Saygo

Луи Филипп Орлеанский

3 сообщения в этой теме

Таньшина Н. П. Луи Филипп Орлеанский

"Король-буржуа", прогуливающийся по Парижу с зонтиком под мышкой, "король баррикад", возведенный на престол революцией, крупнейший лесовладелец и финансист, крайне властолюбивый правитель - такой образ короля Луи Филиппа сложился в исторической литературе и в широких кругах читателей. Так ли однозначен был последний король французов Луи Филипп Орлеанский, правивший страной в 1830 - 1848 годах?

Луи Филипп, старший сын герцога Людовика-Филиппа-Иосифа Орлеанского, родился в Париже 6 октября 1773 года. Сначала он носил титул герцога Валуа, затем герцога Шартрского. Будущий король получил хорошее образование. Когда ему исполнилось пять лет, и сменилось несколько наставников, его воспитательницей, как и воспитательницей его братьев и сестры Аделаиды, была назначена графиня Стефания де Жанлис, принадлежавшая к самым значительным политическим кругам французской духовной жизни рубежа XVIII-XIX вв., почитательница идей Ж.-Ж. Руссо, известная как своими многочисленными романами, так и педагогическими произведениями. Под ее руководством Луи Филипп приобрел весьма глубокие и разносторонние знания, усвоил либеральный образ мыслей, любовь к путешествиям, привычку к простоте и выносливость. Много лет спустя, вспоминая свое детство и свою воспитательницу, Луи Филипп рассказывал Виктору Гюго: "О, мы с сестрой прошли суровую школу. Вставали мы обыкновенно в шесть часов, ели жареную говядину да хлеб с молоком; ни сластей, ни лакомств, никаких удовольствий не полагалось: ученье и работа, работа и ученье - вот и все. Ведь это Жанлис приучила меня спать на голых досках; она же обучила многим ручным мастерствам, и вот благодаря ей я знаю теперь всего понемножку: могу даже постричь, а при случае пустить кровь не хуже Фигаро. Я и столяр, и конюх, и каменщик, и кузнец"1.

Своей воспитательнице Луи Филипп был обязан знанием иностранных языков. По утрам дети изучали ботанику с садовником, говорящим по-немецки; за завтраком они продолжали разговаривать на этом языке, во время послеполуденной прогулки их сопровождал учитель английского, за ужином они беседовали на итальянском и завершали день испанским. "В результате такого образования, - констатировал герцог Орлеанский, - в двенадцатилетнем возрасте я говорил на четырех языках, и я знал английский также хорошо, как французский". Впоследствии, уже будучи королем, учитывая важность франко-английских отношений, Луи Филипп как-то сказал: "Чтобы проводить разумную политику, необходимы англичане, владеющие французским, и французы, которые знают английский"2.

Мадам де Жанлис не пренебрегала гуманитарными науками, но особое внимание уделяла практическим вещам, тем наукам, которые она сама страстно любила. Она заставляла своих учеников изучать основы математики, физики, естественной истории, архитектуры, ботаники, уделяла большое внимание физическому развитию детей, посвящая много часов в день гимнастическим упражнениям, бегу и плаванию.

 

430px-Franz_Xaver_Winterhalter_King_Loui


Кроме того, она пыталась привить им свои идеи, свои взгляды, свои манеры. Она не хотела, чтобы юные аристократы занимались исключительно военным делом и охотой, и направляла их, по словам биографа Луи Филиппа Ж. Берто, в сторону рабочих классов, посылая их то в мастерские, где их обучали изготовлению булавок, то к торговцам, которые им показывали, как делается уксус и горчица. Эта практичная женщина хотела, чтобы дети получили разностороннее образование, и были сведущи как в ремесленном труде, так и в науках3. Мадам де Жанлис дожила до восшествия на престол Луи Филиппа, который выплачивал ей почетную пенсию.

С началом революции вслед за отцом Луи Филипп объявил себя ее сторонником, вступил в Национальную гвардию и в клуб якобинцев. В чине генерал-лейтенанта он участвовал в битвах при Вальми, Жемаппе и Неервиндене, проявив большие военные способности и храбрость. В 1792 г. он отказался от своего титула и по примеру отца принял имя "гражданин Эгалитэ". После того, как Конвент издал закон об изгнании Бурбонов, для обоих Эгалитэ было сделано исключение. Однако когда генерал Дюмурье, адъютантом которого служил Луи Филипп, перешел на сторону австрийцев после поражения при Неервиндене, будущий король французов, опасаясь за свою жизнь, был вынужден бежать за границу, но, в отличие от других эмигрантов, отказался бороться против своей страны. Отец Луи Филиппа, обвиненный в организации заговора с целью захвата власти, был казнен якобинцами в ноябре 1793 года.

Под именем Шабо-Латура Луи Филипп вместе с сестрой Аделаидой и мадам де Жанлис поселился в Швейцарии, в Рейхенау. Как писал В. Гюго, "этот наследник самых богатых королевских поместий Франции продал свою старую лошадь, чтобы не умереть с голоду. В Рейхенау он давал уроки математики, а его сестра Аделаида занималась вязаньем и шитьем"4.
 

Feron_-_Le_Duc_de_Chartres_%C3%A0_Valmy_
Герцог Шартрский и герцог Монпансье в битве при Вальми


Совершив путешествие по северо-западной Германии и Скандинавии, проведя несколько лет в Америке, в 1800 г. Луи Филипп переехал в Англию, где обосновался в деревне Твикенгэм близ Лондона. Здесь произошло его примирение со старшей ветвью Бурбонов, после того как он подписал декларацию покорности своему законному государю. С этих пор с ним обращались как с принцем, хотя и относились с недоверием, тем более что он не принимал никакого участия в интригах роялистов против французского правительства. В 1809 г. Луи Филипп переехал в Сицилию, где женился на Марии-Амелии, дочери Фердинанда Неаполитанского. От этого брака родилось десять детей, восемь из которых дожили до зрелого возраста.
 

418px-Marie_Amelie_de_Bourbon.jpg
Мария-Амалия с детьми



Луи Филипп побывал в Испании, где намеревался принять участие в борьбе против Наполеона, мечтая получить испанскую корону; однако этой мечте не суждено было сбыться, как, впрочем, и его мечтам о короне Ионических островов.

Через две недели после прибытия в Париж Людовика XVIII там же оказался и Луи Филипп, являвшийся, вместе с братом короля Карлом д'Артуа и его двумя бездетными сыновьями, непосредственным наследником трона. Король возвратил герцогу Орлеанскому громадные имения его отца, конфискованные во время революции, и уже в конце сентября Луи Филипп вместе с женой и детьми въехал в Пале-Рояль. Его положение при дворе Людовика XVIII было, однако, весьма затруднительным; ему не прощали ни роли его отца во время революции, ни его собственных либеральных убеждений, от которых он никогда не отказывался. После возвращения Наполеона с Эльбы Луи Филипп, назначенный главнокомандующим Северной армии, был вынужден передать командование маршалу Мортье и уехал в Англию, вернувшись в Париж после вторичного падения Наполеона и заняв место в палате пэров, где проявил свои либеральные взгляды, решительно выступая против реакционных мер нового правительства, за что ему было приказано выехать за границу. Только в 1817 г. он получил окончательное разрешение вернуться во Францию. Его дворец, Пале-Рояль, был своеобразным сборным пунктом для выдающихся деятелей литературы, науки и политики; его салон носил умеренно-оппозиционный характер, но сам Луи Филипп держался по отношению к царствующему дому весьма корректно. Вплоть до смерти Людовика XVIII в сентябре 1824 г. он сторонился двора, однако после восшествия на престол Карла X отношения между Тюильри и Пале-Роялем улучшились, хотя герцог посвящал себя не столько придворной жизни и политике, сколько приумножению своего состояния.

По мере активизации консервативной направленности в политике Карла X, либеральная оппозиция начинает делать ставку на Луи Филиппа, тем более, что уже давно о нем говорят как о возможном короле. В свое время еще Людовика XVIII раздражало, что даже среди европейских монархов его двоюродный брат считался лучшей кандидатурой на французский престол.

В конце мая 1830 г. состоялись громкие демонстрации в поддержку герцога Орлеанского. Во время публикации ордонансов Карла X 25 июля Луи Филипп с семьей находился в своей летней резиденции в Нэйи. Большинство оппозиционных депутатов, группировавшихся вокруг Ж. Лаффита, А. Тьера, Ж.-М. Лафайета настаивало на кандидатуре Луи Филиппа как продолжателе королевского правления; большая часть бойцов на баррикадах требовала провозглашения республики и назначения президентом генерала Лафайета. 27 июля А. Тьер в Нейи, во время отсутствия Луи Филиппа, предложил его сестре Аделаиде, чтобы герцог стал регентом. После некоторых колебаний Луи Филипп принял это предложение.

Карл X, пребывавший вместе с семьей сначала в замке Сен-Клу, затем в Рамбуйе, до последнего момента не отдавал себе отчета в происходящем. Лишь в ночь на 30 июля он, наконец, дал согласие на отставку правительства Ж. Полиньяка и отмену ордонансов. В тот же день Палата депутатов провозгласила Луи Филиппа наместником (lieutenant-general) королевства. Он продиктовал прокламацию к парижскому населению, в которой говорил о своей решимости предотвратить междоусобную войну и анархию. По улицам, на которых толпился народ, и с которых еще не были убраны баррикады, Луи Филипп отравился в городскую ратушу, не проявляя ни малейшего волнения, пробираясь верхом через толпу народа, пожимая руки направо и налево. В ратуше его встретил генерал Лафайет - глава временного правительства. После коротких переговоров Лафайет, успокоившийся на фразе О. Барро, что "Луи Филипп - лучшая из республик", вышел вместе с ним на балкон Ратуши, держа в руках трехцветное знамя. Толпа восторженно приветствовала Луи Филиппа, который немедленно утвердил в министерских должностях всех комиссаров, назначенных временным правительством.

2 августа Карл X отрекся от престола в пользу своего внука, герцога Бордосского, а до совершеннолетия последнего назначил Луи Филиппа регентом. Герцог Орлеанский немедленно сообщил палатам об отречении короля, скрыв, однако, его условия.

7 августа 1830 г. Палата депутатов, предварительно объявив трон вакантным, предложила его Луи Филиппу, герцогу Орлеанскому, и его потомкам по мужской линии в порядке первородства. Через два дня в Бурбонском дворце, где заседала нижняя палата, состоялась церемония гражданской коронации: герцог Орлеанский принял присягу на верность конституции, подписал Хартию, после чему ему были вручены королевские регалии. Отныне он именовался Луи Филиппом I, "королем французов".

Как отмечал А. В. Ревякин, столь необычная церемония возведения на трон, противоречившая вековым традициям династии, символизировала важную перемену в режиме конституционной монархии по сравнению с периодом Реставрации. Хотя его основные составляющие - король, Хартия, палаты - оставались неизменными, их относительная роль изменилась. Власть короля отныне основывалась не на божественном праве, а на суверенитете нации. Хартия рассматривалась в качестве договора между французским народом и свободно избранным им королем, который теперь обязан был уважать конституционные права и свободы граждан. Возникла промежуточная между наследственной монархией и республикой форма государственности, которая несла отпечаток личности нового короля5.

Однако принятие короны из рук революции явилось первым и последним революционным актом Луи Филиппа: девизом всего его царствования будут слова "порядок и свобода". Несмотря на службу в революционной армии, Луи Филипп не был радикалом. Хотя он любил вспоминать молодость, он крайне редко говорил о революции, так как воспоминания о ней его ужасали. Он не хотел разжигать пожар войны в Европе; самым большим его желанием было добиться признания его короны другими европейскими монархами, и он надеялся добиться этого с помощью проведения конституционной внутренней и миролюбивой внешней политики.

Между тем, Июльская революция 1830 г., восшествие на престол "короля баррикад" Луи Филиппа резко осложнили международное положение Франции, появилась опасность ее изоляции. Для легитимных монархов Европы Июльская революция означала возрождение революционной угрозы, вызывала опасение, что Франция может пойти на пересмотр решений Венского конгресса, чего не могла допустить ни одна из держав-победительниц.

В этих условиях орлеанисты, то есть умеренные либералы, сторонники режима Луи Филиппа, управлявшие Францией в годы Июльской монархии, стремясь сохранить место Франции в "европейском концерте", должны были исходить из утверждения о том, что Франция является страной со стабильной внутриполитической системой, что она не вынашивает планов пересмотра Венской системы, а является полноправным партнером европейских держав, заинтересованным в сохранении европейского равновесия сил и в предотвращении возможности новых социальных потрясений в Европе. По словам одного из лидеров орлеанистов, крупного банкира Казимира Перье, "для спокойствия и чести Франции было важно, чтобы она не казалась в глазах человечества обществом, руководимым насилием и страстями"6.

Сам король Луи Филипп так говорил по этому поводу: "Франция оставила истории достаточно памятников своей военной славы, чтобы добавить к ним трофей не менее достойный - быть гарантом мира во всем мире и гарантом спокойствия человечества"7.

Сразу же после революции 1830 г. правительство Луи Филиппа признало все территориальные изменения, произведенные трактатами 1815 года. В столицы европейских государств с соответствующими заявлениями были направлены представители Луи Филиппа. Как отмечал один из видных политиков Июльской монархии герцог Л.-В. де Брой в своих "Воспоминаниях", суть этих заявлений сводилась к следующему: "Если Европа не будет провоцировать трудности за пределами Франции, мы приложим все силы для сохранения в стране монархического режима и подавления всякой пропаганды. Когда за Францией признают право самой распоряжаться своей судьбой, она будет уважать все договоры, которые формируют основу европейского порядка". "Пока здание Венского конгресса стоит на ногах, - заключил де Брой, - мы должны будем его уважать". В Лондон с соответствующей миссией был направлен генерал Бодран, в Вену - генерал Белиар, в Берлин - граф де Лобо, в Санкт-Петербург - генерал Атален8.

В течение сентября-октября 1830 г. король Луи Филипп и возглавляемый им политический режим были признаны всеми монархами Европы, за исключением португальского короля дона Мигеля, которого и Франция со своей стороны не признавала законным правителем, и герцога Моденского, категорически отказавшегося признать власть, порожденную революцией. Император Николай I, первоначально настаивавший на необходимости коллективного признания европейскими дворами герцога Орлеанского королем французов, 18 сентября также признал Луи Филиппа9. Европейские монархи понимали, что без участия Франции стабильность в Европе была невозможна: изолированная, и, как следствие, нестабильная Франция всегда оставалась бы очагом пропаганды, катализатором революционных потрясений в европейских государствах. Вице-канцлер К. В. Нессельроде писал в отчете за 1830 г.: "Вероятно, союзники полагают, что при подобных обстоятельствах признание герцога Орлеанского королем французов является единственным способом остановить Францию на краю пропасти, куда ее готов низвергнуть демократический дух, единственным средством сохранить в стране монархическую власть, которую акты палаты депутатов уже почти упразднили, единственным средством спасти Европу от разрушения, угрожающего социальному порядку. Если таково их единодушное мнение, то император не отделится от своих союзников"10.

По мнению Луи Филиппа, "подавить внутреннее брожение, обеспечить сохранение общественного порядка и упрочить внешний мир - вот долг национального правительства". О внешнеполитических задачах Франции король говорил: "После блестящего урожая побед, собранного на протяжении многих веков французской нацией, ей принадлежит, может быть, больше, чем кому-либо другому, право признать, что мирные добродетели являются не менее впечатляющими, чем военные заслуги".

Луи Филипп подчеркивал тесную взаимосвязь между внутри- и внешнеполитическими задачами, стоящими перед Францией, отмечая, что для решения важнейших внутриполитических проблем, для создания стабильного политического режима, необходимо проводить адекватную внешнюю политику, направленную на сохранение мира в Европе. В то же время, отмечая миролюбие Франции, он полагал, что необходимо поддерживать военную мощь как меру оборонительного характера: "Если какая-либо коалиция или какое-либо иностранное вторжение будет угрожать независимости и чести народа, монарх должен быть готов первым крикнуть: "К оружию!"". "Война должна быть предпринята только тогда, когда общественные интересы налагают эту тяжкую обязанность"11.

Оппозиция, однако, считала такие заявления короля декларативными. Известный французский поэт и политик А. Ламартин писал в своих воспоминаниях, что "фиксированная и твердая идея мира была основополагающей идеей этого царствования". Он называл идею мира "постоянной, пылкой и искренней", однако выражал сомнения относительно истинных причин такого внешнеполитического курса: являлась ли источником миролюбивой политики "любовь к человечеству" или это был "хорошо завуалированный династический эгоизм"12. Отныне именно внешняя политика Луи Филиппа станет главным предметом нападок со стороны оппозиции, а умеренный внешнеполитический курс его правительств будет восприниматься не иначе, как антинациональный.

Между тем, умеренная и осторожная политика короля французов импонировала европейским монархам и их дипломатическим представителям при Луи Филиппе. Посол Российской империи граф К. О. Поццо ди Борго, не симпатизировавший новому политическому режиму, рожденному революцией, характеризуя внешнеполитическую линию короля Луи Филиппа, подчеркивал его миролюбивые намерения и стремление достичь европейской стабильности: "Он убежден, - писал дипломат, - что война вызовет во внутреннем устройстве Франции такие изменения, что будет невозможно не бояться самых опасных и самых фатальных последствий". В то же время, посол выражал опасения, что в условиях внутриполитической нестабильности, существовавшей во Франции, Луи Филиппу будет сложно придерживаться данного курса. Поццо ди Борго писал: "Чувства Луи Филиппа являются искренними, но неистовость фракций и быстрота их действий могут поколебать его волю". К тому же, по его словам, король французов не прилагал усилий для укрепления своей власти: "...король желает мира и, однако, не сопротивляется мерам, которые могут привести к войне... Слабость короля и состав его правительства не представляют никаких гарантий против событий, которые могут подвергнуть Европу опасности и поставить ее под ружье". В целом, называя режим Июльской монархии "аномалией", Поццо ди Борго сомневался в возможности формирования длительной и стабильной политической системы во Франции13.

Как отмечал французский исследователь Ж. Берто, для людей, мало знавших Луи Филиппа, король являлся настоящей загадкой. В его характере заключалась такая смесь противоречивых качеств, что было очень сложно разобраться в его истинной натуре. Но тот, кто его хорошо знал, не сомневался: это был настоящий аристократ, а не буржуа, каким он пытался, и небезуспешно, предстать в глазах французов14.

Несмотря на прозвище "король-буржуа", Луи Филипп весьма ревностно относился к своим монаршим прерогативам. Русский дипломат, поверенный в делах России во Франции в годы Июльской монархии, граф Н. Д. Киселев отмечал такую деталь: если сыновья Луи Филиппа, обращаясь к королеве, называли ее "матерью", то никто из них не обращался к королю иначе, как "Ваше Величество". Такая демонстрация почтительности со стороны принцев распространялась и на остальное окружение короля15.

Луи Филипп очень хотел, чтобы, несмотря на революционное происхождение его власти, его приняли королевские фамилии Европы. Как отмечал посол Австрийской империи в Париже граф Рудольф Аппоньи, Луи Филипп желал, чтобы "отношения дипломатического корпуса с его двором были такими же, как при Людовике XVIII или Карле X"16. В этом отношении весьма показателен эпизод путешествия Луи Филиппа в Англию в октябре 1844 года. Сопровождавшие его французские политики были поражены переменой, произошедшей с ним, едва он ступил на английскую землю: он стал королем с головы до ног и вел себя как настоящий суверен17.

Луи Филипп, которого Николай I считал "узурпатором" трона, "похитившим" корону у малолетнего герцога Бордосского, всячески стремился подчеркнуть преемственность своей власти, активно поддерживал свою репутацию защитника родины и "солдата свободы". В 1832 г. на средства личного королевского бюджета он восстановил сильно запущенный со времен Великой революции Версальский дворец, украсил его произведениями искусства и сделал его музеем национальной доблести. Решительно пресекая бонапартистские заговоры, Луи Филипп дорожил причастностью к славе "великой империи". В 1836 г. было закончено строительство Триумфальной арки Наполеона, начатое еще во времена Империи. В армии были восстановлены маршальские звания, назначены пенсии ветеранам наполеоновских войн.

В 1840 г. король согласился со своим министром А. Тьером возвратить на родину с острова Св. Елены прах императора. "Праздник почившего изгнанника, с торжеством возвращающегося на родину", как образно назвал церемонию Гюго, состоялся в Париже 15 декабря 1840 года. На площади перед собором Инвалидов были устроены подмостки, на которых разместилось сто тысяч человек; по обе стороны аллеи были установлены два ряда статуй, изображавших героические фигуры, напротив собора Инвалидов возвышалась гипсовая статуя императора. Однако в целом, по словам Гюго, в этой церемонии "не было правды, а потому и вышла она вся какой-то фальшью и надувательством. Правительство как будто испугалось вызванного им призрака. Показывая Наполеона, оно в то же время старательно скрывало его, намеренно оставляя в тени все, что было или слишком велико, или слишком трогательно". Роль белого коня, покрытого фиолетовым крепом, которого большинство принимало за настоящего боевого коня Наполеона, "не соображая, что если б он прослужил Наполеону хоть только два года, и то ему теперь было бы целых тридцать лет, - возраст почти невозможный для лошади", сыграла старая лошадь, которая вот уже десять лет с успехом выступала в роли боевого коня на всех парадных военных похоронах18. Луи Филиппу не удалось использовать в своих интересах преклонение перед Наполеоном. Более того, на всплеске этой волны Луи Наполеон Бонапарт, племянник императора, в 1840 г. предпринял очередную неудачную попытку захвата власти во Франции.

Натянутость в отношениях Луи Филиппа с европейскими монархами была преодолена далеко не сразу. Император Николай I никогда не называл Луи Филиппа "братом", как это было принято между монархами. В июле 1833 г. на балу в парижской ратуше в честь третьей годовщины Июльской революции не присутствовали представители Австрии, России, Испании, Сардинии, Баварии, Голландии, Вюртемберга19. Луи Филипп, весьма ревностно относившийся к тонкостям этикета, болезненно воспринимал подобное отношение к своей монаршей персоне. Король как-то сказал своему послу в Вене графу Л.-К. Сент-Олеру: "Я очень хорошо понимаю, каково мое сегодняшнее положение по сравнению с другими европейскими государями. Каждый царствующий монарх с большим или меньшим сожалением видит меня на троне Франции, соглашается с моей королевской властью, но только с властью пожизненной. Император Николай I рассматривает всякие персональные отношения со мной так, как если бы я был болен чумой. Он скорее согласится отрезать себе руку, чем написать: Брат мой. По отношению к моему возрасту и характеру такое поведение не совсем подходит. Но не стоит ожидать от молодого монарха подобной философии. Однако если в тот момент, когда мой сын взойдет на трон, все останется в таком же состоянии, катастрофа будет неизбежна"20.

В другой раз король заметил Гюго: "Есть две вещи, которые ненавидят европейские короли - Францию и меня. Меня они ненавидят даже больше, чем Францию... Они меня ненавидят, потому что я - Орлеан, они меня ненавидят, потому что я - это я. Что касается Франции, то они ее не любят, но они с ней примирятся, если она окажется в других руках..."21.

Что касается прозвища "король-буржуа", то Луи Филипп получил его за вполне буржуазный стиль жизни, который он вел, как до восшествия на престол, так и после. Стремясь опереться на буржуазию, Луи Филипп адаптировал к ней свой костюм, свое душевное состояние, нравы. Он принимал у себя представителей оппозиции; своих детей отдал учиться в общественную школу - "Коллеж Генриха IV"; он любил гулять по Парижу один, по крайней мере, в первые годы царствования. Он гримировался под буржуа с головы до ног, и у него это так искусно получалось, что все в итоге согласились с "буржуазностью" Луи Филиппа. Его голова в форме груши22, густые бакенбарды, большие глаза, хитрый взгляд - все это не имело ничего общего с королевским величеством, он выглядел как типичный парижского буржуа. Когда он не носил униформу члена Национальной гвардии, он был одет в голубой сюртук с золотыми пуговицами, белый жилет, хлопчатобумажные панталоны, и никогда не выходил без своего легендарного зонтика. С первых дней своего пребывания на троне Луи Филипп постоянно пел "Марсельезу". В Ратуше, на улице, в Пале-Рояль - везде он ее пел с воодушевлением, положа руку на сердце, устремив к небу глаза. Как отмечал Р. Аппоньи, он "был готов поверить, что у короля в кармане есть трехцветный носовой платок, которым при необходимости он готов воспользоваться как знаменем"23.

Вот как писал Гюго о "буржуазности" Луи Филиппа: "Он редко бывал у обедни, не ездил на охоту и никогда не появлялся в опере. Не питал слабости к попам, псарям и танцовщицам, что являлось одной из причин его популярности среди буржуа. У него совсем не было двора. Он выходил на улицу с дождевым зонтиком под мышкой, и этот зонтик надолго стал одним из слагаемых его славы. Он был немного масон, немного садовник, немного лекарь. Однажды он пустил кровь форейтору, упавшему с лошади; с тех пор Луи Филипп не выходил без ланцета, как Генрих III без кинжала. Роялисты потешались над этим смешным королем - первым королем, пролившим кровь в целях излечения".

Еще одним аспектом "буржуазности" Луи Филиппа в глазах французов была его приверженность семейным ценностям. Глубокая нежность Луи Филиппа к своей большой семье была общеизвестным фактом. Его домашний круг, по словам Гюго, был восхитителен; "там добродетели сочетались с дарованиями"24. Одна из дочерей Луи Филиппа, Мария Орлеанская, прославила свой род среди художников; старший сын, наследник престола, герцог Фердинанд Орлеанский, трагически погибший в 1842 г. в результате несчастного случая, известеный своими либеральными взглядами, был весьма популярен в армии и в целом в стране. Другой сын короля, Анри, герцог Омальский, стал в 1847 г. генерал-губернатором Алжира; сын Франсуа, герцог Жуанвильский, принимал активное участие в военных операциях на море, у берегов Марокко и Италии.

Главное, чем Луи Филипп напоминал буржуа - это своей страстью к деньгам. Он являлся одним из богатейших людей Франции, причем не только вследствие того, что был крупнейшим лесовладельцем и финансистом, но, прежде всего, благодаря наследству, доставшемуся ему от герцога де Бурбон-Пентьевра, его деда по материнской линии, внука короля Людовика XIV и одного из самых богатых людей своей эпохи. В качестве короля Луи Филиппу пришлось довольствоваться содержанием лишь в 12 млн. франков (в отличие от Карла X с его 40 млн)25. Вступая на престол, он не присоединил своих имений к государственным имуществам, как это делали короли Бурбоны, а дарственными записями закрепил большую часть за своими детьми, опасаясь, что с ним может произойти то же самое, что и с Бурбонами, и что он окажется в изгнании почти без средств к существованию. К концу 1830 г. состояние Луи Филиппа резко увеличилось также благодаря наследованию имений принца Конде.

Когда в 1843 г. королева Виктория была приглашена во Францию, в королевский замок Ё (Ей), во время прогулки по парку король галантно предложил ей персик. Королева оказалась в затруднении, не зная, как его очистить от кожицы. Тогда Луи Филипп достал из своего кармана большой нож со словами: "Когда-то мне приходилось жить, имея сорок су в день, и нож в кармане. С тех пор прошло много лет. И я мог бы оставить эту привычку, но я этого не сделал, поскольку никогда не знаешь, что тебя ждет".

Однако ничто не могло заслонить одну из его существенных черт - скупость. Мадам де Жанлис как-то обмолвилась: "Он был принцем, я из него сделала мужчину; он был неповоротливым, я его сделала ловким; он был скучным, я его сделала разговорчивым человеком; он был трусливым, я его сделала храбрым; он был скупым, и мне не удалось превратить его в щедрого человека".

Кроме этого недостатка, Луи Филипп обладал качествами, отнюдь не сближавшими его с буржуа. Он был храбрым человеком, хотя войны не любил, и неоднократно проявлял свое мужество в сражениях, в битвах при Вальми и Жемаппе; в Вандоме он спас тонущего человека. Как отмечал Ж. Берто, "хороший игрок и хороший солдат, он рисковал собой и своими близкими", он не только не боялся опасности, но любил испытывать судьбу26. Зонт и знаменитый парик Луи Филиппа, как черты принадлежности к буржуа, во многом были своеобразными рекламными приемами. По словам английского исследователя Т. Зелдина, прогулки по парижским улицам без сопровождения и охраны являлись не проявлением буржуазного склада души, а обдуманным шагом очень храброго человека, поскольку частые покушения на жизнь короля, а их было совершено восемь, делали Луи Филиппа своего рода рекордсменом среди монархов. Настоящие буржуа оставались в таких случаях дома. Как видим, "буржуазность" Луи Филиппа была двойственной: "манеры он усвоил при Старом порядке, а привычки при новом: то была смесь дворянина и буржуа, подходящая для 1830 года"27.

По мере укрепления своей власти Луи Филипп стал испытывать все меньше необходимости афишировать свои революционные чувства и свою "буржуазность"; "Марсельеза" стала все реже звучать на официальных мероприятиях. Луи Филипп как-то сказал своему министру Франсуа Гизо, что во время исполнения гимна он только открывает рот и уже давно перестал произносить слова28.

Луи Филипп был королем в высшей степени умным, активным, но властным и мелочным. Он хотел решать все дела сам, вмешиваться во все детали; суть его правительственной системы заключалась в том, чтобы управлять Францией с помощью, а не посредством палат. Российский чиновник Чубаров, посетивший Францию в 1837 г. и оставивший весьма интересные наблюдения о Луи Филиппе, писал: "По наружности кажется, что Луи Филипп не имеет никакого влияния на ход дел государственных, что все преимущества его заключаются в одном королевском титуле и в некоторых, весьма ограниченных, правах, по Хартии 1830 года ему предоставленных. Но, в самом деле, едва ли не выходит противное... он, имея на своей стороне президента палаты депутатов, распространил права конституционного короля далеко за пределы Хартии... Луи Филипп делает, что хочет, или, лучше сказать, держит обе палаты, и депутатов, и пэров, в таком положении, что они не делают только того, чего он не хочет: поспорят, пошумят, а всегда окончится так, как он предполагает"29.

Луи Филипп полагал, что должен обладать властными полномочиями еще и потому, что если он станет "бессильным" конституционным монархом и предоставит решение всех вопросов профессиональным политикам, то те ввергнут страну в ужасную смуту, революцию, войну, а его самого лишат престола30. Луи Филипп хотел отделаться от сильных политиков, таких как Л.-В. де Брой и А. Тьер, создавал, по крайней мере, до октября 1840 г., нестабильные министерства и не противодействовал затяжным министерским кризисам31. Н. Г. Чернышевский писал, что король "... стремился иметь министрами не тех людей, на которые указывало общественное мнение или хотя бы мнение большинства депутатов, а людей, которые были бы простыми исполнителями его личных желаний"32.

По словам политического и военного деятеля тех лет маршала Э. Кастеллана, "диктат министров для него был невыносим. Он всегда пытался плести интриги и вмешиваться в дела". Король как-то сказал герцогине Доротее де Дино, племяннице Ш.-М. Талейрана: "Знаете мадам, чтобы все шло хорошо, надо, чтобы я был управляющим всего, и в то же время, чтобы мне лично ничего не принадлежало" 33.

Королю было сложно совершать назначения, поскольку приходилось прислушиваться к мнению главы кабинета или министров. По этой причине некоторые важные дипломатические посты в начале царствования Луи Филиппа в течение многих месяцев оставались вакантными. Один из ярких французских политиков тех лет, О. Барро, отмечал в своих "Мемуарах", что хотя Луи Филипп "имел искреннее убеждение в необходимости представительных учреждений для Франции, был решительно настроен уважать произнесенную им клятву, однако в его характере имелись черты, очень мало совместимые с условиями существования этих институтов". По словам Барро, в короле сочетались "странная смесь буржуазной простоты и потребности доминировать; философский ум, более чем свободный в некоторых отношениях и предрассудки рождения; революционные чувства и необдуманный страх перед революцией..."34.

Современник событий, прославленный писатель Ф. Р. де Шатобриан, не испытывавший симпатий к королю и возглавляемому им режиму, отмечал в "Замогильных записках": "Превосходство Филиппа очевидно, но относительно; живи он в эпоху, когда в обществе еще теплилась жизнь, вся его посредственность вышла бы наружу". По словам Чубарова, "может быть, никто лучше Луи Филиппа не знает своего народа со всеми его недостатками, непостоянством, причудами истинно-женскими; с его непомерным тщеславием, с его аристократическим требованием на свободу и вольность. Французы все дышат свободою, уравнением прав всех состояний, а между тем никто не хочет быть в одной категории с большею частью народа"35.

Период с 1840 г., с момента формирования министерства 29 октября под руководством Н. Сульта, а фактически Ф. Гизо, занимавшего с 1840 по 1848 гг. пост министра иностранных дел, а в 1847 г. ставшего главой правительства, многие исследователи называют "личным правлением короля". Как писал Шатобриан, "Филипп поработил всех своих приближенных; он надул своих министров: назначил их, потом отставил, снова назначил, скомпрометировал, - если сегодня что-нибудь еще может скомпрометировать человека, - и снова отстранил от дел"36.

Сын короля, принц Жуанвильский, писал своему брату, герцогу Немурскому: "Нет больше министров; их ответственность равна нулю; все дела восходят к королю; все это дело короля, который извратил наши конституционные учреждения".

Луи Филипп и Гизо составили особую политическую пару, отличавшуюся своей стабильностью, единством и силой. Гизо говорил, что политика Луи Филиппа - это и его собственная политика, а король отвечал, что Гизо - это его уста. Между ними установилась полная гармония и единодушие взглядов. Нельзя сказать, что король узурпировал все ветви власти. Одной из важных составляющих режима представительного правления является разделение власти между кабинетом министров, элементом подвижным, и главой государства, элементом фиксированным. Можно сказать, что за восемь лет между этими элементами произошла своего рода "спайка", соединение.

Король так говорил о своем министре: "... это человек солидный, на него вполне можно положиться, а таких я особенно ценю, потому что они редки". 5 ноября 1846 г. Луи Филипп писал Гизо: "Мне важно не только то, что Вы хорошо знаете мою мысль, всю без остатка, но и то, что я знаю также Вашу; это взаимное знание может приблизить нас к истине, насколько это позволяет наше человеческое несовершенство".

Гизо, со своей стороны, также восторженно отзывался о Луи Филиппе. "Ни один человек не был более либеральным в философском и современном смысле этого слова; более пропитанным духом своего времени во всех вопросах, касающихся человечества". По мнению Гизо, в характере короля наблюдалось "редкое сочетание чуткости и непринужденности, пылкости и расчетливости..."37.

В то же время, следует помнить, что такое теоретическое и тактическое согласие установилось только между Луи Филиппом и Гизо, а не в целом между королем и правительством или правительством и обществом, а непопулярность Гизо стала распространяться и на самого короля.

Луи Филиппа, однако, мало беспокоили обвинения в том, что он сконцентрировал в своих руках всю полноту власти и даже, по словам Чернышевского, "успел обратить в такую машину Гизо, человека с великими талантами, поддавшегося хитрым обольщениям, воображавшего, что управляет Луи Филиппом, между тем как Луи Филипп водил его за нос"38.

В преклонном возрасте король отличался крепким здоровьем и большой активностью. Внешне в эти годы короля вряд ли можно было назвать привлекательным, хотя в молодости он был весьма красивым мужчиной. По словам русского публициста, с годами он "одряхлел и сильно страдает грыжею. Лицо его от полноты приняло странную форму, и если б не глаза, в которых отсвечивается много хитрости и ума, то общее выражение его физиономии изображало бы совершенного добряка, неспособного ни к каким хитрым замыслам"39.

Как отмечала одна английская газета, "образ жизни короля был очень правильным, и за исключением занятий поздней ночью, он не делал ничего такого, что могло бы повредить его самочувствию. Уверяли, что король из шести ночей пять проводит с одиннадцати или с двенадцати часов совсем один. В это время он занимается перепиской со своими дипломатами, делает заметки о планах на завтрашний день, один час посвящает ведению своего дневника. Хотя король ложится так поздно, встает он очень рано, и если находится за городом, то прогуливается до завтрака"40.

Кроме того, король часто брал судебные дела и проводил всю ночь за пересмотром какого-нибудь процесса, полагая, что дать отпор Европе - это очень важно, но еще важнее - вырвать человека из рук палача. Иногда груды судебных дел заваливали его стол; он просматривал их все. Однажды Луи Филипп сказал одному из своих приближенных: "Сегодня ночью я отыграл семерых"41.

"Политика, более семейная, нежели национальная"42, - писал о царствовании Луи Филиппа Гюго. "Две страсти губят его достоинство: чрезмерная любовь к собственным детям и ненасытная жажда богатства; обе они будут беспрестанно помрачать его рассудок", - так отзывался о правлении Луи Филиппа Шатобриан. Подобные упреки Луи Филиппа в осуществлении династической политики, пренебрежении национальными интересами Франции были весьма распространены во французском обществе. Короля обвиняли в том, что он "был скромен во имя Франции", и что в нем "слишком громко говорило отцовское чувство". Действительно, Луи Филипп, умевший нравиться, и всегда пользовавшийся расположением толпы, далеко не всегда был в милости у нации43. Как отмечал английский политический деятель тех лет Ч. Гревилл, который лично с королем знаком не был, "он, конечно, обладал важными качествами, и в его характере были иные черты, помимо эгоизма и двуличия. Но этого было достаточно, чтобы, несмотря на привлекательные стороны его натуры, он никогда не внушал ни любви, ни уважения вне тесного круга его семьи и нескольких старых друзей, которые были к нему очень привязаны"44.

К концу 1840-х гг. король стал упрям, как никогда прежде. Он был убежден, что его "система", как он говорил, была правильной, что никто на самом деле не желал реформ, что кризис был вызван язвительными агитаторами, что народ его любил, а Национальная гвардия была его самой надежной опорой и была такой же прочной, как в 1830 году. Между тем, уже в 1841 г. выбор офицеров в так называемых "плохих" легионах был весьма показателен: зачастую капитанов и даже командующих батальонов выбирали из числа офицеров, "которые не имели другой славы, кроме своих анархистских мнений и активного участия в некоторых актах беспорядка".

Доискиваясь до причин непопулярности умеренной, осторожной политики Луи Филиппа, следует учитывать особенности национального характера французов с их постоянной тягой к переменам, когда становится особенно понятным смысл высказывания А. Ламартина "Франция скучает". Очень точно суть отношения французов к политике Луи Филиппа была отражена французским литератором, воспитателем, а затем секретарем сына Луи Филиппа герцога Омальского А. Кювийе-Флери, который писал о короле: "Это был хороший политик, человек серьезный и положительный, очень активный и предвидящий, стремившийся править согласно законам и говоривший людям: "Живите спокойно, будьте трудолюбивы, торгуйте, обогащайтесь, будьте свободными, уважая свободу и не потрясая государство". Король, который говорит подобным языком, который требует от народа только того, чтобы быть счастливым, который не предлагает ему никаких экстраординарных спектаклей, никаких эмоций, - и это легитимный король свободной нации! И подобный режим длился восемнадцать лет? Не слишком ли?!"45.

Это прекрасно понимали в России. Так, во Всеподданнейшем отчете III отделения за 1839 г. отмечалось: "Продолжительный мир и продолжительная война, две крайности, производят в людях одинаковые последствия: колебания умов, жажду перемены положения, а это самое производит толки, из которых образуется мнение общее"46.

Кроме того, причины непопулярности политики Луи Филиппа в широких слоях населения следует искать и в менее абстрактных факторах, чем национальный характер, а именно в отказе правительства Луи Филиппа от предлагавшихся реформ, прежде всего реформы избирательного права. Дело в том, что либералы-орлеанисты весьма осторожно подходили к подобным проектам, считая, что необходимо стабилизировать, закрепить уже достигнутые результаты, а не подвергать постоянным изменениям и так неспокойное французское общество.

Орлеанисты, которых современники зачастую справедливо обвиняли в доктринерстве, не до конца осознавали, что решение задач, выдвинутых новыми обстоятельствами, было невозможно в рамках прежних доктрин. Как справедливо отмечал современный английский исследователь Дж. Грей, "если вообще и возможна стабильность в политике, то ее обеспечивают постоянные изменения, а не застывший характер структуры основных свобод и легалистских конструкций". Это в итоге признали сами лидеры орлеанистов. Гизо, рассуждая о преобразованиях в итальянских государствах, писал в 1847 г.: "Мы являемся решительными консерваторами... Но в то же время... мы решили быть консерваторами разумными. Мы верим, что для самых консервативных правительств существует долг и необходимость признать и осуществить без колебаний изменения, которых требуют социальные нужды, рожденные новым состоянием дел и духа... Если они будут отклонены, то это приведет... сначала к глубокой болезни, потом к продолжительной борьбе, и, рано или поздно, к ужасному взрыву"47.

Уже после революции 1848 г. Луи Филипп в беседе с журналистом говорил, что он посвятил свое царствование попыткам обуздать революционный дух и в то же время гарантировать постепенное развитие принципов 1789 года. Он полагал, что если бы реформаторское движение восторжествовало, то к власти пришли бы революционные силы, которые ввергли бы Европу в войну; он предпочел отречься от престола, но не становиться королем революции. Он не прибег к силе, ибо испытывал перед гражданской войной такой же страх, как перед войной международной.

Одним из главных объектов критики был отказ от проектов реформирования избирательной системы во второй половине 1840-х годов. Вопрос о расширении избирательного корпуса занимал Луи Филиппа и его министров с первых дней после Июльской революции. Основные принципы новой избирательной системы были намечены в Хартии 1830 г. и окончательно закреплены в избирательном законе от 19 апреля 1831 года. Эта реформа почти вдвое увеличила число избирателей по сравнению с периодом Реставрации. Избирательный корпус составлял 166 813 человек, плативших 200 франков прямых налогов, 1262 избирателя, плативших менее 200 франков и 668 "способных" - всего 168 813 человек (по другим данным - 188 00048), что составляло несколько больше пяти избирателей на одну тысячу жителей49.

Для современников, привыкших за годы Реставрации к медленному, но постепенному сокращению числа избирателей, это увеличение могло быть настоящим потрясением. Хотя Франция далеко отставала от Великобритании и Бельгии по количеству избирателей на 1 тыс. жителей, в целом, тенденция была прямо противоположной тому, что происходило в годы Реставрации.

В то же время, орлеанисты не предполагали дальнейшего реформирования избирательной системы во Франции, являясь приверженцами цензовой демократии и жестко увязывая собственность и политические права. По твердому убеждению либералов, начиная с Б. Констана, только собственность, предоставляющая достаточный досуг, дает человеку возможность осуществлять политические права. Осторожное отношение либералов к идее всеобщего избирательного права диктовалось их уверенностью в том, что эффективно участвовать в общественной жизни может лишь человек, способный принимать ответственные решения, обладающий в силу своей достаточной образованности необходимой политической грамотностью, в силу оседлости - интегрированный в реальные социальные структуры, в силу устойчивого материального достатка - имеющий конкретные личные интересы и не склонный к опасному для общества радикализму.

Однако без всяких реформ к 1846 г. число избирателей достигло 240 983 человек, то есть увеличилось на 45% по сравнению с 1814 годом. Это явилось, с одной стороны, следствием роста численности населения Франции: с 1831 по 1846 гг. оно увеличилось с 32,5 до 35,4 млн. человек. Однако это увеличение составило всего лишь 9%, в то время как увеличение числа лиц, пользующихся избирательным правом, достигло 45%. Эти цифры говорят о том, что увеличение избирательного корпуса было следствием роста экономического благосостояния граждан; очевидно, режим Июльской монархии создавал благоприятные условия для развития их экономической активности. Однако оппозиция не была готова к такому медленному, эволюционному развитию: если в 1830-е гг. она выступала только с требованиями расширения избирательного права, то во второй половине 1840-х гг. уже требовала провозглашения всеобщего избирательного права во Франции. К тому же, немало разбогатевших торговцев и промышленников так и остались за бортом цензовой системы, поскольку в расчет принимались не размеры богатства вообще, а уплачиваемые налоги, главным образом с недвижимого имущества (земельной собственности)50.

Объектом серьезной критики правительства являлся также внешнеполитический курс Луи Филиппа. Лидеры орлеанистов, такие как Ф. Гизо, В. де Брой, К. Перье полагали, что в изменившихся геополитических условиях, в условиях плюрализма форм государственного устройства тогдашнего мира, а именно сосуществования абсолютистских и конституционных режимов, Франция могла укрепить свои позиции, отказавшись от прямой агрессии и насильственного распространения либеральных идей и институтов в Европе. Как отмечал Ж. Берто, на долю Луи Филиппа "выпало много авантюр, и он их больше не хотел для Франции"51.

Между тем, умеренный, компромиссный политический курс правительства был подвергнут критике как со стороны оппозиции, так и со стороны общественности, выступавших за активные, широкомасштабные действия и живших в плену "наполеоновской легенды" величия Франции, ее лидирующего положения в Европе. В следовании политике "европейского концерта" широкие круги французской общественности, как, впрочем, и других стран, усматривали торжество принципов легитимизма, пренебрежение национальными интересами страны в угоду интересам династическим. В условиях роста патриотических настроений и обостренного чувства национального самосознания даже обычные в дипломатической практике компромиссы воспринимались французами весьма болезненно.

Оппозиция обвиняла правящие круги Франции в проведении политики, противоречившей национальным интересам страны, ущемлявшей ее национальное достоинство. Гизо упрекали в том, что он, якобы, желал мира "любой ценой", что в угоду сохранения "сердечного согласия"52 с Великобританией был готов пожертвовать национальными интересами Франции и именовали "лордом Гизо" или "лордом Валь-Рише", а возглавляемое им правительство "министерством заграницы". В последние годы существования режима Июльской монархии оппозиция обвиняла правительство в стремлении сблизиться с абсолютистскими монархиями Европы - Австрией и Россией, воплощавшими в глазах французов ненавистную им Венскую систему.

По справедливому замечанию В. В. Дегоева, поведение короля Луи Филиппа и лидеров Сопротивления "составляло контраст имперско-реваншистским настроениям французского общественного мнения". Как отмечал Гюго, осторожная внешняя политика Луи Филиппа была "навязана" французскому народу, "у которого в его гражданских традициях было 14 июля, а в военных традициях - Аустерлиц". Барро, в духе того времени сравнивая Июльскую революцию 1830 г. и Славную революцию 1688 - 1689 гг. в Англии, отмечал различия в первых дипломатических шагах Вильгельма Оранского и Луи Филиппа Орлеанского. Он писал в своих "Мемуарах": "Вильгельм, едва был провозглашен королем Англии, бросил Людовику XIV гордый вызов, который должен был означать принижение великого короля и триумф дела реформы в части Европы. Луи Филипп, напротив, бросился извиняться за свое восхождение. Он говорил, что поднялся на трон единственно с целью восстановить порядок во Франции и завершить революцию... Он дошел до того, что в знаменитом письме к императору России оценивал как "катастрофу" событие, которое сделало его королем французов"53.
 

433px-Louis-Philippe%2C_roi_des_Fran%C3%


Такая критика внешнеполитического курса Луи Филиппа вряд ли была обоснованной. В области внешней политики орлеанизм явился первой попыткой сознательно "приучить" французов к проведению разумного и взвешенного курса, учитывающего реальные возможности страны. Однако французское общество осознало приемлемость внешнеполитического курса орлеанистов, или, по крайне мере, вынужденно примирилось с ним лишь после поражения во франко-германской войне 1870 - 1871 гг., когда Седан напомнил о Ватерлоо. Вплоть до этого времени инерция внешнеполитического экспансионизма, рожденная революцией конца XVIII в. и наиболее ярким образом воплотившаяся в наполеоновских войнах, продолжала будоражить французское общество.

Критика внешнеполитического курса правительства оппозицией зачастую не носила конструктивного характера, а являлась средством борьбы за власть, дискредитации кабинета и его низвержения; она была вызвана в большинстве случаев не столько действиями орлеанистов, сколько недовольством ими самими, их персонами. События, последовавшие за революцией 1848 г., подтвердили это: республиканцы, по сути, продолжили внешнеполитическую линию своих прежних противников - орлеанистов.

В годы Июльской монархии Франция вступила в полосу небывалого экономического подъема, которому правительство Луи Филиппа немало содействовало рядом продуманных мер, в частности созданием транспортной инфраструктуры. В 1836 г. был принят закон о проселочных дорогах, а в 1842 г. - о железных дорогах, способствовавший активизации железнодорожного строительства. Это в свою очередь стимулировало развитие промышленности по всей технологической цепочке. Однако, как отмечал Ревякин, промышленный бум способствовал не укреплению режима, а обострению противоречий. Значительно усилился класс капиталистических собственников и предпринимателей, все более тяготившихся всевластием "нотаблей" и требовавших продолжения либеральных реформ. По замечанию русского публициста Г. Вызинского, орлеанисты, заботясь о большинстве в палате, мало думали о большинстве в стране, в народе. Принимая слишком отвлеченно принцип "laisser faire", они мало обращали внимания на торгово-промышленные интересы, мало заботились о положении низших классов общества. "Я могу только сожалеть о вас", - говорил Луи Филипп эльзасским рабочим, жаловавшимся на недостаток работы. Такие заявления короля вписывались в рамки общего подхода к социальным проблемам, существовавшего в Европе первой половины XIX века. Либералы полагали, что государство не должно обременять себя социальными функциями, считая их уделом частных лиц или благотворительных организаций. Как полагал Гизо, улучшение материального благосостояния основной массы населения зависело, прежде всего, не от государства, а от самих людей. Государство должно создавать благоприятные условия, то есть поддерживать порядок и стабильность для развития экономической активности. "Долг правительства заключается в том, чтобы прийти на помощь обездоленным классам, помочь им укрепить их усилия в их растущем стремлении к благам цивилизации. В этом нет ничего более очевидного и более святого. Но это должно делать не государство, а сами люди"54.

Однако было бы неправильно утверждать, что правительство Луи Филиппа ровным счетом ничего не сделало в социальной сфере. 22 марта 1841 г. король промульгировал закон о детском труде на мануфактурах, заводах и в мастерских, согласно которому запрещался ночной труд детей и ограничивалась продолжительность рабочего дня восьмью часами для детей в возрасте от восьми до двенадцати лет и двенадцатью часами для подростков в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет.

Июльскую монархию поразил и серьезный династический кризис. 13 июля 1842 г. погиб старший сын и наследник Луи Филиппа, герцог Орлеанский. После его смерти наследником трона был объявлен внук Луи Филиппа граф Парижский, которому исполнилось всего четыре года. Учитывая почтенный возраст короля, это обстоятельство практически исключало возможность гладкого и безболезненного наследования власти. Тем более что регентом при малолетнем короле должен был стать герцог Немурский, снискавший репутацию консерватора и политически негибкого человека.

Сельскохозяйственный, промышленный, торговый и финансовый кризис, поразивший Францию в 1845 - 1847 гг., только аккумулировал все эти проблемы и усилил широкое недовольство правящим режимом. Как отмечал Т. Зелдин, "...кризисы породили не только множество безработных и голодных, но поставили средний класс в бедственное положение, а высший - заставили осознать, что пошатнулись сами основы общества". В то же время, режим Луи Филиппа ослабел задолго до экономического кризиса. Вполне возможно, что если бы экономического кризиса и не случилось, Луи Филипп все равно отрекся бы от престола. С другой стороны, можно согласиться с утверждением Зелдина, что события 22 - 24 февраля 1848 г. вовсе не доказывают неизбежность падения монархии именно в это время. Республика, по его словам, была установлена не потому, что старый правящий класс был разгромлен, а потому, что он оставил свои позиции. "Республика победила прежде всего потому, что монархия потеряла самообладание, веру в себя и в собственное предназначение", - писал историк55. Действительно, февральская революция удивила даже самых решительных республиканцев. Они надеялись на успех своего дела только в относительно далеком будущем и были почти удивлены, что присутствуют при столь быстром свержении режима. Тем более такая развязка событий была неожиданна для правящих кругов. Герцог де Брой отмечал, что "февральские события обрушились на него как удар грома"56.

В то же время при анализе причин крушения Июльской монархии необходимо учитывать, что политическая база режима, в особенности "политический класс", то есть круг лиц, в той или иной мере участвовавших в управлении государством, оказалась чрезмерно узкой. Луи Филипп пытался проводить политику "золотой середины", равноудаленной от деспотизма и анархии, от сословных привилегий и идей всеобщего равенства и демократии. Орлеанизм - это правительство нотаблей, элит по уровню богатства и социального положения. Но если, согласно Хартии 1830 г., власть короля основывалась на принципе договора между ним и народом, на деле такой договор существовал только между королем и элитами, а политика компромисса означала наличие такового только для элит. Правительство не сумело приспособиться к переменам, происходившим в стране во второй четверти XIX века.

24 февраля 1848 г. Луи Филипп после продолжительных колебаний подписал отречение от престола в пользу своего внука, графа Парижского, однако это не спасло режим: во Франции была провозглашена республика. При содействии английского консула королевская семья, за исключением герцогини Орлеанской и ее детей, бежала в Англию, без денег и даже без сменной одежды. Во Франции это было воспринято именно как бегство; Луи Филиппа, который не раз доказывал свою храбрость и который отнюдь не был трусливым человеком, французы осуждали. Как отмечал Ч. Гревилл, в эти дни Луи Филиппу опасность не угрожала, "народ не жаждал крови". По его мнению, Луи Филипп мог бы попытаться снизить накал страстей и пойти народу на уступки57.

Оказавшись в Великобритании, "гости" поставили в сложную ситуацию королеву Викторию. Премьер-министр Дж. Рассел и Г. Дж. Пальмерстон настаивали, чтобы королева не оказывала Луи Филиппу великодушного приема и помощи, поскольку это могло быть расценено новым французским правительством как содействие в возвращении бывшего монарха к власти. Кроме того, сама Виктория помнила обиду, нанесенную ей французским правительством и Луи Филиппом лично в деле "испанских браков", повлекших за собой осложнение в англо-французских отношениях. Однако в итоге победили чувство монархической солидарности и родственные связи: Луи Филипп был свекром любимого дяди Виктории, короля Бельгии Леопольда. Леопольд в очередной раз выступил в традиционной для него роли европейского посредника, предоставив в распоряжение тестя дворец в Клермонте, и заявил, что он там может жить столько, сколько потребуется. Как отмечал Гревилл, перемены в настроениях Виктории произошли не без влияния ее супруга принца Альберта. Гревилл сообщал о визите английской королевской семьи в Клермонт и отмечал, что один из сыновей королевы приветствовал Луи Филиппа как "Ваше Величество", очевидно, "выполняя приказ своей матери"58.

Об этих изменениях писала и российская подданная княгиня Д. Х. Ливен, с 1835 г. проживавшая в Париже и после революции 1848 г. также оказавшаяся в Англии. В письме от 4 (16) марта из Лондона она отмечала, что, несмотря на английскую неприязнь к Франции, королевская семья была принята с большим уважением к ее несчастью59.



Это сообщение было вынесено в статью

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Жизнь обитателей Клермонтского поместья была непростой как в материальном, так и в психологическом плане. Начать с того, что Клермонтский замок долгое время пустовал, и его коммуникации пришли в негодность. Неисправность канализации спровоцировала вспышку непонятной инфекции в замке. Библиотекарь и некоторые слуги умерли; королева Мария-Амелия и принц Жуанвильский тяжело заболели. Болезнь не задела короля и принца Немурского, налегавших на вино и пиво, и детей, больше употреблявших молоко. Вся семья была вынуждена не несколько месяцев переехать в Сассекс60.

Луи Филипп тяжело переживал изгнание. Ливен сообщала, что он "плачет и падает духом... содрогается под своей печалью", а королева "взывает к Богу и плачет"61.


Louis-Philippe_1842_Lerebours_Claudet.jp


Королевская семья оказалась в сложном финансовом положении, поскольку все состояние и имущество Луи Филиппа осталось во Франции и было подвергнуто секвестру. Часть личного состояния, главным образом, владение в Нейи, подлежала отчуждению; замок в Нейи был сожжен во время беспорядков. Что касается "апанажей", то есть уделов, то они подлежали включению в национальный фонд и, соответственно, были полностью утрачены королем62.

Секретарь Луи Филиппа, прибывший в Лондон, привез неутешительные известия о том, что генерал Кавеньяк решительно возражал против возвращения королевской семье ее состояния. В итоге, вопрос все-таки был решен положительно, однако, как писал Гревилл в конце ноября 1848 г., "хотя палаты уже давно вотировали реституцию Орлеанам, деньги им посылать не спешат"63.

Ливен сообщала, что королева Мария-Амелия имела в своем распоряжении всего одну простую карету, запряженную одной лошадью: "Это было печальное зрелище... В Париже - всегда восьмерка лошадей, 50 человек эскорта, большая помпа. Какая отчаянная ситуация!" По словам Дарьи Христофоровны, это зрелище произвело большое впечатление на королеву Викторию. Принцессы Немурская, Жуанвильская и Омальская, как отмечала княгиня, сами заботились о гардеробе своих мужей64. Сообщая о душевном состоянии сыновей Луи Филиппа, Ливен писала, что ими постепенно овладевает тоска и бездействие. Дни протекали однообразно, и только редкие визиты бывших министров, политиков и писателей вносили некое оживление в распорядок дня королевской семьи.

Луи Филипп, однако, не терял надежды на восстановление во Франции монархии. Ливен так писала о надеждах и прогнозах королевской семьи: "Генерал Шангарнье - это их сторонник, на которого они особенно рассчитывают. Они делают ставку и на Тьера, но надо учитывать его личные амбиции. Ему необходимо регентство герцогини Орлеанской, что означает власть в руках Тьера. Между тем, герцогиня Орлеанская не испытывает к нему доверия, и, конечно, если бы возвращение графа Парижского было бы возможно, это стало бы новой причиной затруднений и раздоров. Король считает, что герцог Немурский также мог быть регентом. Другие склоняются к кандидатуре принца Жуанвильского по причине его популярности. В любом случае, король твердо выражает свое мнение, что Генрих V - это самая приемлемая кандидатура, потому что она единственная по-настоящему легитимная. Если Франция его примет, король Луи Филипп и вся его семья также его признают".
Однако надеждам Луи Филиппа не суждено было сбыться: на президентских выборах 10 декабря 1848 г. принц Луи Наполеон был избран президентом республики. По словам княгини Ливен, король был удивлен его колоссальным успехом и верно оценивал эту победу как пролог к смерти республики65.

Луи Филипп прожил в замке Клермонт до конца своей жизни. Он умер 26 августа 1850 г. в возрасте 76 лет. Однако "говоря политическим языком, он был мертв уже давно. Это событие, которое три года назад вызвало бы сенсацию в Европе, не произвело сегодня большого эффекта..."66. 9 июня 1876 г. останки Луи Филиппа и его супруги, пережившей мужа на 16 лет, были перевезены из Англии и перезахоронены в королевской часовне Сен-Луи в Дре, в департаменте Ор-и-Луар.

Как же в конечном итоге оценили деятельность Луи Филиппа современники? По словам Гюго, Луи Филипп "...занял бы в истории место среди самых прославленных правителей, если бы немного больше любил славу и если бы обладал чувством великого в той же степени, в какой обладал чувством полезного". "...Наделенный чем-то от Карла Великого и чем-то от ходатая по делам... был основателем династии и ее стряпчим; в целом, личность значительная и своеобразная, государь, который сумел упрочить власть, вопреки тревоге Франции, и мощь, вопреки недоброжелательству Европы, Луи Филипп будет причислен к выдающимся людям своего века...". Шатобриан же отмечал, что Луи Филипп был "единственным властителем, которого могут вынести французы"67.

Годы правления Луи Филиппа явились периодом высокой деловой активности, институциональной стабильности и внешнего мира. По словам французского исследователя Ж. Антонетти, Луи Филипп был умным человеком, он мог стать великим королем, но дело было в том, что Франция не хотела больше королей, ни бесславных, ни великих68. Между тем Луи Филипп очень хотел быть королем, королем настоящим и великим.

Примечания

1. Цит по: ГЮГО В. Посмертные записки. 1838 - 1875. М. 2007, с. 73.
2. BERTAUT J. Louis-Philippe intime. P. S.a, p. 19, 81 - 82.
3. Ibid., p. 20.
4. ГЮГО В. Отверженные. Собрание сочинений в семи томах. Т. 4. М. 1995, с. 19.
5. РЕВЯКИН А. В. Французские династии: Бурбоны, Орлеаны, Бонапарты. - Новая и новейшая история, 1992, N 4, с. 94.
6. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. 133, оп. 469, д. 198, л. 92об.
7. LOUIS PHILIPPE. Pensees et opinions de Louis Philippe sur les affaires de l'etat. P. 1850, p. 236.
8. BROGLIE due de. Les Souvenirs, 1795 - 1870, v. 4. P. 1886, p. 24 - 25, 39.
9. В депеше К. В. Нессельроде от 18 августа 1830 г. отмечалось, что "вопрос признания герцога Орлеанского королем французов не является вопросом частного характера. Это вопрос европейский, от которого зависит слава Франции и слава правительств и народов в целом". АВПРИ, ф. 184, оп. 520, д. 39, л. 106об. - 107, 145 - 146.
10. Там же, ф. 137, оп. 475, д. 1, л. 30об. -31об.
11. LOUIS PHILIPPE. Op. cit., p. 236 - 241.
12. LAMARTINE A. de. Lamartine par lui-meme. P. 1892, p. 357.
13. АВПРИ, ф. 133. Канцелярия МИД, оп. 469, д. 197, л. 77; л. 289. Донесение Поццо ди Борго от 28.01(9.02). 1831; л. 283об., 284об.; ф. 187, оп. 524, д. 100, л. 21об. Донесение Поццо ди Борго от 23.01(4.02).1831.
14. BERTAUT J. Op. cit., p. 76.
15. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 134, л. 45. Донесение Н. Д. Киселева от 5(17).01.1844.
16. APPONYI R. Vingt-cinq ans a Paris. (1826 - 1850). Journal du compte Rodolphe Apponyi, attache de l'ambassade d' Autriche a Paris. T. 2. P. 1913, p. 304.
17. BERTAUT J. Op. cit., p. 88.
18. ГЮГО В. Посмертные записки, с. 26, 37.
19. CASTELLANE E.V.E.B. Journal du marechal de Castellane (1804 - 1862). V. 1 - 3. P. 1896, p. 86.
20. Цит. по: THUREAU-DANGIN P. Histoire de la monarchie de juillet. V. 3. P. 1884 - 1892, p. 80.
21. Цит. по: BERTAUT J. Op. cit., p. 81.
22. Луи Филипп, как известно, стал излюбленным объектом ядовитых карикатур, самой известной из которых была карикатура Шарля Филиппа, на которой голова и лицо короля благодаря трансформации некоторых черт постепенно превращается в грушу.
23. BERTAUT J. Op. cit., p. 76 - 77, 79.
24. ГЮГО В. Отверженные, т. 4, с. 18, 19.
25. ЗЕЛДИН Т. Франция. 1848 - 1945. Честолюбие, любовь и политика. Екатеринбург. 2004, с. 358; Французские короли и императоры. Ростов-на-Дону. 1994, с. 526.
26. BERTAUT J. Op. cit., p. 83, 85.
27. ЗЕЛДИН Т. Ук. соч., с. 357 - 358; ГЮГО В. Отверженные, т. 4, с. 18.
28. BERTAUT J. Op. cit., p. 79.
29. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 109, оп. 4а, д. 60, л. 2об.
30. ЗЕЛДИН Т. Ук. соч., с. 357.
31. BROGLIE G. L'Orleanisme. La ressource liberal de la France. P. 1981, p. 293.
32. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Н. Г. Июльская монархия. ПСС. Т. VII. М. 1950, с. 135.
33. BERTAUT J. Op. cit, p. 80, 81.
34. BARROT O. Memoires posthumes de Odilon Barrot. V. 1. P. 1875 - 1876, p. 219.
35. ШАТОБРИАН Ф. Р. де. Замогильные записки. М. 1995, с. 552; ГАРФ, ф. 109, оп. 4а, д. 60, л. 2об.
36. ШАТОБРИАН Ф. Р. де. Ук. соч., с. 552.
37. Цит. по: ГЮГО В. Посмертные записки, с. 79; GUIZOT F. Memoires pour servir a l'Histoire de mon temps. V. 8. P. 1858 - 1867, p. 73, 74, 89.
38. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Н. Г. Ук. соч., с. 135.
39. ГАРФ, ф. 109, оп. 4а, д. 60, л. 2.
40. Сын Отечества, 1842, N 10, с. 3.
41. ГЮГО В. Отверженные, т. 4, с. 21.
42. Там же, с. 18.
43. ШАТОБРИАН Ф. Р. де. Ук. соч., с. 552; ГЮГО В. Отверженные, т. 4, с. 18 - 19.
44. GREVILLE Ch. Les quinze premieres annees de regne de la reigne Victoria. P. 1889, p. 443.
45. Цит. по: LUCAS-DUBRETON J. Louis-Philippe. P. 1938, p. 225.
46. Россия под надзором. Отчеты 111 отделения 1827 - 1869, с. 198.
47. ГРЕЙ Дж. Поминки по Просвещению. М. 2003, с. 251; GUIZOT F. Memoires..., v. 8, p. 353.
48. ЛАВИСС Э. РАМБО. История XIX века. Т. 3. М. 1938, с. 356.
49. В Великобритании в 1832 г. было 800 тыс. избирателей, то есть 32 избирателя на одну тысячу жителей. PONTEIL F. Les institutions de la France de 1814 a 1830. P. 1966, p. 144 - 146.
50. REMOND R. La vie politique en France. 1789 - 1848. T. 1. P. 1965, p. 303; АРЗАКАНЯН М. Ц., РЕВЯКИН А. В., УВАРОВ П. Ю. История Франции. М. 2005, с. 245.
51. BERTAUT J. Op. cit., p. 236.
52. Считается, что авторство термина "сердечное согласие" принадлежит лорду Дж. Г. Абердину (1784 - 1860), в 1841 - 1846 гг. возглавлявшему внешнеполитическое ведомство Великобритании. Французское выражение "entente cordiale" является переводом с английского.
53. ДЕГОЕВ В. В. Внешняя политика России и международные системы: 1700 - 1918 гг. М. 2004, с. 211; ГЮГО В. Отверженные, т. 4, с. 19; BARROT О. Op. cit., v. 1, p. 218.
54. РЕВЯКИН А. В. Французские династии: Бурбоны, Орлеаны, Бонапарты, с. 97; ВЫЗИНСКИЙ Г. Защитники парламентаризма и оппозиционная литература во Франции. Русский вестник, 1858, т. 17, кн. II, с. 570; GUIZOT F. Memoires..., v. 6, p. 347.
55. ЗЕЛДИН Т. Ук. соч., с. 404, 409, 410.
56. Цит. по: ROSANVALLON P. Le moment Guizot. P. 1985, p. 321.
57. GREVILLE Ch. Op. cit., p. 366.
58. Ibid., p. 373, 382.
59. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1664; т. 3, л. 16.
60. TEYSSIER A. Les enfants de Lui-Philippe et la France. P. 2006, p. 200.
61. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1664; т. 3, л. 36об.
62. TEYSSIER A. Op. cit., p. 201.
63. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1664; т. 3, л. 143; GREVILLE Ch. Op. cit., p. 399.
64. ГАРФ, л. 88об.; 41. Письмо от 22.03(3.04). 1848.
65. Там же, т. 4, л. 7об. -8, 199об.
66. GREVILLE Ch. Op. cit., p. 442.
67. ГЮГО В. Отверженные, т. 4, с. 18, 17; ШАТОБРИАН Ф. Р. де. Ук. соч., с. 553.
68. ANTONETTI G. Louis-Philippe. P. 2002, p. 948.

Вопросы истории. – 2009. – № 9. – С. 37 - 56.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Н. П. ТАНЬШИНА. ОРЛЕАНИСТСКАЯ ФРАНЦИЯ И "ЕВРОПЕЙСКИЙ КОНЦЕРТ". 1830-1848 ГОДЫ

История Франции после крушения империи Наполеона I и вплоть до революции 1848 г. долгое время не являлась объектом пристального внимания как французских, так и отечественных исследователей, изучавших прежде всего революционные события - Великую французскую революцию, революцию 1848 г., Парижскую Коммуну, а также период правления Наполеона I и Наполеона III.

Режим Реставрации (1814 - 1830 гг.) рассматривался как слабое, регрессивное правление, когда ультрареакционеры предприняли попытку вернуться назад, к дореволюционным порядкам. Июльская монархия (1830 - 1848 гг.) считалась неким промежуточным звеном, переходным периодом между революциями и империями, когда не было достигнуто важных позитивных результатов, а напротив, лишь вызревали причины для нового революционного взрыва.

Вплоть до середины 1980-х годов интерпретация французскими исследователями истории развития Франции в годы правления Луи Филиппа Орлеанского развивалась в русле "классической" историографии, характерной для историков либерального и социалистического направления1. Режим Июльской монархии с их точки зрения был периодом господства денежной аристократии; в политическом отношении - системой личного управления короля, опиравшегося на консерваторов, составлявших группу Сопротивления; в области внешней политики отличался пренебрежением национальными интересами Франции ради достижения ускользающего "сердечного согласия"2 с Великобританией, постоянным унижением ее национальной чести; характеризовался как время интенсивного экономического развития, но без учета чаяний широких слоев населения. Французский исследователь И. Лука-Дюбретон в работе "Реставрация и Июльская монархия" отмечал, что "Луи Филипп позволил Франции стать более богатой и процветающей, чем при Карле X; несмотря на некоторые проходящие кризисы, страна была в состоянии экономического роста и могла занять первое место в Европе". В то же время, по мнению историка, политика Луи Филиппа и его правительств "подходила только классу собственников, богатой буржуазии, составлявшей меньшинство страны"3.

Внешняя политика французских либералов-орлеанистов зачастую являлась предметом резкой критики как современников событий, широких кругов французской общественности, так и последующих поколений исследователей. Негативная оценка внешнеполитического курса орлеанистов во многом была обусловлена следующими причинами. Возвращение триколора после революции 1830 г. означало не только восстановление суверенитета нации, но и возрождение чувства национальной обиды за поражение Франции в 1814 - 1815 гг., за ненавистную систему Венских договоров, когда французы стремились к тому, чтобы распространять принципы 1789 г. за пределы своего отечества. Причем такие настроения были очень широко распространены не только среди республиканцев, но и среди самих либералов, в широких кругах интеллигенции, студенчества, даже в Национальной гвардии.

Оппозиция обвиняла правящие круги Франции в проведении узко династической политики, не учитывавшей интересы всей нации4. Ф. Гизо, министру иностранных дел в 1840 - 1848 гг., ставили в упрек то, что он якобы желал мира "любой ценой" и что в угоду сохранению "сердечного согласия" с Великобританией шел на бесконечные уступки англичанам, был готов пожертвовать национальными интересами Франции5 . В последние годы существования режима Июльской монархии оппозиция обвиняла правительство в стремлении сблизиться с абсолютистскими монархиями Европы - Австрией и Россией, воплощавшими в глазах французов унизительную Венскую систему и являвшимися оплотами легитимизма.

Аналогичное мнение сформировалось и во французской исторической науке. Тем не менее в работах французских исследователей был накоплен большой фактический материал, не потерявший своей значимости до настоящего времени. Кроме того, следует отметить ряд работ французских исследователей, важных не только с точки зрения ценного фактического материала, но и с точки зрения авторских выводов. Несомненный научный интерес представляет фундаментальная работа, написанная в конце XIX в. крупным французским исследователем П. Тюро-Данженом "История Июльской монархии"6. Анализируя внешнеполитический курс умеренных либералов - орлеанистов, т.е. сторонников режима Луи Филиппа Орлеанского, автор справедливо отмечал, что они исходили прежде всего из идеи необходимости сохранения европейского мира, недопущения резкого обострения отношений между Францией и Великобританией как его главных гарантов, а критика правительственного курса со стороны оппозиции зачастую не носила объективного характера. По мнению Тюро-Данжена, последующее развитие событий показало, что политика правящих кругов Франции была разумной и оправданной. Лука-Дюбретон, весьма критически оценивавший годы правления Луи Филиппа, внешнеполитическую линию Июльской монархии в целом характеризовал положительно: "Была ли политика мира любой ценой, которую так часто критикуют, столь скверной для нас?"7.

Выдержала испытание временем и "Дипломатическая история Европы" А. Дебидура, впервые опубликованная в Париже 1891 г.8 Либерал Дебидур, критически оценивавший деятельность короля Луи Филиппа и именовавший в русле "классической" историографии правящие круги Франции в годы Июльской монархии "консерваторами", полагал, что французское правительство в своей внешнеполитической программе исходило прежде всего из стремления сохранить европейский мир и равновесие сил. Он отмечал, что правительству приходилось отстаивать свою программу в упорной и постоянной политической борьбе, и справедливо подчеркивал, что не всегда критика оппозицией внешнеполитического курса имела объективный характер. В частности, Дебидур полагал, что Гизо вовсе не стремился к достижению мира "любой ценой", "ценой унизительного и безоговорочного подчинения" и следования в русле британской политики9.

Особо следует отметить работы итальянского историка С. Мастеллоне и английского исследователя Р. Баллена10 . В противовес устоявшемуся мнению об отсутствии внешнеполитической концепции у либералов-орлеанистов они склонны были считать, что либералы, прежде всего Гизо, смогли разработать теоретическую базу своей внешней политики, имевшей целью разрешить конфликт между конституционными и абсолютистскими державами.

В отечественной исторической науке советского периода утвердился взгляд на Июльскую монархию как на время господства "финансовой аристократии": "Июльская революция 1830 г. закрепила победу буржуазии над дворянством. Но господствовала. .. не вся буржуазия, а только ее наиболее богатая часть - так называемая финансовая аристократия, в состав которой входили банкиры, крупные биржевые дельцы, в 40-х годах - также и "железнодорожные короли", владельцы угольных копей, рудников, лесов, крупные землевладельцы"11.

При этом упускалось из виду то, что именно в эти годы Франция приступила к реализации важнейших достижений предшествующих лет, когда либеральные идеи, выдвинутые в годы революции конца XVIII в. реализовывались на практике. Именно в 1830 - 1840-х годах во Франции интенсивно развивался процесс государственного строительства, происходил упорный поиск политических структур, адекватных потребностям модернизирующегося французского общества и в максимальной степени учитывающих позитивные результаты завоеваний конца XVIII в. Кроме того, весьма односторонне трактовался сам термин "буржуазия", который во французском обществе XIX в. отражал различные социальные реалии12.

Внешняя политика Франции в годы Июльской монархии оценивалась советскими историками как несоответствующая национальным интересам страны, неуверенная и "весьма недальновидная"13 , отмеченная "скандальными поражениями французской дипломатии"14. Видные отечественные специалисты по истории Франции А. И. Молок и Ф. В. Потемкин отмечали, что политика, проводимая Луи Филиппом на международной арене, была политикой защиты мира любой ценой, а именно - ценой оскорбления французского национального чувства, систематических уступок политическим противникам Франции и ее торговым конкурентам15.

Сходную точку зрения разделял и крупный советский историк Н. Е. Застенкер, отмечавший, что Июльская монархия "предпочитала вести пассивную внешнюю политику, делая уступку за уступкой соперникам Франции и избегая всяких столкновений с ними"16.

Подобная негативная характеристика в настоящее время нуждается в переосмыслении. В отечественной исторической науке с начала 1990-х годов наблюдается рост интереса к проблемам политической истории Франции в годы Реставрации и Июльской монархии, как и в целом к проблеме западноевропейского либерализма XIX в.17 Интерес представляют статьи Е. И. Федосовой, посвященные изучению взглядов и деятельности Ф. Гизо, а также вопросам внешней политики Франции в годы Июльской монархии18. Анализируя внешнюю политику Франции в 40-е годы XIX в., Е. И. Федосова делает вывод, что ей "не хватало масштабности"19. По мнению исследователя, правительство Гизо не смогло создать широкомасштабной программы внешней политики, сулящей возвращение былого величия Франции. Действительно, в годы Июльской монархии внешнеполитическая концепция не была оформлена в зафиксированную программу. В то же время, по многочисленным официальным заявлениям, выступлениям в парламенте, а также по практической реализации провозглашенных принципов, можно судить о наличии такой внешнеполитической доктрины. Умеренные либералы во главе с такими теоретиками и практиками, как П. Перье, Л.-В. де Брой, Ф. Гизо, смогли очертить основные контуры либеральной внешнеполитической концепции, направленной на укрепление позиций Франции в Европе и мире.

По мнению Е. И. Федосовой, основная внешнеполитическая задача включала в себя стремление к ликвидации международной изоляции Франции путем разрушения Венской системы. Как считает исследователь, после революции 1830 г. сторонники Сопротивления полагали, что Франция сможет выполнить свою основную задачу - значительно усилить позиции в Европе - только при условии развала всей Венской системы20.

Между тем лидеры орлеанистов - Ф. Гизо, Л. -В. де Брой, даже А. Тьер, - напротив, не настаивали на необходимости ее разрушения, полагая, что Франция может укрепить свой международный престиж, действуя в рамках "европейского концерта", что предполагало признание принципов и порядков, закрепленных в 1814 - 1815 гг. "Пока здание Венского конгресса стоит на ногах, - говорил де Брой, - мы должны будем его уважать"21.

В последние годы пересматривается устоявшаяся точка зрения на проблемы международных отношений после 1815 г. В этой связи особо следует отметить работы А. В. Ревякина и В. В. Дегоева22. По их мнению, после 1815 г. в Европе сложилась совершенно новая система международных отношений, известная как "европейский концерт", подразумевавшая коллективное разрешение возникающих международных проблем, следование умеренной и компромиссной внешнеполитической линии, на правленной на сохранение европейского мира. Такая политика позволила сохранить в течение почти 40 лет мир в Европе, а также способствовала интенсивному экономическому развитию европейских государств, однако вызывала критику в широких кругах общественности, как политика, не соответствующая национальным интересам, ущемляющая национальное достоинство23 . В. В. Дегоев отмечает, что европейские лидеры того времени обладали гибкостью, умеренностью, осторожностью, которые можно объединить общим понятием - прагматизм, что позволило выйти из кризиса, вызванного революциями 1830 - 1831 гг. и сохранить мир в Европе, а это являлось их первостепенной задачей24.

В данной статье мы попытаемся проанализировать внешнеполитический курс французских либералов-орлеанистов в рамках сложившейся системы международных отношений - "европейского концерта" с использованием документов Архива внешней политики Российской империи (фонд 133 Канцелярия МИД), которые впервые вводятся в научный оборот25.

Либерализм, провозгласивший принципы гражданских, политических и экономических свобод, сформировал и собственный подход к международным отношениям. Франция, потерпевшая во втором десятилетии XIX в. тяжелейшее военное поражение и пережившая крушение внешнеполитического курса Наполеона I, направленного на установление преобладающего влияния Франции в Европе (а в условиях начала XIX в. это означало и в мире), стояла перед необходимостью разработки основ новой внешнеполитической концепции, учитывающей реальные возможности страны, ее изменившееся положение в мире, а также новую систему международных отношений, сложившуюся в Европе.

Июльская революция 1830 г. резко осложнила положение Франции на международной арене, появилась опасность ее изоляции. Для легитимных монархов Европы революция 1830 г. означала возрождение революционной угрозы, вызывала опасения, что Франция может пойти на пересмотр решений Венского конгресса, чего не могла допустить ни одна из держав-победительниц. Формирование Луи Филиппом коалиционного правительства, состоящего из сторонников Движения и Сопротивления26 под президентством одного из лидеров политики Движения Ж. Лаффита, а также заигрывания короля французов с партией реваншистов, казалось, подтверждали наихудшие предчувствия.

Кроме того, опасения подогревались и развитием революционных событий в Европе: в сентябре 1830 г. вспыхнули волнения в некоторых государствах Германского союза; 29 ноября 1830 г. началось восстание в Варшаве; в феврале 1831 г. произошли восстания в итальянских герцогствах Парме и Модене и в принадлежавшей римскому папе Романье. 25 августа 1830 г. революция вспыхнула в Брюсселе, затем охватила почти все крупные города Бельгии и закончилась отделением Бельгии от Голландии и образованием самостоятельного Бельгийского государства.

Для европейских монархов было важно, чтобы Франция заявила о своей приверженности системе международных отношений, сложившейся после 1815 г. Вот как сформулировал позицию европейских монархов политический деятель тех лет, сторонник политики Луи Филиппа И. Б. Капефиг: "Делайте во Франции все то, что на вас налагают ваши интересы и ваши прихоти; рано или поздно опыт докажет вам, что нет безопасности без порядка, а власти - без сильного правительства. Концентрируйте сферу ваших опытов в ваших собственных границах; всякая попытка перенести их на внешнюю арену будет предотвращена. Повсюду, где на нашей территории вспыхнет революция, мы подавим ее нашими армиями. Если вы вмешаетесь, это будет означать войну; войну не только с одной из нас, но со всей континентальной Европой, поскольку речь идет об общем благе монархов"27.

В этих условиях Франция, стремясь сохранить свое место в "европейском концерте", должна была исходить из того, что она страна со стабильной внутриполитической системой и не вынашивает планов пересмотра Венских договоров, что она является полноправным партнером европейских держав, заинтересованным в сохранении европейского равновесия сил и в предотвращении возможности новых социальных потрясений в Европе. По словам одного из лидеров Сопротивления К. Перье, "для спокойствия и чести Франции было важно, чтобы она не казалась в глазах человечества обществом, руководимым насилием и страстями"28.

Король Луи Филипп, несмотря на его службу в революционной армии и прозвище "короля баррикад", вовсе не был радикалом. Он не хотел разжигать пожар новой войны в Европе и стремился к тому, чтобы быть признанным другими европейскими монархами. Добиться этого он надеялся с помощью стабилизации внутриполитической ситуации во Франции и проведения миролюбивой внешней политики. Король французов говорил: "Франция не хочет ни завоеваний, ни увеличения своей территории. Она хочет только сохранения независимости всех народов и всех государств"29. По словам Луи Филиппа, "после блестящего урожая побед, собранного французской нацией в течение веков, ей принадлежит, может быть, больше, чем кому-либо другому, право признать, что мирные добродетели являются не менее впечатляющими, чем военные заслуги"30.

Газета "Le Journal des Debats", официальный орган французского правительства, писала о необходимости проведения миролюбивого внешнеполитического курса: "Французская революция началась с всеобщей войны; закончиться она должна миром. Революции 1830 г. нужны мир и порядок; иначе вместо того чтобы привести к победе свободы, она приведет к победе деспотизма"31.

Подчеркивая миролюбие Франции, Луи Филипп в то же время полагал, что она должна сохранять свою военную мощь, чтобы при необходимости дать отпор врагу: "Если какая-либо коалиция или какое-либо иностранное вторжение будет угрожать независимости и чести народа, монарх должен быть готов первым бросить клич: "К оружию!"". По словам короля, "все французы - это солдаты, когда речь идет о защите независимости отечества против атак иностранных держав". Однако король французов был убежден, что к военным действиям можно прибегать только в исключительных случаях: "Благополучие страны не заключается в завоеваниях или в славе, купленных очень дорогой ценой - ценой нашей крови... Война должна быть предпринята только тогда, когда общественные интересы налагают эту тяжкую обязанность"32. Тем не менее меры по укреплению военного потенциала Франции, несмотря на заявления политических лидеров о том, что они носят сугубо оборонительный характер, не могли не вызывать беспокойства европейских дворов. Посол России во Франции К. О. Поццо ди Борго писал из Парижа: "Военный министр (Н. Сульт. - Н. Т.) заявил с трибуны, что вооружения служат делу мира. Эта мистификация никого не может обмануть, 434 тысячи человек, которых он поставил под ружье, и огромные материальные приготовления, осуществляемые во всех частях Франции, особенно на границе, имеют несколько иную цель, чем поддержание мира. Если добавить к этому военно-морские приготовления, то в этом можно усматривать только подготовку к войне"33.

Сразу же после Июльской революции правительство Луи Филиппа признало все территориальные изменения, произведенные трактатами 1815 г. В столицы европейских государств были направлены представители короля французов, которые должны были сделать соответствующие заявления. Как отмечал де Брой в своих "Воспоминаниях", суть этих заявлений сводилась к следующему: "Если Европа не будет провоцировать трудности за пределами Франции, мы приложим все силы для сохранения во Франции монархического режима и подавления всякой пропаганды. Когда за Францией признают право самой распоряжаться своей судьбой, она будет уважать все договоры, которые формируют основу европейского порядка"34. В Лондон с соответствующей миссией был направлен генерал Бодран, в Вену - генерал Белиар, в Берлин - граф де Лобо, в Санкт-Петербург - генерал Атален.

Извещая английское правительство, возглавляемое герцогом Веллингтоном, о своем вступлении на престол, Луи Филипп заявил, что акты 1815 г. и установленное ими территориальное положение не подвергнутся с его стороны никаким посягательствам. Соответствующие заверения были сделаны французским правительством австрийскому и прусскому кабинетам.

Отметим, что известия о революции во Франции, которые произвели сильное и противоречивое впечатление в Европе, в Великобритании были одобрительно встречены различными слоями общества. Даже тори, находившиеся в тот момент у власти, с удовлетворением восприняли падение Карла X, поскольку его тесный союз с Россией и проекты территориальных изменений (имеется в виду план Ж. Полиньяка) уже несколько лет угрожали английским интересам. Кроме того, незадолго до революции 1830 г. произошло новое осложнение англо-французских отношений вследствие начала покорения Карлом X Алжира.

Английская газета "Morning Herald" писала 31 июля 1830 г.: "Новости из Парижа могли удивить только людей, не заметивших изменений, произошедших за 40 лет в положении и характере французского народа. От их немыслимого игнорирования королем, не имевшим ни малейшего представления об этих изменениях, проистекают результаты всех опасностей, которым он подверг себя и свою власть. Он хотел видеть в своем народе только то, что существовало 40 лет назад. Но это уже не легкомысленная и фривольная нация, как прежде. Сегодня она серьезно размышляет и не склонна подчиняться незаконному гнету"35.

Очень жесткую позицию относительно политики бывшего короля Карла X заняла газета "Times", писавшая 2 августа: "Король Франции и его министры являются единственной причиной революции, которая только что произошла во Франции. Никто не говорит о них иначе, как в выражениях возмущения и ненависти... Волнения, которые они спровоцировали, без сомнения, выйдут за пределы Франции; все правительства Европы должны рассматривать Карла X как своего врага"36.

Орган вигов "Morning Chronicle" также поместила статью, направленную против Карла X и его правительства, где отмечалось: "Министры Франции должны заплатить своей кровью за совершенные ими преступления". Карл X, которого газета называла "неразумным тираном", "забыл о своих обязанностях по отношению к своему народу, забыл о своем долге по отношению к Провидению, установившему его на троне... он хотел попрать свободу народа и управлять 30 млн. жителей мечом". Находившиеся тогда еще в оппозиции виги открыли подписку в пользу раненых в ходе восстания в Париже37.

1 сентября торийское министерство Веллингтона официально признало Луи Филиппа Орлеанского и возглавляемый им политический режим. Герцог Веллингтон заявил, что Англия "не имела никакого намерения поддерживать старшую ветвь Бурбонов, которая своей неосторожностью подвергла корону ужасным испытаниям. Великобритания не потратит ни одного экю, ни одного человека в пользу Реставрации, позволив французскому народу, после того как законы были нарушены со стороны власти, самому приступить к своей организации в условиях свободы"38.

В ноябре 1830 г. тори потерпели поражение; к власти пришло вигское правительство Ч. Грея, и оно также было расположено к союзу с Францией. Лорд Пальмерстон, вошедший в новое правительство в качестве министра иностранных дел, восторженно воспринял сообщения об Июльской революции, особо подчеркивая ее "умеренность" и "либеральность". Он писал: "Это событие является решающим для распространения либеральных принципов в Европе". Как и французские либералы, он сравнивал Июльскую революцию со Славной революцией 1688 г. в Англии и противопоставлял ее "ужасам и безумиям" Великой французской революции, восхищаясь тем, что "нация маньяков и убийц в столь короткий срок превратилась в героев и философов"39.

Совсем иначе известия о революции во Франции, падении династии Бурбонов и восшествии на французский трон Луи Филиппа Орлеанского были встречены консервативными дворами Европы и, прежде всего, России. Николай I, лично не имея ничего против нового короля французов, был глубоко возмущен обстоятельствами его прихода к власти. Австрийский посол в Санкт-Петербурге Фикельмон доносил князю Меттерниху, что император Николай I "рассматривает возвышение герцога Орлеанского как крайнюю несправедливость, как узурпацию. Он особенно осуждает принцип избрания народом, в силу которого герцог Орлеанский возведен на трон и который полностью извращает образ правления Франции"40.

17 августа к французскому поверенному к делах барону Бургоэну явился граф Чернышев с уведомлением, что царь прерывает дипломатические отношения с Францией. Россия отказалась признать нового короля, всем русским подданным было предписано покинуть эту страну. В Россию запрещался въезд французских подданных, в русские порты не допускались суда под новым французским флагом и, наконец, послу Поццо ди Борго было приказано немедленно покинуть Париж вместе со всем персоналом посольства. Однако, вопреки предписанию императора, посол принял решение остаться во Франции, но отныне встречался с Луи Филиппом только как частное лицо.

Существует мнение, что Николай I был готов организовать вооруженную интервенцию держав Священного союза с целью восстановления династии Бурбонов во Франции. Действительно, для выяснения позиций абсолютистских дворов Европы и для выработки единой тактики с правительствами Австрии и Пруссии в Вену и Берлин были отправлены генерал-адъютант Николая I граф А. Ф. Орлов и генерал И. И. Дибич. Граф Орлов отправился с чрезвычайной миссией в Вену 28 августа 1830 г. Через день генерал Дибич проследовал в Берлин. Они должны были сделать уточнения по поводу "мер", намеченных в Санкт-Петербурге: единодушного и категорического отказа признать Луи Филиппа королем, а также военных приготовлений: русская армия вступает в пределы Пруссии, соединяется с прусской армией и вторгается во Францию, австрийская армия идет через Баварию к юго-восточной французской границе41. Дибич доносил из Берлина, что на основании собранных им сведений "нельзя надеяться, чтобы настоящий кризис мог кончиться без кровопролитной войны между законной властью и революционной гидрой, желающей под маской общего благополучия низвергнуть все и построить кровавый свой престол на могилах и развалинах"42.

Однако обе миссии окончились безрезультатно. Как отмечал В. В. Дегоев, "трудно было сказать, чего монархические дворы Вены и Берлина опасались больше - французского беспорядка или восстановленного с помощью царской жандармской дубинки спокойствия"43. Прусский король Фридрих-Вильгельм III, который поначалу опасался за свои рейнские провинции, успокоился, как только Луи Филипп дал обещание, что Франция не будет стремиться к какому бы то ни было расширению своей территории. Несмотря на то, что Пруссия сосредоточила на Рейне от 80 до 100 тыс. войска, Фридрих-Вильгельм не предполагал приступать к прямым действиям против Франции. Князь Меттерних также не выразил протеста против восшествия на престол Луи Филиппа Орлеанского и сохранял с ним вполне корректные отношения. К тому же активная внешняя политика, проводимая в последние годы Карлом X, внушала Австрии серьезные опасения.

Таким образом, венский и берлинский дворы сочли неразумным оказывать противодействие королю Луи Филиппу, заявлявшему о своем миролюбии. Кроме того, правительства Австрии и Пруссии понимали, что без Англии война против Франции была бы крайне трудной.

Анализируя внешнеполитическую линию российского правительства, следует учитывать разницу в подходах, существовавшую между императором Николаем I и министром иностранных дел К. В. Нессельроде, а также К. О. Поццо ди Борго, с самого начала занявших умеренную позицию и настаивавших на необходимости признания нового политического режима и новой династии во Франции.

В итоге Николай I, беседуя с послом Франции в России Бургоэном и излагая свое видение международных отношений, заявил, что между Францией и Россией не было непреодолимых противоречий и что именно Россия, а не Великобритания или Австрия могла бы быть ее естественным союзником: "Не теряйте из виду большой разницы между Англией и мною. Несмотря на все то, что меня волнует и что мне не нравится у вас, я никогда не переставал интересоваться судьбами Франции. Все эти дни меня беспокоила мысль, что Англия, завидуя завоеванию Алжира, воспользуется вашими смутами, чтобы отнять у вас это прекрасное владение. Что же касается Австрии, то она трепещет за Италию; из-за этого страха она сожалеет о вашей новой революции и потому только беспокоится; она никогда не будет сожалеть о ваших горестях; мы же, напротив, всегда счастливы, когда Франция возрастает в силе и благоденствии". В заключение российский император заявил Бургоэну: "Мы не объявим вам войны, примите в этом уверение; но мы условимся сообща, какого образа действий нам следует держаться в отношении Франции"44.

Эта беседа дала положительный результат: преследование триколора было отменено под предлогом полученного сообщения о том, что он не является цветом восстания и что правительство Луи Филиппа было утверждено Карлом X и, следовательно, законно.

Между тем король французов, стремясь добиться признания его режима легитимным со стороны европейских монархов, придавал очень большое значение нормализации франко-русских отношений. В письмах, адресованных императору, он стремился доказать, что не является узурпатором трона. В частности, 19 августа 1830 г. Луи Филипп писал Николаю I: "В то время когда Карл X царствовал во Франции, я был самым верным из его подданных, и только когда я увидел действие законов парализованным и действия королевской власти совершенно неадекватными, я счел своим долгом выполнить гражданский долг, согласившись принять корону". При этом король французов подчеркивал, что он возлагает большие надежды на поддержку императора Николая I и на установление партнерских отношений между Францией и Россией. "В этих сложных обстоятельствах, - писал он, - моим первым долгом было уверить Ваше Величество в твердом решении, принятом мною: укреплять добрую дружбу, существующую между нашими странами. Я надеюсь, что Ваше Величество разделяет мои взгляды и поможет мне достичь цели, столь важной для спокойствия всего мира"45.

В целях скорейшей нормализации дипломатических отношений между Францией и Россией в Петербург до аккредитации нового посла маршала Мотье был отправлен герцог Мортемар в качестве чрезвычайного представителя Франции в России46. Как отмечал Поццо ди Борго, в Пале-Рояле именно на Мортемара возлагали большие надежды: Луи Филипп "хотел доказать Его Императорскому Величеству свое желание установить не просто дружеские, но интимные отношения между двумя странами"47. Однако Поццо ди Борго было поручено сначала дождаться аккредитации Мортемара и только потом вручить верительные грамоты королю французов. Восстановление дипломатических отношений между двумя странами, по словам Поццо ди Борго, произвело положительное впечатление на парижское общество: "Неясное состояние дипломатических отношений между Россией и Францией серьезно занимает и беспокоит общественность. Вручение моих верительных писем произвело эффект, пропорциональный всеобщему интересу. Я могу утверждать, что удовлетворение было всеобщим, и только те, кто стремятся к войне или к подготовке новых потрясений по мотивам, равным образом достойным осуждения, не разделяют всеобщего удовлетворения"48.

После того как Луи Филиппа официально признала Великобритания, а затем Австрия и Пруссия, Николай I отказался от идеи организации вооруженной интервенции во Францию и также объявил, что признает короля французов. Вице-канцлер Нессельроде писал в отчете за 1830 г.: "Вероятно, союзники полагают, что при подобных обстоятельствах признание герцога Орлеанского королем французов является единственным способом остановить Францию на краю пропасти, куда ее готов низвергнуть демократический дух, единственным средством сохранить в стране монархическую власть, которую акты палаты депутатов уже почти упразднили, единственным средством спасти Европу от разрушения, угрожающего социальному порядку. Если таково их единодушное мнение, то император не отдалится от своих союзников". В то же время Нессельроде подчеркивал, что принятие Франции в "европейский концерт" возможно только при условии признания французским правительством Венской системы. Он писал Николаю I: "Если мы решили принять новый порядок вещей, то только ради того, чтобы спасти саму Францию от несчастий, неизбежной гражданской войны и полной анархии. В ответ мы имеем право услышать, что Франция уважает договоры и территориальные условия, которые они освящают, что она не стремится нарушить внутреннее спокойствие других держав. В доказательство этого она должна принять обязательство не вмешиваться во внутренние дела стран, где печальный пример ее революции уже нашел своих подражателей"49. На подробном докладе Нессельроде Николай I написал: "Сдаюсь на ваши рассуждения, но призываю небо в свидетели, что это сделано и останется против моей совести, что это одно из самых тяжелых усилий, которые я когда-либо делал"50.

В письмах Луи Филиппу Николай I называл Июльскую революцию "событием весьма плачевным", "несчастьем для Франции и для всей Европы", поставившим Луи Филиппа перед "жестоким выбором". Он также подчеркивал, что возвращение Франции в "европейский концерт" будет возможно только при условии соблюдения ею договоров 1815 г. и достижения внутриполитической стабильности. Император писал: "В согласии с моими союзниками я удовлетворен принятым Вашим Величеством решением поддерживать отношения мира и дружбы со всеми европейскими государствами. Пока они будут основаны на существующих договорах и на твердом убеждении уважать права и обязательства, как и территориальное состояние, Европа получит гарантию мира, столь необходимого для спокойствия самой Франции"51.

Несмотря на официальное признание, отношение Николая I к французскому королю продолжало оставаться очень сложным. В делах государственных и официальных он соглашался с вице-канцлером Нессельроде и признал Луи Филиппа королем французов, но в личных и непосредственных обращениях к нему открыто выражал свои чувства и убеждения. В переписке с Луи Филиппом он не называл его, как других европейских монархов, "государь, брат мой", что болезненно воспринималось Луи Филиппом, очень ревностно относившимся к тонкостям этикета. Как отмечал австрийский посол в Париже граф Р. Аппоньи, Луи Филипп хотел, чтобы "отношения дипломатического корпуса с его двором оставались такими же, как при Людовике XVIII или Карле X"52. В 1835 г. в разговоре с послом Франции в Вене графом Л. -К. Сент-Олером Луи Филипп сказал: "Я очень хорошо понимаю, каково мое сегодняшнее положение по отношению к европейским державам. Каждый царствующий монарх с большим или меньшим сожалением видит меня на троне Франции, соглашается с моей королевской властью, но только с властью пожизненной. Император Николай I рассматривает всякие персональные отношения со мной так, как если бы я был болен чумой. Он скорее согласится отрезать себе руку, чем написать: "брат мой". По отношению к моему возрасту и характеру такое поведение не совсем корректно. Но не стоит ожидать от молодого монарха подобной философии. Если в тот момент, когда мой сын взойдет на трон, все останется в таком же состоянии, катастрофа будет неизбежна"53.

Недостаточно уважительное отношение российского самодержца к Луи Филиппу неоднократно приводило к дипломатическим осложнениям между Францией и Россией. В частности, в 1832 г., во время назначения послом Франции в России маршала Мортье и обмена письмами между императором Николаем I и королем Луи Филиппом, в письме Николая I, как и прежде, отсутствовало традиционное монаршее обращение "брат мой". Поверенный в делах России во Франции граф Медем, отвечая на упреки министра иностранных дел генерала О.-Ф. Себастьяни, сказал, что на свой запрос в Санкт-Петербург получил ответ, в котором сообщалось, что император Николай I не считает короля французов "дорогим ему человеком" и, следовательно, обращение "брат мой" употреблять не следует54.

Однако умеренный внешнеполитический курс французского правительства в итоге был положительно оценен европейскими правительствами, в том числе и правящими кругами России. Характеризуя внешнеполитическую линию короля Луи Филиппа, Поццо ди Борго писал: "Он убежден, что война вызовет во внутреннем устройстве Франции такие изменения, что будет невозможно не опасаться самых опасных и самых фатальных последствий"55. В то же время русский посол выражал опасения, что в условиях внутриполитической нестабильности Луи Филиппу будет сложно придержи ваться такого курса: "Чувства Луи Филиппа являются искренними, но не истовость фракций и быстрота их действий могут поколебать его волю"56. К тому же, по словам Поццо ди Борго, король французов не прилагал усилий для укрепления своих позиций: "Король желает мира и, однако, не оказывает противодействия мерам, которые могут привести к войне... Слабость короля и состав его правительства не представляют никаких гарантий против событий, которые могут подвергнуть Европу опасности и поставить ее под ружье"57. Такое недоверчивое отношение к возможности стабильного существования французского общества было характерно для русской дипломатии на всем протяжении существования режима Июльской монархии. В 1832 г. Поццо ди Борго писал: "Июльская монархия никогда не станет ни достаточно сильной, ни достаточно стабильной, ни достаточно гомогенной с другими державами, чтобы установить с ними прочные и доверительные отношения"58. Аналогичное мнение сформулировал спустя 10 лет поверенный в делах России во Франции граф Н. Д. Киселев: "Несмотря на неоспоримое улучшение в состоянии умов и дел во Франции и убежденность ее правящих кругов в длительности такой ситуации, ее революционное прошлое делают порядок, спокойствие и процветание атрибутами только настоящего времени"59.

В течение сентября-октября 1830 г. король Луи Филипп и возглавляемый им политический режим были признаны всеми государями Европы, за исключением португальского короля дона Мигеля, которого Франция со своей стороны не признавала законным монархом, и герцога Моденского, категорически отказавшегося признать власть, имевшую революционное происхождение.

Итак, орлеанистская Франция была признана европейскими державами как полноправный партнер международных отношений. Европейские монархи понимали, что без ее участия стабильность в Европе невозможна: изолированная и, как следствие, нестабильная Франция всегда будет очагом возмущений, пропаганды, катализатором революционных событий в европейских государствах. Между тем натянутость в отношениях Луи Филиппа с европейскими монархами продолжала сохраняться. В частности, в 1833 г., во время празднования очередной годовщины Июльской революции, на балу в Ратуше отсутствовали послы Австрии, России, Испании, Сардинии, Баварии, Голландии, Вюртемберга60.

В самой Франции началась острая политическая борьба между сторонниками правого, умеренного либерализма и приверженцами левого либерализма, предложившими две программы решения внешнеполитических проблем. Именно по вопросам внешней политики развернулась острая политическая борьба, и именно внешнеполитические проблемы вызывали наибольшую полемику на страницах печати и в парламенте. По словам Луи Блана, в те годы "Франция жила больше жизнью других наций, чем своей собственной. События, будоражившие тогда Польшу, Португалию, Бельгию, занимали умы в манере почти исключительной"61.

Умеренные либералы во главе с Ф. Гизо, Л. -В. де Броем, К. Перье смогли разработать теоретическую базу своей внешней политики, которая должна была разрешить конфликт между конституционными и абсолютистскими державами. Они полагали, что в основе недоверия, которое европейские государства питали по отношению к Франции, лежит страх войны и революции. Следовательно, для того чтобы Франция смогла занять достойное место в "европейском концерте", необходимо убедить европейских монархов в ее миролюбии, в отсутствии у Франции экспансионистских устремлений. "Мы хотим, - утверждал Гизо, - чтобы народы знали только добродетели и благодеяния французской революции; мы хотим, чтобы народы увидели, что во Франции господствует не революция, но свобода, не беспорядок, но внутренний порядок и стабильность"62.

Умеренные либералы считали, что, несмотря на систему Венских договоров, ненавистную большинству французов, Франция остается великой державой, имеющей древнюю историю и высокий уровень интеллектуального развития. Венский конгресс установил в Европе легитимный порядок, который лучше принять, чем постоянно с обидой оспаривать. В противовес имперско-реваншистским настроениям французского общественного мнения либералы-орлеанисты полагали, что Франция должна действовать в русле договоров 1815 г., чтобы другие державы признали ее как силу мира и порядка, а не войны и разрушения. Со временем, придерживаясь такой политической программы, Франция займет свое законное место в "европейском концерте".

Выступая в палате депутатов 29 января 1848 г., Гизо так говорил о внешнеполитической линии Франции: "Мы рассматриваем договоры 1815 г. как основу европейского порядка. Мы утверждаем, что эта политика соответствует интересам как Франции, так и Европы". Стремясь успокоить общественность, он заявил, что Венские трактаты отнюдь не означали серьезного ослабления позиций Франции и ее исключения из числа великих держав: "Я считаю, что у Франции есть все возможности для обеспечения ее будущего величия. Если бы договоры 1815 г. означали для Франции потерю ее влияния и ставили под угрозу само существование нации, мы никогда не согласились бы с ними"63.

Гизо сожалел, что критика Венской системы стала во Франции символом патриотизма. По его мнению, эта критика во Франции порождала ложные надежды, а в остальной Европе - напрасные опасения. Гизо соглашался с тем, что со временем могут происходить изменения Венской системы. Но эти изменения, утверждал он, "могут быть легитимными только после их обсуждения и принятия всеми державами, подписавшими Венские договоры"64.

В то же время своими комбинациями, а именно - попытками заключить торговые договоры с Бельгией, Голландией и Пьемонтом Гизо, по сути, подготавливал распад Венской системы: прежде всего экономические договоры с указанными странами в будущем могли трансформироваться в политические объединения. Таким образом, государства, которые по решениям Венского конгресса должны были выполнять роль буфера и приглушать возможные экспансионистские намерения Франции, становились ее естественными союзниками. В 1840-е годы этот проект реализовать не удалось.

Учитывая зыбкость тогдашнего европейского порядка и исповедуя либеральные внешнеполитические принципы, либералы-орлеанисты зачастую должны были исходить из соображений так называемой реальной политики, политики конкретных интересов. Отсюда - переплетение либерального и консервативного во внешнеполитическом курсе орлеанистов, с одной стороны, опиравшихся в своих действиях на основополагающие идеи либерализма о недопущении развязывания войны и необходимости компромиссных решений возникающих международных проблем, а с другой стороны, выступавших за доминирование интересов государства во внешней политике, за отстаивание государственного суверенитета как заявки на самостоятельность в решении международных вопросов, т.е. они исповедовали ценности, традиционно рассматриваемые как консервативные.

Тем же объясняется и весьма своеобразная интерпретация "принципа невмешательства", позволявшая в случае национальной необходимости трансформировать его в целесообразность "вмешательства" (как, например, в связи с событиями в Бельгии и Швейцарии). Идея невмешательства во внутренние дела других государств была одним из главных постулатов политики Сопротивления. Умеренные либералы сформулировали этот принцип в качестве противовеса идее Священного союза о легитимности вмешательства во внутренние дела государства, охваченного революционными событиями. Франция, в которой только что победила революция, объявляла, таким образом, нелегитимным вмешательство абсолютистских дворов в свои внутренние проблемы.

Долгое время как во французской, так и в отечественной исторической науке этот принцип трактовался весьма однозначно, а именно - как отступление от идеалов 1830 г., как политика эгоистичная, пассивное содействие абсолютистской политике. Кроме того, ряд исследователей расценивают этот принцип скорее как аргумент во внутриполитических дискуссиях, чем реальную внешнеполитическую концепцию. В то же время при анализе этого принципа необходимо учитывать его своеобразное толкование умеренными либералами.

Объявив о нелегитимности вмешательства абсолютистских дворов во внутренние дела Франции, правительство Луи Филиппа в свою очередь брало на себя обязательство не вмешиваться во внутренние дела других государств, т.е. выступило против насильственного распространения либеральных институтов в Европе. Между тем орлеанисты оговаривали, что, если ситуация в какой-либо стране будет представлять угрозу национальной безопасности Франции или если во внутренние дела какого-либо государства вмешается третья держава, что также будет представлять опасность для Франции или угрожать европейскому равновесию, то Франция может прибегнуть к вооруженному вмешательству в дела другого государства (опять-таки, исходя из принципа невмешательства!).

Гизо, не идеализируя этот принцип (он писал, что данный принцип не является лучшим и "есть тысячи причин его ненавидеть"), отмечал, что Франция "должна была выбирать между уважением свободы народов, принципом невмешательства и новыми идеями подчинить Европу... Это выбор между системой мирного, конституционного влияния и революционной вооруженной пропагандой"65.

По словам де Бройя, принцип невмешательства являлся "для государств тем же, чем был для индивидов принцип личной свободы. Я являюсь хозяином у себя, и никто не имеет права проникать ко мне без моего согласия... Никто не имеет права требовать у меня отчета в моих действия, пока я не приношу никому вреда... Если мой сосед намеревается вмешаться в мои дела, я не только имею право противодействовать его вмешательству, но вправе подавить его, призвав на помощь всех других соседей, имеющих косвенный, но легитимный интерес к сохранению свободы каждого человека и безопасности каждого жилища. Так и между государствами: каждый у себя, каждый за себя; все, по необходимости, за или против каждого, согласно условиям"66.

Исходя из такой трактовки принципа невмешательства, он нашел поддержку и у сторонников политики Движения. В частности, глава правительства Лаффит (3 ноября 1830 - 13 марта 1831 г.), выступая 1 декабря 1830 г. в парламенте, заявил, что принцип невмешательства имел своей целью "позволить развиваться свободе повсюду, где она только что родилась естественным образом". Однако, по твердому убеждению Лаффита, Франция не должна была искусственно подстегивать процесс обретения свободы, которая является "естественным плодом" развития событий. "Опыт доказал, - отмечал Лаффит, - что во всех странах свобода, привнесенная извне, со временем перерождалась в деспотизм"67.

Принципами реальной политики объясняется и политика Франции в Алжире, порывавшая с либеральными идеями недопущения войны и оправданная с позиций национальных интересов Франции (что свойственно консерваторам). Аналогичными соображениями были продиктованы и стремления орлеанистов к сближению с "идеологическими врагами" - Австрией и Россией после охлаждения отношений с Великобританией в связи с острой дипломатической борьбой за установление преобладающего политического влияния в Испании, закончившейся победой французской дипломатии.

Итак, в области внешней политики орлеанизм был первой попыткой сознательно "приучить" французов к проведению разумного и взвешенного курса, учитывавшего реальные возможности страны. Франция, действуя в рамках "европейского концерта", признавая легитимность Венской системы, смогла укрепить свои позиции на международной арене, а также совершить мощный рывок в экономическом отношении. Однако умеренный, компромиссный политический курс правительства был подвергнут критике как со стороны оппозиции, так и со стороны широких кругов общественности, выступавших за активные, широкомасштабные действия и живших в плену "наполеоновской легенды" о величии Франции, ее лидирующем положении в Европе. В следовании политике "европейского концерта" широкие круги французской общественности (как, впрочем, и других стран) усматривали торжество принципов легитимизма, пренебрежение национальными интересами страны в угоду интересам Орлеанской династии. Как отмечает А. В. Ревякин, в условиях усиления патриотических настроений и обостренного чувства национального самосознания даже обычные в дипломатической практике компромиссы воспринимались общественностью весьма болезненно68.

Драма орлеанистов заключалась в том, что французское общество не было готово к проведению компромиссного внешнеполитического курса, учитывавшего реальные возможности страны и сложившуюся систему международных отношений. Отбросив умеренность и осторожность орлеанистов во время революционного хаоса 1848 - 1849 гг., французское общество снова пережило урок бонапартизма, а после него кризис 1870 - 1871 гг., когда Седан напомнил о Ватерлоо.

Примечания

1. См., например: Lucas-Dubreton J. La Restauration et la Monarchie de Juillet. Paris, 1926; idem. Louis-Philippe. Paris, 1938; Лависс и Рамбо. История XIX века, т. 3. М., 1938; Moraze C. La France bourgeoise. Paris, 1946, и др.; Droz J. De la restauration a la revolution. 1815 - 1848. Paris, 1967; Histoire de la France. La France de la bourgeoisie. 1815 - 1850. Paris, 1970; Castries de D. Louis-Philippe. Paris, 1972; Chastenet J. Une epoque de contestation: La Monarchie bourgeoise. 1830 - 1848. Paris, 1976; Colling A. Louis-Philippe: Homme d'argent. Paris, 1976.
2. Считается, что авторство термина "сердечное согласие" принадлежит лорду Дж. Г. Абердину, в 1841 - 1846 гг. возглавлявшему внешнеполитическое ведомство Великобритании. Французское выражение "entente cordiale" является переводом с английского.
3. Lucas-Dubreton J. La Restauration et la Monarchie de Juillet, p. 318 - 319.
4. В частности, А. Ламартин писал в своих воспоминаниях, что "фиксированная и твердая идея мира была основополагающей идеей этого царствования". Он называл идею мира "постоянной, пылкой и искренней", однако выражал сомнения относительно причин политики мира: являлась ли источником этой политики "любовь к человечеству или хорошо интерпретированный династический эгоизм". См. Lamartine A. de. Lamartine par lui-meme. Paris, 1892, p. 357.
5. Оппозиция презрительно именовала Гизо "лорд Гизо" или "лорд Валь-Рише", по названию его поместья, имея в виду его якобы проанглийскую политику.
6. Thureau-Dangin P. Histoire de la monarchie de juillet, v. 1 - 7. Paris, 1884 - 1892.
7. Lucas-Dubreton J. La Restauration et la Monarchie de Juillet, p. 319.
8. Дебидур А. Дипломатическая история Европы. 1814 - 1878, т. 1 - 2. Ростов-на-Дону, 1995.
9. Там же, т. 1, с. 358, 371.
10. Mastellone S. La politique etrangere de Guizot. - Revue d'Histoire diplomatique. 1957, N 4, october-decembre; Bullen R. Palmerston, Guizot and Collapse of the Entente Cordiale. London, 1974; Colloque de la Fondation Guizot-Val-Richer. Francois Guizot et la Culture politique de son temps. Paris, 1991.
11. История Франции, в 3-х т., т. 2. М., 1973, с. 226.
12. Изучение вопроса о специфичности и неоднозначности употребления термина "буржуазия" не входит в задачу настоящей статьи. О неоднозначности термина "буржуазия" см.: Чудинов А. В. Смена вех: 200-летие революции и российская историография. - Французский ежегодник. М., 2002. Из работ зарубежных исследователей см., например: Зелдин Т. Франция, 1848 - 1945. Честолюбие, любовь и политика. Екатеринбург, 2004.
13. Большая советская энциклопедия, т. 16. М., 1929.
14. Революции 1848 - 1849 гг. в Европе. Под ред. Ф. В. Потемкина, А. И. Молока, т. 1 - 2. М., 1952.
15. Молок А. И., Потемкин Ф. В. Европа в 1794 - 1847 гг. Лекции, прочитанные в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б). М., 1952.
16. Застенкер Н. Революция 1848 г. во Франции. М., 1948, с. 11.
17. См.: Капланов Р. М. Франсуа Гизо: у истоков либерального европеизма. - Европейский альманах. История. Традиции. Культура. М., 1990; Ревякин А. В. Французские династии: Бурбоны, Орлеаны, Бонапарты. - Новая и новейшая история, 1992, N 4; Мирошников С. Н. Место Июльской революции 1830 г. в процессе становления и развития буржуазной государственности во Франции. - Новое в изучении и преподавании истории в ВУЗах. Томск, 1994; Гаджиев К. С. Либерализм и современность. - Новая и новейшая история, 1995, N 6; Киселева Е. В. Александр I и реставрация Бурбонов во Франции. - Россия и Европа. Дипломатия и культура. М., 1995; ее же. Либералы "конституционалисты" в эпоху Реставрации Бурбонов во Франции. 1814 - 1830 гг. - Европейский либерализм в новое время. Теория и практика. М., 1995; Согрин В. В., Патрушева А. И., Фадеева Т. М. Либерализм Запада XVII-XX в. М., 1995; Европейский либерализм в новое время. Теория и практика. М., 1995.
18. Федосова Е. И. Ф. Гизо во главе МИД Франции (1840 - 1847 гг.) - Вопросы истории, 1993, N 10; ее же. Франция и Венская система (К вопросу о постоянно действующих и временных факторах внешней политики). - Вестник МГУ, Серия 8, История, 1996, N 5; ее же. Франсуа Гизо: историк и государственный деятель. - Новая и новейшая история, 1997, N 2; ее же. Либералы у власти. - Французский либерализм в прошлом и настоящем. Отв. ред. В. П. Смирнов. М., 2001.
19. Федосова Е. И. Гизо во главе МИД Франции, с. 143.
20. Федосова Е. И. Франция и Венская система, с. 77.
21. Broglieduc de. Souvenirs. 1785 - 1870, t. 4. Paris, 1886, p. 39.
22. См.: Ревякин А. В. История международных отношений в новое время. М., 2004; Дегоев В. В. Внешняя политика России и международные системы: 1700 - 1918 гг. М., 2004.
23. Ревякин А. В. История международных отношений в новое время, с. 119 - 120.
24. Дегоев В. В. Указ. соч. с. 217 - 218.
25. Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), ф. 133 Канцелярия МИД, д. 88 (1830), 197 (1831), 198 (1831), 299 (1831), 154 (1842).
26. Движение и Сопротивление - два фланга орлеанизма. Движение составляли сторонники левого либерализма (лидеры - Ж. Лаффит, О. Барро, М. -Ж. Лафайет, Ф. Моген); Сопротивление (лидеры - Ф. Гизо, Л. -В. де Брой, К. Перье) объединяло приверженцев правого, умеренного либерализма.
27. Capefigue. Le gouvemement de juillet, les partis et les hommes politiques. 1830 a 1835, т. 1 - 2. Braxelles, 1836; т. 1, p. 248 - 249.
28. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 198, л. 92 об.
29. Louis Philippe. Pensees et opinions de Louis Philippe sur les affaires de l'etat. Paris, 1850, p. 236.
30. Ibid., p. 236.
31. Le Journal des Debats, 23.IX.1831.
32. Louis Philippe. Op. cit., p. 236 - 241.
33. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 198, л. 110, донесение Поццо ди Борго от 13(25) марта 1831 г.
34. Broglie due de. Op. cit., t. 4, p. 24 - 25.
35. Цит. по: Capefigue. L'Europe depuis l'av nement du roi Lois-Philippe, t. 1 - 2. Paris, 1845, t. 2, p. 231.
36. Ibid., p. 231.
37. Ibid., p. 232.
38. Ibid., p. 234.
39. Цит. по: Жолудов М. В. Пальмерстон и разработка внешнеполитической доктрины либеральной партии Великобритании. - Внешняя политика Великобритании в новое и новейшее время. Межвузовский сборник научных трудов. М., 1988, с. 26 - 27.
40. Цит. по: Грюнвальд К. Образование франко-русского союза. М., 1968, с. 100 - 101.
41. История дипломатии, т. 1. М., 1941, с. 407.
42. Император Николай I и европейские революции. - Русская старина, т. 117, 1904, с. 537.
43. Дегоев В. В. Указ. соч., с. 211.
44. Там же, с. 533.
45. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 88, л. 15. Копия письма Луи Филиппа Николаю от 19 августа 1830 г.
46. В письме об аккредитации герцога Мортемара сообщалось: "Ожидая маршала Мотье... которого мы назначили нашим послом в Санкт-Петербург... мы сочли необходимым немедленно отправить чрезвычайного посла ко двору Вашего Величества с целью поддержать и укрепить дружественные отношения, так необходимые для обоюдных интересов России и Франции". - Там же, д. 299, л. 3.
47. Там же, д. 197, л. 86 об, донесение Поццо ди Борго от 1(13) января 1831 г.
48. Там же, л. 76 - 76 об.
49. АВПРИ, ф. 137, оп. 475, д. 1, л. 30 об. -31 об., 35 об. - 36.
50. Цит. по: Нольде Б. Э. Внешняя политика. Исторические очерки. Пг., 1915, с. 201.
51. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 88, л. 23, проект письма российского кабинета королю французов; там же, копия письма Николая от 18 сентября 1830 г., л. 28.
52. Apponyi R. Vingt-cinq ans a Paris (1826 - 1850), t 2. Paris, 1913, p. 304.
53. Цит. по: Thureau-Dangin P. Op. cit., t. 3, p. 80.
54. См. Apponyi R. Op. cit., t. 2, p. 240.
55. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 197, л. 77, донесение Поццо ди Борго от 1(13) января 1831 г.
56. Там же, л. 289, донесение Поццо ди Борго от 28 января (9 февраля) 1831 г.
57. Там же, д. 97, л. 283 об., 284 об. Донесение Поццо ди Борго от 28 января (9 февраля) 1831 г.
58. Там же, д. 211, л. 97, донесение Поццо ди Борго от 23 января (4 февраля) 1832 г.
59. Там же, д. 154, л. 133, донесение Н. Д. Киселева от 4(16) ноября 1842 г.
60. Castellane E.V. Journal du marechal de Castellane (1804 - 1862), t. 1 - 3. Paris, 1896; t. 3, p. 86.
61. Blanc L. Histoire de dix ans. 1830 - 1840, t. 1 - 5. Paris, 1848, t. 2, p. 349.
62. Guizot F. L'Histoire parlementaire de la France, t. 1 - 5. Paris, 1863 - 1864; t. 1, p. 190.
63. Ibid., t. 5, p. 543.
64. Ibid., p. 286.
65. Ibid., t. 1, p. 195.
66. Broglie duc de. Op. cit., t. 4, p. 39.
67. Laffite J. Souvenirs de J. Laffitte racontes par lui-meme, p. 1 - 3. Paris, 1845, p. 28 - 29.
68. Ревякин А. В. История международных отношений в новое время, с. 120.

Новая и новейшая история. - 2005. - № 3. - С. 127 - 141.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас