-
Similar Content
-
Назаров О.Г. Образование СССР // К 100-летию окончания Гражданской войны и образования СССР. СПб.: Изд-во СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2022. С. 378-393.
By Военкомуезд
О. Г. Назаров
Образование СССР
Возрождение великой державы
В 1931 году великий князь Александр Михайлович, которому Николай II приходился одновременно двоюродным племянником и шурином [1], нашел в себе силы признать то, что в годы Гражданской войны «на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской Империи, апеллируя к трудящимся всего мира» [2].
Вождь большевиков был марксистом, и воссоздавать на месте Российской империи свою империю не собирался. Тем не менее, именно Ленин сыграл важнейшую роль в создании Советского Союза, который задумывался вождем большевиков как своего рода «рубашка на вырост» [3]. В то время он жил надеждой на мировую революции, веря в то, что вскоре революционная волна перекинется в Германию и другие промышленно развитые страны. Ленин рассчитывал, что там произойдут социалистические революции, после чего встанет вопрос об объединении всех советских республик в Союз Советских Республик Европы и Азии [4].
О праве наций на самоопределение
Еще в середине ХIХ столетия Карл Маркс и Фридрих Энгельс, проанализировав экономическое развитие ведущих капиталистических стран и положение наемных рабочих, пришли к выводу, что развитие производительных сил и борьба пролетариата за свои права, в конечном итоге, приведут к смене несправедливого капиталистического общества бесклассовым коммунистическим. В работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», написанной уже после кончины Маркса, Энгельс пророчил, что пролетариат /378/
1. Александр Михайлович был женат на сестре императора, великой княжне Ксении.
2. Великий князь Александр Михайлович: Книга воспоминаний. М., 1991. С. 257.
3. Назаров О. На месте империи // Историк. 2022. №12 (96). С. 7.
4. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 211–212.
отправит «всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором» [5].
Столь же смелыми были прогнозы основоположников марксизма по национальному вопросу. Констатировав то, что «национальная обособленность и противоположности народов все более и более исчезают уже с развитием буржуазии, со свободой торговли, всемирным рынком» [6], они пришли к выводу, что с уничтожением частной собственности национальные черты народов «неизбежно будут смешиваться и таким образом исчезнут».
Маркс и Энгельс не оставили своим последователям ни детально разработанного плана переходного периода к будущему социалистическому обществу, ни «чертежа» его модели. Маловероятно, что это вообще можно было сделать заранее в условиях быстро менявшегося мира.
На рубеже ХIХ и ХХ веков мир вступил в эпоху империализма. Повторяя и развивая в новых условиях идеи основоположников марксизма, Ленин писал, что целью социализма является «не только уничтожение раздробленности человечества на мелкие государства и всякой обособленности наций, не только сближение наций, но и слияние их» [7]. Такой была стратегическая цель
большевиков в национальном вопросе, от которой они никогда не отказывались. Другой стратегической целью было безгосударственное общественное самоуправление.
Поставившая перед собой столь масштабные задачи, партия Ленина действовала в реалиях Российской империи, которая была унитарным государством. В то время и сам вождь большевиков являлся сторонником унитарного, а не федеративного устройства государства. «Мы в принципе против федерации – она ослабляет экономическую связь, она негодный тип одного государства», – писал Ленин Степану Шаумяну в декабре 1913 года. Однако далее шла такая фраза: «Хочешь отделиться? Проваливай к дьяволу, если ты можешь порвать экономическую связь» [8].
Дело в том, что двумя месяцами ранее на совещании ЦК РСДРП с партийными работниками в Поронине (близ Закопане) была принятая резолюция, зафиксировавшая приверженность большевиков принципу права наций /379/
5. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 173.
6. Там же. Т. 4. С. 444.
7. Ленин В. И. Пол. собр. соч. Т. 27. С. 256.
8. Там же. Т. 48. С. 234–235.
на самоопределение вплоть до государственного отделения. Вместе с тем подчеркивалось, что вопрос целесообразности осуществления этого права партия будет решать в каждом конкретном случае «с точки зрения интересов всего общественного развития и интересов классовой борьбы пролетариата за социализм».
Признавая право наций на самоопределение, большевики ориентировались на унитарное социалистическое государство с предоставлением компактно проживающим народам прав областной (региональной) автономии. В начале 1914 года Ленин работал над рукописью «К вопросу о национальной политике». Она являлась проектом речи, с которой в IV Государственной думе должен был выступить большевистский депутат Григорий Петровский. В ней Ленин сформулировал позицию большевиков по вопросу о праве наций на самоопределение: «Мы, социал-демократы, враги всякого национализма и сторонники демократического централизма. Мы противники партикуляризма, мы убеждены, что при прочих равных условиях крупные государства гораздо успешнее, чем мелкие, могут решить задачи экономического прогресса и задачи борьбы пролетариата с буржуазией. Но мы ценим связь только добровольную, а никогда не насильственную. Везде, где мы видим насильственные связи между нациями, мы, нисколько не проповедуя непременно отделения каждой нации, отстаиваем безусловно и решительно п р а в о каждой нации политически самоопределиться, т. е. отделиться.
Отстаивать, проповедовать, признавать такое право – значит отстаивать равноправие наций, значит не признавать насильственных связей, значит бороться против всяких государственных привилегий какой бы то ни было нации, значит и воспитывать в рабочих разных наций полную классовую солидарность» [9].
Тактическая гибкость большевиков в условиях Гражданской войны
Мощнейший удар по Российскому государству нанесла Февральская революция [10]. Взяв власть в Петрограде 25 октября (7 ноября) 1917 года, большевики получили в наследство от Временного правительства массу злобо-/380/
9. Ленин В. И. Пол. собр. соч. Т. 25. С. 70.
10. Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии: сб. докл. международной науч. конф. / отв. редактор проф. В. В. Калашников. СПб, 2017; Хроника Смутного времени. Февраль 1917 года // Историк. 2017. №2 (26). С. 6–15; Шубин А. В. Великая Российская революция: от Февраля к Октябрю 1917 года. М., 2014 и др.
дневных проблем [11]. Решать их предстояло в ситуации, когда процесс распада территории бывшей Российской империи зашел уже далеко. Не только в Финляндии и Польше, но и на Украине, в Закавказье и других регионах огромной страны развивались национальные и сепаратистские движения.
«Реалии 1917 г. побудили большевиков к изменению своей позиции по отношению к федеративному устройству России. Объяснялось это такими факторами, которые нельзя было не учитывать. Прежде всего возрастанием национальных движений, в которых четко выделились три основных направления: централизаторов, отделенцев и федералистов… Но самым многочисленным тогда было направление сторонников превращения России в федеративное государство. Большевики поддержали большинство, видя в нем выражение воли народов страны. А если к этому добавить, что самая многочисленная партия России того времени эсеры внесла в свою программу принцип федеративизма, то возникла опасность, что именно эсеры поведут за собой большинство народов страны» [12], – писал доктор исторических наук В. Я. Гросул.
Поскольку сил противостоять центробежным тенденциям у новой власти не было, Ленин попытался использовать их в своих целях. Этого нельзя было сделать призывами к борьбе за конечную цель коммунистов в национальном вопросе – к слиянию наций. И тогда, по словам доктора исторических наук, профессора МГУ им. М. В. Ломоносова А. И. Вдовина, «в дело сразу пошло “приспособление принципов коммунизма к национальным предрассудкам”. Советская национальная политика с этого времени определялась главным образом идеями популизма, созвучными народным ожиданиям (подчас неосуществимым) и вере в возможность скорейшего и справедливого разрешения национальных проблем, и прагматизмом, ориентированным на скорейшее достижение практически полезных результатов» [13].
Действовали лидеры большевиков быстро и энергично. Сразу после Октябрьской революции Ленин заявил, что Советская власть «обеспечит всем нациям, населяющим Россию, подлинное право на самоопределение».
2 (15) ноября 1917 года народный комиссар по делам национальностей Иосиф Сталин и председатель Совета Народных Комиссаров Ленин подписа-/381/
11. Назаров О. Рожденная революцией // Историк. 2017. №12 (36). С. 53–55.
12. Гросул В. Я. И. В. Сталин и проблемы советского федеративизма // Сталин и современность. Отв. ред. Д. В. Джохадзе, Р. И. Косолапов. Изд. 2-е. М., 2011. С. 186–187.
13. Вдовин А. И. СССР. История великой державы (1922–1991 гг.). М., 2018. С. 25.
-ли «Декларацию прав народов России». Ссылаясь на принятое в июне 1917 года решение I Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов о праве наций на самоопределение, которое подтвердил II Всероссийский съезд Советов, авторы Декларации оповестили мир о своем решении «положить в основу своей деятельности по вопросу о национальностях России следующие начала:
1. Равенство и суверенность народов России.
2. Право народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства.
3. Отмена всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений.
4. Свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России» [14].
22 ноября (5 декабря) 1917 года, выступая на Первом Всероссийском съезде военного флота, Ленин заявил: «Мы не анархисты, мы – сторонники государства. Да, но государство капиталистическое должно быть разрушено, власть капиталистическая должна быть уничтожена. Наша задача – строить новое государство, – государство социалистическое. В этом направлении мы будем неустанно работать, и никакие препятствия нас не устрашат и не остановят». По мнению Ленина, бояться распада страны не стоит: «Нам говорят, что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем, для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранялся союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций» [15].
В январе 1918 года на III Всероссийском съезде Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Советская Российская Республика была учреждена «на основе свободного союза свободных наций, федерация советских национальных республик» [16]. /382/
14. Образование и развитие Союза Советских Социалистических Республик (в документах). М., 1973. С. 41–42.
15. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 115.
16. Образование и развитие Союза Советских Социалистических Республик (в документах). М., 1973. С. 70.
10 июля 1918 года V Всероссийский съезд Советов принял Конституцию (Основной закон) Российской Социалистической Федеративной Советской Республики. В ст. 9 подчеркивался переходный характер Конституции, основная задача которой «заключается в установлении диктатуры городского и сельского пролетариата и беднейшего крестьянства в виде мощной Всероссийской Советской власти в целях полного подавления буржуазии, уничтожения эксплуатации человека человеком и водворения социализма, при котором не будет ни деления на классы, ни государственной власти» [17]. Комментируя эту статью Конституции РСФСР, английский историк Эдвард Карр отметил, что поскольку «водворение социализма» могло произойти «лишь как событие международного масштаба, Российская Федерация была лишь первой частицей будущей всемирной федерации социалистических республик» [18].
В те дни, когда принималась Конституция РСФСР, на территории бывшей Российской империи разгоралась Гражданская война. Разрастанию братоубийственного конфликта изрядно поспособствовали государства Антанты, которые подтолкнули к восстанию легионеров Чехословацкого корпуса [19]. «Линия Восточного (Чехословацкого) фронта в начале лета 1918 г. стремительно откатывалась на запад, а вместе с продвижением войск чехословацкого корпуса сюда приходит антибольшевистский террор» [20], – констатировал И. С. Ратьковский.
В ходе Гражданской войны, в отличие от белогвардейских генералов, лозунгом которых был «Единая и Неделимая Россия» [21], большевики проявляли тактическую гибкость и шли на уступки лидерам национальных движений. В /383/
17. Образование и развитие Союза Советских Социалистических Республик (в документах). М., 1973. С. 89.
18. Карр Э. История Советской России. Кн.1. М., 1990. С. 119.
19. См. подробнее: Гражданская война в России: взгляд через 100 лет. Проблемы истории и историографии / отв. редактор проф. В.В. Калашников. СПб, 2018. С. 11, 28, 62, 149; Назаров О. Восстание Чехословацкого корпуса // Историк. 2018. №.5 (41); Назаров О. Кровавый след легионеров // Историк. 2021. №.7–8 (78–80); Прайсман Л. Г. Чехословацкий корпус в 1918 г. // Вопросы истории. 2012. №№5, 6; Ратьковский И. С. Лето–осень 1918: хроника чехословацкого террора // Мир экономики и права. 2013. №11–12 и др.
20. Ратьковский И. С. Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917–1920 гг.). М., 2017. С. 13.
21. См. подробнее: Пученков А. С. Первый год Добровольческой армии. От возникновения «Алексеевской организации» до образования Вооруженных Сил на Юге России. Ноябрь 1917 – декабрь 1918 года. СПб., 2021. С. 502–511; 775–776.
итоге это помогло им не только укрепить свою власть, но сохранить территориальное ядро и независимость государства.
Практическая реализация права наций на самоопределение в условиях Гражданской войны и иностранной военной интервенции превратила бывшую Российскую империю в совокупность различных национально-государственных образований [22]. Польша, Финляндия, Литва, Латвия, Эстония и Тува обрели независимость. Бессарабия в 1918 году была захвачена Румынией. В составе РСФСР возник целый ряд автономных образований. Украина и Белоруссия получили статус независимых советских республик. В Средней Азии с 1920 года существовали Хорезмская и Бухарская народные советские республики. 6 апреля 1920 года на территории Забайкалья и Дальнего Востока Учредительным съездом трудящихся была провозглашена Дальневосточная республика (ДВР), в составе которой находилась Бурят-Монгольская автономная область. Чуть позже, в марте 1922 года ранее советизированные Грузия, Азербайджан и Армения образовали федеративный союз закавказских республик.
Взаимоотношения между советскими республиками не отличались ясностью. Выступая в марте 1921 года на Х съезде РКП(б) особоуполномоченный при Сводной дивизии Южной группы войск Владимир Затонский признался в том, что не знает «в каких взаимоотношениях мы сейчас находимся с РСФСР, мы, живущие на Украине, я лично не разобрался окончательно» [23]. Примечательно, что Затонский, участвовавший в ликвидации восстания моряков Кронштадта [24] и награжденный за это орденом Красного Знамени, в 1920-е годы был одним из немногих хорошо образованных украинских руководителей. До революции он окончил физико-математический факультет Киевского университета, потом работал приват-доцентом и преподавателем физики в Киевском политехническом институте.
Фактор Генуи
Неопределенность в отношениях между республиками плохо отражалась на работе органов власти. Председатель СНК Украинской ССР и член ЦК РКП(б) Христиан Раковский жаловался Сталину на то, что «центральные /384/
22. Вдовин А. И. Указ. соч. С. 31.
23. Х съезд .РКП(б): Стенографический отчет. М., 1963. С. 205.
24. Кронштадт 1921. Документы о событиях в Кронштадте весной 1921 г. Составление, введение и примечания В. П. Наумова, А. А. Косаковского. М., 1997. С. 176, 388.
органы в некоторых независимых республиках живут при полном неведении, что им дозволено предпринять и что запрещено, и часто рискуют быть уличены или в отсутствии инициативы, или в действиях, имеющих сепаратный характер» [25].
Импульс процессу воссоздания единого государства придали те, от кого не ждали – победившие в Первой мировой войне страны Антанты. В январе 1922 года они решили пригласить Советскую Россию в Геную на международную конференцию, созывавшуюся для решения финансовых, экономических и торговых вопросов. На ней западные государства хотели обсудить с представителями РСФСР судьбу долгов царского и Временного правительств и иностранной собственности в Советской России. Другие советские республики в Геную не пригласили.
Против самостоятельного участия в конференции советских республик в письме в ЦК РКП(б) высказался и народный комиссар иностранных дел РСФСР Георгий Чичерин: «Если мы на конференции заключим договоры как девять параллельных государств, это положение дел будет юридически надолго закреплено, и из этой путаницы возникнут многочисленные затруднения для нас в наших сношениях с Западом». Чичерин, как и целый ряд других большевиков, считал правильным включить все советские республики в состав РСФСР на правах автономий.
Эта идея была близка и Сталину. 12 января 1922 года он внес в Политбюро предложение начать подготовку к объединению республик в единое государство: «В связи с вопросом о составе и полномочиях нашей делегации на европейскую конференцию встает вопрос о наших независимых республиках (как советских, так и о ДВР). На конференции впервые придется столкнуться с вопросом о границах РСФСР и о юридических взаимоотношениях между независимыми республиками и РСФСР. Несомненно, что наши противники постараются вскрыть при этом всю неопределенность и противоречивость в этих взаимоотношениях, найдут щели и попытаются сделать невозможным единство дипломатического фронта между РСФСР и независимыми республиками, обойдут вопрос о ДВР... Считаясь с обрисованной выше нежелательной перспективой и исходя из необходимости установления единства дипломатического фронта, некоторые товарищи предлагают добиться в крат-/385/
25. Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 211.
-чайший срок объединения всех независимых республик с РСФСР на началах автономии».
В числе «некоторых товарищей» был и сам Сталин. Но более важно отметить то, что в январе 1922 года ни Ленин, ни Лев Троцкий, и вообще никто в руководстве ЦК РКП(б) против предложения объединить республики с РСФСР на началах автономии не возражал! И сделать это к началу Генуэзской конференции не позволил лишь дефицит времени.
В результате 22 февраля представители Азербайджанской, Армянской, Грузинской, Украинской, Белорусской, Хорезмской, Бухарской и Дальневосточной республик подписали протокол, поручив делегации РСФСР защищать их интересы в Генуе и подписывать от их имени выработанные на конференции акты, договоры и соглашения.
27 марта из Москвы в Геную в составе советской делегации во главе с Чичериным выехали представители республик Христиан Раковский, Буду Мдивани, Нариман Нариманов и Александр Бекзадян [26].
Сталинский план автономизации
План автономизации вновь встал в повестку дня после того, как 10 августа 1922 года Политбюро ЦК РКП(б) поручило Оргбюро ЦК создать комиссию и «к следующему Пленуму ЦК подготовить вопрос о взаимоотношениях РСФСР и независимых республик». На следующий день такая комиссия была образована. В нее вошли Сталин, Раковский, Валериан Куйбышев, Григорий (Серго) Орджоникидзе, Григорий Сокольников, а также представители республик – Агамали-оглы (Азербайджан), Александр Мясников (Армения), Буду Мдивани (Грузия), Григорий Петровский (Украина), Александр Червяков (Белоруссия), Яков Янсон (ДВР), Файзулла Ходжаев (Бухара) и Абдурахман Ходжаев (Хива) [27].
В конце августа Сталин представил на рассмотрение комиссии проект резолюции о взаимоотношениях РСФСР с независимыми республиками. Документ, впоследствии получивший широкую известность как сталинский план автономизации, предусматривал необходимость «признать целесообразным формальное вступление независимых Советских республик: Украины, Бело-/386/
26. Шейнис З. С. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, ученый. М., 1989. С. 192–193; 195.
27. Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 200.
руссии, Азербайджана, Грузии и Армении в состав РСФСР, оставив вопрос о Бухаре, Хорезме и ДВР открытым и ограничившись принятием договоров с ними по таможенному делу, внешней торговле, иностранным и военным делам и прочее» [28].
По сути, этот план, как отметил А. И. Вдовин, являлся «очередным выражением известного положения о РСФСР как воплощенной форме федерации всех советских республик» [29]. О праве выхода республик из состава РСФСР в нем ничего не говорилось.
Проект вызвал споры и между членами комиссии, и среди руководящих работников Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана, которым документ был отправлен. В середине сентября проект автономизации получил поддержку в ЦК Компартий Азербайджана и Армении. А вот ЦК Компартии Грузии 15 сентября большинством голосов – 19 против 6 – проект отклонил, постановив: «Объединение хозяйственных усилий и общей политики считаем необходимым, но с сохранением всех атрибутов независимости» [30]. Поскольку с 12 марта 1922 года три закавказские республики входили в Федеративный Союз Социалистических Советских республик Закавказья (в декабре преобразован в ЗСФСР), позиция грузин вызвала недовольство Закавказского краевого комитета РКП(б).
Не было единым по отношению к проекту и украинское руководство. Оно явно не спешило с заявлением своей позиции, прося перенести совещание в ЦК РКП(б), назначенное на 22 сентября, на 15 октября. Проект не получил одобрения и в Белоруссии. 16 сентября Пленум Центрального Бюро компартии Белоруссии постановил: «Считать целесообразным установление отношений между [нашими] комиссариатами и РСФСР аналогичных с отношениями, установленными между РСФСР и Украиной» [31]. А Украинская ССР была самостоятельной республикой.
Из членов комиссии против сталинского проекта сразу решительно выступил Раковский, предпочитавший федерацию со слабым центром. А в сентябре отдыхавший в Гурзуфе глава украинского правительства прислал в ЦК РКП(б) свои замечания: «Данный проект игнорирует, что Советская Федера-/387/
28. Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 192.
29. Вдовин А. И. Указ. соч. С. 33.
30. Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 196.
31. Там же. С. 197.
ция не является однородным национальным государством. В этом отношении проект резолюции является поворотным пунктом во всей национальной политике нашей партии. Его проведение, т. е. формальное упразднение независимых республик, явится источником затруднений как за границей, так и внутри Федерации» [32].
Таким образом, вопрос, каким быть будущему Союзу – унитарным государством или советской федерацией – сразу же вызвал горячие споры в ЦК РКП(б) и в республиках.
Письмо Сталина Ленину
В условиях разброда и шатаний в дело вмешался создатель и вождь большевистской партии. К тому времени состояние здоровья Ленина улучшилось, но он все еще находился в Горках. 22 сентября туда поступило письмо Сталина, посвященное определению взаимоотношений РСФСР с республиками, которое вызвало всплеск активности вождя. Послание Председателю Совнаркома РСФСР Генеральный секретарь ЦК начал с того, что констатировал «отсутствие всякого порядка и полный хаос» во взаимоотношениях между центром и окраинами, что создает «конфликты, обиды и раздражение». Такое положение, по его словам, возникло во время Гражданской войны, когда «мы ввиду интервенции вынуждены были демонстрировать либерализм Москвы в национальном вопросе» и, помимо своей воли, воспитали среди коммунистов «настоящих и последовательных социал-независимцев, требующих настоящей независимости во всех смыслах». И теперь, сокрушался генсек, «молодое поколение коммунистов на окраинах игру в независимость отказывается понимать как игру, упорно признавая слова о независимости за чистую монету и также упорно требуя от нас проведения в жизнь буквы конституции независимых республик».
Нарисовав тревожную картину, Сталин поставил ребром принципиальный вопрос: «Одно из двух, либо действительная независимость и тогда – невмешательство центра, …либо замена фиктивной независимости действительной внутренней автономией республик в смысле языка, культуры, юстиции, внутренних дел, земледелия и прочее». Сам генсек признал целесообразной автономизацию. Более того, он хотел, чтобы к Всероссийскому Съезду Советов ЦИКи Украины, Белоруссии, Армении, /388/
32. Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 211–212.
Азербайджана и Грузии «сами добровольно изъявили свое желание вступить в более тесные хозяйственные отношения с Москвой на началах автономии».
Свою позицию Сталин подкрепил и таким аргументом: «Сейчас речь идет о том, как бы не “обидеть” националов; через год, вероятно, речь пойдет о том, как бы не вызвать раскол в партии на этой почве, ибо “национальная” стихия работает на окраинах не в пользу единства советских республик, а формальная независимость благоприятствует этой работе» [33].
К сказанному Сталиным добавим, что «игра в независимость» мешала организации всего советского хозяйства как единой централизованной машины, что было мечтой Маркса и его последователей.
Готовясь к беседе с Лениным, Сталин 23 и 24 сентября собирал заседания комиссии Оргбюро ЦК, на которых председательствовал его сторонник секретарь ЦК Вячеслав Молотов. После голосования по поправкам комиссия приняла резолюцию о взаимоотношениях РСФСР с независимыми республиками, первый пункт которой ставил крест на их независимости: «Признать целесообразным заключение договора между советскими республиками Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении и РСФСР о формальном вступлении первых в состав РСФСР, оставив вопрос о Бухаре, Хорезме и ДВР открытым и ограничившись принятием договоров с ними по таможенному делу, внешней торговле, иностранным и военным делам и прочее» [34].
Принятая резолюция и другие материалы комиссии были направлены в Горки.
Изучив письмо и другие документы, 26 сентября Ленин принял Сталина. Их беседа продолжалась 2 часа 40 минут. После нее Ленин направил письмо Льву Каменеву (с постскриптумом «разослать копии всем членам Политбюро). В нем вождь большевиков, посетовав на то, что Сталин «немного имеет устремление торопиться» в решении «архиважного» вопроса, сообщил, что «одну уступку Сталин уже согласился сделать. В § 1 сказать вместо “вступления” в РСФСР – “Формальное объединение вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии”. Дух этой уступки, надеюсь, понятен: мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. /389/
33. Известия ЦК КПСС. 1989. №9. С.198–199.
34. Там же. С. 205.
и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию, “Союз Советских республик Европы и Азии”». В соответствии с новой конструкцией Ленин предложил создать Общефедеральный ВЦИК Союза Советских Республик Европы и Азии. «Важно, чтобы мы не давали пищи “независимцам”, не уничтожали их независимости, а создали еще новыйэтаж, федерацию равноправных республик» [35], – мотивировал Ленин свои предложения.
Для полноты картины добавим, что заселить «новый этаж» вождь большевиков планировал не только республиками, возникшими на руинах Российской империи. Как справедливо заметил историк Александр Елисеев, «Ленин хотел видеть в этом образовании разные страны, в первую очередь промышленно развитые государства Европы. Вхождение таковых в состав единого Российского государства казалось ему весьма проблематичным. Другое дело – вхождение в наднациональный союз суверенных государственных образований».
Продолжая размышлять о том, каким быть будущему Союзу, в последние дни сентября Ленин принял в Горках сторонников разных точек зрения. 27 сентября он переговорил с горячим сторонником плана автономизации Орджоникидзе, затем принял категорически против него выступавшего Мдивани. В последние дни сентября Ленин встретился с противниками автономизации членами ЦК Компартии Грузии Михаилом Окуджавой, Владимиром Думбадзе и Котэ Цинцадзе, а также с председателем армянского Совнаркома Мясниковым, который разделял идею автономизации.
В результате накануне октябрьского Пленума ЦК в проекте постановления комиссии ЦК появилась новая формулировка: «Признать необходимым заключение договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских Республик и РСФСР об объединении их в “Союз Социалистических Советских Республик” с оставлением за каждой из них права свободного выхода из состава “Союза”». В. Я. Гросул констатировал: «Это был первый и важнейший пункт проекта постановления комиссии, предложившей, таким образом, и новое название будущего государства – Союз Социалистических Советских Республик. Далее следовали предложения по организации государственных органов, в соответствии с /390/
35. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 211–212.
которыми часть комиссариатов подлежала союзному подчинению, а часть республиканскому».
Но вот что интересно. Проект постановления был разослан членам и кандидатам ЦК за подписью членов комиссии Сталина, Орджоникидзе, Мясникова и Молотова [36]. Генсек, согласившись с имевшим принципиальный характер предложением Ленина, объединить независимые республики в новый союз, о своем плане автономизации в дальнейшем старался не упоминать. Более того, при больном Ленине, как небезосновательно заметил доктор исторических наук А. В. Шубин, «именно Сталин стал архитектором нового Союза».
6 октября Пленум ЦК РКП(б) по докладу Сталина утвердил проект резолюции комиссии «по вопросу о взаимоотношениях между РСФСР и независимыми республиками», признав необходимость заключения договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских республик и РСФСР об их объединении в Союз Социалистических Советских Республик с сохранением за каждой из них права свободного выхода из состава Союза. Пленум ЦК постановил для выработки советского законодательства о союзе республик и проведения его через съезд Советов создать новую комиссию ЦК в составе Сталина, Чичерина, Каменева, Михаила Калинина, Георгия Пятакова, Алексея Рыкова и представителей Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении.
В вопросе создания будущего Союза аргументы и авторитет Ленина сыграли решающую роль. И хотя споры внутри партии после этого не прекратились, а в ЦК Компартии Грузии они привели к скандалу и рукоприкладству со стороны Орджоникидзе [37], после 6 октября процесс создания союзного государства вышел на финишную прямую.
Переломный день в истории
18 ноября «Правда» опубликовала интервью Сталина. Рассказывая о подготовке к созданию СССР, он заявил, что инициатива объединения исходила от закавказских республик, Украины и Белоруссии. При этом генсек подчеркнул, что «упразднение национальных республик явилось бы реакционным аб-/391/
36. Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 206.
37. Большевистское руководство. Переписка 1912–1927. Сборник документов. М., 1996.
С. 268–270.
-сурдом, требующим упразднения нерусских национальностей, их обрусения, т. е. реакционным донкихотством, вызывающим возражения даже со стороны таких мракобесов русского шовинизма, как черносотенец Шульгин» [38].
К 30 ноября комиссия ЦК разработала Основные пункты Конституции СССР, которые были разосланы в компартии республик для обсуждения. 18 декабря Пленум ЦК РКП(б) утвердил проекты Декларации об образовании Союза ССР и Договора об образовании Союза ССР. К тому времени состоялись съезды Советов объединявшихся в Союз республик – VII Всеукраинский, IV Всебелорусский и I Закавказский (на нем Армения, Азербайджан и Грузия образовали Закавказскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику). Все съезды приняли решения о создании СССР.
Последним 26 декабря такое решение после доклада Сталина принял X Всероссийский съезд Советов. Российская Федерация к тому времени увеличилась территориально. ДВР была освобождена от японских оккупантов и белогвардейцев и 15 ноября прекратила свое существование, войдя в состав РСФСР.
I съезд Советов СССР начал работу 30 декабря в Москве в Большом театре. На него прибыло 2214 делегатов. Съезд открыл член партии с 1898 года, бывший агент газеты «Искра» и участник Декабрьского вооруженного восстания 1905 года в Москве Петр Смидович. Затем Авель Енукидзе внес предложение избрать почетным председателем Ленина. Съезд поддержал его единодушно, как и предложение Михаила Фрунзе избрать председателем съезда Михаила Калинина.
Повестка дня состояла из трех вопросов – отдельное рассмотрение Декларации и Договора об образовании СССР и выборы Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР.
С докладом об образовании СССР выступил Сталин. Он заявил, что «сегодняшний день является переломным», так как закончился старый период, «когда советские республики, хотя и действовали вместе, но шли врозь, занятые, прежде всего, вопросом своего существования». Теперь же начинается новый период – период объединения республик в единое союзное государство. По словам генсека это свидетельствует о стремлении Советской власти /392/
38. Сталин И. В. Сочинения. М., 1947. Т. 5. С. 141.
развиться «в серьезную международную силу», способную изменить международную обстановку в интересах трудящихся всего мира [39].
В тот же день съезд принял Декларацию об образовании СССР и Договор об образовании СССР. Декларация и ст. 26 Договора признавали за каждой республикой «право свободного выхода из Союза» [40]. Однако механизм реализации этого права нигде не был прописан.
Договор об образовании СССР определил взаимоотношения между республиками и центром. В компетенцию союзных органов передавались вопросы внешней политики, внешней торговли, финансов, обороны, путей сообщения, связи. Остальные сферы оставались в ведении союзных республик. Высшим органом страны объявлялся Всесоюзный съезд Советов, а в перерывах между его созывами – Центральный Исполнительный Комитет СССР. Первым председателем ЦИК избрали Калинина, а сопредседателями – Петровского, Нариманова и Червякова. Совет Народных Комиссаров СССР возглавил Ленин.
Декларация и Договор об образовании СССР легли в основу Конституции СССР, которую 31 января 1924 года принял II Всесоюзный съезд Советов. Всесоюзная перепись населения 1926 года установила то, что на территории СССР проживали около двухсот наций и народностей, ни одна из которых не была и не считала себя лишней в братской семье советских народов.
39. Сталин И. В. Сочинения. М., 1947. Т. 5. С. 156.
40. Образование и развитие Союза Советских Социалистических Республик (в документах).
М., 1973. С. 268.
К 100-летию окончания Гражданской войны и образования СССР. СПб.: Изд-во СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2022. С. 378-393.
-
Иоффе Г.З. Перестройка. Финал советской истории. Разрозненные заметки о людях и их делах // К 100-летию окончания Гражданской войны и образования СССР. СПб.: Изд-во СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2022. С. 329-358.
By Военкомуезд
Г. З. Иоффе
Перестройка. Финал советской истории
Разрозненные заметки о людях и их делах
На первых порах перестройка захватила, пожалуй, не столько осмысление советского настоящего, сколько советского прошлого.
Она все больше и больше превращалась в ристалище, втягивая не только тех, кто непосредственно находился на «историческом фронте», но вообще круги, связанные с историей: театралов, кинодеятелей и проч. По мнению перестроечного экономиста О. Лациса, произошел «почти шизофренический сдвиг центра общественного внимания к проблемам нашего прошлого» [1]. Правда, в авангард боев ринулись публицисты и литераторы. Профессиональные же историки, хорошо знавшие почем «фунт идеологического лиха», не очень спешили, присматривались, примеривались, выжидали: а надолго ли этот «горбачевизм»? Да и история вообще в основном дело неспешное. Профессиональная историография Советского периода «легла на дно». У нас в Институте директором был посланец отдела науки ЦК Хромов Семен Спиридонович, по прозвищу «Хромосема». Теперь директора выбирали. Выбрали, но не слишком удачно. Как писал протопоп Аввакум, был он «прилежаша к питию хмельному».
В «Доме на набережной», в квартире ультраперестроечного драматурга Михаила Шатрова собирались разные люди – актеры, журналисты, писатели и, конечно, историки. Обсуждались текущие события и перестройка. Очевидным было двоякое мнение. С одной стороны, это – кто, которые, как теперь видно, углядели тяжкие последствия перестройки. В «Литературной
России» в конце марта 1987 г. были опубликованы высказывания С. Михалкова, П. Проскурина, И. Шундика, Ю. Бондарева и др. Шундик считал, что одно дело, когда ветер «наполняет паруса нашего корабля», и совсем другое, когда от ветра «корабль раскачивается». Как в перестройку… Бондарев шел еще дальше и говорил о необходимости устройства для перестройщиков «нового Сталинграда». Этих людей называли «красно-коричневыми». С другой стороны, давили либеральные радикалы и радикальные либералы, называвшие себя демократами. В народе их окрестили «демшизой». Они давили как /329/
1. Лацис О. Тщательно спланированное самоубийство. М., 2001. С. 213.
изнутри, так и извне. Интеллектуалы-изгнанники Ю. Любимов, В. Аксенов, А. Зиновьев и др. в письме, напечатанном 29 марта 1987 г. в «Московских новостях», жестко требовали от Горбачева доказательств серьезности и искренности его перестроечных намерений.
Одним из первых на перестроечное поле вышел красавчик Юрий Афанасьев. Он после окончания МГУ сразу пошел по комсомольско-партийной дороге. Ко времени перестройки являлся ректором Историко-архивного института и быстро превратил его в некий форум, где при стечении народа энергично «смывались белые пятна истории» и поднимались запретные темы под знаменем «настоящего марксизма». Хорошо запомнилось одно из первых выступлений на тему «Сталин: личность и символ» сотрудника нашего Института Ю. Борисова. Вся улица 25-го октября – перекрыта дружинниками и милицией. Толпа рвется по ступенькам в двери института. Там «пробки». Лезут даже в окна. Шум, гам, как перед футболом. Секретарь Афанасьева провела нас, несколько человек, каким-то черным ходом, через двор. В зале – телевидение, журналисты с микрофонами. Суета страшная...
Историко-архивный институт находился в старинном здании. Это потом, когда после «путча» ГКЧП партийное имущество расхватывалось шустрыми парнями, Афанасьев захватил для своего института здание Высшей партшколы при ЦК на Миусах.
В итоге у Борисова выходила примерно такая концепция: субъективно Сталин – преступник, но объективно он крепил государство и строил социализм.
Когда мы уходили, мой однокурсник Зиновий Черняк сказал:
– Борисову надо было закончить фразой: «Когда построенное государство повернулось к народу лицом, он закричал от ужаса».
Черняк был фронтовик, с одной рукой, сын расстрелянного в 38-м году отца.
***
По-видимому, в «верхах» начали понимать, что гласность в исторической науке и публицистике вот-вот выльется в непозволительную «вольность».
В мае 1987 г., «Московские новости» напечатали «Письмо 4-х». Одним из «четырех» был бывший ректор Историко-архивного института Н. Мурашов, известный как «крутой» сталинист. Другим был заведовавший Сектором истории Октябрьской революции нашего института П. Соболев – личность довольно колоритная. Бывший, кажется, одним из работников разгромленного /330/ вскоре после войны Ленинградского обкома. Крепкий догматический орешек. Теперь в составе «четверки» он в идеологическом раздражении укусил, в частности, Афанасьева, обвинив его в... троцкизме!
После «Письма 4-х» разграничительная линия на «историческом фронте» как будто определилась. Одну сторону представлял Афанасьев со своим институтом, по другую – мурашовцы-соболевцы. Казалось, пора было, как говорил Горбачев, и нам «обменяться и определиться». Как-то сказал об этом своему шефу – академику И. И. Минцу, комиссару Червонного казачества в гражданской войне (командовал герой гражданской войны В. Примаков).
– Так с кем мы будем, Исаак Израилевич, с афанасьевцами или с «четверкой»? Каким будет наш выбор?
– А я уже давно сделал выбор, – ответил он.
– Какой?
– Я выбрал ЦК. Возьмите материалы пленумов ЦК, выступление Горбачева – вот вам и выбор.
Он всегда выбирал очередной ЦК. Это он в 1953 г. еще с двумя «элитными» евреями собирал подписи о наказании всех евреев за «убийц в белых халатах» Но не вышло: Сталин помер.
Между тем «линия Афанасьева» все более пробивала себе дорогу. Он стал своим в главной цитадели московской интеллигентской элиты – Центральном доме литераторов на ул. Воровского. Там шумно обсуждались его статьи, там он призывал вернуть «реки общественно-политических наук» в их естественное состояние, громил наше «беспробудное единство». Из институтских его поддерживали П. Волобуев и особенно В. Поликарпов. Волобуев в 1970-х гг. был директором Института истории СССР, возглавлял так называемое «новое направление», утверждавшее, что корни Октября находились не в экономической основе страны, а в большей мере определялись политической ситуацией. Это вызвало ярое недовольство в ЦК и ИМЛ.
К «новому направлению» примкнули такие талантливые историки как К. Тарновский, В. Данилов, А. Аврех и др. Все они в той или иной степени претерпели гонения от цековских руководителей. Тарновскому и Данилову блокировали защиты докторских диссертаций, Волобуева сняли с директорства и «сослали» в Институт истории естествознания и техники, откуда он вернулся в гражданскую историю уже во времена перестройки. Потом он сменил Минца на посту председателя Научного совета по истории Октября. /331/
Шло лето 1987 г. Активно действовали публицисты, ломая заскорузлости советской исторической науки. Помню, как после обсуждения каких-то исторических проблем в редакции «Московских новостей» (В. Сироткин, В. Игнатьев, В. Шевелев, В. Логинов и др.), в коридоре мы столкнулись с работавшим там Леном Карпинским – он был сыном друга Ленина, в дальнейшем, после ухода Е. Яковлева, он стал главным редактором этой газеты).
– Что вы там обсуждали? – спросил он, дымя сигаретой.
– Советскую историографию.
Он усмехнулся деланно удивленно:
– А разве была такая?
– А по-вашему не было?
Он пожал плечами.
«Московские новости», уже ставшие чуть ли не флагманом перестройки, мощно вторгались и в историю. Заведующий отделом морали и права Володя Шевелев открыл рубрику «Былое», где было напечатано немало интересных статей, отходивших от стереотипов официальной историографии.
Те, кто еще помнят «зарю перестройки», в ответ на вопрос о главных ее ударных отрядах наверняка назовут «Московские новости» при главном редакторе, бывшем лениноведе Е. Яковлеве, и «Огонек» при В. Коротиче. Но одним из первопроходцев перестройки на «историческом фронте была» поначалу и газета «Советская Россия». Та самая «Советская Россия», которую впоследствии демократы презрительно называли «Савраской» за ее пророссийский и прокоммунистический дух. Но «Советская Россия», возглавляемая тогда В. Чикиным, активно решительно занялась ликвидацией «белых пятен» в истории. Немалую роль в этом сыграл заместитель Чикина В. Иванов. Он предоставлял страницы газеты многим нетрадиционным темам, которые, правда, трактовались с прежних позиций. Но сама новизна тематики уже плохо увязывалась с ними. «Советская Россия» напечатала, в частности, статьи о «военспецах», власовцах, расстреле царской семьи в Екатеринбурге. Это публикация получила отклик даже за границей, хотя тогда еще мало кто мог предположить, что уже совсем скоро «романовская тема» вызовет настоящий бум. Позиция, занятая «Советской Россией», – свидетельство того, что горбачевская перестройка на первых порах находила поддержку партийных /332/ кругов. Но они понимали и воспринимали ее ограничено, в рамках существовавшей политической системы. Когда же они увидели, куда идет дело, то сказали: «Стоп».
Не случайно Е. Лигачев выбрал «Советскую Россию», чтобы в марте 1988 г. напечатать в ней нашумевший «манифест антиперестройки» Нины Андреевой, названный «Не могу поступиться принципами». Иванов рассказал мне, как сразу после публикации статьи Андреевой Чикину позвонил Горбачев и крыл его многоэтажным матом. Мат плотно употреблял наш первый «перестройщик», также как второй плотно употреблял алкоголь.
А у Шатрова, часто бывали О. Ефремов со своим театрально-литературным «оруженосцем» А. Смелянским, Е. Амбарцумов, его друг. Театр переживал тяжкий кризис: столкнулись «ефремовцы» и «доронинцы». У Шатрова собирались «ефремовцы», которые рассказывали, будто «черносотенные доронинцы» распространяют слухи о Ефремове как человеке, «прилежащему к питию хмельному» и потому попавшем под влияние шатровых, гельманов, смелянских.
Сгрудившись за большим столом в гостиной, народные и заслуженные под руководством Смелянского писали «наверх» разного рода бумаги в защиту своих позиций.
Нередко обсуждения пьес и даже писание некоторых их кусков переносились в Переделкино. Тут бывал драматург М. Рощин, последними словами крывший всю «советскость». Заходил А. Рыбаков, уже прославившийся «Детьми Арбата» и собиравший материалы для книги о времени «московских процессов» 37–38 гг. Маленький крепыш, с немного хмуроватым лицом, он производил впечатление очень волевого, напористого, уверенного в себе человека. Однажды он прокомментировал статью некоего А. Горбачева из журнала «Молодой гвардии», направленную против «сверхперестроечности»
«Огонька» и «Московских новостей»:
– Для молодогвардейцев перестройка – это угроза проникновения в Россию Запада, точнее – масонства, еще точнее – жидо-масонства. А им бы хотелось перестройки на славянофильский манер и «Русскую партию».
– По Вашему мнению, Анатолий Наумович, преуспеют они? – спросил кто-то из присутствовавших. /334/
– Нет, – сказал Рыбаков. – Я знаю, что они были у Брежнева, и он им сказал: нельзя, мы же интернационалисты!
Между тем обстановка на «историческом фронте» непрерывно усложнялась. У нас в Институте истории явно «зашатались» сектора, тематически связанные с советским периодом. Вообще вся организационная структура, связанная с этой проблематикой (да и иной), пошла прахом. Дошло до того, что в подземных переходах метро можно было купить почти любое свидетельство об образовании: вузовское, кандидатское, даже докторское.
В середине сентября 1987 г. зашла речь о подготовке новой книги по истории КПСС. Нас пригласили к директору института академику Г. Смирнову, которого за глаза в историко-партийных кругах звали Лукичом. Лукич был крупным мужчиной, на лице которого выделялись очки с толстыми стеклами. Но и они не скрывали его сильнейшей близорукости, что придавало лицу мягкое, доброе выражение. В огромном директорском кабинете, устланном мягким ковром, собралось несколько наших институтских и имэловцев. Присутствовал и главред «Московских новостей» Е. Яковлев, ранее известный как лениновед.
Смирнов говорил просто, ясно. Не чувствовалось никаких следов академичности. Он сказал, что о новой книге уже думают в Политбюро. Решения пока никакого нет, но оно вот-вот может последовать, и уж тогда-то для работы будут созданы все условия, в том числе проживание членов группы на «цековской даче», скорее всего в Серебряном бору. Затем стали задавать вопросы. Хотелось знать, насколько все же раздвигаются рамки для свободного изложения материала? Лукич поднял палец вверх и сказал:
– Видите, какие в ИМЛ высокие потолки? И для вас теперь устанавливаются такие же очень высокие потолки [2].
Наша «имэловская группа», собранная для написания истории КПСС, встречалась не часто, тем более в полном составе. Время шло к 70-й годовщине /335/
2. Через 10 лет после описываемых событий мне попалась интереснейшая книга Лукича, его мемуары «Уроки минувшего». Он писал о том, как у него росло отрицательное отношение к горбачевской перестройке:
– Речи Михаила Сергеевича о социалистическом выборе, великой правоте Октябрьской революции, об укреплении социализма в СССР через перестройку – были не более чем пустая риторика, предназначенная для маскировки и обмана людей.
Октябрьской революции, и общественность по традиции ждала руководящего выступления. Никто не сомневался, что на сей раз выступит сам Горбачев.
А по Москве – в научных учреждениях, издательствах, редакциях – по-всюду с нарастающим темпом «вертелись» «круглые столы», за которыми шли горячие споры о прошлом. Часто бывавший в «Доме на набережной» юный Саша Буравский сразу стал знаменит своей пьесой, которая называлась «Говори!». Ее поставил в театре Ермоловой «крутой» В. Фокин, и попасть на спектакль было очень трудно. Над входом в театр долго висело полотнище с надписью: «Говори!».
И Москва, во всяком случае так называемая «интеллектуальная элита», говорила. Говорила чуть ли не взахлеб. Вспоминался атаман А. Каледин, который, обращаясь к Донскому правительству в январе 1918 г., сказал: «Господа, говорите короче! Ведь от болтовни погибла Россия!»
А в АПН его глава, похожий на монаха какого-нибудь католического ордена, В. Фалин, собрал у себя «звезд перестройки»:
Ю. Афанасьева, философа А. Бутенко, историков П. Волобуева, В. Поликарпова, еще нескольких человек. Говорили опять взахлеб. Несколько часов. Афанасьев теперь уже отверг поколебленные, но еще не отброшенные рамки марксизма-ленинизма.
– То, что мы сотворили, – говорил он, – с социализмом не имеет ничего общего. Тут нечего подсчитывать плюсы и минусы. Теперь требуется национальное покаяние за революцию и за все то, что делалось впоследствии, за стремление установить во всем мире наши порядки.
Он напомнил, как на ТВ в программе «Время» наша пятиконечная звездочка облетает, охватывает весь земной шар. Резко отозвался о нашем старике Минце, у которого раньше был аспирантом, назвав его, «самым рьяным проводником сталинских схем в истории».
Хорошо выступил Волобуев. Он говорил о возможных альтернативах 1917 г., и это прозвучало очень актуально, так как все чувствовали, что страна опять на развилке дороги: направо пойдешь, налево пойдешь...
В первых числах ноября, наконец, выступил Горбачев. Он намного больше, чем обычно в такого рода докладах, сказал о Февральской революции, а об Октябре, несмотря на некоторые новшества, говорил в привычных рамках «героической концепции». Некоторые прорабы перестройки сокрушенно цо-/335/-кали языками: ждали большего. 6 ноября состоялся прогон шатровского «Бреста» в театре Вахтангова. Спектакль поставил знаменитый грузинский режиссер Р. Стуруа, Ленина играл М. Ульянов, В. Лановой – Троцкого, А. Филиппенко – Бухарина. Перед входом в театр встретил Афанасьева. Он кого-то ждал.
Я спросил его, что он думает о докладе Горбачева.
– Да, подвел нас Михаил Сергеевич, подвел! – сказал он то ли сокрушенно, то ли с пониманием того, что иного от него и ждать было нельзя.
А Горбачев с Раисой уже прибыли в театр, уселись в свою ложу, их приветствовали аплодисментами, но не слишком бурными. Спектакль был встречен хорошо. Ульянов спрыгнул со сцены, подошел к ложе, обнимался и целовался с Горбачевым и Раисой...
И все же осталось какое-то странное впечатление. Ленин дико кричал, падал на пол, становился перед Троцким на колени, умолял его подписать мирный договор в Бресте. А Троцкий появлялся из стены в бурке, со свечой в одной руке и дирижерской палочкой в другой... Какую-то ерунду придумал знаменитый грузинский режиссер...
Но «Брест» был уже пройденным этапом. Ефремов хотел поставить свой спектакль, сказать нечто, способное повлиять на общественный настрой. Это он связывал с «Дальше, дальше, дальше...». Пьеса уже была передана главному редактору «Знамени» Г. Бакланову, но он, естественно, не мог «тиснуть» ее в журнале без санкции ИМЛ. Послали туда. За подписью Лукича оттуда пришла какая-то кислая бумага с разного рода замечаниями. Смысл их сводился к тому, что нельзя отказывать Сталину в деле построения социализма, и что его построили, хотя, конечно, были допущены ошибки и просчеты. Бухаринская же альтернатива Сталину (Бухарина в это время пытались поднять на пьедестал) «не учитывала фактора времени». Снова состоялся сбор в «Доме на набережной». Приехавший Ефремов сказал, что «Брест» Стуруа ему не по душе. Тут же он изобразил свое понимание в лицах. Получилось здорово. Ему хотелось, чтобы Ленин был показан как человек, создавший Сталину «предпосылки», но ужаснувшийся содеянному. Его поддержал Лен Карпинский, который говорил без умолку, зажигал одну сигарету за другой, не давая никому сказать слова, никого не слушая. Ни к чему не пришли. /336/
Примерно в это же время на «небосклоне» нашего Научного совета появился любопытный человек. Его звали Гелий Рябов. В узких кинематографических кругах он был известен как сценарист фильма «Рожденные революцией», посвященного первым годам советской милиции и удостоенного Государственной премии. Теперь Гелий Трофимович замыслил создание многосерийного исторического полотна о Гражданской войне, войне белых и красных. Фильм, по его словам, должен был покончить с однобокостью, с героизацией красных и, так сказать, очернением белых. В нашем институте, вернее в Научном совете, Рябов хлопотал о бумажке, позволяющей ему подкрепить заявку на такого рода фильм. Минц бумажку подмахнул, но на этом встречи с Рябовым не прекратились. Узнав, что я интересуюсь судьбой последних Романовых, он и его энергичная супруга Оля «подначивали» предложить издательству, в котором трудилась Оля, рукопись книги о царе и его семье после отречения. Однажды (это было уже в 1988 г.) я побывал у Рябова дома. Прошли в его комнату-кабинет, и я... ахнул от неожиданности. Все стены комнаты были увешаны портретами и фотографиями царствующих особ, великих князей, белых генералов и т. д. Тут Рябов поведал мне, что еще в 1979 г. вместе со своим приятелем-геологом он, опираясь на некоторые секретные архивные материалы и, прежде всего на, сверхсекретную «Записку Юровского» (коменданта Ипатьевского дома в 1918 г.), хранившуюся в партархиве, нашел и раскопал место, где Юровский со товарищи тайно погребли останки царской семьи и ее слуг. Таким образом, он нашел то, что не мог найти в 1919 г. колчаковский следователь Н. Соколов, ходивший по деревенскому настилу на Коптяковском проселке в Поросенковом лугу и не подозревавший, что там, под настилом – царские останки. Не верилось ушам. А Рябов показывал какие-то бережно хранимые альбомы, экспонаты, небольшую коробочку, под стеклом которой лежали рыжеватые волосы, по убеждению Рябова, с головы самого императора. Все это представлялось невероятным! Казалось, екатеринбургские события 1918 г. вторглись в эту комнату, а люди, захваченные ими, чуть ли не вживе появились в ней... Прошло немного времени, и «Огонек» (с комментариями драматурга Э. Радзинского) напечатал «Записку Юровского», рассказывающую, как была уничтожена царская семья в июле 1918 г. Радзинский опередил Рябова. Тема вышла из тьмы и тут же была подхвачена. Рябов был смущен и недоволен. Он говорил, что Рад-/338/-зинский «испортил тему», пытался, по его словам, переговорить с ним, звонил ему по телефону, но тот якобы ответил ненормативной лексикой.
Романовская тема вызвала настоящий бум, в котором история начала смешиваться с политикой и даже с коммерцией. В конце 1988 или начале 1989 г. открылся новый популярный исторический журнал «Родина». Его главный редактор В. Долматов пришел из «Советской России». По его предложению мы с Рябовым написали статьи о казни Романовых... Вскоре «Московские новости» опубликовали рябовскую статью о находке царских останков под Екатеринбургом. Сенсация была полная [3].
«Белые пятна», связанные с последними Романовыми, не только исчезали с исторической карты, но появлялись новые. Одним из них был комиссар В. В. Яковлев (К. Мячин), по заданию Свердлова перевозивший Романовых из Тобольска в Екатеринбург весной 1918 г. Его судьба прослеживалась примерно до осени 1918 г., а потом он исчезал. И вдруг... Из Свердловска раздался телефонный звонок. Объявилась дочь того самого Яковлева! Позднее Елена Константиновна (так ее звали) побывала в Москве, привезла архив отца, сохранившийся после его ареста в 1938 г. Материалы архива не давали точного ответа на вопрос о том, какую же цель преследовала Москва, вывозя бывшего царя и его семью из Тобольска. Из яковлевских документов следовало, что Екатеринбург стал для них вынужденной остановкой. «Эпопея Яковлева» порождала несколько версий. Вместе с тем она отражала какую-то неопределенность позиции самих большевистских «верхов» относительно судьбы Романовых, и не исключено, что Ипатьевский дом стал трагическим итогом взаимодействия разных сил: борьбы политических группировок, решений вполне конкретных людей. Скоро, как уже сказано, романовская тема вырвалась из-под многолетнего сурового запрета и прямо-таки захватила умы. Ее старались использовать в определенных целях: национально-патриотические круги – в одних, либеральные – в других. /338/
3. Впоследствии Г. Рябов опубликовал книжку «Как это было», в которой изложил историю поисков останков убитых бывших венценосцев, всего того, что происходило вокруг, а также свое монархическое кредо. Эта книга наводила на мысль, что «тайные раскопки» Рябова имели какую-то скрытую поддержку со стороны «сильных мира сего». Одним из них скорее всего мог быть министр внутренних дел того времени Н. Щелоков – могучая фигура брежневско-андроповского времени с трагической судьбой: он сам и его жена покончили жизнь самоубийством. Если за спиной Рябова действительно незримо стоял Щелоков, что он мог хотеть? Какую цель преследовал?
В 1987 г. в ЦК было принято решение о создании группы историков, предназначенной для написания новой книги по истории КПСС. Прошел год, нас, членов группы, пригласили в ИМЛ. Но уже чувствовалось, что этот замысел опаздывает, так как подули ветры, ничего общего с КПСС и ее историей не имеющие. На этом сборе Лукич призвал присутствовавших «не выносить за стены ИМЛ то, что здесь говорится», хотя было совершенно непонятно, что именно тут говорилось не подлежащего разглашению. После этого предупреждения Лукич удалился, а заседание повел его заместитель В. Журавлев. Обсудили предложенный график и решили представить первый вариант текстов к марту.
А весы перестройки колебались, во всяком случае, в представлениях значительной части интеллигенции. У нас на Патриарших прудах, куда каждое утро стекались желающие «убежать от инфаркта», перспективы перестройки обсуждались весьма горячо. Родион Щедрин, знаменитый композитор и муж еще более знаменитой Майи Плисецкой, приезжавший в Москву из Мюнхена и иногда принимавший в этих обсуждениях участие, рассказал, как в ходе одного из совещаний с представителями прессы на самом «верху» кто-то поведал о примечательном случае. Некая газета резко покритиковала министра (или замминистра); на другой день министр позвонил в газету и сказал журналисту:
– Имей в виду, скоро все это кончится, и я тебя посажу!
12 января 1988 г. в «Правде» появилось письмо ветерана Б. Мухина.
– Очень жаль, – говорилось в нем, – что в такое замечательное время развития Октябрьской революции встречаешь писания, когда иной автор бездумно или с умыслом, вкривь и вкось передергивая события и факты, пытается дискредитировать героев прошлого, а по сути наш строй, нашу историю, все, что нам дорого и свято.
Все понимали, что, когда дело доходит до «слова ветеранов», то это серьезно. И действительно, та же «Правда» в конце января и в феврале ударила по «Дальше, дальше, дальше...». Некоторые институтские историки попытались организовать ответ. Сразу же выявились твердые «подписанты», те, кто потихоньку «отваливал», и колебавшиеся. Хотели подключить к списку подписавшихся двух академиков – И. И. Минца и А. М. Самсонова. Самсонов подписал, а Минц под разными предлогами «ускользнул». Ускользнул и /339/ профессор Историко-архивного института Е. А. Луцкий. Это был сын знаменитого большевика А. Луцкого, сожженного будто бы в паровозной топке вместе с С. Лазо на Дальнем Востоке в 1918 г. А вот сын такого героя побоялся поставить подпись под никому не нужным письмом. Путь, пройденный большевиками?... Он будет понятен, если сказать, что молодой Луцкий был учеником когда-то главного советского историка М. Н. Покровского и вместе с некоторыми другими его учениками участвовал в поношении учителя. Как писал Троцкий, «шло освобождение мещанина из большевика».
В середине марта «грянула» уже упоминавшаяся статья Нины Андреевой. Завоевания Октября, говорилось в ней, под угрозой со стороны тех, кого Октябрь не успел искоренить: кулаков, нэпманов, басмачей, «наследников Дана, Мартова, Троцкого, Ягоды». Такие люди и раньше хотели и теперь хотят «впрыснуть» в Россию отраву капиталистического Запада. Прошлась Андреева и по Шатрову: повторяет-де сочинения троцкиста Б. Суварина. Пока «буксовала» шатровская «Дальше, дальше, дальше» В. Фокин – парень с лицом и голосом «крутого» – поставил в театре им. Ермоловой «Второй день свободы» С. Буравского. Спектакль этот почему-то был принят вяло, а в нем имелось нечто созвучное нашему времени. Речь шла о французских революционерах конца XVIII в. Вот они уже зашли далеко, уже пошла террористическая резня, мясорубка. Робеспьер в задумчивости: остановиться? Кутон требует «дальше, дальше», иначе «сметут». Тут пьеса кончалась. Присутствовавший на прогоне «прораб перестройки» А. Нуйкин сказал на обсуждении, что это недостаток: надо внести ясность. А мне показалось, что это как раз достоинство. Что с ней делать-то, со свободой, на второй день?
В те же дни в порядке «верчения» еще одного «круглого стола» или чего-то в этом роде довелось побывать в Ждановском райкоме КПСС. В кабинете первого секретаря, молодой и энергичной Р. Жуковой собралась верхушка райкомовского аппарата. Шатров и бывший имэловец В. Логинов говорили об истории и перестройке. Пили чай с «заморским» печеньем. Потом Жукова рассказывала много такого, что сегодня выглядит как некое провидение.
– В горбачевских кооперативах, – говорила она – пока – жулики, в перестройке – горлопаны. Старики уходят из партии («не могу быть полезным», «нечем платить взносы» и т. п.). Экономика не работает. Густым потоком идет рвачество, махровое корыстолюбие. Идет просто «расхищение пирога»... /340/
4 апреля в ВТО состоялась прямо-таки незабываемая встреча авторского коллектива «Московских новостей» с театральными деятелями. Пробиться в зал было невозможно. Смелянский просто протащил нас (В. Логинова, Н. Наумова из МГУ, меня) какими-то черными лестницами прямо на сцену, принесли стулья, и мы расположились за спинами «авторского коллектива». Весь зал был перед нами. Заметил Б. Окуджаву, писателя В. Кондратьева, космонавта А. Гречко, многих актеров «Таганки». Журналистка Е. Альбац требовала суда над «сталинскими следователями», еще какая-то дама громила Н. Андрееву. Экономист Лисичкин призывал к «очищению марксизма» и к «расшифровке (?) Политбюро». Потом к микрофону подошел Юра Карякин. Он говорил языком Достоевского об «откровенной тайне перестройки: спасении России от безнравственности, позора и греха стукачества». После А. Аджубея, который рассказал о том, как в 1964 г. аппаратчики сняли Хрущева, вышел толстый, похожий на нахохлившуюся птицу косолапый Г. Попов. Говорили, что его выгнали из МГУ за то, что «брал на лапу». Он призывал к тому, чтобы уж на сей раз никоим образом не допустить очередного триумфа проклятых партаппаратчиков, клялся, что теперь прогрессивная интеллигенция будет стоять до последнего. Казалось, в зале вот-вот потянет порохом. «Элита» интеллигенции распалялась, раскаляла себя.
В 20-х числах апреля в Доме ученых на Кропоткинской собралась «Московская трибуна» по случаю состоявшихся выборов Съезда народных депутатов. Особо долгой овацией встретили А. Д. Сахарова. Афанасьев говорил, что партия уже явно отстала от темпа тех демократических процессов, которые идут в обществе. Е. Амбарцумов чуть ли не предлагал провозгласить Съезд Учредительным собранием или, во всяком случае, создать «Клуб реформистски настроенных депутатов». В том же духе говорили Г. Старовойтова, Г. Попов, Л. Баткин, Ю. Карякин. Все в зале ждали слова Сахарова. Он сказал, что противники перестройки напуганы пробуждением народа, что сейчас необходимо ускорение перестройки «без остановки». В. Лукин призывал к тому, чтобы объявить заседания Съезда непрерывными, добиться «диктатуры депутатов».
В эти майские дни в Москву прибыл президент США Р. Рейган. «Известия» разразились статьей о том, кто именно был приглашен на встречу с ним в американское посольство. Главным образом это были диссиденты и отказники, которые, по мнению газеты, никак не представляют советское /341/общество и те процессы, которые сейчас в нем идут. Рейган выразил удовлетворение происходившими переменами, но подчеркнул, что этого мало: «Мы хотим большего». А закончил он свою речь словами Пушкина: «Пора, мой друг, пора...». Но ведь там дальше речь идет не об ожидании перемен, а, напротив, о том, что «покоя сердце просит»...
Между тем наша книга по истории КПСС продвигалась ни шатко, ни валко. В конце марта – начале апреля обсудили главы, написанные К. Тарновским и Е. Плимаком. Они не были впечатляющими, да и не могли быть таковыми. Авторов критиковали. Плимак отвечал, Тарновский фактически был безучастен. Через несколько дней встретил его в институтском коридоре. Он был в пальто, шапка глубоко надвинута на лоб.
– А я хотел выступить в вашу поддержку, – сказал я ему.
– Что ж не выступил?
– Побоялся.
– Кого?!
И махнул рукой. Это была наша с ним последняя встреча. Не хуже, а лучше меня он, наверняка, понимал, что из всей этой затеи с книгой ничего не выйдет. Понимали это, по-видимому, и сами «заказчики», связанные, с одной стороны, с партруководством, а с другой с академическими верхами. Их позиция была выжидательно-осторожной. Это очень хорошо проявилось, когда бюро Отделения истории Академии наук обсуждало итоги «круглого стола», проведенного нашим Советом по истории Октября впервые после ухода И. И. Минца и прихода на его место П. В. Волобуева. Вот некоторые высказывания академиков от истории.
М. П. Ким:
– Разве у Сталина все было неправильно? Нет!
– А. Л. Нарочницкий: В историческую науку проникает воинствующий дилетантизм и публицистический эмоционализм. Это не должно быть допущено. Мы не должны утрачивать академизм – такова задача.
– Ю. С. Кукушкин (декан истфака МГУ): Почему в бюро Научного совета включен Ю. Афанасьев? Он воинствующий дилетант!
Присматривались капитаны истории, приглядывались, куда дело пойдет, выжидали. Тертые калачи. /342/
Уже не помню, как замысел написания популярной книги по истории КПСС в «духе перестройки» перерос-перетек в идею создания большого труда по истории большевизма. Произошло это, кажется, осенью 1988 г. Многим членам имэловской группы было объявлено, что 4 ноября они приглашаются на Старую площадь, в ЦК. Объявление это было сделано В. Наумовым, который перед перестройкой некоторое время заведовал (после академика М. В. Нечкиной) сектором историографии, а затем перешел в Институт марксизма-ленинизма. Вероятно, по работе он оказался связан с А. Н. Яковлевым. В своих воспоминаниях «Омут памяти» (М., 2000) тот упоминает о нем, как об особо доверенном человеке, «консультанте по реабилитации». Правда, относится это упоминание уже ко времени, когда действовали Комиссия по реабилитации и фонд «Демократия», публикующие ранее «совершенно секретные» советские документы, т. е. до 1990-х гг.
Человек 25–30 собрались на Старой площади и через первый подъезд, предводительствуемые Наумовым, проследовали наверх, мимо двух офицеров в форме КГБ. Тишина в коридорах. Сосредоточено шествуем по ковровым дорожкам. Вспомнилось, что в этом здании я был в 1953 г., когда, вернувшись после работы по распределению из Костромской обл., почти год не мог найти работу в Москве. Написал в ЦК. Меня, к удивлению, пригласили на Старую площадь. В одном из кабинетов провели к какой-то, как показалось, добродушно-усталой женщине. Она слушала меня, делала пометки в своем блокноте и сказала на прощание, что постарается помочь. Продолжения, правда, не последовало.
Расселись в большом зале за длинным столом. На нем чистые листы бумаги, остро заточенные карандаши. Мое место оказалось рядом с А. Черняевым – близким помощником М. С. Горбачева по международным делам. Впоследствии, в 1990-е гг., он опубликовал интересные мемуары о работе с Горбачевым и еще более интересный дневник. Черняев – человек среднего роста, седовласый, с носом картошкой и щеточкой усов. Всю встречу он сидел молча, но слушал, казалось, очень внимательно.
Нам заранее сказали, что группу возглавит Яковлев. Странным образом мои пути могли пересечься с Яковлевым дважды. Я узнал об этом лишь спустя полвека из его мемуаров «Омут памяти». Оказывается, в 1941–1942 гг. Яковлев был курсантом пулеметно-пехотного училища, эвакуированного из Ленинграда в удмуртский город Глазов, а я был тогда там в эвакуации и ка-/343/-кое-то время даже работал в оружейной мастерской училища, у лейтенанта Софина. Зимой мы, пацаны, лихо спускались на лыжах с высокого берега р. Чепцы, наблюдая снизу, как боязливо, неуклюже съезжают с горы курсанты в шинелях и кирзовых сапогах. Наверняка среди этих курсантов я видел и Яковлева – будущего «архитектора перестройки».
А через 8 лет я оказался в Ярославле, куда приехал сдавать экзамены в аспирантуру пединститута. Шел 1952 год – период между борьбой с космополитизмом и «делом врачей-убийц в белых халатах». Там, в пединституте, я познакомился с А. Юхтом, тоже приехавшим сдавать экзамены в аспирантуру из Астрахани. Ни у меня, ни у Юхта (хотя он был фронтовиком) не было
никаких шансов. Об этом нам прямо сказал профессор Генкин, которого в своих мемуарах Яковлев тоже вспоминает, так как в то время был заведующим отделом школ и вузов Ярославского обкома партии.
В 1972 г. Яковлев стал первым из ведущих партидеологов, выступившим против раздувавшегося великодержавного шовинизма. Шовинизм этот укоренялся тогда главным образом в журнале «Молодая гвардия», который призывал власть опираться не на «прогнившую, обмещанившуюся, прозападную интеллигенцию», а на простой, трудовой народ, его – «национальную самобытность». С одной стороны, это представляло опасность для правящего режима многонациональной страны, но с другой – блокировало опасность диссидентства, действительно ориентировавшегося на западные ценности. В общем, в идеологической сфере возрождалось что-то подобное старым спорам западников и славянофилов. В «Литературной газете» Яковлев выступил против «советского славянофильства», опубликовав в сентябре 1972 г. статью под классически партийным названием «Против антиисторизма». Статья нашумела, но задачу свою не выполнила, да и не могла выполнить. Но Яковлеву, вскоре «убранному» послом в Канаду, эта статья принесла имидж поборника демократической ориентации, прежде всего в кругах интеллигенции...
Был ли Яковлев теперь, в новую нашу встречу, уже членом Политбюро, не помню, но то, что вся идеология находилась, как тогда говорили, под его кураторством, было известно. Более того, за ним уже закрепилось звание «архитектора перестройки». И вот мы сидим в здании ЦК на Старой площади и ждем самого «архитектора». Открывается дверь. Вот и он. Идет, сильно хромая (не сгибая одну ногу), к столу. Лицо у него русское, мужичье, добродушное. /344/ Улыбнулся детской улыбкой. А между тем, совсем скоро он превратится в глазах многих в злодея – тайного «агента влияния», разрушителя государства.
Для чего же мы были созваны здесь, что нам предстоит делать? Яковлев говорил, что мы должны написать совершенно новую историю большевизма, историю КПСС. Этот труд должен быть предельно честным, предельно научным и предельно ответственным. Всем предстояла большая работа по новому прочтению Ленина, говорил Яковлев.
– Нужно совершенно непредвзято посмотреть на то, почему и как именно Россия стала полем применения марксизма. Далее, почему ленинизм оказался подвергнут ревизии в теории и на практике, от которой мы никак не можем отойти. Особенно сложными, понятно, будут 1930–1940-е гг. Вот тут надо осмыслить всю неоднозначность ситуации: трагедия революции и вера народа в ее идеалы. Тут нас ожидает масса «подводных камней», которые способны «разрывать» нас между эмоциями и фактами, о которых нам еще предстоит узнать... Мы сейчас реабилитируем людей, ставших жертвами сталинщины, но многие из них подхалимничали перед Сталиным, сами писали доносы. Придется держать эмоции в узде науки... Писать надо хорошим русским языком, чтобы читателю было интересно, чтобы его увлекало.
Наиболее острым был вопрос об использовании архивов. Нам хотелось попасть в архивы Политбюро, Совета министров, КГБ и др. Возможно ли? Из ответов Яковлева полной ясности не наступило, но то, что нас все-таки пустят туда, куда раньше попасть было практически невозможно, было сказано определенно. Если научной базой всего нашего предприятия становился Институт марксизма-ленинизма, а архивной – Центральный партийный архив (ЦПА), то в качестве материальной базы предлагалась дача ЦК в Серебряном бору. Там желающим предоставлялась возможность жить в отдельной комнате, бесплатно питаться. Туда же по нашей просьбе могли даже доставлять нужные книги и архивные материалы. Новая зарплата не устанавливалась: сохранялась старая по месту основной работы. Нетрудно было догадаться, что желающие, как шутили, «пожить при коммунизме» найдутся. Вообще «дачные сидения» давно являлись способом подготовки руководящих и указующих документов. Туда отправлялись разного рода консультанты из аппарата ЦК и в этом «дачном затворничестве» сочиняли требуемое, тщательно взвешивая каждое слово, каждую фразу и каждый абзац. Так и рождались разного рода программы, тезисы ЦК к важным юбилеям, доклады, с которы-/345/-ми выступали генсеки или члены Политбюро. Среди «дачников» имелись свои консерваторы, центристы и реформисты. В процессе составления документов они боролись за «свою строчку» или «свое выражение», которые потом дошлые читатели толковали как то или иное свидетельство утверждения или поворота курса партийного руководства.
Но наша группа была, конечно, и рангом пониже, да и положение и возможности «верхнего» партаппарата были уже не те. Тем не менее, для меня лично это был второй случай, когда я мог своими глазами увидеть те льготы и привилегии, которые предоставлялись номенклатуре (первый был в 1985 г., когда я с И. И. Минцем и еще двумя историками оказался на несколько дней в резиденции ЦК Компартии Казахстана в Алма-Ате). Все действительно познается в сравнении. После небывалых, невиданных хором олигархов, вынесенных на поверхность горбачево-ельцинской «передрягой», те дачи и резиденции кажутся ерундовыми. А ведь борьба с советским режимом началась как борьба с привилегиями. Если бы знать, чем она закончится!
«Наша дача» в Серебряном бору представляла собой двухэтажный дом за глухим забором, въехать за который можно было только через пропускной пункт. Комнаты метров 10, зал заседаний, внизу столовая. На этой даче находились и «яковлевские апартаменты», похожие на хороший гостиничный номер, состоящий из 2-х комнат.
Работа в общем пошла довольно бойко. Используя предоставленные возможности, большинство устремилось, прежде всего, в бывший Центральный партийный архив на Советской площади, за памятником Юрию Долгорукому. Туда передали список всех членов группы, нам выписали пропуска, и не все, но многие с видимым удовольствием превратились, как когда-то сказал товарищ Сталин, в «архивных мышей». Архивы для историка – это блаженство. Архивисты – работяги, бескорыстники. Они уважают тех, кто ходит к ним постоянно и долго. Они-то знали, сколько надо «перелопатить», чтобы выудить что-то важное, интересное.
Мы работали в «именных кабинетах» сталинского секретаря И. Товстухи, секретаря ЦК Б. Пономарева. Листаешь старые папки с официальными документами, записками, письмами, воспоминаниями и ждешь: вот сейчас откроется что-то важное, что-то неизвестное, тайное, и, наконец, все станет ясным, объяснимым. Но нет, в архивах надо «пахать». /346/
За годы Советской власти было написано немало коллективных историй партии. Но группа Яковлева оказалась последней, которая должна была подготовить еще одну. Группа была подобрана таким образом, что большинство в ней так или иначе в доперестроечные годы проявляли некий нонконформизм: интерес к нетрадиционной тематике, стремление уйти от закостенелых штампов, способность различить тона и полутона. «Номером один» в ней, конечно, был академик П. В. Волобуев. Смещенный с поста директора Волобуев, как уже отмечалось, вернулся в Институт истории СССР во времена перестройки и вскоре сменил Минца на посту председателя Научного совета по истории Октябрьской революции. Естественно, что с такой научной биографией он не мог не занять подобающего места в группе Яковлева.
Из академических «небожителей» в группу вошел член-корреспондент, а затем академик Ю. А. Поляков – большой эрудит, хорошо владевший пером, что встречалось не так часто. Заметной фигурой был и В. П. Данилов – во времена хрущевской «оттепели» секретарь парткома Института истории СССР, отстаивавшего свободу исторического творчества в рамках ленинизма.
Данилов – историк советского крестьянства и много сделал для создания правдивой истории коллективизации, за что жестко преследовался отделом науки ЦК. Нельзя не вспомнить и ленинградца В. И. Старцева – автора многих книг по истории России первой четверти XX в. Он принадлежал к школе известного источниковеда С. Н. Валка, придававшего особое значение анализу исторического документа. Уже одно это ставило ленинградцев в определенную оппозицию к официальной истории, и ортодоксы на них смотрели чуть ли не как на скрытых диссидентов. Был в группе, казалось, никогда не унывавший В. С. Лельчук – историк советской индустриализации, сильный полемист. У него, несомненно, был ораторский дар, он любил выступать, говорил легко, остроумно. Упомяну также моего друга С. В. Тютюкина, до перестройки ходившего в проштрафившихся за «объективистскую» книгу о борьбе внутри российской социал-демократии во время Первой мировой войны, В. Т. Логинова из Института марксизма-ленинизма, друга и соавтора М. Шатрова по некоторым фильмам. Несомненно, интеллектуальной величиной в группе был Е. Г. Плимак. Он много и интересно писал о Радищеве, Нечаеве, марксизме. Из других членов группы нельзя не вспомнить Л. М. Спирина, работавшего тогда в Институте марксизма-ленинизма, но, кажется, единственного, кто занимался там историей, как тогда говорили, не-/347/-пролетарских партий. В 1970-х гг. Спирин принадлежал к числу очень немногих «открывателей» темы истории контрреволюции, к которой в то время причисляли все, что не было связано с большевизмом. Входил в группу и Л. К. Шкаренков, одним из первых взявшийся за изучение истории белой эмиграции. Издательство «Мысль» двумя изданиями выпустило его книгу «Агония белой эмиграции». Конечно, она не могла не быть политически тенденциозной, но собранный в ней материал по тем временам впечатлял. Помню также представителя Института военной истории полковника В. М. Кулиша и сотрудника Института всеобщей истории, занимавшегося там историей Второй мировой войны О. А. Ржешевского. Из бывшего журнала «Коммунист», вскоре преобразовавшегося в «Свободную мысль» остался в памяти совсем еще молодой О. Хлевнюк.
Способны ли были эти историки – а их было в общей сложности примерно 25 – решить действительно очень трудную задачу: написать подлинно исследовательскую, максимально объективную историю большевизма, а практически – политическую историю страны? Многое было за то, чтобы ответить да. Практически все готовы были отбросить шоры, преподносимые как некий «марксистско-ленинский метод», а на деле являющиеся эклектикой, состоящей из набора цитат, подгоняемых под политическую конъюнктуру. Почти все являлись людьми, испытавшими влияние постсталинской «оттепели», XX съезда партии. И все искренне поддерживали перестройку. Такие люди, как Волобуев, Поляков, Тарновский, Плимак, Тютюкин, Данилов и др. вообще являли собой глубокие умы. Конечно, некоторые талантливые историки по разным причинам, к сожалению, «оказались за бортом». Но дорога в группу никому не была заказана. Яковлев на первом же совещании объявил, что работа будет идти на соревновательной основе. Готовые главы или части будут печататься в журнале «Вопросы истории КПСС» для широкого обсуждения. И немало действительно уже тогда было напечатано. Но существовали и факторы противодействия. Кажется, мало кто ясно представлял себе, каким образом из отдельно написанных разделов будет скомпонована единая по замыслу, содержанию и стилю книга. Кто выполнит эту, может быть, самую главную задачу? Наследственный порок советской историографии – склонность к коллективным трудам чаще всего «кирпичам», приспособленным для всего, что угодно, кроме познавательного чтения... Но было и еще одно, что в значительно большей степени мешало работе. Об этом с самого начала /348/ предусмотрительно предупредил Яковлев: нас обгоняло время. Теперь задаешься вопросом: а время ли? Антикоммунизм и антисоветизм подталкивали события, обгоняли их и нас, не давая возможности притормозить, остановиться, размыслить над прошлым. Мы никак не могли «зацепиться» ни на одном рубеже. Вот уж действительно: политика нахраписто «опрокидывалась» в прошлое и опять «подстраивала» его под себя.
Но куда дальше? К полному отрицанию большевизма, отвержению Ленина, Октября, всего советского, «совкового»? Этот процесс уже шел и набирал темп, прежде всего в публицистике.
С одной стороны, казалось, тут был плюс: надо же взломать каменную скорлупу, в которую втиснули историческую науку. Место медлительных, крайне осторожных историков стремительно занимали бойкие журналисты, с легкостью мысли и пера которых историки соперничать не могли. Помимо своей «партийности», многие советские исторические труды отличались литературной тяжеловесностью и косноязычием. Писались они уже давно не для «широких читательских кругов». Когда на одном из ученых советов нашего Института истории мастер использования метафор Ю. А. Поляков призвал остановить «бег по истории в кроссовках», кто-то из сидящих рядом со мной сказал тихо: «А в кирзовых сапогах по истории можно было?»
С другой стороны, ситуация напоминала то, что происходило после 1917 года, когда историю павшего режима стали преподносить как нечто почти сплошь черное, отрицательное, а сам режим чуть ли не как карикатурный. Теперь демократическая публицистика сосредоточилась на красном терроре эпохи Гражданской войны и, особенно, на сталинских репрессиях 1930-х гг. Все это вычленялось, подчеркивалось и распространялось на всю послеоктябрьскую историю. Стирание «белых пятен» оборачивалось чуть ли не сплошным очернением. Шло безоглядное изменение исторических плюсов на минусы и наоборот, только и всего. Но это в публицистике, в кино. Режиссер Говорухин фильм снимал «Так жить нельзя» о глубоком кризисе Советского общества и фильм «Россия, которую мы потеряли» о провальной жизни при царе. Спасителем у него изображался Столыпин, и я никак не мог его убедить, что все обстояло сложнее. А в исторической науке? Из профессиональных историков резкую перемену своих взглядов демонстрировал, /349/ пожалуй, только Д. Волкогонов. Высокого ранга генерал, заместитель начальника Политуправления Советской армии, потом начальник Института военной истории – он решительно принялся за «дегероизацию» вождей Октября и самого Октября. «Волкогоновщина» – так кто-то назвал «феномен Волкогонова». Академические круги открыто не выступали против Волкогонова, но на выборах в Академию аккуратно проваливали его. Искренности поворота Волкогонова не верили, считали его проявлением бесчестности, приспособлением к новой политической конъюнктуре. Думается все же, что причины были более сложными и глубокими. Не менее, а еще более разительным примером сжигания того, чему раньше поклонялся, станет и сам Яковлев. В «Омуте памяти», несмотря на все попытки, он все же не дает внятного объяснения, произошедшего с ним.
– Здесь, – пишет он, – безграничный простор для личных раздумий, сомнений, покаяния. На склоне лет я все чаще, как политик, становлюсь противен самому себе. Наверное, устал... Ох уж это русское самоедство!
И все бы хорошо, если бы «отступники», отступив, «принимали тяжкий крест». Но этого, как правило, и не происходило... И все же вклад Волкогонова в историю русской революции весом. Он «взломал» ее «героическую концепцию», спустил на грешную землю. Как человек, приближенный к «демократическим верхам», он был допущен во все архивные тайники и извлек оттуда на свет Божий много интересных документов, хотя... Некоторые утверждали, что эти, в том числе и ленинские, документы чуть ли не открыли им глаза на страшную суть большевизма. Это представляется странным. Разве Ленин и большевики скрывали, что призывают к гражданской войне, разве «красный террор» был объявлен тайно, разве Ленин открыто не говорил о необходимости «додушить» буржуазию? Что же могли добавить ко всему этому документы, в которых Ленин, например, призывал сурово разделаться с антибольшевистским духовенством, вешать повстанцев и др.? Только совсем уж простодушные, те, кто всерьез верил картинкам, на которых «дедушка Ленин» играл с детворой или гладил кошечку, могли ахнуть от появления, «новых» документов. Лукавили? Не знали, что политически было два Ленина: Ленин периода гражданской войны, военного коммунизма с его суровостью, насилием, беспощадностью и Ленин после гражданской войны с его поисками строительства демократического социализма? /350/
1989 год, пожалуй, был пиком переосмысления истории. В конце января в Доме культуры МАИ состоялась Учредительная конференция Всесоюзного историко-просветительского общества «Мемориал». В президиуме – А. Адамович, Ю. Афанасьев, М. Ульянов, Е. Евтушенко, Ю. Карякин, М. Шатров.
Ульянов клеймил «чуму сталинизма» и говорил, что теперь-то у нас, наконец, есть шанс «выздороветь». Огоньковский В. Коротич взывал к бдительности.
– Дракон еще жив! – восклицал он. – Живы те, кто убивал! Должен состояться второй Нюрнберг!
О перестройке как «последней возможности» возрождения говорили Е. Евтушенко и редактор «Знамени» Г. Бакланов. Фонтанировали эмоции. Только, пожалуй, в выступлении А. Д. Сахарова они отступали на второй план
– Ложь и лицемерие, – сказал он, – страшные удары по нравственности. Спасти ее может только правда. Да, наша история – трагическая, ужасная, но и героическая в то же время.
Позиция и слова наших либералов и демократов казались близкими и понятными. Но было в большинстве из них и нечто такое, что заставляло слушать их с неким притупляющим чувством. Настораживала и размагничивала их непримиримость, даже агрессивность в утверждении и отстаивании своей веры, стремлении опрокинуть, изничтожить «иноверцев».
А новые собрания, заседания, говорения просто набегали друг на друга. «Московская трибуна», устный выпуск газеты «Московские новости», Колонный зал, Дом ученых... Мы выбираем Ельцина! На его фотографиях надписи: «Свердловску – медаль за освобождение Москвы!», «С Ельциным мы победим!». Митинги, митинги в поддержку Ельцина. Разговоры в толпе:
– ОНИ его не пропустят: он у НИХ льготы и паек хочет отнять... В начале апреля 1989 г. нас опять собрали на Старой площади. Яковлева на сей раз не было. От его имени говорил В.П. Наумов:
– Александр Николаевич просил форсировать работу. Из обкомов идут письма об ускорении издания нашей книги.
Наумов интересовался, что необходимо, чтобы помочь делу. Может быть, следует все же всем выехать на дачу, чтобы там «концентрироваться»? Мы что-то мямлили в ответ. Энтузиазма не было. Следующая встреча команды, если не ошибаюсь, состоялась только в начале октября 1989 г. На сей раз присутствовал Яковлев. /351/
– Сначала, – сказал он, – мы опубликуем свою работу от имени авторского коллектива, чтобы не связать руки комиссии или редколлегии (возглавить ее должен был сам Горбачев. – Г. И.). Пропустим через общественное мнение, напечатаем тысяч 30 экземпляров, а уже потом...
Издательская сторона дела, впрочем, мало кого волновала. Совершенно неясен был концепционный стержень книги. И как ни вслушивались мы в слова Яковлева, оставалось непонятно: а ясен ли он ему-то самому? Он говорил о том, что общество уж больно быстро развивается, уж больно «рвануло» вперед, а нам надо избегать суетливости, конъюнктурности. В анализе дореволюционных событий – там легче, проще. А вот как дальше – с Октябрем, с Гражданской войной? Еще сложнее – после 1924 г.
– Мы знаем, кто таков Сталин. А кем мы были? Чем была страна? Масса других труднейших вопросов.
Из выступлений присутствовавших было ясно, что они не улавливают концепционную нить в яковлевских словах.
О необходимости выработать ее прямо сказал Данилов. Поляков ругал публицистов, которые давят на историческую мысль своим «воинствующим дилетантизмом». Он был прав. Мучительно трудно уходили мы от одной исторической неправды, а уже накатывалась другая. Существовал ли за ней какой-то дирижер?
Демократическая, «антисовковая» пропаганда, во всяком случае, действовала расчетливо. Из почти вековой истории большевизма вырывался сталинский период с его репрессиями и террором и накладывался на все предыдущее и последующее. Целенаправленный поиск всего отрицательного шел с нарастающей силой. Картина получалась одноцветная – мрачная и зловещая... Наш имэловский коллега В. В. Журавлев призывал не ждать и не тянуть с книгой, потому что «враг не дремлет». Его поддержал О. А. Ржешевский из Института всеобщей истории. Многие из выступавших требовали открытия для нас всех архивов, в том числе доступа к так называемым «Особым папкам» Политбюро. В этих требованиях просвечивало и чисто прагматическое начало – опасение, что все скоро может измениться, архивы опять закроют и надо «ловить миг удачи», воспользоваться моментом для сбора редкого материала.
В. Т. Логинов высказал мысль, что неправильно говорить о партии как о каком-то монолите, постоянном и неизменном. Идеология идеологией, тео-/352/-рия теорией, а жизнь меняла их не меньше, чем они меняли ее. П. В. Волобуев соглашался с этим.
– Из Гражданской войны, – сказал он, – вышла не та партия, которая была в 1917 – начале 1918 г.
Но ведь это не так трудно было предвидеть. И многие предвидели и предупреждали.
Другая очень важная проблема состояла в том, почему не прошел реформаторский путь после Гражданской войны, почему страну вновь бросили в пучину революции, на сей раз сталинской. В заключительном слове, Яковлев высказался об «Особых папках», и о концепционном подходе. До некоторых «Особых папок», сказал он, и я не могу добраться.
– Что в них? Есть, например, материалы о мировой революции: кому выделялись деньги или переправлялось оружие и через кого? Есть письма репрессированных в ЦК, например, письма Бухарина из тюрьмы. Что все это нам дает? Что добавляет? Много «Особых папок» просто неразобранных. Работники Особого отдела при ЦК и сами толком не знают, что там, в этих грудах. Было очевидно, что доступ к «Особым папкам» и так называемому Президентскому архиву либо не во власти Яковлева, либо он сам не особенно хочет, чтобы мы туда сунулись. Говоря о содержании книги, ее концепции, Яковлев сказал:
– Нам не надо ставить перед собой задачу способствовать стабилизации обстановки. Не следует таранить даже Нину Андрееву и «андреевщину», иначе опять восторжествует идеологическое единомыслие. Мы следуем дорогой научности, а не политической борьбы и конъюнктуры.
Но все это были общие слова. Всем было ясно: время ставит один центральный вопрос, на который, если мы хотим остаться на почве научности и объективности, необходимо дать ответ: показала история правоту большевизма или нет? У Яковлева тогда ответа либо не было, либо он по каким-то причинам не хотел давать его. Это позднее в своем «Омуте памяти» он даст на него ответ в форме вопроса: «Меня... интересует основная проблема. Первая – почему Россия впала в безумие, именуемое большевизмом?». Тогда таких слов не прозвучало... После заседания все вместе спустились на первый этаж дачи, в столовую. Был дан обед. Шла непринужденная беседа. Кажется, Плимак стал говорить о падении авторитета Горбачева. Кто-то спросил:
– Александр Николаевич, а как вообще могло случиться, что такой человек как Горбачев, прошел через партийное кадровое сито и дошел до вершины? /353/
Хитровато улыбнувшись, Яковлев ответил:
– 100 лет будете гадать, не отгадаете!
Наши главы для будущей книги собирал Наумов, резиденция которого находилась в здании ЦК на Старой площади. Вход с Ильинки. Двойной кордон. Сначала через проходную во двор, где двое рослых военных внимательно сверяли паспорт с заказанным пропуском. Затем уже в самом здании вложенный в паспорт пропуск рассматривал человек в штатском. На первый взгляд, вроде бы мало что изменилось с той поры, когда почти полвека назад мне впервые довелось побывать в здании ЦК. И все-таки что-то очень важное исчезло. Тогда чувствовалась сила, напряженность, заставлявшие напрячься, сосредоточиться, присмиреть. Теперь все это куда-то улетучилось. Та же тишина, те же ковровые дорожки, чистота, а чувство такое, что ты в обычном учреждении, пусть высокого ранга. Утекала незримая сила из всемогущего ЦК... В центре города – демонстрации, толпы яростно спорящих людей. Несут лозунг «Позор Октябрю!». Активизировалась «Память». На Пушкинской площади прыщавый парень что-то кричал о жидо-масонах, о ритуальном убийстве царя. Женщина не давала ему говорить, крыла матом:
– Сейчас тебе, б... такая, рожу всю разобью! Чего тебе евреи сделали?!
Рослый мужчина загадочно говорил:
– Вы всех делов не знаете, не туда глядите! Глубже глядеть надо!
Начались открытые обвинения номенклатурных лиц во взяточничестве. Во взятках обвиняли даже самого Горбачева! Кажется, это было начало кампании по «вбросу компромата», впоследствии просто захлестнувшей страну. На наших публичных выступлениях все чаще задавался вопрос: а каковы темы ваших диссертаций? А что вы писали раньше? А как вы относитесь к этому теперь? На одной из встреч, где присутствовали В. Солоухин, Г. Рябов, приехавший из США Ю. Фельштинский и др., всех спрашивали об этом. Рябов, который раньше воспевал героическую советскую милицию, а теперь стал монархистом, ответил пушкинскими словами:
– Послушный Божьему закону, переменился я.
В начале мая Наумов пригласил меня поехать с ним в Горки-10 – ранее сверхзакрытую резиденцию или дачу ЦК. Поехали на черной «Волге». Оказалось, что нашу историческую группу решили перебросить из Серебряного /354/ бора сюда, в Горки-10. Въехали в лесопарк. Дом с колоннами. Мемориальная доска: «Здесь жил и умер Максим Горький (1931–1936)». Встретили нас директор и женщина, что-то вроде ключницы. Дом – пуст. Ходили по начищенному паркетному полу из дорогих пород дерева, отражались в сияющих чистотой зеркалах, поднимались по ковровым дорожкам на второй этаж. Комнаты оснащены всем современным, в ванных даже биде! И все это нам?! В сравнении с роскошью Горок-10 старая дача в Серебряном бору казалась просто скромной хижиной. Зачем потребовалось перемещать группу в этот рай? Из разговоров с директором и «ключницей» стало проясняться, что дом уже довольно давно пустует, «господа» уехали, «Фирсы» остались одни, и это навевало на них грусть-печаль: та «спецжизнь», к которой они привыкли, исчезнет, прекратится...
Спустились по лестнице на крутом обрыве к реке. Настроение хозяев стало передаваться и нам. «Вишневый сад» Чехова, да и только... На обратном пути сказал Наумову:
– Помните у Шатрова в «Так победим!»? Ленин в финальной сцене говорит: «Никто никогда не скомпрометирует коммунистов, если коммунисты не скомпрометируют себя». Похоже, что это «если» случилось. Вон в каких дворцах жил великий пролетарский писатель. А великие пролетарские вожди?
Он махнул рукой. Впрочем, пожить в Горках-10 никому не пришлось. Крепла давно уже бродившая мысль: ничего из затеи с новой историей КПСС не получится. Ход событий все более напоминал 1917 год: неотвратимый дрейф, скольжение к выходу на политическую арену все более и более радикальных группировок выдвижение все более и более крайних лозунгов. Понимал ли это Горбачев.
Приблизительно в середине июня новая газета «Коммерсант» в рубрике «Разное» опубликовала материал под названием «Новое следствие по делу Ульянова (Ленина)». Суть дела заключалась в следующем. Народный депутат РСФСР В. Миронов собрал 50 подписей депутатов, достаточных для начала парламентского расследования под названием «Об исторической и правовой оценке насильственного свержения законного правительства демократической Российской республики в октябре 1917 г. и о роли в событиях 1917–1918 гг. партии большевиков во главе с Лениным В. И.». Депутат от социал-демократов О. Румянцев заявил: «Октябрьский переворот устроила банда анархистов, отвергнувших социальные реформы». Но с точки зрения /355/ существовавшей до февраля 1917 г. «законности», Временное правительство тоже было незаконным, так что свое расследование Миронову надо было начинать не с октября, а с марта 1917 г. В отличие от О. Румянцева, значительная часть социал-демократии 1917 г. не квалифицировала большевиков как «банду анархистов», а признавала, что они выражали настроения определенных (радикальных) слоев пролетариата, крестьянства и солдатских масс. Но разбираться в прошлом уже мало кто хотел. Вырвавшаяся из рамок перестройки «демократическая волна» обрушивала на головы масс оглушающую пропаганду, искусно выбирая из истории факты, компрометирующие политических оппонентов. В сущности эти «демократы» повторяли большевиков, которые в политических целях тоже оглушительно компрометировали своих предшественников – Временное правительство.
Если мысль ясна…
Шатров рассказал, что Яковлев говорил с «самим», и «сам» якобы сказал, что «корабль плывет», что «мы» (т. е. перестройщики) «им» (т. е. противникам перестройки) «еще навтыкаем». Но никому Горбачев уже «навтыкать» не мог. Вожжи выпадали из его рук. В сентябре Москву поразил «табачный кризис», в киоски за сигаретами стояли длинные очереди. Потом разразился «хлебный кризис»: запертые булочные, тоже длинные очереди, давка у прилавков, хватание буханок. Казалось, вот-вот начнутся «табачные бунты», «хлебные бунты». Прошел слух, что грозит эпидемия дифтерита. Паники добавил обмен 50-ти и 100-рублевых купюр. Январь начался многолюдными демонстрациями. 20-го числа чуть ли не вся Москва поднялась, как бывало 1 мая или 7 ноября. По Садовому кольцу движение прекратилось. Погода мрачноватая, пасмурная, слякотная. Здание посольства США «забаррикадировано» тяжеловесными бетонными брусами. Подхода нет. Два каких-то парня, все-таки уцепившись за решетку, держали плакат: «Буш – цепной пес». Следуем мимо. Над нами плакаты и лозунги насквозь антигорбачевские и насквозь проельцинские. На Манежной площади море людей. К гостинице «Москва» не подойти, там все «утрамбовано». Объявлена минута молчания в память погибших в Вильнюсе и Баку. То ли с машин, то ли с импровизированной трибуны один за другим выступают ораторы. Афанасьев, Станкевич, Якунин, Гдлян, Черниченко, еще кто-то. Клеймят Горбачева, прославляют Ельцина. Обратно двинулись по улице Герцена, перерытой строительными работами. В эту зиму /356/ и весну Москва стала проваливаться в «мерзость запустения». Темно, улицы завалены снегом, скользко на тротуарах. Пусто в магазинах, продавщицы в несвежих халатах стоят за прилавками, сложив руки на груди крест-накрест. Подскочили цены. Они казались ужасными: колбаса – 13 руб., крупа – 7 руб., хлеб – почти рубль. Никто еще не предполагал, что все это только начало. А вместе со всем этим появились признаки какой-то нервной суеты: снование «иномарок», из которых что-то вытаскивали, а потом, наоборот, затаскивали моложавые, крепкие ребята – будущие «новые русские».
В марте позвонила некая дама, отрекомендовалась то ли переводчицей, то ли секретаршей корреспондента «Вашингтон пост» Д. Ремника. Договорились встретиться. Явился молодой высокий парень. Расспрашивал о советской историографии, о перестройке и Горбачеве.
Спустя некоторое время (кажется, это было в апреле) в новом шикарном «Президент-отеле», построенном на Якиманке, состоялся международный симпозиум о Ленине и ленинизме. Вся наша группа получила приглашения. Проходили в отель по особому списку, охрана «стояла на ушах». В большом, ярко освещенном зале, за круглым столом расселись участники симпозиума. Выделялся американский историк Р. Пайпс, который при Рейгане состоял его спецсоветником по русским делам. Раньше его числили по разряду самых злостных «фальсификаторов истории». Теперь постаревший, но не изменивший своих взглядов Пайпс, казалось, чувствовал себя победителем. Говорил назидательно. Пытался возражать ему наш Лельчук, но выглядело это неубедительно. И не потому, что Лельчук не был так эрудирован, как Пайпс. Ветер перестройки дул в спину Пайпсу. «Пайпсизм» становился чуть ли не образцом исторической правды в интерпретации российских событий конца XIX – начала XX вв. Между заседаниями в фойе мелькнул Д. Ремник. Помахали друг другу, и он деловито куда-то исчез. В его деловитости тоже чувствовалась победность.
В перестройку американцы стали нашими любимцами. Еще бы! Это они помогали нам освободиться от «империи зла» и создавать «империю добра» такую же, как у них, где все только улыбаются друг другу.
Конечно, на том симпозиуме в «Президент-отеле» весной 1991 г. дискуссию с Р. Пайпсом должен был вести не Лельчук или кто-либо еще из нашей группы. В его «весовой категории» противостоять ему должен был наш шеф Яковлев. Мы ждали его. Но он не пришел. Это был знак, точка, поставленная на проекте нашей новой истории большевизма. Больше «группа Яковлева» не собиралась. /357/
* * *
Я с огромным интересом читал воспоминания Яковлева «Омут памяти», вышедшие в 2000 г. Искал там что-нибудь о том, как мы писали историю КПСС. Не нашел ничего. Впрочем, это можно понять: что значил этот проект в сравнении с теми событиями, в которых Яковлев играл одну из самых главных ролей? «Я лично убежден, – пишет Яковлев, – что Горбачев сломался осенью 1990 г. Он заметался, лихорадочно искал выхода... В результате фактически померла горбачевская президентская власть... Оставшееся время до мятежа было временем безвластия, политической паники и укрепления необольшевизма. «Победители» вздернули подбородки, начали свысока взирать, а не смотреть, цедить слова, а не говорить. Подхалимаж перед Горбачевым сменился подчеркнутым равнодушием к нему. В глазах этих ублюдков светился восторг от предвкушения реванша»... [4] Спасение от реванша могло быть только в лагере Ельцина. А там, какая ж могла быть «история большевизма»? Только пайпсовская. В соответствии с ней «октябрьский переворот являлся контрреволюцией, положившей начало созданию уголовно-террористического государства фашистского типа» [5]. Что же тут надо изучать и о чем писать? Все же ясно. Когда же пришла такая ясность? В дни, когда мы сидели на даче в Серебряном бору, или раньше? Что ж, хорошо, что пришла. Как писал философ И. Киреевский, «никакая мысль не может считаться зрелой, если она не развилась до невыразимости в слове».
4. Яковлев А.Н. Омут памяти. М., 2000. С. 505–506.
5. Там же. С. 8.
К 100-летию окончания Гражданской войны и образования СССР. Сб. докл. межд. науч. конф. «Россия в эпоху революций и реформ. Проблемы истории и историографии» / отв. редактор д-р ист. наук, проф. В. В. Калашников; под ред. канд. ист. наук Д. Н. Меньшикова. СПб.: Изд-во СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2022. С. 329-358.
-
Близниченко С.С. Красные военморы в Персии: попытка экспорта революции // Военно-исторический журнал. №2. 2021. С. 46-54.
By Военкомуезд
С.С. БЛИЗНИЧЕНКО
КРАСНЫЕ ВОЕНМОРЫ В ПЕРСИИ: ПОПЫТКА ЭКСПОРТА РЕВОЛЮЦИИ
Окончание. Начало см.: Воен.-истор. журнал. 2021. № 1.
9 июня Реввоенсовет Персии во главе с Кучек-ханом информировал Л.Д. Троцкого о создании Персидской Советской Социалистической Республики и о начале создания Красной Персидской армии. По этому случаю Лев Давидович издал специальный приказ № 229 от 15 июня 1920 года, в котором говорилось: «Революционный Военный Совет Персидской Красной Армии, которая ныне борется с иноземным и внутренним угнетением, прислал нижеследующее приветствие нашей Красной Армии:
“Вновь организованный по постановлению Совнаркома Персии Реввоенсовет Персидской Республики шлёт свой искренний привет Красной Армии и Красному Флоту. С большими трудностями и претерпевая всевозможные лишения, вам удалось разбить внутреннюю контрреволюцию, которая являлась ни больше ни меньше как наёмницей международного капитализма. Волей трудового народа в Персии образовалась Советская власть, которая начала создавать Красную Персидскую Армию на принципах создания Российской Красной Армии для уничтожения поработителей персидского народа.
Да здравствует братский союз Российской Красной Армии с молодой Персидской Армией!
Да здравствует братский союз трудящихся всего мира — 3-й Интернационал!
Предреввоенсовета МИРЗА-КУЧЕК
Командующий вооружёнными силами ЕСХАНУЛЛА
Ч л е н Р е в в о е н с о в е т а МУЗАФАР-ЗАДЕ” [1].
На это мною от имени Красной Армии послан нижеследующий ответ:
“Весть об образовании Персидской Красной Армии наполнила радостью наши сердца. В течение последних полутора десятилетий трудовой персидский народ упорно борется за свою свободу. Этим он перед всем миром доказал свои права на неё. От лица Рабоче-Крестьянской Красной Армии выражаю твёрдую уверенность в том, что под руководством Революционного Военного Совета Персия отвоюет себе право на свободу, независимость и братский труд!
Да здравствует свободный трудолюбивый народ Персии в семье свободных народов Азии, Европы и всего мира!”.
Доводя до сведения всех красных воинов этот обмен братскими приветствиями, выражаю уверенность в том, что связь между революционными армиями Персии и России будет крепнуть и расти к великой выгоде всех трудящихся масс обеих стран.
Председатель Революционного военного совета Республики Л. Троцкий» [2].
10—11 июня из Баку Ф.Ф. Раскольников направил две телеграммы в Москву. В первой из них, адресованной Л.Д. Троцкому, он сообщал: «Доношу, что Ваше приказание о выводе судов и войск из Персии в точности выполнено. Как на энзелийском рейде, так и вообще в пределах персидских территориальных вод совершенно не имеется военных судов. Экспедиционный корпус советских войск в Персии расформирован и регулярные части уведены в Баку. На персидской территории остались лишь добровольцы, не пожелавшие возвратиться в Россию вместе /46/ с Кожановым, Абуковым и Пылаевым, перешедшими на персидскую службу и принявшими персидское гражданство» [3].
Во второй телеграмме, адресованной Л.Д. Троцкому (копия Г.В. Чичерину), Раскольников сообщал: «Временное революционное правительство Персии конституировалось как Совет Народных Комиссаров. Вне всякого влияния с нашей стороны провозглашена [Персидская] Советская Социалистическая Республика. Постановлением персидского совнаркома от 9 июня Реввоенсовет Республики окончательно утверждён в следующем составе: председатель Мирза Кучек, главнокомандующий Эхсанулла, члены Реввоенсовета Республики: Ардашир (Кожанов), Мир Салех Музафер-Заде и Хосан Ильяны. Совнаркомом Персии опубликована декларация, которая сейчас переводится на русский язык» [4].
Это были последние телеграммы Раскольникова из столицы Азербайджана, после чего он выехал в Москву. А следом за этим последовали переговоры по прямому проводу между членом Реввоенсовета 11-й армии Б.Д. Михайловым и Г.К. Орджоникидзе о начале формирования Персидской Красной армии: «Михайлов: У аппарата тов. Михайлов, здравствуйте, товарищ Серго… Второй вопрос предлагаю я: Внезапный отъезд Раскольникова оставил вопрос о формировании персидских частей висящим в воздухе. Штаб флотилии, в котором это дело было сосредоточено, не имеет сейчас ни полномочий, ни инструкций, ни физической возможности… Прошу Ваших указаний…
Орджоникидзе: Раскольников никаких формирований не производил и естественно, что штаб флота ничего не знает и ничего не может сделать. Всё, что сделано в этом направлении, знает А.К. Ремезов, с которым [следует] продолжать работу в тех формах и пределах, в которых она шла…
Михайлов: Ремезов ведает только Упраформом, а вопрос идёт о снабжении и усилении частей Кожанова и Кучека…
Орджоникидзе: Части Кожанова и вообще Кучека придётся пополнять из у[чебных] з[аведений] Упраформа, кроме того, азербайджанский военком должен был отправить туда три сотни кавалерии и несколько сот штыков. Вообще, этим вопросом займитесь вместе с товарищем Ремезовым…» [5].
Внезапный отъезд Раскольникова в Москву внёс сумятицу в сознание оставшихся начальников военморов. Об этом свидетельствует черновой вариант телеграммы Кожанова и Пылаева в Баку от 11 июня, видимо, предназначавшейся Г.К. Орджоникидзе: «Ввиду того, что Раскольниковым даны какие-то приказания начальнику казачьей дивизии Старосельскому помимо нас [и] Мирзы Кучек[а], что предрешает политику образовавшегося Совнаркома Персии и ставит нашу работу в чрезвычайно затруднительное положение. Просим точных указаний о характере нашей работы в Персии и назначении нейтрального бюро при Совнаркоме Персии, ответственного за всю работу русских в Персии» [6].
Через несколько дней Кожанов набросал текст ещё одной телеграммы [7] Орджоникидзе: «Мирза Кучек готов к революционной борьбе, [но] требует помощи живой силой и вооружением. Обещанное Вами до сих пор не получено. [Сложилось] критическое положение в финансовом отношении. Продажа дров, керосина и другого вами запрещен[а], немедленное получение туманов после продажи товаров затрудняется тем, что в Энзели денег нет. Всё переводится из Тегерана или других мест. Неимение жалования и обмундирования частей, здесь находящихся, обостряет вопрос в частях» [8].
Одновременно с этим СНК Персидской Республики и командование Персидской Красной армии вело переговоры о признании советской власти с казаками дивизии полковника В.Д. Старосельского, расквартированными в Реште. Возглавлял гилянский казачий отряд ротмистр И. Буцель. Переговоры закончились трагедией. Как сообщил позже Г.Н. Пылаев, «13 на 14 июня с.г. после заседания было решено Реввоенсоветом и вполне одобрено М. Кучеком разоружение казаков. Разоружение кончилось полной нашей физической и моральной победой, после чего авторитет М. Кучека и русских частей поднялся выше. По разоружении командному составу казаков было предложено ехать на все четыре стороны, и некоторые уехали в Тегеран…» [9].
Совсем по-другому описывает эту операцию (со слов очевидцев) председатель Исторической /47/ комиссии при ЦК Иранской компартии В.В. Мурзаков: «15 июня в 4 часа утра рештяне были разбужены ружейной и пулемётной стрельбой… Два с половиной часа длился бой, причём казаки дрались отчаянно. Только когда подошли орудия и снаряды стали рваться в самой гуще казаков, они сдались и были разоружены» [10].
По свидетельству работавшего в Персии под прикрытием должности персидского корреспондента «Русского слова» В.Г. Тардова [11], это была одна из первых и самых драматических по своим последствиям ошибок республиканского правительства. По его выражению, «бойня казаков, в которой погибло 400 человек и после которой казачья бригада, только что договорившаяся о переходе на нашу сторону, обрушилась на нас, и многие сотни русских и азербайджанских солдат жизнью заплатили за провокацию…» [12].
Все эти перипетии напрямую влияли на положение И.К. Кожанова. 16 июня 1920 года в Решт пришла телеграмма из Баку: Кавказское бюро ЦК РКП(б) назначило Ивана Кузьмича уполномоченным по военным делам революционной Персии, а затем он стал членом Реввоенсовета Персидской Республики. А так как для изгнания английских войск в Мазендаранском крае создавалась Красная армия, Кожанов принял в этом непосредственное участие. Из его корпуса в новое формирование вошли отдельная стрелковая бригада и кавалерийский дивизион [13].
В тот же день Кожанов и военком штаба Гилянской Красной армии Лазарев направили в Баку Орджоникидзе телеграмму: «В связи с переворотом на севере Персии [ожидаем] опасности, грозящей в вспышке революционного движения Персии… Идёт брожение. Английское командование потеряло доверие не только в глазах индусов, но и своих соотечественников — ирландцев. Несмотря на свою немощь, Англия всё-таки не отказывается от мысли сохранения своего владычества в Персии и укрепляется в отдельных пунктах. По полученным сведениям в Менджиль подвозятся подкрепления живой силы и технические средства. В районе города возводятся укрепления. Передовые заставы англичан от Менджиля выдвинуты… Мост у города заминирован. Революционный военный совет Персии своей первой задачей ставит занятие Тегерана, к чему уже идут приготовления» [14].
17 июня замнаркома иностранных дел Л.М. Карахан и заведующий отделом Востока А.Н. Вознесенский направили Г.К. Орджоникидзе и Ф.Ф. Раскольникову письмо, в котором сообщали: «Согласно просьбе тов. Раскольникова, переданной им от тов. Кучек-хана, о командировании ему опытных революционеров в качестве советников по различным отраслям социалистического строительства, командируем тов. Блюмкина [15] и его жену (медичку), заслуживающих полного доверия. Об их дальнейшей деятельности и инструкции, применительно к местным условиям, просим дать им на местах» [16].
20 июня предреввоенсовета РСФСР Л.Д. Троцкий послал Г.К. Орджоникидзе следующую телеграмму: «Сообщите [о] ходе персидской революции. Приостановка её движения — опасный симптом. Только непрерывный натиск мог бы обеспечить быструю победу» [17].
На следующий день Орджоникидзе ответил Троцкому: «Кучек своими войсками не располагает. Уход англичан из Энзели и Решта вызван нашим присутствием в Энзели. Помощь в рамках, указанных Вами, оказывается. Из Баку отправляются азербайджанские мусульманские части — 700—800 штыков и сабель. Формируются персидские части. Широкого реактивного революционного движения в стране нет. Всё зависит от того, насколько быстро сумеем подать помощь» [18].
23 июня 1920 года вызванный в Баку Г.Н. Пылаев доложил в порядке частной информации конфиденциально члену Северокавказского Ревкома Буду Мдивани [19]: «Последний период революционного движения в Персии имеет своего рода две фазы.
Первая фаза — пребывание М. Кучека и сподвижников в лесах на правах скрывающихся революционеров и вторая — занятие Решта и объявление Советской власти.
Первая фаза характеризовалась перемирием с англичанами (прекращением военных действий с обеих сторон) и тем самым прекращением враждебных действий и против шахского правительства. Революционеры, выжидая момент, перешли как бы в аморфное состояние, конец которого рельефно обозначился, как только революционеры соприкоснулись с красными частями…
Вторая фаза вытекала из первой, но по тактике мало отличается от первой…
В настоящее время составляются штаты и обучаются 1000 с лишним человек, что с дженгелийцами и частью рядовых казаков и настоящими частями позволит составить часть до 8000 человек…
В области военных дел, очевидно, и в дальнейшем, как и до сих пор, стратегия будет самым тесным образом связана с дипломатией, которая в основном заключается в мирном выкуривании англичан и с ними вместе шахского правительства.
Русским бюро по руководству работ[ой] русских [в] персидской революции (в это бюро входят Абуков, Кожанов, я, от адалетистов: Султан-Заде и др. товарищи) было принято держаться ориентации на М. Кучека…» [20]. /48/
Как бы вторя этому докладу, в конце июня Б.Л. Абуков направил Г.К. Орджоникидзе следующую телеграмму об ошибочности курса на советизацию Гилянской провинции Персии: «Не только в Гиляне, но даже в Реште, Энзели до сих пор нет национально-освободительного движения, произошла фактическая смена губернаторов. Массы крестьянства, амбалов, ремесленников и мелко буржуазных [элементов] не захвачены движением. Объясняется это тем, что товарищи, увлёкшись сформированием штабов управлений и комиссариатов, совершенно не повели широкой агитации в пользу углубления движения. Крупное купечество, на которое Кучек возлагал надежды, не оказывает поддержки. У Кучека нет средств. Объясняется это тем, что купечество боится союза Кучека с большевиками, ханы определённо не хотят поддерживать Кучека как правительство. В этом отношении объявление нового правительства было крупной политической ошибкой, ибо этот шаг оттолкнул от Кучека всех [тех], которые, несомненно, присоединились бы к нему, если бы он шёл только под лозунгом «долой англичан». Кучек чувствует, что почва из-под его ног уходит, и просит, чтобы Россия признала его. Принимаются меры к тому, чтобы широко развернуть агитацию в пользу освободительного движения и охватить этим движением всё Персидское побережье, считая одновременно необходимым такое движение и в Тегеране. Прошу указаний. Кучек просит вас о присылке слитков золота и серебра в обмен на рис для создания денежного фонда» [21].
30 июня 1920 года Б.Л. Абуков направил письмо аналогичного содержания ответственному секретарю ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинскому: «Серьёзность создавшегося положения дел в Персии обязывает меня довести до сведения Цека РКП нижеследующее:
В революционной борьбе за национальное освобождение Персии, боевыми лозунгами которой являются в настоящее время 1) — “Долой англичан” и 2) — “Долой шахское правительство и всех тех, кто его поддерживает” — Советское Правительство, образованное Мирзою Кучеком, не может опираться исключительно на крестьянство, ремесленников и мелкобуржуазные классы…
С этой точки зрения образование Советского Правительства и его органов было, безусловно, крупной ошибкой. Буржуазия и помещики, для которых социальное содержание Советской Власти хорошо известно, насторожились, и надежды Мирзы Кучека на их реальную помощь и поддержку — до сих пор не оправдываются…
В последнее время, с отъездом тов. Орджоникидзе из Баку, мы потеряли всякую связь с центром. Такое положение ненормально. Крайне желательна присылка (хотя бы неофициально) авторитетного товарища, знакомого с восточным вопросом, для руководства нашей политикой в Персии…» [22].
Об этом же ходатайствовал и сам Г.К. Орджоникидзе, который в записке, переданной по прямому проводу из Ростована-Дону, советовался с наркоминделом Г.В. Чичериным: «Нам необходимо в Персию послать крупного работника для руководства тамошним движением. Таким мы считаем товарища Мдивани, великолепно знающего Персию. Считаете ли Вы возможным посылку в Персию нашего [дипломатического] представителя или нам придётся послатьего просто от себя — если на это, конечно, получим согласие Цека?» [23].
5 июля Г.В. Чичерин оперативно отреагировал на запрос Г.К. Орджоникидзе письмом на имя секретаря ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинского. В нём он сообщал: «Крайне необходимо поставить срочно в центральном Комитете партии вопрос о нашем представительстве в Персии. Тов. Раскольников указывает, что во главе персидского советского движения находятся люди, лишённые абсолютно какого бы то ни было опыта в практической политической жизни. Настоятельно необходимо, чтобы при них находились товарищи с политическим опытом, способные давать им все нужные указания. Сам Мирза Кучек привык к партизанской жизни, и его миросозерцание дальше не простирается, но он с величайшей охотой и готовностью воспринимает советы более опытных товарищей, в особенности представляющих Советскую Россию. Он с величайшей точностью исполнял всё, что говорил ему Раскольников. После отъезда последнего в Персии не осталось никого, кто мог бы играть эту роль. Нет даже настоящих политических экспертов. Тов. Раскольников рекомендует послать в качестве нашего представителя к Мирзе Кучеку тов. Мдивани, которого тов. Сталин в других случаях горячо рекомендовал. Он не обладает мировым политическим кругозором, это — деятель кавказский, но Ближний Восток он знает великолепно и, по мнению тов. Раскольникова, для данной роли он великолепно подойдёт» [24].
7 июля 1920 года Политбюро поручило Оргбюро ЦК РКП(б) «рассмотреть вопрос о назначении т. Мдивани на пост дипломатического представителя в Персии или замене его другим кандидатом». И хотя два дня спустя Оргбюро постановило временно отложить решение данного вопроса, Мдивани уже находился в Гиляне. Туда он прибыл не в качестве полпреда РСФСР, а как член новообразованного Иранского бюро коммунистических организаций, или Иранбюро. Для этого ещё 6 июля А.И. Микоян предложил казначею ЦК Азербайджанской компартии /49/ отпустить «т. Мдивани, едущему в Персию от коммунистического бюро по делам Иранской революции, десять тысяч туманов (сто тысяч кранов)» [25]. С этими средствами Мдивани прибыл на место. Вместе с ним в Решт прибыл новый главнокомандующий Персидской Красной армией В.Д. Каргалетели, сменивший Эхсануллу.
Появление Буду Мдивани в Энзели и Реште в качестве «вершителя судеб персидской революции» было воспринято гилянцами не без удивления, т.к. его здесь помнили как одного из ближайших сотрудников российского миллионера А.М. Хоштарии, который получил в Персии богатейшие концессии на добычу нефти, заготовку леса и постройку железной дороги Решт — Энзели, доведённой лишь до Пир-Базара, и владел лесопильным заводом в местечке Туларуд на каспийском побережье между Энзели и Астарой. В информационной справке от 19 ноября 1920 г., подготовленной В.Г. Тардовым, сообщалось: «Все эти дела велись не только Хоштария, но и т. Мдивани, который являлся его управляющим и юрисконсультантом и которого Хоштария иногда оставлял за себя в Персии. Участие тов. Мдивани в деятельности Хоштария и его близость к нему были таковы, что, по словам лиц, сообщавших эти сведения, например, заведующего рыбными промыслами в Энзели Ахмедова, заведующего Бакинским Упродкомом Баги Джафари и других, в Энзели и Реште не отделяли т. Мдивани от Хоштария и часто про идущего т. Мдивани говорили: “вот идёт Хоштария”, тем более что они похожи друг на друга по фигуре. Влияние фирмы в Гиляне было очень велико. Дом, который занимали Хоштария и Мдивани, был своего рода центром, к которому собиралась местная буржуазия и власти, причём там нередко останавливались русские офицеры, начальствующие лица и пр. В связи с этим т. Мдивани является хорошо знакомым для каждого жителя Решта и Энзели» [26].
Прибыв в Гилян, Б. Мдивани вместе с членом Реввоенсовета 11-й армии Б. Михайловым первым делом приступил к обследованию состояния вооружённых сил Персидской советской республики. При этом выяснилось, что они сведены в три 3-батальонные стрелковые бригады (численностью соответственно 656, 621 и 647 человек), причём 1-й и 2-й отдельные батальонысоставляли военморы единого десантного отряда, 3-й — аскеры Ширванского полка, 4, 5 и 6-й — кучекхановцы, а 7, 8 и 9-й — местные персидские добровольцы и пополнения, присланные из Баку. Кроме того, перешедший на сторону Кучек-хана пехотный батальон жандармов ещё 20 июня был развёрнут в отдельный запасной полк (720 человек). Помимо перечисленных сил посостоянию на 7 июля Персидская Красная армия включала базировавшийся в Энзели отряд особого назначения (153 человека), «мало достоверную», по мнению штаба, отдельную бригаду дженгелийца Али Бабы-хана (617 человек), так называемую Мазендеранскую Красную армию под командованием Г.Н. Пылаева (297 человек), четыре отдельных кавалерийских эскадрона (325 человек), два артдивизиона 2-батарейного состава и гаубичную батарею (всего 379 человек при 10 орудиях), батальон связи (171 человек), два воздухоплавательных отряда (302 человека, но без аэропланов и аэростатов), автороту и бронеавтомобиль «Свободная Персия». Как констатировал инспектировавший войска и назначенный новым начальником штаба Персидской Красной армии П. Благовещенский, общее количество служивших в ней бойцов составляло 5263 человека, в том числе 363 человека штабных, административных и медицинских работников, было «в 5 раз меньше нормальной обычной численности русской стрелковой дивизии и во много раз меньше её штатного состава» [27].
В результате проведённого обследования 16 июля Б. Михайлов направил Реввоенсовету Кавказского фронта докладную записку о состоянии Персидской Красной армии, в которой, в частности, говорилось: «…Военморы находятся в состоянии разложения, 1 батальон почти в полном составе самовольно снялся с позиции и с оружием приехал на пароходе в Баку. Оставшиеся моряки митингуют, требуя отправки их в Россию. Причины разложения — отсутствие сколько-нибудь нормального снабжения деньгами и обмундированием, слабая политработа и отсутствие твёрдой руки, могущей поддерживать дисциплину в военморовских частях… Члену РВС Кожанову предложено прибыть в Баку ввиду полного его несоответствия занимаемой должности, ложной политической позиции, занятой им, и обострённых отношений с организациями Иранской Коммунистической Партии, ЦЕКА которой официально требовал отстранения Кожанова. Кожанов в настоящее время находится в Баку. Одновременно с ним отозван в распоряжение штаба XI армии Начглавштаба Овчинников…» [28].
Негативное влияние на эти события оказал посланец Л.Д. Троцкого Яков Блюмкин. Он сменил своё подлинное имя на псевдоним и превратился в азербайджанца Якуб-заде Султанова [29].
Задача Блюмкина состояла в том, чтобы поддерживать связь между Советским Азербайджаном и правительством Кучекхана. Его работу направляли члены Кавказского бюро ЦК РКП(б) П.Г. Мдивани и А.И. Микоян. Блюмкин наладил тесные связи с персидскими коммунистами, которые входили в правящий революционно-демократический блок. 30 июля он принял участие в перевороте, в резуль-/50/-тате которого правительство Кучек-хана было свергнуто, а к власти в Гилянской республике пришла левая группа Эхсануллыхана. Об этом имеется документальное свидетельство — «Протокол заседания ЦК Иранской компартии совместно с группой членов Правительства Мирзы Кучека». В нём говорится: «Заслушали. Доклады товарищей членов ЦК ИКП и левых членов правительства Мирзы Кучека о том, что настоящее Правительство не соответствует своему назначению, что губит дело революции и не даёт ход фронту путём снабжения его вооружением, снаряжением и финансами и, кроме того, их преступное отношение к борцам за свободу Ирана и тайное соглашение с шахским правительством и англичанами.
Постановили. Низвергнуть власть Мирзы Кучека и его приверженцев, занять немедленно правительственные учреждения, прибегая к арестам сторонников Мирзы Кучека.
Объявить народу Ирана о смене правительства и что власть в свободной Персии переходит в ведение Советов, причём организуется временный Революционный Комитет П[ерсидской] С[оветской] Р[еспублики], членами которого являются Народные Комиссары» [30].
После этого Блюмкина назначили военным комиссаром штаба Гилянской Красной армии. Он стал членом Компартии Персии. Центральный комитет этой партии поручил ему возглавить комиссию по комплектованию персидской делегации на Первый съезд народов Востока, который состоялся в Баку в начале сентября 1920 года. В состав делегации вошёл и Блюмкин.
Чувствуя нарастание угрозы для себя и ближайших соратников, Кучек-хан предпочёл ещё 19 июля уйти в привычное убежище — лес под Фуменом, на что местные коммунисты ответили обвинениями своего соперника в переходе на сторону англичан и шаха. Сам же Кучек отправил в Москву большое послание, адресованное лично Ленину, следующего содержания: «Распространение коммунистической программы в настоящее время в Персии невозможно ввиду того, что лица, коим поручено распространение программы, не знают всех условий жизни народа и его желания, о чём мною было своевременно сказано представителям России с указанием того, что население ещё не подготовлено к столь идеальной программе, а поэтому их тактика может привести к нежелательным результатам, и народ перейдёт на сторону врагов... После его (Раскольникова. — Прим. авт.) отъезда отмечены нарушения по отношению к общепринятой политике на Востоке. Азербайджанским правительством реквизированы все товары персидских подданных, которые Советский Азербайджан обещал пропустить в Персию для Красной Армии. Азербайджанское правительство запретило свободный проезд персидских подданных в Персию... Тов. Абуков, который рекомендует себя то представителем России, то представителем партии “Адалет”, с несколькими персидскими коммунистами, прибывшими из России, не знающими ни обычаев, ни характера населения, несмотря на договорённость о несвоевременности проведения коммунистической пропаганды, собирает население на митингах, рассылает воззвания, с помощью которых стремится к достижению успеха, вмешивается во внутренние дела, тем самым подрывает авторитет Советской власти, бывали даже случаи, когда они отзывались обо мне и моих сторонниках как о сподвижниках буржуазии, с каждым днём запутывают дело революции и ставят меня в безвыходное положение. Доносятся жалобы населения всех сторон Персии на эти выпады, которые отняли у него желание идти на помощь революции. Население Решта, которое ещё месяц назад было готово идти в огонь и в воду для достижения революции, теперь под влиянием разных толков решается на забастовки и почти готово протянуть руку контрреволюции. Я знаю, что в каждой свободной стране свободны всякие программы, но программа, которую проводят в настоящее время в Персии, идёт против желания населения и в случае продолжения может привести к контрреволюции... Не могу примириться с подобного рода явлениями. Голос персидского народа говорит: мы проделали первый шаг к своему освобождению, но нам грозит опасность с другой стороны, а именно:
если мы не предотвратим вмешательства иностранцев во все внешние и внутренние дела, то предпринятый нами шаг к свободе не будет иметь цены, так как, сбросив одну иностранную власть, мы попадём под власть другой. Я со своими друзьями не считаю себя вправе уничтожить свою революционную честь, приобретённую 14-летней борьбой. На основании вышеизложенных причин я покинул Решт и возвратился в лес к месту своего прежнего пребывания, где и буду ожидать разрешения следующих вопросов:
1) Реализация обещаний Советской России свободному народу Персии о невмешательстве Советского Азербайджана в дела Персии...
2) Признание границ и прав Советской республики...
4) Ограждение жизни и имущества персидских граждан в пределах Советского Азербайджана.
5) Устранение т. Абукова из Персии и откомандирование в распоряжение советской Персии т. Кожанова, который в противоположность Абукову содействовал развитию революции в Персии...
Я обращаюсь к вождям российского свободного народа во имя самоопределения народов и во имя освобождения Персии от царского угнетения привести в исполнение свои Декреты о передаче концессий персидскому народу и уничтожить все прежние договоры... Для сохранения свободы необходимо уничтожить обоюдными усилиями нашего общего врага и устранить единичных личностей, которые своей нетактичной политикой [препятствуют] воплощению общей цели и тем самым отнимают возможность осуществить свободу для персидского народа. До благополучного разрешения вопроса я не вернусь» [31].
30 июля 1920 года в послании чрезвычайного уполномоченного СНК и Совета обороны РСФСР по Волго-Каспийскому району И.П. Бабкина, адресованном В.И. Ленину, отмечалось: «…Всё сообщающееся Вам Мирзой Кучеком по поводу деятельности /51/ комиссара десантного отряда тов. Абукова наблюдалось мной в бытность мою в Энзели с Раскольниковым. Абуков, бывший князь с Кавказа, офицер, коммунист чуть ли не с 19-го года, вёл свою молчаливую пропаганду против Мирзы Кучека. В особенности Абукова поддерживал какой-то авантюрист Беленький. В то время Раскольниковым и мною было категорически потребовано от Абукова и Беленького прекращения агитации против Мирзы Кучека. После уже отъезда Раскольникова вся работа свелась к постоянной склоке и комиссарству Абукова.
Мирза Кучек в письме указывает на невозможность работы с Абуковым, что заставит его даже удалиться из Решта.
Делегация и начальник десантных отрядов в Персии тов. Кожанов сообщают об агрессивной политике Азербайджана в отношении Персии…
Всё вышеизложенное подтверждает необходимость немедленного отозвания Абукова и его жены секретаря ЦЕКА Коммунистов Персии Булле, других родственников, а также работников Персии с русскими фамилиями…» [32].
Рассмотрев 5 августа вопрос «О положении в Персии в связи с новым письмом Кучека Мирзы», пленум ЦК РКП(б) постановил «командировать временно т. Элиаву для работы в Персии в контакте с т. Орджоникидзе» и предложил Наркоминделу РСФСР ускорить работу учреждённой 17 июля комиссии по персидским делам с привлечением в неё Элиавы для выработки соответствующих политических директив и их срочной передачи по телеграфу в Решт. Наркоминделу и Оргбюро ЦК РКП(б) поручалось разрешить вопрос о дальнейшем использовании Кожанова и Абукова в Гиляне [33].
Рассмотрев 10 августа «предложение т. Чичерина в связи с положением в Персии», Политбюро ЦК РКП(б) предоставило Элиаве «право отзыва, ареста и предания суду виновных», разрешило ему взять с собой в Гилян «т. Кожанова, вернувшегося из Персии», и поручило «рассмотреть и решить вопрос о возможности оставления в Персии т. Абукова» [34].
Обеспокоенный судьбой своего бывшего подчинённого, командующий Балтфлотом Ф.Ф. Раскольников телеграфировал в Москву: «По полученным сведениям, мой ближайший сотрудник тов. Кожанов, ехавший в распоряжение Балтфлота, постановлением ЦЕКА возвращается в Персию. Очень прошу оставить тов. Кожанова в моём распоряжении, так как он предназначается на очень ответственную должность коменданта Кронштадтской крепости». Тем не менее 18 августа Оргбюро ЦК РКП(б) приняло решение в просьбе Раскольникову отказать и «временно оставить т. Кожанова в распоряжении Ревсовета Кавказского фронта» [35].
Но хотя «Ардашир» уехал из Москвы вместе с Элиавой, в Персию он так и не попал, поскольку по прибытии в Ростов в связи с высадкой врангелевского десанта на Азовском побережье получил назначение на должность начальника Морской экспедиционной дивизии [36].
Так закончилось непосредственное участие красных военморов в персидской авантюре. Из них только Б.Л. Абуков и его жена М.О. Булле оставались в Реште.
В июле 1920 года началось первое крупномасштабное наступление на юг — на Казвин и Тегеран, которое, по мысли Иранского бюро и нового состава РВС Персидской Красной армии, должно было привести к победе пролетарской революции в стране.
Поначалу операция развивалась успешно. Утром 31 июля Персидская Красная армия овладела укреплённым городом Менджиль. Как указывали в отправленной в тот же день в Москву телеграмме командарм Василий Каргалетели и военком Яков Блюмкин, «англичане отступают. Эта победа одержана в тот день, когда по воле революционных масс и войска персидской республики неспособное к борьбе полуханское правительство Кучек-Хана заменено Иранским революционным комитетом — правительством активной борьбы в теснейшем контакте с Советской Россией. Сообщая Вам (Л.Д. Троцкому. — Прим. авт.) как вождю Великой Российской Красной армии о наших победах, мы просим Вас довести до её сведения нашу уверенность, что, несмотря на различие и отдалённость фронтов Польского и Менджильского, мы ведём одну общую и великую успешную борьбу». В подтверждение этого в 14 ч 31 июля из Энзели «всем радиостанциям» было передано экстренное сообщение, подписанное «членом ЦЕКА ИКП и Реввоенсовета М.О. Булле», в котором извещалось о свержении правительства Кучек-хана [37]. Однако победные реляции были преждевременными.
6 августа командование Персидской Красной армии (главком Шапур (Каргаретели), члены РВС Мдивани, Абуков, начштаба Благовещенский) сообщало: «Имеется очень благоприятная обстановка для немедленного наступления на Тегеран, но большие переходы и тяжёлые бои под Менджилем окончательно истрепали армию, поэтому нет резервов, а заминка вызовет неблагоприятный перелом. Необходима присылка свежих Русских боеспособных частей под видом добровольцев. Иранский отряд необходимо усиленно обучать» [38].
15 августа Персидская Красная армия перешла в очередное наступление, ей удалось занять Куинский перевал, казалось, дорога на Казвин и Тегеран открыта, однако в этот решающий момент персидские (а фактически — азербайджанские) под-/52/-разделения, как сформированные из местных уроженцев, так и прибывшие из Баку, частью разбежались, частью перешли к противнику, уничтожив командный состав. РВС Персидской армии надеялся личным выездом на позиции и «крутыми мерами» остановить отход и закрепиться под Менджилем, но одновременно требовал подкреплений, поскольку прибывший рабоче-крестьянский полк — «совершенно необученный сырой материал», годный только для переворота в тылу, а оставшиеся в строю моряки «непригодны для боя» и оставлены в ближайшем резерве.
Уже 17 августа был оставлен Менджиль, а ещё через три дня при большой панике и выстрелах местного населения в спину — столица Советской Персии Решт. 18 августа РВС Персармии направил в Иранбюро радиограмму с настоятельной просьбой о срочной помощи русскими боевыми частями: «Персидские части — местные и прибывшие из Баку для боя не годны и держатся в ближнем резерве. Подошедшими частями 2-го Рабоче-Крестьянского полка мы рассчитываем закрепиться в районе Наглобера для обороны. Положение может быть восстановлено только присылкой надёжных русских красноармейцев» [39].
В тот же день Иранский ревком направил радиограмму Реввоенсовету 11-й армии (копия Иранбюро) с просьбой о срочной помощи: «Иранский ревком настоятельно просит выслать полторы тысячи абсолютно надёжных русских красноармейцев. Положение на фронте крайне тяжёлое. Противник наступает превосходящими силами [на] Менджильском [направлении]. Только немедленная присылка русских частей может спасти положение» [40].
21 августа Абуков, Шапур и Благовещенский направили телеграмму Г.К. Орджоникидзе (копия Мдивани) об отступлении войск Персидской Красной армии под Рештом: «Линия Глаубер — Рустамабал оставлена. Части отходят под давлением превосходных сил противника к Решту. Отсутствие немедленной помощи вызовет полную ликвидацию всего дела в Персии. Телеграфируйте, когда прибудет пополнение» [41].
Все части, отошедшие из Решта, начали укреплять небольшую 12-вёрстную полосу вокруг Энзели, а серьёзно обеспокоенный возможным крахом Персидского похода Серго Орджоникидзе отправил, несмотря на протесты командования 28-й дивизии и 11-й армии, из Баку недоукомплектованный 244-й стрелковый полк, который всё-таки стабилизировал положение на фронте. Решт удалось вернуть довольно скоро — 27 августа, однако уже 22 сентября он вновь оказался в руках противника.
В основном против 244-го стрелкового полка действовали уже не англо-индийские части, а персидская казачья дивизия под командованием полковника Старосельского. После вторичного оставления Решта в Энзели был переброшен «полк имени 26», сформированный из русских красноармейцев и командиров. Совместными усилиями столица Персидской Советской республики была возвращена Совнаркому, однако, как отмечалось в донесениях с фронта, противник отошёл в полном порядке и был готов к дальнейшим действиям, тогда как в Красной армии отмечался недостаток обуви и обмундирования. В ходе последнего наступления были потеряны 60 человек убитыми и ранеными, 250 — заболевшими. Начались и проблемы иного порядка. Реввоенсовет Персидской армии сообщал: «Осталось всего 16 ящиков денег. Не хватает даже на выдачу жалования. Просим прислать на ноябрь 50 ящиков».
ЦК ИКП поспешил найти в своих рядах «стрелочников», виновных в создавшейся ситуации. 1 октября высшим партийным органом были рассмотрены вопросы «о тов. Абукове» и «о нарушении тов. Булле партийной дисциплины». Выступивший в качестве докладчика Султан-заде поведал собравшимся, что, когда Кавбюро в лице Стасовой отказывал ЦК в средствах и всячески препятствовал отъезду его экспедиции в Тавриз, Абуков призывал не унывать и говорил о наличии у него ещё нескольких сотен тысяч николаевских рублей, которые он получил для передачи Кучек-хану, но выдал ему вместо них мало чего стоящие советские «боны». Поскольку же товарищи, как значится в протоколе заседания, подтвердили, «что во время отъезда из Персии у Абукова было с собой несколько миллионов общереспубликанских советских денег», ЦК ИКП поторопился исключить его из своих рядов, о чём и уведомил Кавбюро «для сведения и расследования».
Мильду Булле, которая по истечении срока командировки не вернулась в Гилян, не выдала полностью тавризской экспедиции переданные ей для этого ценности и не возвратила хранившиеся у неё протоколы заседаний ЦК ИКП, тоже исключили из его состава, и Кавбюро было предложено потребовать от неё объяснений [42]. Хотя Орджоникидзе обратился 6 октября к властям Пятигорска с предписанием «немедленно отправить тов. Булле со всеми документами Иранского Цека в Баку», пять дней спустя Оргбюро ЦК РКП(б) постановило откомандировать супругов в распоряжение Иваново-Вознесенского губкома партии, предоставив им предварительно месячный отпуск [43]. Так на этот раз партийные супруги избежали заслуженного наказания за свои преступления, совершённые в Персии, но в 1937 году они были репрессированы.
Зимой 1920/21 года активных боевых действий не велось, обе стороны обменивались короткими ударами и поисками разведчиков. А в марте 1921 года был подписан договор между РСФСР и Персией о ненападении и сотрудничестве, который предусматривал раздел Каспийского моря и возможность ввода советских войск в случае проведения Тегераном недружественной антисоветской политики (этот пункт был успешно использован СССР в августе 1941 г.). Москва, в свою очередь, обязалась вывести части Красной армии из Северной Персии. Согласно договору советские войска начали покидать Гилян с апреля и были полностью выведены к 8 сентября 1921 года. После этого Кучекхан, опиравшийся на помещиков и духовенство, вновь возглавил правительство Гилянской республики. 8 мая его армия получила название Персидской Красной армии, а 5 июня была образована Персидская Советская Социалистическая Республика. По-/53/-сле нового неудачного похода на Тегеран Кучек-хан организовал 29 сентября 1921 года очередной внутренний переворот, уничтожив своих главных политических противников, в том числе Хайдара Аму-оглы. В республике началась гражданская война. 2 ноября, воспользовавшись смутой, территорию заняли войска иранского правительства. Мирза Кучек-хан бежал и погиб от холода в горах. Его голову выставили на всеобщее обозрение в г. Решт. Шах восстановил свою полную власть над Каспийским побережьем.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 44. Поздравительная телеграмма Военно-революционного Совета Персидской Республики председателю Военно-революционного Совета РСФСР Л. Троцкому. 5 июня 1920 г.
2. Краснов В.Г., Дайнес В.О. Неизвестный Троцкий. Красный Бонапарт: Документы. Мнения. Размышления. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. С. 377, 378.
3. РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 45. Копия, машинопись.
4. Там же. Л. 47. Копия, машинопись.
5. Там же. Ф. 85. Оп. 8. Д. 529. Л. 1—2 (соб.). Копия, машинопись.
6. Там же. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 4 об. Подлинник, рукопись одного из авторов.
7. Нет уверенности в том, что данная записка стала телеграммой, отправленной Орджоникидзе.
8. РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 6. Подлинник, рукопись, по-видимому, самого Кожанова.
9. Там же. Ф. 495. Оп. 90. Д. 15. Л. 5.
10. Там же. Д. 16. Л. 10.
11. Тардов Владимир Геннадьевич — журналист, заведовал отделом печати Наркоминдела РСФСР. В 1920 г. был включён в состав полномочного представительства РСФСР в Иране, заведовал Советским информбюро, позже являлся генконсулом в Исфагане.
12. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 90. Д. 16. Л. 82.
13. Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. 672. Оп. 1. Д. 1. Л. 13, 18. 14 РГАСПИ. Ф. 64. Оп. 1. Д. 17. Л. 144. Копия, машинопись. 15 Блюмкин Яков Григорьевич (27 февраля (12 марта) 1900 — 3 ноября 1929), российский революционер, работник советских спецслужб. В конце мая 1918 г. принят на службу в ВЧК, в отдел по борьбе с контрреволюцией на должность заведующего «отделением по наблюдению за охраной посольства [Германии] и за возможной преступной деятельностью посольства». Совершил теракт против посла Германии в России В. фон Мирбаха. Во время теракта был ранен. Убийство Мирбаха дало повод большевистским властям объявить левых эсеров вне закона. Перешёл на нелегальное положение. В апреле 1919 г. Блюмкин добровольно явился в ВЧК, был амнистирован. В июне 1919 г. прибыл в Киев для организации подпольной работы в тылу Вооружённых сил Юга России. Левоэсеровские боевики обвинили его в предательстве и организовали три покушения на него. Осенью 1919 г. добровольно вступил в Красную армию и был послан на Южный фронт, а затем — в Особый отдел 13-й армии. 17 июня 1920 г. вместе с женой командирован НКИД в Персию. 8 августа руководил переворотом в г. Решт. 1—8 сентября участвовал в работе Съезда народов Востока в г. Баку. В 1920—1921 гг. учился на восточном факультете Военной академии в Москве, в 1922—1925 гг. работал в секретариате председателя РВСР Л. Троцкого. В 1921 г. вступил в ряды РКП(б). После ухода Троцкого с поста председателя Реввоенсовета поступил на службу в ОГПУ. Был назначен помощником полномочного представителя ОГПУ на Кавказе по командованию внутренними войсками, где принимал участие в репрессиях против участников Паритетного восстания в Грузии осенью 1924 г. Летом 1928 г. ему было поручено организовать агентурную сеть на всём Ближнем Востоке и в Индии. На обратном пути домой в апреле 1929 г. встречался в Стамбуле с высланным из Советского Союза Л. Троцким, согласился привезти и передать его письмо К. Радеку. Был арестован и приговорён к расстрелу.
16. РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 26. Л. 1. Подлинник, машинопись. Подписи — автограф.
17. Там же. Д. 13. Л. 10 об. Копия, рукопись.
18. Там же. Л. 10. Копия, рукопись.
19. Мдивани Буду (Поликарп Гургенович) (около 1877 — 19 июля 1937), член РСДРП с 1903 г. Активный участник революции и гражданской войны в Закавказье и Персии (в провинции Гилян). Окончил гимназию в Кутаиси. Три года проучился на юридическом факультете Московского университета, откуда был исключён после повторного ареста, связанного с участием в студенческих беспорядках. Входил в состав крупнейших комитетов кавказских организаций РСДРП — Имеретино-Мингрельского в Кутаиси (1903—1906), Союзного в Тифлисе (1905) и Бакинского (1907—1909), а также по заданию партии ездил в Европу для приобретения оружия. В 1913 г. был арестован, заключён в Метехский замок и выслан из России в Персию. После Октябрьской революции 1917 г. отбыл домой в Кутаиси. Вернувшись на родину, участвовал в деятельности тифлисской большевистской организации, затем был завполитотделом 10-й и членом Реввоенсовета 11-й армий, а в марте—июне 1920 г. состоял зампредседателя Северо-Кавказского ревкома, которым руководил Орджоникидзе, и одновременно, с мая, являлся членом президиума Кавбюро ЦК РКП(б) и входил в состав его «Бакинской тройки». В июне 1920 — мае 1921 г. находился в Гиляне. Туда он прибыл как член новообразованного Иранского бюро коммунистических организаций, или Иранбюро. В результате проведения им и другими деятелями Иранской компартии авантюристической политики Персидская Гилянская советская республика была разгромлена в 1921 г. С июня 1921 г. занимал пост председателя Ревкома Грузии, в 1922 г. стал членом Президиума ЦК Компартии Грузии. В 1924 г. был назначен торговым представителем СССР во Франции. В 1928 г. был отозван из Франции, за принадлежность к оппозиции смещён со всех постов, исключён из партии и сослан на 3 года в Сибирь. В 1929 г. ссылка была заменена 3 годами лишения свободы. В 1931 г., после подачи заявления об отходе от оппозиции, был восстановлен в ВКП(б), назначен председателем СНХ ССР Грузии и народным комиссаром лёгкой промышленности ССР Грузии. Также по июнь 1936 г. занимал пост 1-го заместителя председателя СНК ССР Грузии. В 1937 г. его арестовали по делу о «троцкистском шпионско-вредительском центре». 10 июля 1937 г. был расстрелян на окраине Тбилиси. В 1956 г. был реабилитирован.
20. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 90. Д. 15. Л. 5—6 об. Подлинник, машинопись, подпись — Пылаева.
21. Там же. Ф. 64. Оп. 1. Д. 17. Л. 144«а». Копия, машинопись.
22. Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 329. Л. 1, 1 об. Копия, машинопись.
23. Государственный архив Российской Федерации. Ф. 130. Оп. 4. Д. 601. Л. 130.
24. РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 314. Л. 15.
25. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 94. Л. 1; Ф. 39. Оп. 3. Д. 2. Л. 6.
26. Там же. Ф. 495. Оп. 90. Д. 18. Л. 153—155.
27. Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 195. Оп. 3. Д. 261. Л. 14, 16.
28. РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 33. Л. 7—8. Заверенная копия, машинопись.
29. Велихов А.С. Похождения террориста: Одиссея Якова Блюмкина. М.: Современник, 1998. С. 43; Матонин Е.В. Яков Блюмкин. Ошибка резидента. М.: Молодая гвардия, 2016. 448 с.; Ивашов Л.Г. Опрокинутый мир. Тайны прошлого — загадки грядущего. Что скрывают архивы Спецотдела НКВД, Аненербе и Верховного командования Вермахта. М.: Книжный мир, 2018. С. 171—240.
30. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 90. Д. 5. Л. 3. Копия, рукопись.
31. РГВА. Ф. 109. Оп. 10. Д. 5. Л. 9—17.
32. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 361.
Л. 2—5 об. Подлинник, рукопись, автограф Бабкина.
33. Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 33. Л. 1.
34. Там же. Оп. 3. Д. 101. Л. 1.
35. Там же. Оп. 112. Д. 61. Л. 7, 62.
36. РГА ВМФ. Ф. Р-352. Оп. 2. Д. 119. Л. 1. Послужной список И.К. Кожанова (приказы № 2866). 37. РГАСПИ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 2. Л. 61. Копия, машинопись.
38. Там же. Ф. 64. Оп. 1. Д. 25. Л. 61. Копия, машинопись.
39. Там же. Д. 20. Л. 46. Копия, машинопись.
40. Там же. Д. 25. Л. 105. Копия, рукопись.
41. Там же. Л. 121. Копия, рукопись.
42. Там же. Ф. 495. Оп.90. Д. 5. Л. 10—11.
43. Там же. Ф. 17. Оп. 112. Д. 76. Л. 5. /54/
Военно-исторический журнал. №2. 2021. С. 46-54.
-
Близниченко С.С. Красные военморы в Персии: попытка экспорта революции // Военно-исторический журнал. №1. 2021. С. 41-49.
By Военкомуезд
С.С. БЛИЗНИЧЕНКО
КРАСНЫЕ ВОЕНМОРЫ В ПЕРСИИ: ПОПЫТКА ЭКСПОРТА РЕВОЛЮЦИИ
«Краса и гордость революции» — так, по меткому выражению наркома по военным и морским делам (наркомвоенмора) РСФСР Л.Д. Троцкого, называли в первые годы советской власти военморов Рабоче-крестьянского Красного флота (РККФ). Они не только активно участвовали в 1917 году в свержении власти царя и Временного правительства в своей стране, но и пытались сделать подобное за рубежом. После окончания знаменитой Энзелийской операции Волжско-Каспийской военной флотилии (ВКВФ) в мае 1920 года советское руководство с помощью военморов-каспийцев предприняло ряд шагов по экспорту революции в юго-восточные страны, одной из которых стала шахская Персия. На её территории, примыкавшей к порту Энзели, развернулись события, едва не приведшие к свержению правящей иранской династии.
Ещё до прихода ВКВФ в Гилянской провинции полыхало восстание. Возглавлял его лидер лесных повстанцев-дженгелийцев Мирза Кучек-хан, имевший среди простых людей репутацию освободителя от ненавистных англичан и их продажных шахских приспешников. Агенты разведслужбы III Интернационала — Совинтерпропа и РВС Туркестанского фронта во главе с М.В. Фрунзе в марте 1920 года установили первые контакты с Кучек-ханом. Но высадка морского десанта с кораблей ВКВФ в Энзели потребовала изменения состава советских переговорщиков. Теперь вся инициатива перешла к Кавказскому бюро ЦК РКП(б) и РВС Кавказского фронта во главе с Г.К. Орджоникидзе (Серго), напрямую замыкавшихся при решении данных вопросов на председателя Совета народных комиссаров (Совнаркома) В.И. Ленина и наркомвоенмора Л.Д. Троцкого. Оперативное руководство операцией было возложено на военморов и их разведку.
10 мая 1920 года командующему Ленкоранским боевым участком и начальнику всех десантных отрядов ВКВФ И.К. Кожанову [1] поступил доклад № 1 от начальника Информотдела А.М. Гаджиева Мустафаева: «Сотрудника Афонина Степана, присланного Вами, я отправляю к Кучек-Хану. К Кучек-Хану путь избираем через Энзели на персидском баркасе, так как ему команда знакома — можно подкупить» [2]. В справке помощника начальника Информотдела П.А. Плеханова отмечалось, что Афонин передал Кучек-хану «письмо от Кожанова и значок [орден Красного Знамени]» [3].
19 мая, сразу же после изгнания военморами из Энзели англичан, командующий ВКВФ (комфлота) Ф.Ф. Раскольников [4] подписал приказ по флотилии о том, что её «первый, второй и третий десантные отряды переименовываются в Экспедиционный корпус» (сокращённо — Экспедикор), командиром (комкором) назначается И.К. Кожанов [5], а военным комиссаром (военкомом) — Б.Л. Абуков [6]. В тот же день комкор своим приказом утвердил временно исполняющим должность начштаба Экспедикора П.П. Шешаева — начальника штаба десантных отрядов (десотрядов) флотилии, который, подменяя Кожанова, находился тогда в Астаре и поэтому к исполнению своих непосредственных обязанностей приступил лишь 30 мая.
В день подписания приказа по поручению комфлота Ф.Ф. Раскольникова военком десантных отрядов Б.Л. Абуков направил на имя народного предводителя Гилянской провинции Персии (полевого командира в современной терминологии) письмо следующего содержания:
«Дорогой товарищ Мирза Кучек-Хан.
Советской России давно известно о твоих подвигах в деле осво-/41/-бождения некогда великого и могущественного персидского народа от английского ига и предавшего за английское золото свою родину шахского правительства. Поэтому мы пользуемся первым удобным случаем, чтобы приветствовать в твоём лице освободителя униженной и оскорблённой Персии. Мы считаем своим долгом поставить тебя в известность о целях нашего прихода в Энзели. Мы пришли сюда не в качестве завоевателей и не для того, чтобы вместо английского ярма наложить на исстрадавшуюся Персию новое русское ярмо. В Энзели нас привело то обстоятельство, что здесь находятся суда и военное имущество, принадлежавшее Советской России и увезённое оттуда контрреволюционерами.
Мы совершенно не касаемся существующего порядка, ибо на то нас персидский народ не уполномочивал, а мы всегда делаем то, что говорим. Говорим же мы, что каждый народ имеет право определять свою судьбу так, как он этого желает. Как только мы заберём своё имущество, мы должны уйти, ибо наша задача будет тогда окончена.
Но от многих твоих сторонников с момента нашего пребывания в Энзели нам приходится слышать, что наше дальнейшее присутствие здесь необходимо, ибо с нашим уходом опять [воцарится] здесь ненавистная и для нас, и для вас английская власть. Это послужило поводом для того, чтобы написать тебе письмо и узнать твоё мнение, ибо для Советской России только твоё мнение может иметь решающее значение по данному вопросу.
Мы готовы всеми силами помочь персидскому народу избавиться от английского ига. Если наша помощь нужна тебе, то ты должен со своей стороны немедленно связаться с нами. Было бы очень желательно лично повидаться с тобой и обо всём подробно поговорить и условиться о дальнейшей совместной работе. Если твой приезд в Энзели почему-либо невозможен, то назначь время [нашей] встречи для личных переговоров.
Да здравствует освобождённая прекрасная Персия. Да здравствует борец за освобождение Персии Кучек-Хан. Да здравствует союз освобождённой Персии с Советской Россией» [7].
22 мая 1920 года окрылённый быстрой победой над белогвардейцами и англичанами командующий Волжско-Каспийской военной флотилией Ф.Ф. Раскольников срочно телеграфировал председателю Реввоенсовета Республики и наркомвоенмору Л.Д. Троцкому (копия В.И. Ленину): «Только что вернулся из Энзели, настроение в Персии не поддаётся описанию. Весь народ встречал нас с необычным энтузиазмом. Первоначально красные флаги были вывешены только местами, но теперь уже весь город разукрасился ими. Мы заявили, что во внутренние дела Персии вмешиваться не будем, предоставляя персидскому народу самому решить свою судьбу. Губернатор остался в Энзели и приветствовал нас от имени персидского Правительства…
В начале мною было заявлено, что мы пришли только за своим имуществом и за белогвардейским флотом, но вчера я передал губернатору заявление, что ввиду восторженного приёма красных моряков населением и раздающихся со всех сторон просьб о том, чтобы мы остались с ними и не отдавали на растерзание англичан, красный флот останется в Энзели даже после того, как всё военное имущество будет вывезено. Первый, второй и третий десантные отряды военных моряков переименованы в Советский Экспедиционный корпус и начальник десантных отрядов товарищ Кожанов назначен командиром экспедиционного корпуса. Прошу вашей санкции на формирование корпуса и утверждение Кожанова в качестве комкора…
Завтра вечером я и товарищ Орд[ж]он[и]кидзе выезжаем в Энзели для встречи с Кучек-Ханом. Прошу Ваших указаний относительно дальнейшей политики в Персии. Могу ли я считать у себя развязанны[ми] руки в смысле продвижения в глубь Персии, если в Персии произойдёт переворот и новое правительство призовёт нас на помощь?..
Что касается лично меня, то прошу Центральный комитет РКП ввиду полного окончания боевых действий на Каспии и ввиду того, что на Балтике и на Чёрном море никаких серьёзных боевых действий быть не может, а предстоит длительная строительно-созидательная работа, для которой нужны люди иного склада и иного темперамента, я прошу перевести меня на работу в Наркоминдел, использовав меня для участия в революционном движении других стран. В настоящее время очень ответственная работа предстоит на Востоке, и если возможно, то я просил бы оставить меня здесь, дав мне ту или иную работу» [8].
Отправляя эту телеграмму, Ф.Ф. Раскольников уже знал о том, что руководством РСФСР принято решение, оформленное в виде протокола № 13 заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 22 мая 1920 года, следующего содержания: «Предрешить назначение т. Раскольникова командующим Балтийским флотом, окончательно решив этот вопрос через три недели. Поручить тов. Троцкому известить о решении Политбюро т. Раскольникова» [9].
Решение об отзыве Раскольникова, принятое через несколько дней после взятия Энзели, было вызвано стремлением советского правительства «спасти лицо», т.е. подтвердить версию своей полной непричастности к действиям Волжско-Каспийской флотилии, явившимся якобы делом личной инициативы комфлота. Ленин и Троцкий не хотели осложнения отношений с Англией из-за ситуации в Гилянской провинции Персии.
Раскольников решил максимально использовать отведённые ему до отъезда на Балтику три недели для укрепления позиций Кучек-хана. Тем более что на это ему была дана санкция высшего руководства РСФСР. Вот документальное свидетельство этого в виде выписки из протокола № 15 заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 25 мая 1920 года: «О восточной политике. а) О Персии. Одобрить в общем политику Комиссариата Иностранных Дел, предполагающего оказывать поддержку освободительному движению народов Востока.
а) Вменить в обязанность т. Раскольникову по оказании необходимой помощи Кучек-Хану иму-/42/-ществом, инструкторами и проч., передать под власть последнего Энзели и другие пункты Персии, находящиеся в наших руках, убрать из этих пунктов флот, заявив, что это делается по распоряжению советского правительства, ввиду полного нежелания последнего вмешиваться во внутренние дела Персии.
Оставить в Энзели некоторую часть судов под видом полицейской службы, но под Азербайджанским флагом в качестве, необходимом для постоянного содействия Кучек-Хану.
б) Поручить соответствующим ведомствам рекомендовать Орджоникидзе проводить такую политику, которая, безусловно, поддерживала бы Кучек-Хана или вообще демократические революционные элементы в их борьбе с шахским правительством в целях осуществления независимости Персии…» [10].
Как уже говорилось выше, в связи с новым характером предстоящей операции десантные отряды ВКВФ были реорганизованы в Экспедиционный корпус. Вручая комкору И.К. Кожанову мандат, комфлота Ф.Ф. Раскольников обрисовал ему обстановку в Северной Персии и вытекавшие из этого оперативные задачи: «Флот уходит в Баку. У персидских берегов остаётся пока один эсминец. События могут принять самый неожиданный оборот, и Вам нужно быть готовым ко всему. Связь со мной держите через корабельную радиостанцию» [11]. Сообщив эту информацию, комфлота попрощался и отбыл на флагманском корабле в столицу Советского Азербайджана.
В своём обращении к бойцам Экспедикора И.К. Кожанов подчёркивал: «Предстоящая работа в Персии связана с колоссальными затруднениями политического и общего порядка и требует максимального напряжения воли, ума, энергии. Два года десантные отряды терпели все тяготы и лишения боевой жизни. Каждому из нас памятны отдельные моменты, когда обстановка была особенно тяжёлой. Где бы ни появились наши отряды, они с честью выполняли свой долг. Но теперь значение наших действий будет ещё больше: мы будем совершенно одни, оторванные от нашей родной земли, будем самостоятельно способствовать революции на Востоке» [12].
Это обращение имело важное значение для мобилизации сил оставшихся в Персии моряков-десантников. Как тогда им казалось, они первые несли на своих штыках свободу угнетённым народам Востока от поработителей — местных феодалов и английских оккупантов. Назревала предреволюционная ситуация со специфическим азиатским оттенком. И комкору Кожанову со своими бойцами предстояло принять в грядущих событиях непосредственное участие.
Все десантные отряды сливались в трёхбатальонный пехотный полк моряков численностью около 750 человек, командовать которым И.К. Кожанов поручил начальнику 1-го десотряда Я.И. Осипову [13], тем же приказом утверждённому начальником гарнизона г. Энзели и его окрестностей и начальником Рештского боевого участка.
Расположив свой штаб в «Гранд-Отеле» и объявив район на военном положении, Осипов в приказе № 1 от 19 мая 1920 года по гарнизону г. Казьяна строжайше запретил всякую продажу спиртных напитков и хождение по улицам с 10 часов вечера до 5 часов утра. Всем офицерам «без различия национальности и определения возраста, а также и всем солдатам, ранее служившим в Добровольческой и Английской армиях», предписывалось в течение 24 часов зарегистрироваться у комендантов Казьяна и Энзели. Разграбленное населением имущество бежавших деникинцев, англичан и местной буржуазии, а также всё огнестрельное и холодное оружие, за исключением кинжалов и охотничьих ружей, подлежало немедленной сдаче в трофейную комиссию Экспедикора, причём ослушавшимся грозили арест и предание военно-революционному суду [14].
Одна из главных задач начальника гарнизона заключалась в поддержании дисциплины среди своих подчинённых, которые «расслабились» в связи с победой над белогвардейцами и англичанами. В очередном приказе по гарнизону от 21 мая Осипов констатировал: «…наблюдаются случаи самовольных арестов граждан военморами», «народное имущество… бесстыдно расхищается», а «хулиганские выходки под влиянием винных паров не прекращаются». Отмечая, что аресты, производимые для пресечения этих «позорящих и дискредитирующих рабоче-крестьянскую Советскую власть беспорядков», не оказывают должного воздействия, начальник гарнизона обещал применять «самые суровые и решительные меры наказания вплоть до расстрела» [15]. И за словом последовало дело. За нарушение этого приказа был расстрелян один из военморов. Однако не все формальности были соблюдены, и уже 29 мая сам Осипов был отстранён от должности и сдал её В. Клаусману, одновременно передав полк моряков командиру 1-й роты И. Шишину.
Поскольку смена командования вызвала толки среди десантников, И.К. Кожанов в приказе по Экспедикору подчёркивал: «…Предстоящая работа в Персии благодаря своей сложности мыслима лишь в том случае, если все ответственные работники будут соответствовать своему назначению», и если кто-либо из них «окажется недостаточно сильным для выполнения возложенных на него обязанностей, то его необходимо сразу же отстранить от должности даже в том случае, если он в прошлом сумел завоевать доверие» [16]. Вслед за этим бывшему начальнику гарнизона Осипову, его военкому Костромину, коменданту Казьяна Панкову и ещё нескольким военморам был объявлен строгий выговор «по делу расстрела военмора конного эскадрона т. Суханова», а 5 июня виновные в бессудной казни были преданы суду Ревтрибунала [17].
Одновременно с этими событиями продолжалась переписка между Кавбюро ЦК РКП(б) и руководителями партии и правительства. 23 мая Орджоникидзе доложил в Москву Ленину, Сталину и Чичерину о готовности начать с помощью Кучек-хана борьбу за советскую власть в Персии: «Дайте нам точные указания, какой политики придерживаться в Персии. Мусульманскими /43/ частями занят Ардебиль. Без особого труда можем взорвать весь персидский Азербайджан — Тавриз. Действовать вовсю опасаемся. Опять получим нагоняй, а поэтому прошу сейчас же ответить. Моё мнение: с помощью Кучек-Хана и персидских коммунистов провозгласить советскую власть, занимать города за городами и выгнать англичан. Это произведёт колоссальное впечатление на весь Ближний Восток… Прошу ответа не позже завтрашнего дня 2-го и 12-го часа, так как вечером думаю вместе с Раскольниковым выехать на один день в Энзели» [18].
Как сообщал в тот же день комкор И.К. Кожанов: «23 утром Кучек прибыл в Энзели. В результате беседы выяснилось, что он хочет начать революционное движение в Персии под советскими лозунгами, для чего считает необходимым образование советского правительства в Персии. Население Кучек-Хана встречает восторженно. Все ждут переворота. Принимаем все меры для предотвращения преждевременных шагов, но думаю, что вряд ли удастся удержать революционное движение» [19].
А вот как позднее Ф.Ф. Раскольников описывал встречу этого местного вождя жителями провинции: «Энзели ожидал Кучек-Хана, скрывавшегося в лесах. Он был тогда грозой англичан. Полуразбойник, полуреволюционер, сторонник национального освобождения Персии, он наводил ужас на английских купцов и офицеров, смело нападая на автомобили из-за скал горного перевала между Казвином и Тегераном. Немало фордов было сброшено им под откос в глубокую пропасть. Как легендарный Робин Гуд, Кучек-Хан отнимал имущество у богатых и раздавал его бедным. Подобно герою английской легенды, он был сказочно неуловим. Крестьяне кормили, поили и прятали его.
Пёстрая толпа затопила весь берег и тесный квадрат пристани, державшейся на сваях. Город был возбуждён томительным ожиданием торжественной встречи необыкновенного гостя. Кучек-Хан уже несколько лет не был в Энзели.
И вот он пожаловал. Сперва показался отряд загорелых, черноволосых курдов, вооружённых винтовками, револьверами и кинжалами. Это был отряд личных телохранителей Кучек-Хана. Затем появился и сам Кучек-Хан, сопровождаемый своими соратниками и шумно приветствуемый персидской толпой. Высокий, стройный, красивый, с правильными чертами лица, он шёл с непокрытой головой и раскланивался с народом. Длинные тёмные вьющиеся кудри пышными локонами падали на его плечи, а грудь была туго обтянута косым крестом пулемётных лент. Широкие брюки заправлены в бледно-зелёные обмотки, завязанные белыми тесёмками. На ногах — вышитые серебром жёсткие кожаные туфли с острыми, загнутыми кверху носками…» [20].
26 мая 1920 года наркомвоенмор Л.Д. Троцкий направил директивную телеграмму Ф.Ф. Раскольникову о характере действий советского командования в оккупированном Энзели:
«Сообщаю основные директивы политики в Персии:
Первое, никакого военного вмешательства под русским флагом. Никаких русских экспедиционных корпусов. Всемерное подчёркивание нашего невмешательства с прямой ссылкой на требования Москвы убрать русские войска и красный флот из Энзели, дабы не вызывать подозрения в стремлении к захвату.
Второе, оказать всемерное содействие Кучек-Хану и вообще освободительному народному движению Персии инструкторами, добровольцами, деньгами и прочее, сдав в руки Кучек-Хана занимаемую нами территорию.
Третье, если для успеха дальнейшей борьбы Кучек-Хана необходимо участие военных судов, поставить таковые под флагом Азербайджанской республики и оказывать от её имени помощь Кучек-Хану.
Четвёртое, надо помочь и оставить в Персии широкую советскую организацию.
Пятое, нам необходимо заставить правящую Англию понять, что мы… в Персии и вообще на Востоке [оставаться] не собираемся и готовы дать действительные гарантии нашего невмешательства…» [21].
На следующий день в Энзели состоялись переговоры советских представителей с лидером дженгелийцев. Об этом в заметке «Кучек-Хан у Раскольникова», опубликованной в печатном органе ЦИК РСФСР, сообщалось следующее: «Ташкент, 4 июня. 27 мая вождь персидских революционеров Кучек-Хан посетил командующего флотом тов. Раскольникова. Встреча произошла на пароходе “Курск” в Энзели. Почти всё население высыпало навстречу любимому герою. Кучек-Хану был устроен торжественный приём. В беседе принимали участие тт. Раскольников, Орджоникидзе, Алиев» [22].
Как отмечал в своих воспоминаниях один из участников встречи М. Исрафилов, «в продолжение часовой беседы Мирза Кучек-Хан был в высшей степени учтив, любезен и крайне предупредителен ко всем участникам совещания… Предложение Мирзы Кучек-Хана состояло из двух положений: первое — совместные действия объединённых сил советских войск и его, Мирзы Кучек-Хана, против англичан до полного очищения территории Персии от последних, и второе — ниспровержение шахского правительства в Тегеране как ставленников и сторонников англичан. Что касается третьего положения, молчаливо обойдённого тов. Раскольниковым, о возможности проведения социальных реформ, то сам Мирза Кучек-Хан, затронув этот вопрос, поставил условием воздержаться от этих шагов в Персии, мотивируя это тем, что народ персидский тёмен, находится под опекой религии, и немедленное проведение реформ без предварительной подготовки населения вызовет слишком сильное противодействие со стороны тех слоёв, при содействии и полной поддержке которых только и возможно успешное выполнение задачи освобождения Персии от англичан. Таким образом, между Кучек-Ханом и тов. Раскольниковым был заключён вербальный договор, состоящий из двух первых положений» [23].
О перегибах местных коммунистов говорилось в докладе выехавших в июне 1920 года в Москву представителей Кучек-хана — Мозаффера-заде и Гаука-Хушенга: «Тов. Агаев, проходивший партийную школу в Баку, не имея политического опыта и не обладая известным революционным тактом, не желая считаться с особенностью жизни персидского народа, начал разжигать умы персидских рабочих в городе Энзели, натравливая их против мелкобуржуазного класса…
Население города Энзели, чтя и уважая тов. Мирзу Кучека, апеллировало к нему, умоляя принять меры к прекращению подобного безобразия и обратиться к тов. Раскольникову за помощью. Этот вопрос, являясь принципиальным, был обсуждён в присутствии члена [Кавбюро] ЦК партии [большевиков] Орджоникидзе и Раскольникова, Кожанова и Абукова. Тов. Орджоникидзе… отдал тут же на пароходе “Курск” приказ партии “Адалет” /44/ прекратить подобную агитацию и всецело работать с правительством Мирзы Кучека, выставив лозунг “Долой англичан и их наймитов — шахское правительство”» [24].
30 мая заместитель наркома по иностранным делам Л.М. Карахан направил телеграмму Раскольникову и Орджоникидзе с предостережением о политике осторожной советизации Персии: «Желание Кучек-Хана образовать Советскую власть в Персии… требует величайшей осторожности. По настроению персов [в] Энзели, Реште и пограничных районах с Азербайджаном нельзя судить о всей Персии…
Борьба, естественно, должна вестись против англичан и против той части чиновничества и имущих классов, которые вместе с англичанами. Необходимо сплотить Кучек-Хана, персидских коммунистов и другие демократические группы, которые за революционную борьбу против правительства и Англии.
Мы не возражали бы против организации новой власти по типу Советской власти, причём государственно-административный аппарат был бы советским, но без нашего социального содержания…» [25].
В свою очередь в конце мая 1920 года председатель Совета министров Персии Восуг-уд-Доуле направил через комфлота ВКВФ Ф.Ф. Раскольникова нотупротеста народному комиссарупо иностранным делам РСФСР Г.В. Чичерину, в которой, в частности, говорилось следующее: «…Само собой разумеется, что и Советское правительство не пожелает, чтобы внутренний порядок и спокойствие в соседней стране, столь сильно пострадавшей от прежнего русского режима, теперь же находился под угрозой русских революционеров. Ввиду того, что дальнейшее пребывание в Персии Советских сил будет создавать непрерывное осложнение и вызовет нежелательные последствия, что в свою очередь натурально будет тормозить дело восстановления добрососедских отношений, я позволяю себе ещё раз подчеркнуть необходимость немедленного увода Советских войск из пограничных областей Персии…» [26].
Наращивание российской военной мощи в Гиляне не могло не тревожить тегеранское правительство, которое с негодованием напоминало Москве о том, что, вопреки всем её заверениям о неприкосновенности для РСФСР территории Персии, большевистские войска по-прежнему занимают Энзели и Решт, а «командующий вооружёнными силами Казаков (Кожанов) и политический агент Обухов (Абуков) продолжают оставаться со своими войсками в этих районах и стараются организовать восстание среди населения». Чичерину ничего не оставалось, как утверждать, что «ни в Энзели, ни в Реште сейчас нет русских войск», и упомянутые в персидской ноте лица «как якобы являющиеся одно — командующим армией, а другое — политическим представителем России, в действительности не занимают ни этих, ни каких-либо иных официальных русских постов и их качество и место пребывания нам не известны» [27].
Между тем революционные события в Гилянской провинции Персии нарастали как снежный ком. И советское правительство не поспевало за их ходом. Всё зависело от непосредственных исполнителей на местах. И одними из них, сыгравших отрицательную роль в деле советизации Персии, стали военком Экспедикора Б.Л. Абуков и его жена М.О. Булле [28]. 30 мая Абуков направил открытую радиограмму из Энзели в Баку Ф.Ф. Раскольникову и Г.К. Орджоникидзе: «После Вашего отъезда решено было Мирзой Кучек составить временное правительство, Реввоенсовет и приступить к негласной работе. Мирза-Кучек уехал, до сих пор сведений от него не поступало…» [29].
Одновременно командование Экспедикора предприняло действия по оказанию давления на оккупантов-англичан. Для этого 1 июня военный агент (атташе) РСФСР в Персии Г.Н. Пылаев [30] с отрядом в 300 человек начал наступление на занятую британскими войсками столицу провинции Гилян. О результате он доложил на следующий день: «Решт был оставлен англичанами 2 июня. Причины очевидно следующие: стратегическое положение Решта чрезвычайно неудобно для обороны его. Сведения же о переброске частей Красной Армии через Энзелийский залив на Фумен англичане получили, и это их ставило в положение быть отрезанными от базы в Менджиле. Поэтому англичане и ушли из Решта, после чего все шахские чиновники и купечество города приехали к М. Кучеку, находившемуся в это время в восьми верстах от города в Пасихане, с просьбой явиться в Решт» [31].
Не дожидаясь окончания этой операции, вечером 1 июня Кожанов сообщил Раскольникову о том, что капитуляция английских войск и оставление ими без боя Решта произвели потрясающее впечатление не только на всю Персию, но и на британские колониальные войска: «Прибыло в Энзели 20 индусов, перебежавших от англичан. Индусы просят нашего покровительства». Радушно принятые и окружённые большим вниманием, перебежчики клялись, что первый выстрел со стороны Красной армии будет для сипаев сигналом к тому, чтобы поднять на штыки свои офицеров-англичан [32].
К 1 июня на персидской территории находились около двух с половиной тысяч моряков и красноармейцев, около 40 пулемётов и 12 орудий. Нужно было срочно принимать решение об использовании этих сил и средств в предстоявшей операции. Однако ясности в этом вопросе не было. Наоборот, появились серьёзные сомнения.
Как сразу выяснилось, Орджоникидзе был очень разочарован результатами переговоров с лидером повстанцев и целых пять дней обдумывал свои дальнейшие действия. В телеграмме Карахану (копии — Ленину и Сталину) от 2 июня, не скрывая своей досады, он сообщал: «Ни о какой Советской власти в Персии речи и быть не может. Кучек-Хан не согласился даже на поднятие земельного вопроса. Выставлен только единственный лозунг: “Долой англичан и продавшееся тегеранское правительство!”, хотя против этого восставали местные товарищи. Пока трудно сказать, что получится» [33].
2 июня Раскольников подписал приказ начальнику [казачьей] дивизии, сохранившейся в Персии со /45/ времени правления царя Николая II, «тов. Старосельскому», в котором говорилось: «Десант Красной Армии занимает Казьян. Красный флот стоит в бухте Энзели. Войска Кучек-Хана заняли город Решт. Вам надлежит:
I. Оставаясь во главе дивизии и удерживая на местах весь командный состав, поддерживать вверенную Вам дивизию в состоянии надлежащей боеспособности.
II. В целях уничтожения английского влияния в Персии оказывать всяческое содействие представителям Российской Советской Власти и агентам Кучек-Хана.
III. Оставаясь по мере возможности в стороне, употребить всю Вашу силу и Ваше влияние для воздействия на демократические круги Персии с целью установления в Тегеране временного революционного комитета, который, опираясь на вверенную Вам дивизию, должен поддерживать порядок и спокойствие в Тегеране до вступления туда Кучек-Хана и до образования новой власти.
IV. Ни под каким видом не принимать на службу во вверенную Вам дивизию бывших офицеров Добровольческой Армии как изменников и предателей интересов России, прислужников английского империализма.
V. О положении в Тегеране присылать донесения в Казьян на имя тов. Кожанова» [34].
Однако этот приказ так и не был передан Старосельскому. И последствия этого в дальнейшем были трагичными.
А в это время Раскольников через Кожанова активно действовал в Гиляне, подготовив провозглашение там советской власти и создание органов управления. Причём в эти советские органы Гилянской провинции были делегированы Кожанов и Абуков.
3 июня Кожанов доложил Раскольникову: «Завтра в 9 часов выезжаю вместе с членами Реввоенсовета Персии в Решт» [35]. И уже на следующий день он послал радиограмму в Баку Орджоникидзе: «Убедительно просим ещё раз срочной высылки вооружённой живой силы, аэропланов, броневиков, а также всё просимое.
Командующий вооружёнными силами Персидской Республики Ардашир “Кожанов”, члены Реввоенсовета Республики Южанулла [Эсханулла], Музафар-Заде» [36].
Таким образом, советское руководство в Москве и на Кавказе было поставлено перед фактом самовольного захвата власти военморами ещё до официального провозглашения переворота в Гиляне.
Действительно, в ночь с 4 на 5 июня с непосредственным участием Ф.Ф. Раскольникова, И.К. Кожанова и Б.Л. Абукова было образовано Временное республиканское правительство под председательством Кучек-Хана, взявшего на себя также руководство военным ведомством. «На должности комиссаров, учредить которые ему было рекомендовано, — указывал А.А. Нехавенди [37], — Кучек-Хан выбрал лиц из молодых прогрессивных деятелей Персии, зарекомендовавших себя в различных этапах революционного движения». Почти все члены правительства, по российскому образцу привычно названного Совнаркомом, являлись уроженцами Гиляна: в основном это были местные купцы, богатые чиновники и даже помещики. При главе правительства аккредитовывались временный поверенный в делах РСФСР М. Исрафилов и военный агент Г.Н. Пылаев, мандаты которым подписал «по уполномочию Советского правительства командующий Российским и Азербайджанским Каспийским военным флотом Раскольников» [38].
6 июня 1920 года Ф.Ф. Раскольников отправил телеграмму на имя В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого и Г.В. Чичерина. В ней, в частности, говорилось: «Только что приехал из Решта. В ночь с 4 на 5 июня в Реште образовалось Временное Революционное Правительство Персии в следующем составе: председатель Временного революционного Правительства и Военный комиссар — товарищ Мирза Кучек, комиссар финансов — Мирза Магомед АлиБазари, комиссар торговли — Мирза Абул Казум Реза-Заде, комиссар юстиции — Махмуд Ага, комиссар почт и телеграфа — Насрулла, комиссар народного просвещения — Ходжи Могамед-Али-Хан-Хумами. Все члены Временного Революционного Правительства — старые сподвижники тов. Мирза Кучек и участники первой Персидской революции.
Наряду с Временным Революционным Правительством сформирован Революционный Военный Совет в следующем составе: Ехсахулла и Мир-Салех Музафет-Заде. Двумя другими членами Реввоенсовета Персидской Республики избраны наши русские товарищи коммунисты Кожанов и Абуков. Несмотря на усиленные просьбы тов. Мирза Кучек и его сподвижников о вступлении наших товарищей в состав Реввоенсовета, я заявил, что они будут оказывать самое полное содействие, но в состав Реввоенсовета временно не войдут. Прошу Ваших указаний, могут ли товарищи Кожанов и Абуков, за политическую подготовленность которых я, безусловно, ручаюсь, войти в состав Реввоенсовета Персидской Республики, или этого делать не следует. Быть может, Вы разрешите им войти в Реввоенсовет Персии, целиком перейдя на персидскую службу и формально порвав с Советской Россией…» [39].
В тот же день Ф.Ф. Раскольников сделал ещё одну попытку остаться в Гиляне. Он отправил Л.Д. Троцкому (копия В.И. Ленину) телеграмму с просьбой разрешить ему продолжить революционную работу в Персии: «Обстановка на Каспийском море позволяет совершенно свободно немедленно отозвать меня с должности Комфлота. Боевые задачи закончены, программа реорганизации остающейся военной силы Каспморя разработана и частью осуществлена. Завершить это дело не составляет труда. Но ввиду того, что в Персии началась революция, и я, действуя согласно Вашим директивам, глубоко вошёл в это дело, прошу ЦЕКА разрешить мне исполнить мой долг революционера до конца и оставить меня для политической работы в Персии. Если ЦЕКА не найдёт возможным удовлетворить мою просьбу, то во всяком случае прошу оставить меня здесь до приезда уполномоченного по делам Персии. Внезапный мой отъезд в настоящее время произведёт чрезвычайно неблагоприятное впечатление на Временное Революционное Правительство Персии и будет иметь вид неодобрения со стороны Москвы тактической линии, проводимой мною и персидскими революционерами согласно Вашим указаниям. Надеюсь, что ЦЕКА найдет возможным, по крайней мере временно, оставить меня в Персии, если не в качестве ответственного работника, то, по крайней мере, рядовым революционным бойцом» [40].
В ожидании ответа из Москвы Раскольников продолжал активно действовать и направлять персидских революционеров по пути дальнейших преобразований. Об этом свидетельствует его очередная телеграмма от 8 июня Л.Д. Троцкому (копии В.И. Ленину и Г.В. Чичерину): «На митинге четвёртого июня Мирза-Кучек произнёс следующую речь: “Яркий свет за-/46/-жёгся в России, но первоначально мы были так ослеплены его лучами, что даже отвернулись от него. Но теперь мы поняли всё величие этого лучезарного светила. Если лампа, горящая в России, затухнет, то у персидского народа нет спичек снова разжечь её. Поэтому все усилия персидского народа должны быть направлены к союзу с Советской Россией. В знак тесного союза с русскими большевиками я обнимаю и целую представителей Советской России”» [41].
По свидетельству одного из соратников Кучек-хана, Г.И. Егикяна, на митинге выступил и комкор Кожанов, который заявил, что Красная армия пойдёт на любые жертвы для изгнания англичан из Персии, Месопотамии и Индии, а трудящиеся массы Востока должны сплотиться вокруг вождя революции товарища Мирзы Кучек-хана, дабы завоевать себе свободу и уничтожить угнетателей — шаха, помещиков и иностранных капиталистов. Небезынтересно, что официальный переводчик К.Я. Гаук (Хушенг), бывший российский подданный, уволенный со службы в консульстве за подделку документов, являвшийся одной из самых влиятельных и близких к Кучек-хану фигур, переводя речь Кожанова на персидский язык, постарался смягчить её радикализм, заменив выражение «трудящиеся массы Востока» на «мусульман всего мира», а вместо призыва к борьбе против местных и иностранных капиталистов ограничился лишь «европейскими капиталистами» [42].
6 июня Раскольников докладывал в Москву: «…Временное Революционное Правительство Персии, на заседании которого я присутствовал, передало мне, что во главу угла своей деятельности оно кладёт осуществление социализма на основе принципов тов. Ленина. В настоящее время тов. Мирза Кучек считает целесообразным выдвинуть только один лозунг: “Долой англичан!”. После занятия Тегерана, когда необходимость на первых порах поддерживать ханов будет целиком использована, он объявит о передаче земли народу. Временное Революционное Правительство Персии заявило мне, что ввиду малоопытности в государственных делах они просят как наших постоянных указаний, так и содействия путём откомандирования на персидскую службу специалистов. В первую очередь необходимы специалисты по вопросам советского строительства и подоходного налога…» [43].
Просьба комфлота Ф.Ф. Раскольникова об оставлении его в Персии была рассмотрена 8 июня Политбюро ЦК РКП(б). В его решении (протокол № 18, п. 5 от 8 июня 1920 г.) говорилось: «Подтвердить постановление о выезде т. Раскольникова и о назначении его командующимБалтийским флотом» [44].
Таким образом, Раскольникову не удалось остаться у руля революции в Персии, и он вынужден был подчиниться приказу из Москвы. Но дело, начатое им в Персии, продолжало жить и развиваться.
Просьба комкора И.К. Кожанова и военкома десантного отряда ВКВФ Б.Л. Абукова о переходе в подданство Персии, переданная Раскольниковым, была рассмотрена на том же заседании Политбюро ЦК РКП(б). В его решении говорилось: «п. 16. ЦК не видит никакой возможности препятствовать или запретить т.т. Абукову и Кожанову, раз они выходят из гражданства РСФСР, перейти в подданство Персии» [45].
8 июня председатель Особотдела, сформированного согласно приказу Кожанова по Экспедикору от 28 мая, обратился в Реввоенсовет 11-й армии с рапортом, в котором просил «дать через комиссара особых поручений Особотдела тов. Игнатенко все надлежащие инструкции для дальнейшей работы в пределах Персии». Отзываясь о Кучек-хане как о «буржуазном демократе», главная цель которого «изгнать всех европейцев и захватить власть в свои руки», глава Особотдела в качестве подтверждения своих слов с негодованием сообщал о том, как 8 июня им по требованию Гусейнова был послан отряд для проведения обыска у одного азербайджанского подданного — миллионера Рамазанова, но сделать этого не удалось, ибо, как выяснилось, купец «получил охранительную грамоту от защитника буржуазии Кучек-Хана… И в это же время, зная определённые наклонности Кучек-Хана, каждый моряк задаёт сам себе вопрос: почему тов. Кожанов, зная это, ведёт меньшевистскую соглашательскую политику и имеет ли он инструкции из Центра?». Ознакомившись с этим рапортом, Орджоникидзе написал на нём свою резолюцию: «Тов. Абукову. Председателя Особотдела отстранить и отправить в Баку» [46].
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Кожанов Иван Кузьмич (12(24) мая 1897 — 22 августа 1938), член РКП(б) с марта 1917 г. Из крестьянской семьи, переселившейся на Кубань из Орловской губернии. Окончил церковно-приходскую школу в Екатеринодаре и реальное училище в Ростове-на-Дону. В 1915 г. поступил в Петроградский горный институт, откуда со 2-го курса в сентябре 1916 г. перешёл в Отдельные гардемаринские классы. С октября 1917 по январь 1918 г. находился в учебном плавании на ВКР «Орёл» на Тихом океане. Вместе с товарищами-большевиками пытался захватить власть на крейсере, но был списан на берег в Гонконге и отправился во Владивосток. В феврале 1918 г. был уполномоченным по советизации Сибирской военной флотилии. С 22 февраля 1918 г. — в 1-м береговом морском отряде при НКМД. 18 июня 1918 г. вместе с Ф.Ф. Раскольниковым принимал участие в затоплении части кораблей эскадры Черноморского флота в Цемесской бухте г. Новороссийска. В конце октября 1918 г. в Казани вступил в отряд моряков-десантников Волжской военной флотилии, затем возглавил его. В мае 1919 г. за бои у дер. Котловка на Восточном фронте был награждён орденом Красного Знамени РСФСР. В июле 1919 г. был назначен командиром всех десантных отрядов ВКВФ. Участвовал в боях при обороне Астрахани и на Северном Кавказе осенью—зимой 1919/20 г. и в Энзелийской операции. С июня по август 1920 г. находился в Персии, принял персидское подданство и под псевдонимом «Ардашир» был членом РВС Персидской Красной армии. В сентябре—декабре 1920 г. командовал морской экспедиционной дивизией при обороне Мариуполя. В марте—мае 1921 г. — командующий Балтфлотом. В 1922—1924 гг. — начальник и военком Морских сил Дальнего Востока. В 1927 г. окончил Военно-морскую академию. С 1927 по 1929 г. — военно-морской атташе СССР в Японии. В 1931—1937 гг. — командующий Черноморским флотом. Арестован 5 октября 1937 г. Расстрелян 22 августа 1938 г. Реабилитирован 7 июля 1956 г.
2. Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. Р-672. Оп. 1. Д. 149. Л. 2—5.
3. Там же. Д. 129. Л. 5.
4. Раскольников (Ильин) Фёдор Фёдорович (28 января (9 февраля) 1892 — 12 сентября 1939), член РСДРП(б) с 1910 г. Родился в семье протодьякона. В 1908 г. окончил приют принца Ольденбургского, в 1913 г. — экономическое отделение Санкт-Петербургского политехнического института. Революционной деятельностью занялся на первом курсе института. В 1911 г. — сотрудник газеты «Звезда», в 1912 г. стал первым секретарём газеты «Правда». Был арестован и осуждён к административной высылке. В начале 1913 г. освобождён по амнистии. В 1914 г. был призван на флот. В 1914—1917 гг. учился в Отдельных гардемаринских классах в Петрограде. После Февральской революции 1917 г. ЦК большевистской партии направил его в /47/ Кронштадт, в редакцию газеты «Голос Правды». Был товарищем (заместителем) председателя Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов, председателем городского комитета РСДРП(б), одним из руководителей политической жизни Кронштадта. Возглавлял колонну моряков на антиправительственной демонстрации в ходе июльских событий 1917 г., был арестован, в октябре освобождён. С октября 1917 г. — член Военно-революционного комитета Петроградского совета. После захвата власти большевиками участвовал в боях под Пулковом против войск генерала Петра Краснова, затем во главе отряда моряков выехал на поддержку революции в Москве. В ноябре 1917 г. был назначен комиссаром при Морском генеральном штабе, постановлением Всероссийского съезда моряков военного флота «за преданность народу и революции» произведён из мичмана в лейтенанты. С января 1918 г. занимал посты заместителя народного комиссара по морским делам и члена коллегии Морского комиссариата. Один из руководителей «Ледового» похода кораблей Балтфлота из Ревеля в Гельсингфорс и Кронштадт (февраль—май 1918 г.). Один из организаторов потопления кораблей Черноморского флота в Новороссийске с целью воспрепятствовать их захвату немцами (июнь 1918 г.). С июля — член Реввоенсовета Восточного фронта, образованного в связи с выступлением Чехословацкого корпуса, с августа — командующий Волжской военной флотилией. Участвовал во взятии Казани, освобождении Камы. В октябре—декабре — член Реввоенсовета Республики. В декабре 1918 г. возглавил разведпоход эсминца «Спартак» под Ревель, где корабль потерпел аварию и был захвачен англичанами. После почти пятимесячного пребывания в лондонской тюрьме был обменян на 19 пленных английских офицеров. В июне—июле 1919 г. — командующий Астрахано-Каспийской, затем Волжско-Каспийской флотилиями. Участвовал в боях под Царицыном, Чёрным Яром, в обороне Астрахани. После взятия Баку и провозглашения советской власти в Азербайджане был назначен командующим Морскими силами Каспийского моря, а затем командующим Азербайджанским флотом. Руководил операциями по взятию форта Александровского и персидского порта Энзели, где базировался военный флот белогвардейцев. С июня 1920 по январь 1921 г. был командующим Балтийским флотом. В 1921—1923 гг. служил полпредом РСФСР в Афганистане. С 1924 г. работал в Исполкоме Коминтерна под фамилией Петров. В 1924—1926 гг. был редактором журнала «Молодая гвардия», в 1927—1930 гг. — «Красная новь». Был главным редактором издательства «Московский рабочий». В 1928—1930 гг. был председателем цензурного органа по контролю за репертуаром театров и эстрады Главреперткома, начальником Главискусства, членом коллегии Наркомпроса РСФСР. Знал несколько иностранных языков, был автором ряда статей, книг, пьесы «Робеспьер», инсценировки романа Л. Толстого «Воскресение». С 1934 г. был членом Союза писателей СССР. В 1930—1933 гг. был полпредом СССР в Эстонии, в 1933— 1934 гг. — в Дании, с сентября 1934 по апрель 1938 г. — в Болгарии. Органами НКВД было установлено наблюдение за ним «на основании данных о том, что, являясь полномочным представителем СССР в Болгарии, хранил документы Троцкого». В апреле 1938 г. по вызову из Наркомата иностранных дел СССР выехал из Софии, но в СССР так и не вернулся. Жил в Париже. В июле 1939 г. Верховным судом СССР был объявлен вне закона, лишён советского гражданства. 26 июля 1939 г. опубликовал в парижской русской эмигрантской газете «Последние новости» протестное письмо «Как меня сделали “врагом народа”», в котором потребовал гласного пересмотра своего дела. Умер в Ницце 12 сентября 1939 г., предположительно от пневмонии. По другой версии, убит агентами НКВД. После его смерти во Франции было опубликовано получившее широкую известность «Открытое письмо Сталину» (написано в августе 1939 г.), ставшее наиболее резким обвинением вождя в массовых репрессиях. В 1963 г. был посмертно реабилитирован.
5. РГА ВМФ. Ф. Р-352. Оп. 2. Д. 119. Л. 1. Послужной список И.К. Кожанова (приказ командующего ВКВФ № 2244 от 19 мая 1920 г.).
6. Абуков Батырбек Локманович (1899—1938), член РКП(б) с ноября 1918 г. Выходец из состоятельной семьи кабардинских феодалов-узденей. Окончил гимназию в Кисловодске и поступил в Екатеринославский горный институт. Учёбу прервала революция. Вернувшись на Кавказ, работал секретарём окружного продкомитета и агентом по реквизиции скота в Нальчике, с апреля 1918 г. состоял секретарём Горского совета при Кисловодском Совдепе, который и представлял на 5-м съезде народов Терской республики во Владикавказе. По партийной мобилизации был зачислен в 1-й Советский полк обороны Северного Кавказа в качестве рядового красноармейца, но во время боя заменил убитого комроты, был назначен помощником командира и затем возглавил Отдельный горский кавдивизион, который сам сформировал. В ноябре 1919 г., едва оправившись после ранения и контузии, был откомандирован в распоряжение комфлота ВКВФ Ф.Ф.Раскольникова, который поручил ему командование 4-м десантным отрядом моряков и позже выдвинул на должность военкома всех десантных отрядов флотилии. В этой должности участвовал вместе с командиром всех десотрядов ВКВФ И.К. Кожановым в очищении Ленкоранского уезда от войск мусаватистов. В 1920—1921 гг. находился в Персии. В октябре 1920 г. отозван ЦК РКП(б) из Персии и направлен в Иваново-Вознесенскую губернию, где работал членом президиума Союза текстильщиков. Как военно-политический работник по мобилизации Ивановского губкома участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. В 1921 г. отозван в Наркомат по делам национальностей, где работал завотделом, а затем отв. секретарем коллегии. В 1924 г. окончил Восточное отделение Военной академии РККА. До 1931 г. возглавлял различные управления главка «Хлебопродукт» и состоял членом правления объединения «Союзхлеб». С 1932 по 1933 г. обучался в Институте мирового хозяйства и мировой политики. После окончания вуза был командирован в Башкирию, где последовательно занимал должности начальника политотдела зерносовхоза, зам. директора Башзернотреста и зав. совхозным сектором Башкирского обкома ВКП(б). В октябре 1937 г. был исключён из рядов партии как «враг народа». Арестован 14 октября 1937 г. Обвинён: ст. 58-7, 58-8, 58-11. Расстрелян 13 июля 1938 г. Реабилитирован в октябре 1956 г.
7. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 7, 7 об. Подлинник, подпись — автограф Абукова, машинопись.
8. Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 293. Л. 1—3. Копия, машинопись.
9. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 81. Л. 1. Копия, машинопись.
10. Там же. Д. 83. Л. 1. Копия, машинопись.
11. Варгин Н.Ф. Флагман флота Кожанов. М.: Воениздат, 1980. С. 36.
12. РГА ВМФ. Ф. Р-672. Оп. 1. Д. 35. Л. 79. Приказы по действующим единому десантному отряду, 1-му десантному отряду, полку моряков отдельного экспедиционного корпуса и 1-й отдельной стрелковой бригаде Персидской Красной армии. Копии.
13. Осипов Яков Иванович (1(12) января 1892 — 2 ноября 1941), в ВКП(б) с 1926 г. Образование высшее, окончил КУВНАС. Ученик слесаря машиностроительного завода, г. Рига (1906—1910); слесарь замочного завода, г. Рига (1910—1913). Служил по призыву в Российском Императорском флоте (1913—1918): матрос-машинист крейсера «Рюрик», Балтийский флот. Член РСДРП(б) (1917—1918). Исключён из партии за бессудный расстрел матроса-мародёра. Служил в РККА (1918—1941): механик вооружённого военного буксира «Ташкент», помощник начальника отряда судов, Волжская военная флотилия (1918), в боях под Казанью, когда корабль попал в западню, раненый, продолжал стрелять из носового орудия до тех пор, пока буксир не скрылся под водой; комполка стр., 5-я Уральская стр. дивизия (1918—1919); начальник десантного отряда, Волго-Каспийская военная флотилия (1919—1920), /48/ участвовал в боях под Елабугой, Царицыном и Астраханью, зимой 1919/20 г. командовал одним из десантных отрядов ВКВФ, действовавших против белых и дезертиров в Калмыкии и на Ставрополье, в мае 1920 г. участвовал в десантной операции ВКВФ в Энзели; с 19 мая 1920 г. — начальник 1-го десотряда Экспедикора в Персии, начальник гарнизона г. Энзели и его окрестностей и начальник Рештского боевого участка. 29 мая 1920 г. был отстранён от должности за превышение власти, 5 июня 1920 г. вместе с другими виновными в бессудной казни военмора был предан суду Ревтрибунала, был частично оправдан и отправлен в Баку; для особых поручений при штабе Морской экспедиционной дивизии, Южный фронт (1920); инструктор строевой подготовки штаба 11-й армии (1920—1921); командир флотского экипажа, Черноморский флот (1921—1922); заведующий плавающими средствами Морских сил Дальнего Востока (1922—1931); комендант гарнизона Амурской военной флотилии (1931—1937); окончил Высшие командные курсы РККА; помощник коменданта Хабаровского военного порта, Амурская военная флотилия (1937); комендант Хабаровского военного порта, Амурская военная флотилия (октябрь 1937 — 1 апреля 1939); начальник тыла Одесской ВМБ (1 апреля 1939 — 8 августа 1941); комполка 2-го морской пехоты, Черноморский флот (8—15 августа 1941); комполка 1-го морской пехоты, Черноморский флот, Приморская армия (15 августа — 2 ноября 1941); участвовал в обороне Одессы; погиб у с. Курцы в Крыму в бою; после войны перезахоронен в Одессе. Звание: интендант 2 (1936) ранга; полковник (1941). Награды: орден Красного Знамени (1941); медаль «ХХ лет РККА» (1938). № партбилета 0444484 (1936). См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 12.
14. РГА ВМФ. Ф. Р-672. Оп. 1. Д. 20. Л. 2—4.
15. Там же. Д. 84. Л. 69—71.
16. Там же. Д. 35. Л. 83.
17. Там же. Д. 58. Л. 17—23. Переписка с юридическим отделом и ревтрибуналом ВКВФ о проведении дознания на военных моряков и протоколы допросов.
18. Там же. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 38. Л. 2—3. Копия, рукопись.
19. Российский государственный военный архив. Ф. 226. Оп. 1. Д. 8. Л. 118.
20. Раскольников Ф.Ф. На боевых постах (военные мемуары). М.: Воениздат, 1964. С. 336, 337.
21. РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 10—12. Копия, рукопись.
22. Известия. 1920. 10 июня.
23. РГАСПИ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 1. Л. 67.
24. Там же. Оп. 90. Д. 15. Л. 15—16.
25. Там же. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 17. Копия, заверенная флаг-секретарём, машинопись.
26. Там же. Л. 1—3. Копия, машинопись.
27. РГА ВМФ. Ф. Р-672. Оп. 1. Д. 1. Л. 1—5, 13, 15, 23, 25—26; Д. 35. Л. 62—64, 78.
28. Булле Мильда Оттовна (1892 — 13 июля 1938), латышка, дочь народного учителя. В 1911—1917 гг. народный учитель, затем газетный работник. В годы Первой мировой войны оказалась в Ставропольской губернии вместе с больным туберкулёзом мужем Ф.Х. Булле. С февраля 1918 г. — большевичка, избрана секретарём Кисловодского горкома партии большевиков и секретарём Кисловодского совета. Осенью 1918 г. назначена политкомиссаром 1-го рабочего полка Совета обороны Северного Кавказа. В боях за Ессентуки заменила заболевшего тифом командира полка Кофанова, за что в 1927 г. была награждена орденом Красного Знамени. С апреля 1919 г. — начальник политотдела 7-й кавдивизии 11-й армии. С июня 1919 г. — заместитель начальника политотдела 11-й армии С.М. Кирова. Осенью 1919 г. избрана секретарём Астраханского губкома РКП(б). В 1920 г. — заведующая агиторготделом ЦК компартии Азербайджана, член Бакинского совета. Работала вместе со вторым мужем Б.Л. Абуковым в органах Гилянской республики, была избрана ответственным секретарём ЦК Иранской КП(б). Заболев тропической лихорадкой, с разрешения Кавбюро уехала из Персии. Находилась в распоряжении ЦК РКП(б). По собственной просьбе назначена в Иваново-Вознесенск, где работала зав. отделом РКИ, затем в губполитпросвете. С августа 1921 г. — в НКИД референтом по Персии и зам. зав. отделом Ближнего Востока, затем — в НК по делам национальностей и в Совете национальностей. В 1924 г. окончила Восточное отделение Военной академии РККА. В 1929 г. — член комиссии по чистке партии. С осени 1929 г. переведена в аппарат Коминтерна, занимала должности референта, заместителя заведующего Международным женским секретариатом, члена коллегии Агитпропа, Скандинавского и Восточного секретариата. С 1933 г. — в Башкирии, куда её муж Б.Л. Абуков был направлен на работу. Работала в местном Наркомземе, заведовала культпросветотделом обкома партии. В июне 1937 г. была назначена зам. наркомздрава республики. Арестована 14 октября 1937. Обв.: ст. 58-10, 58-11. Расстреляна в один день с мужем 13 июля 1938 г.
29. РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 3. Копия, рукопись.
30. Пылаев Георгий Николаевич (12(24) апреля 1894 — 26 октября 1937), член РСДРП(б) с 1912 г., активный участник Октябрьской революции и Гражданской войны. Русский, из крестьян. Получил образование в Грязовецком городском училище. В дни революции в составе красногвардейского отряда завода участвовал в захвате важнейших стратегических объектов столицы. С конца октября 1918 г. работал в Высшем совете народного хозяйства (ВСНХ) РСФСР. В октябре 1918 г. — управляющий делами РВС 2-й армии. С ноября 1918 по январь 1919 г. — военком 2-й бригады 28-й стрелковой дивизии В.М. Азина. С дивизией прошёл славный боевой путь от Сарапула до Екатеринбурга. Приказом РВСР от 18 июля 1919 г. награждён орденом Красного Знамени и после лечения в октябре того же года отправлен на учёбу в Военную академию Генерального штаба. 16 апреля 1920 г. назначен военным агентом (атташе) РСФСР в Персии. Там действовал под псевдонимом «Фатулла», командовал Мазендаранской Красной армией. В 1921 г. — командующий Донецкой трудовой армией. Участвовал в восстановлении Донбасса и разгроме банд Махно, Маруси, Золотого Зуба и других многочисленных контрреволюционных шаек, свирепствовавших на Украине. В дальнейшем находился на ответственной партийной и советской работе. Был делегатом XII—XVII партийных съездов. С 25 апреля 1923 по 18 декабря 1925 г. являлся членом Центральной контрольной комиссии (ЦКК) РКП(б). 21 февраля 1926 г. был избран председателем исполкома Свердловского городского совета. В октябре 1927 г. переведён в Ленинград, в бюро Выборгского райкома ВКП(б). После убийства С.М. Кирова был снят со своего поста и отправлен в Донецкую область. 11 марта 1937 был арестован и 26 октября расстрелян. Реабилитирован посмертно.
31. РГАСПИ. Ф. 532. Оп. 4. Д. 384. Л. 5. Копия, рукопись.
32. Там же. Ф. 85. Оп. С. Д. 34. Л. 3.
33. Там же. Д. 2. Л. 1.
34. Там же. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 12. Подлинник, рукопись, подпись — автограф Раскольникова.
35. Там же. Л. 22. Подлинник, рукопись, подпись — автограф Кожанова.
36. Там же. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 4. Копия, рукопись.
37. Нехавенди Мирза Али Акбар — один из «лесных братьев», выполнявший дипломатические поручения Кучек-Хана. Летом 1920 г. был направлен Гилянским совнаркомом в Баку.
38. РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 30—31, 49; Ф. 544. Оп. 3. Д. 44. Л. 4—5; Ф. 495. Оп. 90. Д. 15. Л. 76.
39. Там же. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 23—26. Подлинник, рукопись, подпись — автограф Раскольникова.
40. Там же. Л. 35, 35 об. Копия, машинопись.
41. Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 24130. Л. 1. Копия, машинопись.
42. Егикян Г.И. Советы и дженгелийское движение. Тегеран, 1985. С. 581, 582 (на перс. яз.).
43. РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 23—26. Подлинник, рукопись. Подпись — автограф Раскольникова.
44. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 86. Л. 1—4. Копия, машинопись.
45. Там же.
46. Там же. Ф. 85. Оп. С. Д. 77. Л. 3.
(Окончание следует)
Военно-исторический журнал. №1. 2021. С. 41-49.
-
Бьеняш Д. "Ледяной марш" 5-й Сибирской дивизии и обстоятельства возвращения ее солдат в Польшу на корабле "Ярослав" // Zesłaniec. №52. 2012. С. 37-36.
By Военкомуезд
ДАМИАН БЬЕНЯШ
«ЛЕДЯНОЙ МАРШ» 5-Й СИБИРСКОЙ ДИВИЗИИ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ВОЗВРАЩЕНИЯ ЕЕ СОЛДАТ В ПОЛЬШУ НА КОРАБЛЕ «ЯРОСЛАВ»
В середине сентября 1919 года в Иркутске состоялась конференция союзников, на которой глава французской военной миссии генерал Пьер Жанен сообщил представителям войск, участвовавших в интервенции в Россию, что он назначен командующим операцией по эвакуации на Дальний Восток. Польская военная миссия была проинформирована об этом через месяц, т.е. в середине октября. Точная дата начала эвакуации не называлась, но уже тогда был определен порядок вывода войск. В первую очередь выводился Чехословацкий корпус, потом югославский полк, румынский легион, сербский полк и латышский батальоны, а в качестве арьергарда была назначена 1-я польская дивизия [1].
Падение власти адмирала Колчака было результатом не только успехов Красной Армии, но и общего падения авторитета его диктатуры, превратившейся в царский деспотизм, а также продажного и самоуправного аппарата его администрации, занимавшейся откровенным бандитизмом. Тотализм военной силы привел к массовой эвакуации, а затем бегству колчаковцев и союзных войск [2]. Еще в первых числах ноября (!), когда адмирал Колчак уже бежал на восток, был организован парад польских войск и банкет польского командования. Трудно было найти более русофильской демонстрации холопства польских командиров по отношению к колчаковцам [4]. /37/
1. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сибирской дивизии в свете исторической правды, «Сибиряк», № 13(1) 1937, стр. 3-4.
2. В. Шольце-Сроковский, 5-я польская стрелковая дивизия в Сибири, [в:] А. Кучиньский, Сибирь. Четыреста лет польской диаспоры. Историко-культурная антология, Вроцлав-Варшава-Краков 1993, стр. 353; А. Остоя-Овсяны, Пути к независимости, Варшава, 1989, стр. 102-103; см. Донесение начальника польской военной миссии в Сибири майора Ярослава Окулича-Козарина в Министерство военных дел об угрозе разгрома армии адмирала Александра Колчака после ухода контрреволюционных чехословацких и польских воинских частей на восток — 4 ноября 1919, Омск. Документы и материалы по истории польско-советских отношений, изд. W. Gostyńska и др., т. II, Варшава, 1961, стр. 423-424.
3. А. Колчак выехал из Омска только 13 ноября 1919 г., т. е. относительно поздно, см. Б. Хлусевич, В защиту чести воинов 5-й Сибирской дивизии, «Сибиряк», № 13 (1) 1937 г., стр. 13.
4. Смолик П. Через земли и океаны. Приключения пленника в Азии во время Великой войны. Шесть лет на Дальнем Востоке, Варшава — Краков [1921], стр. 110.
Неудачи армии Колчака создали очень волнительную ситуацию. Внутренние и внешние потрясения оставили свой след. Почувствовалось, что это печальное начало конца и предвестник гибели [5].
Некоторые из поляков, особенно связанные с Сибирью, покидали под покровом ночи свои эшелоны, чтобы спастись от возможной катастрофы. Это была своего рода «подготовка» [6]. Для эвакуация поляки уже начали карательные экспедиции, в которых собиралось главным образом продовольствие и, прежде всего, подводы.
Благодаря изобретательности и находчивости подчиненных, [Командование Войска Польского — Д.Б.] смогло к моменту эвакуации заполучить три броненосца [т.е. бронепоезда – Д.Б.], два санитарных поезда, несколько десятков локомотивов, несколько сотен грузовых вагонов, приспособленных к морозу и длительной транспортировке [7].
Большую роль в этом сыграл полковник Казимеж Румша, который захватил 60 эшелонов и заранее приказал переоборудовать 3 эшелона в броненосцы «Познань», «Краков» и «Варшава» [8].
Командование уже подготовило подробные планы эвакуации, которые включали последовательность движения транспортов, создание пунктов движения и расчет подачи вагонов, но этот проект не был принят генералом Пьером Жаненом [9]. В Польшу должны были вернуться не только солдаты, но и их семьи, сибирские ссыльные и бывшие польские повстанцы [10]. Однако по общему впечатлению, которое производила Войско Польское в конце лета 1919 г., никто в ней не был готов к эвакуации, и она сама не была подготовлена. Наоборот — казалось, солдатам жизнь в Новониколаевске очень нравилась [11].
Начатая эвакуация союзных войск не привела к эвакуации польско-литовских войск. Два батальона 1-го полка и Литовский батальон, входящий в состав V-й стрелковой дивизии под командованием капитана В. Юзефа Веробея, отправили на станцию Черепаново, где они должны были прикрывать Новониколаевск с юга [12]. /38/
5. П. П. Тышка, Из трагического опыта в 5-й Сибирской дивизии и в плену (1918-1921), «Сибиряк», № 12 (4), 1935, стр. 18-19.
6. Подготовка к эвакуации велась дивизией самостоятельно вопреки приказу генерала Жанена; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 14-15.
7. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358. Полковник Ян Скоробогатый-Якубовский утверждал, что осенью 1919 г. дивизия не была готова к эвакуации из-за отсутствия подвижного состава, находившегося в руках чехов и колчаков, см. Я. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 4. Чехи забрали около 20 000 (!) вагонов и локомотивы, см. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 103.
8. Х. Багиньски, Войско Польское на Востоке 1914-1920 гг., Варшава, 1990 г., стр. 575; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 108. Полковник Хлусевич утверждал, что у поляков было 57 поездов, см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
9. Х. Багинский, указ. соч. соч., стр. 573; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 106.
10. Й. Биркенмайер, Польская дивизия в сибирской тайге, Львов, 1934, стр. 31.
11. П. Смолик, указ. соч., стр. 107.
12. Ю. П. Вишневский, Отдельный литовский батальон им. Витольда Великого в 5-й польской стрелковой дивизии, [в:] У Балтийского моря. В кругу политики, экономики, национальных и социальных проблем XIX и XX веков: юбилейная книга, посвященная профессору Мечиславу Войцеховскому: сборник исследований под редакцией З. Карпуся, Ю. Клачкова, М. Волоса, Торунь, 2005 г., стр. 984-985.
Тяжелое положение солдат и отсутствие сведений об эвакуации привели к обвинениям в адрес польского командования в том, что они бросили литовцев на произвол судьбы, что подогревалось советскими агитаторами [13]. Беспорядки на станции Черепаново привели к мятежу, в ходе которого часть литовских солдат-коммунистов [14] арестовала офицеров, забрала на санях продовольствие и оружие и бежала со всем пассивным к событиям составом батальона к большевистским партизанам. Там батальон и закончил свою жизнь. Солдат разоружили, некоторых зарубили шашками без суда и следствия, а по прибытии регулярных войск призвали в Красную Армию. Кого-то демобилизовали, потому что им было за 35 лет, а кого-то (в основном повстанцев из Черепанова) отправили на угольные шахты в качестве «рабочих отрядов». Большинство литовцев, сражавшихся в батальоне, вернулись в страну либо по суше через европейскую часть России, либо по морю через Маньчжурию и Владивосток, благодаря помощи литовской и польской военных миссий [15], а затем служили в польской армии. Печальный конец польско-литовского сотрудничества в Сибири трагической иронией завершился в Красноярске, где литовцы, служившие тогда в большевистском 412-м [16] батальоне внутренней службы, караулили в лагере военнопленных своих бывших сослуживцев и благотворителей поляков [17] из 5-й дивизии [18]. Поляки, напротив, великодушно прозывали их «героическим» термином «утекайтисы» [19].
Кратко резюмируя историю Литовского батальона при 5-м пехотном полку, следует подчеркнуть, какое большое политическое, моральное и военное значение имело для литовцев создание собственной части, и как нуждались в этом поляки, желавшие укрепить свой авторитет среди союзных литовских сил. Их участие в обороне Транссибирской магистрали оказалось очень полезным. Жаль только, что все так печально закончилось. К причинам объединения поляков и литовцев, безусловно, следует добавить национально-исторические чувства. Доказательством этого было обращение с литовцами как с поляками во время призыва на военных пунктах. Ведь мы существовали несколько веков /39/
13. Эти обвинения были ложными, см. Ю. П. Вишневский, указ. соч. там же, стр. 981.
14. Тот факт, что повстанцы были коммунистами, также упоминается генералом Жаненом, см. А. Домашевский, Генерал Жанен о Сибирской дивизии, «Сибиряк», № 11 (3) 1936 г., стр. 38.
15. Дела о литовской военной миссии во Владивостоке, а также о польской помощи литовцам: CAW, Войско Польское в Сибири, I.122.91.73; см. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 985.
16. Р. Дыбоски утверждает, что это был 212-й батальон, см. Р. Дыбоски, Семь лет в России и Сибири 1915-1921, Варшава, 2007, стр. 141.
17. Слово «благодетели» ни в коем случае не преувеличение — кроме поляков, никакая другая союзная армия: ни чехословацкая, ни французская, ни латышская, не была заинтересована в сотрудничестве с литовцами, и если бы не полковник Румша, их полк не был бы так хорошо оснащен. Литовцы многим были обязаны полякам; см. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 973, 981, 986.
18. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 984-985; Й. Нея, Характеристики окружения 5-й польской стрелковой дивизии в Сибири, [в:] Сибирь в истории и культуре польского народа, под редакцией А. Кучинского, Вроцлав 1998, стр. 283.
19. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 141.
одна общая республика, и Литва считались неотъемлемой частью нового польского государства, восставшего из пепла, как феникс [20].
Польская дивизия начала эвакуацию только 26 ноября и «следовала» в качестве арьергарда колчаковских и союзных войск [21]. В это время 3-й полк застрял в 400 километрах от Новониколаевска на станции Татарская, где был блокирован русскими эшелонами [22]. Та же задача прикрытия была возложена и на чехов, но они не выполнили соглашение, поэтому генерал Жанен возложил все бремя прикрытия отступления на поляков [23].
К сожалению, мы знаем из истории многочисленные случаи, когда союзники ставили польское войско именно таким образом, а поляки по разным причинам не могли противостоять подобным требованиям [24].
Когда поляки начали эвакуацию, союзные войска уже находились в Восточной Сибири, а национальные формирования (чешские, румынские, сербско-хорватские и латышские) направлялись туда же [25]. Первая организационная ошибка командования дивизии заключалась в том, что оно не отправило вперед солдатские семьи, чтобы они могли быстрее добраться до Дальнего Востока, а вторая – в том, что последние эшелоны не были заполнены кавалерией, которая в случае стычек или необходимой эвакуации, могла сесть на лошадей и быстро уйти. Отправление польских поездов осуществлялось в порядке очереди. Взаимные похищения вагонов были обычным явлением. То, что в вагонах ехали солдаты с семьями, снижало их боеспособность, а армейские обозы превращались в «вагоны беженцев», как их называли большевики [26]. Добывать все приходилось каждому самостоятельно, начиная с обычных досок и заканчивая различным необходимым оборудованием [27]. Выслать вперед вооружение, обмундирование и продовольственные склады не представлялось возможным, ввиду противодействия со стороны русского командования. Единственным эшелоном, отправленным впереди остальных, был санитарный поезд № 9 с ранеными и больными [28]. Тому, что семьи солдат не были отправлены вперед, дивизия обязана полковнику Валериану Чуме, который согласился на просьбу женщин не разлучать их с мужьями [29].
Здесь следует кратко охарактеризовать положение женщин в 5-й Сибирской дивизии. Кроме настоящих супруг, в вагонах жили разные женщины, солдатские «жены». У каждой из них был «свой мужчина» и один не имел права «подбирать» «жену» другого, а если хотел ее обменять, то мог пойти на вокзал, где «был большой выбор». Среди прочего, такие жены занимались стиркой, штопкой, мытьем котелков и посуды. Одних больше любили за заботу о всех обитателях вагона и трудолюбие, других меньше за лень. Бывало, что за лень или измену быстро выбрасывали на мороз. Ведь на /40/
20. См. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 977, 986.
21. Комментарий генерала Жанена к решению см. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 152; Я. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 4.
22. Там же, стр. 5.
23. П. П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
24. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 106.
25. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 357.
26. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 152.
27. П. Смолик, указ. соч., стр. 111.
28. Но и у него были большие проблемы с проездом по Транссибирской магистрали, см. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358; см. Х. Багински, указ. соч., стр. 574; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского…, указ. соч., стр. 5.
29. С. Богданович, Охотник, Варшава, 2006 г., стр. 64.
станции всегда можно было сразу выбрать другую. Каждая женщина должна была хранить верность своему «мужу», оплачивая пребывание в обозе и солдатское питание дарами своей природы, которыми солдаты пользовались всякий раз, когда у них выдавалась свободная минута [30].
Аналогично вели себя и жены русских офицеров, с той разницей, что они достались чешским офицерам. Отдельной категорией женщин были так называемые «мешочницы». Они пользовались тем, что в одних городах был избыток определенного товара, а в других его недостаток, что приводило к большой разнице в цене. Такие женщины зарабатывали деньги, перевозя их в воинских эшелонах, особенно в тех, которые были в свободном доступе для солдат [31].
Говоря о женах и «женах», можно привести анекдот про некую жену штурмовика, т.е. члена штурмового батальона, периода эвакуации. Она была одной из немногих женщин, которым разрешалось ездить верхом вместе с мужем. Судьба сделала ее единственной дамой в купе, поэтому она вызывала большой интерес у окружающих. Все они могли шпионить за ней, пока она переодевалась, но это не было для нее проблемой.
Был только один бой. Ее муж как-то ночью дежурил у локомотива, о чем она не знала, потому что спала. Когда он вернулся утром, она очень удивилась, что его не было всю ночь. Последний поднял шумиху, желая узнать, какой негодяй заменил его. Он чуть не подрался с ближайшими соседями, но ничего не выяснил, и дело заглохло [32].
Польская дивизия со всем своим снаряжением, сопровождающими гражданскими лицами и их имуществом в итоге заняла 70 эшелонов и следовала за огромным числом составов из 250 эшелонов, большей частью принадлежавших чехословакам [33]. Чтобы перевезти такое большое количество техники и людей (а также лошадей, которых было около 400 00 [34]), уже в августе польское министерство иностранных дел через дипломатическое представительство в Париже хотело начать переговоры с союзниками — Японией и США, чтобы получить корабли соответствующего водоизмещения для перевозки V-й дивизии [35]. В связи с трудностями, вызванными дороговизной транспорта, подчинением польских войск французской миссии, сосредоточившей все военные вопросы у генерала Жанена, деятельностью Коалиционного совета, принимавшего решение о тоннаже кораблей, даже в октябре 1919 г. переговоры ни с одной из этих стран не были инициированы [36]. /41/
30. Там же, стр. 11-14.
31. Там же, стр. 17-18.
32. Там же, стр. 71-72.
33. Ж. Серочински, Войско польское во Франции. История войск генерала Галлера в изгнании, Варшава, 1929 г., стр. 237. Б. Хлусевич утверждает, что 57 польских эшелонов были перемешаны примерно с 200 колчаковскими между Новониколаевском и станцией Тайга. Позже это число увеличилось примерно до 300 между обеими станциями; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
34. А. Домашевский, соч. соч., стр. 40.
35. Письмо заместителя министра иностранных дел Вл. Скшинского в польскую миссию в Париже по поводу эвакуации контрреволюционных польских войск, воевавших против Советской власти, из Сибири — 14 июля 1919, Варшава. См.: Документы и материалы…, изд. В. Гостыньска и др., т. 2, стр. 329-330.
36. Письмо польской миссии в Париже в Министерство иностранных дел о положении контрреволюционных польских войск в Сибири — 8 октября 1919 г., Париж. См.: Документы и материалы…, изд. В. Гостыньска и др., т. 2, стр. 394-396.
Боевой порядок Войска Польского был сформирован так: впереди шел бронепоезд «Варшава», затем несколько вооруженных эшелонов, хозяйственных и интендантских поездов, где-то посередине бронепоезд «Краков», а в конце эшелоны с 1-м и 3-м боевыми батальонами 1-го полка, штурмовым батальоном, артиллерийской батареей и бронепоездом «Познань». Всем арьергардом командовал капитан Веробай [37].
С самого начала передвигаться по Транссибирской магистрали было очень сложно. Путь был переполнен невообразимым количеством поездов. Положение в Сибири было взрывоопасно. Частые «технические проблемы» чехов задерживали дорогу. На станциях было так много вагонов и паровозов, что маневрировать было невозможно. Перед семафорами образовались пробки в несколько десятков километров. Локомотивы замерзали, их топили дровами из-за отсутствия угля, что подрывало их техническое состояние. Не было воды, которую приходилось добывать из растаявшего снега. Переключатели часто «ломались», что считалось явно не случайным. Не было технической и железнодорожной службы, которые приходилось заменять инженерной бригаде, но ее было недостаточно. Кроме того, были разногласия между польскими и российскими или чешскими властями, как, например, стрельба на станции Мариинска [38].
Чехи отдали железнодорожную ветку полякам со средней скоростью 20 км/сутки, тогда как Красная Армия вместе с партизанскими частями и дезертировавшими колчаковскими соединениями продвигалась со скоростью до 40 км/сутки. Результатом этого должны были рано или поздно стать столкновение с подошедшими большевистскими войсками [39].
Мы ужасно растянулись. На путях, насколько хватало глаз, была выстроена шеренга наших эшелонов, все как один ожидавших свободной дороги. Вид был довольно живописен: заснеженные вагоны, а на крышах, тормозах и где только можно — были набиты дрова. Развешанное женское и детское белье показывало, в каких вагонах находятся семьи [40].
На каждой станции воровали провизию, оружие и все, что можно было украсть. Ничто не презиралось. Никто не спрашивал, где его товарищи это взяли, просто все вместе использовали добычу. Говорили, что чем больше гранат будет доставлено в Польшу, тем лучше будет вооружена польская армия. Поляки объясняли друг другу, что лучше украсть то и это, чем если это достанется большевикам. На каждой станции целые группы солдат отправлялись на грабежи [41].
Насколько медленно шла новониколаевская эвакуация, хорошо иллюстрирует тот факт, что последние поезда еще не вышли из города, а первые эшелоны Войска Польского уже достигли узловой станции Тайга! Поляки часто захватывали железнодорожные станции силой, против воли русских командиров. Ими управляли бойцы инженерно-саперного батальона, в первую очередь железнодорожной роты [42]. Согласно указаниям генерала Жанена, V-я стрелковая дивизия должна была защищать /42/
37. Х. Багинский, указ. соч., стр. 577.
38. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358; Р. Дыбоски, соч. соч., стр. 152-153; П.П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
39. Х. Багинский, указ. соч., стр. 576; описание эвакуации дивизии и ее технических проблем, см. Дж. Биркенмайер, указ. соч., стр. 33.
40. С. Богданович, указ. соч., стр. 71.
41. Там же, стр. 74-75.
42. Х. Багинский, указ. соч., стр. 577.
железную дорогу между станциями Новониколаевск и Тайга, а также обеспечивать работу Анжерской и Судженской шахт [43].
Последние польские эшелоны вышли из Новониколаевска лишь 9 декабря 1919 года, предварительно подавив пробольшевистское восстание колчаковских полков [44].
Вся Польша — из трех частей — в нищете, но вместе. […] Легионы в Сибири — 5-я Сибирская дивизия. Старая Польша — как до раздела, три части слились в одну. Судьба-злодейка разлучила Польшу, сожгла ее в горниле страдания, [...] но судьба же воссоздала ее [...] в хаосе, в снегах, снова в нищете, голоде [...]. Серые шинели легионеров 5-й дивизии возвращаются [...] по белым дорогам мучений [45].
Замерзали целые поезда, а их экипажи не только от страха попасть в руках красных, но и перед призраком смерти от голода и мороза, отчаявшись в своем положении, утрачивали человеческие чувства. Руководствуясь лишь инстинктом самосохранения, они легко шли на жестокость ради спасения собственной жизни. Нормальным явлением были целые кровавые бои за паровозы и место в вагонах [46].
Все без сомнений обвиняли во всем этом в первую очередь чехов с их эгоизмом и произволом [47].
Не будет преувеличением сказать, что пропитаны русской кровью были каждый фунт кофе, каждый кусок хлеба и каждый товар, вывезенный из Сибири в Чехию [48].
Положение становилось все более и более тяжелым. На плечи дивизии легло двойное бремя: оборона от большевиков и спасение паровозов от замерзания. Холод парализовывал движение. Не намазав лицо, уши и руки соленым салом, нельзя было выйти из вагона. Это никого не смущало. За топливо для локомотивов боролись все, не смотря на сон, еду, отдых и безопасность [49].
Когда поезд двигался по свободному месту под гору, он сталкивался с предыдущим поездом и разбивал ему 3 или 4 вагона. Если там давили людей, то их бросали в снег. Все более слабый локомотив требовал сокращать состав поезд. Так, с насыпи около 30 крестьян уронили подводу, и она перевернулась, кувыркаясь под причитания женщин, бросивших свои пожитки. Поскольку эта армия ехала с семьями и имуществом, она не могла сопротивляться. День и ночь мимо поездов скользили сани беженцев, но, как и конница, они доходили только до Иркутска, если только не умирали от тифа [50].
Принимая активное участие в сборе «топлива», нужно было следить за тем, чтобы не ушел собственный эшелон. Один из таких опасных случаев описал офицер-интендант Павел Тышка: /43/
43. А. Домашевский, соч. соч., стр. 40.
44. Й. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 5.
45. В. Гжмелевска, Вильнюс на сибирской тропе, «Сибиряк», № 7 (3) 1935, стр. 27-28.
46. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 14.
47. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 107-108.
48. Ю.В. Войстомский, О польском Сибирском легионе — статьи, Варшава 1937 г., стр. 63 [из:] А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 108.
49. П.П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
50. А. Масиеса, покойный проф. Михал Станиславский, инженер, «Сибиряк», № 14 (1-2) 1938, стр. 67.
По необходимости наш поезд встал на мост, предназначенный исключительно для проезда одиночного поезда, без ограждений, как и почти все сибирские мосты. Он был настолько узок, что было трудно перебраться на другую сторону и приходилось держаться за выступающие части вагонов. Мне, как дежурному эшелона, [...] пришлось искать топливо. Пришлось перейти мост. Находясь уже посреди моста [...], я услышал паровозный гудок. […] Поезд тронулся. Меня охватил испуг. Я отпустил железную дверь и во всеоружии, с парой ручных гранат за поясом, инстинктивно схватился за единственную свободную обледенелую доску. Подо мной зияла пропасть […]. Я проверил свою совесть, мысленно попрощался с семьей и помолился, чтобы поезд остановился. Но скорость только нарастала. Я видел, как приближалась американская лора. Мои глаза затуманились, я почувствовал сильный удар в бок и холод снега, в который я упал. Я был уже на другой стороне моста [51].
Как оказалось, поезду Павла Тышки было приказано уступить место эшелону командира дивизии — полковника К. Румши.
Среди многих мирных жителей, эвакуировавшихся вместе с дивизией, стоит упомянуть Адольфа Экеша, которого на короткое время завербовал в Войско Польское Владислав Овоц в Елабуге [52]. Он переехал в Новониколаевск, где снял квартиру. Дни он проводил в дивизии, а ночи дома. Там он пробыл недолго, так как его бывший партнер по заводу «Молния», которым он владел, инженер Каплан убедил польское командование, что Экеш будет более полезен как производитель важных для армии гальванических элементов, чем как рядовой солдат. Экеша направили в Томск, где был основан завод «Электрод», на котором работало 200 человек [53].
В декабре 1919 года, когда большевистские войска стали подходить к Томску, завод был эвакуирован, а за ним последовали эшелоны 5-й дивизии. Одна машина предназначалась для оборудования, другая для сотрудников. К сожалению, завод постигла та же участь, что и дивизию под Клюквенной. Семья Экешов попала в плен. Она вернулась в Томск, где ей предложили перезапустить «Электроду». Предложение действовало недолго, потому что большевики не любили находчивого капиталиста. Осенью 1920 года Экеши начали возвращаться домой. С помощью транспорта в Финляндию, затем на корабле в Щецин, поездом в Ченстохову и далее в свой родной город Львов, они вернулись как раз к Рождеству [54].
12 декабря 1919 года из Новониколаевска вышли последние арьергардные эшелоны с полковником Румшей, который приказал разрушить мост через р. Обь, как только ее перейдут польские части. Этот приказ не был выполнен из-за протеста русских, желавших сохранить свои войска в тылу врага [55].
Когда в декабре 1919 года полковник Румша прибыл в Тайгу, он приказал польским солдатам взять станцию под контроль, несмотря на угрозы Колчаковского генерала Пепеляева, эвакуировавшего в это время свою армию из Томска. После этого через город шли только польские поезда, пока арьергард не прошел дальше. Однако это мало помогло, так как почти одни пути остались забиты /44/
51. П. П. Тышка, указ. соч., стр. 19-20.
52. З. Лех, Сибирь пахнет Польшей, Варшава 2002, стр. 275-277. О том же самом писал автор цитируемой книги, в статье, опубликованной в «Жизнь Варшавы» (№ 10, 1988 г.), под названием «Неизвестная судьба поляков. Сибирский странник».
53. Там же, стр. 278.
54. Там же, стр. 278-280.
55. А. Домашевский, указ. соч., стр. 40-41.
ожидавшими отправления русскими эшелонами, а чехи, еще не покинувшие станцию, заблокировали остальные. В результате произошли стычки между подразделениями капитана Веробея на более ранних станциях: Тутальской 19 декабря (где арьергард был атакован регулярной советской 5-й армией) и Литвиново 20 декабря, а также на мосту через Обь, который продержался более трех суток. Атаки большевиков отражались ручными гранатами и огнем из «Познани» [56].
В непрерывных боях днем и ночью отступали польские части арьергарда. Убежденность в том, что они прикрывали грудью своих братьев и тысячи польских семей в передовых эшелонах, придавала им стойкости, несмотря на декабрьские морозные сибирские ночи [57].
Еще до того, как арьергард достиг Тайги, он был ослаблен из-за разрушения бронепоезда большевистской артиллерией, которая также повреждила его орудия. В результате дивизия потеряла несколько поездов, следующих за «Познанью». Итоги оказались плачевными, так как солдатам, которые постоянно сражались, негде было отдохнуть, а бои происходили на сорокаградусном морозе [58].
Обстоятельства гибели бронепоезда были довольно интересными. Когда поезд остановился на станции Тутальская, солдаты Залевский и Томашевский использовали телефон, подключив его к кабелю, свисающему над путями. Неожиданно они включились в сеть Советов и, выдав себя за партизан-большевиков, узнали об окружении противника и готовящемся нападении на станцию Тайга. Сигналом к нападению должны были стать горящие вагоны. Следующей ночью бронепоезд был неожиданно обстрелян и атакован. Хотя трое поляков, в том числе Томашевский, потерявший в бою глаз, сумел подобраться к башне и отразить атаку на орудие гранатами, но воспользоваться им не удалось. Сделав всего один выстрел, она так и не заработала снова из-за повреждения ее большевистским огнем. Штурм был окончательно отбит уже с помощью пулеметов и подоспевшего взвода пехоты [59].
На следующий день командир «Познани» лейтенант Чарнецкий приказал покинуть поезд и отправиться к находившемуся неподалеку брошенному бронепоезду колчаковцев. Томашевский был отправлен в Тайгу, чтобы сообщить майору Вернеру о планируемом нападении на станцию. На нем в то время находился еще один польский бронепоезд «Варшава». К сожалению, когда он приехал, вагоны уже горели, а штурм начат. В ходе боя Томашевскому удалось вынести тяжело раненного в ногу лейтенанта Чарнецкого с поля боя и отойти от станции на одном из поездов [60].
Тем временем войска капитана Веробея и капитана Дояна, при постоянных боях, вошли пешком на станцию, где под командованием майора Вернера уже шел бой против большевиков. Запруженная военными транспортами и лишенная воды из-за разрушения водонапорной башни сбежавшими железнодорожниками, станция была не подходящим местом для остановки или обороны [61]. /45/
56. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578; Я. Скоробогатый-Якубовский, соч. соч., стр. 5; Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
57. Ю. Роговский, История Войска Польского в Сибири, Познань, 1927 г., стр. 42.
58. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578-579.
59. В. Томашевский, На линкоре «Познань», «Сибиряк», № 8 (4) 1935 г., стр. 55-56.
60. Там же, стр. 56-57.
61. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578-579; Дж. Роговский, соч. соч., стр. 42; Ю. Скоробогатый Якубовский, Тени товарищей по оружию под Тайгой, «Сибиряк», № 8 (4) 1935, стр. 53-54; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 15-16.
Битва при Тайге 23 декабря 1919 года стала самым крупным и кровопролитным сражением 5-й дивизии в Сибири. Массовые атаки большевиков долгое время отражались пулеметным огнем. Ситуация была безнадежной, пока не была развернута батарея и захвачен бронепоезд «Забияка», названный «Познань II» в честь дезертировавших колчаковцев, на котором они и продвигались. Огонь из всех орудий был направлен на наступающие части Красной Армии, а после отхода за станцию развернут боевой порядок. Именно тогда были нанесены наибольшие потери противнику, который надолго перестал беспокоить поляков. Позднее арьергард пешком отступил на станцию Андженка в 30 верстах от Тайги. С этого момента большевики занимали последующие станции только тогда, когда поляки уходили с них [62]. «Еще бы одна такая Тайга, — говорили они, — и мы пошли бы обратно за Иртыш» [63]! Польские потери составили более 100 убитых и несколько сотен раненых [64].
Битва за Тайгу стала последним боевым эпизодом 5-й Сибирской дивизии и после кровопролитного боя ее бойцы в последний раз собрались в свои боевые «эшелоны» за Рождественским ужином [65].
Однако не все из них были спокойны. Отдельные эшелоны отбивали атаки противника, несмотря на окончание боя. «Никто не вспомнил про Сочельник» [66]. Кадровый батальон встретил Рождество иначе. Пока арьергард проливал кровь под Тайгой, его бойцы оставались спокойными и невредимыми в своем недогретом эшелоне на станции Итат. Укомплектованный и охраняемый боевыми постами, он оказался счастливой гаванью, минуткой передышки во время святок. К сожалению, немногие поляки смогли провести следующее Рождество на родине. Большинство из них затем пострадало в советских тюрьмах [67].
Между тем положение польских эшелонов не улучшалось. Остановки на каждой станции, вызванные эвакуацией чехов, нехватка угля для локомотивов, мороз и истощение людей, как солдат, так и гражданских — женщин и детей, постоянная работа по рубке мерзлых дров и тасканию ведер снега, свидетельствовали о надвигающейся катастрофе [68].
В конце декабря 1919 г. польские транспорты прибыли в Красноярск. В это время в нем уже было у власти новое эсеровское правительство. 24 декабря полковник Чума издал им воззвание, в котором пояснял, что Войско Польское нейтрально по отношению к внутренним делам России, стремится только к эвакуации на Дальний Восток и сражается с большевиками только для самообороны. Багинский утверждает, что: /46/
62. Х. Багинский, op. соч., стр. 579; Дж. Биркенмайер, указ. соч., стр. 33-34; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 41-43; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Тени сопровождают..., стр. 54; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 110.
63. Й. Биркенмайер, указ. соч., стр. 34.
64. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сиберийской…, стр. 6. Полковник Хлусевич приводит гораздо большие потери: 200 чел., а по советским 2000; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 16.
65. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Тени сопровождают…, стр. 55.
66. В «Сибиряке» от 1936 г. имеется рассказ под заголовком «Он умер при восходе Вифлеемской звезды» о мемуарах, опубликованных в журнале «Нация и армия» (Варшава, № 36-37 от 27 декабря 1936 г.). В этой информации цитируется фрагмент этих «воспоминаний», в которых Алексей Коваленко говорит и рассказывает о погибшем солдате. Он автор слов «Никто не вспомнил про Сочельник», но я не знаю, кто автор воспоминаний или автор этой информации, так как это не указано.
67. А. Конопка, Солдатская звезда в Сибири, «Сибиряк», № 3 (3) 1989 г., стр. 8-9.
68. Х. Багинский, op. соч., стр. 580; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 16-17.
[...] солдаты, уставшие от постоянных боев [...], успокаивающе действовали на других, считая, что бой окончен, и большевики [...] позволят им беспрепятственно двигаться дальше [69].
Эшелоны 5-й дивизии ждали под Красноярском 3 дня, прежде чем войти в город[70]. Коммунистическая агитация в дивизии усилилась после получения известия о том, что польско-большевистская война «закончена». Все чаще повторялось, что благодаря миру поляки быстрее вернутся через Запад, т.е. через Европейскую Россию, чем через Восток, т.е. через Владивосток [71].
Польский солдат […] окончательно усомнился в необходимости и благополучном исходе своих боев и лишений. Перед ним были огромные, многотысячные версты пространства, через которые вела единственная искупительная тропа — занятая беспощадным и сильным врагом — чехом. Сзади и вокруг был враг-большевик, [...] была вся огромная Советская Россия. Так что выбора не было [...] Если бы [...] с ним не было жены, [...] матери, [...], старого отца и т. д., он мог бы даже не подумать об этом, он бы вышел из теплого фургона и направился со штыком в руке на восток и на родину... Но он был прикован к фургону своей семьей, а также офицером, который не смог призвать смело вперед за собой солдата, потому что сам трепетал за судьбу своей матери или жены... [72].
Таково было положение польской дивизии. При подходе к городу регулярной советской армии эсеровские войска разобрали пути перед станциями Мимино и Бугач, находившимися перед городом, и потребовали разоружения заблокированных таким образом 8 поездов, в которых располагался арьергард 5-я дивизии. После ожесточенного, но непродолжительного боя часть бойцов и членов их семей сдались в плен, а остальные, прорвав окружение и Красноярск, уведомили командование о потере эшелонов. Полковник Румша хотел в отместку разбомбить Красноярск и мост на Енисее, но от этого намерения отказались, чтобы спасти оставшиеся поезда [73].
В окончательном изнеможении дивизия остановилась 7 января 1920 года перед станцией Клюквенная, где чехословаки заморозили 2 латышских эшелона, а на станции стояло еще 19 эшелонов поляков и сербов, так что поляки не могли прорваться [74].
Создается впечатление, что чехи предопределили истребление польских войск, чтобы спасти себя и свое имущество, и что главной причиной поражения поляков была чешская неискренность [75]. /47/
69. Х. Багинский, указ. соч., стр. 580-581.
70. См.: Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского..., стр. 6.
71. Х. Багинский, указ. соч., стр. 581.
72. Смолик П., op. соч., стр. 115.
73. Х. Багинский, указ. соч., стр. 581-582; Дж. Роговский, соч. соч., стр. 44; Ю. Скоробогатый Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского..., стр. 6; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 17.
74. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 240. Вероломное разоружение 5-й дивизии упоминается Симоноловичем, см. К. Симонолович, Маньчжурский мираж, Варшава, 1932 г., стр. 196. Об издании без сантиментов и замороженных эшелонов см.: Р. Дыбоски, указ соч., стр. 136, 154. Багинский пишет о 19 чешских и латвийских поездах, ср. Х. Багинский, указ. соч., стр. 582. Роговский пишет один раз о 17 поездах, один раз о 19 чешских и сербских поездах, см. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 44, 84; аналогичная информация предоставлена Хлусевич, см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 17-18.
75. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 43.
Ввиду вышеизложенного командование решило послать телеграммы генералу Янину и генералу Сырови, чешскому командующему. Они предложили чехам пропустить не менее пяти эшелонов с семьями, больными и ранеными, потому что только в этом случае 5-я дивизия могла продолжать выполнять свой долг арьергарда [76]. Чехословацкая реакция была почти немедленной, но трагичной. Генерал Сырови отказался пропускать эшелоны, заявив, что положение дивизии не опасно. Полковник Румша отозвался о телеграмме отрицательно, хотя ее поддержали представители союзных стран, ехавшие с командованием 5-й дивизии, — французский полковник Любиньяк, английский капитан Мюрэй и консул США мистер Рэй [77].
Полковник Чума решил отправиться на восток. Солдаты должны были идти пешком, а женщины, дети, боеприпасы и припасы — в санях. 10 января — в день отъезда — все были готовы, в том числе штурмовой батальон, 1-й полк, кавалерийские эскадроны и батареи. Однако реакция генерала Сырового и волнение некоторых солдат и офицеров, не решавшихся идти в поход и опасавшихся за жизнь своих семей, заставили командование направить делегацию в Красную Армию. Предстояло обсудить условия капитуляции [78]. Учитывая критическое положение дивизии, солдаты спокойно приняли возможность советского плена, обескураженные трудностями эвакуации через Восток и подстрекаемые большевистскими агитаторами к скорейшему возвращению в страну [79]. 10 января полковник Чума отдал приказ о капитуляции:
не имея возможности продвинуться дальше на восток, я начал переговоры с военными представителями и комиссаром Советской России, чтобы обеспечить наилучшие условия жизни для нашей армии и отдельных ее членов. [условия капитуляции - Д.Б.] 1. Вооруженные Силы Польши, сложив оружие, теми же транспортами отправляются обратно в Красноярск; 2. гарантируется личная неприкосновенность членов Войска Польского; 3. продовольствия в эшелонах оставляется на 15 дней; 4. обеспечивается неприкосновенность частной собственности; 5. Более подробные условия будут сообщены после согласования с Красноярским главкомом. [80]
Советы, конечно, не выполнили эти условия. Солдат и офицеров либо сажали в лагеря, либо отправляли на каторгу, а женщин и детей просто выбрасывали на красноярские мостовые.
Полковник Чума решил остаться со своими солдатами в советском плену, несмотря на то, что его уговорили бежать и была такая возможность [81]. Генерал Янин считал, что Войско Польское перешло на сторону большевиков «при обстоятельствах [...] необъяснимых», утверждая, что это было результатом медленной организации эвакуации командованием Войска Польского, «убеждая, что, поговорив с большевиками, можно будет попасть на запад» и что польская часть состояла из непроверенных людей с разными политическими /48/
76. Х. Багинский, указ. соч., стр. 582-584.
77. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 239.
78. Х. Багинский, указ. соч., стр. 584-585; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сибирской..., стр. 7; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 18.
79. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 141-142, 154-155.
80. Х. Багинский, op. соч., стр. 585-586; П. Смолик, соч. соч., стр. 117-118.
81. А. Стемпора, Чума Валериан, [в:] Энциклопедия белых пятен, под редакцией А. Винярчика, т. IV, Радом, 2000 г., стр. 205.
взглядами. Кроме того, он упоминает о недостатке угля и паровозов, а также о большом количестве эшелонов по отношению к численности войск [82].
Полковник Хлусевич категорически отвергает обвинения в адрес польских командиров. Он утверждает, что Верховное командование прекрасно знало о плохом состоянии войск русского фронта и подготовило план эвакуации, представленный генералу Жанену уже в июне 1919 г. [!], но из-за дороговизны содержания армии в Маньчжурии, где в валюте были только доллары, иены и царские рубли, он был отвергнут. Кроме того, «много времени было потеряно на переговоры с генералом Яниным, который в итоге не утвердил план», а вместо этого отдал приказ подавить большевистские восстания в городах Камень и Урман, а также Кулундских степях [83].
Сожаление о понесенных потерях, невозможность использовать преимущества польских солдат, невыполнение миссии и отчаяние после невыполнения обещания вернуться в страну с оружием в руках, а также общее убеждение в том, что сроки соглашения не будет выполнены (так и произошло) привели к тому, что многие поляки покончили с собой [84]. Символичной была ситуация, когда после сдачи один из солдат не выдержал и попытался покончить жизнь самоубийством. Его друг, который был разведчиком, взял у него из рук револьвер и сказал, чтобы он не беспокоился, потому что ничего не произошло, что это всего лишь одна неудача, которая не исключает того факта, что Польша уже возродилась [85]. Следует помнить, что под Клюквенной также был захвачен Советами «цвет польской молодежи — разведчики», как писала годы спустя Зофия Лех [86].
После капитуляции сформировался ряд мелких частей из добровольцев, в основном солдат 1-го полка, артиллеристов и кавалеристов. Среди них были больные полковник Румша, майор Диндорф-Анкович и капитан Веробай. Эти отряды прорвались на восток в Иркутск, затем в Харбин и Владивосток. Всего они составляли около 1800 человек [87]. Часть солдат спряталась в сибирских лесах, чтобы продолжить борьбу с большевиками, или прорваться в Польшу, или (просто) выжить. Среди них были, например, Влодзимеж Шольц-Сроковский [88] и Казимеж Фальковский [89]. Майор Вернер и капитан Дояны, притворяясь большевиками, пробрались через Россию на запад и достигли Польши, где присоединились к Войску Польскому [90].
Вторым путем, которым шли поляки, была Монголия. Это направление выбрали Валериан Куликовский из инженерного батальона [91], Казимеж Гинтовт-Дзевалтовский, вице-президент Польского военного комитета, оставшийся после капитуляции в Сибири заниматься общественной деятельностью среди соотечественников, а когда /49/
82. Письмо Верховного Главнокомандования Войска Польского генерал-адъютанту Главнокомандующего и Президиума Канцелярии Министерства военных дел, с изложением телеграммы генерала Янина о судьбе 5-й Польской дивизии в Сибирь — 29 февраля 1920 г., Варшава, [в:] Документы и материалы..., изд. В. Гостыньска и др., т. II, стр. 616-617.
83. Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 14.
84. Тышка П.П., op. соч., стр. 20.
85. Дж. Нея, op. соч., стр. 282.
86. З. Лех, op. соч., стр. 272.
87. Х. Багинский, op. соч., стр. 586.
88. А. Кучиньский, [Биографический очерк Влодзимежа Шольце-Сроковского], [в:] А. Кучиньский, Сибирь.., стр. 351-352.
89. С. Лубодзецкий, С. П. Казимеж Фальковский, «Сибиряк», № 10 (2) 1936, стр. 70-71.
90. Ю. Скоробогатый-Якубовский, майор Эмиль Вернер, «Сибиряк», № 9 (1) 1936, стр. 20-21.
91. К. Гижицкий, Через Урянхай и Монголию, Ломянки б.р.в., стр. 47, 119.
его обнаружила ЧК, он отправился на родину через Монголию [92]. Камиль Гижицкий тоже воевал в Урянхае в составе инженерного батальона. Многие поляки присоединились к антибольшевистским партизанам. Гижицкий объясняет это так: «это позволяло мне беспокоить тыл противника, сражавшегося одновременно на берегах реки Вислы» [93].
Те, кто остался в поездах, занялись меновой торговлей с сельским населением. Когда крестьяне узнали, что в эшелонах есть поляки, они тут же побежали выторговывать что-нибудь у богатой армии. Таким образом, резервы военного комиссариата быстро истощались. Однако следует подчеркнуть, что большая часть этих припасов была разворована красноармейцами. Другие материалы поляки обменивали на продукты питания. Позже солдат пешком согнали в Красноярск, на т.н. «гауптвахту» [94].
Следует суммировать все прямые и косвенные причины катастрофы 5-й дивизии: внутренние разногласия в армии, главным образом из-за т. н. пограничного района, споры между различными польскими общинами в Сибири, атмосфера политической неопределенности из-за смены власти в Сибири, отсутствие польского представительства в Межсоюзническом совете во Владивостоке, затягивание ухода Войска Польского из Сибири генералом Жаненом и адмиралом Колчаком, беспощадность генерала Янина, оставившего 5-ю дивизию в арьергарде, военные ошибки польского командования при эвакуации, деятельность агитаторов-коммунистов, беспощадность чехословаков в остановке польских эшелонов, упадок морального и боевого духа и общие сомнения в успехе эвакуации. Все это заставило поляков капитулировать [95].
Стоит задаться вопросом, была бы судьба дивизии иной, если бы организационные и мобилизационные возможности в Сибири были должным образом использованы. Ведь предполагалось, что будут созданы две дивизии, которые будут самой значительной военной силой у союзников сразу после чехословаков. Чехи, сформировавшие антибольшевистский фронт на Урале, фактически диктовали условия. На них держалась власть белых в Сибири. Когда они ушли с фронта, он рухнул. Шольце-Сроковский считал, что «результат действий этих 3-х дивизий — Чешское государство в сегодняшних границах» (т.е. с 1918-1938 гг.), но не хотел фантазировать, какое влияние на польско-большевистскую войну и Уральский фронт оказало бы появление двух польских дивизий на Урале в 1918 году [96]. Ссылаясь на это рассуждение, он ясно указал свои причины, когда написал:
главная причина заключалась в том, что некоторые группы [поляков] недооценивали необходимость формирования национальной армии в любой возможный момент, независимо от теоретических невозможностей и политических условий. Это было связано не с отсутствием патриотических чувств у этих масс, а с неоправданным страхом перед тем, что эта армия может быть использована в качестве орудия чужих интересов. Только когда стало ясно, что горстка легионов способна восстать против всей мощи Центральных держав, была оценена ценность обладания пусть даже самой малой, но собственной военной силой [97]. /50/
92. М. Поз, поздн. Казимеж Гинтовт-Дзевалтовский, «Сибиряк», № 12 (4) 1936, стр. 76.
93. К. Гижицкий, указ. соч., стр. 34. Поляков тогда называли «маленькими Лаврентиями», см. В. Михаловский, Завещание барона, Варшава, 1972 г., стр. 104.
94. П. П. Тышка, op. соч., стр. 21.
95. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 87.
96. В. Шольце-Сроковский, Генезис Войска Польского в Сибири, «Сибиряк», № 9 (1) 1936 г., стр. 9.
97. Там же, стр. 10.
Капитан Мурри [Мюрэй], которого цитирует полковник Хлусевич в статье, озаглавленной В защиту чести воинов 5-й Сибирской дивизии, дает такую моральную оценку дивизии: «Красноярск и Клюквенная — черные пятна, свидетельствующие против всех, но не против поляков» [98]. Ян Роговский, с другой стороны, подчеркивает, что «Клюквенная была не позором, а несчастьем». Это важное утверждение, потому что в Сибири, которая была «краем мук и страданий», краем несчастливым для польского солдата, они могли сказать о себе, что «шли по старому следу наших отцов, шли по крови наших отцов на свободу». Многие из них не дошли до нее [99].
В Харбине полковник Румша организовал польский комиссариат сборный пункт. Из числа уцелевших воинов он начал формировать новые отряды. Майор Хлусевич принял на себя командование штабом, 1-й батальон 1-го полка возглавил капитан Веробей, артиллерией командовал майор Юркевич, кавалерией — майор Езерский, а офицерским легионом — майор Диндорф-Анкович. Полковник Румша также отправился в Шанхай, куда прибыла направленная для польской армии в Сибири польская военная миссия в лице генерала Барановского и г-на Тарговского. Румша передал командование в руки генерала Барановского, который немедленно начал формировать штаб, начальником которого назначил подполковника Скоробогатого. В Красноярский лагерь также были отправлены эмиссары для информирования заключенных о прибытии миссии и планах эвакуации [100].
С помощью французской миссии остатки 5-й дивизии получили из Англии старый корабль «Ярослав», использовавшийся для перевозки грузов или китайских рабочих. Раньше он принадлежал русскому «Добровольческому флоту», отсюда и его русское название. Он мог вместить не более 500 человек, но в него было загружено 1500 поляков. Корабль вошел в Дайрен и ушел с польскими солдатами 15 апреля 1920 г. в составе конвоя английских и японских военных кораблей. Поляков (в том числе гражданских) перевезли из Харбина в Дайрен на 4 эшелонах. В Харбине остался единственный сборный пункт для беженцев из Клюквенной и Красноярского лагеря [101]. По приглашению японских генералов 60 польских офицеров вместе с японскими офицерами посетили крепость Порт-Артур и Военный музей, а также участвовали в торжественном ужине с ее командиром генералом Хацибаном [102].
Корабль был тесным, слишком маленьким для такого количества людей на нижней палубе. Духота, вызванная отсутствием вентиляции и плохими санитарными условиями, сопровождала поляков на протяжении всего пути. Каюты вообще не были обставлены. Вместо кроватей или нары были деревянные ящики, т.н. «гробы». Были последовательно посещены порты: Нагасаки, где предпринимались попытки наладить «вентиляцию», если это можно так назвать, но безуспешно; Гонконг, где китайские /51/
98. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 19.
99. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 92.
100. Х. Багинский, указ. соч., стр. 587-588; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 47-48.
101. Х. Багинский, указ. соч., стр. 588-589; П. Смолик, указ. соч., стр. 129, 134. К. Чапло, Исторический очерк истории V-й Сибирской, ее воссоздание в возрожденной Польше как Сибирской бригады и обстоятельства военной деятельности майора Яна Чапло и его смерти на 14 августа 1920 г., «Сибиряк», № 6(1) 1991 г., стр. 37. На этом корабле было развернуто польское знамя. Вероятно, это был первый польский «флаг», развевавшийся над волнами далекого океана. — см. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 48.
102. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 241; см. Х. Багинский, указ. соч., стр. 589.
рабочие произвели необходимые доработки; затем двухдневная остановка в Сингапуре и 24-часовая остановка в Коломбо, Цейлон [103].
3 мая в Гонконге отметили День Конституции. В храме прошла торжественная служба. Офицерский хор пел песни. Проповедь читал о. Тартыло, тот самый, который организовал комитет в Уфе и все это время служил военным капелланом. Праздник Богоматери Ченстоховской также отмечался очень торжественно, но уже на корабле, который был украшен фонарями белого и пурпурного цветов и, в том числе, польским флагом на мачте [104]. Во время поездки было получено телеграфное сообщение о захвате Киева польской армией, что также стало поводом для большого торжества [105].
На […] корабле этой плавучей маленькой Польши происходило в основном то, что обычно бывает в Польше… Много ссор, много зависти, еще более нелепой гордыни, эгоизма и желания пользоваться только своей силой и якобы превосходством, которое, к тому же, явилось результатом […] совпадения, дающего силу определенным индивидам и власть над этим небольшим бродячим сообществом. Это сообщество сразу же разделилось [...] на четыре мира, совершенно чуждых и [...] даже враждебных друг другу, живущих каждый отдельной жизнью [...]. Этими четырьмя мирами были: штаб, серая толпа польских офицеров, «гражданская шайка» (!) с семьями и солдатский мир. Не было никого, кто мог бы примирить эти миры и создать «модус вивенди» [106].
По словам П. Смолика, на корабле, на котором плыли поляки, было два мира — английские хозяева, т. е. корабельные офицеры, и солдаты 5-й дивизии, возвращавшиеся на родину. Здесь следует привести пример поведения англичан по отношению к полякам, неискушенным в морских путешествиях и жарких странах. При приближении к Адену пассажиров стал мучить высокий зной, и однажды англичане пропустили выдачу воды полякам. Из-за неосторожности польских командиров, не позаботившихся о снабжении водой или другими напитками, люди были вынуждены пользоваться английским буфетом, где корабельная администрация зарабатывала большие деньги на холодном пиве или виски с содовой, устанавливая очень высокие цены. Поляки, напротив, всегда стояли толпами в очереди, часто расплачиваясь последними деньгами за минутку освежения. В худшем положении оказались те пассажиры, которые не могли позволить себе такую «роскошь» [107].
Генерал Барановский считался худшим злоумышленником из этого польского «мира», то есть, из штабных офицеров. Такие офицеры считали себя выше других благодаря своему званию, не имея никакого понимания других пассажиров корабля. Сами они занимали самые комфортабельные каюты на палубе корабля, а другим приходилось ютиться под палубой. Многие из них были холостяками и свободно пользовались для своих утех первым классом. Известна позорная история, когда польские офицеры пытались заставить женщин подписать заявления о том, что они удовлетворены условиями на борту, угрожая выбросить их в ближайшем порту в случае отказа [108].
103. Смолик П., указ. соч., стр. 135-148.
104. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 49-50.
105. Х. Багинский, указ. соч., стр. 590.
106. Смолик П., указ. соч., стр. 149.
107. Там же, стр. 156-157.
108. Там же, стр. 150.
И в отношении кают, и питания на корабле существовала какая-то средневековая жестокая кастовая система, которая разделяла эту маленькую польскую общину на враждебные лагеря [109].
Первый класс занимал уже описанный персонал, к которому относились на равных с хозяевами корабля — английскими офицерами. Второй класс занимала группа старших офицеров с семьями, а также несколько врачей, тоже с семьями. Третьим классом (если так можно назвать эти скудные условия) была офицерская коллегия для низших офицеров и членов их семей. Четвертый класс (!) составляли бывшие солдаты и женщины с детьми, не имевшие права ни на один из высших классов. Пятый класс (!!!) составляла так называемым «гражданская шайка», почти голодающая на протяжении всего пути [110].
На корабле была организована школа для детей. Ею руководил профессора Здек, Голуб, Мазур и доктор Орловский. К сожалению, из-за плохих санитарных условий и плохого питания многие дети заболели. Многие из них погибли, особенно самые молодые. Наиболее опасной была корь, перешедшая в эпидемию, но все же положение удалось удержать под контролем. Была организована «медицинская служба» под руководством доктора Орловского. Во многом благодаря ему состояние здоровья пассажиров «Ярослава» после прибытия на родину было на удивление хорошим [111].
Так же, как и в Сибири, на корабле поляков поддерживал мистер Конвис с YMCA:
чрезвычайно услужливый и активный опекун и друг польского солдата. Этот человек умел выполнять свою гуманитарную миссию удивительно мягко и просто, при этом всегда оставаясь в тени […]. Только благодаря его услужливости почти тысяча польских солдат на корабле имели отличные сигареты, табак, консервированную сгущенку, шоколад, бумагу и карандаши за бесценок на протяжении всего тяжелого пути [...]. Он также служил […] переводчиком и посредником в переговорах […] [112].
Находясь в Порт-Саиде, поляки узнали, что польско-большевистский фронт рушится под напором Советов, и офицеры немедленно пошли добровольцами на действительную службу в Войско Польское, чтобы иметь возможность сражаться за свою родину [113]. С этого момента путешествие по Средиземному морю, Гибралтару и Атлантике пошло быстрее. 23 июня «Ярослав» находился в порту Шернес в устье Темзы, откуда вышел через Датские проливы в Балтийское море [114].
1 июля 1920 г. [115] в Гданьск прибыли 120 офицеров, 800 рядовых и горстка гражданских [116]. Вскоре из них был сформирован кадровый батальон
109. Там же, стр. 151.
110. Там же, стр. 151.
111. Там же, стр. 157.
112. Там же, стр. 158.
113. Х. Багинский, op. соч., стр. 591.
114. П. Смолик, op. соч., стр. 160.
115. П. Смолик называет неправильную дату прибытия «Ярослава» в Гданьск — 11 июля 1920 г., см. П. Смолик, соч. соч., стр. 160.
116. Норман Дэвис говорит про 10 000 солдат, вернувшихся под командованием полковника Румши, но из других источников видно, что это число не соответствует действительности, см. N. Davies, Белый Орел, Красная Звезда. Польско-советская война 1919-1920 гг., Краков 2000 г., стр. 38. Реальное число – это упомянутые 920 солдат. См.
под командованием майора Яна Чапло и Офицерский легион майора Францишека Диндорф-Анковича [117]. За полгода до того в Польшу прибыл отряд из Мурманска, формально принадлежавший 5-й стрелковой дивизии, в составе 400 солдат и медведя Башки [118]. Сибиряков сильно разочаровал вид немецкого Данцига, с немецким языком и немецким флагом. Лишь известие о разрешении полковнику Румше сформировать Сибирскую бригаду на польской земле вызвало радость на лицах солдат [119].
Новички были сгруппированы в Группу (она же Офицерская Легия) в Хелмно (батальон капитана Веробеи) в Померании, а мирных жителей отправили в Варшаву. Батальон вскоре отправился в районы проведения плебисцита в Вармии и Мазуре для защиты тамошнего населения. 12 июня в Группу прибыл полковник Румша, чтобы отдать приказ о создании бригады, основу которой должны были составить сибиряки. 1-й полк должен был быть сформирован в Торуни, 2-й полк — в Грудзёндзе, где также был организован штаб бригады с подполковником Скоробогатым-Якубовским, капитаном Прухницким, капитаном В. Кухаржевским и лейтенантом Рыбоцким [120].
В конце июля к бригаде присоединились 500 добровольцев, «в основном студенты средних учебных заведений и различных организаций и объединений, таких как […] гребное общество из Калиша» [121]. Также присоединились поляки — американские граждане из армии генерала Галлера. Их тренировали без оружия и обмундирования, потому что бригада их не получила. Только после перевода в Скерневице 3 августа 1920 года ей выдали минимальное обмундирование и вооружение. 8 августа бригаду снова перебросили, на этот раз в Зегже, где она была включена в состав 5-й армии генерала Сикорского [122].
Сибирская бригада, отправлявшаяся на фронт, была очень плохо вооружена. Она представляла собой трагическое зрелище, больше похожее на собрание случайных людей, и задачи, которые перед ней ставились, были непростыми. Совместно с 5-й армией она должна была нанести контрудар из Модлина на Новый Място и Насельск. Свой первый бой она провела 14 августа под Боркувом и Завадами. Плохо обученные добровольцы отступили под атаками большевиков, но после нескольких контратак поляки заставили советскую армию отступить. К сожалению, они заплатили за это потерей нескольких сотен бойцов! В конечном итоге бригада выполнила свою задачу, прорвав фронт на линии Варшава — Модлин [123].
Сибиряки в Борковской битве дали первый бой на своей родине, они прошли многие тысячи километров через тайгу Сибири, Маньчжурию и океаны до
М. Вжосек, Польские военные действия во время Первой мировой войны 1914-1918 гг., Варшава, 1990 г., стр. 457.
117. К. Чапло, указ. соч., стр. 37.
118. Э. Козловски, М. Вжосек, История польского оружия 1794-1939 гг., Варшава, 1984 г., стр. 498.
119. Х. Багинский, указ. соч., стр. 591-592; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 51.
120. Х. Багинский, указ. соч., стр. 592-593; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 53; Ю. Кулак, биография Уланского, «Сибиряк», № 5 (2) 1990 г., стр. 30.
121. Х. Багинский, указ. соч., стр. 593.
122. Х. Багинский, указ. соч., стр. 593-594; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 53-54; К. Чапло, указ. соч., стр. 37.
123. Х. Багинский, указ. соч., стр. 594-595; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 54-55; Б. Скарадзинский, Польские годы 1919-1920, т. 2. Суд Божий 1920, Варшава 1995, стр. 234.
отдайте дань кровью в защиту любимой и такой далекой родины. Добровольцы, призванные в полк за несколько дней до боя, даже стрелять не могли. Показывая пример, старый солдат бригады шел вперед, принимая всю тяжесть борьбы на себя, сражался и погиб. Волонтер с энтузиазмом, отвагой и самоотверженностью соревновался со старым сибирским солдатом [124].
Следуя за противником, сибиряки использовали старый метод быстрого марша и частого беспокойства противника атаками. Следующие бои бригада вела под Прусяновцами, Щекоцинами и Чарноставом. В этих боях среди прочих погибли сибирские ветераны майор Вернер, майор Чапло, младший лейтенант Милковский. 19 августа 1-й полк достиг Макова. Бригаде приказано атаковать в направлении Пшасныша и Чорзеля, которые она захватила после боя 22 августа. Окруженная польской армией, 4-я советская армия атаковала укрепленные позиции бригады. После долгих боев советские войска разбили бригаду, но остатки 4-й армии были либо интернированы в Восточной Пруссии, либо разбиты 14-й и 15-й польскими дивизиями [125].
Тех, кто погиб на поле боя, родственники увезли для захоронения по месту жительства, остальных похоронили в братской могиле на кладбище в Чекшине [126]. Бригада с потерями, достигающими 50% личного состава, была отведена в Зегже, куда прибыла 4 сентября. Многие солдаты получили кресты «Виртути Милитари» и «Крест Доблести» за большевистскую кампанию. После пополнения из демобилизованной прусской армии бригада снова отправилась на фронт в Граево, где присоединилась к армии, наступавшей на Гродно. Позже бригада была в резерве армии в районе Августовского канала, а позже в Гродно. После заключения мира она была выведена в Поморье, преобразована в дивизию и получила название «Сибирь» [127]. Боевые действия Сибирской бригады в битве под Варшавой были своеобразным катарсисом. «Блестящая победа 1920 года означала, что Сибирь навсегда перестала быть для нас страной ссылки — местом нищеты, нищеты, жестоких преследований» [128].
Кроме «Ярослава» в Польшу прибыл второй корабль с выжившими бойцами 5-й дивизии и польскими беженцами из Сибири и Дальнего Востока — «Воронеж». Среди прочих, на нем был и Кароль Залески, соучредитель польского скаутского движения в Сибири. После капитуляции он пробрался через Никольск-Уссурийский во Владивосток, где из солдат, как и он, избежавших советского плена, был сформирован Владивостокский батальон 5-й дивизии. 19 июня 1920 г. он отплыл на японском пароходе «Нейсе Мару» в порт Цуруга, где был перегружен на старое русское судно «Воронеж», реквизированное англичанами у царского флота. 3 июля 1920 г. около полутысячи польских солдат с семьями и тысяча латышских солдат с семьями, также находившихся на «Воронеже», отправились в круиз домой. Он продолжался три месяца, и 29 сентября 1920 г. судно пришвартовалось в Гданьске [129].
Здесь стоит привести слова Кароля Залески, которыми он прощался с латышами в Гданьске, и которые прекрасно выражают суть и подчеркивают ценность этого похода:
124. К. Чапло, указ. соч., стр. 40.
125. Х. Багинский, указ. соч., стр. 595-597.
126. К. Чапло, указ. соч., стр. 41.
127. Х. Багинский, указ. соч., стр. 597-598.
128. А. Ануш, Роль сибиряка в польском обществе, «Сибиряк», № 1 (1) 1934 г., стр. 26.
129. З. Лех, указ. соч., стр. 272.
Латвийские братья! Пришло время нам попрощаться. Промысел Божий распорядился, чтобы мы вместе совершили этот долгий путь — этот путь, который был вожделенной мечтой для каждого из нас. Завершился путь, которого мы ждали годами, часто разбредаясь и скитаясь по огромной Российской империи. Наш поход от берегов Тихого океана к цели нашего путешествия к нашему Балтийскому морю навсегда останется самым дорогим воспоминанием для каждого из нас. Наши души сегодня горят радостью и энтузиазмом. Наши земли вышли из-под длительного ига рабства и дышат своей, независимой государственной жизнью [130].
130. К. Залески, указ. соч., с. 272, 274.
Zesłaniec. №52. 2012. С. 37-36: http://zeslaniec.pl/51/Bienias.pdf
-
