Чжан Гэда

Эфиопия при Менелике II (1889-1913)

80 сообщений в этой теме

Военная история Эфиопии Нового и Новейшего времени - это песТня!!! Если вопрос "почему сариссофору нельзя всучить шотган?" при дискуссиях на обычных военно-исторических форумах вызывает желание вменяемого большинства обкидать тапочками вопрошающего, то в случае с Эфиопией это не просто корректный тип вопроса, но и наиболее часто встречающийся - вооружение воинов оружием ближнего боя и винтовками, луками и пулеметами и т.п. - сплошь и рядом.

Для начала хочу предложить темы по войнам Эфиопии в XIX в. - эфиопские феодалы пытались расширить свои владения, воевали с махдистами-"дервишами" в союзе с Англией, с арабами разных мастей, с негритянскими племенами, с самими англичанами и, наконец, против итальянцев, добившись оглушительного успеха в битве при Адуа.

По композиции некомпонуемого эта тема даже покруче войн Китая, Кореи и Вьетнама в XIX в. - чистейшей воды феодальные войска с минимумом техники (все же к 1894 г. у Китая был и телеграф, и ж/д, и броненосцы), но достаточно боеспособные (хотя и в определенных ситуациях). В приложении - изображение битвы при Догали (1887), когда отряд раса Алулу уничтожил батальон итальянской пехоты (в их честь в Риме названа "Площадь Пятисот"):

user posted image

В целом - классика жанра, столь любимая "ормьянским светочем истории" - много-много относительно слабовооруженных юнитов (сабля, щит, копье, голый по пояс) атакуют врага со всех сторон, не давая шансов перезарядить винтовку, и вырезали в рукопашной схватке. Пленных кастрировали, у убитых отсекали гениталии в качестве доказательства победы над врагом (был ритуал хвастания - “Я — зарраф!” (т.е. я - убил врага!) среди воинов).

Да только обычно врагов, которых героически мочили эфиопы, было примерно столько, сколько итальянцев в том батальоне при Догали - человек 500-1500. А эфиопов - тысяч 5-7. При Адуа сошлись бОльшие силы - ок. 20 тыс. итальянцев и их туземных союзников (соотношений 2:1) против примерно 60 тыс. эфиопов. Это максимум, сколько смог собрать сам негус негести Менелик II.

Да и по "продовольствованию" эфиопской "армии" есть интереснейшие данные - как только грабить в округе становилось совсем нечего, армия тут же разбегалась по домам. В общем, приглашаю на тур ритуальных плясок вокруг эфиопского WARFARE.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Цитата (Saygo @ Янв 7 2013, 21:18)
Кстати об ормьянах. Мне попадалась статья о том, что армяне в Эфиопии сколотили свою диаспору века примерно с I века, что, ясен перец, все мало-мальски умные эфиопы - это армяне (Микаэль Сыуль тот же).

ну, я думаю, тему в армянский балаган превращать не надо. В Эфиопии армяне действительно были. Можно даже посмотреть, в каком качестве:

Цитата
Далее вертится подле своей лавченки юркий армянин, зазывая покупателей; увидя вас, он, безбожнейшим образом коверкая слова, приветствует вас по-русски... Толпа кричит, галдит, переругивается между собой, кажется, на всех языках Mиpa; невообразимый стон стоит над нею...


http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Ae...t.phtml?id=6650
В этом же качестве они по всем странам Востока (в т.ч. и на ДВ) были отмечены. Русские офицеры именовали их "Карапетками" от имени Карапет (арм. Креститель).

Для того, чтобы составить себе представление об истории Эфиопии, всем заинтересовавшимся рекомендую для начала книгу польского автора А. Бартицкого "История Эфиопии". Написана легко и доступна для понимания, в свободном доступе есть везде.

Я сейчас покажу ряд неточностей у автора. Они есть и довольно сильно отличаются от того, что писали по горячим следам.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Типичный пехотинец-эфиоп из провинции Тигре (ок. 1846 г.. по французским источникам тех лет):

user posted image

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Интересно было бы в рамках темы рассмотреть два момента.

1. Эфиопия фактически приняла активное участие в колонизации соседних африканских государств помельче, причем в этом сотрудничала например с французами. То есть Эфиопия на какой-то момент стала играть ту роль, которую играла Япония на ДВ. Территория Эфиопии в весьма сжатые сроки увеличилась втрое.

2. Участие русских офицеров в эфиопских военных экспедициях. Читал, что русские там находились для того, чтобы дружить с Эфиопией против Турции. Однако Турция уже не играла в Африке никакой роли, египетский хедив Мухаммед Али захватил Судан (Судан принадлежал Египту с 1821 по 1885, пока махдисты не взяли Хартум) , поэтому дружили скорее против Англии.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

1) Я думаю (исключительно ИМХО), что просто довольно слабая Эфиопия к середине XIX в. воспользовалась бардаком вокруг да около и стала попросту ставить на дыбы окрестные слаборазвитые государства. В 1855 г. рас области Куар провозгласил себя негус негести под именем Теодрос II. Англия ее нагнула в 1868 г. (даже негус негести погиб), и содействовала приходу к власти лояльного Англии негус негести Тэкле-Гийоргис II (1868—1871). В ходе междоусобицы он был побежден Йоханнысом IV (1872—

1889).

В 1875-1884 гг. шла война между Йоханнысом IV и Египтом. В принципе, победа осталась за Эфиопией.

В 1885-1889 гг. Эфиопия, по договоренности с Англией, начала войну с махдистами, причем война шла с переменным успехом - т.е. уровень обеих сторон был примерно одинаков.

В конце 1880-х стали вторгаться итальянцы. Боевые действия между эфиопами и итальянцами шли с переменным успехом - силы нового врага были слишком малы, несмотря на огромное преимущество итальянцев в вооружении. Успешные действия итальянцев против махдистов и против негуса негести позволило итальянцам закрепиться в прибрежной полосе. Йоханныс погиб в бою с махдистами, в это время итальянцы ставили на раса области Шоа Менелика. Он получил от итальянцев несколько тысяч современных винтовок и стал местным гегемоном. Пользуясь благосклонностью итальянцев, Менелик II (1889—1913) сам стал негус негести и подавил сепаратизм в Годжаме и Тигре, воссоздав единое эфиопское государство. В 1889 между Италией и Эфиопией был заключён Уччиальский договор, по которому Менелик признал переход к итальянцам прибрежных районов.

2. Менелик считался лояльным Италии правителем, но ничего не получилось - прочие феодалы делали то, что хотели, и Менелик решил под эту дудку дать итальянцам от ворот поворот. Тем более, что там крутились французы, да и Россия искала опору на берегах Красного моря - надо было хоть чем-то затруднить судоходство через Суэцкий канал и Баб-эль-Мандеб (это ИМХО), что было реально в случае прихода к власти в Эфиопии пророссийского режима.

Французы очень ревниво следили за действиями России в Эфиопии и все время интриговали. Но обе страны способствовали поставками оружия, советников и медперсонала победам Менелика II.

Итальянцы в это время блокировались с Англией. Блокада побережья, осуществленная итальянскими кораблями, происходила с благословения Англии. Так что, возможно, "эфиопская карта" - это часть "большой игры".

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Вторая русская военно-дипломатическая миссия в Эфиопии по данным Булатовича:

Цитата
В сентябре 1897 г. отправлена была к императору Менелику II чрезвычайная дипломатическая миссия с действительным статским советником Петром Михайловичем Власовым во главе. Чрезвычайного посланца сопровождала его супруга. В состав миссии входили:

Секретарь миссии — титулярный советник Орлов. Состоящие в распоряжении чрезвычайного посланца:

Поручик лейб-гвардии гусарского полка Булатович.

Поручики лейб-гвардии стрелкового батальона Коховский и Давыдов и поручик кавалергардского полка Чертков.

Конвой чрезвычайного посланца:

Начальник конвоя сотник лейб-гвардии атаманского полка Краснов

и 21 нижний чин (18 казаков гвардейской казачьей бригады, 2 казака лейб-гвардии Донской батареи и 1 рядовой лейб-гвардии гусарского полка).

Командированные от военного министерства:

Полковник Генерального штаба Артамонов и поручик лейб-гвардии Измайловского полка Арнольди.

Санитарный состав миссии:

Врач статский советник Лебединский.

Врач статский советник Бровцын.

Фармацевт Лукьянов.

Классный чиновник Сассон и фельдшер Кузнецов.

Чрезвычайная миссия выехала из С.-Петербурга в конце сентября 1897 года и в первых числах февраля 1898 года прибыла в столицу Абиссинии — Адис-Абабу. Д[ействительный] с[татский] с[оветник] Власов, его супруга, секретарь миссии Т. С. Орлов, весь санитарный состав миссии и несколько нижних чинов конвоя находятся до сих пор в Абиссинии; остальные же возвратились в Россию.


http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Ae.../frametext1.htm

Официальные отношения Эфиопии с Россией были установлены только в 1897 г. До этого русские офицеры, врачи и дипломаты действовали как бы негласно - не от имени ЕИВ в отношении августейшего эфиопского собрата, а с властителем-претендентом (окончательно Менелик утвердился на престоле именно после победы при Адуа).

Почти все, что пишу - пока ИМХО, так что не кидайте тапками. Интересно - не более. Пока больших успехов не достиг в "ефиеповедении" wub.gifmamba.gif

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Старая статья о Булатовиче. И.С.Кацнельсон, 1971 год. Идеологическую риторику рекомендуется пропускать мимо ушей.

Немало неизвестного, неизведанного, загадочного таила и таит еще Африка. И поныне есть там области, куда не ступала нога исследователя. Легендарной страной до самого конца минувшего века оставалась Каффа (ныне одна из провинций Эфиопии) — «Африканский Тибет», — отгородившаяся стеной от внешнего мира. Иноземцам строжайше запрещался доступ в эту страну. Впрочем, и сейчас о ней, об ее истории, нравах, обычаях и языке жителей, а также о соседних племенах, живущих южнее и западнее, мы знаем меньше, чем о других областях Эфиопии. Первым путешественником и исследователем, прошедшим Каффу из конца в конец и составившим подробное ее описание, был русский офицер Александр Ксаверьевич Булатович.

Поистине необычен жизненный путь А. К. Булатовича. Начавшись в одном из наиболее привилегированных учебных заведений царской России и в великосветских салонах Петербурга, в кругу блестящих гвардейских офицеров, он пролегает через пустыни, горы и равнины наименее изученных областей Эфиопии, через поля сражений и сопки Маньчжурии, уединенную монашескую келью и охваченные фанатичными схоластическими спорами скиты Афона, через пропитанные кровью, насыщенные смрадом окопы первой мировой войны и трагически-бессмысленно обрывается в маленькой деревушке на Украине.

Не менее удивительна была и посмертная судьба А. К. Булатовича. В самом конце прошлого века и перед первой мировой войной он неоднократно находился в центре внимания отечественной, а порой и зарубежной прессы, а потом был совершенно забыт. Правда, в значительной степени причиной тому были великие события Октября и последующих лет. Но как бы то ни было, до самого последнего времени об А. К. Булатовиче почти ничего не знали. Даже год его смерти во втором издании Большой Советской Энциклопедии указывался неверно — ок. 1910 г. Сделанные им открытия и наблюдения не получили полной оценки. Во всяком случае, никто из тех, кто писал о нем, не указывал, что именно он был первопроходцем Каффы. Лишь сейчас, когда начались розыски в архивах и откликнулись некоторые люди, знавшие А. К. Булатовича или близкие ему, все отчетливее вырисовывается его образ, все яснее становится, сколь велико было значение его путешествий и трудов для науки. Однако поиски еще весьма далеки от завершения. Если они окажутся успешными, многое, по-видимому, придется дополнить, а кое-что, возможно, и уточнить. Так, например, мы пока почти ничего не знаем о последних трех-четырех годах жизни А. К. Булатовича, а обстоятельства его гибели известны лишь в самых общих чертах. Постараемся вкратце подвести итог всему, что удалось выяснить в течение последних лет.

Александр Ксаверьевич Булатович родился 26 сентября 1870 г. (по ст. ст.) в г. Орле, где в это время стоял 143-й Дорогобужский полк, которым командовал его отец — генерал-майор Ксаверий Викентьевич Булатович, происходивший из потомственных дворян Гродненской губернии. К. В. Булатович умер около 1873 г., оставив молодую вдову, Евгению Андреевну, с тремя детьми.

Детские годы Александра Ксаверьевича и двух его сестер прошли в богатом поместье Луцыковка Марковской волости Лебединского уезда Харьковской губернии (ныне – в Сумской области Украины). Уже тогда складываются некоторые черты его характера и мировоззрения: смелость, настойчивость, страстная любовь к родине и глубокая религиозность.

В 1884 г. Евгения Андреевна переехала с детьми в Петербург. Пришло время определить их в учебные заведения. Девочки поступили в Смольный институт. Старшая вскоре скончалась от брюшного тифа. А. К. Булатович, которому шел тогда 14-й год, стал посещать подготовительные классы Александровского лицея — одного из наиболее привилегированных учебных заведений.

Успешно сдав вступительные экзамены, А. К. Булатович был принят в лицей. Единственная неудача, как это ни странно, постигла его на экзамене по географии: ему едва удалось добиться проходного балла. В дальнейшем — вплоть до окончания лицея — он учился отлично, переходя с наградами из класса в класс. В лицее готовили будущих дипломатов и высших государственных чиновников, поэтому воспитанники основательно изучали иностранные языки — французский, английский, немецкий, а также юридические науки. Таким образом, А. К. Булатович получил гуманитарное образование, что не помешало ему в дальнейшем, как доказывают проведенные им геодезические и картографические съемки, проявить себя и способным математиком.

В 1891 г. А. К. Булатович окончил в числе лучших учеников Александровский лицей и определился на службу 1 мая того же года в «собственную Его Величества канцелярию по ведомству учреждений Императрицы Марии», которое руководило учебными и благотворительными учреждениями. Ему был присвоен чин 9-го класса, т. е. титулярного советника. Однако гражданская карьера не прельщала его, и, следуя семейной традиции, он подает прошение о выдаче на руки документов, а 28 мая 1891 г. зачисляется рядовым на правах вольноопределяющегося в лейб-гвардии гусарский полк 2-й кавалерийской дивизии, т. е. в один из самых аристократических полков — стать офицерами такого полка могли лишь избранные.

Через год и три месяца — 16 августа 1892 г. — А. К. Булатович получает первый офицерский чин — корнета. Еще через год он направляется в фехтовальную команду, сформированную при лейб-гвардии конногренадерском полку, с заданием стать инструктором фехтования. Здесь он пробыл полгода и 10 апреля 1894 г. откомандировывается в свой полк, где его назначают сначала помощником заведующего, а затем, 24 декабря 1895 г., — заведующим полковой учебной командой.

Хотя А. К. Булатович обучался в гражданском учебном заведении, но приобретенные в детстве и юношестве навыки верховой езды и упорные тренировки в манеже и на ипподромах позволили ему стать отличным наездником—быть может, одним из лучших в то время, а это было не легко: русские кавалерийские и казачьи полки всегда славились первоклассными конниками. По словам тренера И. С. Гаташа, служившего в конюшне А. К. Булатовича, которые приводит В. А. Борисов, разыскавший старика, “для Александра Ксаверьевича не существовало лошади, которую он не смог бы укротить”.

Так, в общем довольно размеренно, прерываемые лишь скачками и конноспортивными состязаниями, текли годы службы в полку, пока события, на первый взгляд не имевшие никакого отношения к А. К. Булатовичу, круто не оборвали устоявшийся уклад жизни способного, преуспевающего офицера.

К концу XIX в. колониальный раздел Африки между Англией, Францией, Германией, Испанией и Португалией был завершен. Независимость сохранили лишь Эфиопия и прилегавшие к ней с юга и юго-запада почти неисследованные области да некоторые труднодоступные районы центральной части континента. Обделенной посчитала себя Италия, позже других европейских империалистических держав приобщившаяся к дележу Африки. Лишь к концу 80-х годов она обосновалась в Сомали и Эритрее. Теперь по замыслу ее руководящих кругов должен был наступить черед соседней Эфиопии.

И в самой Эфиопии и вокруг нее к этому времени создалась весьма сложная обстановка — подлинный гордиев узел противоречий, сплетенный из борьбы интересов колонизаторов, с неизбежными дипломатическими интригами, угрозами, подкупами, лживыми посулами и карательными экспедициями. Правивший тогда император — “царь царей” Эфиопии — Менелик II, продолжая дело своих ближайших предшественников, добился объединения раздробленной на независимые и полунезависимые княжества страны в единое централизованное государство, что в данных конкретных условиях, несомненно, имело далеко идущие прогрессивные последствия и отвечало стремлениям различных слоев населения, в первую очередь господствующих. Приближенные Менели-ка II надеялись получить выгодные и почетные должности и назначения, сопряженные с доходами, а торговцы и ремесленники — в безопасности вести свои дела, не страшась постоянных междоусобиц, от которых страдали и крестьяне. Проведенные негусом реформы благоприятствовали экономическому развитию страны. Проникновение иностранного капитала и приглашение различных специалистов из Европы — в основном инженеров, долженствующих улучшить дороги и наладить связь, — а также установление единой денежной системы в значительной мере способствовали этому. Впервые в истории феодальной Эфиопии зарождались отношения, присущие начальным этапам капиталистического общества. Естественно, что усиление Эфиопии отнюдь не вызывало энтузиазма у тех, кто с вожделением смотрел на нее, стремясь прибрать к рукам эту страну, занимавшую ключевую позицию на стратегических коммуникациях, щедро одаренную природой и таящую широкие возможности для сбыта промышленной продукции. Наиболее активно и целеустремленно действовали Англия и Италия.

Англия стремилась в то время претворить в жизнь давно уже вынашиваемые планы — захватить области Центральной Африки, которые отделяли ее колонию Уганду от контролируемого ею Судана, и таким образом объединить все свои владения и зоны влияния от Средиземного моря до мыса Доброй Надежды. Осуществлению этих замыслов, естественно, во многом могли помочь надежные коммуникации и линии связи.

Телеграфные провода намечалось протянуть от Капштадта до Каира через номинально независимое Конго, которое по указке Германии отказывалось дать разрешение на производство работ.

Из Момбасы, от берега Индийского океана, предполагалось проложить железную дорогу мимо озер Виктория и Альберт до Хартума. Но на пути лежала Эфиопия, сохранившая в полной мере свою самостоятельность и в этой дороге отнюдь не заинтересованная. Вот почему Англия, стремившаяся овладеть нужными ей для строительства дороги западными областями Эфиопии и пытавшаяся проникнуть в соседние районы, не только не препятствовала агрессивным намерениям Италии, но даже поощряла их, подписав с ней в 1891 г. два протокола (от 24 марта и 15 апреля) о разграничении сфер влияния в прилегающих к Красному морю странах. Протокол от 5 мая 1894 г. признавал преобладание интересов Италии в Хараре, чем значительно затруднялось проникновение туда Франции — более сильной колониальной державы, с которой поладить было намного труднее. Значительная часть Эфиопии, согласно этим грабительским закулисным сделкам, отходила к Италии, которую Англия, всячески стремилась не допустить в Судан. При этом в сферу влияния итальянцев были включены прилегающие к Эфиопии с запада земли, заселенные народами и племенами сидамо, хотя англичане сами проявляли к ним далеко не платонический интерес.

Договорившись с Англией, Италия активизировала свою политику в Эфиопии, куда якобы для научных изысканий посылались разведывательные экспедиции, состоявшие обычно из офицеров действительной службы. Таковы были, например, обе экспедиции капитана артиллерии В. Боттего. Впрочем, как в этом легко убедиться, читая работы и донесения А. К. Булатовича, не уступали итальянцам и англичане.

Попытки Италии навязать Эфиопии протекторат успеха не имели. Тогда, сбросив маску мнимого дружелюбия, Италия перешла к открытой агрессии и в июле 1894 г. оккупировала Кассалу, положив этим начало итало-абиссинской войне, позорно завершившейся для нее разгромом под Адуа 1 марта 1896 г. Эта блистательная победа имела важные последствия для Эфиопии. Прежде всего, победителям достались богатые трофеи, из которых наибольшее значение имело современное оружие: огромное количество винтовок и патронов, вся артиллерия с большим количеством снарядов и весь обоз.

Победа при Адуа сыграла огромную роль в истории Эфиопии. Она не только сплотила ее коренное население, но во многом способствовала усилению и единению этого феодального государства, значительно укрепила его международный авторитет. Увеличилась и его военная мощь. Эфиопия, по существу, впервые доказала империалистическим державам, что народы Африки могут отстоять свою независимость и имеют все права на самостоятельное бытие. Этот исторический урок имел непреходящее значение в борьбе африканских народов против колониального гнета, что прекрасно осознавал А. К. Булатович, когда писал: «...Менелик вступает с Италией в отчаянную борьбу за существование своего государства, его свободу и самостоятельность, одерживает над своим врагом ряд блестящих побед и этим самым доказывает неопровержимым образом, что в Африке есть черная раса, могущая постоять за себя и имеющая все данные на независимое существованием.

Но устранение опасности с востока отнюдь не означало ослабления угрозы, нависшей с юга и юго-запада. Осуществление притязаний Англии могло иметь далеко идущие последствия, ибо действительность показала, что аппетит ее ненасытен, а исторический опыт свидетельствовал, сколь многообразны и опасны средства, которые она использует для его удовлетворения.

Еще с 1889 г. Менелик прекратил всякие враждебные действия против Судана, временно добившегося независимости при Махди, справедливо полагая, что не следует отвлекать его от борьбы с англичанами, а самому распылять силы, необходимые для того, чтобы отразить наиболее опасного в то время врага — Италию, которая всячески стремилась столкнуть Эфиопию с Суданом. В победе Махди негус правильно усматривал известную гарантию, что европейцы не проникнут и в его собственные владения, ибо ему было совершенно ясно, что, заняв Хартум и Омдурман, англичане двинутся на Эфиопию, причем, возможно, не остановятся и перед применением вооруженной силы.

В Судане от египетской границы к Хартуму медленно, но неуклонно продвигался двадцатитысячный корпус генерала Китченера. С юга, из Уганды, ему навстречу должен был выступить отряд майора Макдональда, которому предписывалось овладеть верхним течением Нила, р. Джубой к устьем р. Омо, впадающей в открытое незадолго до того оз. Рудольф. Таким образом, англичане захватили бы не только все земли, прилегающие к верхнему и среднему течению Нила, но и области, непосредственно граничащие с Эфиопией.

Однако этим замыслам не суждено было осуществиться, и не только потому, что взбунтовались солдаты Макдональда. Возможное усиление Англии в этом районе отнюдь не радовало французов, давних ее соперников в Африке. Судан, по мнению французского правительства, следовало признать владением Турции, восточную часть Экваториальной провинции передать Эфиопии, «доказавшей свое право на самостоятельное существование», а западную часть присоединить к Французскому Конго; Таким образом, южные владения Англии в Африке отсекались бы от северных. Французы, отдавая себе отчет в том, что при существовавшей тогда расстановке сил в Африке им ничего больше прибрать к рукам не удастся (впоследствии это было достаточно убедительно подтверждено знаменитым, весьма неприятным для престижа Франции фашодским инцидентом), предпочли иметь своим соседом эфиопского, а не британского льва. Поэтому французские представители при дворе Менелика II дали ему понять, что Франция отнюдь не будет опечалена, если он отодвинет свои границы до их собственных владений и до Бельгийского Конго.

Но Менелик не нуждался ни в намеках, ни в поощрениях, ни в подстрекательстве. Умный и дальновидный правитель, он уже давно с тревогой следил за интригами колониальных держав и за тем, как они постепенно порабощали свободные племена и народы. Еще в 1891 г. негус весьма твердо и определенно заявил, что не останется сторонним и пассивным наблюдателем, если европейские колониальные державы станут делить между собой некогда принадлежавшие Эфиопии земли. Менелик решил восстановить древние рубежи страны на западе и на юге — вплоть до правого берега Белого Нила и оз. Виктории. Было совершенно очевидно, что, предоставив свободу действий в этом районе англичанам, он тем самым поставит под угрозу независимость своей родины.

Продвигая же границы своей страны до Конго и французских владений, Менелик навсегда разрушил бы их замысел о слиянии Уганды и Судана. Победа над Италией, с одной стороны, и реальная угроза на западе вследствие активизации военных действий в Судане — с другой, ускорили решение Менелика перейти от слов к делу. Он начал с присоединения к Эфиопии государств, примыкавших к ней с юго-запада, — Каффы и Дженджеро, занимавших ключевые географические позиции на пути на юг, земель галласов, конта, куло и ряда других племен. Но были и другие причины, предопределившие это решение.

В случае успеха Абиссинское нагорье стало бы единым административным и экономическим целым, что отвечало бы географическим, природным и этническим условиям. Нельзя забывать также, что Эфиопия была типичным феодальным государством, а в условиях феодальных отношений войны и сопряженный с ними грабеж побежденных — обычное средство пополнения государственной казны и существенный источник обогащения феодалов. Их воображение и алчность разжигала молва о сказочных богатствах Каффы, несметных сокровищах ее царей. Кроме того, территориальные уступки Англии могли уронить престиж Менелика в глазах его вассалов, которые признавали над собой власть эфиопского императора, лишь постоянно ощущая его силу. Начиная с 1881 г. предшественники Менелика и он сам семь раз пытались овладеть Каффой, желая установить над ней свое господство й добиться выплаты дани. Однако попытки, эти успехом не увенчались.

Положение резко меняется после победы Эфиопии над Италией, когда в руки, эфиопов попало превосходное оружие. В армии Менелика две трети ее состава, были обеспечены винтовками, тогда как у каффичо было всего триста устаревших ружей. Следует также принять во внимание, что негус, воодушевленный успехом и подстегиваемый нависшей угрозой со стороны колониальных держав, действовал смело и решительно.

Первоначально Менелик предполагал присоединить Каффу на правах вассального государства, чтобы царь ее, Гаки Шерочо, сохранил свои права и прерогативы. Однако длительное и упорное сопротивление населения, затянувшее войну на семь месяцев — с марта по сентябрь 1897 г., возбудило опасения, что каффичо при первой же возможности восстанут. Поэтому негус присоединил Каффу к Эфиопии, назначив туда правителем ее завоевателя — Вальде Георгиса. Гаки Шерочо разлучили с подданными и отправили в Аддис-Абебу, откуда ему не суждено было возвратиться. Страна подверглась почти полному опустошению. Тысячи воинов пали в боях, защищая родину. В Европе эти события прошли совершенно незамеченными. Ведь о существовании Каффы знали только немногие географы, этнографы и другие специалисты. Лишь парижская газета «Тан» поместила небольшую заметку, где к тому же имелись неточности. Впервые подробно описал эти события А. К. Булатович, что отметил в своем труде Ф. Бибер.

Так исчезло самостоятельное государство, просуществовавшее почти шесть столетий. Однако с точки зрения объективного развития исторического процесса нельзя не признать, что, невзирая на все жестокости, допущенные завоевателями, несмотря на нищету и голод, воцарившиеся в Каффе после вторжения войск негуса, присоединение к Эфиопии имело прогрессивный характер. Это вполне отчетливо осознавал еще А. К. Булатович: «В стремлении расширить пределы своих владений Менелик лишь выполняет традиционную задачу Эфиопии как распространительницы культуры и объединительницы всех обитающих на Эфиопском нагорье и по соседству с ним родственных племен и совершает только новый шаг к утверждению и развитию могущества черной империи... Мы, русские, не можем не сочувствовать этим его намерениям не только вследствие политических соображений, но и из чисто человеческих побуждений. Известно, к каким последствиям приводят завоевания европейцами диких племен... Туземцы Америки выродились и теперь почти не существуют... черные племена Африки стали рабами белых. Совсем иные результаты получаются при столкновениях народов, более или менее близких друг другу по своей культуре. Для абиссинцев египетская, арабская и, наконец, европейская цивилизация, которую они мало-помалу перенимали, не была пагубной».

Действительно, в Каффе не только исчезли многие примитивные, варварские обычаи и обряды (в их числе были даже человеческие жертвоприношения), но открылись возможности для проникновения более совершенных орудий производства, прогрессивных социально-экономических отношений, свойственных передовой по сравнению с ней Эфиопии. Наконец, завоевание покончило с вековой изолированностью и помогло проникновению западного капитала, что в данных конкретных условиях сыграло, несомненно, положительную роль, способствуя оживлению хозяйственной жизни страны и возникновению более прогрессивных видов собственности.

Такова была в общих чертах обстановка в Эфиопии, когда туда впервые приехал А.К. Булатович, прикомандированный к миссии Красного Креста, направленной русским правительством весной 1896 г.

Борьба, которую вела Эфиопия за свою независимость, нашла живой отклик в России, в первую очередь в ее прогрессивных кругах. Это было понятно: народ Эфиопии отстаивал свою свободу. Надо также принять во внимание, что русские считали эфиопов братьями по вере — обстоятельство, имевшее тогда немаловажное значение. Победу при Адуа русская пресса встретила с ликованием. Но были также причины более прозаические, в силу которых русское правительство было готово оказать действенную помощь Эфиопии.

К концу XIX в. в России домонополистический капитализм, пусть не в таких масштабах, как в Европе или Америке, но не менее стремительно, перерастает в империализм — со всеми присущими ему особенностями: тут и стремление к захвату рынков и источников сырья, к экспансии, тут и ожесточенные противоречия с другими империалистическими державами. Именно последние побудили русское правительство поддержать Эфиопию в ее борьбе с Италией, а особенно с Англией — давней и опасной соперницей России в Азии. Сильная, независимая и единая Эфиопия ограничивала свободу действий англичан в Африке и ослабляла их позиции на морских путях, ведущих в районы Суэца и Красного моря. Наконец, Эфиопия представляла собой потенциально обширный рынок для сбыта многих русских товаров. Это прекрасно понимали и отнюдь не скрывали современники: «Что нам Абиссиния? Зачем нужна она России?.. Вспомним только о том, какая важная роль предстоит нам в будущем в Азии; какою серьезною соперницей нашей является там Англия и как чувствительно для нее все, происходящее в Африке, где она, на случай предчувствуемых и грядущих потерь в Индии, торопится создать Новую Империю, стараясь объединить под своей властью конгломерат земель от Капа до Каира».

Поэтому перед лицом грозной опасности Менелик не без оснований рассчитывал на помощь России — единственной крупной европейской державы, которая не признавала кабального 17-го пункта Уччиальского договора до апробации его Эфиопией. Что касается Франции, которая значительно острее и болезненнее воспринимала политическую обстановку в Африке, то именно это обстоятельство, несмотря на оказываемую ею поддержку, заставляло негуса относиться к ней более настороженно. Ведь она стремилась не к благополучию Эфиопии, а к тому, чтобы причинить как можно больше неприятностей своей давней сопернице — Англии.

В России был организован сбор средств для оказания помощи больным и раненым эфиопским солдатам и, как было сказано, послан отряд Красного Креста, о чем было принято решение в марте 1896 г., а на расходы ассигновано сто тысяч рублей. Кроме начальника — генерал-майора Н. К. Шведова — в него входило еще шесть человек. Сейчас трудно сказать, что непосредственно побудило А. К. Булатовича возбудить ходатайство о включении его в этот отряд, к которому он был прикомандирован 26 марта 1896 г. Один из спутников А. К. Булатовича, подпоручик Ф. Е. Криндач, в вышедшей двумя изданиями, ныне очень редкой книге «Русский кавалерист в Абиссинии» (изд. 2, СПб., 1898), «посвященной описанию выдающегося по техническим трудностям и блестящему выполнению 350-верстного пробега, совершенного при самых исключительных условиях поручиком А. К. Булатовичем в апреле 1896 г.», считает нужным в предисловии «прежде всего установить тот факт, что А. К. Булатович был прикомандирован к отряду по личной своей просьбе, как частное лицо».

А. К. Булатович стремился как можно тщательнее подготовиться к путешествию. Об этом мы узнаем не только из его первой книги, но и из иных источников. Так профессор В. В. Болотов, историк древней церкви, человек огромных и глубоких знаний в своей области, владевший многими новыми и древними восточными языками, в том числе геэз и амхарским, 27 марта 1896 г. писал матери: «...явился абиссинский иеродьякон Габра Крыстос и сказал мне, что меня желает видеть гвардеец гусар Булатович, едущий в Абиссинию. Оказалось, с вопросом: какую бы грамматику и лексикон амхарского языка достать...». Успехи его были, очевидно, значительны, потому что через год, когда А. К. Булатович теоретическую подготовку углубил и дополнил практикой, тот же В. В. Болотов другому адресату сообщал: «...в Петербурге в марте не было человека, который «амарынья» понимал бы лучше меня. Теперь лейб-гусар корнет А. К. Булатович, вернувшийся из Абиссинии, и говорит и немного пишет на этом языке» .

Путь в Эфиопию оказался более долгим, чем предполагалось, из-за препятствий, чинимых итальянцами, которые не оставляли надежды закрепиться в Эфиопии. Естественно, что какая бы то ни было помощь Эфиопки, даже медицинская, представлялась им нежелательной. Во всяком случае, отряду был не только запрещен въезд в порт Массауа, несмотря на достигнутую раньше договоренность, но даже выслан крейсер, который должен был выследить пароход с русскими врачами. Вследствие этого пришлось менять маршрут. Поэтому Н. К. Шведов и его спутники отплыли из Александрии в Джибути, куда они прибыли 18 апреля 1896 г., как указано в книге Ф. Е. Криндача, которому предоставим теперь слово, так как сам А. К. Булатович о событиях первых дней пребывания в Африке нигде не упоминает.

«Пока формировался караван, положение дел вызвало потребность выслать вперед в Харар энергичное доверенное лицо, причем ввиду быстро надвигавшегося периода дождей... одним из главных условий успешного выполнения поручений являлась возможная быстрота передвижения. Выполнить это трудное и... далеко не безопасное поручение вызвался охотником... корнет (ныне поручик) А. К. Булатович, взволновав своим предложением немногочисленную джибутийскую колонию и возбудив самые разнообразные толки и предположения относительно исхода столь необъятного для европейца путешествия. Действительно, незнание языка и местных условий, неподготовленность к способу передвижения — на верблюде... перемена климата... все это оправдывало скептицизм местных жителей, большинство которых не допускало возможность благоприятного исхода. От Джибути до Харара 350—370 верст. Почти на всем протяжении путь пролегает по очень гористой, частью безводной пустыне и допускает исключительно вьючное передвижение...».

Решение отправить А. К. Булатовича курьером было принято окончательно 21 апреля (здесь и далее даты приводятся по старому стилю). Захватив минимальное количество самых простых продуктов и всего лишь один мех воды, А. К. Булатович отправился в дорогу, невзирая на то что по пути он мог рассчитывать лишь на два источника, из которых один был горячим, минеральным.

В тот же день, то есть 21 апреля, в 10 часов вечера А. К. Булатович в сопровождении двух проводников выехал из Джибути. Хотя до этого он всего лишь несколько часов упражнялся в езде на «корабле пустыни», тем не менее первый переход длился безостановочно 20 часов. К исходу следующего дня позади остались первые сто километров. Здесь нет необходимости описывать все перипетии этого утомительного и монотонного путешествия. Расстояние свыше 350 верст А. К. Булатович преодолел за 3 суток и 18 часов, т. е. на 6—18 часов скорее, чем профессиональные курьеры . В течение 90 часов, истраченных на дорогу, путники отдыхали не более 14. Ни один европеец до А. К. Булатовича не добивался столь блестящих результатов. На жителей Эфиопии этот пробег «произвел громадное впечатление. Личность Булатовича стала легендарной. Автору [т. е. Ф. Е. Криндачу] приходилось слышать о пробеге восторженные отзывы».

Однако Александру Ксаверьевичу не пришлось долго оставаться в Хараре. Когда прибывший вслед за ним отряд собрался продолжать путь далее — в Энтото, от негуса пришло распоряжение задержаться. Так как приближался период дождей, что грозило многими осложнениями при дальнейшем продвижении, Н. К. Шведов принимает решение вновь выслать вперед А. К. Булатовича, чтобы он на месте выяснил обстановку и добился отмены указания Менелика. «Громадный переезд от Харара до Энтото, около 700 верст, несмотря на трудности в пути, Булатович совершил в восемь дней. Как оказалось, абиссинцы, привыкшие к тому, что европейцы являются в Абиссинию, преследуя главным образом личные выгоды, не могли понять бескорыстного назначения отряда, поэтому некоторые расы были против прибытия нашего отряда в Энтото. Разъяснения Булатовича не только убедили негуса поспешить разрешением, но даже вызвали с его стороны нетерпение к скорейшему возвращению отряда... 12 июля отряд подошел к резиденции негуса и был встречен Булатовичем...».

Выполнение этого поручения едва не стоило А. К. Булатовичу жизни. Дорога из Харара в Энтото пролегала через Данакильскую пустыню. На маленький караван — А. К. Булатовича сопровождало семь или восемь человек — напали разбойники-данакильцы, которые отобрали все вещи и мулов. К счастью, 2 июня 1896 г. потерпевших встретил Н. С. Леонтьев, который направлялся из Энтото в Харар. Это была первая встреча двух русских путешественников в Африке. Судя по словам апологета Н. С. Леонтьева — Ю. Л. Ельца, тот снабдил А. К. Булатовича всем необходимым и дал рекомендательные письма к проживавшим в Энтото французам, состоявшим на службе у Менелика.

Описание работы отряда Красного Креста — особая тема, уже достаточно освещенная в работах и публикациях, на которые приходилось ссылаться выше, и в рассказах отдельных лиц, входивших в его состав .

Даже некоторые англичане, которые были вынуждены мириться с присутствием русских в Эфиопии, не могли не признать, что присланная ими миссия оказывала «бескорыстно и доброжелательно» помощь раненым. В конце октября 1896 г. отряд свернул работу и в первые дни января следующего года возвратился в Петербург.

Что касается А. К. Булатовича, то через Н. К. Шведова он подает прошение об отпуске «для более обстоятельного знакомства с Абиссинией по уходе из этой страны отряда Красного Креста» и о дозволении совершить путешествие в малоисследованные, а то и вовсе не изученные районы Западной Эфиопии. Он хотел проникнуть и в Каффу, которая доживала последние месяцы свободного существования. Это ходатайство было поддержано начальником Азиатской части Главного штаба генерал-лейтенантом А. П. Проценко, который отмечал энергию А. К. Булатовича, стремление как можно лучше ознакомиться со страной и знание им языка, а также и то, что собранные им сведения будут весьма полезны для развития дальнейших отношений с Эфиопией.

Менелик категорически запретил преступать границы его владений, так как это означало бы неминуемую гибель путешественника. 28 октября 1896 г. А. К. Булатович был принят негусом. Добившись все же дозволения, на следующий день он покидает столицу и вместе со своими спутниками направляется к р. Баро. Эта экспедиция длилась три месяца: он возвратился 1 февраля 1897 г., с тем чтобы через две недели — 13 февраля — вновь пуститься в путь, на сей раз в Лекемти, а затем в Хандек — район среднего течения р. Ангар и ее левых притоков и долины р. Дидессы. Здесь А. К. Булатович принимает участие в oxoте на слонов и занимается изучением страны, ее населения и природных условий. По возвращении — 20 марта 1897г. — ему был приготовлен торжественный прием у негуса, который на следующий день дал ему и личную аудиенцию. Выехав из столицы 25 марта, А. К. Булатович 4 апреля прибывает в Харар, 16 апреля — в Джибути, откуда 21 апреля отплывает в Европу.

Еще 6 декабря 1896 г. А. К. Булатович был произведен в поручики со старшинством с 4 августа, a за помощь отряду Красного Креста и за успешную экспедицию его наградили орденом Анны 3-й степени.

Собранный во время путешествия материал был им оформлен в виде отдельной книги, озаглавленной «От Энтото до реки Баро. Отчет о путешествии в Юго-западные области Эфиопской империи» и изданной по распоряжению Главного штаба. Она появилась в сентябре того же, 1897 г. Таким образом, написал ее А. К. Булатович в предельно сжатое время.

Область, которую прошел и описал А. К. Булатович, расположена западнее Аддис-Абебы, примерно между 8° и 10° северной широты. Рельеф этого района Абиссинского нагорья весьма сложен: ответвляющиеся от возвышенностей Каффы и Шоа горные хребты перемежаются глубокими долинами рек. Хребты эти образуют водоразделы притоков Голубого Нила, Собата, Омо.

Заслуга А. К. Булатовича заключается в том, что он впервые нанес на карту значительную часть речной системы юго-запада Абиссинского нагорья, описал ее и указал истоки многих рек. Правда, при этом им были допущены две ошибки: он отождествил верховья р. Гибье с верховьями р. Собат и полагал, что реки Баро и Собат соединяются. Эти заблуждения были им исправлены во время второго путешествия .

Читатель сам может убедиться, сколь разнообразны и поучительны сведения, собранные в первой книге А. К. Булатовича. Разумеется, не все описанное — результат его собственных наблюдений, кое-что почерпнуто из трудов других путешественников и историков. Но многие приводимые А. К. Булатовичем факты имеют непреходящую ценность для изучения истории и жизненного уклада некоторых народов Эфиопии, например галла. Он правильно подметил формирование у них феодальных отношений.

Естественно, что А. К. Булатовича не могло не интересовать состояние эфиопской армии. Организации, вооружению, тактике ее посвящен ряд страниц, которые при сложившейся тогда политической ситуации звучали, разумеется, весьма актуально. Для историка они не утратили интерес и поныне.

По выходе в свет книги А. К. Булатовича Главный штаб поручил полковнику С. В. Козлову сделать ее разбор. Отзыв этот, изданный отдельной брошюрой, не предназначенной для продажи и ныне чрезвычайно редкой, заслуживает того, чтобы остановиться на нем подробнее. Читая его, трудно отделаться от впечатления односторонности, излишней придирчивости и, может быть, известной предвзятости суждений рецензента, далеко не всегда оправданных и справедливых. Оставляя в стороне оценку наиболее существенного, т. е. собственных наблюдений и изысканий автора, о которых рецензент упоминает как бы между прочим, С. В. Козлов подробнейшим образом останавливается на том, что в книге А. К. Булатовича далеко не самое значительное, а именно на компилятивном очерке древнейшего периода истории Эфиопии, на хронологических погрешностях, на ошибках в транскрипции эфиопских слов и собственных имен, в чем, кстати сказать, и сам рецензент далеко не силен. Обвиняя автора — и притом порой достаточно энергично — в незнании литературы и в ошибках, допущенных при рассмотрении таких и поныне далеко еще не решенных проблем, как например, этногенез древних египтян, эфиопов (кушитов) и семитов, С. В. Козлов, сам ссылается на литературу, которая к тому времени тоже уже не была последним словом в науке (Г. Эберс, Ф. Ленорман и др.). Зато С. В. Козлову остались неизвестными очень серьезные специальные труды, незадолго до, того вышедшие и непосредственно касающиеся затрагиваемых тем.

Конечно, А. К. Булатович, не имея специальной подготовки и не располагая достаточным запасом времени для углубления своих знаний в области древней истории – он готовился к следующему путешествию, — допустил некоторые ошибки и неверные определения, но не они должны были быть в центре внимания рецензента. С. В. Козлов умудрился не заметить основного — вклада автора в изучение орографии юго-западной части Эфиопии, некоторые районы которой были им, как уже упоминалось, впервые нанесены на карту.

Все же С. Козлов в «Заключении» признает, что «ввиду личных дарований докладчика [т. е. А. К. Булатовича] и большой наблюдательности» ему удалось за относительно короткое время «собрать немало интересных сведений...» .

После присоединения Каффы Менелик не остановился в стремлении обеспечить, южные и юго-западные границы своих владений, которые, как он заявил, проходили в этом районе вдоль 2° северной широты (сейчас они в общем не простираются южнее 4° северной широты) и доходили до правого берега Нила. Дабы на деле утвердить права Эфиопии, негус, рассчитывая на поддержку России и Франции и надеясь на то, что у Британии связаны руки войной с бурами, стал деятельно готовиться к походу для занятия спорных областей. Три снаряженные им армии должны были выступить в начале 1898 г.

К концу 1897 г. между Россией и Эфиопией была достигнута договоренность об установлении дипломатических отношений. Из Петербурга в Аддис-Абебу выехала чрезвычайная миссия, возглавленная П. М. Власовым. Прикомандированному к ней, полковнику Главного штаба Л. К. Артамонову поручалось составить военно-статистическое описание Эфиопии. Конвоем, состоявшим преимущественно из казаков, командовал А. К. Булатович, кроме которого в состав миссии входило еще несколько офицеров. Начальник миссии Красного Креста генерал Шведов дал ему самую положительную аттестацию в личном письме к А. П. Проценко. Последний же, по собственному признанию, пользовался при снаряжении военной части миссии «личными объяснениями и докладами поручика Булатовича».

Для обеспечения приема миссии и оповещения негуса о предстоящем ее прибытии А. К. Булатович выехал из Петербурга ранее всех остальных — 10 сентября 1897 г.. А. К. Булатовича сопровождал прикомандированный к нему по его просьбе рядовой того же лейб-гвардии гусарского полка Зелепукин, преданный и отважный спутник, деливший с ним все тяготы и невзгоды.

По прибытии в Аддис-Абебу А. К. Булатович узнал о намерении Менелика присоединить к Эфиопии области, прилегающие с севера к оз. Рудольф. Для этого туда направлялся из только что завоеванной Каффы рас Вальде Георгис со своими войсками. Менелик выразил желание, чтобы русский офицер ему сопутствовал.

Тем временем миссия П. М. Власова, 19 октября отплывшая из Одессы, из-за всевозможных проволочек и осложнений, в основном вызванных недоброжелательством колониальных европейских держав, задержалась в Джибути. А. К. Булатовичу, чтобы участвовать в походе к оз. Рудольф, надо было получить разрешение главы миссии, прибытие которой в столицу все откладывалось. Поэтому со свойственной ему энергией и предприимчивостью Александр Ксаверьевич решил выехать ей навстречу, не страшась трудного и долгого, хотя и знакомого уже пути. Впрочем, предоставим слово ему самому. Вот что он писал по возвращении в Аддис-Абебу 26 декабря 1897 г. начальнику Азиатской части Главного штаба генерал-лейтенанту А. П. Проценко: «Единственной помехой... было только то, что я не мог уехать без разрешения нашего посланника, а про то, где он находился, тут не было в это время никаких сведений. Оставалось только поехать самому навстречу с возможной быстротой хотя бы до Джибути, что я и сделал. Вопрос о моей поездке был решен 26 ноября, к этому же времени была окончена разработка плана всей кампании. 27 ноября я выехал в Харар, куда прибыл через шесть дней, посольство же было еще в Джибути. В Хараре я пробыл сутки, переменил людей, наняв двух свежих слуг, купил двух свежих животных и, выступив на следующий день, через четверо суток встретил посольство в шести часах пути от Джибути, откуда они только что выступили. Это было днем 8 декабря. Простояв с ними двое суток, 10 декабря, взяв двух свежих мулов и трех свежих слуг, я выступил обратно в Адис-Абабу, имея разрешение посланника, и 20 декабря, через 10 дней, я передал это письмо Менелику, который был страшно поражен такой быстрой поездкой и назвал меня “птицей". В 23 дня я съездил в Джибути и обратно, причем трое суток было стоянки; итого в 20 дней было сделано 1600 верст. Завтра, 27 декабря, я должен выступить нагонять войска раса». П. М. Власову А. К. Булатович представил обстоятельную и очень содержательную докладную записку о политическом положении в Абиссинии и о происках Англии, Италии и Франции .

Миссия после долгого и изнурительного пути только 4 февраля 1898 г. вступила в Аддис-Абебу, где ее с нетерпением ожидал Менелик, устроивший русским дипломатам такую торжественную встречу, какой не удостаивалось еще ни одно иностранное посольство.

А. К. Булатовичу действительно следовало торопиться: отряд Вальде Георгиса со дня на день готовился выступить в поход, а до Андрачи — столицы Каффы, — где находилась резиденция раса, путь был не близок, и А. К. Булатович, невзирая на усталость, после аудиенции у негуса вновь пускается в дорогу. О своем путешествии он подробно рассказывает сам, и прибавить к его повествованию остается немного. Но для того чтобы понять значение сделанного им для изучения Каффы и прилегающих к ней с юго-запада областей, следует коротко упомянуть о том, что было известно об этой стране до выхода в свет книги А. К. Булатовича.

Государство Каффа возникло, вероятно, в конце XIII в. Оно было основано народом гонга, который с тех пор стал называть себя каффичо. О древней истории этого народа, месте его первоначального обитания и путях странствий сохранились только смутные предания в устной традиции. Царь считался верховным собственником всей земли, имущества и всех своих подданных. Поэтому мы можем говорить, что в Каффе, как и в некоторых других средневековых государствах Африку существовало ранне-классовое общество с характерной для них деспотической властью обоготворяемого царя. Сравнительно широко было распространено и рабовладение, особенно среди знати. Правители и царьки покоренных царем Каффы племен и народностей считались его вассалами и платили установленную дань. Не без влияния соседней Эфиопии складывались в самом примитивном виде и феодальные отношения.

Стремясь закрепить существующие порядки, господствующая прослойка во главе с царем и советом семи старейшин — представителей наиболее знатных родов (так называемые микиречо) — всеми силами противодействовала проникновению влияний извне. Только торговцы могли находиться в специально предназначенном для этого приграничном городе Бонга, и то лишь с дозволения царя. Вся страна была окружена оградой со сторожевыми вышками.

Вот почему первые сведения о Каффе только в XVI в. достигли Европы. По существу, это было лишь название страны — «Cafa». О ней писал португалец Балтазар Теллез в изданной в 1660 г. истории Эфиопии. Он использовал сообщения своего соотечественника иезуита-миссионера патера Антонио Фернандеша, который в 1613 г. побывал в соседних с Каффой странах, не дойдя, однако, до ее границ. Затем о ней забыли. Молчание длилось сто тридцать лет. В самом конце XVIII в. известный английский путешественник Джеймс Брюс, открывший область истоков Голубого Нила, называет Каффу в описании своих странствий и сообщает о ней некоторые подробности.

К середине XIX в. местоположение Каффы более или менее точно обозначается на картах. Француз Т. Лефевр, многие годы проживший в Эфиопии, пытается подвести итог всему, правда очень немногому, что стало к тому времени известно о Каффе, преимущественно из расспросов побывавших там эфиопов.

Наконец, в 1843 г. Антуан д'Аббади, выдающийся французский исследователь Эфиопии, который 12 лет путешествовал по этой стране и сделал очень многое для ее познания, переступил заветные границы Каффы. Его пребывание в запретном царстве длилось 11 дней, и далее Бонги ему проникнуть не удалось. Но и за этот более чем краткий срок он сделал ценные геодезические наблюдения. Кроме того, немало сведений о Каффе д'Аббади собрал во время долгих странствий по Эфиопии.

Почти два года (с октября 1859 по август 1861 г.) прожил в Бонге монах ордена капуцинов, впоследствии кардинал Г. Массаи, глава католической миссии. Однако чрезмерное рвение, проявленное им при «спасении душ» местных жителей, побудило правившего тогда царя предложить Массаи покинуть пределы страны. Уже будучи кардиналом, Массаи написал 12 томов о своем пребывании в Эфиопии. Из них один целиком посвящен Каффе, ее жителям, их обычаям и нравам. Эти записи, сделанные по памяти (дневники Массаи пропали), имеют значительную ценность, так как повествуют о тех годах, когда Каффа еще не утратила независимости.

Капитан А. Чекки и инженер Кьярини после утомительного, полного опасных приключений путешествия достигли лежащей к северу от Каффы области Гера. Здесь их задержали. С трудом, сочетая хитрость с силой, удалось им освободиться. В июне 1879 г. они в течение недели шли по северным районам страны, и, миновав Бонгу, проникли в область Кор, что находится северо-западнее Каффы. Не выдержав трудностей пути, Кьярини скончался в октября того же года. Что касается А. Чекки, то он издал описание Каффы и ее жителей. Отчет включал также и грамматику языка, каффичо.

Одним из немногих европейцев, которым довелось побывать в этой почти легендарной стране в последние годы перед утратой ею независимости, был француз; П. Солейе, Но и его пребывание в Каффе длилось всего десять дней (середина декабря 1883 г.) и ограничилось лишь северной окраиной. Все же П. Солейе посчастливилось увидеть то, чего после него уже не видел никто, — Каффу во всем ее древнем великолепии. Свои впечатления и наблюдения он опубликовал сначала в журнале Географического общества Руана, а потом выпустил отдельной книгой, ныне чрезвычайно редкой.

Итак, до конца XIX в. в Каффе удалось побывать лишь пятерым европейцам: трем итальянцам и двум французам. Только Г. Массаи смог задержаться там более двух недель, но никому не довелось проникнуть в глубь страны. Они смогли ознакомиться лишь с ее окраинами, преимущественно северными.

Вот почему А. К. Булатовича можно с полным основанием назвать «первопроходцем» Каффы. Правда, он увидел эту удивительную страну уже опустошенной и разоренной, еще не зарубцевались раны, нанесенные ей завоевателями, еще не забылись события войны — ведь прошло всего несколько месяцев с тех пор, как каффичо стали подданными Менелика, но еще живы были воспоминания о древних традициях, обычаях, нравах, быте. Поэтому А. К. Булатович смог собрать такие сведения, которые последующие путешественники добыть уже были не в состоянии. Вот почему собранный им материал — один из основных источников для знакомства с историей и этнографией Каффы.

5 июня 1898 г. Александр Ксаверьевич возвращается в Аддис-Абебу и через девять дней отправляется курьером в Петербург, куда прибывает к концу июля.

По его словам, во время своей второй поездки в Эфиопию, не считая переездов по железной дороге и пароходом, им было пройдено около 8 тысяч верст, на протяжении которых были только четыре более или менее длительные остановки общей продолжительностью 69 дней. В походе он пробыл 211 дней, затратив значительные' собственные средства — около 5 тысяч рублей.

Донесения А. К. Булатовича, которые лишь частично — по дипломатическим соображениям — отобразились в книге «С войсками Менелика II», содержат ценнейшие для историка сведения о политической и военной обстановке, сложившейся в Эфиопии в последние годы минувшего столетия. П. М. Власов неоднократно пользовался ими в своих реляциях в министерство иностранных дел. Недаром он писал туда, представляя «подлинный рапорт поручика... Булатовича о почти пятимесячном пребывании его в Южном отряде эфиопских (войск), с коими он совершил поход к озеру Рудольфа и делил все тяготы, лишения и опасности похода этого, предпринятого по совершенно неизвестной, не исследованной ранее стране... Сказанный офицер... должен был отказывать себе во всем самом необходимом даже в смысле привычной пищи и подчинял себя крайне тяжелому для европейца абиссинскому режиму. Нельзя не отдать должного поручику Булатовичу: в походе этом он показал себя как Русского офицера с самой лучшей стороны и воочию доказал эфиопам, на что может быть способна беззаветно преданная своему долгу доблестная Российская армия, блестящим представителем коей он является среди них...» .

И со всеми поручениями, включая дипломатические, А. К. Булатович справлялся превосходно. Когда весной 1898 г. П. М. Власов заметил некоторое охлаждение Менелика к России, не без основания приписанное им интригам кое-кого из европейских советников (например, А. Ильга), отнюдь не заинтересованных в усилении влияния русских дипломатов. А. К. Булатович на прощальной аудиенции у негуса, пользуясь знанием амхарского языка, в отсутствии А. Ильга выяснил обстановку и убедился, что именно последний препятствует деятельности миссии. Свидетельством признания доблести А. К. Булатовича и его заслуг перед Эфиопией была высшая военная награда — золотой щит и сабля, подаренные расой Вальде Георгисом, что было одобрено негусом, который в своем рескрипте П. М. Власову от 14 июня 1898 г. так отозвался о русском офицере: «Я послал на войну с расой Вальде Георгисом Александра Булатовича. То, что написал мне рас Вальде Георгис о его поведении, весьма обрадовало меня. Содержание следующее: “Идя туда и возвращаясь, он [т. е. Булатович] думал о всей дороге, я давал ему людей, и он, обходя всю землю и все горы, не говорил ни слова: я устал сегодня, отдохну; если уходил вечером, то возвращался ночью, когда мы возвращались; он был окружен врагами, ему приходилось трудно... я говорил с горестью, что он умрет, но господь Менелика благополучно вернул его. Я видел, но не знаю такого человека, как он, сильное создание, которое не устает..." Он написал, что, будучи очень счастлив, отличил его хорошею саблею, я разрешил ему носить эту саблю и буду весьма рад, если Вы исходатайствуете такое же разрешение от его отечества». И на родине оценили его, свидетельством чего был орден Станислава 2-й степени. Кроме того, он был произведен в штабс-ротмистры со старшинством с 5 апреля 1898г. .

Тотчас же по приезде в Петербург — 30 июля 1898 г. — А. К. Булатович представил министру иностранных дел графу M. H. Муравьеву обстоятельную докладную записку, в которой охарактеризовал положение дел в Эфиопии и указал, какие выгоды может иметь Россия от постоянных и дружеских с ней сношений. M. H. Муравьев нашел, что приводимые А. К. Булатовичем сведения «могут иметь в будущем серьезное значение», и распорядился послать эту докладную записку военному министру А. Н. Куропаткину, а также русским послам в Париже, Лондоне, Константинополе и дипломатическому агенту в Каире. Куропаткин, хотя и нашел записку «интересной», не согласился с содержащимися в ней предложениями, полагая, что России «надо долго избегать вмешиваться в африканские дела» .

В Петербурге А. К. Булатович оставался до 10 марта 1899 г., когда вновь был направлен в Эфиопию по личному ходатайству министра иностранных дел M. H. Муравьева, который писал о нем А. Н. Куропаткину: «...названный офицер успел зарекомендовать себя самым блестящим образом во время поездок своих по границе Эфиопии... он вполне освоился с местными нравами и обычаями, ознакомился с языком страны, которым свободно владеет, и проявил редкие выносливость, храбрость и присутствие духа, и... наконец, всеми своими качествами он сумел заслужить уважение абиссинских военачальников и доверие самого негуса, особенно к нему расположенного и которому выбор поручика Булатовича был бы более всего приятен . Но еще до отъезда, 13 января 1899 г., на общем собрании Русского географического общества А. К. Булатович прочел «интересное сообщение», озаглавленное «Из Абиссинии через страну Каффу на озеро Рудольфа», которое затем напечатали в «Известиях Русского географического общества». Тогда же он завершает свой основной труд «С войсками Менелика II», который вышел в свет в следующем, 1900 г. По мнению известного ученого-географа Ю. М. Шокальского, результатом проведенных А. К. Булатовичем исследований «явились не только географические описания местностей и этнографические коллекции, но и новая карта пройденных стран, составленная на основе съемок, произведенных самим путешественником, к тому же установленных по 34 астрономическим пунктам, определенным путешественником». По представлению Отделения географии математической и географии физической А. К. Булатовичу присуждается малая серебряная медаль.

Таким образом, труды А. К. Булатовича сразу же получили признание специалистов. Что касается мнения прессы, представленного двумя отзывами, то суждения рецензентов разошлись. «Русская мысль», один из наиболее солидных и распространенных тогда «толстых» журналов, достаточно серьезно, объективно и вместе с тем одобрительно высказалась и о книге, и о научных заслугах автора, признавая ценность сделанных им открытий и наблюдений в области географии и этнографии: «Значительный интерес представляют описания действий абиссинских войск и высказывания А. К. Булатовича о них как специалиста в военном деле». Далее рецензент отмечает, что автор, избрав формой изложения дневник и придерживаясь «документальных истин... впадает в крайности, сообщая массу неинтересных сведений и мелочных фактов». Согласиться с этим трудно: именно точность и документальность значительно повышают научное значение книги А. К. Булатовича. Анонимный же рецензент подходит к ней как к беллетристическому произведению.

Другой журнал — «Мир божий» — предоставил место критику, скрывшемуся за инициалами А. Б. Подменив легковесным зубоскальством и дешевой демагогией деловое, серьезное обсуждение книги, он проявляет полное отсутствие исторического чутья и научной объективности. Заметив только «работу Менелика по истреблению окружающих Абиссинию народностей», описание которой якобы «составляет все содержание» дневника А. К. Булатовича, рецензент совершенно не вникает в исторический смысл событий, хотя предельно четко они разъяснены в самом начале книги. По его мнению, «упрощенную политику» Менелика «г-н Булатович не только одобряет, но противопоставляет ее “растлевающей" политике англичан и других цивилизованных народов». Таким образом, не в меру строгий и ровно ничего не понявший критик, по существу, одобряет колонизаторскую политику «культурных» империалистических держав, стремившихся прибрать к рукам не только соседние с Эфиопией племена, но и саму Эфиопию. Об открытиях А. К. Булатовича и о том, что он сделал для науки, даже не упоминается. И «стыдно» становится не за «русских читателей, которых автор... приглашает сочувствовать намерениям абиссинской политики», а за самого рецензента, ограниченного и неумного.

Труд русского путешественника был оценен и специалистами на Западе. Фридрих Бибер, который был и остается самым глубоким знатоком и исследователем Каффы, писал:

«Первым европейцем вступившим в страну Киффу после ее завоевания и присоединения и имевшим возможность свободно путешествовать по ней, был русский. А. К. Булатович, капитан царской лейб-гвардии. О своем путешествии А. К. Булатович издал книгу с многочисленными редкими иллюстрациями и большой картой. К сожалению, для нерусских она недоступна. В ней он приводит подробные сообщения о стране и населении Каффы». Ф. Бибер прямо признает, что некоторые сведения, например о завоевании Каффы, он заимствовал у А. К. Булатовича. Однако Ф. Бибера прежде всего интересовала именно Каффа, и поэтому его оценка односторонняя. Труды русского путешественника содержат ценный и обильный материал для истории и этнографии всей Эфиопии. Кроме того, им сделан ряд географических открытий, о которых следует сказать несколько слов, поскольку приоритет А. К. Булатовича в некоторых случаях оспаривался, в частности в Италии.

Области, которые А. К. Булатович посетил во время двух своих путешествий, были наименее известными и изученными, что прежде всего относится к Каффе и нижнему течению р. Омо. Первый его труд — «От Энтото до реки Баро» — содержит подробную орографическую и гидрографическую характеристику юго-западной части Абиссинского нагорья. Так, им описаны некоторые горные хребты, расположенные в районе Дидессы и Габы, где возвышенности Каффы переходят в плоскогорье Шоа. Он первый составил подробную карту и описал область бассейна притоков Голубого Нила — рек Гудара и Дидессы, а также притока Собата — р. Баро. Им были также точно указаны их истоки. Действительно, вплоть до последнего десятилетия минувшего века область к юго-западу от Каффы до оз. Рудольф оставалась почти неисследованной, а о р. Омо имелись самые смутные и неопределенные представления. Не внесли ясности и посетившие эти места экспедиции Д. Смита в 1894—1895 гг. и В. Боттего в 1896 г.

Только А. К. Булатович, составив впервые подробную карту этой обширной местности и определив астрономически ряд пунктов, доказал окончательно, что р. Омо не имеет никакого отношения ни к р. Собату, ни к бассейну Нила вообще. Истоки Омо находятся на восточных склонах хребта, которому он присвоил имя Николая II. До А. К. Булатовича хребет этот, очевидно, могли издали наблюдать лишь А. д'Аббади, П. Солейе и А. Чекки, но ни один из них до него не дошел. И В. Боттего во время « своего второго путешествия, из которого ему уже не суждено было возвратиться, видел, следуя по левому берегу Омо, эти горы. Однако он их не пересекал, вопреки утверждениям Д. Ронкальи, как это справедливо указывает Крамер, отмечая в то же время, в противоречие с истинным положением вещей, что «отдельные неверные замечания ротмистра Булатовича — следствие незнакомства с историей открытия этих областей». Однако русский исследователь, как мы сейчас увидим, был в курсе новейшей литературы. Но, конечно, работая над своей книгой, он еще не мог знать о результатах путешествия В. Боттего, описание которого вышло в свет почти одновременно с ней. Впрочем, это принципиально ничего не меняет. Ведь А. К. Булатовичу был прекрасно известен путь, по которому прошли В. Боттего и его спутники, а также Х. Кавендиш, из ими же составленных карт с нанесенными на них маршрутами. Таким образом, А. К. Булатович был не только достаточно знаком со специальной литературой, но и отдавал себе отчет в том, чего достигли другие путешественники, заслуги которых, как это ясно видно из карты, не хотел и не мог приписать себе.

В. Боттего дошел до устья Омо 30 августа 1896 г., т. е. на полтора года раньше А. К. Булатовича, увидевшего оз. Рудольф в месте впадения этой реки 26 марта 1898г. Но если сравнить карты, составленные обоими путешественниками, то результат будет далеко не в пользу итальянца: горы по правому (западному) берегу нанесены на его карте в самых общих чертах, так же крайне приблизительно намечено и северное побережье оз. Рудольф. Да и, маршрут В. Боттего отличен от пути, пройденного А. К. Булатовичем. Проследовав на юг вдоль западного берега озера, В. Боттего и его спутники затем повернули обратно на север к р. Шаши и вдоль нее вышли к р. Собат, Нанося на карту все очень обобщенно и схематично. Кроме того, — и это в данном случае самое существенное — А. К. Булатович перевалил впервые через северные отроги хребта между реками Умоме и Дидесса еще 16 ноября 1896 г., а затем пересек эти горы в различных направлениях, определив астрономически ряд пунктов, и произвел маршрутную съемку, что дало возможность составить первую подробную карту этой обширной и почти неизведанной области. Его наблюдения и карта доказали, что названный хребет служит водоразделом между бассейнами Нила и оз. Рудольф, а северные отроги образуют водоразделы рек Дидессы, Габы, Баро и др. А. К. Булатович открыл несколько новых горных вершин и уточнил местоположение других, ошибочно определенных Д. Смитом. Вот почему он имел все основания заявить в своей докладной записке: «Я первый европеец, прошедший через часть этих областей и открывший настоящий хребет. Через последний я перевалил в разных местах, поднимался на некоторые его вершины и проходил по его гребню». Таким образом, исследовав никем не описанный район, располагающийся между 7° с. ш. и оз. Рудольф и между реками Омо и Нилом, А. К. Булатович внес большой вклад в физическую географию юго-западной части Эфиопии; кроме того, им были собраны ценные данные для характеристики климата указанного района, причем он «проследил вертикальную зональность климата и, смену климатических зон в зависимости от высоты рельефа» .

Не меньшее значение имеют труды А. К. Булатовича для истории и этнографии Эфиопии, особенно второй половины XIX в.. Чрезвычайно существенно, что А. К. Булатович писал не по памяти, а систематически вел дневник. Разумеется, было бы неразумно оценивать его взгляды, определения, характеристики, метод изложения с точки зрения современного уровня науки, а тем более критиковать за методологические ошибки. А. К. Булатович был по своему мировоззрению последовательным идеалистом. Но человек умный, наблюдательный, кристально честный, трезво оценивающий факты и умело их анализирующий, он приходит иногда к таким выводам и определениям, которые сделали бы честь и современному историку-марксисту. Выше уже приводилось его прозорливое обоснование исторической необходимости завоевания Каффы и соседних, с ней областей. А. К. Булатович признает, что оплачивать объединение страны приходится тысячами человеческих жизней. И если он порой за недостатком специальных знаний и подготовки, а также вследствие методологической несостоятельности упрощает древнюю и средневековую историю Эфиопии, то зато очень точно и проницательно объясняет цели и задачи политики колониальных держав в Африке, и в частности в Эфиопии.

Все, что написал А. К. Булатович, проникнуто искренним расположением к эфиопам. Он подчеркивает их храбрость, любовь к родине, гордость. Правда, иногда он, увлекается и чрезмерно идеализирует некоторых государственных деятелей, например Вальде Георгиса, который при всем его уме, административных способностях, политической дальновидности все же не был лишен качеств восточного деспота.

Чрезвычайно интересны замечания о характере рабовладения, хотя и отмененного' Менеликом II, но фактически еще бытовавшего в конце минувшего века, в частности у галла, где сфера применения труда рабов не ограничивалась только домашним хозяйством. Книги А. К. Булатовича очень четко показывают своеобразие социально-экономического и государственного строя Эфиопии того времени. Здесь, в сформировавшемся централизованном феодальном государстве, переплелись пережитий общинно-родового уклада и восточной рабовладельческой деспотии. Если, как это наглядно-показано в книге «От Энтото до реки Баро», у галла процесс феодализации еще не закончился, то у более передовых народов (например, амхара) он уже почти завершился. Разумеется, следует учитывать терминологию автора, который, например, говорит о «республиканском» или о «монархическом» устройстве у отдельных племен галла, имея в виду различные стадии разложения родоплеменного строя. Но дело, конечно, не в терминологии, а в приводимых им фактах и очень логичных выводах, сделанных на их основе. Историк и этнограф найдет сведения и о положении ремесленников и крестьян, и о зарождении новой общественной прослойки торговцев в результате влияния европейского капитала, и о религии и быте различных племен; в частности, очень любопытны материалы, показывающие воздействие фольклора на эфиопскую агиографию, описание малоизученных племен, обитающих в районе нижнего течения Омо и северного побережья оз. Рудольф, и еще многое другое. Все это придает книгам А. К. Булатовича значение незаменимого первоисточника, что признавали и такие авторитеты, как академик И. Ю. Крачковский: «А. Булатович... оставил большой след в науке рядом печатных произведений, связанных с неоднократными путешествиями по Абиссинии. Его живые наблюдения представляют несомненную важность, и собранный им этнографический материал получил высокую оценку в наши дни, тем более что Булатович побывал в таких областях, которые остались недоступными другим путешественникам... Его преимуществом сравнительно со многими русскими путешественниками являлось достаточное знакомство с живым амхарским языком... В книгах Булатовича разбросано немало данных и о живых языках Абиссинии».

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Беспощадно подавив восстание Махди в Судане, англичане продолжали успешно продвигаться на юг, приближаясь к недавно установленным западным рубежам Эфиопии. Они не оставили замысла соединить железной дорогой свои владения в Южной Африке с Суданом. Для этого им нужно было захватить область Бени-Шангул, присоединенную к владениям негуса после похода Вальде Георгиса, а также районы, прилегающие к оз. Рудольф, и значительную часть бассейна Собата, Баро и Джубы. Англичане даже не пытались скрывать своих намерений, как видно из беседы, состоявшейся 19 февраля 1899 г., между П. М. Власовым и представителем Британии в Аддис-Абебе Гаррингтоном. Однако, чтобы осуществить эти планы, им следовало закрепиться в Судане, без чего они не могли начать войну с Эфиопией. Таково было твердое мнение русского дипломата, которое он без лишних околичностей высказал Менелику, советуя ему проявить твердость и не поддаваться на угрозы англичан. Впрочем, негус и сам был настроен достаточно решительно и на угрозы и шантаж Гаррингтона отвечал, что с оружием в руках будет защищать свои владения (в этом его поддерживали и французы: в конце февраля 1899 г. в Аддис-Абебу прибыла миссия майора Маршана).

В разгар этих событий А. К. Булатович находился на пути в Аддис-Абебу, где он вновь должен был поступить в распоряжение П. М. Власова. По дороге в столицу, куда А. К. Булатович прибыл. 14 мая 1899 г., в 20 верстах от Харара ему повстречался Маршан, направлявшийся со своими спутниками в Джибути. Маршан рассказал А. К. Булатовичу о намерении англичан напасть на Эфиопию в 1900 г., о чем последний тут же сообщил П. М. Власову .

Когда англичане продвинулись непосредственно к области Бени-Шангул, Менелик послал туда дадьязмача Демесье, правителя Воллеги, с отрядом в 5 тысяч человек, приказав ему двигаться к Фазогли. 26 июня 1899 г. к дадьязмачу выехал А. К. Булатович, снабженный инструкциями П. М. Власова, а также письмом от негуса, в. котором Демесье предписывалось оказывать русскому офицеру всемерное содействие в возложенном на него поручении, состоявшем в организации обороны границ. 6 июля А. К. Булатович прибыл в резиденцию дадьязмача — город Десету, где ему была приготовлена торжественная встреча — почетный караул из 500 человек. Затем А. К. Булатович с письмами ко всем начальникам гарнизонов в Бени-Шангуле и в сопровождении отряда носильщиков направился дальше. Отправляемые с дороги донесения вновь доказывают его наблюдательность, умение быстро и точно ориентироваться в политической обстановке, что помогло ему выработать действенный план обеспечения целостности территории Эфиопии от притязаний англичан, использовавших в своих целях недовольство племен, населявших Бени-Шангул. Меры, принятые на месте, и диспозицию на случай вторжения агрессора А. К. Булатович счел неудачными, о чем известил П. М. Власова. А. К. Булатович настаивает на том, что следует до вторжения противника укрепить границу, выдвинув к ней войска, занять узловые стратегические пункты, усилить гарнизоны и позаботиться о коммуникациях и обеспечении приграничной армии всем необходимым, так как англичане располагают очень удобными водными путями.

Переезжая с места на место, А. К. Булатович продолжал изучать обстановку в Бени-Шангуле, районах Фазогли и Дуля, сочетая чисто военные наблюдения с научными исследованиями, производя систематическую съемку местности и определяя астрономические пункты, для чего совершал восхождения на горные вершины. Так, например, 23 октября 1899 г. он поднялся на гору Вочача. Путешествие изобиловало трудностями и опасностями. Оно совпало с периодом дождей. Это время сами эфиопы признавали невозможным для передвижения, и А. К. Булатовичу и его спутникам «приходилось бороться с тяжелыми климатическими условиями, болезнями и даже голодом». Во время охоты на слонов на А. К. Булатовича напала разъяренная слониха; ружье дало осечку. Жизнь ему спас нерастерявшийся солдат-гусар Капнин, мужество и образцовое поведение которого Булатович подчеркивает, ходатайствуя о его награждении.

Содержание получаемых донесений П. М. Власов и в докладных записках, и на аудиенциях передавал негусу, который «восторгался и удивлялся деятельностью А. К. Булатовича, его железной энергией, выносливостью и привычкой ко всем лишениям, знанием военного дела и необычайным мужеством, перед которым отступают все преграды и опасности». П. М. Власов доносил в Петербург министру: «..нельзя не заметить, что этот офицер в своей последней командировке, как и в двух первых, всецело удержал среди абиссинцев установившуюся за ним вполне заслуженную репутацию замечательного лихого кавалериста, неутомимого, бесстрашного и беззаветно преданного своему долгу, и тем доказал самым блестящим образом не одним абиссинцам, а всем европейцам, находящимся здесь, на какие подвиги самоотвержения способен офицер, вышедший из русской школы и имеющий высокую честь числиться в рядах ?императорской гвардии».

А. К. Булатович возвратился в Аддис-Абебу 24 октября 1899 г.. Его донесения ?привлекли внимание Менелика, и он попросил П. М. Власова представить ему подробный доклад о военном и политическом положении на западных границах. Доклад этот, составленный А. К. Булатовичем и переведенный на амхарский язык, в ноябре был лично им вручен негусу.

Действительно, очень подробная, обстоятельная и умная докладная записка А. К. Булатовича всесторонне рассматривала и анализировала многие аспекты жизни и быта народов, населявших западные приграничные области Эфиопии, их строй, общественный уклад, настроения и тенденции дальнейшего развития, что в данной политической ситуации было очень существенно для обороны, а в дальнейшем возымело большое значение для укрепления внутреннего положения и консолидации страны. В записке недвусмысленно подчеркивалось, что самый опасный и основной враг страны — Англия, которая еще при негусе Федоре пыталась овладеть Эфиопией. Теперь она вновь с юго-запада, из Уганды, и с северо-запада, из Судана, угрожает Бени-Шангулу и землям галла, договорившись с Италией, которой обещала области Шоа, Годжам и Тигре, о полюбовном разделе страны. Не следует доверять тем, очевидно подкупленным, советникам, которые нашептывают негусу, что англичане имеют самые миролюбивые намерения и решительно ни к чему не стремятся; надо готовиться к войне. Для этого прежде всего необходимо реорганизовать армию, где еще полностью господствуют феодальные порядки, и систему ее обеспечения; упорядочить систему сбора податей с целью их увеличения; отделить на местах военную администрацию от гражданской, для того чтобы ослабить местных правителей; запретить им содержать собственные войска сверх строго установленного числа солдат. Всё перечисленные мероприятия значительно укрепили бы военную, политическую и финансовую мощь негуса и, подрывая устои феодального строя, благоприятствовали бы созданию единого, сильного, централизованного государства, способного отстоять свою независимость от посягательств колониальных держав.

Беседа Менелика с А. К. Булатовичем, комментировавшего представляемый им доклад, протекала с глазу на глаз, лишь в присутствии личного секретаря негуса Габро Селассие, так как Менелик предусмотрительно отослал приближенных. Сразу поняв значение предлагаемых преобразований, он горячо поблагодарил докладчика, сказав: «Твои советы исходят от сердца».

Некоторые мероприятия, предложенные А. К. Булатовичем, уже осуществлялись, например реорганизация гражданского управления, укрепление границ. Другими советами Менелик безотлагательно воспользовался, в частности он увеличил численность армии.

Очередное пребывание в западных областях Эфиопии А. К. Булатович использовал дли новых географических и этнографических исследований, результаты которых до сих пор, к сожалению, не изданы. Правда, А. К. Булатович так и не успел их оформить. Однако из сохранившихся в архиве Всесоюзного географического общества материалов видно, что он сделал более 80 наблюдений для определения астрономических пунктов между Аддис-Абебой и Фазогли, очевидно с целью картографирования этой местности, если судить по находящимся там же наброскам карт и беглым заметкам, их дополняющим. Чрезвычайно интересно составленное им на основании собственных наблюдений донесение о рабовладении в восточных областях Судана, где оно, по его мнению, было основой экономического строя, и в западных районах Эфиопии, где рабовладение сохранилось как пережиточный уклад, постепенно вытесняемый феодальными отношениями. Труд рабов применялся преимущественно в домашнем хозяйстве знати.

Возвратиться в Россию А. К. Булатович намеревался через Судан и Египет. Но английский резидент в Египте лорд Кромер поначалу наотрез отказался дать разрешение на проезд, мотивируя это «неустройством края». Однако истинная причина была иной: представитель Англии в Аддис-Абебе Гаррингтон «уже давно указывал на штабс-ротмистра Булатовича как на человека очень энергичного и знающего, которого англичанам следует остерегаться». Естественно, им не хотелось пускать в Судан этого умного, опытного и наблюдательного путешественника, который мог обратить собранные им сведения на пользу Эфиопии. Лишь под нажимом русского генерального консула в Каире Т. С. Кояндера лорд Кромер был вынужден дать согласие на проезд А. К. Булатовича через Судан. Но было уже поздно. Он отправился на родину прежним путем, намереваясь посетить Иерусалим, а затем Иран и Курдистан. Однако поездка в обе эти страны была ему запрещена военным министром А. Н. Куропаткиным.

Заехав по пути к матери в Луцыковку, А. К. Булатович в начале мая 1900 г. возвратился в Петербург. Но и на сей раз пребывание на родине оказалось недолгим, даже короче, чем прежде. 23 июня 1900 г. по личному указанию царя Главному штабу его направляют в Порт-Артур в распоряжение командующего войсками Квантунской области «для прикомандирования к одной из кавалерийских или казачьих частей, действующих в Китае». Чем было вызвано это назначение, неизвестно. Вероятно, спешный отъезд помешал А. К. Булатовичу обработать и издать привезенные из Эфиопии материалы последнего путешествия. В дальнейшем он к ним более не возвращался, и надобно полагать, что значительная часть их погибла вместе с остальными его бумагами.

По завершении военных действий, 8 июня 1901 г., А. К. Булатович возвращается в свой полк. Через месяц он был назначен сначала временно, а потом постоянно командовать 5-м эскадроном. 14 апреля 1902 г. его производят в ротмистры. Он был награжден также орденами Анны 2-й степени с мечами и святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом, а 21 августа 1902 г. последовало разрешение принять и носить пожалованный ему французским правительством орден Почетного легиона. Тогда же по 1-му разряду он кончает ускоренный курс 1-го Военного Павловского училища.

Блестящая военная карьера ожидала умного, талантливого и отважного гвардейского офицера. Но после возвращения из Маньчжурии жизнь А. К. Булатовича круто меняется. События последнего десятилетия его жизни еще далеко не ясны. Более или менее отчетливо проступают лишь отдельные эпизоды и даты, да и те были установлены лишь недавно. Остается надеяться, что дальнейшие розыски увенчаются успехом и мы сможем получить более полное и ясное представление об этом необычном, человеке.

18 декабря 1902 г. А. К. Булатович освобождается от командования эскадроном и с 27 января 1903 г. по «семейным обстоятельствам» увольняется в запас. Очевидно, именно в это время он принимает решение принять постриг. Что предопределило этот поступок, приведший в изумление не только весь светский Петербург, но и самых близких А. К. Булатовичу людей? Мы можем об этом только гадать. Человек глубоко религиозный, кристально честный, добрый, ищущий, он подпал под влияние известного тогда проповедника и мистика настоятеля Кронштадтского собора Иоанна. По другим рассказам, его угнетали неразделенные чувства к дочери командира полка князя Васильчикова. Несомненно, большую роль сыграли непосредственные впечатления, вынесенные с полей сражения, кровавые жестокости войны. Видимо, правильнее говорить о сумме всех этих причин, но точный ответ дать пока невозможно.

После пострижения (вероятно, в 1906 г., потому что 30 марта 1906 г. он был уволен в отставку) отец Антоний, как назывался теперь А. К. Булатович, отправляется на «святую гору» Афон. По его собственному признанию, до 1911 г. жизнь он вел «замкнутую, безмолвную, одинокую, всецело был занят своим подвигом, за ограду обители никогда не выходил, держался в стороне от всех дел, не знал, что делается на белом свете, ибо абсолютно никаких журналов, ни газет не читал». В 1910 г. его «рукоположили в иеромонахи», а в самом начале 1911 г. отец Антоний отправляется в четвертый и в последний раз в Эфиопию.

В 1898 г. подле оз. Рудольф Александр Ксаверьевич подобрал израненного ребенка, которого назвал Васькой, выходил его, а затем забрал в Россию, крестил, обучил русскому языку и заботился о его образовании. По свидетельству М. К. Орбелиани, это был «добрый, кроткий и несчастный мальчик», очень страдавший от своего увечья. Уйдя в монастырь, А. К. Булатович взял его к себе послушником, но Васька мучился из-за постоянных насмешек. В конце концов он был с оказией отправлен на родину. Скучая о своем воспитаннике, после трехлетней разлуки отец Антоний, по собственным словам, «желая его повидать и преподать ему причастие святых тайн», на год уезжает в Эфиопию. Чем он там занимался, кроме «преподания святых тайн», установить удалось совсем недавно из донесения поверенного в делах в Эфиопии Б. Чемерзина в министерство иностранных дел от 15 декабря 1911 г.. Оказывается, не только заботы о спасении души Васьки влекли отца Антония в Эфиопию, по приезде куда он первых два месяца проболел. У него имелись и другие дела и помыслы. В это время тяжело и долго хворал Менелик, который совершенно не показывался на официальных церемониях «никого не принимал, что послужило даже причиной распространения слухов о его смерти, скрываемой якобы придворными кругами. Пользуясь давними своими связями и расположением к нему негуса, отец Антоний добился не только приема но даже разрешения «лечить» больного. Отслужив молебен, Антоний окропил и растирал тело императора святой водой и елеем, прикладывал чудотворные иконы, но никакого улучшения в состоянии здоровья Менелика, разумеется, не достиг. В результате, замечает не без скрытой иронии Б. Чемерзин, было лишь установлено, что император жив и что все слухи о подмене давно скончавшегося будто бы Джанхоя похожим на него абсолютно ложны.

Затем А. К. Булатович задумал учредить в Эфиопии русскую православную духовную миссию и Афонское подворье. На острове оз. Хорошале, в трех днях пути к югу от столицы, он хотел основать монастырь со школой, где получали бы начальное образование дети местных жителей. Средства предполагалось собрать путем добровольных пожертвований, причем большую часть собирался внести он сам. Однако непрактичность в подобных делах, отсутствие сочувствия к задуманному предприятию как в Эфиопии, так и на Афоне воспрепятствовали его осуществлению, и 8 декабря. 1911 г. А. К. Булатович навсегда покидает Аддис-Абебу, «увозя с собой одни надежды и ни одного положительного обещания со стороны власть имущих», как выразился Б. Чемерзин.

К сожалению, только этим общим описанием пока ограничивается наша осведомленность о последнем — четвертом — посещении русским путешественником столь любимой им страны. Почти все документы периода правления Менелика II погибли вовремя войны с Италией в 1936 г.; что же касается бумаг русского посольства, то они были переданы в 1919 г. царскими дипломатами «на сохранение» в посольство Франции и в 1936 г. перевезены в Париж, где сгорели вместе с некоторыми другими архивами в июне 1940 г..

В 1912—1913 гг. А. К. Булатович был поглощен борьбой между афонскими монахами — так называемыми имяборцами и имяславцами (отец Антоний взял сторону последних). Дело приняло настолько скандальный оборот, что отец Антоний был вынужден покинуть Афон. Скандал на Афоне получил широкую огласку, и с января 1913 г. в газетах то и дело появлялись сообщения о взбунтовавшихся монахах и их главаре. На протяжении 1913—1914 гг. имя А. К. Булатовича не сходило со страниц прессы, давая основания для всевозможных выдумок, основой которых нередко были сплетни и желание мелких репортеров сорвать гонорар.

Избрав роль защитника дел имяславцев в России, А. К. Булатович развивает бурную деятельность: пишет и публикует полемические статьи и брошюры, рассылает письма приверженцам, рекомендуя им быть стойкими и не поддаваться противникам. Он живет то у своей сестры — М. К. Орбелиани — в Петербурге, чем к ней и ее мужу привлекает внимание полиции, то в Сумах у матери, а затем в Луцыковке, хотя Синодом ему было определено местопребывание в Покровском монастыре в Москве.

Как только началась война, А. К. Булатович покидает Луцыковку. 21 августа 1914 г. он выезжает в Сумы, а оттуда в Москву и Петроград и добивается назначения в действующую армию. «Святы войны оборонительные. Они — божье дело. В них проявляются чудеса храбрости. В войнах наступательных таких чудес мало»,— писал он еще за год до того. С 1914 по 1917 г. отец Антоний был священником в 16-м Передовом отряде Красного Креста. Судя по требующим проверки и дополнений, рассказам людей, с ним встречавшихся, «чудеса храбрости» он проявляет вновь, невзирая на возраст, болезнь глаз и рясу духовного пастыря.

После окончания войны и расформирования отряда А. К. Булатович обращается в феврале 1918 г. из Москвы к патриарху Тихону и в Синод с просьбой разрешить ему удалиться на покой в Покровский монастырь, назначенный ему прежде, так как положение его «совершенно бедственное». Прошение было удовлетворено, но без права священнослужения, очевидно из-за «еретических» убеждений просителя, в которых, он продолжал упорствовать.

Летом того же 1918 г. А. К. Булатович обращается в «Священный собор» с новым ходатайством — о снятии этого запрета и о переводе его в Афонское Андреевское подворье в Петрограде. Ответ на него пока не обнаружен, но едва ли он был положительным, потому что в конце ноября 1918 г. Тихон и Синод разбирали заявление «запрещенного в священнослужении иеросхимонаха Антония (Булатовича)», который, «исповедуя боголепное почитание Имени Господня и не «оглашаясь почитать его относительно, как от него ныне требует церковная власть, отлагается от всякого духовного общения с нею, впредь до разбора дела по существу священным Синодом». Дело было передано управляющему Московской епархией для «дальнейшего рассмотрения».

Очевидно, не дожидаясь решения, А. К. Булатович предпочел уехать в Луцыковку, где провел последний год своей жизни, о котором пока почти ничего не известно. Лишь совсем недавно удалось установить, что он был убит грабителями в ночь с 5 на 6 декабря 1919 г. Годы революции стерли память об А. К. Булатовиче, тем более что фанатичный отец Антоний почти полностью заслонил собой отважного путешественника по неизведанным землям Африки.

Пусть дело, поглотившее все помыслы и обусловившее все поступки А. К. Булатовича к концу его жизни, представляется нам не заслуживающим того, даже вредным. Но это тоже была форма проявления неудовлетворенности существующей действительностью, внутреннего разлада. Выросший и воспитанный в определенной среде, он не мог преодолеть заблуждений и предрассудков своего времени и своего окружения. Однако и в проявлении этих заблуждений сказались честность, прямолинейность, стойкость, искренность и мужество, в высокой степени присущие А. К. Булатовичу. Именно эти свойства в сочетании с пламенным патриотизмом и чувством долга побудили молодого гусарского офицера всего за четыре года совершить то, что прославило его имя и поставило в один ряд с наиболее выдающимися русскими путешественниками.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А вообще, ничего у России с Эфиопией не вышло. И французские интриги, и общее отсутствие позиций у России в регионе - даже СССР не смог помочь Эфиопии. Ведь Эфиопия - уже в ХХ в. была довольно отсталым и реакционным государством. Интересно обоснование итальянской агрессии в 1935 г. по воспоминаниям Эррио:

Цитата
В четверг, 10 октября, в 11 часов утра на трибуну поднялся барон Алоизи. Сделав замечание по процедуре обсуждения, он заявил о своем намерении исчерпывающе изложить мнение итальянского правительства. Он вынес на суд «совести всего мира» два обстоятельства: первое заключалось в том, что не была рассмотрена памятная записка Италии от 4 октября, второе — в «поспешности», с которой дело было вынесено на Ассамблею. Затем он перешел к сути вопроса. Италия активно сотрудничала и шла на жертвы ради Лиги наций. Напротив, Эфиопия не имеет никаких заслуг в этом отношении. Она не является единым государством и состоит из двух политически и географически различных районов; «крайний беспорядок во внутреннем положении» этой страны является само по себе постоянной угрозой миру в Восточной Африке; в стране царит произвол и ненависть к иностранцам.

Я цитирую не по отчету, помещенному в бюллетене Лиги наций, а по тексту, розданному делегатам представителями Италии. «В силу трагической иронии судьбы Эфиопия владеет [714] неабиссинскими колониями, над которыми она господствует с помощью зверского подавления и угнетения. Нет необходимости вновь возвращаться к вопросу о рабстве. Имеется много других обстоятельств: кастрация (sic!) детей и военнопленных и особенно систематическое уничтожение угнетенных народностей...» «Случай этот настолько серьезен и ясен», что барон Алоизи ставит вопрос о возможности исключения из Лиги наций, предусмотренного параграфом 4 статьи 16 Устава. «Отказ принять во внимание соображения Италии нанес тяжелый удар чувствам всего итальянского народа, ободрив в то же время Эфиопию и усилив ее агрессивную позицию». Италия была вынуждена прибегнуть к своим собственным силам и принять военные меры, чтобы ответить на «решение правительства Эфиопии о мобилизации более чем миллиона человек».

В свое оправдание Италия ссылалась на три статьи Устава: 1-ю, 23-ю и 16-ю (параграф 4). Она ссылалась также на статью 22-ю, в которой говорится:

«Благосостояние и развитие народов, еще не способных самостоятельно руководить собой в особо трудных условиях современного мира, составляет священную миссию цивилизации. Лучший метод практически осуществить этот принцип — это доверить опеку над этими народами передовым нациям, которым в силу своих ресурсов, своего опыта или своего географического положения более всего пристало взять на себя эту ответственность».
Барон Алоизи пытался даже доказать, что Италия не нарушила пакта Бриана — Келлога; она использовала право законной защиты согласно интерпретации сената Соединенных Штатов и оговоркам Великобритании. Права Италии и ее преобладающие интересы в Эфиопии были признаны в ряде договоров, в итало-британском соглашении 1925 года.


http://militera.lib.ru/memo/french/herriot_e/25.html

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кстати, при Менелике II произошло завоевание и включение в состав Эфиопии провинций южнее Шоа - Каффа, упоминаемая в связи с Булатовичем, в их числе.

Войны довольно шаблонны - большой массой бросаются на деревню, убивают сопротивляющихся, остальных берут в плен. Тотальное превосходство эфиопов в точке соприкосновения и слабое сопротивление малочисленных защитников. Тотальное превосходство в оружии у эфиопов - помимо винтовок, еще и развитый традиционный комплекс вооружения, а у противников - щиты, копья, ножи (даже мечей нет). Скукотищща! dirol.gif

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Нашел еще одну статейку по теме.

ИМПЕРАТОР МЕНЕЛИК II И РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX В.

Конец XIX столетия стал во многом переломным в истории Эфиопии. Одержавшее победу в 1896 г. в войне с Италией эфиопское государство оказалось единственной африканской страной, сумевшей в условиях колониального раздела Африки с оружием в руках отстоять свою независимость. Весть о поражении итальянцев под Адуа распространилась далеко за пределы африканского континента и была с воодушевлением воспринята прогрессивной российской и мировой общественностью.

Послевоенная Эфиопия представляла собой довольно слабое в экономическом и социальном отношениях государство, в котором, однако, была преодолена феодальная раздробленность, завершился период централизации власти, создана многонациональная империя, одержана военная победа над итальянскими колонизаторами, сохранилась независимость эфиопского государства. На африканском континенте появилась серьезная политическая сила. Возникли объективные предпосылки политического, экономического и социального развития этой страны, зарождались новые международные связи.

Подчеркивая особую роль эфиопского негуса Менелика в объединении эфиопских земель и организации отпора завоевателям, непосредственный участник событий русский офицер Н. С. Леонтьев впоследствии отмечал в своих воспоминаниях: "... Менелик остался на высоте своего положения и верным своему девизу извлекать наибольшие выгоды для своей страны, оставаясь в то же время... рыцарем без страха и упрека ...Пожелаем же от души Эфиопии и ее мудрому правителю, чтобы через... двери общения с Европой полились в Абиссинию волны цивилизации и прогресса"1.

Становление и развитие эфиопского государства, создание многонациональной абиссинской империи действительно было неразрывно связано с личностью "объединителя Эфиопии", "царя царей", негуса Менелика - инициатора важнейших административных, социально-политических и военных реформ, ставших необходимым условием отражения иноземной агрессии и образования национального государства. "Успешная борьба с Италией, как с европейской державой, легкая и блестящая победа над оной ставят Менелика на недосягаемый пьедестал в глазах его народов... и внушает ему жажду к дальнейшим завоеваниям, вызываемым не насущными потребностями и государственными интересами, а лишь стремлением приобрести славу полководца и расширить границы своих владений"2, - такую характеристику эфиопскому императору дал другой современник описываемых событий - глава российской дипломатической миссии в Абиссинии П. М. Власов.

Для более полной характеристики личности Менелика, анализа его политической деятельности, а также для того, чтобы понять, под влиянием каких факторов формировалось отношение российской общественности к этой выдающейся личности своего времени, необходимо хотя бы кратко ознакомиться с периодом, предшествовавшим восхождению негуса Шоа на престол и превращению его во властителя Эфиопии. Будущий абиссинский монарх родился в 1844 г. в семье правителя одной из южных областей страны - царства Шоа, независимого эфиопского государства. В 1855 г., когда император Теодрос II (Феодор. - С. А.), стремившийся к объединению под своей властью всех эфиопских земель, покорил Шоа, наследник престола Сыхле-Марьям, вошедший впоследствии в историю как Менелик II, был отправлен в столицу Магдалу, где прошли долгие годы изгнания и плена молодого царевича. Впрочем, время, проведенное юношей при дворе императора Феодора, не пропало для него даром. Проживая в Магдале, Менелик сумел не только изучить обычаи и придворный этикет Абиссинии, но и, по меткому замечанию П. М. Власова, близко знавшего будущего эфиопского императора, "всесторонне познакомиться с характером народа и политикой вассальных расов и князей, ...разобраться в хитросплетениях придворных интриг, а следовательно, пройти через лучшую школу во внутренней политике, взвесить и оценить ее различные стороны"3.

Плен в Магдале был не слишком томительным для Менелика. Со временем, проникнувшись доверием к способному молодому человеку, император Теодрос II пожаловал ему титул деджазмача, один из высших военно-феодальных титулов в Эфиопии. Но личное расположение абиссинского негуса к Менелику не смогло удержать юношу от побега, даже пребывая в императорской столице, он сохранял свои связи с шоанской знатью. В ночь на 30 июня 1865 г. царевич незаметно скрылся из Магдалы, а вернувшись через некоторое время в Шоа, провозгласил себя царем.

Чтобы упрочить свое положение и избежать военного столкновения с Теодросом, новый царь Шоа, принявший имя Менелика, как писал известный итальянский путешественник А. Чекки, прежде всего приступил к "увеличению и обучению своей армии"4. Укрепившись на шоанском престоле, Менелик, принадлежавший к древней династии Соломонидов, стал одним из основных претендентов на эфиопский императорский титул. Впрочем, несмотря на столь знатное происхождение, дающее в глазах соплеменников неоспоримое право на престол, Менелик не имел достаточных сил, чтобы провозгласить себя императором, и был вынужден формально признавать власть провозгласившего себя новым правителем Эфиопии негуса провинции Тигре Иоанна Касса, вошедшего в историю под именем Иоанна IV. В 1878 г. подчинивший своей власти большинство областей страны Иоанн короновал Менелика как негуса Шоа. Признавая сложившуюся ситуацию, обе стороны понимали ее временный характер и готовились к решающему противостоянию. Поначалу Менелик избегал открытого столкновения с императором, шаг за шагом укреплял свою власть в Шоа и одновременно налаживал торговые и дипломатические связи с европейскими державами. Используя для достижения своих целей чаще всего дипломатические средства, негус в случае необходимости прибегал и к вооруженной силе. По свидетельству принимавшего активное участие в торговле оружием на красноморском побережье, впоследствии известного литератора Э. Старки, будущий эфиопский император "готов был купить любое количество оружия и боеприпасов и хорошо платил за его приобретение"5.

В последующие годы Менелик, уже заметно укрепивший свою власть внутри государства, приступил к завоеванию соседних земель, подчинив Годжебу, Лиму, Джанджеро и Уаламо, ставших впоследствии ядром эфиопской империи. Значительно усилил позиции шоанского негуса и его брак с царевной Таиту, дочерью владетельного князя Бытуля, что дало Менелику возможность распространить свою власть и влияние на обширные территории.

Дальновидный и расчетливый дипломат, каким характеризовали в своих воспоминаниях будущего эфиопского императора большинство побывавших в Абиссинии путешественников, Менелик был крайне осмотрителен в выборе политических союзников. В 1875 г. правитель Египта обратился к Менелику с письмом, в котором призвал шоанского негуса к войне с Иоанном IV, обещая в случае победы свою поддержку в борьбе за императорский престол. Но, понимая, что военный союз с мусульманами, заклятыми врагами христианской Эфиопии, не будет способствовать его популярности в массе абиссинцев, Менелик отверг предложение египетского хедива, что подняло авторитет правителя Шоа в глазах соплеменников.

Впрочем, отказ от военно-политического союза с Египтом отнюдь не означал намерения Менелика отказаться от борьбы за императорскую корону. Прекрасно разбиравшийся в хитросплетениях внутриэфиопской и европейской политики претендент на престол настойчиво стремился к главной своей цели - объединению под его личной властью всех эфиопских земель. Для реализации этой задачи шоанский негус добивался политического согласия с европейскими державами и, прежде всего, с Италией, всерьез рассчитывая на ее военную помощь в борьбе за императорский престол. Еще в 1876 г. представители Италии, прибывшие в Эфиопию как якобы географическая экспедиция, передали Менелику большую партию вооружения и боеприпасов. Подобные поставки продолжались и в последующие годы. В январе 1888 г., когда итальянское правительство отправило негусу очередную партию винтовок системы "Ремингтон" и боеприпасы, премьер-министр Италии Ф. Криспи писал: "Пусть они (ружья. - С. А.) увеличат Вашу силу и уничтожат Ваших врагов и врагов моей страны"6.

В свою очередь, развивая политическое и торговое наступление на Эфиопию, итальянская дипломатия последовательно продолжала проводить политику ослабления Эфиопии, разжигая сепаратистские настроения в стране, разногласия между правителями отдельных провинций, соперничество Менелика и императора. Менелик не заблуждался относительно истинных намерений итальянцев, используя последних лишь как временных союзников и умело лавируя между итальянскими дипломатами и императором. Дождавшись удобного момента, когда Италия готовилась к войне с Эфиопией, Менелик в начале 1889 г. вступил в решающее противоборство с императором и двинулся с армией к Дэбре-Бэрхану. Здесь его внезапно настигло известие о гибели Иоанна IV. А в ноябре 1889 г., уже добившись политического и военного превосходства над всеми остальными претендентами, Менелик был помазан на императорский престол в столице Шоа городе Энтото, ставшем оплотом могущества империи нового "царя царей". Начиналась иная эпоха в истории Эфиопии.

Начало правления императора Менелика было отмечено тяжелыми испытаниями для абиссинского государства. Сложившаяся в Эфиопии экономическая и политическая обстановка - усиленный рост сепаратизма и постоянные набеги махдистов с территории граничившего с Абиссинией Судана, а также начавшиеся голод и эпидемии7 - требовали от нового правителя безотлагательных и энергичных действий, направленных на укрепление центральной власти, незамедлительное проведение административных и экономических реформ, подготовку Эфиопии к решительному отражению иноземного вторжения.

"Менелик при самом вступлении своем на престол сразу оценил обстановку, и понял, что должен всеми силами создать себе иное положение, чем разные негритянские царьки и владетели, - отмечал журналист Ю. Елец. - Для этого он должен был сначала мощною рукой объединить Эфиопию и заставить беспрекословно повиноваться себе всех ее мелких владетелей, затем вооружить свою армию по европейскому образцу и, наконец, помериться силами с какой-либо европейской державою, дабы в случае успеха открыто вступить в семью независимых государств"8. И действительно, энергичная политика Менелика в первые годы его царствования (объединение абиссинских земель, реформа армии и управления страной, победа при Адуа) очень скоро обеспечила ему известность далеко за пределами империи.

С начала 90-х гг. XIX столетия европейская, а вслед за ней и российская пресса с интересом следила за восхождением на престол и деятельностью нового эфиопского императора. Так, знакомя своих читателей с историей восхождения Менелика на престол, внимательно следивший за эфиопскими событиями петербургский журнал "Нива" в начале 1895 г. отмечал: "В то время вице-король (до 1889 г. - С. А.) провинции Шоа древнейшего царского происхождения, от Менелика I, опираясь на сильную армию, провозгласил себя негусом-негусти (то есть царем царей), принял имя Менелика II и короновался в первопрестольной древней столице Аното (Энтото. - С. А.)". По свидетельству обозревателя, "народ охотно признал Менелика II как потомка древнего рода и восторженно приветствовал его после коронации". Когда же сын царя Иоанна IV рас-Мангаша двинулся на негуса войной, произошла битва, после которой "побежденный рас-Мангаша признал Менелика II царем, Менелик совершенно покорил себе своего врага, назначив рас-Мангашу вице-королем Тигре". Не ограничиваясь описанием деятельности императора, журналист с явной симпатией характеризует эфиопского негуса, отмечая, что Менелик отличается большим умом и мягкостью характера, обладает "замечательными способностями правителя", благодаря которым "сумел сплотить свою страну и устроить ее политически, создав империю, во главе которой стоит он "негус-негести", являющийся верховным сюзереном своих ленников". Подводя итог своим размышлениям, журналист заключает: "ревностный и убежденный христианин, покровитель православия, человек большого ума, в высшей степени любознательный, негус убежден в том, что все благо его родины - в цивилизации"9.

Интерес российской и европейской печати к личности эфиопского императора еще более возрос в период итало-эфиопской войны 1895 - 1896 гг., закончившейся разгромом итальянских войск под Адуа и превращением Эфиопии в централизованное государство. Характеризуя успехи монарха в становлении независимой Эфиопии, сумевшего самостоятельно противостоять итальянской агрессии, официальный орган газета "Правительственный вестник" отмечала в феврале 1897 г.: "С тех пор как Абиссиния стала независимым государством, ни один из негусов, когда-либо царствовавших в ней, не достиг такого могущества и политического значения, каким пользуется Менелик". Газета воспроизводила мнение немецкой "Berlinner Tageblatt": "Своим высоким положением и изысканным вниманием, которое ему (Менелику. - С. А.) оказывают практически все европейские державы, он, прежде всего, обязан русской и французской прессе, превозносившим его до небес". В большей же степени, по мнению газеты, "Менелик был обязан... самому себе... Победы, одержанные негусом над итальянцами, имели решающее значение... доказали могущество Менелика и превосходное качество его армии"10.

На статью в "Правительственном вестнике" в середине февраля 1897 г. откликнулись и "Московские ведомости". "Победа при Адуа обратила внимание кичащейся своею культурностью Европы на отдаленную Эфиопию, - отмечала эта влиятельная консервативная газета. - Теперь ко двору Менелика идет посольство за посольством, и гордый потомок царицы Савской стал таким правителем, с которым уже стала считаться и мощная Европа". Усилиями российской прессы и литературы, рассказывавшей о эфиопских событиях, в сознании обывателя постепенно формировался образ гуманного, наделенного многими христианскими добродетелями императора, проявляющего сострадание даже к бывшим врагам. Так, характеризуя политику Менелика в отношении Италии, обозреватель "Московских ведомостей" подчеркивал стремление эфиопского негуса вести свой народ по пути цивилизации и прогресса и утверждал, что Менелик, "отнюдь не желает увеличения своих_ владений (в Эритрее. - С. А.) и итальянцы могут быть спокойны, что он не нападет на них, так как считает, что мир... есть лучшее из благ, и примет все меры, чтобы сохранить его". "Враг всяческого кровопролития и искренний сторонник мира, - вторил "Московским ведомостям" "Правительственный вестник", - он (император. - С. А.) готов заключить с итальянцами выгодный для них мир, несмотря на ужасное поражение, которое им нанесено в недавнее время"11.

С еще большей определенностью о миролюбивых настроениях правителя Эфиопии высказывался и автор посвященной победе абиссинских войск при Адуа брошюры "Абиссинцы в борьбе за свободу": "...условия мира, предложенные негусом Менеликом, снисходительны до последней невозможности... Этот поистине христианский монарх, впервые выступая перед Европой в роли грозного победителя, являет просвещенным народам запада невиданный ими пример давно забытого чувства любви к страждущим и великодушия к побежденным"12.

Многие российские издания отмечали гуманное отношение императора Менелика к итальянским пленным. Так, принадлежащий князю Мещерскому столичный журнал "Гражданин", свидетельствуя о достойном христианского правителя милосердии в отношении попавших в плен итальянцев, сообщал в декабре 1896 г., что "...к общему удивлению публики (европейской. - С. А.), многие пленные Менелика выразили желание остаться в Шоа". "По сведениям же неаполитанской газеты "Don Mario", - обращал внимание читателей обозреватель этого журнала, - находящиеся в плену у абиссинцев простые солдаты даже ходатайствовали о том, "чтобы им было разрешено не возвращаться на родину", поскольку "им хорошо в Шоа, где они зарабатывают порядочные деньги, занимаясь различными ремеслами"13.

Влиятельная столичная газета "Петербургские ведомости" восхищалась государственным умом и милосердием эфиопского императора: "Менелик не только остался победителем, о его великодушии свидетельствуют все отпущенные военнопленные и этим... опровергают слухи о жестокости жителей Шоа. ...Теперь Англия, Россия и Франция стараются снискать расположение негуса", - писала газета, подчеркивая растущий авторитет Эфиопии в представлениях мировой общественности. Желая показать цивилизаторское значение гуманной политики Менелика, "Петербургские ведомости" поместили интервью французского морского офицера Б. Сильвэна популярному изданию "Libre parole". На вопрос французского журналиста: "достоин ли негус лестной репутации, заслуженной им после войны с итальянцами", Сильвэн ответил: "Вполне достоин. Это великий правитель, привлекающий к себе общие симпатии. Сама наружность его говорит о доброте и силе, а в глазах светится ум". С особым вниманием отнеслась петербургская газета и к мнению французского офицера о развитии абиссинских племен, образовавших, по словам Сильвэна, своего рода "маленькую африканскую аристократию, степень культурности которой так отличает ее от невежественных племен огромного "черного континента""14.

Формированию положительного образа эфиопского императора в массовом сознании россиян способствовала и издававшаяся в России литература для народного чтения, рассказывавшая о культуре, быте и истории Абиссинии, а также о современной политической обстановке в этой стране. Эта литература вызывала интерес российской общественности к абиссинским событиям; она не только знакомила читателей с историей и традициями абиссинского народа, но и уделяла значительное внимание фигуре эфиопского императора. Российские издания отмечали "государственный ум", "широту кругозора", "доходящую до слабости любознательность", доброту, а также достойную христианского правителя "набожность и религиозность", переходящие в христианское смирение и сострадание к побежденному противнику наряду со стремлением талантливого полководца к "военным доблестям".

Один из авторов, С. И. Плаксин, подчеркивал выдающиеся способности Менелика как полководца и государственного деятеля и выражал надежду, что Абиссиния "пойдет быстро по пути всестороннего преуспеяния и будет сближаться с европейскими державами". Обозреватель и публицист Ф. Ф. Пуцыкович, анализируя внутриполитическую деятельность эфиопского императора, пришел к заключению: "проводя миролюбивую политику, он сплотил Абиссинию и успокоил ее". Российские авторы изображали эфиопского негуса то как воителя-царя, "хитрого, энергичного и храброго правителя", выказавшего себя "не только отличным военачальником, но и искусным дипломатом", который нередко именовался "Петром I" и "Карлом Великим" своего времени, то как преисполненного христианского смирения владыку, мудрого и миролюбивого основателя абиссинского государства15.

В российских периодических изданиях императора Эфиопии явно идеализировали. Порой сознательно обходились молчанием его негативные стороны, признаваемые некоторыми современниками-европейцами. Лишь немногие российские публицисты и журналисты отмечали у абиссинского правителя хитрость в отношениях с внутренними врагами и покоренными народами, "своенравие" в отношении подданных16. Подобные отзывы просто терялись в потоке восторженных оценок.

Восхищение перед личностью эфиопского императора разделяли многие российские и западноевропейские путешественники, побывавшие в Абиссинии. Так, оценивая деятельность "абиссинского Петра Великого", превратившего раздробленную Эфиопию в восточно-африканскую империю, Ю. Елец писал: "...колоссальный успех Менелика превзошел все ожидания, обратил на него взоры всего цивилизованного мира, и нет сомнения, что после адуанского погрома не только Эфиопия, но и многие африканские земли вздохнули свободнее в надежде, что перестанут, наконец, служить экспериментами для проведения европейской культуры и цивилизации"17.

Интересны свидетельства и оценки побывавших в Абиссинии путешественников, разделявших мнение руководителя российской дипломатической миссии П. М. Власова. Летом 1897 г., находясь под впечатлением победы эфиопских войск над Италией и усматривая в энергичных реформах негуса Менелика своего рода гарантию стабильности в районе Красного моря, российское правительство приняло решение установить дипломатические отношения с Абиссинией и отправить в Аддис-Абебу специальную миссию. Кроме дипломата Власова, в состав российской делегации вошли начальник конвоя Атаманского полка сотник П. Н. Краснов, лейб-гвардии Измайловского полка поручик К. Н. Арнольди, офицер лейб-гвардии гусарского полка А. К. Булатович, а также прикомандированный к российской миссии полковник Генерального штаба Л. К. Артамонов (последнему поручили составить военно-статистическое описание эфиопского государства). Осенью 1897 г. российская делегация отбыла из Одессы и в начале февраля 1898 г. преодолев трудный путь в 500 км по горам и пустыням Данакиля, благополучно прибыла в столицу Эфиопии Аддис-Абебу, расположившись в часовом переходе от резиденции негуса. На следующий день миссия прибыла в императорскую резиденцию в Энтото и удостоилась невиданного по торжественности приема, какой до этого не оказывался ни одному иностранному посольству.

Описавший в своих воспоминаниях небывалую по праздничности церемонию въезда российской делегации в Энтото П. Н. Краснов впоследствии сравнивал впечатление от увиденного при императорском дворе с событиями из далекой русской истории. "Мы - те немецкие послы, - характеризовал особую торжественность тех дней Краснов, - что капля за каплей вносили европейскую цивилизацию в Русь, а царь Менелик, принимающий нас теперь с ласковой улыбкой гостеприимного хозяина, поборник цивилизации, но поборник мягкий, опасающийся ломки и крутых мер, не царь ли это московский лет триста тому назад?" Делясь своими впечатлениями от общения с эфиопским императором, Краснов писал: "Его зоркий пытливый ум старается смотреть дальше, глубже, провидеть будущее его империи. Его все интересует, все занимает... всякое сходство с Россией ему льстило... И если что-либо в далекой холодной России было похоже на Абиссинию - это его трогало и восхищало"18.

5 февраля 1898 г. дипломатическая миссия в присутствии высших сановников эфиопского государства торжественно вручила императору Менелику грамоту Николая II, в которой содержалась просьба принять назначенного главой российской дипломатической делегации в Эфиопии действительного статского советника П. М. Власова, оказать ему полное гостеприимство и подобающее его положению внимание. Ответное послание Менелика II российскому императору было передано российской стороне 14 марта 1898 года. В Аддис-Абебе начала функционировать российская миссия. В депеше министра иностранных дел М. Н. Муравьева чрезвычайному посланнику России в Эфиопии Власову от 9 февраля 1899 г. указывалось на важность сохранения независимости эфиопского государства. Позиция российских правящих кругов, дипломатическая репутация Власова и его помощников, их отношение к абиссинской стороне заслужили доверие негуса Менелика и способствовали росту авторитета России и русских у эфиопской общественности19.

Об особом расположении Менелика к России свидетельствуют и воспоминания полковника Л. К. Артамонова, действительного члена Русского географического общества. Так, во время состоявшегося после торжественной аудиенции разговора с П. М. Власовым Менелик выразил желание иметь в наступающих по его плану на запад абиссинских корпусах, стремившихся закрепить за Эфиопией еще никем не занятые территории, представителей из состава русской миссии. При этом особое значение эфиопский негус придавал движению корпуса Тассамы от западных пределов Абиссинии к Белому Нилу, где абиссинцы должны были встретиться с французской экспедицией Маршана и подписать соглашение с французской стороной о территориальном разграничении еще не занятых владений. В конце 1897 г. правительства Англии и Франции стремились захватить не принадлежавшие Абиссинии территории на юге и западе страны. Для Менелика было крайне важно иметь в лице России, дружественной Эфиопии и незаинтересованной в разделе африканских земель державы, беспристрастного и независимого свидетеля заключения договора с Францией. "В действительности Менелик и абиссинцы никому не верили из европейцев, с которыми имели деловые отношения, - свидетельствовал Артамонов, - так как эфиопскому императору казалось... что все европейские представители заинтересованных в Африке держав стремятся его обмануть... Он надеялся, что только русский представитель всегда скажет ему правду; того же он ожидал и от членов миссии при корпусах, выполняющих порученные им задачи". Артамонов, преодолев в составе экспедиции более 1000 миль по малоисследованной стране с нередко враждебным населением, не был бесстрастным наблюдателем, он оказал помощь эфиопской стороне в заключении территориального соглашения с Францией. В начале декабря, вернувшись в абиссинскую столицу, Артамонов отослал в Главный штаб рапорт, в котором сообщал, что на берегу Белого Нила были установлены абиссинский и французский флаги, последний был водружен им лично. "Полковник Артамонов, - доносил Власов, - не только не уронил достоинства своего как русского, но, напротив, доказал, на что способен русский офицер, беззаветно преданный присяге, долгу службы... Мужество и готовность жертвовать своей жизнью во славу русского оружия... должны были снискать полковнику Артамонову симпатии не у одних военачальников, но и у всей армии, бывшей свидетельницей тому, и много способствовать к поднятию среди эфиопов престижа нашего имени и увеличению доверия и уважения к России"20.

Экспедиция Артамонова имела не только важное политическое, но и большое научное значение. Она способствовала исследованию малоизученных районов рек Джубы и Собата, маршрутной съемке значительных территорий. Географическое общество высоко оценило значение экспедиции и ее научные результаты. В январе 1900 г. Артамонову была присвоена медаль Ф. П. Литке.

Успех миссии Артамонова и личное участие русских офицеров в экспедиции в качестве независимых свидетелей территориального разграничения Эфиопии и французских владений "вознесло на недосягаемую высоту значение русского имени в Абиссинии". Большинство российских путешественников в Абиссинию отмечали, что негус неизменно выделял русских из остальных европейцев, а сами они подчеркивали в своих воспоминаниях положительный образ правителя Абиссинии. Русский врач Б. В. Владыкин писал: "Приемы Менелика поражают своей любезностью и простотою, которая зависит не только от обычаев страны, но и от самой личности этого могущественного африканского монарха". Другой российский путешественник профессор Н. Г. Бровцын, посетивший Эфиопию в начале XX столетия, отмечал, что "... царствование императора Менелика отличалось гуманностью, справедливостью, сдержанностью и заботами о благе народном". По словам Бровцына, Менелик, осознавая необходимость глубоких экономических и политических реформ в стране и стремясь заимствовать все лучшее и прогрессивное из Европы, осуществлял преобразования "осторожно и обдуманно, не спеша и без всякой ломки старого строя"21.

Впрочем, не все российские современники Менелика, посетившие Эфиопию, разделяли такое к нему отношение. Приведем мнение прикомандированного к дипломатической миссии россиянина, писавшего в своих воспоминаниях, что победа над Италией и усилившиеся стремления европейцев сблизиться с Абиссинией "совершенно испортили последнего (Менелика. - С. А.), сделав из него высокомерного, гордого монарха, преисполненного самомнения... В настоящее время не только частные лица, но даже иностранные представители должны испрашивать у него аудиенцию для переговоров и дожидаться в его приемной, пока ему будет угодно принять их... Обладая большим умом и хитростью, Менелик ловко лавировал между дипломатами, претендующими на его исключительное расположение, и заигрывал то с тем, то с другим, смотря по тому откуда в каждую... минуту он может получить больше выгод"22.

Не менее образную и далеко не однозначную характеристику императору Менелику дал и известный французский ученый Ж. Кларети в своем письме к Ж. Вандергейму, незадолго до того побывавшему в Эфиопии и оставившему интересные воспоминания. "В нем (Менелике. - С. А.) виден пророк, мистик, и в то же время - современный человек, - писал Кларети. - Он верит в участие Бога в своих победах и в то же время... в благодетельное действие йодоформа на раны... Он христианин, он оплакивает кровь, которую, как он говорит, заставили пролить его итальянцы, а во время своего похода против уаламосов (племя, населяющее южную часть Эфиопии. - С. А), в котором Вы участвовали, он с удовольствием, кажется, вонзает пули своего винчестера в черное человеческое тело". Кларети всячески подчеркивал стремление негуса к национальному объединению и процветанию Эфиопии: "В этом человеке нет ничего вульгарного. Среди наших интеллектуальных немощей и хитростей господ политиков он возвышается как воплощение, правда грубой силы, но величественной своим патриотизмом и отпором иноземцам. В нем нет надменной... поэзии Абд-эль-Кадера (лидер алжирского сопротивления французским колонизаторам. - С. А.). Но в нем велика энергия, а в атаках его, в тактике виден гений... Неприятно видеть его в кровавом дыму сражений, где он представляется каким-то черным демоном, но это демон родины, отечества". Несмотря на отмеченное исследователями стремление императора Менелика II к политическим преобразованиям в империи, к ее экономическому процветанию, Эфиопия по-прежнему оставалась аграрной страной, в которой практически отсутствовало промышленное производство. Оценивая внутреннюю политику императора Менелика, Вандергейм приходит к неутешительному выводу: "Негус Менелик дает себе ясный отчет в том, какой громадный шаг должна сделать его страна, для того чтобы всеми признана была ее независимость. Но шаг этот очень труден, окружающие его генералы, сравнивая себя с племенами, вооруженными пиками... думают, что они уже цивилизованны, но абиссинцы, побывавшие в Бербере, Зейле или Обоке, видят, как они отстали не только от европейцев, но и от арабов"23.

Подобное отношение к результатам государственной деятельности эфиопского императора разделялось и некоторыми из наиболее образованных соотечественников Менелика II. Например, автор острого политического памфлета "Государь Менелик и Эфиопия" Гэбре-Хыйуот-Бейкендань, получивший образование в Европе и понимавший глубину различий между политическим, социально-экономическим и культурным уровнями развития Эфиопии и европейских стран, резко критиковал абиссинские порядки. "В то время как другие народы, - говорилось в памфлете, преуспевали в науках, мы из-за наших распрей до того отстали, что они нас считают дикарями. И прежняя, и нынешняя жизнь наша достойна сожаления. В то время как по всему миру широко распространился мир и воссиял разум, мы живем в темноте и не перестаем подозревать друг друга... Взаимное истребление до сих пор представляется нам доблестью"24. Подобная оценка деятельности императора Менелика и отношение автора к существующему в Абиссинии государственному строю не были типичными для эфиопского общества.

Более объективную и взвешенную оценку правления абиссинского императора дал российский исследователь Н. Брянчанинов. "Конечно, Менелик был человеком прогресса и даже большим реформатором... на манер Дагобера и Карла Великого... Это был средневековый владыка, которому приходилось самолично прикладывать руки к делу, благодаря низкой степени развития окружающих его вельмож и народа", - писал этот автор. Признавая заслуги эфиопского негуса перед страной, Брянчанинов не был склонен идеализировать Менелика, подчеркивал его крайне жестокое отношение к покоренным племенам, обнажал колониальную политику самой Абиссинии, угнетавшей и эксплуатировавшей коренные африканские народы. И все же Брянчанинов и некоторые другие российские современники, избегавшие сознательной лакировки образа африканского правителя, по достоинству оценивали масштаб и результаты политики и преобразований эфиопского императора. Давая итоговую оценку Менелику II и отмечая вклад эфиопского негуса в победу над Италией, Брянчанинов писал: "...победа эта была результатом упорной работы и поразительно разнообразной деятельности Менелика в продолжении многих лет в стороне от иностранного любопытства. Однако именно эта деятельность и работа и спасли Абиссинию от европейского раздела и несчастной участи многих иных африканских государств"25.

Император Менелик был и остается одной из наиболее выдающихся фигур в истории Африки. Не случайно известная эфиопистка С. Панхерст назвала его одним из величайших деятелей, с правления которого начинается история современной Эфиопии26.

Примечания

1. См.: ЕЛЕЦ Ю. Император Менелик и война его с Италией. СПб. 1897, с. 286.

2. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. 151. Политархив, оп. 482, д. 2053, л. 13.

3. Там же.

4. Цит. по: ЦИПКИН Г. В. Эфиопия в конце XIX века. (Менелик II и его реформы 1889- 1896 гг.). - Тропическая Африка. Проблемы истории. М. 1973, с. 242.

5. См.: PUNKHURST R. Fire-Arms in Ethiopian History. - Ethiopian Observer. Vol. 4. 1962, N 2, p. 147.

6. Цит. по: ЦИПКИН Г. В. Ук. соч., с. 245.

7. См.: BENT T. The Sacred City of the Ethiopians. Lnd. 1893, p. 11 - 12.

8. ЕЛЕЦ Ю. Ук. соч., с. 65.

9. Нива. СПб. 1895, с. 674, 675.

10. Правительственный вестник. СПб. 1897, N 47, с. 3.

11. Московские ведомости. 1897, N 52, с. 3; 1898, N 239, с. 4; Правительственный вестник. СПб. N 51, с. 3.

12. Абиссинцы в борьбе за свободу. СПб. 1896, с. 3.

13. Гражданин. СПб. 1896, N 91, с. 19.

14. Петербургские ведомости. СПб. 1897, N 125, с. 1; N 142, с. 2.

15. ПЛАКСИН С. И. Современная Абиссиния. Одесса. 1896, с. 1; ПУЦЫКОВИЧ Ф. Ф. Абиссинцы. Чтение для народа. СПб. 1896, с. 5; ЖИЛИНСКИЙ Я. Г. Краткий очерк экспедиции итальянцев в Абиссинию. СПб. 1895, с. 37.

16. БУЧИНСКИЙ В., БАХЛАНОВ С. Наши черные единоверцы, их страна, государственный строй и входящие в состав государства племена. СПб. 1900, с. 43.

17. ЕЛЕЦ Ю. Ук. соч., с. 66.

18. КРАСНОВ П. Н. Казаки в Абиссинии. Дневник начальника конвоя российской императорской миссии в Абиссинии в 1897 - 1898 гг. СПб. 1900, с. 36.

19. ХРЕНКОВ А. В. Русско-эфиопские отношения в конце XIX - начале XX вв. - Взаимоотношения России с афроазиатскими странами в XIX - начале XX вв. М. 1987, с. 92 - 93.

20. См.: АРТАМОНОВ Л. К. Через Эфиопию к берегам Белого Нила. М. 1979, с. 37, 18.

21. ВЛАДЫКИН Б. В. К характеристике современного быта абиссинского и их императора Менелика II. - Известия Российского Географического Общества. Т. XLIII. СПб. 1908, с. 161; БРОВЦЫН Н. Г. Материалы для антропологии Эфиопии. Абиссинцы провинции Шоа. Диссертация профессора Бровцына. СПб. 1909, с. 55.

22. АВПРИ, ф. 151. Политархив, оп. 482, д. 1998, л. 77.

23. ВАНДЕРГЕЙМ Ж. В походе с Менеликом, негусом абиссинским. Одесса. 1896, с. 5, 7, 8.

24. См.: ЦИПКИН Г. В. Эфиопия от раздробленности к политической централизации. М. 1980, с. 287.

25. БРЯНЧАНИНОВ Н. Судьбы эфиопского государства. - Восток и Запад. М. 1912, с. 122, 129.

26. PUNKHURST R. Op. cit.

Агуреев Станислав Александрович - кандидат исторических наук, доцент Московского городского педагогического университета.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Собственно, внутренняя политика Эфиопии при Менелике II не отличалась оригинальностью. Как был он "кочующим императором", так и остался. То, что в 1896 г. он основал Аддис-Аббебу, не сделало его монархом нового типа.

Что было сделано при нем, учитывая отношения с Францией и Россией, для развития страны? Построены училища для кадров? Больницы? Заводы? ЕМНИП, еще до него существовал один патронный заводик, делавший, по отзывам очевидцев, продукцию посредственного качества, а госпиталь там был только 1 - и то, тот, что русские в 1897 г. прислали.

В общем, это победа. Но победа, цена которой - прогресс региона. То же самое ожидало бы ДВ, если бы в 1894 г. победил бы Китай.

Естественно, все это ИМХО, но мне кажется, не совсем необоснованное.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Если сравнивать скажем с Японией, то она к началу реформ была очень развитой в отношении ремесел, способов и, что характерно, культуры производства, так что ей просто оставалось сделать один шаг к тому, чтобы стать передовой державой. Тем более клан Токугава сделал из неё унитарное государство. Китай тоже мог сделать такой шаг, но ему не повезло - долго пришлось упрашивать маньчжуров очистить трон, а потом долго разбираться между собой. Япония никому особо не нужна была и решила свои вопросы сама, а Китай интересовал всех, поэтому превратился в шахматную доску для иностранных игроков, в том числе для Японии.

Эфиопия до этого уровня просто не доросла, у неё не было возможности дотянуть даже до уровня тогдашней Турции или Египта..

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Цитата (Saygo @ Янв 14 2013, 17:39)
Если сравнивать скажем с Японией, то она к началу реформ была очень развитой в отношении ремесел, способов и, что характерно, культуры производства, так что ей просто оставалось сделать один шаг к тому, чтобы стать передовой державой. Тем более клан Токугава сделал из неё унитарное государство. Китай тоже мог сделать такой шаг, но ему не повезло - долго пришлось упрашивать маньчжуров очистить трон, а потом долго разбираться между собой. Япония никому особо не нужна была и решила свои вопросы сама, а Китай интересовал всех, поэтому превратился в шахматную доску для иностранных игроков, в том числе для Японии.
Эфиопия до этого уровня просто не доросла, у неё не было возможности дотянуть даже до уровня тогдашней Турции или Египта..

Японию усиленно "накачивали" всякие свидомые западенцы (2 французские военные миссии, английская миссия и т.д.). Их нее сразу готовили нечто "карманное", типа тойтерьера в сумочке - лежит спокойно, но кошелек утащить не даст. А она переиграла своих хозяев (смешно говорить о том, что у Японии не было хозяев).

Китай по сравнению с Японией был намного больше. По уровню развития его промышленности и т.д. он был ничуть не хуже - можно сравнить артефакты периода Мэйдзи и периодов Тунчжи-Гуансюй. Только размазывалось это на гигантскую территорию с не в пример бОльшим населением на фоне скрытого распада страны. Вот и результат.

А Эфиопия - страна, "где так много диких обезьян" (с). И чисто военное объединение войсками Менелика сыграло свою роль в 1970-х, когда все бросились в разные стороны (Сомали, Эритрея и т.д.). Временно Эфиопию спасло вмешательство СССР и Кубы, но только пал СССР - Эфиопия стала рассыпаться на части.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Цитата (Чжан Гэда @ Янв 14 2013, 21:56)
А она переиграла своих хозяев (смешно говорить о том, что у Японии не было хозяев).

Хоть и смешно, но все-таки их не было. На Японию по очереди оказывали влияние разные европейские страны - от Португалии и Голландии до США и Германии. Её кормили кредитами и строили для нее современные корабли. Но она за все платила нищетой и трудом своего народа.
Японцы взяли фанатичный прозападный курс, превратив это в национальную идею. Они дошли до абсурда - пускались во всевозможные ухищрения, чтобы стать выше ростом. Император стал носить западный мундир. Японская традиционная одежда не имеет размеров, а мундир имеет, но к микадо запрещено прикасаться, и портные шили ему мундир "на глазок". Сидел на бедном микадо такой мундир, как старый носок на жерди от забора.
Еще микадо с детства страшно боялся лошадей, а его заставили каждый день по-европейски разъезжать верхом перед послами. Так что ему не позавидуешь.
Даже в самой безнадежной ситуации Япония продолжала сражаться с американцами. А потом, после 1945, они стали её хозяевами. Но это - другая история. Я бы сказал, что им еще повезло, что на месте США не оказался СССР.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Цитата (Saygo @ Янв 14 2013, 21:19)
Хоть и смешно, но все-таки их не было. На Японию по очереди оказывали влияние разные европейские страны - от Португалии и Голландии до США и Германии. Её кормили кредитами и строили для нее современные корабли. Но она за все платила нищетой и трудом своего народа.
Японцы взяли фанатичный прозападный курс, превратив это в национальную идею. Они дошли до абсурда - пускались во всевозможные ухищрения, чтобы стать выше ростом. Император стал носить западный мундир. Японская традиционная одежда не имеет размеров, а мундир имеет, но к микадо запрещено прикасаться, и портные шили ему мундир "на глазок". Сидел на бедном микадо такой мундир, как старый носок на жерди от забора.
Еще микадо с детства страшно боялся лошадей, а его заставили каждый день по-европейски разъезжать верхом перед послами. Так что ему не позавидуешь.
Даже в самой безнадежной ситуации Япония продолжала сражаться с американцами. А потом, после 1945, они стали её хозяевами. Но это - другая история. Я бы сказал, что им еще повезло, что на месте США не оказался СССР.

И таки они были. Их "кормили" не просто так - быстро сообразив, что с нищих взять нечего, решили создать из них зуавов Дальнего Востока. Управляемых, потому как на финансовом поводке.

До 1910 г. Япония не имела таможенной самостоятельность (обратите внимание на дату) и все ее внешнеполитические акции режиссировались из Лондона и Вашингтона. Например, в тайваньской истории американские уши не то, что торчат, а просто колосятся (Лежандр потом, кстати, получил официальные посты в японском госаппарате), в Корее японские козни были строго увязаны с американским послом (вплоть до того, что десанты одновременно высаживали), перед обеими войнами (с Россией и Китаем) Япония обновляла договора с Англией (естественно, не в убыток хозяйке). Опять же, Симоносэкский договор был заключен не для Японии, а для США (американцы были "советниками" при обеих делегациях и "боролись" сами с собой ради собственных интересов, разыгрывая спектакль для макак) - Япония не могла физически начать империалистическое проникновение в Китай (ни финансов, ни соответствующего уровня промышленности она не имела), зато по договорам с Китаем США имели статус "наиболее благоприятствуемой нации", т.е. если Японии позволялось ввозить капитал и строить промышленные предприятия в Китае, то США автоматически получали такое же право. Так что хозяева у этих мартышек были. Причем конкретные.

А как сидел мундир на императоре Мэйдзи - можно поглядеть на фото. Вполне прилично:

post-25-1358232278.png

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

МАШКОВ В ЭФИОПИИ (МЕЖДУ ПОДВИГОМ И АВАНТЮРОЙ)

Фигуре Виктора Федоровича Машкова принадлежит заметное место в истории русско-эфиопских отношений периода их становления. Он стал первым русским, официально принятым при дворе императоров Эфиопии. Именно благодаря ему завязалась переписка между монархами России и Эфиопии. Впоследствии, однако, имя В. Ф. Машкова отошло в тень, отодвинутое именами его более удачливых и обласканных славой последователей, таких, как А. К. Булатович, И. С. Леонтьев, Л. К. Артамонов. Его последующая служебная карьера тоже не слишком удалась. Однако это не умаляет ни его первенства, ни высокой оценки его энергии, предприимчивости и упорства, которые ему пришлось проявить на тяжелом пути первопроходца. А подробности его путешествий по Эфиопии составляют сами по себе драматическую интригу.

В сентябре 1887 г. в записке военному министру генерал-адъютанту П. С. Ванновскому министр иностранных дел Н. К. Гире сообщал, что он с большим интересом прочел записку подпоручика Машкова, содержавшую проект его поездки в Абиссинию (так тогда называли Эфиопию). "Я... вполне сочувствую его смелому предприятию, - писал Гире, - но не знаю, до какой степени оно осуществимо", - и предлагал военному министру позже вернуться к этому вопросу 1 . В декабре Военное министерство вновь препроводило упомянутую записку Машкова в МИД для более тщательного ее рассмотрения. Отзыв, присланный директором Азиатского департамента И. А. Зиновьевым, был осторожным. Зиновьев констатировал, что проект "смелого и трудного предприятия основывается исключительно на предположениях... гадательного свойства" 2 , и счел преждевременным говорить о возможных выгодах подобной поездки.

В то время Машков был младшим офицером 15-го Кубинского пехотного полка, расквартированного в Карее. Причина, по которой провинциального армейского офицера заинтересовала Абиссиния, и его страстное желание поехать туда остаются загадкой. Очевидно лишь, что с некоторого времени интерес Машкова к Эфиопии становится постоянным и целенаправленным. По доступной ему литературе он изучил ход абиссинской кампании итальянской армии в 1885- 1887 гг. и английской интервенции в Эфиопию в 1867-1868 гг. Сделанный им разбор как той, так и другой обнаруживает его хорошую осведомленность, профессионализм военного и знание современной ему политической истории. Осенью 1888 г. имя Машкова, уже поручика, вновь возникло в переписке Военного министерства в связи с "эфиопским проектом". Машкову, находившемуся в отпуске в Петербурге, удалось заинтересовать своими планами нескольких влиятельных лиц. Благодаря агитации, развернутой в это время в России Н. И. Ашиновым, "абиссинская тема" стала по-своему популярной в высоких сферах Петербурга. Ашинов - авантюрист, выдававший себя за атамана "вольных казаков", состоявших из маргинальных слоев русскоязычной диаспоры в Турции и Персии и специализировавшихся на приграничной контрабанде. Он получил известность после 1887 г. в связи с попытками основать на африканском побережье Красного моря казачью станицу "Новая Москва" и добиться для нее российского протектората. Эта попытка потерпела крах из-за противодействия французов, которые считали занятую казаками территорию своей. Применив силу, французы в феврале 1889 г. арестовали русских поселенцев и депортировали их на родину, а официальный Петербург отмежевался от действий Ашинова.

В столичных газетах начали циркулировать слухи о будто бы существующем у правительства намерении установить с Абиссинией дружеские отношения, основанные на общности политических целей и близости вероисповеданий у русских и части абиссинцев. Пребывание Машкова в Петербурге совпало с периодом наивысшей активности атамана Ашинова, который заканчивал приготовления к отправке в Абиссинию затеянной им "духовной миссии" и старался добиться для нее официальной поддержки со стороны правительства, в чем, однако, не преуспел. Шум, затеянный Ашиновым вокруг своей миссии, и очевидный авантюризм атамана удерживали Гирса от поддержки казака. Напротив, проект совершенно частной рекогносцировочной поездки в Абиссинию, который предлагал Машков, представлялся в данной ситуации более разумной альтернативой.

Благодаря удачному стечению обстоятельств и собственной настойчивости Машкову 19 декабря 1888 г. удалось получить аудиенцию у военного министра, который пожелал лично выслушать сообщение о предполагаемой экспедиции. Машкову удалось произвести на Ванновского благоприятное впечатление, и вопрос о его поездке оказался решенным в три дня. 22 декабря на стол Александра III лег всеподданнейший доклад военного министра о целесообразности командирования Машкова в Абиссинию. Целесообразность поездки обосновывалась следующим образом: "При недостаточном знакомстве нашем с Абиссинией и ввиду той роли, которую это государство может играть в будущих событиях на берегах Красного моря, представляется весьма желательным собрать по возможности точные данные о составе и достоинстве абиссинских вооруженных сил". Упреждая вопрос о возможных дипломатических осложнениях, министр отмечал, что "Машков выразил желание заняться этим вопросом... не в качестве посланного правительством агента, а совершенно частным образом, пристроившись к партии русских поселенцев, предводимых архимандритом Паисием". Высочайшее соизволение на командировку последовало 24 декабря. Немедленно Машков был уволен в запас с сохранением жалованья и получил единовременно из сметы Главного штаба 2 тыс. руб. на поездку 3 .

Планировалось, что Машков присоединится к миссии Ашинова, однако она отбыла из России несколькими днями ранее, и ему пришлось добираться до Африки одному. Это его первое путешествие туда совершалось в обстановке строгой секретности. Проезд его в Эфиопию через Турцию и Египет остался никем не замеченным. Лишь дипломатический агент российского правительства в Египте А. И. Кояндер вскользь упомянул в депеше о проезде через Александрию в первых числах января 1889 г. неизвестного русского офицера, направлявшегося, по слухам, в Эфиопию. Российский МИД тоже до поры до времени ничего не знал о поездке Машкова. Официально считалось, что он отправился туда как частное лицо и нештатный корреспондент газеты "Новое время". Эта газета явилась одним из спонсоров миссии Ашинова и желала иметь о ней точные сведения из первых рук. Намеревавшийся примкнуть к Ашинову Машков договорился с редакцией газеты о публикации в ней своих корреспонденции из Эфиопии. А в Военном министерстве договоренность Машкова с "Новым временем" сочли удобной ширмой для командировки.

Спустя некоторое время Военному министерству пришлось приоткрыть МИДу свою заинтересованность в успехе поездки. Машков не успел примкнуть к Ашинову, который уехал тремя неделями раньше, но это оказалось к лучшему. В первых числах февраля, когда Машков высадился в Обоке (порт во Французском Сомали), последняя партия ашиновцев была уже депортирована французами на родину. Отныне поручику приходилось полагаться только на самого себя и своего добровольного ординарца, черногорца Сладко Златычанина. Преодолев пустыню и добравшись до границ Абиссинии, Машков был вынужден задержаться в Харэре. Чтобы следовать вглубь страны, требовалось разрешение негуса (императора) или официальное письменное поручительство своего правительства, без чего въезд иностранцам в пределы этой страны был закрыт.

Тут военное ведомство России как раз и прибегло к просьбе о содействии МИДа для снабжения Машкова рекомендациями. Но это не помогло: Гире уведомил военного министра, что выполнить просьбу невозможно, так как с негусом у Петербурга нет сношений. В самом начале экспедиции обнаружилось также, что выделенных Военным министерством 2 тыс. руб. недостаточно для путешествия даже в один конец. Машкову хватило этих денег только на дорогу до Харэра (Восточная Абиссиния). Кроме денег Машков просил военное министерство прислать ему также оружие для его отряда, состоявшего из черногорца и нескольких нанятых им абиссинских солдат- ашкеров, а также для подарков местным властям. В письма начальнику Военно- ученого комитета Главного штаба генералу А. А. Боголюбову он сообщал: "Абиссинцы очень ценят ружья, которые имеют небольшой вес; поэтому, если возможно, я просил бы штук 20 кавалерийских карабинов и штук 5 драгунских; если бы при том нашли возможным дать штуки 3 крепостных ружья, то это было бы очень хорошо: эти ружья здесь чрезвычайно любят и применяют для охоты на слонов" 4 .

Путешествовать без оружия по Абиссинии и прилегающим к ней областям было в то время невозможно. Оружие не только требовалось для обороны, но и являлось надежной валютой, на которую в тех местах можно было купить или обменять что угодно. В качестве взятки оно могло служить едва ли не лучшим пропуском, чем даже письмо негуса. Нередко путешественникам приходилось применять оружие и по прямому назначению, отбиваясь от банд кочевников, грабивших караваны на обширных пространствах пустыни, отделявшей Эфиопию от морского побережья. Да и в самой Эфиопии было неспокойно: между Харэром и Энтото, новой резиденцией негуса Менелика II, действовали разбойничьи шайки.

Просьба Машкова об оружии и деньгах оказалась неприятным сюрпризом для военного министра: мало того, что ему не удалось обеспечить конфиденциальность путешествия, так еще предстояли и новые расходы. Зная прижимистость Ванновского, Боголюбов, поддерживавший переписку с Машковым, постарался свести расходы министерства до минимума. В докладной министру он писал: "Денег я добыл для него 1500 франков в редакции "Нового времени". Если бы найдено было возможным отпустить еще 500 р. казенных денег, то тогда можно было бы довести посылаемую ему сумму до 2000 фр., а затем... посредством частного сношения с Чичаговым (военно- морской атташе в Нидерландах) в Брюсселе, купить штук 25 ружей и переслать их через Фредерика (военный агент при российском посольстве в Париже) губернатору Обока, с пояснением назначения этих ружей. Это было бы удобнее, нежели давать русские ружья" 5 .

Но Машков, тщетно просидевший в Харэре до мая 1889 г. и не получивший в России ни денег, ни оружия, ни рекомендаций, решил занять денег у проживавших в Харэре православных греков и с минимальным караваном отправился на свой страх и риск в глубь страны. Преодолев опасный в уже начавшийся сезон больших дождей перевал Черчер, он достиг Шоа (центральная область Эфиопии, наследственное владение негуса Менелика).

В Анкобере, в нескольких днях пути от Энтото, местные власти вновь надолго задержали его. Негус не давал разрешения на его проезд в свою новую столицу Энтото. И все же трехмесячное ожидание в Анкобере не оказалось напрасным. В августе 1889 г. Менелик, уже провозгласивший себя к тому времени императором Эфиопии Менеликом II, изменил свое прежнее решение и пригласил путешественника прибыть к нему в столицу.

Пребывание Машкова в Эфиопии совпало с драматическими событиями в истории этой страны. В марте 1889 г. в битве с махдистами, сторонниками лидера борьбы с европейскими колонизаторами Махди, был смертельно ранен предыдущий император Эфиопии Йоханныс IV. На смертном одре он объявил наследником своего сына, раса (князя) Мэнгэшу. Однако могущественный правитель Шоа Менелик не признал Мэнгэшу и сам провозгласил себя императором, сумев привлечь на свою сторону наиболее влиятельных феодалов Эфиопии. Мэнгэше, опиравшемуся лишь на военные силы провинции Тигре, к тому же истощенной в войнах с махдистами и итальянцами, которые на протяжении ряда лет вел Йоханныс IV, пришлось покориться шоанцу. В мае 1889 г. Менелик был коронован как нгусэ нэгести (царь царей) Эфиопии. После этого его внешняя политика кардинально изменилась. Если раньше он втайне от императора вел сепаратистскую линию полунезависимого правителя Шоа, пользуясь негласной поддержкой итальянцев, то теперь его действия были направлены на подавление сепаратизма феодалов и активную внешнюю политику. Узкая ориентация на итальянцев не отвечала более интересам царя царей, расширявшего свои внешние связи. Появление первого русского в его стране стало для него добрым знаком. И хотя у русского не было при себе рекомендательных писем, негус все же решил увидеться с ним.

Получив в августе 1889 г. приглашение прибыть в столицу Энтото (позднее перенесенную в Аддис-Абебу), Машков воспрянул духом и отправил письмо Боголюбову: "Глубокоуважаемый Андрей Андреевич. Я только сейчас получил письмо негуса и тотчас же посылаю Вам оригинал и перевод. Я занял денег и немедленно отправляюсь в Антото (Энтото). Если Бог даст мне расстроить замыслы Италии, то я буду счастлив вполне и по глубокому моему убеждению сослужу службу отечеству. Денег, денег и денег, глубокоуважаемый Андрей Андреевич" 6 . Вскоре россиянин прибыл в Энтото или Аддис-Абебу. Впрочем, это название утвердилось за столицей Эфиопии лишь к середине 1890-х годов, когда она была перенесена с вершины горы Энтото к ее подножью, где обилие леса и теплые целебные источники, особенно восхитившие императрицу Таиту, повлияли на выбор места в качестве новой столицы. Еще не обустроенная, она походила на большую деревню, копировавшую в плане военный лагерь, где каждый крупный вельможа или военачальник держал собственную ставку, окруженную жилищами его приближенных и слуг. На вершине обширного пологого холма, занимая площадь в квадратную версту, располагался дворец негуса, обнесенный пятиметровым частоколом с четырьмя воротами по сторонам света. Внутреннее пространство было разделено на множество отдельных дворов с хозяйственными постройками, мастерскими и кладовыми. Все дворы были наполнены ашкерами, мастеровыми, работными людьми и прочей челядью 7 .

Машков появился в Энтото с самым скромным конвоем и без богатых даров. Не получив безнадежно запаздывавшей помощи из России, он истратил в дороге почти все средства, которые занял в Харэре у греков, и вынужденно экономил на всем. На первый взгляд, он смахивал на авантюриста или заурядного охотника за слоновой костью. Однако при дворе русского офицера приняли милостиво и даже с известными почестями. Так, ему разрешили сидеть на стуле в присутствии негуса, что ранее дозволялось лишь послу Италии графу Антонелли.

В течение месяца, который Машков провел в Энтото, он несколько раз встречался с негусом. Менелик II с интересом расспрашивал его о России, царской семье, русской армии и многом другим, с каждым разом все более проникаясь симпатией к офицеру, который держался перед ним просто и скромно, не заискивал и ничего не просил. В середине сентября Машков отправился в обратный путь, увозя с собой дружеское письмо Менелика II Александру III, а также посланное в дар царю парадное эфиопское оружие и убранство. Подробностей об обратном пути поручика не сохранилось. В декабре 1889 г. Машков был уже в Петербурге. Однако его появлению там предшествовал один инцидент, едва не стоивший офицеру карьеры.

Добравшись в ноябре до Обока и только там найдя присланные Военным министерством деньги и ружья, Машков был вынужден почти все раздать своим заимодавцам. У него едва хватило средств на пароход, чтобы добраться до Обока до Александрии. В Египте он явился к русскому консулу Кояндеру и, представившись как лицо, командированное в Эфиопию "по Высочайшему повелению", попросил одолжить ему 60 ф. ст. для возвращения на родину, заверив, что счет будет оплачен Военным министерством. Консул поверил офицеру на слово и деньги выдал, о чем сообщил телеграммой в Петербург.

Иначе взглянули на дело в МИДе. Препровождая в Военное министерство счет на 60 фунтов, Гире выразил Ванновскому недоумение по поводу официального характера командировки Машкова, предпринятой будто бы "по Высочайшему повелению", хотя из предыдущей переписки явствовало, что эта поездка - частное предприятие. Ванновский, получив к оплате предъявленный счет и копию телеграммы из Каира, был вне себя от ярости: как посмел Машков назваться "командированным по Высочайшему повелению", не имея на то оснований и в нарушение личной договоренности между ними? На полях мидовской бумаги генерал начертал: "Гл. шт. Просить М. Ин. Дел выставить немедленно самозванца Машкова в Петербург. Я ему пропишу, по возвращении его, командировку по Высочайшему повелению. Деньги удержать, если он еще будет оставлен на службе". И подчеркнул слово "самозванца" 8 .

Военный министр поставил в вину Машкову его переговоры с негусом (о чем он также узнал из телеграммы Кояндера), самозванство и перерасход средств. Гнев генерала объяснялся прежде всего тем, что поездку не удалось сохранить в тайне, вследствие чего от дипломатов можно было ждать упреков, что Военное министерство ведет собственную внешнюю политику. Кроме того, Ванновский, лично рекомендовавший Машкова для поездки в Абиссинию, мог опасаться недовольства Александра III, поскольку имя царя оказалось примешано к африканским похождениям поручика: ведь ашиновский урок еще не был забыт двором. Только последующие события успокоили генерала. Гире решил не превращать этот эпизод в предмет пикировки с военными или, тем более, сообщать о нем государю. Кроме того, вслед за краткой телеграммой от Кояндера пришло обстоятельное донесение о состоявшейся между ним и Машковым содержательной беседе, из которой консул вынес благоприятное мнение о поручике. Кояндер нашел образ действий Машкова в Абиссинии осторожным и тактичным, а его контакты с негусом - не самовольными, но скорее вынужденными. Мнение Кояндера разделял и российский посол в Турции А. И. Нелидов, который счел поездку поручика большим успехом и призвал министерство воспользоваться этим случаем для установления более тесных отношений с Абиссинией 9 . Лестные отзывы дипломатов о поручике были препровождены Гирсом в Военное министерство.

Ванновский, удовлетворенный таким поворотом дела, сменил гнев на милость и на проекте заготовленного Гирсу ответа, в котором сообщалось, что заявление Машкова есть "прямое самозванство, за которое он будет подвергнут самой строгой ответственности", приписал: "Жаль, надо сказать, что Машков все же молодец. Посмотрим, быть может, и выйдет что-либо до того полезное, что бестактность и самозванство ему можно будет простить" 10 . О возвращении Машкова доложили Александру III. Царь пожелал выслушать его лично, что позволило Ванновскому представить состоявшееся путешествие как политический успех своего ведомства. "Самовольные контакты" поручика с негусом и доставление им в Петербург послания из Абиссинии оказывались теперь, при ином раскладе, уже не минусом, а плюсом. Намеченные санкции - прогнать со службы, удержать перерасходованные казенные средства - остались на бумаге. Машков был не только прощен, но даже награжден орденом Владимира IV степени, хотя в отношении военного министра к нему стал чувствоваться холодок.

Вернувшись из Эфиопии, Машков был обласкан двором и прессой. Результатами его путешествия заинтересовались МИД, Святейший синод, ряд научных обществ. Газета "Новое время" из номера в номер печатала его заметки о путешествии. Между тем, письмо Менелика нуждалось в ответе. Вскоре встал вопрос о его доставке адресату. Можно было прибегнуть к посредничеству французских или итальянских властей, чьи колонии граничили с Абиссинией. Однако использование иностранных посредников ради доставки письма российского государя не сообразовывалось с престижем державы и, кроме того, могло дать Менелику II ложное представление об отношении России к государственному статусу Абиссинии. Нужен был специальный курьер. Наиболее предпочтительной оказывалась кандидатура Машкова. Но, учитывая возраставший интерес к Абиссинии, а также полученное официальное заявление итальянского правительства о состоявшемся будто бы признании Менеликом в мае 1889 г. итальянского протектората, Петербург решил расширить рамки новой экспедиции.

Была разработана обширная программа изучения страны. Значительное место предлагалось уделить религиозному вопросу - изучению степени близости эфиопского христианства и российского православия, что давно занимало богословские умы России. В массовом же сознании вообще господствовало представление о единоверии русских и эфиопов. Той же точки зрения придерживался Машков, ссылаясь на свои беседы с Менеликом II и эфиопскими священнослужителями. На страницах "Нового времени" и в брошюре, написанной им по материалам путешествия, поручик старался доказать, что различие в вероисповеданиях сводится лишь к обрядовой стороне. Поэтому было решено отправить вместе с Машковым образованного священника, который смог бы компетентно на месте разобраться в данном вопросе.

Таким образом, новая поездка задумывалась как светско-духовная экспедиция с широким кругом задач политического, научного и религиозного характера. Она готовилась силами трех ведомств: военного, иностранных дел и Святейшего синода и под эгидой Русского географического общества, членом которого был избран Машков. Поскольку следовать в Абиссинию опять предполагалось через французские владения, российский МИД обратился к правительству Франции с просьбой оказать экспедиции необходимую помощь. На синодальные власти возлагалась обязанность выбрать в спутники Машкову сведущее в догматике духовное лицо. Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев постарался, впрочем, остудить миссионерский пыл военных и счел преждевременным ставить далеко идущие планы "пропаганды в смысле привлечения абиссинцев к соединению с нашей церковью" 11 .

К январю 1891 г. вопрос о составе и целях экспедиции был определен, оставалось согласовать детали. Возражение МИДа вызвала ассигнованная на экспедицию сумма, по мнению Гирса - слишком значительная для научной экспедиции, которая должна была считаться частной. По первоначальным расчетам, на трехлетнюю экспедицию предполагалось израсходовать свыше 100 тыс. руб. серебром, причем лишь на подарки и представительство - более 20 тыс., не считая ста с лишним единиц стрелкового оружия, которое тоже предполагалось частично использовать для подарков. В докладной царю Гире отмечал: "Нельзя не предвидеть, что, явившись в Абиссинию, при такой обстановке, далеко превосходящей средства частных путешественников, поручик Машков будет принят царем Менеликом и его подданными за негласного агента Русского правительства, а это обстоятельство может повлечь за собой последствия, не вполне для нас желательные". По мнению министра, с установлением официальных отношений с Эфиопией следовало повременить до выяснения отношения Менелика II к провозглашенному Италией протекторату. А поскольку сношения Абиссинии с внешним миром "находятся в зависимости от благоусмотрения прибрежных держав" и "весьма сомнительно, чтобы Россия, не имеющая точки опоры на Африканском побережье, могла извлечь из сношений со страною этою в ближайшем будущем какие-либо выгоды, казалось бы необходимым поставить поручика Машкова в такую обстановку, которая не противоречила частному характеру, каковой предполагается придать его путешествию" 12 .

В Военном министерстве осторожность дипломатов считали чрезмерной. Генерал Боголюбов, руководивший подготовкой экспедиции, настаивал на оказании ей официальной дипломатической поддержки. В поданной военному министру служебной записке он отмечал: "Мы... только теперь собираемся делать робкие шаги в том направлении, в каком могли бы действовать раньше совершенно смело и свободно... Встречающиеся в газетах известия о полной, будто бы, подчиненности Менелика не признанному нами протекторату Италии побуждают поставить вопрос: если экспедиция наша, оставаясь совершенно частною, вызовет тем не менее запрос со стороны Итальянского правительства и встретит на месте его противодействие, намерено ли М-во Ин. Дел твердо и решительно оказать экспедиции законное покровительство? Если мы пустим экспедицию, а потом от нее устранимся, то тогда лучше и не начинать ее вовсе" 13 .

Ассигнования все же несколько сократили, а цель экспедиции определили как рекогносцировочную. Машкову категорически запрещалось делать заявления от имени российского правительства. Ведь само положение Эфиопии как субъекта международного права было в тот момент неопределенным. Неясно было, следует ли считать ее независимым государством, или это страна, находящаяся под протекторатом Италии. Германия и Великобритания уже признали итальянский протекторат, Франция - нет. Россия склонялась к непризнанию, но предпочла пока не комментировать полученное из Рима сообщение о протекторате над Абиссинией. Окончательное мнение было выработано лишь в 1892г., после получения нового письма Менелика II, в котором негус протестовал против итальянских притязаний на протекторат.

Пока что не выясненной оставалась позиция негуса, ибо Машкову не был известен текст итало-эфиопского договора, заключенного в мае 1889 года. Впрочем, "крыша" Русского географического общества представлялась вполне респектабельной для того, чтобы экспедиция, в случае необходимости, могла рассчитывать на дипломатическую защиту российских представительств за границей и уважительное отношение со стороны других держав. Сам Машков, набравшись опыта, готовился к новой экспедиции более основательно и позаботился о том, чтобы застраховать себя от неожиданностей. В смете, представленной в Военное министерство, он постарался рассчитать расходы в возможно более широких пределах, чтобы вновь не возникла необходимость залезать в долги. Его пожелания были учтены, и на трехлетнюю экспедицию было испрошено в Министерстве финансов более 115 тыс. руб. и дополнительно - до 350 единиц стрелкового оружия.

Первая цифра испугала Гирса, последняя возмутила Ванновского. "Опасаюсь, - писал военный министр Боголюбову, - что г. Машков не бросил своей привычки подготовлять нам сюрпризы. Право, лучше бросить это дело теперь же, я окончательно теряю доверие к пор. Машкову". Защищая своего подопечного, Боголюбов докладывал: "Если по каким-либо причинам выбор, павший на поручика Машкова, признается несоответственным, то, по-видимому, сложно было бы заменить его, не отказавшись от самой экспедиции... Машков обладает многими такими данными, коих для данного поручения нет ни у кого другого" 14 . И все же экспедиционный арсенал сократили до 100 единиц стволов.

Готовясь к новой поездке, Машков жил в Петербурге, откомандированный из военной части в распоряжение Главного штаба. Его жена Екатерина Викторовна осталась в Карее, по месту прежней его службы. Они давно расстались, но официально их развод оформлен не был. И как раз накануне нового путешествия поручик влюбился. Его возлюбленную звали Эмма Петровна. Она была лютеранкой и к тому же шведской подданной, знала несколько европейских языков и представлялась особой весьма привлекательной. Эта любовь оказалась столь страстной, что Машков не захотел расставаться с предметом своего обожания и решил взять возлюбленную с собой. Осуществить подобное он мог только тайно. О том, чтобы ему позволили это официально, нечего было и думать. Тайный замысел выглядел еще крамольнее ввиду особого состава экспедиции, в которой присутствовали духовные лица.

В любом случае Машков рисковал и репутацией, и карьерой, но это его не остановило. В январе 1891 г. ему представили иеромонаха Тихона, избранного Святейшим синодом на роль духовного главы экспедиции, и молодого причетника Григория. Отец Тихон постригся совсем недавно, а до пострижения служил врачом в одном из гвардейских полков, и поручика порадовало, что монах - из "своих". К апрелю груз и снаряжение экспедиции были отправлены в Одессу, на пароход. Через несколько дней там собрались участники экспедиции. Все вместе они увиделись лишь перед самой посадкой на пароход "Санкт- Петербург", следовавший в Александрию. К удивлению отца Тихона выяснилось, что светских участников экспедиции вдвое больше запланированного: кроме черногорца Сладко, о котором было известно заранее, на судне оказались брат Машкова Александр и некая молодая особа.

Иеромонах поспешил выяснить, кем доводится Машкову эта особа и зачем она присутствует. Сначала поручик хотел представить Эмму своей женой, однако во избежание недоразумений признался, что это его суженая, которая решила следовать в трудное путешествие вместе с ним, не в силах ждать его три года. Открывшись, Машков рассчитывал на мужскую солидарность бывшего гвардейца и в знак доверия попросил Тихона окрестить Эмму по православному обряду, в чем отказать иеромонах не смог.

16 мая "Санкт-Петербург" пришвартовался в Александрии. Экспедиции предстояло пробыть в Египте около трех недель, ожидая попутного парохода до Обока. Благодаря предупредительности французского консула маркиза де Реверсо груз экспедиции без излишних формальностей и ненужной огласки доставили железной дорогой из Александрии в Суэц и перевезли на французское судно. 18 мая члены экспедиции прибыли в Каир, где находилось русское консульство. Заранее извещенный об их прибытии Кояндер порекомендовал им перед отправлением в Эфиопию нанести визит коптскому патриарху Кириллу, считавшемуся духовным владыкой христиан Эфиопии. Его резиденция тоже находилась в Каире. Консул считал, что участникам экспедиции не помешает иметь при себе рекомендательное письмо патриарха к эфиопскому духовенству и заодно рассеять промелькнувшие на страницах египетской прессы подозрения, что русская духовная миссия будто бы намерена склонить эфиопский клир к отложению от коптского патриарха. Но задуманная встреча не состоялась: прибыв в резиденцию патриарха, путешественники не застали владыку на месте и вынуждены были удовлетвориться объяснением о внезапной его болезни.

Спустя несколько дней Кояндер через своего осведомителя в британской тайной полиции в Египте узнал, что срыв встречи с патриархом - дело рук британского генконсула в Египте Беринга, который накануне посоветовал патриарху проехаться в одно из загородных имений. Для коптского владыки, находившегося в финансовой зависимости от англичан, реальных хозяев Египта, это было почти равносильно приказу. Кроме того, Кояндер узнал, что за Машковым и его спутниками установлена англичанами слежка и британским представителям в странах Красноморья предписано препятствовать проникновению экспедиции в глубь Абиссинии, "вплоть до крайних мер" 15 . У Машкова это сообщение вызвало лишь желание во что бы то ни стало утереть нос англичанам.

5 июня экспедиция погрузилась в Суэце на французский пароход, а 12 июня судно стало на рейд в Таджурском заливе. С рейда открывался унылый вид на окруженный песками и выжженный солнцем Обок, в то время административный центр Французского Сомали. В Обоке находились резиденция французского губернатора, контора пароходной компании, администрация и таможня.

Русских путешественников встретили довольно любезно. Предупредительность объяснялась полученными из Парижа предписаниями оказать экспедиции содействие. Местная администрация подготовила некоторое количество верблюдов и вьючных мулов для формирования походного каравана, а для его сопровождения до границ Абиссинии был отряжен отряд стрелков колониальной милиции. Однако погонщики верблюдов почему-то ни в какую не желали идти до абиссинской границы, а когда согласились, то заломили цену вдвое против обычной. Зная здешнюю манеру торговаться, Машков яростно дрался за каждый талер. В особом корыстолюбии караванщиков поручик сначала заподозрил происки англичан. Позже выяснилось, что тут замешаны французы. Их не устраивал миссионерский элемент экспедиции, а именно - присутствие православного священнослужителя. Франция имела в Эфиопии собственную духовную миссию. Но к католикам в Эфиопии издавна относились настороженно, католические миссии неоднократно изгонялись из ее пределов. Иное дело - "москобы" (русские), которых даже самые фанатичные эфиопские христиане почитали за единоверцев.

Как раз в 1891-1892 гг. глава французской духовной миссии в Харэре монсеньор Торрэн старался получить согласие эфиопских властей на строительство французами железной дороги от Джибути в глубь Абиссинии. Вот почему французский губернатор всячески препятствовал выступлению российской экспедиции, внешне помогая ей. Между тем среди членов экспедиции возник разлад. Слег в постель от солнечного удара причетник Григорий Хробостов. Добавились и неприятности с братом поручика Александром, который допустил денежную растрату. В сердцах Машков отдубасил его. Отец Тихон возмутился и принял сторону Машкова-младшего, который, обидевшись, вообще не хотел идти далее. К такому же решению склонялся теперь иеромонах, боявшийся путешествия через пустыню. Заметив, что Тихон не отличается большой отвагой, губернатор Лагард рассказал ему о гибели под Харэром сравнительно недавно французского путешественника графа Порро и его спутников, затем припомнил свежие случаи нападения банд кочевников на проходящие караваны. И красочно живописал истязания, которым подвергаются белые пленники, прежде чем их отправляют к праотцам.

Обработка иеромонаха пошла особенно успешно после отъезда Машкова в Джибути, где поручик рассчитывал нанять верблюдов по более приемлемой цене. Однако там приступ лихорадки, отягощенный солнечным ударом, на неделю уложил его в постель. С почтовым баркасом он послал в Обок записку Сладко с просьбой заменить его. В ответ пришла записка от Тихона, который сообщал, что не может отпустить Сладко, который нужен ему для ухода за Григорием, и жаловался также, что сам очень слаб и чувствует себя настолько утомленным, что едва ли в состоянии двигаться дальше. Следом пришла новая записка, в которой иеромонах сообщал, что далее он идти не в состоянии, и ближайшим пароходом они с Григорием возвращаются, а с ними намерен вернуться и Александр Машков. Виктор, наняв парусную лодку, возвратился в Обок и попытался убедить Тихона переменить решение. Однако иеромонах был убежден, что в пустыне их подстерегает гибель 16 .

Поручик был вынужден отправить телеграмму Кояндеру: "Духовные лица заболели и возвращаются в Россию". Лагард мог быть доволен: без участия духовных лиц экспедиция не казалась ему опасной для французских интересов в Эфиопии. К середине июня Машкову удалось сформировать караван, способный взять весь груз: 51 верблюда и 20 мулов. В качестве конвоя караван сопровождали три десятка вооруженных людей - нанятые Машковым эфиопские ашкеры и предоставленные Лагардом

суданцы французской туземной милиции 17 . 27 июня первая часть каравана под присмотром Сладко и 15 человек конвоя выступили на Харэр. Спустя несколько дней с остальной партией выступил Машков и вскоре нагнал первый караван, который недвижно стоял в 50 верстах от Обока: погонщики отказывались идти дальше. Наконец, ашкеры сообщили Машкову, что "воду мутит" некий туземный начальник, добровольно пошедший с караваном. Машков приказал арестовать его и отправил в Обок. Бойкот временно прекратился, и три дня караван шел хорошим темпом, но затем опять начались капризы: то верблюды уходили с ночевки, оставив на месте часть груза, то абан (старший) намеренно сокращал дневные переходы.

Обстановка становилась все более трудной. У каждого колодца местное население вызывало людей Машкова на ссору, отказываясь давать им воду. Однажды поручику пришлось даже захватить заложников, чтобы заставить подпустить свой караван к воде. Время от времени рядом с караваном появлялись группы вооруженных сомалийцев. Пришлось по ночам выставлять усиленные караулы, жечь бенгальские огни и пускать ракеты. Вскоре Машков выявил еще одного провокатора, уже из французской туземной милиции. Отослав его в Обок, Машков, опираясь на преданных ему ашкеров, навел в караване порядок и силой принудил погонщиков идти ежедневно до 8 часов. В результате вторую половину дороги караван преодолел за восемь дней, на первую же понадобилось 18. В конце июля экспедиция достигла первого абиссинского пограничного поста. Отсюда начинался продолжительный и крутой подъем на Харэрское плато. Сомалийцы-верблюдовожатые получили расчет, так как поднять в горы груз на верблюдах было невозможно. Нужны были мулы. Помог абиссинский отряд, высланный навстречу экспедиции губернатором Харэра.

28 июля экспедиция подошла к этому крупнейшему городу Восточной Эфиопии. В трех часах езды от него караван был встречен отрядом абиссинских солдат, облаченных в парадные одеяния. При прохождении экспедиции через городские ворота с крепостных стен прогремел в ее честь орудийный залп. Стоявшие на плоских крышах глиняных домов абиссинские воины били в огромные боевые барабаны, пронзительно ревели длинные медные трубы. Дома в городе были украшены пестрыми флагами, торговые лавки на время закрыли, и вдоль улицы шпалерами стояли войска наместника. Машков забеспокоился, что его, возможно, приняли за официального посла России, и послал сказать губернатору, что он как частный человек не может принять такие почести. Поручику в ответ заявили, что встреча устраивается не ему, а "письму Государя Императора", которое он везет с собой, о чем раса известили из Обока французы. Русского приняли как старого друга. Его каждый день приглашали во дворец наместника, благодаря чему ему удалось установить доверительные отношения с расом Меконныном, известным полководцем и крупным государственным деятелем Эфиопии. В одной из бесед, где речь зашла об укреплении стратегических позиций Эфиопии на восточных границах, Машков посоветовал расу занять оазис Бьякобобу и область Эрер отрядами абиссинских войск, что вскоре и было сделано.

Оазис находился на развилке двух караванных дорог, ведущих от побережья в Харэр. Миновать оазис было невозможно, поскольку вокруг него на 25 часов пути других колодцев не было. Если Бьякобоба окажется под контролем абиссинцев,- говорил расу Машков,- то у них всегда будет свобода выбора, направлять ли им торговые караваны в британскую Зейлу или во французский Обок. Что касается области Эрер, что через нее проходила главная караванная дорога в глубь страны, доступная круглый год и позволявшая использовать верблюдов, доставлять крупные грузы и формировать большие караваны. Через Эрер поступало к побережью эфиопское кофе и золото, а от побережья назад - оружие и боеприпасы, которые Менелик II покупал в Европе.

Приступ лихорадки заставил Машкова пробыть в Харэре около полутора месяцев. Это дало ему возможность понаблюдать за торговым центром тогдашней Абиссинии. Харэр славился своим богатством, ремеслами и с 1887г. стал главными торговыми воротами и крупнейшим торговым складом Эфиопии. Отсюда ввозимые товары растекались по всей стране. Окрестности Харэра занимали обширные плантации кофе, которые сменялись плантациями бананов и сахарного тростника.

Но на этот раз Машков не узнавал прежнего сытого Харэра. После двухлетней засухи в крае царил голод. Тысячи нищих, покинув опустошенные неурожаем деревни, двинулись в город, надеясь там прокормиться. Они заполонили его и ежедневно десятками умирали на улицах, их не успевали хоронить. Исправными могильщиками были гиены, ночами посещавшие город. Избалованные обилием трупов, они нападали и на истощенных людей, еще остававшихся в живых, но уже не способных сопротивляться. Власти отмечали и среди людей случаи трупоедства. В середине сентября, как только Машков почувствовал себя в состоянии держаться в седле, он поспешил отправиться в Энтото. Основная часть груза под охраной ашкеров была отправлена верблюдами через Эрер, а Машков с Эммой, Сладко и небольшим караваном пошел более короткой дорогой, через перевал Черчер. Этот край тоже обезлюдел. Голод унес две трети его населения. Остальные, бросив все, подались на юг.

После 20-дневного путешествия караван достиг долины р. Аваш. Утомительный спуск с плато занял два дня. Далее путешественники некоторое время шли по местности, населенной данакильцами (афарами). По давнему обычаю, важные сановники и иностранцы, передвигающиеся по стране с разрешения негуса, пользовались правом на получение продовольствия бесплатно за счет местных жителей. Такое право имел и Машков, однако он не позволял себе брать еду бесплатно и запрещал делать это своим ашкерам, привыкшим к такой дармовщинке. Беря подношение, он расплачивался серебром или отдаривался куском ткани, кинжалом или саблей. Если приютивший их хозяин поместья имел высокое звание, то подарком могла быть и берданка. Огнестрельное оружие было в Эфиопии в большой цене и считалось самым желанным даром, а одариваемый становился закадычным другом. За Авашем лежала дорога на Энтото. 18 октября 1891 г. караван русской экспедиции прибыл в Аддис-Абебу. Подождав несколько дней до подхода основного каравана с подарками, Машков испросил аудиенции у негуса и на следующий день был приглашен во дворец.

Принимая письмо царя, Менелик II встал с трона. В этот момент за стенами дворца прогремел орудийный залп в честь России. Подарки (они занимали 38 больших ящиков) поразили присутствовавших роскошью и изобилием. Ни один из приближенных негуса не был обделен вниманием. Наибольший восторг вызвало огнестрельное оружие в дорогой отделке. Машков стал популярной персоной при дворе, вызывая ревность других европейцев, подвизавшихся у трона Менелика. В то время европейские державы еще не имели в Эфиопии официальных представителей, их интересы представляли здесь частные лица, которые между устройством своих личных дел выполняли и секретные поручения своих правительств. Интересы Франции представляли два негоцианта - А. Савурэ и Л. Шэфнэ. Отношения с обоими у Машкова сразу не сложились: "оба эти господина... толковали Менелику, Рас-Маконену и другим влиятельным людям страны о полной бесполезности и даже опасностях дружбы с Россией" и убеждали абиссинских вельмож, что Россия бедна, а существует "только благодаря милости Франции, которая постоянно помогает ей деньгами" 18 .

Неприязненное отношение со стороны французов поставило перед Машковым сложную дилемму. "Я знал по газетам, - писал он позже, - о посещении Кронштадта французской эскадрой и о быстром росте на европейском континенте франко-русских симпатий или, по крайней мере, наружных выражений. Отсюда я ясно понимал всю ту ответственность, которая сопровождала каждый направленный против французов шаг. Но, с другой стороны, я не имел ни времени, ни возможности просить инструкций из Петербурга... Таким образом, эту трудную дилемму я должен был решить единолично" 19 . Решение, принятое Машковым, оказалось таким: он

старался помешать заключению между Эфиопией и Францией договора, который предоставлял бы последней особые права в этой стране, и объяснял это следующим образом: "Мог ли я, присланный сюда, чтобы выяснить значение той же Абиссинии для нас самих, спокойно допустить заключение договора, навсегда устраняющего нас отсюда, раньше, чем я буду знать, как на это взглянут в Петербурге? Очевидно, нет. И тем более, что сами французы не стесняются же усиленно работать здесь против России" 20 .

Через две недели по приезде в Энтото Машков заболел сыпным тифом. Итальянский придворный врач Траверси отказался лечить его, заявив Менелику II, что тот безнадежен. Негус велел духовенству молиться о выздоровлении посланца "великого белого царя", но в его выздоровление уже никто не верил. Даже никогда не унывавший Сладко потерял надежду и заказал свечи к отходной. Единственным человеком, кто, рискуя собой, продолжал бороться с болезнью, была Эмма. И она сумела спасти Машкова. Когда дело пошло на поправку, поручика перенесли из Аддис-Абебы с ее холодными ночами в старую столицу шоанских владык - Анкобер. В Анкобере с его более мягким климатом и целебным горным воздухом Машков пробыл около двух месяцев.

Анкобер был знаком Машкову по его первому путешествию. Оправившись после болезни, он намеревался вернуться в Энтото, чтобы завершить переговоры с императором, но узнал, что негус отбыл с войском на север, дабы укрепить власть над, мятежными тиграйскими областями, вотчиной прежнего императора Йоханныса IV и оплотом его сына, раса Мэнгэши, не оставлявшего надежды вернуть себе родительский престол. Ожидая возвращения императора, Машков совершал вылазки в соседние местности, пополнял свою этнографическую и охотничью коллекции, записывал песни бродячих певцов азмари, посетил знаменитый монастырь Дебре Либанос, навещал расположенные по соседству владения шоанской знати. Известный своей щедростью, русский офицер стал там желанным гостем.

В Анкобере Машков сблизился с абуной Петросом, бывшим первосвященником Эфиопии, удаленным от двора за поддержку им в 1889 г. наследных прав Мэнгэши. Место первосвященника было отдано шоанскому митрополиту абуне Матеосу. От Петроса Машков узнал немало подробностей о деятельности в Эфиопии иностранцев и сумел добыть дубликат докладной записки Савурэ президенту Франции М. -Ф. -С. Карно, в которой негоциант доказывал, что Франция не должна выпускать из своих рук Харэра и окружающих галасских земель, составлявших всю силу и богатство тогдашней Абиссинии. Желая закрепить дружеские отношения с осведомленным архиереем и рассчитывая сохранить его в качестве своего информатора, Машков из экспедиционной кассы подарил митрополиту, лишившемуся после опалы почти всех доходов, 1 тыс. абиссинских талеров, сумму по тем временам весьма значительную 21 .

Находясь в гостях у дяди негуса, раса Даргэ, Машков узнал о возвращении императора в столицу и немедленно выехал в Энтото. Не получая никаких сведений из Петербурга, он решил поторопиться с отъездом. 18 марта 1892 г. состоялась его прощальная аудиенция. Менелик II вручил Машкову новое письмо для русского царя, прося доставить его как можно скорее. В письме негус просил Александра III о содействии в разрешении конфликта с Италией, а в частной беседе высказал Машкову желание получить из России нескольких военных инструкторов. Эта же просьба была высказана в письме негуса к российскому военному министру, которое передал Машкову догнавший его в Харэре, уже на обратном пути, императорский курьер 22 . На прощание Менелик подарил Машкову белого мула в богатой сбруе и эфиопское парадное оружие и выразил надежду вскоре вновь увидеть его в Эфиопии.

Обратно в Харэр возвращались нижней дорогой, через Эрер. Весенний урожай улучшил положение с продовольствием, и в Харэре уже не было тех страшных голодных толп, которые наполняли его прошлой осенью. В Харэре поручик застал итальянского посланца графа Салимбени, который следовал ко двору Менелика II для получения очередной части долга за поставленное ранее оружие и заодно вез с собой, показывая всем, сделанный итальянцами амхарский перевод изданной в Петербурге брошюры известного профессора богословия В. В. Болотова. В ней доказывалось, что для русского православия "нет ни чести, ни славы" в духовном единении с "неразвитыми дикарями, каковы суть абиссинцы". Машков обозвал этот опус жалкой брошюркой, и объявил при дворе раса Мэконнына, что она сфабрикована итальянцами, чтобы поссорить нас, русских и эфиопов, между собой. Это короткое пребывание в Харэре еще более обострило отношения Машкова с французами и итальянцами. Зато более чем дружественные отношения установились у него с местной греческой колонией. Среди греков Машков отыскал надежных лиц, которые обязались сообщать ему о всех важных событиях, которые будут происходить в Абиссинии в его отсутствие 23 .

12 июня 1892 г. Машков распрощался с Мэконныном, который передал от себя письмо и дары для наследника российского престола цесаревича Николая и уговорил поручика взять с собой в Россию, чтобы отдать там в обучение, двух сыновей своего друга Уонди. Однако на пути к побережью один из мальчиков заболел лихорадкой и настолько ослаб, что пришлось обратиться к услугам местного французского врача. Но, приняв лекарство, больной скончался в страшных мучениях. Машков заподозрил, что причиной смерти явилось недоброкачественное лекарство. Сладко, чтобы успокоить подозрения поручика, опустошил склянку с хинным настоем и отправился охотиться. К вечеру его не дождались. Отправленные на поиски ашкеры нашли труп черногорца неподалеку от города. Причина его смерти осталась невыясненной. Похоронив друга и верного слугу, Машков вместе с Эммой навсегда покинули землю французского протектората. В кармане поручика лежало полученное через Лагарда предписание Военного министерства немедленно возвращаться домой.

В Петербург Машков прибыл 7 августа 1892 года. Его ждал отнюдь не триумф. Еще год назад, 26 июля 1891 г., отец Тихон с причетником возвратились в Петербург. Иеромонах старался не афишировать своего приезда, но газетчики разузнали об этом, и уже 28 июля в "Новостях" была помещена заметка о возвращении двух участников абиссинской экспедиции. Вызванный для объяснений в Военное министерство, иеромонах всю вину за досрочное возвращение возложил на Машкова, представив себя жертвой поручика-тирана. 21 августа 1891 г. Военное министерство подготовило приказ, сокращавший срок командировки Машкова до одного года и предписавший ему возвратиться в Россию немедленно после передачи негусу ответного письма Александра III. От поручика требовали также представить объяснения по поводу появления в составе экспедиции "посторонних лиц". Однако Машков, ожидая от своей миссии громкого успеха, надеялся, что это позволит ему рассчитывать на снисхождение за свой "маленький проступок".

Но он ошибся. В Петербурге поручик вместо наград получил разнос и был вынужден давать унизительные объяснения по поводу присутствия в экспедиции своей сожительницы. 30 сентября Машков представил в Военно- ученый комитет подробный рапорт о своем путешествии. Рапорт высоко оценили в МИДе, но в Военном министерстве поручик пребывал на положении опального. Тем не менее, поручик старался вернуть себе благосклонность начальства. Докладывая по начальству о состоявшейся у него 21 ноября 1892 г. аудиенции у государя, на которой он поднес Александру III привезенное им в подарок от негуса абиссинское парадное вооружение, Машков скрупулезно перечислил все знаки внимания, оказанные ему царем: милостивый тон, рукопожатие, дважды произнесенную фразу "Благодарю вас". Однако успеха это не возымело, а военный министр выразил недовольство его денежными перерасходами. Рапорт Машкова о переводе его в одну из столичных военных частей для облегчения сношений с Министерством иностранных дел по вопросам поездки в Абиссинию был отклонен 25 .

Но в МИДе результаты экспедиции были оценены высоко. 8 декабря 1892 г. управляющий министерством статс-секретарь Н. П. Шишкин представил царю докладную о состоянии отношений с Абиссинией с пространными извлечениями из рапорта поручика. О нем самом в докладной было сказано: "Машков исполнил возложенное на него поручение... с совершенным успехом, не причинив притом никаких политических затруднений Императорскому Правительству. Он, таким образом, завязал впервые сношения России с Абиссинией, где был принят, по-видимому, с большим почетом". Царю отчет понравился, и он написал на полях: "Очень интересно" 26 .

27 декабря Машков обратился в Военно-ученый комитет с ходатайством. Ссылаясь на пожелание царя, высказанное во время личной аудиенции, он просил назначить ему день, когда он смог бы представиться наследнику престола Николаю, чтобы поднести ему привезенные из Абиссинии подарки, и собственную этнографическую коллекцию. 10 января 1893 г. аудиенция состоялась, однако положение Машкова в Военном министерстве она не упрочила. Напротив того, любая попытка путешественника напомнить о себе вызывала раздражение у военного министра. На аудиенции у наследника был затронут вопрос о мальчике-абиссинце Уонди, которого следовало определить в учебное заведение. Великий князь рекомендовал представиться по этому вопросу военному министру и известить о принятом решении. Поручик подал рапорт по Военному министерству с просьбой представиться военному министру, чтобы решить вопрос устройства мальчика-абиссинца. Однако Ванновский не принял его, а Уонди был определен в школу при одном из кадетских корпусов, о чем и доложили цесаревичу 27 .

Вскоре Машков (под псевдонимом В. Федоров) начинает публиковать в "Новом времени" очерки о своем путешествии. 20 января 1893 г. вышел в свет первый из пяти очерков цикла "Путешествие в страну черных христиан". В течение января- февраля с интервалом в неделю были опубликованы остальные, вызвавшие интерес у читающей публики и научной общественности. Но когда в марте 1893 г. автора пригласили в Москву, чтобы он прочел несколько лекций в Обществе любителей естествознания, Ванновский отказал, написав на рапорте: "Не признано удобным говорить, что писано Пор(учиком) Машковым в газетах. То, что в отчете, не подлежит оглашению". Последняя возможность сломать стену неприязни представилась Машкову 14 апреля: он получил через Каир письмо харэрского грека X. Попадопуло; в нем его информатор сообщал поручику о последних политических новостях в стране и просил как можно скорее вернуться в Эфиопию в связи с назревавшими там политическими осложнениями.

Препроводив письмо начальству, Машков просил известить его, намерено ли Военное министерство воспользоваться его услугами и командировать его в Абиссинию. Около двух недель вопрос висел в воздухе. Ванновского кандидатура Машкова категорически не устраивала, и 4 мая на рапорте Машкова он наложил резолюцию: "Поручик Машков так неаккуратен в денежном отношении, так самонадеян и так груб и деспотически относится к сотоварищам, ему придаваемым, что послать его вновь... можно решиться, лишь если он письменно обяжется не жить роскошно на счет казны, не жуировать на казенные отпуски, не делать передержки в назначенных кредитах и стать в приказные отношения к другим" 28 .

Получив такой ответ, Машков подал прошение об отставке. Вскоре после увольнения с военной службы он, получив чин титулярного советника, был принят на службу в МИД и в октябре 1894 г. получил назначение секретарем российского консульства в Багдаде.

Примечания

1. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 3-3об.

2. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Политархив, оп. 482, д. 2003, л. 13-14.

3. РГВИА, ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 16-16об., 17-17об. Паисий, архимандрит, сподвижник Ашинова, формально считался главой "духовной миссии" в Абиссинию, однако самостоятельной роли не играл, а всецело находился под влиянием атамана Ашинова.

4. АВПРИ, ф. Политархив, oп. 482, д. 2003, л. 17.

5. РГВИА, ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 33.

6. Там же, л. 38об.

7. Путешествие в страну черных христиан. - Новое время, 16.11.1893.

8. РГВИА, ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 24об., 23.

9. АВПРИ, ф. Политархив, oп. 482, д. 2003, л. 25-26, 28-33.

10. РГВИА, ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 22, 23.

11. Там же, ф. 452, oп. 1, д. 27, л. 9-9об.

12. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2008, л. 30-33.

13. РГВИА, ф. 452, oп. 1, д. 27, л. 35-35об.

14. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2008, л. 30-33; РГВИА, ф. 452, oп. 1, д. 27, л. 31, 34об.

15. РГВИА, ф. Генеральное консульство в Египте, оп. 820, д. 121, л. 97- 98.

16. Новое время, 20.1.1893; РГВИА, ф. 452, оп. 1, д. 27, л. 122об.

17. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 820, д. 121, л. 103; оп. 482, д. 2008, л. 136.

18. Там же, оп. 482, д. 2008, л. 150.

19. Путешествие в страну черных христиан. - Новое время, 23.II. 1893.

20. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2008, л. 111.

21. Там же, л. 151; РГВИА, ф. 452, оп. 1, д. 27, л. 150-154об.

22. PROUTY CH. Empress Taytu and Meniiek II. Trenton. 1986, p. 121.

23. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2009, л. 88об.

24. РГВИА, ф. 452, оп. 1, д. 27, л. 85, 104-105, 97об.

25. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2008, л. 132-165; д. 2009, л. 24об.

26. Там же, л. 29.

27. Там же, л. 157-161.

28. Там же, л. 181-184.

Хренков Андрей Валътерович - кандидат исторических наук, заведующий сектором Института востоковедения РАН.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Еще немного абиссинцев, 1900 год:

0_bb249_ae3dde84_XXXL.jpg

0_bb239_a45b2530_XXXL.jpg

0_bb241_1b82f423_XXXL.jpg

0_bb247_28bf5d55_XXXL.jpg

0_bb248_77d13e2a_XXXL.jpg

0_bb24e_fc278d09_XXXL.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Эфиопские воины в парадном вооружении (ориентировочно 1920-е гг.), а также парадное оружие эфиопских воинов в музее, и щит с саблей, пожалованные А.К. Булатовичу негус негести Менеликом II:

post-19-0-32584700-1400692959.jpg

post-19-0-02888500-1400693029_thumb.jpg

post-19-0-38917800-1400693036_thumb.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Символ Эфиопии - т.н. "лев Иудеи", в лапах - знамя специфической формы с навершием в виде креста. Часто встречается на клинковом оружии эфиопов:

post-19-0-88350700-1405425523.png

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Необходимо было озаботиться снабжением армии достаточным запасом звонкой монеты, что представляло некоторые затруднения, так как единственная ходячая монета Абиссинии — австрийский талер (Maria-Theresien-Thaler) — находилась в обращении только в южной Германии, и то в довольно-ограниченном количестве; вследствие этого английское правительство вошло в сношение с венским кабинетом, который распорядился усиленною чеканкою талеров.

http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Aethiopien/Angl_pochod_1868/text2.phtml?id=6631

Несмотря на то что вследствие недавнего соглашения Франции, Англии и Италии по абиссинским делам 25, антагонизм поименованных держав в этой области следует считать на время устраненным, однако, несомненно, что наряду с этими державами в Абиссинии действуют и другие политические и экономические силы, прежде всего Германия, уже учредившая Дипломатическое Представительство в этой стране и заключившая с нею торговый договор, а также Американские Соединенные Штаты и даже Австро-Венгрия, посылавшие в Аддис-Абебу чрезвычайные миссии. Таким образом, почва для конфликта существует и для Императорского Правительства чрезвычайно важно иметь неослабное наблюдение за ходом дел в Эфиопии, чтобы заранее быть осведомленным о готовящихся осложнениях и в этих случаях своевременно принимать меры, согласные с интересами России.

Извольский

АВПРИ, ф. Канцелярия, д. 1, 1906 г., л. 155

Понятно, что договорные стороны не могли примириться с прежней ролью Русской Миссии в Аддис-Абебе. Австрия и Германия, устраивая здесь свои экономические интересы, смотрели на православную миссию как на опасного соперника.

АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 176, л. 63-64.

http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Aethiopien/Ross_Aethiop_diplomat_otn/text.phtml?id=13070

Это о позиции Германии и Австрии в Эфиопии во второй половине XIX в. Судя по хождению талеров Марии-Терезии по территории Эфиопии в качестве основной монеты - влияние началось ранее, причем почему выбрано серебро именно Австрии - непонятно. Прямых контактов с Австрией вряд ли могло быть много.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Лет двадцать тому назад широкая, красивая равнина Хауаша, на горизонте которой виднеются суровые горные громады, была местом кровопролитнейших кавалерийских боев.

Населявшие ее галласы славились своим наездничеством и храбростью, и покорение их стоило абиссинцам немало труда и жертв. Не так далеко время, когда напоить коня водой Хауаша считалось редким и выдающимся подвигом абиссинца. Но удар за ударом, нанесенные расой Гобаной, знаменитым вождем Менелика, сломили сопротивление храброго племени. Рас Гобана — родом шоанец; его отец был галлас, а мать — абиссинка. Под его знамена стекались все [182] лучшие боевые элементы Шоа. Где был рас Гобана, там были успехи и добыча, и на клич Гобаны собирались десятки тысяч воинов. В походах знаменитый рас был отважен и неутомим. Его время — эпоха процветания кавалерийского духа и конного боя в Абиссинии. Огнестрельного оружия в то время почти не знали. Копье, ретивый конь, натиск и быстрота набега, численное превосходство — вот чем побеждал Гобана.

Галласов он обыкновенно заранее приглашал покориться, угрожая r противном случае истребить их. Такие увещания Гобана посылал ко всем окрестным племенам, но мало кто из них добровольно покорялся. Тогда Гобана предпринимал набеги на непокорных. Обозов он с собой не брал — это были рейды десятитысячных отрядов. Никто не знал, когда рас выступит, куда пойдет, когда вернется. Ночью давался приказ выступать, а к утру всякая связь отряда, двинутого в поход, с первоначальной базой прекращалась. Когда затем, после долгого ожидания оставшихся дома, показывался на горизонте столб пыли, то говорили, что это возвращается Гобана...

Подойдя к владениям непокорного племени, рас ночью переходил границу, а с рассветом его громадная орда уже разлеталась вихрем по всем направлениям, уничтожая все, что ей попадалось на пути. Это было время личного геройства былинных боев, когда ружья и бездымный порох не обезличивали солдата и враги сходились лицом к лицу помериться силой. Здесь каждый боец искал себе славы и добычи. Сам же рас с резервом располагался где-нибудь на центральном возвышенном холме, с которого открывался далекий кругозор, и в решительную минуту пускал в ход свой резерв. Тактика галласов была выжидательной. Они отступали и укрывались от натиска абиссинцев; только когда, отягченные добычей, утомленные, на усталых лошадях, шоанцы возвращались на сборное место, целые кавалерийские отряды галласов, скрывавшихся в складках местности или в пустых загонах для скота, неожиданно выскакивали из засады. С песней “Джоли аба Рэби” — “Я сын аба Рэби” (начальник племени) атаковывали они абиссинцев, отбивая у них добычу. Много лежит на этой долине абиссинских и галласских костей...

Суть военного дела Гобана выражал двумя своими любимыми словами: “хио”, “беллау” — “пошел, валяй!..”.

Умер этот замечательный воин-кавалерист несколько лет тому назад, разбившись при падении с лошади 15. С его смертью кавалерийское дело в Абиссинии стало как бы угасать. Были этому, впрочем, и другие причины. У всех завелись ружья, к тому же вследствие падежей скота и постоянных войн многие обезлошадились. Да и театр военных действий стал иным: скалы и узкие, лесистые горные хребты сменили собой прежние плато и равнины, бывшие раньше местом конных боев.

Вот так раньше воевали эфиопы - чистое всадничество, почти никакой тактики, действия a la "De Velitatione Bellica" http://xlegio.ru/sources/de-velitatione-bellica/

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Еще немного абиссинцев, 1900 год: 0_bb249_ae3dde84_XXXL.jpg 0_bb239_a45b2530_XXXL.jpg

Предполагаю, что имеем эфиопов из Каффы и нечто подобное боевой пляске, показанной Булатовичу:

На биваке нашем царило большое оживление. Днем ашкеры упражнялись в метании дротика в цель, и попавший наибольшее число раз в знак своей победы шел к цели по спинам лежавших ниц товарищей-игроков. Вечером затевались песни и пляски, во время которых каффцы показывали нам свой боевой танец, очень красивый и напоминающий лезгинку. Танцуют двое, вооружившись копьями и щитами. Один из пляшущих, дико вскрикивая в такт песне, нападает и, направив копье свое в грудь противника, заставляя копье все время дрожать, наступает на него, а тот отступает, парирует щитом удары и затем наступает в свою очередь. Движения танцующих были очень плавны и изящны; они описывали круги, как в лезгинке, а в разгаре пляски проделывали удивительные па, высоко подпрыгивая, бросаясь друг на друга, иногда приседая, как у нас в присядке.

http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Aethiopien/Bulatovich3/frametext3.htm

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Марш эфиопской армии - очень характерно:

4 февраля. Утром моросил мелкий дождь. Гимиро топорами расчищали тропинку, вырубая стоящие по бокам деревья, а абиссинцы, расположившись впереди рабочих, саблями рубили густо переплетенные лианы. Работа продвигалась настолько медленно, что я решил пройти с несколькими своими оруженосцами вперед и, выбравшись на чистое место, произвести некоторые наблюдения.

С трудом подвигались мы по узкой тропинке густого леса, то и дело перебирались через нарочно поваленные неграми громадные деревья. Около получаса мы шли спокойно, никем не тревожимые, как вдруг при переходе через одну из засек, совсем рядом с нами, раздались громкие тревожные звуки рога, заставившие нас остановиться и схватиться за оружие. Щелкнули наши затворы. Притаив дыхание, мы ждали нападения. Напрягая зрение, мы вглядывались в пространство, чтобы рассмотреть в чаще леса противника. В ответ на первый рог раздались вдали другие. Наконец все смолкло, и только слышно было, как почти рядом с нами пробирались в кустах какие-то люди... Мы осторожно двинулись дальше и часа через полтора вышли на опушку, все время сопровождаемые следившими за нами, но не решавшимися напасть на нас неграми. Перед нами расстилалась теперь виденная мною вчера долина р. Ойми. Население ее находилось в эту минуту в полном бегстве. Из домов выходили нагруженные всяким скарбом и продовольствием женщины и поспешно удалялись, угоняя с собой скот. Мужчины частью следовали за своими женами, частью же, расположившись по гребням: горных отрогов, наблюдали за нами. Очевидно было, что увещания раса — покориться добровольно — не имели пока никакого успеха.

Часам к 11 окончена была наконец расчистка дороги, и войска хлынули в долину, где и рассыпались в разные стороны, спеша пополнить свой запас продовольствия. Всякие запреты были бы немыслимы и бесплодны, так как на таких реквизициях зиждилась вся продовольственная система похода. Местность покрылась скачущими во всех направлениях абиссинцами, и в усадьбах закипела деятельная работа: из маленьких, приподнятых на сваях над землей клунь солдаты скидывали снопики шэфа и машеллы и тут же на дворе обмолачивали их палками на разостланных шаммах. Некоторые счастливцы находили в домах муку и, радуясь этой находке, торжественно несли ее на бивак. Скоро все [249] идущие к нашей стоянке тропинки покрылись тяжело нагруженными солдатами: кто нес зерно, кто связку соломы для мулов, кто кур, кто гнал барана. Солдаты были довольны и перекидывались шутками.

Бивак раса расположился по гребню отрога, возвышавшегося над р. Ойми. Место моей палатки было впереди ставки раса. По возвращении я зашел навестить его и поздравить с переходом границы. Он был окружен старшими офицерами и составлял приказ по войскам — ауадж.

Приказ начинался обычной формулой и гласил следующее: “Не отлучайся от своей части без разрешения начальника. Не заходи далеко для реквизиций. Не убивай, если на тебя не нападают. Старайся брать в плен, чтобы добыть проводников. Если встретишь в походе затерявшегося мула, не расседлывай его, но представь со всем находящимся на нем имуществом мне. Виновному в ограблении потерявшихся груженных мулов отрежу руку. Пленных и скот немедленно приводи ко мне”.

Сорока ударами в нагарит (литавры) отряд был оповещен о предстоящем объявлении ауаджа, после чего приказ был прочитан перед собравшимися офицерами и старейшими солдатами. Захваченных в этот день пленных и скот собрали и представили расу.

Т.е. это просто огромная орда, вся сила которой - в ее многочисленности и умении сражаться индивидуально. Охрана лагеря такова:

Во время обеда мы установили порядок ночного охранения, ввиду представлявшегося вероятным нападения шуро. На четырех углах бивака разложили костры, а впереди их залегли караулы, по восьми человек каждый. Им было строго наказано стрелять только в крайности и отнюдь не внутрь бивака; собираться в случае тревоги было приказано к моей большой палатке. Наши ожидания, однако, не оправдались, а ночь прошла спокойно...

Все очень характерно для феодальных армий. Но, если Европа это переросла, то Азия и Африка - нет. В эру пулеметов и телеграфа они вошли с древними воинскими традициями.

Держать дисциплину в таком войске надо было только силой:

Полк фитаурари Атырсье был уже в сборе. Солдаты столпились на маленькой полянке, нетерпеливо ожидая выступления. В неподвижной повелительной позе, опершись на длинную трость, стоял фитаурари впереди своих солдат и, обратившись к ним лицом, удерживал на месте свое стремившееся вперед войско. Не успели мы тронуться, как каждого охватило желание быть впереди других в первом деле своей части, и все неудержимо ринулись вперед. Это было какое-то стихийное, массовое движение, и приказания остановиться в данном случае были бы бесполезны. Фитаурари и офицеры поскакали к узкому проходу среди густого леса и, став здесь поперек прохода, остановили часть. Шум и гам в эту минуту стоял невообразимый. Фитаурари и офицеры удерживали своих солдат, и по щитам передовых градом сыпались удары офицерских палок. Старые солдаты помогали в этом деле офицерам и удерживали прикладами рвущихся вперед товарищей. Когда порядок был восстановлен, мы двинулись дальше. Впереди было 10 человек, составлявших наш головной отряд, за ними под охраной нескольких солдат покорно шла вчерашняя пленная проводница. За нею следовали: я, фитаурари и [252] Ато-Баю и, наконец, полк.

Бой тоже ведется ради захвата добычи, тактическое искусство ниже плинтуса, главное - личная храбрость и взятая добыча:

Мы спустились с вершины и, двигаясь на юго-запад, вступили в очень густо населенную местность. Вблизи от границы частые усадьбы туземцев были окружены высокими плетнями для защиты от случайных нападений соседей гимиро, далее же к югу заборов уже не было. Дома здесь низенькие, крытые соломой и похожие больше на временные шалаши, чем на постоянные жилища. Рядом с домом устроены навесы, в которые загоняется на ночь скот, и небольшие клуни, приподнятые над землей, для защиты от термитов; поля обработаны, но не так тщательно, как у гимиро, и засеяны машеллой (дурра) — кукурузой, шэфом (поа), дагассой (элевзина), попадались на возвышенных местах и кого и ячмень. Около домов возвышались громадные сикоморы, увешанные ульями. Жители покинули свои жилища. Женщины и дети ушли на юг, а воины, рассыпавшись по гребням окружающих гор, зорко следили за нами, атакуя иногда отделившихся от отряда абиссинцев и партии солдат, возвращавшихся с добычей. Шуро отступали перед нами, и тревожные звуки их рогов извещали население о нашем приближении. В 9 часов утра они неожиданно атаковали нас. Мы только что начали втягиваться в густой лес на дне узкого ущелья, как вдруг раздались боевые клики туземцев и затрещали ответные выстрелы нашего головного отряда. Ближайшие к нему быстро побежали на помощь, и фитаурари Атырсье, собрав несколько десятков солдат, пустил их цепью в атаку на лес. Выбрав затем полянку на [253] холме, с которой, как на ладони, видно было место боя, он остановился там, и к нему стал собираться растянувшийся по узкой тропинке полк. Для поддержки атакующих фитаурари посылал постепенно новые части. Через 10 — 15 минут после первых выстрелов шуро уже отступали, энергично преследуемые абиссинцами.

Дорога перед нами была теперь свободна, и никакой надобности в дальнейшем кровопролитии не было. Но остановить преследование было теперь не так легко. Фитаурари и мы все кричали увлекшимся преследователям, чтобы они не убивали туземцев, а старались взять их в плен и возвращались к отряду. Но поймать живьем голого шуро, замечательно ловко проходящего сквозь чащу, было очень трудно. Велико было также чувство соревнования — убить или взять врага в плен в первом бою, — охватившее преследователей, и так как очень часто за одним шуро гналось несколько абиссинцев, то никому из них не хотелось отдать “приза” сопернику и они спешили друг перед другом пристрелить бегущего.

Чтобы укрыться от абиссинских пуль, шуро взлезали на высокие деревья, но пули находили их и там, и негры, как подстреленные птицы, летели оттуда на землю, а победители радостными, пронзительными криками возвещали товарищам о своей победе. Один старик шуро тоже влез на дерево, но, увидав, что его заметили, быстро опустился на землю и пустился бежать. Несколько абиссинцев бросилось за ним в погоню, но старик замечательно ловко пробирался сквозь густые колючие кустарники, перепрыгивая через поваленные стволы деревьев... Мы кричали солдатам, чтобы они его не убивали, а взяли в плен, но вопрос, кто именно убьет или возьмет в плен старика, был так для [254] абиссинцев важен, что они, невзирая на наши крики, посылали вдогонку бегущему выстрелы, к счастью для него, неверные. Наконец старик зацепился за лиану, упал, и на него насел абиссинец. Преследовать было больше некого, так как враги, как говорится обыкновенно в абиссинских реляциях, “кто убит был — убит, а кто бежал — бежал”, и к нам стали возвращаться один за другим победители. В геройском речитативе (фокырате) приходили они повествовать своему начальнику о победе и, выражая ему свою преданность, кланялись до земли, на что фитаурари равнодушно отвечал обычной поздравительной фразой: “Экуан каных” — “Наконец тебе повезло”... Пленный старик дрожал от недавнего волнения и тупо смотрел на нас своими узенькими красноватыми глазами, недоумевая, должно быть, отчего его до сих пор не убивают. Он был совершенно голый; тело его было сильно поцарапано колючками. Мы успокоили старика, обещали ему свободу, если он будет верно служить нам и говорить правду, и стали его допрашивать. Старик знал только ближайшую местность и показал, что на востоке есть большая дорога, ведущая на юго-запад. Мы дали напиться старику, привязали его за руку к руке проводницы, похоронили убитого солдата и, сделав перевязки двум раненым, отправились искать дорогу. В этом деле мы потеряли одного убитым и двух ранеными.

Поведение пленных тоже характерно:

Рас был очень доволен результатами этой первой разведки. Ему представили пленного, которого он приказал одеть в шамму, повязать ему голову красной повязкой и накормить. Старик был в восторге от своей судьбы, разглядывал свою одежду и все время повторял: “Буши! буши!” (“Хорошо, хорошо”). Недавно пережитое волнение выражалось в нем только неутолимой жаждой. Он пил в дороге у каждого ручья и теперь не переставал просить воды. Старик остался при отряде проводником; пленную же женщину рас отпустил на свободу, подарив ей шамму и повторив ей, чтобы она передавала своим соплеменникам приглашение добровольно покориться.

Т.е. его взяли в плен, перебив его сородичей, но он доволен тем, что его оставили в живых, что дали ему новую одежду (редкость для племен шуро), приставили к делу и он теперь - почти что важная птица!

И снова марш - теперь уже не авангарда, а всего войска раса (князя):

6 февраля. В 5 часов утра меня разбудил резкий звук сигнального, рожка, раздавшийся со ставки раса. Через двадцать минут последовал второй сигнал, извещавший о том, что рас выступает, и по дорожке, проходившей рядом с моей палаткой, хлынула толпа народа. Я вскочил на мула и, оставив Зелепукина с обозом, поспешил в сопровождении своих оруженосцев присоединиться к расу. Поздоровавшись, я поехал с ним рядом. Его чудный мул шел иноходью, и конные — рысью, а пешие бегом старались поспевать за ним.

Вдоль пути стояли выстроившиеся для встречи командиры полков со всеми своими офицерами и свободными от наряда людьми и в ответ на приветствие раса: “Эндьет уалатчух” (“Как поживаете?”), произносимое его агафари, кланялись до земли, а затем быстро присоединялись к двигающейся колонне, образуя, где местность допускала идти строем, резервную колонну или вытягиваясь на тропинках в длинную непрерывную вереницу.

В авангарде шел полк фитаурари Атырсье, выслав вперед и в [256] стороны разведчиков — салай. За авангардом шли главные силы, за ними следовал обоз под охраной не находящихся в строю солдат, и, наконец, в хвосте колонны двигался арьергард — уобо 72.

Мы шли очень быстро по разведанной накануне дороге и быстротой марша головной части достигали сокращения времени, потребного на вытягивание всей колонны, затруднявшееся тем, что по издавна принятому в Абиссинии обычаю все войска поднимаются с бивака одновременно.

Пронзительными криками: “Хид! Хид!” — “Иди! Иди!” — подгоняли пеших ехавшие сзади офицеры, и неутомимые, казалось, солдаты, легко, без устали бежали. Замечательно воинственны и красивы были их сухие стройные фигуры! В этом на вид не совсем дисциплинированном войске ощущался удивительный подъем духа и энергия!

Поравнявшись с одним из холмов, возвышавшимся неподалеку от дороги, я отделился от колонны и поднялся на него, чтобы рассмотреть местность. Недолго пробыл я на вершине, и недалеко ушла от меня голова колонны. Но когда я спустился с горки, я очутился среди такой сплошной массы людей и животных, что уже не мог из нее выбраться и только на биваке вновь соединился с расой. Словно бесконечный червяк, тихо извивался следовавший за отрядом обоз. Над колонной высоко поднималась пыль; солдаты, женщины, дети, лошади, ослы и мулы шли вперемежку сплошной массой, и невообразимый стон, в котором смешались рев животных, хохот, крики, ругань, стоял над этой толпой...

Стихийно, неудержимым могучим потоком катилось это людское море вперед, следуя за своим вождем. Воображение невольно переносило меня в далекие времена переселения народов.

Как разнообразны лица и типы! Вот старый, бывалый воин, обросший густой черной бородой, с большим шрамом на лице от полученного когда-то в бою сабельного удара, гонит перед собою маленького тяжело нагруженного ослика. Чего только не навьючили на него: тут и бурка — “бурнус” солдата, и маленькая его палатка, и два меха, наполненных зерном, и мех с мукой, и всякий иной домашний скарб — деревянная чашка, в которой месят хлеб, железная сковорода и т. п. Ослик тихо плетется под своей ношей, а хозяин подталкивает сзади и, погоняя, спокойно повторяет: “Хид, вандымье, хид” — “Иди, братец, иди!”

Но ослу надоело идти, жарко, душно, пыльно, вот он видит в стороне от дороги развесистое дерево и, круто повернувшись, бежит под тень его и останавливается к полному изводу его хозяина, награждающего теперь своего недавнего “братца” палочными ударами и перебирающего при этом весь лексикон абиссинских ругательских слов. За солдатом идет его жена, молодая, красивая абиссинка, и несет на спине тыкву, в которой квасится тесто для хлеба. Мальчишка, родственник или родной сын солдата, несет на плечах связку палок от палатки, ружье и щит.

Рядом с этой группой идет громадного роста солдат — галлас с мужественным, но диким выражением лица. У него нет никакого обоза: все его имущество при нем. Одежда не скрывает его великолепной мускулатуры. На нем только штаны, шамму же он свернул в комок и подложил под мех, наполненный зерном, который он несет на голове. [258] Из поясного патронташа торчит один или два десятка патронов, за поясом небольшой кинжал, на плечах старый ремингтон, называемый абиссинцами “снайдер”.

Вот двигается тэдж-бьет, то есть медоварня раса. Целая вереница женщин несет на спинах в кувшинах, обвязанных красными платками, бродящий тэдж. Носилыщицы весело кокетничают с солдатами, вступают иногда друг с другом в перебранку, острят над товарками и заливаются звонким хохотом. Начальник медоварни едет за ними, закрывши нос шаммой, и имеет такой важный вид, как будто он сам главнокомандующий.

Тут же уот-бьет — кухня раса. Несколько мулов везут кухонную палатку из черной шерстяной материи и различную утварь. Начальник кухни и главные поварихи молча, с достоинством едут верхами на мулах. Кухарки считаются в отряде самыми большими франтихами. Они разукрашены серебряными ожерельями, кольцами и браслетами. Рядом — вереница женщин энджера-бьет, то есть хлебопекарни; эти несут на спинах в больших тыквах квасящееся тесто. У них царит такое же веселье, как и у их товарок тэдж-бьета. Вот вьючный обоз раса — - целое стадо нагруженных всяким продовольствием мулов, окруженных погонщиками, под надзором начальника обоза — чинча-шума. Достигнув края возвышенности, дорога сужается и спускается вниз по крутейшему скалистому склону, извиваясь по узеньким карнизам, допускающим движение только по одному. Перед спуском — целое море людей и животных, а сзади прибывают все новые и новые массы. Растущая толпа походит в эту минуту на бурную, полноводную, неожиданно запруженную реку. Казалось, что беды не миновать, т. е. стоит только задним слегка надавить на передних, ожидающих на краю обрыва очищения места, и они полетят в пропасть. Но, к моему глубокому удивлению, этого не случилось и предоставленная самой себе толпа, оказалась дисциплинированной. Все шумели, но порядок оставался образцовым, и каждый старался поддерживать его. Чуть только кто-нибудь протискивался вперед, на него тотчас же сыпались со всех сторон крики и заклинания: “Ба Вальде Георгис Амлак! Ба гора!” (“Во имя бога Вальде Георгиса! Во имя теснины!”) — и виновный останавливался, ибо иначе товарищи употребили был против него силу. Трудный спуск был пройден благополучно, без всякого несчастья; я, например, даже ни разу не был прижат. Впервые видел я такую сознательность и разумность толпы, что не могло не поразить меня и заставить глубже вглядываться в кажущийся беспорядок абиссинского войска.

Тем не менее, некое подобие порядка имеется, и русским офицерам, видевшим все эти передвижения войск, даже удалось зафиксировать это графически (см. приложения - иллюстрации, сделанные Булатовичем).

Терпение солдат при ранении почти как у китайцев:

К 4 часам вечера мы вернулись на бивак. Меня ожидало по обыкновению немало больных и раненых; одного очень тяжело раненного принесли на носилках. Он отправился накануне за добычей и с несколькими товарищами отдалился в сторону от бивака. Шуро напали на них из засады и одного убили. Другому копье вошло в спину и вышло в живот около пупа. Раненый, однако, не потерял сознания, сам вынул копье и продолжал отстреливаться до тех пор, пока к нему не подошла выручка. Рана оказать очень тяжелой; из ее выходного отверстия торчали наружу кишки, с кулак величиною, и были так зажаты краями раны, что для вправления их обратно необходимо было бы продолжить разрез. Но это было бы совершенно бесполезным и к тому же могло повести только к нареканиям, будто человек умер от моей операции. Я засыпал рану йодоформом и перевязал. Раненый сильно страдал, но не издавал ни стона, ни жалобы. Он, видимо, не сомневался в исходе своей раны и спокойно ожидал смерти. Умер он только на следующий день.

...

На всех тропинках виднелись свежие следы людей и животных, в окрестностях бивака то и дело раздавались выстрелы наших солдат, с которыми вступали в бой шуро. В этот день было убито несколько десятков негров и один абиссинец. На моего ашкера Вальде Маркына один негр напал из засады; в то время как он рвал траву для мулов, негр бросил в Вальде Маркына копье, но, к счастью, промахнулся. Противники сцепились врукопашную, и Вальде Маркын заколол туземца кинжалом. В этой долине, очевидно, сосредоточилось все бежавшее население и приготовилось отчаянно сопротивляться абиссинцам. Мы ожидали поэтому нападения, теснее расположили свой бивак и выставили усиленное охранение, а на ночь разложили по краям бивака большие костры. Предосторожности, однако, оказались излишними: ночь прошла совершенно спокойно.

11 февраля. В 10 часов утра прибыл рас с головой колонны и сделал вторичный допрос Коморути-Геда, после чего на собранном совете было решено на следующий день всем отрядом перейти западнее, к подножию горы Джаша, и стать там биваком, полкам же фитаурари Дамети и фитаурари Габро Мариама вместе со мною и с Ато-Баю отправиться расследовать расположенные на юге горы, а полку фитаурари Чабуде — с тою же целью двинуться на запад. Рас выждет на месте окончательных результатов обеих разведок, а тем временем войска пополнят в горах свои продовольственные запасы.

Запрещение раса вступать в бой с туземцами оказывалось теперь невыполнимым: они, очевидно, были далеки от какого бы то ни было намерения покориться и, напротив, нападали первыми. Окрестности, как и накануне, оглашались выстрелами, и в лагерь то и дело возвращались победители с отбитыми трофеями, пленными и скотом, распевая победные песни.

Пронесли несколько убитых, причем товарищи громко оплакивали покойников; доставили ко мне для перевязок несколько раненых. Один из них пострадал очень тяжело: копье пробило ему грудь насквозь, войдя у правой лопатки и выйдя около середины груди, наравне с соском. Ширина раны сзади была 5 1/2 сантиметров, а спереди — [270] 3 1/2; кроме того, он сильно порезал себе ладонь правой руки, схватившись в момент удара за торчащее спереди острие копья, так что мякоть руки между большим и указательным пальцами была отделена до самой кости. Я промыл и засыпал раны йодоформом и зашил их.

Женщин и детей наши не трогали. Скот пригоняли только солдаты из галласов, так как абиссинцы по случаю поста мяса не употребляли; зато галласы в этот день досыта наелись; бивак наш кругом был усеян, бычачьими внутренностями, отрубленными головами и костями убитых накануне животных. Поражаясь их количеством, я невольно задавал себе вопрос: по сколько же фунтов мяса пришлось на каждого едока?

И снова бой - никакой практически тактики, напор, рубка, преследование:

13 февраля. Ночью огней мы не разводили, поднялись еще до рассвета и быстро направились к горам. Впереди шел полк фитаурари Габро Мариама, во главе которого ехал командир полка, Ато-Баю и я, за нами фронтом в несколько шеренг шли офицеры и конные солдаты, и в 15 шагах за ними двигались тоже фронтом и в несколько шеренг пешие люди полка. За первым полком, шагах в 50, шел второй полк в таком же точно порядке. Командовал им не сам фитаурари Фарис, оставшийся по болезни с главными силами, а его старший офицер.

Около 8 часов утра мы увидали невдалеке хижины туземцев и [271] около них мирно пасшиеся стада рогатого скота. Туземцы заметили нас и подняли тревогу. Горы огласились криками, воины сбегались кучками и устремлялись к нам навстречу. Мы без выстрелов подвигались вперед, заставив переводчика кричать, чтобы они успокоились, что мы желаем с ними мира. Но они, видно, не понимали языка шуро, на котором говорил переводчик, и мало-помалу со всех сторон окружали наш отряд. В нашу сторону полетел один дротик, другой... Мимо ушей просвистел камень, брошенный из пращи... Сдерживать далее наших людей было бы бессмысленно, так как мы не для того же пришли, чтобы жертвовать солдатами. Раздалась давно ожидаемая команда фитаурари Габро Мариама: “Белау!” (“Валяй!”) — и весь наш конный отряд карьером бросился на неприятеля. Туземцы не выдержали натиска и рассыпались во все стороны. Но и от наших полков не осталось на месте ни одного человека. Давно жаждавшие боя солдаты с яростью спешили воспользоваться представившимся случаем и добыть наконец те лавры, о которых мечтали с первых дней похода. Каждый искал себе жертву...

Целый ряд разнообразных одиночных схваток происходил теперь перед нами. Вот абиссинец скачет на муле и погоняет его изо всех сил ногами, преследуя молодого голого туземца, бегущего всего шагах в 20 перед ним. Абиссинец высоко поднял шашку, приготовившись к удару, но туземец все увертывается. В руках его два копья и щит, но он и не думает защищаться и спешит к ближайшему дому, надеясь, в нем найти свое спасение. На маленькой резвой лошаденке беглецу перерезает дорогу другой солдат в развевающейся по ветру шамме. Вот он уже настиг его. Блеснула сабля, и туземец упал, обливаясь, кровью. С победными криками: “Я — зарраф!” (убийца) — хватает он свою жертву за волосы и привычным ловким движением сабли перерезает ей горло. Глаза его бессмысленно, дико глядят, опьяненный кровью, он в эту минуту кажется сумасшедшим.

Вот другого туземца настигает пеший абиссинец. Солдат стреляет и промахивается. Преследуемый быстро поворачивается и бросается с копьем на абиссинца. Последний теперь в беспомощном состоянии. У него нет сабли, а ружье он не успеет вновь зарядить... Но вот рядом раздается услужливый выстрел товарища, и туземец замертво падает во всю длину своего громадного тела...

Один из раненых успел скрыться в доме, но его выдает струйка крови на песке, и солдат стремительно бросается по следам, но тут же у порога падает, пробитый насквозь копьем... Товарищи храбреца окружают дом, внутри которого темно; никто не решается войти, и солдаты толпятся около норы, где только что скрылась лисица. У одного из них нашлась спичка, и через несколько мгновений дом пылает... Как сумасшедший выскакивает из пламени туземец, но меткий выстрел абиссинца укладывает его на месте. За ним выбегает его жена, которую солдаты забирают в плен. Несчастная дрожит от только что пережитого ужаса и, вытянув руки ладонями вверх, что-то бессвязно бормочет, умоляя, вероятно, о пощаде. Она довольно красива. На совершенно обнаженном теле ее на поясе к маленькому ремешку привязаны железные побрякушки, волосы вымазаны в желтую глину, в ухо вставлена большая каменная серьга... Вон два молодых солдата преследуют двух туземцев. Отчаявшись в своем спасении, беглецы бросаются на колена и свешивают голову до самой земли, покорно ожидая, смерти. Я вижу издали эту сцену и кричу солдатам: “Не бей! Не бей! Не бей! Бери в плен!” Но они недавно только получили ружья, и им очень уж хочется испробовать действие своего нового, оружия. Вот они прицеливаются, [272] торопливо выпускают два выстрела — и промахиваются. В эту минуту я успеваю прискакать к ним, и мы забираем туземцев в плен.

На одном из холмов забелела палатка фитаурари. Она должна была служить маяком и местом сбора для рассыпавшегося отряда; сюда мало-помалу стали собираться солдаты. Большая часть их возвращалась с победными трофеями. Все были возбуждены и казались опьяненными убийствами и видом человеческой крови: нервные, порывистые движения, лихорадочный блеск глаз, быстрая, неестественная речь. Каждый рассказывал о случившихся с ним происшествиях; некоторые ссорились и тут же приходили судиться к фитаурари, кто убил действительно какого-нибудь туземца.

Пленных мужчин и женщин оказалось более ста. Все они совершенно не понимали языка шуро, и мы были лишены возможности объясниться с ними. В конце концов мы отпустили их на свободу.

Думаю, облик настоящей средневековой войны, которую демонстировали эфиопы в конце XIX в. - это даже не XVII в. в Европе!

post-19-0-81763900-1405592930_thumb.jpg

post-19-0-59380000-1405592938_thumb.jpg

post-19-0-49317600-1405592944_thumb.jpg

post-19-0-45659500-1405592950_thumb.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас