-
Похожие публикации
-
Погребинский А.П. Сельское хозяйство и продовольственный вопрос в России в годы Первой Мировой войны // Исторические записки. Вып. 31. 1950. С. 37-60.
Автор: Военкомуезд
А. П. ПОГРЕБИНСКИЙ
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО И ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ ВОПРОС В РОССИИ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Продовольственный кризис в царской России, возникший и прогрессивно нараставший в годы первой мировой войны, явился полной неожиданностью как для царского правительства, так и для буржуазно-помещичьих кругов. Накануне войны в буржуазной экономической литературе и периодической печати господствовала совершенно антинаучная, реакционно-националистическая доктрина Блиоха, предсказывавшая особую устойчивость русского тыла в условиях длительной войны. [1]
Основываясь на безнадежно-устарелых представлениях Блиоха о требованиях, которые война предъявит к народному хозяйству, русская буржуазия рассчитывала, что аграрная Россия сумеет полностью обеспечить продовольствием армию и население, и это явится важным преимуществом ее в борьбе с Германией. [2] Буржуазно-дворянская печать не только не предвидела голода и дороговизны, но «предсказывала», что прекращение экспорта создаст в стране огромные излишки хлеба и падение цен на сельскохозяйственные продукты. [3]
Однако уже в течение первого года войны обнаружилась вся беспочвенность этих расчетов. Значительная нехватка продуктов в промышленных центрах н заметное повышение цен наглядно опровергали представление о том, будто война не нарушит продовольственного изобилия, а снабжение армии и населения не вызовет никаких затруднений.
Упадок сельского хозяйства и продовольственный кризис, переросший накануне Февральской буржуазно-демократической революции в подлинную катастрофу, являлись звеньями общего экономического раз-/37/
1. И. С. Блиох. Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях, т. IV, СПб., 1898, стр. 26, 186, 313.
2. «...В наилучшем положении, — писал И. С Блиох, — очевидно, будет находиться Россия, которая с закрытием экспорта не только не почувствует недостатка, но, напротив, будет обладать излишком зерна и не ощутит затруднений в продоволь-огвовании населения». (Там же, стр. 284).
3. Проф. П. П. Митулин в начале войны писал: «Страна земледельческая, Россия, конечно, пострадает вследствие сокращения экспорта своих сельскохозяйственных продуктов. Однако это будет иметь и свою хорошую сторону: названные продукты подешевеют для внутреннего потребления, в то время как они резко должны вздорожать в странах промышленных». (Новый Экономист, 1914, № 30, стр. 3). В Московском сельскохозяйственном обществе был даже прочитан специальный доклад о борьбе с падением хлебных цен н избытком продовольствия (Народное хозяйство в 1916 г., вып. V—VI, Пгр., 1921, стр. 15).
вала страны. Голод и дороговизна вызывали недовольство и озлобление среди трудящихся и усиливали революционность масс. Царское правительство и буржуазная общественность вынуждены были изыскивать различные средства для борьбы с дороговизной и организации продовольственного снабжения армии и населения.
Настоящая статья, основанная на материалах московских архивов, трудах и отчетах буржуазных общественных организаций и различных ведомств, имеет своей целью исследовать положение сельского хозяйства и продовольственного дела в дореволюционной России в годы первой мировой войны, а также проанализировать продовольственную политику царизма на различных этапах ее развитая.
Исследователь наших дней, занимающийся вопросами военной экономики России в годы первой мировой войны, не может пройти мимо того опыта перестройки социалистическим государством всех отраслей народного хозяйства и максимального приспособления его к нуждам военного времени, блестящие успехи которого были так наглядно продемонстрированы в 1941—1945 гг.
Продовольственный кризис в первую мировую войну и полное банкротство правящих кругов в деле организации снабжения армии и населения отнюдь не были случайностью. Сравнительное изучение состояния сельского хозяйства и продовольственного снабжения в СССР в 1941—1945 гт. и в дореволюционной России в 1914—1917 гг. не только наглядно показывает огромные преимущества колхозного строя и планового социалистического хозяйства, но и облегчает понимание тех конкретных исторических причин, которые вызывали неизбежное нарастание продовольственного кризиса в царской России. Среди этих причин, разумеется, не последнее место занимала и продовольственная политика царизма, носившая ярко выраженный антинародный характер, нисколько не нарушавшая своекорыстных интересов помещиков и хлебных спекулянтов.
Одним из наиболее важных факторов, повлиявших на состояние сельского хозяйства в годы войны, был недостаток рабочих рук. С 1914 по 1916 г. в армию было мобилизовано 12 млн. человек, и война оторвала от деревни наиболее работоспособное взрослое мужское население.
Уже в 1916 г. из 44 губерний, обследованных министерством земледелия, в 36 губерниях чувствовался острый недостаток в рабочей силе. [4] По данным всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 г., работоспособное мужское население деревни сократилось приблизительно на 40%. [5]
В связи с войной также резко сократились внутреннее производство и ввоз сельскохозяйственных машин. В 1916 г. было произведено лишь 25% общего количества сельскохозяйственных машин и орудий, выпущенных промышленностью царской России в 1913 г., а ввоз из-за границы уменьшился наполовину. [6]
За время войны ввоз минерального удобрения в Россию, составлявший в 1913 г. 34 млн. пудов, совершенно прекратился, а внутреннее производство, удовлетворявшее лишь 30% общей потребности, резко уменьшилось. /38/
4. Народное хозяйство в 1916 г., вып. V—VI, Пгр., 1921, стр. 3.
5. Вестник сельского хозяйства, 1917, № 7, стр. 7.
6. Ввоз машин изменялся в годы войны следующим образом: в 1914 г. было ввезено 6400 тыс. пудов; в 1915 г. — 1555 тыс. пудов, а в 1916 г. — 2945 тыс. пудов (Статистические сведения о финансовом и экономическом положении России к 15 декабря 1916 г, стр. 21).
На состоянии сельского хозяйства сказывалась также мобилизация для нужд армии около 2 млн. лошадей. Массовые реквизиции скота привели к резкому сокращению поголовья.
Все указанные обстоятельства: недостаток рабочих рук, сельскохозяйственных машин и минерального удобрения, реквизиции лошадей и рогатого скота резко сказались на общем состоянии сельского хозяйства страны. В результате этих причин сократилась посевная площадь, ухудшилась обработка земли и уменьшились урожаи, в тяжелом состоянии оказалось животноводство страны.
В 1913 г. в России насчитывалось около 53 млн. голов крупного рогатого скота, а годовое потребление составляло 9 млн. голов. Но уже в 1915 г., в связи с огромными потребностями армии, было забито около 18 млн. голов. [7]
Империалистическая война ускорила процесс капитализации сельского хозяйства страны. Она вызвала усиленную дифференциацию деревни. Кулачество, используя продовольственный кризис и высокие цены на сельскохозяйственные продукты, обогащалось. Оно увеличивало запашку, усиленно скупая земли разорявшейся бедноты, а также помещичьи земли, увеличивало живой и мертвый инвентарь своего хозяйства, переходило на улучшенные системы полеводства и т. д.
Наряду с этим шел усиленный процесс разорения бедняцкого хозяйства. В условиях непрекращавшихся мобилизаций рабочей силы, реквизиции скота и т. п. бедняки усиленно выделялись из общины, продавали землю и пролетаризировались.
Что касается помещичьего хозяйства, то влияние на него войны было крайне сложным. Здесь необходимо, прежде всего, иметь в виду, что помещичий класс еще со времени реформы 1861 г. состоял из различных прослоек. Значительная часть его использовала свои огромные земельные владения не для организации крупного капиталистического хозяйства, а для сдачи земель в аренду.
Рента — отработочная и испольная — исчерпывающе описанная и блестяще проанализированная Лениным в его гениальном труде «Развитие капитализма в России»,— была главным источником обогащения этой наиболее паразитической части класса помещиков.
Другая часть помещиков организовала на своих землях крупное капиталистическое земледелие с машинной обработкой и массовым применением наемного труда. Дворянство, особенно из числа живших за счет аренды земли, используя беспрерывно возраставшие земельные цены, постепенно распродавало свои земли. Процесс сокращения дворянскою землевладения особенно ускорился со времен столыпинской реформы, которая предоставила широкую возможность помещикам продавать свои земли по выгодным ценам через Крестьянский банк.
По данным статистики, площадь дворянского землевладения по 4 губерниям Европейской России с 1862 по 1910 г. уменьшилась почти наполовину — с 87 млн. до 45 млн. десятин. [8] В годы войны продолжался /39/
7. Вестник сельского хозяйства, 1916, № 24, стр. 4. Потребление скота превышало приплод. В 1916 г, поголовье крупного рогатого скота сократилось по сравнению с 1913 г. на 7 млн. голов (см. Мировое хозяйство с 1913 по 1922 г. Статистический ежегодник, М., 1922, стр. 39). Необходимо иметь в виду, что в этих цифрах не учитывается убыль скота, вызванная занятием немцами прибалтийских губерний и Польши. Если учесть и эти данные, то общая убыль крупного рогатого скота выразится в цифре в 12 млн. голов (Очередные задачи ведомства земледелия в связи с войной, Пгр., 1916, стр. 21).
8. Материалы по статистике движения землевладения в России, изд. департамента окладн. сборов, вып. XXIII, Пгр., 1914, стр. 10; вып. XXV, Пгр., 1917, стр. 63.
процесс перехода помещичьих земель в руки зажиточного крестьянства. Ленин считал, что в годы империалистической войны особенно нажилось кулачество, прибравшее к своим рукам часть помещичьих земель и нажившееся на народной нужде. В августе 1918 г. Ленин писал, что из всего состава 15 млн. крестьянских семей нужно считать 10 млн. бедноты, 3 млн. середняков и около 2 млн. «кулачья, богатеев, спекулянтов хлебом. Эти кровопийцы нажились на народной нужде во время воины, они скопили тысячи и сотни тысяч денег, повышая цены на хлеб и другие продукты. Эти пауки жирели насчет разоренных войною крестьян, насчет голодных рабочих. Эти пиявки пили кровь трудящихся, богатея тем больше, чем больше голодал рабочий в городах и на фабриках. Эти вампиры подбирали и подбирают себе в руки помещичьи земли, они снова и снова кабалят бедных крестьян». [9]
В годы империалистической войны значительно снизилась роль помещиков в сельскохозяйственном производстве страны. Это выразилось, прежде всего, в резком сокращении посевной площади помещичьего землевладения. Если даже не принимать во внимание данных сельскохозяйственной переписи 1916 г., не отличающихся особой точностью, то по другим многочисленным бесспорным данным подтверждается факт значительного сокращения посевной площади помещиков в годы воины. [10]
Материалы анкетного обследования, произведенного Министерством земледелия, хоть и не дают возможности представить картину сокращения посевных площадей у помещиков и крестьян, однако со всей бесспорностью свидетельствуют о том, что посевные площади в помещичьем хозяйстве всюду сокращались значительнее, чем в кулацком хозяйстве. Корреспонденты Орловской губернии сообщали Министерству земледелия, что посевная площадь яровых хлебов подвергалась некоторому сокращению «почти исключительно в немногих крупных владельческих /40/
9. В. И. Ленин Соч., изд. 3-е, т. XXIII, стр. 207.
10. По данным сельскохозяйственной переписи, помещичьи посевы в 1916 г. составляли по отношению к площади посева 1913 г. лишь 26.9%, в то время как крестьянские посевы увеличились до 117.7% (Народное хозяйство в 1916 г., вып. V—VI, стр. 12). Всего, по данным переписи, под помещичьими посевами .находилось лишь 7687 тыс. дес. земли. Эти данные, по-видимому, являются весьма неточными. Здесь не учитывается, прежде всего, что само помещичье землевладение в 1916 г. несколько сократилось по сравнению с 1913 г. С другой стороны, вообще представляется крайне сомнительным, чтобы в 1916 г, % помещичьих земель, находившихся в собственной зксплоатации помещиков, оставались незасеянными. Здесь, очевидно, какая-то ошибка в подсчетах. По этим же данным получается, что доля помещичьих посевов в годы империалистической войны стала совсем незначительной: на 100 десятин посева приходилось 89.1 дес. крестьянской и 10.9 дес. помещичьей земли. После окончания сельскохозяйственной переписи 1916 г. в некоторых районах для проверки производились повторные переписи, которые показали, что данные о посевных площадях были несколько неточными. Во Владимирской губернии данные о посевной площади были уменьшены на 14.3%, в Орловской — на 9.9%, в Уфимской — на 8.2% и т. д. (Предварительные итоги всероссийской сельскохозяйственной переписи, изд. Особого совещания по прод. делу, вып. 1, Пгр., 1916, стр. 12). К тому же нужно иметь в виду, что сама обстановка, в которой проводилась перепись 1916 г., не способствовала точности результатов ее. В обстановке военного времени, при беспрерывных реквизициях хлеба и сельскохозяйственных продуктов со стороны органов Особого совещания по продовольствию, сельскохозяйственное население (особенно помещики и кулаки) склонно было давать преуменьшенные сведения о посевах, урожае, количестве живого и мертвого инвентаря, хлебных запасах и т. д. Проф. А. А. Кауфман еще накануне переписи высказывал опасения, что результаты ее будут неточными. «Как бы то ни было, — писал он, — опасливое и недружелюбное отношение населения ко всякой переписи, какая может быть предпринята в настоящий тяжелый момент, в настоящих тяжелых условиях, это факт, с которым неизбежно придется считаться и бороться» (А. А. Кауфман. Учет сельскохозяйственных сил, вып. 1, М.— Пгр., 1916, стр. 48).
хозяйствах». [11] По мнению корреспондентов почти всех губерний, сокращение посевной площади у помещиков связано, главным образам, с недостатком рабочей силы. Из Рязанской губернии сообщали, что помещики сдавали там землю на один посев крестьянам, так как не могли обработать ее сами. [12]
Корреспонденты из степной Украины сообщали, что там «площадь посевов яровых хлебов несколько сократилась, особенно во владельческих хозяйствах. Недостаток рабочих рук в меньшей степени отразился на площади посева в крестьянских хозяйствах, где яровые хлеба в большинстве случаев были высеяны полностью». [13]
Из Пензенской губернии сообщали о сокращении площади помещичьих посевов на 40%, крестьянских — на 15%. [14]
Корреспонденты Тамбовской и Воронежской губерний отмечали, что на сокращение площади владельческих посевов оказало влияние также прекращение винокурения. [15]
Значительное сокращение площади помещичьих посевов имело место в Левобережной Украине и во всем Поволжье. На это указывали корреспонденты Харьковской и Полтавской губерний. Из Самарской губернии сообщали, что в южной части губернии недосевы достигли 50—75%. «Указанные недосевы наблюдались исключительно во владельческих имениях и на землях крупных арендаторов и помещиков». [16]
Этот далеко не полный обзор материалов, собранных министерством земледелия, показывает, что сокращение посевной площади помещичьих земель было повсеместным явлением. Крестьянские посевы сокращались далеко не всюду и всегда в значительно меньших размерах, чем помещичьи.
О значительном недосеве помещичьих полей свидетельствует также и периодическая печать военного времени. Сельскохозяйственные журналы были заполнены известиями о недосеве помещичьих земель. [17]
Чем же объяснить, что помещичье хозяйство оказалось во время войны наименее устойчивым, в то время как зажиточное середняцкое и кулацкое хозяйства приспособлялись гораздо успешнее к новым условиям? Помещичье землевладение, как показал Ленин, являлось помехой на пути свободного капиталистического развития страны. Помещичьи земли Ленин называл крепостническими латифундиями, далеко превышающими «своими размерами капиталистические экономии данной эпохи в России и всего более извлекающие доход из кабальной и отработочной эксплуатации крестьянства» [18]. Империалистическая война ускорила процесс постепенного сокращения помещичьего хозяйства отработочного типа. В условиях военного времени резко сокращался спрос на аренду земли. Что касается помещичьих экономий, построенных на капиталистических началах, то на их развитии в военные годы также чрезвычайно болезненно отразился недостаток рабочих рук. /41/
11. 1916 год в сельскохозяйственном отношении, изд. отделов сельскохозяйственной экономики и сельскохозяйственной статистики Министерства земледелия, вып. 2, Пгр., 1916, стр. 3.
12. Там же, стр. 5.
13. Там же, стр. 12; см. также стр. 14.
14. Там же, стр. 28.
15. Там же, стр. 6—7.
16. Там же, стр. 22. Корреспонденты средневолжских губерний высказывались таким же образом (там же).
17. См., например, по этому поводу ряд статей в Вестнике сельского хозяйства за 1916 г.
18. В. И. Ленин. Соч., изд. 4-е, т. 13, стр. 203.
До войны помещичьи экономии набирали сезонных рабочих на летние полевые работы из числа беднейшего крестьянства, не имевшего возможности обеспечить себя на своих ничтожных клочках земли и вынужденного прирабатывать на стороне. В связи с мобилизациями, крестьяне сами испытывали недостаток рабочей силы, и количество сельскохозяйственных рабочих, искавших применения своего труда в помещичьих экономиях, резко сократилось. Большинство газет уже в 1915 г. подчеркивало, что главной причиной недосева помещичьих земель был недостаток рабочих рук. [19]
Резкое сокращение предложения сельскохозяйственного труда в годы войны подтверждается целым рядом данных. Летом 1913 г. через станцию Тихорецкую Донской области прошло 85 тыс. сельскохозяйственных рабочих, а в 1916 г.— лишь 18 тыс. чел. [20]
Из анкеты, проведенной Харьковским земством, видно, что недостаток рабочих рук уже в 1915 г. был основной причиной недосева в помещичьем хозяйстве. [21]
По данным Министерства земледелия заработная плата сельскохозяйственных рабочих ко времени весенней посевной кампании увеличилась в 2 1/2 раза. [22]
В конце ноября 1916 г. Всероссийская сельскохозяйственная палата, объединявшая дворян-землевладельцев, требовала от правительства решительных мер помощи дворянским имениям. В частности выдвигались требования установления массовых отпусков для солдат на время полевых работ, увеличения количества военнопленных и беженцев, работающих на помещичьих землях, использования для этой же цели воинских команд, расположенных в тылу, и т. д. [23]
Вопрос о методах борьбы с недостатком рабочей силы был центральным для помещичьего хозяйства на всем протяжении войны. Он усиленно дебатировался в газетах, в экономической печати, на заседаниях различных сельскохозяйственных обществ, в Государственной думе и т. д. Царское правительство оказывало всемерную помощь не разорявшемуся в военные годы маломощному крестьянскому хозяйству, а исключительно помещикам. Большинству помещиков была предоставлена возможность применять труд военнопленных и беженцев. К концу 1915 г. в сельском хозяйстве России работало 220 тыс. военнопленных, [24] которые были сосредоточены почти исключительно в помещичьих имениях. [25]
В начале 1916 г., по ходатайству Министерства земледелия, в помещичьи имения было переведено из Туркестана и Сибири еще 180 тыс. военнопленных, а с весны 1916 г., после начавшегося нового наступления на галицийском фронте,— дополнительно 160 тыс. пленных. Таким обра-/42/
19. См. по этому поводу данные в статье Г. Тана «Крестьянское и помещичье хозяйство во время войны» (Вестник сельского хозяйства, 1917, № 7, стр. 10).
20. Там же.
21. Вестник сельского хозяйства, 1916, № 13, стр. 8.
22. 1916 год в сельскохозяйственном отношении, вып. 2, стр. 13.
23. Вестник сельского хозяйства, 1917, № 3, стр. 11.
24. Очередные задачи ведомства земледелия в связи с войной, изд. Министерства земледелия. Пгр., 1916, стр. 8.
25. Вестник сельского хозяйства, 1916, № 13, стр. 13. О применении труда военнопленных в помещичьих имениях см. также «1916 год в сельскохозяйственном отношении», вып. 2, стр. 9—10. Труд военнопленных в крестьянском хозяйстве играл ничтожную роль, составляя около 3% занятой здесь рабочей силы (См. по этому поводу «Народное хозяйство в 1916 г.», вып. V—VI, стр. 3; А. Хрящева. Крестьянство в войне и революции, М., 1921, стр. 26). Незначительное количество военнопленных, занятых в крестьянском хозяйстве, полностью работало у кулаков.
-зом, к середине 1916 г. в помещичьих имениях насчитывалось почти 600 тыс. военнопленных.
Помимо этого, по данным Министерства земледелия, на 1 июня 1916 г. было привлечено к работам в помещичьем хозяйстве около 240 тыс. беженцев. Если сложить все эти цифры, то получается, что к лету 1916 г. в помещичьи экономии было привлечено около 800 тыс. военнопленных и беженцев. Но помещики считали эту помощь недостаточной.
По данным всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 г., использование труда военнопленных и беженцев лишь на 23% восполняло потребность в рабочей силе, которую испытывало помещичье хозяйство. Попытки Министерства земледелия организовать ввоз рабочих из Персии и Китая закончились неудачей. [26] Сельскохозяйственная печать подчеркивала, что применение труда военнопленных и беженцев «лишь в незначительной степени может восполнить убыль, произведенную среди рабочего населения мобилизациями». [27] Саратовские земцы считали, что число военнопленных, работавших в помещичьих имениях, ничтожно по сравнению с количеством мобилизованных на войну; к тому же труд военнопленных и беженцев был менее производителен. [28]
Гораздо легче перенесло недостаток рабочих рук кулацкое и зажиточное середняцкое хозяйство. Здесь убыль работоспособного мужского населения компенсировалась усиленным применением труда женщин, подростков и стариков. Данные сельскохозяйственной переписи 1916 г. свидетельствуют о резком увеличении женского труда на полевых работах. В сельском хозяйстве Калужской губернии на 100 мужчин приходилось 222 женщины, в Ярославской губернии — 269 женщин. [29] Женский труд находил себе применение на самых разнообразных сельскохозяйственных работах. Корреспондент «Земледельческой газеты» писал: «Всюду женщина. Пашет женщина, сеет женщина, молотит женщина, корм для скота готовит женщина».
Деревня реагировала на сокращение взрослого мужского населения уменьшением отходничества и сокращением неземледельческих промыслов. Во время войны роль промыслового отхода резко упала. В 1912 г., например, в Тульской губернии 75% крестьянских хозяйств занимались также и промыслами, а в 1917 г. — лишь 32%; в Пензенской губернии соответствующие цифры — 46 % и 18 %. [30]
Как уже указывалось выше, война ударила не только по помещичьему хозяйству капиталистического типа, но и по землевладельцам, сдававшим свою землю в аренду. А. Шестаков указывает, что землевладельческие хозяйства отработочного типа, потеряв возможность во время войны выгодно сдавать землю в аренду, не могли приспособиться к условиям капиталистического хозяйства. [31] /43/
28. Батюшков. Мобилизация русского сельского хозяйства, 1915, стр. 5. По Данным Министерства земледелия за годы войны удалось перевезти из Китая и использовать в помещичьих экономиях лишь 20 тыс. китайцев (Очередные задачи ведомства земледелия, стр. 11).
27. Вестник сельского хозяйства, 1916, № 12, стр. 7.
26. Доклад комиссии о несоответствии цен на продукты сельского хозяйства в сравнении с ценами на продукты добывающей и обрабатывающей промышленности, Саратов, 1917, стр. 7.
29. Вестник сельского хозяйства, 1917, № 7, стр. 7.
30. А. Хрящева. Указ. соч., стр. 27.
31. А. Шестаков. Очерки по сельскому хозяйству и крестьянскому движению в годы войны и перед октябрем 1917 г., Л., 1927, стр. 22.
По количеству лошадей, крупного и мелкого скота, удельный вес помещичьего хозяйства накануне Февральской революции был крайне незначителен. Крестьяне имели 22.1 млн. лошадей, помещики — 1.4 млн. Крупного рогатого скота крестьяне имели 36.5 млн. голов, помещики — лишь 2.2 млн. [32] Мелкого рогатого скота у крестьян было 130 млн. голов, у помещиков — лишь 7 млн. [33]
Все эти данные показывают, что наряду с уменьшением посевной площади и удельный вес помещичьего хозяйства в общем сельскохозяйственном производстве страны за годы войны резко снизился. А это обстоятельство имело важные последствия.
Продукция помещичьих экономий носила товарный характер. Помещики продавали почти все сельскохозяйственные продукты на рынке, в то время как крестьянство (за исключением его кулацкой верхушки) значительную часть хлеба тратило на собственное потребление. Значительные излишки хлеба были лишь у кулаков.
Поэтому сокращение удельного веса помещичьих экономий в общем сельскохозяйственном производстве страны приводило к уменьшению товарных ресурсов хлеба и продовольствия.
Каковы же были общие размеры сельскохозяйственного производства России в военные годы?
По данным Центрального статистического комитета, сбор семи важнейших зерновых культур изменялся следующим образом: [34]
Средний годовой сбор за 1909—1913 гг. . . . . . . . 4 350 млн. пудов
1914 г....................................................................... 4 304 » »
1915 г. ..................................................................... 4 659 » »
1916 г........................................................................3 916 »
Таким образом, в связи с ухудшением качества обработки земли и сокращением посевной площади, в 1916 г. сбор зерновых сократился на 434 млн. пудов по сравнению с довоенным периодом. [35] Надо еще принять во внимание, что количество товарного хлеба сократилось значительно больше.
Еще хуже обстояло дело с техническими культурами, для возделывания которых требуется особенно тщательная обработка земли. Посевная площадь под сахарной свеклой в военные годы сократилась с 689 тыс. дес. в 1914 г. до 591 тыс. дес. в 1916 г. Производство сахара в военные годы уменьшалось следующим образом: [36]
1914/15 г.............107 млн. пудов
1915/16 г.............92 » »
1916/17 г............ 84 » »
Еще губительнее отозвалась война на маслоделии. Мы уже указывали, что массовая реквизиция скота для нужд армии привела к упадку животноводства и, следовательно, к уменьшению продукции молочного хозяйства. /44/
32. Предварительные итога Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 г., вып. 1, Пгр., 1916, стр. 634—635.
33. Статистический справочник по аграрному вопросу, вып. 2, М., 1918, стр. 16—19.
31. Е. Яшнов. Достаточно ли хлеба в России? Изд. Министерства продовольствия, Пгр., 1917, стр. 12. В подсчет не включены польские и прибалтийские губернии, занятые немцами.
35. Посевная площадь в 1916 г. составляла 94.5% довоенной (Народное хозяйство В 1916 г., вып. V—VI, стр. 9).
30. Народное хозяйство в 1916 г., вып. V—VI, стр. 41.
Производство масла в военные годы сокращалось следующим образом: [37]
1914 г............. 8 339 тыс. пудов
1915 г. ........... 8 628 » »
1916 г............. 6 000 » » (приблизительно)
Все эти данные свидетельствуют о заметном снижении хлебных и продовольственных ресурсов России в военные годы. [38]
При установлении причин, вызвавших продовольственный кризис и дороговизну военных лет, нельзя, разумеется, сбрасывать со счетов общий упадок сельскохозяйственного производства, ставший особенно заметным в 1916 г. Но этот фактор был не единственным и не решающим. Война привела к почти полному прекращению экспорта хлеба и продовольственных продуктов. В 1913/14 г. из России было вывезено 764 млн. пудов хлебных продуктов (включая муку, крупу и отруби), а в 1914/15 г.— только 60 млн. пудов. [39] Таким образом, недобор хлебов в военные годы, связанный с сокращением посевной площади и уменьшением урожайности, полностью перекрывался за счет сокращения экспорта. Вместе с тем уже к концу 1914 г. в стране стали ощущаться нехватка продуктов и повышение цен. По данным продовольственной комиссии Петроградской городской думы, к концу 1914 г. цены на важнейшие виды продовольствия в столице выросли по сравнению с довоенным периодом следующим образом: [40]
мука ржаная...................на 13%»
овес ................................на 23%
крупа гречневая.............на 51%
масло сливочное...........на 30%
мясо (II сорт)..................на 20%.
соль................................на 57%.
37. Там же, стр. 79. Общин размер производства масла вычислен на основании данных о его железнодорожных перевозках. Это, конечно, очень неточный метод исчисления, но, к сожалению, в царской России, где отсутствовала крупная молочная промышленность, не существовало более точного учета. Для 1916 г. отсутствуют суммарные данные о железнодорожных перевозках масла. Известно только, что в основных маслодельных районах производство его резко сократилось. В Сибири, например, продукция масла в 1916 г. по сравнению с 1915 г. сократилась приблизительно на 30—40 % (там же, стр. 81).
38. Сравнивая эти данные с положением социалистического сельского хозяйства накануне и в годы Великой Отечественной войны, мы убеждаемся прежде всего в огромном скачке, сделанном нашей страной за годы Советской власти. Наивысший валовой урожай хлеба дореволюционной России составлял около 5 млрд. пудов («Социалистическое строительство Союза ССР», Стат. сборник. М.— Л. 1939, стр. 98), в то время как в СССР накануне войны с гитлеровской Германией он, как известно, составил свыше 7 млрд. пудов. За годы Советской власти на востоке была создана мощная база зернового хозяйства. Производство зерна в восточных районах с 1913 по 1940 г. значительно увеличилось. Благодаря этому временная оккупация немцами южных районов не вызвала продовольственной катастрофы в стране. Посевная площадь колхозов в 1941—1945 гг. на территории, не занятой немцами, не только не сократилась, но, наоборот, несколько увеличилась.
39. Торгово-промышленный мир России, иллюстр. ежегодник за 1916 г., ч. 1, Пгр., 1916, стр. 29.
40. Журнал совещания под председательством начальника Петроградского военного округа по вопросу о мерах борьбы с повышением цен на предметы первой необходимости и пищевые продукты в районе округа, Пгр., 1915, стр. 21.
Столкнувшись с повсеместным повышением цен на продовольствие, чиновники царского правительства были совершенно беспомощны объяснить причины, вызвавшие это явление. С этой точки зрения представляют большой интерес материалы созванного в январе 1915 г. начальником Петроградского военного округа совещания по борьбе с дороговизной. Большинство участников совещания объясняло нехватку продуктов случайными, временными причинами. Так, например, гласный Петроградской думы генерал Веретенников считал, что повышение цен на продукты вызвано газетными слухами. Отметив, что русский экспорт в 1914 г. сократился на 400 млн. руб. при неизменности населения, Веретенников указал, что «нет никаких оснований, чтобы продукты вздорожали, а скорее они должны были стать дешевле». [41] Другие участники совещания были также далеки от понимания подлинных, коренных причин нехватки продовольствия в стране и ссылались, главным образом, на истощение продовольственных запасов в столице и сокращение подвоза хлеба, масла и других продуктов.
Но почему истощались запасы? Почему новые партии продовольствия с трудом доходили до столицы, задерживаясь в пути? Почему торговые фирмы испытывали трудности в закупке продовольствия? Почему повсеместно наблюдалось повышение цен? На все эти вопросы участники совещания не могли дать сколько-нибудь вразумительный ответ. Им оставалось только признать, что расчеты на избыток продовольствия и падение хлебных цен в военные годы явно не оправдались. [42]
В течение 1915 г. наблюдалось дальнейшее повышение цен на хлеб и другие продукты и обострение продовольственного кризиса в стране. Охранка, систематически следившая за движением цен на предметы первой необходимости, составила любопытную таблицу вздорожания главных предметов продовольствия в столице к началу 1916 г., из которой видно было, что мясо, сыр и масло вздорожали примерно в три раза, а чайная колбаса — в 2—2 1/4 раза. [43]
Цены на хлеб и продовольствие наиболее быстро росли в промышленных центрах и особенно в столицах. В 1915—1917 гг. единых цен на хлеб и продовольствие уже не существовало. Как правило, в потребляющих губерниях цены на хлеб были значительно выше, чем в производящих. Так, например, пшеница весной 1916 г. в черноземных губерниях стоила на 37% дороже, чем в 1913 г., а в нечерноземных губерниях — на 67%. [44]
Пуд овса в это же время стоил в Москве 4 руб., в Калуге — 2 руб. 60 коп., а в Ростове на Дону — 2 руб. 10 коп.
Еще более разительным оказывается разрыв в ценах, если для сравнения взять крупные промышленные центры потребляющей полосы и районы Сибири. Пшеница, например, продавалась в Петербурге по 1 р. 90 коп. за пуд, а в Омске она стоила в это же время 50 коп. пуд.
Разрыв в ценах существовал в отношении всех сельскохозяйственных продуктов. В апреле 1916 г. экспортное сибирское масло 1 сорта /46/
41. Журнал совещания..., стр. 19.
42. Характерно в этом отношении выступление председателя Калашниковской биржи Воробьева. «Мы думали, — сказал он, — что когда закрыли порты, то у нас в России будет переизбыток. Ошибался не только я, но и многие» (там же, стр. 13).
43. ЦГИА, деп. полиции, 4-е делопроизводство, № 61, ч. II, лит. А, т. I, л. 49. Данные охранки несколько расходятся с другими материалами о дороговизне в годы войны, не показывающими столь резкого повышения цен. Дело в том, что охранка приводила движение розничных цен, которые росли особенно быстро.
44. Торгово-промышленный мир России, 1916 г., ч. 1, стр. 23.
продавалось в Омске по 18 руб. 50 коп. за пуд, а в Петрограде оно стоило 35 руб. 50 коп. В сентябре 1916 г. разрыв в ценах на масло еще больше усилился. В это время сибирское масло в Омске стоило 28 руб. 50 коп. пуд, а в Петрограде — 71 руб. [45]
Это колоссальное расхождение цен свидетельствует о глубине экономического расстройства страны уже в первые годы войны.
Еще в начале 1915 г. Союз городов решил исследовать вопрос о дороговизне. На места была разослана анкета с вопросами о причинах повышения цен на предметы продовольствия. Из ответов 86 крупных и 124 малых городов видно, что повышение цен на продовольствие стало всеобщим явлением. [46]
В декабре 1915 г. в циркуляре Особого совещания по продовольствию отмечалось: «Наряду с недостатком мяса, недостаток муки, связанный с ним недостаток печеного хлеба стал во многих местностях приобретать острый характер... Что касается Петрограда, то здесь недостаток муки начинает принимать тревожный характер. Из 1000 петроградских пекарен ввиду отсутствия муки закрылось 300». [47]
1916 год принес новое обострение продовольственного положения в стране. На 1 июня 1916 г. цены на муку, по сравнению с довоенными, выросли в 2.26 раза, на мясо — в 2.91 раза, на жиры — в 3.12 раза. [48] Вторая половина 1916 г. принесла новое, еще более значительное повышение цен на предметы первой необходимости. Из донесений местных органов департамента полиции видно, что дороговизна и продовольственный кризис во всех крупных городах к концу 1916 г. приняли катастрофические размеры. Тифлисский губернатор в июне 1916 г. доносил департаменту полиции о недостатке продуктов и о том, что среди населения «все громче и громче раздаются жалобы на дороговизну».
Такого же рода сведения поступали из Киева, Харькова, Екатеринослава и других промышленных центров страны. В декабре 1916 г. московский губернатор сообщал по этому поводу департаменту полиции: «Настроение всех слоев населения повышенное, продовольственный вопрос является самым волнующим, дороговизна и недостача предметов первой необходимости, главным образом, топлива и продовольствия, вызывает общее озлобление как против торговцев, так и против правительства». [49]
Начальник Петроградского губернского жандармского управления в это же приблизительно время сообщал: «грозящее населению недоедание в связи с наблюдаемой неурядицей в продовольственном деле порождает в массах ропот и неудовольствие как местными представителями власти, так и центральным правительством». [50]
Обобщив все эти данные, департамент полиции указывал, что по всей империи «дороговизна и недостаточность продуктов заставляет людей потерять голову» и что все усилия правительства должны быть направлены на урегулирование продовольственного вопроса. [51]
Каковы же были причины продовольственного кризиса?
Выше указывалось, что упадок сельского хозяйства и сокращение /47/
45. Положение молочного хозяйства до и во время войны, Пгр., 1917, стр. 42—43.
48. Анкета о дороговизне, изд. Всероссийского Союза городов, М., 1915.
47. Моск. Обл. Архив, ф. Московского биржевого комитета, железнодор. отдел, св. 100, д. 1110, л. 46.
48. Движение цен на предметы массового потребления в период войны, вып. 1, Самара, 1918, стр. 13.
49. ЦГИА, ф. деп. полиции, 4-е делопроизводство, 1916 г., д. 108, лл. 75, 23.
50. Там же, 6-е делопроизводство, д. 167, ч. 58, л. 14.
51. Там же, Особый отдел, д. 347, л. 341.
общей массы продовольственных ресурсов страны являлись лишь одной из причин кризиса.
Важным фактором, повлиявшим на продовольственное положение страны, было резкое повышение спроса на хлеб и продукты со стороны неземледельческого населения. Здесь необходимо прежде всего иметь в виду огромный концентрированный спрос армии. К началу 1916 г. численность армии достигла 9 млн. человек; для питания ее требовалось огромное количество хлеба, мяса, сахара, жиров и прочих продуктов. Ежедневная потребность армии в одном только мясе исчислялась в 2000 тонн. [52] Между тем, царская армия состояла в основном из крестьян, которые в мирное время питались главным образом за счет собственного хозяйства. В годы же войны питание армейских контингентов происходило за счет товарных ресурсов хлеба и продовольствия, которые заготовительные органы скупали на рынке. Этим значительно уменьшалась та доля продовольствия, которая шла на питание городского населения. В течение одного только первого года войны было закуплено для армии 300 млн. пудов хлеба и различных круп. [53] Огромное влияние на обострение продовольственного кризиса в стране оказывало расстройство железнодорожного транспорта. Война возложила на железные дороги новые сложные задачи. Перевозка мобилизованных, воинских частей, раненых и беженцев, снабжение армии вооружением и боеприпасами — все это потребовало от русских железных дорог большой дополнительной работы. Кроме того, война изменила направление грузопотоков. В военные годы, в связи с прекращением импорта угля и занятием Польши, Донбасс превратился в единственную мощную каменноугольную базу страны. Это повысило нагрузку Екатерининской железной дороги, соединявшей Донбасс с промышленными, центрами. Доставка из-за границы вооружения и оборудования, прибывавших почти исключительно через Владивостокский и Архангельский порты, приводило к перегрузке Архангельской и Сибирской железных дорог. Как пропускная способность русских железных дорог, так и имеющийся подвижной состав не соответствовали тем задачам, которые война поставила перед транспортом. Для коммерческих грузов в военные годы оставалось только 150 тысяч вагонов, в то время как в мирное время на эти цели выделялось более 300 тысяч вагонов. [54]
Недостаток подвижного состава в военные годы усугублялся увеличением количества «больных» паровозов и вагонов. Заводы и ремонтные мастерские Министерства путей сообщения были заняты изготовлением снарядов, и своевременный ремонт подвижного состава не производился.
Слабая пропускная способность железных дорог и нехватка подвижного состава приводили к тому, что железные дороги не в состоянии были обеспечить своевременный подвоз сырья и топлива к промышленным центрам и обеспечить бесперебойную работу даже важнейших, с точки зрения интересов армии, предприятий страны. Железнодорожный транспорт оказался самым слабым звеном военной экономики царской России. Особенно загруженной оказалась Сибирская ж.-д. магистраль, которая не в силах была перевозить накоплявшиеся во Владивостокском порту грузы. /48/
52. В. И. Попов. Довольствие мясом русской армии в первую мировую войну 1914—1918 гг. Труды Академии тыла и снабжения Красной Армии им. В. М. Молотова, выл. 3, М., 1942, стр. 4.
53. И. А. Орлов. Продовольственное дело в России во время войны и революции, М., 1919, стр. 11.
54. Краткий очерк деятельности русских железных дорог во вторую отечественную войну, ч. 2, Пгр., 1916, стр. 20.
Транспортная разруха оказала прямое влияние на обострение продовольственного кризиса в стране. Большие запасы хлеба и масла, имевшиеся в Сибири, не могли своевременно подвозиться к промышленным центрам страны. Расстройство транспорта нарушило нормальные экономические связи и совершенно изолировало друг от друга отдельные районы. В военные годы наблюдалось резкое сокращение общих перевозок по железным дорогам хлебных и продовольственных грузов. Так, перевозка зерна с 1913 по 1916 г. сократилась с 844 млн. пудов до 413 млн. пудов, сахара — с 136 млн. пудов до 72 млн. пудов, мясных продуктов с 20 млн. пудов до 12 млн. пудов. [55] В наиболее тяжелом положении очутились железные дороги к концу 1916 г. К этому времени работа железнодорожного транспорта, по данным Министерства путей сообщения, сократилась на 25 проц. Во второй половине 1916 г. железные дороги оказались не только не способными подвозить продовольственные грузы к промышленным центрам страны, но даже обеспечить бесперебойную перевозку продовольствия на фронт для армии.
Особое совещание по продовольствию указывало на транспортные затруднения как на основную причину нехватки продуктов. [56]
Большинство городов в ответах на разосланную Союзом городов анкету основную причину повышения цен также объясняло транспортными затруднениями. Виленская городская управа, например, требовала в целях борьбы с дороговизной установления правил внеочередной отправки продовольственных грузов по железной дороге. Ставропольская управа требовала включения представителей городских и земских управлений в органы, регулирующие перевозки. Аналогичные ответы дало подавляющее большинство опрошенных городов.
Именно из-за транспортных затруднений в городах Сибири стояли баснословно низкие цены на хлеб и другие предметы продовольствия, в то время как почти во всех промышленных центрах Европейской России в них ощущалась острая нужда.
Одной из важнейших причин продовольственного кризиса был товарный голод и падение покупательной способности денег. Мобилизация промышленности приводила к резкому сокращению выпуска гражданской продукции. Усиленное производство вооружения, боеприпасов, военно-инженерного имущества, одежды и обуви для армии приводило к сокращению производства товаров, рассчитанных на удовлетворение массового спроса населения.
Товарный голод и растущее обесценение денег приводили к тому, что деревня стремилась задержать хлебные излишки, воздерживаясь от реализации их на рынке. Помещики, кулаки и хлебные торговцы припрятывали продовольственные запасы, наживаясь на голоде и нужде трудящихся города. Продовольственный кризис и дороговизна были порождены общим экономическим развалом страны, вызванным войной.
В нелегальной большевистской брошюре, изданной в 1916 г., говорилось: «В чем суть дороговизны? В том, что господство помещиков и крупных капиталистов истощило страну и истощенную ввергло в Разбойничью войну; в том, что страна не выдерживает бремени войны, в том, что одних продуктов нехватает, другие плохо подвозятся и самое Равное в том, что рубль обесценился». [57] /49/
55. Г. Рубинштейн. Внутренний рынок и торговля в период первой мировой Труды Ленинградского Финансово-экономического института, вып. 3, Л., 1947, стр. 250.
56. Обзор деятельности Особого совещания по продовольствию, Пгр., 1918, стр. 32, 239.
57. Война и дороговизна в России, Пгр., 1916, стр. 14.
«Регулирующая» политика царского правительства носила крайне ограниченный характер и сводилась, главным образом, к трем мероприятиям: 1) централизованной закупке хлеба для армии; 2) установлению ограничений в вывозе хлеба и продовольствия из одного района в другой и 3) введению такс на продовольствие.
Все эти полумеры не могли спасти положения, так как сохранялось главное — частная торговля хлебом и продовольственными товарами. Неудивительно, что при таком положении вещей хозяевами оставались держатели товарных излишков, успешно боровшиеся с таксами и перепродававшие хлеб и продукты по спекулятивным ценам на черный рынок.
В годы первой мировой войны перед царским правительством встали задачи удовлетворения потребностей многомиллионной армии в хлебе и вместе с тем борьбы с нарастающим продовольственным кризисом в промышленных и административно-политических центрах страны. Между тем, заготовительная и закупочная деятельность продовольственных органов не могла обеспечить даже бесперебойное снабжение армии по установленным нормам. Мясной рацион для солдата за время с начала войны до апреля 1916 г. был уменьшен втрое.
Царское правительство уже в 1915 г. не в состоянии было полностью удовлетворить армию свежим мясом по установленным нормам. Воинские части получали вместо мяса копченую рыбу, сушеную воблу, бобы, горох и чечевицу; широко применялись японские, шведские и датские консервы крайне низкого качества. [58] К концу 1915 г. сливочное масло в армии было полностью заменено растительным, бараньим салом и маргарином. [59]
Еще более ухудшилось снабжение армии в 1916 г. Главное интендантство вынуждено было в июне 1916 г. вводить мясопустные дни, уменьшать нормы выдачи жиров и т. п. [60] На совещании в Ставке командующие фронтами отмечали ухудшение продовольственного снабжения армии. Царские генералы высказывали опасение, что недоедание может отрицательно сказаться на боеспособности армии. [61]
Если царское правительство не в состоянии было вполне удовлетворительно справиться даже со снабжением армии, то в деле заготовки продовольствия для населения «регулирующие» потуги царизма и буржуазных общественных организаций были обречены на полный провал.
Перейдем теперь к рассмотрению этих попыток.
Первым шагом в этом направлении явилось издание указа от 17 февраля 1915 г., по которому командующие военными округами получили право устанавливать предельные цены на хлеб и продовольствие, закупаемое для армии, а также запрещать вывоз продуктов из пределов округа. [62]
Издавая этот указ, царское правительство рассчитывало, что запрещение вывоза из производящих губерний создаст большие излишки хлеба и продовольствия, которые хлебные торговцы не смогут скупать для перевозки в другие местности. Но надежды на то, что хлеб и продовольствие попадет в руки уполномоченных по снабжению армии не оправда-/50/
68. В. И. Биншток и Л. С. Каминский. Народное питание и народное здравие, М.— Л., 1929, стр. 40.
59. Там же, стр. 42.
60. ЦГВИА, ф. 2003, д. 703, л. 286.
61. Там же, л. 535.
62. Регулирующие мероприятия правительства и общественной власти в хозяйственной жизни за время войны, Пгр., 1917, стр. 6.
лиcь. Указ 17 Февраля 1915 Г. лишь усилил нехватку хлеба и продовольствия в промышленных центрах и вызвал еще большее повышение цен и спекуляцию. Хлебные торговцы оказались более подвижными, чем уполномоченные по закупке хлеба для армии. Они скупали продовольствие и, несмотря на все преграды, ухитрялись вывозить его из запрещенной зоны и перепродавать втридорога в промышленных центрах.
Ко времени издания указа 17 февраля 1915 г. в большинстве городов ужe существовали продовольственные комиссии при городских управах, пытавшиеся оказать влияние на продовольственное снабжение городского населения. Деятельность их, однако, состоявшая в установлении такс на хлеб и продукты и централизованной закупке продовольствия, имела ничтожное значение. Каждый город устанавливал свои таксы, городские же самоуправления, располагавшие незначительными средствами, могли лишь в самых ограниченных размерах развернуть свои закупочные операции. Хозяевами положения продолжали оставаться хлебные торговцы, в руках которых были сосредоточены основные ресурсы хлеба и продовольствия и которые имели возможность припрятывать хлеб и продавать его из-под полы по повышенным ценам. Большинство городских самоуправлений признавало свое бессилие в борьбе с дороговизной. Ивановская городская дума, например, отмечала: «Справиться с растущей дороговизной городское самоуправление не в состоянии» [63].
Указ 17 февраля 1915 г. еще более затруднил деятельность городских самоуправлений и ослабил их позиции в борьбе с дороговизной. Этот указ поставил в тяжелое положение ряд городов, лишившихся возможности получить продукты из запрещенных зон. Калужское городское управление, например, в июле 1915 г. сообщало, что запрещение вывоза из южных губерний вызвало повышение цен в три раза. [64] Аналогичным образом высказывались 32 города. [65] Даже само Главное управление землеустройства и земледелия признавало, что закон 17 февраля 1915 г. временно создал затруднения для обычной хлебной торговли. [66]
По указу 17 февраля 1915 г., твердые цены вводились только для закупок хлеба для армии. Цены для частной хлебной торговли не нормировались. Таким образом, в связи с этим указом создавалась двойственность цен на хлеб и продовольствие, что способствовало развитию спекуляции. Закупочные операции для армии проводились без всякого плана, неорганизованно, и это создавало в ряде районов искусственное взвинчивание цен и недостаток в продуктах. Заготовительные органы старались вывозить хлеб и продукты из наиболее близких к фронту губерний. Почти совершенно не были намечены закупки в богатых хлебом сибирских губерниях из-за отсутствия там развитой железнодорожной сети.
Создавая аппарат по снабжению армии, царское правительство беспомощно топталось на месте в поисках наиболее гибких организационных форм. Сперва указом 11 августа 1914 г. закупка продовольствия для армии была возложена на Главное управление землеустройства и земледелия, которое выделило для этой цели Особое главное управление. Затем решено было это дело передать Министерству промышленности и торговли. 19 мая 1915 г. при последнем был создан специальный главный продовольственный комитет. На местах были созданы губернские продовольственные комитеты, во главе которых стояли губернато-/51/
63. Борьба с дороговизной и городские управления, вып. 2, М., 1916, стр. 15.
64. Анкета о дороговизне, стр. 10.
65. Там же, стр. 10 и сл.
66. Совещание уполномоченных Главного управления землеустройства и земледелия по закупке хлеба для армии 1 июля 1915 г., Пгр., 1915, стр. 6.
-ры; губернские продовольственные комитеты должны были координировать действия всех военных и гражданских закупочных организаций. Наконец, 17 августа 1915 г. создается особое совещание по продовольствию под председательством главноуправляющего землеустройства и земледелия. Состав Особого совещания по продовольствию строился так же, как и в трех остальных созданных совещаниях — из представителей Государственного совета, Государственной думы, министерств, Союза земств и городов и т. п. Закупка хлеба и других продуктов производилась местными уполномоченными Особого совещания по продовольствию в 61 губернии и области по твердым ценам принудительным путем. [67] Но эти закупки не снижали цен на продукты на частном рынке. Особенно быстро возрастали цены на сахар.
В октябре 1915 г. Особое совещание по продовольствию установило твердую цену, по которой сахарозаводчики должны были продавать сахар для нужд армии. При отказе продавать сахар по этой цене уполномоченным Особого совещания предоставлено было право реквизировать его. [68] Для централизации закупок сахара органами Особого совещания по продовольствию было создано в начале 1916 г. в Киеве специальное Центральное бюро, подчиненное Министерству земледелия. Огромные правительственные закупки уменьшали сахарные запасы и, таким образом, создавали почву для развития спекуляции. Сахарозаводчики вознаграждали себя непомерным повышением цен на частном рынке. Они всячески стремились припрятать сахар и продавать его по спекулятивным ценам на частный рынок. Спекуляцией сахаром занимались также банки, оптовые купцы, мелкие и средние торговцы. Для борьбы со спекулятивной вакханалией Министерство земледелия издало постановление, запрещавшее перевозку сахара из одной губернии в другую без разрешения Центрального бюро или уполномоченного Особого совещания по продовольствию. Но это мероприятие еще больше усилило сахарный голод в губерниях, не производивших сахара, и тем самым создало более благоприятные условия для развития спекуляции.
Кроме обеспечения армии продовольствием и фуражом, на Особое совещание было возложено регулирование снабжения населения. Если Особое совещание в течение 1915 и начала 1916 г. кое-как справлялось с задачей заготовки хлеба и продуктов для армии, то оно оказалось совершенно несостоятельным в деле проведения широких государственных мероприятий, способных устранить дороговизну и надвигавшийся продовольственный кризис в стране.
Попытки Особого совещания по продовольствию бороться со спекулятивным повышением цен были безуспешны. Совещанию оставалось лишь констатировать, что «восток, запад, юг России — все охвачено спекулятивным ростом цен на хлебные продукты». [69]
Как уже указывалось, помимо Особого совещания, попытки бороться с растущей дороговизной путем установления предельных цен — такс на предметы первой необходимости делали также и городские управления. Само собой разумеется, что в условиях капиталистического хозяйства попытки эти были обречены на полный провал. Местные органы власти действовали лишь в пределах одного города, без связи с другими городами. В том случае, если таксы оказывались слишком низкими, хлеб /52/
67. Обзор деятельности Особого совещания по продовольствию с 17 августа 1915 г. по 17 февраля 1917 г., Пгр., 1918, стр. 15.
68. Потребление сахара в России, Пгр., 1916, стр. 93, 95.
60. Обзор деятельности Особого совещания по продовольствию, стр. 62.
и продукты немедленно исчезали из торговой сети, а рынок уходил в подполье. Городские продовольственные органы вынуждены были непрерывно пересматривать таксы. [70]
В условиях страшного разнобоя в ценах в различных районах страны, острой нехватки продуктов в большинстве городов Европейской России, громадного концентрированного спроса на продовольствие со стороны армии, неудачных попыток центральных и местных органов власти регулировать закупки и цены нa продовольствие, — неизбежно должна была развиваться спекуляция, еще более ухудшившая положение.
Спекулятивная вакханалия началась еще в 1915 г. Спекуляцией продуктами занимались мелкие розничные торговцы, оптовые купцы, различные комиссионеры, крупные биржевые дельцы, банки и т. д. Огромные барыши наживали хлебные торговцы. Ростовский мукомол Парамонов только за один год войны на спекулятивном повышении цены на муку получил несколько миллионов рублей прибыли. [71] На съезде Союза городов в марте 1916 г. приводились многочисленные примеры обогащения хлебных торговцев. Петербургская охранка в начале 1916 г. указывала, что спекуляция продуктами первой необходимости охватила самые различные круги столичной буржуазии; «во всех кафе на Невском, — писала охранка, — в любое время дня можно видеть сотни комиссионеров, устраивавших всякого рода сделки». [72]
Спекуляция сахаром и зерном сосредоточена была в руках частных коммерческих банков. Банки скупали огромные партии муки, сахара, масла и через некоторое время продавали эти запасы по повышенным ценам. [73] В целях получения максимальной прибыли банки переключили значительную часть своих средств на спекуляцию товарами первой необходимости. Уже в мае 1915 г., когда началось резкое повышение цен на сахар, запасы частных коммерческих банков составляли 4.5 млн. пудов сахара. Спекулятивные сделки с продуктами, приносившие огромные барыши, составляли основное содержание деятельности русских банков в годы войны.
Помимо непосредственного участия банков в спекулятивной торговле, они занимались также финансированием спекулятивных сделок. Ссуды по торгово-спекулятивным счетам за одно только полугодие с 1 октября 1914 г. по 1 апреля 1915 г. выросли на 104 млн. руб. [74]
Данные департамента полиции, относящиеся к началу 1916 г., рисуют яркую картину спекулятивной деятельности банков в годы войны. По этим данным, 8 сахарных заводов, сосредоточивших в своих руках 50% производства сахара, находились в сфере влияния Русского для внешней торговли банка. Остальные 50% предприятий — в сфере влияния группы Кенига, Вогау, Харитоненко, Международного банка и др. Подавляющая часть продукции этих заводов попадала в руки банков, которые затем по спекулятивным ценам сбывали ее на рынке. [75]
Кроме спекуляции сахаром банки занимались спекулятивной торговлей мукой и другими продуктами. По данным департамента полиции, к началу 1916 г. в руках у банков находились огромные запасы муки. /53/
70. Анкета о дороговизне, стр. 70—71.
71. М. М. Ковальская. Дороговизна жизни и борьба с ней, М., 1917, стр. 256.
72. ЦГИА, ф. деп. полиции, 4-е делопроизводство, № 61, ч. 2, лит. А, т. I, л. 51.
73. Труды комиссии по изучению современной дороговизны, М., 1915, т. Ill, стр. 266—267.
74. Там же, стр. 215.
78. ЦГИА, ф. деп. полиции, 4-е делопроизводство, № 61, ч. 2, лит. А, т. I, л. 58.
Таким образом, в годы войны вся внутренняя торговля страны сверху донизу приняла спекулятивный характер. Припрятыванием продуктов с целью спекулятивного повышения цен на них занимались все, начиная от деревенских лавочников и кончая помещиками, фабрикантами, крупными биржевыми акулами и банковскими дельцами. [76] Царское правительство, опиравшееся на эти слои населения, не умело и не желало бороться с растущей спекуляцией, еще более усугублявшей продовольственный кризис в стране.
К концу 1916 г. продовольственные затруднения почти во всей стране резко усилились и начали принимать катастрофический характер. Многочисленная мемуарная литература свидетельствует о продовольственном кризисе, отсутствии хлеба, огромных очередях у продовольственных магазинов в Петрограде. В других городах положение было не лучше. В конце 1916 г. в ряде городов резко ограничили продажу муки. В Сормове и Воронеже населению продавали только по 5 фунтов муки на человека в месяц, в Пензе продажу сначала ограничили 10 фунтами, а затем вовсе прекратили. [77]
Продовольственный кризис ставил в особенно тяжелое положение рабочее население городов.
Статистические данные, имеющиеся в материалах фабрично-заводской инспекции, говорят, будто реальная заработная плата в первый год войны не была снижена. Что касается квалифицированных рабочих отраслей промышленности, связанных с военным производством, то их реальная заработная плата как будто даже повысилась. [78] Однако эти данные требуют больших поправок. Прежде всего установление стоимости товарного рубля в статистических обзорах страдало значительными погрешностями. В условиях непрерывного повышения цен, статистические индексы постоянно отставали от жизни. Значительное вздорожание стоимости жизни только частично отражалось в официальном индексе.
Кроме того, дело здесь заключалось не только в ценах на продукты, но и в фактическом отсутствии последних на рынке. В отдельные периоды в крупных промышленных центрах страны, Донбассе и Урале, продукты питания нельзя было купить даже по сложившимся высоким рыночным ценам, и рабочие сидели без хлеба, мяса и других насущно необходимых предметов питания. Продовольственный кризис усиливал недовольство рабочих и тяжело отражался на работе мобилизованной промышленности.
Вопрос о снабжении продовольствием предприятий, работавших по заказам военного ведомства, неоднократно ставился как в Особом совещании по обороне, так и высших органах командования армии. /54/
76. Московские текстильные фабриканты в целях взвинчивания цен в годы войны отпускали товары в провинцию исключительно мелкими партиями, создавая, таким образом, искусственно повышенный спрос на ткани. Такая система отпуска товаров давала возможность фабрикантам беспрерывно пересматривать прейскуранты и повышать, цены. Когда был организован импорт в Россию японских и американских сукон через дальневосточные порты, московские фирмы учредили специальные агентства в Харбине и Владивостоке, скупавшие все импортные товары и затем перепродававшие их по спекулятивным ценам населению (Война и промышленность, хроника с 1 мая по 30 июня 1916 г., Харьков, 1916, стр. 204).
77. Продовольственное положение городов в январе 1917 г., изд. Союза городов, 1917, стр. 15.
78. В 1915 г. средняя реальная заработная плата по сравнению с 1913 г. уменьшилась с 22 до 21.2 товарного рубля в месяц, т. е. весьма незначительно (Моск. Обл. Архив, ф. 69, св. 87, д. 905, л. 74). К сожалению, в материалах фабрично-заводской инспекции не отражен 1916 г., когда особенно быстро повышались цены, от уровня которых все больше отставала заработная плата.
В июле 1916 г. на совещании в Ставке ставился вопрос о государственном снабжении рабочих заводов, работавших на оборону. Представитель Министерства земледелия Глинка, возглавлявший работу по поставкам для армии продовольствия и фуража, в специальном докладе отметил желательность снабжения рабочих продуктами по нормам солдатского пайка. Но уже на заседании выявились значительные трудности, встававшие при выполнении этой задачи.
Прежде всего, установлена была невозможность снабжения рабочих жирами и мясом, так как этих продуктов не хватало даже для армии, речь могла итти только о снабжении хлебом, крупами и сахаром рабочих наиболее крупных металлообрабатывающих предприятий, каменноугольных шахт и металлургических заводов. В дальнейшем, однако, выяснилась совершенная неподготовленность снабженческого аппарата армии к осуществлению этого мероприятия даже в столь ограниченном объеме.
Выступивший на заседании начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Алексеев обратил внимание на значение намечаемой меры в деле борьбы с забастовочным движением. Он указал, что, прежде чем приступить к ее осуществлению, нужно создать сеть продовольственных лавок и хлебопекарен на предприятиях. В результате июльского совещания было решено начать подготовительную работу к переводу крупнейших предприятий на государственное снабжение по нормам армии. Проведение этой меры было возложено на Министерство торговли и промышленности, военное министерство и главного уполномоченного по закупкам и снабжению для армии. [79]
Несмотря, однако, на «высочайшее одобрение», намеченные мероприятия так и не были проведены в жизнь. Мероприятие, намеченное Ставкой, постигла участь многочисленных проектов разрешения продовольственного вопроса, выдвинутых в последний период существования самодержавия. Пока «подготавливалась» намеченная мера, продовольственный вопрос еще больше обострился. Полное расстройство транспорта ставило в тяжелое положение не только снабжение промышленных центров, но и самой армии. В связи с отсутствием топлива, останавливались мельницы, и уполномоченные Особого совещания по продовольствию не в состоянии были выполнить наряды интендантства на муку. [80] При таком положении дел армейские заготовительные органы не могли взять на себя снабжение .продовольствием также и предприятий.
В катастрофическом положении очутился Петроград. На заседании Особого совещания по обороне 29 января 1917 г. отмечено было резкое сокращение подвоза продовольственных грузов в столицу. На этом же заседании оглашено было письмо уполномоченного Особого совещания по продовольствию Галле, в котором указывалось, что в Петрограде имеется только десятидневный запас муки, трехдневный запас жиров, а мяса совершенно нет. [81] Из-за транспортной разрухи, достигшей к этому периоду кульминационного пункта, рассчитывать на регулярный подвоз хлеба из производящих районов не приходилось.
Царское правительство считало продовольственный кризис важнейшей причиной роста забастовочного движения в стране. В постановлении Совета министров от 22 октября 1916 г. значение продовольственного вопроса определяется следующим образом: «Правильная постановка дела /55/
79. ЦГВИА, ф. 369, оп. XII, д. 7, л. 131 и сл.
80. Там же, оп. 1, д. 104, л. 162.
81. Там же, ф. 369, оп. 1, д. 439, л. 7, 19 и сл.
снабжения населения империи продовольствием, находясь в тесной связи с сохранением спокойствия в стране, представляется несомненно в настоящее время вопросом первостепенной государственной важности». [82]
Назначенный в октябре 1916 г. министром внутренних дел А. Д. Протопопов выдвинул свой план урегулирования продовольственного дела. «План» этот сводился к передаче продовольственного дела из Министерства земледелия в ведение Министерства внутренних дел. Уверенный во всесилии губернаторов, Протопопов утверждал, что с их помощью Министерство внутренних дел сумеет заготовить хлеб и предотвратить надвигавшийся голод. Протопопов предложил создать Совещание из трех министров: земледелия, внутренних дел и путей сообщения, которые практически должны были руководить всем делом продовольственного снабжения.
«План» Протопопова, не выдвигая никаких серьезных мер, направленных к ликвидации кризиса и сводивший все дело к передаче продовольственною дела из одного ведомства в другое, вызвал большое противодействие со стороны большинства Совета министров. Как указывали 7 министров, губернаторы не сумеют урегулировать продовольственного дела и только дискредитируют себя политически в глазах населения.
Несмотря на то, что Николай II сначала поддерживал Протопопова, рассмотрение его «плана» реорганизации продовольственного снабжения было отсрочено, а затем царское, правительство и совсем отказалось от осуществления протопоповской «реорганизации». [83]
Продовольственный кризис особенно обострился к концу 1916 г. В Одессе, Киеве, Чернигове, Подольске и во многих других городах тысячные толпы стояли в очереди за хлебом, мясом без уверенности в возможности что-либо достать. При таком положении вещей местные городские управления в ряде городов вынуждены были с конца 1916 г. перейти на карточную систему. Деятелям Союза городов оставалось только утешать себя тем, что карточки вызваны «относительным временным и местным недостатком продуктов». [84]
В декабре 1916 г. карточки на сахар, хлеб и другие продукты первой необходимости были введены в Москве, Харькове, Одессе, Воронеже, Иваново-Вознесенске и ряде мелких городов.
Большинство городов совершенно прекратило выпечку пшеничного хлеба. Но и ржаного и пеклеванного хлеба нехватало. С начала 1917 г. на дверях московских булочных все чаще появлялась надпись: «сегодня хлеба нет и не будет». [85]
Катастрофическое положение с продовольствием, в котором очутилась страна к началу 1917 г., было отражением общего экономического развала — начала краха всей хозяйственной системы царской России. Отрыв и обособление отдельных экономических районов дошли до такой степени, что даже в близ расположенных районах цены были совершенно различные. В Курске, например, в январе 1917 г. пуд пшеницы стоил 4 руб., а в Брянске — 15 руб.
Последней попыткой царизма урегулировать продовольственный вопрос была система разверстки, установленная министром земледелия Риттихом с декабря 1916 г. Россия была разделена на ряд районов, в каждом из которых должно было быть заготовлено определенное коли-/56/
82. ЦГАОР, ф. 6, on. 1, д. 15, л. 20.
83. Подробности об этом см. в указанном деле ЦГАОР.
84. Продовольственное положение городов к январю 1917 г., стр. 17.
85. Карточная система в городах, изд. Союза городов, М., 1916, стр. 6.
чество хлеба по твердым ценам. Снабжение армии и населения находилось в руках двух особо действующих и не связанных между собой уполномоченных. Царское правительство возлагало все надежды на это мероприятие, рассчитывая при помощи ею спасти положение. Сам Риттих, приступая к разверстке, хвастливо заявил, что он через «три недели поставит на ноги продовольственное дело в империи, и этот вопрос потеряет свою остроту». [86] Но через короткое время от этой уверенности не осталось и следа. Разверстку пришлось продлить до 1 марта.
К этому времени заготовка хлеба была сосредоточена в руках 220 уполномоченных Особого совещания по продовольствию, из которых 140 заготовляли хлеб и продовольствие для армии, а остальные — для населения. Обладая большими полномочиями и правами, уполномоченные действовали совершенно изолированно один от другого, без единой программы и централизованною руководства. Уполномоченные при принудительной разверстке хлеба, обязательного к сдаче государству по твердым ценам, пользовались правом запрещать вывоз продуктов из района своей деятельности. Это обстоятельство нарушало экономические связи между отдельными губерниями и частями страны. Установление многочисленных запретных зон вывоза продуктов ухудшило продовольственное снабжение промышленных центров.
Само собой разумеется, что ни Особое совещание по продовольствию, ни городские самоуправления не ставили вопроса о ликвидации частной торговли хлебом, — царское правительство и буржуазия охраняли интересы помещиков и хлебных спекулянтов. Но в условиях свободной торговли хлебом и продуктами проведение разверстки по твердым ценам не могло быть успешным.
На местах между уполномоченными, ведавшими заготовкой продовольствия для армии й населения, развернулась самая острая конкурентная борьба. «Как феодалы в средние века, екатеринославский, таврический и прочие уполномоченные перехватывают на базарах и на железных дорогах, на складах и на мельницах друг у друга хлеб», — с сокрушением писал Союз городов о «деятельности» уполномоченных, которые не останавливались перед повышением твердых цен, перехватыванием чужих грузов, реквизицией чужой тары и т. д. [87]
Последнее бюрократическое мероприятие царского правительства по продовольственному вопросу закончилось полным провалом. Уже накануне Февральской революции Риттих, разуверившись в возможности благоприятных результатов разверстки, стремился ограничиться лишь снабжением армии, предоставив снабжение населения местным городским управлениям.
Каждый город имел свои нормы продовольственною снабжения, особый порядок выдачи продуктов, свои цены. Продовольствие, однако, которое получали города, лишь в незначительной степени могло обеспечить снабжение населения по установленным нормам. Москва с 10 декабря 1916 г. по 9 января 1917 г. должна была получить 10 227 вагонов продовольствия, а получила только 3318. [88] В других городах дело обстояло еще хуже. Тульской делегации, явившейся в Министерство земледелия с сообщением об отчаянном положении города, Риттих заявил, что «на заботе министра удовлетворение потребности исключительно армии, а города должны сами изворачиваться как знают». [89] /57/
85. Продовольственное положение к январю 1917 г., стр. 20.
87. Tам же, стр. 7.
88. Там же, стр. 19.
89. Там же, стр. 13.
Количественные итоги риттиховской «разверстки» видны из следующих данных.
Разверстка была принята и проводилась в 21 губернии, в остальных районах России заготовка хлеба производилась на прежних основаниях. Особое совещание по продовольствию разверстало между губерниями 505 млн. пудов хлеба, но губернские и уездные совещания сократили эту цифру до 320 млн. пудов. Таким образом, прежде чем приступили к выполнению «разверстки», — она сократилась больше чем на одну треть. [90] Фактически же разверстка была выполнена в размере не более 170 млн. пудов. [91]
Накануне Февральской революции в стране возникла настоящая угроза голода. Отсутствие хлеба и самых необходимых продуктов в первую очередь ударяло по интересам трудящихся масс города, не имевших возможности доставать продукты из-под полы по спекулятивным ценам.
Уже перед самой революцией царизм почувствовал угрозу, которая создалась для него продовольственной катастрофой. Недаром Протопопов распорядился не допускать никаких разговоров и совещаний по продовольственному вопросу. Это единственное, что оставалось делать царским министрам. Они оказались совершенно неспособными бороться с продовольственным кризисом, знаменовавшим собою общий экономический развал страны.
Так же неудачны были попытки борьбы с продовольственной разрухой буржуазных общественных организаций. Буржуазия, стремившаяся в годы войны захватить в свои руки управление хозяйством страны, резко критиковала царское правительство за его неумение урегулировать продовольственный вопрос. Охранное отделение подчеркивало в своих донесениях, что буржуазные общественные организации пытались использовать неудачи правительства в продовольственном деле для критики самодержавия. [92]
В середине 1916 г., по инициативе Союза городов, был создан Центральный комитет общественных организаций по продовольственному делу. В состав этого комитета вошли представители Союзов земств и городов, военно-промышленных комитетов, съезда представителей биржевой торговли и сельского хозяйства, Всероссийской сельскохозяйственной палаты и других организаций. Буржуазия хотела захватить в свои руки все продовольственное дело, так же как при помощи военно-промышленных комитетов она хотела захватить руководство промышленностью. В конце октября 1916 г. на заседании Центрального комитета общественных организаций по продовольственному делу специально разбирался вопрос о направлении деятельности этой организации. Меньшинство членов этого Центрального комитета во главе с Громаном рассматривало комитет как общественную организацию, которая должна существовать и действовать наряду с государственными органами, отнюдь не сливаясь с ними. Однако эта точка зрения была отвергнута большинством комитета, высказавшимся за полное сосредоточение продоволь-/58/
90. Известия Особого совещания по продовольственному делу, № 1, 1917 г., стр. 10.
91. Точных подсчетов выполнения затянувшейся до лета 1917 г. «разверстки» не существует. Известно только, что крестьяне сдали около 130 млн. пудов. Что касается частных владельцев, то они должны были сдать 40 млн. пудов хлеба. Сведений о том, как фактически осуществлялась разверстка в помещичьих хозяйствах, не существует. Таким образом, если даже предположить, что помещики полностью сдали причитающийся с них хлеб, что более чем сомнительно, то и при этих условиях общее количество заготовленного хлеба не превышало 170 млн. пудов.
92. ЦГИА, ф. деп. полиции, б-е делопроизводство, № 341, ч. 57, 1916 г., л. 92.
ственного дела в руках «общественности». «Центральный комитет, — заявил один из ораторов на заседании, — должен сыграть организующую государственную роль в продовольственном, деле». [93]
В декабре 1916 г. буржуазия намечала созыв специального всероссийского продовольственного съезда, на котором предполагалось наметить конкретную программу перехода продовольственного дела из государственных органов в руки «общественности». [94]
Предполагалось создать специальную продовольственную организацию, которая имела бы широко разветвленную сеть в стране. Эта организация должна была составляться из (представителей Союзов земств и городов, военно-промышленных комитетов, кооперативных союзов. Однако Всероссийский продовольственный съезд был запрещен правительством. [95]
Буржуазные общественные организации проявили большую активность в изучении продовольственного вопроса. Союз городов провел ряд обследований и опубликовал целую серию экономических обзоров, посвященных состоянию продовольственного дела. [96]
Буржуазная печать резко критиковала действия Особого совещания по продовольствию и других правительственных органов в области организации продовольственного дела. В разрешении продовольственного вопроса были непосредственно заинтересованы деловые круги промышленной буржуазии также и потому, что продовольственный кризис и дороговизна грозили нарушить систему «гражданского мира», провозглашенную заправилами военно-промышленных комитетов. Это делает понятными особую активность буржуазии в обсуждении продовольственного вопроса и создание ею специального Центрального комитета общественных организаций по продовольственному делу. Но и этот комитет, так же как и правительственные организации, бессилен был смягчить продовольственный кризис. На нескольких состоявшихся заседаниях комитета обсуждались общие меры борьбы с повышением цен, указывалось на необходимость разработки плана снабжения населения продовольствием, высказывались соображения о необходимости введения твердых цен на продукты, [97] но никаких реальных и конкретных мер, направленных к улучшению продовольственного дела, комитет не сумел не только провести в жизнь, но даже наметить.
Успешное разрешение проблемы продовольственного снабжения страны, разоренной войной, требовало ломки основных устоев капиталистической экономики и в первую очередь ликвидации частной торговли хлебом и продовольствием. Ни царское правительство, ни буржуазная общественность не могли затронуть интересы держателей хлеба — помещиков, кулаков и хлебных спекулянтов.
Изучение продовольственного дела в годы первой мировой войны 1914—1916 гг. показывает не только экономическую слабость царской России, но и неспособность самодержавия и буржуазии использовать наиболее рационально те материальные ресурсы, которые были в их распоряжении.
Через 25 лет после нерпой мировой войны СССР, в условиях гораздо более трудной и разрушительной войны, лишенный на длительное вре-/59/
93. Центр, арх. профсоюзов, ф. 10, д. 300, л. 21.
94. Там же, л. 2.
95. Там же, л. 3.
96. Очерк деятельности экономического отдела ВСГ к VII съезду ВСГ 14—16 октября 1917 г.
97. Известия Главного комитета Всероссийского земского союза, 1916, № 42—46, стр. 7.
-мя многих хлебородных районов, сумел успешно разрешить продовольственный вопрос и обеспечить бесперебойное снабжение армии и населения продовольствием.
Эти успехи были достигнуты нашей страной благодаря колхозному строю, сосредоточению основной массы товарного хлеба в руках у социалистического государства, а также значительному развитию зернового хозяйства в восточных районах страны. В своем докладе на торжественном заседании Московского Совета 6 ноября 1943 г. товарищ Сталин сказал: «Если на третьем году войны наша армия не испытывает недостатка в продовольствии, если население снабжается продовольствием, а промышленность сырьем, то в этом сказались сила и жизненность колхозного строя, патриотизм колхозного крестьянства». [98] /60/
98. И. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, изд. 5-е. М., 1947, стр. 117.
Исторические записки. Вып. 31. 1950. С. 37-60.
-
Иоффе А.Е. Хлебные поставки во Францию в 1916-1917 гг. // Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.
Автор: Военкомуезд
А. Е. Иоффе
ХЛЕБНЫЕ ПОСТАВКИ ВО ФРАНЦИЮ в 1916—1917 гг.
Архив министерства продовольствия Временного правительства России содержит переписку с торговыми представителями Антанты в Петрограде, с агентами министерств земледелия и продовольствия в отдельных областях страны и руководителями армии, а также другие документы по вопросу об отправке хлеба из России в страны Антанты в 1916 и 1917 гг. Эти материалы нигде и никем в литературе не использованы. В работах, освещающих продовольственное положение России в указанные годы, нигде ни словом не упоминается о посылке хлеба союзникам. Авторы исходили из того, опровергаемого нами, тезиса, что в связи с войной хлебные поставки из России были прекращены. [1] Ни слова не говорится о посылке пшеницы во Францию в «Истории гражданской войны» (т. I). Между тем во время войны хлеб продолжал вывозиться за границу. История хлебных поставок во Францию в 1916—1917 гг. является убедительным, можно сказать концентрированным, выражением большой степени и унизительных форм экономической зависимости тогдашней России от Антанты. Поэтому тема о вывозе хлеба в военные годы имеет несомненный научный интерес.
Уже в 1916 г., еще больше в 1917 г., продовольственный кризис в самой России стал реальным фактом. Летом 1916 г. в 34 губерниях была введена карточная система, в 11 губерниях ее собирались ввести, и только в 8 губерниях шла свободная торговля. [2] Страдали от строгого лимитирования продовольствия, конечно, трудящиеся массы. Несмотря на введение карточек, промышленные города, и Петроград прежде всего, не получали нужного количества хлеба. Плохо снабжалась и армия.
В феврале 1917 г. на фронты было отгружено 42.3% намеченного и необходимого количества хлеба и фуража, для гражданского населения— 25.6%. На Северном фронте в начале февраля остался лишь двухдневный запас продовольствия, на Западном фронте вместо хлеба ели сухари, на Юго-западном солдаты получали только по одной селедке в день. [3]
В Петрограде толпы людей собирались у продовольственных магазинов, простаивали в очереди, но далеко не всегда получали даже го-/65/
1. См., напр., 3. Лозинский. Экономическая политика Временного правительства, М., 1928; Р. Клаус. Война и народное хозяйство России (1914—1917 гг.), М.—Л., 1926; Н. М. Добротвор. Продовольственная политика самодержавия и Временного правительства (1915—1917 гг.) — «Исторический сборник», Горький, 1939.
2. Н. М. Добротвор. Указ. соч., стр. 65—66.
3. А. 3айончковский. Мировая война, М., 1931, стр. 297; 3. Лозинский, Указ. соч., стр. 8—9.
лодный паек Катастрофическое положение с продовольствием признавали и лидеры буржуазии. Незадолго до Февральской революции Родзянко в записке, поданной Николаю. II, указывал, что «дело продовольствия страны находится в катастрофическом состоянии». [4] Такие же «признания» делались и на заседаниях «Комиссии по расследованию причин кризиса и путей выхода из него», созданной Думой. Однако ни записка Родзянко, ни ораторские упражнения в комиссии не вскрыли действительных причин продовольственной катастрофы и тем более не помогли найти выхода из сложившегося положения. Хлеб в стране был. Урожаи 1916 и 1916 гг. оказались неплохими. В производящих губерниях, особенно в восточной и юго-восточной части страны, не затронутой военными действиями, скопились значительные хлебные запасы, определявшиеся к 1917 г. в 600 млн. пудов; [5] однако помещики, кулаки, спекулянты неохотно продавали хлеб, ожидая повышения цен. Никаких мер по принудительному извлечению запасов, с оплатой хлеба по твердым ценам, царское правительство не приняло. Транспортная разруха мешала своевременной доставке на места даже того хлеба, который попадал в руки правительственных органов. К тому же деревня и город экономически плохо были связаны друг с другом. Не находя в городе нужных им товаров, крестьяне вывозили мало продовольствия. Правительство Николая II не приняло ни одной радикальной меры к улучшению продовольственного положения, оно оказалось здесь полным банкротом... И несмотря на полную неспособность обеспечить хлебом фронт и тыл, царские власти взяли на себя обязательства послать зерно Антанте. Именно в этой плоскости их серьезно озаботила продовольственная проблема. Как выколотить из российских губерний мешки с зерном для отправки их во Францию и Англию? Архив министерства продовольствия содержит документацию, убедительно рисующую антинародную, предательскую по отношению к голодавшим рабочим и солдатам деятельность царского, а вслед за ним и Временного правительства по поставкам хлеба за границу.
В марте 1916 г. царские министры решили доставить во Францию 30 млн. пудов пшеницы. Мотивируя необходимость этих поставок, министры ссылались на плохой урожай в Америке. Игнорируя насущные нужды народов своей страны, они собрались отправлять зерно «союзникам». Из 30 млн. пудов 11 млн. решили отправить в том же 1916 г. Французскому правительству и этого показалось мало, его торговые представители в России запросили на 1916 г. 15 млн. пудов. Царское правительство согласилось на 13 млн. Поставки должны были осуществляться через Архангельск. [6] Все лето в направлении к Архангельскому порту шли эшелоны с зерном для Франции. Часть транспорта, и без того недостаточного для обеспечения внутренних перевозок, была использована для «союзных» целей. 6 октября 1916 г. уполномоченный министерства земледелия в Архангельске Н. И. Беляев доносил в Петроград, что к 5 сентября в Архангельск прибыло 10 009 875 пудов пшеницы на 53 парохода уже погружено 9 417 479 пудов, на два еще грузящихся парохода сдано пока 350 000 пудов. [7] Мешки с пшеницей для отправки во Францию продолжали двигаться в направлении на Архангельск. В следующей сводке, посланной 2 октября, Беляев инфор-/66/
4. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 23, л. 133.
5. П. И. Лященко. История народного хозяйства, т. II, М., 1948, стр. 675.
6. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 96; д. 22, л. 86; д. 124, л. 63.
7. Там же, д. 22, л. 40. Все даты приводятся по старому стилю.
мировал министра земледелия, что к 30 сентября прибыло 12 467 411 пудов, из которых 11 534 726 пудов уже погружены на пароходы. [8] Правительство Николая II было близко к выполнению своих обязательств на 1916 г. Для этой цели нашлись и люди, и средства, и возможности. В целом за весь 1916 г. вывоз хлеба из России, по сравнению с 1915 г. увеличился, несмотря на быстро возраставшую нехватку продовольствия внутри страны. В 1915 г. из страны было экспортировано 11 100 тыс. пудов пшеницы, а в 1916 г. — 14 381 тыс. пудов; пшеничной муки соответственно — 5 058 тыс. и 7 813 тыс. пудов, а ржи — 5 802 и 6 206. [9]
Но странам Антанты всего этого было мало. В следующем году они хотели добиться значительного увеличения поставок, совершенно пренебрегая внутренними нуждами и реальными экспортными возможностями России. В конце декабря 1916 г. Палеолог и Бьюкенен обратились с нотами в русское министерство иностранных дел с просьбой, выраженной в форме требования, доставить союзникам в навигацию 1917 г. через Архангельск не более не менее, как 50 млн. пудов пшеницы. Лишь «в крайнем случае» союзники соглашались получить 15 млн. пудов из 50 млн. рожью вместо пшеницы.
Уже в первых числах января 1917 г. царский Совет министров поспешил согласиться с требованием Антанты, о чем немедленно довел до сведения Лондона и Парижа через дипломатические каналы. Тогда же был выработан предварительный план удовлетворения франко-английских притязаний. Совет министров решил, что «указанные настойчивые требования могут быть удовлетворены следующим образом: 10 млн. пудов пшеницы будут доставлены из. Сибири через Котлас, 10 млн. из Юго-западного края, 5 млн. из Самарской губернии, 5 млн. с Кавказа и 5 млн. из Таврической губернии»; недостающие 15 млн. пудов предполагалось заменить рожью из Уфимской и Самарской губерний. Союзникам было обещано доставить 15 млн. пудов к 1 июля 1917 г. [10]
Правительство Николая II приняло быстрые решения в угодном Антанте духе. Союзники сопроводили свои требования угрозами. Они вели себя подобно богатым подрядчикам, разговаривающим с обнищавшим несостоятельным клиентом. Выступая в данном случае от имени Антанты, английский посол передал памятную записку министру иностранных дел Н. Н. Покровскому, где все было сказано достаточно ясно: если русское правительство не будет удовлетворять союзные требования на пшеницу и лес, если суда, предоставленные Англией для перевозки угля и военного снаряжения, не будут возвращаться обратно, полные хлебом и лесом, то «английское правительство не сможет доставить необходимое количество тоннажа для перевозки угля и военного снаряжения в Россию». [11]
Когда 10 января Совет министров вновь обсуждал вопросы поставок хлеба за границу, то, заслушав доклад министра земледелия (где отмечался недостаток пшеницы в России), он в своем решении «не мог не отметить, что благоприятное разрешение настоящего вопроса приобретает ныне совершенно исключительное для нас значение, так как союзные державы изъявили согласие направить в наши северные порты обусловленное число судов с военными грузами первостепенного значе-/67/
1. ЦГАОР, ф. 361, оп. 3. д. 22, л. 90.
2. «Известия по внешней торговле», 1917, №21, стр. 583; «Вестник финансов, торговли и промышленности», 1917, №10, стр. 471.
3. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7—8.
4. Там же, л. 29.
-ния лишь при условии обеспечения обратных рейсов пароходов с хлебными грузами». [12]
Однако, кроме факторов субъективных, выражавшихся в мыслях, намерениях и занесенных в протоколы решениях облеченных властью людей, существовали еще факторы объективные, определявшиеся реальным положением вещей, а отнюдь не пожеланиями действующих лиц. Еще 3 января 1917 г. под председательством министра земледелия было образовано особое междуведомственное совещание по вопросу о поставке хлеба союзным государствам в навигацию 1917 г. В это совещание были переданы заявки союзников. Англия требовала 30 млн. пудов, Франция — 20 млн. пудов. Сверх этого 7 млн. пудов запросило итальянское правительство. Совещание (в нем заседали представители почти всех министерств) заслушало информацию о положении дела с пшеницей. Потребности самой России в хлебе на 1917 г. были определены в 660 млн. пудов. Имевшийся к концу 1916 г. запас хлеба определялся в 626 млн. пудов, из которых 52 млн. находились на правом берегу Днепра, откуда, в силу запрещения военных властей, перевозить пшеницу в потребительские центры было невозможно. «Таким образом, для удовлетворения даже обычной потребности населения в пшенице не хватает 86 млн. пудов», — гласил вывод совещания. И несмотря на это, царские чиновники сочли возможным согласиться на поставку союзникам 25 млн. пудов пшеницы и 25 млн. пудов ржи.
Единственной уступкой, которой они безуспешно пытались добиться, была замена еще 10 млн. пудов пшеницы рожью. 10 млн. пудов пшеницы намечалось вывезти в Архангельск из Сибири, 10 млн. — с правого берега Днепра и 5 млн. — из Самаро-Оренбургского района. [13] Совет министров одобрил это решение, к тому же с поправкой в пользу Антанты. Было постановлено «теперь же» заявить союзникам «о согласии императорского правительства, невзирая на испытываемый у нас недостаток, обеспечить поставку 25 млн. пудов пшеницы, и всемерно озаботиться доведением упомянутого количества до 35 млн. пудов, если по условиям хлебного рынка и транспорта такая заготовка окажется возможной». [14] Планы доставки хлеба в Архангельск были разработаны (на бумаге) со всеми подробностями. Будущее зерно было уже распределено по складочным помещениям. Тщательно зафиксировали, сколько, откуда и когда нужно будет грузить в вагоны для отправки к Архангельскому порту.
Транспортная комиссия Особого совещания по продовольственному делу «компетентно» решила, что переправить союзникам 35—40 млн. пудов через] Архангельск будет вполне возможно. После обстоятельного «домашнего анализа» всех планов и выводов министерство земледелия докладывало 31 января 1917 г. Совету министров, что 25 (и 35 «при возможности») млн. пудов пшеницы союзникам поставить безусловно можно. Возражали лишь против вывоза в Италию («все, что можно, вывозится в Англию и Францию») запрошенных 7 млн. пудов. Для более слабого хищника хлеба не нашлось. Все предложения и конкретные планы, представленные министерством земледелия, были одобрены Советом министров. 1 12 февраля 1917 г. заместитель министра земледелия Грудистов в письме Н. Н. Покровскому подтвердил, что к 1 июля 1917 г. в Архангельск может быть доставлено для погрузки на паро-/68/
12. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 10, л. 57.
13. Там же, л. 10.
14. Там же, лл. 20, 57, 71.
15. Там же.
ходы 15 млн. пудов пшеницы. Все исчисления и наметки, дающие основание для этого вывода, были сообщены коммерческому атташе французского правительства в России, который выразил свое полное согласие намеченным планом. [16] По просьбе французского торгового атташе министерство земледелия согласилось до 1 июля 1917 г. поставлять исключительно пшеницу, воздерживаясь пока от отправки ржи. Русские чиновники договорились также с представителем Антанты, что погрузка пароходов в Архангельске должна начаться 1 июня (после открытия навигации) и ежедневно должно грузиться не менее 5 тыс. тонн. [17] Все было подписано и согласовано, осталось лишь осуществить самые поставки. В таком состоянии дело об отправке хлеба во Францию и в Англию перешло в руки Временного правительства.
«Новая власть получила в наследие от старого правительства много неудовлетворенных потребностей, но очень мало хлеба», — так начинался первый распорядительный акт взявших на себя снабжение страны продовольствием Комитета Государственной думы и Петроградского совета. [18] Несоответствие спроса и предложения как будто не особенно смущало «новую власть». Наиболее важными из «неудовлетворенных потребностей» были сочтены поставки хлеба союзникам. Именно это наследство было признано имеющим законную силу прежде всего. 7 марта 1917 г., обсуждая вопрос о «возможных затруднениях» в выполнении обязательств по поставке хлеба Антанте, правительство решило «принять все меры к возможному выполнению обязательства». [19] Нужно было отправлять в Архангельск пшеницу. Союзники явно не желали получать из России зерно для черного хлеба, упорно предпочитая ему белый. В марте английское и французское правительства подтвердили, что на поставки ржи они согласятся только после получения в навигацию 1917 г. 30 млн. тонн пшеницы. [20] Свое мнение о том, что при переговорах с русским правительством наглые требования нужно совмещать с угрозами, Антанта не изменила и после февраля 1917 г. Уже 11 марта Бьюкенен получил от Бальфура из Лондона соответствующую директиву: «Выясните и сообщите, можно ли предполагать, что нынешнее русское правительство не будет придерживаться политики своих предшественников в отношении вывоза пшеницы из России в Великобританию и Францию? Может быть, было бы хорошо указать, что всякое изменение этой политики, неблагоприятное для союзников, неминуемо отразилось бы на экспорте военного снаряжения в Россию. Крайне необходимо, чтобы правительство его величества и правительство Франции немедленно узнали, возможны ли какие-либо изменения». [21] Можно предположить, что Палеолог получил аналогичное указание (хотя документа в нашем распоряжении не имеется), ибо на следующий день он отправился к Милюкову объясняться относительно задержки, «которую испытывает перевозка хлеба для надобности союзников во исполнение последовавшего между ними и Россией соглашения». Русский министр иностранных дел, верноподданническое отношение которого к союзникам хорошо известно, конечно, стал на сторону Антанты и не подумал даже попытаться защитить интересы рабочих и солдат России, у которых увозили недостававший им хлеб. Милюков немедленно обратился с /69/
16. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 34.
17. Там же, д. 10, д. 3.
18. «Русская воля» от 8 марта 1917 г., стр. 2.
19. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 138, л. 14.
20. ЦГАОР, ф. 351, оп. 2. д. 1, л. 67.
21. «Красный Архив», т. XXIV. стр. 117.
письмом к новому министру земледелия Шингареву, указывая ему на «первостепенную, с точки зрения государственной обороны, важность точного выполнения последовавшего соглашения с союзниками о по ставке хлеба». [22]
Министр земледелия Шингарев, получив письмо, поспешил ответить на него в тот же день 15 марта. Шингарев вынужден был поведать министру иностранных дел некоторые печальные истины. Он признал, что «задержка в отправке хлебных грузов вызывается, главным образом, недостаточной обеспеченностью продовольствием в настоящий момент наших армий на некоторых участках фронта», а отчасти еще и распутицей. Однако Шингарев не считал эти причины достаточно объективными и важными, он соглашался служить Антанте так же верно, как и Милюков. В конце письма министр земледелия заверял, что им «будут приняты все меры к обеспечению интересов союзников в области снабжения их зерновыми продуктами». [23]
В том же марте «меры» начали приниматься. Шингарев стал изыскивать денежные средства, необходимые для транспортировки хлеба в Архангельск. У министра финансов Терещенко он просил аванс в 10 млн. руб. «на расходы по закупке, хранению и перевозке пшеницы», обещая сообщить точную сумму расходов дополнительно. Шингарев предлагал открыть на эти нужды, для маскировки действительной цели расходов, специальный фонд, отпущенный по смете Переселенческого управления (!). [24] В министерстве у Терещенко не спешили с ответом.
16 мая туда пришло еще одно прошение — срочно ассигновать 10 млн. рублей. [25] Только 23 мая из министерства финансов был послан ответ в адрес товарища министра земледелия по продовольственному делу Зельгейма. Там предложили несколько иной путь изыскания денежных средств, сочтя, что «финансирование операций по поставке союзникам пшеницы могло бы производиться на тех же основаниях, как и отпуск уполномоченным министерства земледелия для закупки хлеба для продовольствия населения, для каковой цели в Государственном банке открыт текущий счет особоуполномоченному по закупке хлеба». [26] Иными словами, в министерстве финансов хотели отправлять хлеб союзникам за счет тех денег, которые отпускались для организации снабжения населения России продовольствием. Трудно сказать, какое же русское министерство наиболее усердно блюло антантовские интересы.
Другой заботой министерства земледелия было обеспечение перевозившегося хлеба транспортом. Внутри страны оно не находило даже достаточного количества грузовиков для подвоза хлеба к железнодорожным станциям. Специально посланный из Парижа наблюдать за перевозкой во Францию хлеба, закупленного в России, коммерческий агент предложил приобрести во Франции 100 грузовых автомобилей.
1 апреля, обсудив на очередном заседании это предложение, Временное правительство предложило военному министерству купить эти автомобили, уступив их временно министерству земледелия «для выполнения подвоза к станциям железных дорог и пристаням закупленного для Франции хлеба». [27] В русско-французских экономических отношениях /70/
22. ЦГАОР, ф. 351. оп. 3, д. 1, л. 61.
23. Там же, лл. 62—63.
24. Там же, д. 6, л. 3.
25. Там же.
26. Там же, л. 6.
27. Там же, ф. 6, оп. 2, д. 1, т. 1, л. 160
появилась новая тема — переговоры о покупке 100 автомобилей фирмы Рено. «Особое совещание для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства» решило предоставить министерству земледелия 3 млн. франков из валютных сумм правительства для закупки во Франции этих автомобилей. [28] Начались весьма затяжные переговоры с Парижем. Не могли никак найти способ оформления продажи, а также договориться о тоннаже для их перевозки.
А. А. Игнатьев сообщал в Россию 17 апреля, что «после долгих бесплодных переговоров» французское правительство известило его, «что вопрос покупки нами автомобилей из Франции должен быть разрешен Альбером Тома в Петрограде». [29] Во время пребывания в русской столице французский социалистический министр обещал, что автомобили будут переданы в кратчайший срок из резервов французской армии. Дело продолжало затягиваться. Автомобили из Франции не прибывали. Обещание министра повисло в воздухе. В мае 1917 г. министерство земледелия заключило договор с акционерным обществом «Русский Рено» в Петрограде на продажу 84 грузовиков и 4 автоцистерн. И здесь обязательства выполнялись плохо. В июне — июле министерство земледелия отправило часть автомобилей из числа кое-как собранных старых грузовиков в Тобольск и Акмолинскую область в надежде на то, что после прибытия новых из Франции их можно будет заменить. [30] Подвижной состав железных дорог Временное правительство намеревалось пополнить привозом из США, но потерпело здесь такую же неудачу, как и с автомобилями. Американцы надували так же, как и французы. Безрезультатными оказывались и попытки наладить успешную транспортировку хлеба еще до прибытия американской «помощи». Еще 9 апреля из министерства земледелия было отправлено письмо министру путей сообщения Некрасову относительно железнодорожной линии Петровск — Ставрополь. Эта линия, указывалось в письме, «является единственным средством вывоза больших запасов хлеба». Некрасову напоминали о «государственной важности дела снабжения союзников хлебом» и просили его «принять исключительно срочные меры к обеспечению Петровской ветки подвижным составом». [31] Никакого серьезного эффекта, как мы увидим, от этого обращения одного министра к другому не получилось.
У Временного правительства не нашлось в достаточном количестве не только своих паровозов, вагонов и автомобилей, но встал еще вопрос о мешках — не было тары для зерна. Тару закупили во Франции. За 545 979 штук новых джутовых мешков было заплачено (вместе с транспортными расходами) 589 312 руб. 72 коп. Платило Временное правительство, хотя хлеб шел во Францию. [32]
Итак, русская буржуазия, целиком приняв на себя обязательства царского правительства, всерьез принялась выколачивать хлеб из разоренной страны для отправки его во Францию. Мы сможем оценить весь антинародный предательский смысл этой политики лишь в том случае, если ненадолго прервем дальнейший рассказ о поставках хлеба Антанте и обратим внимание на продовольственное положение самой России при Временном правительстве. Из плохого оно быстро превращалось в отчаянное. Плохо снабжалась прежде всего армия. Урегулирование /71/
28. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 9, л. 69.
29. Там же, л. 68.
30. Там же, л. 69,
31. Там же, д. 14. л. 15.
32. Там же, оп. 2, д. 266, л. 1.
этого вопроса министры из буржуазных и соглашательских партий мыслили только путем уменьшения норм, а отнюдь не путем увеличения подвоза. Уже 9 марта Временное правительство решило «поручить министерству земледелия войти в ближайшее соглашение с военным министром относительно возможного сокращения норм душевого потребления хлеба в армии». [33] В тот же день в Петрограде было получено письмо генерала Алексеева из Ставки с сообщением о начинающемся недоедании на фронте. На 31 марта было назначено совещание в Ставке по продовольственному вопросу. [34] На этом секретном собрании, после докладов интендантов, генералы и министры должны были признать, что ежесуточной потребностью ни один из фронтов не обеспечен. Но никто не говорил о необходимости срочных мер по усилению подвоза продовольствия в армию. Думали или уменьшить «число ртов и число лошадей» или сократить нормы потребления. [35] Склонялись больше к первому способу (во время совещания), но осуществили (на практике) прежде всего второй. Уже через два дня командующим фронтами была послана телеграмма, за подписью Алексеева, с извещением о сокращении хлебных норм в армии до 800 граммов частям, находившимся на фронте, и до 600 граммов расположенным в тылу. [36] Но и эти нормы не соблюдались. Они не были обеспечены реальным наличием продовольствия и лишь прокламировались на бумаге. С Кавказского фронта Деникин телеграфировал, что если в марте фронт получал одну пятую необходимой муки, то с начала апреля стал получать лишь одну десятую потребного количества. Генерал оценивал положение как «безвыходное..., близкое к катастрофе», и требовал «немедленного принятия чрезвычайных мер». [37] Командующий Западным фронтом Валуев указывал (одновременно в три адреса — Ставке, военному министру и министру земледелия), что «фронт перешел на фунт хлеба и 7/8 фунта сухарей в день, но в апреле и эта норма не может быть обеспечена». «С фронта идут тревожные вести на почве недовольства уменьшением дачи хлеба», — сообщал командующий. [38] В следующие месяцы не произошло никаких перемен к лучшему. Армия продолжала получать в лучшем случае четверть необходимого количества хлеба для удовлетворения солдат, даже по сниженным нормам. Военный министр Верховский признал 20 октября с трибуны Предпарламента, что «на Северном фронте положение было настолько критическим, что потребовался подвоз провианта пассажирскими поездами», но это не смогло предотвратить голод. Военный министр сообщил также, что тыловой Московский округ «живет со дня на день, прибегая нередко к силе оружия для добывания припасов». [39]
Не лучше, а хуже обстояло дело при Временном правительстве с обеспечением хлебом промышленных центров. Подвоз продовольствия в Петроград, Москву, тем более в другие города, резко сократился. Так, в августе 1917 г. в столицу прибыло 389 вагонов с хлебом против 1212 за август 1916 г. [40] Даже «законный» паек был уменьшен до 300 граммов на человека (законом 25 марта 1917 г.), но и его получить удава-/72/
33. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 1, л. 20.
34. Там же, д. 135, лл. 6, 13.
35. Разложение армии в 1917 г., ГИЗ, 1925, стр. 10.
36. Там же, стр. 11.
37. Там же, стр. 14.
38. Там же, стр. 16.
39. «Былое», 1918, № 12, стр. 30.
40. «Рабочий путь» от 29 сентября 1917 г.
-лось далеко не всем и не всегда. Голодала бедняцкая и середняцкая часть деревни, особенно центральных губерний. Лидеры соглашательских партий, заседавшие и исполкоме Петроградского совета, иногда Разговаривали на продовольственные темы, но дальше многословных речей «забота» о народе не пошла. Единственный их практический шаг — помощь Шингареву в составлении провалившегося закона о хлебной монополии. [41] Самое принятие этого закона явилось неудачной попыткой буржуазии и соглашателей сдержать возмущение революционного народа, требовавшего отобрать хлеб у имущих классов. Министр внутренних дел эсер Авксентьев на Московском государственном совещании расписался в провале правительственной политики, объявив, что «положение страны в продовольственном отношении является в настоящее время очень тяжелым», и признав, что в ряде областей Центральной России и Белоруссии «в связи с острым недостатком хлеба население... крайне возбуждено». [42]
В то же время в конце августа правительство, жертвуя интересами трудящихся, ради удовлетворения требований спекулянтов, помещиков и кулаков, повысило вдвое твердые цены на хлеб. Как эта мера, так и вся продовольственная политика Временного правительства свидетельствовала о его полной неспособности не только наладить снабжение фронта и тыла хлебом, но и сохранить то полуголодное существование, до которого довело народы России хозяйничанье царских министров. И это не было случайностью: русская буржуазия не могла, по своей классовой природе, вести другую политику. Ничто не улучшилось при Временном правительстве, но многое ухудшилось. Уменьшались нормы, а еще быстрее сокращалось получавшееся армией и городами наличное количество хлеба. «Организацией голода» боролись против революционного народа. Продовольственная политика Временного правительства вытекала из классового содержания его деятельности. Оно не могло занять принципиально иной позиции. Радикальное улучшение положения с хлебом могло произойти только в результате перехода власти в руки большевистской партии. В. И. Ленин в классической работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» писал: «Контроль, надзор, учет — вот первое слово в борьбе с катастрофой и с голодом. Вот что бесспорно и общепризнано. И вот чего как раз не делают из боязни посягнуть на всевластие помещиков и капиталистов, на их безмерные, неслыханные, скандальные прибыли, прибыли, которые наживаются на дороговизне, на военных поставках (а на войну «работают» теперь, прямо или косвенно, чуть ли не все), прибыли, которые все знают, все наблюдают, по поводу которых все ахают и охают.
И ровно ничего для сколько-нибудь серьезного контроля, учета, надзора со стороны государства не делается». [43]
Принятое решение о введении государственной хлебной монополии («о передаче хлеба в распоряжение государства») не внесло изменений к лучшему. Закон о монополии был принят с чисто демагогическими целями. Он встретил нескрываемое враждебное отношение среди помещиков и торговцев. Всероссийский торгово-промышленный съезд в специальной резолюции потребовал от правительства «отказаться от опасного плана введения хлебной монополии» и видел выход из положения в том, чтобы «немедленно привлечь к сложному делу заготовления про-/73/
41. Н. Суханов. Записки о революции, т. II, Берлин, 1922, стр. 17.
42. Государственное совещание. Стен. отчет, ГИЗ, 1930, стр. 23.
43. В. И. Ленин. Соч., 3-е изд., т. XXI, стр. 160.
дуктов опытный в этом деле торгово-промышленный класс», несмотря на то, что интересы этого самого класса и защищала правительственная политика. Деревня не получала промышленных товаров, и поэтому никак не стимулировалось усиление подвоза хлеба в города. В стране росли безработица и бестоварье. За «керенки» крестьяне продавать хлеб не хотели. Но крестьяне поставляли только треть хлеба, две трети шли от помещиков, а они продолжали припрятывать хлеб, ожидая полной ликвидации твердых цен и возможности еще больше округлить свои капиталы, наживаясь на народной нужде. [44] Чиновники, сидевшие в государственных продовольственных учреждениях, занимались взяточничеством. Неизбежные большие трудности, вызывавшиеся продолжавшейся войной, увеличивались полной неспособностью и нежеланием буржуазии и помогавших ей грабить народ меньшевиков и эсеров сколько-нибудь успешно использовать имевшийся в стране хлеб для внутренних нужд. Полуголодные нормы выдачи продуктов, все чаще вызывавшие настоящий голод, были дополнительной причиной роста гнева и возмущения народных масс на фронте и в тылу против предательской политики эксплоататорских классов. Продовольственная разруха оказалась одним из тех объективных факторов, которые ускоряли гибель эксплоататорского режима.
И при отмеченных серьезнейших продовольственных трудностях внутри страны Временное правительство весьма упорно старалось выполнить обязательства по снабжению хлебом Антанты. Туда посылали не «лишнее» (как это было в большинстве случаев с отправкой в Россию военного снаряжения), но кровно необходимое голодавшим рабочим, крестьянам и солдатам России зерно.
Во Франции, куда направлялся хлеб, в 1917 г. действительно имелись некоторые продовольственные затруднения. Посевная площадь в том году составляла лишь 64.6% довоенного посева, уменьшившись с 6542 тыс. га до 4191 тыс. га. Сбор урожая упал еще больше, составив в 1917 г. 39% довоенного уровня. Все же продовольственное положение во Франции было лучше, чем в большинстве других воевавших стран. До начала 1917 г. никаких ограничений в продаже предметов продовольствия не было. Лишь летом 1917 г. начали вводить хлебные карточки. На 1917 г. Франции не хватало около 30 млн. центнеров хлеба, которые надеялись привезти из-за границы. Одну шестую часть этого количества хотели ввезти из России. В то время как в России сложилось тяжелое продовольственное положение и она не могла выполнять прежних функций экспортера хлеба, в ряде стран, не затронутых непосредственно военными действиями, имелись значительные хлебные излишки. Это признавали сами французы. Их профессора-экономисты оценивали наличные резервы хлеба на земном шаре в 1917 г. в 131 млн. центнеров, в том числе 40 — в Австралии, 30 — в США, 28 — в Канаде, 20 — в Индии и 13 — в Аргентине. [45] Реальная возможность получить недостающее продовольствие, минуя Россию, у французского правительства была. Но там, в торговых отношениях с другими странами, за хлеб нужно было платить, а в оформлении торговых соглашений разговаривать, как равный с равным, а в США еще к тому же — как клиенту с богатым дядюшкой. Здесь же, в зависимой от Антанты России, дове-/74/
44. Первый всероссийский торгово-промышленный съезд в Москве. Стен, отчет и резолюции, М., 1918, стр. 230; газета «Рабочий путь» от 12 октября 1917 г.
45. Статья корреспондента «Биржевых ведомостей» Н. Тасина, присланная из Парижа — «Биржевые ведомости» от 7 апреля 1917 г., стр. 5.
денной ее правящими кругами до состояния полуколонии, можно было приказывать и, не уплачивая даже за мешки, в которых должно было привозиться зерно (не говоря уже об уплате за содержимое мешков), «считывать» хлебные поставки в счет посылаемого «русскому союзнику» третьесортного (иногда и просто никуда не годного) военного снаряжения. Вот почему французские империалисты хотели получить одну шестую часть потребного хлеба именно из России, совершенно не считаясь с ее внутренними потребностями и реальным положением вещей в стране. Требование, предъявленное «русскому союзнику» относительно вывоза пшеницы в 1917 г., объективно свидетельствовало о потере русской буржуазией самостоятельности в своих действиях. В лице Временного правительства империалистическая Франция нашла послушного исполнителя своей воли.
Практические мероприятия по выполнению обязательств на 1917 г. начали осуществлять ещё царские министры. 6 февраля в телеграмме уполномоченному министерства земледелия Шашковскому, находившемуся в Тифлисе, Грудистов предлагал заготовить 5 млн. пуд. пшеницы на территории Кубанской области, а затем отправить их в Архангельск. [46] Отвечая Петрограду, Шашковский высказался против этого вывоза ввиду недостатка продовольствия на месте. После Февральской революции Временное правительство, игнорируя возражения Шашковского, продолжало требовать отправки из Кубани 5 млн. пудов пшеницы до нового урожая. Новый министр земледелия, кадет Шингарев, писал в Тифлис: «Подтверждая необходимость исполнения этого задания, прошу немедленно приступить к заготовке пшеницы». [47] Такого же содержания телеграмму Шингарев отправил уполномоченным министерства земледелия в Сибири. Временное правительство требовало «принять все меры к интенсивной заготовке и отправке союзникам пшеницы в обусловленные соглашением с ними сроки». [48] Получил телеграмму с приказом не задерживать хлеб, предназначенный для союзников, также командующий Кавказской армией генерал Юденич. Однако уже в марте стало ясно, что чинуши, распоряжавшиеся зерном из своих петроградских кабинетов, плохо знали действительное положение с хлебом в стране. Руководители армии, никогда и никем не подозреваемые в плохом отношении к Антанте, вынуждены были стать на путь невыполнения решений правительства об отправке за границу пшеницы. В анонимной «Записке о боеспособности русской армии», хранившейся в архиве Ставки и написанной в марте 1917 г., в последнем абзаце указывалось: «Необходимо немедленно прекратить отправку союзникам пшеницы, которая нужна нам самим». [49]
Первым, кто решительно воспротивился этой отправке, был генерал Алексеев. Он наложил запрет на вывоз пшеницы из Юго-западного края, и собранные для транспортировки в Архангельск 1900 вагонов конфисковал для нужд армии. Слишком опасен был для существовавшего строя голодный солдат, — считал Алексеев, хорошо знавший, сколь плохо снабжалась армия продовольствием. Вслед за Алексеевым запретил Заготовлять и отправлять пшеницу союзникам наместник Кавказа, вопреки постановлению Временного правительства — посылать хлеб, Минуя наместника. Точно так же поступил уполномоченный министер-/75/
46. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 14, л. 2.
47. Taм же, л. 9.
48. Там же, д. 1, л. 62—63.
49. «Красный архив», т. XXX. стр. 45.
-ства земледелия по Тобольской губернии, столкнувшийся с большой нехваткой хлеба для местного населения. [50] Началась весьма оживленная переписка правительства с руководителями армии и местными представителями министерства земледелия по вопросу об отправке в Архангельск пшеницы «особого назначения». Из Петрограда шли требования, нередко сопровождавшиеся угрозами, отправлять хлеб, не считаясь с местными условиями. С мест посылались оправдательные тексты с указанием на безусловно объективные причины, мешавшие выполнению поставок, как по сроку, так и по количеству.
10 марта генерал Алексеев предложил Петрограду прекратить начавшийся вывоз хлеба из района правого берега Днепра. Он согласился отпустить уже приготовленное количество (2 млн. пудов), но решительно возражал против дальнейших заготовок для союзников. [51] Из этих 2 млн. пудов правительству удалось вывезти только часть.
Ввиду настойчивых повторных телеграмм о невозможности поставить 5 млн. пудов из Кубани, Шингарев в апреле согласился послать оттуда хотя бы 1 млн., отложив отправку остальных 4 млн. впредь до выяснения. [52]
С Кавказа не удалось добиться ничего. После всех письменных переговоров 9 июля 1917 г. правительство полечило сообщение, что «отправить пшеницу в Архангельск не представляется возможным ввиду испытываемой крайней нужды Кавказской армией». [53] Еще раньше Петроград получил телеграмму из Киева аналогичного содержания («Пшеница особого назначения Архангельск не отправлялась ввиду недостатка выполнения нарядов муку армии»). [54]
Тобольский продовольственный комитет докладывал, что в связи с распутицей, малым запасом пшеницы вблизи железнодорожных линий и пристаней и в связи с крайней нуждой местных мукомолов в зерне заготовить в губернии можно не больше 2 млн. пудов, да и то лишь при всеобщей реквизиции, разрешение на которую испрашивалось. [55] Здесь правительство не добилось ничего. Не вся пшеница, все же отправленная в Архангельск, дошла по назначению и была погружена на пароходы. Зерно переправлялось через территории, переживавшие тяжелый продовольственный кризис, и местные власти в ряде случаев пытались задержать часть хлеба для удовлетворения голодающего населения. Председатель продовольственного комитета уезда Великий Устюг Вологодской губернии Голубев, ссылаясь на полное отсутствие в уезде мяса и рыбы и на «большой недостаток» хлебных продуктов, указывал на эпидемию сыпного тифа, которая «на почве недоедания может принять угрожающие размеры», и просил разрешения взять со ст. Котлас 100 тысяч пудов «экспортной пшеницы». Министерство земледелия категорически отказалось удовлетворить его просьбу. [56]
Ярославский совет рабочих и солдатских депутатов послал две телеграммы Временному правительству и Петроградскому совету. Первая выражала протест против отправки хлеба и требовала опубликовать и пересмотреть те тайные договоры, которые вынуждали Россию осуществлять эти поставки. Во второй телеграмме Ярославский совет сообщал, /77/
50. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7, 8, 50.
51. Там же, д. 4, л. 29.
52. Там же, д. 14, л. 19.
53. Там же, л. 30.
54. Там же, д. 4, л. 45.
55. Там же, д. 9, л. 35.
56. Там же, д. 1, лл. 90-91.
что пшеница им задержана впредь до выяснения вопроса о поставках за границу. [57] В Ярославле наивно предполагали, что буржуазное правительство или соглашательский в большинстве своем исполком Петроградского совета смогут предпринять что-либо самостоятельно в отношении обязательств перед Антантой.
Плохо обстояло дело с хлебом и в самой Архангельской губернии. В то время как на городских складах близ порта скапливались значительные запасы пшеницы, население города и губернии, как и большинства районов России при Временном правительстве, вело полуголодное существование. Главноначальствующий г. Архангельска, окруженный полуголодным населением, наложил запрет на отправку нескольких пароходов с зерном за границу, надеясь получить разрешение у правительства использовать пшеницу для нужд губернии. Боявшийся народного восстания Керенский, как морской министр, написал министру продовольствия Пошехонову 15 июля 1917 г., что «ныне возможность отправки пшеницы из Архангельска за границу возбуждает сомнения вследствие недостатка продовольствия в России». Но правительство продолжало считать задачу удовлетворения обязательств перед Антантой гораздо более важной, чем задачу борьбы с голодом и эпидемиями в своей собственной стране. И когда задержкой судов в Архангельске заинтересовался Терещенко, как министр иностранных дел, Пошехонов поспешил приказать главноначальствующему Архангельска «немедленно снять запрет на отправку погруженной на пароходы пшеницы и в будущем не предпринимать никаких мер в отношении заготовленной в Архангельске для отправки союзникам пшеницы без предварительной санкции министерства продовольствия». Архангельский начальных послушно исполнил приказ из Петрограда. [58] Так, в течение марта — июня 1917 г. Временное правительство изымало хлеб для поставок союзникам с энергией, не нашедшей себе более достойного применения. Что удалось ему сделать в этом постыдном деле?
9 июня 1917 г. французский коммерческий атташе предложил представить ему сводку движения грузов «с пшеницей особого назначения». Через четыре дня представителю Антанты доложили, что из Юго-западного края отправлено в Архангельск 532 тыс. пудов, из Акмолинской губернии — 298 тыс., из Самарского района— 1 005 тыс. пудов, всего — 1 835 тыс. пудов. Из всего отправленного прибыло в Архангельск 838 817 пудов (остальные находились в пути), из которых 375 522 пуда были уже погружены на пароходы. [59] Это был итог 3 1/2-месячных усилий Временного правительства по отправке хлеба за границу, — итог, мало устраивавший Антанту. Французское и английское правительства обратились к Временному правительству с грозной нотой. Они требовали более эффективных поставок. В начале июля 1917 г. количество отправленной в Архангельск пшеницы было доведено до 2 млн. пудов. Из них в порт прибыло 1 100 тыс. пудов. В конце июня и начале июля шло форсированная погрузка накопившихся в Архангельске запасов на пароходы, в результате чего 710 тыс. пудов было отправлено. 200 тыс. пудов все же было предоставлено в распоряжение архангельских властей «для обеспечения мукой чрезвычайно нуждающегося населения Архангельской губернии». [60] В министерстве земледелия, наконец, поняли, какой размах грозили принять народные волнения на почве голода /77/
57. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 94—95.
58. Там же, л. 96.
59. Там же, д. 12, л. 39.
60. Там же, д. 1 л. 97.
в губернии, где под тщательной военизированной охраной скапливались значительные запасы пшеницы.
25 июня, в момент, когда Временное правительство старалось увеличить свои поставки Антанте, газеты, неожиданно для многих, опубликовали сообщение от отказе Англии и Франции от русского хлеба. Было обнародовано ко всеобщему сведению соглашение относительно, снабжения пшеницей союзников, оформленное в январе 1917 г. Дальнейший текст официальной информации гласил: «В настоящее время, узнав о возникших затруднениях в области продовольственного дела, союзники признали возможным освободить Россию полностью от выполнения принятых ею на себя обязательств по поставке хлеба во Францию и Англию, оставив в силе свои обязательства по военному снабжению России».
Газеты опубликовали ноты союзников, где Антанта, обещая поставлять военные материалы, соглашалась «ограничиться получением с благодарностью того количества пшеницы, которое русское правительство сочтет возможным поставить... в течение текущей кампании». [61] В чем было дело? Откуда появилось также «великодушие», к тому же широко рекламируемое? Союзники, не отказываясь от хлеба, а соглашаясь удовлетвориться «возможным количеством», могли к этому времени уже убедиться в нереальности плана отправки 25 млн. пудов пшеницы (тем более — 35 млн. пудов), в неспособности Временного правительства вывезти такое количество. Это безусловно повлияло на их решение заявить о снятии с России обязательств, но не это было главное. «Затруднения», как вежливо, но не точно была названа прогрессировавшая продовольственная разруха в стране, существовали и в феврале, и в марте, и в последующие месяцы. Антантовское «великодушие» обнаружилось в конце июня. Именно в это время ждали, наконец, начала наступления на русском фронте. Союзники понимали, что голодный солдат будет сражаться много хуже накормленного. Ради успеха русского наступления они готовы были кое-чем (на словах, во всяком случае) пожертвовать. Если в предыдущие месяцы Антанта никак не возражала против намерений русских империалистов бороться с революционным движением «организацией голода» и помогла ухудшить продовольственное положение страны, требуя часть хлеба себе, то теперь она пошла на новый тактический маневр, возложив надежды на русское наступление, как на средство ударить одновременно и по германскому противнику и по русской революции. Подлинный смысл «великодушия» был вскрыт уже в августе 1917 г., когда полный провал наступления на русском фронте никто скрыть не мог. В течение июля и первой половины августа находившийся на дороге в Архангельск хлеб частично прибыл к месту назначения. Из последних 2 млн. пудов (новых отправлений за это время не было) в Архангельск было доставлено 1.5 млн., из которых 938 928 пудов (по данным на 20 августа) было погружено на пароходы. Для нужд населения Архангельской губернии было задержано еще 136 тыс. пудов (сверх 200 тыс. уже упомянутых).
Из отправленных 2 млн. пудов 1067 тыс. пудов было вывезено из Самарского района, 634 тыс. пудов — из Юго-западного края и 300 тыс. — из Омска (Акмолинской губернии). Из Тобольской и Таврической губерний и с Кавказа. Временное правительство так и не смогло ничего выжать. [62] Таково было положение вещей, когда Антанта вер-/78/
61. «Речь» от 25 июня 1917 г., стр. 3.
62. ЦГАОР. ф. 351, оп. 3. д. 1. л. 104.
-нулась, после провала наступления, к прежней линии: не считаясь с голодом в России, требовать вывоза хлеба. Великодушные жесты были быстро позабыты. Петроградское министерство иностранных дел получило соответствующие указания из Парижа и Лондона. 21 августа было созвано специальное правительственное совещание по вопросу о дальнейшей судьбе хлебных поставок за границу. Присутствовал и выступал представитель французского посольства. Этот чиновник, поддержанный ведомством иностранных дел, высказал «пожелания об увеличении в пределах возможного» (французский дипломат пытался не требовать невозможного!) отпуска пшеницы. Совещание постановило «более решительно использовать для вывоза за границу урожай Сибири», отправляя оттуда ежедневно в Архангельск по 20 вагонов. [63] В августе, сентябре, октябре продолжалась прежняя линия выколачивания хлеба для вывоза за границу. Всего при Временном правительстве из России во Францию (до Англии, как менее остро нуждавшейся в ввозе из России, очередь не дошла) было вывезено 1311 тыс. пудов хлеба. [64]
Таким образом, свыше 20 тыс. тонн столь необходимого народам России хлеба было отправлено во Францию, которая могла получить его из других стран, где имелись излишки хлебных запасов. Такова красноречивая история еще одного предательства, совершенного русской буржуазией при поддержке меньшевистско-эсеровских лидеров.
63. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 105—106.
64. «Статистический сборник ЦСУ», стр. 25.
Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.
-
Формирование разведывательного сообщества нового типа и туркестанское направление его деятельности // Улунян Ар. А. Туркестанский плацдарм. 1917-1922: Британское разведывательное сообщество и британское правительство. М., URSS. 2020. С. 28-53.
Автор: Военкомуезд
3. Формирование разведывательного сообщества нового типа и туркестанское направление его деятельности
а) Общеимперские институты
Информационное, а также нередко и аналитическое обеспечение деятельности комитетов и конференций, занимавшихся конкретными внешнеполитическими и военными вопросам, включая туркестанское направление, осуществлялось достаточно большим количеством британских государственных органов, составлявших разведывательное сообщество. В силу сложившейся имперской британской институциональной практики оно включало также и органы, занимавшиеся внутренней безопасностью. Одной из характерных особенностей существовавших органов и организаций, в компетенцию которых входил помимо остальных регионов бывший российский Туркестан, было их разделение на общеимперские и региональные. Первые находились непосредственно в Британии и являлись составной частью центральных органов управления, либо сами становились таковыми в своей области. Вторые входили в систему управления британской Индии, через аппарат генерал-губернатора (вице-короля) которой взаимодействовали или подчинялись соответствующим профильным структурам метрополии, но при этом сохраняли высокую степень самостоятельности, являясь органами британской колониальной власти в Индии.
К числу первых из них относились структурные подразделения центральных имперских министерств — военного, военно-морского и /28/ внешнеполитического. В оборонном ведомстве существовало Управление военной разведки (Directorate of Military Intelligence — ДМ7), секции которого имели буквенное (в виде акронимов MI — Military Intelligence, т. е. военная разведка) и числовое обозначение. Часть этих подразделений имела непосредственное отношение к работе по туркестанскому направлению, так как возможная связь конфессиональных и политических движений, ориентированных на борьбу с британскими властями в Индии, с бывшим российским Туркестаном рассматривалась с точки зрения вероятных действий не только советской России, но и граничивших с самой Индией государств.
Одним из важных подразделений являлось MI5 (МИ5), которое занималось контрразведкой внутри Британии ещё с 1909 г. и к октябрю 1917 г. оно насчитывало 700 сотрудников, число которых к 11 ноября 1918 г. увеличилось уже до 844 служащих [32]. После заключения перемирия в ходе Первой мировой войны большевизм определялся британскими политическими кругами как новая угроза для безопасности Великобритании и роль контрразведки приобретала особое значение в этом контексте. Поэтому в марте 1919 г. правительство приняло решение о создании Управления разведки (Directorate of Intelligence) Хоум Офис, которое просуществовало до декабря 1921 г. и выделилось в отдельную службу — Службу безопасности (Security Service), ставшую уже затем окончательно известной MI5. Оно являлось важным структурным подразделением Министерства внутренних дел и отвечало за всю контрразведывательную деятельность в Британии, отслеживая возможные связи радикальных общественно-политических движений в ней с аналогичными движениями за рубежом. Первым и единственным руководителем Управления стал Б. Томсон, возглавлявший ранее Специальный отдел (Special Branch) Скотланд-Ярда, занимавшегося в период войны контрразведкой [33].
Важным направлением деятельности Управления разведки являлось предоставление британскому правительственному кабинету информации, включавшей элементы анализа, а большей частью сопровождавшейся объяснением. В центре внимания подразделения были развитие революционных движений, общественно-политических настроений в конкретных странах и регионах, имевших принципиальное значение с точки зрения британских правительственных кругов для международ-/29/
32. Northcott С. В. The Development of MIS 1909-1918. Digitised version of a dissertation submitted to the University of Bedfordshire. University of Luton, 2005. P. 54 [Электронный ресурс] — http://hdl.handle.net/10547/346882 (Дата обращения: 14.09.2018); Andrew Ch. The Defence of the Realm: The Authorized History of MI5. London: Penguin, 2012.
33. Northcott С. B. Op.cit. P. 77.
ных позиций империи, а также её внутренней безопасности. Туркестан в этих материалах рассматривался в контексте потенциальных угроз Британской империи и общественно-политического положения в Индии. На протяжении 1919-1921 гг. туркестанское направление и связанная с ним тематика получали освещение с различной степенью подробности в секретных бюллетенях, специально издаваемых Управлением для членов правительства ограниченным тиражом: «Еженедельном обзоре развития революционного движения за границей» («A Weekly Review of the Progress of Revolutionary Movements Abroad») (c 1919 г.) и другом аналогичном материале — «Ежемесячном обзоре развития революционных движений за границей» («A Monthly Review of the Progress of Revolutionary Movements Abroad»), выпускавшимся с октября 1918 г. и последовательно сменявшим до конца 1921 г. своё название на «Ежемесячное обозрение революционного движения в зарубежных странах» («A Monthly Review of Revolutionary Movements in Foreign Countries») и «Ежемесячное обозрение революционных движений в британских заморских владениях и зарубежных странах» («Monthly Review of Revolutionary Movements in British Dominions Overseas & Foreign Countries»).
В структуре Управления военной разведки существовал «территориальный» Отдел № 2 (MI2). Среди стран и регионов, за которые отвечало это подразделение, были Балканы, Османская империя, бывшее российское Закавказье, Ближний Восток, Северная Африка, за исключением владений Франции и Испании. После Первой мировой войны MI2 был переориентирован на ведение разведки на русском и скандинавском направлениях. Получивший впоследствии наибольшую из всех существовавших и существующих британских разведывательных организаций известность Отдел № 6 в конце Первой мировой войны лишь только начал обретать самостоятельность как главный орган внешней разведки. Его название даже в официальных и не предназначенных для посторонних глаз документах нередко упоминалось в различных формах: МI1c, Секретная разведывательная служба (Secret Intelligence Service) и как служба MI6 [34]. Особенность её институциональных позиций заключалась в тес-/30/
34. Процесс создания MI6, несмотря на существующую обширную историографию и опубликованные источники, а также частично доступные архивные документы, продолжает сохранять свою дискуссионность. Официальной датой образования организации считается 1909 г., а ее первоначальным названием было «Секретная Служба». На этом настаивал её первый руководитель Мэнсфилд Джордж Смит-Камминг, который отмечал в комментариях к обзору деятельности этой организации, что он был назначен в 1909 г. главой структуры именно под этим названием. В действительности, он стал руководителем Бюро Секретной Службы (Secret Service Bureau) вместе с В. Киллом в октябре 1909 г. с конкретной целью борьбы с не-шпионажем в портах Великобритании и в целом с проникновением германской раз-
-ной связи с разведывательными структурами трек видов вооружённых сил, а также Форин Офис, Хоум Офис, Министерством по делам колоний и Министерством по делам Индии. Более того, её представители в разведывательных организациях видов вооружённых сил одновременно являлись сотрудниками как этих структур, так и входили в штатный состав собственно М1Iс. Агентурная деятельность на «восточном» направлении, включавшем и туркестанское, на протяжении 1920-1921 гг. обеспечила эту службу, судя по всему, источниками в высших эшелонах советского Народного Комиссариата иностранных дел и в Кавказском бюро РКП(б). Это позволило получать информацию по ситуации на Кавказе, о советско-турецких отношениях и действиях большевиков на мусульманском Востоке. В число важных источником информации входила секретарь Л. Троцкого Е. Шелепина, которая передавала протоколы заседаний советского партийно-государственного руководства британскому журналисту, а в последствие известному писателю, А. Рэнсому — сотруднику МI1с, женой которого она стала позже [35].
На многих из докладов МI1с в правительственный кабинет по этим направлениям сообщалось, что данные получены «от надёжного источника », а на самих документах делалась пометка «А.1», означавшая, «что источник доказал свою надёжность и имел доступ к документам высокого уровня, некоторые из которых инспектор Секретной разведывательной службы видел сам в их оригинальном виде» [36]. Эти данные подтверждались по каналам радиоперехвата и агентурной разведки [37]. /31/
-ведки на Британские острова. Вскоре произошло разделение на отделы внешней (Foreign) и внутренней (Ноше) разведки. С началом войны в 1914 г. Бюро стало частью Управления военных операций военного ведомства, а в 1915 г. — частью Управления военной разведки под названием МO5 во главе с Киллом. Затем это подразделение было передано в Хоум Офис и впоследствии превратилось в самостоятельную организацию MI5. Другая его часть во главе со Смит-Каммингом как полноценный институт внешней разведки получила такой статус лишь в конце 1919 г. по предложению Военного ведомства. Тем не менее, на протяжении вплоть до 1922 г. в документах, представляемых в правительство, использовались одновременно две аббревиатуры: S. I. S. и Mile. К концу 20-х г. XX в. первая из них стала использоваться чаще, а к началу Второй мировой войны наряду с ней появилась аббревиатура MI6, заменившая её окончательно после окончания войны. Подробнее об организационных перипетиях: Andrew Ch. Her Majesty's Secret Service: the making of the British intelligence community. London: Penguin, 1987; Andrew Ch. The Defence of the Realm: The Authorized History of MIS. London: Penguin, 2010; Jeffery К, MI6: The History of the Secret Intelligence Service 1909-1949. London: Bloomsbury Publishing PLC, 2010; Smith M. SIX: A History of Britain's Secret Intelligence Service — Part 1: Murder and Mayhem 1909-1939. London: Dialogue, 2010.
85. Smith M. Op. cit.
86. Ferris J. Issues In British and American Signals Intelligence, 1919-1932. United States Cryptologic History. National Security. Agency. 2016. Special series. Vol. 11. P. 28.
87. Ibid.
В отличие от военного ведомства, Адмиралтейство, являвшееся министерством по военно-морским делам, не обладало столь развитой разведывательной структурой. После создания Военно-морского штаба в 1917 г. деятельность Отдела военно-морской разведки (The Naval Intelligence Division — NID) была сконцентрирована на получении разведывательной информацией для своего ведомства. Позиции Отдела, как и его влияние среди других подразделений ВМШ, на протяжении долго времени были слабыми, что отражало общую тенденцию в развитии так называемых ведомственных разведывательных организаций [38]. В то же время, несмотря на несопоставимые с другими более сильными аналогичными членами британского разведывательного сообщества организациями, это подразделение имело определённое значение с точки зрения получения разведывательной информации по складывавшейся ситуации в бывшем российском Туркестане. Особенно это проявилось после прекращения существования в 1920 г. Управления политической разведки Форин Офис, а затем и реорганизации Разведывательного управления Хоум Офис в 1921 г. С 8 января 1921 г. Отдел военно-морской разведки начал составление и издание достаточно большим тиражом как для военно-морского ведомства, так и других общеимперских институтов и членов британского кабинета секретного бюллетеня «Еженедельная разведсводка» («Weekly Intelligence Summary»), который включал материалы как по военно-морской тематике, то есть основной специализации подразделения, так, постепенно, и по политическим вопросам.
Особая роль в работе Отдела на «восточном» направлении во многом была связана с усиливавшимися позициями его главы — контр-адмирала У. О. Холла. Ещё в начале Первой мировой войны он фактически руководил установлением негласных контактов с политическими кругами Османской империи с целью её отрыва от австро-германского блока в интересах сведения к минимуму риска проведения Дарданелльской операции. Используя свою агентуру, Холл надеялся добиться свержения младотурецкого правительства партии «Единение и прогресс». Одновременно он собирался, заплатив турецкой стороне сначала 500 тыс. фунтов, а затем повысив сумму до 4 млн фунтов, добиться сдачи Дарданелл. Вмешательство Первого морского лорда Дж. Фишера заставило Холла отказаться от этого плана [39]. В период с ноября 1918 г. по сентябрь 1923 г., /32/
38. Wells An. R. Studies in British naval intelligence, 1880-1945. A Thesis submitted for the Degree of Doctor of Philosophy in War Studies of the University of London. King's College, 1972. (Электронный ресурс] — https:/Aclpure.kcl.ac.uk/portal/flles/2926735/294575.pdf (Дата обращения: 06.04.2017).
39. Ibid. P. 102.
когда силы Антанты заняли Западную и Центральную части Анатолии, а также взяли под контроль Стамбул, Отдел военно-морской разведки сначала под руководством У. О. Холла, а затем последовательно сменявших его вице-адмиралов X. Синклейра и М. Фицмориса вновь проявил себя. Он занимался агентурной разведкой не только в Константинополе, но и перехватом радиообмена по всей Анатолии и на территории Кавказа, а также Северной Персии. Особое место в этой связи занимала его совместная работа с другими разведывательными органами Великобритании. Это проявилось на протяжении 1920-1921 гг. в работе британского разведывательного центра в Константинополе. Его деятельность распространялась не только на территорию Османской империи, но и на южную часть бывшей Российской империи, включая Центральную Азию. Центр возглавлялся майором В. Вивианом. Подразделение состояло из представителей МI1с, военно-морской и военной разведки, офицеров органов разведки британской администрации Индии. Оно находилось в двойном подчинении как непосредственно МI1с, так и британского правительства Индии. Основное внимание в своей работе разведцентр уделял ситуации, складывавшейся в Османской империи, деятельности большевиков в регионе, панисламистским планам политических и правительственных кругов государств региона [40]. Получаемые британской разведкой на протяжении 1919-1922 гг. сведения о движении под руководством Мустафы Кемаля-паши в Анатолии были результатом деятельности нескольких разведывательных органов. Прежде всего, расшифровкой передававшихся по телеграфу или радио сообщений иностранных государств занималась действовавшая в Константинополе британская военная разведка, а также Правительственная школа кодов и шифров, находившаяся в Лондоне. Активную роль в добывании информации играли «территориальный» Отдел № 2 (MI2) Управления военной разведки, а также усиливавшая свою работу как самостоятельный разведывательный орган МI1с — Секретная разведывательная служба и Отдел военно-морской разведки Военно-морского штаба, занимавшиеся агентурной разведкой. МI1с смогла «перехватывать не только значительную часть телеграфных сообщений османских министров в Константинополе, включая аппарат Великого визиря, военного ведомства и министерства внутренних дел, но и администрации турецких националистов в Анкаре и основных воинских подразделений в глубине территории» [41]. Техниче-/33/
40. Ferris J. Op. cit. P. 27.
41. MacFie A. British Intelligence and the Turkish National Movement, 1919-22 // Middle Eastern Studies, 2001. Vol. 37. № 1. P. 2.
ские средства разведки использовались с наряду традиционными методами агентурной работы. Целью британской разведки было получение помимо данных о самом движении в Анатолии также информации о возможных связях с организациями, выступающими за объединение тюркоязычных народов и мусульман для борьбы против Великобритании в Индии и центрально-азиатском регионе, прежде всего в Туркестане. Так называемый константинопольский разведцентр предоставлял в ряд общеимперских ведомств и в британский правительственный кабинет секретный материал — «Еженедельную сводку разведывательных докладов Mile константинопольского отдела» («Weekly Summary of Intelligence Reports Issued by Mile, Constantinople Branch»), в которой содержались данные и по Туркестану.
В начале 1922 г. администрация британской Индии потребовала возвращения прикомандированных к центру сотрудников, служивших в соответствующих органах и ведомствах Индии, что привело к фактическому прекращению функционирования этого подразделения42. Действия британского индийского правительства были обусловлены его стремлением укрепить собственные структуры разведки и безопасности.
К числу центральных ведомственных органов разведки и безопасности, деятельность которых имела прямое или косвенное отношение к туркестанскому направлению, относилась Правительственная школа кодов и шифров (Government Code and Cypher School — GC&CS or GCCS). Она была создана 1 ноября 1919 г. по инициативе лорда Кёрзона и в соответствии с решением Комитета по деятельности секретной службы из двух организаций, существовавших на протяжении Первой мировой войны — во-первых, относившегося к ведению оборонного ведомства Отдела МИЬ и, во-вторых, подчинявшегося Адмиралтейству, известного в узких кругах как «комната 40» (Room 40), Отдела военно-морской разведки № 25, сокращенно NID 25 (Navy Intelligence Department 25)43. Изначально Школа находилась в подчинении военно-морского ведомства, но затем стала самостоятельной службой. Русское направление в Школе возглавил бывший главный дешифровальщик царского МИД Э. Феттерлейн. Он бежал после большевистского переворота 1917 г. и прибыл в Великобританию, судя по всему, 18 мая 1918 г., где получил гражданство в октябре 1923 г.44 Именно /34/
42. Ferris J. Op. cit. P. 28.
43. См. подробнее: Beesly P. Room 40: British Naval Intelligence 1914-1918. Oxford: Hamish Hamilton ltd, 1982; Bruce J. «А Shadowy Entity»: MI1(b) and British Communications Intelligence, 1914-1922 // Journal Intelligence and National Security. 2017. Vol. 3.2. Iss. 3. P. 313-332.
44. Madeira V. Britannia and the Bear: The Anglo-Russian Intelligence Wars, 1917-1929. Woodbridge: The Boydell Press, 2014. P. 209.
Феттерлейн и возглавлявшаяся им группа занимались расшифровкой советских кодов подавляющей части зашифрованного радиообмена [45]. Усиление работы радиоразведки на советском направлении произошло после Первой мировой войны, в то время как основное внимание до этого уделялось Германии. Россия в складывавшейся ситуации оказывалась «менее знакомой, а потому и менее понимаемой как цель разведки». Это, в свою очередь, обуславливало то, что «большая часть путаницы и настойчивого преувеличения, связанных с предполагаемой коммунистической интригой и поддержкой панисламизма в Британской империи, отражали аналогичную неопределённость у себя дома» [46].
В тесной связи со Школой находились армейские службы радиоперехвата, которые часто направляли полученные данные в отдел Феттерлейна. Они занимались радиоразведкой и расшифровкой советских радио и телеграфных сообщений на Востоке. В британской Индии их центр находился в г. Абботабаде и ему подчинялась сеть радиопостов на Северо-Западной приграничной территории.
Перехватывавшиеся разведывательной радиослужбой GC&CS сообщения после их расшифровки передавались в МI1с, которая включала наиболее значимые из них по содержанию в специальные обзоры разведывательной информации [47], представлявшиеся в печатном виде под грифом «секретно» как сводка в британский правительственный кабинет наряду с другой информацией. Общее количество дешифрованных перехваченных радиосигналов составило за период с середины июня 1920 г. и до середины января 1924 г. 12 600 единиц, в то время, как общее количество самих радиоперехватов «сократилось с 300 в месяц в 1920 г. до 250 в 1922-1923 гг.» [48]. Радиопост перехвата британской военной разведки в Константинополе являлся одним из важных элементов складывавшейся британской системы перехвата шифрованных сообщений иностранных государств на регулярной основе. Радиообмен советской шифросвязи /35/
45. См. рассекреченные американским Агентством Национальной безопасности (АНБ) воспоминания сотрудника этого подразделения бригадира Дж. Тилтмана: Tiltman J. Experiences 1920-1929. DOCID 386863. S. L., S. D. — [Электронный ресурс] — https://www.nsa.gov/news-features/declassifled-documents/tech-joumals/assets/files/experiences.pdf (Дата обращения: 10.09.2018); Andrew Ch. The British Secret Service and Anglo-Soviet Relation in 1920 If The Historical Journal. Vol. 20. NB3. 1977. P. 673-706; УсовВ. Советская разведка в Китае. 20-е годы XX века. М.: Олма-Пресс, 2002.
46. Thomas М. Empires of Intelligence: Security Services and Colonial Disorder after 1914. Berkley, Los Angeles, London University of California Press; 2007. P. 38,
47. Jeffery K., Sharp A Lord Curzon and Secret Intelligence// Intelligence and International Relations, 1900-1945. Ed. by Andrew Ch. М., Noakes J. Exeter: University of Exeter, 1987. P. 108.
48. Jeffery K., Sharp A Op. cit. P. 108.
между Ташкентом и Кабулом находился под столь плотным контролем постов британской радиоразведки, что, как констатировалось ею самой в декабре 1920 г., расшифровка советских радиограмм происходила в течение пяти дней с момента их перехвата, несмотря на изменения кодов советской стороной [49]. В 1921 г. ситуация с используемыми советскими властями шифрами начала меняться. Они стали усложняться, что требовало, в свою очередь, от британских криптографов, работавших в Индии, большего времени и усилий [50].
Военно-морское ведомство, в свою очередь, в конце Первой мировой войны сформировало так называемые Группы наблюдения за беспроводной связью (Wireless Observation Groups), которые занимались перехватом сообщений беспроводного телеграфа и прослушиванием радиосетей. Одна из этих групп под № 3 была размещена первоначально в Константинополе, а в 1923 г., после эвакуации сил союзников, вместе с частью группы № 2 переместилась в Палестину. Группа № 4 дислоцировалась в Багдаде и занималась перехватом радиосообщений между Баку и Северной Персией. В г. Симла с 1921 г., являвшимся «летней столицей» британской колониальной администрации, активно действовал радиопост, подчинявшийся Генеральному штабу британской Индии. Он занимался не только перехватом, но и дешифровкой радиообмена между Москвой и Кабулом, а также между Москвой и Ташкентом. Станции перехвата были созданы в Черате, на возвышенности над Пешаваром и в Северо-Западной приграничной территории в Пишине (Белуджистан), где до этого уже существовал подобный радиопост в Кветте, а также в Бирме, в г. Мемьо [51].
Разведывательные органы, создававшиеся в гражданских общеимперских ведомствах и работавшие, помимо прочих, по туркестанскому направлению, были связаны прежде всего с деятельностью британского внешнеполитического ведомства — Форин Офис. Это серьёзно сказывалось на характере их деятельности в части, касавшейся сбора информации и её анализа. Гарольд Никольсон, один из самых молодых на тот момент, но хорошо зарекомендовавших себя ответственных сотрудников Форин Офис, определяя роль и место политической разведки в дипломатической работе, отмечал, что «любой прогноз в сфере дипломатии должен неизбежно касаться не монофакторных сил, а многофакторных тенденций; такие данные, будучи доступными, порождаются массой неодно-/36/
49. Jeffery К., Sharp A. Op. cit. Р. 108.
50. См. воспоминания генерал-майора Дж. Тилтмана, являвшегося криптографом, работавшим в Британии и Индии на протяжении 1920-1939 гг.: Brigadier John H. Tiltman. Op. cit. P. 4.
51. Ibid.
родных явлений, противоречащие друг другу, накладывающиеся одно на другое, и каждое из которых требующее конкретного и часто несочетающихся одного с другим решений» [52]. При этом необходимость сочетания системной организованной разведывательной деятельности с аналитической работой в данной сфере порождала серьёзные институционально-бюрократические проблемы. Они были характерны для государственного аппарата, каждая из частей которого, курирующая финансы, внешнюю и военную политику, взаимоотношения между различными министерствами и ведомствами, связанными с государственной безопасностью и оборонной политикой, стремилась получить контроль над всем комплексом института разведки. Заместитель главы внешнеполитического ведомства А. Бальфура лорд Хардинг [53], имевший управленческий опыт, связанный с получением разведывательных данных политического характера, ещё в годы своей службы британском посольстве в Иране в конце XIX в., а затем, будучи заместителем руководителя Форин Офис в 1906-1910 гг. и вице-королём Индии в 1910-1916 гг., активно лоббировал в правительстве идею создания подразделения политической разведки, находящегося в структуре Форин Офис и отличающегося спецификой своей работы от разведывательных отделов, входивших в структуру Адмиралтейства и Министерства обороны. В свою очередь, глава Управления информации, ставшего в 1918 г. Министерством информации, лорд Бивербрук противодействовал этому [54]. Он стремился подчинить себе ведение политической разведки, аргументируя подобный подход важностью данного направления деятельности для выполнения задач внутренней и внешней пропаганды в условиях войны. Особую роль играло Разведывательное бюро Управления информации (Department of Information's Intelligence Bureau), существовавшее в структуре Управления информации во главе с лордом Э. Гличином. Этот орган был ориентирован на обеспечение пропагандистской работы, проводившейся Управлением как в стране, так и за рубежом. Бюро получало информацию из открытых источников, а также через личные связи его сотрудников. Именно оно привлекло внимание лорда Хардинга, планировавшего реорганизовать его в подразделение политической разведки Форин Офис, что являлось одной из первых серьёзных попыток создать координирующий орган политической разведки на национальном уровне. /37/
52. Goldstein Е. The Foreign Office and Political Intelligence 1918-1920// Review of International Studies. 1988. Vol. 14. № 4. P. 275.
55. В русскоязычной литературе встречается написание его фамилии как «Гардинг». Английский оригинал имени и фамилии — Allan Francis John Harding.
54. Goldstein E. Op. cit.
Среди информационно-аналитических секретных периодических изданий — бюллетеней, рассчитанных на членов военного кабинета и составлявшихся в Бюро и затрагивавших туркестанскую тематику были издававшийся с 23 апреля 1917 г. «Еженедельный доклад по России» («Weekly Report on Russia»), и «Еженедельный доклад по Турции и другим мусульманским странам» («Weekly Report on Turkey and other Moslem Countries») первый номер которого появился 27 февраля 1918 г.
Однако работа Бюро фактически была прекращена после назначения лорда Брейвбрука министром информации, когда эксперты — сотрудники этой организации отказались продолжать работать в этой структуре и ушли в отставку. Практически все они были взяты в созданное 11 марта 1918 г. в Форин Офис Управление политической разведки (Political Intelligence Department of the Foreign Office). Его возглавил У. Тиррел. Задача нового структурного подразделения внешнеполитического ведомства заключалась прежде всего в ведении аналитической работы по широкому кругу проблем международных отношений, а также ситуации в конкретных странах и регионах. Заместителем Тиррела был Дж. У. Хидлэм-Морли — известный историк дипломатии, свободно говоривший на немецком и ставший позже советником Форин Офис по истории. Одной из сложностей, с которой столкнулся Форин Офис при получении информации о внешнеполитической активности большевистского руководства за рубежом, а также о происходящем внутри самих высших партийно-государственных органов Советской России, было увеличение количества широко распространявшихся фальсифицированных документов, создававшихся в русских эмигрантских кругах. Несмотря на превалирование подлинной информации, получаемой из разных источников, тем не менее к 1921 г. британское внешнеполитическое ведомство оказалось в достаточно сложной ситуации из-за наличия «значительного числа антисоветских подделок» [55].
Подготовка к мирным переговорам по мере приближения конца войны в 1918 г. «выявила две школы среди принимавших решения британских политиков относительно целей Британии в послевоенном урегулировании» [56]. Одна из них была представлена Управлением политической разведки Форин Офис, а другая, сосредоточившаяся в Комитете по восточным делам, неформально возглавлялась «империалистом старого /38/
55. Andrew С. The British Secret Service and Anglo-Soviet Relations in the 1920s. Parti: From the Trade Negotiations to the Zinoviev Letter//The Historical Journal. 1977. Vol. 20. № 3. P. 677.
56. Goldstein E. British Peace Aims and the Eastern Question: The Political Intelligence Department and the Eastern Committee, 1918 //Middle Eastern Studies. 1987. Vol. 23. № 4. P. 419.
образца» лордом Кёрзоном и «реформистом» лордом Милнером. При этом, если сторонники первой, занимавшейся на начальном этапе подготовки исключительно европейскими делами, выступали в поддержку решения проблем в духе предложений американского президента Вильсона, то члены второй считали, что для Британии «основные интересы связывались с заморскими владениями империи и касались прежде всего неевропейских областей в послевоенном урегулировании» [57]. Именно они придавали особое внимание Ближнему и Среднему Востоку как важным регионам с точки зрения обеспечения безопасности Индии. В этой связи важное значение приобретала судьба территорий, входивших в Османскую империю. Механизм выработки и принятия решений по данному вопросу заключался в поэтапном процессе. Сначала Управление политической разведки Форин Офис составляло конкретный документ, направлявшийся в Комитет по Восточным делам, затем, после обсуждений в нём, результаты, включая рекомендации и замечания, передавались в Военный кабинет. Последний принимал окончательное решение по определению как целей британской политики, так и методов её достижения [58]. Особое значение придавалось в британских политических кругах, занятых обсуждением и принятием решений по вопросам послевоенного урегулирования, проблеме самоопределения народов, что было вызвано распадом четырёх крупнейших империй — Австро-Венгерской, Германской, Османской и Российской. Для британской стороны было важно выяснить степень влияния этого процесса на британские колонии и определить, в частности, его последствия как в политическом, так и военном отношении для обеспечения безопасности Индии, а также другие британские владения. Позиция лорда Кёрзона, председательствовавшего на заседаниях Комитета по делам Востока, в отношении народов Востока и их территорий, которые ранее входили в состав Османской империи, вызывала резкую критику высокопоставленных представителей британского имперского политического и управленческого истеблишмента. На состоявшемся 9 декабря 1918 г. заседании Комитета Министр по делам Индии Э. Монтэгю заявил о том, что «мы [участники заседаний Комитета] рассматриваем каждый регион, как мне кажется, в соответствии с почти неопровержимыми и бесспорными доводами, представляемыми нам нашим председателем. Похоже, что с согласия Комитета мы склоняемся к занятию позиции, когда от самого востока и до запада существует только одно решение всех наших проблем, а именно, что Великобритания /39/
57. Ibid.
58. Ibid.
должна взять на себя ответственность за все эти страны» [59]. Со своей стороны начальник Генерального Штаба генерал Г. Уилсон придерживался мнения о необходимости распространения британского мандата, в целях дальнейшего обеспечения обороноспособности Индии, и на регион Кавказа [60].
Привлечение к работе в Управлении политической разведки Форин Офис учёных-специалистов по широкому кругу вопросов истории и политики, международным отношениям и географии было во многом обязано настойчивости и большому влиянию в правительственных кругах лорда Хардинга. Он являлся в 1910-1916 гг. вице-королем Индии, а с 1916 г. по 1920 гг. занимал пост заместителя главы британского внешне-политического ведомства [61]. Лорд рассматривал Управление, состоявшее из академически подготовленных специалистов-учёных, как орган, которому предстояло заниматься подготовкой справочных материалов для выработки британской стороной решений для предстоящей мирной конференции [62].
Сотрудниками Управления были представители академического сообщества, специализировавшиеся по региональным и страновым проблемам, владевшие несколькими иностранными языками и обладавшие аналитическими способностями. На момент создания этой структуры на работу в ней были приняты практически все ранее состоявшие на службе в разведывательном Бюро: Э. Биван — энциклопедист-философ, специалист по эллинистическому миру, этнополитическим проблемам и международным отношениям; Дж. Сондерс — известный британский журналист, хорошо осведомлённый в германских делах, работавший в газетах «The Morning Post» и в «The Times» корреспондентом в Берлине и Париже; братья Александр (Ален) и Реджинальд (Рекс) Липеры — молодые сотрудники Форин Офис, первый из которых являлся полиглотом, знавшим 15 иностранных языков и специализировавшийся на центрально-европейской тематике, а второй стал в дальнейшем известным дипломатом и основателем Британского Совета, а в Управлении он занимался «русскими» делами. Помимо них сотрудниками подразделения являлись Л. Немиер (Л. Ньемировски) — историк польско-еврейского происхождения, специалист по политической истории России, Польши и Британии; Дж. Симпсон — известный специалист в области наук о природе, а также хорошо знакомый с общественно-политической ситуацией в бывших Балтийских провинциях Российской империи и Финляндии; Дж. Пуэлл; /40/
59. Goldstein Е. Op. cit. Р. 433.
60. Ibid.
61. Ibid. Р. 419.
62. Ibid. Р. 420.
известный историк А. Тойнби, специализировавшийся на проблемах Юго-Восточной Европы и тюрко-мусульманским вопросам в Управлении; Э. Карр — начинавший в то время специализироваться по российской истории и Балтии, впоследствии известный дипломат; А. Циммерман — учёный-историк, специалист по международным отношениям и британской истории; Р. У. Ситон-Уотсон — известный историк, специализировавшийся в области истории и политики Центрально-Европейского региона; Г.Темперли — специалист по новой и новейшей истории; а также Г. Никольсон — в то время молодой дипломат, знавший страны Пиренейского полуострова и Германию. Сотрудниками Управления были также лорд Ю. Пирси — дипломат и Р. Вэнситтарт — опытный дипломат, хорошо знавший страны Среднего Востока и Европы [63]. Помимо этого, Форин Офис привлёк для работы известного британского историка Дж. У. Протеро в качестве советника по историческим вопросам. На протяжении 1917-1920 гг. он возглавлял Исторический отдел Форин Офис, занимаясь составлением справочных и аналитических материалов в связи с подготовкой Парижской мирной конференции 1919 г. [64] Его сотрудники подготовили для британской делегации 180 справочников по всему спектру проблем, обсуждавшихся на заседаниях конференции и служивших важным источником информации для дипломатов [65]. В ноябре 1918 г., в связи с ухудшением состояния здоровья, Протеро был вынужден покинуть пост советника, который занял заместитель главы Управления политической разведки Дж. У. Хидлэм-Морли [66].
Примечательным фактом, имевшим отношение к роли британских историков в формулировании политической повестки, было то, что они сыграли одну из важнейших ролей, имевших серьёзные политические последствия для общественных настроений, в формулировании и пропаганде тезиса вины Германии в подготовке и начале мировой войны. Это способствовало соответствующему восприятию британским обществом наложенных на Германию после заключения мира ограничений. Первые /41/
63. Подробнее об этом в: An Historian in Peace and War. The Diaries of Harold Temperley. Ed. by Otte T. G. London: Routledge, 2016; Goldstein E. The Foreign Office and Political Intelligence 1918-1920 // Review of International Studies. 1988. Vol. 14, № 4. P. 275-288; Sharp A. Some Relevant Historians — the Political Intelligence Department of the Foreign Office, 1918-1920 // Australian Journal of Politics and History. 1988. Vol. 34, Iss. 3. P. 359-368.
64. Подробнее в: Goldstein E. Historians Outside the Academy: G. W. Prothero and the Experience of the Foreign Office Historical Section, 1917-20 // Historical Research. 1990. Vol. 63, Iss. 151. P. 119-219.
65. Dockrill M. L. Steiner Z. The Foreign Office at the Paris Peace Conference in 1919 // The International History Review. 1980. Vol. 2. № 1. P. 56.
66. An Historian in Peace and War: The Diaries of Harold Temperley. P. 2.
изменения данной позиции историков начали происходить в начале 20-х гг. XX в. с появлением документальных источников. Новая концепция содержала не столь однозначные тезисы, и серьёзно влияла на «элиту, принимающую решения в области внешней политики» [67]. В этой связи, артикулировавшиеся отдельными британскими историками утверждения о слишком тяжёлом бремени наказания, наложенного на Германию по результатам войны, и двусмысленности, появившиеся относительно однозначной вины Германии в развязывании войны, привлекали внимание не только в германских академических, но и в общественно-политических кругах, которые к 1921 г. уже обращали особое внимание на эту группу историков [68].
Несмотря на малочисленность сотрудников Управления, но благодаря их высокой компетентности, информационные и аналитические доклады по конкретным проблемам, а также регулярно издававшиеся бюллетени по странам, подготовленные в этом подразделении, являлись важнейшей составной частью всего комплекса материалов, представляемых как в высшие органы управления — Военный кабинет, так и в совещательные — комитеты и конференции для выработки и принятия как конкретных, так и общеполитических решений. Начиная с июня 1918 г. Управление готовило и издавало секретное издание «Ежемесячный доклад» («Monthly Report») для правительственного кабинета с целью его информирования по текущим политическим вопросам и международным событиям, а также с целью объяснения характера возможной перспективы развития ситуации как в рамках конкретных государств, так и в более широком масштабе. Сам Форин Офис, с участием представителей различных отделов, также занимался подготовкой ряда секретных периодических изданий, в которых с разной степенью подробности достаточно активно использовалась как полученная по дипломатическим каналам, так и по каналам британского разведывательного сообщества информация, имевшая непосредственное отношение к формированию туркестанского плацдарма. К их числу относились начавший издаваться с 10 января 1917 г. еженедельный секретный бюллетень «Восточный доклад» («Eastern Report»), специально предназначенный для Комитета имперской обороны, и одновременно попадавший к членам британского кабинета, для которых с 1917 г. готовилось еженедельное секретное издание «Доклад о Британской империи и Африке» («British Empire and Africa /42/
67. Cline С. British Historians and the Treaty of Versailles // A Quarterly Journal Concerned with British Studies. 1988. Vol. 20, № 1. P. 45.
68. Ibid. P. 48.
Report»), с 2 октября 1919 г. еженедельный «Доклад о Британской империи» («British Empire Report»), а с 8 октября 1919 г полумесячный «Доклад о зарубежных странах» («Foreign Countries Report»).
За месяц до окончания войны Управление было разделено на 9 секций. Каждая из них находилась под руководством возможного будущего делегата от Британии на международной мирной конференции, и их работа заключалась в разработке аналитических материалов и практических рекомендаций в отношении конкретных стран и регионов. В то же время 4 апреля 1919 г. на заседании Комитета по делам секретной службы (Secret Service Committee), проходившем под председательством лорда Кёрзона, было принято решение о том, что Управление политической разведки должно быть связано с создаваемым Управлением новостей (News Department), а руководителю политической разведки Тирреяу поручалось контролировать и его работу [69]. Существование этого подразделения Форин Офис, несмотря на его продуктивность и представляемые в правительственный кабинет материалы, содержавшие структурированное описание ситуации как по общим вопросам международных отношений, так и, что было не менее важным, конкретным региональным проблемам, оказалось под угрозой к лету 1920 г. Это объяснялось проводившейся правительством политикой экономии расходов. В определённой степени одной из причин было и сокращение влияния в правительственных кругах покровителя Управления лорда Хардинга Это выразилось в назначении премьер-министром Д. Ллойд Джорджем на ожидавшийся лордом пост старшего советника на Парижской мирной конференции секретаря правительственного кабинета и секретаря Комитета имперской бороны подполковника М. Хэнки. Последующее согласие Хардинга на занятие должности посла Великобритании во Франции и окончательная потеря им интереса к деятельности Управления лишь ускорили ликвидацию этой структуры во второй половине 1920 г. [70]
Необходимость создания аналитической структуры, одновременно игравшей роль институции, формулирующей общественную повестку дня по вопросам международной политики и её региональным аспектам, начинала всё более ощущаться в британских политических кругах к концу Первой мировой войны. В этой связи важное место стала занимать идея создания Института международных отношений (Institute of International Affairs). Она активно обсуждалась весной 1919 г. в кулуарах Парижской мирной конференции представителями американской и британской де-/43/
69. TNA. САВ 24/77/87. Secret Service Committee. (Minutes of Third Meeting). 04 April 1919.
70. Подробнее об этом: Goldstein E. The Foreign Office and Political Intelligence. P. 284.
легаций, и 30 мая 1919 г. более тридцати участников с обеих сторон провели встречу в резиденции британской делегации — отеле «Маджестик», на которой предстояло принять план организации Института. Подавляющее большинство собравшихся составляли члены британской делегации, входившие в руководство Форин Офис и его отдельных подразделений, включая и Управление политической разведки, оборонного ведомства, министерства по делам колоний и ряда других британских государственных институтов, имевших отношение к внешней политике [71]. Новосоздаваемая организация рассматривалась как научно-аналитический институт, работающий в интересах правительственных ведомств и, одновременно, оказывающий влияние на процесс формирования общественного мнения по вопросам внешней политики государств и международным отношениям. В развернутом виде задачи будущей организации были изложены в выступлении Л. Кёртиса — сотрудника Министерства по делам колоний, — который заявил о том, что «все мыслящие люди считают, что в будущем политика каждого из государства не должна руководствоваться простым учётом его собственных интересов. Национальная политика должна формироваться в соответствии с концепцией интересов общества в целом; ибо именно в продвижении этого всеобщего интереса будут найдены конкретные интересы нескольких народов. Поэтому очень важно культивировать общественное мнение в различных странах мира, которое имеет в виду общий интерес. С этой целью различные организации экспертов из разных стран должны стараться поддерживать связь друг с другом» [72]. Как пример подобной организации для нового института Кёртис рассматривал одно из старейших, основанное ещё в 1830 г., Королевское географическое общество [73]. Однако по мере обсуждения перспектив создания института выявились опасения Форин Офис, выступавшего с позиций институциональной бюрократии, увидевшей в создаваемой организации угрозу традиционной работе внешнеполитического ведомства [74]. Одним из активных противников планировавшегося международного института являлся лорд Хардинг, считавший обсуждение и критику официальной правительственной внешнеполитической линии «вне стен Форин Офис» неприемлемой [75]. Аналогичной /44/
71. DockrillM. Historical Note: The Foreign Office and the «Proposed Institute of International Affairs 1919 // International Affairs. Royal Institute of International Affairs. 1980. Vol. 56. №4. P. 665,666.
72. Ibid. P. 667.
75. Ibid.
74. Ibid. P. 669.
75. Ibid. P. 670.
точки зрения придерживался сменивший на посту главы этого ведомства А. Бальфура лорд Кёрзон [76]. Именно публичная деятельность будущего Института международных отношений настораживала высших представителей британской внешнеполитической бюрократии. В связи с этим Л. Кёртис стал апеллировать к опыту уже существовавшего с 26 июня 1868 г. Королевского колониального общества. Оно являлось одновременно как местом для обсуждения внешнеполитических вопросов на узкой «клубной» основе, так и просветительским институтом, члены которого не участвовали в публичных дискуссиях (включая выступления в печати) по проблемам внешней политики [77]. Это было одним из главных отличий Колониального общества от Королевского географического общества и Центрально-азиатского общества, основанного в 1901 г., и поменявшего в 1914 г. своё название на Королевское центрально-азиатское общество. На его заседаниях и проводимых лекциях открыто и в присутствии представителей британской внешнеполитической и военной бюрократии из числа управленцев и администраторов, включая действующих высокопоставленных гражданских чиновников и военных, а также отставных сотрудников государственных ведомств, обсуждались внешнеполитические и общественно-политические вопросы. Более того, выпускавшийся под его эгидой «Журнал Центрально-азиатского общества» («Journal of Central Asian Society») являлся своего рода трибуной для озвучивания конкретных идей относительно британской политики на Востоке, включая Туркестан и сопредельные с ним территории и страны, а также её оценка (не всегда положительная).
Несмотря на многие препятствия, и благодаря активности инициатора создания Института Л. Кёртиса, он был официально создан 5 июля 1920 г. как Британский институт международных отношений (British Institute of International Affairs), впоследствии переименованный в Королевский Институт международных отношений (Royal Institute of International Affairs) и известный позже в политических и аналитических кругах по месту своего расположения как «Чатем Хаус» («Chatham House»). Его примечательной особенностью, что отмечалось исследователями, было то, что «основываясь на дальновидной предпосылке необходимости полного запрета войны, Институт продвигал новую модель демократической дипломатии, которая последовательно выступала против тайной дипломатии, приведшей Европу к катастрофе, и ставил своей це-/45/
76. Ibid.
77. Подробнее об обществе см.: Reese Т. The History of the Royal Commonwealth Society 1868-1968. Melbourne: Oxford University Press, 1968.
лью просвещение общественного мнения по вопросам международной политики» [78]. В то же время сформулированные при его основании, а затем ставшие традиционными как для него самого, так и других подобных организаций в Британии и за рубежом, принципы работы, довольно серьёзно повлияли на политику закрытости его функционирования, что предопределило трудности, а порой невозможность знакомства исследователей с его внутренними материалами [79]. В институциональном плане появление подобных структур стало этапом в развитии уже современных аналитических институтов, вошедших в политическую практику демократических государств под названием think-tanks.
б) Региональные структуры
Вторая группа органов разведки и безопасности, занимавшаяся сбором и анализом информации, включая и данные о развитии ситуации в бывшем российском Туркестане и на сопредельных территориях, была представлена государственными институтами британской колониальной администрации Индии. С конца 1919 г. ею на нерегулярной основе составлялись и направлялись в Министерство по делам Индии краткие «Разведывательные сводки» («Intelligence Summary»), представлявшие собой компендиум разведывательных данных, полученных от различных структур, находившихся в её подчинении. Тема туркестанского плацдарма находила в них отражение в тесной связи с военно-стратегической обстановкой вокруг Индии и вероятных действий Советской России на индийском направлении.
Старейшим и пережившим многочисленные трансформации ещё со времён своего создания в структуре Ост-Индской компании являлся один из важнейших институтов администрации британской Индии — Индийский департамент по международным и политическим делам (Indian Foreign and Political Department — IFPD), который вплоть до конца XIX в. назывался Департаментом по секретным и политическим делам. Его переименование в XX в. фактически не изменило функций этого органа, отвечавшего за взаимоотношения с индийскими княжествами и азиатскими государствами (политическая часть) и внешними отноше-/46/
78. Di Fiore L. L’Islam di A. J. Toynbee: Prima di Huntington, oltre Huntington // Contemporanea. Revista di storia dell’ 800 e dell’ 900. luglio 2010. Vol. 13. № 3. P. 433.
79. Его архивы с момента основания и до сегодняшнего дня хранятся непосредственно в самом Королевском Институте международных отношений, получившем с 1923 г. по зданию, в котором расположен на Сейнт Джеймс сквеар (St James's Square), неофициальное название «Chatham House».
-ниями с европейскими государствами (иностранная, или внешнеполитическая часть Департамента) [80]. Данный институт, являвшийся составной частью правительства британской Индии, играл одну из ключевых ролей в подготовке им, а также общеимперским правительством, рекомендаций и решений по политическим вопросам, имевшим непосредственное отношение к проблемам разведки и безопасности Индии. В рассматриваемый период 1917-1922 гг., как это уже сложилось исторически и продолжалось вплоть до приобретения Индией независимости, Департамент вел активную разведывательную работу, включая её агентурную часть, в Индии, в соседних с ней странах и их отдельных регионах. Как бывший российский Туркестан, так и Центральная Азия в целом находились в зоне пристального стратегического и оперативного интереса этого Департамента. С ним согласовывалась деятельность в данной области государственных институтов управления британской администрации Индии, включая и оборонное ведомство (сначала Военный департамент, а затем Департамент армии) [81]. Особое место в этой системе разведывательного обеспечения на туркестанском направлении занимал Генеральный штаб британской индийской армии. Он, находясь в тесной связи с Военным департаментом, являлся фактически рекрутской базой для его кадров. Одним из аспектов работы, заключавшейся в концентрации значимых с точки зрения обороны британской Индии данных, было создание реферативных материалов по политическим вопросам, справочных информационных сборников по широкому кругу вопросов, включая и общественно-политические персоналии стран региона. К их числу относились материалы по Персии и Афганистану, тесно связанных с событиями в Туркестане. Особенностью досьевых материалов по персоналиям было наличие в них развернутых биографических данных, характеристика политических взглядов включенных в справочники лиц, их связи с иностранными государствами — Британией, Турцией, Германией и Советской Россией.
Касаясь ситуации в Туркестане, глава Министерства по делам Индии Э. Монтэгю отмечал 5 января 1918 г. в своей телеграмме вице-королю Ф. Челмсфорду, что контроль над населением этого региона со стороны России был потерян в результате крушения в ней центральной власти, и «существует серьёзная опасность того, что Туркестан может полностью /47/
80. Подробнее об особенностях бюрократической системы управления Министерства по делам Индии и его структуре в конце ХЕХ в. — начале XX в. см: Kaminsky A. The India Office, 1880-1910. New York: Greenwood Press, 1986.
81. В тексте данной работы используется применительно ко всему периоду название Военный департамент, так как оно более точно соответствует нормам перевода.
/пропуск стр. 48/
было исключительно функциональным органом. При этом оно формально относилось к структуре военной разведки, но сам его глава считался офицером Управления криминальной разведки Индии [84]. Основная работа этой организации велась в Европе, а среди её агентов, действовавших, в частности, в Швейцарии, был ставший впоследствии известным британский писатель Уильям Сомерсет Моэм. В задачу Управления входило отслеживание за рубежом политической активности выходцев из Индии, вовлечённых в деятельность, рассматривавшуюся британскими властями как анархическая и подрывная, то есть опасная с точки зрения внутриполитического положения империи, а также её отдельных частей. Информация, которую добывало Управление, направлялась по двум адресам: через Департамент общественной безопасности и юстиции британской администрации в Индии Государственному секретарю (министру) по делам Индии, а через Разведывательное бюро Департамента внутренних дел — британскому индийскому правительству. Особенность деятельности Управления заключалась в том, что на начальном этапе своего существования после создания в 1909 г. как Управление политической разведки Индии оно было ориентировано на работу по отслеживанию активности революционных этнических и конфессиональных организаций, создававшихся выходцами из Индии, и их связям с аналогичными иностранными организациями. Однако накануне и в период Первой мировой войны основное внимание уделялось собственно разведывательным действиям Германии и попыткам германской разведки использовать подобные движения. Особое место в её работе занимал так называемый «Берлинский комитет». Позже он был переименован в «Комитет за независимость Индии», выполнявший в планах Германии и, в определённой степени, Османской империи, функции политической и агитационной, а со временем и военной координации радикальной оппозиции из числа противников Британии среди общественно-политических и религиозных деятелей Индии. Управление вело разведку против Германии и во Франции. Своё название в окончательном виде — Управление индийской политической разведки — организация получила в 1921 г., и стала фактически разведывательной структурой британского правительства Индии.
Другая организация была создана в рамках формировавшейся в начале XX в. правительством Британской Индии системы безопасности весной 1904 г. и называлась Центральный особый отдел (Central Special /49/
84. Popplewell R.J. Intelligence and Imperial Defence. British Intelligence and the Defence of the Indian Empire, 1904-1924. London: Frank Cass, 1995. P. 216-217.
Branch), впоследствии переименованный в Управление криминальной разведки (Criminal Intelligence Department) [85]. Очередное переименование превратило её в Центральное Управление криминальной разведки (Central Criminal Intelligence Department) и было призвано подчеркнуть высокую степень полномочий этого органа, занимавшегося выявлением социально опасных уголовных преступлений, совершаемых организованными группами. В 1918 г. его название было вновь изменено, на этот раз на Центральное разведывательное управление (Central Intelligent Department). Имея в виду потенциальную общественную угрозу преступлений с использованием насилия в отношении органов власти и правительственных институтов, а также возможность связи подобных действий с активностью политических сил, преследовавших антиправительственные цели, включая возможную вовлеченность в это и зарубежных государств, британские колониальные власти Индии расширили полномочия структуры. С 1919 особым решением британского индийского правительства служба была непосредственно подчинена вице-королю и вплоть до 1924 г. её возглавлял С. Кей. В 1920 г. название организации было вновь изменено на Разведывательное бюро (Intelligence Bureau), а сама структура наделена фактически разведывательными (внутри Индии) и контрразведывательными функциями, что превращало её в важную часть разведывательного сообщества британской Индии, занимающегося внутренней безопасностью [86]. Она имела свои отделения во всех основных регионах, а непосредственно туркестанским направлением занималось размещавшееся в г. Пешавар Разведывательное бюро Северо-западной пограничной провинции (North-West Frontier Province Intelligence Bureau). На протяжении периода с декабря 1919 г. по декабрь 1922 г. оно составляло еженедельную сводку, направлявшуюся в центральный офис Разведбюро («Diary of the North-West Frontier Province Intelligence Bureau»).
В конце 1919 г. — начале 1920 г. под руководством подполковника В. Ф. Т. О'Коннора, являвшегося специалистом по Тибету и участником /50/
85. Применительно к институтам безопасности и разведки британской администрации Индии в данной работе используется более соответствующее их институциональному статусу и полномочиям, а также нормам, принятым в русскоязычной традиции перевода в этой области, название «Управление».
86. В работе бывшего Генерального директора полиции Северо-Западной пограничной провинции К. С. Субраманьяна «Политическое насилие и полиция в Индии» ошибочно сообщается, без упоминаний о предыдущих изменениях в названии, о том, что «в 1920 г. Центральный особый отдел был впервые переименован в Разведывательное Бюро, задачи которого были коротко очерчены в разделе 40(2) Акта Правительства Индии 1919 г.» Subramanian К. S. Political Violence and the Police in India. New Delhi: Thousand Oaks: SAGE Publication. 2007. P. 83.
британских экспедиций в этот регион, включая известную экспедицию Ф. Э. Янгхасбенда в Лхасу в 1903 г. — 1904 г., британской администрацией Индии было создано Индийское специальное бюро информации (Indian Special Bureau of Information). В задачу организации входило отслеживание деятельности большевиков в Индии и соседних странах, а также контроль печатных изданий, привозимых или присылаемых в Индию. Особое внимание уделялось перемещению беженцев и эмигрантов в британские индийские владения. Однако в декабре 1920 г. было принято решение о его расформировании, так как, во-первых, подразделение дублировало деятельность других организаций в этой сфере, и, во-вторых, в виду малочисленности персонала оно не справлялось с поставленными задачами [87].
Деятельность многочисленных органов разведки и безопасности к концу Первой мировой войны требовала определённого упорядочивания в связи с менявшейся международной ситуацией, влиявшей и на внутриполитические процессы как в метрополии, так и колониях Британской империи. 24 января 1919 г. на заседании Военного кабинета эта тема обсуждалась особо. Собравшиеся рассмотрели обращение главы Адмиралтейства — Военно-морского ведомства Великобритании — У. Лонга по поводу реорганизации Секретной службы, под которой подразумевались практически всё разведывательное сообщество империи и органы, занимавшиеся её внутренней безопасностью. Он настаивал на необходимости принятия немедленного решения по данному вопросу, так как «существующая система заключается в том, что деятельность Секретной службы разделена между несколькими организациями». При этом, соглашаясь на сохранение разведывательных структур в рамках Военного и Военно-морского ведомств, Лонг рекомендовал объединить аналогичные подразделения гражданских министерств в единый орган — Управление (Directorate). Предполагалось подчинение его министру, «предпочтительно без портфеля», который фактически должен был заниматься исключительно деятельностью данной структуры [88]. В свою очередь, глава МВД Э. Шорт, также направивший свою записку в Военный кабинет и присутствовавший вместе с Лонгом на его заседании 24 января, достаточно осторожно, но настойчиво подчёркивал в составленном им документе свои возражения против предложений главы Адмиралтейства [89]. /51/
87. Подавляющая часть документов этой структуры составляет особый фонд Национального архива Великобритании: TNA. FO 228/3216. Dossier 120Е Secret Intelligence Indian Special Bureau of Information. 1920 June - 1921 January.
88. TNA. CAB 23/9/6. Conclusion. Minuets of a meeting of the War Cabinet. 24 January 1919. P. 3.
89. Ibid. P. 4.
Судя по всему, он стремился не столько сохранить существовавшее раз деление разведывательных и контрразведывательных структур как разных ведомствах, так и в виде отдельных организаций, сколько пере подчинить их именно своему министерству. В этой связи, выступивший Лорд-хранитель малой печати Э. Бонар Лоу предложил сформировать при Военном кабинете специальный комитет для изучения вопроса и координации усилий по его решению во главе с лордом Кёрзоном. Осторожная попытка бывшего главы Военно-морского ведомства Э.Геддеса склонить присутствовавших к решению вопроса в пользу создававшегося Министерства исследований и пропаганды как координатора разведывательной деятельности была отвергнута присутствовавшими. У. Лонг заявил о том, что вопрос организации разведки и безопасности требует серьёзного отношения в виду наличия угрозы большевизма, которая нарастает [90]. Военный кабинет в конечном счёте принял решение о создании такого комитета.
С целью проведения реформ, а также реорганизации разведывательного сообщества и институтов безопасности британский кабинет министров созывал на протяжении 1919-1932 гг. шесть совещаний упоминавшегося выше Комитета по делам секретных служб, три из которых проходили в 1919 г., 1921 г. и 1922 г. Основными темами этих консультаций являлись финансовые и организационные вопросы, связанные с деятельностью британского разведывательного сообщества и структур безопасности. В январе 1919 г. MI5 была передана под руководство нового Управления гражданской разведки Министерства внутренних дел (Ноте Office Civil Intelligence Directorate), которое возглавил Б. Томсон. Подготовка к упорядочиванию разведывательной и контрразведывательной деятельности, начатая в январе 1919 г., требовала серьёзной инвентаризации имевшихся сил и средств. В этой связи, Министерство внутренних дел Великобритании подготовило в феврале 1919 г. достаточно подробный обзор разведывательного сообщества, а также контрразведывательных организаций страны. Этот документ был оформлен в виде специального меморандума Комитета по делам секретных служб [91].
Финансирование Управления происходило за счёт сокращения бюджета MI5 и МI1с. Через два года организация была ликвидирована из-за постоянных трудностей во взаимоотношениях с полицией и MI5. В 1921г. Комитет собрался вновь для обсуждения финансовых вопросов, связанных с ассигнованиями деятельности MI5 и MI1c, что привело к очеред-/52/
90. TNA. САВ 23/9/6. Conclusion. Minuets of a meeting of the War Cabinet. 24 January 1919. P.
91. TNA. CAB 24/76/67. Report of Secret Service Committee. February 1919.
-ному значительному сокращению: с 475 тыс. фунтов до 300 тыс. фунтов. На состоявшемся уже в 1922 г. совещании было принято решение об ассигнованиях, выделяемых этим двум организациям в ещё меньшем объёме, составившем 200 тыс. фунтов на 1922/1923 финансовый год [92].
Переживавшиеся на протяжении 1917-1922 гг. британскими государственными институтами и органами, имевшими прямое отношение к разведывательной деятельности на туркестанском направлении, трансформации являлись отражением общих тенденций общественно-политического развития большинства стран на заключительном этапе Первой мировой войны и после неё. Отличительной чертой происходивших изменений именно британской государственно-бюрократической практики были особые позиции Великобритании как мировой империи, азиатские владения которой требовали пристального внимания метрополии к обеспечению их безопасности. В данном случае бывший российский Туркестан представлял стратегическое значение, во-первых, с точки зрения определения «угрозы с севера» для британской Индии и, во-вторых, как катализатор опасных разрушительных социально-политических и этноконфессиональных процессов на всём пространстве Передней Азии и на Востоке в целом, где они имели потенциал перерасти в антибританские политические движения, способные серьёзно повлиять на Британскую империю в целом.
Улунян Ар. А. Туркестанский плацдарм. 1917-1922: Британское разведывательное сообщество и британское правительство. М., URSS. 2020. С. 28-53 -
Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
Автор: Военкомуезд
А.В. ГУЛЫГА
РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.
Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.
Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.
Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/
1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).
свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.
Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.
Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».
Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.
* * *
В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/
5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.
Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]
В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]
Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.
Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/
6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.
Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.
Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.
Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]
В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .
Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.
10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.
В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/
10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
11. Там же, т. IV, стр. 118.
12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
13. Там же, стр. 195.
14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.
сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]
Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.
В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.
18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]
Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.
В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.
В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/
15. «Information», 1 марта 1918 г.
16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
17. Там же, стр. 272.
18. FR, v. II, p. 56.
19. The Lansing papers, v. II, p. 355.
Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.
Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.
Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.
1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/
20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.
текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.
5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]
Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]
Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.
Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/
22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
23. Там же, стр. 394.
истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]
Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/
24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
26. FR, v II, р. 78.
27. Там же, стр. 69.
на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.
Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.
Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]
В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.
Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/
28. Там же, стр. 81.
29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)
совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].
Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».
Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]
Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].
Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.
Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/
30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
31. FR, v. II, p. 45.
32. Там же, стр. 52.
33. Там же, стр. 63.
34. Там же, стр. 64.
36. Там же, стр. 66.
36. Там же, стр. 69.
37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.
12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.
Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».
Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]
Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]
Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.
Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.
В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/
38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.
против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.
Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.
В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.
Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]
29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]
Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.
Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.
Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/
41. FR, v. II, р. 71.
42. Russian-American Relations, p. 197.
43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.
но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.
Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]
Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]
Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]
Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.
Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/
46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
48. Russian-American Relations, p. 190.
49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.
большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]
Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]
Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/
54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
56. Russiain-American Relations, p. 197.
Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
-
Психология допроса военнопленных
Автор: Сергий
Не буду давать никаких своих оценок.
Сохраню для истории.
Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
О. Г. Сыропятов
Психология допроса военнопленных
2013
книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
цитата:
"Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".
-
