• 0
Чжан Гэда

Герцоги Омальские и Монпансье

Вопрос

Кто мог на рубеже XVIII - XIX вв. носить одновременно титул герцога Омальского и Монпансье?

Или это были 2 брата из родственников последнего французского короля?

Или это король-буржуа Луи-Филипп I?

"Источник вдохновения" - надпись “grs les ducs d'Aumale et de Montpensier à Mr le Capne Schreuder”.

Перевожу так:

"Монсеньеры герцоги Омальский и Монпансье монсеньеру капитану Шрёдеру".

Оригинал надписи и сам предмет - на фото с аукциона:

234.thumb.jpg.89849f4ef958eb7276b97688c0

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

9 ответов на этот вопрос

  • 0

Имеются в виду два сына Луи-Филиппа, Генрих и Антуан.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Саблюка более ранняя. Мода на такие была лет на 20-30 раньше.

А кто какой титул носил?

И можно ли выяснить - кто же такой таинственный "капитан Шрёдер"?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Луи-Филипп до сыновей владел всеми этими титулами, но он бы подписался герцогом Орлеанским. Отдельно же лишь этими титулами владели его сыновья, Анри, герцог д`Омаль и Антуан, герцог де Монпансье. Судя по сабле и эпохе могу предположить, что капитан Шредер был сослуживцем обоих герцогов в Алжире.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Пик популярности сабель такого рода - 1798-1815, эпоха Наполеона. И гравировки несколько убогие для 1830-х годов. Клинок, кстати, европейский. 

Когда папА братьёв-герцогов сидел за границей и не имел чего кушать, он мог бы своему лебшему капитану такую на последние экю сварганить, ИМХО.

Загадка. Думаю.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Le_duc_d%27Aumale_attaque_la_Smalah_%C3%

Le duc d'Aumale attaque la Smalah à Taguin le 16 mai 1843

В руках герцога сабля тоже с закосом под мамлюкскую, как любили носить при Наполеоне. Возможно в эпоху войны в Алжире гравировку нанесли на саблю наполеоновских времен. Антикварное на тот момент оружие разве не могли подарить?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

По картинке в таком разрешении (я ее знаю) ничего сказать нельзя.

Думаю.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Я на сабле нашел тугру султана. Но качество очень слабое - подзатерта. А тугра - точная датировка. Но увы...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Клинок же европейский. Тугра на эфесе?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Деренковский Г.М. Восстание русских солдат во Франции в 1917 г. // Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.
      Автор: Военкомуезд
      Г.М. Деренковский.

      ВОССТАНИЕ РУССКИХ СОЛДАТ ВО ФРАНЦИИ
      в 1917 г.

      В первой мировой империалистической войне Франция и Англия имели в лице царской России союзника, который «...не только оттягивал на свои фронты силы противника, но и поставлял во Францию десятки тысяч отборных русских солдат» [1]. Для союзников Россия была прежде всего страной пушечного мяса. Посылка русских войск в распоряжение французского правительства в обмен на вооружение, поставлявшееся союзниками в Россию, лишний раз свидетельствовала о все возраставшей полуколониальной зависимости царской России от Антанты.

      В ответ на требование Франции царское правительство отправило весною и летом 1916 г. на французский и салоникский фронты четыре особых пехотных бригады, 1-ю и 3-ю во Францию, 2-ю и 4-ю — в Салоники [2]. Вслед за ними оно готово было отправить уже сформированные еще три особые пехотные бригады, но досылка их не состоялась ввиду срочной необходимости отправить эти части на русский фронт, нуждавшийся в пополнениях после кровопролитных боев летом 1916 г.

      Осенью 1916 г. во Францию и Салоники были отправлены многочисленные пополнения (более 6 тыс. человек), чтобы покрыть убыль русских солдат и офицеров в тяжелых боях. Формировались и готовились к отправке весною 1917 г. новые воинские части (две артиллерийские бригады, инженерные, интендантские и санитарные части), предназначавшиеся для пополнения находившихся в составе французских войск четырех русских бригад и создания из них двух дивизий — по одной для французского и салоникского фронтов.

      Русские войска во Франции находились в невыносимо тяжелых условиях. Они направлялись на самые ответственные и наиболее опасные участки фронта, протяженность которых обычно втрое превосходила участки, занимавшиеся подобными же французскими частями. В атаку в первую очередь посылали русских; самые крупные потери несли русские части. В то же время русских солдат кормили хуже французских; офицеры подвергали их порке, в госпиталях раненых русских солдат, по их заявлениям, содержали «хуже, чем свиней» [3]; почта из России до /71/

      1. История ВКП(б). Краткий курс, стр. 167.
      2. Общая численность русских войск, находившихся на французском и салоникском фронтах, по данным на 22 октября 1916 г., составляла около 43 тыс. солдат и офицеров. Во Франции находилась 1-я особая бригада под командованием генерала Лохвицкого и 3-я особая бригада под командованием генерала Марушевского, общей численностью около 20300 солдат и офицеров (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 30, л. 84).
      3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 нюня) 1917 г.

      солдат почти не доходила, а если доходила, то с такой цензурной «правкой», что оставались только «бабьи поклоны». Все это приводило солдат к выводу: «И в самом деле не люди мы, а запроданное пушечное мясо» [1].

      Весть о победе Февральской буржуазно-демократической революции в России дошла к русским солдатам на французском фронте не сразу. Временное правительство и верховное командование не торопились информировать русских солдат во Франции о революционных событиях в России, боясь политических «осложнений». Информировано было только высшее командование, среди которого весть о революции вызвала полную растерянность.

      Солдаты 3-й бригады узнали о революции в России и о свержении самодержавия из французских газет. Это произошло на пути с фронта в тыловой лагерь Майи, куда бригада отправлялась на недельный отдых после почти полугодового пребывания на передовых позициях [2]. Еще на пути в лагерь, 16 (29) марта, прошли собрания 5-го и 6-го полков и маршевого батальона. Ораторы горячо приветствовали русскую революцию. От каждой роты были избраны депутаты в солдатские комитеты [3]. Одновременно решено было, придя в лагерь Майи, пройтись с красным флагом по местечку и отслужить панихиду по расстрелянным в 1916 г. русским солдатам [4].

      В лагерь Майи, где находились запасные батальоны русских бригад, 3-я бригада пришла поздно ночью 17 (30) марта. На утро, по приказу командира бригады, генерала Марушевского, всех выстроили для смотра. Генерал держал себя очень вызывающе и отдал распоряжение об аресте на три недели одного из пулеметчиков, заявившего, что «красное знамя есть эмблема свободы, добытой пролетарскими руками». Распоряжение вызвало резкий протест солдат бригады [5].

      По договоренности с французским командованием 3-ю бригаду лишили отдыха и в ночь на 18 (31) марта отправили обратно на фронт. Но и на фронте солдатские собрания продолжались.

      Солдатские депутаты, ознакомившись с газетными новостями, решили требовать признания солдатских депутатов и их неприкосновенности, «приветствовать и поддерживать» Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, «вступить в непосредственную связь с Временным правительством» [6].

      Командование бригады оказалось вынужденным пойти на некоторые уступки, но одновременно усилило репрессии, стремясь парализовать революционизирующее влияние на солдат вестей, приходивших из России. Оно категорически запретило устройство собраний, пригрозив >в противном случае вызвать африканских солдат для усмирения [7]. /72/

      1. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
      2. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
      3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.; «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г
      4. По приговору военно-полевого суда 28 августа (10 сентября) 1916 г., в лагере Майи было расстреляно 8 русских солдат 2-й особой пехотной бригады, направлявшейся через Францию в Салоники. Это были участники стихийного (восстания, вспыхнувшего по прибытии эшелона войск 2-й особой пехотной бригады из России в лагерь близ Марселя. Восставшие солдаты убили ненавистного подполковника Краузе. Николай II потребовал от своего представителя при французской армии генерала Жилинского «водворить силой порядок энергичными скорыми мероприятиями». Восстание было подавлено; 8 человек было расстреляно, более 60 человек, лишенных всех чинов, званий и наград, отправлено в Россию. Это событие взволновало всех русских солдат, находившихся во Франции, и усилило их ненависть к царизму.
      5. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
      6. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
      7. Там же.

      Солдаты 1-й особой пехотной бригады, находившейся на позициях, узнали о Февральской революции от своих однополчан, которые возвращались в строй после болезни или ранений. Находясь на излечении в госпитале Мишле в окрестностях Парижа, они встречались с русскими политэмигрантами, от которых узнали о свержении самодержавия в России. Тотчас же после этого они явочным порядком, по инициативе наиболее передовых солдат, создали солдатский комитет [1].

      Возвратившись из госпиталя на фронт в свою бригаду, солдаты привезли с собой газеты. В тот же день при команде разведчиков 1-й бригады состоялось совещание, на котором было решено отправиться по ротам для «освещения российских событий», организации выборов ротных солдатских комитетов и делегатов на общебригадное собрание [2]. Очевидно, к этим выборам была приурочена прокламация за подписью «Группа русских солдат», озаглавленная «Русские солдаты во Франции, организуемся!» «Солдаты в России стоят дружно заодно с рабочими, — говорилось в прокламации, — стоят дружно друг за друга, посылают их на съезды, чтобы предъявить волю солдатскую, думы солдатские о войне и мире, о земле и свободе. Солдат стал гражданином, товарищи! Следуйте примеру наших братьев из госпиталя Мишле в Ванве и из третьей бригады. Выбирайте уполномоченных, образуйте свои комитеты, вырабатывайте требования, предъявляйте их и дружно отстаивайте их. Будьте достойными сынами нашей далекой родины, которая сбросила позорные царские путы и встает для новой жизни» [3].

      Судя по ссылке на опыт 3-й бригады, прокламация была составлена, когда 3-я бригада снова прибыла на позиции, и между солдатами обеих бригад установилась связь, т. е. после 19 марта (1 апреля) [4].

      На следующий день на собрании солдатских депутатов частей 1-й бригады был заслушан информационный доклад о революционных событиях в России, принято приветствие петроградским рабочим, солдатам и матросам и избран солдатский комитет [5].

      Чтобы прервать процесс революционизирования солдатской массы, полки были приведены к присяге Временному правительству, а затем брошены в наступление. По плану апрельского наступления, выработанному главнокомандующим французской армии генералом Нивелем, предполагалось одним молниеносным ударом отбросить немцев за Рейн. В этом наступлении, начавшемся 3 (16) апреля, принимали непосредственное участие обе русские бригады. Накануне наступления в обеих русских бригадах происходило голосование,— принимать ли в нем участие или нет. Громадное большинство солдат высказалось за наступление [6]. Такое решение объясняется оборонческими иллюзиями, которые сеяли среди солдат Временное правительство, а также меньшевики и эсеры, распускавшие слухи о готовящемся наступлении немцев на Петроград и об опасности, нависшей над «свободной» Россией.

      Спекулируя на революционных настроениях солдатских масс, офицеры говорили им: «Докажите, что вы умеете защищать свободу» [7].

      Товарищ Сталин в статье «О войне», опубликованной 16 марта в /73/

      1. ЦГВИА, ф. 516, оп. 8, д. 92, лл. 75—76.
      2. «Октябрь за рубежом». Сборник воспоминаний. М., 1924, стр. 26.
      3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
      4. Там же.
      5. «Октябрь за рубежом», стр. 25—26, 31.
      6. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.»; Соцэкгиз, 1934, стр. 93.
      7. «Правда» от 18 сентября 1927 г.

      «Правде», разоблачил настоящие цели Временного правительства и социал-шовинистов, маскировавших захватнические цели русских империалистов в войне фразами о борьбе за свободу. «...Нынешнее положение России, — писал И. В. Сталин, — не даёт оснований к тому, чтобы бить в набат и провозгласить: "Свобода и опасности, да здравствует война!"» [1]

      Апрельское наступление союзников на Западном фронте провалилось. Немцам заранее стал известен план Нивеля. Атака союзников началась утром 3 (16) апреля между Реймсом и местечком Супир (на восток от Суаесона), а 9 (22) апреля Нивель вынужден был отказаться от попыток прорыва, заменив общее наступление частичными операциями четырех армий, которые также кончились в мае полным провалом. Французская печать и государственные деятели восторженно отзывались о действиях русских бригад в наступлении. Даже Пуанкаре вынужден был признать что русские «сражались как львы» [2], а военный министр Пенлеве отмечал, что русские «очень храбро рубились под Бримоном» [3].

      26 рядов проволочных заграждений и 3 линии немецких окопов, которые немцы строили и усовершенствовали в течение двух лет, не остановили геройского порыва 1-й особой пехотной бригады, занявшей сильно укрепленную деревню Курси и позицию у канала. Напрасно пытались немцы ожесточенными контратаками выбить русских с захваченных позиций. Русские с исключительным мужеством отбили все атаки противника, выполнили боевую задачу, взяли в плен более 800 немецких солдат и офицеров, захватили много пулеметов и других трофеев [4]. Высоко оценило боевую деятельность русских войск в апрельских боях и французское главное командование. В специальном приказе по армии отмечались энергичные действия 1-й русской бригады, которая «блестяще овладела назначенными объектами, продолжала натиск до конца, несмотря на большие потери... и отбила все попытки неприятеля захватить завоеванную ею территорию» [5]. В другом приказе отмечалось, что 3-я русская особая бригада «вела себя блестящим образом под неприятельским огнем; получив задачу атаковать неприятельский опорный пункт, особенно сильно укрепленный, она двинулась в атаку с большим мужеством, невзирая на смертельный огонь неприятеля».

      В апрельских боях русские бригады понесли крупные потери. В донесении от 10 (23) апреля представитель русского правительства при французской армии генерал Палицын сообщал в Ставку, что общие потери русских убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили 70 офицеров и 4472 солдата [6]. Это были, по-видимому, предварительные сведения. Альбер Фавр, находившийся во время наступления в штабе генерала Мишле, в своем выступлении в палате указывал, что потери русских войск составили 5813 человек [7].

      Контрреволюционное командование питало надежду, что наступление остановит процесс революционизирования русских войск, однако надежда эта не оправдалась. Наоборот, провал операции и огромные -бесплодные потери породили недовольство. Сильно поредевшие и изнуренные рус-/74/

      1. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 5.
      2. «Вечернее время» от 4(17) октября 1917 г.
      3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 93.
      4. ЦГВИА, ф. 416. оп. 1, д. 83. л 72.
      5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 61, л. 129 (французский текст).
      6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
      7. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 136.

      ские бригады были переведены в резерв. Здесь в деревнях прифронтовой полосы, где были расположены русские части, солдатские собрания возобновились. С возбуждением говорили солдаты, что, судя по всему, они фактически проданы французскому правительству. Солдаты возмущались тем, что во время кровопролитной атаки форта Бримон они не были поддержаны французскими войсками, и усматривали в этом стремление командования разделаться при помощи немецкой артиллерии с революционно настроенными солдатами. Солдаты были крайне взволнованы своим пребыванием вдали от родины в момент, когда должны были решаться давно наболевшие для них вопросы и прежде всего вопрос о мире и земле [1]. Раньше, до наступления, за немедленное возвращение на родину раздавались лишь отдельные голоса, теперь же это желание становилось всеобщим.

      9 (22) апреля в прифронтовом лесу состоялось общее собрание 3-й особой бригады. Это собрание решило командировать в Петроград двух делегатов, поручив им добиваться предоставления русским солдатам, находившимся во Франции, завоеванных в революции прав, которыми пользовались солдаты в России; предоставления русским солдатам на французском фронте отпусков по нормам французской армии; свободы деятельности комитетов и выборных лиц и т. д. [2] 3-я бригада единодушно избрала делегатами сапера Николая Афиногенова и Афанасия Чашина. Солдаты охотно жертвовали свои сбережения на поездку делегатов; собрано было 767 франков.

      Попытка Марушевского задержать делегатов вызвала резкий протест. Новая попытка воспрепятствовать поездке солдатских депутатов в Петроград была предпринята ген. Палицыным по прибытии их в Париж, 14 (27) апреля. В течение пяти дней Палицын уговаривал Афиногенова и Чашина отказаться от командировки. Жена Марушевского явилась к депутатам с предложением остаться жить в Париже или Ницце, обещая снабдить их средствами. «Вы не увидите фронта, — говорила она, — и будете кататься, как сыр в масле». Она запугивала их возможностью реставрации монархического строя в России и опасностью, которая в этом случае угрожает солдатским депутатам. Но Афиногенов и Чашин категорически отвергли все эти уговоры и потребовали от Палицына отправить их в Россию, угрожая в противном случае сообщить о задержке в бригаду. Растерявшийся Палицын уступил [3].

      6 (19) мая делегаты 3-й бригады выступили с докладом о положении русских войск во Франции в Иногороднем отделе Петроградского Совета [4]. В газетах появились многочисленные сообщения о положении русских войск во Франции. Посыпались протесты рабочих, солдат, местных Советов. Временное правительство вынуждено было дать указание не препятствовать посылке в Петроград новых делегатов. Вслед за первыми двумя делегатами в мае 1917 г. в Петроград отправились две большие делегации: одна — в составе 11 человек от 1-й особой пехотной бригады и другая — в составе 9 делегатов от 3-й бригады [5]. В составе этих делегаций /75/

      1. ЦГВИА, ф. 416, рп. 1, д. 83, лл. 9—10.
      2. «Голос солдата» от 10 (23) мая 1917 г.
      3. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 21 мая (3 июня) 1917 г.; «Новая жизнь», от 15 (28) сентября 1917 г.
      4. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г.
      5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 29.

      было по одному офицеру [1]. Бригады дали своим делегатам, отправлявшимся в Россию, наказ для заявления Совету рабочих и солдатских депутатов м Временному правительству о своих нуждах и желаниях. Ясного понимания классовой сущности политики Временного правительства в то время у них не было. В еще меньшей степени понимали они подлинную роль меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета. Об этом свидетельствует сохранившийся наказ 3-й бригады.

      Характерной особенностью этого наказа было отсутствие в нем требования прекращения войны. Необходимость продолжать войну «в интересах революции» казалась составителям наказа очевидной. В массе своей солдаты оставались еще «добросовестными оборонцами». Однако в наказе, наряду с требованиями об удовлетворении специфических нужд, диктуемых пребыванием за границей, фигурировали и общеполитические требования русского пролетариата и крестьянства: установление демократической республики; скорейшее разрешение аграрного вопроса путем конфискации земли и распределения ее «между трудящимися людьми» и т. д. [2].

      После кровопролитных апрельских боев части 1-й и 3-й бригад постепенно были отведены на левый берег реки Марны в окрестности лагеря Неф-Шато, куда они прибыли в середине апреля. Командование влило в части прибывшие пополнения и немедленно приступило к усиленным ежедневным занятиям [3]. Добиваясь заслуженного отдыха и требуя отправки их в благоустроенный лагерь, солдаты отказались являться на занятия. На ежедневных митингах и собраниях горячо обсуждались происходившие в России события.

      Несмотря на запрещение командования проводить первомайскую демонстрацию и митинги, солдаты торжественно отметили международный праздник солидарности трудящихся. Многие жители окрестных французских деревень и французские солдаты приняли участие в митинге 1 Мая. В разгар митинга неожиданно прибыл генерал Палицын. Он выступил с речью, в которой призывал довести войну совместно с союзниками до победного конца, а затем уже устраивать свою свободную жизнь. Генералу не дали договорить. Под оглушительный свист и возмущенные возгласы Палицын, сопровождаемый офицерами, буквально бежал с митинга [4].

      30 апреля (13 мая) Гучков обратился к обеим бригадам с призывом тесного единения солдат и офицеров во имя победы над врагом [5]. Призыв этот не произвел впечатления. В отряде относились с недоверием к офицерам, что было вызвано запрещением митингов, монархической пропагандой и т. д. Конфликт, вызванный нежеланием разрешить поездку первых двух делегатов от 3-й бригады, настолько обострил отношения между бригадой и ее командиром, что оставаться дальше генералу Марушевскому во главе бригады стало не безопасно для его жизни; вскоре, после соединения бригад в дивизию, командиром ее назначили ген. Лохвицкого, а Марушевский был отозван в Петроград [6]. В то же время /76/

      1. Характерно, что по прибытии делегаций в Петроград председатель Временного правительства принял 12 (25) июня не целиком делегации, а лишь двух офицеров, входивших в их состав (ЦГАОР, ф. 3, оп. 1, д. 94, л. 19).
      2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 40.
      3. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 1 (с), л. 31.
      4. П. Карев. Нас не укротили. Иваново, 1937, стр. 68—71.
      5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 26 и 30.
      6. Там же, л. 50.

      Палицына пугало предстоящее прибытие из России во Францию пополнений, а также новых артиллерийских, инженерных и интендантских частей, предназначенных для реорганизации обеих бригад в дивизию. Об этом он откровенно писал Алексееву [1]. Не менее опасалось прибытия новых контингентов войск из революционной России и французское правительство. Чтобы не подливать масла в огонь, оно в июне отказалось от каких-либо новых пополнений русских войск на французском фронте [2], не возражая лишь против прибытия новых офицеров.

      К этому времени для покрытия убыли в командном составе русских бригад во Францию уже прибыло 109 офицеров [3] (из них 56 предназначались для 1-й дивизии и 53 — для 2-й, находившейся на Салоникском фронте). Эти офицеры направлялись из Петрограда в разное время небольшими группами и в одиночку через скандинавские страны. Генеральный штаб, занимавшийся подбором и направлением офицеров во Францию, отдавал предпочтение титулованной знати и вообще всем контрреволюционным, монархически настроенным офицерам, изгнанным из частей революционными солдатами или бежавшим от их гнева.

      Наводнение русских частей во Франции офицерами-монархистами вызвало бурю возмущения среди революционных солдат. Генерал Занкевич, назначенный вместо Палицына в качестве представителя Временного правительства при французской армии, вынужден был бить отбой и просить ввиду «крайнего брожения в войсках» «не присылать тех офицеров, кои исключены комитетами из полков» [4]. Вместе с тем, чтобы спасти контрреволюционных офицеров от гнева возмущенных солдат, Занкевич добивался разрешения «некоторых из этих офицеров, уже отправленных сюда, перевести во французскую армию» [5]. В Петрограде сочли необходимым удовлетворить это ходатайство.

      Запрещение митингов, откровенная монархическая пропаганда, угрозы и запугивания вызвали протесты со стороны революционных солдат обостряли антагонизм между ними и офицерством. Солдаты, между прочим, требовали удаления и наказания священника Серапиона, который вел контрреволюционную монархическую пропаганду [6].

      Наличие в русских бригадах выборных комитетов и демократических порядков оказывало революционизирующее влияние на французскую армию и народ. Чтобы парализовать это влияние, французская пресса, как бы по сигналу, подняла кампанию травли русских. Разумеется, французский народ трудно было спровоцировать на кровавые эксцессы и погромы против русских, находившихся во Франции. Однако вся эта грязная кампания клеветы и травли не могла пройти бесследно. Нередко русских солдат оскорбляли, были и случаи нападения на них несознательных и крайне отсталых зуавов. Становилось опасно ходить в одиночку или небольшими группами. Однажды во время стоянки двух встречных воинских поездов — одного с французскими, другою с русскими солдатами, кто-то из французов спровоцировал перестрелку. Машинисты моментально пустили в ход поезда и тем предотвратили кровавое столкновение [7]. /77/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 9—10.
      2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 53.
      3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 4, д. 2702, л. 1245.
      4. Там же, л. 1131 об.
      5. Там же.
      6. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
      7 «Новая жизнь» от 13 (26) сентября 1917 г.

      Начальник центрального военного почтово-телеграфного контрольного бюро в Петрограде в секретном отношении в министерство иностранных дел писал: «Из препровождаемых при сем в качестве образца... писем усматривается, что русские солдаты, сражающиеся на французском фронте, постоянно жалуются на свое крайне тягостное с моральной точки зрения положение, проистекающее, главным образом, от вражеского к ним отношения французов» [1].

      Во французских госпиталях к началу мая находилось до 6 тыс. русских солдат [2]. Французские власти установили в госпиталях, по выражению русских солдат, «тюремный режим». Их плохо кормили, палаты содержались в антисанитарном состоянии, обращение было исключительно грубое, раненым, как правило, не выдавалось жалованье, их преждевременно, с незажившими ранами, выписывали из госпиталей [3]. Когда русские пробовали добиваться улучшения своего обслуживания, для усмирения «бунтовщиков» вызывались полицейские части. В ход пускали дубинки и приклады, производили аресты.

      В мае 1917 г. начались волнения русских солдате г. Иере, на южном побережье Франции. Здесь было расквартировано около тысячи русских солдат и офицеров. Более трехсот солдат-инвалидов ожидало отправки в Россию. По данным следствия, у солдат были найдены издававшиеся в России газеты, в том числе и большевистская «Правда». Солдаты требовали предоставления им завоеванных солдатами России с первых дней революции прав и создали солдатский комитет [4].

      Между тем, командование русских бригад стремилось ускорить выступление дивизии на фронт. В связи с этим в середине мая военный министр Керенский обратился к находившемуся в Париже русскому меньшевику — адвокату Е. И. Раппу с просьбой посетить обе русские бригады, «расследовать причины брожения среди солдат», а также «разъяснить недоразумения и внести успокоение» [5]. Керенский просил также передать от его имени солдатам, что «никто из них, не взирая на временное из России отсутствие, обижен и обделен не будет... вопрос о земле будет решен Учредительным собранием», а в данный момент от них требуется лишь активное участие в войне до победного конца [6].

      В ответ на речи Раппа солдаты потребовали немедленной отправки их на родину [7]. Сообщая свои первые впечатления Керенскому, Рапп приходил к выводу что «необходимо много времени и труда, чтобы добиться успокоения». Он рекомендовал назначить при русских войсках постоянного комиссара с полномочиями по всем вопросам боевою устройства русских войск. Этому предложению сочувствовали генералы Лохвицкий и Занкевич. Рапп давал понять Керенскому, что он сам непрочь стать комиссаром, но просил, чтобы в этом назначении «проявил то или иное участие Совет рабочих и солдатских депутатов» [8].

      9 (22) июня Керенский назначил Раппа комиссаром при русских войсках во Франции. Соглашательский исполком Совета рабочих и солдатских депутатов принял аналогичное решение. Рапп получил те же пол-/78/

      1. «Красный архив», 1931, № 1 (44), стр. 157.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
      3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 152. См. также ф. 2003, оп. 4, д. 6, лл. 119—120.
      4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 1234.
      5. Там же, д. 92, л. 117.
      6. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 56—57.
      7. П. Карев. Указ. соч., стр. 84.
      8. ЦГВИА. ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 119.

      -номочия, что и армейские комиссары действующих армий на русском фронте

      Как уже указывалось, Рапп был меньшевиком. Когда грянула империалистическая война, он находился в эмиграции во Франции. Будучи сторонником войны, этот социал-предатель в сентябре 1914 г. вступил добровольцем в ряды французской армии, где служил сначала в чине младшего лейтенанта, а затем лейтенанта артиллерии до января 1917 г. Назначенный комиссаром Временного правительства при русских войсках во Франции, он обратился к французскому военному министру с просьбой об исключении его из списков французской армии, что и было оформлено президентским декретом [2]. Таким образом, выбор кандидатуры на пост комиссара Временного правительства при русских войсках во Франции был не случаен. Рапп был «свой человек» и для Временного правительства, и для меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета, и для французского правительства.

      Комиссар Рапп и генерал Занкевич все чаще посещали войска, убеждая их в необходимости остаться воевать на французском фронте. Временное правительство возлагало на Занкевича большие надежды. В феврале 1917 г., во время вооруженного восстания в Петрограде, он был назначен царским правительством в помощь растерявшемуся генералу Хабалову [3]. Временное правительство полагало, что Занкевич, обладавший опытом подавления революционного движения и будучи наделен широкими полномочиями [4], сможет, не сносясь с Петроградом, принимать на месте неотложные меры к прекращению «беспорядков».

      II

      По требованиям солдат, размещенных после изнурительных кровопролитных боев по деревням в крайне неблагоприятных для отдыха условиях, обе бригады 18 июня (1 июля) были размещены в более благоустроенном лагере Ля-Куртин. Командование решило использовать это обстоятельство для слияния обеих бригад в одну дивизию перед новой отправкой на фронт.

      Переведенные в Ля-Куртин солдаты 22 июня (5 июля) отказались приступить к строевым занятиям. Солдаты заявили, что они не собираются больше воевать на французском фронте и настаивали на отправке их на русский фронт. Призыв приехавших в лагерь Занкевича и Раппа подчиниться приказаниям Временного правительства не имел успеха [5], однако посулами и угрозами им удалось в конце концов вызвать в солдатской среде разногласия. Часть солдат заявила, что она безусловно подчиняется Временному правительству, и в случае, если в Петрограде не найдут возможным возвратить дивизию в Россию, они готовы сражаться на французском фронте. Большая же часть солдат заявила, что «при полной готовности драться на русском фронте, они больше не желают сражаться во Франции» [6].

      Солдаты 1-й особой бригады были в прошлом в своем подавляющем большинстве фабрично-заводскими рабочими. Наибольшей однородно-/79/

      1. Там же, л. 127.
      2. Там же, лл. 139, 141 (французский текст).
      3. А. Блок. Последние дни императорской власти. По неизданным документам, Пг., 1921, стр. 75.
      4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 162.
      5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
      6. Там же, л. 82.

      стью социального состава отличался входивший в состав этой бригады 1-й особый полк. Он сформировался в Москве и состоял почти сплошь из рабочих, имевших «большой навык к массовым политическим выступлениям», как говорится в одном донесении [1]. Солдаты этого полка отличались своими боевыми качествами, революционным настроением, особой сплоченностью, пользовались исключительным авторитетом и оказывали большое влияние на солдат всей дивизии. Солдаты 3-й бригады в большей своей части были крестьянами.

      В виде протеста против выступления на французский фронт, по инициативе солдат 1-й бригады, была устроена демонстрация. Стройными рядами, под музыку и с красными знаменами проходили солдаты по лагерю.

      С новой силой возобновились митинги. Особенно бурным и многолюдным был митинг, проведенный в ночь на 24 июня (7 июля) по инициативе солдат 1-го полка. Кроме 1-го полка, на митинге присутствовали почти весь 2-й полк и часть 5-го и 6-го полков, т. е. большая часть дивизии. На этом митинге решено было считать распущенным возникший за две недели до этого так называемый «отрядный комитет», состоявший из ставленников Занкевича и Раппа и возглавлявшийся контрреволюционным офицером. Взамен него был избран Временный дивизионный Совет солдатских депутатов [2].

      Командование стремилось вырвать политически неразвитые, робкие и неустойчивые элементы из-под влияния решительно настроенной революционной части дивизии.

      С помощью офицера и провокаторов [3] был распространен слух о намерении солдат 1-й бригады напасть на 3-ю бригаду и разоружить ее [4]. Натравливая одну часть на другую, командование старалось сделать невозможным их дальнейшее совместное пребывание. Занкевич приказал: «Всех солдат, безусловно подчиняющихся Временному правительству, вывести из лагеря» [5]. Утром 25 июня (8 июля) все офицеры и несколько тысяч солдат ушли из Ля-Куртина в лагерь Фельтен, в 25 км от Ля-Куртина [6].

      В Ля-Куртине осталась 1-я особая бригада (за исключением 200—300 солдат, преимущественно 2-го полка) [7], более 600 солдат 5-го и 6-го полков и весь маршевый батальон 3-й бригады [8]. Иными словами, в Ля-Куртине осталась большая часть дивизии [9].

      Занкевич немедленно перевел куртинцев на тыловой оклад и прекратил выплату суточных, однако оставшиеся в Ля-Куртине солдаты по-прежнему были полны революционной решимости [10]. /80/

      1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 4—5.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
      3. Революционными солдатами позднее были разоблачены как провокаторы переводчик Зиновьев (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 34), подпрапорщик Гук, который служил в царской охранке (там же, л. 27), и др. Комиссар Сватиков, посетивший русские войска во Франции, в докладе Временному правительству от 6 июля 1917 г. признавал, что скрытые провокаторы подстрекают одну бригаду против другой (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88).
      4. «Русские солдаты во Франции». М., 1919, стр. 7.
      5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 82.
      6. По одним данным, из Ля-Куртина было выведено 5 тыс. солдат («Русские солдаты во Франции», стр. 7), по другим — 7 тыс. человек (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 4).
      7. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 84.
      8. «Октябрь за рубежом», стр. 38; «Русские войска во Франции», стр. 7.
      9. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
      10. Там же, д. 51, л. 89.

      Прибывший в Париж комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков [1], «по усиленной просьбе» Раппа и Занкевича [2], 5 (18) июля посетил лагери русской дивизии и произвел смотр всем частям. Сватиков пытался запугать куртинцев опасностью морского пути и голодом в России, уговаривая их оставаться во Франции и итти на фронт [3].

      Солдаты обратились к Сватикову с вопросами, как возникло Временное правительство и каков его классовый состав, почему Ленин не поддерживает это правительство, а призывает передать всю власть Советам. Сватиков обрушился со злобными нападками на большевиков. Солдаты не хотели слышать от представителя Временного правительства лживые разглагольствования и клеветнические измышления о большевиках и настойчиво потребовали от него возвращения дивизии в Россию [4].

      В своем донесении в Петроград Сватиков писал, что куртинцы «представились неудовлетворительно, порядок был только в первых шеренгах, стояли неспокойно, разговаривали, в задних рядах курили, слышались возгласы с заявлением желаний» [5].

      Французское правительство было склонно вывести русские войска из Франции, и премьер-министр Рибо по телеграфу направил в Петроград просьбу об отзыве их в Россию [6]. Сватиков торопил Временное правительство с ответом на телеграмму Рибо, указывая на серьезность положения и допуская в случае промедления с ответом «возможность вооруженного вмешательства французов» [7]. Занкевич разъяснил Керенскому истинную причину позиции французского правительства, указав, что «французские военные круги относятся с большим недоброжелательством к новому укладу нашей войсковой жизни и опасаются возникновения аналогичных требований французских солдат» [8].

      7 (20) июля Керенский получил телеграмму Исполнительного комитета Временного Совета 1-й особой пехотной дивизии: «Признавая власть Временного правительства и Совета солдатских и рабочих депутатов, солдаты первой особой пехотной дивизии просят и настаивают приложить все усилия, дабы отправить их в Россию. Невыносимое ранее положение достигло теперь крайней степени». Указав на то, что «выходки разных лиц, не желающих понять положение, поселили между солдатами рознь и вражду», вследствие чего «понадобилось разъединение солдат на два лагеря», комитет продолжал: «Успешная боевая деятельность здесь невозможна и возможность дальнейшего пребывания во Франции совершенно исключается. Верные задачам русской революции, солдаты первой особой дивизии клянутся исполнить свой долг на родной земле» [9].

      Временное правительство не нашло нужным ответить на эту телеграмму. Для буржуазного Временного правительства договоры и соглашения, заключенные царским правительством с Англией и Францией, были «святыней». Первоначально ни Временное правительство, ни эсеро-/81/

      1. Сватиков был командирован Временным правительством в Англию, Францию и Италию с рядом поручений. См. «Вечернее время», № 1941, от 4 (17) октября.
      2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88.
      3. «Русские солдаты во Франции», стр. 8.
      4. П. Карев. Указ. соч., стр. 80.
      3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, лл. 59—60.
      6. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 92.
      7. Там же, л. 82.
      8. Там же, л. 89.
      9. Там же, л. 84.

      меньшевистское руководство Совета рабочих и солдатских депутатов даже не собирались возбуждать вопроса о возвращении русских войск из Франции. Наоборот, стараясь во что бы то ни стало угодить союзникам, Временное правительство с момента своего возникновения готовило к отправке на французский и салоникский фронты новые воинские части и пополнения.

      Как считал комиссар русских войск во Франции меньшевик Рапп, «удаление русских войск из Франции являлось бы политической ошибкой. России, — писал он, — особенно нужна как моральная, так и материальная помощь. Наше пребывание здесь [т. е. во Франции] гарантирует нашей нарождающейся молодой демократии поддержку от старой европейской демократии» [1]. Временное правительство не могло существовать без займов, получаемых от западноевропейского и американского капитала. Это было очень ярко вскрыто товарищем Сталиным в его докладе о политическом положении на VI съезде партии 30 июля 1917 г. «Милюков сказал на одном из заседаний, — указывал И. В. Сталин, — что Россия расценивается на международном рынке, как поставщик людей, и получает за это деньги, и если выяснилось, что новая власть, в лице Временного правительства, неспособна поддерживать единого фронта наступления на Германию, то не стоит и субсидировать такое правительство. А без денег, без кредита правительство1 должно было провалиться. В этом секрет того, что кадеты в период кризиса возымели большую силу. Керенский же и все министры оказались куклами в руках кадетов. Сила кадетов в том, что их поддерживал союзный капитал» [2].

      Вспыхнувшие волнения среди русских войск во Франции сильно напугали Временное правительство [1]. Больше всего оно опасалось, что эти волнения могут отрицательно повлиять на взаимоотношения с Францией. До тех пор, пока французское правительство не возбуждало вопроса о выводе русских войск из Франции, Временное правительство и не помышляло об этом. Но когда была получена телеграмма Рибо, Временное правительство рассмотрело «возбужденный французским правительством вопрос об отводе из Франции русских войск, вследствие возникшего в их среде брожения», и постановило, чтобы «этот вопрос был разрешен по соглашению между министерствами военным и иностранных дел» [3].

      Министр иностранных дел Терещенко и военный министр Керенский сошлись на необходимости убрать из Франции русские войска, предварительно «восстановив в них порядок», но отправить их не в Россию, а на Салоникский фронт. Этот вопрос обсуждался затем в Ставке, и верховный главнокомандующий Брусилов и другие генералы поддержали мнение Керенского и Терещенко [4].

      14 (27) июля Терещенко телеграфировал поверенному в делах во Франции Севастопуло, что эвакуация 1-й особой дивизии в Россию «чрезвычайно нежелательна как с общей точки зрения, так и, в частности, ввиду недостатка тоннажа, ибо перевозка войск пойдет в ущерб /82/

      1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 11.
      2. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 175.
      3. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 100.
      4. Протокол совещания, состоявшегося 16 (29) июля 1917 г., в Ставке. См. А. Зайончковский. Стратегический очерк войны 1914—1918 гг., ч. 7, Кампания 1917 г., М., 1923, стр. 182.

      доставке в Россию [закупленных в Англии и Франции военных материалов» [1]. Указывая на необходимость после подавления волнений и «устранения вредных элементов» отправить дивизию на Салоникский фронт, Терещенко продолжал: «Перевозка эта могла бы производиться эшелонами, что позволит выяснить в пути и устранить остальных нарушителей порядка и, таким образом, окончательно оздоровить войска» [2].

      Ссылка Временного правительства на отсутствие тоннажа для перевозки 1-й особой дивизии в Россию не выдерживает никакой критики. Нашелся же у французского правительства тоннаж, предназначенный для перевозки из России во Францию артиллерийских, инженерных, интендантских и санитарных частей, а также пополнений в связи с убылью в полках после тяжелых боев. Нашелся у французского правительства и тоннаж, предназначенный для перевозки из России квалифицированных рабочих-металлистов и деревообделочников, а также военнопленных,.. на посылке которых французское правительство долгое время настаивало [3]. Дело, конечно, было не в тоннаже, а в том, что Временное правительство не хотело приезда в Россию солдат, проявлявших «крамольные» настроения, оно боялось их. Кроме того, Временное правительство старалось во что бы то ни стало доказать союзникам способность сохранить «единый» фронт. Если нельзя было оставить русские войска во Франции, то их переводили на Салоникский фронт в состав той же французской армии, предварительно устранив наиболее революционных солдат. Наличие русских войск в составе войск союзников должно было постоянно напоминать о верности Временного правительства договорам, подписанным с союзниками царским правительством.

      16 (29) июля Керенский сообщил Занкевичу о расстреле июльской демонстрации в Петрограде, разоружении и расформировании воинских частей, участвовавших в этой демонстрации, о закрытии «Солдатской правды», «Окопной правды» и других большевистских газет, введении военно-революционных судов, смертной казни, запрещении в полосе армейского тыла собраний и митингов, об обязательном применении вооруженной силы против «ослушников» боевых приказов. Керенский потребовал такими же мерами «привести к повиновению первую русскую бригаду на французском фронте», установив в ней «железную дисциплину», а затем перевести ее с французского на Салоникский фронт [4].

      Получив телеграмму Керенского, Занкевич и Рапп 19 июля (1 августа) прибыли в Ля-Куртин, где объявили решение Временного правительства. Одновременно сообщался приказ военного министра «привести к повиновению мятежных солдат, не останавливаясь перед применением вооруженной силы» [5]. В соответствии с этим Занкевич потребовал от куртинцев в течение 48 часов сдать оружие и в знак безоговорочного подчинения распоряжениям Временного правительства выйти походным порядком в местечко Клерво. Объявлялось, что не явившиеся в указанный срок будут преданы военному суду как изменники родины и Временного правительства.

      У Занкевича и Раппа имелся тайный план, принудив куртинцев оставить оружие в лагере, вывести безоружных из Ля-Куртина, окружить их силами фельтенцев, арестовать около 1500 человек, «представ-/83/

      1. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61. Выдержки из этого документа, опубликованные в «Красном архиве» (1940 г., т. 2 (99), стр. 58), содержат неточности.
      2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61.
      3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 786, л. 7.
      4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 38.
      5. Там же, лл. 90—97.

      -ляющих самый беспокойный и нежелательный элемент» [1], расправиться с ними, а одновременно ввести отряд французов в лагерь Ля-Куртин и захватить оставленное сдавшимися ля-куртинцами оружие.

      Занкевич и Рапп не были уверены, что их приказ будет выполнен. Незадолго до истечения срока ультиматума Рапп прибыл в Ля-Куртин вместе с находившимися в Париже делегатами Петроградского Совета меньшевиками Русаковым, Гольденбергом, Смирновым и Эрлихом. Новая попытка повлиять на «мятежников» и заставить их сдаться, как признавал сам Рапп, потерпела полный провал, хотя «социалисты» давали лживые обещания амнистировать всех сдавшихся.

      До сих пор большинство солдат считало, что Временное правительство не в курсе требований солдат и что намерение оставить их на французском фронте целиком исходит от командования русских войск во Франции, теперь же они убедились в истинном лице Временного правительства. С другой стороны, поскольку Временное правительство оставляло их в рядах французских войск на Салоникском фронте, то солдатам становилось ясно, что характер войны после Февральской революции не изменился, что буржуазное Временное правительство, в состав которого вошли меньшевики и эсеры, продолжает вместе с союзниками все ту же империалистическую войну. К этому надо добавить, что ля-куртинцам стало известно о расстреле Временным правительством июльской демонстрации в Петрограде и о преследованиях большевистской партии.

      Так сама жизнь учила солдат не верить буржуазному Временному правительству. На тысячных солдатских собраниях в Ля-Куртине впервые прозвучали боевые революционные лозунги: «Долой войну! Долой правительство Керенского! Да здравствуют Советы солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!» [2].

      У солдат сильно возрос интерес к деятельности В. И. Ленина и руководимой им большевистской партии [3]. Большевики были единственной партией в России, которая требовала возвращения русских войск на родину и решительно протестовала против посылки новых формирований во Францию. Еще в дни апрельского кризиса Временного правительства М. С. Ольминский в большевистской газете «Социал-демократ» выступил со статьей: «Друзья Николая кровавого», в которой, напомнив о посылке Николаем II многих тысяч русских солдат во Францию и Салоники, писал: «Может ли русский народ считать себя народом, окончательно свободным от царского ига и от владычества империалистической буржуазии, когда верные друзья Николая... распоряжаются русскими солдатами, завезенными во Францию, когда остаются в силе неизвестные народу тайные договоры, заключенные Николаем с его верными друзьями?» [4]. Разоблачение империалистической сущности политики Временного правительства служило могучим пропагандистским средством в руках большевистской партии в борьбе за массы, за изживание «добросовестного оборончества» и соглашательских иллюзий.

      К указанному Занкевичем сроку явилась лишь небольшая группа куртинцев. По воспоминаниям солдат, она насчитывала всего 70 человек [5], а по донесениям Занкевича в Петроград в одном случае названо /84/

      1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 25.
      2. «Октябрь за рубежом», стр. 36.
      3. П. Карев. Указ. соч., стр. 80, 98 и др.
      4. «Социал-демократ», № 27 от 2,1 апреля 1917 г. См. также М.С. Ольминский. Соч., т. II. 1933, стр. 156—157.
      5. «Октябрь за рубежом», стр. 39.

      около 500 человек, а в другом — менее тысячи [1]. Обе эти цифры, названные Занкевичем, сильно преувеличены. Некоторые из «сдавшихся» были посланы решением солдатских организаций со специальным заданием: вести пропагандистскую работу среди фельтенцев с тем, чтобы склонить их на сторону куртинцев и предотвратить использование их Занкевичем для расправы над непокорными куртинцами; кроме того, они должны были поддерживать связь, сообщая новости в Ля-Куртин [2].

      Обещание амнистии сдавшимся было вероломно нарушено. Из числа сдавшихся 22 участника солдатских организаций немедленно были арестованы [3]. Боясь расправы, многие из сдавшихся бежали обратно в Ля-Куртин.

      Весть об аресте группы сдавшихся солдат, которым высокопоставленные «социалисты» обещали «прощение», вызвала всеобщее негодование среди куртинцев. Они заявили решительный протест против ареста подчинившихся приказу товарищей и потребовали их освобождения. Генерал Лохвицкий согласился освободить арестованных, поставив предварительным условием выполнение куртинцами приказа Занкевича о сложении оружия и продлив первоначальный срок сдачи на 24 часа.

      Отрядный совет обсудил ультимативное предложение генерала Лохвицкого. Не доверяя командованию и опасаясь возможной ловушки, решили оставить в лагере для охраны имущества и оружия свыше 3000 солдат, в том числе всех пулеметчиков, которым было предложено находиться в полной боевой готовности и в случае попытки командования захватить оружие открыть огонь. Остальные шесть с лишним тысяч солдат, вооружившись браунингами и маузерами, выступили из лагеря, направляясь в Фельтен [4]. Лохвицкому было заявлено, что оставление Ля-Куртина и сложение оружия не означает отказа от требования отправки дивизии в Россию и что это требование остается в силе.

      Как и следовало ожидать, куртинцы были окружены. Председатель Совета солдатских депутатов лагеря Ля-Куртин заявил, что, предвидя этот обман, для охраны оружия в Ля-Куртине оставлены в полной боевой готовности более 3000 солдат, а выступившие 6000 солдат также вооружены. Перепуганный Занкевич отменил тогда посылку отряда французских войск, предназначавшегося для захвата оружия в Ля-Куртине, и, опасаясь перехода всей 3-й бригады на сторону куртинцев, оказался вынужденным немедленно вернуть «сдавшихся» обратно в Ля-Куртин [5]. По-видимому, какая-то часть фельтенцев перешла на сторону куртинцев, так как через несколько дней после этих событий Керенский, возмущаясь случившимся, писал Занкевичу: «Невозможно допустить, чтобы пришедшие для усмирения части сами переходили на сторону неповинующихся, как это имело место...» [6].

      Теперь уже не могло быть и речи о добровольной сдаче и подчинении приказам Временного правительства. План Занкевича и Раппа потерпел крах. С другой стороны, и фельтенцы были возмущены решением Временного правительства об отправке дивизии на Салоникский фронт. Занкевич, Рапп и Лохвицкий пришли к убеждению, что попытка использовать фельтенцев для усмирения куртинцев не удастся. В Фельтене /85/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97; ф. 366, оп. 1, Д. 383, л. 25.
      2. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
      3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
      4. Там же.
      5. «Октябрь за рубежом», стр. 41.
      6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 45.

      из-за резкого обострения отношений между солдатами и контрреволюционными офицерами последние покидали лагерь.

      У Занкевича не было никаких средств водворить среди подчиненных ему войск «порядок». Напрасно Корнилов, занимавший в то время пост верховного главнокомандующего, требовал от Занкевича принятия решительных мер, не останавливаясь перед применением оружия. «Немедленно введите военно-полевые суды», — приказывал Корнилов [1]. Но Занкевич был совершенно бессилен: куртинцы были хорошо вооружены, а использование против них фельтенцев, по признанию самого Занкевича, исключалось [2].

      Опасаясь перехода всех фельтенцев на сторону куртинцев, Занкевич и Рапп обратились за помощью к французскому правительству, ходатайствуя прежде всего о переводе солдат из Фельтена, где они были расположены бивуаком, в другой, удаленный от Ля-Куртина и благоустроенный лагерь. Французское правительство согласилось с необходимостью убрать «фельтенцев» подальше «от зла» и предоставило им лагерь Курно в окрестностях г. Бордо, куда они были немедленно перевезены.

      Французское правительство все более и более нервничало. Простые французские люди оказывали знаки внимания восставшим русским солдатам. Рабочие и крестьяне приезжали в лагерь Ля-Куртин, чтобы выразить свое восхищение и благодарность героям Бримона и Курси, засвидетельствовать свое уважение представителям революционного народа России. Своим приездом в Ля-Куртин они как бы подчеркивали, что те, кто ведут разнузданную клеветническую кампанию против русских, ничего общего не имеют с французским народом, приветствующим русскую революцию, симпатизирующим русским солдатам, которые борются за осуществление своих справедливых требований. Эта солидарность французского народа с русскими солдатами вызывала страх у французского правительства.

      Солдатские восстания во французской армии, рост забастовочного движения, требования о создании рабочих и солдатских комитетов, рост антивоенных настроений — все это, по мнению французских государственных деятелей, объяснялось прежде всего огромным влиянием русской революции и русских бригад [3]. Упускалось из виду, что антиправительственные и антивоенные выступления на фронте и в тылу имели место еще в 1916 г., до русской революции и создания солдатских комитетов в русских войсках, и что у французского народа было достаточно своих причин, побуждавших его выступать против империалистических правителей Франции. Разумеется, революционные настроения русских солдат влияли на уставших от войны французских солдат, но не эти настроения являлись определяющей причиной революционных выступлений во французской армии. Тем не менее, французские империалисты выставляли русских солдат едва ли не главными виновниками «беспорядков» среди французских войск. Французское правительство, принимая решительные меры для подавления революционного движения в стране, настаивало на скорейшем водворении «порядка» среди русских солдат в Ля-Куртине. Французское правительство рассчитывало, что расправа с куртинцами поможет пресечь революционные настроения во французской армии и стране. /86/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 44.
      2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 2.
      3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 64—65.

      12 (25) и 15 (28) августа Терещенко сообщил Севастопуло, что верховный главнокомандующий считает невозможным какие-либо изменения в принятом решении о посылке 1-й особой дивизии на Салоникский фронт, и приказывал генералу Заикевичу в случае дальнейшего неповиновения бригад объявить их расформированными, обезоружить при содействии французских войск, а затем одних предать суду, а других отправить на Салоникский фронт. В связи с этим поручалось «войти в соответственные отношения с французским правительством» [1].

      Занкевич обратился за содействием к французскому правительству [2], которое охотно выделило 3-тысячный отряд французских войск, окруживший и блокировавший лагерь Ля-Куртин. Занкевич лишил непокорных обитателей лагеря всякого денежного довольствия и перевел на уменьшенное продовольственное снабжение. Окружением лагеря, демонстрацией вооруженной силы Занкевич намеревался запугать восставших русских солдат, сломить их морально и физически, принудить сложить оружие и полностью капитулировать, а затем, изъяв вожаков и наиболее революционные элементы, покончить с непокорными солдатами [3].

      Революционные русские солдаты превратились в политических арестантов. С большим трудом им удалось передать на родину весть о положении, в котором они очутились. В конце августа из Бреста вместе с политэмигрантами на пароходах «Двинск» и «Царица» была отправлена в Россию подлежавшая эвакуации большая партия русских солдат-инвалидов, среди которых были солдаты 1-го полка — москвичи.

      Несмотря на невероятные трудности, ля-куртинцам удалось снабдить их письмами. Характерно, что инвалиды-москвичи передали письма в редакцию московской большевистской газеты «Социал-демократ». Этот факт свидетельствует о том, что русские солдаты видели в большевистской партии подлинного выразителя и защитника интересов народа и были убеждены, что только большевистская газета опубликует солдатские письма, рассказывающие о том, как меньшевистско-эсеровские палачи вместе с французской реакцией душат русских солдат лишь за то, что они требовдли отправки их на русский фронт и не хотели сражаться на французском.

      В одном из писем говорилось: «С 3 по 6 апреля мы взяли у немцев форт Курси, который едва ли взяли бы другие войска Франции (под этим фортом уже легло 3 дивизии чернокожих), но мы, как союзники, показали свою доблесть и сделали то, что нам было приказано. Но с 6 апреля и до теперешнего дня (16 августа) мы уже не на фронте и, может быть, больше туда не попадем. Мы готовы итти спасать Россию, а здесь мы и так много оставили своих братьев на полях Шампани...

      Мы сейчас находимся на военнопленном положении, так как около нас стоят французские патрули; жалованье и суточные нам не дают... Верно за боевой подвиг, за взятие Курси!.. Почему нас не отправляют в Россию?

      ...Офицеры желают вернуть старый режим, но наша бригада не такова. Мы ждем, когда наши братья солдаты заберут нас отсюда. Давно, давно не видали родимых полей» [4].

      В другом письме говорилось: «Мы, солдаты революционной России, в настоящее время находимся во Франции не как представители русской революционной армии, а как пленные, и пользуемся таким же /87/

      1. «Красный архив». 1940, т. 2 (99), стр. 59—60.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 60.
      3. Там же.
      4. «Социал-демократ» от 29 сентября 1917 г.

      положением. Довольствие дают нам еще хуже. Наш генерал 3[анкевич] выдает нам на довольствие на каждого человека с 13 августа 1 франк 60 сантимов, или русскими 55 копеек. Что хочешь, то и готовь на эти жалкие гроши себе для суточного пропитания. Жалованье с июля месяца совсем не дают... Мы в настоящее время арестованы и окружены французскими войсками, и нет выхода. Поэтому я от имени всех солдат прошу и умоляю вас, товарищи великой революционной России, услышьте этот мой вопль, вопль всех нас солдат во Франции. Мы жаждем и с открытой душой протягиваем вам руки — возьмите нас туда, где вы» [1].

      Со времени написания этих писем до их получения в России и опубликования в большевистской газете «Социал-демократ» прошло полтора месяца. За это время, как мы ниже увидим, восстание в Ля-Куртине было подавлено вооруженной силой. Но народные массы в России еще ничего не знали об этом, так как Временное правительство тщательно скрывало все факты, связанные с пребыванием русских солдат во Франции. Появление солдатских писем в московской большевистской газете в дни, когда революционный кризис в стране назрел и почва под ногами Временного правительства колебалась, заставило его немедленно опубликовать правительственное сообщение о «беспорядках» среди русских войск во Франции. Сообщение появилось в печати 4 и 5 октября, т. е. почти месяц спустя после подавления вооруженной силой восстания, в Ля-Куртине. Сообщение это, сфабрикованное Занкевичем и Раппом, а затем отредактированное в Петрограде, фальсифицировало события. Оно клеветало на большевиков, которые якобы являлись виновниками «беспорядков», и тщательно скрывало какое бы то ни было участие французского правительства в подавлении восстания.

      Вернемся к последнему этапу и рассмотрим события, развернувшиеся в Ля-Куртине с середины августа 1917 г.

      III

      Русские и французские власти в этих событиях действовали заодно. Французское правительство пожаловало Занкевичу для поощрения орден Почетного легиона. Президент республики Пуанкаре лично говорил Занкевичу о согласии французских военных властей предоставить в его распоряжение необходимое количество солдат для подавления восстания в Ля-Куртине [2].

      К этому времени 400 солдат Салоникского фронта, находившихся на излечении в госпиталях Франции, категорически отказались вернуться на Салоникский фронт и тоже потребовали отправки их на родину [3]. Учитывая, что французское правительство желало избежать ответственности за операцию по разоружению восставших русских солдат и опасаясь возможных политических последствий вооруженного столкновения французских и русских войск, Временное правительство в поисках мер могущих «успокоить возмутившихся солдат», пошло на маневр. Оно объявило о своем решении вернуть 1-ю особую пехотную дивизии в Россию, но никаких реальных шагов для действительного возвращения русских солдат на родину не последовало ни в августе, ни в сентябре, ни в октябре. Эта пустая бумажка, содержавшая заманчивое для /88/

      1. «Социал-демократ» от 1 октября 1917 1
      2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 38.
      3. Там же, л. 11; телеграмма Занкевича — Керенскому от 8 июля 1917 г.

      солдат обещание, должна была обмануть легковерных и послужить средством успокоения непокорных солдат.

      27 августа (9 сентября) одновременно в лагере Курно [1] и в лагере Ля-Куртии [2] было объявлено Занкевичем от имени Временного правительства, что 1-я особая пехотная дивизия будет переведена в Россию как только французское правительство предоставит перевозочные средства. Вместе с тем Занкевич потребовал от частей «полного порядка, дисциплины и исполнения воинского долга».

      По-разному реагировали на это решение солдаты лагеря Курно и Ля-Куртин. Солдаты лагеря Курно с радостью встретили решение Временного правительства, так что у Занкевича возникла даже надежда, что ему удастся использовать несколько рот из этого лагеря для усмирения куртинцев [3]. Зато куртинцы не поверили в искренность намерений Временного правительства и отказались сдать оружие, заявив, что сдадут его только по прибытии в Россию. «Одной рукой, — говорили они, — сдадим французскую винтовку, а другой рукой возьмем русскую винтовку» [4]. Отголоски контрреволюционного корниловского заговора, дошедшие до русских солдат во Франции, еще больше насторожили их по отношению к генералам и офицерам.

      Волновало солдат продолжительное отсутствие каких-либо сведений от делегатов, посланных весною в Петроград. Они, конечно, не знали, что их товарищи-делегаты рвались в свои части, но Временное правительство сделало все, чтобы воспрепятствовать их возвращению во Францию [5].

      Для Занкевича и Раппа «стало вполне ясно, что куртинский мятеж /89/

      1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 92.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
      3. Та м же, д. 80, лл. 2—9.
      4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
      5. Еще 9 (22) июля, после почти полуторамесячного пребывания в Петрограде, делегаты, считая свою миссию законченной, обратились к военному министру Керенскому с просьбой предоставить им для отъезда во Францию необходимые средства, так как «благодаря затруднительному сообщению» они не получают переводов из своих частей (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 42). С аналогичной просьбой они обратились в главное управление Генерального штаба (там же, л. 43). Не получая в течение месяца ответа, они обратились в военный отдел ВЦИК Советов, который направил в Генеральный штаб просьбу «оказать возможное содействие к возвращению товарищей делегатов от русских войск, находящихся во Франции, ввиду необходимости пребывания их во Франции в связи с недоразумением, происшедшим среди русских войск» (там же, л. 41). Так квалифицировали эсеро-меньшевистские деятели ВЦИК серьезные волнения русских войск. Вскоре после этого делегатам разъяснили, что «ввиду предстоящего отозвания наших войск из Франции военный министр полагает, что возвращение делегации во Францию представляется излишним, а сами делегаты подлежат распределению в части действующей армии по усмотрению главного управления Генерального штаба» (там же, л. 39). Делегаты не поверили в искренность намерений Временного правительства и продолжали настойчиво добиваться возвращения в свои части, во Францию. Тогда их решили отправить, но путем, исключавшим возможность достигнуть цели. Снабженные литературой, газетами, они просидели больше месяца в Бергене. На английский пароход их не взяли, так как английское консульство (по-видимому, не без согласия или просьбы российского) категорически отказало им в пропуске во Францию (ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 35). В конце концов они вынуждены были в октябре вернуться в Петроград, где их, распоряжением Генерального штаба, назначили в разные воинские части и предоставили отпуска. Это произошло накануне октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. Любопытно отметить, что во всем этом деле сыграл немаловажную роль начальник Генерального штаба генерал Марушевский. В свое время ему не удалось помешать поездке делегатов из Франции в Петроград, и теперь он приложил все усилия, чтобы воспрепятствовать их возвращению в свои части во Францию («Известия» от 12 (25) декабря 1917 г.). Временное правительство имело возможность, если бы оно хотело, отправить делегатов во Францию вместе со 2-й артилле-

      может быть усмирен только вооруженной силой» [1]. Для этой цели они решили использовать находившуюся во Франции проездом в Салоники часть 2-й особой артиллерийской бригады [2]. Осуществить это намерение возможно было только при условии согласия французского главного командования, в распоряжении которого находилась упомянутая бригада. Кроме того, поскольку бригада направлялась в Салоники, то и вооружение она должна была получить по прибытии к месту назначения; если бы французское командование дало согласие на ее использование, то оно должно было вооружить выделенную часть бригады французскими ружьями, пулеметами, орудиями и, боеприпасами.

      11 (24) августа Рапп от своего имени и от имени Занкевича обратился к французскому военному министру Пенлеве с просьбой разрешить использование части русских артиллеристов, находившихся в Оранже проездом в Салоники, для усмирения ля-куртинцев. В письме выражалась надежда, что через несколько дней можно будет для той же цели выделить еще один батальон из числа русских солдат лагеря Курно [3].

      Пенлеве тотчас же известил Раппа (телеграмма от 12/25 августа) о своем согласии перевести в район Ля-Куртин русский артиллерийский отряд, который может быть поддержан русским батальоном из Курно. Пенлеве торопил с подавлением восстания. Ссылаясь на серьезность сложившейся обстановки, Пенлеве настойчиво требовал, чтобы ему сообщали о всех предпринимаемых русским командованием мероприятиях «для прекращения подобного положения». «Необходимо, — писал Пенлеве Раппу, — чтобы предпринимаемые вами меры были незамедлительно реализованы, и распоряжения, которые вы получите от своего правительства, были полностью выполнены в срочном порядке» [4]. /90/

      -рийской бригадой или 2-м инженерным (саперным) батальоном, направлявшимся через Францию в Салоники. Оно этого не сделало. В чем же истинная причина этого нежелания помочь возвращению делегатов в свои части? Несмотря на каждодневную «обработку» делегатов в эсеро-меньшевистском духе, с той поры, как они очутились в Петрограде, пролетарская часть солдатской делегации увидела, что лишь большевистская партия выражает интересы народа, и пошла за ней. Пока делегации ограничивались посылкой телеграмм в свои части, опасаться было нечего. Телеграммы отправлялись лишь через военное министерство, где их не только просматривали, но и должным образом «редактировали». Но отправку революционных солдат-делегатов обратно во Францию контрреволюционное Временное правительство и Марушев-ский допустить не могли.
      1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 37.
      2. Необходимо отметить, что Занкевичу и Раппу не сразу удалось привлечь для этой цели артиллеристов. 2-я особая артиллерийская бригада прибывала во Францию эшелонами. Попытка использовать солдат первого эшелона не удалась. Артиллеристы избрали делегацию, которая побывала в Ля-Куртине, где солдаты ее тепло встретили, ознакомилась с существом происходивших событий, характером требований солдат и, передав приветствие от революционной армии России, возвратилась для доклада своим избирателям. Домогательство о принятии артиллеристами участия в вооруженном подавлении восстания в Ля-Куртине было категорически отвергнуто. Тогда артиллеристов 1-го эшелона поторопились отправить по назначению в Салоники.
      По прибытии во Францию 2-го эшелона артиллерийской бригады Занкевич и Рапп действовали уже иначе. Соответственно подобранная и «обработанная» ими «делегация» по прибытии в Ля-Куртин сразу же обрушилась на солдат с бранью и угрозами, принуждая их к капитуляции. Возмущенные тем, что «делегация» не потрудилась даже выяснить характера требований солдат лагеря Ля-Куртин и не пожелала выслушать их доводов, ля-куртинцы выпроводили «делегацию» из лагеря.
      После тенденциозного освещения артиллеристам характера событий в Ля-Куртине удалось ввести их в заблуждение и использовать для расправы с восставшими.
      3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 66 (французский текст).
      4. Там же, л. 90.

      17 (30) августа Занкевич уведомил Пенлеве, что из состава 2-й особой артиллерийской бригады в Оранже сформирован отряд, состоящий из одной батареи и батальона пехоты (около 450 человек) и предназначенный «для восстановления порядка в Куртинском лагере с помощью французских войск». Занкевич просил французского военного министра отдать необходимые распоряжения о перевозке сформированного отряда из Оранжа в Обюссон, расквартировании и снабжении этого отряда в Обюссоне, придаче французской артиллерийской батареи, находящейся в Обюссоне, русскому отряду, обеспечении русских солдат-артиллеристов, образующих пехотный батальон, винтовками и, наконец, об усилении находящихся в районе Ля-Куртина французских войск. При этом Занкевич подтвердил, что он лично принимает общее руководство операцией, оставляя непосредственное руководство русскими частями, участвующими в этой операции, генералу Беляеву, командиру 2-й особой артиллерийской бригады [1].

      20 августа (2 сентября) Занкевич сообщил Пенлеве, что он намерен по восстановлении «порядка» в лагере Ля-Куртин предать суду военного трибунала 80 человек и около 1000 человек изолировать. В связи с этим он просил военного министра отдать необходимые распоряжения генералу Комби (командующий 12-м округом, на территории которого был расположен лагерь Ля-Куртин) о подготовке помещений для этой тысячи человек вне куртинского лагеря, под охраной французских солдат [2].

      Все ходатайства Занкевича были тотчас же удовлетворены. По распоряжению генерала Фоша, часть 2-й артиллерийской бригады (26 офицеров и 721 солдат) были доставлены из Оранжа в Обюссон. Были приняты меры для расквартирования, вооружения и снабжения этого отряда по его прибытии в Обюссон [3], увеличено число французских войск, окружавших лагерь Ля-Куртин, с 3000 до 5000 человек, подготовлены помещения для размещения 1000 солдат, которых предполагалось изъять из лагеря Ля-Куртин после подавления восстания и водворить под охрану французских солдат [4]. Кроме того, французское командование по просьбе Занкевича [5] предоставило в распоряжение генерала Беляева 4 полевых прожектора [6], 10 км провода [7], 100 взрывных снарядов для 75-миллиметровых пушек [8].

      По требованию Пенлеве [9], 22 августа Занкевич представил ему «план действий против куртинскнх мятежников». По этому плану, с утра 27 августа должна была начаться тесная блокада куртинского лагеря, а также полное прекращение снабжения. Для осуществления этой блокады Занкевич просил передать в его распоряжение с утра 26 августа французский шеститысячный отряд. В представленном плане указывался порядок размещения воинских частей, предназначенных для подавления восстания [10]. /91/

      1. Там же, л. 68 (французский текст). Генерал Беляев — брат царского военного министра, арестованного восставшими рабочими и солдатами в февральские дни 1917 г. Сам генерал Беляев пользовался неизменной поддержкой Временного правительства, которое и произвело его в генерал-майоры.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 71 (французский текст).
      3. Там же, л. 91 (французский текст).
      4. Там же, л. 92 (французский текст).
      5. Там же, л. 75—77 (французский текст).
      6. Там же, л. 97 (французский текст).
      7. Там же, л. 93 (французский текст).
      8. Там же, л. 95 (французский текст).
      9. Там же, л. 90 (французский текст).
      10. Там же, л. 72 (французский текст).

      Итак, французское правительство не только торопило Занкевича с подавлением восстания русских солдат в Ля-Куртине, но и приняла непосредственное участие в подготовке и организации военной операции по ликвидации восстания. При этом французское правительство не только было в курсе подготовляемой операции, но без его ведома и согласия ничего не делалось. Все мероприятия Занкевича должны были быть одобрены французским военным министром.

      Все войска — как русские, так и французские — поступали в распоряжение генерала Занкевича [1]. Начальником сводного отряда русских войск был назначен командир 2-й особой артиллерийской бригады генерал Беляев. Французские войска находились под общим командованием генерала Комби. Им надлежало занять позиции непосредственно за линией расположения частей русского отряда [2]. Стало быть, в боевой порядок войск, предназначенных для подавления восстания, входили и французские части.

      Французские войска принимали непосредственное участие в подавлении восстания. Предстоящая операция представлялась французскому командованию как серьезное сражение. Поэтому оно не могло положиться на свои «не бывшие в деле» тыловые части, которыми был оцеплен лагерь Ля-Куртин. Генерал Фош считал необходимым, во-первых, значительно увеличить отряд французских войск, а во-вторых, заменить тыловые части имеющими боевой опыт и более «надежными» фронтовыми частями [3]. «Ген. Занкевич сообщает из Куртин, — телеграфировал, 28 августа Севастопуло министру иностранных дел Терещенко, — что выполнение намеченной программы откладывается на три-четыре дня согласно желанию французов, которые, ввиду возможного столкновения, решили выписать с фронта хорошие боевые войска...» [4].

      1 (14) сентября сосредоточение войск для подавления восстания закончилось. Войска заняли намеченные позиции, окружив тесным кольцом лагерь Ля-Куртин. Особое внимание обращалось на возможность хорошего обстрела всех дорог, лощин, оврагов и тропинок из лагеря Ля-Куртин. Батареи, роты и взводы распределялись по фронту, с таким расчетом, чтобы везде, где восставшие пытались бы оказать сопротивление или прорвать окружение, они были встречены огнем. Начальники секторов получили боевые задания [5]. Готовились как к большому сражению: артиллерия заняла позиции на ближайших к лагерю горных склонах, господствовавших над Ля-Куртином, пехота окапывалась. В первой линии находились «верные» русские войска в составе сводного полка; насчитывавшего 2500 штыков, 32 пулемета и 6 орудий [6], во второй линии — пятитысячный французский отряд. Сверх того, у французов имелся резерв, состоявший из пехотного и кавалерийского полков и батарей [7].

      В донесениях, отправленных в Петроград, Занкевич отмечал, что в первый же день прибытия русских войск под Ля-Куртин, т. е. 31 августа, «в батальонах 5 и 6-го полков замечались большие колебания» [8]. Часть солдат открыто заявляла, что «ими не будет пущено в ход ору-/92/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 61.
      2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 61—62.
      3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, лл. 91, 96, 99—100 (французский текст)
      4. «Красный архив», 1940, т. 8 (99), стр. 61.
      5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 12—14.
      6. Там же, д. 83, лл. 90—97.
      7. Там же, л. 62.
      8. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.

      -жие против солдат лагеря Ля-Куртин» [1]. Солдаты, открыто заявившие о своем нежелании стрелять в восставших, были немедленно арестованы. Но этой мерой нельзя было покончить с «колебанием» остальных. Не исключалась возможность попытки перехода «усмирителей» на сторону восставших. В этом случае расположенные в непосредственном тылу у русских французские войска должны были пресечь такого рода попытки.

      Итак, французские войска фактически были призваны выполнять две палаческие полицейско-карательные функции: участвовать в подавлении восстания и своим расположением в ближайшем тылу у «колеблющихся» русских солдат создавать угрозу удара в спину, вынуждая их тем самым безоговорочно подчиняться приказам командования.

      Восставшие сразу же заметили военные приготовления окруживших лагерь войск. Из верхних этажей казарм куртинцы с помощью биноклей могли отчетливо видеть скопление войск на расположенных вокруг лагеря возвышенностях. Темной ночью смельчаки, по поручению отрядною комитета, отправились в разведку. Они установили, что большое число французских и русских солдат рыли окопы, устанавливали орудия и пулеметы. Ближайшие к лагерю окопы заняли русские, за ними на возвышенностях расположились французские солдаты с пулеметами, а на вершинах гор стояло несколько батарей французской 4-дюймовой артиллерии [2].

      Занкевич и Рапп прежде всего решили удушить «бунтовщиков» голодом. К этому времени все запасы в лагере истощились. С вечера 1 (14) сентября прекращена была доставка в лагерь пищевых продуктов. В тот же день подполковник Балбашевский и французский комендант передали «мятежникам» ультимативный приказ о сложении оружия и безоговорочном подчинении, угрожая в противном случае открыть по ним артиллерийский огонь с 10 часов утра 3 (16) сентября. В приказе указывалось, что все «принужденные к повиновению» силой оружия, согласно решению Временного правительства, будут «считаться изменниками родины и революции», преданы военно-революционному суду, лишены права выборов в Учредительное собрание, а семьи их лишены пайка и всех «благ», которые будут дарованы Учредительным собранием [3].

      Восставшие решительно отвергли ультиматум генерала Занкевича и отказались подчиниться его приказам. Они направили русским солдатам окружавших лагерь частей отпечатанную на гектографе листовку с призывом «не поднимать оружия против своих братьев» и присоединиться к восставшим [4]. Второе обращение было адресовано французскому коменданту лагеря Ля-Куртин. В нем восставшие напоминали о пролитой русскими солдатами крови на полях Шампани и под Курси, указывали, что герои прославленной 1-й особой пехотной бригады, которых вся пресса восхваляла за храбрость, теперь голодают, живут на положении пленных или арестованных, окружены со всех сторон французскими патрулями. Они заявляли, что не намерены подчиняться приказам контрреволюционного генерала Занкевича [5].

      Восставшие отправили также телеграмму французскому правительству, но получили лицемерный ответ, что оно якобы не вмешивается /93/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
      2. П. Карев. Указ. соч., стр. 95—96.
      3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 63—64.
      4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 32, л. 48.
      5. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 64—65.

      в дела русского отряда. В связи с этим в своем новом обращении к французскому коменданту лагеря Ля-Куртин восставшие разоблачили ложь французских империалистов, указывая, что среди войск Занкевича, расположенных вокруг лагеря Ля-Куртин, имеется большое число солдат во французской форме, которые готовятся под руководством генерала Занкевича к кровавому злодеянию. «Неужели ваше правительство думает, что все пройдет тайно?», — спрашивали восставшие и отвечали: «Это узнает весь свет, и позор для Франции, что она допустила у себя в стране делать гнусное преступление ген. Занкевичу» [1]. Одновременно восставшие обратились с приветствием к солдатам 3-й особой пехотной бригады, призывая их не бояться «кровопийцев офицеров», не проливать зря «невинную кровь братьев», а присоединиться к ним [2].

      Настроение среди восставших было бодрое.

      В ночь на 2 (15) сентября на площади лагеря многотысячная масса восставших смотрела самодеятельный спектакль, в котором высмеивалось бессилие генералов и «социалистов», пытавшихся поколебать революционный дух куртинцев. Утром 3 (16) сентября, когда истекал срок ультиматума, на площади началась демонстрация куртинцев. Шли под музыку духового оркестра. Впереди были члены отрядного Совета. Над головами демонстрантов развевалось много красных знамен.

      Между тем, Занкевич и Рапп перед отдачей приказа об артиллерийском расстреле восставших напоили своих солдат.

      В воспоминаниях куртинцев имеется указание на то, что часть французских солдат проявила сочувствие осажденным в лагере русским товарищам. Французские солдаты-артиллеристы одной из батарей отказались выполнить приказ своего командира, потребовавшего открыть огонь, по Ля-Куртину. «Русские солдаты, — заявили они, — дрались с нами вместе против немцев на фронте, защищая нашу родину, поэтому мы никогда не посмеем их расстреливать, не зная, в чем они виноваты и какое они сделали преступление в нашей стране». Никакие увещевания не подействовали. Командованию пришлось поставить к орудиям офицеров [3].

      В 10 часов утра 3 (16) сентября начался артиллерийский обстрел лагеря Ля-Куртин. Выпущенная шрапнель разорвалась над оркестром. По показаниям очевидцев, количество раненых было около 30 человек. Несколько человек было убито. Восставшие открыли ответный ружейный и пулеметный огонь.

      Редкий артиллерийский огонь одиночными выстрелами по лагерю продолжался до вечера. В течение дня было выпущено по восставшим 18 снарядов. Промежутки между выстрелами были сравнительно продолжительными, чтобы дать возможность восставшим, сложив оружие, выйти из лагеря и сдаться. Но восставшие воспользовались этими перерывами для других целей.

      К войскам генерала Занкевича восставшие послали своих представителей, чтобы склонить солдат на свою сторону. Пропагандистов задержали, арестовали и под французским конвоем отправили в тыл, но некоторые из них успели сделать свое дело. Среди солдат сводного отряда раздавались призывы не стрелять в своих товарищей. Об этом свидетельствует полковник Готуа. «Замечались также, — пишет он в отчете о военных действиях отряда восточного сектора, — попытки и со стороны нестроевых солдат отряда, т. е. фельдшеров, санитаров и т. д., вести /94/

      1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 66.
      2. Там же, стр. 65—66.
      3. П. Карев. Указ. соч., стр. 101.

      пропаганду среди отряда, возбуждая его к отказу применить против мятежников оружие» [1]. Об этом же сообщали в своем рапорте военному министру Занкевич и Рапп: «Были замечены попытки со стороны некоторых солдат отряда, главным образом среди нестроевого элемента» вести пропаганду, возбуждая к отказу применять против мятежников оружие» [2].

      Стойкость восставших, которых нельзя было сломить ни голодом, ни артиллерийским огнем, озадачила Занкевича и Раппа. У них возникли опасения за свои войска. «Длительная операция,— писал Занкевич, — может расшатать дух наших только что приведенных в порядок войск» [3]. Решено было ускорить темпы проведения операции, снова напоить вином солдат, особенно артиллеристов, и усилить обстрел лагеря. По распоряжению Занкевича, был закрыт водопровод, снабжавший Ля-Куртин водой.

      Утром 4 (17) сентября по восставшим в течение короткого времени было выпущено 30 снарядов [4]. Число жертв увеличилось. Раненые, не получая помощи, истекали кровью. Убитые снарядами лошади были съедены голодными куртинцами. Но больше голода давало себя знать отсутствие воды.

      Среди восставших произошел раскол: большая часть решила сдаться, меньшая — продолжать борьбу. Над лагерем взвился белый флаг.

      Восставшие начали выходить из лагеря группами, без оружия. К вечеру сдалось около 8 тыс. человек. Под конвоем французов небольшими группами их отправляли в тыл, предварительно обыскивая каждого сдавшегося. Интересно отметить, что у некоторых из них были найдены револьверы, что, несомненно, указывало на их стремление возобновить в будущем борьбу.

      Пуанкаре неослабно следил за ходом операции по ликвидации восстания русских солдат в Ля-Куртине. Он получал систематическую информацию и был первым, кому сообщили об «успехе», достигнутом усмирителями. Характерно, что русский поверенный в делах во Франции Севастопуло узнал о «благоприятных известиях из Куртинского лагеря» из уст президента [5]. В лагере осталось несколько сот наиболее стойких революционных солдат [6], преимущественно пулеметчиков, которые категорически отказались капитулировать. Рассеявшись по всему лагерю, они продолжали упорно сопротивляться, открыв сильный пулеметный и ружейный огонь. Чтобы сломить их сопротивление, Занкевич приказал усилить артиллерийский обстрел, а затем перейти в атаку пехотными частями.

      Вечером 4 (17) сентября каратели ворвались в лагерь и заняли его восточную часть. В телеграмме, отправленной в Россию верховному главнокомандующему, Занкевич и Рапп сообщали, что восставшие, «фанатично настроенные, засели в различных каменных зданиях обширного лагеря с пулеметами и упорно не желают сдаваться и открывают пулеметный и ружейный огонь по нашим цепям и по всем, пытающимся приблизиться к лагерю» [7]. /95/

      1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 70.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
      3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.
      4. Там же, стр. 68.
      5. ЦГВИА, ф. 415, оп, 8, д. 103, л. 84.
      6. Предполагалось, что в лагере находится до 500 восставших солдат при 48 пулеметах («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 71).
      7. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.

      С утра 5 (18) сентября в течение одного лишь часа по восставшим было выпущено 100 снарядов. Кольцо вокруг восставших все суживалось. В течение этого дня было выпущено 488 шрапнелей и 79 гранат [1]. Стрельба шрапнелью призвана была нанести максимальные потери восставшим. Постепенно оттесняя восставших и атакуя их пехотными частями, войска Занкевича к вечеру заняли примерно две трети лагеря. Восставшие храбро сопротивлялись. Дело доходило до рукопашных боев. В ход было пущено все: штыки, ручные гранаты, револьверы. Хотя ряды восставших редели, они продолжали сопротивляться с возрастающей силой. Вооруженные пулеметами, куртинцы сосредоточились главным образом в здании офицерского собрания.

      Осаждавшие начали подготовку штурма этого здания. Утром 6 (19) сентября артиллерией был открыт сильнейший огонь по его стенам, а пехота под командой полковника Готуа пошла на приступ. Часть восставших засела в подвальном этаже, обороняясь ручными гранатами и револьверами.

      К полудню 7 (20) сентября сопротивление восставших было окончательно сломлено. Всего было зарегистрировано сдавшихся 8515 солдат. По официальной версии, число жертв среди восставших составляло 10 убитых и 44 раненых, а общие потери осаждавших — 1 убитый и 4 раненых. Эти данные совершенно не соответствуют действительности.

      В телеграмме военному министру Верховскому [2] и в другой телеграмме на имя верховного главнокомандующего [3] Занкевич и Рапп сами указывали, что «действительные потери должны быть значительно больше». В воспоминаниях участников восстания сохранились другие цифры: по одним данным, только число убитых составляло 200 человек [4], по другим — число убитых и раненых доходило до 600 человек [5]. Установить точные данные о потерях куртинцев невозможно: заняв лагерь, «победители» начали заметать следы кровавого злодеяния — убитых вывозили из лагеря по ночам и погребали в поле.

      После куртинского расстрела куртинцы были разделены на три категории. К первой категории были отнесены все члены отрядного Совета и полковых комитетов, а также председатели ротных комитетов; ко второй — члены ротных комитетов и солдаты, выступавшие на митингах против Временного правительства. Все остальные были отнесены в третью категорию.

      Солдат первой и второй категорий (их было около 350 человек) арестовали. 90 человек бросили в тюрьму, а остальных заключили в казематы на острове Экс [6], расположенном в нескольких милях от Ля-Рошель и Рошфора. По распоряжению французского правительства, на остров Экс, в мрачные, сырые и холодные камеры древнего замка Генриха IV, были переведены также арестованные еще в июне и содержавшиеся в тюрьме города Бордо несколько других участников движения.

      Солдат, отнесенных к третьей категории, держали несколько суток под усиленной охраной французских караулов в открытом поле. Они почти не получали пищи. Голодные и изнуренные, проводили они без сна /96/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
      2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 88. Дата телеграммы, обозначенная публикаторами 6/19 сентября, неправильна. Телеграмма, как это следует из текста, была отправлена 5/18 сентября.
      3. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.
      4. «В лапах у "гуманных" французов». — «Правда», от 29 мая 1924 г.
      5. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
      6. Там же, стр. 10.

      холодные ночи. Лишь после того как зарыли трупы убитых, собрали I увезли все оставшееся в лагере оружие, Ля-Куртин был превращен в концентрационный лагерь, где снова разместили перетасованных и разбитых на 26 рог прежних обитателей лагеря. Их лишили жалованья, табака, пищу выдавали в половинном размере солдатского пайка. Деньги, присылаемые из России или от французских друзей, им не выдавали.

      Французские рабочие и крестьяне оказывали куртинцам знаки внимания. Когда выбитые огнем из лагеря русские солдаты проходили по местечку Ля-Куртин к пункту сбора «пленных», местные жители, простые французские люди, выносили им хлеб, сыр и другие продукты 1.

      В России только большевистские газеты поведали народу правду о кровавых событиях в Ля-Куртине. Центральный орган большевистской партии «Рабочий путь» сопроводил официальное сообщение о подавлении восстания русских солдат во Франции комментарием, воздав должное как «доблестным союзникам» России, которые в лице французского правительства отблагодарили русских солдат «запрещением собраний, изъятием солдатских газет, целым рядом других стеснений и, если этого мало, расстрелом», так и политике Временного правительства, которое несло ответственность за расстрел «заброшенных на чужбину русских солдат» 2. В первом же номере московской большевистской газеты «Деревенская правда», вышедшем 4(17) октября 1917 г., была помещена статья М. С. Ольминского «Как живут наши солдаты во Франции», в которой рассказывалась правда о расправе над русскими солдатами в Ля-Куртине.

      Весть о расстреле русских солдат в Ля-Куртине вызвала гнев и возмущение трудящихся масс и в России, и во Франции. Среди тех, кто в то время во Франции выражали протесты, «громко клеймя возмутительную бойню в Ля-Куртине», был Анри Барбюс. «Трагичен тот факт,— писал он,— что роль палачей сыграли в этих событиях французские солдаты, ставшие по своей несознательности орудием империалистической жестокости3.

      Расстрел революционно настроенных русских солдат в Ля-Куртине не был изолированным явлением. Это было звено в цепи многочисленных провокаций и репрессий, направленных на удушение нараставшей в России пролетарской, социалистической революции, которая оказывала сильное влияние на развитие революционного движения и в других странах.

      В заключение остановимся кратко на дальнейшей судьбе русских войск во Франции [4].

      Временное правительство не выполнило своего обещания о возвращении 1-й особой пехотной дивизии в Россию. Солдаты лагеря Курно убедились, что их подло обманули. Участники расстрела восставших товарищей в Ля-Куртине тяжело переживали эти трагические события. Все решительней раздавалось требование отправки на родину. Желание /97/

      1. П. Карев. Указ. соч., стр. 103.
      2. «Рабочий путь», от 4 (17) октября 1917 г.
      3. «Правда» от 18 апреля 1927 г.
      4. Утверждение Г. Захарова в предисловии к документам — о восстании русских солдат во Франции в 1917 г. («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 55) о том, что якобы после расправы над куртинцами и ареста «главарей» остальные были отправлены на Салоникский фронт, основано на недоразумении.

      вернуться в Россию стало всеобщим [1]. Рядовой 5-го особого полка Плахотный ставил Занкевичу и Раппу вопрос в упор: «Почему отзыв дивизии в Россию на бумаге, а не на деле? Кто виноват, ведь не солдат же»? [2] Курновцы ненавидели Раппа, Занкевича и других палачей так же, как ненавидели их куртинцы.

      Со времени получения во Франции постановления Временного правительства об отзыве русских войск в Россию и до Великой Октябрьской социалистической революции, свергнувшей антинародный режим, из Франции ушло в Россию несколько пароходов, на которых при желании можно было отправить не одну тысячу рвавшихся на родину русских солдат. Ссылки на отсутствие транспортных средств были лишь отговоркой. У французской и русской реакции имелись определенные планы.

      Русским войскам, находившимся в лагере Курно, было предложено отправиться на французский фронт на условиях, сформулированных главнокомандующим французскими войсками Петэном: допустить пребывание русских контингентов в составе французских войск при полном подчинении их французской дисциплине и безусловном отказе от каких бы то ни было комитетов или Советов.

      Курновцы категорически отвергли эти условия. «В 1916 г. французское правительство приняло нас со всем укладом жизни: розгами, побоями и бесправием. Теперь же комитеты их страшат», — говорили возмущенные солдаты [3].

      23 октября (5 ноября) 1917 г. орган Временного правительства «Междуведомственный Комитет по заграничному снабжению» вынес решение «о предпочтительности, взамен возвращения русских войск, использования их хотя бы в качестве рабочей силы» [4] во Франции. Временное правительство соглашалось на любое использование русских войск во Франции, но только не на возвращение их в Россию.

      Великая Октябрьская социалистическая революция оказала огромное влияние на русских солдат во Франции. Советская власть с первых же шагов своей деятельности осуществила давнишние мечты трудящихся масс; естественно, что солдаты с удесятеренной энергией добивались возврата на обновленную родину. Но с отрядом русских войск никто во Франции не считался. Французское правительство, выступившее одним из главных застрельщиков интервенции против Советской республики, стало на путь террора и издевательств по отношению к русским солдатам. Оно прежде всего поставило их перед альтернативой: либо отправиться на фронт в составе французских частей, либо — на тыловые работы. Отказавшиеся подлежали высылке в Африку.

      Возмущенные предложением французского правительства русские солдаты заявили: «Добровольно мы не пойдем!» Раздавались призывы не слушать Занкевича, который уговаривал солдат принять условия французского правительства. Ненавистью и презрением к Занкевичу и другим контрреволюционным генералам и офицерам дышали речи русских солдат. Солдат Барашкин предлагал обратиться к советской власти, послать в Россию своих представителей [5]. Солдаты приветствовали большевиков, борющихся за мир. «В России почти мир, воевать /98/

      1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 8.
      2. Там же.
      3. Там же, л. 27.
      4. Там же, ф. 2000, оп. 3, д. 33, л. 130.
      5. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 156—157.

      нам нельзя!» — говорили они, возражая против отправки на фронт [1].

      Опасаясь нового восстания солдат, французское правительство распорядилось разоружить 1-ю особую пехотную дивизию. 12 (25) декабря 1917 г. у русских войск, находившихся в лагере Курно, было отобрано все огнестрельное и холодное оружие [2]. Куртинцев разоружили еще в сентябре.

      В ответ на требование генерала Лохвицкого и фронтового комиссара Михайлова записываться для отправки на фронтовые работы, 12 (25) декабря объединенное заседание солдатских комитетов 5-го и 6-го полков единодушно приняло решение: «Принимая во внимание, что в России заключено перемирие, мы, солдаты 5-го и 6-го полка, не считаем себя вправе итти на французские фронтовые работы» [3]. Такие же резолюции единогласно приняли солдаты 1-го и 2-го особых пехотных полков [4].

      Приказом по русским войскам во Франции и на Салоникском фронте от 16 (29) декабря 1917 г. заклятый враг советской власти генерал Занкевич, перешедший на службу к французскому правительству, распустил все солдатские организации и объявил о введении французского дисциплинарного устава. Изданием этого преступного приказа и проведением его в жизнь Занкевич передал десятки тысяч русских солдат, находившихся во Франции и Салониках, во власть французского правительства [5].

      Русские солдаты протестовали против распространения на них французских законов, суда и дисциплины. Но французские империалисты не считались с этим. С циничной откровенностью палачей они говорили, что «русские солдаты проданы Франции за снабжение России снарядами и снаряжением» [6].

      С помощью вооруженной силы русских солдат распределили на три категории. Решительно отказавшихся отправиться на фронт или на тыловые работы (таких оказалось 4746 человек) сослали под конвоем на каторжные работы в Африку. 11 522 чел. отправили на заводы, рудники, шахты, торфяные болота и в непосредственное распоряжение французского главного командования для использования на работах в тылу действующей армии. 252 офицера и солдата согласились отправиться на фронт, и из них был образован «русский легион».

      Создание «русского легиона» вызвало среди солдат новый взрыв возмущения. Они приняли резолюцию, в которой говорилось: «Товарищи и граждане! Бывшие царские опричники, генерал Лохвицкий и полковник Готуа, организовали "легион чести" и хотят воевать в то время, когда вся русская армия и народ добиваются мира. Со всего 16-тысячного отряда набралось 300 братоубийц, которые сознательно изменяют всему отряду и родине. Бывшие зуботычники, шпионы, предатели, штабные воры в отряде испугались гнусности своих дел, объединились в один стан и при содействии французской буржуазии продолжают свое грязное дело братоубийства. Пусть они называют себя "легионом чести", но демократическая Россия называет их "легионом позора". Русские граждане будут их проклинать как палачей и изменников». Резолюция предупреждала всех «честных страдальцев, измученных неволей и произволом», что ввиду крайней малочисленности «легиона позора» контрреволюционное офицерство вместе с французскими реакционе-/99/

      1. Там же, л. 154.
      2. Там же, л. 189.
      3. Там же, л. 174.
      4. Там же, л. 177.
      5 «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
      6. Там же.

      рами приложат все усилия для увеличения его рядов любыми средствами [1].

      И действительно, Зинкевич, Лохвицкий и другие палачи в своем стремлении выслужиться перед французскими империалистами прибегали к различным инквизиторским приемам, чтобы заставить русских солдат вступить в так называемый «русский легион». Несмотря на дополнительную усиленную обработку солдат, им удалось послать на фронт только 4 батальона общей численностью в 1414 солдат и офицеров. Часть русских офицеров распоряжением французского правительства была определена на службу во французскую армию.

      Одновременно среди русских офицеров во Франции, общая численность которых достигла к 1918 г. 900 чел., развернули активную вербовку американские империалисты. Небывало усилившийся за годы первой мировой войны агрессивный американский империалистический хищник превратился в главный оплот мировой реакции и контрреволюции и возглавил лагерь империализма в его борьбе против Советской республики. Американские империалисты воспользовались расформированием русских частей на французском и салоникском фронтах и настойчиво стали предлагать русским офицерам подписать двухгодичный контракт, чтобы «отправиться в Россию в качестве представителя какой-либо американской фирмы» [2]. Усиленно готовясь к интервенции против Советской России, американские империалисты спешно готовили кадры шпионов и диверсантов из числа русских белогвардейских офицеров. Действовавшее во Франции американское «Христианское общество молодых людей» (УМСА), которое финансировал и которым руководил Морган, «предоставляло возможность» завербованным отправиться в США для получения «высшего образования», т. е. для прохождения специальной шпионской подготовки.

      Ядро «русского легиона» составили контрреволюционные офицеры, бежавшие из России после Февральской революции, остальная же масса его состояла из насильно набранных, обманутых, подкупленных или просто темных и несознательных солдат. Когда этим же солдатам стало известно о заключении Советской Россией Брестского мира, они решительно отказались участвовать в военных действиях. Нам удалось обнаружить среди архивных материалов чрезвычайно интересные документы, рассказывающие о героических действиях русских солдат.

      За 2 часа до посадки в автомобили 1-го батальона «русского легиона», который, находясь в составе Марокканской дивизии, должен был принять вместе с ней участие в операции на фронте в районе Суассона, младший унтер-офицер Ушаков и старший унтер-офицер Сабуров, обращаясь к солдатам своего батальона, заявили, что они категорически отказываются отправиться на фронт, и призвали остальных последовал их примеру. Их призыв встретил поддержку. По приказу подполковника Лагарда, командующего 8-м Зуавским пехотным полком, к которому был прикомандирован 1-й батальон «русского легиона», Ушаков и Сабуров были без суда расстреляны. Арестованные одновременно с ним еще 48 человек понесли тяжелые наказания, при этом 15 из них были разжалованы начальником 1-й Марокканской дивизии генералом Доган из унтер-офицеров в рядовые. Все 48 человек были отправлены в дисциплинарный взвод на каторжные тыловые работы [3]. /100/

      1. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
      2. См. Л. 3ак. Разгром интервенции Антанты на Юге России (1918—1919 гг.). Кандидатская диссертация, защищенная в МГУ, 1949, стр. 36.
      3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 78, л. 96.

      Эти события, произошедшие в апреле 1918 г., не были единичным фактом. 13 мая произошло восстание в 4-м батальоне «русского легиона». Ссылаясь на заключение Советской Россией Брестского мира, восставшие заявили, что они не желают больше находиться в составе французских вооруженных сил. Волнения происходили и в других батальонах.

      Петэн немедленно сообщил французскому военному министру свое мнение о необходимости расформировать русские батальоны. «Не желавших служить до конца войны», — так называло французское правительство русских солдат, отказавшихся сражаться, — отправляли на тяжелые тыловые работы. Вместо 4 батальонов летом 1918 г. на французском фронте остался лишь один «батальон позора».

      Французские империалисты превратили русских солдат в белых рабов. На тыловых работах русские солдаты продолжали сопротивление. Французские власти, их пособники Лохвицкий и др. жестокого расправлялись с русскими солдатами. Отказавшиеся выйти на работу солдаты Андрей Лабутин и Никифор Салдинин были отправлены в Африку [1]. За самовольное оставление работ младшие унтер-офицеры Власов, Кожевников, ефрейтор Бесфамильный, рядовые Арадцев, Овсянников, Несоленый и Бенедиктов были арестованы на 30 суток каждый [2]. Таких примеров можно привести множество. Нередко дело оканчивалось расстрелом. Аресты же, отправка на каторжные работы в Африку были обычными методами расправы французских властей с непокорными русскими солдатами.

      Отметим, что французским правительством были определены во вторую категорию и отправлены на тыловые работы также все уволенные со службы по ранениям и болезням, за исключением безруких и безногих.

      Изнурительный труд, голод и болезни буквально косили русских солдат не только в Африке, но и во Франции.

      В нашем распоряжении имеются 58 номеров газеты «Русский солдат-гражданин во Франции» за 1918 г. [3]. В этом далеко не полном комплекте насчитывается 61 некролог. Причины смерти — воспаление легких, дизентерия, грипп и другие болезни. Нужно иметь в виду, что в газете, конечно, фиксировались не все случаи смерти. Не всегда представлялась возможность публиковать некролог, да и не всегда это было в интересах хозяев этой продажной газетки, издававшейся Бурцевым на французские и американские деньги [4]. И тем не менее, даже то, что публиковалось в ней, служит суровым обвинением французской реакции, преднамеренно погубившей сотни и тысячи русских солдат.

      Французской и американской реакции и подкармливавшимся у нее изменникам русскою народа не удалось отравить ядом антисоветской пропаганды русских солдат. Они верили большевистской партии и ее великим вождям В. И. Ленину и И. В. Сталину. Они ждали и верили, что советское правительство вырвет их из плена, и они смогут возвра-/101/

      1. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 193.
      2. Там же, л. 194.
      3. №№ 135, 148, 154, 156, 158, 164, 167, 169, 171, 176, 186, 188, 189, 191, 201, 203—207, 210, 214, 2118, 222 223, 243, 244, 248, 260, 272, 281, 286, 293, 296, 298, 300, 302, 304, 305, 307—316, 318, 319, 322, 324—327, 330, 332.
      4. В связи с материальными затруднениями с февраля 1918 г. эта газетка стала издаваться не только на французские, но и на американские деньги. Американское «Христианское общество молодых людей» не жалело средств на антисоветскую пропаганду среди русских войск во Франции, надеясь превратить их в слепое орудие империалистической реакции.

      -титься на родину, где свергнуто иго империализма и создано первое в мире государство рабочих и крестьян.

      Французское правительство пыталось самыми жестокими средствами сломить сопротивление русских солдат. Об этом свидетельствовали переполненные тюрьмы на островке Экс, в Марселе, Лавале, Бресте, Бордо, Ренне, Невере, Клермон-Ферране. Об этом свидетельствовали рассеянные по всей Франции многочисленные рабочие роты, в которых голодные, лишенные врачебной помощи русские солдаты, имея своим единственным жилищем сараи и сырые подвалы, принуждены были выполнять превышавшую человеческую силу работу под угрозой самых жестоких наказаний, вплоть до отправки на французскую военную каторгу в Северной Африке. Но к каким бы жестоким средствам ни прибегали французские империалисты, им все же не удалось сломить русских людей. Наши соотечественники на французской территории, как это отмечало советское правительство, «остались верными своему долгу по отношению к русскому народному правительству и солидаризировались со своими братьями в России» [1].

      Русские солдаты при первой возможности совершали побеги из Африки и Франции, добираясь разными путями на родину. Солдаты одной группы, раненые во время артиллерийского обстрела лагеря Ля-Куртин, были помещены тюремной администрацией (в один из лазаретов в Бордо, откуда они совершили побег. Их поймали и отправили в Африку, откуда они снова бежали во Францию, а затем в Швейцарию. Из Швейцарии они отправились в конце июня 1918 г. через Германию в Петроград. В Петрограде они встретили отеческую заботу и получили возможность вернуться домой. Эти солдаты принимали участие в подавлении левоэсеровского мятежа, вспыхнувшего б июля [2]. Затем по прибытии в Москву они были тепло встречены на вокзале, а члены солдатских комитетов Макаров, Оченин, Власов и Карев были доставлены на автомобиле в Кремль, где их принял В. И. Ленин [3].

      В ноябре 1918 г. из Швейцарии (через Германию) в Москву прибыла новая группа русских солдат, бежавших из Франции [4].

      Еще до прибытия обеих групп русских солдат, бежавших из Франции в первой половине мая 1918 г., вместе с партией безруких, безногих и слепых инвалидов в Москву приехала делегация русского отряда, находившегося во Франции [5]. Она информировала советское правительство о том «невыразимо ужасающем положении», в каком находились русские солдаты во Франции. Выступления делегации в центральной печати ознакомили советский народ с фактами возмутительных издевательств, которым подвергались русские солдаты — пленники французских империалистов.

      С первых же дней своего существования советское правительство стало добиваться возвращения на родину всех русских войск, отправленных в свое время на французский и салоникский фронты царским, а затем Временным правительствами.

      На V Всероссийском съезде Советов 4 июля 1918 г. Я. М. Свердлов предложил послать приветствие русским солдатам, находившимся во /102/

      1. «Правда» от 10 апреля 1919 г.
      2. «Красная Армия» от 10 июля 1918 г.
      3. Кярев. Указ. соч., стр. 152—153.
      4. «Вечерние Известия Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов» от 28 ноября 1918 г.
      5. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.

      Франции [1]. Советское правительство обращалось к Франции с настоятельными и повторными требованиями возвращения русских войск на родину. Но французское правительство каждый раз отделывалось неопределенными обещаниями.

      После заключения перемирия на французском фронте остатки «русского легиона» были в конце декабря 1918 г. отправлены в глубь Франции якобы для демобилизации. Однако в Марселе легионеров посадили на пароход и обманным путем отправили в «неизвестном направлении». Только в открытом море они узнали, что их везут к Деникину. Тогда солдаты «взбунтовались». Их можно было заставить выступить против немцев, но они решительно отказывались сражаться против советской власти. Пароход повернули обратно, и «бунтовщиков» усмирили; 150 солдат было арестовано. Под угрозой расстрела все же удалось принудить часть легионеров отправиться к белогвардейцам [2]. В марте 1919 г., когда в марсельском порту вновь началась погрузка русских солдат для отправки к Деникину, рабочие Марселя в знак протеста забастовали, и французское правительство вынуждено было отложить погрузку под мнимым предлогом «порчи машин» [3].

      Великая Октябрьская социалистическая революция нашла мощный отклик среди французского народа и оказала огромное влияние на развитие революционного движения во Франции. На многолюдных собраниях и массовых митингах французский пролетариат приветствовал Советскую республику и громом аплодисментов встречал упоминаемое в речах имя великого Ленина. Французские рабочие, солдаты, моряки, лучшие представители интеллигенции выступали в защиту Советской России. В частности, они протестовали против попыток французских империалистов использовать русских солдат во Франции для борьбы с Советской республикой. Марсель Кашей от имени французского пролетариата настаивал на удовлетворении требования находившихся во Франции русских солдат об отправке их в Советскую Россию.

      Благодаря огромным усилиям советского правительства русских солдат удалось вырвать из когтей французских империалистов и вернуть на родину. Те же солдаты, кою обманом и грубой силой французские реакционеры отправляли к белогвардейским генералам, при первом удобном случае переходили на сторону Красной Армии.

      Только Великая Октябрьская социалистическая революция, положившая конец полуколониальной зависимости России, открыла реальную возможность возвращения на родину русских солдат, фактически проданных французским империалистам царизмом и Временным правительством. «...Советское правительство, — писал товарищ Сталин, — есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несёт с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну» [4].

      Чувством горячей благодарности советскому правительству и большевистской партии были проникнуты выступления возвратившихся на родину русских солдат, которые заняли свое место в рядах защитников завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции и строителей социализма. /103/

      1. Стенограф, отчет V Всероссийского съезда Советов, 1913, стр. 13.
      2. «Коммунистический Интернационал», 1919, №2, стр. 255—256.
      3. Л. 3ак. Указ. соч., стр. 336.
      4. И.В. Сталин. Соч., т. 4, стр. 284—285.

      Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.
    • Бовыкин В.И. Русско-французские противоречия на Балканах и Ближнем Востоке накануне Первой мировой войны // Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.
      Автор: Военкомуезд
      РУССКО-ФРАНЦУЗСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ НА БАЛКАНАХ И БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

      В.И. Бовыкин

      Изучение русско-французских противоречий на Балканах и на Ближнем Востоке накануне первой мировой войны представляет интерес с двух точек зрения. Во-первых, оно дает возможность вскрыть действительный характер взаимоотношений двух империалистических союзников — России и Франции. Это тем более необходимо, что в последнее время некоторые советские историки, прославляя «традиционную русско-французскую дружбу», как одну из важнейших гарантий «безопасности Франции перед лицом угрозы со стороны германского империализма» [1], по существу забывают об империалистическом характере союза между буржуазной Францией и царской Россией. Во-вторых, исследование русско-французских отношений на Ближнем Востоке очень важно для выяснения истории подготовки первой мировой войны великими державами, в частности для выявления роли России.

      В советской исторической науке ближневосточная политика царской России в годы, предшествовавшие первой мировой войне, изучена слабо. Что же касается буржуазной исторической зарубежной, в частности французской, литературы, то освещение в ней этого вопроса представляет собой один из наиболее характерных примеров искажения исторической правды с целью оправдания политики своей страны.

      Многие зарубежные историки главное внимание в своем анализе происхождения первой мировой войны уделяют русско-германским и русско-австрийским противоречиям, рассматривая политику царской России на Ближнем Востоке как одну из главных причин войны. При этом обычно преподносится следующая схема: стремясь к захвату проливов, царская Россия в целях укрепления своих позиций на Ближнем Востоке создала Балканский союз; создание Балканского союза повлекло за собой балканские войны 1912—1913 гг.; балканские войны послужили прологом к мировой войне; обострение русско-германских и русско-австрийских противоречий на Ближнем Востоке в 1913—1914 гг. сделало войну неизбежной; что же касается Англии и Франции, то они оказались втянутыми в войну вследствие своих обязательств по отношению к России.

      Родоначальником этой доктрины можно считать Пуанкаре. Именно ему принадлежит утверждение о том, что Франция и Англия ничего не знали о подготовке Балканского союза и были поставлены Россией перед /84/

      1. Ю. В. Борисов. Уроки истории Франции и современность, М., 1955, стр. 3—4. См. также его же. Русско-французские отношения после Франкфуртского мира, М., 1951; В. М. Хвостов. Франко-русский союз и его историческое значение, М., 1955.

      совершившимся фактом. По словам Пуанкаре, Россия своей агрессивной политикой на Ближнем Востоке все время грозила втянуть Францию в конфликт с германо-австрийским блоком, вследствие чего все усилия французской дипломатии были направлены на то, чтобы сдержать Россию и не допустить русско-германского конфликта; однако эти усилия не увенчались успехом [2].

      С «легкой руки» Пуанкаре миф о том, что Россия втянула Францию и Англию в мировую войну, стал очень популярен в западноевропейской историографии. Пожалуй, наиболее ярко он выражен в работе французского историка Мишона, посвященной истории франко-русского союза [3]. Для Мишона союз Франции с Россией это «одна из самых темных страниц ее истории». Говоря о значении франко-русского союза, он пишет: «... "Изоляция" из которой он будто бы вывел нашу страну, была гораздо менее опасна..., чем риск быть втянутой в войну, совершенно чуждую ее жизненным интересам» [4]. Французские империалисты ни в чем не виноваты, ибо они не были заинтересованы в войне; Франция оказалась вовлечена в войну лишь по вине царской России — вот суть концепции Мишона. Для большей убедительности своих доводов Мишон выдвигает тезис о якобы подчиненности французской дипломатии русскому Министерству иностранных дел накануне войны.

      Французские историки Дебидур [5] и Ренувен [6], отмечая, что главными виновниками войны являлись центральные державы и особенно Германия, подчеркивают при этом, что основным противником Германии была Россия. Боснийский кризис, по мнению Ренувена, «был более показателен для будущего, чем кризис марокканский» [7], ибо именно он вскрыл основные противоречия, из-за которых через несколько лет разразилась мировая война.

      Подобных же взглядов придерживаются американец Фей [8], английские историки Гуч [9], Ленджер [10] и Хелмрайх [11].

      Выдвигая на первый план русско-германские и русско-австрийские противоречия на Ближнем Востоке, указанные историки затушевывают тем самым первостепенное значение англо-германских и франко-германских противоречий в происхождении первой мировой войны. Рассматривая в качестве главной причины войны стремление правящих кругов России к захвату проливов, эти историки, вольно или невольно выгораживают правящие круги Франции и Англии, снимают с них ответственность за возникновение первой мировой войны.

      Объективное изучение русско-французских противоречий на Балканах и Ближнем Востоке в 1912—1914 гг. полностью опровергает изложенные версии. /85/

      2. См. Р. Пуанкаре. Происхождение мировой войны, М., 1927; R. Р о i n с а r e. Au service de la France, tt. I—II, Paris, 1926—1927.
      3. G. Mi chon. L’alliance franco-russe (1891—1917), Paris, 1927.
      4. Там же, стр. 305—306.
      5. A. Debidour. Histoire diplomatique de I’Europe depuis le congres de Berlin jusqu’a nos jours (1878—1916), Paris, 1926.
      6. P. Renouvin. La crise europeenne de la grande guerre (1904—1918), Paris, 1934.
      7. Там же, стр. 181.
      8. С. Фей. Происхождение мировой войны, М., 1934.
      9. Г. П. Гуч. История современной Европы, М.—Л., 1925.
      10. W. Lange г. Russia, the straits question and the origins of the Balkan League 1908—1912. — «The Political Science Quarterly» IX, 1928, 43, стр. 321—363.
      11. E. Helmereich. The diplomacy of the Balkan wars 1912—1913, Cambridge, 1938.

      *    *    *
      В 1912 г. на Балканах разразились события, послужившие прологом к первой мировом войне. Балканы недаром назывались «пороховым погребом Европы». Политическая обстановка на Балканах издавна представляла собой чрезвычайно сложный узел противоречий, в котором широкое народное национально-освободительное движение самым тесным образом переплеталось, с одной стороны, с захватническими стремлениями правящих кругов балканских государств, а с другой, — с ожесточенным соперничеством империалистических держав (Германии, Англии, Франции, Австро-Венгрии и России) за преобладание на Балканах.

      «...Буржуазия угнетенных наций, — указывал В. И. Ленин, — постоянно превращает лозунги национального освобождения в обман рабочих: во внутренней политике она использует эти лозунги для реакционных соглашений с буржуазией господствующих наций...; во внешней политике она старается заключать сделки с одной из соперничающих империалистических держав ради осуществления своих грабительских целей (политика мелких государств на Балканах и т. п.)» [12].

      Такая политика национальной буржуазии балканских государств создавала благоприятные условия для вмешательства во внутренние дела этих государств со стороны великих держав, стремившихся использовать национальные и политические, противоречия на Балканах в своих империалистических интересах.

      Огромное экономическое и стратегическое значение Балканского полуострова обусловливало особую остроту борьбы, которая велась между империалистическими державами за господство на Балканах. В результате вмешательства крупных империалистических держав в дела балканских государств частные конфликты на Балканах начинают приобретать большое международное значение.

      Особенно обострилась обстановка на Балканах в 1912 г. Итало-турецкая война 1911 —1912 гг., в которой Турция потерпела жестокое поражение, вызвала новый подъем национально-освободительного движения балканских народов, стремившихся сбросить с себя турецкое иго. В этих условиях правящие крути Болгарии, Сербии, Черногории и Греции пошли на создание военно-политического союза, вошедшего в историю под названием Балканского союза, для совместной борьбы против Турции ради отторжения ее европейских владений. Активное участие в создании Балканского союза приняла царская Россия.

      В отличие от других великих держав Европы — Англии, Франции, Германии и Австро-Венгрии, -Россия не имела сколько-нибудь значительных экономических интересов на Балканах. Слабый русский капитализм не мог здесь конкурировать со своими более сильными империалистическими соперниками. И хотя русская дипломатия проявляла большую активность на Балканах, главным объектом империалистической политики царской России в этом районе были не Балканы, а черноморские проливы. Экспансия на Балканы являлась для царизма одним из средств овладения проливами.

      Вопрос о проливах был центральным, определяющим вопросом ближневосточной политики царской России. Это объясняется прежде всего огромной стратегической ролью проливов. Кроме того, накануне первой /86/

      12. В. И. Ленин. Соч., т. 22. стр. 137.

      мировой войны заметно возросло значение проливов для России в экономическом отношении. «Морской путь через проливы является для нас важнейшей торговой артерией»,— писал вице-директор канцелярии МИД России Н. Д. Пазили в памятной записке «О целях наших на проливах» [13]. По подсчетам Пазилн, в среднем за десятилетие с 1903 по 1912 г. вывоз через Босфор и Дарданеллы составил 37% всего вывоза России [14]. Особенно большую роль играли проливы в русском хлебном экспорте. Накануне первой мировой воины от 60 до 70% всего хлебного экспорта шло через проливы. При этом вывоз пшеницы и ржи через проливы колебался между 75 и 80% [15].

      Развитие русской экономики в годы предвоенного промышленного подъема вызвало значительное повышение интереса помещичьих и торгово-промышленных кругов России к ближневосточным рынкам. Об этом свидетельствует хотя бы выход в 1910—1914 гг. большого количества литературы по вопросам внешней торговли России на Ближнем Востоке [16].

      В октябре 1908 г. текстильными фабрикантами была направлена в Константинополь специальная комиссия для изучения местного рынка. В комиссию вошли представители московских фирм Цинделя, Коновалова, Рябушинского, Лобзина, Грязнова, Покровской мануфактуры и Одесской мануфактуры Кабляревского [17].

      В начале 1910 г. промышленники Донбасса организовали плавучую выставку товаров, которая была показана в ряде портов Ближнего Востока. В выставке приняли участие 160 торгово-промышленных фирм, представлявших самые различные отрасли народного хозяйства [18].

      В мае 1910 г. в Москве состоялся всероссийский съезд представителей торговли и промышленности по вопросу о мерах к развитию торговых отношений с Ближним Востоком. На съезде были заслушаны и обсуждены доклады представителя Совета съездов горнопромышленников юга России Дитмара «О возможности экспорта продуктов горной и горнозаводской промышленности на рынки Ближнего Востока», представителя Русского общества пароходства и торговли Руммеля «О торговом флоте в России и его задачах», представителя бакинских нефтепромышленников Паппе о возможности экспорта нефти и нефтепродуктов на Ближний Восток, а также ряд докладов о вывозе на ближневосточные рынки сельскохозяйственных товаров [19]. В октябре 1910 г. состоялся первый южно-русский торгово-промышленный съезд, который также был посвящен о вопросам /87/

      13. «Константинополь и проливы», т. I, М., 1925, стр. 156.
      14. Там же, стр. 157.
      15. «Обзоры внешней торговли России по европейской к азиатской границам за 1907—1913 годы», табл. IV.
      16. С. М. Соколовский. Экономические интересы России на Ближнем Востоке (экспорт русских товаров, его прошлое и будущее), 1910; М. В. Довнар-Запольский. Очередные задачи русского экспорта, 1912; В. И. Денисов. Современное положение русской торговли, 1913; С. Петров. Русский экспорт на Ближнем Востоке. СПб, 1913; П. Шейнов. Торговый обмен между Россией и Турцией, 1913; М В. Довнар-Запольский. Русский экспорт и мировой рынок. 1914; Л. К. Перетц. Торговые интересы России и Турции, СПб., 1914, и др.
      17. Г. Ф. Зотова. Вопрос о проливах во внешней политике царской России накануне первой мировой войны (1907—1914) (дипломная работа, истфак МТУ. 1955), стр. 24. Г. Ф. Зотовой был изучен фонд московского биржевого комитета (№ 143) п Московском областном государственном историческом архиве.
      18. Там же. стр. 25.

      развития торговых связей с Ближним Востоком [20]. Этими же вопросам занималось и специальное совещание, созванное в конце 1911 г. при Министерстве торговли и промышленности. По решению совещания, в 1912 г была снаряжена особая экспедиция для изучения рынков Ближнего Востока [21].

      В 1909 г. в Константинополе было открыто отделение Русского для внешней торговли банка. Русские торгово-промышленные круги придавали этому факту большое значение. «Русский банк,— говорилось в отчете экспедиции Министерства торговли и промышленности, должен явиться авангардом русского экспорта на Ближнем Востоке и могущественным, необходимым условием его дальнейшего развития» [22].

      Рост русского хлебного экспорта через проливы и повышение интереса русской торгово-промышленной буржуазии к ближневосточным рынкам, с одной стороны, и огромное стратегическое значение проливов, с другой, — все это обусловливало ту активную позицию, которую занимала царская дипломатия в вопросе о проливах.

      В международной же обстановке кануна первой мировой войны, характеризовавшейся предельной активизацией борьбы империалистических держав за колонии и, в частности, за «оттоманское наследство», вопрос о проливах приобрел особую остроту.

      Решение этого вопроса в конечном счете зависело от исхода той ожесточенной борьбы за господство на Ближнем Востоке, которая развернулась между великими державами в предвоенные годы.

      Важнейшими участниками этой борьбы были Англия и Германия. Английские правящие круги имели давнишние интересы на Ближнем Востоке. Однако в конце XIX — начало XX в. у них появился опасный соперник в лице молодого германского империализма. Опираясь на полученную в 1898 г. немецким банком концессию на строительство Багдадской железной дороги, германский империализм начал активное проникновение на Ближний Восток, причем накануне первой мировой войны ему удалось добиться преобладающего влияния в Турции.

      Поражения Турции, понесенные ею в итало-турецкой войне 1911 — 1912 гг., побудили правящие круги царской России серьезно задуматься над возможностью полного краха Оттоманской империи и в связи с этим перехода проливов в руки какого-либо другого государства. Отмечая значительный материальный ущерб, понесенный Россией в результате закрытия Турцией проливов во время итало-турецкой и первой балканской войн, министр иностранных дел Сазонов в докладе Николаю II от 23 ноября 1912 г. писал: «Если теперь осложнения Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удавалось добиваться сокращения времени закрытия проливов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции проливами будет обладать государство, способное оказать сопротивление требованиям России» [23].

      С точки зрения правящих кругов России единственным способом действительного решения вопроса о проливах в этих условиях могла быть /88/

      20. См. «Труды I южно-русского торгово-промышленного съезда в Одессе», т. I, Одесса, 1910; т. II, Одесса, 1911.
      21. В. К- Лисенко. Ближний Восток как рынок сбыта русских товаров, СПб., 1913 (Отчет о деятельности организованной Министерством торговли и промышленности экспедиции для изучения рынков Ближнего Востока).
      22. Там же, стр. 25.
      23. А. М. Зайончковский. Подготовка России к мировой войне в международном отношении, Л., 1926, стр. 394.

      аннексия Константинополя и проливов. Однако боснийский кризис и демарш Чарыкова показали, что даже попытки изменения режима проливов, не говоря уж об их захвате, со стороны России встречают самое резкое противодействие не только Германии и Австро-Венгрии, но прежде всего союзников России по Антанте — Англии и Франции. Правящие круги Англии сами лелеяли мечты о захвате зоны проливов и некоторых других областей Оттоманской империи. Что же касается Франции, то она являлась главным кредитором Турции. Ее капиталовложения в этой стране перед мировой войной превышали 3 млрд. франков; 62,9% всей суммы турецкого долга падали на долю Франции [24]. Французские империалисты, так же как и английские, стремились не только еще более усилить свои экономические позиции в Турции, но и захватить со временем ряд принадлежавших ей территорий (Сирию, Палестину, Александретту и т.п.). До тех пор, пока этот захват не был в достаточной степени подготовлен, французская дипломатия самым категорическим образом выступала против пересмотра вопроса о проливах, опасаясь, что такой пересмотр может вызвать преждевременный развал Оттоманской империи. Кроме того, правящие круги Франции рассматривали возможную уступку в вопросе о проливах как своеобразную приманку, при помощи которой они намеревались добиться активного участия России в войне с Германией. «Когда России обеспечат обладание Константинополем, — писал Пуанкаре, — она несомненно, потеряет всякий интерес к войне с Германией» [25].

      Не видя возможности осуществить свои империалистические планы в отношении проливов в существующей международной обстановке, правящие круги царской России стремились укрепить свои позиции на Балканах, с тем чтобы, во-первых, создать себе благоприятные условия для захвата проливов на случай изменения международной обстановки, а во-вторых, не допустить захвата проливов каким-либо другим государством.

      Активно содействуя созданию Балканского союза, царская дипломатия надеялась использовать его в качестве инструмента для решения в свою пользу вопроса о проливах. Кроме того,-в Петербурге полагали, что Балканский союз будет играть роль барьера на пути германо-австрийской экспансии.

      Правящие круги Франции и Англии внимательно следили за деятельностью русской дипломатии на Балканах. Факты, которые содержатся в советской, английской и даже французской публикациях дипломатических документов [26], а также в воспоминаниях одного из инициаторов Балканского союза, бывшего председателя Совета министров Болгарии Гешова [27], полностью опровергают утверждение Пуанкаре о том, что Балканский союз был создан по секрету от Франции и Англии. На самом деле и французское, и английское правительства были прекрасно осведомлены о переговорах, которые велись между балканскими государствами с целью создания союза.

      Английский посланник в Софии Бакс-Айронсайд, который, по сообщению русского посланника в Белграде Гартвига, пользовался «необычайным доверием местных правительственных сфер» [28], регулярно /89/

      24. А. Д. Никонов. Вопрос о Константинополе и проливах во время первой мировой империалистической войны, М., 1948 (кандидатская диссертация).
      25. Р. Пуанкаре. Воспоминания, 1914—1918, стр. 340.
      26. «Международные отношения в эпоху империализма», сер. II (М. О.); «British-documents on the origins or the war», t. IX(BD); «Documents diplomatiques francais». 3-me serie (DDF).
      27. И. E. Гешов. Балканский союз. Пгр., 1915.
      23. М. О., сер. II, т. XX, ч. 1, № 37.

      информировал английское правительство о ходе переговоров между Болгарией и Сербией [29]. В день заключения сербо-болгарского договора Бакс-Айронсайд телеграммой сообщил в Лондон его краткое содержание [30]. Французская дипломатия также была в курсе переговоров, предшествовавших созданию Балканского союза.

      Как известно, председатель Совета министров и министр иностранных дел Болгарии Гешов впервые встретился с сербским премьером Миловановичем для обсуждения сербо-болгарского договора проездом из Франции, где он был на курорте в Виши. Согласно воспоминаниям Гешова, прежде чем покинуть Францию, он посетил Париж и 21 (8) октября 1911 г. имел там беседу с французским министром иностранных дел де Сельвом. В этой беседе Гешов упомянул, в частности, о наличии опасности для Болгарии со стороны Турции, причем де Сельв ответил, что он «допускает эту опасность» [31].

      В ноябре 1911 г. Париж посетил сербский король Петр. Сопровождавший его Милованович сразу же по приезде в Париж обсудил с де Сельвом вопрос «о возможном соглашении между Болгарией и Сербией», встретив при этом с его стороны «полное одобрение своего плана» [32]. После этого в Париже между Миловановичем и специально уполномоченными Гешовым болгарскими представителями Ризовым и Станновым продолжались переговоры о сербо-болгарском соглашении [33].

      Сообщая о впечатлениях, которые вынес Милованович «из бесед с французскими правительственными лицами по вопросам балканской политики», русский посланник в Белграде Гартвиг писал: «Сердечность парижского свидания, а равно проявление французами интереса к сербским делам превзошли ожидания сербов и внушили им уверенность, что в будущих весьма вероятных осложнениях на Ближнем Востоке они могут рассчитывать вполне на дружественную помощь союзницы России — Франции» [34].

      Французский морской министр Делькассе и посол Франции в Риме Баррер, по словам Гартвига, «уверяли Миловановича» в том, что «сербоболгарскому союзу Франция во всякое время готова оказать мощную поддержку» [35].

      Дальнейшие переговоры между Болгарией и Сербией, по всей вероятности, также не были секретом для правительства Франции. О них безусловно было известно французскому посланнику в Софии Морису Палеологу, который, как сообщал Извольский, «состоял в особенно интимных отношениях с королем Фердинандом» [36]. Правда, во французской публикации дипломатических документов мы не находим каких-либо сообщений из Софии о сербо-болгарских переговорах. Однако трудно предположить, чтобы болгарские правящие круги скрывали от Палеолога то, что они до мельчайших подробностей сообщали Баксу-Айронсайду. Обычно очень хорошо осведомленный русский посланник в Белграде Гартвиг в одном из своих донесений Сазонову писал: «Мне доподлинно известно, что как /90/

      29. BD, t. IX, р. 1, №№ 525, 543, 544, 555, 558.
      30. Там же, №559.
      31. И. Е. Гешов. Указ. соч., стр. 14.
      32. Там же, стр. 23.
      33. Там же.
      34. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 1, № 144 [Гарвиг — Нератову, от 3 декабря (20 ноября) 1911 г.].
      35. Там же.
      36. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 414 [письмо Извольского Сазонову от 1 февраля (19 января) 1912 г.].

      французский, так и английский посланники в Софии в достаточной степени знакомы с ходом сербо-болгарских переговоров» [37].

      По-видимому, отсутствие во французской публикации документов, касающихся сербо-болгарских переговоров, есть одна из попыток ее составителей скрыть некоторые стороны истории внешней политики Франции.

      Во французском Министерстве иностранных дел довольно подозрительно относились к ближневосточной политике России. Сочувствуя идее создания Балканского союза постольку, поскольку его можно было использовать в качестве барьера против продвижения германского империализма на Ближний Восток, правящие круги Франции вместе с тем весьма опасались, что Россия, имевшая огромное влияние на этот союз, воспользуется им для осуществления своих планов в отношении проливов.

      Французское правительство неоднократно выражало свое недовольство тем, что политика России на Ближнем Востоке, особенно по отношению к Турции, не всегда согласуется с французским правительством. Так, например, 13 марта (29 февраля) 1912 г. Пуанкаре, обратившись к Извольскому с вопросом о том, что означают военные приготовления России на Кавказе, заявил: «Правительство республики всегда понимало союз в том смысле, что Россия не будет предпринимать никакого важного шага без предварительного согласования с ним. Недостаточно того, чтобы вы нас предупреждали; необходимо, чтобы между нами была договоренность» [38].

      Стремясь не допустить использования Россией Балканского союза в своих интересах, французская дипломатия потратила немало усилий для того, чтобы поставить внешнюю политику России на Ближнем Востоке под свой контроль.

      Сразу же после своего прихода к власти Пуанкаре в одной из бесед с Извольским заявил ему, что ввиду «возможности осложнений на Балканском полуострове к началу весны» «необходимо заранее озаботиться о том, чтобы события не застали державы врасплох и что, со своей стороны, он готов во всякое время вступить в конфиденциальный обмен мыслей как с нами (т. е. с Россией. — В. Б.), так и с лондонским кабинетом о могущих возникнуть случайностях» [39].

      Вскоре этот «обмен мыслей» состоялся. 14/1 февраля 1912 г. Сазонов вручил французскому послу в Петербурге Ж. Луи памятную записку, в которой указывалось на желательность «договориться о точке зрения и образе действий, имея в виду следующие случаи:

      а) внутренний (правительственный) кризис в Турции;

      б) активное выступление Австрии (Санджак, Албания);

      в) вооруженный конфликт между Турцией и какой-либо балканской державой (Черногория, Греция, Болгария)» [40].

      Свой ответ на записку Сазонова Пуанкаре дал лишь после ее обсуждения французским правительством. Отметив в беседе с Извольским, что в случае возникновения на Ближнем Востоке каких-либо осложнений «французское правительство твердо намерено действовать в полном согласии со своей союзницей», он, однако, тут же заявил: «Но если дело дойдет до вопроса об объявлении войны, Франция должна будет сделать различие между такими событиями, которые затронули бы область суще-/91/

      37. Там же, т. XX, ч. 1, № 137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.].
      38. DDF, s. III, t. II, № 193; «Affaires balkaniques», t. I, № 16.
      39. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2. № 414.
      40. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 596; DDF, s. III, t. II, № 43; «Affaires balkaniques», t. II. № 12.

      ствующего между Россией и Францией союзного договора, и обстоятельствами, так сказать, местного, ближневосточного характера. В первом случае Франция несомненно и безусловно выполнит все лежащие на ней обязательства, во втором — французское правительство должно предвидеть, что оно не будет в состоянии получить от страны и парламента надлежащих полномочий для ведения войны» [41]. При этом Пуанкаре пояснил русскому послу, «что различие, установленное между событиями, затрагивающими область союза, и такими, которые имеют, так сказать, местный характер, в сущности не имеет, по его убеждению, практического значения; при нынешней системе европейских союзов и группировок весьма трудно представить себе такое событие на Ближнем Востоке, которое не затронуло бы общего равновесия Европы, а следовательно, и области франко-русского союза. Так, например, всякое вооруженное столкновение между Россией и Австро-Венгрией из-за балканских дел, несомненно, представит casus foederis между Австро-Венгрией и Германией, а это, в свою очередь, вызовет применение франко-русского союза» [42].

      Другими словами, недвусмысленно намекая на то, что России будет обеспечена поддержка Франции в войне против Австро-Венгрии, Пуанкаре в то же время давал понять, что в случае военного столкновения России с Турцией царскому правительству нельзя будет рассчитывать на помощь Франции.

      Между тем русская дипломатия добивалась благоприятной позиции Франции, имея в виду прежде всего именно столкновение России с Турцией. Не случайно в памятной записке Сазонова два вопроса из трех касались Турции. Поэтому ответ Пуанкаре вызвал у русского министра иностранных дел нескрываемое раздражение. Отвечая Извольскому, сделавшему попытку в одном из своих донесений объяснить «некоторую сухость» ответа Пуанкаре тем, что на его формулировке «несомненно отразился математический ум г. Пуанкаре» [43], Сазонов писал: «Указанные свойства мышления французского министра побуждают нас к некоторой осторожности при более обстоятельном определении возможных случайностей» [44].

      По мнению Сазонова, вследствие серьезных разногласий между Францией и Россией на Ближнем Востоке «трудно определенно оформить могущие произойти события и, дабы не связывать себя заранее какими-либо определенными обязательствами, необходимо пока ограничиться лишь обещанием при всякой случайности на Балканах... прежде всего сообщить друг другу взгляд свой на происшедшие обстоятельства и приложить все усилия к взаимному согласованию своего образа действий» [45].

      Таков был результат состоявшегося «обмена мыслями». Он заставил французскую дипломатию насторожиться. Не добившись установления своего контроля над ближневосточной политикой России, правящий круги Франции прибегли к другим мерам, направленным на то, чтобы парализовать усилия русской дипломатии на Балканах.

      В мае 1912 г. в парижской газете «Матэн» появилось переданное якобы из Белграда известие о состоявшемся между Болгарией и Сербией соглашении, «краткое очертание коего почти соответствовало действительности» [46]. Не успели последовать опровержения, как другая париж-/92/

      41. М. О., сер. И, т. XIX, ч. 2, № 699 (Извольский — Сазонову, от 28/15 марта 1912 г.)
      42. Там же.
      43. Там же.
      44. Там же, № 729 [Сазонов — Извольскому, от 4 апреля (22 марта) 1912 г.].
      45. Там же.
      46. Там же, т. XX, ч. 1, стр. 127.

      ская газета — «Тан» — опубликовала заявление, в котором, ссылаясь на своего обычно хорошо осведомленного корреспондента, утверждала, что «между Сербией и Болгарией приблизительно месяц тому назад подписан наступательный и оборонительный союз» [47].

      Сербское правительство, приняв меры к выявлению источника сообщения, опубликованного в «Матэн», обнаружило, что телеграмму в эту газету послал ее белградский корреспондент, сербский адвокат Милан Джорджиевич, который, как доносил из Белграда Гартвиг, «по-видимому, сознался, что оглашенное в парижской газете известие получено было им от здешнего французского посланника» [48]. Между тем Сазонов через Извольского специально предупреждал Пуанкаре, что «факт договора должен сохраняться в безусловной тайне» [49]. В этой связи надо отметить, что Пуанкаре в беседе с Извольским заявил по поводу сербо-болгарского соглашения, что «если настоящее соглашение приведет к возобновлению переговоров о болгарском займе, для успеха этой операции необходимо будет в той или иной форме ознакомить французские финансовые сферы и французскую публику с новым курсом болгарской политики» [50]. Это заявление дает все основания предполагать, что факт разглашения французским посланником в Белграде сведений о сербо-болгарском договоре не был случайной обмолвкой неопытного дипломата.

      Во время своего визита в Петербург в августе 1912 г. Пуанкаре вновь предпринял попытку связать ближневосточную политику России какими-либо обязательствами. Убеждая Сазонова не предпринимать никаких шагов на Ближнем Востоке без согласования с Францией, Пуанкаре ссылался на то, что «французское общественное мнение не позволит правительству республики решиться на военные действия из-за чисто балканских вопросов, если Германия останется безучастной и не вызовет по собственному почину применения casus foederis». В ответ на это Сазонов в свою очередь весьма твердо заявил: «Мы также не могли бы оправдать перед русским общественным мнением нашего активного участия в военных действиях, вызванных какими-нибудь внеевропейскими колониальными вопросами, до тех пор, пока жизненные интересы Франции в Европе останутся незатронутыми» [51]. В итоге Пуанкаре удалось добиться от Сазонова лишь устного обещания в случае каких-либо осложнений на Балканах «установить сообразно с обстоятельствами совместный образ действий для предотвращения дипломатическим путем дальнейшего обострения положения» [52]. Не желая связывать внешнюю политику России на Ближнем Востоке, русский министр иностранных дел воздержался от более конкретных обязательств.

      Переговоры с Францией по ближневосточным вопросам, имевшие место в 1912 г., в частности беседы Сазонова с Пуанкаре во время визита последнего в Петербурге, показали, что союзники царской России по Антанте не склонны содействовать обеспечению ее интересов на Ближнем Востоке. В таких условиях столкновение балканских государств с Турцией, не суля никаких выгод царской России, в то же время грозило весьма неприятными для нее осложнениями. Поэтому русская дипломатия начала принимать все меры к тому, чтобы предотвратить назревавший конфликт /93/

      47. Там же, стр. 146.
      48. Там же, №137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.].
      49. Там же, ч. 2, № 708 (Сазонов — Извольскому, от 30/17 марта 1912 г.).
      50. Там же, т. XIX, ч. 2, № 748, стр. 392 [Извольский — Сазонову, от 10 апреля (28 марта) 1912 г.].
      61. Там же, т. XX, ч. 2, стр. 32.
      62. Там же.

      между участниками Балканского союза и Турцией и оттянуть его до более благоприятной международной обстановки.

      Но эти усилия не принесли результата: 9 октября (26 сентября) 1912 г разразилась первая балканская война.

      *    *    *

      Начало военных действий между балканскими государствами и Турцией в тот момент, когда общая международная обстановка не благоприятствовала осуществлению внешнеполитических планов царизма на Ближнем Востоке, вызвала явное беспокойство среди руководителей русской внешней политики, тем более, что им была хорошо известна военная неподготовленность России.

      В письме к председателю Совета министров Коковцову от 23/10 октября 1912 г. Сазонов заявил, что основная задача русской дипломатии состоит в том, чтобы «отстоять интересы России при сохранении мира», отмечая при этом, что осуществление этой задачи окажется возможным лишь в том случае, если «дипломатические представления» России смогут быть «должным образом поддержаны нашими военными силами». Поэтому в своем письме он настаивал на срочном проведении мероприятий по усилению боевой готовности русской армии. Эти мероприятия, по мнению Сазонова, были необходимы прежде всего на случай возможных осложнений в отношениях России с Австро-Венгрией или с Турцией, в зависимости от того или иного исхода балканской войны. «Равным образом, — указывал Сазонов, — на реальную поддержку Франции и Англии мы, по всей вероятности, вправе рассчитывать лишь в той мере, в какой обе эти державы будут считаться со степенью нашей готовности к возможным рискам» [53].

      Получив письмо Сазонова, Коковцов довел его до сведения военного министра Сухомлинова. Вскоре, по представлению последнего, Совет министров принял специальное постановление «Об отпуске сверхсметных кредитов на усиление боевой готовности армии». «Чрезвычайно усложнившаяся, вследствие балканских событий, международно-политическая обстановка данного времени, — говорилось в постановлении, — требует безотлагательного осуществления некоторых мер по усилению боевой готовности нашей армии». С этой целью было решено: 1) отпустить 53 738 тыс. руб. «на расходы по усилению боевой готовности армии»; 2) «предоставить военному министру немедленно приступить к осуществлению мероприятий на общую сумму в 13 093 тыс. руб., предусмотренных по чрезвычайному отделу государственной росписи на 1913 год» [54].

      Уведомляя Извольского в письме от 23/10 октября 1912 г. о том, что «мы пришли к заключению о необходимости принять некоторые меры предварительного характера, которые не застали бы нас не подготовленными в военном отношении», Сазонов писал: «Нами руководила при этом мысль, что известная военная готовность наша послужила бы лучше всего именно целям мирного давления и успешного вмешательства России совместно с другими державами в видах прекращения войны». В том же письме Сазонов предлагал Извольскому предпринять шаги для «безотлагательного выяснения» «той конкретной программы, с которой мы могли /94/

      53. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 45—46.
      54. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 101(8), д. 63, лл. 144—158. Особый журнал Совета министров от 31 октября и 2 ноября 1912 г.

      бы выступить в качестве исходного основания для решения вопроса как о совместном вмешательстве, так и о ликвидации результатов войны» [55].

      В правящих кругах Франции известие о начале балканской войны было воспринято вполне спокойно. Пуанкаре, сообщал Извольский в письме от 24/11 октября 1912 г., «не только не страшится мысли о необходимости при известных обстоятельствах решиться на войну, но проявляет спокойную уверенность, что настоящая военно-политическая конъюнктура вполне благоприятна для держав Тройственного согласия и что державы эти имеют на своей стороне наибольшие шансы победы. Уверенность эта основана на подробно разработанных соображениях французского генерального штаба, который учитывает, между прочим, слабость положения Австрии, принужденной бороться на два фронта — с Россией и балканскими государствами». «Такое же суждение, — добавлял Извольский, — я слышал и от высших начальников французской армии» [56].

      Первая балканская война принесла много неожиданностей для великих держав, в том числе и для России.

      Войска союзников, нанеся туркам быстрое и сокрушительное поражение, захватили большую часть Европейской Турции. Болгарская армия неудержимо двигалась к Константинополю. Опасаясь в этой связи за судьбу проливов, Сазонов начал весьма поспешно, «дружески, но серьезно» советовать правительству Болгарин «понять настоятельную необходимость благоразумия и суметь остановиться в нужный момент». При этом он обещал «все возможные компенсации в области ли реформ или земельных присоедиений», но при условии, что эти компенсации «должны быть ограничены линией, проходящей от устья Марицы через Адрианополь к Черному морю» [57].

      Одновременно Сазонов стал добиваться активной поддержки Франции и Англии в деле примирения воюющих сторон. Телеграммой от 28/15 октября 1912 г. он предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство взяло на себя инициативу в деле предложения посредничества между Турцией и балканскими союзниками [58].

      В циркулярном письме от 31/18 октября 1912 г. Сазонов выразил мнение, что в основу посредничества могли бы быть положены: «1) незаинтересованность великих держав в территориальных приращениях и 2) принцип равновесия компенсаций между балканскими государствами на основе тех договоров, которые предшествовали их объединению», при условии, что «территория от Константинополя по линию, идущую из устья реки Марицы через Адрианополь к Черному морю, должна оставаться под реальным суверенитетом султана в обеспечение безопасности Константинополя и связанных с нею европейских и русских первостепенных интересов». При этом он писал: «Наши отношения с Францией и Англией побуждают нас рассчитывать на то, что первая своевременною инициативою, вторая своею поддержкою не преминут помочь нам в разрешении нынешнего столь серьезного кризиса без потрясения европейского мира» [59]. /95/

      55. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 47—48.
      56. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 179.
      57. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 19 (Сазонов — Неклюдову, от 31/18 октября 1912 г.).
      58. Там же, стр. 13—15.
      59. Там же, стр. 15—18. В публикации неправильно дан номер письма: 6782 вместо 678 (АВПР, ф. ПАN, д. 130, л. 78). См. также «Сборник дипломатических документов, касающихся событий на Балканском полуострове», СПб., 1914, № 36, где это» письмо опубликовано со значительными сокращениями и изменениями.

      Так как обсуждение основ посредничества грозило затянуться, а болгарские войска тем временем все ближе и ближе подходили к турецкой столице, русские послы в Париже и Лондоне, по поручению Сазонова обратились к правительствам Франции и Англии с просьбой дать Болгарии «дружеский совет» приостановить продвижение болгарской армии по направлению к Константинополю [60].

      Однако как Грей, так и Пуанкаре отклонили просьбу России [61]. Что же касается вопроса о посредничестве, то Пуанкаре в ответ на предложения Сазонова выдвинул свои четыре пункта условий посредничества: «1) Державы коллективно обратятся к воюющим государствам, чтобы побудить их прекратить военные действия; 2) суверенитет его императорского величества султана останется неприкосновенным в пределах Константинополя и его окрестностей и 3) в остальных областях европейской Турции — национальное, политическое и административное status quo будет изменено для каждой страны особо и при условии справедливого равновесия интересов всех этих государств; 4) для достижения полного согласия в урегулировании всех этих вопросов представители держав не замедлят собраться на конференцию, куда также будут приглашены представители воюющих стран и Румынии» [62].

      Сазонов принял пункты, предложенные Пуанкаре. В разговоре с Ж. Луи, состоявшемся поздно вечером 1 ноября (19 октября) 1912 г., он лишь потребовал заменить термин «Константинополь и окрестности» как «слишком ограниченный» другим термином «Константинополь и его район», заявив при этом: «Вы знаете, что мы очень чувствительны в отношении Константинополя» [63].

      Сообщив 2 ноября (20 октября) 1912 г. в циркулярной телеграмме о принятии Россией пунктов Пуанкаре с указанным выше изменением [64], Сазонов в этот же день поручил русским послам в Париже и Лондоне сделать заявление о том, что, по мнению русского правительства, «вмешательство держав в войну может быть успешно только, если будет безотлагательно» [65]. Как сообщал Извольский в письме от 3 ноября (21 октября) 1912 г., Пуанкаре в ответ на настояния Сазонова заявил, что он «в общем вполне разделяет» взгляды русского министра иностранных дел и тоже «считает желательным безотлагательное вмешательство держав», однако, по его мнению, на это «имеется мало надежды вследствие положения, занятого Германией и Австрией» [66].

      3 ноября (21 октября) 1912 г. турецкое правительство обратилось к великим державам с просьбой о мирном посредничестве. Воспользовавшись просьбой Турции, царское правительство 4 ноября (22 октября) 1912 г. вновь подняло вопрос о посредничестве. Сазонов по телеграфу предписал Извольскому запросить Пуанкаре, «не признает ли он возможным предпринять соответствующую инициативу в Константинополе и пе-/96/

      60. R. Poincare. Au service de la France, t. II, стр. 296; DDF, s. III, t. IV, № 307.
      61. Там же.
      62. АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 366 [телеграмма Извольского Сазонову от 1 ноября (19 октября) 1912 г.]; DDF, s. II, t. IV, № 302 и «Affaires balkaniques», t. I, № 217 [телеграмма Пуанкаре послам в Петербурге и Лондоне от 1 ноября (19 октября) 1912 г.].
      63. DDF, s. III, t. IV. №311.
      64. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 91.
      65. «Материалы по истории франко-русских отношений за 1910—1914 гг.», М., 1922 (в дальнейшем цит.: «Материалы...»), стр. 293. См. также «Сборник дипломатических документов», № 40.
      «6 АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 382.

      ред державами» [67]. В другой телеграмме русскому послу в Париже, отправленной в тот же день, Сазонов, констатируя, что удержать балканских союзников от занятия Константинополя можно только «единодушным заявлением держав балканским государствам теперь же» и что поэтому было бы «крайне желательным безотлагательное обращение Франции к державам с предложением в этом смысле», писал: «Благоволите сообщить г. Пуанкаре для личного доверительного его сведения, что занятие союзниками Константинополя могло бы вынудить одновременное появление в турецкой столице всего нашего Черноморского флота. Во избежание сопряженной с этой мерой опасности общеевропейских осложнений было бы важно, чтобы Франция исчерпала все средства должного воздействия в Берлине и Вене для принятия указанного предложения» [68].

      Вместе с тем царское правительство пошло на удовлетворение французских требований в отношении Адрианополя. Вечером 4 ноября (22 октября) 1912 г. Сазонов сообщил Ж. Луи, что на секретном совещании, в котором, кроме Сазонова, приняли участие Коковцов, морской министр Григорович и начальник генерального штаба Жилинский, было признано возможным отдать Адрианополь болгарам [69].

      Поражение турецкой армии под Чорлу 6 ноября (24 октября) 1912 г. и отход ее на линию так называемых Чаталджинских позиций вызвали настоящую панику в русских правительственных сферах. В 1 час 30 мин. ночи с 7 на 8 ноября (25 на 26 октября) Григорович срочно телеграфировал Николаю II, находившемуся в то время в Спале: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры, когда в этом наступит надобность, по требованию гофмейстера Гирса (посла России в Турции. — В. Б.). Мера эта вызывается желанием ускорить исполнение распоряжений, не ожидая сношений с Петербургом. Настоящий доклад представляю на обращенную ко мне просьбу министра иностранных дел, одобренную председателем Совета министров» [70]. В 10 час. 32 мин. утра 8 ноября (26 октября) Николай II телеграммой на имя морского министра ответил: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен» [71].

      Поясняя цели, которые преследовала бы посылка русского флота в Константинополь, Сазонов в своем докладе царю от 29/16 марта 1913 г.[72] писал: «Вызов эскадры мог бы обусловиться как необходимостью принять меры к ограждению мирного христианского населения Константинополя во время беспорядочного отступления турецкой армии, так и желательностью, чтобы в случае вступления болгарской армии в Константинополь, в водах Босфора находилась внушительная русская сила, способная своим присутствием оказать нужное давление для предотвращения таких /97/

      67. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 14.
      68. «Красный архив», 1926, т. 3 (16), стр. 21—22; «Livre noire», t. I, стр. 338—339, см. также DDF, s. III, t. IV, № 368; «Affaires balkaniques», t. I, № 234.
      69. DDF, s. III, t. IV, № 343.
      70. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 51.
      71. Там же.
      72. В тот момент в связи со взятием болгарами Адрианополя снова возникла угроза захвата Константинополя, и Сазонов просил о восстановлении права, предоставленного М. Н. Гирсу, телеграммой от 8 ноября (26 октября) 1912 г. См. об этом ниже.

      решений вопроса о Константинополе и проливах, кои были бы несовместимы с интересами России» [73].

      Наряду с посылкой флота царское правительство готовило также десантный отряд. В письме от 6/19 ноября 1912 г. военный министр Сухомлинов сообщал Коковцову, что на основании телеграммы русского посла в Константинополе Сазонов известил его письмом от 3/16 ноября 1912 г. о том, что «в случае ухода турецких войск» из Константинополя «и возникновения там беспорядков» «может наступить для России необходимость как державы, ближайшей к Константинополю, иметь наготове к немедленной посылке туда охранного отряда в 5000 человек». Сухомлинов доводил до сведения Коковцова, что им отданы для этого все необходимые распоряжения [74].

      Однако царское правительство не решилось на посылку русского черноморского флота в проливы без согласия Франции и Англии, которые самым решительным образом выступили против этой меры. Противодействуя посылке русского флота и десанта в Константинополь, правительства Франции и Англии в то же время фактически поощряли болгар к захвату турецкой столицы. Английский посол в Париже Берти в письме к английскому министру иностранных дел Грею от 7 ноября (25 октября) 1912 г., подчеркивая, что Пуанкаре отнюдь не желает быть на поводу у Сазонова и надеется на то, что Грей несколько охладит пыл руководителей внешней политики России, писал: «Русские не могут ожидать, чтобы большинство великих держав содействовало оставлению Константинополя в руках турок только для того, чтобы ждать момента, который Россия сочтет подходящим для того, чтобы самой захватить его» [75].

      Тайные попытки французской дипломатии воодушевить Болгарию на оккупацию турецкой столицы не остались секретом для Сазонова. «Не могу скрыть впечатления, телеграфировал он Извольскому 8 ноября (26 октября) 1912 г., — что Франция как будто поощряет союзников к занятию Константинополя» [76].

      7 ноября (25 октября) 1912 г. в ответ на угрозу России в случае захвата болгарскими войсками Константинополя прибегнуть к морской демонстрации в проливах, Грей предложил нейтрализовать проливы и превратить Константинополь в свободный порт под международным контролем [77]. Царское правительство, с полным основанием опасаясь, что в случае реализации предложения Грея преобладающее положение в проливах достанется отнюдь не России, попросило Францию предложить державам сделать заявление о своей незаинтересованности в вопросе о проливах. В ответ Пуанкаре потребовал, чтобы и Россия сделала подобное заявление. Не желая связывать себя в таком важном для него вопросе, царское правительство уклонилось от определенного ответа и заняло выжидательную позицию.

      Между тем болгарское наступление на Константинополь было приостановлено; на Чаталджинских позициях турецкие войска сумели задержать болгар. Непосредственная угроза захвата Константинополя миновала, и вопрос о проливах стал постепенно отходить на второй план. В центре внимания великих держав оказались новые события, а именно австро-сербские противоречия. /98/

      73. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 52.
      74. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 4.
      75. BD, LIX, р. 2, №156.
      76. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 111.
      77. Е. А. Адамов. Вопрос о проливах и Константинополе в международной политике в 1908—1917 гг. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 291.

      *    *    *

      Стремление Сербии добиться выхода к морю натолкнулось на сильное противодействие Австро-Венгрии. Сильная Сербия могла бы стать серьезным препятствием для осуществления захватнических планов Австро-Венгрии на Балканах. Поэтому Австро-Венгрия в союзе с Германией предприняла ряд мер с целью помешать Сербии получить выход к морю. Отношения между Австро-Венгрией и Сербией приобрели чрезвычайно напряженный характер. В связи с этим австрийское правительство приняло ряд мер военного характера. В октябре 1912 г. было задержано увольнение в запас очередного срока военнослужащих; под видом учебных сборов был произведен призыв дополнительного резерва для пополнения отдельных частей и т. д. В ноябре в строжайшей тайне началась мобилизация ряда корпусов против Сербии, и армия постепенно была доведена почти до состояния полной мобилизационной готовности.

      Обострение австро-сербских противоречий значительно усилило интерес французской дипломатии к положению на Балканах.

      Вопрос об отношении к австро-сербскому конфликту был впервые поднят Пуанкаре еще 4 ноября (22 октября) 1912 г. в беседе с Извольским. Согласно телеграмме Извольского, Пуанкаре заявил в этой беседе, что «его все более и более беспокоит положение, занятое Австрией, и возможность с ее стороны территориального захвата» [78]. В тот же день Пуанкаре вручил Извольскому собственноручную записку, в которой предлагал «уже теперь определить поведение совместно на случай, если бы Австрия попыталась реализовать свои стремления к территориальным приобретениям» [79].

      Комментируя предложение, содержавшееся в записке Пуанкаре, Извольский в письме к Сазонову от 7 ноября (25 октября) 1912 г. отмечал: «Предложение это было сделано по обсуждении вопроса французским Советом министров, и в нем выражается совершенно новый взгляд (подчеркнуто мной.— В. Б.) Франции на вопрос о территориальном расширении Австрии за счет Балканского полуострова. Тогда как до сих пор Франция заявляла нам, что местные, так сказать, чисто балканские события могут вызвать с ее стороны лишь дипломатические, а отнюдь не активные действия, ныне она как бы признает, что территориальный захват со стороны Австрии затрагивает общеевропейское равновесие и поэтому и собственные интересы Франции. Я не преминул заметить господину Пуанкаре,— продолжал Извольский, — что, предлагая обсудить совместно с нами и Англией способы предотвратить подобный захват, он этим самым ставит вопрос о практических последствиях предположенного им соглашения: из его ответа я мог заключить, что он вполне отдает себе отчет в том, что Франция может быть вовлечена на этой почве в военные действия... Господин Палеолог (директор политического департамента. — В. Б.) вполне признал, что предлагаемое соглашение может привести к тем или иным активным действиям» [80].

      На письмо Извольского Сазонов ответил очень осторожно. Указав на то, что «в настоящую минуту Австрия едва ли стремится к новым земельным приращениям в Европе», он вместе с тем подчеркнул желательность /99/

      78. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 387.
      79. «Материалы...», стр. 297; «Livre noire», t. 1, стр. 343; DDF, s. III, t, IV, № 346; «Affaires balkaniques», t. I, № 226.
      80. «Материалы...», стр. 296; «Livre noire», t. I, стр. 342.

      «получить уверенность, что в случае необходимого с нашей стороны вмешательства Франция не останется безучастной». «С другой стороны, — писал далее Сазонов, — так как, ввиду быстро меняющейся обстановки на Балканах, трудно предвидеть все могущие представиться случайности способные потребовать от нас тех или иных действий для обеспечения наших жизненных интересов, я считал бы необходимым тщательно избегать в наших переговорах с иностранными кабинетами всего, что впоследствии могло бы оказаться для нас стеснительным» [81].

      12 ноября (30 октября) 1912 г. Извольский вручил французскому министру иностранных дел ноту, составленную на основании письма Сазонова. В этой ноте, в частности, выражалось желание «знать позицию Франции и Англии, на случай если бы не удалось предупредить активного выступления Австрии» [82]. Но Пуанкаре уклонился от прямого ответа на заданный вопрос, сославшись на необходимость его обсуждения в Совете министров [83].

      Только 17/4 ноября 1912 г. французское правительство уведомило русского посла о своем решении. «Правительство республики, — говорилось в письме Пуанкаре на имя Извольского, — не определит своего образа действий до тех пор, пока императорское правительство не раскроет ему свои собственные намерения. Так как Россия наиболее заинтересована в данном вопросе, на нее и ложится ответственность взять на себя инициативу и сформулировать предложения» [84]. Таков был официальный ответ. Неофициально же Пуанкаре высказался более откровенно: «России должна принадлежать инициатива, — заявил он Извольскому, поясняя текст своего письма, — роль Франции — оказать ей наиболее действительную помощь». И добавил: «В сущности... все это сводится к тому, что если Россия будет воевать, Франция также вступит в войну, потому что мы знаем, что в этом вопросе за Австрией будет Германия» [85].

      В своих мемуарах Пуанкаре делает попытку доказать, что он якобы не давал подобных заверений, что французская дипломатия занимала в период австро-сербского конфликта примирительную позицию и все время придерживалась не только духа, но и буквы франко-русской военной конвенции [86]. Однако эти утверждения находятся в резком противоречии с фактами. Факты свидетельствуют о том, что французское правительство, которое в тот момент, когда над Константинополем висела угроза захвата болгарскими войсками, всемерно противодействовало вмешательству России в дела воюющих стран, в ноябре 1912 г. в связи с австро-сербским конфликтом сделало резкий поворот в своей политике и начало усиленно подталкивать Россию на выступление в защиту интересов Сербии против Австро-Венгрии, обещая при этом свою поддержку, вплоть до вступления в войну.

      Эта политика провоцирования России на войну с Австро-Венгрией (а следовательно, и с Германией, которая неминуемо должна была выступить в случае военного столкновения Австро-Венгрии и России) осуществлялась Францией при деятельной поддержке английской дипломатии. «Имею основания предполагать, — доносил в Петербург русский посланник в Софии Неклюдов, — что известная и влиятельная часть английского /100/

      81. «Материалы...», стр. 229; «Livre noire», t. I, стр, 344—345.
      82. DDF, s.III. t. IV, № 432.
      83. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 416.
      84. Там же, л. 427; DDF, s. III, t. IV, № 468.
      85. «Материалы...», стр. 300; «Lirve noire», t. I. стр. 346 (телеграмма Извольского Сазонову от 17/4 ноября 1912 г.).
      86. R. Poincare. Au service de la France, t. I, стр. 336—340.

      политического мира желала с прошлого года воспользоваться надвигавшимся балканским кризисом, дабы вызвать путем столкновения России с Австрией войну между двумя средне-европейскими державами и державами тройственного согласия, имея при этом главной и конечной целью истребление германского флота и разорение Германии» [87].

      Через несколько дней после своей беседы с Извольским по поводу ответа французского правительства на запрос Сазонова Пуанкаре вновь заявил Извольскому, что в случае каких-либо осложнений на почве австро-сербского конфликта французское правительство готово «оказать своей союзнице самую деятельную помощь». Однако, как вновь подчеркнул Пуанкаре, «инициатива должна принадлежать русскому правительству» [88].

      Побуждая Россию взять на себя инициативу активного выступления в защиту Сербии и обещая свою вооруженную поддержку, в случае если это выступление окончится военным столкновением России с германоавстрийским блоком, Франция вместе с тем стремилась добиться всемерной активизации военных приготовлений в России. Неоднократно обращая внимание царского правительства на активную подготовку вооруженных сил Австро-Венгрии к войне, французские дипломатические и военные круги настаивали на принятии Россией ответных мер.

      23/10 ноября 1912 г. Пуанкаре прочитал Извольскому телеграмму французского посла в Вене Дюмена, в которой, «отмечая крайне повышенное настроение в Вене», посол сообщал о том, что «Австрия мобилизует три корпуса в Галиции и уже кончила все свои военные приготовления в Сербии» [89].

      3 декабря (20 ноября) 1912 г. Извольский телеграфировал, что морской генеральный штаб Франции довел до сведения русского морского агента в Париже капитана I ранга Карпова о том, что Австрия мобилизовала свой флот [90]. Как сообщал в рапорте от 3 декабря (20 ноября) 1912 г. сам Карпов, начальник I отдела французского морского генерального штаба, сообщив ему о мобилизации австрийского флота, подчеркнул, что «французский флот всегда готов» [91].

      9 декабря (26 ноября) 1912 г. Пуанкаре в разговоре с Извольским, отметив, что, по сведениям военного министра Мильерана, «военные приготовления Австрии на русской границе значительно превосходят такие же приготовления России», заявил, что «это может отразиться невыгодным образом на военном положении Франции», так как Германия получит возможность выставить против Франции большое количество войска [92]. Вечером того же дня Пуанкаре отправил французскому послу в Петербурге Ж. Луи телеграмму, в которой говорилось: «Военный министр, обеспокоенный мобилизационными мерами, к которым приступила Австро-Венгрия, желает знать, принял ли русский генеральный штаб со своей стороны какие-либо меры предосторожности» [93].

      Ответная телеграмма Ж. Луи от 10 декабря (27 ноября) 1912 г., в которой он сообщал, что, «чем сильнее выражаются в Германии, чем актив-/101/

      87. АВПР, ф. ПА, д. 3700, л. 8.
      88. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 190 (письмо Извольского Сазонову от 21/8 ноября 1912 г.).
      89. Там же, д. 101, л. 442. Телеграмма Дюмена, о которой сообщает Извольский, опубликована в DDF, s. III, IV, № 530.
      90. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 464.
      91. ЦГАВМФ, ф. 418, оп. 429, 1912 г., д. 9713, лл. 29—30.
      92. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 484.
      98. DDF, s. III, t. V, № 22.

      нее действуют в Австрии, тем более спокойны становятся здесь» [99], вызвала резкое недовольство Франции. «Я нашел сегодня Пуанкаре в высшей степени встревоженным доходящими до него со всех сторон и из самых серьезных источников известиями об интенсивных военных приготовлениях Австрии и о предстоящем в самом близком времени активном выступлении ее против Сербии, — телеграфировал Извольский 11 декабря (28 ноября) 1912 г. По сказанным сведениям, вся кавалерия в Галиции и 2 корпуса в Боснии вполне мобилизованы, а в 10 корпусах все батальоны доведены до численности в 700 человек» [95].

      Русский военный агент в Париже полковник А. А. Игнатьев, сообщая в письме от 12 декабря (29 ноября) 1912 г. о своем разговоре с первым помощником начальника французского генерального штаба генералом Кастельно, писал: «Генерал Castelnau спросил меня, не имею ли я каких-либо сведений о военных приготовлениях в нашей армии, кои являлись бы естественным ответом на серьезные военные мероприятия Австро-Венгрии. При этом генерал стремился мне дать понять, что подобный вопрос не должен объясняться праздным любопытством, а исключительно желанием согласовать действия французской армии с нашими вероятными планами войны» [96]. Ответ Игнатьева, заявившего, что сведений «о каких-либо чрезвычайных мерах», принимаемых в России, «в данный момент» он не имеет [97], заметно обеспокоил французов. Военный министр Мильеран 12 декабря (29 ноября) 1912 г. поручил французскому военному агенту в Петербурге генералу Лагишу «вновь обратить внимание русского генерального штаба на важность приготовлений, к которым приступила Австрия, и запросить военного министра о том, каковы его намерения» [98]. Однако в Петербурге в Генеральном штабе французскому военному агенту ответили, что «не верят» в нападение Австрии на Россию, а нападение Австрии на Сербию «считают весьма мало вероятным», и что «даже в случае, если бы Австрия напала на Сербию, Россия не будет воевать». Военный министр в ответ на запрос генерала Лагиша заявил, что «он вполне убежден в сохранении мира и намерен выехать 23 декабря нового стиля в Германию и на юг Франции» [99].

      Сообщение Лагиша вызвало переполох во французском правительстве, у которого, как отмечал Игнатьев, была «твердая уверенность не уклониться от войны ни при каких обстоятельствах» [10]. «Пуанкаре и весь состав кабинета крайне озадачены и встревожены» сообщением Лагиша, телеграфировал Извольский 14/1 декабря 1912 г. [101] «Правительство сильно взволновано секретной телеграммой генерала Лагиша, сообщающего, со слов нашего генерального штаба, что мы не принимаем пока серьезных мер в ответ на мобилизацию австрийской армии», — доносил Игнатьев [102]. /102/

      94. «Affaires balkaniques», t. II, № 8.
      95. АВПР, ф, Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, лл. 492—493; ЦГВИА. ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 6 (копия этой телеграммы была препровождена Сазоновым Сухомлинову «для сведения»).
      96. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86 (с), л. 21.
      97. Там же.
      98. DDF, s. III, t. V, № 48.
      99. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 14 (телеграмма Извольского Сазонову от 14/1 декабря 1912 г.); DDF, s. III, t. V, № 61 и «Affaires balkaniques», t. II, № 14 (телеграмма Ж. Луи Пуанкаре от 14/1 декабря 1912 г.).
      100. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 15,
      101. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86(c), л. 14.
      102. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 10.

      Телеграмме Лагиша было придано настолько большое значение, что сразу же по ее получении, т. е. 14/1 декабря 1912 г., она была обсуждена на специально созванном заседании Совета министров Франции [103]. Какие решения были приняты на этом заседании, пока остается неизвестным. Но беседа, которая состоялась между Мильераном и Извольским в один из последующих дней, даст основания предполагать, что Франция не оставила надежды втянуть Россию в войну с германо-австрийским блоком на почве австро-сербского конфликта. В своем письме от 19/6 декабря 1912 г. Игнатьев об этой беседе сообщал следующее: «После обмена любезностями, разговоров по техническим военным вопросам французской армии Мильеран, как я и ожидал, затронул вопрос об «австрийских корпусах» и телеграмме Лагиша, причем он не скрыл своего внутреннего волнения, доходившего до раздражения в тех случаях, когда я отвечал или неопределенно, или успокоительно. Эта часть беседы была приблизительно такова:

      Мильеран: Какая же, по вашему, полковник, цель австрийской мобилизации?

      Я: Трудно предрешить этот вопрос, но несомненно, что австрийские приготовления против России носят пока оборонительный характер.

      Мильеран: Хорошо, но оккупацию Сербии Вы, следовательно, не считаете прямым вызовом на войну для вас?

      Я: На этот вопрос я не могу ответить, но знаю, что мы не желаем вызывать европейской войны и принимать меры, могущие произвести европейский пожар.

      Мильеран: Следовательно, вам придется предоставить Сербию ее участи. Это, конечно, дело ваше, но надо только знать, что это не по нашей вине; мы готовы; необходимо это учесть, что ... [104].

      А не можете, по крайней мере, мне объяснить, что вообще думают в России о Балканах?

      Я: Славянский вопрос остается близким нашему сердцу, но история выучила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлеченных идей.

      Мильеран: Но вы же, полковник, понимаете, что здесь вопрос не Албании, не сербов, не Дураццо, а гегемонии Австрии на всем Балканском полуострове?»

      Игнатьев ответил, что подобные вопросы внешней политики не входят в его компетенцию. Тогда Мильеран, подчеркнув, что он «видит залог успеха союзнических отношений в их абсолютной искренности», спросил: «Но вы все-таки кое-что да делаете по военной части?» [105].

      О причинах такого явного нажима со стороны французского правительства проговорился в разговоре с Игнатьевым первый помощник начальника генерального штаба генерал Кастельно. В одном из своих донесений Жилинскому Игнатьев писал: «Генерал Castelnau дважды мне повторил, что он не только считает лично себя готовым к войне, но даже желал бы ее. Последние слова надо понимать в том смысле, что /103/

      103. Там же, д. 86(c), л. 16.
      104. Пропуск в оригинале.
      105. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 17—19; см. изложение этого разговора: А. А. Игнатьев. Пятьдесят лет в строю, т. I, М., 1950, стр. 501—502; «История дипломатии», т. II, стр. 224—225; А. М. Зайончковский. Подготовка России к империалистической войне (планы войны), М., 1926, стр. 179—180; Н. П. Полетика. Возникновение мировой войны. М., 1935, стр. 265.

      для французов было бы наиболее выгодно, чтобы Германия начала свои военные приготовления против нас, имея французов как бы в тылу» [106].

      Провоцируя Россию на вооруженное столкновение с германо-австрийским блоком, Франция, в свою очередь, деятельно готовилась к войне.

      В письме от 4 декабря (21 ноября) 1912 г., отмечая, что французское правительство «остается в полной готовности поддержать нас против Австро-Германии не только дипломатическими средствами, но в случае нужды и силой оружия», Игнатьев сообщал: «Из случайной беседы с одним из старших штаб-офицеров генерального штаба я узнал, что в ночь с понедельника на вторник прошлой недели (13 ноября старого стиля) была послана телеграмма от военного министра командирам трех пограничных корпусов — VI, XX и VII — о немедленной подготовке границы к обороне. Подобная мера предусмотрена вне общей мобилизации и может быть принята в случае натянутых дипломатических отношений. Посетив вторично начальника генерального штаба, я встретил подтверждение вышеизложенного, причем генерал сознался, что ни в прошлом году (Агадирский инцидент), ни в 1908 г. эта «проверка» не производилась» [107].

      Французское правительство считало создавшийся момент чрезвычайно удобным для того, чтобы развязать войну с германо-австрийским блоком. Оно при этом рассчитывало на то, что война Австрии и Сербии в случае вступления в нее России должна неминуемо вызвать вмешательство Германии. При таком положении русские армии и войска государств Балканского союза должны были бы выдержать на себе основной удар Тройственного союза.

      Под нажимом французской дипломатии в высших правительственных сферах России неоднократно обсуждался вопрос о военных мероприятиях против Австро-Венгрии. Однако Россия не была готова к войне. К тому же в правящих кругах России с недоверием относились к позиции Франции, ибо, в то время как политические и военные деятели третьей республики давали русским представителям широковещательные неофициальные обещания, французское правительство упорно уклонялось от каких-либо официальных заявлений. Это недоверие нашло, в частности, отражение в составленном в 1912 г. русским генеральным штабом «Плане обороны России на случай общей европейской войны», где говорилось: «Опыт последних лет показал, что России трудно рассчитывать на помощь Франции в тех случаях, когда интересы Франции непосредственно не затронуты... Современная политика этой страны ясно показывает, что прежде всего Франция будет считаться с собственными интересами, а не с интересами союза. Поэтому, если ко времени столкновения затронуты будут также и интересы Франции, то Россия увидит верного и деятельного союзника, в противном же случае Франция легко может сыграть в двойственном союзе такую же выжидательную роль, какую Италия — в союзе тройственном. В общем нам далеко не обеспечена со стороны Франции та энергичная дипломатическая поддержка и то безусловное активное содействие всей вооруженной силой, которое уже неоднократно высказывали друг другу Германия и Австрия» [108]. Еще меньше надежды правящие круги России возлагали на активную поддержку со стороны Англии.

      Все эти соображения побуждали царское правительство быть сугубо осторожным в балканских делах и воздерживаться от всяких шагов, которые могли бы вовлечь Россию в войну. /104/

      106. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 2197, л. 104.
      107. Там же, лл. 135—137.
      108. Там же, д. 1079, л. 2.

      Как рассказывает в своих «Воспоминаниях» Коковцов, 23/10 ноября 1912 г. на совещании у Николая II, на котором присутствовали, кроме него, Сазонов, Сухомлинов, Жилинский и министр путей сообщения Рухлов, военный министр предложил произвести мобилизацию всего Киевского и части Варшавского округа, а также подготовить мобилизацию Одесского округа. Коковцов, Сазонов и Рухлов выступили против этой меры. По предложению Коковцова, было решено взамен мобилизации «задержать на 6 месяцев весь последний срок службы по всей России и этим путем разом увеличить состав нашей армии на целую четверть» [109].

      12 и 18 декабря (29 ноября и 5 декабря) 1912 г. состоялись заседания Совета министров, также посвященные вопросу «О некоторых, вызываемых современным политическим положением, мерах военной предосторожности». В особом журнале, посвященном этим заседаниям, говорится, что военный министр обратился к председателю Совета министров с доверительными письмами, в которых, отмечая тот факт, что «австро-венгерское правительство предприняло в последнее время такие военные мероприятия, которые направлены непосредственно против России и которые далеко выходят за пределы вызываемой современными политическими событиями предосторожности» [110], предлагал принять следующие меры для усиления военного положения России на австрийской границе:

      1) В Киевском и Варшавском военных округах усилить кавалерийские части, находящиеся на границе, за счет внутренних ресурсов этих округов.

      2) Выдвинуть на южный фронт Варшавского военного округа, кроме того, две отдельные кавалерийские бригады из Московского военного округа.

      3) Довести до штатов военного времени пехотные части Варшавского и Киевского округов путем призыва запасных в учебные сборы. Тем же способом укомплектовать некоторые части специальных родов оружия.

      4) Увеличить в пограничных кавалерийских и артиллерийских частях Варшавского и Киевского военных округов число лошадей.

      5) Усилить охрану военными частями железнодорожных мостов, а также некоторых мостов на шоссейных дорогах в Варшавском и Киевском военных округах.

      6) Запретить вывоз лошадей из Европейской России за границу [111].

      Коковцов и Сазонов вновь выступили против предложений Сухомлинова. «По мнению председателя и министра иностранных дел, — говорится в особом журнале Совета министров от 29 ноября и 5 декабря 1912 г., — политическая обстановка данного времени представляется в высшей степени напряженной, и всякий неосторожный с нашей стороны шаг может привести к самым грозным последствиям — к вооруженному столкновению с Австрией, которое, в свою очередь, неминуемо приведет к столкновению с Германией, т. е. к общеевропейской войне. Между тем, военная поддержка нас всеми державами Тройственного согласия не может почитаться безусловно обеспеченной. При таких условиях война с Тройственным союзом во главе с Германией явится для нас в настоящее время положительным бедствием, тем более, что у нас нет активной военно-морской силы на Балтийском море, армия еще не приведена в достаточную степень готовности, а внутреннее состояние страны далеко от того воодушевленно-патриотического настроения, которое позволило бы рассчиты-/105/

      109. В. Н. Коковцов. Воспоминания, т. II, Париж, 1933, стр. 122—125.
      110. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 112.
      111. Там же, л. 114.

      -вать на могучий подъем национального духа и живое непосредственное сочувствие» [112].

      В результате, исходя из необходимости «дальнейшее развитие нашей военной подготовки подчинить требованиям политического благоразумия и сугубой осторожности» [113], Совет министров, одобрив 1-й, 4-й и 5-й пункты предложений Сухомлинова, в отношении 2-го, 3-го и 6-го пунктов принял решение «оставить пока без исполнения, поставив осуществление сих мер в зависимость от дальнейшего хода событий» [114].

      В частном письме Игнатьеву делопроизводитель по французскому столу главного управления генерального штаба полковник Винекен сообщал: «В Совете министров наиболее миролюбиво настроены Коковцов и Сазонов; абсолютно против войны, кажется, и в Царском [Селе]. В обществе настроение скорее индиферентное; печать и часть общественных деятелей муссируют славянское движение. Меры по мобилизации (выдвигание кавалерии к границе, вручение мобилизационных билетов запасным в пограничных округах и др.), предложенные Сухомлиновым, Советом министров отклонены, отсюда некоторая раздраженность у нашего шефа» [115].

      Стремясь не допустить военного столкновения между Сербией и Австро-Венгрией, русская дипломатия начала настойчиво преподавать сербскому правительству советы благоразумия. В телеграмме русскому посланнику в Белграде Гартвигу от 9 ноября (27 октября) 1912 г. Сазонов, отмечая, что «вопрос о выходе Сербии к Адриатическому морю получил за последние дни направление, которое не может не внушить нам серьезных опасений», предупреждал: «Нельзя обострять конфликт до опасности общеевропейской войны из-за этого вопроса» [116]. 19/6 ноября 1912 г. Сазонов опять предложил Гартвигу «удерживать сербов от необдуманных действий, дабы не вызвать конфликта с Австрией» [117]. 20/7 ноября 1912 г., обеспокоенный заявлениями сербского премьер-министра Пашича, носившими «воинственный характер», Сазонов просит Гартвига «воздействовать на Пашича отрезвляющим образом» [118]. 25/12 ноября 1912 г. Сазонов телеграфирует Гартвигу о необходимости предостеречь Пашича «от крайне опасных для Сербии последствий ее необдуманного и неумеренного образа действий» [119]. 11 декабря (28 ноября) 1912 г. Сазонов вновь поручает Гартвигу «обратить внимание сербского правительства на крайнюю желательность в настоящую минуту тщательно воздерживаться от всего того, что могло бы быть сочтено Австрией за провокацию» [120].

      Следуя советам русской дипломатии/сербское правительство пошло на уступки требованиям Австро-Венгрии и отказалось от своих притязаний на порт в Адриатическом море. Такой исход дела вызвал большое разочарование в Париже. Некоторые французские газеты стали прямо пого варивать о нецелесообразности франко-русского союза. Обращаясь к Пуанкаре, «Эко де Пари», например, спрашивала: «В действительности, зачем нам нужен союз с Россией, если армия нашего союзника не всту-/106/

      102. ЦГИАЛ, ф. 1276, 1912 г., оп. 8, д. 73, л. 116.
      103. Там же, л. 118.
      104. Там же, л. 126.
      105. ЦГВИА, ф. 415, оп. 2, д. 57, лл. 3—4.
      106. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 113.
      107. Там же, д. 131, л. 19 (телеграмма Сазонова Гартвигу от 19/6 ноября 1912 г.).
      108. Там же, д. 131, л. 25.
      109. Там же, л. 40.
      110. Там же, л. 87.

      пит в войну в нужный момент, т. е. тогда, когда на наших границах разыграется решающая партия?» [121].

      «Наш полный пассифизм по отношению к австро-сербскому конфликту, при отсутствии сведений о каких бы то ни было наших военных приготовлениях, наталкивал французов на размышления, кои могли весьма пагубно повлиять на прочность нашего с ними союза, — докладывал Игнатьев Жилинскому в письме от 16/3 января 1913 г. — Самой опасной мыслью являлось соображение, что если мы так мало принимаем участия в балканском вопросе, то явится ли когда-нибудь действительно повод, достаточный для нашего вооруженного вмешательства из-за интересов чисто французских?» [122]. В связи с этим Игнатьев просил «хотя бы в самых общих чертах» впредь ставить французов в известность «о наших военных мероприятиях». Он также сообщал, что во французских военных сферах большое недовольство вызывает предполагающийся роспуск запасных в русской армии [123].

      На донесении Игнатьева Жилинский наложил следующую резолюцию: «Сообщить во Францию: 1) о том, что запасные задержаны на 6 месяцев во всех европейских и Кавказском военных округах, 2) о пополнении лошадьми кавалерии, артиллерии и обозов Варшавского и Киевского округов, 3) об укомплектовании... двух новых казачьих дивизий...» [124]. Со своей стороны, Сазонов отправил Извольскому телеграмму, в которой говорилось: «Представление о том, будто Россия не предприняла никаких мер для усиления своей боевой готовности, неверно. Задержано под ружьем около 350 000 человек запасных, отпущено около 80 миллионов рублей на экстренные нужды армии и Балтийского флота, некоторые войсковые части Киевского военного округа приближены к австрийской границе, и осуществлен целый ряд других мер» [125].

      Чтобы несколько рассеять беспокойство Франции, Сухомлинов в январе 1913 г. сделал визит в Париж, где он имел беседы с президентом республики, председателем Совета министров, «главнейшими министрами» и начальником генерального штаба [126]. Эти беседы, как сообщал Игнатьев, «во многом рассеяли те сомнения в отношении нашей военной готовности, кои назрели за последнее время» [127].

      *    *    *

      Тем временем события на Балканах шли своим чередом. 3 декабря (20 ноября) 1912 г. Турция заключила перемирие с Болгарией и Сербией. 16/3 декабря 1912 г. в Лондоне под эгидой великих держав начались переговоры между Турцией и балканскими союзниками о мирном договоре. Однако не прошло и недели, как эти переговоры были прерваны из-за отказа турецкой делегации пойти на удовлетворение требований союзников о передаче Болгарии Адрианополя. Возобновления военных действий стали ожидать со дня на день. /107/

      121. «Echo de Paris» от 21 декабря 1912 г.
      122. ЦГВИА: ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1—2; ф. 415, оп. 2, д. 96, л. 4.
      123. Там же.
      124. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1, 8;
      125. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 11; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 13 (телеграмма Сазонова Извольскому от 18/5 декабря 1912 г.).
      126. «Материалы...», стр. 314 [телеграмма Извольского Сазонову от 12 января 1913 г. (30 декабря 1912 г.)].
      127. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 1; ф. 415, оп. 2, д. 96, д. 4 (письмо Игнатьева Жилинскому, от 16/3 января 1913 г.).

      Тогда Сазонов телеграммой от 21/8 декабря 1912 г. предложил русскому послу в Константинополе Гирсу заявить турецкому правительству, что если оно «будет упорствовать в вопросе Адрианополя, Скутари и Янины и не пойдет на мир на условии проведения пограничной черты южнее Адрианополя, возобновление военных действий сделается неизбежным, и наш нейтралитет может не быть обеспечен» [128].

      Это выступление России было воспринято во Франции резко отрицательно. Как сообщал Извольский в телеграмме от 26/13 декабря 1912 г., Пуанкаре в разговоре с ним «в очень настойчивой форме» выразил сожаление по поводу того, что «подобный шаг, могущий иметь весьма серьезные последствия и вызвать осложнения, в которые может быть вовлечена и Франция», был сделан Россией «вопреки смыслу существующих между Россией и Францией соглашений, без всякого предварительного обмена мыслей» [129].

      Чтобы не допустить каких-либо единоличных действий России по отношению к Турции, Пуанкаре выразил готовность выступить с предложением о коллективном обращении великих держав к турецкому правительству. Это обращение, по мнению Пуанкаре, могло бы быть поддержано «при помощи находящейся в Босфоре международной эскадры» [130].

      Отвечая Извольскому, Сазонов по поводу «нервности г. Пуанкаре и высказанного им сожаления, что мы не посоветовались с ним», с раздражением писал: «Не желая затрагивать самолюбия г. Пуанкаре в столь серьезные минуты, когда содействие Франции для нас особенно ценно, мы не хотим возвращать французскому министру обратного упрека в чрезмерности его склонности давать советы в делах, прямо его не затрагивающих, не всегда дожидаясь, чтобы его о них попросили» [131]. К предложению Пуанкаре Сазонов отнесся недоверчиво. «Особое положение России на востоке, — писал он, — придает ее единоличным выступлениям в известных случаях гораздо больше веса».

      Однако, не решившись полностью отклонить предложение Пуанкаре, Сазонов предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство запросило по этому вопросу мнение лондонского кабинета [132].

      В тот же день, когда Извольскому была послана телеграмма с этими инструкциями, из Константинополя пришло известие, полностью подтвердившее основательность недоверия Сазонова к предложению Пуанкаре. Русский посол в Турции Гире телеграфировал о том, что французское правительство отзывает свои военные суда «Виктор Гюго» и «Леон Гамбетта» из Константинополя. «Уход судов, — писал Гире, — как раз в то время, когда следует нравственно повлиять на Порту, чтобы заставить ее уступить Адрианополь болгарам, вреден уже потому, что усилит несговорчивость Турции» [133]. В Париж срочно была дана вторая телеграмма, в которой Сазонов, указывая на нежелательность «отозвания французских судов из Константинополя», выражал свое крайнее недоумение тем, «как /108/

      128. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 20; ср.. DDF, s. Ill, t. V, № 111, 117.
      129. АВПР, ф. Канцелярии МИД Росссии, 1912 г., д. 101, л. 529; ср. DDF, s. Ill, t. V, No 123.
      130. Tам же. — Пуанкаре имел в виду те военные суда, которые держали в этот момент в проливах великие державы.
      131. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 50 (телеграмма Сазонова Извольскому от 28/15 декабря 1912 г.).
      132. Т а м же.
      133. Там же, д. 3702, л. 190 (телеграмма Гирса Сазонову от 28/15 декабря 1912 г.).

      вяжется эта мера с только что предложенной нам г. Пуанкаре морской демонстрацией» [134].

      В начале января 1913 г. на совещании послов великих держав в Лондоне было решено обратиться к Турции с коллективной нотой, потребовав от нее уступки Адрианополя. Предложение Франции о поддержке этого шага морской демонстрацией военных кораблей великих держав, как и следовало ожидать, натолкнулось на сопротивление держав Тройственного союза. Попытка России поставить вопрос о демонстрации силами лишь держав Тройственного согласия была отклонена как в Париже, так и в Лондоне [135].

      В результате воздействие великих держав на Турцию ограничилось предъявлением коллективной ноты. Тем не менее оно принесло свои результаты — турецкое правительство решило удовлетворить предъявленные ему требования. Но 23/10 января 1913 г. в Турции произошел государственный переворот. При прямой поддержке Германии к власти пришла младотурецкая партия, выступавшая против уступки Адрианополя союзникам. В результате 3 февраля (21 января) 1913 г. балканские государства возобновили военные действия и турецкие войска потерпели ряд поражений; 26/13 марта 1913 г. болгары овладели Адрианополем.

      «Взятие Адрианополя, — отмечал В. И. Ленин, — означает решительную победу болгар, и центр тяжести вопроса перенесен окончательно с театра военных действий на театр грызни и интриг так наз. великих держав» 136. 30/17 марта 1913 г. «Правда» в передовой, озаглавленной «После Адрианополя», писала: «Падение Адрианополя, решительный натиск на Чаталджинские укрепления приближают еще на шаг войска союзников к Константинополю. Опять перед Европой встает вопрос о проливах, опять туда обращено внимание дипломатии всего мира, стремящейся не упустить из своих рук лакомых кусочков» [137].

      В этих условиях Россия обратилась ко всем великим державам с предложением произвести коллективный демарш в Константинополе и Софии, с тем чтобы побудить турецкое правительство принять условия Болгарии, а болгарское правительство заставить приостановить военные действия [138]. Франция, на словах заявившая о своей готовности поддержать предложение России, на деле стала затягивать его осуществление. Русский посланник в Софии Неклюдов в телеграмме от 2 апреля (20 марта) 1913 г. сообщал, что коллективный демарш откладывается из-за того, что французский посланник не получил инструкций от своего правительства. «Тем временем, — заключал Неклюдов, — на Чаталдже болгары уже начинают получать осадные орудия из Адрианополя и иные устанавливать» [139].

      Не особенно надеясь на эффективность коллективного выступления держав, Сазонов 28/15 марта 1913 г., с одобрения Николая II и с ведома /109/

      134. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 54 (телеграмма Сазонова Извольскому от 29/16 декабря 1912 г.).
      135. АВПР, ф. ПА, д. 3703, № 28 (телеграмма Сазонова в Лондон и Париж от 15/2 января 1913 г.:); DDF, s. III, t. V, № 222 и «Affaires balkaniques», t. II, № 64 (нота русского посольства в Париже, от 16/3 января 1913 г.); «Материалы...», стр. 320 (ответная телеграмма поверенного в делах в Париже Севастопуло от 18/5 января 1913 г.).
      136. В. И, Ленин. Соч., т. 19, стр. 19.
      137. «Правда», № 64, от 17 марта 1913 г.
      138. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 185 (циркулярная телеграмма Сазонова от 28/15 марта 1913 г.); DDF, сер. III, т. VI, № 21 (письмо Извольского министру иностранных дел Франции Пишону от 28/15 марта 1913 г.)..
      139. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 282.

      морского министра Григоровича, телеграфировал послу в Константинополе М. Н. Гирсу о возобновлении его полномочий на вызов в случае надобности всего черноморского флота без предварительного уведомления Петербурга [140]. Нотой от 31/18 марта 1913 г. Извольский поставил в известность об этой мере французское правительство [141].

      5 апреля (23 марта) 1913 г. состоялось, наконец, коллективное выступление держав в Софии. Но оно не принесло результата, так как ответ болгарского правительства, по оценке министра иностранных дел Франции Пишона, «не позволял дальше надеяться на быстрое заключение мира» [142]. Опасаясь, что при таком положении Россия осуществит свою угрозу о посылке черноморского флота в проливы, французское правительство 7 апреля (25 марта) 1913 г. через своего посла в Петербурге предостерегло Сазонова от подобной меры и предложило заменить ее коллективной морской демонстрацией с участием всех великих держав [143]. Предложение было вызвано страхом Франции перед возможностью захвата проливов русскими военно-морскими силами. Что же касается коллективной демонстрации, то не только эффективность этой демонстрации, но даже возможность ее осуществления были очень сомнительны.

      Поэтому Сазонов, дав в принципе согласие на французское предложение [144], обратился к болгарскому правительству с самым настоятельным требованием не предпринимать штурма Чаталджи. В порядке компенсации он обещал поддержать требования Болгарии о военной контрибуции и гарантировать соблюдение сербо-болгарского договора 1912 г. о разграничении. Болгарское правительство решило принять требования России, и вскоре между Турцией и Болгарией была достигнута договоренность о прекращении военных действий.

      *    *    *

      Крупные противоречия существовали между Францией и Россией и в области финансовых вопросов, связанных с первой балканской войной. Эти вопросы предполагалось разрешить на заседаниях международной финансовой комиссии в Париже, однако задолго до начала работы этой комиссии обнаружилось, что Франция и Россия придерживаются диаметрально противоположных взглядов по большинству пунктов ориентировочной повестки дня заседаний комиссии. Касаясь участия России в работе этой комиссии, Сазонов в письме Извольскому от 29/16 марта 1913 г. писал, что оно «несомненно осложнится тем обстоятельством, что политические интересы России на Ближнем Востоке отнюдь не совпадают с экономическими и финансовыми интересами европейских держав, в том числе и союзной Франции» [145].

      Основными вопросами, по которым расходились Россия и Франция, были: 1) вопрос о переводе части оттоманского долга на балканские госу-/110/

      140. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 82.
      141. DDF, s. III, t. VI, № 127; «Affaires balkaniques», t. II, № 193. M. Paleologue. Au Quai d’Orsey a la veille de la tourmente, Paris, 1947, стр. 86—87.
      142. DDF, s. III, t. VI, № 273.
      143. DDF, s. III, t. VI, № 217; «Affaires balkaniques», t. II; № 200; «Материалы...», стр. 359 [телеграмма Извольского Сазонову от 8 апреля (26 марта) 1913 г.]. В «Материалах...» допущена опечатка: телеграмма Извольского помечена 26 марта (4 апреля 1913 г.)
      144. См. «Материалы...», стр. 362; DDF, s. Ill, t. VI, № 252.
      145. АВПР, ф. ПА, д. 3256, л. 233.

      дарства (в связи с переходом к ним части бывших турецких владений); 2) вопрос об установлении общеевропейского контроля над финансами Турции.

      По первому вопросу Сазонов очень подробно осветил позицию России в письме к Коковцову от 31/18 декабря 1912 г. В этом письме, отмечая, что задачи России в решении данного вопроса «коренным образом расходятся с финансовыми видами Франции», Сазонов писал: «Для финансовых кругов Франции важно не только обеспечить исправный платеж по данным долговым обязательствам, в коих заинтересованы французские капиталисты, но и по возможности облегчить Турцию от бремени этих обязательств, дабы сохранить за нею известную финансовую эластичность, которая обеспечила бы в будущем большой простор для помещения французских капиталов в различные предприятия в Малой Азии». «С мотивом этим, — продолжал Сазонов, — очевидно, связано будет стремление по возможности увеличить долю долга, причитающегося балканским государствам. Не исключена также возможность, что французское правительство будет желать по возможности даже сохранить в отходящих от Турции территориях действие нынешних учреждений публичного долга». Что же касается России, пояснял далее Сазонов, то она, «защищая интересы балканских государств», должна «зорко следить за тем, чтобы справедливое обеспечение кредиторов не повлекло за собою переложения на балканские государства части долга в размерах, превышающих удовлетворение указанной финансовой операции». Особенно подчеркивал Сазонов то, что предложение, касающееся «сохранения учреждений публичного долга на территориях, отходящих во владение балканских государств», «не может встретить с нашей стороны какой-либо поддержки» [146].

      Выступая за «наиболее выгодное для союзных государств решение вопроса о разверстке турецкого долга», русская дипломатия вместе с тем резко отрицательно реагировала на поддержанное Францией английское предложение об установлении общеевропейского контроля над турецкими финансами. В письме к Извольскому, оценивавшему в одном из своих донесений это предложение как выгодное для России ввиду того, что европейский контроль должен был бы привести к уменьшению ассигнований на вооруженные силы Турции и к снижению затрат на оборону проливов [147], Сазонов, подчеркивая, что общеевропейский контроль может выродиться «в гегемонию одной какой-либо державы», писал: «Мы полагаем, что Россия может извлечь больше выгод из прямых и непосредственных отношений со свободной Турцией, чем связав себя ее подчинением европейскому контролю, если бы таковой осуществился» [148].

      Точка зрения Сазонова была поддержана также Сухомлиновым [149] и Григоровичем [150]. Сухомлинов в своем письме к Сазонову, в частности,, писал: «Контроль будет несомненно способствовать внедрению и официальному узаконению влияния европейских держав на вопрос о проливах» [151]. /111/

      146. АВПР, ф. ПА, д. 3256, лл. 169—170.
      147. См. «Материалы..», стр. 364—366 (письмо Извольского Сазонову от 24/11 апреля, 1913 г.].
      148 АВПР, ф. ПА, д. 3048, лл. 151—155 [письмо Сазонова Извольскому от 1 мая (18 апреля) 1913 г.].
      149. Там же, лл. 156—158 [письмо Сухомлинова Сазонову от 4 мая (21 апреля) 1913 г.].
      150. Там же, лл. 159—161 (письмо Григоровича Сазонову от 21/8 мая 1913 г.).
      151. Там же, л. 157; «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 63.

      Начало работ финансовой комиссии долго откладывалось — вплоть до июня 1913 г. Но не успела она разрешить даже протокольные вопросы, как было получено известие о том, что на Балканах снова вспыхнула война.

      *    *    *

      Вторая балканская война спутала все карты великих держав.

      Угроза захвата Адрианополя Турцией снова поставила на повестку дня вопрос о проливах. Царская дипломатия считала, что переход Адрианополя к Турции слишком ее усилит, в то время как обладание этим городом Болгарией после понесенных ею поражений уже не представляет опасности для Константинополя и проливов, как это было в период первой балканской войны. Поэтому Россия выступила против занятия турецкими войсками Адрианополя.

      Телеграммой от 17/4 июня 1913 г. Сазонов предписал русским послам в Париже и Лондоне обратиться к правительствам Франции и Англии с предложением предъявить Турции совместную декларацию, в которой подчеркивалось бы, что решения, принятые великими державами в отношении турецко-болгарской границы, окончательны и изменению не подлежат. «В случае же уверток или попыток Порты уклониться от ясного ответа», писал Сазонов, эта декларация могла бы быть «поддержана, если это окажется необходимым, коллективной морской демонстрацией» [152].

      В ответ на памятную записку Извольского, составленную на основании инструкции Сазонова, французский министр иностранных дел Пишон заявил, что «Франция, конечно, согласится участвовать в коллективной морской демонстрации, если в ней примут участие все великие державы» [153]. Такое согласие было равносильно отказу, ибо державы Тройственного союза, конечно, выступили против предложении России. Между тем турецкие войска 21/8 июля 1913 г. вступили в Адрианополь.

      Чтобы добиться вывода турецких войск из Адрианополя, царское правительство вновь обратилось к Франции и Англии, предлагая на этот раз, ввиду отказа государств Тройственного союза участвовать в коллективной морской демонстрации, осуществить эту демонстрацию силами держав Антанты и одновременно сделать Турции совместное заявление о том, что «никакая финансовая помощь не будет ей предоставлена до тех пор, пока она не подчинится решениям держав относительно линии границы». Давая инструкцию Извольскому н Бенкендорфу выступить с этими предложениями в Париже и Лондоне, Сазонов вместе с тем поручал им предупредить министров иностранных дел Франции и Англии, что Россия «не примирится с захватом Адрианополя турками». «Мы, — писал Сазонов, — присоединимся к любому коллективному шагу, но если он не состоится, мы будем вынуждены прибегнуть к изолированным действиям, которых искренно стремимся избежать» [154]. /112/

      152. АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 126.
      153. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 53 (телеграмма Извольского Сазонову от 19/6 июля 1913 г.); DDF, s. III, t. VII, 410 и «Affaires balkaniques; t. II, №406 (циркулярная телеграмма Пншона от 18/5 июля 1913 г.). Содержание этой телеграммы французский посол в Петербурге Делькассе 19/6 июля 1913 г. сообщил Сазонову (АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 230, записка вице-директора Канцелярии МИД России Базили от 19/6 июня 1913 г. о разговоре с Делькассе).
      154. АВПР, ф. ПА, д. 3727, л. 23 (телеграмма Сазонова послам в Париже и Лондоне от 23/10 июля 1913 г.).

      Нота соответствующего содержания была вручена Извольским французскому правительству в 5 часов вечера 24/11 июля 1913 г.155. В этот же вечер она была обсуждена на совещании у президента, в котором приняли участие председатель Совета министров Барту, министр иностранных дел Пишон и директор политического департамента Министерства иностранных дел Палеолог. Совещание приняло решение отвергнуть предложение России ,56. «Французское правительство полагает, — писал Извольский,— что если, не добившись коллективной демонстрации, Тройственное согласие примет инициативу подобной демонстрации на себя, то тем самым оно будет виновно в нарушении европейского равновесия». «Опасность,—подчеркивалось во французском ответе, — будет еще серьезнее, если Россия выступит отдельно от Европы» 157. В таком же духе высказался и французский посол в Петербурге Делькассе 158. Что же касается предложения об отказе в финансовой помощи Турции, то французское правительство первоначально уклонилось от ответа на него.

      Убедившись в невозможности организовать коллективную морскую демонстрацию и не решаясь на осуществление такой демонстрации силами одной России, ввиду категорического отказа Франции и Англин в поддержке, русская дипломатия вновь поставила перед Парижем вопрос о прекращении финансовой поддержки Турции. В телеграмме Извольскому от 1 августа (19 июля) 1913 г. Сазонов, указывая на то, что финансовые круги Франции продолжают осуществлять неофициальную денежную поддержку Турции, предлагал «обратить самое серьезное внимание французского правительства на недопустимость стать коренного расхождения с нами союзной державы в вопросе, грозящем серьезными осложнениями» ,5®. Через несколько дней. 4 августа (22 июля) 1913 г., Сазонов отправил Извольскому еще одну телеграмму. «Известие о предстоящем подписании Францией контрактов с Турцией производит на нас крайне тяжелое впечатление,— писал он.— Полагаем своевременным, чтобы Вы имели с Питоном дружеское, но серьезное объяснение. За последнее время нам все труднее отвечать на недоумение и вопросы, с коими обращаются представители печати и общества, отмечающие постоянное расхождение с нами нашей союзницы в вопросах, гораздо более существенных для нас, нежели для нее» ,в0. Наконец, 11 августа (29 июля) 1913 г. Сазонов снова телеграфировал в Париж. Сообщив Извольскому о том, что в разговоре с французским послом он заявил, что в вопросе о давлении на Турцию Россия старается «согласно желанию Франции и других держав избежать необходимости активных действий», Сазонов продолжал: «В этих видах я считаю единственно возможным, чтобы мы с Францией и Англией заявили открыто, что пока турки не очистят Адрианополь, им будет отказано в какой-либо финансовой сделке, и чтобы такое гласное заявление не могло оставить сомнений, что решение это будет в действительности выполнено» [161].

      В соответствии с полученными инструкциями Извольский в разговорах с французскими министрами в довольно резкой форме заявил, что если /113/

      155. См. DDF, s. III, t.VII, № 460.
      156. M. Paleologue. Указ. соч., стр. 174—175.
      157. «Материалы...», стр. 393 (телеграмма Извольского Сазонову от 25/12 июля 1913 г.).
      158. DDF, s. III, t. VII, № 466.
      159. «Материалы...», стр. 396.
      160. Там же.
      161. АВПР, ф. ПА. д. 3727, л. 423.

      России «не будет оказана достаточная поддержка в настоящем вопросе, затрагивающем наше достоинство и наши исторические традиции, это может самым вредным образом отразиться на будущности франко-русского союза» [162].

      Но усилия русской дипломатии оказались тщетными. Франция, на словах заявляя о своей поддержке России, на деле противодействовала осуществлению русских предложений и продолжала оказывать финансовую помощь Турции. Отвечая на предложение Сазонова о коллективном заявлении держав Антанты об отказе в финансовой помощи Турции, Пкшон заявил, что Франция готова сделать предлагаемое заявление, «если на эго согласится также и Англия» [163]. Однако через несколько дней французский министр иностранных дел в разговоре с Извольским сообщил, что по имеющимся у него сведениям английское правительство примет участие в коллективном заявлении лишь в том случае, если к нему присоединятся все державы, что мало вероятно. Поэтому, заявил Пишон, «необходимо... предвидеть, что финансовый бойкот не встретит единодушия держав и при таких условиях не приведет ни к каким результатам» [164].

      Попытка французской дипломатии объяснить свой отказ поддержать русское предложение позицией Англии была пустой отговоркой, так как Франция и не собиралась поддерживать это предложение. В одной из своих бесед с Извольским Пишон признался, что предложение России о финансовом бойкоте Турции «ставит в особенно трудное положение Францию, имеющую громадные финансовые интересы в Турции и рискующую потерять там свое экономическое положение» [165]. В этом и состояла истинная причина противодействия Франции русским предложениям. «Предлагаемый нами финансовый бойкот Турции,— писал Извольский из Парижа,— здесь никто не считает действительной мерой принуждения, а в столь влиятельных деловых кругах вызывает сильное неудовольствие» [166].

      Более того, Франция не пошла даже на удовлетворение требования России о задержке выплат денежных сумм, причитавшихся турецкому правительству по договору с компанией «Regie des Tabacs», в которой французские финансисты играли первенствующую роль. Таким образом, в то время как русская дипломатия настаивала на сохранении границы между Турцией и Болгарией по линии Энос — Мидия, турецкое правительство получило, главным образом из французских банков, полтора миллиона лир, благодаря которым оно, как отмечали русские газеты, и смогло осуществить захват Адрианополя и удержать его за собой [167].

      Полное нежелание Франции оказать поддержку России вынудило последнюю снять свое требование о сохранении Адрианополя за Болгарией.

      Другим вопросом, при решении которого столкнулись интересы Франции и России, был вопрос о Кавалле. Этот небольшой македонский горо-/114/

      162. «Материалы...», стр. 402 [письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 125.
      163. «Материалы...», стр. 403 [телеграмма Извольского Сазонову от 13 августа (30 июля) 1913 г.]. В «Материалах...» неправильно дан номер этой телеграммы — 703 вместо 401 (АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г. д. 195, л. 111).
      164. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 129 (телеграмма Извольского Сазонову от 22/9 августа 1913 г.).
      165. Там же.
      166. Там же, л. 127.
      167. «Материалы...», стр. 396—399; DDF, s. III, t. VII, №574, 489; «Новое время» от 29 июля 1913 г.

      док, расположенный на берегу Эгейского мори и имевший очень удобную гавань, послужил яблоком раздора не только между Россией и Францией, но также между Австрией и Германией. Когда на Бухарестской конференции стали решать, кому должна достаться Кавалла, Россия и Австрия потребовали передачи ее Болгарии, а Франция и Германия настаивали на том, чтобы она была отдана Греции. Англия после некоторого колебания поддержала Францию. Позиция России (так же как и Австрии) объяснялась тем, что она стремилась привлечь этим путем Болгарию на свою сторону. Франция, наоборот, поддерживала греческие претензии, так как она имела в Греции значительные экономические интересы и, кроме того, намеревалась заполучить там ряд военно-морских баз.

      Спор о Кавалле был в конце концов разрешен в пользу Греции, и Россия потерпела очередное дипломатическое поражение. В связи с этим в русской печати поднялась шумная кампания возмущения поведением союзников России и прежде всего Франции. «Произошел раскол, притом в самом неожиданном месте, — писала кадетская «Речь», когда французская дипломатия выступила против русских предложений по вопросу о Кавалле. — Наш союзник Франция нам изменил и стал в рядах противоположной нам комбинации» [168]. «Новое время», осуждая политику Франции, писало еще более резко: «Французская дипломатия в вопросе о Кавалле покинула Россию». Неудача русской дипломатии «в вопроса о Кавалле, — продолжала газета, — всецело зависит от положения, занятого французской дипломатией... Мы в этом видим достаточную причину, даже обязанность вновь пересмотреть самую основу франко-русских отношений» [169].

      Отмечая эту кампанию, В. И. Ленин писал: «На этих обвинениях Франции, на этой попытке возобновить «активную» политику России на Балканах сошлись, как известно, «Новое Время» и «Речь». А это значит, что сошлись крепостники-помещики и реакционно-националистические правящие круги, с одной стороны, и, с другой стороны, наиболее сознательные, наиболее организованные круги либеральной буржуазии, давно уже тяготеющие к империалистской политике» [170].

      Недовольство в русской печати по поводу результатов Бухарестской конференции вызвало сильнейшую тревогу у французского посла в Петербурге Делькассе. Телеграфируя в Париж о том, что вину за поражение русской дипломатии в Бухаресте русская печать «приписывает главным образом поддержке..., которую Франция оказала Греции» [171], Делькассе поставил перед своим правительством вопрос о немедленной организации в Петербурге французской газеты с целью воздействия на русскую печать [172].

      Не менее сильную тревогу вызвала газетная кампания в России во французском правительстве. Сообщая о впечатлении, которое произвели во Франции «вопли нашей печати и, в особенности, требование «Нового времени» о пересмотре франко-русского союза», Извольский писал: «Здесь сильно испугались этих статей и поспешили по возможности /115/

      168. «Речь», от 26 июля 1913 г.
      169. «Новое время», от 28 июля 1913 г.
      170. В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 269—270.
      171. DDF, s.III, t. VII, № 574 [телеграмма Делькассе Питону от 3 августа (21 июля) 1913 г.].
      172. Там же, № 578 [телеграмма Делькассе Питону от 8 августа (26 июля) 1913 г.].

      загладить впечатление, что Франция изменила России, не стесняясь при этом ни правдою, ни даже правдоподобностью» [173].

      С этой целью в газете «Матэн» 10 августа (28 июля) 1913 г. была ©публикована официозная статья под заголовком: «Нет разногласий между Францией и Россией». В статье делалась попытка объяснить позицию французской дипломатии по вопросу о Кавалле тем, что ей будто бы была не известна точка зрения России. «За все это время, — писала газета, — петербургское правительство ни разу не обращалось к парижскому с тем, чтобы Кавалла не стала греческой». Уверяя общественное мнение о том, что между Россией и Францией «нет никаких разногласий, нет никакого недоразумения», «Матэн» утверждала, что в факте расхождения французской и русской дипломатии на Бухарестской конференции «нет решительно ничего такого, что могло бы каким-либо образом отразиться на союзе, который по-прежнему остается более чем когда-либо крепким и тесным» [174].

      Отмечая стремление французской печати сгладить возникший конфликт, Извольский писал: «Несмотря на неловкие и не совсем добросовестные попытки объяснить положение, занятое Францией в вопросе о Кавалле, недоразумением или недостаточной осведомленностью о нашем взгляде, ясно, что в этом вопросе французское правительство вполне сознательно разошлось с нами и не только пассивно, но и активно содействовало решению его в пользу Греции» [175].

      Тем не менее русская дипломатия пошла навстречу французской в ее Стремлении положить конец газетной кампании. По соглашению между Пишоном и Сазоновым, 12 августа (30 июля) 1913 г. в русской и французской печати было опубликовано совместное коммюнике, в котором возникшая газетная перепалка объяснялась чистым недоразумением. Коммюнике заявляло, что каждое из союзных правительств знало точку Зрения другого по вопросу о Кавалле, но ни одно из них не заявляло другому, что «оно требует от своего союзника принесения жертвы». В заключение в коммюнике подчеркивалось, что «никогда контакт между двумя странами не был более интимным, чем в данный момент» [176].

      *    *    *

      Чтобы полностью осветить историю взаимоотношений Франции и России по балканским и ближневосточным вопросам накануне первой мировой войны, необходимо еще остановиться на событиях, связанных с миссией Лимана фон Сандерса.

      Назначение в ноябре 1913 г. турецким правительством главы германской военной миссии в Турции Лимана фон Сандерса на пост командующего константинопольским армейским корпусом вызвало чрезвычайно сильное волнение в Петербурге. «Сама по себе немецкая военная миссия в пограничной с нами стране, — телеграфировал Сазонов русскому послу В Берлине Свербееву,— не может не вызвать в русском общественном мнении сильного раздражения, и будет, конечно, истолкована, как акт, явно недружелюбный по отношению к нам. В особенности же подчинение /116/

      173. «Материалы...», стр. 407 (письмо Извольского Сазонову от 14/1 августа 1913 г.); «Livre noire», t. II, стр. 132.
      174. «Matin» от 9 августа 1913 г.: см. также «Новое время» от 29 июля 1913 г.
      175. «Материалы...», стр. 349 (письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 122.
      176. DDF, s. III, t. VIII, №14; «Affaires balkaniques», t. III, № 8.

      турецких войск в Константинополе германскому генералу должно возбудить в нас серьезные опасения и подозрения» [177].

      Эти «опасения и подозрения» были вполне понятны, ибо указанное назначение Лимана фон Сандерса означало попытку Германии установить свой военный контроль над проливами. Указывая на недопустимость этой попытки, Сазонов в своем докладе Николаю II от 6 декабря (23 ноября) 1913 г. писал: «В самом деле, тот, кто завладеет проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного, — он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах» [178].

      Русская пресса также забила тревогу. Такие газеты, как «Речь» и «Новое время», требовали от Министерства иностранных дел самых энергичных мер, чтобы помешать немецкой военной миссии обосноваться в Константинополе.

      Царское правительство делало в начале попытку договориться непосредственно с Германией. С этой целью, по указанию Николая II, Коковцов проездом из Парижа, где он вел переговоры о займе, остановился на несколько дней в Берлине и имел там беседы с Вильгельмом II и с канцлером Бетман-Гольвегом. В своих беседах с ними Коковцов убеждал их или «отказаться вовсе от командования турецкими войсковыми частями, заменив это командование инспекцией», или перевести корпус под командованием немецкого генерала из Константинополя в какой-либо другой пункт, «но, конечно, не на нашей границе и не в сфере особых интересов Франции» [179]. Последнюю оговорку Коковцов выдвинул по требованию французского посла в Берлине Ж. Камбона, который был в курсе этих переговоров [180].

      Из своих беседе Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом Коковцов вынес «неудовлетворительное впечатление». «Объяснения мои в Берлине..., — докладывал он царю,— дают повод думать, что германское правительство не легко уступит, если оно вообще уступит избранную им позицию» [181]. Тем не менее Свербеев продолжал вести переговоры с германским правительством, надеясь «если не изменить в корне уже принятого решения, то, по крайней мере, видоизменить его применение на практике» [182].

      Однако нормальному ходу этих переговоров помешали действия французской дипломатии, явно направленные на то, чтобы до предела обострить русско-германские отношения и тем самым сделать невозможным достижение компромиссного решения вопроса. В газете «Тан», являвшейся официозом французского министерства иностранных дел, была опубликована статья ее берлинского корреспондента, в которой самым подробным образом освещались переговоры Коковцова с Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом. Разглашение в печати секретных подробностей этих переговоров произвело очень неприятное впечатление на русских дипломатов. «Благодаря прискорбной нескромности парижского «Temps», — писал Свербеев Сазонову, — в печать проникли теперь сообщения о всех разговорах председателя Совета министров с германским императором и /117/

      177. «Материалы...», стр. 633 [телеграмма Сазонова Свербееву от 10 ноября (28 октября) 1913 г.].
      178. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 71.
      179. «Материалы...», стр. 625 [«всеподданнейший» отчет Коковцова о поездке за границу от 2 декабря (19 ноября) 1913 г.
      180. DDF, s. III, t. VIII, № 506 (телеграмма Ж- Камбона Питону от 20/7 ноября 1913 г.) .
      181 «Материалы...», стр. 626.
      182. Там же, стр. 637 (телеграмма Свербеева Сазонову от 19/6 ноября 1913 г.).

      канцлером по поводу германских инструкторов. Спрошенный по этому поводу французский посол, бывший один здесь в курсе этих переговоров, на вопрос мой, откуда «Temps» почерпнул означенное известие, объяснил, что будто здешний корреспондент «Temps» получил оное от своего петербургского коллеги и передал в Париж. Так как столь несвоевременное появление означенного известия может только еще более усилить неуступчивость германского правительства, то ваше превосходительство, быть может, признаете желательным проверить версию французского посла о том, что известие исходит из Петербурга» [183].

      Одновременно с разглашением в «Тан» указанных секретных сведений французский посол в Петербурге Делькассе через секретаря посольства Сабатье д’Эсперона инспирировал в русской прессе шумную антигерманскую кампанию, которая могла лишь помешать берлинским переговорам [184].

      О смысле всех этих действий французской дипломатии проболтался сам Сабатье д’Эсперон, который, по свидетельству Р. Маршана, бывшего в то время корреспондентом французской газеты «Фигаро» в Петербурге, в одной из бесед с ним откровенно заявил: «Надо воспользоваться случаем, чтобы окончательно сломать мост между Петербургом и Берлином» [185].

      В результате русско-германские переговоры были сорваны: Бетман-Гольвег, воспользовавшись разглашением подробностей переговоров, заявил, что теперь германское правительство не может идти ни на какие уступки, так как всякая уступка должна вызвать негодование общественного мнения.

      Тогда Сазонов, обратившись к французскому и английскому правительствам, поставил вопрос «о совместном воздействии держав в Константинополе» с требованием соответствующих компенсаций со стороны Турции для других держав [186]. Французский министр иностранных дел Пишон не только поддержал предложение Сазонова, но даже поручил послу Франции в Лондоне П. Камбону убедить английского министра иностранных дел Грея присоединиться к попытке «заставить Турцию понять все серьезные последствия, которые будут иметь место, если константинопольский армейский корпус будет находиться под командой германского генерала» [187]. Однако английское правительство, морской советник которого в Константинополе генерал Лимпус являлся с 1912 г. фактически командующим турецким флотом, отрицательно отнеслось к предложению Сазонова. После долгих колебаний Грей согласился лишь на предъявление Турции совершенно бесцветной коллективной ноты, которая заведомо не могла оказать какого-либо воздействия на турецкое правительство. Такая нота была 13 декабря (30 ноября) 1913 г. вручена послами России, Франции и Англии в Константинополе великому визирю Турции. Как и следовало ожидать, турецкое правительство ее отклонило.

      В этот момент Франция снова делала попытку спровоцировать конфликт между Россией и Германией. Парижская пресса подняла по поводу возобновившихся русско-германских переговоров в отношении мис-/118/

      183. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Свербеева Сазонову от 26/13 ноября 1913 г.).
      184. «Livre noire», t. II, предисловие, стр. XV.
      185. Е. А. Адамов. Указ. соч. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 59.
      186. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Сазонова послу в Париже и поверенному в делах в Лондоне от 25/12 ноября 1913 г.).
      187. DDF, s. III, t. VIII, № 544; «Affaires balkaniques», t. III, № 152 (телеграмма Питона П. Камбону от 29/16 ноября 1913 г.).

      ссии Лимана фон Сандерса шумную кампанию, руководящую роль в которой продолжала играть та же «Тан», начавшая публикацию серии статей известного французского политического деятеля и журналиста Тардье. Статьи эти носили такой характер, что Сазонов был вынужден 24/11 декабря 1913 г. послать специальную телеграмму Извольскому. В этой телеграмме Сазонов указывал на то, что статьи Тардье, «неправильно освещая занятое нами положение в вопросе о германской военной миссии в Константинополе, создают нам затруднения как в переговорах наших с Берлином, так и в отношении нашей печати». Ввиду этого Сазонов просил «воздействовать на Тардье, чтобы он временно воздержался заниматься этим вопросом» [188]. Отвечая на телеграмму Сазонова, Извольский писал: «Мне за последние дни удалось прекратить в «Temps» и других газетах всякие суждения о занятом нами положении в вопросе о германской военной миссии. Но вчера в «Temps» появилась телеграмма из Константинополя с весьма подробными сведениями о наших переговорах с Германией по сказанному вопросу, и это может опять подать повод к комментариям в здешней печати» [189].

      Между тем французская дипломатия, делая в Берлине мирные заверения и намекая там на то, что в случае войны Франция останется нейтральной [190], одновременно начала усиленно подталкивать Россию на активное выступление против Турции. 18/5 декабря 1913 г. Извольский телеграфировал, что новый премьер-министр и министр иностранных дел Франции Г. Думерг заявил ему «о своей полной солидарности с нами и о готовности оказать нам энергичную поддержку» [191].

      Так как переговоры с Германией затягивались, русская дипломатия решила воспользоваться поддержкой Франции для того, чтобы совместно с ней и Англией произвести коллективный запрос в Берлине. Нотой от 29/16 декабря 1913 г. Извольский довел это предложение до сведения французского правительства [192]. На следующий день русскому послу в Париже была вручена ответная нота. «Правительство республики, — говорилось в ней, — твердо решило присоединиться ко всем выступлениям, предпринятым императорским правительством по вопросу о миссии генерала Сандерса в Константинополе». Вместе с тем в ноте выражалось мнение, что было бы лучше несколько повременить с коллективным выступлением в Берлине. Заявляя о полной готовности французского правительства «теперь же приступить к обсуждению совместно с императорским правительством дипломатических мер, при помощи которых Тройственное согласие должно было бы своевременно вмешаться в Берлине или в Константинополе, чтобы заставить восторжествовать свои взгляды», нота подчеркивала желание французского правительства, прежде чем осуществить это вмешательство, знать, «какие решения Россия считала бы необходимым предложить Франции и Англии в случае, если бы их согласованная деятельность в Берлине и Константинополе не привела к примиряющему разрешению...» [193]. /119/

      188. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 118. л. 52 (продажность Тардье была широко известна).
      189. «Материалы...», стр. 673 (телеграмма Извольского Сазонову от 28/15 декабря 1913 г.).
      190. С. Фей. Указ. соч., стр. 359, прим. 2.
      191. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 241.
      192. DDF, s. III, t. VIII, № 681.
      193. «Материалы...», стр. 481, 675; «Livre noire», t. II, стр. 218—219; DDF, s. III, t. VIII, № 689.

      Объяснение такой политики мы находим в письмах французского посла в Берлине Ж. Камбона, имевшего очень большое влияние на всю внешнюю политику Франции и, кстати сказать, принимавшего участие в составлении данной ноты [194]. Предостерегая французское правительство от вмешательства и берлинские переговоры, Камбон в одном из своих писем в Париж советовал: «Нужно русским предоставить идти вперед, а нам довольствоваться ролью их лойяльных помощников» т. Русским, писал он в другом письме, «нужно позволить действовать, а нам сохранять молчание. Иначе нас обвинят в том, что мы их толкали» [195].

      По этой причине французская дипломатия воздерживалась от каких-либо определенных официальных заявлений, особенно в письменной форме. Однако устные заявления руководителей внешней политики Франции были ясны и недвусмысленны. Комментируя французскую ноту от 30/17 декабря 1913 г., Извольский писал, что ему «как на Quai d’Orsay, так и в Елисеевском дворце [197] было заявлено, что в памятной записке г. Думерга вполне ясно и определенно выражена воля французского правительства действовать с нами заодно в настоящем деле» [198]. Палеолог, редактировавший этот документ, заявил Извольскому, «что каждое выражение этой записки было тщательно взвешено, и что французское правительство вполне отдает себе отчет в том, что при дальнейшем развитии настоящего инцидента может быть поставлен вопрос о применении союза» [199]. Президент Франции Пуанкаре, с которым Извольский также беседовал по поводу ноты от 30/17 декабря 1913 г., несколько раз повторил ему: «Конечно, мы вас поддержим» [200]. «Выражая таким образом, — писал Извольский, — спокойную решимость не уклониться от обязанностей, налагаемых на Францию союзом, гг. Пуанкаре и Думерг вместе с тем особенно настаивают на необходимости заранее обсудить все могущие возникнуть случайности и меры, которые мы сочтем нужным предложить в случае неуспеха дипломатических выступлений в Берлине и Константинополе» [201].

      В письме от 1 января 1914 г. (19 декабря 1913 г.), сообщая, что Думерг «настойчиво запрашивал» его «о том, какие именно меры принуждения мы намерены предложить», Извольский передавал совет М. Палеолога ввести в Босфор для «устрашения турок» один из русских черноморских броненосцев и объявить, «что он уйдет лишь после изменения контракта генерала Лимана и его офицеров». При этом М. Палеолог уверял Извольского, что «турецкие батареи, конечно, не решатся открыть по нем огонь» [202]. Правда, Палеолог дал этот совет не официально, а «как бы от лица Бомпара» [203], однако у Извольского осталось впечатление, что в «здешнем министерстве иностранных дел допускают возможность подобного крутого оборота дела» [204].

      В то время как в Париже Извольскому давались подобные советы, в Петербурге французский посол Делькассе от имени своего министра за-/120/

      194. «Материалы...», стр. 676 (телеграмма Извольского Сазонову от 30/17 декабря 1913 г.).
      195. Там же. № 555.
      196. Там же, № 522.
      197. Резиденция президента Франции.
      198. «Материалы...», сто. 479.,
      199. Там же, стр. 479.
      200. Там же, стр. 602—603.
      201. Там же. — О «спокойной решимости» Пуанкаре Извольский писал также в телеграмме от 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.); см. «Материалы...», стр. 686.
      202. «Материалы...», стр. 602—603.
      203. Там же, стр. 480. — Бомпар — французский посол в Турции.
      204. Там же, стр. 603.

      верял Сазонова в том, что «Франция пойдет так далеко, как того пожелает Россия» [205].

      Под воздействием французской дипломатии руководство Министерством иностранных дел России начало склоняться к мнению о необходимости принять военные меры против Турции. 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.) Сазонов обратился к царю с докладной запиской, для обсуждения которой он просил разрешения созвать особое совещание. «Если Россия, Франция и Англия, — писал Сазонов в своей записке, — решатся повторить совместное представление в Константинополь о недопустимости командования иностранным генералом корпусом в Константинополе, то они должны быть готовы к подкреплению своего требования соответственными мерами понуждения». Отмечая, что «на почве давления на Порту не исключена возможность активного выступления Германии на ее защиту», Сазонов продолжал: «С другой стороны, если в столь существенном вопросе, как командование германским генералом корпусом в Константинополе, Россия примирится с создавшимся фактом, наша уступчивость будет равносильна крупному политическому поражению и может иметь самые гибельные последствия». В частности, особенно подчеркивал Сазонов, «во Франции и Англии укрепится опасное убеждение, что Россия готова на какие угодно уступки ради сохранения мира». В этом случае Англия могла бы склониться к соглашению «за наш счет» с Германией, и тогда, указывал Сазонов, Россия «осталась бы фактически в полном одиночестве, ибо едва ли нам пришлось бы особенно рассчитывать и на Францию, которая и без того склонна жертвовать общими политическими интересами в пользу выгодных финансовых сделок».

      «Все вышеприведенные соображения, — писал в заключение Сазонов, — побуждают меня всеподданнейше доложить..., что если наши военное и морское ведомства со своей стороны признают возможным идти на риск серьезных осложнений, при условии, конечно, соответствующей решимости Франции поддержать нас всеми силами, и Англии — оказать существенное содействие, то нам следует теперь же вступить с обеими державами в весьма доверительный обмен мнений по сему вопросу» [206].

      13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.) под председательством Коковцова собралось особое совещание, в котором приняли участие Сазонов, Сухомлинов, Григорович и Жилинский. Однако, меры, предлагавшиеся Сазоновым, не получили поддержки большинства членов совещания. Коковцов, «считая в настоящее время войну величайшим бедствием для /121/

      205. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 29. Заявление Сазонова, сделанное им на особом совещании от 13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.). — Во французской публикации дипломатических документов не имеется телеграмм из Парижа в Петербург с инструкциями в этом духе. Но допустить, чтобы Сазонов сделал в особом совещании заявление такого рода без достаточных оснований, невозможно. В этой связи представляет некоторый интерес следующий подсчет. Согласно французской публикации, за период с 13 декабря 1913 г. по 13 января 1914 г. из Парижа в Петербург было послано 10 телеграмм и других видов корреспонденции, в том числе 7 циркулярных; из них 8 не имеют никакого отношения к миссии Сандерса. Одна телеграмма от 3 января 1914 г. выражает беспокойство по поводу слухов о возможной встрече Николая II и Вильгельма II для переговоров по поводу германской миссии. Другая телеграмма (циркулярная) от 8 января 1914 г. передает текст заявления, сделанного Думергу германским послом в Париже. Вот и все. Трудно представить, чтобы в течение месяца французский министр иностранных дел не давал своему послу в Петербурге совершенно никаких инструкций по одному из наиболее важных вопросов текущего момента. По-видимому, здесь мы имеем дело с сознательным изъятием составителями документов, которые, очевидно, слишком явно представляют позицию Франции по вопросу о миссии Сандерса в невыгодном для нее свете.
      206. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 62—64.

      России», высказался «в смысле крайней нежелательности вовлечения России в европейское столкновение». Сухомлинов и Жилинский, заявив «о полной готовности России к единоборству с Германией, не говоря уже о столкновении один на один с Австрией», вместе с тем выразили мнение о том, что «такое единоборство едва ли вероятно, а дело придется иметь со всем Тройственным союзом» [207]. Сазонов вынужден был признать, что «является невыясненным, насколько энергично готова была действовать Англия». В результате мнение Коковцова одержало верх. Было решено «продолжать настояния в Берлине» и вести переговоры «до выяснения их полной неуспешности»; что к «способам давления, могущим повлечь войну с Германией», по решению особого совещания, можно было бы прибегнуть лишь в случае «активного участия как Франции, так и Англии в совместных с Россией действиях» [208].

      Вскоре в результате переговоров между Россией и Германией было достигнуто компромиссное решение этого вопроса.

      *    *    *

      Обострение политической обстановки на Балканах господствующие классы царской России стремились использовать для осуществления своих империалистических замыслов. Первые же выстрелы, раздавшиеся на Балканах, послужили поводом для начала самой разнузданной шовинистической кампании в русской печати. «Шумихой националистических речей правящие классы тщетно стараются отвлечь внимание народа от невыносимого внутреннего положения России», — писал В. И. Ленин в проекте декларации социал-демократической фракции IV Государственной думы [209].

      Для одурачивания народных масс шовинистическая кампания в русской печати проводилась под лозунгом великодержавного панславизма. Пытаясь сыграть на симпатиях русского народа к балканским славянам и их борьбе за свое освобождение, помещичье-буржуазные партии России призывали начать «популярную» войну ради защиты «братьев-славян» и объединения всех славянских народностей под эгидой России. Лозунг великодержавного панславизма призван был придать благовидную внешность захватническим планам царизма.

      В вопросе об отношении к балканским событиям единение всех партий помещичье-буржуазного лагеря проявилось особенно наглядно. И отъявленные реакционеры и либералы, по словам В. И. Ленина, проповедовали одно: «превращение народов в пушечное мясо!» [210]. Критические же возгласы по поводу тех или иных действий русского Министерства иностранных дел, раздававшиеся иногда в печатных органах помещичье-буржуазных партий, не только не мешали, но даже были на руку царской дипломатии.

      В. И. Ленин еще в 1908 г. в статье «События на Балканах и в Персии» разоблачил глубоко реакционный смысл «критики» внешней политики /122/

      207. Между прочим, незадолго до этого совещания в военном министерстве была составлена за подписью генерал-квартирмейстера Данилова «Записка по вопросу о военной подготовке России в целях успешного активного выступления на Ближнем Востоке», датированная 19 декабря 1913 г. (т. е. 1 января 1914 г. по новому стилю), в которой прямо признавалось, что сухопутные и военно-морские силы России к осуществлению десантной операции в проливах «далёко не готовы» (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 631, л. 32).
      208. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 26—32.
      209. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 392.
      210. Там же, стр. 325.

      царского правительства со стороны помещичье-буржуазной печати. «Реакционным правительствам, — подчеркивал В. И. Ленин, — как раз в данный момент нужнее всего именно то, чтобы они могли сослаться на «общественное мнение» в подкрепление своих захватов или требований «компенсации» и т. п. Смотрите, дескать, печать моей страны обвиняет меня в чрезмерном бескорыстии, в недостаточном отстаивании национальных интересов, в податливости, она грозит войной, следовательно, мои требования, как самые «скромные и справедливые», всецело подлежат удовлетворению!» [211].

      В этом можно наглядно убедиться на следующем примере. В одном из своих писем дипломатическим представителям России за границей министр иностранных дел Сазонов, отмечая, «упреки» русской печати в том, что Россия «вступила в соглашение с Австрией, предавая интересы славян», и русские дипломаты «чуть ли не взяли на себя обязательство перед Европой — силой лишить балканские государства плодов их усилий и жертв», пояснял, что эти «упреки», создающие «ложное представление о коренном разладе между Россией официальной и неофициальной», «до известной степени» облегчают «задачи нашей политики в отношении к европейским кабинетам». «Не предполагая, — писал Сазонов, — чтобы наши союзники имели наивность разделять мнения нашей, зачастую мало разбирающейся в международных вопросах печати, мы все же до известной степени могли использовать представление о кажущемся разладе, чтобы склонить кабинеты к мысли о необходимости считаться с трудностью нашего положения и бороться с нажимом нашего общественного мнения» [212].

      Только партия рабочего класса, партия большевиков, действительно выступала против внешней политики царизма, последовательно вскрывая захватнический характер этой политики. На страницах «Правды» В. И. Ленин в целой серии статьей разоблачил политику царского правительства и правительств других империалистических государств в связи с балканскими событиями.

      В. И. Ленин указывал, что политика империалистических государств, в том числе России, на Балканах представляет собой грубое вмешательство в дела балканских народов. Одновременно он вскрыл глубокое идейное родство националистов, октябристов и кадетов по вопросам внешней политики. «Националисты, октябристы, кадеты, — писал В. И. Ленин, — это — лишь разные оттенки отвратительного, бесповоротно враждебного свободе, буржуазного национализма и шовинизма!» [213].

      В. И. Ленин разъяснял, что разнузданная шовинистическая кампания, которую вели эти партии, имела своей целью отвлечь народные массы от внутреннего положения в стране, помешать развитию революционного движения. Он призывал трудящиеся массы отстаивать свободу и равноправие всех народов на Балканах, не допускать никакого вмешательства в балканские события других государств, объявить войну войне.

      В первой же своей декларации, написанной на основании тезисов В. И. Ленина, социал-демократическая фракция IV Государственной думы выступила с протестом против захватнической политики царского правительства на Балканах, против политики милитаризма и подготовки войны /123/

      211. В.И. Ленин. Соч., т. 15. стр. 202.
      212. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 15—18. Ср. «Сборник дипломатических документов...», стр. 23 (письмо дано в сокращении).
      213. В.И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 2
      214. А. Бадаев. Большевики в Государственной думе, М., 1954, стр. 66—73; Ф. Н. Самойлов. По следам минувшего, М., 1954, стр. 224—230.

      В. И. Ленин неоднократно подчеркивал «коренное отличие европейской буржуазии и европейских рабочих в их отношении к балканскому вопросу» [215]. «Либералы и националисты,— писал он,— спорят о разных способах ограбления и порабощения балканских народов буржуазией Европы. Только рабочие ведут политику истинной демократии — за свободу и демократию везде и до конца против всякого «протежирования», грабежа и вмешательства!» [216].

      Активная борьба большевистской партии против империалистической политики вмешательства в дела балканских народов в условиях роста революционного движения в стране обрекала на провал попытки помещичье-буржуазных партий при помощи разнузданной шовинистической кампании увлечь народные массы идеями панславизма и национализма. Именно напряженная политическая обстановка в стране была одной из основных причин, вынуждавших царизм проявлять осторожность на Балканах и на Ближнем Востоке, где в условиях резкого обострения империалистических противоречий в рассматриваемое время мог легко начаться (и начался) пожар мировой войны.

      Изучение русско-французских отношений в 1912—1914 гг. на Балканах и Ближнем Востоке показывает, насколько наивны все рассуждения о бескорыстии «русско-французского сотрудничества». Эти пышные фразы служили лишь прикрытием ожесточенной империалистической борьбы Франции и России на Ближнем Востоке. Франко-русский союз, как и всякий империалистический союз, представлял собой одну из форм империалистического соперничества.

      Вместе с тем анализ указанных отношений дает основание утверждать, что Россия не играла на Ближнем Востоке той определяющей роли, какую ей стремятся приписать многие французские и другие зарубежные буржуазные историки. Как показывают факты, русская дипломатия на Ближнем Востоке была по рукам и ногам связана Францией и Англией. Вот почему, несмотря на захватнические устремления царизма на Ближнем Востоке, эти устремления не могли явиться и не являлись главной причиной возникновения первой мировой войны. Первая мировая война была результатом империалистической политики всех великих держав, в том числе царской России и Франции.

      215. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 369.
      216. Тaм же, стр. 323.

      Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.
    • Егоров А. Б. Стратегическая концепция Галльских войн Цезаря
      Автор: Saygo
      Егоров А. Б. Стратегическая концепция Галльских войн Цезаря* // МНЕМОН. Исследования и публикации по истории античного мира. - 2007. - Выпуск 6. - С. 129-150.
      Галлы против Рима
      Галльские войны Юлия Цезаря (58-50 гг. до н.э.) были одной из самых масштабных, эффективных и исторически значимых кампаний в истории Рима. Населявшие огромную территорию современных Франции, Бенилюкса, Швейцарии и левобережной Германии, галлы были одним из самых многочисленных и сильных в военном отношении народов Европы и, наряду с карфагенянами, самым сильным и опасным противником Рима на протяжении длительного периода его истории.
      Еще в V веке до н.э. галлы вторглись в долину По, заселив область, которая получила название Цизальпийской Галлии. Первым столкновением с Римом было знаменитое галльское нашествие 390 г. В римскую историографию навсегда вошли страшный разгром при Аллии, взятие галлами Рима, семимесячная осада Капитолия и позорные условия сдачи. Римская историческая традиция завершает эту историю новым сражением, в котором избранный диктатором знаменитый полководец Марк Фурий Камилл атаковал галлов на обратном пути и нанес им сокрушительное поражение, однако, скорее всего, мы имеем дело с патриотической легендой или, по крайней мере, с явным преувеличением. Римляне запомнили даже точную дату битвы при Аллии (18 июля) и навечно объявили ее траурным днем, а рассказ о нашествии является одним из самых больших по объему рассказов в «Истории» Тита Ливия (Liv. V,33-55).
      После этого войны с галлами заполнили всю истории IV–II вв. до н.э. В 367 г. галлы вторглись в Лаций и потерпели поражение на реке Анио (Liv., VI,42). В 361 г. они пришли на помощь Тибуру и дошли до Рима, но в 360 г. были разбиты диктатором Кв. Сервилием Агалой (Ibid., VII,9-11). Новая битва произошла в 358 г. (Ibid., VII,1,12-15)1 и закончилась победой диктатора, знаменитого полководца Г. Сульпиция Петика. В 349-348 гг. набег повторился, консул М. Попилий Ленат снова разбил галлов в большой битве (Liv., VII, 23-28)2. На некоторое время нашествия прекратились, но в 295 г. вместе с этрусками и самнитами галлы сражались в битве при Сентине, генеральном сражении III Самнитской войны. В 285-282 гг. последовала новая большая война. На сей раз наступающей стороной впервые были римляне, которые нанесли галлам тяжелое поражение в сражении у Вадимонского озера (Polyb., II, 19-20).
      В конце III века до н.э. началась новая большая война. В 226 г. против Рима был заключен союз четырех племен северной Италии, бойев, инсубров, таврисков и лингонов. В 225 г. консул Эмилий Пап одержал победу над объединенными силами галлов, в 223 г. консул Фламиний прошел через области ценоманов и инсубров и разбил последних у Кластидия. В 222 г. консулы М. Клавдий Марцелл и Гн. Корнелий Сципион одержали новую победу и заняли столицу инсубров, Медиолан (Polyb., II, 22-35)3.
      Цизальпийская Галлия была покорена, но в 218 г, здесь появился Ганнибал.
      В период Ганнибаловой войны галлы составляли немалую часть армии карфагенского полководца4. При Каннах из 40.000 карфагенской пехоты 20.000 составляли галлы5. Они же оказали активную помощь армии Гаcдрубала, второй армии карфагенян, вторгшейся в Италию, и активно участвовали в битве при Метавре в 207 г. (Liv., XXVII, 39; 47-49). Наконец, после заключения мира с карфагенянами. Рим возобновил войну с инсубрами, ценоманами и бойями. Война шла с 200 по 191 г. в закончилась захватом Цизальпинской Галлии (Liv. Epit., 32-34).
      Следующий этап галльских войн приходится на конец II века до н.э. В 125 г. военные действия начал гракханец, консул Кв. Фульвий Флакк, а в 122 г. римляне атаковали аллоброгов, населявших область между Изарой (Изером) и Роной, что привело к столкновению с двумя крупнейшими племенами аякной Галлии, арвернами и эдуями. Эдуи стали союзниками Рима, а арверны пришли на помощь аллоброгам. В 121 г. у места впадения Изары в Рону консул Кв. Фабий Максим разбил объединенные силы арвернов и аллоброгов, после чего область к игу от Севенн и верхнее течение Гаронны вплоть до Толосы (Тулузы) стала новой провинцией. Трансальпийской, а позже – Нарбонской Галлией.
      На рубеже II–I вв. до н.э. с севера пришла новая опасность. В 114-101 гг. Рим вел Кимврскую войну, одну из самых тяжелых войн в своей истории. Хотя степень участия галлов можно определить лишь приблизительно, некоторые его признаки достаточно заметны. Следов сколь-нибудь серьезного сопротивления галлов германскому нашествию нет, а в 107 г. консул Г. Кассий Лонгин потерпел поражение от гельветов, бывших союзниками кимвров и тевтонов.
      В Цизальпинской Галлии было неспокойно и в I веке до н.э. В 77 г. восстание в провинции было подавлено Гнеем Помпеем6, а в 62-61 гг. Гай Помптин подавил восстание аллоброгов7. Примерно тогда же возникла угроза со стороны германцев, когда германский царь Ариовист подчинил эдуев и сделал своими данниками секванов (Caes. B.G., I,31). Каковы бы ни были планы Цезаря в Галлии, угроза провинции была вполне реальной.
      Войны Цезаря стали финалом этого длительного противостояния. Этот финал оказался неожиданно быстрым. В течение 8 лет римская армия подчинила огромную территорию Галлии, сделав это хотя и не без тяжелой борьбы, но с относительно небольшими потерями. Самым большим уроном была гибель 15 когорт (около 6.000-7.000 человек) Титурия Сабина и Аурункулея Котты во время восстания эбуронов зимой 53 г. (Caes. B.G., V,24-37), при Герговии римляне потеряли около 750 солдат и центурионов (VII, 51). Потери в других сражениях были меньше.
      Рим мобилизовал для войны лишь часть своих сил, правда, вероятно, лучшую. Армия Цезаря составляла от 6 до 10 легионов8, т.е. примерно треть тогдашних вооруженных сил Рима9. Блестящие успехи Цезаря были сенсационными даже на фоне кампаний 70-60-х гг., когда Рим видел походы Сервилия, Лукулла и Помпея. Победы Цезаря были отмечены беспрецедентными почестями: в 57 г. в честь победы над бельгами было назначено 15-дневное молебствие (Caes. B.G., II,35), в 55 г. последовало 20-дневное молебствие в честь вторжения в Британию (Ibid., IV,38), а в 52 г. еще одно 20-дневное молебствие в ознаменование победы над Верцингеториксом (Ibid., VII,90). Блестящие успехи Цезаря приводили в восхищение даже его противников. «С галлами же, отцы-сенаторы, настоящую войну мы начали вести только тогда, когда Гай Цезарь стал императором; до этого мы только оборонялись» (Cic. de prov. Cons., XIII, 32). «Замысел Гая Цезаря, – продолжает Цицерон, – был совершенно иным: он признал нужным не только воевать с теми, кто, как он видел, уже взялся за оружие против римского народа, но подчинить нашей власти всю Галлию» (Ibid., XIV. 34). Раньше, продолжал оратор, Альпы защищали Италию от галлов, теперь эти горы не нужны, угрозы с севера более не существует (Ibid.).
      Не будем оценивать, следуя за Цицероном, существовал ли у Цезаря глобальный план завоевания Галлии уже с самого начала, или же эта идея возникла несколько позже в процессе его успешных военных кампаний. Очевидно, что римский командующий не собирался ограничить свою деятельность функциями обычного провинциального наместника, о чем говорит сам факт его полномочий (получение управления тремя провинциями: Цизальпинской Галлии, Нарбонской Галлии и Иллирика сроком на 5 лет), а если в период первых кампаний 58 г. у Цезаря еще не было последовательного плана завоевания страны, то он должен был возникнуть после ошеломляющих успехов 58-57 гг.
      Кампания Цезаря (в этом Цицерон, несомненно, прав) поразительно контрастирует с предыдущими галльскими войнами римлян. В ней тоже было несколько изнурительных сражений и осад, но на смену длительным кровопролитным боям, которые сопровождали каждый шаг вперед и подчинение почти каждого племени, приходят блестящие военно-дипломатические акции, отражавшие новые принципы глобальной политики. Традиционные методы уже не работали: даже там, где Цезарь сталкивался с ожесточенным и последовательным сопротивлением одного или нескольких крупных или даже мелких племен (примером могут служить операции против эбуронов в 54-53 гг. или кампания против белловаков в 51 г.), ему приходилось использовать значительные силы своей армии. Подобных ситуаций Цезарь всегда пытался избежать.
      В рамках небольшой статьи мы не можем дать ни подробную характеристику римской армии вообще, ни армии Цезаря в частности, ограничившись лишь общим утверждением, что в I веке до н.э. военное искусство Рима достигло своего апогея, римская армия была лучшей армией античного мира, а Цезарь как полководец выделялся даже на фоне таких военачальников как Марий, Сулла, Метелл Пий, Лукулл и Помпей. Превосходство римской армии, вне всякого сомнения, было залогом успеха Цезаря, но этот совершенный механизм надо было использовать оптимальным и надлежащим образом. Мы также не можем остановиться на влиянии положения в Риме на ход галльской кампании, заметим лишь, что Цезарь, еще с большим основанием, чем Ганнибал, мог говорить, что был предан собственным правительством. Рим оказывал ему достаточно пассивную поддержку даже в самые спокойные периоды, ему приходилось постоянно отвлекаться на урегулирование положения в столице, а, начиная с 52 г. правившие в Риме Помпеи и оптиматы готовились не к войне с галлами или каким-либо другим противником, а к войне с Цезарем10. С другой стороны, у нас нет возможности дать подробную характеристику главного противника римлян – галльских и германских племен. Все это достаточно полно разобрано в соответствующей литературе, а некоторые выводы можно считать бесспорными и очевидными.
      Нашей задачей будет рассмотрение политической и стратегической составлявшей завоевания Галлии Цезарем, что, быть может, даст возможность понять секрет его успеха11.
      Источники
      Несомненным фактом является то, что при рассмотрении галльских войн 58-51 гг. мы всецело зависим от «Записок» Цезаря.
      Возможно, попытка дать альтернативную версию была предпринята Азинием Поллионом, но его сочинение до нас не дошло, и мы даже не можем сказать ничего определенного ни о содержании труда, ни о том, насколько его освещение событий действительно противоречило изложении Цезаря. В отличие от истории гражданской войны, у нас нет даже той достаточно разрозненной, идущей с обратной стороны информации, каковой являются письма и речи Цицерона, и относительно подробных альтернативных обзоров, каковым является обзор Аппиана (Арр. В.С., II,34-105).
      Рассказ Диона Кассия, вероятно, самый подробный из сохранившихся (Dio, XXXVIII, 31-50; XXXIX,1-5; 40-53; XL, I-II; 31-44), все же является менее полным, чем обзор гражданской войны 49-45 гг., которому посвящены три книги (XLI, XLII иXLIII) и, по большому счету, не противоречит Цезарю. Как и почти во всех других случаях, остается пожалеть об утрате соответствующих книг Тита Ливия (кн. CIV-CVIII)12 и упомянуть о scripta minora, относящихся к более позднему времени: относительно подробный, учитывая размеры биографии, обзор Плутарха (Plut. Caes., 15-28), достаточно полный экскурс Павла Орозия (Oros., VI, 7-11,26), от-дельные упоминания у Полиэна (Polyaen, VIII, 23,1-2), Светония Транквилла (Suet. Div.Iul., 24, 3-25), автора сочинения «О знаменитых мужах» и Евтропия (VI, 7). По большому счету, эти сочинения либо следуют Цезарю, либо являются столь краткими, что сколь-нибудь подробная характеристика становится попросту невозможной. «Они, – пишет Гирций о «Записках» Цезаря, – были изданы с целью сообщить будущим историкам достаточные сведения о столь важных деяниях, но встретили столь единодушное одобрение, что можно сказать, что у историков предвосхищен материал для работы, а не сообщен им» (Hirt. B.G., VIII, 1). Похоже, что Гирций оказался прав.
      Впрочем, опасность«одного источника» явно преувеличена, а всевозможные попытки опровергнуть Цезаря, по большому счету, терпят поражение13. Современные исследователи отмечают, что «Записки о галльской войне» представляли собой не мемуары отставного политика, пишущего их на закате своей карьеры, когда большая часть действующих лиц уже ушла с политической сцены, а иногда и из жизни, а, напротив, развернутые донесения сенату и народу, которые требовали объективной информации. Искажения событий в такого рода посланиях, конечно, наверняка имели место, но сознательная дезинформация по серьезным внешнеполитическим и военным вопросам уже относилась к категории должностных преступлений. Очевидцев событий было так много, что попытка фальсификации, несомненно, встретила бы серьезный протест. Наконец, Цезарю было нечего скрывать: большая успешная завоевательная война никогда не вызывала протестов в римском обществе, а сценарий галльских кампаний развивался столь блестяще, что заставлял умолкнуть даже самых строгих и пристрастных критиков. Вероятно, не следует принимать во внимание другой аргумент гиперкритики: Цезарю вовсе не требовалось убеждать свою аудиторию в необходимости войн с галлами. Последние были «историческим врагом», римляне всегда опасались угрозы с севера, которая действительно существовала. Как отмечает Дж, Коллинз, если бы в обществе существовали серьезные пацифистские настроения иди же серьезный протест против Галльских войн как таковых, то Цицерон, защищая необходимость продления полномочий Цезаря в 56 г., должен был доказывать вынужденность войны и ее оборонительный характер, как это обычно делала дипломатия XX века14. Даже один приведенный ранее отрывок из речи «О консульских провинциях» показывает, что оратор делал нечто прямо противоположное.
      Добавим, что римское общественное мнение вполне признавало такие понятия как «превентивная война» (эта идея достаточно часто появляется у самого Цезаря), «война мести» или «наказания» за прежние прегрешения (классические примеры – 2 Македонская и 3 Пуническая войны), наконец, противника можно было объявить «разбойниками» или «пиратами», и тогда действия против них вообще не требовали каких-то формальностей (многочисленные антипиратские акции римских полководцев, включая Сервилия Исаврийского или Помпея). Все эти обвинения (кроме, разве что, обвинения в пиратстве) можно было вполне определенно адресовать галлам. Римские противники Цезаря, по сути дела, обвиняли его в одном – использовании своего положения для усиления собственной военной и политической мощи, которая, в свою очередь, могла быть ему необходима для укрепления своих позиций в Риме. К собственно Галльским войнам это обвинение прямого отношения не имело, а Цезарь мог парировать его тем, что все его действия были продиктованы исключительно соображениями внешней политики и государственной безопасности.
      Стратегия Цезаря и точка зрения Евтропия
      Маленький очерк Евтропия, писателя IV века н.э. настолько интересен, что мы приведем его полностью: «В год от основания Города 693 Гай Юлий Цезарь, который позднее стал императором, был избран консулом вместе с Луцием Бибулом. Ему были назначены Галлия и Иллирик с 10 легионами. Первыми он победил гельветов, которые ныне именуются секванами, а затем, неизменно побеждая в тяжелых войнах, он дошел вплоть до Британского Океана. За 9 лет он подчинил почти всю Галлию, которая находится между Альпами, рекой Роданом и Океаном и имеет протяженность границ 3200 миль. Затем он принес войну британцам, которым доселе не было известно даже имя римлян. Их также побежденных он, получив заложников, заставил платить дань.
      Галлии же он велел платить 40 млн. сестерциев, а германцев, перейдя через Рейн, победил в ужаснейших сражениях. Среди стольких успехов он трижды сражался неудачно, один раз, при его участии, в области арвернов и дважды, в свое отсутствие, в Германии. Ведь два его легата, Титурий и Аврункулей, попали в засаду и были убиты» (Eutrop., VI, 17 – перевод наш).
      Интереса ради отметим ряд неточностей. Коллегу Цезаря по консульству звали Марком. Это единственная неточность, которая на наш взгляд, не несет какой-либо смысловой нагрузки. Все прочие уже имеют определенный смысл. Гельветы и секваны – это разные племена, по крайней мере, во времена Цезаря. В начале войны у Цезаря было 6 легионов. Оба сражения с германцами, в 58 г. при Вензотионе против Ариовиста, и в 55 г. против узипетов и тенктеров, состоялись на левом (галльском или потом уже римском) берегу Рейна. Римский командующий дважды переходил Рейн, в 55 и в 53 гг., но переходы носили чисто демонстративный характер, германцы отступали в леса, а римляне возвращались на свою территорию (Caes. B.G., IV, 16-19; IV, 9-10; 29). Наконец, 15 когорт Кв. Титурия Сабина и Кв. Аурункулея Котты были разгромлены в области эбуронов. Эбуроны, хотя Цезарь считает их этнически близкими к германцам, все-таки принадлежали к бельгскому союзу (Caes. B.G., II, 4) и населяли территорию на левом берегу Рейна, в центральном течении реки Моса (Маас) в современной Бельгии, примерно в районе Маастрихта-Льежа. Строго говоря, поражения Сабина и Котты было не «двумя поражениями», а одним, что подробно описано Цезарем (Caes. B.G., V, 23-37).
      Впрочем, от автора IV века достаточно трудно требовать исчерпывающей точности, и все эти ошибки интересны нам в одном смысле – в изложении Евтропия на протяжении Галльских войн Цезарь сражается с кем угодно… кроме собственно галлов, т.е. c германцами, бриттами и гельветами. Особый акцент делался на борьбу с германцами, и Евтропий так или иначе упоминает обо всех событиях борьбы с ними Цезаря. Относительно много времени (учитывая размеры его отрывка) он уделяет британским походам. Из войн против собственно галлов автор сообщает о гельветской войне (гельветы-галлы, хотя и жившие отдельно на территории современной Швейцарии) и, достаточно глухо упоминает поражение при Герговии (Caes. B.G., VII, 44-51), бывшее лишь эпизодом грандиозного восстания Верцингеторикса, о котором Евтропий даже не упоминает.
      Подобное смещение акцентов имеет определенный смысл: Галльские войны представляются, прежде всего, как война с германцами и другими периферийными народами и племенами типа бриттов, нервиев или гельветов. Можно даже упростить эту мысль – войны Цезаря это не завоевание Галлии, а защита ее от германских варваров. Подобная трактовка отчасти, несомненно, объясняется реалиями собственно IV века н.э., т.е. времени жизни Евтропия, когда галлы стали галло-римлянами, значительная часть Британии также стала римской, хотя на севере продолжались военные действия, германцы (как и при Цезаре, но даже и в большей степени) оставались злейшим врагом римлян, а Рейн был границей между римским и варварским мирами.
      Помимо всего прочего, перед глазами Евтропия были события войны 356-360 гг., которую вел против германцев назначенный тогда Цезарем будущий император Юлиан. Юлиан, несомненно, подражал своему великому предшественнику и, также как и он, писал мемуары. Даже сами события войны были во многом параллельны. Аргенторат (Страсбург), где состоялось генеральное сражение 357 г, между Юлианом и королем Аламаннов Хнодомаром, находился относительно недалеко от Вензотиона (Безансона), где Цезарь разбил Ариовиста. Аналогия усиливается тем, что Вензотион во времена Цезаря был фактически пограничным городом, каковым был Аргенторат во времена Юлиана. Юлиан много воевал в области бельгов, это ранее делал Цезарь, с той лишь разницей, что его противником были франки. Он трижды переходил Рейн, и эти походы также носили демонстративный характер. Наконец, как и для Цезаря, Галлия стала для него стартовой площадкой на пути к власти, как и Цезарю, ему постоянно мешало собственное правительство и, как и его великий предшественник, Юлиан и его армия выступили против центральной власти, столкнувшись с ее неприемлемыми требованиями. Оба начали гражданскую войну, имея обширную программу обновления общества. Параллелей было больше, чем достаточно, и современники вполне могли экстраполировать более позднюю ситуацию на более раннюю.
      Впрочем, аналогии с событиями IV века н.э. были не единственной причиной создания подобной картины. Евтропий опирался не только на современные аналогии, но и на историческую традицию, известная параллель заметна, если сопоставить его отрывок и самый большой по объему (после, конечно, самого Цезаря) рассказ о Галльских войнах, принадлежащий перу Диона Кассия.
      Дион Кассий, живший во времена Северов, когда германская опасность в Галлии начинала возрождаться, делал определенный акцент на противостоянии римского и германского мира, что отчетливо видно из структуры его «галльского раздела».
      Подробно описав кампании 58 г., против гельветов и Ариовиста (Dio, XXXVIII, 31-50), этот автор уделяет гораздо меньше внимания бельгской кампании Цезаря (57 г.) (Dio, XXXVIII, 1-5), почти пропускает события 56 г., но зато обстоятельнейшим образом рассказывает о кампаниях 55-54 гг., походах Цезаря в Германию и Британию и отражении римлянами германского нашествия (Dio, XXXIX, 40-53; XL,I-II), и только такое историческое событие, как восстание Верцингеторикса, все же привлекает внимание Диона (Dio, XL, 31-44). Из 64 глав. Посвященных Галльским войнам, 36 связаны с германским или британским вопросом.
      Завершая эту тему, отметим, что крайняя озабоченность германским проникновением характерна и для самого Цезаря и его сочинения (Caes., I. 31; 40; IV, 3-4; V, 23-24), а попытка представить свои действия как защиту Галлии и галлов против этого нашествия также была не чужда и ему самому. Будучи племянником Мария, знаменитого победителя германцев при Аквах Секстиевых и Верцеллах, и встретив их в Галлии, Цезарь, несомненно, опасался нового наступления этого народа. Еще большую роль германская проблема играла в стратегии Цезаря, став хорошим основанием для его завоевательной политике, как в идеологии, так и в конкретной политике.
      «Две Галлии» и операции Цезаря15
      Описывая Галлию, Цезарь подчеркивает факт постоянной борьбы различных группировок как характерную черту галльского образа жизни (VI,2). Эта раздробленность Галлии (региональная, политическая, социальная, клановая и межплеменная) отмечается практически всеми исследователями, занимавшимися войнами Цезаря с галлами. Впрочем, именно во времена Цезаря, отчасти под влиянием римлян, а особенно – после появления римской «Провинции» (Трансальпийской Галлии), образовавшейся после успешных войн с арвернами и аллоброгами, происходит все более и более ощутимое деление страны на «цивилизованную» и «нецивилизованную» зоны. В «цивилизованной» зоне происходит быстрый экономический рост, развитие ремесел, торговли и разнообразных ремесленных и промышленных технологий, эволюция города и городской жизни16, а также – и расслоение общества и поляризация общественных отношений. Другой характерной чертой общества является, как сообщает нам Цезарь, усиление аристократии, имевшей огромные богатства и клиентелы. Аристократия составляла элиту военных сил галлов, кавалерию, значение которой постоянно возрастало17. Напротив, Цезарь подчеркивает ухудшение положения плебса, который «держат там на положении рабов» (VI, 13-15) и забирают в рабство за долги (Ibid.). Заметим, что эта картина характерна, прежде всего, для «цивилизованной» зоны и явно контрастирует с положением у периферийных галльских племен (нервии, гельветы, венеты), еще сохраняющих внутреннее равенство, относительно низкий уровень жизни и общинные начала в управлении. Это было тем более характерно для германцев, где эти общинные начала, несомненно, доминировали (VI, 22-23).
      Вероятно, еще более интересным является то, что деление имело совершенно четкий региональный и даже «национальный» характер. Границы «цивилизованной» зоны проходили примерно по линии области, которую Цезарь называл собственно Галлией: «Все они отличаются друг от друга особым языком, учреждениями и законами. Галлов отделяет от аквитанов река Гарумна, а от бельгов – Матрона и Секвана» (I,1). В современном делении эти границы шли по Гаронне, Сене и Марне. Цезарь не указывает восточную границу этой зоны, но, вероятно, она проходила по линии Бургундского канала, Соны и Роны (Родана), т.е. по линии современных городов Саноа – Дижона – Шалона на Соне – Лиона – Баланса. Далее за Севеннами, начиналась уже римская Трансальпийская Галлия. Эти области в настоящее время составляют основу центральной и южной Франции т.е. Овернь, Лангедок, бассейн Луары, значительную часть бассейна Сены. Здесь, особенно на юге, находились самые крупные и наиболее развитые галльские племена (арверны, битуриги, карнунты, лингоны, секваны, эдуи, мандубии, сеноны, ценоманы, анды, паризии, туроны, никтоны и др.). Ни одно из этих племен не участвовало в Галльских войнах вплоть до 52 года, напротив, зона восстания Верцингеторикса полностью совпадает с территорией их расселения и не совпадает с теми областями в которых Цезарь воевал в 58-53 гг. В этой же цивилизованной Галлии находились и самые процветающие города, которые временами достигали уровня и характера урбанизации, приближающихся к городу античного мира18. Таковыми городами могут считаться Бибракте, Герговия, Алезия, на периферии находился Вензотион19.
      Эти области, занимавшие примерно половину галльского мира, были окружены, как бы полукольцом, территориями, которые можно назвать «нецивилизованной» Галлией. Впрочем, некоторые области были не столь слаборазвитыми. Так, находящаяся к югу от Гаронны Аквитания отличалась от «цивилизованной» Галлии скорее в этническом, нежели в экономическом и культурном плане. Аквитанию населяло смешанное кельтско-иберийское население, оно поддерживало отношения как с Нарбонской Галлией, так и с Испанией, здесь были поселены бывшие воины Сертория, видимо, испанского происхождения. Цезарь описывает штурм их города Публием Крассом и сообщает о большом количестве медных рудников и каменоломен, Аквитанцы использовали людские ресурсы, на которые могли рассчитывать и римляне. Готовясь к борьбе с Публием Крассом, они брали добровольцев из общин Ближней Испании, имевших опыт серторианского восстания (III,19-23).
      Римляне столкнулись с аквитанцами только один раз в 56 г., после чего ни Цезарь, ни жители этой области не вмешивались в дела друг друга.
      Несколько особняком стоят племена, находившиеся на периферии галльского мира. Гельветы населяли современную территорий Швейцарии и стали первым серьезным противником Цезаря. Он сообщает, что гельветы постоянно воюют с германцами, отличаются храбростью и боевыми качествами, отмечая, что земля у них менее плодородная, население уже не хватало места, а купцы бывали там довольно редко (I, 2). Хотя пример Оргеторига показывает процессы, сходные о теми, которые происходили в Галлии, община гельветов оказалась достаточно сильным институтом, чтобы воспрепятствовать амбициям аристократов (I, 4-5).
      Примерно к этой же категории относятся племена, населявшие области современных Бретани и Нормандии. Эти племена, особенно, венеты, жили в более бедных районах, однако они имели самый значительный в Галлии флот (III, 9-10). Расселившееся по берегам Мозеля племя треверов на востоке граничило с германцами.
      Наконец, области современных Бельгии, южной части Нидерландов, Люксембурга, Шампани, севера Франции, отчасти Лотарингии занимал мощный племенной союз бельгов. По утверждению Цезаря, большая часть бельгов – германцы по происхождению (вероятнее – смешанное галло-германское население), римский полководец считает их самым храбрым народом Галлии, «так как они живут дальше всех от Провинции с ее культурной и просвещенной жизнью» и регулярно воюют с германцами (I, 1).
      К моменту появления Цезаря над Галлией нависла двойная опасность. Во-первых, усиливается междоусобная борьба в племенах «цивилизованной зоны», когда аристократия пыталась установить свое неограниченное господство над народом, а мощные аристократические кланы и отдельные лидеры стремились к царской власти в своих племенах и подавлению общинных институтов. Это явление было повсеместно, и Цезарь приводит его многочисленные проявления (примеры Думнорикcа, Кастика, Аккона, Оргеторига и даже самого Верцингеторикса). Наверное, более серьезной была вторая опасность – усиление «нецивилизованных» племен и начало их активной экспансии. Особую опасность представляли германцы: германский царь Ариовист вмешался в борьбу между эдуями и секванами, победил первых и фактически подчинил вторых. Возникла перспектива массового переселения германцев на левый берег Рейна (I, 31). После длительной подготовки началось переселение гельветов, а определенные силы в Галлии были готовы использовать их против германцев, а возможно, и против римлян. Цезарь сообщает о плане гельветского вождя Оргеторига захватить власть в своем племени и добиться гегемонии в южной Галлии при помощи секванского вождя Кастика и эдуя Думнорикса (I, 3). События 57-56 гг. свидетельствуют о консолидации союзов бельгов и венетов (II, 1; III, 8).
      Всем этим и воспользовался Цезарь, выступивший в качестве союзника, защитника, а иногда и лидера «цивилизованной» Галлии. В 58 г. он разыграл эту карту в войне с гельветами. В этой войне Цезарь вел борьбу с гельветами не только на поле боя, но и методами дипломатии, причем, гельветы, похоже, пользовались гораздо большей поддержкой соплеменников. После того, как римский командующий не дал им перейти через Родан, секваны позволили переселенцам пройти через их территорию, после чего гельветы оказались с более уязвимой западной части Цизальпийской Галлии (I, 11). Официально эдуи помогали Цезарю, а его 4-хтысячная конница состояла из жителей Нарбонской Галлии и контингента эдуев под командованием Думнорикса, ставшего лидером антиримской партии. Эдуи поставили Цезаря в крайне сложное положение: Думнорикс способствовал поражению римлян в конном сражении с гельветами, а перебои с продовольствием (также скорее организованные, чем случайные) поставили Цезаря в крайне опасное положение. После 15-дневного преследования, когда гельветы заманили римлян вглубь страны. Цезарь обнаружил, что оказался на грани продовольственного кризиса (I, 15-16), Переговоры с лидерами эдуев, Дивитиаком и Лиском, в общем уже не могли улучшить ситуацию с продовольствием, но римский командующий, видимо, стремился к другой цели – обеспечить общую политическую лояльность племени. Решение было компромиссным, и Цезарь отказался от намерения наказать Думнорикса (I, 16-20).
      Дальнейшие действия носили чисто военный характер. Цезарь применил тот прием, который многократно приносил ему удачу в последующее время – он изменил тактику, перейдя от наступления к обороне и отходу20. У противника создалось впечатление, что его план удался (I, 23). Гельветы превратились в наступающую силу, и Цезарь дал им сражение, завершившееся его полной победой (I, 24-27). В данном случае Цезарь, всегда предпочитавший выиграть войну без генерального сражения, пошел на него не только по чисто военным, но и по политическим и идеологическим мотивам. Это было боевое крещение его армии, которая должна была поверить в себя и в своего командующего и, вместе с тем, демонстрация галлам военной мощи Рима и армии Цезаря. И то, и другое удалось в полной мере.
      Если в кампании против гельветов Цезарь стремился обеспечить хотя бы нейтралитет галлов, то в следующей кампании против Ариовиста он уже выступил как их союзник и защитник. По окончании войны с гельветами, к Цезарю явились в качестве представителей князья почти всех галльских общин, чтобы поздравить его с победой. По их просьбе он согласился на созыв официального общегалльского собрания (I, 30) и от его имени начал переговоры с Ариовистом. Услови я, выдвинутые на переговорах, сочетали как римские, так и галльские интересы: прекращение переселения германцев на левый берег Рейна, возвращение эдуям заложников и прекращение военных действий против этого племени, а также – против всех галлов (I, 33). Отказ Ариовиста привел к войне, завершившейся блестящей победой при Вензотионе.
      Война с бельгами в 57 г. представляет собой сочетание военных и политических акций. Если в 58 г. Цезарь выиграл обе войны при помощи генеральных сражений, то в 57 г. он показал другую способность – умение выигрывать войны без сражения и одерживать победу до того момента, когда начнется решительная битва.
      Он начал войну очень сильным ходом: в 15-дневный срок римская армия из 8 легионов прошла через всю Галлию и проделав 500-километровый путь, вступила в контакт с противником. Цезарю противостояло огромное ополчение бельгов численностью в 345.000 человек (II, 4). Даже если данные существенно преувеличены (обычный «числовой гипноз» в отношении «варварских армий»), численность войска была весьма велика, и именно это сработало против галлов.
      Римский военачальник «отдал ход» противнику и закрепился в своем лагере, превратив его в мощный узел обороны и одновременно оказывая помощь городу ремов Бибракту (II, 5-10). Не сумев обеспечить снабжение своего войска, становящегося все более и более неуправляемым, галльские вожди (на что и рассчитывал Цезарь) распустили ополчение и предоставили каждому племени действовать на свой страх и риск (II,10). Война была наполовину выиграна.
      В этой кампании Цезарь также использовал «галльский фактор».
      Ближайшее к бельгам племя сенонов поддержало Цезаря и поставляло ему информацию (II, 2), а верный союзник, эдуй Дивитиак, вторгся в область белловаков (II, 5). После распада ополчения, бельгские племена сдавались одно за другим: без боя сдались крупнейшие племена белловаков и суеcсионов (II, 12-13), поставившие примерно треть союзного контингента (II, 2). Самым драматическим эпизодом похода стала большая битва с северными бельгами, нервиями, показавшая, что даже часть бельгского союза представляла для римлян серьезную опасность (II, 15-28). В конце кампании Цезарь расправился с оказавшими ему сопротивление адуатуками (II, 28-29), Хотя некоторые небольшие племена бельгов не были подчинены, союз перестал существовать.
      В 56 г. Цезарь завершил покорение Галлии, причем, как и ранее, действуя именно в «нецивилизованной» зоне. Видимо, еще в конце 57 г, легат Сервий Гальба добился подчинения альпийских племен нантуатов, седунов и варагров (III, 1-6), а Титурий Сабин после сражения заставил сдаться живших в Арморике венеллов и их союзников (III,17-19). Главной кампанией стала кампания против венетов, имевших лучший флот в Галлии, против которого пришлось применить специально построенный для этой цеди флот Децима Брута (III,13-16). Тогда же Публий Красс подчинил Аквитанию.
      Два следующий года Цезарь вообще не воевал с галлами: в 55 г. он снова разбил германцев (узипетов и тенктеров), опять-таки получив поддержку галльских князей (IV, 1-15), а затем совершил демонстративный переход Рейна (IV, 16-19), тем самым прекратив опасные попытки германских вторжений. Конец года был отмечен уже новым предприятием, разведывательным походом в Британию. В 54 г. состоялся большой британский поход, во время которого Цезарь добился номинального подчинения южной части острова, также широко используя политические методы (V, 20-21). Опасаясь волнений, Цезарь взял во второй поход 4-тысячную галльскую конницу и большинство представителей галльских племен (V, 5).
      Отношения Цезаря и галлов впервые дали серьезную трещину.
      Впрочем, перспективы этого альянса едва ли стоит преувеличивать. Большинство галлов вовсе не намеревались стать подданными или вассалами Рима, а энтузиазм галлов перед германскими кампаниями Цезаря и особенно – перед войной с Ариовистом объясняется тем, что они были готовы уничтожить германцев руками римлян или, наоборот, римлян руками германцев. После того, как германцы и более отсталые галльские племена были разгромлены, перед «цивилизованной» Галлией вставала неприемлемая перспектива полного подчинения Риму. Известную роль сыграло изменение положения в Риме, начавшееся именно с 54 г.
      Триумвират распался, к власти пришло оптиматско-помпеянское правительство, состоящее из злейших врагов Цезаря (Катон, Бибул, Домиций Агенобарб и др.), а весьма прохладная и номинальная поддержка Цезаря в столице сменилась откровенной враждебностью и подготовкой гражданской войны. Победа Верцингеторикса была для римских противников Цезаря предпочтительнее победы римской армии.
      Тем не менее, восстание 54-53 гг. охватило только северные бельгские племена (эбуроны, нервии и их союзники) (V, 39), а также – сильно германизированное племя треверов (V, 46-47). Волнения затронули лишь два северных галльских племени, сенонов и карнунтов, но даже они не взялись за оружие (V,25; 54). Галлы дали Цезарю возможность добить бельгских повстанцев.
      Решающее столкновение произошло в 52 г. Грандиозное восстание Верцингеторикса, охватившее огромные по территории районы, стало самой тяжелой кампанией Цезаря. Поднялись все племена собственно Галлии (арверны, секваны, сеноны, паризии, туроны, карнунты, битуриги, анды, лемовики и многие другие). К повстанцам присоединились даже эдуи, всегда бывшие верными союзниками Рима (VII, 75). Впрочем, Цезарь имел ряд преимуществ: его армия стояла в самом сердце Галлии, она получила бесценный боевой опыт, Цезарь и войско освоились на галльской территории. Кроме того, теперь Цезарь сражался с «цивилизованной» Галлией, а вторая часть страны, разгромленная римлянами, уже не могла оказать ей помощь. Из огромной армии, собранной на помощь осажденной Алезии, и насчитывавшей, по данным Цезаря, 250.000 пехоты и 7.000 конницы, контингента из периферийной Галлии составляли всего 56.000 человек (30.000 дали племена Арморика, 14.000 – северные бельги, нервии, атребаты и морины, 8.000 – гельветы, 4.000 – соседи треверов, медиоматрики) (VII, 75).
      Если учесть, что современные исследователи снижают эти цифры примерно втрое, число оказывается еще меньшим. Примечательно, что белловаки выговорили себе право на самостоятельное ведение войны и доставили немало проблем римской армии в последний, 51 год галльских кампаний.
      Итоги
      Причины победы Цезаря в Галлии достаточно разнообразны.
      Определенную роль сыграло общее тактико-техническое превосходство римской армии вообще и той армии, которую создал Цезарь. Большое значение имел полководческий талант Цезаря и особенности его собственной тактики и стратегии. Впрочем, победил не только Цезарь, но и Рим с его более высоким уровнем культуры и цивилизации, Галлия стала частью римского мира, который мог предложить ей более высокий уровень экономического, политического и культурного развития. Одной из главных причин завоевания Галлии была ее раздробленность и умение Цезаря противопоставить ей глобальную стратегию. Римский военачальник добился успеха благодаря своей способности дистанцировать более цивилизованные племена центральной и южной Галлии от менее цивилизованной периферии, равно как и противопоставить галлов германцам.
      Если учесть, что значительную часть конницы, ополченцев и даже легионеров поставляла ему Трансальпийская Галлия, которую римский военачальник предпочитал называть просто Провинцией, то это противостояние приобретает еще более значимый характер. Провинция была надежным тылом галльской армии, она поставляла ей продовольствие, фураж и другие необходимые ресурсы, и Цезарь всегда знал, что сможет превратить ее в неприступную крепость даже в случае поражения в независимой Галлии.
      Мы не ставили и не ставим вопрос о том, было ли римское завоевание позитивным фактором в галльской истории. История не знает сослагательного наклонения, и нас прежде всего интересует вопрос о том, каким образом Цезарь сумел подчинить эту огромную страну, а не вопрос, что было бы, если бы этого не произошло. Сказанное выше позволяет нам предположить, что доримская Галлия I в. до н.э. имела весьма опасные перспективы развития в виде массированного вторжения германцев и других «варваров», возможно, сопровождаемого внутренним социальным взрывом. Римляне принесли Галлии мир, смогла ли бы достичь его независимая Галлия? Что было более вероятным, независимое Галльское государство или господство Ариовиста?
      Политика и стратегия Цезаря в Галлии не были абсолютно оригинальными и не возникли на ровном месте. Он, несомненно, опирался на вековые традиции, восходящие еще к периоду покорения Италии и затем развившиеся в более поздний период «великих завоеваний» II века до н.э. Это была не только общая традиция разделения противников, но и стремление опереться на более цивилизованные, урбанизированные, экономически развитые государства или регионы в борьбе с более сильным в военном отношении противником, стоящим на более низкой стадии экономического развития. Так, в Испании римляне пытались опереться на более цивилизованные приморские области Тарраконской провинции и долины Бетиса, ведя наступление против населявших внутренние районы кельтиберов и лузитан, а в борьбе с Македонией и Селевкидами использовали симпатии традиционных центров греческой цивилизации на Балканах и в Малой Азии. В относительно недавних (по отношению ко времени Цезаря) восточных походах Лукулла и Помпея римляне также достаточно успешно «защищали» греческий и эллинистический мир от восточной реакции, которую несли Митридат, Тигран и Парфянское царство. Идея защиты «слабого» от «сильного» также многократно использовалась римскими политиками, как это было, например во 2 и 3 Македонских и Сирийской войне, когда Рим помогал слабым, но высокоцивилизованным странам и регионам (греческие полисы и, союзы, Пергам, Египет, Родос) защититься от крупных хищников, Селевкидской империи и Македонии Филиппа V. В истории римских завоеваний было немало «мирных» или относительно «мирных» аннексий, что можно увидеть на примерах Греции, Пергама, Сирии, а также – внутренних областей Малой Азии, плавно превратившихся из вассальных и даже независимых государств в римские провинции.
      Наконец, немалое число римских войн или завоеваний были в представлении римской пропаганды борьбой с разбоем, пиратством и социальными неурядицами типа гражданской войны или смуты, восстаниями рабов или произволом тиранов. Цезарь также неоднократно пишет о своих посреднических усилиях при урегулировании внутренних смут в галльских общинах (V, 3-4; 6; 56; VI, 44; VII, 32-33; VIII, 49).
      История любого крупного римского завоевания(в том числе и войн Цезаря в Галлии) показывает сложную природу римского империализма. Он действовал не только мощью своих легионов, откровенным силовым давлением или дипломатическим шантажом. Побеждали не только римские солдаты и генералы, но и римские торговцы (помимо всего прочего их часто использовали как источник чисто военной информации), римские деловые люди и римские переселенцы. Побеждали римская экономическая и финансовая мощь, высокий технологический уровень, римский город (показательно, что завоевание и освоение новых территорий всегда сопровождалась урбанизацией) и римский уровень жизни. Трудно сказать, что было более сильным оружием римских легионеров, их мечи или копья, или приносимый ими римский менталитет и римский образ жизни. Описывая войны с галлами, Цезарь не раз упоминает о том неизгладимом впечатлении, которое производили на противника римские мосты, крепостные сооружения и осадные машины (I, 13; II,12; 30-31; III, 14-15; IV, 17-18; V, 42-43). Новые провинции не только завоевывались военной силой, но и осваивались римскими колонистами и деловым миром, завещались Риму собственными правителями (Атталом III, Никомедом IV, Птолемеем Кипрским). Инструментом имперской политики становились римское право, римская культура, римская мода и римский стиль, проявлявшийся в различных качествах, от стиля архитектуры и скульптуры до бытовых привычек. Римский быт стал таким же механизмом глобализации, как и римская администрация. Далеко не все испытывали желание подчиняться Риму, но гораздо большее число людей самых разных национальностей хотели жить так, как живут римляне, или, по крайней мере, достичь их стандартов.
      Как и многие римские политики и полководцы, Цезарь использовал самые различные рычаги. Особенностью покорителя Галлии было то, что он сделал это максимально эффективным образом.
      * Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Глобализационные процессы в античном мире»), проект № 06-01-00438а.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. Согласно Ливию, победителем в этой битве был сам Марк Фурий Камилл, победитель Вей в 396 г, и спаситель Рима от нашествия 390 г. Как считали некоторые древние авторы, это была последняя, пятая, диктатура знаменитого полководца. Более вероятно, что речь идет о его сыне. Луции Фурии Камилле.
      2. Галльская война 361-360 гг. проходила на фоне войны Рима с герниками и латинским городом Тибуром. галлы заключили союз с Тибуром сразу после вторжения (Liv., VII, 9-11) и были разбиты в 360 г., в 350-349 гг. они, похоже, появились без какого-либо приглашения из Италии: Тибур сдался в 354 г. (Liv., VII, 19), а в 351 г. римляне заключили 40-летнее перемирие с этрусскими городами, Тарквиниями и Фалериями.
      3. Именно в связи с этой войной Полибий сообщает о всеобщей переписи военнообязанных в Италии (Polib., II,24). Консулы бросили огромные силы против галлов: 30.000 пехоты, 2.000 конницы и 54.000 союзников, в основном, этрусков и сабинян.
      4. Об участии галлов в Ганнибаловой войне см. Кораблев И.Ш. Ганнибал. Л., 1976. С. 88-108. Галлы стали активно поддерживать Ганнибала после сражения при Треббии,
      5. См, Кораблев И.Ш. Ганнибал. С. 98 (Треббия); 138-139 (Канны); см. Liv., XXII,46; Polib., II.113-114. Находящиеся в центре галлы понесли самые большие потери.
      6. Подробно см. Моммзен Т. История Рима. СПб., 1995. Т. 3, С. 23.
      7. Посольство аллоброгов сыграло значительную роль в раскрытии заговора Катилины (Sall. Cat., 40; 41; 44; 45-46), но римское правительство не удовлетворило требования галлов. Этот обман был одной из причин восстания.
      8. В 58 г. у Цезаря было 6 легионов, в 57 г.— восемь; в 53 г. после гибели 15 когорт Сабина и Котты, он усилил армию до 11 легионов, в 51 г. у него взяли 2 легиона под предлогом парфянской войны (VI,I; VIII, 54).
      9. Общая численность армии в 58-51 гг. – 14-26 легионов. См. Brunt P. Italian manpower. Oxford. P. 342.
      10. Можно отметить некоторые наиболее значительные и известные исследования о Цезаре. См. напр. J. Carcopino. Cesar // Histoire generale. Ed. par G. Glotz. Histoire Romaine. II. Paris,1936; Gelzer M. Julius Caesar. 6 Aufl. Wiesbaden, I960; Balsdon J.P.V.D. Julius Caesar. A Political Biography. New York, 1967; Raditsa L. Julius Caesar and his Writings // ANRW. TE.1.Bd.1. Berlin – New York, 1973. P. 417-432. Обзоры историографии о Цезаре см., напр., Collins J.H. Caesar as a political propagandist //ANRW. TI.1, Bd.1. Berlin – New York, 1972. P. 922-981; Kroymann J. Caesar und der Corpus Caesarianum in neue Forschung. Gesamtbibliographie 1945-1970 // ANRW. Tl.1. Bd.3. Berlin – New-York, 1973. S. 457-487; Cambridge Ancient History. 2nd ed. Cambridge, 1994. В отечественной историографии, на наш взгляд, наиболее основательным исследованием о Цезаре можно по прежнему считать монографию С.Л. Утченко (Утченко С.Л. Юлий Цезарь. М., 1976). Для наших целей особое значение имеют две части его труда – глава I, содержащая обзор историографии (С. 3-41) и главы 4 и 5, посвященные галльским войнам (С. 114-214).
      11. O позитивной и негативной оценках завоевания Галлии см. Моммзен Т. История Рима... Т.3, С. 145-146; Schulte-Holtay G. Untersuchungen zum gallischen Wiederstand gegen Caesar. Munster, 1969. S. 24-25; 53-54; 61-67; Gelzer M. Julius Caesar. S. 107; Утченко С.Л. Юлий Цезарь. C.11-120; Collins J.H.C. Caesar as a Political Propagandist. P. 922-941. Негативная традиция – Badian E. Roman Imperialism in the Later Roman Republic. Oxford, 1962. P. 89-92; Starr Ch. The Roman place in history //ANRW, Tl.1. Bd.1 Berlin – New York, 1972. P.8.
      12. Достоинством Ливия было и то, что он давал изложение войн Цезаря на фоне других событий, происходящих в Риме и других провинциях огромной державы.
      13. Анализ этой проблемы см, напр.: Collins J.H. Caesar as a Political Propagandist. Р. 922-941; Raditsa L. Julius Caesar and his Writings. Р. 417-433.
      14. Collins J.H. Caesar as a Political Propagandist. Р. 926-927.
      15. Все последующие ссылки на источник – это ссылки на «Галльские войны Цезаря», а потому мы будем ограничиваться указанием номера книги и главы.
      16. Подробнее см. Широкова Н.С. 1) Древние кельты на рубеже старой и новой эры. Л., 1989. С. 111-143; 2) Города в римской Галлии // Античное общество. Проблемы политической истории. СПб., 1997. С.129-132.
      17. Показателем огромного значения конницы является тот факт, что поражение Верцингеторикса было обусловлено именно ее разгромом (VII, 64-68).
      18. См. Широкова Н.С. Города в римской Галлии... С. 129-133
      19. Там же. С. 133-135
      20. Одной из важнейших особенностей тактики Цезаря является его умение и готовность сочетать различные виды ведения военных действий (наступление, оборона и даже отход) и быстро переходить от одного к другому. Будучи «мастером сражений» и умея проводить блестящие наступательные операции, он часто прибегал к преднамеренной обороне, был готов к оборонительным действиям вынужденного характера и не боялся отступления. Особенностью тактики Цезаря было то, что он был готов даже «передать инициативу» противнику. Кроме гельветской кампании такая «тактика перехода» использовалась, например, в кампании 57 г., в операциях в Британии в 55-54 гг. в кампании 52 г. против Верцингеторикса где стороны неоднократно «менялись ролями».
    • Куликова Ю. В. Гибель Галльской империи
      Автор: Saygo
      Куликова Ю. В. Гибель Галльской империи // Вопросы истории. - 2006. - № 9. - С. 157-163.
      В 259 г. н. э. на территории современной Франции было создано государство, получившее в историографии название "Галльская империя". Ее создатель и первый император - Марк Кассиан Латиний Постум. Ему удалось стабилизировать экономическое и политическое положение в Галльской империи, в состав которой вошли Галлия, Верхняя и Нижняя Германии, Испания, Британия1.
      В 268 г. Ульпий Корнелий Лелиан при поддержке XXX Ульпиева легиона поднял мятеж. Предположения о его должности разнообразны: от командующего этого легиона и гарнизона Ксантена (античн. Ульпия Траяна) до наместника одной из Германий2. Лелиан был провозглашен императором в Ксантене, где отчеканил свои первые монеты. Согласно нумизматическим и археологическим данным, восстание продолжалось не более двух-трех месяцев3.
      Почти сразу же Лелиан отправился, по-видимому, искать поддержку в других городах, но был осажден войсками Постума в Могонтиаке (совр. Майнц)4. Город вынужден был капитулировать. Лелиану, надеявшемуся получить поддержку у населения, с незначительной частью гарнизона удалось бежать. Как он погиб - точно неизвестно. По одной версии, его убили бежавшие с ним солдаты, по другой - преследовавший его по приказу Постума Викторин5. Во всяком случае, основные события произошли у стен Могонтиака, судьба которого решалась Постумом и его войсками. Последние требовали отдать им город на разграбление. Галльский император решительно в этом отказал, за что поплатился жизнью.
      Античные авторы характеризуют Лелиана именно как мятежника, который "стремился к перевороту", "захватил власть в Могонтиаке" и т. п.6. По словам Требеллия Поллиона, Лелиан "в меру своих сил удерживал незначительную власть у галлов"7. Современные исследователи также считают Лелиана мятежником. Его монеты не получили распространения за пределами Верхней Германии. Ни другие легионы, ни население Галльской империи не поддержали Лелиана. Провозглашение же его императором свидетельствовало о начавшемся ослаблении власти галльских императоров на Рейне. В результате мятежа были уничтожены многие галльские города, возведенные Постумом, произошли новые вторжения германцев; сам же Лелиан "не принес никакой пользы государству"8.
      После смерти Постума Галльскую империю возглавил простой кузнец Марк Аврелий Марий, плохо разбиравшийся в военном деле и не обладавший административными талантами, хотя и прославившийся среди соратников своей необычайной силой. По происхождению он галл, или же родом из рейнских провинций. Он не был рядовым легионером, но и высокого положения не занимал9. Марий считался наименее вероятным претендентом на престол, но, по-видимому, из-за отсутствия сподвижника Постума - Викторина оказался провозглашенным императором.
      Марий был избран солдатами сразу после смерти Лелиана летом-осенью 269 г. под стенами Могонтиака10. Утверждения, встречающиеся в источниках, будто Марий правил всего два-три дня, вряд ли заслуживают доверия. Монетный двор Мария, неизвестно где расположенный, возможно в его резиденции - Колонии Агриппине, работать на этого императора должен был, по крайней мере, в течение нескольких недель. Во всяком случае, количество и распространенность выпущенных Марием монет позволяют говорить о гораздо более длительном его правлении. Рассчитав примерное время между смертью Постума в 269 г. и вступлением на престол в том же году Викторина, можно установить, что правил Марий четыре месяца11.
      Политика "кельнского правителя", как называл Мария И. Кёниг12, была направлена на то, чтобы удержать в своих руках власть в регионе. Впрочем скудость информации и малочисленность источников не позволяет точно определить цели политики Мария и установить, каковы были его действия. Как сообщает Требеллий Поллион, принимая власть, Марий произнес речь, в которой назвал население Галльской империи "римским народом"13 (видимо стремясь привлечь на свою сторону легионы и продемонстрировать лояльность по отношению к римскому императору). Убил Мария обидевшийся на него воин.
      В этот период юго-восточные области Испании были возвращены под власть римского императора Клавдия II Готского, взошедшего на престол после убийства Галлиена. Приграничные области становятся все более неспокойными. Набеги вновь возобновились. Пока шла борьба за власть, оборонительная система, созданная Постумом в регионе, постепенно разрушалась. Германцы, воспользовались этим и проникли на территорию Галлии, что сказалось на экономике Галльской империи.
      После гибели Мария императором был провозглашен Марк Пиавоний Викторин, происходивший из знатного галльского рода и перешедший на сторону Постума в 264 г. во время карательной операции в Галлии военачальника Галлиена Авреола. Источники довольно туманно сообщают о происхождении Викторина14. Раскопанный в Августе Треверов дом Викторина с мозаикой - один из самых богатых и роскошных в этом городе, принадлежавших галльской знати15. Его мать Виктория обеспечила ему карьеру, побывав в Риме: юный Викторин был зачислен под командование начальника конницы Авреола. Начало восстания в Галлии застало его, по-видимому, в Мезии. До карательной операции 264 г. Викторин никак не реагировал на ситуацию в Галлии, но являясь свидетелем резни среди населения, устроенной по приказу Галлиена, он не только сам перешел на сторону Постума, но и убедил часть легионеров последовать его примеру.
      Викторин был талантливым военачальником. Он близко к сердцу воспринял идеи своего императора, сразу включившись в работу по становлению Галльского государства. По поручению Постума, Викторин занялся укреплением рейнского лимеса, для защиты которого набрал дополнительные вспомогательные отряды из германских наемников16. Первоначально он занимал должность трибуна преторианцев, а впоследствии возглавил преторианскую гвардию Постума17. Смерть императора застала Викторина вдали от места основных событий. По приказу Постума он преследовал Лелиана18. Скорее всего, именно отсутствие Викторина, обязанного защищать жизнь своего императора как префект претория, было причиной гибели Постума. И именно в условиях отсутствия Викторина Марий стал новым императором. Когда же последний был умерщвлен, Викторин оказался единственным кандидатом на трон. Согласно источникам, именно его избрали императором спустя два дня после гибели Мария в конце 269 года19. Победе Викторина в значительной степени, видимо, способствовали все усиливавшиеся вторжения германцев, особенно угрожавших рейнским областям. Возможно, Викторин был в союзе с рядом германских племен, наемники из которых состояли у него на службе. Победа Викторина была отмечена монетой, на которой изображен он сам, поднимающий коленопреклоненную Галлию20. По-видимому, подобные легенды должны были представить Викторина спасителем Галлии от военной анархии.
      Августа Треверов оставалась столицей Галльской империи, но резиденцией Викторина была Колония-Агриппина, что подчеркивало значение этого города. Его знание военного дела, "не уступавшее Постуму", доблесть, строгость и военная выдержка позволили завоевать авторитет среди легионов21. Не все военные подразделения сумел Викторин вернуть под свою власть. Согласно надписям на монетах, ему присягнули 14 легионов, из которых четыре дунайских могли примкнуть к нему после гибели командовавшего ими Авреола. Наиболее загадочным представляется появление на монетах Викторина легионов из Финикии, Палестины и Египта. Отряд вексиллариев (ветеранов, решивших остаться на службе) из легиона III Киренаика присягнул Викторину. Иначе никак нельзя объяснить присягу, принесенную этим легионом, стоявшим в Бостре в Аравии22.
      Под властью галльского императора оставались обе Германии, Белгика, Британия и Реция. Однако он не смог вернуть Испанию под свой контроль, о чем свидетельствуют надписи Клавдия II Готского, найденные в данном регионе23. В то же время из источников известно, что Тетрик владел Галлией и Испанией24. По-видимому, речь идет об отдельных (северо-западных?) областях Испании, оставшихся под властью галльских императоров. Викторин потерял также восточную часть Нарбоннской Галлии, которая, как полагают исследователи, занимала либо колеблющуюся позицию, либо придерживалась относительного нейтралитета25, поскольку именно в этом регионе скрывались беженцы из восставшего Августодуна (совр. Отен). Во всяком случае, с начала правления Клавдия Готского восточная часть Нарбоннской Галлии перешла под власть Рима. Однако город Вьенна (совр. Вьен) оставался в составе Галльской империи весь период ее существования26, хотя постоянное соперничество с Лугдуном должно было, казалось бы, толкнуть ее в противоположный лагерь.
      Викторин по своему характеру был человеком деятельным и инициативным27. После некоторого периода анархии, он сумел примирить военных и гражданское население региона, впрочем ненадолго. Викторин был единственным наследником Постума, стремившимся сохранить созданную империю, продолжая его внутреннюю и внешнюю политику, поддерживая в должном порядке рейнский лимес и оборонительные укрепления. Викторин понимал, что требуется для сохранения государства и поддержания мира. Эти знания он почерпнул от Постума, который, возможно, видел в нем своего преемника. Но проводить широкую политику Викторин не мог. Германские вторжения учащались, подчас выходцы из германских племен объединялись в шайки разбойников, отдельные отряды предприняли натиск на долину Мозеля. Не ведя полномасштабных военных действий, подобно Постуму, Викторин не прекращал борьбу с германскими племенами. Его внимание было сосредоточено на восстании в Августодуне28, куда галльский император стянул большую часть своих военных сил. Город племени эдуев по каким-то причинам поссорился с Викторином и закрыл перед ним ворота. Это было началом восстания багаудов29. Викторин собрал основные военные силы, чтобы подавить восстание в Августодуне. После семи месяцев осады он заставил город сдаться, поскольку у защитников не оставалось запасов продовольствия. Памятуя о судьбе Постума, Викторин отдал Августодун своим войскам на разграбление, и город был полностью разрушен30.
      После двух с половиной лет правления Викторин пал жертвой заговора, возникшего на Рейне. Непосредственной причиной убийства Викторина считается месть актуария Аттициана за связь императора с женой последнего31. Но рейнские войска и ранее были недовольны Викторином. Как отмечают античные авторы, легионеры уже давно были настроены против императора: молодого, легкомысленного, избалованного отпрыска знатного рода. Ощутив свою власть в полной мере, Викторин последовал по ложному пути Галлиена. Источники сообщают, что он успел разрушить немало браков, а все хорошие качества его натуры "были погублены развратом и страстью к наслаждению с женщинами, которую вначале он сдерживал"32. Викторин питал слабость к пышным приемам, его выход к народу напоминал представление, что также не способствовало укреплению его власти. Поэтому Аттициану было нетрудно собрать враждебную Викторину группировку и убить его во время пребывания галльского императора в Колонии-Агриппине. После смерти Викторин был обожествлен своим преемником Тетриком, который считал себя его законным преемником33. Возможно, что обожествление Викторина было произведено под давлением его матери Виктории.
      Сложная ситуация связана с Викторией (или Витрувией). Согласно сообщениям письменных источников, мать Викторина была ближайшей родственницей Постума, возможно, его двоюродной сестрой34. Викторин получил место в то время, когда Постум был наместником Галлии и обеих Германий, что в немалой степени способствовало миссии Виктории, а, возможно, и аудиенции у римского императора. Виктория получила титул Августы и почетное звание "мать военных лагерей" ("mater castrorum") после смерти Постума, но отказалась от власти, содействуя возведению на престол Мария. Когда он был убит, Виктория способствовала приходу к власти своего сына, а затем Тетрика. Фактически в этот период именно Виктория обладала влиянием в Галльской империи. Недаром античные авторы замечали, что на востоке правит Зенобия, а на западе - Виктория35. Титул "mater castrorum", скорее всего, является стилизацией античных авторов, стремившихся подчеркнуть высокий авторитет Виктории. Иных свидетельств о Виктории нет. Неясна и ситуация с ее именем.
      Очевидно, Витрувия - это кельтское имя, возможно из принятых в среде галльской знати. Отсутствуют соответствующие монеты, хотя античные авторы утверждают, что Виктория чеканила золотые и серебряные монеты. Имеется лишь одна надпись, позволяющая утверждать, что Виктория являлась историческим лицом36.
      Вполне возможно, что Виктория действительно обладала авторитетом и влиянием, почему и сумела настоять на кандидатуре своего родственника Тетрика. Вероятным может быть и то, что родство это было или очень дальним или выдуманным для того, чтобы получить одобрение легионов. В то время, когда легионы были захвачены врасплох гибелью Викторина, участились вторжения германских племен. Для стабилизации внутреннего положения и организации обороны государству необходим был правитель, отсутствие которого пагубно воздействовало на настроения среди гражданского населения и военных. Дипломатия Виктории и щедрые денежные раздачи дали желаемый результат. В этот период она, хотя и не имела официального титула, являлась гарантом военной присяги.
      Однако вряд ли можно говорить о стремлении Виктории править за спиной своего сына37. Она могла править империей сразу же после смерти Постума, когда получила титул Августы, но отказалась от этого. Почему же она остановила свой выбор на Тетрике как на претенденте на трон? Это тем удивительнее, что, во-первых, это был человек совершенно незнакомый легионам. Во-вторых, его резиденция находилась далеко от основных событий - в столице Аквитании Бурдигале (совр. Бордо). Во всяком случае, даже если Виктория была разочарована политикой Тетрика, изменить она ничего не успела. По свидетельству источников, Виктория была убита, или умерла при Тетрике. По мнению исследователей, Виктория умерла от какой-то болезни примерно в конце 272 - начале 273 года38.
      Гая Пия Эзувия Тетрика называют римским сенатором, происходившим из богатого аристократического галльского рода, наместником Аквитании, призванным к власти богатой и влиятельной Викторией39. Имя Эзувий, как считают современные исследователи, характерно для старой галльской аристократии, стремившейся сохранить традиции40. Тетрик был призван Викторией в то время, когда положение Галльской империи было катастрофическим. Приграничные районы испытывали набеги германских племен, восстания легионов и местных жителей. Экономика приходила в упадок. Ряд исследователей считает, что приход к власти Тетрика являлся реакцией земельной знати на правления предыдущих солдатских императоров41.
      Евтропий замечает, что Тетрик облекся в пурпур в Бурдигале. Аврелий Виктор указывает, что легионы только за большие деньги и щедрые дары дали свое согласие на воцарение Тетрика. Требеллий Поллион пишет, что Виктория убедила принять власть Тетрика, потому что он был ее родственником42. Возможно, что Тетрик, как аристократ и крупный землевладелец, входил в сенат, составленный Постумом. Тетрик младший был объявлен наследником и соправителем своего отца.
      В начале его правления администрация Тетрика действовала энергично. На второй год Тетрик распространил свое влияние на южный Лангедок, вплоть до Средиземного моря43. Надписи галльского императора, обнаруженные в Аквитании, указывают на признание его этим регионом, который со времени гибели Постума придерживался нейтралитета, предоставляя убежище изгнанным из Августодуна. Однако его не поддержали обе Германии и Белгика. Восстания рейнских легионов послужили поводом для капитуляции галльского императора. Монеты Тетрика были широко распространены. В Британии было найдено четыре милевых камня с соответствующими именами, но исключительно в прибрежной зоне и ни одного в глубине острова. Нарбоннская Галлия была одним из первых регионов Галльской империи, перешедшей под контроль Аврелиана. Как сообщают источники, в конце правления Тетрика произошло восстание Фаустина, наместника провинции Белгика, которое напрямую затронуло Августу Треверов; этот город поддержал Фаустина, заставив Тетрика оставить столицу Галльской империи44.
      Античные авторы утверждают, что Тетрик долго терпел восстания солдат, нападения германцев, покушения на свою жизнь, другие "несчастья", под которыми, очевидно, подразумевалось и восстание багаудов. Он обратился "за помощью" к римскому императору Аврелиану, прося его взять Галлию под свой контроль, и заключил свое письмо стихом: "Непобедимый, из бед исторгни меня"45.
      Какое-то время между императорами велась переписка, после чего они встретились лично. Тетрик заверил Аврелиана в своей готовности присягнуть ему и получил ответные уверения, что ему сохранят жизнь, положение и, возможно, большую часть богатства. Тетрик лишь для вида вывел навстречу римскому императору свое войско и в Каталаунской (Шалон-на-Марне) битве сдался46. Ряды воинов были смяты и рассеяны. В 274 г. Галльская империя прекратила свое существование.
      Аврелиан устроил пышные торжества по случаю возвращения Галлии под контроль Рима. Тетрик с сыном были проведены перед колесницей римского императора. Впрочем позор этот был с лихвой возмещен. Тетрик был назначен наместником Лукании, затем получил и свои богатства, а затем до конца своих дней вел спокойную и обеспеченную жизнь как частное лицо47. Сын его, Тетрик-младший, также получил прощение и был возведен в звание сенатора.
      Тетрик не был талантливым военачальником. Он не пользовался авторитетом и уважением в войске. Несмотря на денежные раздачи Виктории, на этого императора было несколько покушений со стороны солдат. Очевидно Тетрик вынужден был постоянно проводить денежные и иные раздачи солдатам, чтобы удержаться на троне. Смерть Виктории обострила обстановку. Тетрик не мог и, видимо, не пытался исправить положение. Спокойная размеренная жизнь в качестве римского сенатора была для него более привлекательной. Впоследствии, как сообщают источники, Аврелиан называл Тетрика соратником по оружию и говорил, что надо выше ценить управление какой-либо частью Италии, нежели царскую власть за Альпами48.
      Тетрик не мог обеспечить Галлии и Германии постоянный и жесткий контроль. Аквитания - цветущий сад по сравнению с суровыми краями прирейнских областей, где жили люди, привыкшие воевать. Найти к ним ключ сумел только Постум. Тетрику не нужна была власть, навязанная посулами и уговорами Виктории. Она тяготила его. Он ничего не сделал для укрепления обороноспособности лимеса и не мог сдерживать участившиеся набеги германцев. Ремесленники и мелкие землевладельцы особенно страдали от разорительных набегов германцев. Именно они и стали основой восстания багаудов, страх перед которым, наряду с опасениями восстаний легионов, сыграли в решении Тетрика главную роль.
      Галльская империя, просуществовавшая пятнадцать лет, в условиях политической и социально-экономической нестабильности, переживаемых Римским государством, явилась ярким проявлением сепаратизма. Но именно ее создание явилось удачной попыткой прекращения общеимперского кризиса. К моменту гибели Галльской империи внутриполитическое положение Римского государства стабилизировалось. Галльские императоры, сдерживая германские племена на своих границах, позволили Риму собраться с силами и вернуть себе власть над восточными провинциями. Западные же провинции в составе Галльской империи продолжали функционировать как экономически единый регион и именно в таком состоянии вновь вошли под юрисдикцию римского императора. Таким образом, Постум и его последователи сумели наладить и сохранить жизнеспособность целого региона в условиях общеимперского кризиса, постоянных вторжений германцев и политической нестабильности.
      Идея Галльской империи пустила глубокие корни. Население западных провинций продолжало борьбу с римлянами. Непосредственно после капитуляции Тетрика восстал Домициан, один из полководцев Авреола. Вторжения варваров лишь усиливали восстания и сопротивление Риму. Центром следующего мятежа стал Лугдун, подтолкнувший некого Прокула к восстанию. Его поддержали Испания и Британия, однако Прокул был вскоре разбит49. Из всех регионов, входивших в состав Галльской империи, заявить о своей самостоятельности решилась только Британия, выдвинувшая своего императора. Римские властители старались стереть любое упоминание о Галльской империи.
      Примечания
      1. См. Вопросы истории, 2004, N 1, с. 134 - 143.
      2. STEIN E., RITTERILNG E. Fasti des romischen Deutschland unter dem Prinzipat. Wien. 1932. Fasti 43, n. 48; GANSBEKE van P. Postume et Lelien gouverneurs de la Germanie inferieure? - Revue beige de numismatique publiee sous les auspices de la Societe royale de numismatique (RBN), 1959, N 105, p. 25 - 32; KONIG I. Die gallischen usurpatoren von Postumus bis Tetricus. Munchen. 1981, s. 133; DRINKWATER J. F. The Gallic Empire: Separatism and Continuity in the North-West Provinces of the Roman Empire A. D. 260 - 274. Stuttgart. 1987, p. 34; BOUVIER-AJAM M. Les empereurs gaulois. P. 1984, p. 185.
      3. Малочисленность монет Лелиана, отчеканенных в Могонтиаке, свидетельствует о краткости его правления. LAFAURIE J. La chronologique des empereurs gaulois - Revue numismatique (RN), 1964, Vol. 6, p. 926; PATTI G. Chronologia degli imperatori gallici - Epigraphica, 1953, XV, p. 87.
      4. Могонтиак являлся одним из крупных монетных дворов Галлии, наряду и Лугдуном (совр. Лион), Августой Треверов (совр. Трир), Колонии Агриппины (совр. Кельн) и Нарбона. Характерно, что отчеканенные Лелианом монеты сохраняли датировки 10 года правления Постума.
      5. Scriptores Historiae Augusti (SHA). Tyr. Trig. 5.3 - 4; 6.3
      6. Eutr. 9.9.1; Aur. Viet. De Caes.33.7; SHA. Tyr. Trig. 4.
      7. SHA. Tyr. Trig., 5
      8. SHA. Tyr. Trig. 5; GANSBEKE P. Van. Les invasions germaniques en Gaule sous le regne de Postum (259 - 268) et le temoignage des monnais. - RBN, 1955, N 98, p. 18 - 20;
      9. Eutr. 9.9.2; SHA. Tyr. Trig. 8; Aur. Viet. De Caes. 33.9; KONIG I. Op. cit., S. 137.
      10. LAFAURIE J. Op. cit., p. 926; PATTI C. Op. cit., p. 87; DRINKWATER J. F. Op. cit., p. 94 - 95; Eutr., 9.9,2; Aur. Viet. De Caes. 33.9; Oros. 7.22.
      11. KONIG I. Op. cit., S. 140. Правление в течение нескольких месяцев (не более четырех - пяти) предполагают и другие современные исследователи: LAFAURIE J. Op. cit., p. 926; PATTI C. Op. cit., p. 87.
      12. KONIG I. Op. cit., S. 145
      13. SHA. Tyr. Trig., 8. 11.
      14. SHA, Tyr. Trig. 4; Eutr. 9.9.3; Oros. 7.22; Aur. Viet. De Caes. 33.12; Epitom. 34.3. Имя Викторина в надписях и на монетах часто пишется как Piawonius (возможно, это вариант от имен Pius Avonius): Piavonio = Corpus Inscriptionum Latinarum. Brl. 1893 - 1936 (CIL). T. XIII. n. 9040; Piawonius = CIL. T. XIII. n. 3679, 8958; Piavonius - COLLINGWOOD R.G., WRIGHT R. P. The Roman Inscriptions of Britain. In. 3 tt. Oxford. 1965, n. 2238 .
      15. PARLASKA K. Die Romischen Mosaiken in Deutschland. Brl. 1959, 44 - 46, taf. 42, 2 (Mosaik), 48, 5 (Inschrift); CUPPERS H. Rettet das romische Trier - In; Denkschrift der archaologischen Trier-Kommission. Trier. 1972, s. 19; WIGHTMAN E. M. Roman Trier and the Treveri. Lnd. 1970, p. 53; UJTAEPMAH E. M. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи. М. 1957, с. 464.
      16. CIL. T. XIII. n. 3679; SHA, Tyr. Trig. 6.1.
      17. DESSAU H. Inscriptiones Latinae Selectae. Brl. 1892 - 1916, п. 563; WIGHTMAN E. M. Op. cit., p. 54; надпись из Кёльна (Колония-Агриппина) - CIL XIII 8267 b.; GALSTERER H. Die romischen Steininschriften aus Koln. Koln. 1975, n. 196 b.: KONIG I. Op. cit., S. 142 - 143.
      18. SHA, Tyr. Trig. 6.3.
      19. DESSAU H. Die Consulate des Kaisers Victorinus - Germania, 1917, N 1, S. 173 - 174; KONIG I. Op. cit, S. 143 - 144; PATTI C. Op cit., p. 87; Eutr., 9.9; Aur. Viet. De Caes., 34.3
      20. DELBRUCK R. Die Munzbildnisse von Maximinus bis Carinus. Brl. 1940, S. 138; LAFAURIE J. Op. cit., p. 949; The Roman Imperial Coinage. In 6 tt. Lnd. 1968. T. V, pt. 2, p. 384.
      21. Aur. Viet. De Caes., 33, 12.
      22. DRINKWATER J. F. A New Inscription and the Legionary Issues of Gallienus and Victorinus. - The Numismatic Chronicle. The Royal Numismatic Society (NC). Cambridge Univ. Press. 1971. Vol XI, p. 325 - 326.
      23. CIL. T. II. nn. 1672, 3619, 3737, 3833, 3834, 4505, 4879.
      24. SHA, Claud. 7.5
      25. ШТАЕРМАН Е. М. Ук. соч., с. 464; DRINKWATER J. F. The Gallic Empire, p. 41; KONIG I. Op. cit., S. 159.
      26. MOWAT H. Les ateliers monnetaires en Gaule. - RN, 1890, N 1, p. 143 - 158; JULLIAN C. Histoire de la Gaule. 8 Vols. P. 1920 - 1926. T. IV, p. 332.
      27. SHA, Tyr. Trig., 6. 1; Eutr., 9. 9. 1; Aur. Viet. De Caes., 33.12.
      28. Восстание в Августодуне совпало, по словам Авзония, с концом правления Викторина и переходом власти к Тетрику (Auson., Parentalia, 4). Площадь Августодуна была значительной - 200 га. Он имел 54 круглые башни по 10 м в диаметре. Расстояние между башнями варьировалось от 54 до 100 метров, толщина стен от 1, 60 м до 1, 90 м, высота доходила до 11 м. Земляной вал у стен был от 2,50 м. Пояс укреплений протянулся на 6 километров.
      29. От кельте, baga - борьба - участники народно-освободительного движения против римского господства в Галлии и Северной Испании в III - V вв. н. э., в основном, разоренное население, которое, объединившись в отряды, разоряло виллы крупных землевладельцев. См. ДМИТРИЕВ А. Д. Движение багаудов - Вестник древней истории (ВДИ), 1940, N 3- 4; КОРСУНСКИЙ А. Р. Движение багаудов - ВДИ, 1957, N 4; Paneg. Lat, VIII (9), 4, 1.
      30. Восстановлен был город в начале IV в. н. э. Paneg. Lat., 5, 4, 2; 8, 4, 2; Amm. Marc, 15, 11, 11; 16, 2, 1.
      31. Актуарий - лицо, ведавшее ежедневной раздачей и учетом рациона солдат. Aur. Viet De Caes., 33.12: Eutr., 9. 9 .2; SHA. Tyr. Trig., 6. 3; Oros., 7. 22.
      32. Aur. Viet De Caes., 33.12: Eutr., 9. 9. 2; SHA. Tyr. Trig., 6. 6.
      33. COHEN H. Description historique des monnaies frappees sous l'Empire romain: VI tt. P. 1881- 1886. T. V, p. 179.
      34. BOUVIER-AJAM M. Op. cit., p. 189; SHA. Tyr. Trig., 6. 3.
      35. SHA. Tyr. Trig., 6. 2 - 3; Claud., 25. 4.
      36. SHA. Tyr. Trig., 31. 3 - 4; CIL. T. XIII. n. 5868.
      37. BOUVIER-AJAM M. Op. cit., p. 190.
      38. SHA. Tyr. Trig., 31. 4; DRINKWATER J. F. The Gallic Empire, p. 41; BOUVIER-AJAM M. Op. cit., p. 190.
      39. Familia nobilis - Eutr., 9. 10; Aur. Vict. De Caes., 33. 14; SHA. Tyr. Trig., 24.1; 31; Oros., 7.22.
      40. В основном, аналогия проводится с упомянутым Цезарем племенем Esubios, обитавшем на побережье Бретани (Caesar. B. G. II. 34) - DRINKWATER J. F. The Gallic Empire, p. 94; KONIG I. Op. cit., S. 159; BOUVIER-AJAM M. Op. cit., p. 196, а кроме того, с галльским божеством Эзусом, группой божеств Asirs и скандинавским Ases, проникшим через Германию. BOUVIER-AJAM M. Op. cit., p. 196; Esubius. - KONIG I. Op. cit., S. 161.
      41. JULLIAN C. Op. cit., t IV, p. 586.
      42. Eutr., 9.10; Aur. Viet De Caes., 33. 14; SHA. Tyr. trig., 24.1
      43. CIL. T. XIII. nn. 8927, 8925.
      44. Revue Epigraphique (RE). T. VI (1909). 2088, n. 9. Faustinus Treveris - Pol. Silv. 49. - Chron. Minor., I. 522.
      45. Vergil. Aeneis. 6, 365; Eutr. 9.10; Aur. Viet De Caes. 35.4; SHA. Tyr. trig. 24. 2 - 3; Oros. 7.22.
      46. Aur. Viet. De Caes. 35.4; Eutr. 9, 13, 1: apud Catalaunos; Paneg. Lat. 8, 4, 3; Euseb. Chron. 2289; lord. Rom. 290. Aur. Viet. De Caes., 35. 5.
      47. Eutr., 9, 13, 2; Aur. Viet. De Caes., 35. 4; SHA. Aur., 29. 1; 34, 1
      48. SHA. Tyr. trig. 24.5; Aur. Viet. De Caes. Epitome, 35.7.
      49. Eutr., 9.17; SHA. Tyr. trig., 29.12 - 15; Prob., 18. 5 - 6; Oros., 7.24.
    • Куликова Ю. В. Создание Галльской империи
      Автор: Saygo
      Куликова Ю. В. Создание Галльской империи // Вопросы истории. - 2004. - № 1. - С. 134-143.
      Письменные источники, дошедшие до нас, разрозненные и отрывочные содержат скупую информацию о событиях в Галлии 2-й половины III века.
      К середине III в. политическое и социально-экономическое развитие Рима привело к кризисным явлениям, пошатнувшим основы огромной империи, управление которой изменялось с большими трудностями, а нередко и с опозданиями. Рушилась хозяйственная система, сложившаяся в "золотой век" Антонинов. Мелким земельным собственникам, крестьянам и арендаторам становилось невыгодно вести хозяйство. Это приводило к запустению посевных площадей и разорению широких слоев населения, но одновременно развивались крупные товарные виллы. Кризис нанес удар и по городам, как экономическим и культурным центрам. "Центр" требовал поставок и выплат больше, чем мог дать провинциальный город. Происходил упадок торговли и росла инфляция во всех провинциях Римской империи: повышались цены, расстраивалось денежное обращение, портилась и обесценивалась монета. Не последнюю роль в углублении кризиса играла устаревшая фискальная политика, когда Рим рассматривался по-старому как полис, а доходы, поступавшие с провинций, концентрировались именно в нем. Аристократию это устраивало, но такая политика не устраивала ни провинции, ни Сенат, в котором было много, если не большинство, представителей провинциальной знати. Кризис и политика римских императоров, не считавшихся с интересами провинций, вызвали проявления сепаратизма. Создание в 258 - 259 годах Галльской империи явилось характерной приметой того времени.
      В 253 г. рейнские легионы провозгласили римским императором Валериана, принадлежавшего к аристократической элите. Правление Валериана и его сына Галлиена считается периодом максимального углубления кризиса в империи. Отправляясь на Восток для борьбы с персами, Валериан передал под контроль Галлиена западные провинции империи. Однако армия Валериана была уничтожена возле г. Эдесса в Западной Месопотамии, а сам император попал в позорное рабство к персидскому царю Шапуру I. Галлиен остался единоличным правителем, но его отношения с наместниками провинций - ставленниками Валериана - не складывались. Весть о пленении императора стала лишь поводом к обособлению многих провинций.
      Идея единого кельтского государства была сформулирована еще во время гражданской войны 68 - 69 гг., когда в Северной Галлии произошло восстание. Руководители его созвали общегалльское собрание, которому впервые со времен Юлия Цезаря предстояло решить вопрос об отношении к Риму. Здесь и прозвучала идея создания независимого от Рима Галльского государства1. Отсутствие согласия между более романизированной южногалльской знатью и северо-галльской аристократией, а также надежда, что Рим все же обеспечит порядок и стабильность в регионе, стали решающими. Восстание было подавлено.
      Идея Галльского государства была претворена в жизнь в середине III в. Марком Кассианом Латинием Постумом. Галлия отличалась стремлением к образованию своей державы и наличием своего лидера, чье правление было более длительным, чем у любого узурпатора и даже многих римских императоров, а главное - могла стать объединяющей и укрепляющей силой для кельтов.
      Происхождение Постума до сих пор вызывает дискуссии, не говоря уже о том, насколько противоречивы в этом вопросе письменные источники. Согласно современным исследованиям, он родился в Галлии около 220 г.2, (то есть был почти ровесником Галлиена, родившегося в 218 г.). Из сообщений античных авторов видно, что Постум не принадлежал к верхушке местной знати, хотя и состоял в родстве с некоторыми ее представителями. Последним, по-видимому, можно объяснить поддержку, оказанную ему галльской аристократией в течение всего периода его правления.
      К тому времени, когда он был провозглашен императором, Постум уже был семейным человеком и имел нескольких детей. По каким-то причинам он пошел на службу в римскую армию, где сделал успешную карьеру: от простого легионера поднялся до командующего благодаря талантам, умению руководить, своим человеческим качествам и авторитету среди соратников. Он участвовал в военных операциях, которые проводил император Валериан, приобретая опыт борьбы с германцами. Требеллий Поллион характеризует его следующим образом: "Это был муж в высшей степени храбрый на войне, в высшей степени твердый в мирное время, во всех случаях жизни - серьезный"3. Командующий Аврелиан и император Валериан заметили и высоко оценили Постума, который, вероятно, был немало удивлен приказом римского императора, отъезжавшего на Восток. Флавий Сиракузянин утверждает, что именно Валериан настоял на том, чтобы основная часть западного контингента войск была в руках Постума, верного и разумного человека, который одновременно будет помощником и советником Галлиена. Аврелиан же, имевший столь же большой авторитет, был сверх меры строг и мог излишне круто обойтись с Галлиеном, "если тот, по своей природной склонности к забавам, проявит легкомыслие". Можно предположить, что Постума знали при дворе и лично Галлиен. В общем, ему было доверено управление Галлией, обеими Германиями, а также даны четкие приказы по защите рейнского лимеса и контроле зарейнских земель. Под командованием Постума, помимо легионов Галлии и обеих Германий, оказались галльские вспомогательные отряды4.
      На рейнской границе Постум отражал набеги германских племен, все более завоевывая доверие и преданность подчиненных. Требеллий Поллион сообщает, что именно Постуму Галлиен поручил заботу о своем сыне Салонине, которого он был обязан не только охранять, но и наставлять, как должен вести себя и действовать император. Задачей Постума также было знакомить Салонина с войсками и показывать, как решать их проблемы в условиях войны и в мирное время5.
      Восстание наместника Паннонии и обеих Мезий Ингенуя, вспыхнувшее сразу, как только пришла весть о пленении Валериана, побудило Галлиена опасаться влиятельного Постума, как "человека очень храброго, нужного для государства и, что всегда причиняет тревогу властителям, любезного воинам"6. Император пристально следил за растущим авторитетом наместника Галлии и обеих Германий, осознавая, очевидно, возможность вспышки восстания в этих провинциях. Галлиен решил уменьшить не только зону влияния Постума, но и круг его обязанностей, возложенных Валерианом. Для этого император направляет наместника на рейнскую границу с тем, чтобы тот продолжал борьбу с германскими племенами и укреплял обороноспособность лимеса. Подчинившись капризу Галлиена, Постум сосредоточился на заботах об укреплении порученного ему региона.
      Но Галлиен этим не ограничился. Он направляет в эти провинции некоего Сильвана, передав ему опеку над цезарем Салонином. Возможно, что в распоряжение Сильвана были отданы Верхняя Германия и Белгика7, но, вероятнее всего, Сильван являлся префектом претория, о чем свидетельствует и Зонара (12.24). При этом, в назначении префекта претория нет ничего необычного, поскольку в течение 2-й половины III в. именно они, как представители центральной власти, выступали против мятежников8.
      Сильван вместе с цезарем Салонином перебрался в Колонию-Агриппину (совр. Кельн), сделав ее своей резиденцией, хотя первоначально он размещался в Августе Треверов (совр. Трир). Причины выбора резиденции не совсем ясны. Возможно, что в Августе Треверов Постум имел большую поддержку, а район Колонии-Агриппины считался неспокойным. Сильван сразу же принимает усиленные меры по укреплению стен и обороноспособности Колонии- Агриппины, проводит работы по восстановлению оборонительных укреплений, а также возведению новых9.
      Сильван сразу же поставил себя так, что конфликт между ним и Постумом стал неизбежным. Враждебность между ними ощущается и по скупым строкам источников. Поскольку с момента назначения Сильвана Постум находился под пристальным и постоянным контролем этого человека, безусловно информировавшего Галлиена о всех его действиях, то его решительные действия против германцев могли вызывать критику со стороны Сильвана. Можно предположить, что обстоятельства, приведшие в конечном итоге к восстанию, накапливались постепенно. Но говорить о заранее продуманном и планируемом плане мятежа вряд ли возможно10.
      Конфронтация между Постумом и Сильваном достигла критической точки, когда первый, в противовес рекомендациям нового наставника Салонина, преследовал германские племена за Рейном, направив при этом часть войск на север и восток Галлии, а часть оставив на рейнской границе, обезопасив тем самым провинции. Военная операция была завершена с ошеломляющим успехом и захватом огромной добычи11.
      Узнав об этом, Сильван от имени цезаря Салонина потребовал военной добычи, которую Постум по праву военачальника уже раздал своим подчиненным. Это оказалось последней каплей в чаше терпения легионов. До этого их недовольство вызывали действия самого Галлиена, равнодушно отнесшегося к пленению своего отца и погрязшего "в роскоши и пороках". Они направились к Колонии-Агриппине и в короткие сроки взяли ее приступом, при этом Сильван и Цезарь Салонин были убиты12. Но участвовал ли в этой акции Постум лично?
      Ни Евтропий, ни Аврелий Виктор ничего не сообщают об этом эпизоде. Требеллий Поллион пишет, что многие обвиняли именно Постума в убийстве Салонина, но это совсем "не соответствует его нравам". Зосим упоминает, что Постум, взяв с собой легионы, отправился к Колонии-Агриппине. Здесь он потребовал выдачи сына Галлиена и Сильвана. Когда его требование было выполнено, он приказал убить обоих. Зонара излагает этот эпизод несколько по-иному и, возможно, ошибаясь: Постум, назначенный Галлиеном охранять рейнскую границу, тайно де перешел реку, взял у варваров большую добычу и раздал ее легионерам, приставленный же к наследнику престола некий Альбан потребовал добычу для Салонина. Тогда Постум стал побуждать легионы к измене. Придя к Колонии-Агриппине, легионеры убили Альбана и Салонина. По словам Полемия Сильвия, восстание началось во Вьенне13. Современные исследователи предполагают, что в момент восстания Постум находился либо в военном походе, либо в Могонтиаке, недолгое время являвшемся штаб-квартирой наместника Верхней Германии, либо в своем штабе - в Бонне14.
      Согласно надписи на победном алтаре из Аугсбурга, Постум был призван на помощь наместником провинции Реции, через которую с опустошающим рейдом в Северную Италию прошли германцы из племени семнонов или ютунгов. Свидетельство об этом грабительском набеге можно найти только у Орозия (Oros. 7.22). Галлиен, очевидно, не отреагировал на просьбы о помощи. С другой стороны, Постум считался правой рукой римского императора, и к кому же, как не к нему, следовало обращаться за помощью в сложной внешнеполитической ситуации, возникшей тогда, когда часть войск из Реции скорее всего была уведена Авреолом для подавления восстания Ингенуя. Захватив с собой, как гласит надпись, легионы, расквартированные в обеих Германиях, Постум поспешил в Рецию. Если это случилось сразу, как только Постум вернулся из своего "тайного" зарейнского рейда, то тогда сообщение Зонары, что военачальник успел собрать по требованию Сильвана лишь часть уже розданной легионерам добычи, становится более понятным. Постум спешил на помощь наместнику Реции. Постум использовал привычку германцев возвращаться из набегов тою же дорогой, что и пришли. Семноны, отягощенные награбленным добром и захваченными в Италии пленниками, не ожидали попасть в засаду на обратном пути через Рецию. Они были полностью разбиты, и лишь небольшая часть смогла уйти от погони.
      Вполне возможно, что именно в это время в ставке Постума взбунтовались легионы, которые направились к Колонии-Агриппине и, взяв ее приступом, убили цезаря Салонина и Сильвана. Инициатором бунта стал 1-й легион Минервы (Minervia), о чем свидетельствуют монеты Постума, выпущенные позднее. Интересно, что дислоцировался легион в Бонне, то есть в городе, который до некоторого времени являлся, условно говоря, штаб-квартирой наместника Галлии и обеих Германий. Постум мог появиться под стенами разрушенного города слишком поздно. Легионы провозгласили Постума императором. Поняв, что от его решения зависит не только судьба подвластных ему легионов, но и всей Галлии, он принял на себя это бремя. Источники не сообщают подробно об этом событии, а лишь констатируют факт провозглашения императором Постума15.
      Теперь Постум должен был решить первоочередные задачи. Необходимо было прежде всего освободить разоренную Галлию от уже вторгшихся германских племен, а также предпринять все, чтобы не допустить новых набегов. Он организует наступления против германцев сразу на нескольких участках. Основное разворачивалось с севера и с запада Галлии. На линии Пуатье-Ла Шатр-Моулин Постум делит армию на две части. Одну направляет на Пиренеи, чтобы помочь организованному там сопротивлению. Вторая часть, видимо, под его собственным командованием направилась к Роне и Альпам, освобождая попутные населенные пункты. Окружив противника с тыла, армии Постума удалось выбить варваров с позиций в гг. Ним, Арль, Марсель, Фрежюс, Канн, Ницца и отбросить их по ту сторону Альп. Решительное контрнаступление достигло успеха в результате жесточайших сражений, в особенности, близ г. Арль (античн. Arelate), захваченного вождем аламаннов. Этой победой, освободившей Галлию, Постум завоевал еще большее доверие и любовь кельтов.
      Военные силы первого галльского императора формировались постепенно, по мере вхождения регионов в состав Галльской империи. Из основных военных подразделений Постуму присягнули 16 легионов или их части, а также флоты Germanica и Britannica. Войско его пополнилось за счет вспомогательных отрядов и военных подразделений из Британии, Испании, регионов Галлии, в том числе и Белгики, а также обеих Германий. Подчас такие отряды направлялись от отдельных общин, городов и поселений. Также в военные силы Постума вошла конница галлов, которой он придавал особое значение. Для укрепления обороноспособности рейнской границы Постум берет на службу наемников из германских племен, создавая из них ударные отряды. Легионы в этот период не теряли связей с провинциями, из которых они происходили, что в значительной степени может относиться и к кельтам, многие из которых служили в легионах, присягнувших Постуму16.
      В состав нового государства вошли Реция, Испания, Британия, три Галлии, Белгика, а также Верхняя и Нижняя Германии (то есть современные Германия, Испания, Португалия, Британия, Франция, Швейцария, Люксембург, Бельгия, Западная Фландрия)17. Столицей была избрана Августа Треверов, богатый город, заселенный галльской знатью, здесь же располагался монетный двор. Галльская аристократия, поддержавшая первого галльского императора, взяла на себя его материальное обеспечение. В первые годы своего правления Постум явно не намеревался ссориться с Галлиеном. На своих первых монетах галльский император носит титул цезаря, а сами монеты выходили с упоминанием Рима и римского Сената. Впрочем впоследствии ситуация изменилась.
      Государственное устройство Галльской империи почти точно воспроизводило римское. Сенат, состоявший, вероятно, из представителей кельтской знати, выполнял совещательные функции. Постум располагал также должностными лицами, в частности, консулами, избираемыми на два года, и собственной преторианской гвардией. Постум, возможно, просто увеличил гвардию, составлявшую его личную охрану до провозглашения императором, набрав в нее знатных галльских юношей.
      В 263 г. Постум отмечал пятилетие своего правления, в честь чего были выпущены монеты. К этому времени он окончательно освободил подвластные ему территории от германских племен. Тогда же ему принесли повторные клятвы верности провинции. Галлиен не оставляет все это без внимания. Римский император до этого был озабочен восстаниями в других провинциях, особенно, на Востоке. Так, он вынужден был признать своим соправителем Одената, предоставив ему не только титул августа, но и передав командование всеми легионами в этой части империи. С Постумом Галлиен мириться не пожелал. Подготовку карательной акции он возложил на лучшего своего военачальника Авреола.
      Трудно определить, как складывались взаимоотношения Постума и Авреола до восстания в Галлии, и были ли они вообще знакомы. Авреол, родом из Дакии, быстро продвинулся по службе благодаря Галлиену и стал, в результате проведенной реформы, первым командующим римских объединенных кавалерийских частей. Он четко исполнял получаемые им приказы, в частности, участвовал в подавлении восстания Ингенуя и жестокой резне, устроенной по приказу Галлиена среди жителей Панноний и Мезий. Впрочем, как свидетельствует Зосим, неприязнь к Галлиену уже давно зрела в душе Авреола, но до поры до времени он не проявлял ее.
      Если совместить сообщение Зосима со свидетельством Поллиона, то становится ясной фраза о заключении Галлиеном союза с Авреолом. Возможно, конфликт Авреола с римским императором был намного серьезнее и не столь скрытым, чем это может показаться на первый взгляд. Вполне вероятно, что их разногласия не были тайной для окружающих, а Авреол не единожды пытался освободиться от власти Галлиена. Так, победив в 260 г. узурпатора Макриана, Авреол уговорил, а частично и подкупил его войско, обретя, таким образом, значительные военные силы18.
      В 264 г. начался военный поход под командованием Авреола против Постума. Это была карательная акция, которую готовил римский император. Детали ее восстановить достаточно трудно, но, во всяком случае, известно, что поход растянулся на несколько этапов. Вначале все складывалось в пользу Галлиена. Авреол устроил жестокую резню среди галлов. В результате вспыхнул мятеж в его собственных войсках. На сторону Постума переходит Викторин с частью войск. Он происходил из знатного галльского рода, семья его жила в Августе Треверов, а мать состояла в родстве с Постумом. Викторин возглавил преторианскую гвардию галльского императора и участвовал в сражениях против войск Галлиена19. Именно Викторин и станет наследником Постума.
      После одного из столкновений Постум отступил. Галлиен направил Авреола преследовать его. Однако, имея возможность захватить "мятежника", Авреол не стал этого делать. Вернувшись к римскому императору, он заявил, что не мог схватить Постума. Галлиен явно руководствовался совсем иными мотивами, нежели престижем империи, что и побудило Авреола по-иному рассматривать сложившуюся ситуацию. Второй этап карательной операции начался тогда, когда в Галлию прибыл сам Галлиен. Осадив Постума во Вьенне, римский император понадеялся на свои войска, но был ранен стрелой. По какой причине была снята осада этого города, остается неизвестным. Современные исследователи, анализируя действия Галлиена, считают, что римский император всячески старался подтолкнуть Постума к крупному, решающему сражению, а возможно и к личному поединку, что отразилось и в некоторых свидетельствах античных авторов20. Иначе почему же столь энергичный и талантливый полководец, как Постум, располагая значительными военными силами, дважды оказывался на грани поражения? В первом случае он непосредственно не участвовал в битве, да и присутствие его во Вьенне довольно сомнительно. Характер последующих столкновений определенно свидетельствует, что Постум избегал генерального сражения. Возможно, он поступал вполне обдуманно, не желая идти против Галлиена. А можно предположить и то, что происходили и другие сражения между Постумом и Галлиеном, поскольку их противостояние продолжалось примерно до 266 года.
      Авреол повернул против Галлиена. Первоначально, он вероятно заключил союз с Галлиеном, поскольку по-видимому желал выиграть время для переговоров с Постумом. В 266 - 267 гг. Авреол присягнул первому галльскому императору. Центром восстания Авреола стал Милан, а Северная Италия - подконтрольной территорией. Однако Аврелий Виктор утверждает, что Авреол стал императором благодаря легионам Реции. В таком случае наше предположение, что причиной восстания Авреола могло стать присоединение Реции к Галльской империи, оправданно. Легионы же Реции могли вновь перейти под контроль Авреола, если бы был заключен союз с Постумом. Существенное значение для решения Авреола имела и политика Галлиена. Те самые части, которые тот создал по образу и подобию преторианцев, и на которые он возлагал столько надежд, восстали, выдвинув Авреола императором21.
      Переговоры между первым галльским императором и Авреолом начались сразу же. Инициативу, по всей видимости, проявили обе стороны, но, во всяком случае, поддержка галльского императора - авторитетного и сильного правителя западных провинций, была необходима тому, кто решил выступить против Рима. Авреол это понял яснее и лучше всех остальных, оказавшись дальновиднее Галлиена. Северная Италия стала буферной зоной между двумя государствами. Армия Авреола располагалась на границе между Римской и Галльской империями. Исследователи относят восстание Авреола к зиме 267 - 268 годов. Монеты Авреола с именем Постума чеканились в сентябре 268 года22.
      Можно утверждать, что Авреол присягнул Постуму. Это подтверждается тем, что монеты последнего чеканились в Милане, а Авреол перестал чеканить собственную монету. К тому же Авреол отказывался вести переговоры с Галлиеном, стремившимся заключить союз с мятежным военачальником против своего основного противника - Постума. При этом Авреол вел ожесточенные сражения с римским императором и стал, согласно источникам, причиной гибели Галлиена23.
      События начала 60-х годов III в., свидетельствуют о решительном нежелании Постума доводить ссору с Галлиеном до крайней стадии. Однако позиция Постума изменилась, хотя и остается во многом неясной. Если в начале своего правления он рассматривал подконтрольные ему территории как автономную часть Римской империи, то к середине 60-х годов все больше склоняется к самостоятельности своего государства. Буферная зона, которой стала Северная Италия - еще одно доказательство этого. Уйдя из Галлии, римский император больше туда не возвращался. Возможно, его внимание отвлекло как восстание Авреола, так и новое вторжение готов на Дунае. Остается вопрос, почему за пять лет Галлиен не пытался ничего предпринимать в отношении Постума, или же пытался, но сведения об этом до нас не дошли. Не ясно, смирился ли Галлиен с существованием Галльской империи. Анонимный автор утверждает, что личная встреча римского императора и Постума все-таки состоялась. Постум заявил Галлиену: "Эти погубленные тобой провинции я, поставленный во главе их, чтобы оберегать, спас. Галлы избрали меня императором, и я довольствуюсь тем, чтобы управлять добровольно избравшими меня. И насколько хватит разума и сил, я помогу им своим советом и своим войском"24.
      Внутренняя политика Постума становится более активной в 265-266 годах. К этому времени он укрепил свое положение, одержав значительные победы над германцами и упрочив рейнскую границу. При Постуме значительно интенсивнее стала работа на рудниках, развиваются оружейное, кожевенное, стекольное, керамическое и текстильное производства, а также наиболее древние отрасли - металлургия и гончарная. Образование зимой в 258/259 гг. Галльской империи, в результате которого Галлия, обе Германии, Испания и Британия несколько изолировались от Рима, способствовало тому, чтобы в перечисленных ремеслах возродились старые кельтские черты, возвращались приемы старой техники. Многие века славилась работа кельтов по металлу и камню. Даже испытав на себе греко-римское влияние, их техника была превосходной. В ювелирных украшениях, оружии, орнаментах, гончарных изделиях и изваяниях из камня кельты подчас многое заимствовали у скифов и греков, умело применяли собственную технологию и обнаруживали своеобразный художественный вкус. В процессе романизации Галлии кельтская культура испытывала влияние, а порой и давление римской, постепенно растворяясь и отходя на задний план. Однако во 2-й половине III в. произведения гончаров несли отчетливые черты кельтского искусства, особенно в изделиях с рельефными украшениями25. Заметно усовершенствовалась техника изготовления черных или темно-серых глиняных изделий. Особенно часто встречаются характерный кельтский орнамент, отдельные декоративные элементы, характерные для кельтского искусства доримской эпохи. Вновь распространяются геометрические или символические фигуры (звезды или кресты), подчас проявлялись особенности, присущие определенным районам Галлии или кельтским племенам. Традиционные кельтские мотивы прослеживались во всем26.
      В политике Постума особое место занимала оборонительная система. В первую очередь он обратил внимание на рейнский лимес, нуждавшийся в хорошей связи между отдельными участками. Жизненно важной считалась дорога Майнц-Страсбург, полностью реконструированная в 260-262 годах вместе со всеми ее ответвлениями. Был доведен до конца проект Галлиена по укреплению дорог, ведущих к Рейну. По-видимому, данный проект Постум начал воплощать в жизнь, будучи еще наместником. Его администрация занималась также реставрацией и строительством сети аквитано-испанских дорог.
      Большое внимание уделялось строительству городов, имеющих стратегическое значение, укреплялась их оборона. Вновь восстанавливались крупные городские центры и мелкие поселения. Об этом свидетельствуют сообщения античных авторов, подтвержденные археологическими данными27. Основная работа была проведена в первые годы правления Постума. Так, в 260 - 261 гг. были восстановлены крепости вдоль Рейна: Майнц, Иргенозен, Забери (античн. Tabernae), Андернах (античн. Antunnacum) и др. Дополнительные оборонительные сооружения и стены, как и в Британии, были возведены на севере, западе и юге Галлии, в Белгике - вдоль морского побережья и в центре (Верманд, Тур, Орлеан, Ле Ман, Вьенна, Ним, Трир и др.). Особое внимание уделялось лагерям и местам дислокации военных сил, перевалам через Альпы, базам флота и портам (Бордо, Лион, Булонь-Сюр-Мер, Уденбург), а также связи. По тревоге воинское подразделение должно было быстро реагировать на вторжение врагов, немедленно передислоцироваться либо к лимесу, либо в центр региона. О вторжении противника сразу же извещались отряды, контролирующие данную территорию. Поясы крепостей размещались на таких стратегически важных участках, как, например, столица Августа Треверов. Взаимосвязанная система обороны охватывала всю империю.
      Нападения германских племен на рейнскую границу практически прекратились. Крупные победы над германцами были одержаны в 260/261 и 262/263 годы. О других сражениях точные сведения отсутствуют. Однако Постум не успел закончить строительство системы защитных сооружений. Оставались широкие пробелы в Эльзасе и Швейцарии, которыми варвары воспользовались после смерти Постума для новых вторжений на территорию Галлии.
      Определенная экономическая стабильность была достигнута благодаря финансовой политике Постума, чеканившего свою монету в монетных дворах Галлии - в Лугдуне (совр. Лион), Колонии-Агриппине, Августе Треверов, Медиолане, а также в Британии и Испании. Монеты Постума по сравнению с монетами его преемников и Галлиена были полновеснее и лучше по качеству металла. Порча монеты не допускалась. Эмиссии стали регулярными, а вес монет стабильным. Регулярно выпускались крупные бронзовые монеты. Монеты галльских императоров обнаруживаются вдоль всей рейнской границы, они были распространены и в Римской империи, подобно тому, как римские монеты были в ходу в Галльском государстве28.
      В последние годы почти десятилетнего правления Постума обстановка в его державе и на границах обострилась. В 268 г. пираты совершали крупные грабительские рейды против прибрежных городов, расположенных вдоль рек. Подробности этого восстановить трудно из-за крайне дробного археологического материала и отсутствия свидетельств в источниках. Известно, однако, что обострилась обстановка на Рейне. Постум перевел сюда часть флота, оставив Булонь-Сюр-Мер (Дуврский пролив) без защиты. Варвары смогли свободно проникать в долины рек Соммы, Сены, Бреля и безнаказанно уходить, разграбив и разгромив прилегающие поселения. Известие о смерти Галлиена застало Постума тогда, когда он, одолев пиратов, пытался сдержать варваров на рейнской границе. В Милан направлялся Клавдий. Постум ничем не мог помочь Авреолу, переброска войск могла ослабить рейнский лимес, чем бы незамедлительно воспользовались варвары. Возможно, некоторая военная помощь все же была оказана. Во всяком случае, летом 268 г. Постум был на вершине своей славы и могущества.
      В 269 г. подвластные регионы готовились пышно отметить десятилетие его правления. В это время командующий укрепленным городом Могонтиак (совр. Майнц) Леллиан поднял мятеж. Войска Постума немедленно осадили город, гарнизон добровольно капитулировал, а Леллиан с незначительной частью войск бежал. В погоню был отправлен Викторин, который настиг и убил Леллиана, так и не нашедшего нигде поддержки. После бегства Леллиана решалась и судьба Могонтиака. Воины требовали, чтобы Постум отдал мятежный город на разграбление. Галльский император решительно отказал, за что поплатился жизнью29. Так в 269 г. окончилось правление и жизнь первого императора Галльской империи, который, по словам одного из историков, "недооценил силу дурных привычек, принятых в век соперничества, предательств, узурпаций и убийств"30.
      Внутренняя и внешняя политика первого галльского императора была достаточно успешной. Главную ставку Постум сделал на экспорт производимой в Галлии продукции, которая вывозилась в Испанию, Рим да и в Центральную Европу. Постум, видимо, пытался наладить отношения, в том числе и торговые, с восточными узурпаторами, в частности, с узурпатором сирийцем Квиетом, монета которого была найдена на территории Галлии. Постум способствовал развитию ряда регионов, изолировав их от Рима.. Укрепив обороноспособность лимеса и региона в целом, он обеспечил на ряд лет безопасность Галльской империи и Риму. На землю Галлии, Испании и Британии пришли относительная стабильность и мир31.
      Относительно Галльской империи в современной исторической науке применяется также термин "кельтское возрождение", предложенный немецким исследователем А. Альфельди, которого поддержал английский ученый Р. Макмален. Была выдвинута теория, что в период Галльской империи кельтская культура, стряхнув с себя оковы римского владычества, воспряла духом и стала жить собственной жизнью, развиваться так, как и должна была бы без вмешательства римской культуры. А. Гренье так же убедительно доказывает на археологическом материале, что кельтская культура сохранялась у сельского, менее чем знать романизированного населения32. Особенно ярко кельтские традиции проявлялись в обычаях, религии, языке и искусстве.
      Южная Галлия в своем восприятии римской культуры резко отличалась от западной и северо-западной Галлии, менее романизированных и поэтому сохранявших старые традиции. Для того, "чтобы понять кельтский ренессанс, необходимо осознать, что кельтские регионы Британии, Франции, Испании и дунайских земель долгое время составляли единое целое с регионами другой культуры в результате объединения их под властью Рима"33. Однако романизация оказала достаточно сильное влияние. Кроме того, именно Рим способствовал возрождению торговых путей, а соответственно, и культурному взаимообмену между Западом и Востоком. В этом котле культур и традиций и продолжала существовать кельтская культура. Культура Галлии имеет много общих черт с рейнским и дунайским регионами, не говоря уже о римском влиянии.
      Галльские императоры не делали особый акцент на кельтской культуре и старых традициях. Характерно, что на милевых камнях Постума встречается римское milia passuum, а не кельтское leuga, однако изображения Постума на монетах имели характерные кельтские черты. Прославления кельтских богов в Галльской империи можно обнаружить как в посвятительных надписях этого периода, так и на монетах галльского императора. Самое же главное заключается в том, что Постум был единственным истинным императором из всех "императоров" этого бурного периода. Все последующие императоры Галльской империи считались его наследниками, хотя и не имели такой безоговорочной поддержки со стороны кельтов, как Постум.
      "Кельтское возрождение" выявило важный факт: кельтская культура уже не могла избавиться от римских наслоений, поскольку "возрождение" это началось слишком поздно. Греко-римская цивилизация уже утвердилась.
      Примечания
      1. BARTON I. M. Postumus and Carausius: the Idea of Nationalism? - Proceedings of the Classical Association. 1955. Vol. 52, p. 17 - 18; HEPOHOBA В. Д. Социально-политическое и экономическое развитие ранней Римской империи. - История Древнего Мира: Упадок древних обществ. М. 1983, с. 55.
      2. BOUVIER-AJAM M. Les Empereurs Gaulois. P. 1984, p. 161.
      3. Scriptores Historiae Augustae (SHA). Tyr. trig. 3.1; 4.
      4. Aur. Vict. De Caes. 33; SHA. Tyr. trig. 3.9; 3.7; Aurb. 8,2; 8,4; Eutr. IX.9.1; Zonaras. 12,24; Zosim, I. 38,2.
      5. SHA. Tyr. trig. 3.1; Zonaras, 12. 24.
      6. SHA. Tyr. trig. 9.2.
      7. KONIG 1. Die gallischen usurpatorcn von Postumus bis Tetricus. Munchen. 1981, s. 53.
      8. Так, на Востоке контролировали префекты претория - Successianus и Ballista, на Западе - Silvanus Volusianus. HOWE L.L. The Pretorian Prefect from Commodus to Diocletian (A.D. 180 - 305). Chicago. 1942, p. 58.
      9. В строительном растворе стен и ворот Колонии-Агриппины были обнаружены монеты цезаря Салонина, датируемые 257 - 258 гг. См.: GANSBEKE Van P. La mise en etat de la defense de la Gaulc au milieu du III-e siecle apres J.C. - Latomus, 1955, N 14, p. 405.
      10. DRINKWATER J.F. The Gallic Empire: Separatism and Continuity in the North- West Provinces of the Roman Empire A.D. 260 - 274. Stuttgart. 1987, p. 25.
      11. Aur. Vict. De Caes.33; Zonaras. 12, 24; Zosim. I, 38.
      12. SHA. Gall. Duo. 4.3, 16; 17.1; Tyr. trig. 3.3; Aur. Vict. Epitome. 34; Zonaras, 12.24; Zosim, I. 38.
      13. SHA. Tyr. trig. 3,2; Zosim, I. 38; Zonaras, 12.24; Pob. Silv., 45.
      14. DRINKWATER J.F. Op. cit., p. 143; BOUVIER-AJAM M. Op cit., p. 162; KONIG I. Op. cit., S. 56.
      15. BAKKER L. Raetien unter Postumus: das siegesdenkmal einer Jathungeuschlacht im Jahre 260 n. Chr. aus Augsburgs. - Germania, 1993, N 71 (2), S. 370; KONIG I. Die Postumus - Inschrift aus Augsburg. - Historia, 1997, N 3, S. 342; Eutr. 9.9; Aur. Vict. De Caes. 33.7; SHA. Gall. Duo. 4.3, Tyr. trig. 3.2; Oros. 7.22.
      16. SHA. Gall. Duo. 4.3 - 5; Tyr. trig. 3.4; 4.2; Aur. Vict. De Caes. 33.7; Zosim. I. 38; Zonaras. 12.24. Постуму среди прочих присягнули легионы (или их части), дислоцирующиеся в Дакии, Мезии, Финикии, а также перемещенные из Египта и Палестины в Северную Италию.
      17. На этих территориях находят монеты Постума и его преемников, а также монетные мастерские, чеканившие монеты для нужд Галльской империи. SCHULZKI H. -J. Die Antoninianpragung der Gallischen Kaiser von Postumus bis Tetricus. - Typenkatalogder regularen und nach gepgragten Munzen. Bonn. 1996, S. 9 - 11, 26 - 29; Tresors monetaires. 1992. Vol. 13: recherches sur le monnayage de Postum. P. 1992, p. 45 - 53; REECE R. Coins as Minted and Coins Found. - Acta Numismatica. Societat Catalona d'Estudis Numismatics, 1992, N 21 - 22 - 23, p. 57 - 62.
      18. SHA. Gall. Duo. 4. 6; 7.1; Tyr. trig. 9.2; 9.3.
      19. SHA. Gall. Duo. 7; Tyr. trig. 6. 1.
      20. Petr. Patr. 163; Anonym, 6. - Fragmentae Historicum Graecoricorum (FHG), IV, p. 192 - 193.
      21. SHA. Gall. Duo. 4.6, 7.1; Tyr. trig. 9.3 - 4; Aur. Vict. De Caes. 33, 17, 22; Epitome. 34, 2; Zosim. 1, 44; Zonaras. 12. 26; Joh. Ant. Fr. 153. - FHG. IV, p. 599.
      22. WEDER M. Der "Bachofensche Munzschaft" (August, 1884): mit einem Exkurs uber die unter Aureolus in Mailand gepragten Postumus munzen. - Jahresberichte aus August und Kaiseraugust. Archaol. Basel-Landschaft, 1990, N 11, S. 53 - 72; ALFOLDI A. Die Besicgung eines Gegenkaisers im Jahre 263. - Zeitschrift fur Numisnatik, 1930, N 40, S. 1 - 15; ejusd. The Numbering of the Victories of the Emperor Gallienus and the Loyalty of His Legions. - The Numismatic Chronicle (NC). Ser. 5, 1929, 9, p. 260 - 262; KONIG I. Die gallischen, S. 127, 131; CHRISTOL M. Le tresor de Turin, la derniere emission de Gallien a Milan et la revolte d'Aureolus. - Bulletin de la Societe francaise de numismatique, 1972, N 27, p. 205 - 207.
      23. SHA. Gall. Duo. 14.6 - 8.
      24. Anonym, 6. - FHG, IV, p. 191.
      25. HATT J.J. Apercus sur l'evolution de la ceramique commune gallo-romaine. - Revue d'etudes archeologique, 1949, N 51, p. 110 - 114 ; MACMULLEN R. The Celtic Renaissance. - Historia, 1965, N 1, p. 94; БЕЛОВА Н. Н. К истории гончарного ремесла в римской Галлии I -III веков (Обзор керамических центров). - Античная древность и средние века. Вып. 5. Свердловск. 1966, с. 11; KING A. The Decline of Samian Ware Manufacture in the North-West Provinces: Problems of Chronology and Interpretation In: The Roman West in the Third Century: Two Parts. 1981, British Araelogical Reports. 1981, N 4 (pt. 4), p. 56).
      26. Le ROUX F. Contribution a une definition de Part celtique. - Ogam, 1955, N 7, p. 200 - 202; HATT J.J. Op. cit., p. 113 - 114; MACMULLEN R. Op. cit., p. 95; KING A. Op. cit., p. 56.
      27. SHA. Tyr. trig. V. 4.
      28. AUBIN G. La circulation monetaire en Gaule a la fin du regne de Postume. - Statistique et Numismatique. 1981, N 5, p. 339 - 358; REECE R. Roman Coinage in Britain and the Western Empire. - Britannia, 1973, N 4, p. 227 - 251; ejusd. Roman Coinage in Northern Italy. - NC,
      1971, Vol. XI, p. 167 - 179; ejusd. Roman Coins in Northern France and the Rhine Valley. - NC,
      1972, Vol. XII, p. 162 - 165. LAFAURIE J. L'Empire Gaulois apport de la numismatique. - Aufstieg Niedergang der Romischen Welt, N 2/2, p. 855 - 860.
      29. Eutr. 9. 9. 1; SHA. Tyr. trig. 3. 7; 5. 4; Aur. Vict. 33. 7 - 8.
      30. BOUVIER-AJAM M. Op. cit., p. 168 - 169.
      31. Испания после смерти Постума перешла под власть римского императора Клавдия (см. ЦИРКИН Ю. Б. Древняя Испания, М. 2000, с. 267). Реция, по всей видимости, еще какое-то время оставалась в составе Галльской империи, но в дальнейшем вышла из ее состава. Галлия и Британия после ликвидации Галльской империи выдвинули своих императоров. KACZANOWICZ W. Usurpacja Karauzjusza j Allektusa w Britanii i Gallii u schylku III w.n.e. Katowice. 1985.
      32. GRENIER A. Les Gaulois. P. 1945, p. 414 - 416.
      33. ALFOLDY A. Rhein und Donau in der Romerzeit. - Jahresbcricht pro Vindonissa. 1948, N 49, S. 15 - 16; MACMULLEN R. Op. cit., p. 102 - 103.