10 сообщений в этой теме

В хрониках на арабском языке, составленных сподвижниками имама Шамиля, упоминается аул Читль (ныне Гумбетский район Дагестана).

О нем пишут как о месте ссылки, но очень неконкретно. Вот у Абдуррахмана из Газикумуха:

Цитата

 

Жители селений Килатль и Инхо, хотя и принадлежат к обществу Гумбет, отличаются по образу жизни от других селений этого общества — они сеют только кукурузу. Пшеница встречается очень редко. Она у них водится только купленная в вокруг лежащих селениях. Причина этого кроется в том, что климат этих двух селений жаркий, пригодный для фруктовых садов. Они предпочитают в пищу употреблять кукурузу.

К этим же селениям относится и селение Читль, расположенное в глубоком ущелье между горами, где нет условий для пахоты, /141а/ бедна природа, нет зелени, садов, лесов и хорошей питьевой воды. Пищей им служат кукуруза и просо. Живут люди в лачугах, похожих на лисьи норы. Нет радости ни для жителей селения, ни для приезжего.

Если выйти из сакли и осмотреться, то не видно ничего, кроме маленького кусочка неба. Имам сослал туда талантливого ювелира Даудилава из Чоха за то, что он изобразил схему дорог, лесов и гор Чечни, /141б/ чтобы переправить ее русским.

И после высылки Даудилава селение Читль стало называться дагестанской Сибирью. А я добавлю: если найдешь у нас другую Сибирь, то она не будет такой тесной, отвратительной и ужасной. Через неделю человек может погибнуть с непривычки.

 

Как я понял, селение расположено в глубоком каньоне, где скалы фактически смыкаются над поселением. Стал искать фотографии - нашел только несколько фото старинных домов с указанием, что это - аул Читль, но в скобках было указано "Гумбет".

10382448_393436370816223_858880483815593

57e4223cb53f8_image(1).jpg.62571884dcb53image.jpg.531d86a133ba7155570b4d3dc07a2a57e4223dea02c_image(3).jpg.9cee25901c5f757e4223d59806_image(2).jpg.a536fb060d94d

Что там такого, что было похоже на "лисьи норы" и почему человек, выйдя из дома, видит только "маленький кусочек неба" - не понял.

Думал, что там - как в ауле Хунзах, где среднегодовая температура 8*С и нет леса, да еще в каньоне, но как вижу сейчас - вроде, узкого каньона, закрывающего небо, не наблюдается.

Что за "аул без солнца"? Чем он был так страшен?

 

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Да, Гумбетовский район - это №12 на карте. На запад - Анди, на восток - Унцукуль, откуда происходили лучшие воины Шамиля.

11087690.thumb.jpg.5177109622640240b009c

Абдуррахман Газикумухский говорит, что походы из района Гуниба в сторону Чечни были более легкими, чем в сторону Каспийского моря, т.к. был обильнее корм для лошадей, было много лесов и можно было греться и готовить пищу.

По воспоминаниям русских офицеров, при походах в сторону Анди вообще приходилось тащить за собой топливо, т.к. взять с собой просто провиант было невозможно - не было топлива, чтобы его готовить.

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

 

Цитата

 

Ведь известно о беспредельной храбрости дагестанцев в войнах прошедших эпох. /130б/

Из жителей андийских сел каждый раз в бою погибало от 10 до 20 воинов; это очень много для наших рядов, которые незначительны [по сравнению с русскими]. Такое же количество жителей погибало из Гумбета, Аварии, Унцукуля и еще двух селений; Согратль и Чох...

В Чечне храбростью известны жители Кихи, /131а/ Мартана и Шубута. Поистине они храбрые люди и они дали Шамилю приют после поражения в Ахульго. Если бы Аллах всевышний с их помощью не сохранил ему жизнь, то его дело закончилось бы плохо. Такие же храбрые люди жители Обществ Ичкерия, Нахбак, Аух, если их возглавляет человек решительный. Чиркатинцы; мюриды Шамиля и не нуждаются в похвале, так как они известны своей храбростью во всех боях. Если даже один чиркатинец находился среди войска, мусульмане встречали русских ожесточенно. Это происходило не из личной храбрости того мюрида-чиркатинца, а из-за того, что он был в бою с угрозой /131б/ от имама. Если мусульмане проявляли пассивность и снисхождение, сообщали имаму о том, что такой-то наиб и его войско не сражались с русскими как следовало сражаться, то имам снимал с должности своего наиба или высказывал ему сильнейшее порицание на глазах у народа и это являлось большим позором для наиба.

Известными меткими стрелками (из ружей) у нас были согратлинцы, чохцы, унцукульцы, цунтинцы и оротинцы. Особо отличались жители цунтинских селений, так как они охотники по ремеслу своему. Жители других селений были посредственны в стрельбе. /132а/

Лучшими войсками конников с вооружением и одеждой (либас) во время выхода на джихад были воины сына имама Газимухаммада, большинство людей из гумбетовцев, также несколько воинов наиба Хаджимурада из Аварии, войска Андалала и Технуцала ...

Выше мы сказали, что они присутствовали (на поле боя) только лишь для имитации полчищ, хотя и не лишены были геройства. Цунтинцы хотя и не были воинственными (орудия войны), однако они смелые, решительные и испытанные в боях люди. /132б/ Особенно, когда выходят на Грузию. Они захватили у них больше всех опорных пунктов, совершая на [112] них нападения. И сам Шамиль тоже во время своего похода на Сабьи захватил принцесс и жен Чавчавадзе и Орбелиани. Что же касается жителей Гидатля, Караха, Куяды, Корода и подобных им обществ, то они не гордились одеждой оружием и не кичились геройством и это общеизвестно. Большинство людей обществ Хоточ, Линдах, Гох, Муну и Гунна не несли тяготы войны. Имам освободил их для заготовки селитры и наложил налог на каждую семью [размером] полтора тумана (15 руб) наличными (накд) в год. /133а/ На джихад выходило также только незначительное число люден некоторых джамаатов чиркатинцев, шубутцев, кину нинцев, могохцев. 

 

Т.е. жители Гумбетовского джамаата были в числе лучших воинов. Значит, это и жители Читля. Видать, такое житье, что лучше погибнуть во время набега, чем жить в том ауле!

 

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Абдуррахман Газикумухский о преимуществах Чечни по сравнению с Дагестаном:

Цитата

Выступление /на джихад/ для горцев в сторону Чечни было легким во многом, чем на окраины (аграф) Дагестана и особенно конным, так как земля их плодородная, фураж и хлеб не иссякали на их земле. Поэтому горцы, когда выступали против русских, часто со своими лошадьми и другими вьючными животными проживали /134а/ в Чечне на их бесплатном фураже и хлебе. Если у чеченца бывало два дома, то один он отдавал горцам. Подумай, какой великий подарок Аллаха это во времена джихада! Такова была польза земли чеченцев.

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В Google Earth оно есть.

1.thumb.jpg.6afa9090520ea6805502207497de

2.thumb.jpg.3016164351b2fa986ae795becbdf

Никаких хтонических ужасов. Ущелье, южный склон.

Беглый поиск по современным фото - аул Читль, да, так как висят они в том числе и в социальных сетях и под ними комментарии людей, которые там были/живут. 

Цитата

Не совсем правда, я был в с. Читль, да расположен в узком ущеле, где и зимой достаточно тепло, потому что смотрит на юг, т.е. солничная сторона, да пахотной земли мало, но горцы сделали террасы, а по поводу питевой воды прекрасная речка течет по ущелью. По сказанию читлинцев у них в селе не бывает ветра.

ИМХО, Абдуррахман нагнетал ужасов перед "шамилёвской сибирью".

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
В 22.09.2016в21:28, Чжан Гэда сказал:

Что за "аул без солнца"? Чем он был так страшен?

Ответ в этой статье Магомедсалихов Х. Г. Маслаат - самобытная форма разрешения конфликтов // Вопросы истории. - 2008. - № 6. - С. 137-142.

Цитата

У горцев в каждом регионе были селения, куда изгонялись канлы. Как правило, это были неблагополучные по природно-географическим и климатическим условиям аулы. Среди таких аулов можно назвать аул Кудутль (Къудукь), который был известен тем, что лучи солнца проникали сюда только в течение трех месяцев в году. Таким же местом ссылки кровников в Гумбетовском обществе служил аул Читль, который находился в глубине ущелья, откуда был виден всего лишь "кусок неба". Аулы с подобными природно-климатическими условиями Шамиль также использовал как места для ссылки за разные преступления, совершенные в имамате.

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
4 часа назад, Saygo сказал:

Среди таких аулов можно назвать аул Кудутль (Къудукь), который был известен тем, что лучи солнца проникали сюда только в течение трех месяцев в году.

Поверю, что это так. Например - аул тех лет был в глубоком каньоне, где почти смыкаются края пропасти.

Но с Читлем - я выложил фото. Место довольно открытое. Поэтому странно, что именно Читль назван "аул без солнца".

И кто населял те аулы, что именно туда изгонялись кровники?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кудутль (район Гергебиля):

583bf5126c9eb_.jpg.137842160c4520eebcf02

Кстати, село, как утверждает Википедия, моноэтничное - все жители являются аварцами.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кстати,  Кудутль расположен в 10 км к северо-западу от Гергебиля (665 м. над уровнем моря), при этом Гергебиль - это одно из самых плодородных мест в Казикумухском Койсу.

foto17.jpg.24156ca08e3ceac5010f44e932fa9

По-аварски Гергебиль назвается "Хьаргаби", т.е. «обильно засеянное». Считается, что это место названо так из-за плодородия и благоприятных условий для ведения сельского хозяйства. Вот въезд в Гергебиль:

583bf66f91302____..thumb.jpg.8cffc95b607

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Может, это такие легенды? Потому что вряд ли Магомедсалихов никогда не ездил по Дагестану и не видел ни Кудутля, ни Читля. 

Это не каньоны, а вполне открытые долины. В чем там "особая суровость" - не совсем ясно.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Войны с Джунгарией
      Автор: Чжан Гэда
      Забавное дело - до сих пор запискам русских послов, путешественников и прочих очевидцев про "военную мощь" Джунгарии придается самое важное значение.
      МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ 
      № 111
      1732 г. не ранее сентября *. — Записка, составленная русским послом в Джунгарии майором Л. Д. Угримовым о джунгаро-цинской войне
      (* Дата установлена по тексту)
      АВПР, ф. 113/1. Зюнгорские дела, 1731, № 2, л. 360-361 об. Подлинник.
      При этом нет даже элементарной попытки хотя бы чуть-чуть соотнести все эти охотничьи рассказы с цинскими источниками.
      Так, о поражении у Эрдэни-дзу ни один китайский источник не переведен, душещипательные рассказы о том, как 40-тысячное цинское войско было уничтожено - тоже не проверены. И так - постоянно.
      Будем проверять. По источникам. Обычно выясняются интересные результаты - 99% русских сведений лишь очень отдаленно напоминают то, что были на самом деле.
      Особенно меня поражает наивность майора Угримова относительно показаний "калмычанина имянем Ланду" - откуда знать было джунгарам, что рассказал в цинском плену некий Ланду? Обмена пленными пока еще не было - его, дай Бог, только к перемирию провели.
    • Оценка иностранцами боеспособности китайских войск
      Автор: Чжан Гэда
      Г.Ш. Кармышева. К истории татарской интеллигенции (1890—1930-е годы). Мемуары / Пер. с татарского Ф.Х. Мухамедиевой, составитель Б.Х. Кармышева. — М., 2004.
    • Соловьев Ю. П. Иван Михайлович Лабинцов
      Автор: Saygo
      Соловьев Ю. П. Иван Михайлович Лабинцов // Вопросы истории. - 2016. - № 10. - С. 20-43.
      Биография русского генерала от инфантерии Ивана Михайловича Лабинцова (1802—1883), героя кавказских войн, содержит описание ряда военных операций, в которых Лабинцов участвовал (взятие турецкой крепости Карс в 1828 г., Даргинская экспедиция 1845 г. и т.п.), деталей тактики и военного быта Русской Армии на Кавказе в 1828—1845 годах.
      19 июня 1828 г. войска русского Отдельного Кавказского корпуса, которыми командовал генерал от инфантерии И. Ф. Паскевич, граф Эриванский, подошли к расположенной в Закавказье турецкой крепости Карс. Шла война с Турцией, одной из целей которой было добиться независимости для порабощенной турками Греции. Основные боевые действия велись Императорской Русской армией по Дунаю и на Балканах, а войска Паскевича должны были отвлечь часть турецких сил с этого театра военных действий.
      К вечеру 19 июня, после двух «усиленных обозрений», Паскевич исходной точкой, более всего подходящей для атаки предместий Карса, избрал расположенную напротив форштадта Урта-капы (или южного) высоту на левом берегу Карс-чая. 20 июня эта высота была отбита русскими. В ночь с 20 на 21 июня там выстроили батарею и начали обстрел Карса. К вечеру под Карс прибыл русский артиллерийский парк. Тогда же Паскевич приказал генерал-майору Н. В. Королькову с 39-м и 42-м егерскими и Крымским пехотным полками строить батареи № 2 и № 3 на левом берегу Карс-чая и одновременно прикрывать эти работы1.
      Унтер-офицер 39-го егерского полка Е. Е. Лачинов, разжалованный декабрист, писал: «Наконец, с 22-го на 23-е июня и нам приказано взяться за дело; к рассвету на возвышениях левого берега сделаны две батареи, против западной стороны укреплений, а на правом — главная, образующая первую параллель. Дабы скрыть от осаждаемых настоящие намерения наши, с вечера еще, часть кавалерии, с 4-мя конными орудиями, пошла к укреплению Карадаг, а батальон пехоты, при двух легких орудиях, растянувшись как можно длиннее, заходил в тыл цитадели. Гарнизон, считая движения эти за приготовления к действительному приступу, почти все силы свои обратил к угрожаемым местам, производя сильный пушечный и ружейный огонь на стук барабанов, звук труб и громогласное ура, мало препятствуя в тишине производимым траншейным работам.
      С восхождением солнца, действие 20-ти батарейных орудий, 6-ти легких и 4-х мортир изумили турок; цитадель, крепость и башни форштата начали отстреливаться, дым, не успевая разноситься, покрыл окрестности; беспрерывные взрывы гранат и бомб, свист ядер, показывали, что с обеих сторон не шутя намерены драться и что нелегко будет овладеть Карсом. Брустверы наших батарей загорались от вспышек пороха при своих выстрелах и разваливались от неприятельских, очень метко пускаемых. С нашей стороны понесли уже несколько человек раненых; положение турок было еще хуже»2.
      Рассказ Лачинова дополняют записанные в 1831 г. воспоминания генерал-майора Н. Н. Муравьёва (будущего Карского), опытнейшего военного, побывавшего не в одном бою на Западе и на Востоке. Вот что говорил об артиллерийской перестрелке 23 июня между Карсом и осадившими его русскими Муравьёв: «Обоюдный огонь... продолжался более четырех часов сряду. Вряд ли мне случалось во всю свою службу быть когда-либо в сильнейшем огне, как в сей день, и мы бы не выдержали оного еще более двух часов: ибо бруствер и амбразуры во многих местах были почти совершенно разрушены неприятельскими ядрами, которые начинали уже подбивать нашу артиллерию и бить людей, но неожиданным образом обстоятельства переменились»3.
      Всю ночь работы по строительству укреплений в центре русских позиций прикрывала 4-я (по другим данным 7-я) егерская рота 39-го егерского полка (в егерском полку были еще карабинерные роты) под командованием 26-летнего поручика Ивана Михайловича Лабинцова (Лабинцева, Лабынцева).
      Дворянин Тульской губернии Лабинцов родился 15 января 1802 года. Образование получил в Дворянском полку4, откуда 15 апреля 1819 г. был выпущен офицером в 39-й егерский полк. В 1827 г. за участие в Русско-персидской войне был награжден орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». К 1828 г. он уже полковой казначей5. Лабинцова очевидно не случайно выбрали казначеем: «До крайности расчетливый, даже просто скупой, иногда до мелочности, до смешного, он был, однако, чужд корыстолюбия и также строго берег казенные деньги, как и свои собственные»6.
      Итак, 23 июня 1828 г., на четвертый час артиллерийской перестрелки, около половины одиннадцатого утра, поручик Лабинцов заметил движение среди турецких солдат, защищавших укрепленную высоту над Армянским форштадтом Карса. Опасаясь, что неприятель займет удобную позицию на местном кладбище, Лабинцов со своими егерями, как рассказывает очевидец и участник событий Лачинов, «решился без приказания двинуться вперед и занять кладбище. Пули и картечь посыпались на приближающихся, но Лабинцов, видя возможность овладеть высотою и батареею, на оной устроенной, дождавшись на своем месте егерей 42-го полка, бросился на шанцы неприятельские»7.
      Историю появления на том же направлении атаки егерей 42-го полка поведал генерал-майор Муравьёв. В то время, когда рота 39-го егерского полка под командой Лабинцова пошла на турок, на другом участке русских позиций — «на батареях, устроенных на левом берегу реки, несколько отдаленных от крепости» — распоряжались генерал-лейтенант князь И. М. Вадбольский и полковник (позже генерал-майор) И. Г. Бурцов, недавно назначенный Паскевичем «траншейным начальником». «Желая что-либо предпринять», названные начальники послали занять то же самое кладбище две роты 42-го егерского полка во главе с подполковником А. М. Миклашевским8.
      Соединившись, егеря Миклашевского и Лабинцова ударили по турецким укреплениям-шанцам. Лачинов, который сам был в рядах роты Лабинцова, писал: «Пустивши батальный огонь, турки не успели более зарядить ружья и таким же образом, разрядивши пистолеты свои, принялись за сабли, кинжалы, а некоторые вздумали отбиваться каменьями, — без выстрела подошли наши к шанцам и закипела рукопашная схватка. Ужасны были минуты эти; две роты 42 егерского полка, поспешавшие с кладбища на подкрепление Лабинцову, видят, что новые толпы бешенных несутся на них и продолжают путь. С яростным криком напали турки — и резня распространилась: храбрость должна была уступить множеству. Сомкнувши роту свою, Лабинцов, всегда впереди, бросается в сечу и принятый с двух сторон штыками, неприятель смешался и побежал. Егеря заняли батарею, где взяли 4 знамя (по другим данным знамен было 5. — Ю. С.), 2 орудия, палатки и множество разного оружия...»9
      Турецкую батарею (или укрепленный лагерь) брали 4-я рота Лабинцова из 39-го егерского и 2-я рота капитана М. А. Черноглазова из 42-го егерского полка. При этом Лабинцов был сильно контужен, а Черноглазов получил три пулевых ранения в левый бок, в шею и грудь10. Дело, как видим, складывалось непросто. В ответ на атаку Миклашевского и Лабинцова до 2 тыс. турецких пехотинцев из Армянского предместья пошли на вылазку «с холодным оружием в руках и с ужасным криком». Генерал-майор Муравьёв осыпал этих турок со своей батареи гранатами и картечью — но неприятель упорно шел вперед, опрокинул левый фланг егерей 42-го и заставил их вернуться к кладбищу. Правый фланг наших застрельщиков, на котором находился Миклашевский, был окружен на месте захваченного только что турецкого лагеря — и стойко оборонялся. Миклашевский рассказывал генерал-майору Муравьёву: «Наших было тут... не более 30 человек»11.
      А вот что писал сам генерал-майор Муравьёв, на глазах которого произошло действие этой драмы: «В то же время Вадбольский отрядил 42-й егерский полк, который встретил сперва бегущих и остановил неприятеля. 42-е егеря, подходя колонною быстрым шагом, несколько растянулись и открыли огонь из колонны, стреляя вверх без всякого вреда неприятелю, как то обыкновенно делают наши войска, когда теряется в строю присутствие духа...» «Когда они уже стали подходить к тому месту, над коим Миклашевский держался, — продолжает Муравьёв, — то турки, преследовавшие бежавших, были уже на берегу скалы, к коей прижали наших. С неимоверною храбростию егеря, повернув налево, полезли на скалы, на которые очень трудно было взбираться, кроме того, что их встречал над головами разъяренный и победоносный неприятель. Но ничего их не остановило; они вступили на верхнем краю скалы в рукопашный бой с турками. Все сие дело было очень хорошо видно с моей батареи... Люди смешались толпами, как на картинах рисуют; наши кололи штыками, турки саблями рубились; сие продолжалось несколько минут; наши одолели, турки бежали опять через свою батарею в предместье, и Миклашевский был выручен»12.
      Более того, на плечах противника русские ворвались на улицы Армянского предместья Карса. На захваченной Лабинцовым, Черноглазовым и Миклашевским высоте установили батарею из шести орудий, открывшую огонь по Карсу. При этом штурм турецкой крепости продолжался как бы сам собой. Все происходило стремительно и неожиданно для русских не менее, чем для турок. Лачинов вспоминал: «Все... сделалось так быстро и с таким неизъяснимым единодушием, что отчаянно защищающиеся турки, совершенно потерялись и не понимали, что вокруг их происходит, а беспрерывная пушечная пальба со всех сторон еще сильнее распространяла между ними ужас. Несколько раз опускались знамена на башнях, в знак того, что крепость покоряется, — отбой прекращал ружейный огонь, умолкали и орудия. Вдруг раздавался выстрел с крыши, или из окна, мало-помалу, снова загоралась стрельба, и снова свистели пули, лопались гранаты, и сыпалась картечь. Более десяти раз повторялось это; но вот, в нескольких местах, показались наши на стенах, на бастионах — и стих звук оружия и прекратилось кровопролитие — турки, видя невозможность устоять, решились сдаться. Испуганный паша с важнейшими чиновниками скрылся в цитадель, пославши к графу (Паскевичу-Эриванскому. — Ю. С.) с предложением условий. Вся крепость в наших руках и часть войск стояла у запертых ворот цитадели, и стены оной усеяны были гарнизоном, который с обращенными на нас ружьями, ожидал окончания переговоров. На улицах страшное смятение, вооруженных неприятелей повсюду гораздо более, нежели наших, но они испытали, что ни многолюдство, ни завалы, ни самые стены, не спасают их... Корпусный командир прибыл из лагеря на главную батарею, к нему и от него скакали офицеры с донесениями и приказаниями, важные турецкие чиновники тихо ездили на гордых жеребцах своих, сохранивших свойственную им бодрость и в те минуты, когда сердца всадников наполнялись унынием и робостью.
      Пешие продирались между нами, конница, остановившаяся в разных местах, кидала свирепые взгляды, но взгляды эти никого не пугали. Быстро приготовлены средства — заставить трепетать засевших в цитадели, если бы они осмелились держаться; но они все видели, отворили ворота, и с покорностью предстал бледный паша перед графом Эриванским»13.
      Начавший утром 23 июня 1828 г. атаку на Карс поручик 39-го егерского полка Иван Михайлович Лабинцов был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени 16 ноября 1828 года14. Следует сказать, что, бросившись в атаку на Карс, поручик Лабинцов рисковал по нескольким причинам. Во-первых, Паскевич не давал команды на штурм. Более того, когда главнокомандующий увидел уже шедшую за Лабинцовым атаку Миклашевского, то буквально закричал на стоявшего рядом генерал-майора Муравьёва: «Что это значит? Кто это приказал? С какого повода сие сделалось без приказания...? Как смели?»15 Во-вторых, Паскевич, считавший военные действия 1827 г. под Ошаканом, когда русский трехтысячный отряд под началом генерал-лейтенанта А. И. Красовского прорвался с большими потерями сквозь 30-тысячную персидскую армию Аббаса-мирзы на выручку осажденному персами армянскому первопрестольному монастырю Эчмиадзин, за поражение, перенес неприязнь свою к Красовскому на действовавший в отряде этого генерала 39-й егерский полк. Накануне импровизированного штурма Карса на глаза Паскевичу попался офицер, наклонивший голову при пролете неприятельского ядра. Паскевич «послал спросить, какого он полка? и когда ему донесли, что 39-го егерского, он вскричал: «Так я и знал! Этот полк бежал с Красовским!» Поручик 8-го пионерного батальона, бывший декабрист А. С. Гангеблов, наблюдавший эту сцену, возмущался: «И это тогда, как Красовский спас Эчмиадзин, пробившись сквозь неприятеля, который с лишком в десять раз был его сильнее»16.
      Однако, несмотря ни на что, военная карьера Ивана Михайловича Лабинцова складывалась блестяще. К 1831 г. он уже штабс-капитан и адъютант командира 3-й (егерской) бригады 20-й пехотной дивизии генерал-майора А. П. Берхмана17. Все очередные свои чины Лабинцов получал за отличие. Как писал о нем по воспоминаниям 1845 г. граф К. К. Бенкендорф: «Солдат с ранних годов своей жизни и все время на службе на Кавказе, Лабынцев, без малейшей протекции, все свои чины и награды добыл себе исключительно только своими личными заслугами и подвигами храбрости»18.
      В 1828 и 1829 гг. Лабинцов был премирован годовым жалованием. В марте 1834 г., когда 39-й егерский полк расформировали, Лабинцов, прослуживший в этом полку 15 лет, состоял старшим адъютантом штаба 20-й пехотной дивизии. И вот 14 августа 1834 г. штабс-капитана Лабинцова переводят в Лейб-гвардии Волынский полк тем же чином и с оставлением в прежней должности при 20-й дивизии. Но засидеться при штабе Лабинцов не успел — как раз в 1834 г. начался ряд «усиленных экспедиций» за реку Кубань и на черноморское побережье Кавказа. Здесь на Лабинцова обратил внимание командующий войсками Кавказской линии и начальник Кавказской области генерал-лейтенант А. А. Вельяминов. Как раз Вельяминов — в свое время ближайший сподвижник А. П. Ермолова — рассмотрел в Лабинцове выдающегося боевого офицера и стал поручать ему командование стрелковыми цепями, арьергардными частями и даже отдельными колоннами.
      Одним словом, служба ладилась: в 1835 г. Лабинцов был награжден орденом Св. Анны 2-й степени, в 1835 г. — знаком отличия за 15 лет беспорочной службы, в 1837 г. — Императорской короной к ордену Св. Анны 2-й степени, 15 августа 1838 г. произведен в полковники. После этого последнего производства Лабинцова перевели в Кабардинский егерский полк с откомандированием на учебу в образцовый пехотный полк19.
      Первую серьезную кампанию в составе Кабардинского полка, которым командовал еще А. Г. Пирятинский (позже генерал), полковник Лабинцов провел осенью 1838 г. вместе с отрядом генерал-майора А. П. Крюкова. Это был поход в Ичкерию с целью принудить к миру верные Шамилю аулы. Жители некоторых из них согласились с условиями мира, раскаялись в набегах и грабежах, отправили к русским заложников-аманатов. Упорствовал в нежелании мириться аул Миятлы, в который начальник экспедиции привел 18 октября 1838 г. три батальона Кабардинского и батальон Куринского полка, несколько казачьих сотен и 12 орудий.
      В задачу Лабинцова, под началом которого были батальон егерей Кабардинского полка и сотня казаков, входило обогнуть аул с левой стороны, занять переправу и дорогу на Зубут, то есть место возможного отступления противника. С фронта аул был атакован полковником Пирятинским также с одним батальоном Кабардинского полка при 6 орудиях. После артподготовки Пирятинский повел своих егерей в штыковую атаку. Жители аула, приготовившиеся к перестрелке, не выдержали натиска и побежали по зубутской дороге, где их встретил Лабинцов и вытеснил в лес — на позиции батальона Куринского полка. Горцы понесли большие потери. Среди погибших оказался, например, абрек-разбойник, недавно предательским образом убивший прапорщика Апшеронского полка. В плен попали шестеро мюридов Шамиля. Всех захваченных женщин и нескольких тяжело раненых горских воинов русские отпустили. «Аул был разорен, но сады были пощажены из уважения к вековым трудам, создавшим на камнях столь ценное достояние, которое вместе с жителями, рано или поздно, должно же было остаться в нашей власти», — сообщает история Кабардинского полка. В донесении генерал-майора Крюкова были, между тем, отмечены хладнокровные и благоразумные распоряжения Лабинцова20.
      22 декабря 1838 г. полковник Лабинцов был назначен командиром Кабардинского егерского полка, но принял полк только 15 марта 1839 года21. Тогда же 1-й и 2-й батальоны полка вошли в состав Чеченского отряда генерал-лейтенанта, графа П. Х. Граббе. На май 1839 г. отряду был назначен набег на Ичкерию, а позже последовал поход в аул Ахульго — тогдашнее убежище Шамиля. Участником этих походов стал будущий военный министр, граф и генерал-фельдмаршал, а в 1839 г. — гвардии генерального штаба поручик Д. А. Милютин. Он дважды описывал этот поход: в монографии 1850 г. и в мемуарах, изданных посмертно. Из обоих текстов следует, что Лабинцову в экспедициях 1839 г. доверялись самые ответственные и опасные участки: либо авангард, либо арьергард, либо фланговое прикрытие, которое вместе с Лабинцовым осуществлял еще один бывший офицер 39-го егерского полка полковник — Пулло, командир Куринского полка22. Во главе передового летучего отряда, состоявшего из двух батальонов Куринского полка, сотни казаков и двух горных орудий Лабинцов как минимум дважды в мае 1839 г. по забытым даже горцами лесным тропам выходил к убежищам Ташав-Хаджи, соратника Шамиля, контролировавшего Чечню. Оба раза Ташав-Хаджи был вынужден бежать, в первом случае в урочище Ахмет-Тала он оставил Лабинцову свое знамя23. Начальник отряда граф Граббе считал, что с Лабинцовым «все предприятия удаются». Егеря Кабардинского полка в авангарде Чеченского отряда отличились также при Саясани и Буртупае.
      Бой при Аргуани, где полковник Лабинцов возглавил правую штурмовую колонну, длился непрерывно 36 час.: с 4 час. вечера 30 мая до рассвета 1 июня. В результате горцы были побеждены. Генерал Граббе в донесении о взятии Аргуани главной причиной успеха назвал необыкновенное мужество батальонов Кабардинского и Куринского полков. Особо был отмечен «храбрейший из храбрейших полковник Лабынцов, для которого нет ничего невозможного». Путь для экспедиции Граббе был теперь свободен «во все стороны», большая часть людей Шамиля рассеялась на несколько дней, сам Шамиль с вернейшими сподвижниками заперся в ауле Ахульго, где, в конце концов, был вынужден отдать в заложники русским одного из своих сыновей. За штурм Аргуани полковник Лабинцов был 25 июня 1839 г. произведен в генерал-майоры24.
      29 июня 1839 г. 1-й и 2-й батальоны Кабардинского полка неудачно штурмовали Сурхаевскую башню, которую обороняла сотня мюридов во главе с Али-беком. Там Лабинцов был во второй раз контужен. Взяли башню 4 июля, а 22 августа Кабардинский полк занял Старый Ахульго, за что был награжден Георгиевскими знаменами. Лабинцова же за кампанию 1839 г. пожаловали орденом Св. Владимира 3-й степени и украшенной алмазами золотой шпагой с надписью «За храбрость».
      С сентября 1840 г. 3-й и 4-й батальоны Кабардинского полка действовали против горцев наиба Шамиля Ахверды-Магомы. 18 октября эти батальоны во главе с полковым командиром Лабинцовым пришли в крепость Грозную, откуда 2 ноября были посланы для истребления мятежных чеченских аулов по направлению к селению Самашки. На этом пути Ахверды-Магома со своими людьми оказывал упорное сопротивление в каждом удобном для обороны месте. Он ожидал подмогу и до ее прибытия старался задержать колонну Лабинцова. Но Лабинцов, потеряв 18 чел. ранеными, за сутки уничтожил четыре аула с припасами и вышел к Казак-Кичу. 3 ноября он был в Галай-юрте, 4-го вышел к реке Ассе, за которой на его арьергард напали до 2 тыс. горцев во главе с самим Ахверды-Магомой. Выручил бойцов арьергарда подошедший вовремя генерал Граббе. 16 ноября Лабинцов уже с четырьмя батальонами жег мятежные аулы по обоим берегам реки Гонсауль. В тот же год он был награжден орденом Св. Станислава 1-й степени. В октябре 1841 г. Лабинцов с четырьмя батальонами своего Кабардинского полка участвовал в походе на Малую и Большую Чечню. 26 октября при движении на Шали колонна Лабинцова шла отдельно, лесами, слева от основных сил, истребляя чеченские хутора, запасы сена и кукурузы. 30 октября при движении на Бата-юрт Лабинцов шел справа от основного отряда. Здесь весь его лесной марш до реки Мичик превратился в сплошной жаркий бой25. В 1841 г. генерал был награжден орденом Св. Анны 1-й степени.
      21 февраля 1842 г. Иван Михайлович стал командиром 1-й бригады 20-й пехотной дивизии, а Кабардинский полк сдал своему другу полковнику В. М. Козловскому. Передача полка происходила оригинальным способом. Лабинцов вел весьма скромный, спартанский образ жизни, презрительно относился к полковым командирам, «любившим хорошо поесть, выпить, вообще, хорошо пожить». По правилам того времени накопившуюся годовую экономию вещей и материалов уходящий командир полка продавал и либо оставлял деньги себе, либо передавал для кутежа своему преемнику. Лабинцов же свою немалую экономию подарил полковым ротам26.
      27 мая 1842 г. в расположение отряда генерал-адъютанта Граббе, к разоренному аулу Хасав-юрт, генерал-майор Лабинцов привел четыре батальона Кабардинского полка и под их прикрытием — транспорт с припасами. 30 мая весь отряд Граббе двинулся из Герзель-аула вверх по реке Аксаю. Лабинцов с 1-м и 2-м батальонами Кабардинского полка составлял авангард отряда и в течение только одного дня — 1 июня — не менее 30 раз штурмовал по пути следования чеченские засеки. После взятия главного завала в урочище Кажалык, что далось большой кровью, Граббе 2 июня решил возвращаться. Теперь Лабинцов с двумя батальонами Кабардинского егерского полка, потерявшими накануне своих командиров, составил арьергард отряда и вновь боевую задачу выполнил27. В 1843 г. он был награжден Императорской короной к своему ордену Св. Анны 1-й степени28.
      24 октября 1844 г. горцы в двух верстах от Кизляра угнали табун лошадей, принадлежавший Кабардинскому егерскому полку (с 11 апреля 1843 г. официально полк именовался Егерским генерал-адъютанта князя Чернышёва), причем был убит денщик генерала Лабинцова и ранен рядовой фурштата. Поднятые по тревоге казаки сумели отбить большую часть табуна. 15 ноября Лабинцов с четырьмя батальонами пехоты отправился за реку Аргунь, разорил несколько хуторов и, забрав горские запасы сена, двинулся назад. Чеченцы упорно преследовали своих обидчиков. Арьергард Лабинцова потерял двух человек убитыми, одного пропавшим без вести и 18 ранеными29.
      К этому времени Иван Михайлович Лабинцов стал легендой Кавказа. Граф К. К. Бенкендорф в своих французских мемуарах писал: «Лабынцев имел на Кавказе одну из самых громких боевых репутаций. Это был типичный старый пехотный офицер и столь же типичный российский ворчун. В нем чувствовался человек, немало сгибавшийся под тяжестью ранца. Вечно не в духе, вечно занятый критикой, фрондер, какие водятся только у нас, с готовым всегда на устах ругательством, Лабынцев являлся блистательным офицером в день боя, особенно командуя арьергардом; это был поистине Ней Кавказской армии. С своими преданными кабардинцами, которыми он когда-то долго командовал, Лабынцев пройдет всюду и всегда, прорвет и опрокинет всякое сопротивление, хотя бы для того, как это было с ним в 1840-м году, и пришлось ему, несмотря на свое генеральское звание, лично стать во главе предпринимаемого им удара в штыки»30. Здесь любопытно обращение мемуариста к наполеоновской эпохе не только в сравнении Лабинцова с французским маршалом Неем, но и в использовании слова «ворчун», ведь так — de vieux grogneurs, «старые ворчуны» — называли солдат наполеоновской старой гвардии.
      А вот каким предстал знаменитый Лабинцов перед 28-летним штабным фидером М. Я. Ольшевским (с 1861 г. генерал-лейтенант): «Вот этот среднего роста, крепкого сложения, с толстою шеей, с простоватым, ничего не выражающим лицом, едущий на маленькой, довольно плохой лошадке, в засаленном сюртуке, ситцевой рубашке и курящий отвратительную сигару, которая вас одуряет, — это герой Кавказа, генерал Лабынцов. Он очень скуп, а потому у него и лошадь плохая, и засаленный сюртук, и ситцевая грязная рубашка, и курит он одуряющую сигару. Генерал Лабынцов грубый брюзга, всегда угрюмый, недовольный, насупившийся, вечно ругающийся. Но если он нелюбим посторонними и подчиненными, то уважаем ими за мужественную храбрость и неустрашимость. Солдаты его боятся и недолюбливают, но охотно идут с ним в бой, потому что знают, что с ним не попадут в беду; а если и случится беда, то знают, что Иван Михайлович постоит и за себя, и за них. И действительно, много опасностей пережил генерал Лабынцов во время продолжительной своей службы на Кавказе, но, кроме контузии камнем при штурме Сурхаевой башни под Ахульго, не был ни разу ранен. Недаром солдаты считали его заговоренным от пуль и ядер»31. Похожим образом описывают Лабинцова и другие мемуаристы32. И еще одна интересная деталь — в тексте Ольшевского запечатлена, кажется, та «героическая неопрятность», которая была характерным обычаем среди егерей еще в пору наполеоновских войн, и которой, помимо скупости, можно объяснить засаленный сюртук и ситцевую рубашку Лабинцова.
      То, что можно назвать нарочитой неопрятностью прежде всего при ношении униформы, было для солдат-егерей свидетельством геройства и, как принято теперь говорить, «элитного статуса» их части. Поэтому труды начальства по переодеванию таких «неопрятных» полков встречались, видимо, с небольшим энтузиазмом. Например, командир 14-го гренадерского егерского полка полковник Я. О. Отрощенко в воспоминаниях подчеркивал, что весной 1815 г. учил своих егерей, дабы «амуниция... была чиста, как и в пехотных полках»33. Полковник С. И. Маевский, назначенный в сентябре 1813 г. шефом 13-го егерского полка, рассказывал, что егерей его полка «все и всегда называли» замарашками, и что «храбрый полк как будто бы гордился именем черненького; парадными назывались только полухрабрые, а сочетанием того и другого никто еще не дорожил»34. В других армиях того времени также встречалась своеобразная традиция «героической неопрятности». Например, солдат английского 95-го стрелкового полка (аналог русских егерей), прославленного в 1980-х — 1990-х гг. романами Б. Корнуэлла о стрелке Шарпе и сериалом по этим романам, также в 1808—1814 гг. называли «трубочистами» («Sweeps»)35. Позже «героическая неопрятность» культивировалась у воинственных горцев Кавказа (воспетые Лермонтовым в «Валерике» (1840) «рукава худые» — от привычки горцев обрывать с рукавов своих черкесок ткань для пыжей36) и пластунов. Как писал в своих «Казаках» (1852—1862) Л. Н. Толстой: «На настоящем джигите все всегда широко, оборвано, небрежно; одно оружие богато. Но надето, подпоясано и пригнано это оборванное платье и оружие одним известным образом, который дается не каждому и который сразу бросается в глаза казаку или горцу»37.
      Слухи о своей неуязвимости для пуль и ядер Лабинцов употреблял на пользу дела, чему был свидетелем в Даргинской экспедиции 1845 г.
      25-летний князь А. М. Дондуков-Корсаков (в будущем генерал-адъютант и генерал от кавалерии): «Я очень хорошо помню, как, отступая с последнею цепью, при сильном натиске неприятеля, Лабинцев, желая ободрить пару молодых оробевших солдат, сказал им: “Становитесь за мной, вы знаете, что меня пуля не берет”, и велел одному из них лечь и отстреливаться между ног его, а другому из-под мышки. Можно себе представить, как подобные выходки нравились солдатам, которые были уверены, что Лабинцев, участвовавший в стольких сражениях и никогда не раненный, имел заговор против пуль»38. В это время, заметим, Лабинцов был уже начальником 19-й пехотной дивизии.
      Не забыли на Кавказе к 1845 г. и подвиг поручика 39-го егерского полка Лабинцова при взятии Карса, о чем писал, например, граф Бенкендорф39. Более того, атака навстречу неприятельскому залпу с последующей рукопашной схваткой, примененная Лабинцовым в 1828 г. при Карсе, стала, как теперь говорят, «фирменным приемом» кавказского генерала. Князь Дондуков-Корсаков вспоминал: «Раз, помню я, при штурме Дарго, когда мы подходили к завалу, в несколько рядов амфитеатром преграждавшему нам дорогу и переполненному горцами, с приготовленными против нас ружьями, генерал Лабинцов остановил на ружейный выстрел, сколько мне помнится, 2-й батальон Кабардинского полка, шедший во главе колонны, и вызвал взвод этого батальона. Как теперь вижу молоденького офицера, им командовавшего. Генерал приказал взводу, состоящему из нескольких десятков человек, штурмовать завал. Офицер с удивлением выслушал это приказание. Лабинцов тогда сказал: “Прохвост (любимое его выражение), молокосос, у тебя молоко на губах не обсохло, ты здешней войны не знаешь. Вы броситесь в штыки штурмовать, эти дураки на вас все свои ружья разрядят, мы будем кричать ура и бросимся за вами, покуда они не успеют вновь зарядить ружья — вся потеря одного только взвода”». Как офицеры, так и вся эта колонна, состоявшая из старых кабардинцев, вполне одобрили это распоряжение. Солдаты говорили: “Старый пес знает свое дело”. Со словами “с Богом, марш” бросился взвод на завалы... Большая часть людей выбыла из строя, офицер убит, а вся колонна прошла без потери, как предполагал опытный Лабинцов»40.
      Еще одним «фирменным приемом» Лабинцова стало отступление «перекатными цепями», при котором одна цепь давала залп, после чего по-егерски бегом пряталась за другую цепь и перезаряжала ружья, в то время, как передняя цепь давала свой залп. Такой прием, как говорят, был очень действенным и полезным маневром в лесных чащах. Как раз в чащобе Ичкерийского леса в 1845 г. наблюдал его в исполнении самого Лабинцова князь Дондуков-Корсаков: «Наши батареи скоро заставили замолчать неприятельские орудия, но зато верному нашему арьергарду, состоящему из славных кабардинцев, с такими начальниками, как Лабинцев и Козловский во главе, пришлось вынести на штыках весь напор горцев. Как только арьергард спустился в овраг, неприятель бросился в шашки и кинжалы, и кабардинцы, отступая шаг за шагом перекатными цепями и засадами, могли только при своей стойкости совершить это опасное движение в полном стройном порядке и относительно с умеренной потерею»41.
      Из обычаев кавказской войны неукоснительно соблюдался Лабинцовым тот, согласно которому не следовало оставлять неприятелю своих раненых и убитых. Это не только требовалось для поддержания морального состояния солдат и офицеров, но и диктовалось поведением противника, поскольку горцы «имели обыкновение после ухода войск вырывать тела, забирать платье покойников и истязать трупы»42.
      Все без исключения мемуаристы, рассказывавшие о Лабинцове, вспоминают злой язык кавказского генерала. Например, Г. И. Филипсон, генерал от инфантерии, писал: «Лабынцев не стеснялся выражаться обо всех с циническою грубостию, хотя не без своего рода юмора и остроумия, что делало ему много врагов»43. При этом высказывания Лабинцова оставались в памяти кавказских войск. Например, князь Дондуков-Корсаков рассказывал: «Мне памятен рапорт... Лабинцева, временно начальствовавшего в Темир-Хан-Шуре в 1846 году, к главнокомандующему князю Воронцову о двух командирах — Брестского и Белостокского полков. Он писал в официальной бумаге с обычной ему резкостью: “Полковники Владимиров и фон Лейн, опасаясь скорого производства в генерал-майоры, не отпускают ни положенного провианта ни вещевого довольствия чинам своих полков, пришедшим в положительную нищету” и т.д. в этом смысле. По производстве дознания, оба полковых командира были отрешены князем Воронцовым от командования...»44
      Доставалось от Лабинцова и переведенному на Кавказ генерал-губернатору Новороссии графу (позже князю) М. С. Воронцову, обладавшему, надо сказать, смолоду немалым боевым опытом и благородным характером. Дело в том, что первым военным предприятием Воронцова на Кавказе стала неудачная для русских Даргинская экспедиция 1845 г., инициатива которой исходила из Петербурга. Идею этой экспедиции старые кавказские офицеры не одобряли, а спасением своим во время Даргинского похода войска Воронцова были обязаны, по общему мнению, именно Лабинцову.
      Однажды во время Даргинской экспедиции Лабинцов сказал в сердцах о Воронцове: «Нам нужен главнокомандующий, а прислали нам генерал-губернатора»45. Разногласия Лабинцова с главнокомандующим разрешились во время той же экспедиции довольно характерным образом, о чем вспоминал князь Дондуков-Корсаков: «Старые кавказцы недоверчиво относились к Даргинской экспедиции, не понимая, что в этом деле князь Воронцов был только искупителем той пагубной системы, которою руководствовались в Петербурге и которой тот же кн. Воронцов положил конец в последующие годы. Между порицателями князя отличался между прочими Ив. Мих. Лабинцев, со свойственной его натуре резкостью и грубостью. Кн. Воронцов все это очень хорошо знал. Раз, разговаривая с Лабинцевым в Шаухал-берды перед своей палаткой, куда преимущественно направлялись неприятельские выстрелы, князь открыл табакерку, желая понюхать табаку, когда в нескольких шагах от них упала граната, грозившая разрывом своим убить или изувечить обоих разговаривавших. Первым движением князя было посмотреть в глаза Лабинцева, а сего последнего пристально впереться в глаза князя — в таком безмолвном испытании прошло несколько секунд. Гранату, между тем, не разорвало, потому что скорострельная трубка выскочила при падении. Князь, рассмеявшись, протянул Лабинцеву руку и сказал: “Теперь можно посмотреть, куда легла граната”. С тех пор не слыхал я, чтобы Лабинцев когда-либо дурно отзывался о князе Воронцове как военном»46. И даже стал приговаривать временами в адрес князя: «Однако он солдат!»47
      Даргинская экспедиция получила название по главной точке своего назначения — чеченскому аулу Дарго, расположенному, как тогда говорили, «в глухих трущобах Ичкерийских лесов, у истоков Аксая». Шамиль после нескольких поражений, понесенных его горцами от русских, избрал Дарго местом своего постоянного пребывания, разместил здесь небольшой арсенал и склады различных припасов. В Петербурге тем временем был разработан план окончательного поражения Шамиля. Для этого 6 июля 1845 г., после занятия Анди (Андии или, как называли ее солдаты Кавказского корпуса, «Индии»), граф Воронцов, имевший в своем распоряжении десять с половиной батальонов пехоты, три роты стрелков, две дружины Грузинской пешей милиции (ополчения), четыре сотни казаков, девять сотен конной милиции, два легких и четырнадцать горных орудий (всего 7690 пехотинцев, 1218 кавалеристов и 342 артиллериста) выступил к Дарго.
      Надо сказать, что в свите Воронцова было много золотой военной молодежи, находившейся в поисках славы и отличий: принц Александр Гессенский — брат цесаревны (с 1855 г. императрицы) Марии Александровны, флигель-адъютанты, гвардейцы, генштабисты и т.п. Как минимум двое петербургских гостей в надежде на орден Св. Георгия получили в командование по батальону: адъютант наследника цесаревича (будущего императора Александра II) князь А. И. Барятинский — батальон Кабардинского егерского полка, флигель-адъютант граф Бенкендорф — батальон Куринского егерского48.
      Двигался отряд Воронцова в следующем порядке: авангард, правая и левая обходные колонны, главные силы и арьергард, которым командовал генерал-майор Лабинцов. В подчинении Лабинцова были 2-й батальон Замостского егерского и 3-й батальон Апшеронского пехотного полков, четыре орудия 3-й горной батареи49.
      В ночь на 7 июля русские вышли к Дарго, преодолев труднейший путь через горный хребет, обрывистые и глубокие овраги, едва проходимые лесные тропы, под градом пуль, летевших из-за преграждавших путь частых завалов. Шамиль не стал оборонять Дарго, уничтожил в этом ауле все, что было возможно, и скрылся to своими сподвижниками в окрестном дремучем лесу. Воронцов разрушил в Дарго то, что не успел разрушить Шамиль, после чего устроил для своих войск лагерь вблизи аула. Здесь-то и началась самая трагичная часть похода. Как вспоминает граф Бенкендорф, «в день занятия Дарго силы Шамиля были слабее наших, но уже на другой день вся Чечня и весь Дагестан собрались вокруг него, и теперь многочисленный противник, словно громадный муравейник, окружал нас со всех сторон. Горцев собралось несомненно не менее 30 000 человек»50.
      Шамиль тогда же, 7 июля, на господствующей высоте у аула Белгатой, на левом берегу реки Аксай, собрал несколько тысяч горцев и открыл огонь из трех своих артиллерийских орудий по правому флангу русского лагеря. Воронцов перенес лагерь на недоступное для артиллерии горцев место, а потом распорядился, чтобы Лабинцов повел колонну из пяти с половиной батальонов, в которой преобладали чины пришедшего из России 5-го корпуса на высоту, откуда Шамиль вел огонь. Недолюбливая, по обычаю Кавказского корпуса, части, прибывшие из России, Лабинцов «подошел к князю Воронцову и своим обыкновенным, т.е. грубым, тоном сказал: “Что вы, ваше сиятельство, дали мне эту кучу милиции? Позвольте мне взять батальон или два Кабардинского полка; это будет вернее”51. Упрек был несправедлив, потому что 5-й корпус уже два года как находился на Кавказе. Стоит заметить, что в 1827 г. под Ошаканом Аббас-Мирза со своими персами отважился напасть на части русской 20-й пехотной дивизии, в том числе и на 39-й егерский полк, в котором служил поручик Лабинцов, как раз потому, что дивизия недавно пришла из России (вернее, с Крымского полуострова) и, якобы, не знала особенностей кавказской войны...
      Около 12 час. дня Лабинцов выстроил порученные ему войска в три линии. Первую линию составили 3-й и 4-й батальоны «кавказского» Навагинского и первый «российского» Люблинского полков при четырех горных орудиях. Во второй линии находились батальон «российского» Замостского полка и «кавказцы»: 3-й батальон Апшеронского, две роты Куринского полков, две роты стрелков и рота саперов при двух орудиях. В третью линию, которая была одновременно резервом Лабинцова, входили четыре сотни казаков и две сотни конной милиции под началом генерал-майора Безобразова.
      Очевидец вспоминал, что едва лишь первая линия войск Лабинцова подошла к Аксаю, «как завязалась перестрелка, перешедшая в ожесточенный бой. Навагинцы стремительно атаковали лес, защищаемый огромной массой горцев, и последние должны были быстро его очистить. Горцы, заняв аул Белгатой, упорно в нем держались; но опять навагинцы, поддержанные люблинским батальоном, выбили их оттуда штыками». Далее началось «общее преследование бегущего неприятеля до тех пор, пока он не был отброшен в овраги и леса. Но едва наши войска начали обратно отступать эшелонами, как опять горцы собрались со всех сторон, и завязали упорный бой, особенно около аула Белгатой и его кладбища, которое несколько раз переходило из рук в руки. Навагинцы и апшеронцы лихо держались и этим облегчили отступление прочих войск. На спуске к реке Аксаю генерал Лабинцев остался с батальонами навагинским и апшеронским, и пока все войска не переправились, все упорные натиски неприятеля отбивал штыками, так как почти все патроны были уже выпущены. Только в сумерки войска возвратились в лагерь, покрыв себя славою, особенно навагинцы и апшеронцы. Из лагеря было видно стройное движение войск, особенно при отступлении, что составляло на Кавказе всегда самую трудную задачу, но генерал Лабинцев, старый боевой кавказец, был мастером своего дела. Это славное дело стоило нам убитыми: 1 штаб-офицера — подполковника Познанского, командира апшеронского батальона, храбрейшего и дельнейшего офицера армии; 1 обер-офицера, 28 нижних чинов; ранеными: штаб-офицера 1 — командира люблинского батальона подполковника Корнилова, молодого, дельного офицера, весьма много обещавшего в будущем, он был ранен смертельно; обер-офицеров 8, нижних чинов 178. Надо полагать, что 7-го июля и горцы понесли значительную потерю»52. Как видим, Лабинцов не зря выпросил у графа Воронцова «кавказские» батальоны.
      Дни 8 и 9 июля прошли в незначительных перестрелках. Горцы начинали стрельбу всякий раз, как только русские фуражиры спускались на равнину, отделявшую с одной стороны наш лагерь от неприятеля. На русских надвигался голод. 10 июля Воронцов выслал 6 батальонов, часть конницы и 4 орудия навстречу большому продовольственному обозу, пришедшему из Темирхан-Шуры (Буйнакска). Посланные должны были разгрузить остановленные горскими завалами повозки, отправить их назад — и на вьючных лошадях, а также в своих заплечных мешках доставить сухари в расположение главного отряда. За два дня посланным за продовольствием войскам пришлось выдержать ряд упорных боев, которые получили у солдат название «Сухарной экспедиции». В ходе этой экспедиции у русских были убиты два генерала, 17 офицеров и 537 нижних чинов, а также оставлены в лесу три орудия. По мнению участника тех боев В. А. Геймана, дослужившегося на Кавказе до чина генерал-лейтенанта, исход «Сухарной экспедиции» был бы иным, если бы во главе ее поставили не генерала Ф. К. Клюки-фон-Клугенау, привычного к военным действиям в Дагестане, а как раз Лабинцова, который «всю свою службу был в лесных походах, требующих особого навыка»53.
      13 июля в 6 час. утра отряд Воронцова оставил Дарго и начал отход по той же дороге, по которой шесть дней назад Лабинцов водил в атаку «российские» батальоны. Накануне на военном совете у Лабинцова спрашивали, по какой дороге лучше будет отходить из Дарго. «Дойдем по всякой, если только пойдем не торопясь», — отвечал Лабинцов54. В ночь перед выступлением главнокомандующий граф Воронцов приказал собрать ружья убитых и тяжелораненых и зарыть в укромном месте, палатки порвать на бинты, все лишние вещи сжечь. «Всех тешило auto-da-fe имущества приезжих, особенно петербургских военных дилетантов. Солдаты и офицеры немало смеялись, видя, как сжигалось имущество принца Гессенского, особенно же серебро и прочие затеи князя Барятинского, которыми он так щеголял до того времени», — вспоминал князь Дондуков-Корсаков55.
      Однако настроение в войсках было тревожное, если не сказать обреченное. Граф Бенкендорф, который накануне выступления из Дарго был тяжко ранен, вспоминал: «Я сам сжег свои эполеты и аксельбанты с вензелями Государя, чтобы быть уверенным, что они не попадут в руки неприятеля; свою гербовую печать я передал барону Николаи, так как канцелярия и дела самого графа Воронцова, понятно, имели больше прав на сбережение и сохранение. Затем я положил в карман 4 плитки сухого бульона, а мои слуги оставили, кроме того, кастрюлю и рис; вот и все наши запасы на восемь дней марша. Мы высчитали, что нам потребуется восемь дней, чтобы пройти 40 верст. Это одно дает понятие, какую трудность представляли местность и дороги, по которым нам нужно было двигаться. Наше выступление из Дарго состоялось при мрачном молчании войск»56.
      Тот самый барон Николаи, которому граф Бенкендорф перед выступлением из Дарго отдал свою гербовую печать, рассказывал потом: «Когда неприятель заметил направление, которое приняло наше движение, он стал поспешно возвращаться на прежнюю свою позицию, которую мы уже оставили за собою, и подвез несколько орудий, из которых стал нас обстреливать, но безвредно. Один только наш арьергард, состоявший из двух батальонов Кабардинского полка, под начальством генерала Лабинцова, вступал в дело с неприятелем, блистательно совершая отступление как бы на учебном поле, несмотря на упорные нападения, которым он подвергался»57. Еще один участник Даргинского похода и биограф князя Воронцова — М. П. Щербинин — вспоминал, что солдаты Лабинцова действовали тогда «словно как на шахматной доске»58.
      Так или иначе, но русские выбили Шамиля с высот у аула Центери (Центорой), после чего тем же левым берегом реки Аксая стали выходить из горной области. Трехдневное движение представляло собой сплошной бой. 16 июля отряд Воронцова вышел на поляну селения Шаухал-берды, где был объявлен привал. Все оставившие воспоминания участники похода сходятся в одном — «войска покрыли себя славой, особенно кавказцы — старые полки Кабардинский, Куринский, Навагинский и Апшеронский; великолепен был и Лабынцев с своим арьергардом, выдержавший на своих плечах в течение длинных пяти дней все яростные атаки горцев...»59
      Свидетелем арьергардного боя вблизи от Шаухал-берды, а также эксцентричного поведения Лабинцова и его сподвижников в первой цепи под натиском горцев стал князь Дундуков-Корсаков. Он вспоминал: «В глазах всего отряда Лабинцев совершил замечательное свое отступление; князь Воронцов и все мы восхищались его умением пользоваться местностью и замечательными его распоряжениями. При переходе через следующий овраг, когда колонна двинулась вперед, я остался с арьергардом, желая ближе видеть действия Лабинцева... В этой же цепи видел я достойного командира Кабардинского полка Вик[ентия] Михайловича] Козловского под градом пуль, с предлинною трубкою в зубах, ободрявшего цепь с свойственным ему хладнокровием. Лабинцев подошел к нему и палкой выбил у него из губ трубку при любимом своем ругательстве: “Прохвостина, здесь не место курить”. Козловский, впрочем, весьма дружный с Лабинцевым, только возразил: “Грешно, как, Иван Михайлович, последнюю, как, у меня трубку выбивать”». Полковник (позже, как и Лабинцов, дослужившийся до чина генерала от инфантерии) Козловский «два слова как-как... вставлял без разбора в каждую фразу, хотя не был заикой, отчего речь его делалась иногда очень забавной, особенно, когда ему и без того приходилось употреблять это слово, напр[имер]: “Как ваше здоровье?”»60. Козловский, к слову, был любителем погулять, а Лабинцов вел жизнь трезвую.
      Надо сказать, что присказки или «поговорки», вроде той, которую употреблял полковник Козловский (ее полный вариант: «Как, как бишь»), были деталью интересного явления — жаргона русских кавказских войск. Не один Козловский имел свою «поговорку». Начальник «Сухарной экспедиции» генерал-майор Клюки-фон-Клугенау постоянно повторял слово «этих», погибший в той же экспедиции командир 2-го батальона Кабардинского егерского полка полковник Ранжевский приговаривал «тен, тен», а командир 1-го батальона того же полка финляндец подполковник Гроденфельд — «как же, как же, таком-то роду»61.
      То немногое, что мы знаем о солдатском жаргоне Кавказского корпуса, замечательно характеризует культурный кругозор русского воина. Так, например, люди, в прошлом у которых были походы в Европу 1813—1815 гг., довольно быстро переиначивали трудные кавказские названия на более привычный лад. Дагестанскую область Тавлию именовали Италией, Аварию — Баварией, Андию — Индией. Были и библейские ассоциации. Например, горные дороги, которые в наше время известны как «серпантин», кавказские солдаты называли «вавилонами», потому что гора с такой дорогой напоминала им вавилонскую башню. Из более простых метафор известна такая — если у солдата, заснувшего у костра, начинала от пламени тлеть пола шинели (случай довольно частый), то это называлось «поймать лисицу»62.
      Находились в жаргоне солдат кавказских войск и особенные выражения, относящиеся к наградам. Обычно высшее командование в отличившуюся в том или ином бою часть присылало определенное количество солдатских наград. Ими могли быть, например, Знаки отличия Военного Ордена — они же Георгиевские кресты, которые частенько (но совсем не обязательно) жаловались по три на роту. Определить того, кому персонально достанется Георгиевский крест, мог и командир части. Но бывало, что награда вручалась не по воле командира, а по приговору роты. То есть сами солдаты выбирали из своей среды достойного. Врученный таким образом «Георгий» назывался «голосовым крестом»63.
      Арьергардный бой 16 июля 1845 г., который наблюдал раненый князь Дондуков-Корсаков, имел замечательный в своем роде финал: «Генерал-майор Лабынцов, отражая неприятеля с фронта, но в то же время заботясь об обеспечении следования раненых и вьюков, попеременно посылал влево для занятия высот подходящие роты Навагинского и Замосцского баталионов, ограждая таким образом колонну, сколько позволяла возможность. Несмотря однако на все принятые меры, горцы успели убить несколько вьючных лошадей, что принудило оставить находившиеся на них вьюки по невозможности поднять их; при этих схватках от наших пуль и штыков много гибло горцев, но за всем тем со свойственною им жадностью к добыче, они возобновляли нападения с большим ожесточением. При прохождении арриергарда, Суаиб-Мулла, старший наиб Чечни, желая нанести последний решительный удар, соединил в одну массу все толпы свои и бросил их на 3 роту егерского генерал-адъютанта князя Чернышёва (Кабардинского. — Ю. С.) полка, оставленную у мостика; но генерал-майор Лабынцов, зная горцев, предвидел это; он подкрепил егерей скрытыми резервами и так ожидал нападения. Суаиб-Мулла погиб в наших штыках и с ним пало значительное число храбрейших и влиятельных людей Чечни, с которыми он находился в голове толпы: это поражение остановило натиски неприятеля на арриергард»64.
      Однако в Шаухал-берды положение русских скоро стало критическим: со всех сторон их окружали горцы, а еда и боеприпасы подходили к концу. Из отчаянного положения отряд Воронцова спас генерал-лейтенант Р. К. Фрейтаг, который быстро собрал среди ближайших к Герзель-аулу войск Чеченской линии семь с половиной батальонов пехоты, три сотни казаков и 13 орудий, с которыми двинулся к Мискиту, где 19 июля после жестокого боя соединился с отрядом Воронцова.
      В бою 19 июля, еще до подхода войск Фрейтага, в арьергарде Лабинцова по нерадивости подпоручика Кудрявцева погибла 1-я карабинерная рота Кабардинского полка, которая последней оставила Шаухал-берды. Очевидец вспоминал: «1-я и 2-я карабинерные роты отступали в арьергарде так называемым перекатным отступлением, 1-я левее 2-й. Последней надо было подняться на горку, а потом на ее место перейти 1-й, потому что на пути ее отступления была тина и густой кустарник, заросший диким виноградом, сквозь который не было возможности пробраться. От генерала Лабинцева послан был с приказанием подпоручик Кудрявцев, чтобы предупредить роты о порядке отступления. В это время был ожесточенный огонь со стороны неприятеля, почему, надо полагать, Кудрявцев ограничился тем, что с горки помахал платком. По этому сигналу 1-я карабинерная рота, видя, что уже 2-я отступила, тоже начала отступать прямо, как была расположена, и лишь только вошли в чащу карабинеры, горцы гикнули и окружили роту, требуя сдачи. Командующий ротою штабс-капитан Тимахович, видя безвыходное положение, обратился к роте: “что, братцы делать?” — “Ваше благородие, ляжем все, а не дадим поживы этим оборванцам”, — был ответ солдат. И действительно, карабинеры легли почти все, но не даром: в рукопашной схватке досталось порядком горцам (их, по данным русского командования, погибло около 150 человек. — Ю. С.). Бой продолжался недолго (четверть часа. — Ю. С.), но был жестокий бой и шел насмерть. Штабс-капитан Тимахович, тяжело раненый, был взят в плен, и потом уже мы слышали от лазутчиков, что с него живого сняли кожу... Из всей роты спаслось, кажется, три человека, пробравшихся кое-как сквозь чащу; они рассказывали подробности дела». По официальным данным, рота потеряла двух офицеров и до 60 нижних чинов. Вскоре однако «генерал-майор Лабынцов, устроив резервы, отразил натиск неприятеля и таким образом охранил безопасность наших раненых и вьюков»65.
      20 июля объединенные русские отряды вступили в укрепление Герзель-аул, с потерей почти 3-х тыс. чел., в том числе трех генералов66.
      31 августа 1845 г. генералу от инфантерии Воронцову, пожалованному за Даргинский поход княжеским титулом, писал из Москвы прежний кавказский главнокомандующий, генерал от артиллерии Ермолов: «Какими молодцами явились у тебя генералы Фрейтаг и Лабинцов! Я знаю неустрашимость последнего...»67 За Даргинский поход три батальона Кабардинского егерского полка получили новые Георгиевские знамена68. В 1845 г. Лабинцов был награжден орденом Св. Владимира 2-й степени и пожалован чином генерал-лейтенанта со старшинством с 31 июля 1845 года. В 1847 г. генерал-лейтенант Лабинцов был награжден орденом Белого Орла — третьим по старшинству среди русских орденов.
      После Даргинского похода Иван Михайлович Лабинцов продолжал командовать 19-й пехотной дивизией. На Кавказе должность начальника дивизии имела свою специфику. Лабинцов, как вспоминает генерал Г. И. Филипсон, «жил в заштатном городе Георгиевске, и при нем был только его дивизионный штат. Все войска были в полном распоряжении кордонных начальников. Лабынцев не мог ими распоряжаться, но ему предоставлено было заботиться о хозяйственном благоустройстве. Конечно, он не делал ни того, ни другого, сидел себе в Георгиевске и ругал всех прохвостами»69. Историк русских кавказских войск, полковник А. Л. Зиссерман писал, что свойственные Лабинцову «ворчливость, угрюмость и капризность были несносны для его подчиненных, особенно бывших в более близких отношениях к нему по службе». Полковые командиры вверенной Лабинцову дивизии «пуще всякой беды» боялись инспекторских смотров Ивана Михайловича70.
      Летом 1848 г. генерал Лабинцов лечился на кавказских минеральных водах. Там, в Пятигорске, он, сам будучи еще холост, устроил семейную жизнь своего товарища и преемника в командовании Кабардинским полком генерал-майора Викентия Михайловича Козловского, сосватав за него «не очень молодую барышню» Анну Васильевну Соляникову, которая, хотя и была несколько глуховата, оказалась на поверку достойной во всех отношениях женщиной, прекрасной хозяйкой, доброй женой и попечительной матерью71.
      Там же, на водах, решилась и дальнейшая служебная карьера Лабинцова. Однажды он был приглашен в Кисловодск на обед к главнокомандующему князю Воронцову, о сложных отношениях с которым Лабинцова уже говорилось выше. Когда в определенный час все приглашенные собрались, Лабинцова среди них не было: «Сели за стол, князь был так любезен, что сам, повернув назначенный для Лабынцова стул спиною к столу, сказал громко: “Это место достойнейшего Ивана Михайловича”. А этот, между тем, не только не пришел, но даже не прислал извиниться, потому что считал себя оскорбленным за предпочтение ему другого лица на должность начальника левого фланга Кавказской линии, и подал просьбу о переводе с Кавказа на службу в Россию...»72
      В начале осени 1848 г. Лабинцов был уже в Москве, откуда 22 сентября Ермолод писал на Кавказ князю Воронцову, интересовавшемуся, видимо, судьбой строптивого подчиненного: «Видел я здесь генерала Лабинцова не более получаса, ибо на другой день уехал я в деревню; но довольно было времени заметить, что он с сожалением оставил Кавказ, где служил так счастливо, приобрел милостивое внимание Государя, пользовался твоим благорасположением. Он, конечно, понимает, что он Lamorissiere; но у нас нет баррикад, и не так легко попасть в военные министры73. Приметно грустит. Но как человек, так давно в дружбе со счастием и им балуемый, он имеет свои претензии и некоторые хорошо высказывает. Но сплетни не мое дело, и ты, конечно, не пожелаешь их знать. Он был весьма тебе преданный человек и боевой хороший инструмент»74. Обращает на себя внимание сравнение Ермоловым Лабинцова с тогдашней французской знаменитостью генералом Кристофом де Ламорисьером, выходцем из колониальных войск, сыгравшим роль и в победе, и в поражении французской революции 1848 г., после чего недолго занимавшим пост военного министра. Вероятно, Ермолов имел в виду не только сходство биографий и капризных характеров Лабинцова и Ламорисьера, но и угадывал в русском колониальном генерале политический потенциал, так и не реализовавшийся.
      К 1849 г. генерал-лейтенант Лабинцов был начальником 5-й пехотной дивизии. В этом году Иван Михайлович принял участие в Венгерской кампании, выручал австрийский престол от раскола государства. 3 июня Лабинцов среди других русских генералов представлялся императору Николаю I в г. Змигроде75. 5 июня 1849 г. главные русские силы генерал-фельдмаршала графа И. Ф. Паскевича-Эриванского, князя Варшавского выступили в Венгрию четырьмя колоннами. Правую колонну, состоявшую из двух батальонов Архангелогородского пехотного полка, из Вологодского пехотного, Костромского и Галицкого егерских полков, двух рот 2-го стрелкового и двух рот 2-го саперного батальонов, трех сотен 32-го Донского казачьего полка и 5-й полевой артиллерийской бригады, возглавлял Лабинцов. Колонна Лабинцова из окрестностей местечка Грибова, через деревню Избы перешла Карпаты и 6 июня достигла деревни Тарно.
      8 июля генерал-лейтенант Лабинцов сыграл решающую роль в деле у села Тура. Там кавалерийский отряд графа Толстого (один дивизион Харьковского уланского полка, Елисаветградский Великой Княгини Ольги Николаевны и Лубенский гусарские полки, две сотни 32-го Донского казачьего полка, 4-я конно-легкая и 2-я донская резервная батареи), направленный от Асода к Замбоку, встретился с венгерской кавалерийской дивизией Дежефи (17 эскадронов и 12 артиллерийских орудий). В общей сложности у противника было до 7 тыс. сабель. Венграми в том бою командовал польский генерал Юзеф Высоцкий.
      Очевидец вспоминал: «Толстой уже несколько часов боролся против несоразмерной силы Высоцкого; эскадрон Харьковского уланского полка..., служивший ему авангардом, с самого утра удерживал натиск венгерцев, отступая к остальной части отряда. Гусарский В[еликой] К[нягини] Ольги полк сделал несколько блестящих атак, но численность неприятеля была в три раза более. Окруженные и теснимые со всех сторон, наши кавалеристы вступили в рукопашный сабельный бой; и гибель их была неизбежна, ежели бы в эту минуту не пришла 5-я дивизия пехоты (точнее, 7 батальонов из входивших в ее состав Архангелогородского и Вологодского пехотных полков, а также 3-я батарейная батарея. — Ю. С). Лабинцов находился невдалеке от Тура.
      Узнав об опасности Толстого, он велел своей дивизии сбросить ранцы и каски и во главе ее беглым шагом явился на поле сражения. Венгры, не имея даже посредственной пехоты, боялись нашей. Появление Лабинцова обратило их в бегство; мы преследовали их десять верст до замка Сомбола (Замбок. — Ю. С), где воспользовались обедом, приготовленным для Высоцкого и его окружающих»76. Русские потеряли при Туре 8 чел. убитыми и 58 раненными и контуженными77.
      21  июля Лабинцов со своей 5-й дивизией участвовал в сражении при Дебречине (Дебрецине), где русские столкнулись с 15-тыс. венгерским корпусом Шандора Надя. 5-я дивизия держалась чрезвычайно стойко. У венгров в начале этого, победного для русских, сражения был серьезный перевес в артиллерии — 36 орудий против 16-ти у наших — и хорошие артиллеристы. В какой-то момент начальник русского 2-го корпуса генерал П. Я. Куприянов был ранен осколком гранаты в правую ногу, которую пришлось ампутировать. Командование корпусом взял на себя Лабинцов. Интересно, что начальником штаба 2-го корпуса был тогда служивший в 1828 г. так же, как и Лабинцов, в 39-м егерском полку А. К. Ушаков78.
      В 1849 г. генерал-лейтенант Лабинцов был награжден вторым по значимости русским орденом Св. Александра Невского, а в 1851 г. — алмазными знаками этого ордена, в 1850 г. — австрийским орденом Железной Короны 1-й степени, в 1851 г. — прусским орденом Красного Орла 1-й степени, в 1853 г. — австрийским орденом Леопольда 1-й степени79.
      В 1852 г. генерал-лейтенант Лабинцов оставался начальником 5-й пехотной дивизии, в 1855—1856 гг. числился командующим одновременно 1-й и 3-й пехотными дивизиями80. С 1856 по 1862 г. он командовал уже 1-м армейским корпусом. В 1856 г. Иван Михайлович был пожалован табакеркой с императорским портретом, через два года — знаком отличия за 35 лет беспорочной службы. В 1859 г. Лабинцов был произведен в генералы от инфантерии со старшинством с 8 сентября. 26 августа 1862 г. генералу от инфантерии Лабинцову была предоставлена на 12 лет аренда с годовой прибылью в 3 тыс. руб., в 1868 г. выделены 3 тыс. десятин земли, в 1869 г. пожалована украшенная бриллиантами табакерка, в 1874 г. аренда 1862 г. продолжена на 6 лет, в 1880 г. — еще на 6 лет. С 1863 г. Лабинцов числился по армейской пехоте в запасных войсках и по 80-му пехотному Кабардинскому генерал-фельдмаршала князя Барятинского полку81.
      После выхода в запас генерал от инфантерии Иван Михайлович Лабинцов поселился в Вильне, где жил «богатым человеком», «пользуясь заслуженным уважением»: к 1875 г. его избрали в почетные мировые судьи82. По обычаю кавказских генералов Лабинцов женился поздно и после перевода в Россию. От этого брака у него была дочь Екатерина, которая вышла замуж за юриста Николая Михайловича Клингенберга, в дальнейшем ковенского, вятского, владимирского и Могилевского губернатора, тайного советника и сенатора83.
      Генерал от инфантерии Иван Михайлович Лабинцов скончался в возрасте 81 года в Вильне 7 сентября 1883 года84. Похоронен в Санкт-Петербургской Александро-Невской лавре на Тихвинском кладбище, возле своей супруги Екатерины Филипповны, умершей 25 августа 1870 года85.
      Примечания
      1. Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею (АКАК). Т. VII. Тифлис. 1878, с. 750.
      2. ЛАЧИНОВ Е.Е. Отрывок из «Исповеди». В кн.: Кавказский сборник. Т. I. Тифлис. 1876, с. 138.
      3. МУРАВЬЁВ-КАРСКИЙ Н.Н. Первое взятие русскими войсками города Карса (июнь 1828 года). (Писано в 1831 году.) — Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 335.
      4. «Происходит из детей боярских и записан в 6-й части родословной дворянской книги по Тульской губернии». КЛИНГЕНБЕРГ, рожденная ЛОБЫНЦЕВА Е.И. По поводу статьи «Воспоминания гр. К.К. Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 г.» — Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 604; История «дворян» и «константиновцев». 1807—1907. [Б.м., б.г.] В кн.: Алфавитный список, с. 90. (Лабинцов Иван).
      5. Список генералам, штаб- и обер-офицерам всей Российской Армии, с показанием чинов, фамилий и знаков отличия. СПб. 1828, с. 542—543; Там же. СПб. 1831, с. 269—270; Список генералам по старшинству. СПб. 1840, с. 380; Кавказский сборник, т. I, с. 138; ПОТТО В. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Т. IV. Турецкая война 1828—1829 гг. СПб. 1889, с. 59.
      6. ЗИССЕРМАН А. История 80-го пехотного Кабардинского генерал-фельдмаршала князя Барятинского полка. (1726—1880). Т. II. СПб. 1881, с. 241.
      7. Кавказский сборник, т. I, с. 138—139.
      8. Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 335.
      9. Кавказский сборник, т. I, с. 139.
      10. ПОТТО В.А. Ук. соч., т. IV, с. 60.
      11. Русский архив, т. I, № 3, с. 335—336.
      12. Там же, с. 336.
      13. Кавказский сборник, т. I, с. 140—141.
      14. Военный Орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Именные списки 1769—1920. Биобиблиографический справочник. М. 2004, с. 251.
      15. Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 337.
      16. Воспоминания Александра Семёновича Гангеблова. — Русский архив. 1886, т. II, № 6, с. 258.
      17. Список генералам, штаб- и обер-офицерам всей Российской Армии..., с. 269.
      18. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (продолжение). — Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 285.
      19. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 240; ЛУГАНИН А.И. Опыт истории Лейб-Гвардии Волынского полка. Ч. II. 1850—1879. Варшава. 1889, прил. № 11, с. 16; Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е января. СПб. 1840, с. 380.
      20. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 76-78.
      21. Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е января, с. 380; ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 87, 240.
      22. МИЛЮТИН Д.А. Год на Кавказе. 1839—1840. В кн.: Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. СПб. 2000, с. 207—208.
      23. ЕГО ЖЕ. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане. СПб. 1850, с. 33—35 и др.
      24. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 105—109; Кабардинский полк. В кн.: Военная энциклопедия в 18 томах, изданная И.Д. Сытиным. СПб. 1911 — 1915; Список генералам по старшинству, 1840, с. 380.
      25. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 169-173, 198-199.
      26. Там же, с. 241.
      27. Там же, с. 219—222.
      28. Список генералам по старшинству. Исправлено по 17-е марта. СПб. 1844, с. 320.
      29. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 379, 467.
      30. Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 285.
      31. ОЛЬШЕВСКИЙ М.Я. Кавказ с 1841 по 1866 год (продолжение). — Русская старина. 1893, т. 79, № 8, с. 300-301.
      32. См., например: Воспоминания Григория Ивановича Филипсона (продолжение). — Русский архив. 1884, т. I, № 2, с. 372—373; БЕКЛЕМИШЕВ Н.П. Поход графа Воронцова в Дарго и «Сухарная экспедиция» в 1845 г. (Из Записок участника). В кн.: Даргинская трагедия. 1845 год. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. СПб. 2001, с. 547.
      33. Записки генерала Отрощенко (продолжение). — Русский вестник. 1877, т. 132, № 11, с. 262.
      34. МАЕВСКИЙ С.И. Мой век или История генерала Маевского. 1779—1848 (продолжение). — Русская старина. 1873, т. 8, № 9, с. 265.
      35. FREMONT-BARNS G. The Napoleonic Wars. The Peninsular War, 1807—1814. Oxford. 2002, p. 68.
      36. Вот описание черкесского разбойника — карамзады — из романа Е. П. Лачиновой (урожденной Шелашниковой, псевдоним «Хамар-Дабанов»), жены кавказского генерала, «Проделки на Кавказе» (1844), изображающее как раз черты этой «героической неопрятности»: «Одежда карамзады состояла в простой длинной черкеске темного цвета, из-под которой на груди блестела на белом бешмете кольчуга. Руки также были защищены кольчатыми наручами, приделанными к налокотникам; из-под наручей виднелась пунцовая материя, которая предохраняла тело от трения о сталь. Восемнадцать патронных хозров, заткнутых обернутыми в тряпки пулями, вложены были по обеим сторонам груди в гаманцы черкески. Длинные рукава, оборванные к концу, служили доказательством, что разбойник, находясь в горячих боях, выпустив все хозры, вынимал запасные заряды и, не имея чем обернуть пули, рвал, как водится, концы своих рукавов. Черкеска его в некоторых местах была прострелена и не зачинена. По черкесскому обычаю, там не кладут заплат, где пролетела пуля. Удары шашки обозначались узкими сафьянными полосами, нашитыми изнанкою вверх на тех местах, где было прорублено». ХАМАР-ДАБАНОВ Е. [ЛАЧИНОВА Е.П.] Проделки на Кавказе. Роман. Став­рополь. 1986, с. 194—195.
      37. ТОЛСТОЙ Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 6. М. 1936, с. 24.
      38. ДОНДУКОВ-КОРСАКОВ А.М., князь. Мои воспоминания. 1845—1846 гг. В кн.: Старина и новизна. Исторический сборник. Кн. 6. СПб. 1903, с. 146—147.
      39. «Будучи еще неизвестным подпоручиком и командуя слабого состава ротой 39-го егерского полка, Лабынцев при штурме Карса в 1828-м году добыл себе офицерского Георгия 4-го класса, когда атаковал по приказанию своего непосредственного начальства, если не сказать — противно приказанию Паскевича. В России нет никого, кто мог бы сравниться по отваге с армейским подпоручиком, сознающим, что за ним только и есть, что его мундир, и воображающим, что весь мир готов ему подчиниться; беззаботно и весело ставит он на одну и ту же карту и свое настоящее и будущее». Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 286; ГЕЙМАН В.А. 1845 год. Воспоминания. В кн.: Кавказский сборник. Т. III. Тифлис. 1879, с. 289.
      40. Старина и новизна, кн. 6, с. 59—60.
      41. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242; Старина и новизна, кн. 6, с. 133.
      42. Старина и новизна, кн. 6, с. 144—145.
      43. Русский архив, 1884, т. I, № 2, с. 373.
      44. Старина и новизна, кн. 6, с. 53.
      45. Воспоминания Григория Ивановича Филипсона (окончание). — Русский архив, т. II, № 3, с.109.
      46. Старина и новизна, кн. 6, с. 154—155.
      47. БЕКЛЕМИШЕВ Н.П. Ук. соч., с. 547.
      48. НИКОЛАИ А.П., барон. Из воспоминаний о моей жизни. Даргинский поход 1845. — Русский архив. 1890, т. II, № 6, с. 249—250.
      49. Старина и новизна, кн. 6, с. 115.
      50. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (продолжение). — Русская старина. 1911, т. 145, № 2, с. 275.
      51. Русский архив. 1884, т. I, № 2, с. 373.
      52. Кавказский сборник. Т. III. Тифлис. 1879, с. 312—314.
      53. Там же, с. 370—371.
      54. ДЕЛЬВИГ Н.И. Воспоминание об экспедиции в Дарго, с. 437.
      55. Кавказский сборник, т. III, 1879, с. 329; Старина и новизна, кн. 6, с. 130.
      56. Русская старина. 1911, т. 145, № 2, с. 282.
      57. Русский архив, т. II, № 6, с. 270.
      58. ЩЕРБИНИН М.П. Биография генерал-фельдмаршала князя Михаила Семёновича Воронцова. СПб. 1858, с. 242.
      59. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (окончание). — Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 466; Старина и новизна, кн. 6, с. 133, 135, 146—147.
      60. Старина и новизна, кн. 6, с. 146—147; Из воспоминаний А. А. Харитонова (продолжение). — Русская старина. 1894, т. 81, № 3, с. 84.
      61. Кавказский сборник, т. III, с. 262, 291.
      62. КОСТЕНЕЦКИЙ Я. Записки об Аварской экспедиции на Кавказе 1837 года. — Современник. 1850, т. XXIII. № 10, отд. II, с. 82, 89; т. XXIV, № 11, отд. II, с. 74.
      63. ВЕНЮКОВ М.И. Кавказские воспоминания (1861 — 1863). — Русский архив, т. I, с. 443.
      64. Обзор военных действий на Кавказе в 1845 году. Тифлис. 1846, с. 69—70.
      65. Там же, с. 74; Кавказский сборник, т. III, с. 342—343.
      66. Даргинская экспедиция. Военная энциклопедия...
      67. Архив князя Воронцова. Кн. XXXVI. М. 1890, с. 266.
      68. Кабардинский полк. Военная энциклопедия... СПб. 1911—1915; Лабинцов Иван Михайлович. Русский биографический словарь. [Электронный ресурс].
      69. Русский архив. 1884, т. I, № 2. с. 372.
      70. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 241.
      71. Русская старина. 1894, т. 81, № 3, с. 84—85.
      72. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242.
      73. А.П. Ермолов имеет в виду французского генерала и политического деятеля Кристофа Луи Леонаде Ламорисьера (1806—1865), стрелка-зуава, с 1830 г. служившего в североафриканских колониях Франции — Марокко и Алжире (генерал-губернатором последнего Ламорисьер был с 1845 г.). В 1847 г. Ламорисьер пленил Абд-Эль-Кадера, чем завершил завоевание французами Алжира. В 1846 г. его избрали в палату депутатов. Когда 24 февраля 1848 г. во Франции началась революция, популярный Ламорисьер стал начальником национальной гвардии. На этом посту генерал отказался стрелять в народ, чем способствовал успеху восстания. Позже, однако, Ламорисьер помог Кавеньяку подавить революцию, стал военным министром, затем чрезвычайным послом в Петербурге и, наконец, вице-президентом законодательного собрания Франции. В ночь накануне государственного переворота 2 декабря 1851 г., когда к власти пришел диктатор Луи Наполеон (будущий император Франции Наполеон III), Ламорисьер был арестован и выслан за границу. В 1860 г. он возглавил армию римского папы Пия IX, но уже 18 сентября того же года был разбит пьемонтскими войсками в битве при Кастельфидардо, бежал в Анкону и был взят в плен вместе с ее гарнизоном. Последние годы жизни провел во Франции.
      74. Архив князя Воронцова, кн. XXXVI, с. 380.
      75. Дневник барона Л.П. Николаи, веденный им во время Венгерской кампании 1849 г. — Русская старина. 1877, т. ХД, № 9, с. 108—109.
      76. СОНЦОВ Д.П. Из воспоминаний о Венгерской кампании. В кн.: Девятнадцатый век. Исторический сборник. Кн.1. М. 1872, с. 268—269.
      77. Хронологический указатель военных действий Русской Армии и Флота. ТЛИ. 1826— 1854 гг. СПб. 1911, с. 129, 134; Венгерская война 1848—49 гг. В кн.: Военная энциклопедия в 18 томах, изданная И.Д. Сытиным.
      78. Дневник барона Л.П. Николаи, веденный им во время Венгерской кампании 1849 г. (продолжение). — Русская старина. 1877, т. XX, № 10, с. 247—249.
      79. Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е апреля. СПб. 1880, с. 28.
      80. Список генералам по старшинству. Исправлено по 21-е декабря. СПб. 1852, с. 153; Список генералам по старшинству. Исправлено по 15-е июля. СПб. 1855, с. 108; Список генералам по старшинству. Исправлено по 17-е февраля. СПб. 1856, с. 108.
      81. Там же, с. 28—29; Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е февраля. СПб. 1883, с. 11.
      82. Русская старина. 1894, т. 81. № 3, с. 84; ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242; Памятная книжка Виленской губернии на 1875 год. Вильна. 1875, с. 78.
      83. Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 604; Правительствующий Сенат. СПб. 1912. Сенаторы, присутствующие в департаментах, с. 45—46. 26-летний выпускник юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета Николай Михайлович Клингенберг в 1879 г. был переведен в Вильну на должность товарища губернского прокурора. Тогда, вероятно, и произошло его знакомство с Екатериной Ивановной Лабинцовой. С 1883 г. Клингенберг был виленским полицмейстером, с 1891 — ковенским, с 1896 — вятским, с 1901 — владимирским, с 1902 — могилевским губернатором. В Могилеве террористы дважды покушались на жизнь Клингенберга: в первый раз бомба, брошенная под экипаж губернатора, не взорвалась; во второй раз террористка дважды выстрелила в Клингенберга из пистолета. После тяжелого ранения Николай Михайлович был переведен в Сенат. К 1914 г. тайный советник Клингенберг был награжден орденом Белого Орла, 1-й степенью орденов Св. Станислава и Св. Анны и орденом Св. Владимира 2-й степени. Список гражданским чинам первых трех классов. Исправлен по 1-е сентября 1914 г. Пг. 1914, с. 258. В 1917 г. Николай Михайлович и Екатерина Ивановна Клингенберги проживали в Петрограде, Троицкая, 36. Их дочь, Елизавета Николаевна, — на Каменноостровском проспекте, 21. Весь Петроград на 1917 год. Адресная и справочная книга г. Петрограда, с. 317. В 1924 г. супругов Клингенбергов в городском справочнике уже не было, а единственная внучка кавказского героя — Елизавета Николаевна Клингенберг — к 1928 г. служила в Свердловске, скорее всего, не по своей воле. Обречены по рождению... По документам фондов: Политического Красного Креста. 1918—1922. Помощь политзаключенным. 1922— 1937. СПб. 2004, с. 293.
      84. Всемирная иллюстрация. 1883, № 767, т. XXX, № 13, 17 сентября, с. 227.
      85. Николай Михайлович, Великий Князь. Петербургский некрополь. Т. 2. СПб. 1912, с. 584.
    • Дворянский род Бучкиевых (Грузия)
      Автор: Чжан Гэда
      О князьях Бучкиевых - Потто.
      А что известно об этих князьях? Какова история рода?
      Особенно интересует тот, который упустил Хаджи Мурата - Ия Борисович Бучкиев. В те годы - капитан.
      Где он похоронен? В Пантеоне в Тибилиси? Или в Светицховели?
      Как я понимаю, его полностью звали не Ия, а Михаил Бучкиашвили, и он принадлежал к Апшеронскому полку. Вот его гипотетический портрет - можно ли это проверить и найти лучше?
       
       
    • Флудилка о Китае
      Автор: Dezperado
      Я вижу, что под огнем моей критики вы не нашли ничего другого, как закрыть тему. Ню-ню.
      Провалы в памяти, они такие провалы! Я же вам уже указал, что Фу Вэйлинь дает данные по численности китайских подразделений, и на основании их и реконструирует общую численность китайских войск. Но я вижу, что вы так и не нашли эти данные. Это численность вэй и со. А их надо корректировать  другими данными, а не слепо им следовать.
      Да, давайте выкинем Ваши не на чем не основанные расчеты в топку. Я опираюсь на работы по логистике Дональда Энгельса и Джона Шина, в отличие от Вас, который ни на что вообще не опирается. 
      А китайский обоз в эпоху Мин формировался из верблюдов? Даже когда армия формировалась под Нанкином? А можно данные посмотреть?
      То есть никаких расчетов по движению китайских 300-тысячных армий у Вас нет. Что и требовалось доказать. Итак, 300-тысячных армий нет в природе и логистических обоснований их движения тоже нет.
      И да, радость у Вас великая! Я же Вам говорил, что с листа переводить династийные истории нельзя. А вы перевели Гу Интая, сверив с "Мин ши", и решили, что в "Мин ши" ничего нет. А в династийных историях все подробности спрятаны в биографиях, а Вы смотрели только "Основные записи".
      Ну а я посмотрел биографии тоже. И нашел, наконец-то то нашел, что искал. Ключ к критике китайской историографии средствами самой китайской историографии. Кто хочет, сам может найти.
      Далее, я нашел биографию Ли Цзинлуна, что было сложно, так как она спрятана в биографию его отца. И там есть замечательные фразы! Да! Например, цз.126 : 乃以景隆代炳文为大将军,将兵五十万北伐 . То есть "Тогда вместо Гэн Бинвэня назначили Ли Цзинлуна дацзянцзюнем, который, возглавив 500 тысяч солдат, направился походом на север". То есть у Ли Цзинлуна уже в Нанкине было 500 тысяч солдат! И далее говорится, что после объединения с армией У Цзэ  合军六十万, т.е. "объединенного войска было 600 тысяч человек". То есть вам теперь не надо больше доказывать, что 300-тысячное войско могло дойти от Нанкина до Дэчжоу. Надо доказывать, что дошло 500-тысячное войско. Ну и найти верблюдов в Цзяннани.
      Мое сообщение опирается на источники и исследования? Более чем.
      Это Вы про минский обоз из верблюдов?