2 сообщения в этой теме

Для начала маленькая нарезка истории Латинской Америки в XVI-XVII вв. (гравюры не связаны между собой изначально, но я их решил выложить как серию).

1. Сначала испанцев встретили хлебом-солью табаком и кокой:

01_Columbus_landing_on_Hispaniola_adj.jp

2. Испанцы приняли это за хороший знак - индейцы способны к цивилизации и надо распространить на них энкомьеду:

02_mistreatment-of-natives-used-as-slave

3. Сопротивляющихся для начала будем наказывать ласково - минус одна рука или один нос:

06_arawaks-fighting-columbus.jpg.3373e41

4. Почему-то они восстали:

03_araukans_vs_spanjards.jpg.1c852bc1063

5. Но не таких видали наши испанские амигос - всех побили и наказали:

04_atrocities.jpg.ae2b1f26d5e3aacb329b62

6. И на будущее устрожили наказания - теперь и ноги рубить будем:

05_columbus-hispaniola.jpg.5fa6988cb1aec

7. Потому что всем надо работать - Потоси ждет:

Potosi-modern-history-historia-natural.j

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Завоевание Мексики (aka "Битва за Теночтитлан", включая знаменитую битву на дамбе):

0_9994f_5a5f681d_orig.thumb.jpg.7f4d9ff8

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Кузьмищев А. В. Ф. Морасан и борьба за единое центральноамериканское государство
      Автор: Saygo
      Кузьмищев А. В. Ф. Морасан и борьба за единое центральноамериканское государство // Вопросы истории. - 1984. - № 10. - С. 77-93.
      Деятельность Франсиско Морасана воплотила в себе наиболее характерные черты начального этапа независимости народов Центральной Америки. Для Южной Америки кульминацией этого этапа (войн за независимость) стала победа в битве при Аякучо (1824 г.), которая положила конец господству испанских колонизаторов1. В Центральной Америке обстоятельства сложились по-иному. Ее путь к обретению политической независимости оказался более мирным. В результате тесно связанные с колониальным режимом силы местной реакции понесли самые незначительные потери. И поэтому после провозглашения в 1821 г. независимости генерал-капитанства Гватемала, объединявшего центральноамериканские колонии Испании, их народам потребовалось еще более двух десятилетий борьбы против олигархов-латифундистов и церковников, пытавшихся сохранить устои старого режима хотя бы и "без метрополии". В ходе этой борьбы Морасан возглавил выступавших за прогрессивные преобразования либералов, представлявших интересы торговой и нарождавшейся промышленной буржуазии, ремесленников и вообще широких городских слоев.
      Наиболее обширная литература о Морасане и его времени принадлежит перу латиноамериканских авторов, в первую очередь историков из стран Центральной Америки2. Опубликован также ряд биографий как ближайших соратников Морасана, так и его противников из лагеря консерваторов. Наиболее интересные из них были подготовлены благодаря деятельности культурно-просветительского общества Сакер-Ти, объединявшего прогрессивную интеллигенцию в годы революции в Гватемале (1944 - 1954 гг.). Для этих исследований характерны объективность в подаче фактов, стремление оценивать события с точки зрения классовой борьбы, ведущейся в интересах трудящихся масс. В том же духе выдержаны и публикации по истории Центральной Америки, которые выходят в Никарагуа после победы в этой стране Сандинистской народной революции. Показательно, что издания по данной тематике, выходившие в Гватемале после контрреволюционного переворота 1954 г., полны: апологетики реакционных деятелей - противников Морасана3.
      Несколько фундаментальных работ, посвященных Морасану и проблемам становления единого центральноамериканского государства, написано американскими учеными. Публикации на эту тему периодически появляются на страницах "Hispanic American Historical Review", одного из главных рупоров латиноамериканистов США. Общим недостатком этих работ является характерная для буржуазной исторической науки установка на внеклассовый подход, а также проскальзывающее пренебрежение к месту "банановых республик" в мировой истории4.
      К 150-летию провозглашения независимости Центральной Америки в некоторых странах субрегиона вышли специальные издания документальных материалов о различных периодах центральноамериканской истории. Наибольший интерес среди них вызывают периодически выходящие в свет мемуары главных участников событий той эпохи (в том числе и самого Морасана) и ее очевидцев5.
      Советские ученые, опираясь на оценку К. Марксом схожих с центральноамериканскими особенностей классовой борьбы в Испании в первой половине XIX в.6, уже дали классовую оценку деятельности Морасана7. Однако до сих пор в нашей науке нет специального исследования о нем. Настоящая статья, не претендуя на решение вопроса о его роли в центральноамериканской истории, сознательно ограничивает рамки рассматриваемого материала временем, когда, продвигаясь к пику своей военной и политической карьеры, он объективно способствовал укреплению единства стран Центральной Америки.
      Город Тегусигальпа, в котором в 1792 г. родился Морасан (отец его был выходцем из Италии, а мать - креолкой), был крупным центром интенденсии Гондурас 8, входившей в состав генерал-капитанства Гватемала. Кроме Гондураса, в состав генерал-капитанства входили интенденсии Чиапас (позднее она объединилась с независимой Мексикой), Сан-Сальвадор, Никарагуа и губернаторство Коста-Рика. На рубеже XVIII - XIX вв. здесь проживало около 2 млн. человек, из них примерно 150 тыс. белых, т. е. испанцев, креолов и тех, кто сумел купить себе документы, подтверждающие "чистоту" их европейской крови, около 320 тыс. ладино (так в Центральной Америке традиционно называют метисов) и до 1,5 млн. индейцев, а также несколько тысяч негров9.
      Расовые признаки предопределяли социальное положение человека. На самой верхней ступеньке общественной лестницы находились присылаемые из метрополии коренные испанцы, занимавшие руководящие посты в колониальной администрации, армии и церковном аппарате. Белые местного происхождения - креолы - могли претендовать на второстепенные должности в администрации, командные посты в местном ополчении. Несколько лучшие перспективы ожидали креолов, избравших духовную карьеру. Практически неограниченные возможности открывались перед ними в экономической сфере. Многие креолы становились богатейшими помещиками, они контролировали оптовую торговлю, были горнопромышленниками, юристами, лицами т. н. свободных профессий - врачами (их в то время тоже относили к этой категории), преподавателями и т. д. Ниже креолов на социальной лестнице стояли ладино - мелкие торговцы, ремесленники, солдаты, слуги и моряки, словом, основная масса самодеятельного населения. А на самом низу находились индейцы, наиболее угнетаемая часть населения, почти выключенная из любых форм общественной жизни колонии. Негры - в основном бывшие рабы - работали грузчиками в портах Атлантического побережья, были прислугой в богатых домах.
      Тегусигальпа была городом креолов и ладино. Ее торговый и ремесленный люд резко отличался от чопорного населения столицы интенденсии г. Комайягуа, где жили чиновники-испанцы - наиболее богатые креольские помещики - и где находился центр гондурасской епархии. Оба города оспаривали друг у друга первенство в Гондурасе.
      Политика испанского короля Карла III (1750 - 1788 гг.) способствовала тому, что, как писал А. Гумбольдт, век просвещения поселился даже в девственной американской сельве10. Сочинения Руссо, Вольтера, Дидро, Ламетри, Рейно, Гоббса, Гельвеция находили даже у чиновников колониальной администрации, они имелись в библиотеках всех сколько-нибудь образованных людей11. Одна из таких библиотек принадлежала известному среди жителей Тагусигальпы своей просвещенностью Дионисио Эррера. Она-то и стала для стремившегося к знаниям молодого Морасана источником для образования. Ему пришлось практически самостоятельно учиться читать и писать. Чтение (особенно книг Вольтера, ставшего его духовным учителем) заменило Франсиско систематическое образование12.
      Вместе с отцом-негоциантом Морасан разъезжал по стране. Он рано увидел мир. Царившая кругом нищета была результатом глубокого экономического кризиса, в котором с начала XIX в. оказалось генерал-капитанство Гватемала. В Испании в то время под натиском наполеоновских войск рухнула монархия Бурбонов. Эти события не могли не оказать влияния на Центральную Америку.
      14 марта 1811 г. генерал-капитан Гватемалы Антонио Гонсалес Мольинедо, передавая свои полномочия Хосе Бустаменте-и-Герра, сказал, что в подвластных ему землях "нет перемен, как у соседей"13. Он имел в виду создание в Каракасе, Буэнос-Айресе и Сантьяго независимых от Испании правительственных органов (апрель - сентябрь 1810 г.) и восстание под руководством Идальго, который призвал мексиканцев к борьбе за назависимость (16 сентября 1810 г.). Прошло чуть больше полугода после заявления Мольинедо, и 5 ноября 1811 г. в Сан-Сальвадоре, столице одной из гватемальских интенденсий, состоялось первое антииспанское выступление ("Клич из Мерсед"). Затем в конце 1811 - начале 1812 г. в городах Леоне и Гранаде (интенденсия Никарагуа) вспыхнули вооруженные восстания. Власти подавили их не без труда. Но в 1813 г. уже в самой столице генерал-капитанства был раскрыт заговор против колонизаторов ("Заговор в Белене"; он получил свое название по монастырю, где собирались заговорщики). А в 1814 г. вновь восстали сальвадорцы.
      Эти первые выступления центральноамериканцев за независимость были разрозненны, лишены четкой программы. И поэтому властям всякий раз удавалось в конечном счете одерживать верх. Борцов за свободу казнили, многих из них сослали в королевские тюрьмы в Испании и ее колониях в Африке14. Церковь своим авторитетом поддерживала власти. Обращаясь к своей мятежной пастве, викарий Гранады Хосе Антонио Чаморро говорил: "Тот предает бога, кто отрекается от Святого писания, указующего нам повиноваться королям, господам нашим"15.
      По мере того как освободительное движение набирало силу, началась поляризация общества. Стало очевидным противоборство двух политических линий - сторонников независимости и защитников существующего режима, образовавших партии патриотов и роялистов. Их борьба особенно обострилась к началу 1821 г., когда из Мексики, игравшей в отношении центральноамериканских колоний роль "субметрополии" (конкистадоры в основном пришли на земли американского перешейка из уже покоренной ими Мексики), начали поступать первые сообщения об успехах восстания против испанского ига.
      План Игуала (принят 24 февраля 1821 г.) и Кордовский договор (заключен 24 августа 1821 г.) зафиксировали компромиссный характер победы мексиканских патриотов. С одной стороны, они провозглашали независимость Мексики, с другой - власть в стране должна была перейти в руки угодного Мадриду принца из династии испанских Бурбонов. Это гарантировало сохранение привилегий католической церкви и выходцев из Испании, которые, однако, уравнивались в правах с местной креольской олигархией. На этой основе в Мехико возник новый правящий испано-креольский блок. Он ставил перед собой открыто экспансионистские цели - создать из бывших колоний Испании в Новом Свете, опираясь на ресурсы Мексики, т. н. Американскую монархию. В ее состав, по мнению авторов этих планов, должна была войти Центральная Америка16.
      События в Мексике вызвали у тогдашнего генерал-капитана Гватемалы Габино Гаинсы растерянность. Власти явно опасались того, что народные массы провозгласят отделение от Испании. Это побудило Гаинсу 15 сентября 1821 г. опубликовать Акт о независимости "с целью упредить возможные тяжелые последствия ее провозглашения самим народом". Эти слова из преамбулы Акта о независимости подчеркивали его общую направленность на сохранение существующих властей (ст. 7 и 8 Акта). Сохранялись и привилегии католической церкви (ст. 11). Дальнейшую судьбу генерал-капитанства должен был решить созываемый (1 депутат от 15 тыс. жителей) конгресс Центральной Америки (ст. 2 и 3). Указом от 17 сентября любое покушение на единство провинций генерал-капитанства каралось смертной казнью17. Газета "Genio de la Libertad", издававшаяся в г. Гватемала пламенным патриотом Педро Молиной, вышла в те дни с патетическим воззванием к обретшей независимость стране: "Возможно ли, любимая моя родина, что глаза мои узрели тебя независимой"18.
      Спустя неделю весть о событиях 15 сентября достигла г. Сан-Сальвадора. Улицы этого города - колыбели "клича из Мерсед" заполнили толпы ликующего народа. Энтузиазм сальвадорцев объяснялся господствовавшими среди них патриотическими настроениями. Не мешкая представители властей и сословий собрались в кафедральном соборе города, где поклялись поддерживать независимость и бороться за нее. Еще через неделю, 28 сентября, интендант и военный губернатор Гондураса Хосе Грегорио Тиноко де Контрерас получил в своей резиденции в г., Комайягуа сообщение о провозглашении в столице генерал- капитанства Акта о независимости. На проведенном затем совещании власти Гондураса решили принять свой акт о независимости "в соответствии с планом Игуала". Это отражало стремление местных роялистов и сепаратистов обрести в монархической Мексике опору против не только патриотов-республиканцев, но и централизаторской политики гватемальского правительства19.
      Своеобразный акт о независимости приняли никарагуанцы, которые собрались в г. Леоне. Прежде всего они заявили о своей независимости от... Гватемалы (ст. 1). Но, не очень разбираясь в доходивших до них с большим опозданием и через третьи руки сообщениях из Гватемалы, они постановили, провозглашая независимость и от Испании (ст. 2), что это решение вступит в силу, когда "рассеется туман неизвестности". Принятый в г. Леоне документ получил название Акта туманов20. Несколько позднее к никарагуанцам примкнули костариканцы.
      Так в содержании принятых центральноамериканскими провинциями актов о независимости проявились серьезные противоречия, подрывавшие их единство. В политической жизни бывшего генерал-капитанства явно ощущалось противоборство двух партий - патриотов и роялистов. Причем последние выступали теперь, как правило, под антигватемальскими и промексиканскими лозунгами. Вскоре роялисты получили новое название - имперцы, т. к. испанский король Фердинанд VII отказался 13 февраля 1822 г. признать план Игуала и Кордовский договор; 19 мая того же года испано-креольский блок провозгласил создание Мексиканской империи. Императором стал Агустин Итурбиде, один из создателей этого нового олигархического блока. Планы сменившей "Американскую монархию" империи в отношении Центральной Америки оставались, однако, прежними. Перед лицом грозящей аннексии Педро Молина от имени патриотов предупредил на страницах своей газеты искавших нового иностранного хозяина имперцев: "После трех веков рабства мы жаждем независимости, а не мексиканского ига"21.
      Вопросы высокой политики, которые решались в столичных городах Мадриде, Мехико и Гватемале, возможно, были не совсем понятны жителям провинциальной Тегусигальпы. Однако, как заметил один их недоброжелательный современник, они "дико и безумно бросились в объятия независимости"22. На это были свои серьезные причины. Ведь это позволяло тегусигальпцам, поддержав Гаинсу, отложиться от властей Комайягуа, на которых опирались имперцы во главе с Тиноко де Контрерасом, выступавшие за присоединение к Мексиканской империи. Старое соперничество двух первых городов Гондураса получило новый импульс.
      Борьба между интендантом Гондураса и Тегусигальпой приняла открытый характер. Первоначально успех сопутствовал имперцам Комайягуа. Сосредоточив до тысячи солдат, Тиноко де Контрерас захватил стратегически важные пункты на Атлантическом побережье американского перешейка - крепость Омоа и порт Трухильо. Любое сопротивление его приказам каралось смертной казнью. Несмотря на это, чиновники откупного ведомства в г. Тегусигальпа, поддержанные своими согражданами, отказались выдать главе интенденсии хранившиеся у них казенные средства. После этого начались боевые действия между патриотами Тегусигальпы и имперцами Комайягуа.
      Морасану было тогда 29 лет. Занимая незначительную должность писца у известного тегусигальпского адвоката Леона Васкеса, он мало занимался делами в юридической конторе. Почти никак не проявил он себя и на поприще общественной деятельности. Правда, несколько раз Морасан выступал на заседаниях кабильдо (совета, или думы) своего родного города в защиту прав бедняков. Как и всякий тегусигальпец, Морасан мечтал посчитаться с аристократами Комайягуа. И поэтому, когда тегусигальпцы решили создать вооруженные силы для борьбы против Тиноко де Контрераса (они получили название национальных рот), Франсиско без колебания сменил цивильное платье на мундир лейтенанта 1-й Национальной роты. Вскоре он стал адъютантом 1-го батальона городского ополчения (должность, аналогичная должности начальника штаба).
      Вскоре обстановка в стране в целом изменилась. Прежде всего Тиноко де Контрерас утратил перевес в силах. Это произошло после того, как в Тегусигальпу прибыли посланные Гаинсой из Гватемалы под командой Хусто Мильи войска (по совету Д. Эрреры для борьбы против имперцев его сограждане-патриоты обратились за помощью к центральному правительству и незамедлительно получили ее). Затем восстания патриотов победили в ранее захваченных имперцами Омоа и Трухильо. Лишенный материальных средств и перевеса в вооруженных силах, утративший наконец стратегические преимущества, Тиноко де Контрерас оказался в безнадежном положении. Он потерпел поражение. Это позволило Тегусигальпе образовать самостоятельную провинцию, независимую от Комайягуа. Вскоре после этого Гаинса назначил Эрреру как активного сторонника союза с центральными властями главой политической власти в этой провинции23.
      Однако патриоты Гондураса неожиданно для самих себя все-таки превратились в подданных Итурбиде. Этот парадокс объяснялся тем, что в конечном итоге Гаинса, подавляя сепаратистские движения, решил примкнуть к имперцам и способствовать включению Центральной Америки в состав Мексиканской империи. Противоречивость политики Гаинсы вытекала из двойственности его положения испанца и бывшего генерал-капитана Гватемалы, оказавшегося во главе независимого государства, в котором он олицетворял недавнее колониальное прошлое. Современники считали Гаинсу "прагматиком до мозга костей"24. И поэтому вполне возможно, что, раздумывая над своим положением, он пришел к выводу, что ему скорее всего удастся договориться с родственным по духу имперским режимом.
      Сильным союзником Гаинсы в осуществлении его проамериканских планов была аристократия Гватемалы, которая хотела создания сильной власти. Это должно было обеспечить ей сохранение ведущего места в политической и экономической жизни Центральной Америки. После провозглашения независимости местные олигархические роды Павон, Батрес, Гарсия Гранадос, Монтуфар, Айсинена и другие (почти все они состояли между собой в родственных связях, почему их называли "семьей")25 решили, что наступил их час. Освободилась последняя, самая верхняя ступенька власти, куда раньше их не допускали присылаемые из Испании чиновники Бурбонов. (Выходцы из метрополии третировали креольскую верхушку; они видели в местной аристократии только плебеев, разбогатевших в Новом Свете. И для этого были основания. Например, первый Айсинена, приехавший в Гватемалу в середине XVIII в., был у себя на родине, в Наварре, пастухом. Но уже его осевшие в Центральной Америке потомки стали самой знатной фамилией генерал-капитанства и получили от короля титул маркизов26.)
      Политическая нестабильность и гражданские междоусобия, которые принесло с собой провозглашение независимости, реально угрожали благополучию олигархической "семьи". В этих условиях империя Итурбиде казалась гарантом твердой власти и безопасности27. Следует также учесть, что император Мексики был не только социально, но и морально близок креольской верхушке Центральной Америки. Он отвечал ее тщеславным запросам, желанию стать имперской знатью и окончательно предать забвению свое простонародное происхождение. Есть все основания переадресовать слова Маркса об испанской феодальной реакции28 ее креольским эпигонам. "Семья" гватемальской аристократии жаждала появиться на арене истории, рядясь в одежды героев Кальдерона, которые принимали мнимое величие за истинное. Однако - к своему ужасу - она не была в состоянии ни на шаг продвинуться к независимости, не приближаясь одновременно к свободе28. Поэтому "семья" предпочитала новое иностранное иго утрате своих привилегий, Союз Гаинсы и гватемальской олигархии освятила церковь в лице архиепископа Касаус-и-Торреса.

      Франсиско Морасан

      Архиепископ Касаус-и-Торрес

      Мануэль Хосе Арсе

      Хосе Сесилио дель Валье
      5 января 1822 г. временный консультативный совет при Гаинсе принял решение о вхождении Центральной Америки в состав Мексиканской империи. Преобладавшие в совете имперцы сделали это, несмотря на энергичные протесты патриотического меньшинства, от имени которого выступил Хосе Сесилио дель Валье (родственник Морасана, женатый на сестре Эрреры)29. 12 июня 1822 г. в г. Гватемалу, столицу присоединенных к Мексике Восточных провинций - так теперь стали называть Центральную Америку - вступили войска генерала Филисолы, которого Итурбиде назначил туда своим наместником. Гаинсе пришлось сдать свои полномочия и отправиться в Мехико. Уехал в Мехико и Тиноко де Контрерас.
      Установление мексиканского владычества сопровождалось антиимперскими восстаниями в Сальвадоре, Никарагуа и Коста-Рике. Оно вообще оказалось крайне непродолжительным. Уже в середине марта 1823 г. республиканское восстание покончило с режимом Итурбиде в самой Мексике. Узнав об этом, Филисола посоветовал представителям крупнейших городов созвать национальный конгресс, согласно Акту о независимости от 15 сентября 1821 года. В ответ теперь уже бывшие имперцы предложили Филисоле остаться у власти. Они надеялись с помощью его солдат обеспечить себе контроль над избранными в конгресс депутатами, опасаясь победы на выборах патриотов30. Однако Филисола, как некогда Гаинса, понимал двойственность своего положения и считал, что для осуществления этого плана у него не хватило бы сил. Тем более что депутаты от Сальвадора и других провинций отказывались прибыть в столицу Центральной Америки до тех пор, пока ее не очистят войска бывшего мексиканского наместника.
      Только 24 июня 1823 г. - после того, как Филисола и его солдаты ушли в Мексику, - 64 депутата созванной в г. Гватемала Национальной учредительной ассамблеи смогли начать свое первое заседааие в часовне университета Сан-Карлос на ул. Капуцинов31. Национальная учредительная ассамблея стала ареной борьбы двух сложившихся к тому времени в Центральной Америке политических группировок.
      Одной из них были консерваторы - бывшие роялисты и имперцы, - представлявшие интересы креольской олигархии и церковной верхушки. Против них выступали патриоты, сторонники прогрессивных преобразований, которых называли либералами. За либералами шли буржуазия и ремесленники, городские жители.
      Поначалу казалось, что самые худшие опасения консерваторов в отношении установления либерального господства начинают сбываться. Председателем ассамблеи был избран многолетний лидер сальвадорских патриотов Хосе Матиас Дельгадо, возглавлявший антииспанские и антимексиканские выступления своих сограждан. Затем, явно в пику бывшим роялистам и имперцам, специальная комиссия ассамблеи приняла "Решение по поводу полной и абсолютной независимости", которое отменяло аннексию Центральной Америки Мексикой. Был также утвержден Декрет об абсолютной независимости провинций Центральной Америки (1 июля 1823 г.). На этом активность депутатов почти иссякла. Только 17 апреля 1824 г. они смогли одобрить закон об отмене рабства (с очень большими ограничениями).
      Никакой фактической властью ассамблея не обладала32. И ее положение только ухудшилось после принятия 22 ноября 1824 г. первой конституции независимой Центральной Америки. Согласно этой конституции, создавалась Федеральная республика Центральной Америки в составе пяти государств - Гватемалы, Гондураса, Коста-Рики, Никарагуа и Сальвадора. Каждое из них обладало своим парламентом, армией и финансами. Создавались также федеральные органы власти и армия. Конституция закрепила противоречивый характер отношений между центральными властями и правительствами государств федерации. Особенное неудовольствие у большинства членов федерации вызывало привилегированное положение Гватемалы. Самая населенная и экономически развитая часть Центральной Америки, Гватемала обладала большинством мест в федеральном парламенте, созданном по конституции 1824 года. Его решения были обязательными для всех членов федерации. Власти Гондураса, Коста-Рики, Никарагуа и Сальвадора не без оснований подозревали Гватемалу как бывший центр всей колонии в гегемонистских устремлениях.
      Первым президентом федерации стал избранный голосами либералов бывший соратник Дельгадо сальвадорский помещик Мануэль Хосе Арсе. Однако он оказался скованным в своих действиях конституцией, которая, по его словам, "вместо того, чтобы установить политическую систему свободы и порядка, утверждает анархию"33. Особенно острыми были его конфликты со стоявшими у власти в Гватемале либералами, которые считались ведущей силой всего либерального движения в федерации. Глава гватемальского правительства Хуан Баррундиа открыто выражал недовольство тем, что столица Гватемалы стала также и столицей федерации, то есть тем, что в ней появился второй, а скорее даже новый первый хозяин. Порой страсти разгорались вокруг кажущихся ничтожными вопросов. Например, антиклерикалы-либералы оспаривали у Арсе более почетное место во время торжественных богослужений в кафедральном соборе г. Гватемала34.
      За мелочными спорами о престиже стояли более серьезные противоречия по вопросу о политике в отношении церкви. Либералы настаивали на секуляризации духовной жизни общества, национализации имущества монастырей и т. д. Но Арсе, ставший президентом благодаря либералам, не спешил с осуществлением их требований. Между тем постоянные стычки с Баррундиа все больше отдаляли Арсе от либералов. Очередной острый кризис возник вокруг бывшего офицера наполеоновской армии Николя Рауля, которого либералы пригласили служить в артиллерии федерации. Арсе усмотрел в этом попытку лишить его опоры в федеральных вооруженных силах. Это привело к формальному разрыву. 16 августа 1826 г. ассамблея Гватемалы уполномочила свое правительство не признавать власти президента федеральной республики. Три недели спустя Арсе нанес ответный удар35.
      В ночь на 5 сентября 1826 г. он отдал приказ привести в состояние боевой готовности части федеральной армии в г. Гватемала. Ночью верные ему войска вышли на улицы города. Они заняли центральную площадь столицы, где были расставлены орудия, у которых расположились канониры с зажженными фитилями. К утру 6 сентября сторонники Арсе овладели главными казармами города, складами оружия и боеприпасов. Хуан Баррундиа и его приверженцы были арестованы36. Начался антилиберальный террор. По приказу Арсе был расстрелян главнокомандующий гватемальской армии подполковник Пирсон. С. Флорес, заместитель Баррундии, попытался организовать в г. Кесальтенанго сопротивление перевороту. Но толпа религиозных фанатичек, которую подстрекали францисканцы, растерзала его в местном соборе с криками: "Да здравствует религия! Долой еретиков!"
      Участие монахов в убийстве С. Флореса не было случайным. Церковь стала естественным союзником организаторов переворота. Ее помощь Арсе купил у архиепископа Касаус-и-Торреса обещанием сохранить нетронутыми церковные привилегии. Монахи и полицейские вместе рыскали по домам: искали инакомыслящих, запрещенные книги37. Население было запугано. Посетивший Гватемалу год спустя английский купец Г. Дунн писал, что увиденная им страна менее всего напоминала демократическую республику. Это была типичная теократия, где все трепетали перед церковными властями. Особенно поразило англичанина то, что на улицах прохожие кланялись вслед проезжавшему мимо пустому экипажу архиепископа38.
      Олигархия Гватемалы также поддержала переворот. Она решила использовать стремление Арсе создать сильную центральную власть для того, чтобы попытаться вновь установить благоприятную для себя форму правления. Представитель "семьи" Мариано де Айсинена стал главой нового правительства Гватемалы, (Для Арсе это не было случайностью: ведь и сам он входил в олигархическую верхушку Сальвадора). Впрочем, Арсе понимал, что приобретает опасного союзника, всегда готового устранить его, если того потребуют обстановка и интересы "семьи". Но президент федерации рассчитывал, что он сможет руководить Айсиненой. Этот вечно больной, рахитичного сложения человечек, казалось, не знал ничего, кроме молитв. И здесь Арсе серьезно просчитался. Мариано де Айсинена горел огнем религиозного фанатизма, который в нем усердно поддерживали его сестра - монахиня-кармелитка и брат - доминиканский священник. И он совсем не собирался превращаться в марионетку Арсе39.
      В событиях 1821-1826 гг. Морасан играл довольно скромную роль. Полем его деятельности была провинциальная по сравнению со столичной Гватемалой Тегусигальпа. В то время он скорее был известен как родственник Эрреры, для которого то было время большого политического успеха. Добившись независимости Тегусигальпы от Комайягуа, он осуществил давнишнюю мечту своих сограждан и стал их признанным лидером. К лету 1824 г. Эррера еще более упрочил свое положение, поскольку ему удалось прийти к соглашению с руководителями Комайягуа о воссоздании единого Гондураса, главой которого он стал. Его заместителем был назначен Хусто Милья, тот самый гватемальский офицер, который некогда привел в Тегусигальпу подмогу для борьбы против роялистов Комайягуа.
      В сентябре 1824 г. Морасан вошел в состав гондурасского правительства как генеральный секретарь и заведующий канцелярией главы государства. Он также принимал активное участие в разработке первой в истории страны конституции. Осенью 1825 г. правительство Эрреры переехало в Комайягуа. Таково было одно из условий объединения Гондураса - попеременное пребывание руководящих органов воссоединенного государства в старой столице интенденсии и в Тегусигальпе. У части тегусигальпцев это вызвало недовольство. В городе распространялись позорящие Эрреру слухи и песенки. Во главе недовольных стоял некий Лагос, попытавшийся даже спровоцировать в городе беспорядки. Это ставило под угрозу недавно достигнутое единство страны. Лишь энергичное вмешательство Морасана спасло положение. Он вернулся в Тегусигальпу и арестовал Лагоса. В три дня волнения, перераставшие в открытый мятеж, были прекращены40. Наступивший затем период затишья позволил правительству принять 11 декабря 1825 г. конституцию. Под ней поставил свою подпись и Морасан. За заслуги перед государством он был избран на пост председателя верхней палаты гондурасского парламента - Совета представителей41.
      Но мир, который воцарился было в Гондурасе, оказался слишком кратковременным, хотя либеральное правительство Эрреры хотело добиться успокоения умов своих соотечественников. Сам Эррера, выступая в начале 1826 г. на одном из заседаний законодательной ассамблеи страны (нижней палаты парламента Гондураса), призвал все политические группировки к терпимости в отношении друг друга. Пять лет раздоров, говорил он, стоили Гондурасу 400 тысяч песо, в то время как весь бюджет страны на текущий год не достигает и 1/5 этой суммы. И поэтому Гондурасу нужен мир. Иначе неминуемо полное разорение42.
      Однако уже весной 1826 г. консерваторы спровоцировали серьезный кризис только что организованной власти: они отказывались занимать государственные должности, выборные посты. Эта обструкция грозила парализовать деятельность правительственного аппарата. Стремясь найти поддержку у народных масс, Эррера издал 15 апреля закон о создании патриотических обществ для сплочения широких слоев населения в поддержку правительства. Но консерваторы, воодушевляемые антилиберальной политикой федерального президента Арсе, продолжали наступление на правительство Эрреры. Они объявили, что власть главы государства Гондурас незаконна, т. к. Эррера был назначен на этот пост до принятия конституции. Руководимый Морасаном Совет представителей принял решение о беспочвенности подобных заявлений. Затем обсуждение вопроса было перенесено в федеральные законодательные органы. Это принесло успех Эррере, поскольку либеральное большинство конгресса федерации поддержало его в пику Арсе.
      Исчерпав легальные методы борьбы, реакция Гондураса становилась все более воинственной. Сентябрьский переворот, совершенный Арсе в столице федерации, подстегнул ее. Ударным отрядом консерваторов стали священники, чернившие в своих проповедях Эрреру и его сторонников. Во главе их стоял местоблюститель епископского престола в Комайягуа Хосе Николас Ириас - в свое время доверенное лицо Тиноко де Контрераса, Спустя месяц после начала кровавого террора в Гватемале Ириас призвал верующих гондурасцев расправиться с "франкмасоном: и еретиком" Эррерой.. В этой напряженной обстановке заместитель Эрреры Хусто Милья бросил свой пост и выехал в Гватемалу. Это ослабило правительство в критический для него момент. Положение либеральных властей становилось все более шатким.
      В ночь на 2 ноября 1826 г. неизвестные лица попытались убить Эрреру. Окна его дома в Комайягуа были обстреляны. Но Эррера не пострадал43. Было нетрудно догадаться, чья рука направляла действия террористов. И правительство нанесло ответный удар. 7 ноября в Комайягуа во главе правительственных войск вступил Морасан. В стране было введено чрезвычайное положение. Ириаса арестовали. В ходе начатого по делу о покушении 2 ноября следствия выяснилось, что в нем принимал участие некий Сириако Веласкес, замешанный ранее в попытках сместить Эрреру с поста главы гондурасского государства. Существование внутренней вооруженной оппозиции представляло особенную опасность для либерального правительства в этот момент, когда назревал военный конфликт с центральными властями федерации, то есть с Арсе, Дело в том, что либералы Гондураса не признали законности созданного Арсе после переворота режима. Более того, они вступили в союз с другими либеральными правительствами государств - членов федерации, разглядевших за спиной Арсе гегемонистские устремления "семьи" гватемальской олигархии. Эррера писал своему кузену Хосе Сесилио дель Валье, что этот союз либералов складывается под лозунгом защиты попранной федеральной конституции44. Для всех было очевидно, что гражданская война уже не за горами.
      В этот момент Ириас решил приободрить противников Эрреры. Из своего заключения лидер гондурасской реакции в конце 1826 г. предал либеральное правительство Эрреры церковному проклятию. Вскоре Ишиасу удалось бежать из тюрьмы в Белиз. С собой он прихватил из кафедрального собора Комайягуа ценные вклады прихожан, которые были проданы властям этой английской колонии. На вырученные деньги Ириас организовал зимой 1827 г. отбитое гондурасским правительством вторжение. В дальнейшем этот представитель "церкви воинствующей" активно участвовал во всех заговорах против либералов45. Уже в марте 1827 г. либералы вновь вспомнили о нем, когда возглавляемые Хусто Мильей части федеральной армии, вторгшейся в Гондурас по приказу Арсе, были с распростертыми объятиями встречены боготворившими Ириаса жителями департаментов Грасиас и Санта-Барбара.
      В сложной обстановке заговоров и предательств, которые сопутствовали успеху интервентов, Эррера действовал нерешительно. Вопреки советам Морасана он заперся со всеми наличными силами в Комайягуа, ожидая военной помощи из Сальвадора. 4 апреля войска Мильи осадили город. 21 апреля солдаты федеральной армии начали подготовку к решительному штурму. Но неожиданное и очень энергичное нападение набранного Морасаном в Тегусигальпе отряда на тылы осаждающих (бой у Марадиага) отсрочило падение Комайягуа. Вместе с полковником Р. Диасом Морасан опрокинул заслоны противника. Однако их отряд был слишком малочислен и его удалось рассеять. Спустя две недели, 5 мая, город сдался. Захваченный в плен Эррера был под конвоем отправлен в Гватемалу46.
      Узнав об этом, Клето Ордоньес, который командовал двигавшимися на помощь Эррере сальвадорскими войсками, решил отступить. К покидавшим территорию Гондураса сальвадорцам присоединился вместе с другими либералами, опасавшимися репрессий со стороны победителей, и Морасан. Однако вскоре произошел инцидент, который заставил его покинуть отступавшую колонну Ордоньееа. Мародерствовавшие при попустительстве своего командира сальвадорские офицеры убили и ограбили купца-испанца, выдав разбой за патриотическую акцию. Это потрясло Морасана. Под влиянием случившегося он обратился к Х. Милье с письмом, в котором обещал командующему войсками консерваторов прекратить политическую борьбу, если его самого и его семью не будут преследовать. Это письмо было продиктовано чувством глубокого отчаяния, которое вызвало у Морасана не столько поражение либералов в Гондурасе, сколько то, что святыми для него понятиями, как оказалось, совершенно свободно могли манипулировать обычные преступники.
      Милья прислал охранное письмо. Положившись на него, тем более что их связывала почти пятилетняя совместная работа в правительстве Гондураса, Морасан выехал в свое поместье Охохона под Тегусигальпой, где и собирался проживать со своими домочадцами. Но еще не были распакованы все вещи, когда в Охохона появился известный своей жестокостью в отношении либералов лейтенант федеральных войск Сальвадор Ландаберри. Он привез приказ об аресте Морасана. Заключенный в тюрьму Тегусигальпы, он оказался в руках Сириако Веласкеса, который теперь был одним из главных заводил консерваторов. Ничего хорошего ожидать от старого своего врага Морасану не приходилось. Ему удалось, однако, бежать, и после нескольких дней скитаний по горным и лесным тропам Морасан оказался в Никарагуа. Здесь, у правителя г. Леона Хуана Аргуэльо находили себе приют гондурасские либералы47.
      Аргуэльо поддерживал либералов, поскольку боролся против своего двоюродного брата, правившего Гранадой, второй столицей Никарагуа, который выступал за консерваторов48. Однако в Леоне Морасан не задержался. Он был слишком подавлен преследовавшими его несчастьями, к которым добавилась теперь и тревога за судьбу брошенной на произвол судьбы семьи49. Мало вдохновляющую картину являла собой кучка эмигрантов-гондурасцев, среди которых был и Диас. Надежды либералов на скорое возвращение на родину то возгорались с новой силой, то гасли. Поражение армии Арсе при Милинго у стен Сан-Сальвадора (18 мая 1827 г.) обескровило главную ударную силу консерваторов - федеральные войска. Однако через несколько дней при Сабанагранде (Гондурас) Милья разбил сальвадорцев, попытавшихся организовать очередное наступление на Тегусигальпу.
      Сообщение об этом застало Морасана в сальвадорском порту Ла-Унион, откуда он собирался отплыть в Мексику. Однако этому помешала его встреча с Мариано Видаурре, которого либеральное правительство Сан-Сальвадора послало в Никарагуа на помощь Аргуэльо в его борьбе против Гранады. Видаурре удалось отговорить Морасана от ухода в Мексику. Сальвадорец доказал ему, что в отсутствие Эрреры именно на Морасане лежит ответственность за судьбу Гондураса. С Видаурре в Леон вернулся совсем иной Морасан. В считанные дни он организовал с помощью Диаса отряд из либералов-гондурасцев, остатков разбитых при Сабанагранде сальвадорских войск и леонцев, сторонников Аргуэльо. В отряде было всего 135 человек, но его ядро составляли эмигранты из Гондураса, которые возвращались к себе домой. Для них победа или смерть в бою были по сравнению с эмигрантским прозябанием на чужбине почетным жребием50.
      Зимняя кампания 1827 - 1828 гг., которую Морасан с блеском провел против войск консерваторов, превратила его в бесспорного военного и политического руководителя Гондураса. И ноября 1827 г. у селения Ла-Тринидад авангард отряда Морасана с таким жаром атаковал передовые посты войск под командованием Мильи, что паника охватила и их основные силы, которые обратились в бегство51. 12 ноября колонна Морасана вошла в Тегусигальпу, жители которой устроили восторженную встречу своему соотечественнику. 26 января либералы под командованием Диаса захватили Омоа, получив ключ ко всему атлантическому побережью Гондураса. Тогда же в Комайягуа Морасан был избран, согласно конституции, главой гондурасского государства как высшее должностное лицо (председатель Совета представителей), способное в тот момент исполнять эту функцию.
      Летом 1828 г. гондурасские либералы собрали значительные силы и нанесли серьезный удар федеральной армии, которая вновь вторглась в Сальвадор52. 5 июля у местечка Гуальчо армия Гондураса под командованием Морасана атаковала войска, которыми командовал гватемальский полковник Мануэль де Арсу. Обе стороны понесли в этом бою серьезные потери, де Арсу пришлось, хотя Морасан и отошел на территорию Гондураса, прервать свое наступление на Сан-Сальвадор.
      Гватемальская аристократия окончательно овладела федеральными органами власти уже к началу этой летней кампании в Сальвадоре. Еще 14 февраля 1828 г. Арсе под давлением Айсинены отказался от президентского поста. "Семью" гватемальских олигархов не устраивали его попытки договориться с либералами. (После неудачи при Милинго президент федерации выпустил на волю Эрреру; он также разрешил Исидору Саже, офицеру федеральной армии, известному своими либеральными взглядами, перейти на службу в армию Сальвадора; затем Арсе установил контакты со своим дядей и давним соратником Хосе Матиасом Дельгадо, духовным лидером либералов Сан-Сальвадора на протяжении долгих лет.) Колебавшегося Арсе заменили Мариано Бельтраненой, одним из членов "семьи". Впрочем, Бельтранена был фигурой чисто номинальной, поскольку всем заправлял Айсинена, действовавший по указке архиепископа Касаус-и-Торреса. Так деление властей на федеральные и гватемальские - и до того весьма условное превратилось в чистую фикцию, прикрывавшую господство церкви. Однако это не положило конец политиканству Арсе, который, укрывшись в своем поместье в Санта-Ана в Сальвадоре, обращался к воюющим сторонам с лицемерными призывами прекратить военные действия. Он явно рассчитывал сыграть роль некоего арбитра в спорах между консерваторами и либералами53. Но его надеждам не суждено было осуществиться.
      Осенью 1828 г. гондурасская армия Морасана одержала на территории Сальвадора решающую победу над войсками де Арсу в двойном сражении при Мехиканос и Сан-Антонио. Де Арсу капитулировал. Это ослабило военный потенциал Гватемалы (вместе с де Арсу в плен попали многие члены "семьи": братья Монтуфар, братья Гарсия Гранадос и др.). 23 октября Ф. Морасан вошел в Сан-Сальвадор, встретивший его как избавителя от надвигавшейся оккупации гватемальских войск54. Признательные сальвадорцы и гондурасцы, все либералы Центральной Америки провозгласили своего победоносного полководца генералом.
      Конец года Морасан провел за реорганизацией войск Гондураса и Сальвадора, Они были сведены в единую Союзную армию - защитницу закона. Затем Морасан послал своего родственника и бывшего покровителя Эрреру в Никарагуа. Ему предстояло сменить Аргуэльо. Правитель Леона наконец победил с помощью гондурасцев своего двоюродного брата. Однако победители установили в Никарагуа режим террора и буквально залили всю страну кровью. При этом Аргуэльо все больше выказывал признаки сумасшествия, маниакального стремления к убийствам. Никарагуа находилась на грани всеобщего восстания. Этим непременно воспользовались бы консерваторы для того, чтобы нанести удар в тыл готовившемуся наступлению гондурасско- сальвадорской армии на Гватемалу. Эррера сумел арестовать Аргуэльо, который вскоре после этого скончался в одном из сумасшедших домов Сан-Сальвадора55.
      Укрепив свою армию и обеспечив тылы, Морасан в начале 1829 г. во главе Союзной армии - защитницы закона ступил на землю Гватемалы. 5 февраля его войска окружили гватемальскую столицу, в которой закрепился Мариано де Айсинена. После прошедших с переменным успехом боев при Миско, Сан-Мигелито и Лас-Чаркас обе стороны вступили в переговоры. Довольно мягкую позицию Морасана на переговорах, который соглашался сохранить у власти Айсинену, был готов к на взаимное сокращение вооруженных сил и предание забвению враждебных действий, Айсинена принял за признак слабости либералов и отказался от примирения56. Тогда армия Морасана начала штурм города. Безнадежное положение заставило Айсинену направить 11 апреля 1829 г. Морасану письмо с предложением перемирия. Отвергнув его, Морасан потребовал немедленной капитуляции. Старания консерваторов потянуть время оказались безрезультатными.
      12 апреля в штаб Морасана прибыли офицеры осажденной армии Мануэль де Арсу и Мануэль Франсиско Павон (незадолго до этого де Арсу был отпущен Морасаном из плена). Представители Айсинены подписали с командованием Союзной армии соглашение о капитуляции, по условиям которого военные действия прекращались (ст. 1). Солдаты капитулировавших войск могли при желании вступить в ряды Союзной армии (ст. 8). Им гарантировались жизнь и свобода, а также возможность покинуть город, получив для этого паспорта (ст. 6 и 7)57. Однако Айсинена никак не мог примириться с поражением. Поэтому он, пока эмиссары консерваторов вели переговоры, спровоцировал беспорядки в занимаемой его войсками части города. Царившая там неразбериха помогла отрядам наиболее непримиримых консерваторов пробиться из города. Сам Айсинена укрылся во дворце архиепископа.
      После того как в городе был наведен порядок, выяснилось, что сдаваемое капитулирующими войсками оружие негодно, а остальное вооружение, в том числе несколько сотен новых мушкетов, бесследно исчезло58. Нарушение условий капитуляции консерваторами было налицо. 19 апреля Морасан пригласил нобилитет Гватемалы в занятый им президентский дворец. Все ведущие политические деятели, государственные чиновники - словом, вся "семья" устремилась туда. Офицер Союзной армии сообщил им, что по приказу генерала они подлежат аресту59.
      В декрете от 20 апреля Морасан объяснил свои действия тем, что поведение консерваторов 13 апреля само по себе аннулировало условия капитуляции. Решительные действия Морасана заметно оздоровили обстановку. Политическая головка "семьи" была отсечена. Очищенные от консерваторов конгрессы Гватемалы и федерации поставили временно во главе государственных органов Хосе Франсиско Баррундию, брата свергнутого в 1826 г. Хуана Баррундии. Сам Морасан остался главнокомандующим Союзной армии, которая была преобразована в федеральную армию. Все принятые после 5 сентября 1826 г. федеральные и гватемальские законы были отменены. Чиновники обязывались вернуть государственной казне жалованье, полученное в этот период60.
      Решительные меры либералов ускорили нарастание сопротивления реакции по уже знакомому сценарию - место политических и военных вождей консерваторов заступили церковные иерархи во главе с архиепископом Касаус-и-Торресом. Вскоре стало известно, что церковники хранят оружие. Его должны были использовать при восстании, подготавливаемом: консерваторами. Обыск в доминиканском монастыре подтвердил это. Были обнаружены те самые мушкеты, которые исчезли 13 апреля во время капитуляции войск Айсинены61. Конгресс Гватемалы немедленно отреагировал на это декретом от 9 июня: "Считая это абсолютной необходимостью, принимаются следующие меры, имеющие своей целью сохранение порядка и защиту его от смутьянов: 1. На правительство возлагаются полномочия восстановить порядок всеми необходимыми средствами. 2. Эти полномочия могут быть переданы на сочтенное нужным время вызывающему доверие лицу".
      Таким лицом: стал Морасан. В ночь с 10 на 11 июля по его приказу все доминиканцы, францисканцы и члены почти всех других монашеских орденов были арестованы и высланы из страны вместе с архиепископом Касаус-и-Торресом и ранее задержанными политическими лидерами консерваторов (Айсиненой, Арсе и др.)62. Но только к марту 1830 г. обстановка в федерации настолько стабилизировалась, что стало возможным проведение президентских выборов. Они принесли победу Морасану. 11 сентября 1830 г. Х. Ф. Баррундия ввел его в должность президента на заседании федерального конгресса. В истории Центральной Америки началась "эпоха Морасана" (1830 - 1839 гг.)63.
      Десять лет правления Морасана были заполнены неустанной борьбой против внешних (английских колонизаторов и авантюристов-янки) и особенно внутренних врагов. Военная победа Морасана над гватемальскими консерваторами принесла двойные результаты. Во-первых, она подвела итоги гражданской войны, в ходе которой олигархия Гватемалы лишилась доставшейся ей в наследство от колониальных времен монополии на политическую и экономическую власть в Центральной Америке. Во-вторых, через хитросплетения заговоров, восстаний и битв гражданской войны проглядывает революционное содержание триумфа союзных войск Сальвадора и Гондураса. Их победа обеспечила условия для создания в государствах - членах федерации либеральных правительств (например, М. Гальвеса в Гватемале и Д. Эррера в Никарагуа), которые приступили к осуществлению кардинальных реформ, направленных на преодоление отсталости сохранявшего свое по сути колониальное содержание общества.
      Эти реформы вытекали из общедемократической и либерально-буржуазной платформы, вдохновлявшейся идеями Просвещения. Она включала в себя прежде всего антиклерикальные меры, направленные на подрыв засилья церкви в духовной жизни общества (введение свободы вероисповедания, гражданского брака и развода и др.). К ним тесно примыкали реформы и нововведения в области образования и просвещения: система всеобщего начального светского обучения, создание новых высших учебных заведений и т. д. Сам Морасан основал университеты в Никарагуа и Сальвадоре. Была предпринята попытка реформировать судебную систему. Однако либералы не осмеливались поднять руку на существовавшие социально-экономические отношения. В этом сказалась свойственная политике буржуазного реформизма ограниченность, слепое следование "священному" принципу неприкосновенности частной собственности. (Морасан активно боролся против креольской аристократии, против вмешательства церкви в общественно-политическую жизнь, иногда конфискуя состояния некоторых из вождей консерваторов. Но он никогда не покушался на экономические основы могущества церкви и помещиков.)
      В итоге народные массы не пошли за либералами, которые мало что конкретно предложили для улучшения положения индейцев, составлявших основную массу населения. Индейцы-крестьяне часто выступали против властей, как правило, под лозунгами защиты религии, поскольку антиклерикализм либералов вызывал недовольство религиозных индейцев. Но главная причина восстаний индейских масс в период правления либералов коренилась в обострении классовых противоречий. Как писал Хайме Уилок Роман, один из руководителей сандинистской Никарагуа, провозглашение независимости способствовало тому, что рассеялись многие иллюзии и предрассудки индейцев, связанные с патерналистской политикой колониальной администрации, и во вновь созданной власти они увидели своих угнетателей, своих классовых врагов64.
      Этим умело воспользовались - с помощью церкви - консерваторы, направив социальный протест масс против Морасана и либералов. В итоге его правительство пало, и единая центральноамериканская федерация была растащена на вотчины-государства олигархическими семьями и сепаратистскими движениями. Попытка Морасана в 1842 г. восстановить федерацию закончилась его гибелью. Один из крупнейших революционных лидеров Центральной Америки, народный герой Никарагуа и основатель и бессменный руководитель (до своей гибели в ноябре 1976 г.) Сандинистского фронта национального освобождения Карлос Фонсека сравнил трагический финал судьбы Морасана с не менее трагическим концом жизни Боливара, Сеспедеса, Сапаты и Вильи65.
      Со смертью Морасана для стран американского перешейка наступил период т. н. мрачного тридцатилетия. "История Центральной Америки в этот период особенно пестрит "революциями и диктаторами"66. Установившееся господство помещиков-феодалов и церковных иерархов способствовало проникновению в центральноамериканские страны иностранных (первоначально английских, а затем американских) капиталов. Так сложился союз внутренней и внешней реакции, который и до наших дней всеми силами стремится сохранять свои главенствующие позиции в субрегионе. В этих условиях морасановская традиция борьбы за единство Центральной Америки смыкается с традициями народной борьбы против империализма и его местной клиентуры.
      Столетиями Центральная Америка находилась как бы на периферии мировой цивилизации, вдали от магистральных путей исторического развития человечества. Однако ныне этот некогда глухой уголок испанских колониальных владений, бывшее захолустье "банановых республик"- вассалов американского империализма, стал ареной активного социального действия, горячей точкой планеты. Это обусловлено тем, что на рубеже 70 - 80-х годов Центральная Америка превратилась в эпицентр классовой борьбы в западном полушарии. Победоносная Сандинистская народная революция в Никарагуа (19 июля 1979 г.) стала катализатором нарастания народного движения в странах этого субрегиона, которое направлено на уничтожение полуфеодального господства местной олигархии и ее империалистических хозяев. И в настоящее время процесс подъема революционной волны в Центральной Америке не исчерпал до конца свой потенциал. Об этом свидетельствует дальнейшее углубление и расширение в Сальвадоре гражданской войны, которую патриотические силы этой страны ведут против марионеточного проамериканского режима. Набирающее силу в Гватемале партизанское движение, с которым правители этой страны не в силах справиться, привело фактически к кризису структур государственной власти и как его прямому следствию - чехарде сменяющих друг друга диктатур. Рухнул и "демократический" фасад реакционного правительства в Гондурасе. В Коста-Рике, стране с наиболее устойчивыми, исторически сложившимися традициями буржуазной демократии, местные магнаты, поддержанные США, для того чтобы снизить накал народной борьбы, были вынуждены поставить у власти политиков социал-реформистского толка.
      Общий процесс нарастания классовой борьбы в субрегионе, в том числе борьбы вооруженной, сопровождается обострением идеологического противоборства. Реакция прилагает максимум усилий для того, чтобы в своих интересах использовать революционное наследие народов Центральной Америки. В Сальвадоре марионеточное правительство присвоило одному из карательных батальонов, прошедших подготовку в США, имя национального героя страны индейского вождя Атлакатля, который вел героическую борьбу против испанских колонизаторов. И это не единичный случай. Поэтому прав был в свое время К. Фонсека, когда писал, что в историческом прошлом народа необходимо искать проявления направленного против эксплуатации патриотизма. Именно широкая пропаганда такого рода проявлений, по его мнению, придает весомость наиболее решительным призывам к классовой борьбе67. И первым в ряду политических и военных деятелей, представляющих эту традицию патриотизма в Центральной Америке, стоит Франсиско Морасан.
      Примечания
      1. См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 14, с. 176 - 177.
      2. См. Moreno L. Historia de las Relaciones Interestatales de Centroamerica. Madrid 1928; Duron - y - Camero R. E. Historia de Honduras desde su independecia hasta nuestros dias (1821 - 1829). T.1. Tegusigalpa. 1956; Villacorta C. A. Historia de la Republica de Guatemala (1821 - 1921). Guatemala. 1960; Valladares Rubio M. Estudios Historicos. Guatemala. 1961.
      3. Salazar R. A. Manuel Jose Arce. Guatemala. 1952; ejusd. Mariano de Aycinena. Guatemala. 1952; Escritos del doctor Pedro Molina. Tt. 1 - 3. Guatemala. 1954; Humberto Montes A. Morazan y la Federacion Centroamericana. Mexico. 1958; Ricardo Duenas V. S. Biografia del general Francisco Morazan. San Salvador. 1961; Montufar L. Morazan. San Jose. 1978; Fonseca С. Bajo la bandera del Sandinismo (textos politicos). Managua. 1981; Wheelock Roman J. Raices indigenas de la lucha anticolonialista en Nicaragua. Managua. 1981.
      4. Karnes T. L. The Failure of Union. Central America. 1824 - 1975. Tempe. 1976; Rodriguez M. The Cadiz Experiment in Central America 1808 - 1826. Berkely. 1978; см. также журнал "Hispanic American Historical Review" за 1950 - 1980-е годы.
      5. Valle R. H. La anexion de Centro America a Mexico (documentos y escritos de 1821 -1822). Mexico. 1927; Manuel Jose Arce. Memorias. Guatemala. 1959; Games J. D. Gerardo Barrios ante la posterioridad. San Salvador. 1965; Melendez Chaverri C. La Ilustracion en el antiguo Reino de Guatemala. San Jose. 1970; Textos de la Independencia Centroamericana. San Jose. 1971; Zelaya C. Nicaragua en la Independencia. San Jose. 1971; Dunn H. Guatemala, or the Ripublic of Central America in 1827 - 1828. Detroit (Michigan). 1981; см. также воспоминания Ф. Морасана в приложении к книге V. S. Ricardo Duenas. (Op. cit.).
      6. См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 10, с. 423 - 480.
      7. См. Альперович М. С. Война за независимость Мексики (1810 - 1824). М. 1964; Альперович М. С., Слезкин Л. Ю. Образование независимых государств в Латинской Америке (1804 - 1903). М. 1966; их же. История Латинской Америки. М. 1981; Национальные процессы в Центральной Америке и Мексике. М. 1974; Леонов Н. С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки. М. 1975.
      8. Интенденсиями в колониальную эпоху назывались относительно самостоятельные территориальные единицы, аналогичные испанским провинциям.
      9. Национальные процессы, с. 101 - 106.
      10. См.: Melendez Chaverri С. Op. cit., pp. 23, 128, 130.
      11. Ibid., pp. 144, 236.
      12. Ricardo Duenas V. S. Op. cit., p. 45.
      13. Moreno L. Op. cit., p. 20.
      14. Лeонов Н. С. УК. соч., с. 11 - 13.
      15. Textos de la Independencia, p. 14.
      16. Альперович М. С. УК. соч., с. 282.
      17. Textos de la Independencia, pp. 242 - 243, 252.
      18. Escritos del doctor Pedro Molina. Op. cit. T. 3, р. 773.
      19. Textos de la Independencia, pp. 267, 270.
      20. Ibid., p. 273.
      21. Textos de la Independencia, p. 275.
      22. Montufar L. Op. cit., p. XIV.
      23. Duron - у - Gamero R. E. Op. cit., p. 53.
      24. Moreno L. Op. cit., p. 33.
      25. Woodward R. L. Origins of the Guatemalan Political Parties. - Hispanic American Historical Reviw, 1965, N 4, p. 566.
      26. Salazar R. A. Mariano de Aycinena, p. 21.
      27. Montufar L. Op. cit., p. 445.
      28. См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 10, с. 445, 451.
      29. Valle R. H. Op. cit., p. 19.
      30. Леонов Н. С. УК. соч., с. 21.
      31. Villacorta С. J. A. Op. cit., p. 57.
      32. Textos de la Independencia, pp. 403, 420; Moreno L. Op. cit., p. 44; Karnes T. L. Op. cit., pp. 46 - 47.
      33. Salazar R. A. Manuel Jose Arce, pp. 11, 17.
      34. Ibid., p. 55.
      35. Mоrеnо L. Op. cit., p. 67.
      36. Леонов Н. С. Ук. соч., с. 30; Salazar R. A. Manuel Jose Arce, p. 58.
      37. Salazar R. A. Manuel Jose Arce, pp. 73 - 74, 80.
      38. Dunn H. Op. cit., p. 80.
      39. Salazar R. A. Mariano de Aycinena, p. 77.
      40. Duron-y-Gamero R. E. Op. cit., pp. 109, 145; Montufar L. Op. cit., p. XV.
      41. Ricardo Duenas V. S. Op . cit., pp. 48 - 51.
      42. Duron-y-Gamero R. E. Op. cit., pp. 161 - 173.
      43. Вumgartner L. E. The Attempted Assassination of Honduran President Dionisio de Herrera, November, 1826. - Hispanic American Historical Review, 1962, N 1, p. 61.
      44. Ibid., p. 62; Duron-у-Gamero R. E. Op. cit., pp. 206 - 209.
      45. Duron-y-Gamero R. E. Op. cit., p. 223.
      46. Montufar L. Op. cit., pp. XV - XVII.
      47. Duron-у-Gamero R. E. Op. cit., pp. 232 - 236.
      48. Zelaya C. Op. cit., pp. 244 - 245.
      40. Ricardo Duenas V. S. Op. cit., p. 52.
      50. Montufar L, Op. cit., p. XVI; Umberto Montes A. Op. cit., p. 111.
      51. Ricardo Duenas V. S. Op. cit., p. 122.
      52. Фактически это была гватемальская армия (см. Леонов Н. С. УК. соч., с. 35).
      53. Valladares Rubio M. Op. cit., pp. 320, 382.
      54. Montufar L. Op. cit., pp. 33 - 34; Ricardo Duenas V. S. Op. cit., p. 134.
      55. Леонов Н. С. Центральная Америка в борьбе за независимость. - Новая и новейшая история, 1970, N 1, с. 77.
      56. Ricardo Duenas V. S. Op. cit., pp. 141 - 146.
      57. Montufar L. Op. cit., pp. 23 - 31.
      58. Ibid., pp. 36-38.
      59. Manuel Jose Arce. Memorias, p. 181.
      60. Karnes T. L. Op. cit., p. 71.
      61. Montufar L. Op. cit., pp. 67, 119.
      62. Ibid., pp. 111, 120.
      63. Moreno L. Op. cit., p. 73.
      64. Wheelock Roman L. Op. cit., p. 89.
      65. Идейное наследие Сандино. М. 1982, с. 214.
      66. Фостер У. З. Очерк политической истории Америки. М. 1953, с. 403.
      67. Fonseса С. Op. cit., p. 303.
    • Чернявский Б. Б. Хосе Марти
      Автор: Saygo
      Чернявский Б. Б. Хосе Марти // Вопросы истории. - 2003. - № 8. - С. 68-85.
      "Дорогая мама! Сегодня 25 марта, накануне долгого путешествия, я думаю о Вас. Я без конца думаю о Вас. Вы со всей болью любви переживаете мое самопожертвование; почему я, рожденный Вами, так люблю самопожертвование? Я не могу выразить это словами. Долг человека - быть там, где он больше всего нужен. Но Вы всегда со мной, в приближающейся и неотвратимой агонии я помню о своей матери.
      Обнимите моих сестер и друзей. Если бы в один прекрасный день я смог вновь увидеть вас всех рядом с собой, довольных мною! И тогда я буду заботиться о вас со всей лаской и гордостью. А теперь благословите меня и верьте, что никогда из моего сердца не выйдет ни одного творения, лишенного любви и чистоты. Благословение. Ваш Хосе Марти.
      У меня больше оснований оставаться довольным и уверенным, чем Вы можете себе представить. Истина и нежность не бесполезны. Не переживайте"1.
      Это последнее письмо матери Марти написал за 55 дней до своей гибели из Монтекристи (Доминиканская Республика), куда он прибыл для встречи с главнокомандующим Освободительной армии Кубы генералом Максиме Гомесом с тем, чтобы провозгласить составленный им Манифест - программу борьбы за независимость и суверенитет Кубы. "Накануне долгого путешествия" - так определяет он сам это мгновение собственной жизни через несколько минут после подписания документа, известного как "Манифест Монтекристи".
      28 января 1853 г. в Гаване неподалеку от площади, где и поныне возвышается кафедральный собор, в семье испанских эмигрантов, сержанта артиллерии из Валенсии Мариано Марти Наварро и Леонор Перес Кабрера из Санта-Крус-де-Тенерифе родился первенец - Хосе Хулиан Марти-и-Перес. Поздравляя отца с рождением сына и передавая ему новорожденного, повивальная бабка поспешила сообщить: "Когда я взяла его в руки, я увидела, что глаза у него открыты. О, это случается не часто! У малыша будет сильный характер!"
      "Сильный характер" национального героя Кубы, Апостола кубинской свободы проявил себя очень рано. В колледже "Сан-Пабло", куда в 1866 г. по окончании мужской муниципальной школы поступил Марти, на него обратил внимание Рафаэль Мариа де Мендиве, директор этого учебного заведения и последователь выдающегося просветителя Кубы Хосе де ла Луса-и-Кабальеро, девизом педагогической деятельности которого было: "В людях, а не в ученых званиях нуждается наша эпоха". Главным для себя, как педагога, Мендиве считал кропотливую и неустанную работу по воспитанию в питомцах колледжа осознания своего гражданского долга. Тонкий поэт, основатель журнала "Revista de la Habana" ("Гаванское обозрение"), несгибаемый патриот отдавал себе отчет в том, что воспитанникам его колледжа предстоит стать взрослыми в стране, которую испанская монархия обрекла на рабство и колониальную зависимость. Чутьем вдумчивого и опытного воспитателя он обратил внимание на хрупкого, большелобого, любознательного мальчика из многодетной (к тому времени у маленького Хосе появилось семь сестер) и бедной семьи.

      Мадрид, 1972


      Хосе Марти с сыном, 1880



      Хосе Марти и Мария Мантилья, 1980

      Хосе Марти и кубинские эмигранты в США


      Полковник Хименес де Сандоваль показывает тело Хосе Марти

      Эксгумация останков Хосе Марти
      Дон Мариано Марти хотел бы видеть своего первенца преуспевающим коммерсантом или на худой конец чиновником. Мендиве пришлось приложить немало усилий, убеждая его в необходимости дальнейшего развития исключительных способностей сына. В конце концов Марти старший дал свое согласие на то, чтобы Мендиве взял на себя все расходы по образованию мальчика. Спустя много лет сын признается, что он "совершил большое преступление перед отцом, не родившись с душой лавочника".
      Годы отрочества Марти прошли под сильным влиянием Мендиве, его "второго отца", которым он восхищался и перед которым преклонялся всю оставшуюся жизнь. В подражание учителю, под впечатлением переведенных им "Ирландских мелодий" Томаса Мура, тринадцатилетний Марти тайком берется за перевод на испанский "Гамлета". Душу его постоянно влекла к себе тема борьбы за свободу. Мысль о необходимости для человека быть свободным укрепилась в нем, как он признался позже, под влиянием "благородного учителя Мендиве". На всю жизнь он запомнил то мгновение, когда однажды в колледже в его руки попало анонимное, в рукописи стихотворение "Спящие" с призывом проснуться к тем, кто "сносит покорно удары бичей и тяжесть ножных кандалов". Сомнений не было ни у кого из учеников: автором призыва к независимости является их учитель, любимой темой бесед которого с воспитанниками колледжа была тема борьбы за свободу родины.
      Пятнадцатилетним встретил Марти Десятилетнюю войну (1868 - 1878). То была первая национально-освободительная, антиколониальная революция. Юноша, сын сержанта испанской армии и сам испанец, первому дню начала этой войны посвящает свой первый в жизни сонет "10 октября", появившийся в рукописном журнале "Эль Сибоней". "Сбылась моя мечта... -Воспрянул мой народ //Народ моей страны, народ любимой Кубы! // Три века он страдал, до боли стиснув зубы // Три века он терпел насилья черный гнет". Сонет заканчивается уверенностью его автора в том, что победа ждет народ, который "цепи разорвав... идет путем свободы и побед". 23 января 1869 г., в первом (и единственном! - газета сразу же была закрыта) номере газеты "La Patria Libre", основанной в Гаване кубинскими патриотами, Марти публикует драму в стихах "Абдала", в которой с присущим ему юношеским пылом излагает свое жизненное кредо борца, которому он остался верен до последнего вздоха. В уста Абдалы, нубийского вождя, он вкладывает свои самые сокровенные чаяния: "Кто дышит мужеством, тому не надо // Ни лавров, ни венцов...// К отечеству любовь - Не жалкая любовь к клочку земли // К траве, примятой нашими стопами // Она - бессмертье ненависти ярой // К тирану и захватчику страны". С этими словами герой драмы обращается к матери, предчувствующей грядущую гибель сына и пытающейся спасти его, призывая не покидать отчий дом. Абдала гибнет в бою с восклицаньем: "Победа!... Умираю я счастливым // И что мне смерть, - отечество я спас! // Прекрасна смерть, когда мы умираем // За родину и за ее свободу!"2
      Стремительное развитие революционных событий в корне изменило жизнь в семье Марти старшего. Колледж "Сан-Пабло" в спешном порядке был закрыт. Мендиве арестован, заключен в тюрьму и вскоре сослан в Испанию (на родину он смог вернуться только в 1878 г. после подписания между Кубой и Испанией Санхонского пакта о прекращении военных действий). Отец установил неусыпное наблюдение за сыном, засадил его в первую же подвернувшуюся контору за переписывание скучных бумаг. Марти корпел над ними по четырнадцать часов в сутки. Он сник. О его моральном состоянии можно догадаться по письму, которое он отправил находившемуся в ссылке Мендиве: "Мой отец с каждым днем причиняет мне все большие страдания. Он до того меня довел, что, признаюсь Вам со всей откровенностью, только надежда снова увидеть Вас удержала меня от самоубийства. Меня спасло Ваше письмо, пришедшее вчера. Когда-нибудь я покажу Вам свой дневник, и Вы увидите не детский порыв, а взвешенное и обдуманное решение"3.
      После ареста Мендиве испанские власти взялись за его учеников. Одним из первых был арестован Марти по доносу однокашника, в доме которого был произведен обыск и найдена записка такого содержания: "Товарищ! Неужели тебя привлекла слава предателя? Разве ты не знаешь, как карали предателей в древности? Мы надеемся, что ученик Рафаэля Мендиве не оставит это письмо без ответа". Записка принадлежала Марти. Поводом для ее написания явилось то, что этот соученик встал на сторону Испании и записался в волонтеры. Эта записка, авторство которой открылось при обыске, стала основанием для ареста Марти и предания его суду военного трибунала.
      Суд состоялся 21 октября 1869 года. Как ни странно, но Марти, оказавшийся на скамье подсудимых, испытывал душевный подъем. Он посчитал, что сама судьба предоставила ему редкую возможность публично изложить свои взгляды и в открытую бросить вызов властям. История не сохранила текста этой речи Марти на суде, но о ее содержании можно судить по тому резонансу, который она вызвала у судей. Приговор был суров: шесть лет каторги. Вскоре отправленный в ссылку друг Марти по колледжу Фермин Вальдес Домингес получил от него весточку всего в несколько строк: "Я отправляюсь в далекий поход, // говорят, что жизнь моя там оборвется, // но родина меня туда ведет, // а погибнуть за родину - счастьем зовется". Спустя месяц Марти оказался на каменоломнях Сан-Ласаро, неподалеку от Гаваны. В кандалах, в грубой куртке с каторжным номером 113, с "печатью смерти" на голове (так окрестили черную войлочную шляпу с низкой тульей и круглыми полями сами каторжники) семнадцатилетний Марти от зари до глубокой ночи вместе с другими узниками выламывал каменные глыбы, дробил их на куски, грузил в корзины и ящики и под ударами бичей надсмотрщиков, подгоняемый пинками спускал их вниз по крутым и узким тропинкам. Отцу удалось добиться свидания с сыном. Об этой встрече можно судить со слов самого Марти: "Я попытался было скрыть от глаз отца мои раны, но он захотел сам подложить мне под оковы подушечки, сшитые матерью, и своими глазами он увидел гноящиеся рубцы, увидел мои ноги, эту жуткую смесь крови и пыли, плоти и грязи. Пораженный видом этой бесформенной массы он с ужасом посмотрел на меня, сделал перевязку и снова посмотрел на меня и вдруг, судорожно обхватив мою изъязвленную ногу, зарыдал навзрыд. Его слезы лились на мои раны, я пытался унять раздирающие душу стенания, которые не давали ему выговорить ни слова, но в эту минуту прозвучал гонг, возвещавший начало работы, и меня погнали палками к груде ящиков, которую нам надлежало перетаскивать в течение еще шести часов, а он так и остался стоять на коленях, на земле, политой моей кровью"4.
      Владельцем каменоломен Сан-Ласаро был весьма влиятельный испанец. С большим трудом, но отцу удалось добиться его содействия в переводе сына в тюрьму на острове Пинос. В конце концов Марти был отправлен в ссылку в Испанию. Свое отношение к пережитому в каменоломнях Марти выразил в письме Мендиве, написанном за несколько часов до своего отплытия 15 января 1871 г.: "Я много выстрадал, но теперь знаю, что научился страдать. И, если у меня хватило на это сил, если я чувствую, что смогу стать настоящим человеком, я обязан этим лишь Вам, и Вам, только Вам принадлежит заслуга воспитания во мне всего хорошего и доброго, что есть во мне"5.
      Во время плаванья, длившегося почти месяц, Марти осмысливает все происшедшее с ним на родине и еще продолжающее происходить, дает этому политическую оценку, пишет первую в своей жизни публицистическую статью "Политическая тюрьма на Кубе". С этого времени именно публицистику он превращает в грозное оружие полемики и борьбы со своими противниками и пользуется им вплоть до своей гибели. После прибытия в Мадрид Марти издает статью в виде брошюры, рассылает ее депутатам кортесов, которые, правда, предпочли отмолчаться, бросает вызов испанскому правительству от имени заключенных в кандалы узников политической тюрьмы: двенадцатилетнего Лино Фигередо, в личности которого испанская фемида усмотрела политическую угрозу властям и осудила на десять лет каторги, только что привезенного на Кубу одиннадцатилетнего негра Томаса и престарелого крестьянина Николаса Кастильо. Слово в защиту этих узников в устах Марти звучит как приговор "избранникам нации". Полемика Марти с правителями полна сарказма. Он ставит под вопрос каждый из провозглашенных кортесами политических постулатов. Рефреном звучит тема унижения человеческого достоинства в политической тюрьме: "Испания возрождается? Она не может возродиться. Кастильо там. Испания хочет быть свободной? Она не может стать свободной. Кастильо там. Испания хочет веселиться? Она не сможет веселиться. Кастильо там". Мужественный вызов Марти властям вызывает тем большее уважение к нему, как личности, если учесть его возраст (восемнадцать лет!) и его социальный статус ссыльного. Как пишет Роберто Фернандес Ретамар, кубинский общественный деятель, писатель и поэт, Марти "покинул Кубу уже сложившимся человеком, несмотря на свой юный возраст. Причиной тому были ранняя зрелость и чудовищные испытания, которым он подвергался. В дальнейшем Марти обогатит свою политическую программу и основные идеи, но не изменит ни свою деятельность, ни свои цели"6.
      Когда до Марти дошло известие о том, что перед военным трибуналом Гаваны (того самого, который два года назад осудил его на каторгу), 21 ноября 1871 г. должны предстать несколько десятков студентов-медиков, арестованных по ложному доносу клеветников якобы за "осквернение" могилы реакционного испанского журналиста полковника Кастаньона, он добивается через газеты запроса в кортесах и организует кампанию в их защиту. Восьмерых спасти не удалось: они были расстреляны под нажимом распоясавшихся волонтеров, хотя их вина и не была доказана. Но жизнь тридцати шести юношей, среди которых был и верный друг Марти Фермин Вальдес Домингес, была спасена. Они были амнистированы и грозивший им расстрел был заменен ссылкой в Испанию. Это была не просто политическая победа юноши, но и увенчавшийся успехом поиск тактики борьбы.
      На правах вольнослушателя Марти изучает в Центральном университете Мадрида право, а в университете Сарагосы, куда он вынужден переехать из-за нависшей над ним угрозы и преследований мадридской полиции, - философию и филологию. Средства для жизни он зарабатывал частными уроками и газетной работой.
      Объявлению Испании республикой в феврале 1873 г. Марти посвящает публикацию брошюры "Испанская республика перед лицом Кубинской революции". Вся работа пронизана мыслью о невозможности торжества республики в Испании без немедленного провозглашения независимости Кубы. Решительное "Нет!" "Испанской Кубе"! - таков ответ Марти на возмутивший его до глубины души выкрик с трибуны кортесов ("Да здравствует Испанская Куба!") К. Мартинеса, министра иностранных дел республиканской Испании. Марти-политик предвидит неизбежность гибели республики. Он считает, что не может быть свободным народ, угнетающий другие народы7. Но и эта брошюра, отправленная им депутатам, так же, как и первая, осталась без их внимания.
      26 апреля 1873 г. журнал "Кубинский вопрос", основанный кубинскими эмигрантами в Севилье, публикует статью Марти "Решение", в которой автор встает на защиту "Сражающейся республики", которую провозгласил после начала Десятилетней войны на Кубе ее первый президент Карлос Мануэль де Сеспедес. Как гражданин этой республики и как ее представитель в Испании - а вовсе не как ссыльный - Марти говорит в ней от имени всего кубинского народа. Этот момент осознания им своего права представлять революционные силы Кубы имел чрезвычайное значение для его дальнейшего идейного и политического становления как вождя кубинского народа, защитника суверенитета страны. "Независимость - это высшая цель борьбы моей родины,... моего народа, объединившегося в страстном и неудержимом стремлении к свободе... И если кубинский народ потерпит поражение, его волю к борьбе ничто не сокрушит, ее можно только сдавить, как стальную пружину, но чем сильнее ее сдавят, тем с большей силой она распрямится"8. Эти слова Марти были своеобразной клятвой, которую он дал своему народу, за свободу которого он готов был сражаться.
      Менее чем через год, в январе 1874 г. республика в Испании пала: генералом Серрано был совершен военный переворот, который в свою очередь стал лишь прологом к восстановлению монархии. В конце того же года еще один генерал, М. Кампос, будущий палач кубинского народа во время своего генерал-губернаторства на острове, реставрировал монархию Бурбонов, возведя на трон Альфонсо XII.
      После сдачи экзаменов и получения диплома лиценциата гражданского и канонического права (30 июля 1874 г.), а также сдачи экзаменов на философско-филологическом факультете и получения диплома лиценциата философских и филологических наук (31 августа - 24 октября 1874 г.) Марти покидает Испанию и после недолгого пребывания в Париже едет в Мексику, где к тому времени обосновалась его семья - родители и сестры. Здесь он быстро нашел общий язык с другом семьи Мануэлем Меркадо, который всячески опекает эту обреченную на бедственное проживание в эмиграции семью. Марти фактически ее единственный кормилец.
      Удрученный скоропостижной смертью своей любимой сестры Анны за несколько дней до его прибытия и нищетой семьи на чужбине, Марти не щадит себя. Наступает время расцвета его журналистской деятельности. 7 марта 1875 г. в правительственном органе "Revista Universal" ("Всеобщее обозрение")появилась его первая статья. По протекции Меркадо он вскоре был принят на работу в этот журнал, где и возглавил отдел информации. Сотрудничавший в том же журнале мексиканский поэт Хуан де Дьос Песа в своих более поздних воспоминаниях воссоздал образ молодого журналиста: "Все редакторы восхищались его ясным талантом, обширными познаниями, легкостью и изяществом слога, силой воображения и в особенности трудолюбием. Он первым приходил в редакцию и последним покидал ее. Если недоставало передовицы, он тут же мог написать передовицу, и не только передовицу, но и фельетон и заметку. Мы шутили, что случись у нас недостача объявлений, Марти, не задумываясь восполнит ее"9.
      Тем не менее 30 ноября 1875 г. появился последний комментарий Марти как заведующего отделом. Со штатной работой он порывает, хотя почти все последующие годы на страницах журнала будут появляться его статьи на разные темы. И этот его шаг не только выбор свободы творчества, но и предчувствие грядущих в правительстве Мексики перемен, завершившихся установлением с 23 ноября 1876 г. более чем на тридцать лет диктатуры Порфирио Диаса, свергнутого лишь в 1911 г. в ходе Мексиканской революции 1910 - 1917 годов.
      Во второй половине 70-х гг. жизнь Марти заполнена событиями, которые меняются с калейдоскопической быстротой. Покинув Мехико, Марти едет в Веракрус, чтобы оттуда на борту парохода "Эбро" под своим вторым именем - Хулиан Перес отправиться на родину, куда он прибывает 6 января 1877 г. и куда ему въезд по-прежнему фактически запрещен, хотя официально и кончился срок его ссылки. Пробыв в Гаване всего полтора месяца, он под тем же именем возвращается в Веракрус, чтобы вскоре покинуть Мексику и выехать в Гватемалу. Там он получает должность преподавателя истории философии и западноевропейской литературы в Центральной школе столицы. В декабре того же года получив разрешение на въезд в Мексику, он отправляется в Мехико, где вскоре женится на своей соотечественнице Кармен Сайяс Басан-и-Идальго. Знакомство с ней состоялось за год до этого в ложе театра на спектакле по его пьесе "За любовь платят любовью". Крупному владельцу сахарной плантации в Камагуэе и его дочери Марти был представлен директором театра как автор пьесы, так понравившейся Кармен, которая выразила непреодолимое желание непременно поговорить с автором, чтобы лично выразить ему свое восхищение. Сам же Марти, написавший пьесу всего за два дня по просьбе друзей-актеров, был не очень высокого мнения о пьесе, считая ее компилятивной (в основу пьесы, где всего два действующих лица - Он и Она - были положены испанские пословицы и поговорки о любви, которыми по ходу действия обменивались герои).
      Сразу после свадьбы Марти с женой едут в Гватемалу, к месту работы Марти. Кармен, однако, настаивает на возвращении на Кубу. Лишь в ожидании ребенка, который вскоре должен появиться, он соглашается с просьбами жены и решает возвратиться на родину. Заехав к друзьям в Мехико и оставив там рукопись только что завершенной им новой книги, "Гватемала" (она вскоре будет там издана), 3 сентября 1878 г. Марти с женой прибывают в Гавану. 16 сентября он, как дипломированный юрист, просит официального разрешения на адвокатскую практику, но получает решительный отказ. Семья оказывается лишенной постоянных источников существования. Ситуация еще более усугубилась, когда 12 ноября 1878 г. родился сын Хосе Франсиско Марти-и-Басан. Молодой отец, конечно, счастлив, но он не имеет материальных средств для обеспечения достойной жизни своей семьи. Эпизодические уроки в частных колледжах - единственный источник доходов молодой семьи.
      12 января 1879 г. появилась, наконец, и постоянная работа: должность секретаря отделения литературы в лицее Гуанабакоа. Это всего в нескольких километрах от Гаваны. Но уже через три месяца, 27 апреля, после речи Марти в лицее на вечере в честь скрипача Д. Альбертини он оказался вновь под бдительным надзором властей. Дело в том, что за неделю до этого власти уже были оповещены: 21 апреля на банкете в честь журналиста А. Маркеса Стерлинга Марти в своем выступлении заявил, что он не видит путей мирного решения проблемы независимости Кубы и поэтому не может согласиться с позицией, которую занимают кубинские автономисты в лице Либеральной партии. На это заявление последовала мгновенная реакция либералов, тайно питавших надежды на то, чтобы поставить себе на службу его имя и растущий политический авторитет. "Невменяемость" Марти вызывала недовольство не только испанских властей, но и так называемой политической элиты Кубы, включая его тестя и, конечно, жены. Что же касается содержания последней речи на упомянутом выше вечере в лицее, то заранее специально приглашенный на этот вечер испанский наместник был краток: "Думаю, что Марти - безумец, но безумец опасный!" Таков был вердикт представителя власти.
      Незамедлительно последовало обвинение "безумца" в конспиративной революционной деятельности. Основания для этого у властей вроде бы и были: революционное крыло Освободительной армии в лице прежде всего генералов А. Масео и М. Гомеса, противников Санхонского пакта от 10 февраля 1878 г., (с ними на тот момент Марти еще не имел непосредственных связей) начали против Испании так называемую "Малую войну" (длилась с августа 1879 г. по осень 1880 г.). Тем не менее 25 сентября 1879 г. Марти был арестован и приговорен ко вторичной ссылке в Испанию, куда он отправился 22 октября. Решено было, что Кармен с сыном временно переедет в Камагуэй к своим родителям. Становилось все более очевидным, что надеждам Кармен "образумить" мужа не суждено сбыться.
      Но эту ссылку Марти прервал быстро. Уже через месяц после прибытия в Испанию он бежит из страны и через Париж выезжает в США, ближе к Кубе, где в разгаре "Малая война". В Нью-Йорк он прибывает 3 января 1880 г. и уже 24 января в Стик-Холле состоялось его выступление перед собравшимися соотечественниками с сепаратистской речью. После отъезда на Кубу президента Революционного кубинского комитета в Нью-Йорке генерала К. Гарсии на эту должность был избран Марти. Как президент комитета, являвшегося фактически штабом по руководству "Малой войной", 13 мая он выпускает прокламацию в поддержку борющейся Кубы. Изданная отдельной брошюрой его недавняя речь перед кубинской эмиграцией под названием "Дела на Кубе" также направлена на эти цели. Однако в октябре становится ясным, что "Малая война" проиграна. В стране произошел спад революционных настроений.
      Теперь Марти почти полностью посвятил себя журналистской работе, ибо, по его мнению, профессия журналиста "представляет наибольшие возможности для борьбы за достоинство человека". Своего выхода ищет и его поэтический дар. Он готовит к печати первый сборник стихов "Исмаэлильо", который посвящает маленькому сыну, обращаясь к нему со словами: "Я верю в лучшее будущее всего человечества, в грядущую жизнь, в пользу добродетели и в тебя...Поток этих стихов прошел через мое сердце. Пусть же он дойдет до твоего!"10 Сборник был опубликован в 1882 году.
      Марти много работает. И все же заработка не хватает на содержание семьи, переехавшей к нему. Не выдержав перипетий бедственной жизни в эмиграции, избалованная роскошью родительского дома Кармен требует возвращения на Кубу, настаивает на этом, использует самый сильный довод: "во имя интересов любимого сына". Но этот путь возвращения на родину, обрекающий на неизбежные унижения перед властями, для Марти-борца неприемлем. В дневнике появляется запись, которая смущала не одного биографа Марти: "Я люблю свой долг больше, чем сына". Произошло крушение семейной жизни. Кармен тайно от Марти обращается в испанское консульство с просьбой о помощи в отправке ее на Кубу и, забрав сына, уезжает к родителям. Как предательство воспринял Марти этот шаг своей жены. В его дневнике появляется новая запись: "Я вырву из сердца твою любовь, которая причиняет мне боль: так лисица, попавшая в капкан, сама отгрызает свою плененную лапу. И я пойду навстречу своей судьбе, истекающий кровью, но свободный"11. Тем не менее Марти предпримет еще несколько попыток к примирению ради сына. Однако все попытки окажутся безрезультатными и в 1890 г. произойдет окончательный разрыв. К тому времени в его жизнь войдет другая кубинка, Кармен Миарес, "Кармита", как с любовью называли ее все соотечественники, вдова, мать троих детей. В ее нью-йоркском пансионе для эмигрантов нашел приют и Марти. Ее сыновья Мануэль и Эрнесто станут единомышленниками Марти, будут помогать ему в политической деятельности. Их маленькую сестричку Кармен, всех детей он считает своими, а их общая дочь Мария до конца дней станет его любимицей, согревавшей душу в самые мрачные дни, которых во все периоды жизни Марти было предостаточно.
      В этот же, особенно тяжкий для Марти период его спасала работа. Он много пишет (в том числе на английском и французском языках). Его статьи и корреспонденции появляются и в аргентинской "La Nacion" ("Нация"), и в венесуэльской "La Opinion Nacional" ("Национальное мнение"). По приезде в Венесуэлу ему удается получить преподавательскую работу в двух столичных колледжах, он читает лекции перед широкой аудиторией, завязывает дружеские отношения с местной интеллигенцией, начинает издание собственной газеты "La Revista Venesolana" ("Венесуэлькое обозрение"). Правда, успел выпустить всего два номера. На его жизненном пути вновь появился очередной диктатор. Издание кубинского эмигранта не могло не вызвать сразу же недовольство президента Венесуэлы Г. Бланко, генерала, изображавшего из себя либерала, мецената и покровителя наук и искусства, но в жизни и политике бывшего заурядным диктатором с примитивными взглядами. Газета Марти стала для него тем более нетерпимой, что на ее страницах не только не было материалов, которые бы воспевали "правителя-либерала" и на публикации которых он беззастенчиво и неоднократно настаивал, но и появилась статья-некролог в честь известного в стране гуманиста С. Акоста, который не раз публично обвинял генерала в узурпации власти и открыто выражал нежелание признавать его режим. Марти во избежание ареста, как он признался, "в спешном порядке" покинул страну и возвратился в Нью-Йорк, хотя и продолжал свое сотрудничество с каракасской "La Opinion Nacional", на страницах которой он, как писал один из руководителей компартии Кубы X. Маринельо, "меньше чем за восемь месяцев дает портреты пятисот с лишним современников, почти всех увековечив в самых характерных чертах"12.
      В напряженной жизни Марти не было другого такого плодотворного периода, как время эмиграции в США, ни по насыщенности его разносторонней деятельности, ни по целеустремленности его действий, ни по стремительности и интенсивности эволюции его жизненных принципов и всего мировоззрения в целом. Все свидетельствует о выдающихся качествах Марти - человека, личности, мыслителя, творца, художника и борца за реализацию выношенных в ходе собственной эволюции идей. Несомненно, что Марти все больше и больше тревожил рост капитализма в Соединенных Штатах, которые в кратчайший срок превратились не только в олицетворение мощи монополий в экономике, но и страну с агрессивной внешней политикой. Марти тревожит, что ждет его маленькую родину, находящуюся вблизи могучего и опасного хищника. С этими мыслями и чувствами приступает он к созданию своей знаменитой "хроники" жизни США, серии публицистических статей под общим названием "Североамериканские сцены".
      В 1880 г. в нью-йоркской газете "Hour" ("Час") появилась восторженная статья Марти - "Впечатления об Америке". "Ни в одной стране мира, где мне довелось побывать, меня ничто по-настоящему не поражало. Здесь же я был поражен. Я приехал сюда в один из тех летних дней, когда лица людей, спешащих по своим делам, чем-то напоминают вулканы, бурлящие источники энергии... Они все время куда-то спешат, что-то покупают, что-то продают, обливаются потом, работают, чего-то добиваются. Никто из них не останавливается, чтобы спокойно постоять на углу, ни одна дверь не закрывается хоть на минуту, никто не пребывает в бездействии. И я склонился в поклоне и с уважением посмотрел на этот народ... Одним словом, я попал в страну, где все люди кажутся мне хозяевами своей судьбы". В своем же последнем письме мексиканскому другу Меркадо, датированном 18 мая 1895 г., за день до гибели, Марти дает иную оценку США: "Я жил в недрах чудовища, и знаю его нутро: в руках моих праща Давида"13.
      На свои "североамериканские сцены" Марти выводит политиков, банкиров, боксеров, священников, бандитов; дает портреты поэтов, героев Гражданской войны в США (1861 - 1865 гг.); пишет о скандалах со взятками и театральном сезоне; рассказывает о тайных пружинах иностранной политики дяди Сэма, праздновании столетия американской Конституции. Его по праву следует считать первым историографом трагических событий в Чикаго (такую их характеристику он вынесет в заголовок своей статьи) в мае 1886 г., одной из самых ярких страниц в американском рабочем движении XIX в., когда были приговорены к смертной казни семеро лидеров чикагских рабочих, вина которых не была доказана судом. Это в память о них II Интернационал объявил Первое мая международным пролетарским праздником - Днем солидарности.
      Наиболее верную оценку американской хронике Марти дал Маринельо: "По общему мнению, - пишет он, - не существует более точного и полного изображения Соединенных Штатов 1880 - 1895 годов, чем то, которое было дано в многочисленных статьях и исследованиях Хосе Марти, посвященных американской жизни. Его хроника, касающаяся всех аспектов американской действительности, представляет собой лучшую характеристику этого важного этапа в истории Соединенных Штатов. В своих работах, посвященных Соединенным Штатам, Хосе Марти восхищается способностями американского народа и в то же время разоблачает все махинации хищников американского капитализма, который тогда уже управлял всеми действиями вашингтонского правительства"14.
      Но публицистика с ее "североамериканскими сценами", конечно, по-прежнему главенствует в журналистской и общественной деятельности Марти, именно благодаря ей растет его авторитет не только в журналистских, но и в политических кругах Латинской Америки. В конце 80-х годов его назначают своим консулом Уругвай, Аргентина и Парагвай, он становится представителем аргентинской ассоциации "Ла Пренса" в США и Канаде, его избирают членом-корреспондентом Академии наук и изящных искусств Сан-Сальвадора. В это же время им заинтересовался влиятельный нью-йоркский журнал "El economista americano" ("Американский экономист") и пригласил к сотрудничеству. Марти много ездит по Соединенным Штатам, часто бывает в центральноамериканских странах, на Гаити навещает М. Гомеса, в Коста-Рике - А. Масео, а также кубинскую диаспору в Панаме, Гондурасе, Мексике - во всех местах, где она проживает. Ему хочется, по его собственному признанию, "оседлать молнию, чтобы повсюду поспеть".
      У Марти вызывала опасения склонность некоторых лидеров Десятилетней войны к авантюрным действиям "во имя свободы" Кубы. Так из письма Марти от 20 июля 1882 г., адресованного М. Гомесу, видно, что он, выражая согласие с мнением генерала о готовности кубинского народа "снова понять невозможность политики примирения и необходимость насильственной революции", настаивает на недопустимости форсирования начала военных действий и пишет: "надо направлять ее в нужное русло, организовать ее; нельзя вовлекать страну вопреки ее желанию в преждевременную войну, однако необходимо все подготовить к тому моменту, когда страна почувствует, что она уже набралась сил для ведения войны". Марти в письме дает резко отрицательную характеристику "довольно значительной группе чрезмерно осторожных и достаточно высокомерных лиц, ненавидящих испанское господство, но в то же время трусливых настолько, чтобы рисковать личным благополучием, выступая с оружием в руках. Эти люди, поддерживаемые теми, кто хотел бы воспользоваться благами свободы, не оплатив их кровью, - горячие сторонники аннексии Кубы Соединенными Штатами"15.
      9 августа 1884 г. к Марти в Нью-Йорк прибыли М. Гомес и А. Масео для обсуждения вопроса о начале новой войны за независимость. Замысел двух героев, покрывших себя славой как руководители первой антиколониальной войны, а на момент встречи, символизировавших, по мнению Ретамара, растущий радикализм, для Марти был неприемлем. Их позиция насторожила Марти. Как пишет Ретамар, "он понимает, что Гомес, объяснявший поражение в Десятилетней войне тем, что страной управляли нерешительные гражданские власти, ратует за военное правительство. Марти решает отказаться от своих планов, боясь, что это может привести к установлению в стране одного из вариантов военной диктатуры, подобно тем, которые он видел в других странах Латинской Америки"16.
      Однако нежелание Марти поддержать на том этапе Гомеса и Масео не означало ни принципиального отказа Марти от необходимости продолжения революционной войны за независимость, ни тем более его полного разрыва со своими прославленными "оппонентами". Для Марти, как политика и теоретика национально-освободительной революции, изгнание Испании с Кубы не было самоцелью. Он - сторонник глубоких социальных преобразований, которые, по его мнению можно осуществить лишь при участии широких народных масс и установлении в стране демократического строя. В склонности Гомеса и Масео к военной диктатуре Марти видел опасность для судеб политического строя на Кубе. В письме от 20 октября 1884 г., где он со словами "генерал и друг" обращается к Гомесу, он пишет: "Я не окажу ни малейшего содействия делу, начатому с целью установить на моей родине режим деспотической диктатуры личности, еще более позорной и пагубной для моей страны, чем политическое бесправие, от которого она страдает сейчас". Марти уточняет свои позиции: "Я стою за войну, начатую во исполнение воли страны, в согласии с теми, кому дороги ее интересы, в братском союзе со всеми основными силами народа. О такой войне я писал вам три года тому назад и получил от вас воодушевивший меня ответ. Поэтому я и пришел к вам, полагая, что именно такую войну вы намерены возглавить. Такой войне я отдам всю душу, ибо она спасет мой народ. Но из разговора с вами я понял, что имеется в виду совсем иное: авантюра, умело начатая в благоприятный момент, когда личные цели вождей могут быть отождествлены с великими идеями, прикрывающими эти цели; кампания, задуманная в личных интересах, где патриотизму, основной движущей силе, будет оказано лишь самое необходимое и порой весьма скудное уважение, подсказанное хитрым расчетом, желанием привлечь на свою сторону людей, которые могут быть полезны в том или ином отношении; карьера полководца, хотя бы он и одерживал победы, хотя бы он и был славным, великим и даже честным человеком; военные действия, где с самого начала, с первых подготовительных работ, не будет видно признаков, показывающих, что они задуманы как благородное служение народу, что это не попытка деспота силой оружия захватить власть, а общенародное, искреннее, открыто провозглашенное движение, преследующее единственную цель - обеспечить стране, заранее благодарной своим защитникам, демократические свободы. Какими бы силами я ни располагал - все равно я никогда не окажу поддержки авантюре, войне, начатой из низменных побуждений и чреватой опасными последствиями"17.
      Свое понимание идеала политического строя он впервые изложил в упомянутой выше книге о Гватемале, опыт которой он изучил в период своего пребывания в этой стране. Он сторонник демократической республики, процветание которой может быть обеспечено, по его мнению, только земледельцем, который сохранил свою связь с природой и олицетворяет нравственный идеал общества. Крестьянин для него "цвет нации", "самая здоровая и жизнедеятельная ее часть". Защитой его интересов должна определяться и степень эффективности правления политиков. Марти с одобрением воспринял "земельные реформы", которые проводились в Гватемале, считал высоконравственными меры правящих в стране либералов по конфискации пустующих земель латифундистов и передаче их крестьянам. Он видел возможность использования этого опыта на Кубе18. Эти идеи в книге Марти изложены не в виде трактата, а зафиксированы как наиболее значимые для автора "путевые заметки", но он примет их во внимание при составлении "Основ Кубинской революционной партии" (1891) как программного документа.
      16 декабря 1887 г. в письме генералам - М. Гомесу и Р. Родригесу - Марти делится своими мыслями о тактике идейной борьбы в защиту планов и условий начала войны за независимость, излагает "основы", на которых, как он считает, "должны зиждиться наши слова и дела". Среди пяти приводимых им основных принципов, следует выделить два наиболее актуальных на тот момент требования о необходимости: во-первых, "объединить на основе демократии и равенства всю эмиграцию"; во-вторых, "не допустить того, чтобы пропаганда идеи аннексионистов ослабила бы силы сторонников революции". Ретамар отмечает: "Вплоть до 1887 года Марти практически не участвует в подготовке войны за независимость, а без него дело не двигается". Но начиная с его выступления перед соотечественниками по случаю 19-й годовщины начала Десятилетней войны (10 октября 1887 г.) он вплотную приступает к подготовке нового этапа незавершенной революции. Этой речью Марти заложил традицию ежегодно отмечать день 10 октября как день памяти первой революционной войны, потенциал которой надлежало поставить на службу грядущим битвам за независимость и суверенитет, чтобы, как отметил оратор, "увидеть Кубу Республикой". Слова: "Пусть бодрствует родина наша без насильников над ее судьбой! Пусть восторжествует свобода, которой она достойна!" были восприняты как призыв к борьбе19.
      1889 год для Марти был годом его особой активности как публициста. Дело в том, что в связи с празднованием сотой годовщины американской конституции 1789 г. во внешней политике США возобладали экспансионистские амбиции. В прессе США неоднократно публиковались статьи с призывом аннексировать Кубу, причем в "обоснование" права США овладеть островом приводились оскорбительные характеристики кубинского народа как народа "ленивого", "не способного выполнять в большой и свободной стране свой гражданский долг"; клеветники утверждали, что "отсутствие мужества и самоуважения у кубинцев видны по той покорности, с какой они в течение долгого времени подчинялись гнету испанцев", что "их попытки к восстанию были настолько слабы, что больше походили на фарс".
      Марти дал резкую отповедь клеветникам в письме "В защиту Кубы". Напомнив, что "сейчас не время обсуждать вопрос об аннексии Кубы", Марти писал: "Ни один честный кубинец не унизится до того, чтобы согласиться вступить в семью народа, который, соблазняясь природными богатствами нашего острова, считает самих кубинцев - его хозяев - людьми неполноценными, отрицает их способности, оскорбляет их человеческое достоинство и презирает их национальный характер. Быть может, среди кубинцев попадутся и такие люди, которые по различным мотивам - будь то страстное преклонение перед прогрессом и свободой или надежда на более благоприятные политические условия для развития страны, а главное, в силу пагубного незнания истории и сущности аннексии, - пожелали бы видеть Кубу присоединенной к США. Но все кубинцы, участвовавшие в войне и многому научившиеся в изгнании, все те, кто силой своих рук и разума создал в самом сердце враждебно настроенной к ним страны очаг добродетели, люди науки и коммерсанты, промышленники и инженеры, учителя и адвокаты, юристы, артисты, журналисты и поэты - люди, обладающие и умом и предприимчивостью; везде, где они имели возможность применить свои способности, они встретили справедливое отношение к себе и пользуются заслуженным почетом и признанием. Труженики-кубинцы, своими руками создавшие город там, где у Соединенных Штатов было лишь несколько хижин на безлюдном скалистом острове, не желают присоединения Кубы к Соединенным Штатам". В заключение Марти писал: "Борьба еще не кончилась. Кубинцы-изгнанники не смирились. Новое поколение достойно своих отцов. Тысячи наших товарищей погибли после войны в тюремных застенках, но только смерть может заставить кубинцев прекратить войну за независимость. И хотя очень горько говорить об этом, но я должен сознаться: наша борьба возобновилась бы и была бы намного успешнее, если бы не существовало аннексионистских иллюзий среди некоторых кубинцев, воображающих, что свободы можно добиться дешевой ценой..."20.
      Вариант этого письма - теперь уже в виде статьи - был опубликован тогда же на английском языке в одной из газет. Характерно, что мысли Марти в защиту своих соотечественников, проживающих в США, в этой статье стали более наступательными, более резкой стала оценка всей внешней политики Белого дома. "Эти кубинцы, - говорится в статье, - не нуждаются в аннексии. Они восхищаются этой страной, самой величественной из тех, что были созданы свободой. Но они же не доверяют здесь темным силам, которые словно черви проникли в плоть и кровь этой необыкновенной республики и уже начали свою разрушительную работу. Эти темные силы объявили героев этой страны своими героями; они считают, что высшей доблестью истории человечества явится окончательная победа Североамериканского союза над всем миром.. Однако кто может поверить, что чрезмерный индивидуализм, преклонение перед богатством, бесконечное упоение ужасными победами могут превратить Соединенные Штаты в страну подлинной свободы, где свобода мнения не будет подчинена неограниченному стремлению к власти, где прогресс и успехи не будут противны понятиям доброты и справедливости?" Вопрос об "аннексии Кубы" он интерпретирует как составную часть идеологии панамериканизма, на реализацию которой нацелен Вашингтон21.
      С особой наглядностью эти черты публицистики Марти проявились в ходе созванного осенью 1889 г. Вашингтонского межамериканского конгресса, работу которого он освещал на страницах аргентинской газеты "La Nacion" и как советник аргентинской делегации, и как журналист, представлявший интересы региона в целом. Этот межамериканский конгресс, на который съехались по приглашению США представители всех стран Латинской Америки, кроме Сан-Доминго, был воспринят Марти с самого начала с тревогой за будущее как Кубы, так и всего латиноамериканского региона. Сам факт его созыва под эгидой США, с точки зрения Марти, чреват был опасностью включения вопроса об аннексии Кубы в повестку дня конгресса. Цель Вашингтона - создать прецедент, получив тем самым в той или иной форме согласие латиноамериканских стран на аннексию Кубы. Действия Марти на конгрессе с первых же шагов были направлены на то, чтобы не допустить реализации скрытых замыслов США. Именно тогда, в дни работы конгресса Марти сформулировал тезис о "Нашей Америке", в защите интересов которой Кубе самой историей отведена, как он считал, особая миссия: противостоять экспансионизму Соединенных Штатов, стать как бы северным "щитом" Южной Америки22.
      Итогам работы конгресса Марта посвятил статью "Вашингтонский межамериканский конгресс. Его история, основы и тенденции", опубликованную в двух номерах (19 и 20 декабря 1889 г.) в буэнос-айресской газете "La Nacion". В статье Марти пишет о наличии на континенте двух Америк, принципиально не совместимых ни по исторической судьбе, ни по историческим задачам и интересам, ни по природе и характеру населяющих их народов; о нацеленности Соединенных Штатов на экспансию в Южную Америку с момента их возникновения на этом континенте как государства. Едва успели тринадцать северных штатов объединиться, преодолев все трудности, стоявшие на их пути, как они поспешили воспрепятствовать возникновению союза южноамериканских народов, который мог быть и еще может быть создан, - союза, необходимого по своим целям и духу, но возможного только при условии независимости Антильских островов, самой природой поставленных на страже государств Центральной и Южной Америки; о стремлении Северной Америки к реализации идеи континентального господства, корыстным целям которой посвящен Вашингтонский конгресс; о недопустимости вступления представленных на Вашингтонском конгрессе государств Латинской Америки в союз с агрессивным государством; о необходимости дать отпор северному соседу уже на Вашингтонском конгрессе, чтобы не положить "начало эре господства Соединенных Штатов над народами Америки".
      Марти категоричен в оценке самого факта созыва Вашингтонского конгресса. Он считает, что цель США заключить договор со странами Южной Америки состоит в том, чтобы вытеснить оттуда Западную Европу, торговля с которой приносит этим странам определенные выгоды, и тем самым усилить свои собственные позиции в этом регионе. Вывод Марти: "И теперь, трезво рассмотрев предпосылки и причины приглашения наших стран на конгресс, нужно сказать правду - для испанской Америки пробил час вторично провозгласить свою независимость". Он убежден: "Только единодушный и мужественный отпор, который еще не поздно организовать, может раз и навсегда освободить испанские народы Америки"23.
      Чего же конкретно добивались Соединенные Штаты на конгрессе? США настаивали на учреждении так называемого межамериканского арбитража. Это предложение США не получило поддержки и при голосовании было провалено. Марти по этому поводу особо подчеркнул: "Союз прозорливых и достойных народов Испаноамерики без гнева, без какого-либо неблагоразумия разгромил североамериканский план принудительного континентального арбитража над республиками Америки через учрежденный в Вашингтоне постоянный трибунал, решения которого не подлежали бы апелляции". Не приняли латиноамериканские республики и предложения США о создании таможенного союза. Это предложение было подвергнуто резкой критике со стороны Марти. "Принятие предложения Соединенных Штатов, - писал он, - означало бы, если при этом не оговорить определенные условия для наших стран, выбросить в море основную часть наших доходов от таможенных пошлин в наших республиках, в то время как Соединенные Штаты будут продолжать их взимать..."24.
      В 1891 г. реализацию планов экономической экспансии США в Южную Америку Вашингтон связал с созывом межамериканской валютной конференции. Она работала с 7 января по 3 апреля 1891 года. На повестку дня был поставлен вопрос о введении биметаллизма в регионе, на деле же ее целью было вывести из конкурентной борьбы в торговле с южноамериканскими странами европейские государства и прежде всего Англию. Марти на этой конференции официально представлял Уругвай. 30 марта 1891 г. он выступил с докладом, в котором подверг критике проект США, обосновал пагубность биметаллизма для стран региона, не имевших своего серебра25. В итоге США не удалось реализовать свои замыслы. Участие Марти в межамериканских конференциях способствовало росту его политического авторитета и его популярности как борца с аннексионистскими планами США. Для самого же Марти опыт его работы на этих конференциях стал важной вехой в его публицистической деятельности.
      В это время Марти испытывает тревогу не только за судьбу Кубы и других американских республик. Наступили трудные времена и в его личной жизни. В 1890 г. произошел полный разрыв с женой, он теряет не только сына, которому исполнилось двенадцать лет, но и возможность общения с ним.
      По мере приближения нового этапа революционно-освободительной войны Марти со все большей настойчивостью стремится раскрыть пагубность надежд на завоевание независимости Кубы под лозунгом аннексионизма, всю вредность внушенного части кубинцев мнения о необходимости "опеки" со стороны США по той причине, что находясь в колониальной зависимости от Испании, Куба якобы не имела возможности пройти школу самоуправления и обрести соответствующий опыт. Противников независимости Кубы поддерживают испанские политики, все более склоняющиеся к сепаратным переговорам с Соединенными Штатами с целью сдачи им острова. Марти отдает себе отчет в том, что ситуация становится все более угрожающей. 2 июля 1892 г. в газете "Patria" появляется его статья "Лекарство от аннексии". От имени Кубинской революционной партии Марти обращается к соотечественникам: "После того как мы с оружием в руках поднимемся на борьбу и победим - даже если это будет стоить жизни большинству представителей нашего поколения - мы посмотрим, не поколеблет ли сама наша победа, которая явится свидетельством нашей силы как нации, убеждения некоторых кубинцев в необходимости аннексии. Ведь это убеждение, которого придерживаются даже многие честные люди, зиждется прежде всего на внушенных нам Соединенными Штатами чувстве собственной неполноценности и неверии в то, что Куба может сама добиться национального возрождения. ...Вот почему единственная возможность разубедить тех, кто не верит в наши способности к самоуправлению, состоит в том, чтобы организоваться и победить"26.
      В своей концепции завоевания его родиной национальной независимости Марти исходит из убеждения, что аннексия является олицетворением худших форм идеологии экспансионизма. Анализируя внешнюю политику США, Марти делает один важный для судеб его родины практический вывод о необходимости реализации идеи национально-освободительной революции с учетом экспансионистских и имперских притязаний Белого дома на континентальное господство в Западном полушарии. Марти обосновывает задачу освобождения страны от Испании как задачу завоевания "двойной" независимости: от химерической власти одряхлевшей метрополии и от потенциальной власти созревшего под боком Кубы нового хищника - Соединенных Штатов, склонявших Испанию на тайный сговор в ущерб интересам кубинского народа, охваченного идеей освобождения посредством революционной войны.
      К этому времени Марти уже вплотную приступил к подготовке национально- освободительной войны. Решение этой задачи было возложено на созданную им в 1892 г. Кубинскую Революционную партию (КРП) и ее орган, газету "Patria", первый номер которой увидел свет 14 марта 1892 года. Одной из ведущих тем на ее страницах становится тема борьбы с аннексионистскими настроениями на Кубе и империалистическими амбициями США. Он собирает силы, ищет потенциальных соратников из числа кубинцев, пользующихся на родине авторитетом. Его внимание привлекает революционно настроенный либерал, участник Десятилетней войны, полковник Освободительной армии М. Сангили. Он встречается с ним в Нью-Йорке в начале 1892 года. К сожалению, подробности этой встречи не известны, хотя некоторые косвенные свидетельства дают основания считать, что в ходе их беседы были затронуты наиболее актуальные проблемы предстоящей войны за независимость. Как личность Сангили, не согласный на провозглашение автономии Кубы и остающийся убежденным сторонником полной независимости своей страны, не мог не привлечь внимания Марти. К тому же Марти знал, что это младший брат генерала Освободительной армии X. Сангили, воинскому подвигу которого в свое время он посвятил восторженный очерк. Известно ему было также и то, что младший Сангили в звании полковника пользуется огромным авторитетом среди ветеранов войны и высшего командования Освободительной армии. Для Марти немаловажным было и то, что Сангили - кубинец, которому с большим основанием, чем гаитянцу М. Гомесу, лично он мог бы доверить главное командование Освободительной армией в предстоящей войне. Значение этого обстоятельства для Марти было тем более важным, что он все более убеждается в том, что Гомес и Масео, действующие сообща, не отказались от своих планов установления на Кубе военной диктатуры. Сангили, похоже, не принял ни одного из предложений Марти (Масео - друг обоих Сангили), отказался от вступления в КРП, но согласился создать печатный орган в целях последовательной пропаганды идеи независимости Кубы.
      Этой идее была посвящена и последняя публицистическая работа Марти, программный документ - "Манифест Монтекристи", под которым стоят две подписи: самого Марти и М. Гомеса как главнокомандующего Освободительной армии. Накануне подписания этого документа между Гомесом и Марти длительное время велась интенсивная переписка и тщательный обмен мнениями по широкому кругу вопросов, касающихся предстоящей войны. В манифесте говорилось: "Началась война, справедливая с самого своего возникновения. Опираясь на богатый опыт и питая полную уверенность в конечной победе, Куба возобновила свои благородные усилия, напоминающие нам о неувядаемой славе ее героев. Война эта не может рассматриваться лишь как великодушный порыв энтузиастов, стремящихся освободить народ, который под властью развращенного, промотавшегося и неспособного хозяина растрачивает свои духовные силы в угнетенной родной стране или в рядах разбросанной по всему свету эмиграции. Не является война и попыткой, отвоевав Кубу у Испании, передать ее другому хозяину; она не имела бы права рассчитывать на поддержку кубинцев, если бы вместе с ней не рождалась надежда создать еще одну независимую страну, родину свободного разума, справедливых обычаев и мирного труда"27.
      Главное для Марти - поднять на борьбу широкие слои народных масс: это должна быть революция, а не некая совокупность военных сражений с Испанией. В начале января 1895 г. Марти организует экспедицию из трех кораблей с оружием, на покупку которого истрачена большая часть денег, которые были собраны им и его соратниками, подвергавшими себя лишениям на протяжении трех лет во имя освобождения родины. Это - акция, известная как "План Фернандина". Но Марти постигла неудача: корабли были арестованы. Но его друг, американский адвокат, вызволил этот бесценный груз, и он в конце концов был доставлен на Кубу. Решив возникшую проблему, 30 января Марти покидает Нью-Йорк, чтобы встретившись с находящимся в Монтекристи Гомесом, отправиться на Кубу, где разгоралась национально-освободительная революция.
      24 февраля 1895 г. восстала провинция Ориенте. Во главе повстанческих отрядов встали: на юго-востоке испытанный патриот, ветеран Десятилетней войны генерал-майор Г. Монкада, на северо-западе - другой ветеран, генерал Б. Масо. 10 апреля Марти и Гомес из порта Кап-Аитьен (Гаити), куда они прибыли незадолго до этого, берут курс на Кубу в сопровождении еще четырех ветеранов (М. дель Росарио, А. Герры, Ф. Борреро, С. Саласа). На рассвете 11 апреля после рискованного путешествия, когда их суденышко едва не затонуло, они высадились на южном побережье Ориенте. Марти целует землю. Начинается последний этап его деятельности.
      С первых дней пребывания на Кубе Марти овладели тревога и недобрые предчувствия. В основе тревоги - беспокойство за политическое будущее Кубы и предчувствие роковых разногласий в понимании путей дальнейшего развития революции, плодами которой, как он считает, могут воспользоваться враждебные ей силы. Это видно уже из того, что с большей, чем раньше, силой сразу же встает вопрос о власти. Популярность Марти среди широких масс высока несмотря на то, что на революционное поприще по заслугам выдвинулись ветераны Десятилетней войны, участником которой Марти не являлся, хотя уже 15 апреля ему от имени Освободительной армии Гомес в силу своих полномочий Главнокомандующего присвоил звание генерал-майора. Среди покрывших себя славой опытных ветеранов первой освободительной войны он самый молодой в этом звании. Ему, конечно же, больше по душе его должность Делегата Кубинской Революционной партии, политического лидера, но он с благодарностью принимает этот знак отличия, как бы уравнивающий его голос в решении возникающих проблем с голосами соратников-ветеранов.
      То, что при встрече с ним рядовые повстанцы обращаются к нему не иначе, как со словом Президент, Марти воспринимает лишь как добрый знак, свидетельствующий о появлении - возможно и под влиянием "Манифеста Монтекристи" - демократического сознания в обществе, а отнюдь не как констатацию своего "государственного" статуса; он счастлив служить родине и как рядовой. Но такие встречи раздражают его генеральское окружение. В дневнике Марти приведен диалог Гомеса и рядового Белых Гомес: "Что вы там задумали с президентом? Пока я жив, Марти президентом не бывать". Бельо: "Это уже решит воля народа"; "Мы пошли за революцией, чтобы стать людьми, а не ради того, чтобы наше человеческое достоинство унижали"28.
      У Масео (его поддерживает Гомес), как отмечает Марти "свой взгляд на будущий образ нашего правления: генеральская хунта, осуществляющая власть через своих представителей, и генеральный секретариат, то есть родина и все ее гражданские учреждения, призванные формировать и воодушевлять армию, это - секретариат при армии". Масео зол на Марти ("Я люблю Вас теперь меньше, чем любил раньше", - признается он) за то, что в экспедиции, с которой Масео вернулся на Кубу, руководителем Марти назначил Ф. Кромбета, а не его, Масео, в подчинении которого в Десятилетнюю войну воевал генерал Кромбет. Горячий и самолюбивый Масео "проглотил" нанесенную ему обиду, но не забыл, как оказалось, о возмездии29.
      Сколь острые формы принял конфликт между Масео и Марти, могли бы дать представление дневниковые записи от 6 мая. Но при публикации в 1940 г. принадлежащего М. Гомесу "Полевого дневника", к которому был приложен и дневник Марти, хранившийся по не до конца выясненным причинам в личном архиве М. Гомеса, были изъяты четыре страницы (28, 29, 30, 31) записей, относящихся к 6 мая. О том, что в этих записях речь шла о совещании, которое состоялось в местечке "Мехорана" и касалось проблем стратегии и тактики борьбы, подтверждают другие источники. Так, в дневнике М. Гомеса за 6 мая говорится: "Едем молча, подавленные поведением генерала Антонио Масео, натолкнулись на передовой дозор его отряда, дозорные вынудили нас свернуть в лагерь. Генерал Масео извинялся за свое поведение как только мог. Мы не подавали виду, что замечаем его старания, как раньше стремились не замечать его грубости. Горькое разочарование, испытанное нами накануне, было снято ликованием и уважением, с которыми войска встретили и приветствовали нас"30. Однако, ликование и приветствие "войск" еще не означало, что таких же чувств придерживается лично их командующий, Масео.
      Есть свидетельства о том, что обсуждался и вопрос о "президентстве" и конкретно о кандидатуре на этот пост Б. Масо. Ее предложил Масео. Возражений против кандидатуры генерала Масо не было (он спустя два месяца станет президентом). Что же касается Марти, то, по мнению Масео, он должен вернуться в США и в его обязанности должны входить организация снабжения, пропаганда и налаживание связей с Вашингтоном с целью обеспечения признания Кубинской Республики. Ни одно из предложений Масео, естественно, не было приемлемым для Марти. Даже на этом совещании, где правил бал Масео, Марти был признан идейным вождем революции, Масео пришлось признать "Манифест Монтекристи" как программный документ.
      Свой категорический отказ "покинуть" Кубу для исполнения задач, которые на него возлагал Масео, Марти мотивировал тем, что не может уехать, не побывав в бою и не получив боевого крещения. Он все более отчетливо начинает осознавать тот факт, что его фигура в военно-политических кругах становится объектом нападок со стороны противников революции. В дневнике за 9 мая появляется запись беседы с одним из местных лидеров повстанческого отряда: "Он рассказывает мне о том, как Гальвес (один из сторонников автономии Кубы. - Б. Ч.) старается в Гаване приуменьшить значение революции, о бешеной ненависти, с какой Гальвес отзывается обо мне и о Хуане Гульберто (революционер, талантливый публицист, член КРП, соратник Марти. - Б. Ч. ): "Вас, вас - вот кого они боятся"; "они глотки сорвали в криках, что вы не посмеете высадиться, а вы им все карты смешали". Здесь, как и повсюду, меня поражает любовь, которую нам выказывает народ, и единодушное убеждение, что революционный энтузиазм этого первого года революции ничем, даже нерешительностью, не будет ослаблен, что мы не допустим охлаждения или разочарования. Идеи, посеянные мною, принесли плоды, это - дух самой Кубы; проникнутое им, ведомое им, наше дело восторжествует в короткий срок; победа будет более полной, а мир более надежным". 14 мая в дневнике Марти новая запись: "меня осаждают горькие мысли, на душе тоска и тревога. Если я сложу с себя полномочия принесет ли это пользу родине и в какой мере? И тем не менее я должен сложить их, это возвратит мне в нужное время возможность свободно подавать советы, моральную силу противодействовать опасности, которую я предвидел уже много лет и которая может одержать верх, ибо при нынешнем своем одиночестве, я хотя и свободен внешне, но одинок и не в силах совладать с дезорганизацией и изолированностью; тогда революция, благодаря своему единодушию, естественно обретет формы, которые гарантируют и ускорят победу"31.
      Но от этих забот его убережет судьба. 19 мая в устье Дос-Риос, попав в засаду, Марти примет первый в своей жизни бой, оказавшийся и последним. Смертельно раненный, он будет захвачен врагом, который не пожелает вернуть его останки. Позже они были преданы земле на кладбище "Сайта-Ифихения" в Сантьяго-де-Куба. О том, что Марти отправился на поле сражения, Гомес, запретивший ему покидать лагерь, узнал из его короткой записки, адресованной главнокомандующему.
      Кубинский народ одержал победу в национально-освободительной войне с Испанией. Освободительная армия покрыла себя неувядаемой славой. Но сбылось предвидение Марти: спровоцированная северным соседом испано-американская война 1898 г. за империалистический передел испанских колоний позволила Соединенным Штатам осуществить аннексию Кубы, борьбе с которой он посвятил самые яркие страницы своей публицистики и весь свой авторитет политического деятеля и мыслителя.
      Примечания
      1. Куба, 1967, N 1, с. 16.
      2. МАРТИ X. Избранное. М. 1956, с. 125, 50, 36.
      3. Цит. по: СТОЛБОВ В. Пути и жизни. (О творчестве популярных латиноамериканских писателей). М. 1985, с. 17.
      4. Там же, с. 18, 19.
      5. ФЕРНАНДЕС РЕТАМАР Р. Марти в своем (третьем) мире. - Куба, 1967, N 4, с. 4.
      6. MARTI J. El presidio politico en Cuba. - MARTI J. О. с. Т. 1, p. 62; ФЕРНАНДЕС РЕТАМАР P. ук. соч., с. 4.
      7. MARTI J. La Republica Espanola ante la Revolucion Cubana. - MARTI J. 0. с. Т. 1, p. 89 - 98.
      8. МАРТИ Х. ук. соч., с. 232, 235.
      9. Цит. по: СТОЛБОВ В. ук. соч., с. 34.
      10. МАРТИ X. Избранное, с. 39.
      11. Цит. по: СТОЛБОВ В. ук. соч., с. 69 - 70.
      12. МАРИНЕЛЬО X. Хосе Марти - латиноамериканский писатель. М. 1964, с. 243.
      13. Цит. по: РОИГ ДЕ ЛЕУЧСЕНРИНГ Э. Хосе Марти - антиимпериалист. М. 1962, с. 32; МАРТИ X. Избранное, с. 280.
      14. Правда, 28.1.1953.
      15. MARTI J. Al central Maximo Gomez. 20 de Julio de 1882. - MARTI J. О. с. Т. 1, p. 169.
      16. ФЕРНАНДЕС РЕТАМАР P. ук. соч., с. 4 - 5.
      17. МАРТИ X. Избранное, с. 237, 239 - 240.
      18. MARTI J. Guatemala. - MARTI J. О. с. Т. 7, р. 115 - 158.
      19. MARTI J. Al general Maximo Gomez. 16 de diciembre de 1887. - MARTI J. O.C. T. 1, p. 218 - 219; ejusd. Discurso en conmemoracion de 10 de Octubre de 1868, en Masonic Temple, Nueva York. 10 de Octubre de 1887. - MARTI J. O. c. T. 4, p. 215 - 216; ФЕРНАНДЕС PETAMAP P. ук. соч., с. 5.
      20. МАРТИ X. Избранное, с. 242 - 244, 248.
      21. Цит. по: РОИГ ДЕ ЛЕУЧСЕНРИНГ Э. ук. соч., с. 43 - 44.
      22. MARTI J. A Gonzalo de Quesada. - MARTI J. О. с. Т. 1, p. 249 - 251.
      23. МАРТИ Х. Избранное, с. 135 - 162.
      24. MARTI J. Congreso internacional de Washington. Su historia у sus tendencias. II. - MARTI J. O. c. T. 6, p. 55 - 56; РОИГ ДЕ ЛЕУЧСЕНРИНГ Э. ук. соч., с. 75 - 76.
      25. MARTI J. Nuestra America. Comision monetaria internacional americana. Informe. - MARTI J. O. c. T. 6, p. 149 - 154, 160.
      26. MARTI J. El remedio anexionista. - MARTI J. 0. c. T. 2, p. 47 - 48.
      27. МАРТИ X. Правда о Соединенных Штатах. - "Patria", 23.III.1894.
      28. МАРТИ X. От Кап-Аитьена до Дос-Риос. Последний дневник. - Латинская Америка. Литературный альманах. Вып. 1. М. 1983, с. 526.
      29. Там же, с. 513.
      30. Там же, с. 536.
      31. Там же, с. 523, 529.
    • Хосе Марти
      Автор: Saygo
      Чернявский Б. Б. Хосе Марти // Вопросы истории. - 2003. - № 8. - С. 68-85.
    • Казаков В. П. Иполито Иригойен: президент-реформатор Аргентины (20-е годы XX века)
      Автор: Saygo
      Казаков В. П. Иполито Иригойен: президент-реформатор Аргентины (20-е годы XX века) // Новая и новейшая история. - 2009. - № 2. - С. 164 - 176.
      Иполито Иригойен - выдающийся государственный деятель Аргентины XX в. Как лидер радикальной партии - Гражданского радикального союза (ГРС) - он сыграл главную роль в демократизации политической жизни страны. Период его правления, Иригойен дважды занимал пост президента (1916 - 1922, 1928 - 1930), ознаменовался попытками перестройки модели экономического развития, проведения реформ, открывавших путь к самостоятельному капиталистическому развитию Аргентины. Будучи президентом, он боролся за обновление аргентинского общества на принципах социальной справедливости. Широко известным стало его заявление в послании конгрессу: "Демократия состоит не только в гарантии политической свободы, одновременно она содержит возможность для всех достигнуть хотя бы минимума счастья"1.
      В аргентинской истории первой половины XX в. не было политического деятеля столь любимого и в то же время столь ненавидимого, как Иригойен. О нем не было половинчатых мнений. Его принимали или отвергали целиком. Противники называли Иригойена "идолом толпы". Для них он был демагогом, невежественным, мстительным, смешным до нелепости и не способным на малейшее доброе чувство. Своим сторонникам лидер радикалов представлялся воплощением лучших человеческих качеств: великодушным, скромным, благородным, искренним и милосердным до святости.
      Оценки современников нашли отражение в исторической литературе. Историки-радикалы называют Иригойена "святым мирянином" из-за монашеской строгости его жизни, целиком посвященной обновлению аргентинского общества2. В трудах западных историков он предстает как популистский лидер, чья оппозиция олигархическому режиму объясняется личными мотивами и который использовал ГРС для прихода к власти3.






      Иполито Иригойен родился 12 июля 1852 г. в предместье Буэнос-Айреса Бальванера. Он был третьим ребенком в семье иммигранта, французского баска Мартина Иригойена и креолки Марселины Алем. Дед Иполито по материнской линии Антонио Алем являлся активным сторонником диктатора Х. М. Росаса. Едва Иригойен появился на свет, как в семье произошла трагедия, связанная с политической борьбой в стране. После свержения Росаса Алема вместе с другими сторонниками диктатора судили и расстреляли на центральной площади Буэнос-Айреса, его труп несколько часов провисел на виселице. Впоследствии была установлена невиновность деда Иригойена (его обвинили в причастности к смерти нескольких унитариев). Но для политических противников Иригойен остался внуком "повешенного", так же, как его дядя Леандро Алем - будущий основатель аргентинского радикализма - сыном.
      Трагическая смерть деда наложила печать на детство Иригойена. Он рос грустным и замкнутым ребенком. У него не было друзей. Первые годы он провел со своими братьями и сестрами: Роке и Мартином, Амалией и Марселиной. В 1861 г. Иполито отдали в колехио, где учились дети небогатых басков. Первое время он отставал в учебе, но вскоре вышел в первую десятку. Сын унаследовал от отца упорство и настойчивость, стойкость в преодолении трудностей. Через год его перевели в колехио "Америка дель Суд". К этому времени Мартин Иригойен нажил небольшое состояние на торговле скотом, что позволило ему дать всем пятерым детям образование.
      На формирование мальчика большое влияние оказывал Л. Алем. Будучи на десять лет старше своего племянника, он выступал в роли старшего брата, заступника и покровителя. Алем же был одним из его учителей. В колехио "Америка дель Суд" он преподавал философию. От него Иригойен впервые услышал о философии И. Канта, познакомился с его этикой. В то время Кант был мало известен в Аргентине. Его произведения стали новинкой в Буэнос-Айресе. Алем читал некоторые работы немецкого философа в переводе на французский и испанский.
      Старший Иригойен хотел, чтобы сын выучил французский, но очень скоро выяснилось, что у Иполито нет склонности к иностранным языкам. В свободное от учебы время Иригойен помогал отцу, с детства познав каждодневный труд. Это воспитало в нем дисциплинированность, организованность и методичность в работе. Он рано начал самостоятельную жизнь. Его тяготила зависимость от отца, с которым он не ладил. Поэтому, еще не закончив колехио, Иригойен начал работать. Алем помог ему устроиться в адвокатскую контору переписывать бумаги.
      По окончании колехио, в неполные 18 лет Иригойен вслед за Алемом занялся политической деятельностью. Вместе с Алемом в политику пришло новое поколение (А. дель Валье, И. Иригойен), которое заявило о себе как о продолжателях дела Майской революции 1810 г.: борьбы за свободу. Новое поколение политиков ставило главной целью утверждение в стране политической демократии. Идея суверенитета народа стала центральной темой всех программных документов будущих радикалов, начиная с клубов "Равенства", "25 Мая" и республиканской партии, написанных Алемом и под которыми также стоит подпись Иригойена. Зарождение демократического движения было ответом на усиление консервативных начал в политике правящих кругов, стремившихся положить конец и той ограниченной демократии, которая существовала прежде всего в Буэнос-Айресе, после свержения диктатуры Росаса и до федерализации Буэнос-Айреса в 1880 г.
      В 1872 г., когда Алема избрали депутатом законодательного собрания провинции Буэнос-Айреса, он выхлопотал для племянника место комиссара полиции Бальванеры. Иригойену только что исполнилось 20 лет. Несмотря на свою молодость, он вскоре заставил уважать себя как подчиненных, так и преступников, которые поначалу не принимали всерьез юного комиссара. Иригойен был высоким, крепкого телосложения и выглядел старше своих лет. Но не физической силой и отвагой, которыми он, несомненно, обладал, завоевал новый комиссар авторитет в своем участке, населенном погонщиками скота и рабочими скотобоен, многие из которых были не в ладах с законом.
      Здесь впервые проявилась способность Иригойена привлекать и убеждать людей. Среди преступников он развернул настоящую проповедническую работу: беседовал с ними, заставляя их задумываться о своих поступках, обещать, что они изменят свое поведение. И многие из них уходили от него раскаявшимися, полными почтения к этому юноше, более похожего на священника, чем на полицейского.
      Впоследствии Иригойен признавал, что годы работы комиссаром были чрезвычайно полезными для него. Он научился разбираться в людях, узнал методы работы полиции, с которыми позже, уже будучи во главе ГРС, ему пришлось бороться, готовя вооруженные восстания.
      Работа в полиции оказалась полезной и еще в одном отношении. Хорошо оплачиваемая, она позволила Иригойену продолжить учебу. В 1873 г. он был зачислен на юридический факультет университета Буэнос-Айреса. Его не прельщала карьера адвоката, однако юридическое образование открывало дорогу в большую политику.
      Иригойену не было и 21 года, когда он влюбился в дочь полицейского, но не женился на ней. Однако когда у него родилась дочь Елена, он не бросил ее. Со временем он дал дочери хорошее образование. Позднее Елена стала членом семьи Иригойена и оставалась с отцом до самой его смерти. В жизни Иригойена было много женщин, но он так и не женился ни на одной из них. Политические противники усматривали в этом свидетельство его глубокой аморальности. Сторонники объясняли одиночество Иригойена тем, что он посвятил всего себя политической борьбе и у него не оставалось времени на семью.
      В 1877 г. в результате неудачных для республиканцев губернаторских выборов Иригойен лишился места комиссара полиции. Однако республиканская партия включила его в списки кандидатов на выборах в провинциальную легислатуру и в 1878 г., пока он сдавал последние экзамены на факультете, его избрали депутатом.
      Два года продолжалось депутатство Иригойена. Он не принимал активного участия в дебатах, выступив лишь однажды при обсуждении бюджета. В 1880 г. при поддержке А. дель Валье он стал депутатом национального конгресса. Его деятельность в конгрессе была столь же незначительной, как и в легислатуре. Он часто отсутствовал и редко выступал. Запомнилось его выступление против повышения зарплаты депутатам. Он был единственным, кто выступил против, обосновав свою позицию доводами общественной морали.
      Пассивность Иригойена объяснялась политическими причинами. Он быстро понял, что установившийся после федерализации Буэнос-Айреса олигархический режим свел роль представительных органов к нулю. Быть декоративной фигурой Иригойен не желал, и он ушел из политики, как незадолго до этого сделал Алем, несогласный с федерализацией Буэнос-Айреса. Прекратила свое существование и республиканская партия.
      Иригойен не мог принять установившиеся в стране порядки: повсеместную коррупцию в правящих кругах, когда в стремлении к обогащению любой ценой исчезла всякая совестливость и щепетильность. Многие его знакомые пошли по этому пути и разбогатели или увеличили свои состояния. Иригойен не собирался незаконно обогащаться. Не стал он заниматься и юридической практикой, понимая, что заработать этим большие деньги можно, лишь защищая неправые дела. Иригойен решил посвятить себя делу просвещения.
      В 1881 г. Иригойен стал преподавать историю и философию в женском педагогическом училище. Его педагогическая деятельность продолжалась 25 лет и все эти годы он жертвовал свою зарплату учителя в пользу детской больницы и приюта. Письмо Иригойена с соответствующей просьбой директриса училища без его ведома опубликовала в газетах. У многих читателей это вызвало удивление, другим такой поступок представлялся как образец поведения в эпоху всеобщей коррупции. Однако никто не последовал его примеру.
      Поведение Иригойена вытекало из его морально-этических воззрений. В эти годы завершилось становление его идейно-политических взглядов, на которые большое влияние оказал К. Ф. Ф. Краузе, сделавший моральные принципы лейтмотивом своей философии. Иригойен не читал самого Краузе и усвоил морально-политическую сторону учения немецкого философа через работы его испанских последователей: Хулиана Саенса дель Рио, Эмилио Кастельяра, Николаса Сальмерона и Франциско Пи и Моргаля. Краусизм имел широкое распространение в Испании и Латинской Америке во второй половине XIX в. Краусисты были последовательными демократами, они верили во всеобщее избирательное право как панацею от всех общественных зол. Краусизм Иригойена отличался от классического, который ратовал за отделение церкви от государства, за развод. Напротив, Иригойен стремился придать ему католический оттенок. Он выступал против развода и отделения церкви.
      В это же время изменилось социально-экономическое положение Иригойена. 1880-е годы были периодом экономического бума и депутату национального конгресса не составляло труда получить кредит в банке и купить две эстансии. Он стал специализироваться на инвернаде - покупке скота и его откорме в течение зимы с последующей прибыльной продажей. Дела пошли успешно, сказался, видимо, опыт, приобретенный в годы, когда он помогал отцу в торговле скотом. Ему нравилась сельская жизнь. Однажды он напишет: "Работа была законом моей жизни и труд на природе - способом моего существования"4. Иригойен быстро погасил долг банку, а на полученную прибыль купил еще одну эстансию. Его состояние оценивалось в несколько миллионов песо. Иригойена никогда не прельщало богатство как таковое. Оно было нужно ему для осуществления его идеалов. Впоследствии он тратил свое состояние на нужды радикальной партии в борьбе с олигархическим режимом. Так, для финансирования восстаний 1893 и 1905 гг. он продал две эстансии. Отношения в эстансиях строились на патриархальной основе, когда пеоны были не просто работниками, а частью семьи. Они получали значительно большую зарплату, чем это обычно было принято. Помимо зарплаты рабочие участвовали в прибылях в соответствии с трудовым вкладом каждого.
      Начавшийся в 1889 г. экономический и последовавший за ним политический кризис побудили Алема и Иригойена вернуться к политической деятельности. С возникновением демократического движения Иригойен присоединяется к нему, участвует в антиолигархическом восстании в Буэнос-Айресе в июле 1890 г. Несмотря на его поражение продолжает вместе с Алемом борьбу за установление демократического режима. После образования в 1891 г. ГРС во главе с Алемом Иригойен руководит его организацией в провинции Буэнос-Айрес. В серии вооруженных восстаний радикалов 1893 г. наибольшей организованностью отличалось выступление в провинции Буэнос-Айрес под руководством Иригойена.
      В это время проявились характерные черты Иригойена как политика. Он не был публичным политиком, предпочитая действовать из-за кулис. Иригойен не участвовал в уличных манифестациях, не выступал перед массами, а вел рутинную организационную работу. В практической деятельности он вел самостоятельную политику, не считаясь с центральным руководством. Он отдавал должное Алему как народному трибуну и организатору легальной борьбы партии, но, наблюдая его в дни июльского восстания 1890 г., пришел к выводу, что его дядя не обладал качествами, необходимыми для руководителя вооруженной борьбой. Несмотря на расхождения с Алемом, он никогда не критиковал его, всегда отзывался о нем с уважением.
      Отсутствие единства в руководстве ГРС имело роковые последствия для исхода вооруженных восстаний, которые не вылились в общенациональную борьбу против олигархического режима и были быстро подавлены армией.
      После поражения восстаний ГРС вступил в полосу кризиса. Какую политическую линию должны выработать радикалы в изменившихся условиях, когда начавшееся хозяйственное оживление способствовало стабилизации политического положения в стране и сохранению олигархического режима? Ясного и определенного ответа у Алема не было. Видимо, в эту пору начался его душевный кризис, который привел лидера ГРС к самоубийству в 1896 г.
      Смерть Алема обострила наметившиеся ранее противоречия внутри радикальной партии. ГРС оказался перед выбором: превратиться в оппозиционную партию в рамках существующей политической системы или продолжить борьбу с олигархическим режимом. Большинство в руководстве ГРС выбрало первый путь, несмотря на решительную оппозицию Иригойена, который не надеялся переубедить своих оппонентов. Для борьбы с ними он избрал другой путь: роспуск ГРС Буэнос-Айреса. Его действия не привели к расколу. С прекращением деятельности крупнейшей организации и в условиях слабости ГРС в других провинциях радикальная партия просто исчезла с политической сцены, а ее верхушка интегрировалась в режим. Тем самым был расчищен путь для воссоздания ГРС на принципах непримиримости к олигархическому режиму.
      В течение пяти лет Иригойен готовил возрождение ГРС. Любой другой на его месте уже давно бы отказался от этого из-за массы трудностей. Но его оптимизм, упорство и настойчивость не уменьшались с годами. В Буэнос-Айресе в доме на улице Бразиль он принимал сотни посетителей. Через своих бесчисленных эмиссаров он связывался со всей страной. Посетители отмечали силу его убеждения, идеализм. Он неустанно проводил главную мысль: необходима свобода выборов, это панацея от всего плохого.
      Реорганизация ГРС завершилась в 1904 г., когда было образовано руководство - Национальный комитет во главе со старейшим деятелем радикализма П. Молиной. Иригойен стал почетным президентом. Однако для всех было ясно, что именно он является истинным лидером партии. Власть Иригойена происходила не от занимаемого поста, а из авторитета его личности, цельности, силы и постоянства его убеждений.
      Обновленный ГРС взял курс на вооруженное свержение режима. Иригойен считал восстание морально оправданным, когда оно происходит быстро и без пролития крови. Он привлек к выступлению многих молодых офицеров. Организованное им восстание произошло 4 февраля 1905 г. Планам Иригойена на бескровный переворот не суждено было сбыться. Власти, заранее уведомленные о дне восстания, приняли энергичные меры. Верные правительству войска заняли столичный арсенал и под угрозой немедленного расстрела на месте вынудили восставших офицеров сдаться. После поражения в столице радикалы, несмотря на победу в ряде провинций, сложили оружие. Иригойен не желал, чтобы борьба с режимом переросла в гражданскую войну.
      Несмотря на поражение восстание имело широкий общественный резонанс. Страна узнала, что тысячи людей как гражданских, так и военных готовы жертвовать жизнью во имя своих убеждений. Везде говорили об Иригойене, о скромности, в которой живет этот "аскет демократии", о его жизни, посвященной борьбе за идеалы свободы. В народе его стали считать "Апостолом свободы", пророком, который возвещает приход счастья. Военное поражение обернулось моральной победой радикалов.
      После 1905 г. стали быстро расти ряды ГРС. Радикалы стремились объединить в своих рядах представителей практически всех общественных классов и социальных групп, людей с различным мировоззрением: от крупных землевладельцев до пеонов, от предпринимателей и лиц свободных профессий до рабочих, от католиков до атеистов, но только аргентинских граждан. Радикалы не вели работу среди иммигрантов.
      Установка Иригойена на радикализм как общенациональное движение, отказ от выработки конкретной программы, помимо требования соблюдения конституции, вызвала острые разногласия в ГРС, которые приняли доктринальный характер. Группа руководящих деятелей во главе с Молиной выразила несогласие с проводимой Иригойеном политикой и покинула ГРС.
      Разногласия не привели к кризису ГРС и остались бы эпизодом внутрипартийной борьбы, если бы не реакция Иригойена: он единственный раз в своей жизни вступил в публичную полемику. Авторитет Молины, видимая сила его аргументов вынудили лидера радикалов сделать это, чтобы избежать дезориентации своих единомышленников. Полемика Иригойен - Молина длилась всю вторую половину 1909 г. и содержит шесть писем: по три с каждой стороны, которые сразу же публиковались в периодической печати. Эти письма, а также написанная впоследствии Иригойеном книга "Моя жизнь и моя доктрина" стали важнейшим развитием радикализма как концепции жизни и предназначения нации, которая получила по имени своего создателя название иригойенизма.
      Иригойенизм, ставший доктриной ГРС, способствовал его консолидации как общедемократического движения вокруг фигуры Иригойена, который, не занимая официального поста партийного руководителя, был его вождем и идеологом.
      Краеугольным камнем иригойенизма была идея "морально-этического исправления" аргентинского общества. Иригойен видел корень зла в повреждении общественной морали5. В этом крылась причина как недопущения властями свободных выборов, так и апатия народа. Зло не могло быть вылечено в рамках режима. Нужна была революция. Иригойен рассматривал ее как состояние духовного восстания6. В такой трактовке насилие носило, прежде всего, моральный характер и являлось частью триады: революция, непримиримость и абсентеизм.
      Вся триада, по мысли Иригойена, имела революционный характер. Непримиримость воспитывала сознание недопустимости соглашения с режимом. Абсентеизм означал отказ радикалов от участия в мошеннических выборах. Эти способы политического действия комбинировались в рамках радикальной революции, которая совершалась как мирным, так и вооруженным путем и преследовала цель морального возрождения нации, восстановления ее институтов и суверенитета7.
      Задача установления демократии могла быть решена только общенациональным движением8. Необходимость революции радикализма вытекала из предшествующего развития страны. В истории Аргентины Иригойен выделял три важнейших события: независимость, национальную организацию и появление радикализма. Этим событиям соответствовали три революции: против Испании - за независимость, против диктатуры Росаса - за свободу, против олигархического режима - за суверенитет народа. Радикализм призван был не только завоевать власть и освободить народ от господства олигархии, но и внести в него гражданское сознание9.
      Таким образом, конституционные установления, которые существовали сами по себе, вне сознания человека, стали бы существовать в нем самом. Формирование политического сознания через этику вело к формированию гражданина вне зависимости от его классовой принадлежности, прививало чувство надклассовой общности - нации. Национализм Иригойена носил демократический характер, служил средством распространения прав и обязанностей "общей гражданской жизни" на все общественные классы и преследовал цель "положить конец антагонизму между народом и правительством"10.
      Взгляд Иригойена на ГРС как общенациональное движение - "мы сама родина" - имел характер гражданской религии. Иригойен видел себя не политическим руководителем, а проповедником, представлял свою деятельность как "апостольскую миссию", а "радикализм как освободительную религию", который дал "новую политическую мораль и внушил чувство моральной ответственности за судьбу человека"11.
      Из морально-этической концепции Иригойена органично вырастали патриотизм и интернационализм, неприятие войн. "Народы священны для народов, - утверждал Иригойен, - а люди священны для людей"12. Эти взгляды Иригойена впоследствии в немалой степени обусловили его политику нейтралитета во время Первой мировой войны и стали отправной точкой в развитии радикализма как антиимпериалистического движения.
      В доктрине Иригойена нация реализовалась в государстве, которое носило надклассовый характер, регулировало взаимоотношения различных классов и слоев аргентинского общества. Оно было обязано соблюдать интересы всего общества, а не только его состоятельной части, быть защитником и покровителем трудящихся, проводить политику социальной справедливости13. Отсюда - один шаг до превращения его в двигатель национального развития, что нашло отражение в действиях Иригойена позднее на посту президента страны.
      Борьба ГРС во главе с Иригойеном за демократизацию политической системы увенчалась успехом в 1912 г., когда аргентинский конгресс принял закон о всеобщем избирательном праве при обязательном и тайном голосовании. В 1916 г. на первых демократических выборах Иригойен был избран президентом Аргентины.
      В атмосфере народного энтузиазма и ликования 12 октября 1916 г. Иполито Иригойен занял президентский пост. Первого демократически выбранного президента приветствовала стотысячная толпа, собравшаяся на площади Конгресса, балконах и крышах близлежащих зданий. Когда Иригойен поднялся в парадную карету, чтобы следовать в Розовый дом, толпа распрягла лошадей и сама повезла карету по улицам, заполненным народом, который приветствовал "апостола свободы". Иностранные дипломаты отмечали необычный характер церемонии, далеко вышедший за рамки протокола и не сравнимой с аналогичными представителями, которые им приходилось наблюдать в других странах при вступлении в должность президентов или коронации монархов.
      С победой Иригойена в политическую жизнь пришел народ. Суть перемен выразил секретарь сената, который, как и все консерваторы с осуждением смотрел на вторжение "плебса" в политику: "Мы перешли с легких туфель на альпаргату (Альпаргата - полотняная обувь на подошве из пеньки, которую носили бедняки. - В. К.)"14. Консервативная оппозиция развернула кампанию по дискредитации Иригойена. Высшие классы считали себя обделенными, лишенными того, что как они полагали, им принадлежит по праву - управление страной. Для них Иригойен со своими сторонниками были "сбродом". Иригойен оскорбил общество, правя со "сбродом", а не с "приличными людьми". Его скромность, аскетизм стали поводом для насмешек, зубоскальства. Иригойена считали гаучо и называли касиком. Все его действия объяснялись предвыборными соображениями.
      Иригойен на посту президента остался верен своим моральным принципам. Он не использовал власть для личного обогащения. Свое президентское жалованье он жертвовал в пользу неимущих. Будучи президентом, Иригойен продолжал жить в скромном доме, по всеобщему мнению никак не соответствовавшему его высокому положению, который получил у его политических противников название "пещеры на улице Бразиль". Он не изменил своего образа жизни. Как и прежде, Иригойен избегал публичности, не позволял себя рисовать и показывался перед публикой только на официальных церемониях.
      В личной жизни Иригойен продолжал быть отшельником, не посещал театров, кино. Он был, по-видимому, одним из немногих, кто не видел фильмов с участием Чарли Чаплина. Он был мягким в обращении, никто не слышал от него грубого слова. Он никогда прямо не отказывал. Одному депутату, который хотел стать интендантом (главой городской власти) Буэнос-Айреса, он ответил: "Подождите, что я буду делать без вас в палате?" А интенданту, переизбрания которого на новый срок он не хотел, он сказал: "Ваше счастье, что заканчивается ваш срок и вы можете отдохнуть". Он был верным и хорошим другом, если не ставились под вопрос политические интересы. Одного близкого он упрекнул: "Вы хотите быть политиком и говорите, что можете рисковать для друга. У меня нет друзей"15.
      Внешность и манеры Иригойена внушали доверие, располагали к себе. Это впечатление усиливалось, когда он начинал говорить. Кто-то заметил, что его голос "производит театральный эффект, не будучи напыщенным". Знавшие Иригойена считали, что он обладал "дьявольским искусством очаровывать и привлекать". В его присутствии самый последний из простонародья чувствовал себя удобно. Это искусство приблизить к себе собеседника делало Иригойена чрезвычайно симпатичным. Но это не значит, что он не поддерживал дисциплину и иерархию среди своих сторонников. Никто не обращался к нему на "ты". Для всех он был "доктором Иригойеном".
      С первого дня президентства Иригойен сосредоточил все нити управления в своих руках, стараясь вникать во все вопросы. Он быстро схватывал суть дела. Специалисты отмечали легкость, с которой он все понимал. Людей удивляла его универсальность: "Он знает все". Он обладал наполеоновской памятью. Никогда не забывал ни людей, ни имен. Политические противники называли его правление персоналистским. Он же был убежден, что выполняет провиденциальную миссию.
      Когда Иригойен стал президентом, в мире третий год шла война. С вступлением США в войну большинство латиноамериканских стран последовало их примеру. Иригойен, несмотря на сильное давление как внутри страны, так и вне ее, не позволил втянуть Аргентину в войну. По его глубокому убеждению мировая война противоречила национальным интересам Аргентины. В самом факте нейтралитета не было ничего необычного. Из всех государств тогдашнего мира далеко не одна Аргентина оставалась нейтральной.
      В отличие от других стран нейтралитет Аргентины не был пассивным. Иригойен постарался превратить его в орудие перестройки международных отношений. Имелись в виду межамериканские отношения. Перед лицом давления великих держав Иригойен попытался объединить вокруг аргентинской позиции оставшиеся нейтральными латиноамериканские страны. С этой целью планировался созыв Конгресса нейтралов в Буэнос-Айресе в январе 1918 г. На конгрессе предполагалось выработать совместную позицию латинской части американского континента в отношении войны и послевоенного устройства. Иригойен был убежден, что в противном случае победители не посчитаются с законными устремлениями и национальными интересами латиноамериканских стран16.
      Паниспаноамериканизм Иригойена, как стали называть позицию аргентинского президента, вступал в явное противоречие с панамериканизмом США. Под давлением последних конгресс не состоялся17.
      По окончании войны Иригойен занял самостоятельную позицию в отношении послевоенного устройства. Первоначально он поддержал предложение президента США В. Вильсона о создании Лиги Наций. Но Лиги Наций, независимой от Версальской системы. Иригойен мыслил ее как инструмент международного мира, а не орудия в руках победителей для его нового передела. Отсюда идея Лиги Наций как универсальной международной организации, без деления их на победителей и побежденных18. Соответствующие предложения аргентинская делегация внесла на Женевской конференции по созданию Лиги Наций19. После того как они были отклонены, делегация по настоянию Иригойена покинула конференцию. По существу этим шагом аргентинский президент дал понять, что не принимает новый мировой порядок, установленный победителями.
      Требование "исправления" касалось практически всех сторон жизни. Предложенная Иригойеном программа реформ затрагивала экономическую структуру, общественные отношения, систему образования. Ее проведение он мыслил в рамках солидарности, согласования интересов различных социальных групп и классов, в активном участии государства в экономической жизни.
      Уже первые инициативы Иригойена ясно показали его стремление поставить экономику страны на службу национальным интересам. Он констатировал ее слабое развитие в условиях частной инициативы. По существу речь шла о пересмотре основополагающего принципа экономического либерализма - "государство наихудший администратор", которому следовали все предыдущие правительства.
      Пересмотру подвергся и другой краеугольный камень прежней экономической политики: "благотворная" роль иностранного капитала. Иригойен критически оценивал результаты его деятельности, которая, по его словам, "не решила наших жизненных проблем в той степени, в какой это требует нация". Президента беспокоило отсутствие в обществе "понятия национального интереса". Задачу своего правительства он видел в "его поддержании и распространении"20.
      Иригойен понимал всю важность аграрного вопроса и прямо связывал дальнейший прогресс страны с его успешным решением. Правительственная политика ограничивалась пресечением дальнейшей концентрации земельной собственности, освоением новых земель и кредитной помощью фермерским хозяйствам, насаждение которых стало ее главной целью. В 1916 - 1922 гг. был разработан целый ряд законопроектов о колонизации государственных земель, создании кооперативов, сельскохозяйственного банка. Принятый конгрессом закон о сельскохозяйственной аренде увеличивал срок действия арендных договоров с 1 - 2 до 3 - 5 лет21. Закон впервые ставил границы принципу абсолютной свободы контракта и частной собственности.
      Президент наметил политику, нацеленную на национализацию железных дорог, считая, что государство должно постепенно получить преобладающие позиции в предприятиях общественного пользования. Он утверждал право нации на транспорт как общественную службу22.
      Иригойен считал, что "богатство земли, так же как и минеральные недра республики не могут, не должны быть объектом ничьей собственности, как только самой нации"23. В годы первого президентства Иригойен еще не выдвигал требование национализации нефти. Вместе с тем правительство добилось расширения государственного участия в нефтедобыче и создания в 1922 г. ЯПФ - первой за пределами Советской России нефтяной государственной компании.
      Иригойен видел во всеобщем просвещении народа залог существования в Аргентине демократической республики. Она не могла возникнуть вне национальных традиций. Идеалы демократии, гражданственности должны органично слиться с любовью к родине, патриотизмом. Главная роль возлагалась на школы, количество которых в стране значительно возросло. Президент стремился поднять общественный статус учителя, окружить престижем, который соответствовал "возложенной на него высокой миссии", создать достойные условия существования, обеспечив ему материальное благополучие24. Иригойен активно поддержал начавшееся в 1918 г. движение за университетскую реформу, вмешавшись в забастовку на стороне студентов. Реформа преследовала цель демократизировать обучение путем участия студентов в управлении университетом. Университеты получили новые уставы, где гарантировалась их автономия25.
      Политика Иригойена вызвала ожесточенное сопротивление консерваторов. Завоевав исполнительную власть, радикалы оставались в меньшинстве в конгрессе. До 1920 г. они не имели твердого большинства в палате депутатов, а сенат так и остался под контролем консерваторов, что позволило им блокировать многие начинания правительства. Власть в большинстве провинций также находилась в руках консервативных политических группировок. Для смещения консерваторов Иригойен широко пользовался конституционным правом "интервенции", что позволило радикалам оттеснить консерваторов от власти в ряде провинций.
      По убеждению Иригойена, политическая демократия должна быть дополнена социальной справедливостью. В основе его рабочей политики лежал принцип "всеобщего блага", и она преследовала цель, чтобы "под аргентинским небом не было ни одного обездоленного"26. Иригойен видел смысл своей политики в установлении равновесия "между двумя великими силами, всегда находящимися в борьбе: капиталом и трудом"27. Взаимоотношения между ними призвано регулировать законодательство, которое не должно ущемлять интересов ни одной из сторон. В задачу государственной власти входило наблюдение за правильным и взаимным выполнением обязанностей и прав тех и других. Свой идеал социального устройства Иригойен выразил в следующих словах: "И таким образом, капиталист смог бы подсчитать свои доходы с большей уверенностью, и рабочий, в свою очередь, имел бы гарантию, что будут использованы его труд и продукт его труда, и обе сущности - капитал и труд - в гармоничном сотрудничестве своих сил способствовали бы созданию всеобщего благосостояния"28.
      Президентство Иригойена пришлось на время подъема забастовочной борьбы пролетариата в 1917 - 1921 гг., совпавший с Октябрьской революцией в России, которая оказала большое идейное влияние и на передовых аргентинских рабочих. В основе стачечной борьбы лежали экономические причины.
      Иригойен с пониманием отнесся ко многим забастовкам, поддержал требования рабочих о повышении заработной платы и улучшения условий труда. Забастовщики перестали быть "преступниками" и получили возможность свободной деятельности. Президент стал принимать рабочие делегации и активно участвовать в разрешении трудовых споров.
      Угроза забастовок вынудила крупнейшие предпринимательские организации, а также иностранные компании объединиться и создать в 1918 г. Национальную ассоциацию труда, которая потребовала от президента подавления забастовок. В ответ на это Иригойен заявил олигархам: "Поймите, сеньоры, что привилегиям в стране пришел конец. Отныне вооруженные силы нации не двинутся, как только в защиту ее чести и целостности"29.
      Дальнейшее развитие забастовочной борьбы, кульминацией которой стала всеобщая забастовка пролетариата Буэнос-Айреса в январе 1919 г., сопровождавшаяся вооруженными столкновениями рабочих с полицией, и вошедшая в историю страны под названием "трагическая неделя", заставило Иригойена занять определенную классовую позицию. В Буэнос-Айрес вошли войска. На всеобщую забастовку господствующие классы ответили созданием полувоенной террористической организации - "Патриотической лиги", объединившей в борьбе с рабочим движением все имущие слои от латифундистов до мелкой буржуазии, в том числе радикалов. Создание "Патриотической лиги" отражало широко распространенный среди имущих классов взгляд, что Иригойен не может контролировать забастовки и своими действиями, точнее бездействием, открывает дорогу революционному движению. Среди части генералитета обсуждались планы военного переворота. От попытки военного переворота Иригойена спасло то, что командующий гарнизоном Буэнос-Айрес являлся его сторонником.
      В последующие несколько лет, вплоть до спада забастовочной борьбы в конце 1921 г., "Патриотическая лига" оставалась наиболее могущественной политической силой в стране, препятствуя Иригойену добиваться мирного решения трудовых конфликтов и заставляя его прибегать к репрессиям, как, например, во время забастовки батраков в Патагонии.
      Вынужденное изменение поведения Иригойена объяснялось также противодействием его рабочей политике внутри самой радикальной партии. Уступкой правому крылу ГРС стало выдвижение Иригойеном на президентских выборах 1922 г. кандидатуры М. Т. де Альвеара. Приход к власти Альвеара создал благоприятную для правых радикалов возможность бросить открытый вызов реформизму Иригойена, его политике "исправления". В 1924 г. единый прежде ГРС раскололся на ГРС персоналистов - сторонников Иригойена и ГРС антиперсоналистов - его противников.
      Истинная причина раскола ГРС лежала не в персонализме Иригойена, а имела социальные корни, касалась путей дальнейшего развития страны. Антиперсоналисты выступали против превращения радикализма в широкое социальное движение. Это были те самые радикалы, которые в 1917 г. ратовали за вступление Аргентины в мировую войну на стороне союзников и выступали против провозглашенной Иригойеном политики национального обновления.
      Консервативные силы могли быть довольны правительством Альвеара. Его министры принадлежали к высшему столичному обществу. Из Розового дома исчезли толпы просителей и вернулись спокойствие и тишина времен консервативного режима. Не случайно новому президенту при появлении его на бегах, где обычно собирался "высший свет", устроили овацию.
      Деятельность правительства Альвеара (1922 - 1928), чей демократизм ограничивался формальным соблюдением прав и свобод, записанных в конституции, пришлась на период экономической стабилизации. В стране в основном соблюдались демократические свободы и легально действовали общественно-политические организации самой различной ориентации.
      Поначалу Альвеар, казалось, следовал курсу Иригойена, но вскоре стал отходить от него. Новое правительство свернуло начатое Иригойеном строительство государственных железных дорог во внутренних провинциях, призванных сыграть важную роль в развитии внутреннего рынка и в переориентации аргентинской внешней торговли на латиноамериканские страны. Прекратилось возвращение государству незаконно отчужденной земли. Принятие закона о сельскохозяйственных кооперативах не сопровождалось созданием широкого дешевого кредита для фермерских хозяйств. Расширялась деятельность иностранных нефтяных компаний, особенно после открытия новых месторождений нефти в провинции Сальта.
      Правительство Альвеара отказалось от дальнейшей разработки и принятия социального законодательства, а уже принятые законы подверглись изменениям в сторону ущемления прав рабочих. Столь же консервативный курс был взят в отношении университетской реформы. Формальное признание университетской автономии сопровождалось правительственными интервенциями в университеты, носившими откровенно антиреформистский характер. Альвеара и Иригойена отличало разное понимание места Аргентины в мире. В отличие от своего предшественника Альвеар стремился следовать в фарватере великих держав. Отсюда его настойчивое, но безуспешное стремление вернуть Аргентину в Лигу Наций.
      Президент Альвеар первоначально солидаризировался с антиперсоналистами, но затем занял компромиссную позицию, желая воссоздать единый ГРС. Поэтому он не оказал поддержки антиперсоналистам на выборах 1928 г.
      Большинство радикалов осталось с Иригойеном. На президентских выборах 1928 г. единый фронт антиперсоналистов и консерваторов потерпел поражение. Победа досталась Иригойену, который, выражая общенациональные требования, выступил с призывом национализировать нефть. По существу выборы превратились в плебисцит: за или против Иригойена. 12 октября 1928 г. Иригойен в возрасте 76 лет во второй раз вступил в должность президента.
      Второе президентство Иригойена продолжило ранее намеченную лидером радикалов политику реформ, а борьба за национализацию нефти и государственную монополию на ее разработку и сбыт означала выход за рамки обычной реформы. По существу речь шла о серьезном структурном преобразовании, которое могло иметь многообразное влияние как на экономику, так и политику страны. Нефтяные предложения Иригойена давали всей его программе тот стержень, которого не хватало ей в годы первого президентства, когда многочисленные проекты реформ так и остались на бумаге. Успешное проведение в жизнь нефтяной политики Иригойена открыло бы перед Аргентиной перспективу самостоятельного экономического развития и выхода за рамки агроэкспортной экономики, которая к концу 20-х годов XX в. вступила в полосу кризиса.
      Иригойен постарался извлечь уроки из собственного печального опыта 1917 - 1921 гг., когда единый фронт олигархии и иностранного капитала сорвал многие его прогрессивные начинания. Избежать повторения такого развития событий в отношении нефти стало его важнейшей целью. Для успеха имелись серьезные основания. Нефть не занимала важного места в системе интересов могущественного в стране британского капитала и тесно связанной с ним олигархии, чьи интересы преимущественно сосредоточивались в Пампе. Кроме того, лидирующее положение в нефтедобыче среди частных компаний занимал американский капитал, что только усиливало традиционное англо-американское соперничество. К тому же сложилась любопытная ситуация: национализация нефти затрагивала интересы прежде всего американского капитала, но у аграрных магнатов возникли серьезные торговые противоречия с американцами, поскольку США закрыли доступ аргентинскому мясу на американский рынок.
      Используя эту ситуацию, Иригойен постарался выказать себя не только защитником национального суверенитета, но и поборником интересов господствующих классов. Правительство активно поддержало выдвинутый аргентинским сельскохозяйственным обществом лозунг "Покупай у тех, кто покупает у нас". Предупреждая возможный нефтяной бойкот со стороны международных монополий, ЯПФ начала переговоры с советским акционерным обществом "Южамторг" о закупке по твердым ценам советской нефти в обмен на аргентинскую сельскохозяйственную продукцию30.
      В 1929 г. представлялось, что Иригойену удалось разъединить своих потенциальных противников и обеспечить благоприятные условия для национализации нефти. Все изменилось с первыми потрясениями, вызванными мировым экономическим кризисом. Кризис привел к ухудшению жизненного уровня широких слоев населения, что сразу сказалось на популярности ГРС среди избирателей. Мартовские выборы 1930 г. в конгресс явились серьезным предупреждением для радикалов, которые впервые утратили большинство в столице.
      Антикризисные меры правительства Иригойена - отмена конвертируемости песо, инфляционная политика - серьезно затронули интересы господствующих классов. 25 августа в совместном меморандуме сельскохозяйственное общество, промышленный союз и торговая биржа потребовали от правительства значительно сократить государственные расходы, восстановить конвертируемость песо и положить конец его обесценению31. Несколько ранее консерваторы, антиперсоналисты и независимые социалисты в совместном манифесте обвинили правительство в бездеятельности перед лицом "серьезного экономического кризиса, в результате обесценения нашей валюты"32.
      К этому времени в армии созрел заговор во главе с генералом Х. Ф. Урибуру с целью свержения Иригойена.
      Кризис охватил и саму радикальную партию. Далеко не все радикалы следовали моральным принципам своего лидера. Коррупция, злоупотребление властью затронули и многих руководителей ГРС. Но Иригойен не верил этому. В малейшей критике своих соратников он усматривал интриги людей "режима". Сам президент дряхлел на глазах, годы брали свое. Он уже не мог работать как прежде и контролировать деятельность министров, оказался изолированным своим окружением от внешнего мира.
      Иригойен был убежден, что его популярность в народе достаточна, чтобы преодолеть все трудности. Тем же, кто настойчиво высказывал озабоченность создавшимся положением, он неизменно отвечал: "Ничего не произойдет. Это временное политическое возбуждение, последствие последних выборов, которое пройдет"33.
      Результаты мартовских выборов не были серьезно проанализированы радикалами. Вместо этого различные фракции внутри ГРС и правительства стали плести интриги, которые сводились к следующему: чтобы преодолеть кризис и удержаться у власти, необходимо пожертвовать президентом. Началась борьба за место наследника Иригойена. 5 сентября Иригойен в связи с болезнью передал свои полномочия вице-президенту Э. Мартинесу.
      Пользуясь разбродом в ГРС, военные во главе с Урибуру 6 сентября совершили государственный переворот. В этот день на улицах Буэнос-Айреса неистовствовала толпа. Был подожжен и разграблен дом Иригойена. Сам он был арестован и помещен на остров Мартин Гарсия в устье Ла-Платы.
      Больной, покинутый своими сторонниками Иригойен стойко переносил испытания. Окружающие не слышали от него жалоб. Своим близким он сказал, что "нужно начинать все сначала". Возражая тем, кто утверждал, что переворот направлен против него, он говорил: "Нет, переворот был не против меня, а против достигнутых завоеваний"34.
      Иригойен умер 3 июля 1933 г. Его похороны превратились в огромную народную манифестацию. Сотни тысяч людей шли за его гробом. Рабочие многих предприятий прекратили работу. Среди провожавших Иригойена в последний путь раздавались возгласы: "Он был отцом бедных! Он был создателем нашей демократии!"
      После смерти Иригойена и прихода к руководству радикальной партии Альвеара ГРС остался в орбите либеральной политики, не смог ответить на вызов времени и утратил ведущие позиции в политической жизни страны, открыв тем самым путь для появления перонистского движения. Перон стал наследником и продолжателем дела Иригойена. По существу оба лидера преследовали одну и ту же цель: построение социально справедливой, политически суверенной и экономически независимой Аргентины. В исторической ретроспективе иригойенизм предстает как первая, по времени возникновения, форма национал-реформизма, который в последующие десятилетия получил широкое распространение в странах Латинской Америки, встав во многих из них у руля государственного управления.
      Примечания
      1. Yrigoyen H. Pueblo y gobierno, t. I - XII. Buenos Aires, 1956, t. IV, р. 260.
      2. Luna F. Yrigoyen. Buenos Aires, 1954, р. 13, 12.
      3. Rock D. Politics in Argentina. 1890 - 1930. The Rise and Fall of Radicalism. Cambridge, 1975, р. 52.
      4. Galvez M. Vida de Hipóito Yrigoyen. Buenos Aires, 1973, р. 70.
      5. Yrigoyen H. Pueblo y gobierno, t. II, р. 120 - 121.
      6. Yrigoyen H. Mi vida y mi doctrina. Buenos Aires, 1984, р. 79.
      7. Ibid., р. 108.
      8. Yrigoyen H. Pueblo у gobiemo, t. II, р. 123 - 125.
      9. Yrigoyen H. Mi vida у mi doctrina, р. 84, 131, 124.
      10. Ibid., р. 125.
      11. Ibid., р. 49, 91, 121.
      12. Ibid., р. 60.
      13. Ibid., р. 50.
      14. Roque A. Poder militar y sociedad politica en la Argentina. Buenos Aires, 1978, р. 138.
      15. Galvez M. Op. cit., р. 211, 220.
      16. Yrigoyen H. Pueblo y gobierno, t. VII, р. 33 - 34.
      17. Foreign Relations of the United States. 1917. Supplement I. Washington, 1931, н. 289; Peterson H. F. Argentina and the United States. 1810 - 1964. New York, 1964, р. 333.
      18. Yrigoyen H. Pueblo у gobierno, t. X, р. 38, 106 - 108, 208 - 211.
      19. League of Nations. The Records of the First Assembly. Plenary Meetings. Geneva, 1920, р. 90 - 91.
      20. Argentina. Congreso nacional. Camara de diputados. Diario de sesiones. 1917, t. II. Buenos Aires, 1917, р. 371 [Diputados].
      21. Diputados 1916, t. IV. Buenos Aires, 1917, р. 2789 - 2790; Diputados. 1919, t. II. Buenos Aires, 1919, р. 615; Diputados. 1921, t. IV. Buenos Aires, 1922, р. 451 - 452.
      22. Argentina. Congreso nacional. Camara de senadores. 1920, t. II. Buenos Aires, 1922, р. 4 - 5 [senadores].
      23. Historia argentina contemporanea, 1862 - 1930, v. 1, sec. II. Buenos Aires, 1963, р. 256.
      24. Yrigoyen H. Pueblo y gobierno, t. IV, р. 292.
      25. Walter R. T. Student Politics in Argentina. New York, 1964, р. 40 - 53.
      26. Kamia D. Entre Yrigoyen e Ingenieros. Buenos Aires, 1957, р. 19.
      27. Yrigoyen H. Mi vida y mi doctrina, р. 50.
      28. Yrigoyen H. Pueblo y gobierno, t. IV, р. 133.
      29. Senadores. 1925, t. II. Buenos Aires, 1926, р. 328.
      30. Российский государственный архив социально-политической истории, ф. 17, оп. 162, д. 9, л. 11.
      31. Там же, ф. 495, оп. 134, д. 176, л. 12.
      32. Sarobe J. M. Memorias sobre la revolucidn de septiembre de 1930. Buenos Aires, 1957, р. 272.
      33. Del Mazo G., Etchepareborda R. La segunda presidencia de Yrigoyen. Buenos Aires, 1983, р. 133.
      34. Galvez M. Op. cit., р. 437 - 438.
    • Иполито Иригойен
      Автор: Saygo
      Казаков В. П. Иполито Иригойен: президент-реформатор Аргентины (20-е годы XX века) // Новая и новейшая история. - 2009. - № 2. - С. 164 - 176.