Социальная антропология кальвинизма

[Saygo 582]

Жан Кальвин и его социальная антропология

Современное секулярное сознание чаще всего рассматривает Реформацию как ответ на вызов истории, как общественную реакцию на необходимость развития новых социально-экономических отношений в Европе. Жизнь западной церкви XVI в. требовала определенных трансформаций. Однако римский престол в то время не был готов к осуществлению назревших реформ, что в итоге и привело к религиозно-церковному расколу, принявшему вид Реформации[1].

Реформации сопутствовал процесс интенсивного теологического и социально-философского творчества, расчищавший пространство для утверждения новых религиозных, этических, социально-политических и правовых идей. Реформаторы отвергали основную массу тех социально-религиозных установлений, которые не соответствовали библейским образцам и нормам. Это придало жизни протестантских церковных общин ту особую духовную и социальную направленность, которая в ряде принципиальных пунктов не совпадала с ранее установившимися католическими традициями.

Жан Кальвин (1509 - 1564) обладал талантами социального мыслителя, аналитика-стратега и реформатора-практика. Его яркая личность, незаурядные способности, реализовавшиеся в разных областях духовной и социальной жизни, дали современникам основание называть Кальвина "ученейшим из всех европейцев". Одним из свидетельств тому служит теоретическое наследие реформатора, составившее 59 томов.

В юности Кальвин, повинуясь воле отца, поступил на юридический факультет университета в Орлеане. Однако после смерти родителя он оставил юриспруденцию и направил все силы на получение богословского образования. Во время учебы он сблизился с обществом гуманистов, среди которых господствовали лютеранские умонастроения, и в 1533 г. порвал с католичеством. В результате ему пришлось бежать из Парижа. В поисках убежища он оказался в Швейцарии, вначале в Базеле, а затем в 1541 г. в Женеве. Там Кальвин много работал, и там же сложилась его теологическая система, вышли в свет главные труды, сыгравшие важную роль в укреплении позиций протестантизма в Европе.

Существует мнение, будто после Фомы Аквинского в христианском богословии не было столь же крупного теолога до тех пор, пока не появился Кальвин. Свой главный труд "Наставление в христианской вере" (1536) он написал во время пребывания в Базеле. Впоследствии он переделывал и дополнял его, так что в конечном счете, объем сочинения увеличился в пять раз и составил четыре тома. Ясность реформаторской позиции, строгая логика ее обоснования, цельность конструкций поставили книгу Кальвина в ряд лучших произведений протестантской мысли, принесли автору европейское признание и неформальный титул "Аристотеля Реформации".

Основные принципы учения Кальвина подразделяются на две группы. Первая включает в себя положения, которые являются общими для всех протестантов (неприятие власти римского престола, признание Библии как авторитетнейшего вероучительного источника, отправление богослужений на родном языке прихожан и др.). Во вторую группу входят принципы, которые ставят кальвинизм на особое место в протестантизме, и имеют специфическую теологическую, церковно-общественную и морально-правовую направленность:

1) мир и человеческий род - это подобие арены, на которой Бог, величайший режиссер, воплощает свой замысел, ставит свою пьесу, содержание которой ему одному известно от начала до конца;

2) вера в Бога - великий дар Творца своему творению; но не все люди способны принять этот дар и по-настоящему уверовать; среди них есть те, кто к вере изначально не предрасположен и потому обречен умереть в состоянии безверия;

3) причина таких различий между людьми - абсолютное предопределение, согласно которому люди изначально разделены божественной волей на избранных и осужденных; есть те, кому не дано ни уверовать, ни изменить свою посмертную участь, остающуюся непостижимой и составляющую тайну Бога;

4) ни одному человеку не дано точное знание об его предопределении, поэтому он не должен пытаться проникнуть в тайну Бога, а обязан искать веры, крепить ее в себя, служить Господу, вникать в глубинные смыслы Священного Писания, жить так, как оно требует, соблюдать содержащиеся в нем религиозные, нравственные и правовые заповеди;

5) самая высшая духовная доблесть - истинная вера, которую Бог дает человеку навсегда, а безверие - самый тяжелый грех; ему нет оправдания ни на земле, ни на небе, и от расплаты за него человека не спасут никакие добрые дела;

6) труд - основная земная форма служения Богу; человек обязан избегать в своей социальной жизни праздности; его долг - интенсивно трудиться, добиваться профессиональных успехов, приумножать свое богатство, но не превращать обогащение в самоцель и все добытые средства вновь пускать в оборот; помня, что все материальные ценности даны человеку во временное пользование.

Теоцентризм кальвиновской теории означает, что Бог выступает средоточием всех его теоретических размышлений. В религиозно-философских системах Нового времени это не такое уж частое явление, как могло бы показаться на первый взгляд. У большинства европейских философов, а также русских мыслителей серебряного века, Бог не занимал столь важного места в их дискурсах. Библейская мысль "Ибо все из Него, Им и к Нему" (Рим. 11, 36) чаще всего отодвигалась ими на задний план. Рассуждения велись большей частью о божьем мире, но не о Боге, так что порой доходило до того, что Бог превращался в некую декоративную фигуру. Для Кальвина же Бог - первопричина всего сущего и должного. Под Его непосредственным воздействием и опосредованным влияниям проходит вся человеческая жизнь, развиваются цивилизация и культура, функционируют экономика и право, творят ученые, художники и поэты. Он одаряет людей талантами и мудростью, подвигает их к следованию по стезям, ведущим к идеалам истины, добра и справедливости. Бог для Кальвина - главенствующая детерминанта, оказывающая определяющее воздействие на политическую жизнь народов, на их социально-правовое сознание. Бог - это сила, дающая человеку свободу и одновременно вводящая ее в русло необходимости. Особенность этой необходимости в том, что она носит исключительно благой характер. Бог не желает человеку зла, не предлагает заведомо тупиковых проектов, не подвигает на опрометчивые решения. Он ведет человека подобно мудрому отцу, держащему за руку маленького ребенка, не позволяя тому ни упасть, ни свернуть в сторону, где его поджидают опасности. Разумеется, человек вправе "заявить своеволие" и зашагать своим путем, но это будет уже путь грехов, пороков и преступлений. В этом Кальвин был убежден и постоянно находил подтверждения своей правоты в библейском тексте.

В антропосоциологии Кальвина ни общество, ни человек не являются самодостаточными системами. Для них как социальных субъектов важно категорическое нежелание выстраивать всю многосложную конструкцию своих отношений с реальностью так, как будто Бог не существует и, следовательно, никак не участвует в этом строительстве. Общество не является для Кальвина чем-то обособленным, стоящим над людьми и давящим на них своей массой. Оно представляет собой звено, через которое человек связан с Богом. Именно через общество и различные элементы социальной системы Бог воздействует на личность, направляет ее движение в социальном пространстве.

Человек, в свою очередь, выступает для социума тем началом, которое также связывает его с Богом. Все, что исходит от Бога и превращается в достояние общества, входит в социальную жизнь через людей. То есть возникает чрезвычайно сложная система взаимных опосредствований объективного и субъективного характера, в которую включены люди с их отношениями с Богом, социумом и друг с другом.

Бог, по Кальвину, вложил в человеческие сердца идею государственного устройства общественной жизни и стремление к ее практической реализации. Государственная "механика" должна быть рассчитана на греховную природу людей, то есть иметь определенный запас прочности, чтобы противостоять разнообразным проявлениям зла и на всех уровнях социальной жизни нейтрализовать его разрушительную силу. Для Кальвина государство - это институт, посредством которого Бог обуздывает греховную человеческую природу и утверждает тот минимальный социальный порядок, без которого нормальная жизнедеятельность людей невозможна. Для этого Бог позволяет людям ставить над собой единоличных правителей и создавать такие инструменты жизнеустройства как системы законодательной, исполнительной и судебной власти.

Можно обвинять Кальвина в том, что он с излишней настойчивостью проводил в своих трудах принцип морально-юридической диктатуры Бога. Но, вместе с тем, следует отдать должное этому незаурядному реформатору: данный принцип действительно оказался весьма эффективным инструментом преобразования того социального хаоса, который царил в Женеве в момент приезда туда Кальвина. Реформатору удалось превратить аномийную ситуацию в упорядоченный мир законности и стабильности. Трудно представить себе какой-нибудь альтернативный и столь же успешный проект преобразований, который смог бы утвердиться не на краткий исторический миг в несколько лет или даже десятилетий, но на многие столетия и принести Женеве то благополучие и процветание, плодами которого смогли пользоваться десятки поколений ее жителей.

Согласно Кальвину, в человеке есть две управляющие силы - одна для души и для вечной жизни, а другая - для тела и для жизни временной. Аналогичным образом в мире существуют два рода власти - церковь и государство. Обе они должны служить одному и тому же делу, которое в интерпретации Кальвина звучало так: "Надо делать людям добро вопреки их воле". На первый взгляд, этот тезис звучит жестко, бесцеремонно и даже бесчеловечно. Но стоит внести в него несколько уточняющих моментов, как он обретает совершенно иную конфигурацию. Во-первых, Кальвин имеет в виду только те формы добра, которые прямо соотносятся с волей Бога, с его заповедями и предписаниями. Вторая часть, настаивающая на том, что добро надо делать "вопреки воле людей", означает, что речь идет о тех людях, которым не хватает их собственных духовных сил, чтобы успешно противостоять искушениям греха и соблазнам зла. Не следует бояться ущемить их свободную волю, как не следует излишне церемониться с тем, кто поднес к своим губам яд, а следует решительно изъять его и дать вместо него лекарство. Таким максимально эффективным лекарством в глазах Кальвина является все та же Библия и ее императивы. Кальвин убежден, что результат соблюдения ее предписаний будет непременно благотворным. К нему следует стремиться даже в тех случаях, когда духовно больные люди не верят в возможность исцеления.

Антропология Кальвина тесно смыкалась с его политико-правовой теологией. Основные положения последней сводились к следующим трем пунктам: признание верховенства Бога в социально-политической реальности; стремление выстраивать политическую систему и решать все государственные дела, руководствуясь библейскими заповедями и принципами; неприятие практики субъективизма, индивидуализма, если она противоречит закону и правопорядку.

Кальвин был убежден, что поддерживать социальный порядок, направлять жизнь народов можно посредством разных форм государственности - теократической, монархической, аристократической и республиканско-демократической. Любая из них может оказаться либо достаточно эффективной, либо совершенно непригодной в тех или иных конкретных социально-политических ареалах. Все зависит от множества частных, особенных факторов и в первую очередь от того духовно-нравственного состояния, в котором пребывает данный народ. Если народ в своей массе богобоязнен и благочестив, то любая из форм правления может дать положительные плоды. Если же он пребывает в состоянии безверия и порочности, то ни одна из них не будет успешной.

Оказавшись в Женеве, Кальвин превратил свою теоретическую конструкцию в практический инструмент социально-политических и морально-правовых преобразований. До его приезда Женева представляла собой средоточие беспорядков и разброда. В ней господствовало кулачное право сильных и периодически вспыхивали кровавые усобицы.

Кальвин начал с того, что принялся за создание протестантской церкви и за наведение порядка путем утверждения внешнего дисциплинарного контроля за повседневным социальным поведением людей. Многим это не понравилось, и вскоре Кальвин был изгнан из Женевы. Однако после его отъезда город вновь погрузился в такую пучину беспорядков и бедствий, что женевский магистрат вынужден был отправить к Кальвину послание с просьбой вернуться. После трехлетнего изгнания Кальвин возвратился и принялся за дело. Характерно, что и на этот раз Кальвин начал наведение порядка не с экономики и политики, а с церкви. Он подчинил процесс выстраивания системы новых социальных институтов одному главенствующему принципу, который сформулировал следующим образом: "Я одобряю лишь те человеческие институты, которые основаны на авторитете Божием и взяты из Писания"[2]. В следовании этому принципу Кальвин оставался непреклонным максималистом на протяжении всего периода управления Женевой.

Реформатор приложил немало усилий к разработке системы судебно-правового устройства общественной жизни, стремясь подчинить единому нормативно-дисциплинарному началу все важнейшие сферы городской жизнедеятельности, вплоть до создания инструкций для пожарных и ночных сторожей. По его инициативе были учреждены шерстяной и шелковый промыслы, построено несколько больниц и богаделен, создана система городской канализации, основана Академия для подготовки пасторов, будущий Женевский университет.

Кальвин признавал приоритет двух типов порядка - внутреннего и внешнего. Первый касается состояния духовного мира человека, его веры и личных отношений с Богом. Второй имеет социальную природу и связан с состоянием общественных нравов и гражданского правосудия. Несмотря на существенное различие между ними, они не исключают друг друга, поскольку путь человека по направлению к духовному царству начинается уже в его земной, социальной жизни. Люди не вправе существовать вне всякого порядка, "словно крысы в соломе". Гражданская жизнь, организованная в соответствии с христианскими требованиями, должна, по мере возможности, готовить человека к переходу в жизнь вечную. А для этого ей не пристало быть погруженной в стихию варварства, идолопоклонства, злодейств и преступлений. Она должна отвечать требованиям порядка, нормам морали, законам блага и справедливости. Системе гражданского управления следует быть организованной так, чтобы обеспечивать общественное спокойствие, защищать собственность людей, утверждать нормы человечности, нравственности, достоинства и взаимного уважения.

Структура гражданского устройства должна иметь, согласно Кальвину, три уровня и включать, во-первых, должностных лиц, выступающих блюстителями законов, во-вторых, сами законы и, в-третьих, народ, подчиняющийся законам и должностным лицам. Наивысшее место занимают носители административной власти, которых Библия называет богами из-за того, что они имеют особое поручение от Бога, выступают в качестве как бы его заместителей, призванных служить ему в своих должностях и учреждать порядок. Им, обычным людям, Бог дает право отправлять правосудие не от своего, человеческого имени и даже не от имени государства, тоже человеческого учреждения, но от имени Всевышнего. Это налагает на них величайшие моральные обязательства. К ним обращен библейский призыв: "Смотрите, что вы делаете; вы творите не суд человеческий, но суд Господа; и Он с вами в деле суда. Итак, да будет страх Господень на вас: действуйте осмотрительно; ибо нет у Господа, Бога нашего неправды" (2 Пар. 19, 6 - 7).

Все это не только возносит тех, кто наделен властью, высоко над другими людьми, но и налагает на них величайшую меру ответственности. "Разве, - задает Кальвин риторические вопросы, - не изберут они для себя мерилом самое совершенное благоразумие, милосердие, неподкупность, умеренность и чистоту души, сознавая себя служителями божественной справедливости? Разве позволят несправедливости коснуться их судейского кресла, понимая, что оно есть престол Бога Живого? Разве дернут изречь устами своими несправедливый приговор, если будут помнить о том, что уста их призваны быть орудием божественной истины? Разве решатся собственной рукой подписать дурное распоряжение, зная, что она предназначена записывать решения Божьи? Короче говоря, если они будут помнить о том, что являются викариями Бога, то должны будут приложить все усилия и старания к тому, чтобы каждым своим поступком служить для людей образцом божественного провидения, защиты благости, любви и справедливости"[3].

Вместе с тем, Кальвин был убежден, что человеку, занимающему властные высоты и не имеющему личных отношений с живым Богом, невозможно устоять перед множеством соблазнов, удержаться перед наплывом бесчисленных искушений. Подведение же сакральных оснований под систему управления гражданской жизни возносит данную систему на ту нравственную высоту, которая, в противном случае, оставалась бы для субъектов власти недосягаемой.

Кальвин придавал большое значение проблемам дисциплины в церковной и религиозно-гражданской жизни. "Так некоторые люди, - писал он, - настолько ненавидят дисциплину, что самое имя ее внушает им ужас, нужно показать им их неправоту. Если ни одно сообщество, ни один дом, как бы малы они ни были, не в состоянии существовать без дисциплины, то гораздо потребнее она в Церкви, которая должна быть устроена лучше любого хорошего дела и любого сообщества... Ведь если каждому позволить делать, что он хочет, к чему это в конце концов приведет? Но такая вседозволенность действительно наступила бы, если бы проповедь учения не сопровождалась частыми обличениями, исправительными мерами и прочими вспомогательными средствами, призванными поддержать учение и не позволить выхолостить его. Таким образом, дисциплина подобна узде, которой укрощают и обуздывают восставших на вероучение, и шпорам, с помощью которых подстегивают медлительных и нерадивых, а также отцовской розге, служащей для того, чтобы незлобиво и с христианским терпением наказывать совершивших более тяжкие прегрешения"[4].

Согласно Кальвину, гражданский порядок предполагает строгий порядок в делах веры. Люди не должны по собственной прихоти создавать новые законы, касающиеся религиозных форм почитания Бога. Вместе с тем, они должны иметь твердые гарантии того, что истинная вера будет защищена от любых попыток оскорблений и насилия с чье бы то ни было стороны.

По инициативе Кальвина весь город был отдан под наблюдение высшего органа церковного контроля и церковного суда - Консистории, состоявшей из 18 членов, 6 из которых принадлежали к духовенству, а 12 были мирянами. В ее задачи входил неусыпный контроль за повседневной жизнью каждого члена церкви, за соответствием его поведения моральным нормам, регулярные посещения их домов, сопровождающиеся нравоучительными беседами. Был учрежден институт "стражников", которые выполняли функции сыщиков, выведывающих всякие, даже самые малые, попытки кого-либо воспротивиться власти учрежденных институтов теократии.

Контроль приобрел формы жесткого надзора за поведением каждого горожанина, за его речами, личной жизнью, нравственностью, даже едой и одеждой. Были закрыты все кафе, установлены запреты на многие светские развлечения, театральные представления, азартные игры, танцы, модные наряды и прически и даже на громкий смех. Сыщики наблюдали за поведением прихожан во время проповедей и арестовывали каждого, кто имел неосторожность некстати усмехнуться или понюхать табак. Контроль охватывал и сферы общественной жизнедеятельности, в том числе область торговли. Так, торговцы строго наказывались за любые формы недобросовестности и обмана покупателей. Тотальность контроля была такова, что гражданам временами начинало казаться, будто стены всех домов стали прозрачными.

К нарушителям применялись разнообразные, в зависимости от степени виновности, наказания - выговор, открытое исповедание греха, лишение причастия, отлучения от церкви. Если требовалась более суровая кара, то Консистория передавала виновного светскому суду, который налагал такие наказания, как тюремное заключение, изгнание, эшафот и костер.

Процесс судопроизводства отличался суровым и даже жестоким характером. Для начала судебного разбирательства относительно конкретного лица было достаточно одного подозрения. Допускались применение пыток, свидетельства детей против родителей. Члены магистрата считали, что там, где речь идет о "славе Божьей", допустимо очень многое, в том числе доносы, четвертование и т. п. Сам Кальвин не был сторонником применения столь радикальных средств социального контроля. Однако остановить запущенную машину репрессивного судопроизводства он уже не мог. За полтора десятилетия его пребывания у власти в Женеве были казнены десятки человек, что дало основание говорить о превращении протестантской Консистории в некое подобие католической инквизиции, а Кальвина прозвать "женевским папой".

Многие современники, а впоследствии и потомки резко осуждали Кальвина за его религиозную и социальную политику. В идее оправдания насилия видели главный порок его позиции. Жесткие, репрессивные методы, с помощью которых проводилась его социальная политика, заставляли говорить о таких особенностях личности Кальвина, как отвлеченность и холодная механистичность его мышления. Д. С. Мережковский даже увидел в женевском реформаторе предшественника якобинцев: "Главная ошибка его в том, что насилие принято им как вечная правда Божия, как святость, не антиномично и трагично, а благополучно и безболезненно, как должное, и так, как будто вовсе не было Голгофы - величайшего насилия, совершенного людьми над Сыном Божиим... Жан-Жак Руссо выйдет из Кальвина, а из Руссо - Робеспьер. В опыте Женевской теократии видна нерасторжимая связь Реформации с Революцией. Нож гильотины выкован на огне Серветова костра"[5].

Парадоксальность кальвинистской теократии состояла в том, что ее идеология проникала в сознание людей, и они совершенно искренне принимали ее репрессивную механику как должное, искренне веря в ее исцеляющую силу. При Кальвине стали обычными ситуации, когда, например, купец, осужденный на смерть за прелюбодеяние, всходил на эшафот со словами благодарности Богу и отечеству за справедливость вынесенного приговора. Или муж и жена, обвиненные в колдовстве, отправлялись на костер, благодаря Бога и Кальвина за то, что такая смерть избавит их души от вечной погибели.

Историки обратили внимание на одно характерное совпадение, состоявшее в том, что женевская теократия Кальвина и орден иезуитов Игнатия Лойолы возникли почти одновременно. Более того, некоторые исследователи усматривают в Лойоле и Кальвине множество сходных черт. Тот же Мережковский отмечал, что обоих церковных деятелей, католического и протестантского, связывает обладание тремя типами воли - волей к спасению (не только личному, но и общему), волей к порядку и волей к всемирности, глобальности их проектов. Оба они произносили слова "Gloria Dei" одинаково трепетными голосами. "Слава Божия" значила для обоих "Царство Божие" не только на небе, но и на земле. Для обоих на первом месте стояла "Церковь Воинствующая" ("Ecclesia militans"). Для обоих Иисус Христос - полководец, военачальник, а христиане - войско Христово. Для обоих каждый человек - воин, сражающийся в одном из двух вечных станов, на стороне Бога или дьявола. Оба стремились к тому, чтобы Царство Иисуса Христа достигло самых отдаленных земель - от Европы до Бразилии и Китая. При этом принцип Лойолы, гласящий, что каждый человек должен быть "послушен как труп", вполне отвечал притязаниям Кальвина. Не случайно орудием последнего стала женевская инквизиция, мало, чем отличавшаяся от инквизиции католической.

В этом сходстве позиций женевского реформатора и папского контрреформатора проявилось не только правило о действии, порождающем противодействие, но и обнаружилась некая симметричность действий двух выдающихся религиозных подвижников из противостоящих друг другу конфессиональных станов.

Мережковский предпринял попытку сравнительного сопоставления личности Жана Кальвина с личностью Мартина Лютера. Он увидел в них двух сросшихся и вечно враждующих близнецов, напоминавших ему Авеля и Каина. Может быть, - высказывал он предположение, - они хотели бы убить друг друга, но срослись спинами так, что не только друг друга убить, но и в лицо увидеть друг друга не могут.

Эта несколько странная метафора объясняется теми различиями в религиозном, метафизическом и социальном опыте, которые отличали Кальвина от Лютера. Если для Лютера, стоявшего у истоков Реформации, свобода стояла на первом месте, то для Кальвина, ставшего свидетелем гражданских усобиц, свобода - "чума", которую нельзя допускать в дом. Женевский теократ и слышать не желал о социальных свободах и ценил только послушание.

Лютер, в отличие от жесткого Кальвина с его установкой на тотальную регламентацию повседневной жизни мирян, доверял интуиции религиозной свободы, живущей в каждом истинном христианине. Макс Вебер позднее заметит: "Религиозному гению, каким был Лютер, легко дышалось в атмосфере свободного приятия мира, и до тех пор, пока сильны были его крылья, он не подвергался угрозе впасть в status naturalis"[6].

Для Лютера на первом месте стоял Новый Завет, для Кальвина - Ветхий. Для Лютера важнее всего была евангельская Благодать, для Кальвина - жесткий ветхозаветный Закон, из которого тот черпал вдохновение для своих общественно-церковных, государственных и политико-правовых преобразований. Если Лютер считал свободу от слепого следования букве Закона высокой привилегией верующих, то для Кальвина Моисеев Закон - средоточие обязательных норм, к соблюдению которых следует стремиться, даже если в настоящее время достичь этого на практике невозможно.

Лютер придал Реформации национальную, народно-германскую окраску. Кальвин вывел ее за национальные границы. Лютер фактически узаконил раздробленность церквей и их возрастающее приумножение. Кальвин открыл в реформационном движении волю к единству.

Размышляя о личности Кальвина, о его идеях и судьбе его наследия, стоит обратить внимание на сопутствующий им парадокс. Его можно сформулировать в виде вопроса о том, каким образом предельно жесткие нормативные структуры кальвинизма смогли лечь в основание тех либеральных политико-правовых преобразований, свидетелями которых стали не только швейцарские кантоны, но и многие европейские государства нового времени. Как стали возможны трансформации строжайших, кажущихся даже беспощадными принципов кальвинистского социального контроля в институты правового государства и гражданского общества? Без ответов на эти вопросы и без объяснения указанного парадокса Кальвин и кальвинизм останутся для нас загадками истории.

Существует социально-политическая закономерность, многократно проявлявшаяся в истории многих государств: после периодов продолжительной и изнурительной аномии народы достаточно охотно начинают демонстрировать "филоавтократические" настроения и без особого сопротивления принимают усилия политиков, тяготеющих к утверждению принципов жесткой социально-политической механики. В подобных ситуациях обычно срабатывает элементарное здравомыслие, подсказывающее, что хаос все же хуже автократии и что из двух зол предпочтительнее меньшее. При этом естественная мотивация самосохранения продолжает оставаться поведенческой доминантой в условиях нового политического режима.

Ситуация с Кальвином внешне напоминает указанную коллизию. Но это сходство сугубо внешнее. Первое, на что следует обратить внимание, это то, что Кальвин сумел изменить мотивационные структуры граждан Женевы, перенаправить их в новое для тех русло. Он придал их мотивам направленность, которая опиралась уже не на элементарные инстинкты естественного самосохранения. Не было в них и доминирования ответных, защитных реакций на действие внешних, политических механизмов социального устрашения. Преобладало в них нечто особое - то, что в христианстве имеет вид ключевого религиозно-нравственного принципа, именуемого страхом Божьим.

Взяв в союзники Библию, Кальвин не ошибся. Реструктуризация мотивационных структур кальвинистов означала возникновение готовности к фактической подчиненности новой ценностно-нормативной иерархии. Граждане присягали не светским властям, а Верховному владыке неба и земли, что существенно меняло суть дела. Их присяга была путем не в рабство, а дорогой к свободе - свободе от множества прежних порочных привычек и привязанностей, от прежнего беззакония и духа вседозволенности, от естественного состояния "войны всех против всех". Для того же, чтобы эти, религиозно мотивированные свободы закрепились, укоренились, необходимы были новые социальные структуры. Их создание и утверждение стало прямым следствием Реформации и одновременно делом всего нового времени.

Несмотря на то, что Реформация протекала трудно, сопровождалась множеством трагических коллизий и серьезных морально-политических издержек, в целом ее роль в духовной и социальной жизни Европы оказалась позитивной. Принцип жесткой иерархичности, господствующий в католической церкви, сменился у протестантов принципом выборности церковных служителей и принципом самоуправления церковной общины. Это придало мощный импульс развитию в Европе нового времени неформальных институтов гражданского общества. Протестанты узаконили принцип свободы совести, подготовили духовную и социальную почву для утверждения идей равного достоинства всех людей, равенства всех граждан перед государством, а также идею неотъемлемости прав человека на жизнь, свободу и собственность.

Известный православный богослов Иоанн Мейендорф отметил, что Реформацию не следует рассматривать как единичное событие, ограниченное XVI в., что она является по самой своей сути открытым движением. Суть Реформации заключается именно в том, чтобы оставаться всегда открытой и регулярно исправлять и подправлять себя в соответствии с теми принципами, которые представлены в библейском тексте[7]. Это хорошо видно на примере учения Кальвина, привлекавшего внимание европейских мыслителей и общественных деятелей - англичанина В. Гладстона, немцев Ю. Штала, В. Колфхауса, голландцев Г. Ван Принстерера, А. Кайпера, С. Ломана, Х. Колина, П. Депенхорста, А. Анема и др. Примечательно также и то, что и сейчас идеи Кальвина оказывают влияние на социально-правовую жизнь гражданских сообществ США, Франции, Германии, Швейцарии, Нидерландов, Шотландии и других стран.

Примечания

1. Среди христианских аналитиков, теологов и церковных историков этот кризис-раскол рассматривается как трагедия христианского мира, сопоставимая с другим великим расколом, произошедшим пятью веками ранее и приведшим к образованию Западной (католической) и Восточной (православной) церквей.

2. МАГРАТ А. Богословская мысль Реформации. Одесса. 1994, с. 174.

3. КАЛЬВИН Ж. Наставление в христианской вере. Т. 3. Кн. IV. СПб. 1999, с. 470.

4. Там же, т. 3, кн. IV. с. 219 - 220.

5. МЕРЕЖКОВСКИЙ Д. С. Реформаторы. Испанские мистики. М. 2002, с. 14.

6. ВЕБЕР М. Протестантская этика и дух капитализма. Ивано-Франковск. 2002, с. 130.

7. МЕЙЕНДОРФ И., протоиерей. Значение Реформации как события в истории христианства.

Бачинин Владислав Аркадьевич - доктор социологических наук, профессор. Санкт-Петербург.