Вопрос

Здравствуйте. Собралась у меня кучка разнообразных вопросов, касающихся ойратов/джунгар, прошу по возможности помочь.

Сперва историческая география. Где находится оз. Дайн-гол и каково его совр. название? По Чимитдоржиеву, в 1729 г. там джунгары разгромили цинский корпус, по идее, это где-то в самой Джунгарии. Сегодня искал на Гугл-картах, не нашел - либо очень маленькое, либо сейчас название другое.

Еще об озерах - оз. Баркуль и Хото-нор - это одно и то же? А то под одним годом (1730) два разных автора пишут о сражении на озере - не то это одно и то же озеро, не то сражений было два.

Теперь плавно переходим к биографиям и генеалогиям. Кто-нибудь может индентифицировать этих троих персонажей?:

Цитата

Галма Дайчина Хошуучи (Ghalma Dayiching Khoshuuchi) из элэтов (чоросов), Борохуджи (Borukhuji) из хошуутов, Алдара из дербетов, и Аюку из торгоутов; все они имели опыт отправки посольства в Цин.

С четвертым, Аюкой, все понятно, конечно. Судя по контексту, это лидеры, жившие в период Галдан-хана, т.е. 1660-1690 гг. Хошуучи надо будет поискать среди правителей Кукунорского ханства, если найду внятный список таковых или что-то вроде того. Насчет Борохуджи - помню какого-то Борохудзира, но кто это и тот ли - тоже надо искать.

---------------

Читаю тут одну статью (Junko Miyawaki. The Qalqa Mongols and the Oyirad in the 17th century, p. 22.), там написано такое:

Ойраты, по «Песне о разгроме…», выставили на бой с хотогойтским Алтан-ханом Шолой-Убаши-хунтайджи (в 1623 г. согласно новой версии, или 1587 по старой версии) такие силы:
Сайн-Серденге, сын Мангада – 2 тыс.,
Сайн-Ка, сын Есельбея – 4 тыс.,
Хотогойту Хара-Хула джунгарский – 6 тыс.,
Сайн-Темене-Батур ойратский – 8 тыс.,
Байбагас-хан хошутский – 16 тыс. воинов.

Вопрос: есть ли какое-то исследование насчет личности этих самых князей? Насчет Байбагаса и Хара-Хулы все понятно (кроме того, почему это он назван как Хотогойту Хара-Хула джунгарский :038: ), то вот остальные вызывают вопросы.

Сайн-Серденге, сын Мангада - о таком вообще не слышал, может, на самом деле он не "сын Мангада", а "из мингатов" (племя такое, кто в теме - знает).

О Сайн-Ка, сыне Есельбея, тоже что-то ничего не слышал, но сам Есельбей-Кия был вождем хойтов в 1570-е гг., тоесть его сын, по идее, тоже возглавлял контингент хойтов. "собравший свои кочевья, называемые Ирчин и Харчин" - Харчин это хорчины, знаем, и Ирчин кто?.

Сайн-Темене-Батур ойратский - это не Мерген-Темень ли, тот, что был разбит во время междоусобицы 1625-1630 гг., бежал на запад, а потом был пленен и дальше держался Гуши-хана и с ним 1637-1640 гг. переселился на Кукунор?

---------------

Ну и еще:
1). Из-за чего стали воевать Галдан-Бошокту и Очирту-Цецен? "Прошла весна, увяли помидоры" - т.е. расправились при помощи друг друга со своими противниками, подчинили всех, а дальше у каждого свои интересы: для Галдана - централизация, для Очирту - полная власть в своем улусе, и тут ихние интересы вошли в конфликт? Или были еще причины?

2). Есть нормальные исследования биографии Ану, жены Галдана? С ней путаница:

Цитата

Став ханом Джунгарии, Галдан женился на Ану, дочери Очирту-хана, и одновременно взял себе в жены вдову покойного Сэнгэ, с явной целью обосновать преемственность власти. В дальнейшем она предала его и приняла сторону Цеван-Рабдана, тогда как Ану сохраняла верность. По другой версии, это вдову Сенге звали Ану Дара, и она была внучкой Очирту-хана.

------------

"Chabdan of Ghoorlad" - кто такие эти Ghoorlad? На мысль приходят только горлосы, вроде южные монголы, к концу 16 века (ранее – неизвестно) жившие на самом востоке, у маньчжур. Этот Чабдан или Хавдан убил хана Дайсуна (Токтобуху) в 1450-х.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

20 ответов на этот вопрос

  • 0

Если вопросы выросли из чтения Грум-Гржимайло - то помочь может только медиум. Ибо чего там думал выдающийся лепидоптеролог - знал только он сам.

Если из других источников - то можно попробовать помочь.

2 часа назад, rokkero сказал:

Где находится оз. Дайн-гол и каково его совр. название?

Монгольский Алтай (округ Кобдо, самая западная часть современной Монголии).

Так и есть - Даин-гол. Расположено на высоте 2230 м., отмечено у всех наших исследователей флоры и фауны (разные птицы редкие и т.п.).

Описание пути из Русского Алтая к оз. Даин-гол см. у Обручева:

https://biography.wikireading.ru/25597

 

2 часа назад, rokkero сказал:

А то под одним годом (1730) два разных автора пишут о сражении на озере - не то это одно и то же озеро, не то сражений было два.

Авторы какие?

2 часа назад, rokkero сказал:

Еще об озерах - оз. Баркуль и Хото-нор - это одно и то же?

Озеро Хотон-нуур:

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5%D0%BE%D1%82%D0%BE%D0%BD-%D0%9D%D1%83%D1%83%D1%80

Озеро Баркуль:

http://www.centralasia-adventures.com/ru/sights/%D1%81hinese_xinjang_nature.html

2 часа назад, rokkero сказал:

Насчет Борохуджи - помню какого-то Борохудзира, но кто это и тот ли - тоже надо искать.

Борохудзир (Сивый солончак) - это река.

2 часа назад, rokkero сказал:

Галма Дайчина Хошуучи (Ghalma Dayiching Khoshuuchi) из элэтов (чоросов)

Олоты - это покорившиеся Цинам ойраты. Это не чоросы. Дальше будем такое рассматривать?

Статья Онума Такахиро откровенно так себе. Особенно когда он смешивает воедино баоцинов и баоцинэров, к тому же делая их бухарцами и киргизами.

2 часа назад, rokkero сказал:

Вопрос: есть ли какое-то исследование насчет личности этих самых князей? Насчет Байбагаса и Хара-Хулы все понятно (кроме того, почему это он назван как Хотогойту Хара-Хула джунгарский :038: ), то вот остальные вызывают вопросы.

Это вообще не поддающийся исследованию народный фольклор. Правда, ретивые иЗъследователи на его основании такие выводы делали, что страшно.

Хотогойты входили в состав чоросов, но были в подчиненном положении.

3 часа назад, rokkero сказал:

Ну и еще:
1). Из-за чего стали воевать Галдан-Бошокту и Очирту-Цецен? "Прошла весна, увяли помидоры" - т.е. расправились при помощи друг друга со своими противниками, подчинили всех, а дальше у каждого свои интересы: для Галдана - централизация, для Очирту - полная власть в своем улусе, и тут ихние интересы вошли в конфликт? Или были еще причины?

Возьмите "Лунный свет" Ратнабхадры - там есть все, что известно по данному вопросу. Выходила на русском языке в 2 изданиях - в прямом переводе с ойратского и в переводе с китайского.

Элистинское издание есть на Востлите:

http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Mongol/Lunnij_svet/frametext7.htm

3 часа назад, rokkero сказал:

Есть нормальные исследования биографии Ану, жены Галдана? С ней путаница:

А оно нужно?

3 часа назад, rokkero сказал:

"Chabdan of Ghoorlad" - кто такие эти Ghoorlad? На мысль приходят только горлосы, вроде южные монголы, к концу 16 века (ранее – неизвестно) жившие на самом востоке, у маньчжур. Этот Чабдан или Хавдан убил хана Дайсуна (Токтобуху) в 1450-х.

Да будет Гугль Всемогущий в помощь!

Цэвэн (современное произношение), он же Цэбдэн  Хурлатский или Горлоский (в "Шара Туджи" горлос, в "Алтан Тобчи" - хурлат):

Цитата

Между тем, когда дошли до Кэнтэй-хана, то встретили горлосского Цабдана. Рассказывают, что прежде того дочь его Алдагалджин была отвергнута и [поэтому] Дайсун хагана |82| убил.

Вообще, вся эта калмыцко-монгольская история недостоверна чуть менее, чем на 90%. Потому что все записывалось очень поздно, в очень предвзятой традиции и редко передавало то, что происходило на самом деле. Многие вещи уже в XVII-XIX вв. записывались уже на уровне очень народного фольклора, а документов (реальных, а не составленных местными "учеными" нарративов) очень мало.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
3 часа назад, rokkero сказал:

Вопрос: есть ли какое-то исследование насчет личности этих самых князей? Насчет Байбагаса и Хара-Хулы все понятно (кроме того, почему это он назван как Хотогойту Хара-Хула джунгарский :038: ), то вот остальные вызывают вопросы.

Хорошо сказал в свое время (были же времена честных исследователей!) Галсан Гомбоев:

Цитата

1587 года? Странно, что столь замечательное историческое событие, как описанное в этом эпизоде истребление монголов ойратами, не упомянуто ни в каких других сочинениях. Исследователям останется труд приурочить это событие и согласить упоминаемые здесь личные имена с именами уже известными по истории.

Поскольку никаких серьезных источниковедческих прорывов не случилось за последние 150 лет, то воз и ныне там.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Спасибо за ответы.

 

On 10.09.2017 at 1:01 PM, Чжан Гэда said:

Если вопросы выросли из чтения Грум-Гржимайло... Если из других источников - то можно попробовать помочь.

Нет, не из Грум-Гржимайло - его я вообще не читал. Веду для себя хронологию событий, касающихся ойратов/джунгар, кратко вписываю туда все, что поддается датировке :). Соответственно, возникает море вопросов и несовпадений: в разных источниках и исследованиях разная датировка одних событий, разное их описание, несовпадение имен, и все прочее.

 

On 10.09.2017 at 1:01 PM, Чжан Гэда said:
On 10.09.2017 at 9:37 AM, rokkero said:

Где находится оз. Дайн-гол и каково его совр. название?

Монгольский Алтай (округ Кобдо, самая западная часть современной Монголии).

Нда, что-то я не догадался: гуглил именно "Дайн-гол" - не находилось, а по запросу "Даин-гол" все отлично находится. Надо было подумать о примере слова Сайн/Саин.

 

On 10.09.2017 at 1:01 PM, Чжан Гэда said:
On 10.09.2017 at 9:37 AM, rokkero said:

под одним годом (1730) два разных автора пишут о сражении на озере - не то это одно и то же озеро, не то сражений было два.

Авторы какие?

"В битве при озере Баркуль в 1730 году джунгары сумели разбить китайцев" (Мурат Уали. Пороховая революция на марше – от Испании и Швеции до Казахии и Джунгарии, стр. 6).

"в 1730 г. ойраты вновь нанесли существенный удар по цинским войскам на оз. Хото-нор" (Чимитдоржиев Ш.Б. Национально-освободительное движение монгольского народа в XVII-XVIII вв., стр. 93).

 

On 10.09.2017 at 1:22 PM, Чжан Гэда said:
Quote

1587 года? Странно, что столь замечательное историческое событие, как описанное в этом эпизоде истребление монголов ойратами, не упомянуто ни в каких других сочинениях. Исследователям останется труд приурочить это событие и согласить упоминаемые здесь личные имена с именами уже известными по истории.

Поскольку никаких серьезных источниковедческих прорывов не случилось за последние 150 лет, то воз и ныне там.

Дак вроде же выяснили, что ойраты разбили Убаши в 1623, а не в 1587 г.?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
1 час назад, rokkero сказал:

Дак вроде же выяснили, что ойраты разбили Убаши в 1623, а не в 1587 г.?

Кто, где, когда?

1 час назад, rokkero сказал:

"В битве при озере Баркуль в 1730 году джунгары сумели разбить китайцев" (Мурат Уали. Пороховая революция на марше – от Испании и Швеции до Казахии и Джунгарии, стр. 6).

"в 1730 г. ойраты вновь нанесли существенный удар по цинским войскам на оз. Хото-нор" (Чимитдоржиев Ш.Б. Национально-освободительное движение монгольского народа в XVII-XVIII вв., стр. 93).

Проще всего посмотреть или в "Гаоцзун шилу", или в "Цин ши гао", хотя если Чимитдоржиев хотя бы на слуху, то что это за Мурат Уали - неизвестно.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
On 02.11.2017 at 3:28 PM, Чжан Гэда said:

Кто, где, когда?

Как минимум, этой версии придерживаются: Санчиров В.П., Тепкеев В.Т., Junko Miyawaki. Сложилось впечатление, что сейчас эта версия превалирует, тогда как раньше безусловно принимался 1587 год (Златкин даже не ставит вопроса о другой датировке). Я лично склоняюсь к 1623, т.к. после 1587 г. Алтын-ханы еще здорово щемили ойратов (к примеру, в 1600-х или 1610-х те бегали в Сибирь и просили русских поставить крепость для их защиты), а вот после 1623 г. уже такого не было. Ах да, по повести ойраты вроде убили Шолоя-Убаши, но русские послы видели его живехоньким еще в 1616 г.

К тому же, в русских источниках под 1623 г. описываются военные действия ойратов против Алтын-царя:

1623, мая 10 (прибл.) – как сообщил русскому посланнику тайша Мангит, «брат его Талай [лидер дэрбэтов тайша Далай-Батыр] с товарищи ныне пошли битись против муганского Алтына-царя». У них уже несколько лет шла постоянная война (с 1619 или 1620 г.), что тоже известно по русским источникам, тогда как насчет событий 1587 г. не известно ничего, кроме "Повести о разгроме Убаши-хунтайджи...".

 

On 02.11.2017 at 3:28 PM, Чжан Гэда said:

Проще всего посмотреть или в "Гаоцзун шилу", или в "Цин ши гао", хотя если Чимитдоржиев хотя бы на слуху, то что это за Мурат Уали - неизвестно.

А вы еще собираетесь писать что-то по джунгарам? Хорошо было бы уточнить о джунгарских князьях, ушедших к Цинам и казахам в 1750-1755 гг. Или вообще, если у вас нет желания разбираться в событиях и писать статью, могли бы просто перевести какие-то интересные отрывки текстов и напечатать как статью. Ну я это пишу на случай, если вы не знаете, чем заняться и какие темы поднять.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
1 час назад, rokkero сказал:

Сложилось впечатление, что сейчас эта версия превалирует, тогда как раньше безусловно принимался 1587 год

А не возникало впечатления, что это - просто ойратская "ироическая баллада" по типу всяких рыцарских баллад, воспевавших подвиги "ироев и лыцарей".

А уж в какой мере все это отражало действительность - сведений нет.

1 час назад, rokkero сказал:

Ну я это пишу на случай, если вы не знаете, чем заняться и какие темы поднять.

У меня слишком много работы, чтобы не знать, чем заняться. Года на 2 вперед. Увы.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
On 06.11.2017 at 3:27 PM, Чжан Гэда said:

А не возникало впечатления, что это - просто ойратская "ироическая баллада" по типу всяких рыцарских баллад, воспевавших подвиги "ироев и лыцарей".

Лично у меня - ни разу нет. Конечно, некоторые моменты могут быть недостоверными (например я очень сомневаюсь насчет реальности жертвоприношения того мальчика в жертву знамени), но вцелом - считаю как минимум отображением реально происшедших событий, если не их пересказом.

--------

Есть такой вопрос: знаете ли вы местонахождение такого населенного пункта или местности, как Шарабель (возм. варианты: Шарабора = Шарабель = кит. Ша-ла-Бо-лэ)? Часто упоминается в "Хронике великой династии Цин (Дай Цин личао шилу)", но, судя по одним главам, это - городок где-то в районе Кучи-Аксу, недалеко от киргизов (они набегали пограбить), а по другим - местность севернее, в Джунгарии: «Чу, Талас, Шарабэль находятся к западу от Или» (гл. 690). По Чимитдоржиеву, Шарбала – местность в Боротале.[1] Сейчас в тех местах на самой границе Алма-Атинской обл. Казахстана с Китаем существует д. Сарыбель.[2]

Вот я и не знаю, их две, что ли, было - отдельно городок и отдельно местность? Но смущает, что китайцы в тексте их называют одинаково, хотя вот Турфан и (Уч-)Турфан по-разному (был там момент, когда император приказывает прибл. так: "вот есть у нас города Толуфань и Туэрпан - расследуйте, как они связаны, близко ли стоят и почему называются похоже").


[1] Чимитдоржиев Ш.Б. Национально-освободительное движение монгольского народа в XVII-XVIII вв., с. 128.

[2] Википедия, Сарыбель: https://ru.wikipedia.org/wiki/Сарыбель.

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
20 часа назад, rokkero сказал:

например я очень сомневаюсь насчет реальности жертвоприношения того мальчика в жертву знамени

Они и в ХХ в. людей приносили в жертву знамени. Последний точно установленный случай - в 1919 г., при вторжении в Туву, монголы Хатан-батора Максаржава принесли в жертву знамени пленного казака.

Говорят, что в антисоветских восстаниях начала 1930-х годов монголы также приносили пленных коммунистов в жертву знамени, но тут может быть попытка очернить повстанцев и надо разбираться.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Сары-бель - Желтый перевал на тюркских языках. А если Шара-боро - то желто-серый на монгольских.

Что с чего переводим по приблизительной китайской транскрипции?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
9 hours ago, Чжан Гэда said:

Что с чего переводим по приблизительной китайской транскрипции?

Не совсем понял вопрос. Конкретно в "Хронике великой династии Цин (Дай Цин личао шилу)" и так, и так, т.е. им либо самим непонятно, как читать, либо читать можно и так, и так - это одно название на двух языках (что и подтвердил ваш дословный перевод названия): "Ваш покорный слуга Фу Дэ направился в Чу, Талас, Шарабора (Шарабэль)".

On 23.03.2018 at 3:46 PM, rokkero said:

судя по одним главам, это - городок где-то в районе Кучи-Аксу, недалеко от киргизов (они набегали пограбить)

Посмотрел еще раз источник. Здесь моя ошибка - ничего такого в тексте нет, я неверно понял отрывок. Приношу извинения. Итак, имеем:

Шарабора (монг. «желто-серый») = Шарабэль = Сарыбель (тюрк. «Желтый перевал») = кит. Ша-ла-Бо-лэ – местность где-то на западе Джунгарии, предположительно в районе р. Боротала (сверил на карте все возм. локализации и выбрал "точку соприкосновения"). Точное местонахождение мне не важно.

Изменено пользователем rokkero

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Сходных "цветных названий" масса.

С какого языка переводим? Если неизвестно - то с чем отождествляем?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
On 24.03.2018 at 1:37 PM, Чжан Гэда said:

Они и в ХХ в. людей приносили в жертву знамени. Последний точно установленный случай - в 1919 г., при вторжении в Туву, монголы Хатан-батора Максаржава принесли в жертву знамени пленного казака.

Говорят, что в антисоветских восстаниях начала 1930-х годов монголы также приносили пленных коммунистов в жертву знамени, но тут может быть попытка очернить повстанцев и надо разбираться.

А меня смущает как раз то, что тут мальчик. Убили врага (пленного воина или на крайняк коммуниста как представителя большой и сильной Партии), окропили его кровью флаг - значит перенесли его "силу" на флаг (то же самое, что в некоторых культурах: сьесть сердце или печень врага = приобрести его силу). А какая там "воинская сила" у 7-летнего мальчика?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Ну, вообще, кого поймали - того поймали. Тому и дать свой биоматериал на пробу.

Хатан-батор в 1912 г., взяв Кобдо, принес в жертву знамени пленных китайских торговцев. 

К тому же мы не из той культуры и не до конца понимаем, как действовал механизм "окропления знамени". 

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Здравствуйте. А вы не могли бы уточнить один момент (точнее, именно одно слово/фразу) в китайском (или маньчж., или какой там у вас есть) оригинале «Дай Цин личао шилу». А то не совсем понятно, было ли в 1730 г. восстание уйгуров против джунгар, или всего лишь мирный протест.

Показания захваченных при Турфане под-джунгарских уйгуров Мамуяра и Даоляна // Рапорт военач. Юэ Чжунци от 6 л.м. (прибл. июль) 1731 г. // Извлечения из «Дай Цин личао шилу», док. № 6 // Китайские док. и мат. по истории Вост. Туркестана, Средней Азии и Казахстана XIV-XIX вв., стр. 64:

Quote

ДОКУМЕНТ №6

1731 г., 9-й год правления Юнчжэн, 6-я луна, имао.

Главнокомандующий Нинюани Юэ Чжунци докладывает: Суньфанский цзунбингуань Чжан Юаньцзо, оказывавший помощь в эбороне Турфана, возвратился в лагерь и доставил двух подчинившихся ойратам уйгуров [по имени] Мамуяр и Даолян, [которые] показали [на допросе]:...

...Помимо этого Галдан-Церен в 9 луне прошлого года (с 12 октября по 9 ноября 1730 г.) направил послов в Яркенд, Кашгар, Хотан, [чтобы] отобрать там 30 тыс. коней, что вызвало протест уйгуров всех этих трех местностей. [Ваши покорные] слуги изучают полученные донесения.

Доклад [Юэ Чжунци] подан [на ознакомление] императору. Выслушан [его величеством].

Дай цин Шицзун Сяньхуанди шилу. Цз. 107, л. 14, об. — 16 об. // «Цин шилу чжуньгээр чжайбянь». Урумчи, 1987. С. 259. На рус. яз. публ. впервые.

Интересует именно слово "протест" - правильный ли это перевод того слова или выражения, что стоит в оригинале, и можно ли под ним (оригинальным словом или выражением) понимать как мирное выражение неодобрения, так и насильственные действия? Хотелось бы уточнить, и подтвердить либо опровергнуть эти слова (Пилипчук Я.В. Падение Моголистана и уйгурских государств в XVII-XVIII вв., стр. 5): "В 1730 г. восстали уйгуры Яркенда, Хотана, Кашгара от которых джунгары требовали 30 тыс. лошадей".

Благодарю за внимание.

 

On 01.11.2017 at 3:28 PM, Чжан Гэда said:

что это за Мурат Уали - неизвестно

Кстати, недавно прочел парочку ихних статей и узнал, кто такие Мурат Уали и Марал Томпиев. Это двое друзей-казахов, историков-любителей, которые ездят на джипе по местам важных битв и прочим обьектам и пишут свои предположения о ходе этих битв и т.п. Мне понравились ихние мысли по Орбулаку, 1653 - плюс-минус корреллируют с моими.

Изменено пользователем rokkero

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
10 час назад, rokkero сказал:

Это двое друзей-казахов, историков-любителей, которые ездят на джипе по местам важных битв и прочим обьектам и пишут свои предположения о ходе этих битв и т.п.

Фтопку. Таких историков-любителей масса, что наворотят, исходя из "я так видел САМ" - потом не переубедишь народ.

10 час назад, rokkero сказал:

А то не совсем понятно, было ли в 1730 г. восстание уйгуров против джунгар, или всего лишь мирный протест.

Вот текст:

Цитата

○乙卯。

寧遠大將軍岳鍾琪摺奏據救援吐魯番松潘總兵官張元佐回營帶準噶爾投誠回子麻木雅兒、道倆二名。

供稱。

噶爾丹策零之弟、羅卜臧舒努娶哈薩克阿布爾海里汗之女見在哈薩克地方居住。前正月間遣使到噶爾丹策零處爭論其父所遺產業。又因噶爾丹策零殺其母并其同胞之妹、與弟讎怨甚深欲發兵相戰。二月間哈薩克阿布爾海里汗發兵七萬令伊弟布爾海里統領。將吹塔拉斯地方所居準噶爾一千戶人畜俱已擄去又將準噶爾在別處牧放之馬擄去二三千匹。又噶爾丹策零去年九月間遣使往葉爾啟木哈什嘎爾和通地方勒索馬三萬匹。此三處回子俱已反叛等語。

理合具奏。奏入報聞。

Цитата

 

[День под циклическими знаками] имао (27 июля 1731 г.). Нинъюань-дацзянцзюнь Юэ Чжунци подал доклад, согласно [которому] оказывающий помощь Турфану Сунпань-цзунбингуань Чжан Юаньцзо вернулся в лагерь, привел 2 человек [из числа] перешедших на нашу сторону джунгарских мусульман – Мамуяра и Даоляна. Их показания гласят:

«Младший брат Галдан-Цэрэна Лувсан Шоно женился на дочери казахского Абулхайр-хана и в настоящее время проживает в землях казахов. Ранее, в первом месяце, [он] послал к Галдан-Цэрэну оспорить наследство их отца. Кроме того, поскольку Галдан-Цэрэн убил его мать и его младших сестру и брата, то очень сильно хочет двинуть на него войска и воевать. Во 2-м месяце Абулхайр-хан двинул 70-тысячное войско (свист художественный – даже если собрали всех баранов, осликов, ежиков и прочие саксаулы), приказав вести его своему младшему брату Булхайру (Бу-эр-хай-ли). 1000 семей джунгар, проживавших в районе Чу и Таласа всех, со скотом, взяли в плен и угнали, да еще захватили и угнали 2-3 тысячи коней с пастбищ в других джунгарских кочевьях. Кроме того, в прошлом году, в 9-м месяце, Галдан-Цэрэн послал в земли Яркенда, Кашгара и Хотана, требуя 30 тысяч коней. Все мусульмане этих трех мест уже подняли мятеж».

Посему за долг было сочтено составить доклад на высочайшее имя. Доклад поступил и был доведен до [высочайшего] сведения.

Дословно:

此 (этих) 三處 (трех мест) 回子 (мусульмане) 俱 (все) 已 (уже) 反叛 (взбунтовались, подняли восстание)

Вот такой протест.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Благодарю, уже один вопрос решен.

Я тут только сейчас заметил, что пункт Или (где была ставка хунтайджи как минимум в 1750-х, и вроде бы там даже выросло селение уйгуров-"бухарцев", или их просто рядом селили) и город Кульджа - это, кажется, разные точки. На некоторых картах разные, а на некоторых - одна. Непонятно. Точно помню, что в 1761 или 1762 г. Цины назначали сына Эмин-ходжи Мусу наместником-хакимом в "Или, где раньше была ставка хунтайджи" (цитирование приблизительное, по памяти). Вот я и думал, что они плавно перестроили Или в Кульджу. Да и на карте Рената ставка хунтайджи нарисована приблизительно на месте Кульджи. А вот на карте-приложении к трудам Бартольда пункт Или значительно (км этак на 200) западнее Кульджи, да еще и на другом берегу р. Или. Надо будет выяснить. Но это само прояснится, по ходу чтения новой информации. На данный момент у меня сложилось впечатление, что "оседание" ставки верховного джунгарского правителя произошло прибл. в 1720-х годах. Возможно, я ошибаюсь. Надо будет читать Унковского и др. послов, они обычно писали, куда именно они ездили к хунтайджи.

Вот карта из "В.В. Бартольд. Сочинения. Приложения (карты и планы). Составитель Большаков О.Г." с названием "Восточный Туркестан, Джунгария и Фергана в средние века":5afcc7e540d9c_Vostochnyiy_Turkestan_Dzhu

Вот карта знаменитого шведа Рената (лучшего разрешения в сети нет). Скорее всего, ставка обозначена тремя юртами (надпись к обозначению трудно прочесть, да и шведского я не знаю):

5afcc85876525_Karta_Dzhungarskogo_hanstv

А вот, к примеру, карта, где Или показана на месте Кульджи и с др. названием "Инин" от построенного там (в Кульдже) "Золотого" храма:

5afcc9550bcf9_Karta_-_Qianlong_Campaign_

Это не совсем вопрос, но если выскажетесь по поводу, было бы неплохо.

----------------------

А вообще, интересно: над чем сейчас работаете? Планируете ли писать что-то еще (помимо цино-казахских разборок) о джунгарах?

----------------------

Кстати, читали ли вы статьи Болдыревой О.Н.? Припомнилось в связи с плохими переводами. Дело в том, что ее статьи, хоть и обладают несомненной ценностью для нечитающих по-китайски русскоязычных исследователей (фактически, эти статьи - краткие пересказы китайских монографий о джунгарах), но обладают и очень броским недостатком - их довольно трудно понять. Местами каждое предложение приходится мысленно переводить на "человеческий". Я вот сейчас открыл одну ее статью - не могу читать без смеха. Правда, человек осведомленный улавливает знакомые названия и может догадаться, в чем дело. Ну, в общем, если читали, то наверняка запомнили, а если нет - то и нет.

Вот пример, статья "Союз Даваци и Амурсаны раскололся", так сказать, оценить слог:

Spoiler
Quote

Союз Даваци и Амурсаны являлся основой, благодаря которой он получил самое высокое место Джунгарской власти и обеспечил укрепление государства. Когда он держал бразды правления, то привлёк население на свою сторону, подарил Амурсане пастбища в Тарбагатае, которые раньше принадлежали ему самому, в благодарность Амурсану возвели на престол. Даваци отправил зайсанга Эрцена в Казахстан, чтобы переманил Сайянболэкэ и Намокуциэргээр на свою сторону. Они последовали за ним. Намокуциэргээр является внуком Сяоцзэцидуобу, раньше он дружил с Даваци, и схватил Сайянболэкэ, Даваци отправил его в Яээрцэан. Но Намокуциэргээр испытывал антипатию к Даваци, потому что у него была славная семья и он хотел получить неположенную ему власть. Он повел войска в 10 тысяч людей бороться с Даваци, а Даваци бежал в Тарбагатая и просил о помощи Амурсану.
Но союз Даваци и Амурсаны - это короткий союз, его заключили только для того, чтобы получить Джунгарскую власть. Этот союз не имел политической основы и смысла, просто являлся использованием друг друга. А Амурсана держал Даваци, чтобы использовать его и культивировать свою силу, потом отказался от него. В октябре 1753 года Амурсана командировал людей к Даваци с требованием, что он хочет контролировать зону с севера Кульджи до Алтайских гор, а чтобы Даваци управлял только южным местом Болуотала, но Даваци отказался. Плюс к этому, тесть Амурсаны - Даши был зайсангом Дуэрботэбу, раньше он был против Даваци, поэтому, когда Даваци получил власть, он схватил и умертвил Даши, совсем не выполнив просьбу Амурсаны. Из - за этого Даваци и Амурсана стали врагами и боролись друг с другом, хотя раньше они были партнёрами. В январе 1753 года Даваци снарядил войска к Амурсане, они воевали три раза, но всё неудачно, потом Даваци отдыхал в Болуотала. После привел в порядок войска, в июне следующего года Даваци приказал Шакэдуэрмань вести армию (30000 людей) и отнять Тарбагатай и скотоводческий район, потом он опять предписал Таэрбаши вести армию в 3000 людей и военно - морские силы Уляна вместе взяли противника в клещи. Поэтому действия Амурсаны были неудачными, ему даже было негде жить. В начале июля Амурсана, Намоку и хошеутовский тайджи Баньчжур руководили армией численностью более двух тысяч человек, дошли до Каэркалуньки и сдались династии Цин. Потом император разрешил роду Амурсаны заниматься кочевьем в истоке реки Чжуаэркан около Улясутая. Император пожаловал Амурсану в великого князя, Намоку и Баньчжура в цзиньванов.
С 1740 года Джунгарская аристократия часто вела междоусобные войны. Аристократия и духовенство очень устали от этого, поэтому капитулировали перед цинской династией, что явилось эффективным методом против врага. При Амурсане случилось два важных события. Первое, в 1750 году зайсанг Даэрдавабу Цзайсансалаэр вёл армию, чтобы найти убежище у цинской династии; второе, в 1753 году Дуэрботэсаньчэлин вёл армию в 5000 людей, чтобы перейти во внутренний континент. Джунгарский хан Мамутэ считал, что все отличные министры покорились династии Цин, и это правильно, а Джунгарский род не мог быть счастливым, Даваци не помогали, поэтому он тоже стал министром династии Цин.

 

 

Изменено пользователем rokkero

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Сразу не рекомендую расценивать штудии Бартольда как источник. Это краеведение, возведенное в абсолют.

Зато надо сразу учесть, что современная Кульджа - это конгломерат сразу нескольких китайских крепостей, созданных на том месте, где ранее перемещалась ставка хунтайджи. Она, судя по всему, перекочевывала в определенном районе. Был сад (арамгах), обнесенный стеной. Его обслуживали уйгурские садовники. Но постоянно там хунтайджи не жил.

ЕМНИП, там было 9 крепостей. В 1762 г. выстроили Нинъюань (寧遠城), в 1765 г. Хуйнин (惠寧城), в 1780 г. Сичунь (熙春城), были и другие - сейчас не помню.

Факт, что и эти крепости временами перемещались, в т.ч. и в связи с многочисленными восстаниями уйгуров. Где арамгах (в современном персидском языке это слово может обозначать также кладбище) находился - уже, наверное, вряд ли узнаем.

Сейчас пытаются воссоздать карту Джунгарии на основании свода данных Рената, русских и цинских источников. Но мне это Бобров только говорил, а не показывал. Там работает коллектив историков.

17 час назад, rokkero сказал:

военно - морские силы Уляна

Автоперевод детектед. Урянхай. Последний иероглиф "хай" - море. Следующий в оригинале был явно "цзюнь" - армия. Хайцзюнь - ВМФ. А на деле - войско (цинское) из Урянхая. Но автопереводчик перевел непонятное ему слово как "ВМФ Улян".

Остальное - автоперевод + плохое профессиональное владение русским языком.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

В 1763 г.  на северном берегу реки Или построили крепость Хуйюань (惠远城), который сделали ставкой Илийского цзянцзюня (伊犁将军的驻地).

Построили в разное время также крепости Нинъюань (宁远城) - ныне в черте современного города Инин (伊宁市), Хуйнин (惠宁城) - ныне на территории города Инин, район Баяндайчжэнь (伊宁市巴彦岱镇), Талэци (塔勒奇城) - ныне в пределах уезда Хочэн (霍城县), Чжаньдэчэн (瞻德城) - ныне в районе Циншуйчжэнь уезда Хочэн (霍城县清水河镇), Гуанжэнь (广仁城) - ныне Луцаогоу уезда Хочэн (霍城县芦草沟), Гунчэнь (拱宸城, старый уездный центр уезда Хочэн 老霍城县城), Сичунь (熙春城) - ныне район Инина Западная Чэнпаньцзы (伊宁市西城盘子), а также крепость Суйдин (绥定城) - ныне Шуйдинчжэнь (水定镇). Все вместе -  уже упомянутые мной выше "9 илийских крепостей" (伊犁九城).

В Хуйнин и Хуйюань размещались маньчжурские гарнизоны, а Хуйюань был еще и ставкой Илийского цзянцзюня. В остальных крепостях стояли зеленознаменные войска, ставкой командующего которых был Суйдин. В Нинъюань разместили посад, в котором жили торговые и ремесленные уйгуры.

В общем, локализовать ставку хунтайджи в этой кутерьме сложно.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0

Ой, вряд ли я доберусь когда-то до Бартольда. Еще такая гора непрочитанной литературы поважнее. И вообще, я не очень-то доверяю исследователям второй половины 19 - первой пол. 20 века. Читаю либо современные (с 1960-х гг. как минимум) исследования, либо первоисточники (в сборниках, на Востлите и т.п.). Потанин, Грумм-Гржимайло, Бартольд и т.д. - рассматриваю их как хорошие источники по ист. географии и этнологии, но не доверяю сообщаемым ими сведениям по истории. За редкими исключениями, когда приходится действовать за принципом "что-то лучше, чем ничего".

Кстати, вопрос: Бичурину можно более-менее верить? Пишут, что он от себя ничего не писал, а просто переписывал и компилировал сведения из китайских, маньчжурских и монгольских документов. Я так глянул одним оком, интересные данные у него есть. Интересует, например, "Историческое обозрение ойратов или калмыков в 15 столетии до настоящего времени".

Изменено пользователем rokkero

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
  • 0
29 минуты назад, rokkero сказал:

Потанин, Грумм-Гржимайло, Бартольд и т.д. - рассматриваю их как хорошие источники по ист. географии и этнологии, но не доверяю сообщаемым ими сведениям по истории.

Грум-Гржимайло - это вообще мимо кассы. Лепидоптеролог. Но на безрыбье и его востоковедом считали.

Их отождествления по географическим названиям также следует воспринимать с осторожностью. Как этнограф, скажем, тот же Г-Г более чем пристрастен и "имеет свое мнение" там, где надо просто и без оценок зафиксировать хотя бы.

32 минуты назад, rokkero сказал:

Кстати, вопрос: Бичурину можно более-менее верить? Пишут, что он от себя ничего не писал, а просто переписывал и компилировал сведения из китайских, маньчжурских и монгольских документов. Я так глянул одним оком, интересные данные у него есть. Интересует, например, "Историческое обозрение ойратов или калмыков в 15 столетии до настоящего времени".

Тут все и просто, и сложно. Он работал в те годы, когда требования, предъявляемые к научному исследованию, еще не были разработаны. И поэтому он очень условно переводил многие понятия, не указывал источники, не производил их критический анализ и т.п.

Т.е. лучшее - это смотреть современные работы. Порой старые переводы смотришь и думаешь, что уж лучше бы в оригинале все оставили. Меньше мучиться, стараясь понять, "о чем там спич вааще". 

Вот сегодня - пошел, прикупил перевод И.И. Хвана документов И Сунсина. Ну и что вижу? Японские темно-красные кольчуги, сабли, золотые бороды на шлемах... Т.е. перевод в целом сделан, но те частности, что интересуют историка военного дела, переданы очень посредственно. И не всегда вина в том И.И. Хвана. Но уж Пироженко мог мне сообщить, чтобы пройтись по сложным местам? Сделали бы уточняющие примечания (он без них обойтись не смог в целом при редакции).

А он даже в перечне литературы, вышедшей по военному делу Кореи после смерти Хвана (1985) ни одной моей статьи ухитрился не упомянуть, но упомянул диссертацию К.В. Асмолова и книгу про самураев К.С. Носова.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Галдан Бошокту-хан
      Автор: Чжан Гэда
      Галдан Бошокту-хан - самая противоречивая фигура молодого Джунгарского государства.
      С одной стороны - сильный лидер. Сумел объединить страну после смуты. Покорил Ташкент и уйгурские города Кашгарии.
      С другой стороны, жестокий деспот - уничтожил многих своих родственников, которые могли представлять угрозу его личной власти, разорил ойратов и монголов.
      А еще - то ли герой, то ли неудачник. Сначала быстро разбил халха-монголов, но потом влез в затяжную и бесперспективную борьбу с Цинами.
      И при всем этом - единственный правитель Джунгарии, на самом деле бывший ханом. В этом титуле его утвердил Далай-лама, сторонником которого он считается.
      Оценка его деятельности в отечественной историографии обычно положительная - он ведь был за единое государство монголов и ойратов и противодействовал Цинам.
      Реально противоречия между ойратами и монголами тогда были слишком сильны - из всех крупных правителей Халхи только Дзасакту-хан (самый слабый) в силу своего брачного родства с Галданом, поддерживал его политику, но только до своей гибели (вот незадача!) от рук людей Тушету-хана. Объединить их было практически нереально.
      Даже разбив халхаских феодалов, Галдан не добился любви и понимания со стороны монголов. В своих разборках с Тушету-ханом (его люди убили Дзасакту-хана и младшего брата самого Галдана) он дошел до того, что в 1690 г. вошел на территорию княжества Удзэмчин, которое с 1637 г. покорилось Цинам, и разграбил его.
      Война стала неизбежной. Но это обстоятельство в советской историографии отрицали - мол, обвинения Галдана в агрессии беспочвенны, и первыми ударили Цины.
      Если считать началом цинской агрессии битву на р. Урхуй (26 июля 1690 г.), то таки да - Цины начали первыми. Но ведь перед этим Галдан разорил Удзэмчин! Это почему-то "не считается".
      Канси готовил серьезный удар по Галдану еще до боя на р. Урхуй - это да. Но причина ясна - Галдан попытался забрать Халху из-под носа у богдохана. А тот уже лет 5 как планировал прихватить Халху. И использовал Галдана, чтобы тот "создал нужное настроение" среди феодалов в Халхе, вынудив их подчиниться Цинам.
      В общем, попробую накидать политический очерк его деятельности (военный будет написан позже, вместе с Бобровым, для публикации). Сложный и мутный этот деятель - как его оценить? 
    • Почекаев Р. Ю. Султан Садык в борьбе среднеазиатских ханств против Российской империи
      Автор: Saygo
      Почекаев Р. Ю. Султан Садык в борьбе среднеазиатских ханств против Российской империи // Вопросы истории. - 2017. - № 5. - С. 111-122.
      В работе анализируется роль казахского султана Садыка Кенесарина в истории борьбы среднеазиатских ханств против продвижения России в Средней Азии. Некоторые современные казахстанские авторы склонны представлять этого деятеля как героя национальной борьбы против российского «колониализма», базируясь, главным образом, на его собственных воспоминаниях, записанных его братом. Автор публикации, опираясь на другие источники, предпринимает попытку выяснить, какую роль на самом деле сыграл султан Садык в событиях 1860—1870-х гг. в Центральной Азии, а также причины интереса к сотрудничеству с ним со стороны правителей центрально-азиатских государств.
      Процесс вхождения Центральной Азии в состав Российской империи был длительным и неравномерным. Одни народы и регионы признавали российское подданство добровольно, другие территории становились частью империи по итогам военного противостояния с ханствами Средней Азии — Бухарским, Хивинским, Кокандским. Естественно, отдельные, наиболее активные участники этих событий, привлекали внимание исследователей — как современников, так и живших в более позднее время. При этом оценки таких деятелей зависели от позиции самих историков, идеологических установок и т.д. В результате один и тот же российский военачальник или глава пограничной администрации мог в разное время быть представлен либо как герой и выдающийся государственный деятель, много сделавший во славу России, либо как жестокий завоеватель и колонизатор. Аналогичным образом правители центрально-азиатских народов и государств предстают в различных сочинениях либо как разбойники и мятежники против законной власти, либо как герои борьбы за независимость.
      К числу последних в полной мере можно отнести и султана Садыка1 Кенесарина (1837—1910), чья наиболее активная политическая деятельность пришлась как раз на 1860—1870-е гг., то есть на период наиболее быстрого продвижения России в Среднюю Азию, который совпал с пиком противостояния Российской и Британской империй за контроль над центрально-азиатским регионом, получившего название «Большая игра». Надо сказать, что в дореволюционный и советский периоды султан Садык упоминался в соответствующих исследованиях как эпизодический персонаж. В независимом же Казахстане некоторые авторы склонны представлять его настоящим героем борьбы за национальную независимость против «русских колонизаторов».
      Большинство современных авторов, чей интерес привлекает фигура султана Садыка, опираются на одно-единственное сочинение — «Насаб-намейи султан Садык», которое было написано по воспоминаниям самого султана его младшим братом Ахметом Кенесариным около 1886 г.2 и впервые опубликовано в русском переводе в 1889 году3. Оно отражает субъективный взгляд на описываемые события и имеет целью преувеличить и приукрасить роль главного героя — самого султана Садыка. Это дает основания характеризовать его как национального героя Казахстана — несмотря на то, что политическую и военную деятельность Садык осуществлял отнюдь не на территории Казахстана, а в Средней Азии. Главным доводом в пользу именно такой трактовки его образа является тот факт, что он являлся сыном Кенесары Касымова — султана казахского Среднего жуза, который в 1830—1840-е гг. вел борьбу за восстановление ханской власти, упраздненной российской администрацией в Казахстане в 1822—1824 годах. Деятельность самого Кенесары нередко характеризовалась и в советский, и в постсоветский периоды как национально-освободительная борьба, противостояние российскому колониализму. Султан Садык заявлял, что не оставит «пути моего отца»4. Это, собственно, и стало основанием для некоторых казахстанских авторов считать, что речь идет о продолжении Садыком дела Кенесары в борьбе с русскими5.
      Однако был ли султан Садык таким уж последовательным противником России? Каковы были его подлинные цели и, главное, каков был его правовой статус в 1860—1870-е годы? И почему правители разных центрально-азиатских государств проявляли интерес к сотрудничеству с ним, несмотря на то, что он постоянно менял покровителей, перекочевывая из ханства в ханство. Целью настоящей работы является попытка ответить на эти вопросы, соотнося сочинения Ахмета Кенесарина со сведениями других источников.
      Нам уже приходилось высказывать сомнения в том, что движение самопровозглашенного хана Кенесары, отца Садыка, и в самом деле носило антироссийский характер. Его действия в большей степени были направлены против тех казахских султанов (включая и его ближайших родственников, потомков его деда — знаменитого казахского хана Аблая), которым, в отличие от самого Кенесары, удалось сохранить высокое положение и при имперских властях.
      И если старший из сыновей Кенесары, султан Джафар, в начале 1850-х гг. действовал в казахском Среднем жузе, вызывая опасения российских властей6, то остальные семеро сыновей самопровозглашенного хана на территории Русского Казахстана никакой политической или военной деятельности не вели. Трое из них, Тайчик, Ахмет и Садык, перекочевали к казахам Старшего жуза, находившимся под властью кокандского хана, к которому и поступили на службу. Полагаем, причиной этого могли стать напряженные отношения семейства Кенесары с другими потомками хана Аблая в Среднем жузе, тогда как их родственники в Старшем жузе7 не имели причин для вражды с потомками Кенесары.
      Согласно воспоминаниям самого Садыка, он и его братья очень быстро вошли в милость к кокандскому правителю, который назначил каждого из них командиром отряда в 500 воинов. Вскоре они приняли участие в боевых действиях против войск западносибирского генерал-губернатора Г. Х. Гасфорта, которые в 1860 г. захватили крупные и стратегически важные крепости Кокандского ханства — Токмак и Пишпек (совр. Бишкек). Они также участвовали в битве при Узун-Агаче в октябре того же года, когда кокандцы предприняли попытку отбить Пишпек, но их двадцатитысячное войско потерпело сокрушительное поражение от отряда полковника Г. А. Колпаковского, насчитывавшего около 1 000 солдат8.
      Безусловно, можно видеть в этих действиях Садыка и его братьев борьбу с русскими. Однако, во-первых, они действовали отнюдь не как самостоятельные политики и военачальники, а всего лишь как командиры довольно небольших воинских подразделений кокандского войска, выполняя приказы командования. Во-вторых, сразу после этого поражения султаны Тайшик и Ахмет приняли решение вернуться в родной Средний жуз и поступить на службу к русским. Последующая их судьба (описанная тем же Ахметом Кенесариным) никак не соотносится с образами «потомственных противников» Российской империи: Тайчик, получив чин зауряд-хорунжего принял участие в борьбе с Кокандским ханством и в 1863 г. умер от ран, а его брат Ахмет (ум. 1888) также находился на русской службе, завершив карьеру в должности помощника начальника Чимкентского уезда в Туркестанском крае, выйдя на пенсию в 1887 году9.
      Лишь один Садык отказался вернуться в русские владения, заявив, как отмечалось, что не сойдет с пути отца. Однако означало ли это, что он понимал путь отца как борьбу с Россией? Первые же его действия как самостоятельной политической фигуры вызывают сомнения в этом, поскольку предпринял он их не в областях, за которые соперничали Коканд и Россия, а в совершенно ином регионе — Восточном Туркестане (современный Синьцзян).
      Этот мусульманский регион, завоеванный маньчжурской империей Цин еще в середине XYIII в., неоднократно поднимал восстания против «неверных» китайцев. Наиболее серьезное выступление началось в 1864 г., и Садык принял в нем весьма активное участие, о котором нет ни слова в его воспоминаниях. Вскоре после начала восстания он во главе трехтысячного отряда «киргизов» прибыл в Кашгар, восставшее население которого провозгласило его своим правителем. Однако, не имея тесных связей с местной властной элитой, он был вынужден вступить в борьбу с другими претендентами на власть. Чтобы укрепить свое влияние, он направил в Коканд послание с просьбой прислать в качестве верховного правителя одного из потомков прежних правителей и духовных лидеров Восточного Туркестана — белогорских ходжей (возводивших генеалогию к пророку Мухаммаду), надеясь остаться при нем фактическим правителем. Однако, когда такой номинальный лидер, Бузрук-ходжа (Бузрук-хан-тура), и в самом деле прибыл в Кашгар в 1865 г., с ним вместе был направлен кокандский военачальник Якуб-бек, вытеснивший Садыка из Восточного Туркестана и сыгравший ту самую роль, которую надеялся сыграть сам казахский султан — возглавить восстание против цинских властей и создать в результате восстания собственное государство Йэттишар.
      Таким образом, первый шаг Садыка как самостоятельного политического деятеля был направлен не против Российской империи, а против империи Цин!
      Нельзя не отметить, что сведения об этом эпизоде из его жизни весьма противоречивы. Некоторые авторы вообще считают, что речь идет о совершенно другом политическом деятеле. Так, одни исследователи считают, что Садык-бек, провозглашенный правителем Кашгара в 1864 г., являлся предводителем кочевых киргизов, признававших власть империи Цин, но присоединившихся к анти-китайскому восстанию своих единоверцев10. Другие полагают, что речь идет вообще о представителе местной администрации, ранее служившем Цинам, но затем решившем поддержать восставших11. Однако скорее всего речь идет именно о Садыке Кенесарине12. Во-первых, «киргизами» в XIX в. называли казахов, чьим потомственным предводителем являлся этот султан. Во-вторых, нельзя забывать о его обращении за помощью в Коканд: он формально находился именно на кокандской службе. Наконец, забегая вперед, отметим, что под конец своей карьеры он вновь оказался в Кашгаре, надеясь вновь получить здесь власть.
      Как бы то ни было, но в 1865 г. султан Садык находился на кокандской службе. Сначала, по его собственным воспоминаниям, он стойко защищал город Чимкент, который пал сразу после его ухода. Однако Чимкент пал в 1864 г., когда Садык, скорее всего, еще был в Восточном Туркестане, да и русские участники событий ничего не сообщают о пребывании Садыка в Чимкенте и вообще о его участии в боевых действиях в этом году13. Более достоверными являются сведения о том, что Садык уже в 1865 г. под командованием Алимкула, верховного главнокомандующего и фактического правителя Ккандского ханства, участвовал в войне с русскими и в неудачной обороне Ташкента от войск генерала М. Г. Черняева. Алимкул вскоре скончался от ран, а сам Садык стал его преемником. Однако буквально через несколько дней при довольно туманных обстоятельствах он лишился должности и вскоре оказался на службе уже у бухарского эмира Музаффара14.
      Уход султана из Коканда был настолько неожиданным, что среднеазиатские историки готовы объяснять его самыми фантастическими причинами. В частности, известный хивинский историк Мухаммад-Риза Агахи, писал, что отец Садыка, Кенесары (на самом деле погибший в борьбе с киргизами в 1847 г.) был убит в Ташкенте за отказ подчиниться русским, и уход самого Садыка из Ташкента в Бухару был связан именно с гибелью отца15. Сам Садык утверждал, что его смещение с поста амир-и лашкара объяснялось тем, что кокандцы опасались сосредоточения всей полноты власти в его руках и того, что он, будучи потомком Чингис-хана, сам провозгласит себя кокандским ханом16. Основания для подобных опасений действительно имелись, несмотря на то, что уже с начала XVIII в. Кокандом правили узбекские бии (с начала XIX в. — ханы) из династии Минг. Потомки Чингис-хана в силу давней политической традиции воспринимались в Центральной Азии как наиболее легитимные претенденты на трон. Даже русские власти в противостоянии со среднеазиатскими монархами порой использовали эту традицию в своих целях: так, оренбургский губернатор В. А. Перовский во время «зимнего похода» на Хиву 1839—1840 гг. намеревался возвести на хивинский трон своего ставленника — казахского султана Бай-Мухаммада Айшуакова, а во время боевых действий против Коканда в 1853 г., по-видимо- му с той же целью взял в поход другого казахского султана — Ер-Мухаммада (Иликея) Касымова17.
      Имелись ли у Садыка реальные намерения занять кокандский трон, и составляла ли кокандская знать заговор против него, из других источников неизвестно. По нашему мнению, Садык после гибели Алимкула и потери высокого поста амир-и лашкара не видел перспектив в дальнейшей службе Кокандскому ханству, быстро терявшему в то время и территории, и политическое влияние в Средней Азии. Был ли осуществлен этот переход под предлогом продолжения противостояния русским? Сведений об этом нет, однако вскоре Садыку, и в самом деле, вновь пришлось столкнуться с русскими — на этот раз уже с туркестанскими войсками. В 1865—1868 г. он принял участие в ряде столкновений бухарских войск с русскими, участвовал и в битве на Зерабулакских высотах, после которой бухарский эмир подписал мирный договор с туркестанским генерал-губернатором К. П. фон Кауфманом, фактически признав протекторат Российской империи над Бухарой18.
      Как ни странно, на этот раз сокрушительное поражение не заставило Садыка вновь сменить покровителя. Вместо этого он поддержал Абдул-Малика (Катга-тура), старшего сына эмира Музаффара, которого противники мира с Россией выдвинули в качестве нового правителя — вместо его отца, «продавшегося русским». Садык был разбит войсками эмира при поддержке русского отряда, на этот раз выступавшего в качестве союзника Музаффара, и вынужден бежать в Хивинское ханство19. Роль Садыка в восстании Абдул-Малика была настолько заметной, что о нем упомянул даже российский военный министр Д. А. Милютин в своих воспоминаниях, отметив, что сын эмира был поддержан «шахрисябсскими беками и разбойничьей шайкой Садыка»20.
      В собственных воспоминаниях султан Садык предстает верным сторонником Абдул-Малика во время его восстания 1868—1869 гг., до последнего поддерживавшим его и отказывавшимся от претензий на власть21. Однако, если обратиться к сведениям другого современника — бухарского историка Абдал-Азима Сами — можно обнаружить весьма интересные детали, о которых сам Садык предпочел умолчать. По словам историка, узнав о мятеже, Садык, находившийся на службе у эмира, тут же бежал к казахам, признававшим бухарское подданство, и вознамерился провозгласить себя правителем, по меньшей мере, части Бухарского эмирата, избрав резиденцией Гиджуван, где «он стал издавать указы и раздавать большие должности и чины всяким неразумным подонкам общества»22. Именно этим Сами объясняет тот факт, что эмир предпочел обратить войска непосредственно против Садыка. Милютин в своих воспоминаниях также упоминает, что эмир выбил Садыка из занятых им городов, чем воспользовался Абдул-Малик, активизировавший действия против отца23. И хотя сам военный министр, как видно из вышеприведенного фрагмента, рассматривал Садыка в качестве союзника мятежного сына эмира, из этого сообщения вытекает, что он вполне мог действовать самостоятельно и в собственных интересах. Кокандские историки, современники описываемых событий, также упоминают о смуте, начатой Садыком отдельно от мятежа Абдул-Малика24.
      Итак, сын Кенесары видел свою основную цель не в противостоянии с русскими, а в личном возвышении — на этот раз в Бухарском эмирате, где его действия весьма напоминают события в Коканде в 1865 г., когда местная элита обвинила его в попытке захвата верховной власти. Бегство в Хиву — последнее среднеазиатское ханство, с властями которого Садык еще не успел испортить отношения — в подобных обстоятельствах представляется вполне объяснимым.
      Однако и в Хиве главной своей целью султан считал не противодействие русским, а обретение власти над казахами, признававшими власть местного хана. Надо сказать, что хивинцы издавна практиковали поддержку претензий отдельных казахских султанов на ханский трон с целью дестабилизации обстановки в Русском Казахстане. Особенно активно эта практика реализовывалась в 1820—1840-е гг., когда Российская империя и Хивинское ханство находились в открытом военном противостоянии. Однако ко времени прибытия в Хиву султана Садыка в 1869 г. хивинские монархи уже фактически перестали использовать претендентов на казахский трон как средство борьбы с Россией.
      Тем не менее, в своих воспоминаниях сам Садык старается подчеркнуть собственное значение в глазах хивинских властей: якобы, по его прибытии «ургенчский хан оказал ему хороший прием, сделал начальником над подчиненными ему кочевниками, киргизами и каракалпаками», и он четыре года провел в ханстве «начальствуя над всеми киргизами Хивинского ханства»25. Однако сведения хивинского историка Агахи несколько разрушают образ Садыка как главного предводителя всех казахов, подчинявшихся Хиве: когда буквально через несколько дней после него в столицу ханства явился еще один казахский султан — Хаким-тура (или Арслан-тура), то и ему были выделены во владение кочевья хивинских казахов26. Полагаем, что хан Мухаммад-Рахим II вполне мог знать о действиях Садыка в Коканде и Бухаре и, соответственно, не собирался передавать под его власть слишком значительные силы кочевников, опираясь на которые тот мог бы предъявить претензии и на хивинский трон.
      Меры предосторожности себя оправдали: никаких претензий Садык не предъявлял, а весьма исправно совершал набеги на русские пограничные области по распоряжению хивинского хана27. Когда в 1873 г. войска фон Кауфмана выступили в хивинский поход, султан весьма активно проявил себя в боевых действиях: на этот раз и русские участники событий упоминают об участии в них Садыка, характеризуя его как «степного разбойника»28. Надо полагать, на этот раз активность султана в борьбе с русскими войсками объяснялась тем, что ему было что терять: пожалуй, впервые он стал владетельным султаном, пусть даже и не «начальником всех киргизов».
      После поражения хана Мухаммад-Рахима и подписания мирного договора, по которому и Хивинское ханство становилось протекторатом Российской империи, Садык, как и в Бухарском эмирате в 1868 г., еще какое-то время пребывал на хивинской территории, вероятно, надеясь на то, что его чингизидское происхождение позволит ему привлечь противников подчинения России и вновь попытаться захватить власть. Помимо довольно небольшого числа собственных казахских подданных, он рассчитывал опереться на многочисленных и воинственных туркмен. Согласно его собственным воспоминаниям, он провел несколько месяцев среди туркмен племени йомудов, однако потом был вынужден их оставить. По его собственным словам, его отъезд был связан с тем, что туркмены предложили ему возглавить поход на бухарский город Чарджоу, и он, якобы, не захотел воевать против мусульман-единоверцев29. Несомненно, Садык в своих воспоминаниях слукавил: и в Кашгаре, и в Бухаре во время восстания Абдул-Малика никакие религиозные соображения не препятствовали ему действовать против единоверцев ради достижения власти. По-видимому, ему пришлось покинуть туркмен после того, как он убедился, что они, в отличие от казахов или каракалпаков, не намерены провозглашать его своим верховным правителем. Дело в том, что у йомудов были свои могущественные и властолюбивые правители-ханы, причем как раз в это время самый влиятельный из них, Ата-Мурад-хан, при поддержке русских властей добился права вернуться в Хивинское ханство, примирившись с ханом Мухаммад-Рахимом, которому прежде активно противостоял30.
      О последующей жизни Садыка известно лишь с его собственных слов: сначала он нашел убежище в Мерве у Нур-Верды-хана и его знаменитой супруги Гуль-Джамал (в 1884 г. именно она обеспечила добровольное вхождение Мерва в состав Российской империи). Однако, убедившись, что никаких выгод пребывание в Мерве ему не сулит, султан отправился дальше и, по его словам, около трех месяцев провел в Герате на службе у Якуб-сердара, сына афганского эмира Шир-Али-хана31.
      Наконец, в середине 1870-х гг. он вновь вернулся туда, где начинал свою политическую деятельность — в Восточный Туркестан. Теперь султан Садык был уже не тем легкомысленным авантюристом, который готов был рискнуть всем, рассчитывая заполучить верховную власть. Поэтому он решил пойти на союз с Якуб-беком — тем самым, который примерно десятилетие назад вытеснил его из Кашгарии. Правитель Иэттишара, всеми способами стремившийся укрепить собственные позиции на троне, принял Садыка благожелательно и даже женил его на вдове одного из своих сыновей, тем самым сделав членом своей семьи32.
      Еще больше Садык оказался востребован после смерти Якуб-бека в 1877 г., когда два его сына начали борьбу за власть. Один из них, Хаккули-бек, решил привлечь на свою сторону Хаким-хан-туру — представителя династии белогорских ходжей, прежних правителей Восточного Туркестана. Его брат и соперник Беккули-бек сделал союзником Садыка, который, будучи потомком Чингис-хана, ничуть не уступал по статусу потомку ходжей33. В междоусобной борьбе победу одержал Беккули-бек, разгромивший и казнивший брата, однако смерть Якуб-бека и последовавшая междоусобица сильно ослабили Йэттишар, чем воспользовались власти империи Цин, чьи войска в 1878 г. восстановили контроль Китая практически во всем регионе.
      Садык, надо отдать ему должное, весьма храбро сражался с китайцами и даже был ранен в одном из сражений. Однако не понимать неминуемости поражения он не мог, поэтому вместе с Беккули-беком уже осенью 1877 г. обратился к властям Ферганской области с просьбой о предоставлении убежища34. Это также наводит на мысль, что он не был «непримиримым борцом с русским колониализмом». Например, сын бухарского эмира Абдул-Малик, и в самом деле придерживавшийся антироссийской позиции, нашел убежище сначала в Хивинском ханстве, затем — в Британской Индии, тогда как его сподвижник Садык такие варианты даже не рассматривал, сразу обратившись к российским властям в поисках убежища.
      Личным решением туркестанского генерал-губернатора фон Кауфмана он получил прощение за прежние действия против русских и поселился при своем брате Ахмете, занимавшем пост помощника начальника Чимкентского уезда35. Е. Т. Смирнов, который перевел на русский язык воспоминания султана Садыка, записанные его братом, так описывал Садыка в конце 1880-х гг.: «Это совершенно бодрый, среднего роста, человек лет пятидесяти пяти; смуглое лицо киргизского типа, с черной, небольшой, с легкой проседью, бородой, оживлено замечательно красивыми, выразительными глазами. Вся его наружность, пропорционально сложенная фигура с мягкими контурами лица, маленькими, женскими руками, манера держать себя, спокойствие, как бы некоторая застенчивость в разговоре все это изобличает в нем человека, пожившего при среднеазиатских ханских дворах и вместе с тем кровного кочевого аристократа, “белую кость”, каким он и есть на самом деле по своему происхождению. При первом взгляде на этого задумчивого, спокойного человека как-то не верится, что это именно тот наездник Садык, с именем которого всегда соединялось понятие об отчаянном степном разбойнике и самом упорном назойливом партизане, что это тот Садык, который наводил в семидесятых годах страх на наши передовые линии в Туркестане, являясь всегда неожиданно на слабых местах и нападая более смело и энергично, чем другие предводители киргизских и туркменских партизанских партий. Но когда в разговоре оживится его лицо, потечет быстрая, выразительная речь, разгорятся глаза, впечатление смирного, задумчивого человека исчезает совсем. Перед вами появляется другой человек: живой, энергичный и безусловно талантливый, с “божьей искоркой” и юностью души, — качествами, столь неотразимо действующими на рядовых людей и на народные толпы. Становится понятным его успех как сановника и советчика в военных и политических делах при ханах Бухары, Хивы и Кашгара и его умение держать в руках полудиких, своевольных наездников и энергично двигать их нестройные толпы на убийственные залпы туркестанской линейной пехоты, делать с ними огромные и быстрые переходы в мертвой Кизылкумской пустыне и падать, как снег на голову, на прозевавшего неприятеля, приобретя этим от него вполне незаслуженный эпитет “степного разбойника”»36.
      Мы привели эту обширную цитату, чтобы показать, что образ султана Садыка как влиятельного политического деятеля и упорного многолетнего врага Российской империи в Центральной Азии в значительной степени создавался не только им самим и его братом-единомышленником, но и русскими властями. В противном случае совершенно непонятно, зачем нужно было публиковать на русском языке его воспоминания, в которых он так ярко описывает свои действия против русских властей. По-видимому, туркестанская администрация старалась подчеркнуть свои заслуги в укреплении российских позиций в Центральной Азии, коль скоро даже такой последовательный противник русских как Садык, в конце концов, понял бесперспективность своей борьбы и сдался русским. Весьма примечательно, что уже в начале XX в. это сочинение было востребовано российскими исследователями истории Туркестана — в частности, именно на него опирался Н. Павлов, включивший в свою «Историю Туркестана» (1910) отдельную главу о Садыке37.
      Между тем, все вышеприведенные сведения о деятельности Садыка Кенесарина в Коканде, Бухаре, Хиве и в особенности в Кашгаре не подтверждают того утверждения, что этот деятель, и в самом деле, вел постоянную упорную борьбу против России. Его главной целью являлось создание собственного государства, в котором он обладал бы всей полнотой власти, на что имел право по своему происхождению. Вероятно, именно это он считал «путем своего отца», поскольку и Кенесары Касымов намеревался создать ханство и стать в нем верховным самовластным правителем.
      По всей видимости, Садык не скрывал своих амбиций, находясь на службе у того или иного центрально-азиатского правителя (особенно по молодости), и местные власти старались по возможности обезопасить себя от его претензий. Весьма примечательно, что ни в одном среднеазиатском источнике, содержащем сообщения о Садыке, он не упоминается с титулом султана — ведь это автоматически означало бы, что он выше по статусу чем бухарские эмиры из рода Мангытов, кокандские ханы из династии Минг или хивинские ханы из династии Кунграт, и, следовательно, имеет больше прав на трон в этих государствах. В современных ему кокандских хрониках он фигурирует как Садык-бек или Садык-бек-тура: налицо «понижение» в статусе, поскольку «султан» означал представителя ханского рода, тогда как «бек» мог принадлежать и члену аристократического рода, и любому представителю военной или гражданской администрации. Титул же «тура», ранее принадлежавший только потомкам Чингис-хана, в Средней Азии в XVII—XVIII вв. стал употребляться в отношении ходжей — потомков почитаемых мусульманских святителей, а также представителей правящих родов нечингизидского происхождения (в частности — бухарских Мангытов). Поэтому бухарские и хивинские авторы спокойно именуют Садыка «тура» («тюря»), тем самым нисколько не вознося его над местными монархами и членами их семейств. Более того, вышеупомянутый бухарский историк Абдал-Азим Сами пишет, что «Сиддик-тюря казах считал себя потомком Чингиза. Предки его были правителями среди своих соплеменников в Дешт-и Кыпчак»38. Этими словами он выказывает, по меньшей мере, тень сомнения в происхождении Садыка и, как следствие, обоснованности его претензий на трон в ущерб эмирам из династии Мангытов.
      Тем не менее, не приходится сомневаться, что среднеазиатские ханы вполне четко осознавали статус Садыка, чем и объясняется их интерес к его персоне. Нахождение на службе султана-Чингизида, да еще и сына хана (пусть даже самопровозглашенного) повышало степень контроля собственных кочевых подданных Коканда, Бухары и Хивы, а также давало надежду на то, что к ним могут присоединиться и кочевники из числа российских подданных, которые предпочли бы власть своего «природного» монарха иноземному господству39. Будь султан Садык менее амбициозен и более покладист, он вполне мог бы стать настоящим знаменем борьбы правителей Центральной Азии против русского продвижения в регион. Однако его властолюбие, приоритет личных интересов, несомненная отвага и отмеченная Е. Т. Смирновым способность вести за собой многочисленных кочевников представляли для среднеазиатских монархов опасность, которая перевешивала пользу от его использования в качестве такого знамени.
      Подводя итог вышесказанному, можно сделать вывод, что султан Садык Кенесарин, делая ставку на свое происхождение от Чингис-хана как фактор легитимации власти, не учитывал политико-правовых реалий второй половины XIX в. и потому его попытки создать собственное «чингизидское» государство изначально были обречены на провал. В условиях противостояния среднеазиатских ханств продвижению Российской империи в регион он не мог не принять участия в этих событиях, прибегая к покровительству того или иного местного монарха. Однако все его действия в 1860—1870-е гг., в том числе и направленные против России, не дают оснований считать его одним из лидеров антироссийских сил в регионе в тот период и тем более вождем казахов в борьбе с «российскими колонизаторами». Понимали это и сами русские власти, которые, простив его за былые «прегрешения», никак не попытались ограничить его свободу в русских владениях (даже вытребовав из Бухары его семью, где она до этого времени пребывала в заложниках40). Более того, они сами постарались укрепить его образ как упорного противника России, чтобы подчеркнуть собственные успехи в Центральной Азии.
      Примечания
      Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта №14-03- 00322 «“Российский фактор” правового развития Центральной Азии в имперский период (XVIII — начало XX вв.): юридические аспекты фронтирной модернизации».
      1. В разных источниках и исследованиях также фигурирует как Садик, Сидцик, Сыддык, Сыздык и пр.
      2. ЗАЙЦЕВ И. В. «Насаб-наме-йи султан Садык» — история Кенесары Касымова и Садыка Кенесарина. Международная научно-практическая конференция «От Тюркского эля к Казахскому ханству»: Сб. докладов. М. 2016, с. 89.
      3. КЕНЕСАРИН А. Султаны Кенисара и Садык. Ташкент. 1889 (переиздание: Алма-Ата. 1992).
      4. Там же, с. 31.
      5. Характеристика Садыка как борца с «русским царизмом» была представлена в диссертации Е.Д. Дильмухамедова, защищенной еще в 1946 г., но впервые опубликованной лишь в 2010 г., см.: ДИЛЬМУХАМЕДОВ Е.Д. Восстание казахов под руководством Кенесары Касымова в 1837—1847 гг. Алматы. 2010, с. 139, 142.
      6. См. подробнее: МУКАНОВА Г.К. «Сын за отца не отвечает» (Архивные документы о судьбе Джафара Кенесарина). — Исследования молодых ученых. Известия АН Республики Казахстан. Серия общественных наук. 1992. № 2, с. 77—80.
      7. В конце XVIII — начале XIX в. ряд родоплеменных подразделений казахов Старшего жуза признал своим ханом Адиля (сына хана Аблая), потомки которого сохраняли власть в жузе и к середине XIX века.
      8. ТЕРЕНТЬЕВ М.А. История завоевания Средней Азии. Т. I. СПб. 1906, с. 252—257.
      9. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 32—33. Любопытно отметить, что примерно в это же время явился с повинной к русским властям еще один «потомственный» мятежник — султан Кошкарбай, сын Саржана, родного брата Кенесары и, следовательно, двоюродный брат Тайчика, Ахмета и Садыка. Оренбургский генерал-губернатор А.А. Катенин отнесся к нему весьма благожелательно и даже включил в состав казахской делегации, отправившейся вскоре в Петербург, на прием к императору. См.: Письма к Ч.Ч. Валиханову. В кн.: ВАЛИХАНОВ Ч.Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Алма-Ата. 1985, с. 202.
      10. См., напр.: ВАСИЛЬЕВ А.Д. «Знамя и меч от падишаха». Политические и культурные контакты ханов Центральной Азии и Османской империи (середина XVI — начало XX вв.). М. 2014, с. 227—228; ИСИЕВ Д.А. Уйгурское государство Йэттишар (1864—1877). М. 1981, с. 19; ХОДЖАЕВ А. Цинская империя, Джунгария и Восточный Туркестан (Колониальная политика Цинского Китая во второй половине XIX в.). М. 1979, с. 31.
      11. KIM Н. Holy War in China: The Muslim rebellion and state in Chinese Central Asia, 1864—1877. Stanford. 2004, p. 48, 60, 65. Автор при этом ссылается на сведения Ч.Ч. Валиханова о некоем Садык-беке, чей предок еще в середине XVIII в. признал власть империи Цин, за что получил потомственную должность хакима Ташмалыка. См.: ВАЛИХАНОВ Ч.Ч. О состоянии Алтышара или Шести восточных городов китайской провинции Нан-лу (Малой Бухарин), в 1858—1859 годах. В кн.: ВАЛИХАНОВ Ч.Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 3. Алма-Ата. 1985, с. 160. Однако нет оснований полагать, что Валиханов имел в виду именно участника событий 1864 г., поскольку последние его сведения о Восточном Туркестане относятся к концу 1850-х годов. Возможно, причиной такой версии стала информация о некоем Садык-беке, хакиме Янги-Хисара на службе у империи Цин, который в 1830 г. оказал поддержку Юсуф-ходже (отцу Бузрук-ходжи) и сопровождавшему его кокандскому отряду. См.: NEWBY L.J. The Empire and the Khanate: A Political History of Qing Relations with Khoqand c. 1760—1860. Leiden-Boston. 2005, p. 157—158.
      12. См., в частности: BOULGER D.CH. The life of Yakoob Beg, athalik Ghazi and Badaulet, ameer of Kashgar. London. 1878, p. 86-87, 103-104, 107, 117; БЕЙСЕМБИЕВ T.K. Кокандская историография. Исследование по источниковедению Средней Азии XVIII—XIX веков. Алматы. 2009, с. 286, 316—317,426. См. также: The Life of Alimqul: A Native Chronicle of Nineteenth Century Central Asia. L.-N.Y. 2003, p. 31—32.
      13. ПАВЛОВ H. История Туркестана в связи с кратким историческим очерком сопредельных стран. Ташкент. 1910, с. 164.
      14. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 46; БЕЙСЕМБИЕВ Т.К. Ук. соч., с. 393, 676.
      15. БАРТОЛЬД В.В. События перед хивинским походом 1873 года по рассказу хивинского историка. В кн.: БАРТОЛЬД В.В. Сочинения. Т. II. Ч. 2. М. 1963, с. 406.
      16 КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 48.
      17 Восьмые Большаковские чтения. Оренбургский край как историко-культурный феномен: сборник статей международной научно-практической конференции. Оренбург. 2016.
      18. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 56-61; МАКШЕЕВ А.И. Исторический обзор Туркестана и наступательного движения в него русских. СПб. 1890, с. 252, 261. См. также: БЕЙСЕМБИЕВ Т.К. Ук. соч., с. 305, 549. БЕКМАХАНОВА Н.Е. Россия и Казахстан в освободительном движении. Последняя четверть XVIII — первая половина XIX века. М. 2004, с. 260.
      19. ИСКАНДАРОВ Б.И. Восточная Бухара и Памир во второй половине XIX в. Ч. I. Душанбе. 1962, с. 134—136.
      20. Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1868 — начало 1873. М. 2006, с. 87.
      21. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 63-64.
      22. МИРЗА АБ ДАЛ’АЗ ИМ САМИ. Та’рих-и салатин-и мангитийа (История мангытских государей). М. 1962, с. 94.
      23. Воспоминания генерал-фельдмаршала..., с. 87.
      24. БЕЙСЕМБИЕВ Т.К. Ук. соч., с. 446.
      25. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 66-67.
      26. БАРТОЛЬД В.В. Ук. соч., с. 406-407.
      27. См., напр.: БУХЕРТ В. «Войска наши такая прелесть, что нельзя представить ничего лучшего». Первый туркестанский генерал-губернатор: 12 лет переписки. — Источник. Документы русской истории. 2003, № 1 (61), с. 7—8, 13.
      28. МАК-ГАХАН ДЖ.А. Военные действия на Оксусе и падение Хивы. М. 1875, с. 89, 126. Описание действий туркестанского отряда в хивинскую экспедицию 1873 года. Ташкент. 1882, с. 156; Хивинская экспедиция 1873 г. Записки очевидца, сапера Е. Саранчова. СПб. 1874, с. 11, 164; ТУХТАМЕТОВ Т.Г. Россия и Хива в конце XIX — начале XX в. Победа Хорезмской народной революции. М. 1969, с. 25.
      29. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 75.
      30. БРЕГЕЛЬ Ю.Э. Хорезмские туркмены в XIX в. М. 1961, с. 225—226.
      31. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 73-76.
      32. Там же, с. 77; BOULGER D.CH. Ibid., р. 261-262.
      33. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 78-79; ХОДЖАЕВ А. Ук. соч., с. 99
      34. Согласно запискам А. Кенесарина, сначала из Кашгарии бежал Беккули-бек, а уж затем, получив ранение, за ним последовал и сам Садык. См.: КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 81. Однако английский современник событий Д.Ч. Булгер в биографии Якуб-бека утверждает, что они прибыли в Фергану вместе. См.: BOULGER D.CH. Ibid., р. 274.
      35. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 82-83.
      36. СМИРНОВ Е.Т. Предисловие. В кн.: КЕНЕСАРИН А. Султаны Кенисара и Садык. Ташкент. 1889, с. Ill—IV.
      37. ПАВЛОВ Н. Ук. соч., с. 163-171.
      38. МИРЗА АБДАЛ’АЗИМ САМИ. Ук. соч., с. 94.
      39. В самом деле, во время восстания Абдул-Малика в Бухарском эмирате к Садыку присоединилось некоторое количество казахов из числа подданных Российской империи. См.: БУХЕРТ В. «Начало бухарской распре положил Абрамов». Письмо коменданта г. Ходжента полковника П.Г. Фавицкого. — Источник. Документы русской истории. 2002. № 3 (57), с. 63.
      40. КЕНЕСАРИН А. Ук. соч., с. 83.
    • Избасарова Г. Б. Шергазы Айшуаков - последний хан Младшего жуза казахов
      Автор: Saygo
      Избасарова Г. Б. Шергазы Айшуаков - последний хан Младшего жуза казахов // Вопросы истории. - 2016. - № 11. - С. 98-107.
      В работе на основе архивных источников прослеживается судьба Шергазы Айшуакова, потомка хана Абулхаира — инициатора вхождения казахских земель в состав Российской империи. Описывается церемониал возведения Шергазы в ханы, согласно протоколу. Изучается семейная жизнь, отношения хана с детьми. Подвергаются анализу пути решения возникших конфликтов и затруднений в отношениях хана с оренбургским военным губернатором П. К. Эссеном. Большая часть архивных документов впервые вводится в научный оборот.
      Изучая историю империй, мы порой не обращаем внимания на ее рядовых представителей, хотя жизнь человека, его культурные, политические пристрастия, взгляды на развитие общества помогают воссоздать любую эпоху.
      Данная работа посвящена последнему хану Младшего жуза казахов1 Шергазы Айшуакову. Мы попытаемся восстановить тот период истории, когда в Центре решался вопрос о ликвидации ханской власти, ответить на вопросы: какие способы использовал хан для сохранения своего положения, на кого опирался? Анализируя деятельность местной Оренбургской администрации в лице военного губернатора П. К. Эссена и председателя Оренбургской пограничной комиссии В. Ф. Тимковского, попытаемся проследить «диалог» между местной властью в лице хана и региональной администрацией.
      Шергазы — второй сын Айшуака, внук хана Абулхаира — принадлежал к той группе чингизидов, которых поддерживала российская администрация как потомков хана Абулхаира, инициатора присоединения Младшего жуза к России.
      Отец Шергазы — Айшуак Абулхаиров, избранный ханом 14 ноября 1897 г., во время восстания С. Датова 17 февраля 1805 г. в своем письме оренбургскому военному губернатору Г. С. Волконскому просил освободить его от звания хана в связи со слабым здоровьем и преклонным возрастом2. Ему на смену пришел его старший сын Жанторе. 3 сентября 1805 г. он был утвержден в звании хана Младшего жуза императором Александром I, но в 1809 г. был убит султаном Каратаем Нуралиевым в борьбе за власть.
      В ноябре 1809 г., после смерти Жанторе хана, Айшуак и его сыновья Шергазы, Альгазы, Токе в своем прошении на имя императора, излагая обстоятельства смерти Жанторе, просили назначить ханом султана Шергазы3.
      22 августа 1812 г., по предложению Оренбургского военного губернатора Волконского, Шергазы занял этот пост. Как сообщал князь Волконский, возведение в ханы Шергазы было произведено торжественно, с принятым церемониалом в присутствие более 7 тыс. казахов4. А. И. Левшин, изучивший архив Оренбургской пограничной комиссии, подробно описал этот процесс. Торжество состоялось 23 августа 1812 г. на левом берегу р. Урал. Начало церемонии было объявлено в 7 час. утра тремя пушечными выстрелами с крепости. В 8 час. один штаб-офицер с двумя обер-офицерами и конвоем приехал к Шергазы сказать, что приготовления закончены, и его просят отправиться на место торжества.
      К Шергазы были посланы карета и две коляски. В карету сел он сам с одним султаном, с присланным к нему штаб-офицером и переводчиком, коляски наполнялись почтеннейшими султанами и приближенными. Перед ханской кареты ехали два офицера с четырьмя урядниками, а сзади — 50 казаков. За экипажами следовали конные казахи.
      В то же самое время по знаку, данному из крепости, выехал и военный губернатор. По прибытии обоих на место торжества, стоявшие в ружье войска отдали честь, забили барабаны и заиграла музыка. Войска были представлены двумя сотнями оренбургских казаков, одним тептярским полком, тремя сотнями башкир, гарнизонным полком пехоты и артиллерийской ротой.
      Военный губернатор, взойдя вместе с ханом на приготовленное возвышение, объявил всему собравшемуся народу Высочайшую волю Государя на утверждение Шергазы ханом и велел читать императорскую грамоту, присланную по этому поводу на русском и татарском языках.
      Затем хан стал на колени и произнес торжественную присягу в верности России, повторяя слова за читавшим ее по утвержденной форме муллой. В заключение он поцеловал Коран и, встав, приложил к присяжному листу вместо подписи свою печать.
      После этого был произведен 21 артиллерийский выстрел из орудий, находившихся в строю, и 11 выстрелов из шести орудий с крепости; забили барабаны и вновь заиграла музыка. На хана надели соболью, богато украшенную парчой шубу, шапку и вручили ему золотую именную саблю. Затем военный губернатор передал Шергазы императорскую грамоту на ханское достоинство5.
      Таким образом, введенный при Нуралы хане церемониал «инаугурации» хана сохранился. Он показывал уровень влияния российского правительства на функционирование института ханской власти в Степи. Пышность, размах и торжественность мероприятия демонстрировали казахам мощь и силу империи.
      В 1817 г. оренбургским военным губернатором был назначен Эссен, с которым у Шергазы хана отношения не сложились. Именно Эссен был инициатором ликвидации ханской власти в Младшем жузе. Придя к власти, он, не до конца изучив ситуацию в крае, поддерживая другого султана из дома Каипа, привел в замешательство центральные власти. Об отстранении Шергазы от власти Эссен не раз докладывал в имперский центр. Так, например, 3 ноября 1818 г. он сообщал управляющему МИД К. В. Нессельроде о состоянии дел в Малой Орде, предлагая на рассмотрение высших инстанций власти вопросы отстранения хана Шергазы Айшуакова от управления и определения ему с семейством местом пребывания Уфы или Мензелинска с выплатой пенсии по 2 тыс. руб. в год6. Для обсуждения данного вопроса в столице было собрано заседание Азиатского Комитета.
      В августе 1817 г. хан Шергазы написал в Оренбургскую пограничную комиссию о нарастании конфликта между ним и султанами Арынгазы Абдулгазиевым и Шергазы Каиповым и попросил оказать ему военную помощь7. Но в ответном письме ему посоветовали остановить распри и пригрозили, что «правительство, не предвидя способов водворить в степи киргиз-кайсаков (казахов. — Г. И.) тишину и спокойствие, приведено будет в необходимость принять строжайшие меры и приступить к определению в Орду другого хана»8.
      26 января (7 февраля) 1820 г. по указу Александра I был создан новый Азиатский комитет в расширенном составе для решения всех вопросов, связанных с азиатской границей. В его заседаниях должны были принимать участие управляющий МИД, министры внутренних дел и финансов, начальник Главного штаба, а с июля 1821 г. — генерал-губернатор Сибири М. М. Сперанский. Управление делами Комитета было поручено директору Азиатского департамента К. К. Родофиникину. Данному Комитету также было поручено «рассматривать все то, что будет представлено от хана Шергазы»9, а также в дальнейшем решить вопрос сменить ли хана Шергазы и возвести в данное достоинство султана Арынгазы, или оставить ханом Шергазы как внука Абулхаира?10
      Хан одним из способов своей защиты избрал написание писем в Коллегию иностранных дел (КИД), а позже в Азиатский Департамент МИД и императору. Так, например, 8 февраля 1820 г. на заседании Азиатского комитета были рассмотрены два его прошения. Первое было написано в сентябре 1819 г. и адресовалось КИД, а второе, от 9 января 1820 г., предназначалось императору. В этих письмах хан жаловался на оренбургского военного губернатора Эссена. Комитет полностью поддержал казахского хана, отметив, что «...политика Кабинета состояла в том, чтобы... Абулхаирова род удерживать в ханском достоинстве, во уважении преданности фамилии сей к императорскому престолу и вследствие данных в том от имени императрицы Анны Иоанновны положительных обещаний»11. Комитет не увидел в действиях хана «какие-либо изменнические замыслы, враждебные и недоброжелательные намерения, деяния или покушения ко вреду России»12. Только наличие этих причин могло дать повод к отстранению хана от власти. Обвинения Эссена, что хан слаб в управлении, не были доказательством его возможных преступлений.
      На следующем заседании Азиатского комитета, которое состоялось 15 февраля 1820 г., были рассмотрены 6 прошений хана. Это были злободневные вопросы, на которые, по его мнению, не обращала внимания оренбургская администрация. Среди них были такие, как: ввести запрет оренбургской администрации вести дела с подвластными ему султанами и биями, а решать все вопросы только с ним; возвратить степную сторону Урала, которой казахи пользовались с давних времен. Хан жаловался на командира тептярского полка Рычкова, который, вторгшись в степь, от совершенно невинных и не участвовавших в каких-либо грабежах казахов отогнал 5 тыс. баранов и более тысячей лошадей. Шергазы просил впредь запретить такие действия13.
      Следующим способом защиты своей власти хан считал аудиенцию у императора или отправку своих верных людей в столицу. Присутствие на аудиенции императора возвышало его в глазах соотечественников. В 1819 г. Шергазы со своим сыном Едиге и другими подданными был в Петербурге14, откуда возвратился в начале 1820 г. с подарками.
      25 декабря 1814 г. хан в своем письме к князю Н. И. Салтыкову впервые изъявил желание выехать в столицу15. Он рассматривал возможность оставить в Петербурге после аудиенции двух своих сыновей для обучения, а после успешного окончания просил определить их в полки при императоре. Но прошение хана осталось не выполненным. Это было связано с тем, что в тот момент, когда было получено письмо, император отсутствовал в столице, а затем скончался князь Салтыков16. Через поручика Субханкулова в марте 1815 г. хан интересовался решением своей проблемы. По нашим подсчетам, с 1814 по 1817 г. хан отправил императору 5 писем с просьбой разрешить ему выехать в Петербург. В письме от 25 сентября 1816 г. он сообщал: «...для спасения священнейшей души (императора Александра Павловича. — Г. И.) соорудил я своим иждевением 5 мечетей и 5 детских училищ»17. Он также писал о том, что в 1814—1815 гг. хотел выехать «к гробу пресвятой матери Марии молиться ей с излиянием сердечных чувствований». Изучив письма хана, МИД пришел к выводу, что он может посетить столицу.
      Современники давали Шергазы довольно подробную характеристику. «Он имел приятную наружность, но не знал грамот», — писал чиновник канцелярии Оренбургского края, лично знавший хана Шергазы Айшуакова и хана Внутренней Орды Джангира Букейханова, Илья Казанцев18. Шергазы был глубоко верующим человеком. Не раз просился в хадж в Мекку19. По словам второго пристава при хане полковника А. З. Горихвостова, в мечеть Шергазы обыкновенно ходил по пять раз в день20. После смерти старшего сына Ишгазы хан стал носить чалму, так как султан Едиге убедил его, что по магометанскому закону, молитва муллы или каждого магометанина в чалме приравнивается пророком к 70 молитвам без чалмы21.
      Беспокоясь об образовании своих детей, 16 марта 1814 г. хан писал оренбургскому военному губернатору, что намерен отправить двух своих сыновей и сына покойного брата хана Жантюре для обучения в Казанскую гимназию. Шергазы был готов платить по 250 руб. за каждого из них, так как без этого они никак не могли быть приняты на казенное содержание22.
      Но данной мечте хана не было суждено сбыться, так как, во первых, во время пожара в Казани пострадала выбранная им гимназия, а на обеспечение детей требовалось 1500 руб. в год. Такими деньгами хан не владел23.
      Для получение мусульманского образования он послал своего второго сына Едиге и племянников в Каргалу. В 1823 г. МИД потребовал от оренбургского военного губернатора Эссена отправки пяти молодых султанов из дома Абулхаира для обучения русской грамоте в Оренбург или Сеитовскую слободу. Среди кандидатур рассматривался и Едиге Шергазиев. Деньги, необходимые для содержания султанов, а также для покупки для них учебных пособий, предполагалось отпускать из сумм МИД, ежегодно ассигнуемых по Азиатскому Департаменту24.
      Хану, знатным султанам Каратаю Нуралиеву, Темиру Ералиеву, Тауке, Токкоре, Утебалию Айшуаковым объяснялось, что «знание сего (русского. — Г. И.) языка может доставить им сугубые удобства как в словесных, так и письменных сношениях их с российским правительством, ибо владея способами к непосредственным обьяснениям с начальством, они найдутся в возможности раскрывать свои нужды и намерения во всей точности, и не будут жертвою своих переводчиков, кои не знанием или по умыслу всегда могут находить случаи, превратным толкованием разговоров или бумаг, давать повод сбивчивости в понятиях и даже к недоразумениям, обращающимся более во вред самих ордынцев»25.
      Шергазы, который не раз отказывался отправить Едиге и племянников (детей умершего хана Жанторе), после нескольких встреч с представителями оренбургской пограничной комиссии согласился.
      В русской исторической литературе XIX в., в советской и казахстанской историографии Шергазы хан описывается как слабый, не пользовавшийся авторитетом среди султанов. Власть хана «была столь слабой, что распространялась только на рода, кочевавшие близ российской границы», — сообщают источники26.
      Авторы пишут о Шергазы: «...как человек, он был труслив, хитер, скрытен, без совести и чести, как глава партии — не имел никакого значения. Выбор этого человека, ни по личным достоинствам его, ни по связям в степи, не представлял никаких выгод»27. С данными характеристиками можно поспорить. Более объективной была характеристика, данная Левшиным, который лично знал хана. «Хан Ширгазы (так в русских источниках. — Г. И.) совсем не ненавидим киргизами, изключая приверженцев его соперника. Он слаб и ограничен в уме, но никто не упрекнет его в буйстве, хищничестве или недостатке преданности к России... Он смирен, набожен и, хотя от нерешительности своей и робости часто теряется, однако же, при всем негодовании на него местного оренбургского начальства и при всех подкопах под него Арунгази (Арынгазы. — Г. И.) и его поборников, он еще доселе не обвинен ни в одном деле, противном пользе России. Как глава народа такого, которой требует от начальника храбрости и подвигов мужества, Ширгазы, конечно, имеет недостатки, как частный киргиз — он заслуживает признательность и снизхождение правительства нашего»28.
      Хан старался выполнять требования российской администрации. Так, например, в 1822 г. по указу императора Александра Павловича 15 башкир 9 кантона были пропущены в казахскую степь к хану Шергазы. Хан обещал вернуть башкирам угнанных в разные времена, начиная с 1817 г., лошадей29 и сдержал свое слово. В августе 1821 г. он попросил Нессельроде удовлетворить прошение султанов, старшин, биев родов адай, серкеш, есентемир, живших внутри пограничной линии под управлением Шигай султана (Букеевская Орда) перейти в степную зону30. На данную территорию как раз и распространялась власть хана Шергазы Айчувакова.
      Отправленный в 1820 г. председателем Оренбургской пограничной комиссии В. Ф. Тимковский очень подробно описал в своих «Записках» положение в Младшем жузе. Автор выделил 17 пунктов, которые указывают на действия Эссена по отстранению от власти Шергазы. В частности, «хан просил позволения провести зиму (1820— 1821 г. — Г. И.) на внутренней стороне реки Урал, в окрестностях Ильинской крепости, в местах, близ коих его семиродцы и джагалбайлинцы всегда располагались. Начальство отказало ему в сей просьбе, назначив место сие султану Арынгазы, и не переменило своего распоряжения даже и в то время, когда уже известно было, что Арынгазы, по убеждению своих чиклинцев, не одобрявших сближения их главы с пределами империи, остался на берегах Илека в урочище Кара-Тургае». Или же, когда капитан Циолковский обвинил хана «в не усердии к пользам миссии (имеется в виду миссия, отправленная Эссеном в Бухару во главе с Негри и Мейендорфом. — Г. И.), без предварительного исследования и при явных доказательствах не основательности онаго, был принят за истину»31. Хан в своем письме жаловался на оскорбления, наносимые ему со стороны миссии, но Оренбургское начальство не принимало его слова во внимание.
      Например, хан просил, снабдить его подорожною, без взимания прогонных денег, на случай необходимых переездов по линии по делам службы. Данной выгодой пользовались все чиновники, получая лошадей от линейных казаков. Но Оренбургское начальство советовало хану разъезжать в таких случаях по степной стороне линии по киргизскому обычаю32. В следующий раз, когда хан сообщил об умысле некоторых казахов напасть на его аул и просил воинского отряда для своей защиты, Эссен посоветовал хану в случае опасности укрыться внутри линии. Для охраны хана были выделены 10 пеших казаков, затем их количество было увеличено до 12, а впоследствии всех их отняли. Между тем, в 1820 г. почетную стражу султана Арынгазы в его собственном ауле составляли 25 конных тептярей33.
      В 1821 г. Оренбургское начальство повелело приставу сдать 12 пеших казаков, находившихся под начальством хана, коменданту одной из линейных крепостей и сообщило Министерству, что «когда хан пойдет, по обязанности своей, на известное расстояние в середину Орды, тогда войску быть при нем не нужно и не можно, и что он останется там под защитою личного достоинства, собственной силы и народной к нему любви»34, хотя неприязнь некоторых казахских родов под руководством Каратая Нуралиева к нему была хорошо известна.
      Высочайше утвержденными Положениями Азиатского Комитета было постановлено: «а) чтобы пограничное начальство не имело никаких непосредственных сношений с султанами, и вообще с кем либо из киргизцев Меньшой Орды, но чтобы все таковые сношения производились чрез хана, б) чтобы начальство сие не вмешивалось во внутренние или домашние дела ханского Совета, без особых о том представлений со стороны хана, и с) чтобы всякого рода отличия и награды делаемы были киргиз-кайсакам единственно по удостоению и ходатайству хана»35. Все эти пункты Оренбургскими властями нарушались. Оренбургское начальство продолжало вести частую переписку с разными правителями родов в Орде в обход хана.
      «Пренебрежительность и всякого рода оскорбления, кои оказываемы были хану, не внимание к основательным его представлениям и ходатайству по разным случаям, несправедливости, испытанные приверженцами его, отклоняли от сего владельца умы и сердца народа, привыкшего измерять достоинство и важность верховных своих повелителей степенью благоволения к ним Российского правительства и содействия им начальств местных. С другой стороны, отличное благоприятство и доверие к султану Арынгазы, поспешное исполнение требований его, преимущественное покровительство поколениям ему преданным, умножали сторону и силу сего киргизца, а неосторожно открытая ему блестящая надежда на первенство в Орде питала его дерзость», — писал В. Тимковский36.
      Если говорит о семье хана, то следует отметить, что Шергазы Айшуаков имел трех жен. Имя его старшей жены неизвестно. 10 лет хан не жил с ней, но после убийства их старшего сына Есказы, Едиге удалось примерить отца с матерью37. Она видимо была очень болезненной, так как в источниках говорится о ее поездке для лечения с сыном Едиге в Стерлитамак.
      Она была матерью его старших сыновей Есказы (Ишгазы — в русских источниках), Едиге и двух дочерей. Одна была выдана замуж 11 ноября 1822 г. за султана Мендияра Абулгазина38, а вторая — за хивинского хана. Есказы в ноябре 1821 г. был отправлен ханом в Хиву во главе посольства для возврата русских пленных39. 1 декабря 1822 г. во время попытки группы джагалбайлинцев угнать ханские табуны, Есказы был сильно ранен в голову и 6 декабря скончался. Шергазы не смог не только наказать виновных, но и взыскать с них, согласно обычному праву, «кун»40. Этот случай дал повод рассматривать власть хана как слабую.
      Едиге — второй сын хана — получил образование в школе Сеитовской слободы и знал русский язык. В 1819 г. он был на приеме у императора. После ликвидации ханской власти в Младшем жузе выступил против российской политики в Степи. О его действиях сообщал султан — правитель Средней части Орды Юсуп Нуралиев, который писал, что Едиге «неблагонамеренными внушениями своими расстраивает киргиз, говоря им, что правительство, жалуя ордынцев подарками, кафтанами и чинами, имеет намерение сравнить их с башкирцами и требовать от них в службу людей, работы и податей, почему и уговаривает их оставить линию и предаться хивинцам и бухарцам, как правоверным, на что некоторые легкомысленные люди и склоняются»41.
      Второй и любимой женой хана была Алия Назарова. Она была матерью Мухамедказы, Ермухамеда (Ирмухамет), Нурмухамеда и дочери Зюлейхи42. Именно эта женщина стала причиной изгнания в 1822 г. третьей жены хана. Не получив ничего от Шергазы, третья жена (имя ее не известно) нашла пристанище у бедного байгуша43. Питаясь подаянием, находясь в крайне тяжелом положении, она обратилась к приставу А. З. Горихвостову, чтобы тот помог ей получить свой калым и разрешение хана выйти замуж за достойного человека. Шергазы Айшуаков выдал ее замуж за султана Досмухамета Сютгалиева, но калым не вернул44.
      31 января 1824 г. на заседании Азиатского комитета был принят основной документ «Утвержденное мнение Комитета азиатских дел», который определял будущее управление в Младшем жузе казахов45. Согласно данному закону, ханская власть в Младшем жузе была упразднена, а ее последний хан был приглашен в Оренбург и назначен первоприсутствующим в Оренбургской пограничной комиссии с жалованьем 150 руб. в год.
      Униженный хан Шергазы не раз писал в Санкт-Петербург о своем положении, но его успокаивали тем, что он — главный правитель Степи, решающий нужды кочевников в Оренбурге. Осенью 1825 г. Шергазы бежал и попросился под покровительство хивинского хана46. В июле 1827 г. хан выдал свою дочь Тиллябику за нового хивинского хана Аллакули (1826—1842) и надеялся с его помощью восстановить свою власть. 8 августа 1827 г., по повелению хивинского хана, Шергазы был избран ханом казахами подразделения шомышты рода табын, находившегося под властью Хивы.
      Надежды хана при покровительстве хивинского хана управлять казахскими родами не сбылись. Тогда он попросил благосклонности Российской империи и в 1830 г. вернулся на прежнюю должность. Ему было возвращено получаемое ранее жалованье, и он кочевал в 100 верстах от линии47. В 1834 г. бывший шах просил Оренбургского губернатора В. А. Перовского построить в степи близ границы дом, но получил отказ48. Летом 1836 г. хан кочевал в 50-ти верстах от Илецкой защиты на реке Кара-Бурт49.
      Скончался Шергазы Айшуаков 27 августа 1845 года50. Жене Алие было 60 лет, Мухаметказы — 19, Ермухамеду — 16, Нурмухамеду — 13 и Зулейхе —14 лет. В 1859 г. умерла Алия Назарова51.
      Таким образом, изучая сложившуюся обстановку в Степи в 20-е гг. XIX в., можно утверждать, что в немалой степени слабость власти Шергазы хана и ограниченность его властных полномочий были связаны с политикой империи в Степи. После утверждения ханом Нуралы, как отмечают российские чиновники XIX в., власть казахских ханов стала номинальной.
      Еще один фактор, на который следует обратить внимание, это то, что «в казахском традиционном обществе отсутствовала монополия какой-либо одной династийной ветви султанов-джучидов на право присвоения и наследования титула хана, и во все исторические эпохи на территории казахских жузов параллельно правили 3—5 и большее количество ханов, которые возглавляли разные по величине и родовому составу группы кочевников-казахов»52. Игнорирование этой данности и представление о Шергазы как о едином хане казахов Младшего жуза и привело к утверждению о его слабости.
      Мнение о том, что Шергазы был труслив, слаб и распространял свою власть на ограниченное количество казахских родов, вызывает некоторые сомнения. Вмешательство в принцип отбора ханов привело к тому, что после Абулхаира все ханы были ставленниками центра. Упор, сделанный на их избрание из дома Абулхаира, игнорирование сильных и авторитетных претендентов, выбор послушных кандидатур постепенно приводили к изменению отношения к институту ханской власти, как у кочевников, так и у пограничной администрации.
      Шергазы Айшуаков стал последним ханом Младшего жуза. Он пытался решать проблемы кочевников, находившихся под его управлением. В своих письмах к императору и Оренбургской администрации хан поднимал злободневные вопросы, но далеко не всегда получал желаемый ответ. Шергазы пытался сохранить институт ханской власти, однако слом традиционной кочевой системы под давлением имперской политики привел к ее деградации.
      Таким образом, Шергазы вошел в казахскую историю как последний представитель института ханской власти в Младшем жузе казахов.
      Примечания
      1. Казахи делятся на три жуза: Старший, Средний и Младший. Младший казахский жуз, охватывающий территорию современного Западного Казахстана, состоял из трех племенных объединений: алимулы (6 родов), байулы (12 родов), жетиру (в источниках их называют семиродцы, 7 родов). Подробнее см.: ВОСТРОВ B.B., МУКАНОВ М.С. Родоплеменной состав и расселение казахов (конец XIX — начало XX в.). Алма-Ата. 1968.
      2. Материалы по истории Казахской ССР (1785—1828 гг.). Т. 4. М.-Л. 1940, с. 225.
      3. Там же, с. 241—245.
      4. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1165, оп. 1, д. 493, л. 35.
      5. ЛЕВШИН А.И. Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких, орд и степей. Алматы. 1996, с. 348—349.
      6. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы Российского МИД. М. 1976, с. 579.
      7. Центральный государственный архив Республики Казахстан (ЦГА РК), ф. 4, оп. 1, д. 245, л. 1—2об.
      8. Там же, л. 4.
      9. РГИА, ф. 1291, оп. 81, д. 44а, л. 82.
      10. Там же, л. 89.
      11. Там же, л. 90.
      12. Там же, л. 91.
      13. Там же, л. 93—94.
      14. Там же, д. 526.
      15. Там же, л. 1—4.
      16. Там же, л. 17об.
      17. Там же, л. 22. Данное высказывание хана не подтверждается другими источниками.
      18. КАЗАНЦЕВ И. Описание киргиз-кайсак. СПб. 1867, с. 73.
      19. Материалы по истории Казахской ССР, с. 437.
      20. ШАХМАТОВ В.Ф., КИРЕЕВ Ф.Н. Журнал полковника А.3. Горихвостова — пристава при хане Малого жуза Ширгазы Айчувакове (1822—1823 гг.). — Вестник АН КазССР. 1957, вып. 2(5), с. 119.
      21. ЦГА РК, ф. 4, оп. 1, д. 261а, л. 28.
      22. Государственный архив Оренбургской области (ГА 00), ф. 6, оп. 10, д. 1069, л. 1, 2.
      23. Там же, л. 27.
      24. РГИА, ф. 1291, оп. 81, 1823 год, д. 99, л. боб.
      25. Там же, л. 5об.
      26. МЕЙЕР Л. Киргизская степь Оренбургского ведомства. СПб. 1865; ДОБРОСМЫСЛОВ А.И. Тургайская область. Исторический очерк. Тверь. 1902; МАЕВ Н.А. Очерк истории киргизского народа с 1732 по 1868 г. В кн: Материалы для статистики Туркестанского края. 1873, вып. 2.; КАЗАНЦЕВ И. Ук. соч.; БЕКМАХАНОВ Е. Казахстан в 20—40-е гг. XIX в. Алматы. 1992.; РЯЗАНОВ А.Ф. 40 лет борьбы за национальную независимость казахского народа (1797—1838) Труды общества изучения Казахстана. Т. VII. Кзыл-Орда. 1926, вып.2.; ЗИМАНОВ С.З. Политический строй Казахстана конца XVIII и первой половины XIX веков. Алма-Ата. 1960.
      27. МЕЙЕР Л. Ук. соч., с. 31.
      28. Материалы по истории Казахской ССР, с. 436—438.
      29. ГА ОО, ф. 6, оп. 10, д. 2747, л. 6.
      30. Общее количество кибиток составляло 1792. Материалы по истории Казахской ССР, с. 282.
      31. РГИА, ф. 1251, бумаги М.М. Сперанского, оп. 1, ч. 1, л. 2об.
      32. Там же, л. 3.
      33. Там же, л. Зоб.
      34. Там же, л. 4об.
      35. Там же, л 7об.
      36. Там же, л. 40.
      37. ЦГА РК, ф. 4, оп. 1, д. 261а, л. 28об.
      38. Там же, л. 13об, 14об.
      39. ГА ОО, ф. 6, оп. 10, д. 2342, л. 37.
      40. ЦГА РК, ф. 4, оп. 1, д. 261а, л. 1-37.
      41. Там же, д. 281, л. 11 —11об.
      42. ГА ОО, ф. 6, оп. 10, д. 5656, л. 7.
      43. ЦГА РК, ф. 4, оп. 1, д. 261а, л. Юоб.
      44. Там же, л. 12об.
      45. Материалы по истории политического строя Казахстана. Т. 1. Алма-Ата. 1960, с. 205.
      46. Материалы по истории Казахской ССР, с. 492.
      47. Там же, с. 492.
      48. МЕЙЕР Л. Ук. соч., с. 44.
      49. ЦГА РК, ф. 4, оп. 1, д. 325, л. 6.
      50. ГА ОО, ф. 6, оп. 10, д. 5656, л. 1.
      51. Там же, л. 18.
      52. ЕРОФЕЕВА И.В. Письма казахских ханов и султанов последней четверти XVII — середины XIX в. как исторический источник. В кн.: Эпистолярное наследие казахской правящей элиты 1625—1821 годов. Сб. исторических документов. Т. 1. Алматы. 2014, с. 44.
    • Каримова Н. Э., Тулибаева Ж. М. Китайские и тимуридские источники о взаимоотношениях Китая и Центральной Азии в конце XIV - первой четверти XV в.
      Автор: Saygo
      Каримова Н. Э., Тулибаева Ж. М. Китайские и тимуридские источники о взаимоотношениях Китая и Центральной Азии в конце XIV - первой четверти XV в. // Вопросы истории. - 2019. - № 7. - С. 64-79.
      Публикация посвящена истории взаимоотношений Китая с государствами Центральной Азии в конце XIV — первой четверти XV века. На основе анализа сведений из китайских и тимуридских источников, исследуются характерные особенности их посольских и торговых связей в рассматриваемый период. Работа подготовлена в рамках гранта Министерства образования и науки Республики Казахстан по финансированию фундаментальных и прикладных научных исследований.
      Империя Мин (1368—1644) была провозглашена в Китае в 1368 г., но под властью нового правительства находились далеко не все провинции, составлявшие «собственно Китай». В конце XIV в. основные военные силы минского правительства были сосредоточены на северо-западных рубежах.
      Для защиты сухопутных торговых путей в страны Центральной Азии и далее на Запад, а также в целях установления своего господства в Восточном Туркестане, первому китайскому императору Мин Тайцзу (1368—1398) необходимо было контролировать приграничные с Китаем северные территории.
      Минская империя начала восстанавливать движение по сухопутным путям на Запад лишь в первой четверти XV в., предварительно укрепив отношения со странами Южных морей. Это было связано, прежде всего, с нестабильностью на северных границах Китая, где продолжались войны с монголами, кроме того, удаленностью первой минской столицы (Нанкина) от северо-западных границ. Перенос столицы в начале XV в. в Пекин не мог не способствовать возрастанию внимания к северо-западным сухопутным рубежам.
      В условиях формирования в Китае нового централизованного государства главной задачей внешней политики минского правительства было «восстановление международного престижа как суверенного государства и прекращение вторжений извне»1. Достижение этих целей требовало гибкости при контактах с сопредельными странами.
      Первое время императоры династии Мин проводили в отношении стран Туркестана политику «хуай жоу» (политика расслабления, добрым отношением привлекающая на свою сторону). Например, в главе 89 «Мин Тайцзун шилу» («Правдивые записи об императоре Мин Тайцзуне») отмечено: «Высочайшее указание ганьсуйскому цзунбингуаню (чиновник для поручений. — Н. К., Ж. Т.) Ли Биню: Мухаммад (Махама) из Бешбалыка направил посла с дарами. Торговцы из этого города поступают по своему желанию. Люди издалека... радушно принимать, заботиться, обязательно следить, чтобы добрым отношением привлекать на свою сторону.»2.
      Во второй половине XIV в. для отношений минского двора с иноземными государствами был весьма характерен принцип «много давать и мало получать»3. При такой политике первоначальная форма торгового обмена в виде «даров-вознаграждений» стала трансформироваться. Имея при себе товары, помимо тех, что были предназначены императору, они обменивались ими с населением внутренних районов Китая. Торговые люди часто выдавали себя за посланцев с дарами, проникали в Китай и торговали в различных городах Ганьсу и Шаньси. Согласно историческим документам, «. послы из западных стран в большинстве своем купцы, под видом подношения даров, обладая покровительственной принадлежностью к различным ведомствам, действуют в собственных интересах»4.
      Правители центральноазиатских государств под видом подношения подарков правящей династии Китая организовывали торговые отряды, снабжая их огромным количеством «даров», а на самом деле «товаров», которые те распродавали по дороге к китайской столице, а затем — на постоялых дворах в самой столице. Практика, когда ввозимые лошади делились на две части — десяток лошадей императору в дар, а остальные на продажу — часто использовалась членами дипломатических миссий.
      Зарубежные посланники к минскому двору иногда пытались увеличить в списке преподносимой ими «дани» перечень подарков, предназначенных лично императору, надеясь получить в ответ еще более ценные дары. С этой целью иногда изготавливались фальшивые посольские грамоты. Более того, осознавая выгоду «дани» для себя, они просили «разрешения» приносить «дань». Например, в «Мин ши» отмечено, что «вожди варваров неоднократно добивались права приносить дань»5, «[варварам] разрешили приносить дань»6, «прислали людей с грамотой... с просьбой [разрешить] принесение [дани]»7. Были случаи отказа минского Китая от «дани», например, однажды минский император пригрозил Турфану «навечно запретить приносить дань»8. Иногда двор принимал компромиссные решения: «дань» не отвергать, однако «вознаграждение» уменьшить9.
      Многочисленные факты нарушения сроков принесения иноземцами «дани», а также несоответствие числа упоминаний «даннических» посольств в китайских хрониках и династийных историях отмечают исследователи отношений минского Китая с государствами Центральной Азии. Если в «Мин шилу» упоминаются практически все приезды посольств, то в «Мин ши», в разделе «Бэньцзи» (Основные анналы) — только четверть. Еще меньше упоминаний о приезде посольств из государств Западного края в разделе «Сиюй чжуань».
      Исследователи считают, что это связано с тем, что составители династийной истории «Мин ши» сохранили средний интервал принесения «дани» чужеземцами (примерно раз в три года), чтобы создать на бумаге иллюзию их подчинения установленным в Китае правилам, тогда как в действительности такая периодичность не соблюдалась10. Таким образом, существует еще одно подтверждение номинального характера «дани», приносимой минскому двору.
      В китайских источниках сохранилось достаточно сведений о со­вместных посольствах стран, расположенных к западу от Китая. Например, в главе 254 «Мин Тайцзун шилу» записано: «в 20-й год Юнлэ (1422 г.) Чжэмаэрдин из Лючэна, а также кумульский даши (глава, учитель, наставник буддийской школы. — Н. К., Ж. Т.) Лудубудин и другие преподнесли две тысячи с лишним овец, [в ответ] пожалованы подарки»11. Там же, в главе 140, находится свидетельство того, что в «в 11-й год Юнлэ (1413 г.) из Хочжоу, Лючэна, Кашгара и других мест прибыли послы с дарами — западными лошадьми, львами, леопардами и др., в ответ пожалованы подарки»12.
      В «Сиюй чжуань» («Повествовании о Западных странах»), в главе 332 «Мин ши» сказано, что в «середине правления Хунъу (1368—1398) из Самарканда несколько сот человек прибыли в Бешбалык. Их ван (глава, князь, правитель. — Н. К., Ж. Т.) Хайдар-ходжа (Хэйдыэр-хочжэ) направил цяньху (мингбаши, тысячник. — Н. К, Ж. Т.) Джамал ад-Дина (Хамалидин) с дарами. В 1391 г. достигли столицы, преподнесли лошадей.»13
      Послы и торговцы из государств Центральной Азии часто прибывали с посольскими караванами к китайскому императорскому двору. Выше уже говорилось о приезде послов из Самарканда в Китай через Бешбалык. По данным китайских источников, за период правления в Китае первого императора Мин — Тайцзу (1368—1398) — Амир Тимур прислал семь посольств: в 1388 г. прибыл посол Мавлана Хафизи (Маньла Хафэйсы) с лошадьми (15 голов) и двумя верблюдами; в 1389 г. он же привез в Китай 205 лошадей; в 1392 г. Шайх Али (Шэхали) доставил лошадей, верблюдов и местные товары; на следующий год (1393) посольство из Самарканда привезло лошадей (84), верблюдов (6), ворсистую ткань (6 кусков) и другие местные товары; в 1395 г. посол Далимиши прибыл в столицу Китая с лошадьми (200); на следующий год он же пригнал 212 лошадей; наконец, в 1397 г. некто Алемадань (как отмечают китайские документы, мусульманин) и еще 20 человек, а также мусульманин Чжалула и его люди (191 чел.) пригнали в Китай 1095 лошадей14.
      В главе 56 «Мин Тайцзун шилу» есть запись о послах, направленных из Самарканда Халил Султаном: «1408 г. Из Самарканда Шайх Нур ад-Дин (Шахэй Нуэрдин) и другие преподнесли лошадей...»15. В 1409 и 1410 гг. снова прибыли послы из Самарканда — Мухаммад и Ходжа Умар, которые преподнесли «лошадей, необработанный нефрит, нашатырь», в ответ им «пожалованы деньги, одежда». Это сведения также из «Правдивых записей о Тайцзуне» (гл. 62 и 71)16.
      Все товары местного производства, преподносившиеся в качестве даров императорам династии Мин, можно классифицировать по следующим основным видам: домашние животные (лошади, верблюды, овцы); шкурки соболя, горностая, овец и других животных; хлопчатобумажные и шерстяные ткани, войлок, грубая шерстяная ткань, сотканная из овечьей шерсти, тафта и другие виды тканей; редкие животные, среди которых львы, леопарды, тигры, слоны; дорогие лекарственные растения и материалы — шафран (фанъухуа), панты, рога сайгаков, мастика (жусян); драгоценные и полудрагоценные камни для ювелирных изделий — нефрит (яшма), алмазы, агаты, кораллы; традиционная продукция ручного производства — булатные мечи, различные ножи, седла; а также другая разнообразная продукция — особый краситель (хуэйхуэйцин и хун хуа), такамахак (хутунлэй), зеркала, бронзовые колокола, нашатырь и др.
      О применении некоторых из них сообщается в китайских источниках, например, о мастике (жусян), которую еще называют «лудунсян». Это затвердевшая смола соснового дерева, использовавшаяся в китайской медицине. Нашатырь также широко применялся в китайской медицине, а также в сельском хозяйстве и промышленности.
      Особый краситель «хуэйхуэйцин» — это вид краски, необходимый при производстве фарфора. В «Правдивых записях» есть сведения о том, что «. хуэйхуэйцин мусульманские чужеземцы из западных стран привезли в дар, купить его трудно»17.
      «Хун хуа» или «хуан лань» — сафлор, растение, которое проникло в Китай с Запада во II в. до н.э. В китайских источниках есть сведения, что растение «хуан лань» было привезено Чжан Цянем, известным китайским путешественником и дипломатом II в. до н.э., и быстро распространилось по стране. В течение многих веков последующие поколения сажали его и получали плоды. В высушенном виде оно употреблялось для окраски шелка.
      В китайской литературе периода Хань (206 г. до н.э. — 220 г.) приводятся многочисленные данные о красителях, применяемых для окраски тканей. Одним из самых распространенных из них в течение всей истории Китая было красящее в синий цвет индиго, которое добывалось из ствола и листьев ряда растений, объединенных общим термином «лань» (синий). Впервые упоминание об индиго встречается в «Ши цзине»18. Для получения желтого цвета ткани красили корой бархатного дерева «бо». В древних китайских письменных источниках названо несколько растений, используемых для окраски тканей в черный цвет. Одним из красителей являлось растение «шу вэй», стебель и листья которого служили для изготовления красок19.
      В книге «Золотые персики Самарканда» рассказывается о «хутунлэе», который еще называют «хутунцзянь, хутунлюй, такамахак», это — камедь (живица) «бальзамного тополя» (хутун). Камедь широко использовалась в медицине при лечении лихорадки, болезней желудка, а также при изготовлении ювелирных изделий. Камедь поступала в Китай из Ирана и центральноазиатского региона20.
      «Хуцзюань даобу» — это вид хлопчатобумажной ткани, производимой в Восточном Туркестане, условно ее называли тюль, тафта. Выращивание хлопка в Туркестане имеет давнюю историю. Как отмечает китайский историк Хэ Янь, только после эпох Сун (960—1279) и Юань (1279—1368) хлопок проник во внутренние районы Китая21. И в начале эпохи Мин китайцы еще не могли полностью удовлетворять свои потребности в хлопке, во многом из-за противостояния с северными монголами. Таким образом, привозимая из стран Туркестана тафта, была одним из важных продуктов обмена с Китаем.
      Ценные камни привозились, в основном, из районов Кашгара и Хотана, а редкие животные доставлялись из стран Центральной и Западной Азии и из других мест.
      Важнейшей же статьей в товарообороте государств Туркестана с Китаем была торговля лошадьми. В северных районах славились усуньские и илийские скакуны, а в южных были известны породы «яньци», «хэчжун» и другие. В центральноазиатском регионе с древних веков занимались разведением знаменитых лошадей, среди которых китайские императоры особенно ценили ферганских скакунов, называя их «небесными» (тяньма) и «потеющими кровью» (ханьсюэ ма).
      Далеко за пределами региона были известны самаркандские и хорезмские скакуны. Согласно источнику «Тан хуэйяо» («Сводное обозрение династии Тан»), «лошади Канго... это порода даваньских лошадей, описания очень схожи»22. Китайский историк Лань Ци, исследователь истории Самарканда, на основании данных многих письменных источников, делает вывод, что танские императоры мечтали заполучить самаркандских лошадей23.
      Во время военных конфликтов Минской династии с северными монголами и чжурчжэнами 24 возникала острая потребность в большем количестве лошадей. В сложившейся ситуации императоры поощряли ввоз в страну и торговлю лошадьми на крупных базарах в Ганьчжоу, Лянчжоу, Ланьчжоу, Нинся. Количество лошадей увеличивалось вплоть до правления императора Цзяцзин (1521—1567).
      По сведениям китайских источников, наибольшее число лошадей в период Мин поставлялось из Кумула и государства ойратов Вала. А во время правления Тяньшунь (1457—1464) из Вала пригнали самое большое число лошадей за один раз: тогда «прибыло свыше трех тыс. чел., пригнавших более 10 тыс. лошадей»25.
      Центральноазиатские послы и торговцы вывозили из Китая чай, китайский шелк, фарфоровые изделия, ревень, мускус и другие товары. Исторические хроники эпохи Мин скрупулезно перечисляют китайские товары, которые пользовались спросом у чужеземцев. Например, в «Докладах императорам Мин из иноземных и даннических стран» имеются сведения о просьбах послов выдать им в ответ на принесенную «дань» определенные китайские товары.
      На вывоз некоторых товаров, производившихся в Китае, были наложены запрет или ограничения. Например, в главе 71 «Мин Инцзун шилу» («Правдивые записи об императоре Мин Инцзуне») есть сведения о том, что в «5-й год Чжэнтун (1440 г.) из Кумула и других мест посол Тото-Бухуа (Токто) и другие прибыли ко двору с дарами, пожелали в награду поменять тафту на чай, тюль и другие товары. Чай является продуктом, запрещенным к вывозу за пределы Китая. Тюль и другие товары можно обменять...»26
      Минские послы, направляясь в города Туркестана, кроме императорских указов брали с собой большое число дорогих предметов (золотую и серебряную посуду, фарфор и др.), которыми одаривали местных правителей, кроме того, жаловали им большое количество денег (цайби и хоби) и различные титулы. В китайских источниках эта форма обмена дарами названа «гун-цы», что дословно означает «дары — вознаграждения». В китайских источниках принято значение иероглифа «гун» — как «дань», но дары, подносимые императорам правящих династий Китая, нельзя было рассматривать всегда как свидетельство отношения вассала к своему сюзерену, тем более, что в ответ они получали подарки, по ценности иногда превосходившие преподнесенные дары27.
      В главе 113 «Правдивых записей» приводятся сведения об ограничении на закупку чая: «В 4-й год Тяньшунь (1473 г.) кумульский чжуншунь-ван (правитель преданный и покорный. — Н. К., Ж. Т) Манавэньдашири и другие отправили посла Шидалимиши и других ко двору. Это посоль­ство просит разрешения купить тюль, чай, фарфор и другие товары. на чай и металлические орудия нельзя обмениваться, только по специальному разрешению можно вывозить их за пределы Китая»28.
      В главе 74 «Правдивых записей о Уцзуне (1506—1522), императоре династии Мин» («Мин Уцзун шилу») записано, что в «6-й год Чжэндэ (1511 г.) кумульский чжуншунь-ван Султан-Баязет (Сутань-Баяцзи) отправил посла Аду-ходжу и других с дарами, а те незаконно скупали чай у населения. Императорским указом [отмечено] нарушение государственных запретов. Законом нужно уменьшить награду»29.
      Чай был одним из наиболее желанных предметов обмена с Китаем, он имел большое значение в повседневной жизни кочевников. Правящая династия Китая считала, что строгие правила, ограничивавшие вывоз чая из страны, являются действенной мерой по надзору и расширению китайского влияния на Туркестан. С точки зрения китайских чиновников, проводимая чайная политика обеспечивала контроль над «варварами» лучше, чем десятки тысяч хорошо вооруженных воинов30.
      В «Своде законов династии Мин» приводятся следующие сведения о товарах, входивших в статью разрешенных для купли приезжавшим в столицу послам и торговцам. О посольстве из Кумула, посетившего столицу, говорилось, что каждому человеку было разрешено купить: «чай — 50 цзиней (примерно 0,5 кг), фарфор «цинхуа» — 50 штук, медно-оловяный сосуд для супа — штук, тонкий шелк (газ) каждого цвета по 15 кусков, тюль (тафта) — 30 кусков, 3 ткацких челнока, вручную сотканное полотно — 30 кусков, хлопок — 30 цзиней, цветной ковер — 2 штуки, бумажные кони (с изображением бодисатв) — 300 листов, красители — 5 цзиней, фрукты, сахарный песок, сухой имбирь, каждого по 30 цзиней, лекарств — 30 цзиней, слива “муме” — 30 цзиней, черно-белые квасцы — 10 цзиней. Неразрешенных товаров много. На постоялом дворе открыт базар на 5 дней...»31 Из примера видно, что торговцы вывозили из Китая в свои страны огромное количество товаров, которые выгодно продавали, поэтому в свои последующие поездки они брали с собой еще большее число даров, а на самом деле товаров, чтобы обменять их у населения Китая.
      Послы и торговцы, составлявшие торгово-посольские караваны, отправленные под видом подношения даров, занимаясь куплей-продажей, по нескольку лет не возвращались домой. Например, в главе 3 «Мин Шицзун шилу» («Правдивых записей о Шицзуне, императоре династии Мин») сказано, что «в 1512 году турфанские [и] кумульские послы прибыли с дарами, торговали в столице. Остались на три-четыре года»32. Там же, в главе 100, есть сведения, что «в 1529 году из Кумула и других мест прибыли послы с дарами. По дороге останавливаются, торгуют, стремятся к выгоде, по прошествии года не возвращаются»33.
      В качестве преференций для стран Туркестана, Минский двор позволял их посольствам не платить взимаемые налоги и свободно торговать с населением. Поощряя приезды центральноазиатских посольств, император Чэнцзу (1403—1425) таким образом использовал местную политическую власть этого региона для устранения монгольской угрозы с севера. Как отмечено в «Повествовании о Западных странах», в главе 332 «Мин ши», в год восхождения на трон (1403 г.) Чэнцзу издал высочайший указ, в котором, в частности, было сказано: «... отныне всех чужеземцев пропускать в Китай, повиноваться»34.
      При подобной политике поощрения торговые караваны из стран, лежавших западнее Китая, «заполнили все дороги», их повозки, груженные товарами, «достигали более ста»35. В первую четверть XV в. торговые отношения Поднебесной с западными странами достигли наивысшего расцвета за весь период правления династии Мин.
      Естественно, что количество посольств из Туркестана стало увеличиваться, а число людей в них расти. Иногда прибывало до десяти посольств в год из одного государства. Еще предыдущее не успевало уехать, как следующее уже приезжало. Количество людей в них было различным, самое многочисленное насчитывало свыше 1800 человек36.
      Государства Центральной Азии старались поддерживать торговые отношения с Китаем, откуда поступали товары, ставшие уже необходимыми в повседневной жизни, а со стороны Минской династии торговля была важным действенным рычагом политического воздействия на ближайших соседей. Как пишет китайский историк Хэ Янь, правящие династии часто проводили так называемую политику «закрытых дверей» по отношению к отдельным странам Туркестана, наказывая таким образом их правителей37. Хотя на самом деле в китайских источниках есть свидетельства, как турфанский Султан-Ахмад, захватив Хами (Кумул), закрыл проход Цзяюйгуань, тем самым приостановив торговые отношения Китая с западными странами: «Султан-Ахмад... грабил все караулы, слышно напал на Сучжоу, опустошил Ганьчжоу. В 7-й год Хунчжи [1494 г.] закрыл Цзяюйгуань, прекратились дары из Сиюя (Западных стран), приказал недовольным возвратиться на Запад [домой], оставил 400 оседланных лошадей в Хами (Кумуле)...»38
      И все же, несмотря на частые конфликты между правителями Восточного Туркестана и династии Мин, в эпоху Мин установились сравнительно стабильные и регулярные торговые отношения, которые положительным образом влияли на расширение экономических и культурных взаимосвязей и на подъем хозяйственной деятельности внутри этих стран. Огромную роль в этом сыграл возрожденный Великий шелковый путь.
      Основатель династии Мин не уделял должного внимания отношениям с центральноазиатским регионом. Хотя, в китайских источниках есть записи о прибытии нескольких посольств от Амира Тимура за последние два десятилетия XIV столетия, вероятно, их составляли не официальные лица, а просто торговцы из Центральной Азии, которые называли себя посланниками Тимура, чтобы получить возможность заниматься коммерцией на рынке Китая. Купцы знали, что они могли проникнуть в Поднебесную только как официальные посланники, но не как частные лица39.
      Первым немногочисленным миссиям из Центральной Азии был оказан сердечный прием. Этот краткий период хороших отношений закончился прибытием посольства из Самарканда в октябре 1394 г., которое привезло 200 лошадей и письмо, якобы написанное Амиром Тимуром. Письмо расхваливало китайского императора и признавало его выдающейся личностью в мире40. Однако использование в тексте послания самоуничижительных слов, таких как «не знаем, как отблагодарить за милость», «счастье, которое дотоле нам не было ведомо», «с почтением услышал о совершенствах мудрейшего»41, вызывает сомнение в подлинности данного письма. Трудно представить, чтобы Амир Тимур, известный жестким и воинственным характером, написал такое заискивающее официальное послание.
      Минский император, тем не менее, польщенный «подчинением» известного мусульманского завоевателя, в 1395 г. послал дипломатическую миссию в Самарканд. Он отправил Фу Аня, Го Чжи, цензора Яо Чэня, евнуха Лю Вэя и еще 1500 чел., чтобы продемонстрировать свою благосклонность в обмен на лояльность. Ответное послание минского императора, в котором Амир Тимур именовался «вассалом», разгневало центральноазиатского правителя. Он распорядился задержать Фу Аня и все посольство, отправив их в турне по своей обширной территории от Самарканда до Исфахана с целью попытаться впечатлить своей империей42.
      Два года спустя, в 1397 г., китайский двор, обеспокоенный судьбой своих посланников, направил второе посольство во главе со специальным уполномоченным Чэнь Дэвенем, чтобы навести справки, но и оно также было задержано Тимуром. В следующем году император Мин Тайцзу умер, а волнения в стране после его смерти временно отвлекли китайское правительство от дальнейших действий43. Тимуридский историограф Шараф ад-Дин Али Йазди, описывая события 1397 г., упоминает о прибытии китайских послов в ставку Амира Тимура во время его зимовки в селе Чиназ Ташкентского вилайета. Согласно сведениям придворного историографа, китайские послы преподнесли соответствующие подарки. Амир Тимур, хорошо приняв послов китайского императора, разрешил им вернуться44.
      Новый император Китая Юнлэ, который взошел на престол в 1403 г., обеспокоенный тем, что послы, отправленные его отцом к Тимуру, все еще не вернулись из Центральной Азии, направил еще одно посольство, снабдив его 800 верблюдами45. Амир Тимур вновь задержал китайских посланников. По мнению американского историка Морриса Россаби, это преднамеренное оскорбление предвещало и подтверждало грандиозное намерение Тимура завоевать Китай и присоединить его к своей империи46. Россаби отмечает, что когда Амир Тимур начал свой поход на Восток, его сопровождали потомки монгольских ханов, которых он, возможно, планировал возвести на престол как новых правителей Китая47. С 1398 г. Тимур готовился к главному походу, посылая войска в восточном направлении к построенным фортам для обработки земель, чтобы обеспечить свою армию продовольствием в походе48. Китайский же двор, по всей видимости, был не в состоянии противостоять самой мощной силе того времени и, фактически, не осознавал всей серьезности возможного вторжения.
      Сведения китайских и тимуридских источников о взаимоотношениях Китая и империи Амира Тимура ставят под сомнение утверждение тайваньского историка Сюй Юйху о связи между экспедициями Чжэн Хэ и несостоявшимся вторжением Амира Тимура в Китай.
      Военно-морские экспедиции Чжэн Хэ к государствам Восточной Азии, в Индию, к восточному побережью Африки и в другие регионы были самыми захватывающими достижениями начала правления династии Мин. Естественно, что некоторые синологи стремились объяснить эти экспедиции потребностью минского двора стимулировать торговлю и подношения китайским императорам зарубежными посольствами, так называемой, «дани»; обеспечением себя роскошными вещами; желанием императора Юнлэ объявить иностранным правителям о своем воцарении на престол; его стремлением продемонстрировать соседям Китая процветание и мощь империи Мин, а также его попытками расширить знания о Китае во внешнем мире. Официальные хроники двора добавляют, что император хотел найти и, возможно, избавиться от экс-императора Чжу Юньвэня, которого он недавно сверг, но который не сгорел во дворце во время переворота, а ускользнул от преследования49.
      Автор биографии Чжэн Хэ Сюй Юйху50 в работе, изданной в 1958 г., высказывал мнение о том, что император Мин предпринимал морские экспедиции для заключения военных союзов с государствами Персидского залива, побережья Красного моря и Индийского океана в борьбе против Амира Тимура, мощного правителя Центральной Азии. Сюй указывал, что китайские династии вообще и династия Мин в особенности, опасались военного вторжения с севера и запада страны51. Он считал, что Мины признавали серьезность угрозы, исходившей от Тимура, и что сражения Чжэн Хэ и умиротворение нескольких княжеств в Юго-Восточной Азии были незначительными инцидентами, не соответствовавшими ключевым задачам его миссии. В целом, как он указывал, истинные цели миссии состояли в том, чтобы укрепить обороноспособность Минов против «варваров» с Запада и помешать им использовать в своих интересах волнения, сопровождавшие утверждение Юнлэ на троне.
      Как считает Сюй Юйху, минский двор не хотел ставить под угрозу миссию Чжэн Хэ и использовал поиск свергнутого императора как удобное прикрытие истинных намерений экспедиции, во всяком случае, император Юнлэ не уделял большого внимания поискам свергнутого им родственника.
      Казалось бы, можно согласиться с аргументами тайваньского ученого. Мины действительно опасались нападений своих северных и западных соседей. Китай, в конце концов, вынес столетнее правление монголов и четыре столетия нападений на его границы киданей, чжурчжэней и тех же монголов. Минский двор воспользовался бы любой возможностью получить союзников против потенциальных или фактических врагов с Запада. Известный ученый Ло Цзунпан соглашается с Сюем, отмечающим, что «целью [миссии Чжэн Хэ], должно быть, была демонстрация сочетания (комбинации) дипломатии и военно-морской мощи, чтобы побудить морские державы оказать поддержку Китаю в течение надвигающегося столкновения Китая с империей Тимура»52.
      Более тщательное исследование отношений Амира Тимура с минским Китаем, однако, подвергает серьезным сомнениям гипотезу Сюя, который не в состоянии объяснить несколько отправных моментов.
      Во-первых, если император Юнлэ смог израсходовать огромные материальные и людские ресурсы для экспедиций Чжэн Хэ, включая 317 судов и 27 870 чел. для первой экспедиции 1405 г.53, главным образом, чтобы заполучить союзников и открыть «второй фронт» против Амира Тимура, то не лучше ли было обеспечить перегруппировку войск и дополнительные поставки для своих армий на северо-западной границе? Нет никаких свидетельств, что Мины усиленно готовились встретить приближение армии Амира Тимура. Исследование китайских хроник приводит только к одной ссылке на силы, надвигавшиеся на Китай. Мы уже приводили сведения из «Мин ши», где император Китая приказывает своему главнокомандующему в Ганьсу сделать адекватные приготовления против предполагавшегося вторжения Амира Тимура.
      Во-вторых, два основных отчета о рейдах Чжэн Хэ, написанных компаньонами адмирала, опускают упоминание об Амире Тимуре. Если главной целью этих миссий было заключение военных союзов против правителя Самарканда, можно было бы предположить, что они отразят результаты этих предприятий.
      В-третьих, хотя дата первой экспедиции Чжэн Хэ совпадает с предполагавшимся вторжением Амира Тимура, шесть других военно-морских предприятий были проведены в периоды, когда минский двор и преемники Тимура достигли гармоничных коммерческих и дипломатических отношений. Если военная угроза Амира Тимура уже миновала, то почему Китай отправил такие дорогостоящие миссии в Юго-Восточную Азию, вокруг Индийского океана и к восточному побережью Африки?
      В-четвертых, в своих первых трех экспедициях 1405—1407, 1407— 1409 и 1409—1411 гг. Чжэн Хэ не проник дальше южной части Индии.
      Его путешествия не привели к государству, которое, возможно, могло бы стать союзником Китая против Амира Тимура. Четвертая экспедиция Чжэн Хэ дошла до государств Персидского залива, но поход начался в 1413 г., спустя годы после смерти Амира Тимура и после возобновления мирных и взаимовыгодных отношений между Минами и Тимуридами.
      Таким образом, с большой долей уверенности можно предположить, что связи между экспедициями Чжэн Хэ и неосуществленным вторжением Амира Тимура в Китай нет. Более вероятные объяснения морских путешествий Чжэн Хэ лежат в дипломатических и коммерческих целях минского двора в Юго-Восточной Азии и других регионах, которые посетил адмирал.
      Отношения же Китая и династии Тимуридов стабилизировались. Борьба за престол стала более неотложным делом в государстве Тимуридов, и, наконец, Шахрух (1377—1447), четвертый сын Амира Тимура, стал управлять империей своего отца. В 1407 г. Халил Султан отпустил Фу Аня и семнадцать выживших из 1500 китайцев, первоначально принявших участие в посольстве к Амиру Тимуру. Он также обеспечил сопровождение отправлявшихся домой китайцев, которые, вернувшись домой в Нанкин ко двору императора Юнлэ, сообщили о политической ситуации в государствах Центральной Азии54.
      С 1408 г. султан Шахрух, став преемником отца, продолжил обмен посольствами с Китаем. В свою очередь, возможно посчитав, что смерть Тимура предоставила случай улучшить отношения между странами, император Юнлэ направил посольство в Герат с соболезнованиями по поводу смерти правителя. Главой китайского посольства был назначен Байэрцзиньтай, который по своему этническому происхождению не являлся ханьцем, что должно было еще раз свидетельствовать о расположении минского двора к этим взаимоотношениям55.
      Посольство было любезно принято в Герате в начале 1409 года. Сведения об этом содержатся и в тимуридских источниках. Историограф Гератского двора Камал ад-Дин 'Абд ал-Раззак Самарканди в «Матла' ас-са'дайн ва маджма' ал-бахрайн» («Место восхода двух созвездий и слияния двух морей») сообщает о первом визите китайских послов, которые прибыли ко двору Шахруха от имени китайского государя. Они приехали с подарками и передали слова соболезнования по случаю смерти Амира Тимура. По сообщению Камал ад-Дина 'Абд ал-Раззака Самарканди, Шахрух «оказал всяческую милость им и разрешил возвратиться»56. В сочинении «Матла' ас-са'дайн ва маджма' ал-бахрайн» при изложении исторических событий 1412—1413 гг. приводится текст письма китайского императора, отправленного к Шахруху57.
      У Фасиха Ахмада ал-Хавафи в его «Муджмал-и Фасихи» («Фасихов свод») также упоминается о прибытии китайских послов от минского императора во главе с Бу-таджин и Би-таджин. Послы вручили подарки и подношения, привезенные из Китая, правителю государства Шахруху58.
      Совместные центральноазитские посольства в Китай привозили много лошадей, львов и другие товары в дар. Например, в 1413 г. посольский караван составили торговцы городов Шираз, Герат, Самарканд, Турфан, Караходжа, Кашгар, которые достигли Нанкина с лошадьми, леопардами и львами, предназначенными для императора Юнлэ59.
      Необходимо отметить, что Юнлэ, в отличие от других китайских императоров, искренне интересовался исследованиями новых территорий. Он расспрашивал у прибывших послов о караванных маршрутах, расположении и передвижении монгольских племен. Память о монгольском господстве была еще свежа, отец Юнлэ сверг последнего монгольского хана династии Юань, и монголы продолжали представлять серьезную военную угрозу Минам. Ни один китайский император раннее не добивался такой известности как Юнлэ, и при этом ни один последующий император не предпринимал столько усилий, чтобы наладить отношения с зарубежными странами.
      В 11-й год своего правления (1413 г.) Юнлэ распорядился об отправке дипломатической миссии на запад с «ответными подарками» и шелком, которые необходимо было раздаривать местным правителям по пути следования каравана, чтобы заложить основы для будущих хороших отношений с правителями западных от Китая стран60. По настоянию императора глава делегации должен был обладать определенными дипломатическими способностями, так как предполагалось, что самая важная остановка посольства будет в Герате. Учитывая характер последних посланий хакана Шахруха к Юнлэ, нужно было отправить наиболее опытного и искусного дипломата. Император Юнлэ выбрал для этой миссии государственного служащего по имени Чэнь Чэн, которого сопровождали в первой поездке в Центральную Азию Ли Сянь, Ли Да и дворцовые евнухи. Чэнь имел большой опыт участия в зарубежных миссиях и до этой поездки. Кроме того, он служил в Палате Ритуалов, где «несомненно сталкивался с посланниками из разных мест»61.
      Успешное завершение дипломатической миссии Чэнь Чэна и собранные им сведения о народах Центральной Азии значительно продвинули развитие отношений между Минами и их западными соседями. Китайский двор богато вознаградил посланников из Самарканда, Герата, Турфана, Шираза и Караходжи, сопровождавших Чэнь Чэна при его возвращении из Центральной Азии. Выражая свое расположение к представителям иноземных государств, император устроил для них прием и одарил шелками и серебром62.
      На следующий год после завершения своей первой экспедиции в Центральную Азию, Чэнь Чэн, сопровождаемый евнухом Лу Анем, вновь направляется в Герат. Чэнь и Лу передали письмо китайского императора хакану Шахруху. Китайские источники не упоминают о нем, но копия письма сохранилась в тимуридских источниках. Так, Абд ар-Раззак Самарканди при изложении событий 1417 г. пишет о прибытии китайских послов в сопровождении 300 чел., во главе с чиновниками Би-Бачин, Ту-Бачин, Жат-Бачин и Татк-Бачин с соответствующим посланием63.
      После общепринятых приветствий в письме выражалось пожелание китайской стороны поддерживать хорошие отношения и свободную торговлю. В «Матла' ас-са'дайн ва маджма' ал-бахрайн» сказано, что послы привезли в дар соколов, атлас и парчу, таргу, фарфор и другие многочисленные подношения64 Шахрух был, очевидно, впечатлен таким вниманием и ценными подарками, поскольку снарядил ответное посольство во главе с послом Ардашером таваджи, чтобы сопроводить Чэня в обратный путь65. На этот раз император Юнлэ наградил Чэнь Чэна за успешную миссию повышением. Еще одно китайское посольство покинуло Китай 30-го числа 10-го месяца 1418 г., что подтверждало хорошие взаимоотношения между Минами и Тимуридами. Чэнь Чэн не принимал участия в этой экспедиции, но евнух Ли Да, который служил в первой миссии Чэня в Центральную Азию, был во главе миссии. Посол Ардашер таваджи вернулся в Герат осенью 1419 г. в сопровождении очередных китайских послов, доставивших Шахруху подарки и письмо императора, полный текст которого приводится в сочинении Абд ар-Раззака Самарканди66. Из Герата одна часть китайского посольства направилась в иранский Шираз, где в то время правил Ибрагим Султан, сын Шахруха, а вторая — в Хорезм, к эмиру Шахмалику67.
      Очередное совместное посольство от правителей государств Центральной Азии прибыло в Пекин 14-го числа 12-го месяца 1420 г. и было принято китайским императором. Посольство от хакана Шахруха возглавляли послы Шади-ходжа и Кукча, от имени султана Байсунгура присутствовали послы Султан Ахмад и ходжа Гийас ад-Дин наккаш, от имени Мирзы Сойургатмыша — посол Ургудак. Посольство правителя Хорезма эмира Гийас ад-Дина Шахмалика (1413—1426) представлял посол Урду-ван68.
      В сочинении «Зубдат ат-таварих-и Байсунгури» («Байсунгуровы сливки летописей») приводится текст дневника ходжи Гийас ад-Дина наккаша. Хафиз-и Абру пишет, что посол начал вести свой дневник с того дня, как он выехал из Герата. День за днем записывал все, что видел в пути. Он описывал состояние дорог, городов, областей по которым проходило посольство, их благоустройство, местные обычаи, местных правителей, образ жизни и методы их правления. Все его путевые заметки за период с 1419 по 1422 г. были сделаны без пристрастия и предубеждения69.
      Отдельные главы дневника ходжа Гийас ад-Дина в последующем были включены историографами в их рукописные сочинения. Полный текст дневника на русском языке в переводе А. Буриева впервые был опубликован в 2009 году70. Дневник путешествия Гийас ад-Дина в Китай — один из важных источников для изучения дипломатических и торговых связей государств Центральной Азии с Китаем. Представители посольства были приняты императором, сопровождали его на охоте и развлекались на многочисленных приемах. Так как посланники центральноазиатских правителей проживали в Пекине около шести месяцев, наблюдения Гийас ад-Дина охватывают много аспектов жизни китайского общества и неоценимы для изучения минского Китая.
      В свою очередь, китайский император Юнлэ в июле 1420 г. поручил Чэнь Чэню возглавить очередное посольство в Центральную Азию. Продолжая традицию включения евнухов в состав посольств, направлявшихся в Западные страны, его сопровождал евнух по имени Го Цзин. Немного известно об этой миссии. Ни в тимуридской историографии, ни в хрониках Мин нет подробных отчетов о ней. Возможно, подобные миссии больше не были новинкой и, в свете нормализовавшихся отношений между Китаем и империй Тимуридов, уже не привлекали пристального внимания со стороны летописцев. Все, что известно о посольстве, это то, что оно достигло Герата, пройдя Самарканд, Хорезм, Бадахшан и другие государства, стимулировав эти страны посылать торговые посольства в Китай.
      После кончины императора Юнлэ в августе 1424 г., минский двор сократил число, а в последующем полностью прекратил отправку посольств в Центральную Азию, впрочем, как и в Юго-Восточную Азию и другие регионы.
      Совершенно очевидно, что первые правители династии Мин ценили тех, кто имел опыт ведения дел с иностранцами. Они вновь и вновь отправляли таких дипломатов как Фу Ань, Ишиха, Чэнь Чэн в Западные страны. Благодаря их отчетам, китайский двор был достаточно информирован о положении, обычаях и административной системе государств Центральной Азии.
      Китайская внешнеполитическая активность в Центральной Азии приходилась на эпохи Хань и Тан. В послетанский период отношения практически прекратились, и империи Мин пришлось начинать свою центральноазиатскую политику почти с той же исходной точки, что и Хань во II в. до н.э. Правление династии Мин продолжалось на протяжении почти трех веков, сопровождавшихся периодами подъема и годами смут, но достичь величия Танской империи она так и не смогла. Тем не менее, мы можем отметить, что, несмотря на первоначальные трения, дипломатические и торговые отношения Китая и государств Центральной Азии в рассматриваемый период развивались достаточно интенсивно, о чем свидетельствуют материалы китайских и тимуридских источников.
      Примечания
      1. История дипломатии. Т. 5. Кн. 1. М. 1974, с. 223.
      2. ХЭ ЯНЬ. Миндай Сиюй юй Чжунъюаньды тунгун хуши маои (ХЭ ЯНЬ. О взаимной торговле Китая с Западными странами в эпоху Мин). — Синьцзян лиши яньцзю (Исследования по истории Синьцзяна). № 2, 1986, с. 43.
      3. БОКЩАНИН А.А. Китай и страны Южных морей в XIV—XVI вв. М. 1968, с. 39.
      4. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна). Пекин. 1987, с. 233.
      5. Мин ши (История династии Мин). В кн.: Эрши сыши (Двадцать четыре истории). Т. 3. Гл. 329. Шанхай. 1958, с. 31 829 (3637а).
      6. Там же, с. 31 829 (36376).
      7. Там же.
      8. Там же, с. 31 826 (3634а).
      9. Там же, с. 31 832 (36406).
      10. ЗОТОВ О.В. Китай и Восточный Туркестан в XV— VIII вв. М. 1991, с. 79.
      11. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 226.
      12. Там же, с. 226.
      13. Там же, с. 222.
      14. ХЭ ЯНЬ. Ук. соч., с. 43.
      15. Там же.
      16. Там же.
      17. ШЕФФЕР Э. Золотые персики Самарканда. М. 1981, с. 250—251.
      18. ЛУБО-ЛЕСНИЧЕНКО Е. Древние китайские шелковые ткани и вышивки V в. до н.э. — III в.н.э. Л. 1961, с. 23.
      19. Там же.
      20. ШЕФФЕР Э. Ук. соч., с. 250—251.
      21. ХЭ ЯНЬ. Ук. соч., с. 45.
      22. ЛАНЬ ЦИ. Цзиньтаодэ гусян — Самаэркань (ЛАНЬ ЦИ. Родина «золотых персиков» — Самарканд). Пекин. 2016, с. 27.
      23. Там же.
      24. Чжурчжэни — конфедерация племен тунгусского происхождения, обитавших на территории Северо-Восточного Китая, Северной Кореи, Приамурья и Приморья России в X— VII вв. В 1635 г. император Хуантайцзи (1592—1643), основатель династии Цин, распорядился изменить название своего народа с «чжурчжэни» на «маньчжуры».
      25. ХЭ ЯНЬ. Ук. соч., с. 43.
      26. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 236.
      27. ДУМАН Л.И. Внешнеполитические связи древнего Китая и истоки даннической систе­мы. В кн.: Китай и соседи. М. 1970, с. 13—50.
      28. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 236.
      29. Там же, с. 237.
      30. МАРТЫНОВ А.С. О некоторых особенностях торговли чаем и лошадьми в эпоху Мин. В кн.: Китай и соседи в древности и средневековье. М. 1970, с. 234—250.
      31. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 237.
      32. ХЭ ЯНЬ. Ук. соч., с. 46.
      33. Там же.
      34. Там же, с. 42—43.
      35. Там же, с. 43.
      36. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 219.
      37. ХЭ ЯНЬ. Ук. соч., с. 42—50.
      38. ЧЖУН ФАН. Историко-географическое описание Кумула. Тайбэй. 1968, с. 19.
      39. ROSSABI M. Ming China and Turfan, 1406—1517. — Central Asiatic Journal. Vol. 16, № 3, 1972, p. 224.
      40. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 223.
      41. Китайские документы и материалы по истории Восточного Туркестана, Средней Азии и Казахстана XIV— 1Х вв. Алматы. 1994, с. 45.
      42. BRETSCHNEIDER E. Medieval Researches from Estern Asiatic Sources. Vol. II. London. 1910, p. 145.
      43. FRANKE W. Addenda and Corrigenda to Pokotilov’s History of the Eastern Mongols During the Ming Dynasty. — Studia Serica. No. 3, 1949, p. 2—24.
      44. ШАРАФ АД-ДИН ‘АЛИ ЙАЗДИ. Зафар-наме. Ташкент. 1972, л. 295а.
      45. TELFER J. B. The Bondage and Travels of Johann Schiltberger, a Native of Bavaria, in Europe, Asia, and Africa 1396—1427. London. 1879, p. 28.
      46. ROSSABI M. Cheng Ho and Timur: Any relation? — Oriens Extremus. December, Vol. 20, No. 2, 1973, p. 132.
      47. Ibidem.
      48. Ibidem.
      49. Мин ши (История династии Мин). В кн.: Эрши сыши (Двадцать четыре истории). Т. 3. Гл. 332. Шанхай. 1958, с. 31 596 (3405аб).
      50. XU YUHU. Cheng Не pingchuan (СЮЙ ЮЙХУ Жизнеописание Чжэн Хэ). Taibei. 1958.
      51. Ibid., p. 21—22.
      52. LO JUNGPANG. Policy Formulation and Decision-Making on Issues Respecting Peace and War. In: Chinese Government in Ming Times: Seven Studies. New York. 1969, p. 54—55.
      53. MILLS J.V.G. The Overall Survey of the Ocean’s Shores’. Cambridge. 1970, p. 10.
      54. Ibidem.
      55. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 222.
      56. 'АБД АР-РАЗЗАК САМАРКАНДИ. Матла' ас-са'дайн ва маджма' ал-бахрайн. Лахор. 1933, с. 128—129.
      57. Там же, с. 219—220.
      58. ФАСИХ ХАВАФИ. Муджмал-и Фасихи. Дж. II. Тус — Мешхед. 1961, с. 210.
      59. Мин ши (История династии Мин). В кн.: Эрши сыши (Двадцать четыре истории). Т. 3. Гл. 332. Шанхай. 1958, с. 31 864 (3672б).
      60. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 230.
      61. ROSSABI M. Two Ming envoys to Inner Asia. — Tong Pao. Vol. 62, No. 1—5, 1976, p. 18.
      62. Синьцзян дифан лиши цзыляо сюаньцзи (Избранные материалы по историографии Синьцзяна), с. 230.
      63. 'АБД АР-РАЗЗАК САМАРКАНДИ. Ук. соч., с. 354—355.
      64. Там же, c. 354.
      65. Там же, с. 355.
      66. Там же, с. 382—386.
      67. Там же, с. 418.
      68. ХАФИЗ-И АБРУ Зубдат ат-таварих-и Байсунгури. Стамбул. Рукопись Библиотеки Фа­тих, № 4371/I, л. 578б.
      69. Там же, л. 578а-591а.
      70. Материалы по истории Казахстана и Центральной Азии. Вып. I. Астана. 2009, с. 168—206.
    • Йазди Шараф ад-Дин Али. Зафар-наме
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл Йазди Шараф ад-Дин Али. Зафар-наме
      Йазди Шараф ад-Дин Али. Зафар-наме / Пер. со староузб., предисловие, комментарии, указатели и карта А. Ахмедова. - Ташкент: издательство журнала "SAN'AT", 2008. - 486 с.
      DjVu, отсканированные страницы (цветные иллюстрации).
      "Зафар-наме" (Книга побед) Шараф ад-Дина Али Йазди -- крупнейший исторический труд средневековья, посвящённый жизни великого государственного деятеля и полководца Амира Тимура (1336-1405). В нём описаны основные события правления Сахибкирана, его военные действия в период 1360-1405 гг., включая "трёхлетний", "пятилетний", "семилетний" походы, битвы с золотоордынскими правителями Урус-ханом в 1376 г. и Тохтамыш-ханом в 1389 г., 1391 г. и 1395 г., османским султаном Баязидом I в 1402 г. и т. д. Сочинение Шараф ад-Дина Али Йазди содержит обширную информацию о социальной, экономической и культурной деятельности Амира Тимура.
      Данный труд впервые переведён и публикуется в полном объёме на русском языке. Комментарии к нему подготовлены на базе широкого круга письменных источников нем отечественной и зарубежной научной литературы. Рассчитан на широкий круг читателей интересующихся проблемами средневековой истории стран Центральной и Южной Азии, Ближнего и Среднего Востока, Руси ордынского периода, Кавказа, арабского мира и Китая." 
      Автор foliant25 Добавлен 04.07.2019 Категория Центральная Азия