великой спешке нарисовали изображение, отнесли к Иккю и попросили его написать славословие. Он же, будучи светел душой, сказал: «Это несложно!» Развернул свиток и рассмеялся:

— Какая-то маленькая у вас картинка, и жёлтый цвет рясы какой-то странный!

Те люди ему отвечали:

— Да, так и есть. Хотели мы нарисовать красивый большой портрет, но на днях увидели те славословия святым Чистой земли, и стало нам обидно. Вот мы спешили нарисовать, чтобы дать вам подписать. Напишите поскорее славословие! — и Иккю сказал:

— Хорошо! — и переделал славословие, которое он ранее писал для Хонэна:

Повсюду известен живой Татхагата Нитирэн,

Восседающий на драгоценном Цветке Закона!

И мирские послушницы, и даже глупцы

Ощущают священную силу названия сутры !

А на обороте подписал:

Монашек, монашек, маленький монашек, извалялся монашек в соевой муке!

В то время настоятель храма Эйкандо прослышал о том, какие чудесные славословия написал Иккю в Куродани, позавидовал: «Нужно бы и нам такое к сокровищам нашего храма!», и решил: «Раз он так отзывчив, можно его просить подписать что-нибудь и нам». Созвал всех монахов и стал с ними держать совет. Один из них сказал:

— Что там рассуждать! Есть в нашем храме старинное изображение основателя нашей школы великого учителя Шаньдао, наполовину золотое, его и нужно попросить подписать!

Вячеслав Онищенко ака narihira

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

О том, как Иккю беседовал с тэнгу в Касима

Чтобы осмотреть постройки святилища Касима, Иккю пошёл туда на паломничество. Когда подошёл он совсем близко к святилищу, из чащи, откуда-то из-за деревьев вдруг выскочило невесть что, похожее на монаха-ямабуси в семь сяку ростом, и, обратившись к Иккю, спросило:

— Что такое Закон Будды?

— Это то, что в груди, — отвечал Иккю.

— Если так, сейчас разрежем и посмотрим! — сказал тот, выхватил меч, сверкавший подобно льду, и приставил его к груди Иккю, туда, где находится сердце.

user posted image

— Подожди-ка! — сказал Иккю, нимало не смутившись, и произнёс:

Каждую весну

Расцветают в Ёсино

Горные сакуры

Разруби-ка дерево —

Не найдёшь ли там цветы?

Хару гото ни

Саку я Ёсино но

Ямадзакура

Ки о варитэ миё

Хана но ару ка ва

Когда он так сказал, тот оборотень пропал неведомо куда. Ну разве не удивительна ли такая находчивость?

О том, как один неосмотрительный монах превратился в быка и пришёл к Иккю

Есть у Иккю в учениках монах, которого зовут Унтибо — «Знание (сокрытое) Облаками». Проживал он в земле Ооми, и, по прошествии лет и месяцев, как-то пошёл к Иккю и попытался зайти к нему в монастырь, но один послушник замахнулся на него палкой.

— Что это, в чём дело? — попытался сказать он, но ничего не смог выговорить и сбежал. Попробовал ещё раз — то же самое. Так что сначала остановился он при дороге и стал думать: «Что же такое? Нарочно пришёл я в такую даль, и теперь ни с чем возвращаться?» — так он подумал и пошёл в храм снова.

Тогда послушник сказал:

— Что надумал этот бык? Уже в который раз приходит! — отвёл его в сторону и там привязал.

Тогда монах оглядел себя — а он бык. Не было предела его печали. «Наверное, так вышло из-за великого греха, что я недавно получил те приношения !» — подумал он. Конечно же, слышал он, что добродетель чтения Почитаемого Всепобеждающего Заклинания — Сонсёдарани избавляет от греха получения подношений, думал: «Прочитать бы Заклинание!» — но, раз он его не учил, то и оно не могло помочь. «Возглашу хоть название сутры!» — решил он, но ничего не смог выговорить своим неповоротливым языком. Получалось у него лишь мычание.

— Этот бык, не заболел ли он? Травы не ест, воды не пьёт, лишь мычит! — говорили люди, а он в печали своей забыл о еде, только мычал три дня и три ночи.

Из халости, наверное, кто-то прочитал ему Сонсёдарани, и он тут же снова стал монахом.

Отвязал он верёвку и пошёл к преподобному. Преподобный изволил спросить:

— Когда ты пришёл? — а тот отвечал:

— Я пришёл три дня назад.

— А где же ты был?

— В хлеву! — и рассказал всё как было.

Преподобный пожалел его и научил Почитаемому Всепобеждающему Заклинанию, и тот через какое-то время постиг Путь.

Странное происшествие, такого следует ужасаться и не навлекать позор на себя!

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Как-то ко мне во двор забрел старый, устало выглядящий пес. На нем был ошейник, и пес был весьма упитанным, так что я понял, что он не бездомный и за ним хорошо ухаживают. Пес спокойно подошел ко мне, я погладил его по голове; затем он зашел вслед за мной в дом, медленно пересек прихожую, свернулся калачиком в углу и уснул. На следующий день он пришел снова, поприветствовал меня во дворе, опять зашел в дом и уснул на том же месте. Спал он примерно час. Так продолжалось несколько недель. В конце концов мне стало интересно, и я прикрепил к его ошейнику записку следующего содержания: "Хотелось бы знать, кто хозяин этой прекрасной собаки, и знает ли он (то есть вы), что пес практически каждый день приходит ко мне вздремнуть?" На другой день пес пришел снова, и к его ошейнику был прикреплен следующий ответ: "Он живет в доме, где растут шестеро детей, двоим из которых не исполнилось еще и трех лет. Так что он просто пытается где-нибудь отоспаться. Можно я тоже приду к вам завтра?"

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

«Когда уж Цюй Юань был сослан, бродил он то по берегу реки, то отправлялся к озеру куда-то, и всё-то он то плакал, то стонал. Лицом весь измождён был, телом – высох. Отец-рыбак увидел его как-то и так спросил: «Не Вы ли будете сановник трёх усадеб? И почему сюда Вы забрели?»

Ответил Цюй Юань: «Весь мир – в грязи, и чистый – только я один. Кругом все – пьяны, трезвый – только я. Вот что причиною того, что был я сослан».

Отец-рыбак ему на это возразил: «Кто истину постиг, к вещам тот не привержен, способен тот меняться вместе с миром. Когда кругом все грязны, почему бы не вымазаться в их грязи и не отдаться на волю волн морей житейских? Когда кругом все пьяны, почему бы барду за ними не дожрать, и не допить за ними жидкое вино их? К чему глубоко размышлять и до высоких почестей стремиться? Причина ссылки – в Вас самом».

Ответил Цюй Юань: «Я слышал вот что: кто вымыл голову, тот должен непременно из шапки пыль всю выбить. А тот, кто вымыл тело, искупавшись, тот должен платье вытряхнуть своё. Как можно тело чистое запачкать вещами грязными?! Уж лучше броситься в потоки Сяна, погибнуть в чреве рыб речных. Как это можно: сверкающую белизну свою мирскою пылью покрывать?!»

Отец-рыбак расплылся весь в улыбке, взмахнул веслом и удалился прочь. При этом напевал такую песню: «Когда прозрачная в реке вода, могу я кисти шапки вымыть в ней, когда же мутная в реке вода, могу в ней вымыть свои ноги».

Ушёл, не стал с ним больше говорить».

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

О том, как Иккю исполнял танец оогасира в горах

Иккю шёл из северных земель в столицу. Миновал он станцию Цуруга в земле Этидзэн, в горах у Кайдзу[1] решил переночевать. Кто-то пустил такой слух:

— Нынче вечером в этом доме остановился известный в столице исполнитель танца оогасира[2]. Говорят, он сейчас вступил на Путь, отринул мирское и занимается буддийской практикой по разным землям. Давайте все вместе соберёмся и попросим исполнить хотя бы одну сцену!

«Конечно!» — сказали они, и двадцать или тридцать человек, один вперёд другого, толпясь, заполнили комнату в том доме.

— Что же, почтенный инок, мы слышали, что можно увидеть знаменитый в столице танец оогасира! Известно ваше имя и в далёких от столицы землях и глухих деревнях! Посчастливилось нам остановиться на том же постоялом дворе, что и вы. Будет нам, о чём потом рассказывать.

Прочитайте нам хотя бы одну сценку, просим вас! — так наседали они на него.

Иккю, услышав такое, сказал:

— Не пойму, что это вы такое говорите? Я — всего лишь странствующий монах, немного знаю сутры и заклинания-дхарани, а этот танец, о котором вы говорите, вовсе не понимаю!

Тамошние жители насели на него с просьбами ещё пуще:

— Нет-нет, и не отпирайтесь, просим вас, хотя бы одну сцену! Непременно! А откажетесь исполнять — не позволим вам ночевать здесь! Что скажете?

— Да уж, занесло меня к вам на свою беду. Уж извините меня, но этот танец я совсем не знаю. Такие уж дела, — вы, верно, меня за кого-то другого приняли? — так по-всякому пытался отговариваться Иккю, но те, как есть горные жители, копающие клубни, не желали ничего понимать, а на все лады упрашивали и твердили: «Пожалуйста, пожалуйста!»

Он подумал немного и спросил:

— Так что же, если я не исполню хотя бы одну сцену, не разойдётесь?

— Истинно так! — отвечали они.

— Я, хоть и ничего не понимаю в этих танцах, раз уж вы все так меня упрашиваете, есть танец «Такадати» — «Высокая усадьба»[3], которую я немного помню с детских лет, её я не учил, а просто приходилось слышать, попробую спеть сцену оттуда. Для начала немного спою о том, как Судзуки-но Сабуро[4]{C} выехал из Фудзисиро{C}[5] в земле Кии и прибыл к реке Коромогава в земле Осю.

Жители, услышав название пьесы, хоть и не знали, что оно за «Такадати» такое, разом заговорили: «Просим, просим!»

Иккю, отбивая ритм веером, заговорил:

— Тем временем, Судзуки-но Сабуро Сигэиэ, облачившись в дорожную одежду, выехал из Фудзисиро и двинулся прочь от столицы, Судзуки-но Сабуро Сигэиэ, облачившись в дорожную одежду, выехал из Фудзисиро и двинулся прочь от столицы, Судзуки-но Сабуро Сигэиэ, облачившись в дорожную одежду, выехал из Фудзисиро и двинулся прочь от столицы… — так и продолжал одно и то же. Вечер сменился ночью, а он всё твердил то же самое.

Этим двадцати-тридцати жителям это изрядно наскучило:

— Что же это вы, с самого вечера одно и то же рассказываете, в чём дело-то?

Иккю отвечал:

— Дело в том, что Судзуки-но Сабуро из Фудзисиро в Кии до Коромогавы в Осю добирался семьдесят пять дней. Путь от столицы ему был неблизкий, а потому здесь нельзя быстро петь. В этом месте нужно выразить эти семьдесят пять дней пути, потому расслабьтесь и слушайте. За ночь тут не управиться.

Жители заговорили:

— Ну уж нет, мы всего лишь за вечер уже заскучали, где уж нам выслушать такое семьдесят пять дней! Не под силу нам это. Пойдёмте по домам! — с тем они все и разошлись.

Здесь тоже проявилась смекалка Икюю. О том, как на него там наседали с неуместными просьбами, он потом рассказывал прихожанам.

user posted image

[1] Цуруга — город в преф. Фукуи на побережье Японского моря. Кайдзу — мыс на северной оконечности озера.

[2] «Танец оогасира» — то же, что и «танец кусэмаи». Вид исполнительского искусства, популярный в эпохи Камакура и Муромати. Изначально, вероятно, включал в себя танец, но в известной форме представляет собой речитатив в сопровождении ритмического инструмента.

[3] Танец, посвящённый сцене гибели Минамото-но Ёсицунэ в усадьбе «Такадати» на востоке страны, у р. Коромогава.

[4] Один из вассалов Ёсицунэ, присоединившийся к нему в годы опалы и погибший, защищая своего господина.

[5] Местность в нынешней преф. Вакаяма.

О том, как у проспекта Имадэгава Иккю дал бедняку одежду-косодэ

В конце последней луны года Иккю направился в святилище Ёсида. На обратном пути он увидел голого бедняка, который растянулся у реки возле проспекта Имадэгава.

«Как жаль!» — сказал Иккю, снял одно косодэ и отдал ему, а тот не выказал ни малейшей радости, вдел руки в рукава и надел подаренную одежду.

Иккю сказал:

— Удивительный ты бедняк! Обычно нищие падают ниц, вымаливая хоть одну-единственную монетку, а по тебе не видно, чтобы ты восторгался или просто обрадовался.

Бедняк отвечал:

— А тебе самому не радостно, что ты дал бедняку одежду?

Тогда Иккю сказал:

— Эк я ошибся! Преподал ты мне хороший урок! Как ни посмотри, а нищий этот — не простой человек. Радуюсь, что ты наставил в заблуждении глупого монаха! — сложил перед собой руки и прикрыл глаза, а когда он их открыл, бедняка нигде не было, только косодэ осталось лежать на том месте. Удивительное происшествие!

user posted image

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Токайдотю хидзакуригэ 東海道中膝栗毛 "На своих двоих по дороге Токайдо" - знаменитый японский юмористический иллюстрированный роман, написанный Дзиппэнся Икку. С подачи Вячеслава Онищенко Вы сегодня познакомитесь с одной из страниц этого произведения.

user posted image

純粋(ちやきちやき)の江戸生(こ)と称す傲慢(がまん)の

一癖(いつぺき)ハ。一九ヶ著述(さく)の膝栗毛に

誰々(たれたれ)も知る。弥治喜多八が孫にや

ありけん。狐(きつね)を乗(の)せた馬喰町に住(すめ)る

某の二名(ふたり)。八王子辺に商用ありて

到(いた)るの途中。路傍(ミちばた)の厠(かわや)に入て用を

便(べん)し一人(ひとり)に言ふよう「コウ美味(うめへもの)を

喰た糞を此麦飯糞(むぎめしくそ)の中へ打捨(うつちやつ)て

ゆくのハ可惜(あつたら)ものだナア」

といふ折節(おりふし)芋畑(いもばた)に在し

農夫(のうふ)が二三人手に手に

鍬鎌(くわかま)糞斗(こひびしやく)。引提(ひつさげ)来りて

声高(こハだか)に「そんねヘに惜(おし)い糞(くそ)

なら持て往(ゆか)つせヘ我等(わしら)が雪隠(せつちん)へ

たれて置(おく)ことハならねへ」と糞斗(ひしやく)を

差(さし)つけ責(せめ)かけられ。詞(ことバ)を尽(つく)して謝(わび)れ

ども頑争(いつかな)聴(きか)ぬ百姓質気(かたぎ)。勢(いきお)ひ強(つよ)きに

敵(てき)し難(がた)くしぶしぶながら我が

糞(くそ)を芋(いも)の葉(は)におし包(つつミ)。路傍(かたへ)に

捨んと思へども。夥多(あまた)の農夫に護送(ごさう)され。八王子の

街(まち)に至る迄。臭気(くさき)を堪(こら)へて持歩行(ゆき)しハ。笑(わら)ふに

絶たる新聞なり

転々堂鈍々戯記

Речь идёт о двоих жителях Бакуротё (район в совр. Токио). Отправились они по торговым делам в район Хатиодзи. Остановились справить свои дела в придорожной уборной, и один из них сказал: "Прям даже жалко оставлять своё дерьмо от столичной вкусной еды среди этого, что состоит из зерновой каши". Бывшие рядом на картофельном поле двое-трое крестьян услышали это, похватали мотыги и грабли. Держа их наперевес, подошли и сказали: "Раз вам так дорого ваше дерьмо, уносите это в ваши "укрытые в снегах кельи" (ещё одно название туалета, видимо, эдоское)", - так они убедили их, держа наперевес грабли для навоза. Как ни уговаривали их, те были непреклонны, и, после всех препирательств завернули они свои отходы в картофельные листья. Идя домой, хотели они бросить то при дороге, но множество крестьян сопровождало их. Так они добрались до Хатиодзи. Люди останавливались и сдерживали дыхание в ожидании, когда они пройдут. pod_stolom.gif

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

ИЗБРАННЫЕ ЧАНЬСКИЕ ИЗРЕЧЕНИЯ

В котле с кипящей водой нет холодного места.

Лягушка прыгает, а из корзины не выпрыгнет.

В хорошем разговоре не все говорится.

Искусный мастер не оставляет следов.

Что невыразимо в словах, неистощимо в действии.

Зачерпни воду, и луна будет в твоей руке. Прикоснись к цветам, и их аромат пропитает твою одежду.

Когда ищешь огонь, находишь его вместе с дымом. Когда зачерпываешь воду из колодца, уносишь с собой луну.

Кто знает о том, что далеко за туманными волнами есть прекрасный мир мечты?

Десять лет я не мог найти дорогу назад, а теперь позабыл, откуда пришел.

Журчанье ручья в ночи становится слышнее. Краски гор на закате становятся ярче.

Там, куда не проникают ни свет, ни мрак, повсюду один прекрасный вид.

Я полностью сбросил свою кожу. Осталось одно подлинное естество.

Встречаюсь с ним, но не знаю, кто он. Говорю с ним, но не знаю его имени.

Глупо упрямый - упрямо глуп.

Прямые речи лучше покрасневшего лица.

Сердитый кулак не бьет по улыбающемуся лицу.

На флейте, не имеющей отверстий, играть всего труднее.

Три человека удостоверяют, что черепаха - это черепаха.

Густой туман не скрывает благоухания цветов.

Хороший торговец прячет свои богатства и кажется нищим.

Тот, кто думает, что обладает сиятельной мудростью, едет впереди осла и позади лошади.

Сверху - ни куска черепицы, чтобы прикрыть голову. Снизу - ни вершка земли, чтобы поставить ногу.

Стоит устам захотеть рассказать - и речь погибает.

Стоит разуму захотеть понять свой исток - и мысль умирает.

Когда добрый человек проповедует ложное учение, оно становится истинным. Когда дурной человек проповедует истинное учение, оно становится ложным.

Солнце и луна не могут осветить это полностью. Небо и земля не могут покрыть это целиком.

Охотящийся за оленем не видит горы. Охочий до золота не видит людей.

Небожителям, разбрасывающим цветы, некуда идти. Неверующим, хотящим подглядеть, не на что смотреть.

Слива в прошлом году, ива в нынешнем: их краски и ароматы все те же, что и в старину.

У края небес встает солнце и заходит луна. За перилами террасы горы глубоки и воды холодны.

Он видит только, как петляет река и вьется тропинка, и не знает, что он уже в стране Персикового источника.

Дикий гусь не имеет намерения оставить след в воде. Вода не имеет желания удержать отражение гуся.

Когда птицы не поют, гора еще покойнее.

Высохшее дерево, распустившийся цветок: такова весна за пределами этого мира.

Вторая попытка не стоит и половины медяка.

Когда чистое золото объято огнем, оно блестит еще ярче.

Раскаты моего смеха сотрясают Небо и Землю.

Мышь, забравшаяся в трубку для денег, не найдет выхода.

Вечность безбрежных просторов: один день ветра и луны.

С незапамятной древности и во веки веков оно выставляет себя на обозрение всех.

Когда откупоривают кувшин с соленой рыбой, вокруг с жужжанием роятся мухи. Когда кувшин опорожнен и вымыт, он тихо лежит в холодке.

Есть такие, которые, находясь в дороге, не покидают дома. И есть такие, которые, покинув дом, не находятся в дороге.

Утки, вышитые на ковре, можно показать другим. Но игла, которой их вышивали, бесследно ушла из вышивки.

Перед моим окном всегда одна и та же луна. Но расцветут сливы - и луна уже другая.

Для покоя и сосредоточенности не нужны горы и воды. Когда сознание умерло, даже огонь приносит прохладу.

Когда ты воодушевлен, воодушевись еще больше. Там, где нет одухотворенности, - там одухотворенность есть.

В корзине Бездонного покоится ясная луна. В чаше Безмыслия собирается чистый ветер.

Не ищи волос на панцире черепахи и рогов на голове зайца.

Правда не скроет собой лжи. Кривое не заслонит прямое.

Простаки и мудрецы живут вместе. Драконы и змеи обитают вперемешку.

По закону не дозволяется пронести иголку. Частным образом проедет целый экипаж.

Не завидуй мудрецам. Не гордись своим умом.

Чтобы написать такие стихи, нужно прежде иметь такое сердце. Чтобы нарисовать такой портрет, нужно прежде постичь такой облик.

Великий муж мечтает подняться выше неба. Он не будет идти там, где уже прошел Будда.

Не взять то, что даровано Небом, значит себя наказать. Не действовать, когда приходит время, значит себя погубить.

Речь - клевета. Молчание - ложь. За пределами речи и молчания есть выход.

В гуще белых облаков не видно белых облаков. В журчанье ручья не слышно, как журчит ручей.

Слепота - ясность зрения, глухота - чуткость слуха, опасность - это покой, удача - это несчастье.

В весенний день, лунную ночь кваканье лягушки оглашает целый мир и объединяет всех в одну семью.

Есть нечто, существующее прежде Неба и Земли, не имеющее формы, погребенное в безмолвии. Оно - господин всех явлений и не подвластно смене времен года.

Когда наступит великая смерть, осуществится великая жизнь.

Где много глины, будды велики. На большой воде корабли высоки.

Чтобы пересечь этот суетный мир, нужно знать дорогу. Чтобы прописать лекарство, нужно знать причину болезни.

Без угломера и циркуля не установишь квадратное и круглое. Без отвеса не определишь прямое и кривое.

Над ветками, не имеющими почек, кружат золотые фениксы. Под деревом, не отбрасывающим тени, бродят яшмовые слоны.

Одна стрела сбивает одного орла. Две стрелы - это уже слишком много.

На Пути нет хоженых троп. Тот, кто им идет, одинок и в опасности.

Когда поднимается одна пылинка, в ней содержится вся земля. Когда распускается один цветок, раскрывается целый мир.

Когда дерево сохнет, листья опадают.

Принимая наставления, ты должен постигать их исток. Не меряй их собственными мерками.

Когда проплывает рыба, вода мутнеет. Когда пролетают птицы, падают перья.

Пошевелись - и появится тень. Осознай - и родится лед. Но если не двигаться и не сознавать, неминуемо окажешься в норе дикой лисы.

Тот, кто, сидя у тигра на шее, хватается за тигриный хвост, не годится даже в ученики. Когда голова буйвола исчезает и показывается голова лошади - это не удивительно.

Где кончаются дороги мысли - там начинай внимать. Где слова перестают выражать - там начинай созерцать.

Утверждением ничего нельзя утвердить. Отрицанием ничего нельзя отвергнуть.

Одну фразу, существующую до слов, не передадут и тысячи мудрецов. Одна нить перед нашими глазами не прервется целую вечность.

Золотой Будда не переправится через плавильный котел. Деревянный Будда не переправится через огонь. Глиняный Будда не переправится через реку.

Весь мир не спрячешь, близкое и далекое друг друга выявляют, прошлое и настоящее ясно различаются.

В одной фразе - жизнь и погибель, в одном поступке - свобода и рабство.

На вершине священной горы травы растут без корней. Не ведая о весеннем ветре, цветы цветут сами по себе.

В десяти пределах света нет стен. В четырех стенах крепости нет ворот.

Вдыхая, он не пребывает в мире теней. Выдыхая, он не касается мира вещей.

Каждый голос - голос Будды. Каждая форма - форма Будды.

В сухом дереве рев дракона. В древнем черепе ясный зрачок.

Мой путь лежит за краем голубых небес, - там, где белые облака плывут неостановимо.

Когда курам холодно, они взлетают на дерево. Когда уткам холодно, они бросаются в воду.

У хорошего кузнеца скапливаются горы необработанного железа. У дверей искусного лекаря собирается толпа больных.

На вершине одинокой скалы он свистит при луне и грезит среди облаков. В пучине великого океана он вздымает бурю и скользит по волнам.

Прими слепоту за ясность зрения, а глухоту за острый слух. Восприми опасность как обещание покоя, а удачу - как вестницу несчастья.

Искать мудрость вне себя - вот верх глупости.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Дзэн-буддизм по-русски:

- Будешь?

- Будду!

Дзэн...

Однажды молодой буддист по дороге домой вышел к реке и увидел, что мост смыло водой.

Когда он уже собрался бросить всё и пойти назад, он увидел учителя на другом берегу реки.

Молодой буддист крикнул учителю: "Досточтимый, вы не подскажете, как мне перебраться на другой берег реки?"

Учитель задумывается на мгновение, смотрит вверх и вниз по реке и кричит в ответ: "Сынок, ты уже на другом берегу!"

Сколько дзэн-буддистов нужно, чтобы поменять перегоревшую лампочку?

Трое: один - чтобы поменять её, второй - чтобы не поменять её и третий - чтобы и поменять, и не поменять её.

Домохозяйка рассказывает подруге о своём сыне: "Я очень волнуюсь за него. Похоже, он заинтересовался этим новомодным буддизмом и теперь даже медитирует!" "Не страшно", - отвечает подруга, - "лучше, чем просиживать штаны и ничего не делать".

Буддист плачет у гроба своей жены. "Послушай, ну ты же веришь, что встретишь её в следующей жизни?" - успокаивают его друзья. "Да", - отвечает буддист, - "поэтому я и плачу".

Лама ехал на машине по Индии, как внезапно на дорогу выбежала корова. Машина врезалась в неё и убила. Увидев неподалёку индуистский храм, лама подбежал к двери и постучал. "Моя карма переехала вашу догму", - сказал он открывшему дверь брахману.

Трое буддистов собрались медитировать на берегу озера. Внезапно один из них встал и сказав: "Я забыл чётки, друзья", - побежал по поверхности озера к их домику на другой стороне. Когда он вернулся, второй друг встал со своего места. "Мы все устали, я сейчас принесу кока-колы", - сказал он и бесшумно побежал по водной глади, а затем вернулся тем же путём. Третий, новичок, посмотрел на своих друзей и закричал: "Неужели ваше достижение так превосходит моё собственное? Нет, я тоже так могу!" - и с этими словами побежал к озеру, но чуть не утонул. Он пытался снова и снова, но безуспешно. "Может, скажем ему, по каким камням ступать?" - сказал первый буддист.

Ученик: "Учитель, покажите мне место совершенного покоя".

Учитель: "Если я тебе его покажу, там больше не будет спокойно".

Один ученик потратил на это очень много времени, и в конце концов научился ходить по воде. И тогда он пришел к одному учителю, жившему неподалеку, и сказал: «Учитель, пойдем к реке, я покажу тебе, чему я научился». Пришли они к реке, и этот ученик перешел по реке с одного берега на другой, а затем вернулся обратно и спросил: «Ну как?»

- Сколько лет ты этому учился? - спросил учитель. «Двадцать лет», - с гордостью ответил ученик.

Надо же, - сказал учитель, - а я тоже так могу! И, подозвав лодочника, переправился с ним на другой берег и обратно.

- Видишь, как это просто. Похоже, ты тратил время зря, - сказал учитель.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

110571_original.jpg

3. Как Иккю ловил рыбу, а также о том, как появилось имя «Бодхидхарма»

Когда преподобный Иккю жил в келье в Катада, ходил он к морю и каждый день забрасывал удочку, ловил рыбу и ел. Двое братьев из его учеников-монахов решили: «Это — нарушение буддийских обетов!» — позвали Иккю к себе в комнату и принялись увещевать его на все лады. Иккю же отвечал им:

— Вот вы говорите, что изучаете Учение, но как вы его изучаете? Я считаю, что следует подражать поступкам учителей древности и так учиться дзэнской премудрости, и потому не делаю я ничего такого, чему бы не было примеров раньше. Ладно уж, если вы этого не знаете, так и быть, покажу вам! — А был он искусным художником, тут же как живого нарисовал им Сянь-цзы, который ловил и ел креветок, и написал на картине стихи:

В старину

Просветлённый учитель

Креветок ловил.

Я же по дурости

Рыбу ловлю и ем.

Инисиэ но

Касикоки соси ва

Эби о цуриси

Варэ ва ахо: дэ

Уо о цуритэ куу

Отдал он картину тем монахам и продолжал делать по-своему, как ни в чём ни бывало.

Те, кто видел картину, все восхищались: «Умело как нарисовано! И какой почерк прекрасный!» — но был среди них старый монах, который смеялся и говорил:

— Юнец узнал, что в древности знаменитый монах ловил креветок и ел, и начал сам ловить рыбу и есть. Это — как ворон, увидев баклана, начал лезть клювом в воду. Разве он может понять, почему преподобный Сянь-цзы ловил креветок и ел? Не понять ему это! — Но тут Иккю, нимало не смутившись, не изменив лица:

— Конечно, с вашей глупостью не понять, почему Сянь-цзы ел креветок. Всё равно, молодой или старый, на Пути нет старости или молодости! Если лишь в старости возможно достичь просветления, то вон на улице плешивый пёс, просветлённый, небось — и шерсти нет, и стоять не может, и ходит криво. Я слышал, что Будда достиг просветления в тридцать лет. Мы слышали о древних временах Бодхидхармы, что как-то раз пришёл почтенный Праджнятара[2], воздел над головой сверкающий и светящийся камень, показал трём принцам и, чтобы узнать их душевные качества, спросил: «Вы считаете это драгоценностью?» Двое старших принцев отвечали: «Никакая драгоценность не сравнится с этим камнем!» — а Бодхидхарма, которому было семь лет, хоть и был самым младшим, сказал: «Этот камень почитается драгоценным в бренном мире, но не есть истинная драгоценность. Нет драгоценности большей, чем та, от которой исходит свет мудрости!» — и отбросил тот камень. Почтенный Праджнятара изумился: «Удивительные слова для такого малыша!» — и назвал его Бодхидхармой, а изначально его звали Бодхитара. «Бодхидхарма» означает человека, изучившего всё и воспитавшего дух свой. Так что на Пути просветления неважно, молодой человек или старый! — с этими словами Иккю хлопнул руками и посмеялся над старым монахом, а тот, посрамлённый прилюдно, покраснел и спросил:

— Ловок же ты на язык! Но как бы ты ни был искусен на словах — сердце так не постигнешь. Может, почтенный монах изволит даже знать, почему на самом деле Сянь-цзы ловил и ел креветок? — и Иккю отвечал:

— Конечно знаю!

Старый монах сказал:

— Что вы об этом думаете, монахи? Учение Дзэн — в передаче от сердца к сердцу. Как же возможно узнать, что думал Сянь-цзы? Кроме самого Сянь-цзы, никто и не знает! — и рассмеялся, а прочие тоже заговорили:

— Так и есть! Человеку невозможно узнать, что думал Сянь-цзы! Кроме Сянь-цзы, кому же это может быть известно! Разве кто видел, чтоб Иккю стал Сянь-цзы? — и стали смеяться, а Иккю отвечал без смущения:

— Что вы за глупости все говорите? Хоть я и не Сянь-цзы, но мне доподлинно известно, о чём он думал! — Тогда все стали говорить:

— Ну уж это никак невозможно! — Тогда Иккю сказал:

— Послушайте, люди! Разве вы можете знать, что Иккю неизвестны мысли Сянь-цзы, если вы сами — не Иккю! — и рассмеялся, а монахи закрыли рты и разбежались.

[1] Чаньский монах, живший в конце периода Тан. Был известен тем, что не имел определённого жилья, спал, где придётся, а кормился улитками и креветками, которых ловил в реке.

[2] Праджнятара — двадцать седьмой индийский патриарх, предшественник и наставник Бодхидхармы.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас