Карл Осипович Поццо ди Борго

[Saygo 582]

Шарль-Андре, на русский манер Карл Осипович Поццо ди Борго родился 8 марта 1764 г. в г. Аяччо, на Корсике. Он происходил из знатного аристократического рода, впервые упоминающегося в письменных источниках XII в. и принадлежавшего к боковой ветви итальянского дома Монтеки. Его предки владели на Корсике многочисленными имениями вокруг Аяччо, и по названию одной из деревень - Поццодиборго, получили свое имя. После того, как в 1545 г. деревня была разрушена сарацинами, Ждованелло Поццо ди Борго перебрался в местечко Алата, недалеко от Аяччо. Отсюда берет происхождение ветвь рода, прямым потомком которой является Шарль-Андре.

С середины XVI в. члены этой ветви клана Поццо ди Борго принимали активное участие в политической и административной жизни Аяччо. Особую известность им принесла борьба за равноправие корсиканцев и генуэзцев. Впоследствии членов этой семьи назначали представителями Корсики в Генуе, некоторые избирались в магистратуру. Кроме того, Поццо ди Борго добились некоторых привилегий от Генуи и от папы, прежде всего, пожизненного освобождения от уплаты десятины, дарованного папой Павлом II в 1564 г. и распространенной в 1619 г. на Сузонна Поццо ди Борго.

Судьба III. -А. Поццо ди Борго оказалась тесно переплетена с судьбой самого знаменитого из корсиканцев - Наполеона Бонапарта. Семьи Буонапарте и Поццо ди Борго на протяжении веков связывали то отношения союзничества, то соперничества, их соединяли родственные и деловые контакты. Первый конфликт между ними произошел в 1579 г., когда на одном судебном процессе представители этих семей выступали как адвокаты противоборствующих сторон. Дружба же между Буонапарте и Поццо ди Борго достигла своего пика во время первой администрации П. Паоли (1755- 1769), а также в первые годы революции. Обе семьи поддерживали усилия Паоли в борьбе за независимость острова. Однако после того как по Компьенскому договору 1768 г. Корсика была уступлена Франции, и здесь появилось 30-тысячное французское войско, Паоли в 1769 г. отказался от борьбы и бежал в Англию. Поццо и Буонапарте были вынуждены признать бесполезность дальнейшего сопротивления и заключили мир с французскими властями.

С этого времени Ш. Буонапарте, отец будущего императора, стал убежденным сторонником французов и другом губернатора Марбефа, оказывавшего покровительство этой семье. Как отмечала мадам А. де Буань в своих воспоминаниях, когда ее отец, маркиз д'Осмон в эти годы оказался на Корсике и нанес визит мадам Буонапарте, на двери ее дома он увидел вывеску с надписью: "Да здравствует Марбеф!"1.

Французский губернатор пытался добиться избрания представителя семьи Буонапарте депутатом от корсиканского дворянства в Генеральные Штаты. Для этого ему нужно было заручиться поддержкой влиятельной семьи Поццо ди Борго. Те, однако, заняли более осторожную позицию по отношению к французским властям; их доходы позволяли им быть более независимыми. Тем не менее, конфликт между семьями только назревал, и к 1774 г. Буонапарте, как и некоторые Поццо ди Борго, были в составе 74 семей, благородное происхождение которых было признано французским правительством. Позже некоторым членам семьи Поццо ди Борго были пожалованы земли от французской короны. Ш. Буонапарте и Ж. Поццо ди Борго, дядя Шарля-Андре, были избраны в местные органы власти; несколько позже Ш. Буонапарте стал депутатом Генеральных Штатов.

Политическому сближению семей способствовали и личные контакты. 18 апреля 1776 г. Л. Буонапарте стала крестной матерью А. -М. Поццо ди Борго, одной из кузин Шарля-Андре. 7 августа того же года Г. Буонапарте, тетка Наполеона, стала крестной другой кузины Шарля-Андре, Клер-Мари.

Отец Шарля-Андре, Джузеппе-Мария, был человеком влиятельным и богатым, его состояние превышало состояние Буонапарте, хотя в целом доходы семьи достаточно сложно оценить, поскольку Поццо ди Борго не являлись налогоплательщиками. Когда в 1796 г. Шарль-Андре и его дядя Жером покинули остров, у их семьи был конфискован большой дом на центральной улице, принадлежавший Шарлю-Андре, в котором он, однако, не жил.

Шарль-Андре был вторым ребенком в семье; у него было еще два брата. Отец скоропостижно скончался в 1781 г., когда сыну было 17 лет.

Состояние семьи позволило Шарлю-Андре получить достойное образование. Сначала он учился в монастыре Вико, где изучал философию и риторику; затем в колледже Аяччо, принадлежавшем ордену иезуитов. В одном классе с ним учился дядя Наполеона, будущий кардинал Феш. В это же время в другом классе этого заведения обучался Ж. Буонапарте.

Продажа небольшого виноградника дала Шарлю-Андре возможность продолжить образование в университете Пизы, по окончании которого он получил степень доктора права. Юриспруденцию он выбрал не только потому, что юридическое образование было источником престижа на Корсике, но и в силу того, что оно открывало доступ к важным юридическим и административным должностям, которые очень часто занимали французы. Кроме того, занятие юриспруденцией для Поццо ди Борго было семейной традицией.

Политические успехи были впереди, а пока Поццо ди Борго стал адвокатом семьи Буонапарте. В сентябре 1784 г. он произнес одну из своих первых ярких речей в суде Аяччо, защищая дона Л. Буонапарте. В январе 1785 г. он выступал на процессе по делу Ш. Буонапарте. Впоследствии он также представлял их интересы.

К этому времени относится и начало дружбы Поццо ди Борго с Наполеоном Бонапартом. Их отношения складывались причудливо. Они были знакомы с детства, и впоследствии их дружба окрепла. С 1779 по 1786 гг. Наполеон получал классическое и военное образование во Франции, а с сентября 1786 по июнь 1788 гг. был на Корсике. Шарль-Андре писал о братьях Буонапарте: "Жозеф был мягок и приятен в обществе; Наполеон имел больше живости и горячности в поступках и манерах". Поццо ди Борго вспоминал об этом времени: "Наполеон и я, мы толковали о том, что совершалось и что могло произойти. Наши головы кружились, и я могу сказать, что за ним оставалось превосходство в этом отношении. Мы вместе читали Монтескье и другие книги по политике и законодательству. Он схватывал все великие идеи с невероятным нетерпением"2. Впрочем, уже тогда Шарль-Андре скептически относился к "излишней живости и горячности" Наполеона, его республиканским симпатиям и почтению к теориям Руссо и Мабли. Сам он увлекался идеями Данте и Макиавелли, считая общественным идеалом устройство Римской империи и французской монархии. Он так говорил о своих предпочтениях графу С. С. Уварову: "В истории есть два рода правительств, стоящих изучения: Римская империя и монархия французская... Конституция английская основывается на случайности ее аристократии; пусть ей удивляются, но стараться ей подражать - безумие"3.

Революция 1789 г. позволила вернуться на родину Паоли. Он полагал, что революция предоставляет шанс добиться для Корсики автономии под французским протекторатом. На встречу Паоли была выслана делегация в составе Поццо ди Борго и Ж. Буонапарте. При прямой поддержке вождя в 1791 г. Поццо ди Борго был избран депутатом Национального собрания Франции - это стало его первым шагом в большую политику.

31 октября Шарль-Андре прибыл в Париж, и на удивление быстро для провинциала адаптировался к столичной жизни. Красивый, элегантный, умный, жизнерадостный, стремящийся получать от жизни удовольствия, он стал завсегдатаем модных салонов, был окружен красивыми и умными женщинами. Но прежде всего его влекла политика. В Париже Поццо ди Борго особенно сблизился с графом Р. де Мирабо, которого считал своим учителем. Он часто бывал у него; его привлекала умеренность Мирабо, его стремление не допустить радикализации обстановки во Франции. Он писал впоследствии: "Уставший разрушать, он думал о созидании. Его происхождение, его гений, даже его увлечения, все это возвышало его над остальными людьми. Он хотел создать правительство, чтобы исправить зло, совершенное им"4. Как и Мирабо, Поццо ди Борго не принимал слишком смелые перемены, являясь сторонником умеренных реформ, совместимых с монархией. Именно Мирабо ввел молодого корсиканца в парижское общество, познакомил с влиятельными политиками. Как и его учитель, Поццо ди Борго полагал, что с принятием конституции 1791 г. Франция должна остановиться на достигнутом, а не заниматься ниспровержением всего и вся. Он вспоминал об этом времени: "Жар и важность дебатов вызывали во мне смятение. Я не особенно разбирался в институтах прежней монархии, и я едва ли мог понять радиус действия декретов, которые их отменяли каждый день, один за другим"5. Саму конституцию он не идеализировал, называя ее принятие "делом неопытности и философского тщеславия"6. Слушая революционные речи в клубе якобинцев, Поццо ди Борго опасался сползания революции к тирании, а заметное усиление якобинской партии счел признаком грядущей анархии.

В Париже Поццо ди Борго пробыл пять месяцев и вернулся на родной остров, чтобы принять участие в выборах в Законодательное собрание. При иных обстоятельствах это возвращение выглядело бы бесславным, но на исходе 1792 г. оказалось очень своевременным. Паоли тогда уже шел на разрыв отношений с Францией, и Поццо ди Борго со своими парижскими впечатлениями прибыл вовремя. Вскоре он уже был секретарем и ближайшим соратником президента независимой Корсики.

Поццо ди Борго был избран депутатом в Законодательное собрание от Корсики, вновь оказался в Париже и публично высказывал свои умеренные идеи в палате в 1792 году. Он писал в своих воспоминаниях: "Жирондисты хотели республики и власти; якобинцы - республики и народной тирании; умеренные - конституционной монархии. Воля двух первых была активной и решительной;... поскольку умеренные морально и политически были меньшим злом, я голосовал с ними"7. Уже в это время проявились способности Поццо к дипломатии; этому способствовали его хладнокровие, гибкий ум, уверенность в суждениях. В Законодательном собрании он стал членом дипломатического комитета. 16 июля 1792 г. он произнес в парламенте одну из своих ярких речей, в которой последовательно защищал французскую монархию от нападок эмигрантов и утверждал, что сила Франции заключается в том, чтобы "сохранять, не разрушая", в создании стабильного правительства, чтобы тем самым лишить врагов Франции шансов на успех8.

После провозглашения во Франции республики Шарль-Андре покинул ее и вернулся на остров. Он так писал о приходе к власти жирондистов: "День 10 августа явился концом самой древней монархии в мире и началом новых времен, возбужденных и нестабильных, которые потрясут спокойствие рода человеческого"9. На Корсике Паоли назначил его на главный административный пост - "генерального прокурора-синдика". Именно в это время дружба Поццо ди Борго с Наполеоном уступила место охлаждению: Буонапарте открыто примкнули к якобинцам и стали выступать против Поццо ди Борго и Паоли, обвиняя их в неприязни к республике. Наполеон все более откровенно выражал свое несогласие с деятельностью Паоли, быстро восстанавливая влияние своей семьи в Аяччо. Началась жесткая и открытая борьба.

Из Парижа на Корсику были присланы комиссары конвента, пытавшиеся сместить Паоли и Поццо, однако там они встретили мощный отпор. Когда же республиканский клуб Тулона обвинил Паоли в предательстве и вызвал его с Поццо ди Борго на судебное заседание, стало ясно, что дорога к примирению закрыта. Паоли обратился за поддержкой к общественному собранию острова - консульте, где председательствовал Поццо ди Борго. Две семьи - Буонапарте из Аяччо и Арена из Изола Росса - были объявлены изменниками. Паоли даже назначил цену за головы мужчин из рода Буонапарте. Началась охота, политическая борьба окрасилась цветом вендетты. Мать Наполеона бежала из города с детьми и нашла приют у горных пастухов. Сам он был арестован людьми Поццо ди Борго, едва не погиб, но сумел бежать.

Логика противостояния вела корсиканских вождей к решению, которое еще несколько лет назад повергло бы их в ужас. Спасаясь от французского возмездия, они поспешили передать свое маленькое государство под протекторат Великобритании; вице-королем Корсики стал Ж. Эллиот. В течение двух лет Корсика играла важную роль в средиземноморской политике Англии, являясь в ее руках "пистолетом, нацеленным в сердце Франции"10. Это владение позволяло ей оказывать давление на Италию и объединить усилия с Австрией для борьбы с Францией. Кроме того, господство над Корсикой обеспечивало превосходство английского флота в западном Средиземноморье.

Как отмечала мадам А. де Буань, обосновывая такой поворот в действиях Шарля-Андре, "в это время речь шла не об английской или французской партии в сердце Поццо, но только о том, чтобы не служить Бонапарту. На смену близкой юношеской связи пришла основанная на амбициях ненависть. Они думали тогда только о том, чтобы господствовать на острове, и они открыли для себя, что могут добиться успеха, только победив один другого". Она писала: "Я точно знаю, что Поццо призвал англичан только потому, что Бонапарт провозгласил себя революционером; Поццо может быть, стал бы абсолютистом, но в это время он был весьма либерально, или, даже, республикански, настроен"11.

Казалось, что Поццо ди Борго, сыгравший решающую роль в подготовке этого неожиданного маневра, рассчитал ситуацию блестяще. Паоли, желая сохранить свой авторитет, ушел с официальных постов, а возглавить местную администрацию поручил Шарлю-Андре. Он принимал непосредственное участие в разработке конституции для Корсики по английскому образцу, устанавливавшей на Корсике режим конституционной монархии и утвержденной парламентом в ходе двух сессий 1795 года.

Однако надежда на могущество Англии оказалась иллюзорной. Спустя три года небольшая экспедиция французского генерала Джентили за несколько дней захватила остров. Великобритания не стала разжигать еще один конфликт, хотя и дала приют корсиканским изгнанникам; среди них был и Поццо ди Борго, прямо названный французскими властями в числе лиц, на которых не должна распространяться амнистия. Для Поццо ди Борго началась жизнь политического изгнанника и вольного дипломата.

6 марта 1797 г. Поццо ди Борго и Эллиот прибыли в Портсмут. Эллиот ввел Шарля-Андре в лондонское общество, предоставил ему свою карету, свою ложу в Опере. В июле ему была пожалована ежегодная пенсия от английского правительства в размере 400 ливров.

Обаятельный, красивый и изящный молодой человек, блистающий остроумием и одновременно сохраняющий "аристократическую отстраненность", быстро стал заметной фигурой в лондонском высшем свете. Он был аристократом в душе, салонным политиком по призванию, остроумным и разговорчивым в обществе; его тянуло в сферу придворного блеска и влияния, хотя его материальные средства не всегда соответствовали его утонченным вкусам.

Но за внешним лоском скрывался прежний пылкий и деятельный корсиканец, до глубины души уязвленный своим поражением. Годы, проведенные в Англии, научили Поццо ди Борго видеть врага, лишившего его родины, не во Франции, а в революции, которую к тому времени олицетворял, по сути, один человек - Наполеон Бонапарт. Идея соперничества за влияние на острове, по словам мадам де Буань, так глубоко проникла в сознание Поццо ди Борго, что он продолжал рассматривать как соперника Наполеона - завоевателя Италии, Наполеона - первого консула и даже Наполеона - императора. По ее словам, "он был слишком умным и открыто не демонстрировал эту мысль, но она глубоко проникла в его душу, порождая самую живую ненависть"12.

Шарль-Андре отдавал должное другу юности и в некоторой степени даже испытывал гордость за его успехи; он вполне откровенно говорил о своем уважении к этому человеку, "феномену, который больше не повторится, и который сам по себе есть целый мир нравственный и политический"13.

Как отмечал Уваров, "ненависть его к Наполеону не ведала пределов, однако ж облекалась умеренностью... Никогда не унижал он необыкновенных качеств человека, которого почитал бичом мира и не терпел как личного врага". Еще более: он не позволял, чтобы толковали слегка о его исполинском противнике. "Смотрите, присовокуплял он, карлики нагло верстаются с великаном! Безрассудные!"14. Сам Поццо ди Борго, правда, отрицал, что он испытывает ненависть к своему прославленному соотечественнику. "Мое сердце никогда не знало ненависти, - писал он племяннику в 1831 г., - она меня утомляет и унижает. Я, подобно многим другим, являюсь лишь малой планетой, вращающейся вокруг великого солнца, когда оно согревает и когда оно сжигает мир"15. Со своей стороны Наполеон также признавал заслуги Поццо ди Борго и отмечал, что это именно Поццо "посоветовал императору Александру идти в Париж, и одним махом решил судьбу Франции, европейской цивилизации, и, следовательно, судьбу мира"16.

Поццо ди Борго счел, что наиболее подходящим поприщем для применения его "способностей к общим делам" будет дипломатия. Сделать первый шаг ему помог бывший вице-король Корсики Эллиот, теперь уже лорд Минто, ставший в 1799 г. посланником в Вене. Он пригласил Поццо ди Борго в австрийскую столицу и дал ему необходимые рекомендации. Гибкий и логичный ум, кипучая энергия, политическое чутье Шарля-Андре сделали остальное. Он быстро завоевал популярность среди венской аристократии и в правительственных кругах, обращая на себя внимание политических деятелей суждениями о текущих событиях, составляя подробные записки о положении дел в Европе и предлагая программу действий против революционной Франции. У него появились новые знакомые, среди которых молодой К. Меттерних и А. Разумовский, посол России в Вене. Этот узкий круг собирался по воскресеньям, в неформальной обстановке; здесь обсуждались последние политические события. Де Буань, познакомившаяся с Поццо ди Борго как раз в Вене, в доме своих родителей, так отзывалась о Шарле-Андре в воспоминаниях: "...всегда возвышенный, интересный, забавный, красноречивый. Его язык, немного странный и наполненный образами, был очень живописным и неожиданным и живо поражал воображение; его иностранный акцент даже способствовал оригинальности формы его речей. Он был очень любезным"17.

В аналогичной манере описывал Поццо ди Борго его современник Уваров: "Обращение его было просто и непринужденно, скорее английское, нежели французское или итальянское; в беседе он употреблял мало телодвижений и говорил с большой кротостью. Поздно выучившись французскому языку, он обратил его, несмотря на то, в свой природный, писал на нем и владел им с редкой ловкостью"18.

После заключения 9 февраля 1801 г. Люневильского мира между Францией и Австрией Поццо ди Борго, вследствие настойчивых требований французского правительства, был вынужден покинуть Вену и вместе с лордом Минто вернулся в Англию. Здесь у него завязались отношения с наследником французского престола графом д'Артуа, жившим тогда в Эдинбурге. По словам мадам де Буань, Поццо ди Борго видел в нем "только инструмент, который он мог использовать в интересах своих амбиций и особенно своей ненависти, если это было возможно. Но этот инструмент ему показался резким, и он отзывался с горечью о действиях его партии..."19. Однако решив вновь отправиться в Вену, в прощальном письме графу д'Артуа Поццо ди Борго, уверяя его в своей преданности делу монархии и не чувствуя доверия к английскому "государственному эгоизму", выразил готовность сообщать одному из его приближенных о ходе политических дел. Причем он был готов исполнять функции царедворца бескорыстно, в надежде повлиять на события тем или иным способом. Бездействие мучило его; он повсюду искал возможности применить свои силы на практике. По словам Уварова, "одна страсть, страсть политическая... пожирала все прочие его наклонности"20.

Чрезвычайно быстро он стал одной из самых заметных фигур так называемой коалиции бродячей дипломатии, посланцы которой сновали по европейским столицам в качестве специальных курьеров и эмиссаров, поддерживая стойкость правительств и разжигая неприязнь публики к французскому императору. И все же подобная деятельность не удовлетворяла Поццо ди Борго. Внешность английского аристократа и репутация француза не помешали ему искать другие пути в политике.

Еще во время его второго пребывания в Вене в 1804 г. Разумовский стал склонять Поццо ди Борго поступить на службу России. Однако, потрясенный убийством императора Павла I, Шарль-Андре поначалу сомневался относительно правильности такого выбора. Разумовский сумел его убедить и отправил рекомендацию главе внешнеполитического ведомства А. Чарторыйскому.

Со своей стороны, Поццо ди Борго направил российскому министру иностранных дел записку, обосновывавшую его выбор. "Оторванный неодолимыми причинами от сферы моих обязанностей, я часто бросал свой взгляд на карту земного шара, отыскивая страну и монарха, которым я желал бы иметь возможность служить, и признаюсь, что ни одна страна не привлекала меня так, как Россия", - писал он21. "Из всех правительств, из всех государств, которым я желал посвятить себя, я предпочел бы Россию, по уважению огромного масштаба, которым измеряются заслуги в столь обширной империи, и еще более вследствие тех поощрений, которых по справедливости можно ожидать от добродетелей и высоких качеств Его Величества Императора, ныне царствующего"22.

Чарторыйский ответил лишь летом 1804 г., когда убийство герцога Энгиенского до предела обострило отношения Франции и России. Поццо ди Борго получил приглашение немедленно приехать в Санкт-Петербург, где личного противника Бонапарта ожидал радушный прием. Поначалу Шарль-Андре, ставший на русский лад Карлом Осиповичем, совсем не знал русского языка, но не считал это серьезным препятствием. В упомянутой записке Разумовскому он писал: "Русского языка я вовсе не знаю, но так как труд мой тогда только может быть полезен, когда он будет приложен к общим делам, то мне кажется, что это препятствие нельзя считать неодолимым"23.

В январе 1805 г. Поццо ди Борго приступил к новым обязанностям, продолжая, однако, получать английскую пенсию. В течение нескольких месяцев его новый статус держался в тайне. Он принялся за изложение своих взглядов по основным вопросам внешней политики, представив Александру I две записки об отношениях между Францией и Россией, этюд о состоянии Швейцарии и о наиболее подходящем для нее устройстве, а также замечания о делах Испании.

В том же месяце Поццо ди Борго получил первое дипломатическое назначение в Австрию, а затем в Италию. Проезжая через Митаву, он познакомился с находившимся там в изгнании под именем графа Лилльского Людовиком XVIII. В октябре Поццо ди Борго был назначен государственным советником. В Вене новый российский дипломат несколько месяцев работал над "прояснением" позиции Австрии, все еще сохранявшей роль "незаинтересованного посредника". Вряд ли он серьезно повлиял на решения Меттерниха, прекрасно понимавшего собственные выгоды, но воинственность австрийского генералитета и дипломатического корпуса усилил существенно.

Пока Поццо ди Борго ездил через Вену и Триест в Италию, планы коалиции были разбиты Наполеоном. 2 декабря 1805 г. объединенные русско-австрийские войска потерпели поражение в сражении при Аустерлице. В июне 1806 г. Чарторыйский подал в отставку; его место занял барон Будберг. В следующем месяце ушел в отставку и Поццо ди Борго.

Бездействовал он недолго; уже в ноябре, став полковником, получил приказ отправиться в Вену, куда прибыл 13 декабря. Цель была та же: склонить Австрию на сторону антифранцузской коалиции. Однако Австрия, пострадавшая в ходе последней кампании против Франции, была не готова сражаться.

В марте 1807 г. Поццо ди Борго было поручено представлять Россию на переговорах с Турцией. Назначение иностранца - Поццо у многих в России вызвало недоумение. Адмирал П. Чичагов, например, жаловался по этому поводу Александру I; царь, однако, ответил, что Поццо ди Борго "имел таланты, которые он уже неоднократно проявлял". Поскольку он не говорил по-русски, к нему был приставлен А. Булгаков, работавший в это время в российском посольстве в Вене. Переговоры еще не завершились, когда пришло известие о встрече Александра I с Наполеоном в Тильзите. Поццо ди Борго, чувствуя, что почва ускользает у него из-под ног, на время решил удалиться из России и откровенно объяснил мотивы своего поступка. Он поселился в Австрии, но, по требованию Наполеона, ему было предложено выехать из пределов монархии. Не найдя защиты у российского посланника в Вене, Поццо ди Борго написал письмо императору Александру, в котором отказывался от всех выгод и милостей, полученных от русского правительства, и просил позволения покинуть европейский материк до лучших времен. Обещая быть верным слугой России, он оканчивал свое письмо словами, которые в 1810 г. были пророческими: "Настанет день, когда все, связанные сердцем и судьбой с Россией, будут иметь случай разделять ее опасности, и я надеюсь участвовать в деле ее торжества под руководством Вашего Величества"24.

Карл Осипович обосновался в Англии, откуда присылал частные донесения, записки и отчеты о своих разговорах с министрами. В конце 1812 г. он смог вернуться в Петербург, откуда направился в армию вслед за императором Александром I.

После неудачи союзников под Бауценом 18 мая 1813 г. он был направлен в Северную армию и состоял при наследном шведском принце Бернадотте; союзники опасались, как бы Бернадотт не перешел на сторону Наполеона. Находясь при Бернадотте, Поццо ди Борго участвовал в сражениях под Гросс-Беереном, Денневицем и Лейпцигом. Как раз после Лейпцигской битвы между наследным принцем и российским дипломатом произошел разговор о наилучшем кандидате на французский престол, на который Бернадотт имел претензии. Он убеждал Поццо ди Борго, что трон должен принадлежать самому достойному, на что тот ответил, что тогда королем должен быть именно он, Поццо ди Борго: "Без сомнения; я считаю себя самым достойным, - заявил он. И каким образом Вы мне докажете обратное? Убив меня? Тогда на моем месте окажутся другие... Самый достойный на троне, для спокойствия в мире, это тот, у кого больше всего прав". По словам мадам де Буань, которая приводит этот диалог, Бернадотт не стал больше спорить с Поццо ди Борго на эту тему, но так никогда и не простил ему этого разговора25.

Успешное выполнение миссии принесло Карлу Осиповичу 3 сентября 1813 г. чин генерал-майора. В декабре он вновь был в Лондоне.

Следующий этап его стремительной карьеры - Шатильонский конгресс, проходивший с 5 февраля по 19 марта 1814 г., на котором державы-союзницы пытались в последний раз заключить мир с Наполеоном I. Представляя на заседаниях союзников интересы России, Поццо ди Борго уже позволил себе известную самостоятельность, добиваясь заветной цели. Несмотря на колебания Александра I, он решительно выступил за реставрацию Бурбонов. Однако его мнение тогда не было поддержано: Наполеон оставался еще слишком силен, чтобы окончательно уничтожить пути примирения с ним.

После конгресса Поццо ди Борго от имени союзных держав был послан в Англию к Людовику XVIII с предложением короны. Когда новые успехи коалиции привели короля в Париж, вместе с ним прибыл и его "советник-надзиратель", обличенный полномочиями генерального комиссара при французском правительстве. 2 апреля 1814 г. он был пожалован в генерал-адъютанты и аккредитован при французском дворе в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра Александра I. Мадам де Буань приводит в воспоминаниях следующий эпизод, произошедший в ее парижском салоне в эти дни: двери ее столовой распахнулись, и на пороге появился человек в форме русского генерала, который начал вальсировать вокруг стола, напевая: "О, мои друзья, мои дорогие друзья". "Нашей первой мыслью было, - вспоминала Буань, - что это был сумасшедший, но потом мой брат воскликнул: "Это же Поццо!" Это был, действительно, он. Но сообщение было таким сложным при императорском режиме, что, несмотря на близость, существовавшую между нами, мы даже не знали, что он был на русской службе. Он сопровождал нас в Оперу, и с этого времени не проходило и дня, чтобы он ко мне не заходил"26.

Воззвание к парижанам, обнародованное от имени союзников после занятия Парижа, было составлено Поццо ди Борго; император Александр I лишь внес в него поправки. В этом документе впервые делается намек на необходимость восстановления Бурбонов на французском престоле. Вместе с царем и К. В. Нессельроде они обсуждали с Ш. -М. Талейраном условия мира с Францией. Поццо ди Борго, являясь убежденным сторонником восстановления династии Бурбонов, исключал всякое соглашение с Наполеоном или его сыном. Он решительно был против и того, чтобы Францией управлял Бернадотт. Кроме того, Поццо ди Борго принимал непосредственное участие в разработке конституционной Хартии 1814 года.

Внешне его положение было блестящим: наполеоновская империя пала, ее создатель отбыл в ссылку. Для непримиримого противника Бонапарта во Франции - Бурбонов - была открыта дорога к высшим государственным постам. Сам Талейран ходатайствовал за "истинного француза, хотя и уроженца Корсики"; ему был даже предложен пост министра внутренних дел. Но, к удивлению многих, Поццо ди Борго и не думал забывать о своем положении иностранца. При первой же возможности он покидает Францию и присоединяется к Александру I, участвовавшему в работе Венского конгресса. Причина была очевидна: осторожный и проницательный корсиканец слишком хорошо знал своего врага и не верил в скорую политическую смерть Наполеона. Проявив похвальное рвение, Поццо ди Борго тем не менее успел за время короткого пребывания в Вене изрядно испортить свои отношения с Александром, резко протестуя против "излишнего либерализма" царя, портя ему настроение постоянными напоминаниями о Наполеоне и требованиями "убрать деспота на достаточное расстояние" от Европы. Кроме того, он оспаривал проект Александра I относительно военно-политической организации Царства Польского, причем высказывал соображения, которые совершенно не согласовывались с личными идеями императора. Тогда даже говорили о неминуемой отставке советника, выражавшего свои взгляды с непривычной при дворе свободой27.

Ход событий подтвердил самые худшие опасения государей - Наполеон оказался на свободе. Препроводив Людовика XVIII в безопасный Гент, Поццо ди Борго добился полномочий представителя русского императора при англо-прусском экспедиционном корпусе и отправился к месту, где решалась судьба его противника и всей Европы. Он участвовал в битве при Ватерлоо, за отличие в которой 12 июня 1815 г. был удостоен ордена Св. Георгия 4-й степени. Через несколько дней, несмотря на легкое ранение, он устремился в Париж, чтобы ускорить вторую Реставрацию.

Утвердившись в 1815 г. во главе российского посольства в Париже, Поццо ди Борго оказался в уникальном положении: наряду с выполнением формальных обязанностей, он остался личным посредником между Людовиком XVIII и Александром I, не без основания претендуя на роль главного представителя союзной коалиции во Франции, и, наконец, будучи "почти подданным" французского короля, нередко вмешивался в вопросы внутреннего управления.

Этому важному положению во французском обществе никак не соответствовали бытовые условия, в которых жил российский посол в первое время. Он писал 8 (20) сентября 1815 г. Нессельроде: "Предназначенное для меня помещение не просто неудобно; оно до такой степени неподходяще, что даже внешний вид его совсем не соответствует названию представительства. Послы России в Париже получали жалование в 30 тыс. дукатов, мне же положили 5 тыс., причем разместили в особняке, расходы на освещение и отопление которого поглощают треть этой суммы". Поццо подчеркивал, что он заботится не о себе лично, а о престиже страны, интересы которой он представляет. Он заканчивал свое письмо следующими словами: "Всем, кто меня знает, известно, что я не являюсь ни любителем пышности, ни расточителем, и что мои наклонности не побуждают меня тратить время на пустяки. Если бы я не был убежден, что такое убогое существование вредит большому делу, и что подобного рода исключения унижают человека, в отношении которого они делаются, я бы не обращал на это ни малейшего внимания, но именно с такой точки зрения, то есть с точки зрения интересы службы государя, я хочу, чтобы это дело рассмотрели..."28.

Его материальное положение с установлением власти Бурбонов значительно улучшилось. Людовик XVIII вернул ему собственность, конфискованную на Корсике, а также щедро отблагодарил за службу. Со временем Поццо ди Борго начал преумножать свое состояние, скупая соседние земли29.

Первые годы Реставрации, когда Франция оживала на глазах, были пиком дипломатической карьеры Поццо ди Борго. Его основные усилия были направлены на достижение русско-французского сближения в целях противодействия политике Австрии и Великобритании. Однако уже в это время он испытал несколько крупных разочарований. Поццо ди Борго являлся активным сторонником заключения брака между герцогом Беррийским, сыном графа д'Артуа и сестрой императора Александра Анной Павловной. Однако этот проект более тесного сближения французской династии с русским двором был встречен королем Людовиком XVIII довольно холодно. Несмотря на все старания русского дипломата, брак так и не состоялся.

Кроме того, 3 января 1815 г. во время работы Венского конгресса Франция заключила секретный союз с Англией и Австрией, обязывавший эти державы сопротивляться присоединению к России герцогства Варшавского, а к Пруссии, в компенсацию за уплату ею польских земель, всей Саксонии. Стороны обязывались, в случае неуступчивости царя, выставить по 150-тысячной армии для возможных военных действий. Александр I узнал о предательстве союзников случайно. Во время "ста дней" король Людовик XVIII бежал из Парижа столь быстро, что оставил в письменном столе экземпляр присланного ему Талейраном документа. Бонапарт переслал попавшую к нему в руки улику царю. Тот вызвал к себе Меттерниха и демонстративно бросил бумагу в огонь камина. В итоге царь простил предателей; удалось достичь компромиссного решения: основная часть бывшего герцогства Варшавского отошла к России30.

Двойная неудача - в деле брачного союза и в вопросе о секретных переговорах была тем более чувствительна, что в обоих случаях Поццо выказывал излишнюю доверчивость. Чрезмерный оптимизм Поццо ди Борго по отношению к Бурбонам даже в Санкт-Петербурге вызвал упреки в пристрастии. Горячо протестуя против них, Поццо ди Борго писал: "В пятьдесят лет, меня могут сделать несчастным, но никто не имеет права унижать меня"31.

Несмотря на эти неудачи, гордого корсиканца с полным основанием можно считать мастером в вопросах дипломатии. Эта ориентация его способностей была подмечена многими его современниками. Например, Ф. Гизо, высоко отзываясь об уме Поццо ди Борго, "очень изобретательном, замечательном, разностороннем, протяженном, правильном", отмечал, что он "всегда занимался только внешней политикой, дипломатией. Он никогда не управлял страной, никогда прямо, лицом к лицу не общался с идеями, интересами, страстями всего народа"32.

Дипломатическое искусство Поццо ди Борго в полной мере проявилось во время вторичного занятия Парижа союзными войсками в 1815 г., когда державы - победительницы намеревались отторгнуть значительную часть французской территории и наложить на Францию контрибуцию, что надолго лишило бы ее политического влияния в Европе. Поццо ди Борго выступил против этого "разрушительного проекта", указав на его невозможность для монархии. Он писал Нессельроде 8 (20) сентября 1815 г.: "Европа будет вершить свою политику в отношении этой великой и несчастной страны (и дай Бог, чтобы она не оказалась гибельной). Даже если предположить, что е. в-ву императору удастся склонить Англию, Австрию и Пруссию к отказу от политики расчленения, не следует, однако, льстить себя надеждой, что упомянутые три державы, изменив путь, изменят и свои замыслы"33.

Российский дипломат предложил меру, которая и была приведена в исполнение: Людовик XVIII обратился к Александру I с официальным письмом, в котором заявлял решимость отречься от восстановления монархии, если это должно быть достигнуто ценой позора и унижения Франции. Заявление, подготовленное Поццо ди Борго, было сообщено союзным кабинетам и поддержано царем. 8 (20) ноября 1815 г. союзники заключили с Францией новый союзный договор, по которому она лишалась ряда крепостей на восточной границе, а также Савойи и Ниццы, и обязалась заплатить 700 млн. фр. контрибуции. Кроме того, на период от 3 до 5 лет Франция подлежала оккупации 150-тысячной армией союзников, которую сама должна была и содержать. Перспектива новых осложнений заставила державы отказаться от первоначально задуманного плана, который без вмешательства Поццо ди Борго мог, вероятно, осуществиться в более или менее смягченной форме.

В конце 1815 г. произошло событие, еще более укрепившее положение российского посланника. Под прямым давлением императора Александра I король передал пост главы правительства и министра иностранных дел герцогу Ришелье, более десяти лет находившемуся на русской службе в должности губернатора Одессы. Руководствуясь здравым смыслом, Ришелье не принимал крайностей ультрароялизма и ратовал за разумный умеренный курс. В лице Поццо ди Борго он нашел деятельного помощника. Посланник полагал, что Россию могла заинтересовать лишь сильная Франция. Правда, по его мнению, этого сложно было достичь при короле Людовике XVIII, в отношении которого он не питал иллюзий: "Если подумать, что мог бы сделать великий монарх на месте того, кого мы сейчас имеем, то нельзя не сожалеть о таком фениксе"34.

Впрочем, было бы совершенно неверно представлять российского посланника в качестве последовательного либерала. Именно практицизм, возведенный в принцип, заставлял Поццо ди Борго неизменно отстаивать "систему умеренности", отвергая крайности любого рода.

Три года невероятных усилий, жесткого политического давления и прямых угроз, хитроумных уловок, высокопарных обещаний - и влиятельный дуэт министра и посла, возглавивший немногочисленную умеренную партию при дворе, добился от Людовика XVIII роспуска реакционной палаты Национального собрания, изменения избирательного закона и формирования более либерального правительства. Это время было пиком дипломатической карьеры Поццо ди Борго. Один из чиновников в разговоре с Талейраном заметил: "Разве нами все еще управляет корсиканец?"35. Сам Поццо ди Борго сообщал в одном из писем: "Если машина идет не особенно хорошо, то я должен сказать, что она совсем не шла бы без меня"36. 5 марта 1817 г. он был произведен в чин генерал-лейтенанта, а в 1818 г. был пожалован в графы и пэры Франции.

Все эти годы он настойчиво пропагандировал идею, что для стабильности Европы нужна сильная Франция, и что европейские монархи не должны усугублять ее внутренние трудности. Он писал 7(19) мая 1818 г. И. Каподистрии, в 1816 - 1822 гг. занимавшему пост министра иностранных дел России: "Говорят, что Франция предоставляет меньше гарантий спокойствия, чем другие нации. Я это допускаю, но я полагаю, что это является мотивом, чтобы присоединить ее к мудрым и стабильным нациям, чтобы подать ей пример, и чтобы укрепить позиции короля, которого мы хотим видеть на ее троне..."37.

После ухода с территории Франции войск антинаполеоновской коалиции в 1818 г. и присоединения Франции к союзу четырех великих держав, Людовик XVIII начал откровенно ориентироваться на политический курс Англии, а с воцарением в 1824 г. Карла X перспектива желанного Поццо ди Борго русско-французского союза становилась все более туманной.

Главную причину смут и переворотов во Франции он усматривал в отсутствии в этой стране талантливых политических деятелей: "Франция богата всеми дарами Провидения, но бедна людьми способными, или люди способные не призываются для управления ею"38. Люди, имевшие власть при Людовике XVIII и Карле X, по его мнению, были большей частью мелкими честолюбцами и интриганами, не понимавшими истинных потребностей страны. В переписке Поццо ди Борго с Нессельроде постоянно повторяются жалобы на ничтожество и близорукость этих политиков. Посол указывал на недостаток единства в действиях правительства, на антагонизм закулисных и официальных влияний, на неспособность министров и придворных сановников. Он неоднократно объяснял в Париже, что необходимо установить единство и солидарность в управлении, что нужно придерживаться духа конституции и внимательно относиться к общественному мнению.

Российский дипломат перенес центр своего внимания на вопросы европейской политики. Впрочем, подобная переориентация была не только признаком бессилия в реализации прежних замыслов, но и следствием серьезной озабоченности событиями, происходящими на континенте. Поццо ди Борго считал, что Европа стоит перед угрозой невиданного социального взрыва. Причину этого он усматривал в неудачной политике монархов Священного союза, которая своей непоследовательностью извращала разумную идею сочетания конституционного либерализма с жесткой охранительной системой. Еще большую опасность, по его мнению, представляли "сомнительные" принципы английского правительства, "представляющего себе пагубную свободу смотреть на возмущение со стороны собственных удобств" и вносящего "смуту в европейскую систему"39.

Поццо ди Борго сохранил свой пост в Париже и после смерти императора Александра I. 22 августа 1826 г., в день коронации Николая I "за отличные и ревностные труды" он был возведен в графское достоинство, а 21 апреля 1829 г. произведен в генералы от инфантерии.

В письме Нессельроде, написанном после смерти Александра I, Поццо ди Борго представил подробный отчет о положении дел во Франции и в целом в Европе, и вновь выступил активным сторонником русско-французского сближения. Отмечая нестабильную внутриполитическую обстановку во Франции, он, в то же время писал: "При такой ситуации Франция, можно сказать, не представляет всей своей ценности; однако ее значение еще велико благодаря ее самобытности, реальным силам, которые, могут быть в той или иной степени приведены в действие, и географическому положению". Отмечая непростые франко-английские отношения, он полагал, что Франция была заинтересована в сближении с Россией: "Франция силою вещей вновь обратится к России. Поэтому императорскому кабинету следует отнестись к ней благожелательно и приобщить ее к своим планам для взаимной пользы, каковая является обязательным условием всякого политического союза". Этот союз, по мнению российского дипломата, являлся "единственным способом изолировать Англию и не дать ей возможности создать свои союзы на континенте"40.

Действительно, накануне русско-турецкой войны 1828 - 1829 гг. наметилась тенденция к сближению двух стран. Еще в апреле 1826 г. Великобритания и Россия подписали соглашение по греческому вопросу, а 6 июля 1827 г. правительство Карла X присоединилось к Лондонской конвенции.

Потепление в русско-французских отношениях в годы русско-турецкой войны способствовало возникновению плана Ж. Полиньяка, направленного на коренной пересмотр Венских договоров, включая и территориальные изменения в Европе. Однако о грандиозном, но нереалистичном плане Полиньяка Николай I узнал после заключения Адрианопольского мирного договора, когда проект потерял свое значение.

В 1830 г. во время экспедиции французской армии в Алжир император Николай I неоднократно пользовался случаем для "самого большого восхваления" мужества французского войска в Африке. Однако, удачная военная операция не способствовала укреплению политического режима во Франции. Ультраправая политика Полиньяка вызывала беспокойство русского двора. Царь не без оснований опасался, что она приведет Францию к новой революции, что и произошло в июле 1830 года.

Поццо ди Борго, наблюдая за развитием событий во Франции изнутри, также без всякого оптимизма оценивал внутриполитическую ситуацию в этой стране. Он писал Нессельроде 21 апреля (3 мая) 1829 г.: "Здесь что ни год, то новые министры, и постоянно все начинается сначала. Я ожидаю следующего правительства с интересом, и я бы сказал, с любопытством, если бы положение не было столь серьезным"41.

Июльская революция не стала неожиданностью для главы российского посольства. С поразительной точностью Поццо ди Борго предсказал последовательность событий и размах грядущих потрясений. При этом он не имел ни малейшего желания что-либо советовать легкомысленному монарху, заносящему ногу над пропастью: "Благоразумие требует не вмешиваться в эти скользкие и деликатные дела. Влияние, достигнутое таким способом, сомнительно, а ответственность бесконечна"42.

Причины революции Поццо ди Борго усматривал, прежде всего, в фатальных ошибках короля и неумелых действиях правительства. Он писал 27 июля (8 августа) 1830 г. заменявшему Нессельроде Х. А. Ливену, что "причины этого важного события кроются главным образом в слепом упрямстве короля", в его незнании современной Франции и в проведении политики, "противоречащей идеям, нравам и интересам почти всех его граждан"43. Аналогичное мнение Поццо ди Борго излагал в письме Нессельроде от 13 (25) августа 1830 г.: "Карл X с помощью иезуитов в монашеской рясе и светском обличии, а также своего рокового человека - князя Полиньяка оправдал все мои предчувствия относительно своего скорого краха, и, к сожалению, - даже с лихвой. Вы любезно писали мне из Варшавы, что я слишком мрачно смотрю на дела Франции; события же со всей очевидностью доказали, что я был недостаточно пессимистичен"44. Такой подход был характерен в целом для российского МИДа. Как отмечал Нессельроде, именно "слепота" Карла X и его советников, а также совершенные ими "печальные ошибки" привели страну к "катастрофе"45.

Несмотря на миролюбивые заявления французского правительства, Июльская революция, падение династии Бурбонов и восшествие на французский трон Л. Филиппа Орлеанского вызвали серьезную озабоченность императора Николая I. Не имея ничего против короля французов лично, он был глубоко возмущен обстоятельствами его прихода к власти.

Российским дипломатам был отправлен циркуляр, в котором сообщалось, что они должны "оставаться в роли простых наблюдателей и избегать публичных высказываний относительно изменений, произошедших во Франции"46. В то же время, в депеше Ливена от 8 (20) августа Поццо ди Борго предписывалось покинуть Париж, если кабинеты других великих держав официально заявят об отзыве дипломатических представителей.

Несмотря на разрешение Поццо остаться в Париже, его положение было весьма деликатным; он сам для себя еще не решил, стоит ли ему оставаться. "Нужно иметь железные нервы, чтобы не прийти в расстройство от столь великих потрясений; Вы, конечно, представляете себе, насколько это должно было затронуть меня лично во многих отношениях; тем не менее, я стараюсь соответствовать обстоятельствам и приносить еще какую-нибудь пользу"47 - писал он Нессельроде 13 (25) августа.

При анализе внешнеполитической линии Российской империи следует учитывать разницу в подходах, существовавшую между императором и его окружением. Если первая реакция Николая была слишком импульсивной, то Нессельроде и Поццо ди Борго с самого начала заняли более реалистичную позицию, справедливо полагая, что единственное средство "нейтрализовать" Францию заключалось в заверении французского правительства в лояльности и миролюбии России при отсутствии экспансионистских и реваншистских устремлений со стороны Франции.

Негативно оценивая события революции 1830 г. во Франции, и выражая сомнения относительно возможности создания стабильного и прочного политического режима во Франции, Поццо ди Борго считал целесообразным действовать, исходя из принципа "меньшего зла", признав новый политический режим и новую династию как меру, необходимую для общеевропейской стабильности. Девизом всей политики российского дипломата можно считать его слова из письма к Нессельроде от 8 (20) сентября 1830 г.: "С тех пор, как произошло непоправимое свержение Бурбонов, я стремился избежать установления во Франции республики".

7 августа, после беседы с герцогом Орлеанским, накануне его провозглашения королем французов, российский дипломат писал Нессельроде: "Осторожность советует мне признать то, что произошло во Франции... Необходимо воздерживаться от актов враждебности и жестокости, дав правительству шанс стать стабильным, правильным и миролюбивым"48.

Получив из Лондона известия, что Англия готова признать новый режим, Поццо ди Борго советовал российскому правительству поступить аналогичным образом: "Любое другое (решение. - Н. Т.) привело бы нас к войне, и в этом случае Великобритания не поддержала бы, а, может быть, и осудила бы нас, поскольку мы действовали бы не так, как она. Французы утвердились бы в своих правах, и в то время, как Европа разделилась бы, они объединились бы для совместной защиты"49.

В итоге царь внял голосу разума и предостережениям сановников. После того как короля Луи Филиппа официально признала Великобритания, а затем Австрия и Пруссия, Николай I также объявил о признании короля французов. Однако на подробном докладе Нессельроде Николай I все-таки написал: "Сдаюсь на ваши рассуждения, но призываю небо в свидетели, что это сделано и останется против моей совести, что это одно из самых тяжелых усилий, которые я когда-либо делал"50.

Характеризуя внешнеполитическую линию короля Луи Филиппа, Поццо ди Борго подчеркивал его миролюбивые намерения, стремление достичь европейской стабильности: "Он убежден, - писал Поццо ди Борго, - что война вызовет во внутреннем устройстве Франции такие изменения, что будет невозможно не опасаться самых опасных и самых фатальных последствий"51. По словам российского дипломата, "король не хочет войны по единственной причине - он опасается, что она приведет к его собственному свержению"52. С другой стороны, по мнению посла, король французов не прилагал усилий для укрепления своих позиций: "король желает мира и, однако, не сопротивляется мерам, которые могут привести к войне... Слабость короля и состав его правительства не представляют никаких гарантий против событий, которые могут подвергнуть Европу опасности и поставить ее под ружье"53.

В то же время, российский дипломат признавал заслуги правительства, возглавляемого К. Перье, в деле сохранения внутриполитической стабильности в стране и европейского мира. Он писал Нессельроде 25 октября (6 ноября) 1831 г.: "Казимир Перье заставил революцию остановиться; он борется не против ее принципов, поскольку сам был одним из ее участников, а против крайностей ее прямых последствий. Король Луи Филипп начинает находить удовольствие в противодействии мятежам, а французская и, в частности, парижская буржуазия, так много выигравшая и так сильно разбогатевшая за годы Реставрации, желает восстановления спокойствия, чтобы вернуть себе хотя бы часть того, что было утрачено ею в результате Июльской революции"54. Ему весьма импонировали заявления Перье, что "свержение легитимной династии и выбор новой явились последним потрясением в череде событий"55. Сам Поццо ди Борго не испытывал подобного оптимизма. Он даже полагал, что если бы министерство Ж. Лаффита, ушедшее в отставку в марте 1831 г., продолжало оставаться у власти хотя бы несколько недель, "нет никаких сомнений, что в этот момент Европа полыхала бы в огне"56. В другом письме Нессельроде он характеризовал форму правления Франции как республику с "примесью нелегитимной монархии", и полагал, что "из этой смеси никогда не создать государственного порядка"57.

В целом, называя Июльскую монархию "аномалией", правлением короля, стоящего "во главе республиканских учреждений", Поццо ди Борго сомневался в возможности формирования длительной и стабильной политической системы во Франции. Он писал: "Надеяться, что Франция в ее нынешнем состоянии сможет на равных договариваться с иностранными державами, внушая им уверенность, что ее мирное развитие не будет омрачено какими-либо непредвиденными событиями, - это значит обманывать себя. Луи Филипп лично очень слаб, чтобы можно было на него рассчитывать, а происхождение его власти не может способствовать созданию стабильного и правильного правительства"58.

Одной из наиболее острых проблем в отношениях между Россией и Францией в 1830 - 1840 гг. стал польский вопрос, чрезвычайно важный как для России, так и для Франции. Внутриполитическое развитие Франции в начале 1830-х годов было тесно связано с решением польского вопроса. Как писал Поццо ди Борго, "новости из Польши занимают всех. Успех императорской армии, как и сопротивление, которое она встречает, в значительной степени влияют на поведение партий во Франции"59.

Позиция короля Л. Филиппа относительно польского восстания была последовательной и заключалась в отказе от оказания помощи полякам вооруженными силами Франции. В польском вопросе сходились интересы целостности Австрии, Пруссии и России. Европейские монархи, допустив ревизию Венской системы в бельгийском вопросе, прекрасно осознавали, что сохранение статус-кво в польском вопросе и общеевропейский мир - это идеи неразделимые.

Кроме того, 13 марта 1831 г. министерство Лаффита, связанное с финансовыми кругами Франции и сочувствовавшее полякам, уступило место министерству Перье. Поццо ди Борго давал весьма нелицеприятную характеристику Лаффиту, называя его политиком "недалеким, неосмотрительным, добивающимся популярности хитростью", "идущим от непоследовательности к непоследовательности и не внушающим ни доверия, ни уважения". В довершение Поццо называл банкира Лаффита "реальным и полным банкротом".

Перье, один из лидеров политики Сопротивления, в полном согласии с королем категорически отказывался даже говорить об оказании военной помощи полякам. Все это весьма импонировало российскому послу. Еще в январе 1831 г. он писал: "Расположение правительства относительно польских дел стало таким, какое мы только можем желать. Я получил все возможные заверения, что Франция не вмешается в польский вопрос ни под каким предлогом"60.

С начала сентября 1831 г. первые полосы французских газет были посвящены событиям в Польше. Когда 16 сентября парижские газеты сообщили о штурме Варшавы русскими войсками и о поражении поляков, в Париже в течение нескольких дней происходили антирусские народные манифестации, для усмирения которых потребовалось даже вмешательство войск. Невероятный взрыв антирусских настроений, театральные постановки антирусского содержания - все это стало настоящей трагедией для Поццо ди Борго - буквально на глазах рушились его надежды на русско-французское сближение, над которым он работал в течение полутора десятков лет. По его словам, "со времен свержения легитимного правительства (имеется ввиду правительство Карла X. - В. Т.), никогда еще беспорядки не были столь серьезными". Известие о взятии Варшавы оказало на французское общество, по словам Поццо ди Борго, "огромный, неисчислимый... для врагов России и социального порядка" эффект61.

Под окнами здания отеля, в котором располагалось русское посольство, раздавались крики: "Долой русских! Да здравствует Польша! Месть!"; камнями были разбиты окна отеля. Люди из окружения Поццо ди Борго советовали ему покинуть Париж, но он решил остаться, чем сохранил дипломатические отношения между Францией и Россией. Как отмечал политический деятель Франции тех лет И. Б. Капефиг, именно "умеренности и ловкости Поццо ди Борго мы обязаны сохранению отношений между двумя государствами"62.

Однако отныне при малейшей возможности Поццо ди Борго стремился покинуть страну, которую совсем недавно называл своей второй родиной. Он с горечью отмечал: "Франция сегодня уже не та, что в 1815 г., когда она была благодарна Александру I, сохранившему ей территорию, сильные позиции и национальную честь"63. В конце мая 1832 г. он отправился в путешествие в Санкт-Петербург, а оттуда - в Берлин, Вену и Мюнхен, вернувшись в Париж только в октябре; часто он подолгу задерживался в Лондоне.

Крушение политических надежд Поццо ди Борго усугублялось его личным пессимизмом; он себя ощущал старым, уставшим от жизни человеком.

Еще в 1829 г. он отмечал в личном письме Нессельроде: "я приближаюсь к концу своего пути, где всех нас встречает не надежда, а смерть. Как бы то ни было, весь остаток моей жизни и моих сил принадлежат императору, а прошлое - залог будущего"64.

В годы Июльской монархии французское правительство проводило политику, направленную на сближение с Великобританией и установление франко-английского "сердечного согласия". Это вызывало серьезные опасения российского кабинета. Поццо ди Борго справедливо отмечал, что франко-английское сближение было вызвано не только общностью политических институтов, но и реальными "интересами, объединяющими эти страны и служащими сохранению союза между ними". Действительно, стремление к укреплению связей между двумя странами было взаимным: не только Франция нуждалась в сотрудничестве с Великобританией, но и английское правительство, стоявшее на пороге проведения избирательной реформы, было заинтересовано в установлении партнерских отношений с Июльской монархией. Как докладывал Поццо ди Борго, "виги не могут осуществить реформу... без сохранения министерства Перье, стремящегося к сохранению мира. Они прилагают все усилия для поддержания этого министерства, и они готовы пожертвовать прежней системой, союзниками и безопасностью континентальных держав"65.

Все это вызывало серьезное беспокойство российского дипломата, отмечавшего в начале 1831 г., что этого сближения нельзя допустить, а необходимо, напротив, перетянуть Англию на сторону России, Австрии и Пруссии, чтобы совместными усилиями предупредить возможный "всеобщий заговор против существующих устоев"66. Он отмечал, что Талейран, "самый заклятый", по его словам, враг России, стремился реализовать "свою любимую со времен свержения Наполеона идею: создать союз двух стран как противовес остальному континенту"67.

[Saygo 582]

Портрет работы Карла Брюллова

В конце декабря 1834 г. вице-канцлер Нессельроде сообщил Поццо ди Борго о его переводе в Лондон; 5 января 1835 г. он официально был назначен послом Российской империи в Великобритании.

Деятельность энергичного дипломата в английской столице приобрела весьма оригинальный характер. Уверенный в своей правоте, Поццо ди Борго прилагал все усилия к тому, чтобы показать "истинную физиономию" Сент-Джеймского кабинета, откровенно провоцируя охлаждение русско-английских отношений. В донесениях посла лидеры партии вигов представали людьми ограниченными и низменными: лорд Рассел "маленьким, холодным и злопамятным", лорд Мельборн "никогда не стесняющимся поступать дурно", лорд Пальмерстон "отщепенцем, соединяющим злой нрав и много злой воли".

Однако главное обвинение заключалось в ином. Поццо ди Борго считал, что Англия, ввергая себя в анархию конституционного правления, в союзе с Францией нарушит баланс сил в Европе. Он настойчиво требовал отказаться от прежних иллюзий в отношении этих стран, призывая по возможности укреплять тройственный союз с Австрией и Пруссией. Вместе с тем это противоречило линии российского правительства, не заинтересованного в осложнении отношений с Англией68, ускорив конец дипломатической карьеры Поццо ди Борго. Его письма этого периода Нессельроде и В. Поццо ди Борго69, жене его племянника Шарля, полны горечи и бесконечной усталости.

Все больше он тосковал по Парижу, городу, который напоминал об ушедших днях молодости и славы. Если в начале 1830-х годов он стремился уехать из Парижа в Лондон, то теперь чаще уезжал в столицу Франции. Он всегда боялся умереть в Англии, в "этой печальной стране"70. Даже окружающие замечали, что в Париже ему было гораздо уютнее, там он себя даже физически лучше чувствовал. Княгиня Ливен, проживавшая с 1835 г. в Париже и знавшая Поццо ди Борго, писала 12 августа 1837 г. Гизо: "Поццо собирается сегодня вечером к леди Гренвил (супруге посла Англии во Франции. - Н. Т.). Он только что приехал... У него юный и веселый вид. В Лондоне он совсем другой. Там у него плохое настроение, и такой же плохой настрой распространяется и на него"71.

Когда 28 декабря 1839 г. высочайшим рескриптом Поццо ди Борго был уволен с государственной службы, он не вернулся на родной остров и не отправился в Россию. Те немногие годы, которые ему еще отвела судьба, он провел в Париже, в превосходном отеле на улице л'Юниверсите, который он приобрел, еще будучи в Лондоне.

Личная жизнь Поццо ди Борго так и не сложилась; красивый, элегантный, всегда нравившийся женщинам, он так и не женился, полагая, что мужчина рожден для войны. Да и когда ему было жениться? Ведь его жизнь обустроилась только после того, как ему исполнилось пятьдесят; а до этого - жизнь изгнанника, скитальца, без дома, без денег, без единого намека на стабильность. Однако он умел дружить с женщинами и ценил женскую дружбу. Когда княгиня Ливен оказалась в сложной ситуации, была в немилости у императора и без денег, которые ей прекратил выплачивать ее муж, российский дипломат одним из первых не побоялся навестить опальную княгиню и предложить ей помощь. Дарья Христофоровна писала Гизо 20 октября 1837 г.: "Даже Поццо вмешался очень спонтанно; я не ожидала этого и была весьма тронута его участием"72. Как и Наполеон на Св. Елене, он очень хотел знать, каким он войдет в историю, будет ли он понят современниками. Если мнению Ф. Р. де Шатобриана, его недолюбливавшего, Поццо ди Борго не особенно доверял, то вот вердикт мадам де Буань был для него очень важен, он слишком хорошо знал эту женщину, чтобы подвергать сомнению ее ум, ее язык, ее суждения. Он напрасно беспокоился, и на страницах воспоминаний А. де Буань нет ни одного плохого слова в его адрес.

В последние годы Поццо ди Борго навещали немногие близкие друзья; вечерами к нему заходили ведущие французские политики Пакье и Моле, в то время как российские дипломаты со времен обострения Восточного вопроса и заключения Лондонской конвенции 15 июля 1840 г. забыли дорогу к своему бывшему коллеге.

После 1796 г. Поццо ди Борго никогда не бывал на родной Корсике, однако сохранил там определенное влияние благодаря племяннику Феликсу. Он никогда не отказывал в помощи соотечественникам - корсиканцам, обращавшимся к нему с различными просьбами; тратил личные сбережения на общественные нужды Корсики; на его деньги была восстановлена деревенская церковь, строились дороги73.

Старый и больной, с помутившимся рассудком, Поццо ди Борго умер 15 февраля 1842 года. Как отмечала герцогиня Д. де Дино, племянница Талейрана, "для него самого, как и для его близких, было лучше, что эта растительная жизнь закончилась". Он оставил 400 тыс. фр. ренты, половина которой, вместе с парижским отелем и виллой в Сен-Клу, отошла его племяннику Шарлю; остальные деньги достались его корсиканским родственникам74. Похоронен он был в Париже на кладбище Пэр-Лашез.

Корсиканский аристократ, российский граф и генерал, снискавший славу одного из "дипломатических маршалов" Европы, К. О. Поццо ди Борго был политиком по призванию. Находясь на государственной службе, он умел совмещать независимость суждений с сознательным выполнением официальных функций. Противник революционных потрясений, он содействовал восстановлению постнаполеоновской Франции, понимая, что европейское равновесие было невозможно без сильной и стабильной Франции; посол Востока на Западе, он являлся убежденным сторонником русско-французского союза, считая его соответствующим интересам обеих стран. Иностранец по происхождению, традициям, связям, ощущавший себя дома в Вене, Лондоне и Париже, он твердо защищал российские интересы, подвергая себя риску опалы или отставки, и зачастую проявляя гораздо больше гражданского мужества и понимания национальных интересов России, чем иные его русские коллеги.

Примечания

1. BOIGNE A. Memoires de la comtesse de Boigne. T. 1 - 2. P. 2006. T. 1, p. 94.

2. СЛОНИМСКИЙ Л. З. Франко-русская политика в начале столетия. - Вестник Европы. 1891, N 2, с. 821.

3. УВАРОВ С. Штейн и Поццо ди Борго. Дерпт. 1847, с. 12.

4. Цит. по: MAURIN-CARCOPINO P. Pozzo di Borgo et Bonaparte en Corse. Toulon. 1968, p. 123.

5. Ibid., p. 124.

6. СЛОНИМСКИЙ Л. З. Ук. соч., с. 822.

7. Цит. по: МС ERLEAN J. Napoleon et Pozzo di Borgo. 1764 - 1821. P. 2007, p. 98.

8. MAURIN-CARCOPINO P. Op. cit, p. 135 - 136.

9. Ibid., p. 138.

10. Цит. по: МС ERLEAN J. Op. cit, p. 178.

11. BOIGNE A. Op. cit. T. 1, p. 191.

12. Ibid.

13. СЛОНИМСКИЙ Л. З. Ук. соч., с. 823.

14. УВАРОВ С. Ук. соч., с. 8 - 9.

15. Цит. по: ORDIONI P. Pozzo di Borgo, diplomat Pozzo di Borgo de l'Europe francaise. P. 1935, p. 77.

16. MAURIN-CARCOPINO P. Op. cit., p. 7.

17. BOIGNE A. Op. cit. T. 1, p. 192.

18. УВАРОВ С. Ук. соч., с. 8.

19. BOIGNE A. Op. cit. Т. 1, p. 192.

20. УВАРОВ С. Ук. соч., с. 8.

21. Цит. по: КУРИЕВ М. М., ПОНОМАРЕВ М. В. Век Наполеона: люди и судьбы. М., 1997, с. 81 - 82.

22. Собственноручная записка Поццо ди Борго о нем самом. - Русское историческое общество. 1868. Т. 2, с. 162.

23. Там же, с. 163.

24. СЛОНИМСКИЙ Л. З. Ук. соч., с. 827.

25. BOIGNE A. Op. cit. Т. 1, р. 502 - 503.

26. Ibid., p. 332.

27. СЛОНИМСКИЙ Л. З. Ук. соч., с. 819.

28. Внешняя политика России XIX и начала XX века. М. 1972. Сер. 1. Т. VIII, с. 500.

29. МС ERLEAN J. Op. cit., p. 311.

30. ВИНОГРАДОВ В. Н. Был ли князь К. Меттерних "кучером Европы"? - Новая и новейшая история. 2007, N 4, с. 156.

31. СЛОНИМСКИЙ Л. З. Ук. соч., с. 828.

32. Lettres de Francois Guizot et de la princesse Lieven. Preface de J. Schlumberger. T. 1 - 3. P. 1963- 1964. T. 1, p. 129.

33. Внешняя политика России XIX и начала XX века, с. 499.

34. Цит. по: КУРИЕВ М. М., ПОНОМАРЕВ М. В. Ук. соч., с. 86 - 87.

35. МС ERLEAN J. Op. cit., p. 312.

36. СЛОНИМСКИЙ Л. З. Ук. соч., с. 832 - 833.

37. Correspondence diplomatique du comte Pozzo di Borgo ambassadeur de Russie en France et du comte de Nesselrode depuis la Restauration des Bourbons jusqu' au congres d' Aix-la Chapelle. 1814 - 1818. T 1 - 2. P. 1897. T. 2, p. 502.

38. СОЛОВЬЕВ С. М. Поццо ди Борго и Франция. Начало второй четверти XIX-го века. - Вестник Европы. 1879, N 3, с. 102.

39. Цит. по: КУРИЕВ М. М., ПОНОМАРЕВ М. В. Ук. соч., с. 88.

40. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Сер. П. Т. VI (XIV). М. 1985, с. 367.

41. Там же. Сер. II. Т. VIII (XVI). М. 1994, с. 183.

42. Цит по: КУРИЕВ М. М., ПОНОМАРЕВ М. В. Ук. соч., с. 89.

43. Цит. по: MAGGIOLO A. Corse, France et Russie. Pozzo di Borgo. 1764 - 1842. P. 1890, p. 323 - 324.

44. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. XVII. М. 2005, с. 62.

45. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. 184, оп. 520, д. 39, л. 95.

46. Там же, л. 141.

47. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. XVII, с. 42, 62.

48. Цит. по: MAGGIOLO A. Op. cit, p. 330.

49. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. XVII, с. 62.

50. НОЛЬДЕ Б. Э. Внешняя политика. Исторические очерки. Пг. 1915, с. 201.

51. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 197, л. 76 - 76об., 77.

52. Там же, ф. 187, оп. 524, д. 100, л. 14об.

53. Там же, ф. 133, оп. 469, д. 197, л. 283об., 284об.

54. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. XVII, с. 545.

55. АВПРИ, ф. 187, оп. 524, д. 100, л. 12об.

56. Там же, ф. 133, оп. 469, д. 198, л.318об. -319.

57. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. XVII, с. 545.

58. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 198, л. 21об. -22.

59. Там же, д. 197, л. 339об.

60. Там же, л. 111, 281.

61. Там же, д. 199, л. 382 - 383.

62. CAPEFIGUE J. -B. Le gouvernement de juillet, les partis et les hommes politiques. 1830 a 1835. T. 1 - 2. Bruxelles. 1836. T. 2, p. 220.

63. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 211, л. 202.

64. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. VIII (XVI), с. 183.

65. АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 211, л. 242об., 244.

66. Там же, д. 197, л. 286об.

67. Там же, ф. 187, оп. 524, д. 100, л. 14 - 14об.

68. КУРИЕВ М. М., ПОНОМАРЕВ М. В. Ук. соч., с. 90, 91.

69. Еще во время своего продолжительного путешествия по Европе отовсюду он привозил ей дорогие подарки: самые красивые меха из Петербурга, изысканные украшения из Вены, ткани из Германии; в перерывах между дипломатическими конференциями бегал по магазинам в поисках самых изящных украшений.

70. ORDIONI P. Op. cit, p. 262.

71. Lettres de Francois Guizot et de la princesse Lieven. Preface de J. Schlumberger. T. 1 - 3. P. 1963 - 1964. T. 1, p. 77.

72. Ibid., p. 145.

73. MC ERLEAN J. Op. cit., p. 311.

74. DINO DOROTHEE (DUCHESSE DE TALLEYRAND ET DE SAGAN). Cronique de 1831 a 1862. T. 1 - 4. P. 2005. T. 3, p. 166.

Таньшина Наталия Петровна - доктор исторических наук, доцент Московского педагогического государственного университета.