Saygo

Синьхайская революция

8 сообщений в этой теме

40-е годы XVII в. отмечены судьбоносными переменами в жизни Китая. В 1644 г. в Пекине воцарилась маньчжурская династия Цин.

Союз маньчжуров, во много раз уступавших по численности ханьцам (этническим китайцам) и стоявших на более низком уровне культурного развития, с представителями их верхов обеспечил распространение власти дома Цин на всю Поднебесную. "Это были сами китайцы, которые завершили захват Китая для маньчжуров"1 и делили вместе с ними власть над китайцами. Признание этого обстоятельства содержится в воззваниях различного рода революционных органов, возникших в ходе революции 1911 года. Вековая борьба против маньчжурского господства терпела провал, говорилось в обращении Шанхайского военного правительства, потому, что некоторые соотечественники "с готовностью становились предателями и своими руками расправлялись с соотечественниками"2.

Политическое господство маньчжурской народности в Китае, олицетворением чего выступало самодержавие маньчжурского царственного клана, держалось именно благодаря его союзу с известной частью ханьской элиты.

user posted image

Император Айсиньгёро Цзайтянь (девиз правления - Гуансюй)

user posted image

Айсиньгёро Цзайфэн, «великий князь Чунь»

Правление в Китае инородческой династии было отнюдь не безмятежным. То и дело происходили антиправительственные выступления. Апогея антиманьчжурская борьба достигает в 1911 году. 10 октября в Учане (провинция Хубэй) произошло антиправительственное выступление местного гарнизона. Оно явилось началом Синьхайской революции.

Очевидно, не только чисто идейные соображения определяли решение военных в Учане поднять бунт. Как сообщалось в газетах, один из главных и наиболее активных деятелей начала революции Сун У прибыл в Учан в июне 1911 г. и привез с собой 10 тысяч лян, которые пошли на подкуп войск учанского гарнизона3.

11 октября учанский военно-революционный комитет принял первоочередное решение: "Провозгласить Китай республикой. Летосчисление по годам правления маньчжурских императоров упразднить, 3-й год "Сюань Тун" (1911) считать 4609-м годом эры правления легендарного китайского императора Хуан-ди". В обращении к населению страны говорилось о зверских методах завоевания Китая маньчжурами, о их варварском господстве над ханьцами, о продажной политике цинского двора, в результате которой Китаю угрожало иностранное порабощение. Обращение заканчивалось призывом свергнуть маньчжурскую монархию4. Следом за Учаном происходит ниспровержение цинской власти в других провинциальных центрах и регионах.

Главной силой революции явились солдаты новых войск5 и члены разного рода тайных обществ. Руководители последних в борьбе с цинским правительством увидели шанс выйти на поверхность политической борьбы и заполучить властные возможности.

На уровне повседневного быта, точнее внешних его проявлений, освобождение от национального гнета инородцев определенная часть ханьцев почувствовала прежде всего психологически. Они стали избавляться от косы, которую при цинских завоевателях носило мужское население Китая. Почин в плане демонстрации национальной независимости лично положил глава республиканской администрации Ли Юаньхун. Короткие волосы стали знаком лояльности революции.

user posted image

Сунь Ятсен и члены Тунмэнхуя

На не признававших власти Пекина территориях обрезание косы не носило повсеместно повального и добровольного характера. В Гуанчжоу инициаторами обрезания косы явились "все те республиканцы, которые могли вооружиться ножницами". Принудительное обрезание косы выступает как акт произвола со стороны революционной власти и оппозиция этому действу объективно является демонстрацией протеста против революционных порядков. Получалось так, что при монархическом режиме властные институты чинили произвол, и при республиканском правлении то же самое, если не хуже. По меньшей мере маньчжурский двор не обязывал в принудительном порядке кому какие носить волосы.

Шесть месяцев спустя после провозглашения Республики люди в районах носили косы, пряча их под иностранными шляпами6. Это обстоятельство весьма показательно с точки зрения отношения широких масс к революционному переустройству государства. Республиканская власть не воспринималась определенной частью населения даже на юге Китая, где были наиболее сильны антимонархические настроения, как достаточно легитимная. Она была установлена явочным порядком вооруженным путем, но не в результате свободного волеизъявления. Республиканские прокламации, издаваемые от имени тех или иных военачальников, не имели такого авторитета, как императорские указы, но воспринимались как произвол определенного клана или группировки, опирающихся исключительно на свою силу.

Обрезание косы у ханьцев сопровождалось отсечением головы у сановников-маньчжуров, как властных представителей монархии, и резней всех прочих маньчжуров как ее наглядному олицетворению. Эту вакханалию национальной нетерпимости спровоцировала революционная администрация Учана. "Восстановить [власть] ханьцев. Уничтожить маньчжуров", - было начертано на здании штаба революционных войск в Учане7. 12 октября учанские власти в обращении к губернаторам, наместникам провинций призвали не только к свержению маньчжурской монархии, но и к "расправе над маньчжурами". Призыв был услышан новой властью в других провинциях. "Головы повергнутых маньчжуров, - говорилось в обращении Военного правительства провинции Шэньси, - будут насажены на шесты"8. Слова не расходились с делом. На шест водрузили голову наместника Чжао Эрфэна.

Этим актом противники цинского режима не только дали выход своим эмоциям. Они продемонстрировали возврат к отмененной в 1905 г. вдовствующей императрицей Цы Си практике выставлять на всеобщее обозрение головы казненных преступников. Революционный пафос выступает как оправдание варварских порядков, запрещенных маньчжурским троном. Он, этот пафос, подпитывался и материально. Как пишет поверенный в делах США в Пекине Э. Уильямс, революционеры назначили награду за головы маньчжур. Голову убитого в Сычуани маньчжурского сановника Дуань Фана доставили в Ханькоу с целью получения награды9.

Учан положил начало геноциду маньчжур. Свержение цинской власти сопровождалось их бегством из города, "остальные были убиты или доведены до самоубийства". Потомки знаменных солдат, т. е. цинского воинства, "были первыми жертвами китайской революции 1911 г.". Почину Учана последовали в ряде мест. "Произошли восстания в Тайюани и в Сиани, в Шэньси, - сообщает Уильямс, - и в обоих из названных мест революция была запятнана жестокой, совершенно хладнокровной резней беззащитных маньчжуров, мужчин, женщин и детей"10.

Справедливости ради следует сказать, что не везде имели место проявления воинствующего ханьского национализма и великоханьского шовинизма. "Семьи маньчжурских чиновников и все маньчжуры находятся под защитой [Военного правительства]", - говорилось в декларации властей провинции Гуйчжоу (4 ноября 1911 г.)11.

Политическая борьба ханьцев за ликвидацию инонациональной власти выливалась в акты геноцида. Инициатива здесь принадлежала ханьцам. "Все опознанные революционерами маньчжуры подвергаются безжалостным преследованиям и казни", - доносил 13/26 октября 1911 г. российский посланник в Пекине И. Коростовец и. о. министра иностранных дел Нератову. Это сообщение российского дипломата подтверждается наблюдениями британского журналиста. "Люди, войдя во вкус кровопускания и грабежа, занялись охотой на маньчжур. Они не дожидались, когда те освободят свои дома, но охотились на них как на диких зверей"12.

В качестве пропагандистского обоснования называлась не только месть за зверства завоевателей. Маньчжуры подлежали уничтожению как существа низшего сорта, недочеловеки, от природы наделенные низменными свойствами характера. Прокламации республиканских административно-представительных органов на местах, возникавших с началом революции, пестрят характеристиками маньчжур, наделявших их самыми низкими душевными качествами и соответствующими оценками: "Сердце маньчжуров как у змеи, нрав как у хищных зверей", маньчжуры - "подлые", "дикие", "презренные" и т. п. Неприятие ханьцами маньчжура как недочеловека организатор антицинской борьбы Сунь Ятсен уже в качестве президента Китайской Республики выразил в обращении к армии и флоту такими словами: "подлые варвары"13.

Ханьский национализм трансформировался в национальную нетерпимость. Она опосредствовалась в фактах геноцида представителей иного этноса, политически господствовавшего. Это - характерная особенность Синь-хайской революции.

Ли Юаньхун потом был вынужден публично отмежеваться от расправ над маньчжурами. В прокламации, изданной им, говорилось, что истребление маньчжур не является частью революционной программы революционеров. Они просто хотели сделать маньчжур бессильными, чтобы учредить республику14.

Поддерживая стремление руководства "обессилить" маньчжуров, республиканская пресса муссировала факты истребления маньчжуров как таковых: "Маньчжуры узнали, что мы вырезали огромное количество [особей] этого племени". Избиение маньчжуров явилось не столько спонтанным проявлением эмоций толпы, сколько результатом целенаправленной агитации революционной элиты. "Мы, ханьцы, <...> говорилось в обращении революционного военного правительства провинции Хубэй к губернаторам и наместникам 12 октября 1911 г., - не можем жить под одним небом с разбойниками - маньчжурами... Поэтому наше Военное правительство... и [призвало к - В. К. ] расправе над маньчжурами..."15.

Главной силой в ниспровержении старого режима выступала армия, так называемые новые войска, укомплектованные ханьцами, и традиционные тайные общества. Непосредственно руководили выступлениями на местах разношерстные члены антиправительственных организаций и вожаки тайных обществ. Внешне тон в общественной жизни задают политически активные представители военно-чиновной бюрократии, шэньши (обладатели ученых степеней), интеллигенции. Словом, верхи или условно элита. Но, очевидно, неправомерно абсолютизировать ее роль в развитии событий, ибо авторитет этих верхов среди низов не был всеобъемлющим. В плане психологического воздействия на умы толпы огромные возможности имели вожаки традиционных тайных обществ. Противники Цинской монархии, которые открыто пропагандировали свои политические установки, в борьбе за ниспровержение власти дома Цин блокируются с вожаками традиционных тайных обществ16. И в этом плане последние выступают составным элементом лагеря революционеров. Все они были носителями разрушительной стихии, направленной на ниспровержение существующего строя, правления инородцев. Поэтому очень трудно разделить революционеров на "чистых" и "нечистых", на тех, кто выступал за учреждение Республики, и тех, кто апеллировал к более низменным инстинктам толпы, которая любые перемены связывала с улучшением условий своего существования. "Республика" далеко не была самоцелью даже для политического истеблишмента в целом. "Нас, - говорил депутат Цзычжэньюань [Верховная Совещательная палата. - В. К. ] от провинции Шаньси, - не так сильно заботит форма правительства, но маньчжуры должны уйти. - Мы хотим Республики потому, что она избавит от маньчжур. Мы желаем избавиться от них"17.

Национальный характер антимонархической борьбы ее инициаторы и организаторы всемерно стремятся выражать различными средствами пропаганды и агитации. Печатный орган революции называется "Да хань бао" ("Великоханьская газета"). Народные войска (революционная армия) именуются "ханьскими" в отличие от "цинских войск". При такой постановке вопроса в принадлежности к ханьскому этносу отказано ханьцам, составлявшим основу императорской Бэйянской армии.

В борьбе за ниспровержение господства инородцев проявляются в различных формах агрессивный ханьский национализм (освобождение ханьцев - через уничтожение маньчжур), расовая обособленность и ксенофобия.

В директивном порядке новые власти побуждают китайское население демонстрировать свою национальную принадлежность. "Каждый ханец, - говорилось в декларации Военного правительства провинции Гуйчжоу (4 ноября 1911 г.), - у двери своего жилища вывешивает флажок с иероглифом "хань" ("китаец")18. Такого рода манифестация выступает как средство самоутверждения и обособления ханьского этноса, тогда как прочему разнородному неханьскому населению не вменялось в обязанность заявлять о своей этнической идентичности.

Инициаторы борьбы за свержение власти инонациональной династии, правившей многонациональным Китаем, на первых же порах демонстрируют, что эта революция - исключительно ханьское мероприятие, противопоставляют представителей ханьского этноса и инородцев. Так не только давался выход чувству национального высокомерия, традиционно присущего обыденному сознанию представителей ханьского этноса, но и обосновывалась претензия на политическое господство ханьского этноса с устранением владычества маньчжур. Воинствующий ханьский национализм, направляемый вожаками революции главным образом против маньчжуров, проявлялся и в форме ксенофобии. Отзвуки антииностранного движения ихэтуаней, так или иначе давали себя знать во время событий 1911 - 1912 гг. В конце октября 1911 г. в окрестностях Санюани (на севере Шэньси) появились банды со знаменами, надписи на которых гласили "Уничтожь маньчжура и убей иностранца". В Яочоу (на севере Шэньси) развевались флаги с надписями "Пусть процветают ханьцы, режь татар [монголов и маньчжур. - В. К. ], убивай заморских скотов"19. В Сиани толпа разгромила Скандинавскую школу, учрежденную миссионерами. Среди убитых европейцев были и дети. В Чанша толпа напала на немецкие торговые склады и уничтожила их. "Настроение среди нынешних заправил в Учане - старых солдат - заметно враждебное к европейцам", - докладывал командир канонерки "Манджур" Сергеев 2-й. На английской концессии китайские солдаты вызвали беспорядки, забрасывая камнями иностранную полицию. В Учане же китайские солдаты хотели устроить самосуд над задержанным иностранцем20.

Устойчивости ксенофобии в общественном сознании ханьцев способствовали и духовные наставники ханьской нации. Взывая к патриотизму ханьцев, они прямо или косвенно возбуждали чувства неприязни к иностранцам. Революционное правительство в Учане обязует местные органы самоуправления создавать и укреплять ополчение. В числе основных задач называется защита населения от нападений со стороны иностранцев21.

В стремлении сделать более притягательной национальную идею Сунь Ятсен, один из вожаков антицинской борьбы, взывает к национальному самолюбию ханьцев. В качестве раздражителя использует отношение иностранцев к проблемам Китая. "Маньчжуры, - гласило обращение Сунь Ятсена, - ввергли страну в ужас братоубийственной войны. Ханьцы обратили оружие против ханьцев, и это вызывает насмешки иностранцев [подчеркнуто нами. - В. К. ]. Это первое, что вы, соотечественники, должны принять во внимание" 22.

Свержение цинской власти в Учане не повлекло за собой мгновенного и широкого энтузиазма населения. Новые хозяева города для пополнения рядов революционной армии обращаются с призывами вступать в ее ряды. Они взывают к национальному чувству сограждан, объясняют тяжелое положение населения хозяйничаньем маньчжур и сулят светлое будущее. В этом же направлении действуют агитаторы, в основном китайские студенты, которые выступают с речами, призывая слушателей вступать в ряды народной армии. Записывалась в нее в основном голытьба, которая устремилась в город из затопленных в 1911 г. местностей, которые подверглись редкому по своим размерам наводнению р. Янцзы. Служба в народной армии, как именуются революционные войска, для этого люмпена представлялась стабильным источником существования, к тому же денежное довольствие было довольно высоким. Материальные соображения несомненно играли огромную роль. Они определяли поведение основной массы народной армии. "Патриотизм народа и офицеров, конечно, играл большую роль. Но все-таки главное - это исправная уплата жалованья", - признал один из революционных вожаков Хуан Син в беседе с секретарем российского консульства в Ханькоу А. Вознесенским. Назвать все источники денежных поступлений на нужды революции не представляется возможным. "Главным источником для революционеров на первых порах послужили деньги, захваченные ими в Учанском казначействе"23.

Национальная идея, которая в известной степени направляла мятежный порыв, теряла свою притягательную силу, едва было покончено с властью маньчжур, и решался вопрос, кому теперь будут принадлежать властные прерогативы. Отсюда разногласия в лагере так называемых революционеров, что, в свою очередь, выхолащивает смысл национальной идеи, не способствует упрочению национального единства ханьцев.

Так, становление республиканской власти в самом Учане проходило сложно и противоречиво. Интересы борьбы за окончательную победу революции отступали перед сиюминутными групповыми амбициями различных слоев населения.

Ввиду происходящих в Учане частых беспорядков и раздоров между республиканскими партиями Ли Юаньхун для успокоения населения издал следующую декларацию: "В настоящее время в Учане образовалось большое количество обществ и партий, которые все утверждают, что работают для блага республики... Различные общества, не одних и тех же взглядов, часто враждуют между собою из-за мелких несогласий и разницы во взглядах. Иногда бывает также, что общества направляют свою деятельность для частных дел и достижения нежелательных целей. Эта деятельность, связанная с различными коммерческими операциями и частными попытками захватить власть в свои руки... Если мы будем ссориться между собой, мы добьемся только разделения нашей страны между иностранцами и даже потеряем шанс остаться под игом маньчжуров"24. Антиманьчжурская направленность вице-президента Ли Юаньхуна потеряла свою злободневность, и на первый план выступает боязнь держав. Идея свержения цинской монархии в известной степени утратила свою актуальность и на первый план вышла борьба за власть.

Борьба за власть среди противников Цинов была типична не только для Учана. В Гуанчжоу тайные общества ("Триада", "Три точки") недовольны новой администрацией. Их вожаки вместе с партией "Тун мэн хуэй" активно участвовали в свержении цинской власти, но не получили от этой партии, бывшей вожаком всего движения, обещанных мест при новом правлении25. В Шэньси с устранением цинского назначенца развернулась острая борьба за власть между партией "Гэминдан" и тайным обществом "Гэлаохуэй". В итоге противостояния в столице провинции стало два правителя - дуду ("великий губернатор") Чжан Фэнхуэй (креатура "Гэминдана") и Чжан Юаньшань, ставленник "Гэлаохуэя"26.

На первых этапах борьбы против маньчжурской монархии национальная идея в известной степени играла роль фактора, объединяющего различные социальные группы ханьского общества. Но когда с ликвидацией прежних властных институтов встает вопрос, кому теперь будет принадлежать новая власть, национальная идея утрачивает свое первоначальное значение консолидирующей силы.

На смену деспотии и произволу правящего маньчжурского дома и его наместников пришло самоуправство военщины, членов тайных обществ, политиканов. Ниспровержение Цинской монархии в столице провинции Шэньси Сиани солдаты ознаменовали грабежом банков и ссудных касс. "Торговля получила удар, оправиться от которого потребуются годы". От солдатни не отставали члены "Гэлаохуэя". Они пытались разграбить город Суйтэчжоу (Шэньси), но их атаки отбили горожане под началом шэньши27.

Эксцессы в ходе становления республиканского режима не укрепляли к нему доверия среди ханьской общественности, во имя национальных интересов которой, как говорили, и совершалась революция.

В этом же направлении действовал политический экстремизм противников цинского дома. Повсеместно в провинциях, где власть перешла к республиканцам, убивали членов монархической "Партии защиты императора". Происходит физическое истребление части ханьской элиты за ее идейно-политические убеждения. Объектом воинствующего ханьского национализма стали общественные деятели-ханьцы, которые состояли в партии монархистов-конституционалистов. Идею конституционной монархии и радикалы-республиканцы пытались убить, расправляясь с ее носителями. Имели место случаи физической расправы с ханьцами-христианами28.

Усилиями низов, к которым следует отнести наемников-солдат и членов тайных обществ, рушатся устои цинского режима. Но создание новых, условно революционных, органов власти, берут на себя разношерстные политиканы различной социальной принадлежности. Среди них активно действуют такие, кто был сопричастен к традиционно устоявшимся структурам местной власти. Это исключает участие не имеющих своей организации низов в формировании разных звеньев республиканской администрации. Там, где низы не остаются пассивными, они ведут себя соответственно собственным инстинктам и устремлениям, пользуясь общей неустойчивостью обстановки, вызванной кризисом существовавших государственных институтов. В ряде случаев общественная самодеятельность низов подрывает основы правопорядка и обычной хозяйственной деятельности.

Известия о революции развязали самодеятельность масс. Антиправительственные выступления свидетельствовали об ослаблении государственной власти и правопорядка. Для определенных групп ханьского населения вести об антиправительственном бунте явились сигналом к грабежам состоятельных лиц независимо от национальной принадлежности. Как признавал глава Военного правительства провинции Чжэцзян Тан Шоуцянь, в последнее время не было дня, чтобы не совершалось ограблений, "несознательные элементы из [республиканской. - В. К. ] армии также врывались в дома населения и грабили имущество"29.

Республиканские власти сталкиваются с такими явлениями, когда соображения личной выгоды брали верх над национальной идеей. "Паровые катера, - сообщалось в прессе, - принадлежащие изменнику Фэн Сао-чжоу, и его собственность на улице, были конфискованы. С начала восстания он неоднократно использовал катера для доставки риса и угля маньчжурам"30.

Национальная идея играла свою мобилизующую и объединяющую роль в борьбе против Цинской монархии, но она теряла свою остроту и привлекательность при столкновении с политическими и социально-экономическими реалиями дня. С ликвидацией имперских порядков и олицетворявших их пекинских наместников ожидания наступления новой светлой жизни не оправдываются. Об обстановке в Сианьфу английский путешественник писал: "Учебные лаборатории, священные прежде для студентов, стали общими спальнями "патриотов", "любящих страну", как их называют... Химические лаборатории превращены в руины, равным образом и физические лаборатории... "Патриоты" после того как спасли страну от тиранического угнетателя, должны развлекаться. Беседки, сады, места развлечений на воде должны быть использованы для суровых потребностей практической жизни, должны использоваться как конюшни для лошадей патриотов... Те вожаки, которые имели представление о дисциплине и другие, что надеялись о порядке в будущем, рискнули протестовать. Им быстро заткнули рот. Поражает терпение среднего порядочного гражданина Сианьфу. Поначалу он не осмеливался говорить, выступать против, был благодарен за то, что еле сводит концы с концами. Позднее, когда новое "правительство" обрело больше устойчивости, он еще продолжал хранить молчание, так как любая критика была табу, и головы летели с пугающей легкостью, если обвинят в "распространении слухов"31.

Такого рода результаты ниспровержения институтов и порядков старого режима объективно размывали устойчивое восприятие широкими массами необходимости жертвовать собой за дело революции. Эгоистические настроения, местническая психология в рядах республиканской армии, случается, берут верх над национальной идеей. Во время обороны Ханьяна вследствие внутренних раздоров войска из провинции Хунань покинули республиканскую армию и ушли по домам32.

Антицинская революция по своему социально-политическому содержанию сводилась к смене элементов и институтов цинской политико-административной системы и учреждению властных структур республиканского режима, что отнюдь не означало участия в этом широких слоев населения, но происходило явочным порядком при опоре на вооруженную силу. Революция в той или иной провинции формально приводила к провозглашению ее независимости от Пекина, как политического центра китайского государства, называвшегося "империя Цин". По существу в ходе революции под лозунгом обретения ханьцами национальной независимости происходит распад единой китайской государственности.

В Учане, который явился исходным очагом антицинской борьбы, отношение ханьских масс к революции и становлению нового политического строя в ряде случаев было индифферентным. Неоднозначно восприняло революцию и ханьское население на Севере, подконтрольном Пекину. "С появлением первых сведений об успехах революционеров на местной бирже началась паника", - доносил российский консул в г. Куаньчэнцзы А. Зинькевич. - Все спешили выменивать имеющиеся на руках кредитные билеты на серебро, японские иены и, главным образом, на русские рубли". Словом, национальная идея уступала перед соображениями меркантильного порядка. Стремления имущих поддержать деньгами победителей-революционеров явно не наблюдается. "...Купечество, - отмечал Зинькевич, - относится безразлично как к правительственной партии, так и к партии революционеров. Оно держится взгляда, где будет выгоднее, там и мы". Иное отношение к противникам маньчжурской монархии, обращал внимание Зинькевич, у бедного люда. Но симпатии к революционерам у него питают не приверженность национальной идее как таковой, но соображения чисто материального порядка. Вербуемым в свои ряды солдатам революционеры платят хорошее жалованье; они отнимают у богатых и оказывают помощь бедным; в своих воззваниях революционеры обещают освободить народ от тяжелых многочисленных налогов33.

В Южной Маньчжурии китайские войска, отмечал консул России в Дайрене (Далянь) Лебедев, оставались спокойными зрителями "развертывающейся драмы на юге Китая"34. Командование местных войск так или иначе сохраняло верность царствующему дому. И именно это обстоятельство определяло политическую обстановку в Южной Маньчжурии. Индифферентное отношение к борьбе революционеров с правительством, отмечаемое посторонними наблюдателями как на Севере, так и на Юге собственно Китая, признания вожаков революционного лагеря, что в районах, не признающих Пекин, меркантильные интересы у состоятельных людей, случалось, довлели над делом национальной идеи дают основания полагать, что торговое сословие, основная движущая сила хозяйственной жизни Китая, ко времени начала Синьхайской революции и в ходе ее не имело своей общей политической программы. И потому, не являясь инициатором ниспровержения Цинской монархии, вело себя оппортунистически, сообразно обстоятельствам текущего момента.

Что касается широких народных масс, подразумевая под этим понятием малоимущие и неимущие низы, люмпенов, то ее симпатиями спешит заручиться царствующий дом. 13 октября 1911 г. трон предписал учредить Благотворительное общество для оказания воспомоществования населению провинции Хубэй, пострадавшему от боевых действий, и пожертвовал деньги упомянутому обществу35.

На Трехградье (военно-политический центр борьбы с цинским правительством) - Учан, Ханькоу, Ухань - пришлось основное вооруженное противостояние революционеров и монархии. На первом этапе подавление мятежа она доверила военачальникам-маньчжурам. Но те не справились с поручением. Кампания против бунтовщиков вступила во вторую фазу, когда руководство карательными операциями всецело возлагается на ханьца Юань Шикая. Таким образом, гражданская война развивается не по одномерному сценарию: на одной стороне ханьцы, на другой - маньчжуры. Теперь участники конфронтации предстают с этнической точки зрения так: республиканцы-ханьцы и их антипод - монархический блок из маньчжуров и ханьцев. Последние представлены не только Юань Шикаем, но и ханьским контингентом Бэйянской армии во главе с ханьцами, формально считавшейся опорой трона.

Однако ее командиры - не безропотные слуги богдыхана. Они не замедлили выступить с требованием покончить с самодержавием и сделать монархию конституционной. Демарш начальства Бэйянской армии поддержала 2 ноября Цзычжэньюань, приняв конституцию Китая. 19 ее пунктов были продиктованы командованием Бэйянской армии36. Эта конституция Китая "воплотила лучшие черты британской и французской конституций"37.

Последовал указ богдохана, в котором давалась "торжественная клятва войскам и народу ввести в Китае конституционный образ правления...". Кроме того, было обещано "совершенно уравнять в правах маньчжуров и китайцев...". Цины обнародовали также широкую амнистию, которая распространялась и на участников "нынешнего революционного движения, которые раскаются в своих поступках"38. Правящий клан встает перед страной в позу покаянья. Признает себя главным виновником смуты. И, наконец, выходит указ о признании революционеров политической партией и предоставлении им права поступать на государственную службу. Издание этого указа свидетельствовало не только о том, что двор легализует своих политических врагов, но и рассчитывает внести раскол в ряды революционеров, надеется привлечь некоторых из них на государственную службу.

Судя по этим указам, обнародованным в октябре 1911 г., монархия занимала скорее оборонительную, нежели наступательную позицию. Трон апеллирует к самым широким слоям населения, от высших чиновников до низов, выказывая стремление найти общее согласие в решении судьбы империи.

С одобрения премьер-министра Юань Шикая 14 ноября 1911 г. трон издает два указа. В первом он призывает представителей с мест собраться в Пекине, чтобы "определить политику страны и успокоить умы людей". Наместникам и губернаторам предписывается дать указание ученым и шэньши быстро назначить от каждой провинции от 3 до 5 человек, хорошо известных и уважаемых, сведущих в политике и обладающих большим опытом, которые должны приехать в Пекин на общенародный съезд. Обстановка со времени учанского восстания стала столь угрожающей, что речь идет о жизни и смерти страны. И это заставляет малютку-императора, которому пять с половиной лет, сказать, что трон, преисполненный отеческого расположения, не держится неизменных взглядов. Узнав мнение подданных определить средства, чтобы избежать краха39.

Во втором указе трон уже не ждет представителей, которых он созывал в первом рескрипте, но назначает "уполномоченных выразить соболезнования" для двенадцати провинций, которые восстали. Этим уполномоченным надлежало отправиться в свои уезды, чтобы "простить виновных, выразить соболезнование [страждущим от тягот. - В. К. ] и возглавить народ", а также ознакомить с принципами трона по проведению политических реформ. В своем указе трон выражает опасения, что люди всех сословий не способны знать факты. Он "неоднократно обнародовал свои политические распоряжения, умиротворяющие всех, чтобы спасти страну". Но он считает нужным в настоящий момент беспорядков послать "хорошо известных и почитаемых чиновников заявить о добродетели Возвышенного [императора. - В. К. ] и выяснить желания любимого народа"40.

Таким образом, этими двумя указами от 14 ноября трон провозглашал свой политический курс, который будет проводить премьер Юань Шикай, - примирение. Но сам по себе этот курс на примирение изначально оказался обреченным на провал. К 15 ноября премьер и трон получили мемориал от совещательной палаты столичной провинции Чжили, заседавшей в Тяньцзине, призывающий к установлению республики. Члены палаты покинули Пекин и общенациональная Цзычжэньюань фактически распалась.

Попытки маньчжурского царствующего клана объясниться с представителями социально активной общественности на представительном общенациональном форуме, решив вопрос "Что делать?", оказываются безрезультатны. Общественное сознание ханьского этноса, выразителем которого выступала его социально активная часть, отторгало существование маньчжурского клана как политической силы, так или иначе сопричастной к жизни китайского государства.

2 декабря 1911 г. революционеры заняли Нанкин. К этому времени ни одна провинция не ответила на призыв трона прислать представителей для участия в работе национальной конференции в Пекине41. Дворцу не удалось услышать "голос народа". К началу 1912 г. маньчжурская династия пребывает в стране в состоянии политической изоляции. Однако цинский дом формально оставался правителем Китая, а Пекин - столицей империи. Властные возможности царствующего клана не выходили за столичные пределы, но он держался. Решающего штурма Пекина с целью ниспровержения династии республиканские вожаки не предпринимали, равно и не шли на столицу стихийно взбунтовавшиеся толпы черни. Сдерживающим началом здесь выступала укомплектованная ханьцами Бэйянская армия, которая в той или иной степени оставалась лояльной династии.

Революционный лагерь, возникший на неподвластном Пекину политическом пространстве, предстает как аморфный, разъедаемый внутренними противоречиями конгломерат различных социально-политических сил и группировок.

Повсеместно республиканская власть на местах появлялась без участия широких масс, но насаждалась силой так называемой "народной армией". Она в ряде случаев не оправдывала своего названия, ибо жестоко обращалась с населением, которое по заверениям республиканских вожаков призвана была избавить от произвола и насилия цинских правителей. Занятие Нанкина народными войсками повлекло за собой грабежи населения в такой степени, что под угрозой оказался престиж республиканской армии, как вынуждены были признать ее командиры. В плане психологическом это обстоятельство ослабляло возможности республиканцев в вооруженной конфронтации с Пекином. Республиканский лагерь оказывался не в состоянии организовать поход ханьских масс на Пекин и заставить маньчжурского императора отказаться от престола.

Призывы к борьбе против цинского режима не привели к широкомасштабным и повсеместным выступлениям народа. В этих условиях революционеры всемерно прибегают к террору. Объектом его являются высокопоставленные деятели монархической администрации. Расправой с ними революционеры ставили целью выбить главные звенья цинского бюрократического аппарата в лице сановных лиц, вызвать сбои в его деятельности и вдохновить выжидавшего или апатичного обывателя на активные действия. Терроризм - примечательная черта общественно-политической жизни Китая с развертыванием антицинской борьбы. По мере того, как военное противостояние не дает республиканцам решающего перевеса, характер антицинского террора качественно меняется. Террор как действие одиночек становится деятельностью организаций. Среди них назовем "Дружину тайных убийц", созданную экстремистскими ханьскими националистами. Январь 1912 г. отмечен покушениями на Юань Шикая, генерала Чан Хуайци, генерала Лян Би, вожака монархической партии "Цзун шэ дан" (Партия почитания предков).

Интенсивность террора революционеров, очевидно, имела целью сделать более покладистым цинский режим, тем более, что решающих успехов на поле боя республиканцы не достигли.

К началу декабря 1911 г. военное противостояние монархистов и республиканцев ознаменовалось ничейным результатом: первые завладели Ханьяном, последние Нанкином. Перспектива продолжения братоубийственной войны, в центре которой судьба маньчжурского клана, тяготит ханьцев, военно-политических вожаков враждующих сторон. В этих условиях набирает силу тенденция к мирному урегулированию кризиса. 20 декабря во время секретных переговоров в Шанхае между посланцем военачальника Бэйянской армии Дуань Цижуем и представителем вожака революционеров Хуан Сином была достигнута следующая договоренность:

1) установить республиканское правление;

2) того, кто первым свергнет цинское правление, сделать президентом;

3) хорошо обращаться с членами цинского дома;

4) по отношению к военным, маньчжурам и ханьцам Севера и Юга, отличившимся на службе, необходимо одинаково обращаться;

5) одновременно организованные временные собрания повсеместно восстанавливают порядок.

Итоги этих секретных переговоров показательны в том плане, что некоторые командиры Бэйянской армии и представители революционного лагеря в лице Хуан Сина, сходясь во мнении о необходимости ликвидировать монархию, считают должным обеспечить достойное обращение с членами императорской фамилии. Этот новый подход к семейству Айсин Гиоро [фамилия императорского клана. - В. К. ] отличается от безапелляционных установок революционной администрации Учана первых дней ее существования.

Маньчжурская династия отрекается, но члены императорского семейства получают от нового режима гарантии протекции и богатства - эту инициативу официально озвучил У Тинфан, своего рода рупор революционного лагеря. Демарш У Тинфана создавал новую ситуацию как для Юань Шикая, так и связанного с монархией истеблишмента. В верхах ханьского общества в целом просматривается тенденция к национальному примирению за счет сдачи маньчжурского царствующего клана. Идея национального единства становится все более притягательной в противоборствующих военно-политических кругах.

Очевидно, военно-политические вожаки революционного Юга сознавали, что они не способны изгнать Юань Шикая с Севера, равно как он их - из бассейна р. Янцзы. В этих условиях У Тинфан предлагает Юань Шикаю мирные переговоры. Тот соглашается. Лидеры южан хотели компромисса с "сильным человеком" Севера, но на условиях, которые поставили бы его под их власть: республика, с Юань Шикаем как президентом, избранным ими, под руководством и под надзором парламента, который они планировали иметь, нежели ограниченная монархия, в которой бы Юань Шикай пользовался властью с одобрения марионетки-императора. Конкретно это выглядело так: Юань Шикай будет президентом, Сунь Ятсен вице-президентом при кабинете, который назначат. Эти предложения были своего рода ультиматумом: обсуждению не подлежали. Единственный вопрос, говорил У Тинфан, который следует обсудить, это как обращаться с кланом императора после его отречения.

26 декабря Юань Шикай знакомит вдовствующую императрицу Лун Юй и членов царствующего семейства с позицией республиканцев. 28 декабря императорский клан собирается снова, чтобы выработать официальный документ. В отчете Лун Юй об этом совещании, изданном от имени младенца-богдохана, говорилось: "По нашему мнению вопрос касательно того, какая из двух форм, монархическая конституция или республиканская, лучше подходит для нашей страны сегодня... не такой, который одна часть народа может монополизировать и не такой, который может быть решен только троном". Император, говорилось в отчете, предписал кабинету составить надлежащие правила выборов, которые будут позднее одобрены, чтобы в самый короткий срок созвать парламент. В расчете на сочувствие Лун Юй делится своими мнениями, надеждами и желаниями, которые предстают как политическая программа трона в момент, когда налицо попытки решить его судьбу. "По моему мнению, - полагает вдовствующая императрица, - Небо даст новое рождение народу и потом выберет монарха для него, чтобы направлять его". В оправдание трона она приводит такие слова: "Он предназначен для того, чтобы один человек мог вести страну, а не для того, чтобы страна поддерживала одного человека. Император взошел на престол, унаследовав его, в нежном возрасте, и что касается меня, то я, конечно, не столь жестокосердна, чтобы приносить в жертву жизни людей и наносить ущерб всей стране. Моя единственная надежда та, что парламент обсудит и решит, что выгодно стране и полезно народу. Небо видит, что видит народ, и Небо слышит, что слышит народ. Я желаю, чтобы мои патриотичные и любимые солдаты и люди, каждый преисполненный высочайшего чувства справедливости, примут участие в обсуждении относительно принятия наилучшего политического решения, на которое я искренне надеюсь"42.

Правящий клан не хотел уступать революционерам и апеллирует к воле народа, которую надлежало огласить будущему парламенту. Вне зависимости от истинных побуждений императорского семейства трон демонстрирует согласие считаться с мнением народа, но не отдельных групп. "Остается только надеяться, - гласил указ (15 декабря 1911 г.), - что решение Парламента обеспечит интересы государства и благоденствие населения".

В ходе противостояния с самодержавием в Китае предпринимается попытка насадить такой институт демократического государства как парламент. Инициатива здесь исходит от Пекина, но не от его противников, ратующих за республику. Идею о созыве парламента или Национального собрания, с которой выступил Пекин, положительно восприняли представители народной армии, главным из которых выступал У Тинфан. 25 декабря 1911 г. участники мирных переговоров, представители революционеров и Пекина, договорились, что вопрос о будущей форме государственного строя будет решен Национальным собранием. Однако с приездом в тот же день в Китай Сунь Ятсена договоренность о созыве Национального собрания по инициативе политиканов, противников монархии, утратила свой смысл.

29 декабря 1911 г. в Нанкине на собрании выборщиков от ряда провинций, Сунь Ятсен избирается временным президентом Китайской Республики43. Таким образом налицо стремление не признающих Пекин политиканов легитимизировать мятежный режим как появившийся в результате народного волеизъявления. Однако говорить об этом нет достаточных оснований. По существу собрание в Нанкине было съездом политиканов, по большей части представлявших самих себя, нежели действительно широкие слои населения тех или иных провинций44. Представительство, как видится, было явочным.

1 января 1912 г. Сунь Ятсен обратился к народу с манифестом, в котором были изложены основные принципы внутренней и внешней политики Нанкинского правительства. Характерно, что в манифесте он говорил не от имени последнего, а только от себя: "Обещаю...". И что сулил Сунь Ятсен? В плане политическом - " искоренить остатки яда самодержавия", установить республику во всем Китае. В сфере социально-экономической Сунь Ятсен сделал выдержанные в духе популизма заверения, не называя конкретных мероприятий. Так он обещал "действовать в интересах народного благоденствия, отныне и впредь государственные расходы будут зависеть от народа... Нужно улучшить социальную организацию и дать народу почувствовать всю радость жизни"45.

На первом плане у Сунь Ятсена опять же национальная идея. И на последнем обретение народом возможности "почувствовать всю радость жизни". Эти две установки в реальных условиях тогдашней китайской действительности уже не представлялись столь заманчивыми с точки зрения подлинных выгод, которые могли получить широкие слои населения.

В целом среди ханьского общества, как среди верхов, так и низов исподволь бытовали антиманьчжурские настроения и достаточно было известия о выступлении против Пекина, как оно нашло отзвуки повсеместно. Понятия "верхи" и "низы" в данном случае довольно условны, и трудно с исчерпывающей полнотой разграничить эти дефиниции строгими рамками, ибо в условиях реальной общественной жизни они не оставались неизменными. Подлинный социальный статус того или иного субъекта определялся не тем, каковым он представлялся с точки зрения официального истеблишмента, но тем реальным весом, какой он играл среди населения.

С учетом этого обстоятельства, мы употребляем понятие "низы" в смысле широкие массы, которые ко времени развития революционных событий были исключены из слоя лиц, представленных в административных и совещательных органах, словом, в бюрократической и связанных с ней сферах. К низам принадлежали и солдаты новой армии и члены разного рода тайных обществ. И поведение их в дни революции далеко не всегда соответствовало расчетам интеллектуально-политической и экономической элиты, стремившейся к ликвидации политических институтов цинской монархии. Солдаты и члены тайных обществ использовали борьбу против цинских порядков для удовлетворения своих насущных интересов, выходивших за рамки собственно антимонархической борьбы. Солдатня и члены тайных обществ, не ограничиваясь разгромом цинских ямэней (присутственных мест), грабят своих же соотечественников-ханьцев. Это приводит к столкновениям внутри самой ханьской общины, что в конечном счете ослабляет ее единство, обесценивает значимость призывов революционного руководства, которые сулят благополучие ханьскому этносу с ликвидацией маньчжурского господства. Борьба за национальную идею в ряде случаев оборачивалась для ханьцев бесчинствами ханьцев-солдат народной армии и подельников из тайных обществ.

С избранием президента в Нанкине монархия, обманутая в своих ожиданиях, встает в непримиримую позу. Премьер Юань Шикай также отказался рассматривать предложение республиканцев решить будущую форму правительства из-за обстоятельств, сопутствующих избранию Сунь Ятсена.

Оживший Цзычжэньюань 30 декабря высказался против Республики. Политический демарш монархически настроенной элиты Севера поддержала Бэйянская армия. 15 ее командиров (Цзян Гуйти, Фэн Гочжан, Чжан Сюнь и др.) сообща телеграфировали Нэйгэ (императорская канцелярия), что они за конституционную монархию, против республики, но просят у императорского клана денег, чтобы продолжать войну. Юань Шикай заставил царствующее семейство раскошелиться ради самосохранения.

Республиканский режим в лице Сунь Ятсена и монархия в лице Юань Шикая противостоят друг другу. Проблема сводится не только к государственному строю Китая. По-прежнему не утратил своей остроты национальный вопрос, а именно, что ожидает неханьцев с учреждением республики, где монопольно будут править ханьцы. Речь идет не только о судьбе маньчжурской царствующей фамилии, но и о исторически тесно связанных с нею монгольских князьях. Они традиционно занимали высокие посты в цинской бюрократической системе, имели особые привилегии. Ликвидация монархии была чревата для монгольской аристократии не только утратой высокого статуса, но и угрозой возмездия со стороны воинствующего ханьского национализма за пособничество маньчжурским завоевателям. 18 января 1912 г. 7 монгольских князей в Пекине сообща с несколькими маньчжурскими аристократами выступили против отречения богдохана и учреждения республики.

Трон определенно хочет знать, что обещают республиканцы маньчжурам и прочим инородцам, входившим в число подданных империи на началах подчинения исключительно императорскому дому, в случае отречения богдохана. "Но вопросы, касающиеся Храма Предков, Императорских усыпальниц, отношений к Императорской фамилии, спокойствия и охраны членов Императорской фамилии, средств к существованию знаменных и отношений к монголам, мусульманам и тибетцам, - имеют важное значение"46. Все это надлежало выяснить Юань Шикаю с представителями республиканцев. Какими бы в действительности мотивами ни руководствовался дом Цин, но он проявил заинтересованность в будущей судьбе неханьцев Китая.

Показательно, что Сунь Ятсена, как президента Китайской Республики, заботит лишь территориальная целостность китайского государства, о правах инородцев он умалчивает. В декларации при вступлении на пост временного президента (обнародована 1 января 1912 г.) Сунь Ятсен говорил: "Слить в одно государство земли ханьцев, маньчжуров, монголов, хуэйцзу и тибетцев,... значит добиться того, что мы называем национальным единством"47.

Свое отношение к дому Цин Сунь Ятсен в воззвании ко всем дружественным нациям (5 января 1912 г.) выразил словами "преступное правительство", для борьбы с которым "мы не пощадим своей жизни". При таком раскладе семейству Айсин Гиоро рассчитывать на снисхождение республики не приходилось, в том числе и на сохранение особых привилегий, которые, по словам Сунь Ятсена, заполучили себе родственники императора.

От декларированных заявлений временного президента нанкинской администрации пришлось все же отказаться. Видимо, стремление найти общий язык с пекинским истеблишментом сыграло свою роль. Уведомляя Пекин, Нанкин обещал в случае отречения императора следующее. С императором будут обращаться, как с суверенным правителем иностранного государства, который пребывает в Китае. Резиденция императора будет находиться в Летнем дворце. При нем сохраняется дворцовая стража. Император ежегодно будет получать содержание в 4 млн. лян. Могилы предков и храмы будут сохранены за правящим семейством. Личная безопасность, собственность и богатства императорской семьи будут полностью защищены. Маньчжуры, мусульмане, туркестанцы и тибетцы будут пользоваться теми же правами, что и китайцы. Им предоставляется свобода религии. Пенсионеры-маньчжуры станут получать свои пенсии до тех пор, пока не будут приняты другие меры, которые позволят им обеспечивать свое существование. Ограничения между пенсионерами и прочими будут устранены. Князья крови сохранят свою собственность и титулы.

Сама идея отречения не встретила единодушной поддержки при дворе. Пекин, посчитали в Нанкине, медлит с ответом относительно согласия на отречение. И республиканцы пригрозили, что 29 января, когда истечет срок перемирия, они возобновят военные действия. Цинский режим в лице вдовствующей императрицы Лун Юй и премьера Юань Шикая заявляют о готовности сопротивляться республиканцам. Но для оказания действенного противодействия одних полномочий фронтовым командирам было мало. Для войск требовались деньги. Лун Юй попыталась убедить членов царствующего семейства раскошелиться ради спасения себя и рядовых соплеменников-маньчжур. Но князья оказались неспособны на это. Лун Юй согласилась на заем у Японии. Это означало, что ханьцам пришлось бы оплачивать новые расходы по защите маньчжурского клана и давало бы Японии новые возможности для вмешательства во внутренние дела Китая. Идее получить заем у Японии решительно воспротивился Юань Шикай и она сошла на нет.

Покушение на его жизнь и ультиматум республиканцев укрепляют Юань Шикая во мнении, что медлить с отречением монарха нет смысла: это затягивало агонию режима и усугубляло внутри- и внешнеполитическое положение страны. Он обращается к старейшине правящего клана И Куану. Разъясняет, что использовать войска фактически ненадежно, для безопасности цинского дома и маньчжур наилучшая политика - отречение.

Найдя взаимопонимание у И Куана, Юань Шикай от имени всех членов кабинета направил доклад вдовствующей императрице Лун Юй. Народное войско, с которым заодно и толпы людей, говорилось в докладе, решительно стоит за республику, военное довольствие у правительства нет возможности изыскать, достаточное количество войск оно не состоянии послать, составить смету расходов трудно. Если как обычно медлить, то настанет день, когда изнутри все развалится. Лун Юй тотчас же созвала собрание членов царствующего дома в присутствии особы государя. Обсуждался вопрос об отречении от трона. Совещание продолжалось два дня (17 - 18 января). 19 января состоялось очередное заседание при высочайшем присутствии. Оно окончилось безрезультатно.

Развязку затянувшегося противостояния республики и монархии ускорили командиры Бэйянской армии. 27 января Дуань Цижуй и другие 16 бэйянских военачальников сообща телеграфировали двору требование объявить указом в Китае и за его пределами, что учреждается республиканское правление, создается временное правительство из членов нынешнего кабинета и государственных сановников. 8 февраля Дуань Цижуй вторично телеграфировал трону: "...Вдовствующая императрица и император домогаются сохранения такого порядка, когда они спокойно и благополучно существуют, 400-миллионный же народ добивается дороги жизни, но не видит, чтобы ему позволили это. Дуань Цижуй и другие не потерпят того, чтобы под небом имел место такой позор... Обращаю внимание на то, что со всеми воинскими начальниками войдем в столицу, с ванами и гуннами48 разберемся, что полезно, а что пагубно". Демаршу командиров Бэйянской армии последовал ряд провинциальных правителей.

Угроза физической расправы над царствующим семейством, с которой выступило командование Бэйянской армии, очевидно, явилась последним доводом для клана Айсин Гиоро отказаться от престола. 12 февраля 1912 г. от имени вдовствующей императрицы был обнародован указ об отречении 49.

Три дня спустя после отречения цинской династии Сунь Ятсен выступил на торжественной церемонии, состоявшейся у гробницы основателя минской династии Чжу Юаньчжана в окрестностях Нанкина. Сунь Ятсена сопровождали студенты, генералы и японские советники. Церемониймейстер огласил, что президент Китайской Республики прибыл выразить свое уважение великому основателю китайской уничтоженной династии. Президент, его штат и все присутствующие, обнажив головы, трижды кланяются императорской табличке "Трон его императорского высочества, великого основателя династии Мин". В своей речи Сунь Ятсен не скупился на поношения маньчжуров: "разбойники", "разбойничий маньчжурский двор", "варварский двор Пекина"50. Обращаясь к духу основателя династии Мин, Сунь Ятсен сказал: "Сегодня, наконец, восстановлено правительство для китайского народа... Позвольте нам с радостью отблагодарить. Как бы смогли добиться победы, если бы душа Вашего Величества в небесах не даровала нам Вашего охранительного влияния? Ваши люди пришли сегодня сюда сообщить Вашему величеству об окончательной победе. Быть может эта величественная усыпальница, где Вы покоитесь, обретет новую славу в связи с сегодняшним событием и, быть может, Ваш пример вдохновит Ваших потомков..."51.

В указе об отречении отмечалось, что инициаторами выступления против монархии явились южане. Этот момент заслуживает особого внимания, ибо он не случаен, но за ним комплекс причин социально-политического и психологического порядка. Если рассматривать возникновение и распространение антицинского движения с точки зрения географических параметров, то получается, что Южный Китай отложился от Северного, где находилась столица империи. Известную роль в возникновении этого феномена сыграл и фактор психологического характера: разница в менталитете южан и северян. Биологические особенности, обусловленные, в частности, климатическими различиями, видимо, влияли на психологический настрой обитателей разных частей Китая и делали их несхожими. Но в данном случае, как представляется, роль доминанты в поведении южан сыграли исторические память и мотивы социополитического порядка.

Северные районы Китая первыми подпали под власть маньчжурского дома, и местная элита выступила непосредственным его помощником в деле завоевания Южного и Центрального Китая. В частности, ханец Шан Кэси, уроженец Северо-Восточного Китая, за свои заслуги в деле умиротворения Юга получил от цинского императора почетный титул "вана, умиротворителя Юга". Этот коллаборационизм ханьских военных и чиновников, северян по происхождению, сохранился в исторической памяти южан и подпитывал известную предвзятость в отношении бюрократии Севера.

Южные районы Китая позднее северных вошли в состав империи Цин, чему предшествовало долгое и упорное сопротивление. Пекин в исторической ретроспективе и в тогдашнем настоящем выступал как олицетворение власти инородцев, сознание чего особенно проявлялось у элиты Южного Китая. Причины этого заключались не только в метафизике менталитета, но и в конкретных социально-экономических реалиях.

Север, где находилось центральное правительство, воспринимался на уровне обыденного сознания, как доминирующий по своему политическому весу регион, который, как считалось (обоснованно или нет, это вопрос другой), и пользовался этим преимуществом в ущерб интересам Юга.

Последний экономически был богаче Севера и данное обстоятельство порождало политические амбиции влиятельных слоев южан, которые также оказываются более чувствительны к понятию "национальная свобода" и более остро ощущают национальный императив: "Мы создаем богатство страны, а им распоряжаются маньчжуры". Говоря об обстановке в Нанкине и в бассейне р. Янцзы, Хуан Син отмечал: "...Мы богаче Севера и республика здесь утвердилась сознательнее и прочнее". Республиканское правление как антипод маньчжурской монархии было популярно на Юге именно благодаря тому, что южанам, пояснял Хуан Син, было в большей степени свойственно чувство национального самосознания. "Южное население более развито, чем северное, - отмечал Хуан Син, - ... Сознание нации в нем крепче, чем на севере"52.

Реминисценции Хуан Сина относительно того, что Юг богаче Севера и потому общественности первого больше свойственно чувство национального самосознания нет, очевидно, оснований воспринимать лишь как проявление местного, южного патриотизма. Меньшая зависимость от необходимости заботиться о поддержании физического существования давала большие возможности для духовного, в частности, думать и о политических проблемах, о положении этноса, к которому принадлежал. Если та же ханьская голытьба Юга вербовалась в ряды республиканской армии ради обеспечения пропитания, то богатую молодежь - хуацяо [заморские китайцы-эмигранты. - В. К. ] - на борьбу с цинским режимом подвигли иные мотивы, более возвышенного духовного плана.

В политической борьбе в годы антицинской революции проявились особенности менталитета ханьского этноса. Последний в социальном плане (низы - верхи) был неоднороден. Соответственно и психологический настрой представляется таким же. Это проявляется в отношении к национальной идее, определявшей основное содержание Синьхайской революции. Началась она на Юге, как и предшествовавшее ей восстание тайпинов, ознаменовавшееся отложением от Пекина части южного региона и провозглашением собственной государственности - Тайпин тяньго. Есть основания говорить о бытовании на Юге, условно говоря, синдрома "антипатии к Северу", который наиболее часто наблюдается у деятелей, активно проявляющих себя в общественно-политической жизни и соответственно пользуется авторитетом толпы. Этот синдром "антипатии к Северу" традиционно присущ общественному сознанию населения к югу от р. Янцзы и политический его смысл заключается в том, чтобы свести на нет властную монополию северной бюрократии, олицетворением чего выступала "Северная столица", Пекин. Эти политические амбиции элиты Юга возникли не с началом Синьхайской революции, но вынашивались издавна. Не случайно Хуан Син открыто говорит в беседе с российским дипломатическим представителем об "исторических притязаниях Юга". Более того, он прогнозирует, что в случае, если политиканы Севера станут пренебрегать интересами элиты Юга, под угрозой окажется государственная целостность Китая. "Но единство республики будет поставлено на карту в тот момент, когда одна сторона начнет забывать об интересах и чувствах другой, - говорит Хуан Син. - Тогда исторические притязания [подчеркнуто нами. - В. К. ] Юга могут воскреснуть самым фатальным для Севера образом"53. Как явствует из рассуждений Хуан Сина у элиты Юга исторически бытовали претензии на политическое верховенство в Китае.

И как бы там ни было, движение против маньчжурской монархии началось на Юге. Исходным же началом его явилось не стихийное выступление ханьских низов. Говоря о тех силах, которые породили Синьхайскую революцию, Сунь Ятсен буквально сказал следующее: "Хуацяо - мать революции". Чжан Цуньу из Института современной истории тайваньской Академии наук (Академия синика), иллюстрируя это высказывание Сунь Ятсена, пишет: "В конце правления династии Цин с провалом реформ 100-дней реформаторы-монархисты Кан Ювэй и Лян Цичао, оба гуандунца, бежали за рубеж. Они издавали газеты и в разных местах учредили школы для китайских эмигрантов. Только после этого заморские китайцы начали идентифицировать себя со своей родиной, с большой силой пробуждая патриотическое сознание. Подъем революционной организации Сунь Ятсена, Тунмэнхуэя, который произошел после распада партии Кан Ювэя, в известной степени связан с тем, что Сунь Ятсен тоже был родом из Гуандуна. Заморские китайцы не только поддержали Сунь Ятсена деньгами, но и сами вернулись в Китай, чтобы участвовать в революции"54.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

user posted image

user posted image

Синьхайская революция привела к свержению Цинской монархии и установлению в Китае Республики. Была ли Синьхайская революция в полном смысле общенациональным выступлением ханьцев против господства инонациональной маньчжурской династии? В самом Китае так считали далеко не все. Подтверждение тому - наставление, с которым 12 марта 1912 г. представитель Нанкина Цай Юаньпэй, обратился к настоятелю ламаистского храма в Пекине: "Вы не должны думать, что свержение династии и учреждение Республики было делом рук клики, составленной из нескольких человек и нескольких конспираторов. Она была совершена восстанием всего народа". Под народом, о котором говорил Цай Юаньпэй, следует понимать собственно ханьский народ. Утверждение Цай Юаньпэя, что Синьхайскую революцию совершил "весь ханьский народ" не разделяет такой видный вожак революционной борьбы как Хуан Син: "Революция устроена молодыми, свежими силами Китая, которые, как могли, применили великие идеи Запада к китайской жизни"55.

Влияние внешнего фактора в событиях Синьхайской революции проявилось не только в сопричастности к ней китайской эмиграции. Свою роль играла и позиция империалистических держав, как в лице официальных кругов, так и частных лиц (предпринимателей, газетчиков, церковников). При этом нет оснований считать, что позиции правительств и частных лиц всегда и во всем абсолютно совпадали.

Революция в Китае была не чисто внутри китайским событием, но имела интернациональное значение. Гражданская война непосредственно затронула интересы иностранных держав. Речь шла не только о системе договорных обязательств, принятых императорским Китаем, но и о физической безопасности иностранцев, сохранности их имущества и т. д. Еще были свежи в памяти события конца XIX - начала XX вв., когда действовали "ихэтуани" под лозунгами воинствующей ксенофобии. И эксцессы в отношении иностранцев, имевшие место с началом революции, не могли не настораживать представителей держав56. С их стороны имели место превентивно-охранительные меры военного порядка, которые, согласно бытующему в отечественной и китайской историографии мнению, были направлены против республиканцев, в поддержку Цинской монархии. В последнем случае показательны априорные суждения китайского историка Ли Шу: "Под флагом "нейтралитета" империалисты делали все, чтобы отрезать народную армию от источников снабжения продовольствием и необходимыми материалами..."57. Претенциозность этой концепции очевидна в свете некоторых примеров. 16 октября 1911 г. иностранные банкиры в Пекине отказали правительству в займе на военные нужды58. 18 октября империалистические державы объявили о своем согласии "соблюдать строгий нейтралитет" в противостоянии монархии и ее противников. "Обещание иностранных держав придерживаться политики "нейтралитета", - отмечает Ли Шу, - весьма воодушевило революционеров"59.

20 декабря 1911 г. державы направили уполномоченным двора и республиканцев по мирному урегулированию совместную ноту, убеждая обе стороны быстро придти к разумному взаимопониманию. Этот демарш должен был повысить престиж революционного лагеря, так как поведение держав естественно было истолковано в определенных кругах общественности и прессы как официальное признание республиканцев воюющей стороной. Они теперь предстают не просто как банда мятежников, но как одна из сторон конфликта, с которой правительству Китая, как субъекту международных отношений, рекомендовано считаться. Спустя два дня после демарша держав, корреспондент британской "The Times", посетив договорные порты60 Янцзы, сообщал, что акт держав усилил революционное движение61.

Совещание республиканцев относительно государственного строительства решено было перенести из Учана, как первоначально намечалось, в Ханькоу на территорию английской концессии. Причина переноса заключалась в том, что Учан попал под сильный огонь вражеской артиллерии. Выбор английской концессии для проведения представительного республиканского форума свидетельствует о том, что английские власти не считались у противников Цинской монархии непреклонными врагами революции и безоговорочными защитниками маньчжурского трона. Как явно враждебное Пекину, с которым Япония поддерживала официальные дипломатические отношения, следует рассматривать решение японских банков (январь 1912 г.) предоставить нанкинскому правительству заем в 2500 тыс. лян под обеспечение ханьянского железоделательного завода62. Националистическая риторика революционеров, нападки их на Пекин, пытавшегося занять денег у иностранных банков, не помешали революционному режиму заимствовать средства у японских банкиров под залог национального достояния.

Угрозу иностранной агрессии эксплуатируют в своих политических целях как монархия, так и ее противники - революционеры. Юань Шикай запугивал своих оппонентов угрозой иностранной агрессии в случае продолжения гражданской войны, сопровождавшейся распадом китайской государственности, и муссирование угрозы иностранной интервенции было по ряду причин объективно на руку и вожакам республиканского лагеря. Они подогревали, в частности, националистические настроения и ксенофобию, бытовавшие в китайском обществе, для придания большей притягательности войне за свержение Цинской монархии. Маньчжуры и иностранцы воспринимались обыденным сознанием ханьцев как силы инородные и уже потому враждебные жизненным интересам ханьской общины "... пока опасность иностранного вмешательства и иностранных вожделений была для дела единой Китайской республики стимулом скорее положительным и объединяющим", - говорил Хуан Син уже упоминавшемуся Вознесенскому. Возвращаясь к этому вопросу, Хуан Син акцентировал: "Иностранцы, наоборот, во время революции были нам полезны"63.

Примечания

1. Recent developments in China. N. -Y. 1913, p. 334.

2. Синьхайская революция. 1911 - 1913 гг. Сборник документов и материалов (далее - СР). М. 1968, с. 105. В китайской историографии ханьские военачальники У Саньгуй, Кун Юдэ и Шан Кэси, перешедшие на сторону маньчжур, традиционно квалифицируются как тройка "предателей". См.: Очерки истории Китая с древности до "опиумных" войн. М. 1959, с. 495. За последние годы в КНР наблюдается тенденция к пересмотру такой оценки. В частности, в 1999 г. состоялась конференция, посвященная Шан Кэси, участники которой пришли к выводу, что его неправомерно зачислять в категорию "3-х предателей". Суждение, что он капитулировал перед Цинами, - это "узконационалистическая точка зрения". Перейдя на сторону маньчжуров, Шан Кэси добивался единства отечества, выступал против его развала. Минский двор пребывал в состоянии разложения, тогда как молодая маньчжурская династия была на подъеме. В оценке деятельности Шан Кэси следует подходить с позиций исторического материализма. См.: Сборник материалов научной конференции по изучению жизнедеятельности Шан Кэси (на кит. яз.) [б. м.]. Декабрь 1999 г., с. 2 - 3.

3. СР, с. 217.

4. БЕЛОВ Е. А. Учанское восстание и свержение маньчжурской власти в провинциях. - Синьхайская революция в Китае. Сборник статей. М. 1962, с. 210.

5. Новые войска или "Новая армия" - войсковые соединения, которые комплектовались из коренных жителей данной местности. В отличие от знаменных войск, составленных из маньчжуров, монголов и потомков ханьцев, изначально перешедших на сторону дома Цин, контингент новых войск был по национальной принадлежности ханьским.

6. MCCORMIC F. The Flower Republic. Lnd. 1913, p. 370.

7. "Прежде они ели наше мясо, а теперь мы будем есть их", - гласила прокламация Ли Юаньхуна в Ханькоу. См.: MCCORMIC F. Op. cit., p. 90.

8. СР, с. 53, 115.

9. WILLIAMS E.F. China yesterday and today. N. Y. 1923, p. 476. Маньчжур Дуань Фан известен был своими прогрессивными начинаниями. Он выступил инициатором предоставления женщинам доступа к образованию. Ездил в западные страны для изучения конституционной системы правления. Был в числе авторов мемориала трону, в котором рекомендовалось подготовить страну к введению ответственного правительства.

10. WILLIAMS E.F. Op. cit., p. 467.

11. СР, с. 98.

12. MCCORMIC F. Op. cit., p. 116.

13. СР, с 150.

14. KEYTE J.C. The passing of the dragon. Lnd. 1925, p. 47.

15. MCCORMIC F. Op. cit., p. 164.

16. RANKIN M.B. The revolutionary movement in CheKiang: study in the tenacity of tradition. - China in Revolution: The first phase 1900 - 1913. New Hawen and Lnd. 1968, p. 323.

17. MCCORMIC F. Op. cit., p. 165.

18. СР, с. 98, 214.

19. KEYTE J.C. Op. cit., p. 134.

20. СР, с. 227, 233.

21. БЕЛОВ Е. А. Ук. соч., с. 212.

22. СР, с. 149.

23. Там же, с. 212, 213, 217, 244.

24. Там же, с. 234.

25. Там же, с. 239.

26. KEYTE J.C. Op. cit, p. 72.

27. Ibid., p. 39, 259.

28. СР, с. 144; KEYTE J.C. Op. cit., p. 104.

29. СР, с. 129.

30. MCCORMIC F. Op. cit., p. 118.

31. KEYTE J.C. Op. cit., p. 38 - 39.

32. СР, с. 246.

33. Там же, с. 210.

34. Там же, с. 209.

35. ПОЛУМОРДВИНОВ М. Китайская революция в императорских указах. - Вестник Азии, 1912, N 11 - 12, май, с. 284.

36. Основные из этих 19 пунктов: маньчжуры остаются на троне, но передают всю реальную власть; законодательство должно быть функцией только Совещательной палаты; император только оглашает законы; в Конституцию вносит поправки только Совещательное собрание; император лишается исполнительной власти; премьер избирается Совещательным собранием; трон назначает человека для избрания; премьер должен избрать кабинет, члены которого потом назначаются государем; военная власть номинально остается за императором, но армия не может быть использована для подавления внутренних беспорядков за исключением особых правил, установленных Совещательным собранием; последнее должно быть решающим фактором в международных делах; финансовый контроль обеспечивается тем, что все расходы должны соответствовать бюджету; расходы на императорскую семью должны быть под контролем Совещательного собрания.

37. WILLIAMS E.T. Op. cit., p. 471.

38. ПОЛУМОРДВИНОВ М. Ук. соч., с. 297.

39. Там же, с. 322 - 323, 333.

40. MCCORMIC F. Op. cit., p. 170.

41. ПОЛУМОРДВИНОВ М. Ук. соч., с. 347.

42. MCCORMIC F. Op. cit., p. 186.

43. На собрании, избравшем временного президента Китая, присутствовали представители 10 провинций при общем количестве 17. Из представителей 10 провинций двое - Гун Чжунсю и Хуан Кэцюань представляли Чжили и Хэнань, где функционировала цинская администрация. Эта пара была делегирована "цзыцзюй", провинциальными Совещательными комитетами. (Эти выборные органы местного самоуправления при губернаторах и наместниках провинций появились в 1909 г. по инициативе цинского правительства). Оба они, Гун Чжунсю и Хуан Кэцюань, присутствовали в качестве частных лиц. См.: ЛИ НАЙХАНЬ. Синьхайская революция и Юань Шикай (на кит. яз.). Шанхай. 1949, с. 46. Делегаты 8 провинций представляли новую власть, утверждавшуюся после свержения представителей Пекина. В основном эти делегаты были назначенцами дуду, военных губернаторов.

44. Показателен, в частности, уровень представительства "выборщиков" от провинции Сычуань. Они были направлены военным губернатором Сычуани представлять часть названной провинции в Учане, где была провозглашена первая республика. Когда эти представители Сычуани приехали в Нанкин, направивший их губернатор был убит. Тем не менее оба эти "выборщика" как представители всей провинции Сычуань помогали "избирать" Сунь Ятсена президентом. "Делегаты от остальных провинций, - резюмирует современник и очевидец событий Ф. Маккормик, - участвовавшие в "выборах", были в большинстве своем подобным же образом правомочными". См.: MCCORMIC F. Op. cit., p. 288.

45. СУНЬ ЧЖУНШАНЬ. Собрание сочинений (на кит. яз.). 1956, с. 82, 83.

46. ПОЛУМОРДВИНОВ М. Ук. соч., с. 348.

47. СР, с. 137.

48. Ван гун - собирательн. - "князья", "знать", носители высших аристократических титулов, условно "князь", "герцог".

49. ПОЛУМОРДВИНОВ М. Ук. соч., с. 348 - 349. В несколько отличной редакции этот указ представлен у Дж. О. П. Блэнда. См.: BLAND J.O.P. Recent events and present policies in China. Philadelphia. 1912, p. 170.

50. "Варварский двор Пекина" до начала Синьхайской революции запретил варварскую практику бинтования женщинами ног, создал систему народного образования, которую унаследовала Республика, повел борьбу с опиекурением, из уголовной практики были изъяты такие меры наказания, как "линь чжи" (расчленение на куски), запрещалось выставлять голову казненного на всеобщее обозрение. Были отменены клеймение, битье бамбуковыми палками, ношение канги (деревянного ошейника).

51. BLAND J.O.P. Op. cit., p. 56 - 57.

52. СР, с. 248, 257.

53. Там же, с. 254.

54. Гуанхуа (Sinorama). Тайбэй. November 1913, р. 9, 10.

55. MCCORMIC F. Op. cit, p. 339; СР, с. 250.

56. Британский посланник рекомендовал иностранцам из-за имевших место насилий в отношении европейцев покинуть провинцию Шэньси. См.: KEYTE J.C. Op. cit., p. 264.

57. ЛИ ШУ. Политическая жизнь Китая в период революции 1911 г. М. 1956, с. 96.

58. MCCORMIC F. Op. cit., p. 467.

59. ЛИ ШУ. Ук. соч., с. 94.

60. Договорные порты - порты, открытые для проживания и предпринимательской деятельности иностранцев.

61. BLAND J.O.P. Op. cit., p. 164.

62. БЕЛОВ Е. А. Революция 1911 - 1913 гг. в Китае. М. 1958, с. 43, 49.

63. СР, с. 248, 263.

Кузнецов Вячеслав Семенович - доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИДВ РАН.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Международный фактор Синьхайской революции в Китае

Революция 1911 - 1913 гг. в Китае оказала огромное влияние на международные отношения на Дальнем Востоке. Причины, приведшие к созданию революционной ситуации в Китае, определялись не только его внутренним социально-экономическим развитием, но и международной ситуацией, сложившейся вокруг этого государства в начале XX в., и ролью великих держав в экономике и внутренней политике.

Иностранный капитал контролировал железные дороги Китая, значительную часть торговли, важные отрасли промышленности, страховое дело и т.д. В 1911 г. протяженность железных дорог Китая достигала 9618 км, из которых только 6,9% находилось под управлением китайцев; 39,1% железных дорог принадлежали иностранному капиталу и 54% эксплуатировались под контролем иностранных компаний1. В 1914 г. иностранные капиталовложения в Китае составляли 1610 млн. долларов, из которых 496 млн. составляли правительственные займы2.

На первом месте по капиталовложениям в Китае стояла Англия, затем шла Россия. Причем из 269,3 млн. долларов русских капиталовложений в Китае 189,3 млн. составляла стоимость КВЖД, 32,8 млн. приходилось на правительственные займы Китая и в 4,1 млн. долларов определялась стоимость торговых предприятий русских купцов в Монголии. Следовательно, на долю русских капиталовложений в различные отрасли промышленности и торговли Китая приходилось около 44 млн. долларов. Из прямых деловых капиталовложений России в Китае в 1914 г. 98% приходилось на Маньчжурию. Поэтому в ходе китайской революции российское правительство стремилось прежде всего оградить свои экономические интересы в Северной Маньчжурии. Что касается Японии, то 68,9% ее деловых капиталовложений приходилось на Маньчжурию, где были созданы крупные японские железнодорожные и горнорудные предприятия3. Японские монополии имели значительные вложения в обрабатывающую промышленность и внешнюю торговли Южного Китая.

Наибольшие капиталовложения в южных и центральных районах Китая, ставших основными центрами революционного движения, принадлежали Англии, Германии, Франции и США. Следует отметить, что США, имевшие в Китае меньшие вложения капиталов по сравнению с другими великими державами, оказывали большое влияние на цинское правительство, а затем правительство Юань Шикая. С этой целью американская дипломатия использовала либеральную фразеологию и через средства массовой информации и многочисленную агентуру стремилась внушить населению Китая, что Соединенные Штаты защищают суверенитет и территориальную неприкосновенность этой восточной страны.

Большие доходы приносили предприятия иностранного капитала и отделения иностранных компаний, открытых в Китае. В благоприятные годы доходы иностранных компаний от вложений в частные предприятия Китая достигали 10 - 15%4.

В 1912 г. "Японский финансовый и экономический ежемесячник" опубликовал сводную таблицу, посвященную итогам хозяйственной деятельности 52 иностранных компаний в Китае. Все компании выплачивали ежегодные дивиденды держателям акций не ниже 5%, а у большинства компаний дивиденды колебались от 10 до 40% вложенного капитала. Прибыли страховых компаний были наиболее высокими. Их дивиденды составляли 20 - 50%. Японский журнал отмечал, что большинство компаний либо принадлежали англичанам, либо контролировались их Гонконг-Шанхайским банком. "Действительно завидно видеть, - писал японский автор, - как британцы всегда полны энтузиазма в осуществлении своего финансового империализма"5.

В 1913 г. фабрика английской компании "Джардайн-Мэтисон", основной капитал которой превышал 2 млн. юаней, дала прибыль свыше 772 тыс. юаней, что составляло 36,8% вложенного капитала6. С 1902 г. сумма прибылей и проценты по займам7, ежегодно вывозившихся из Китая превышали ввоз капитала из-за границы.

Положение цинского правительства в стране все больше подрывалось его непрерывными уступками в пользу великих держав. Большое возмущение вызывали: захват железных дорог Китая иностранными компаниями, деятельность консорциума, уступки маньчжурской династии в пользу Японии, агрессивные действия Англии в Тибете и на Бирмано-китайской границе. В июне 1911 г. американский посланник в Китае Кальхун сообщал в Вашингтон: "В настоящее время нет недостатка в признаках возобновившегося и до некоторой степени широко распространившегося недовольства среди китайцев к их правителям - маньчжурской династии. Это чувство, кажется, возникло вначале вследствие слабости правительства в делах с Россией и Японией о территориальной юрисдикции в Монголии и управлением Маньчжурии и в конфликте с Великобританией о Юньнань-Бирманском разграничении и договорах по торговле опиумом". Затем, коротко осветив события в Китае, Кальхун сделал вывод о том, что положение в стране "легко может стать критическим" и предлагал установить тщательное наблюдение8.

Великобритания, опираясь на тибетскую феодальную элиту, продолжала активно вмешиваться в дела Тибета, добиваясь его отторжения от Китая. В сентябре 1910 г. правительство Великобритании поставило в известность Россию, что оно считает утратившим силу соглашение от 31 августа 1907 г. относительно обязательства двух стран не допускать в течение 3-х лет научных экспедиций в Тибет. Правда, при обмене мнениями по этому вопросу представители двух правительств отметили, что ни та, ни другая сторона не собираются посылать туда экспедиций9. Но, тем не менее, Англия использовала все возможности для осуществления различных интриг в Тибете. В начале 1911 г. правительство Великобритании стало добиваться от Китая разрешения на продолжение английской железной дороги от Бирмы в провинцию Юньнань. Британия стремилась укрепиться в пограничном районе между Бирмой и провинцией Юньнань, откуда лежал наиболее удобный путь в Тибет. Встретив сопротивление Китая, английское правительство сосредоточило на бирмано-китайской границе двухтысячный отряд своих войск, разместив их в районах Бамо (Бянь-ма)10. Возник длительный англо-китайский конфликт. В это же время Франция концентрировала свои войска на границе между Индокитаем и провинцией Юньнань и нарушала неприкосновенность китайских границ.

В связи с агрессивной политикой Англии в Тибете и на бирмано-китайской границе в Китае произошел ряд антибританских выступлений. В январе 1911 г. в Ханькоу толпа китайцев, возмущенная действиями английского инспектора полиции, убившего рикшу, напала на английскую концессию. Для защиты концессии были использованы английский и германский десанты, высаженные с военных судов11. По сведениям газеты "Пекин дейли ньюс", патриотические организации в Юньнани обратились к шанхайским коммерческим организациям с призывом организовать бойкот английских товаров12. Китайские студенты, обучавшиеся в Японии, призывали создать народное ополчение для борьбы против английского империализма13. Все чаще вспыхивали революционные выступления в различных провинциях Китая.

Поводом для начала революции в Китае послужила "национализация" частных китайских железных дорог, осуществленная с целью облегчения железнодорожного строительства участникам хугуанского железнодорожного займа14. Эта "национализация" задевала интересы китайской национальной буржуазии, наносила ущерб держателям акций и вызвала взрыв возмущения буржуазных и мелкобуржуазных кругов. В таких условиях Союзная лига подготовила революционное восстание воинских частей в Учане, начавшееся 10 октября 1911 года. Восстание в Учане победило. Вскоре власть цинского правительства была свергнута в Ухани, а затем революция быстро распространилась на другие районы Китая.

Империалистические державы не смогли предотвратить революцию, но они внимательно следили за развивающимися событиями и принимали все меры к тому, чтобы не только отстоять свои позиции в Китае, но и расширить их. Руководители китайской революции, в том числе и Сунь Ятсен, опасались возможной интервенции, в случае если революция примет антиимпериалистическую направленность. Поэтому они принимали все меры к тому, чтобы направить революционные события в русло борьбы против маньчжурской династии и дали заверения великим державам в том, что интересы последних в ходе революции не пострадают. 2 января 1912 г. временное правительство, образованное в Нанкине, обратилось с манифестом ко всем государствам. В документе указывалось, что оно признает все договоры, заключенные цинским правительством с другими государствами и будет "погашать долги по всем займам и контрибуциям, полученным и признанным маньчжурским правительством до революции, оставляя без изменения условия этих займов и контрибуций"15.

Накануне революции представители Англии, США и Германии поддерживали маньчжурскую династию, настаивали на большей централизации Китая, выступали против предоставления значительных прав провинциальным властям, считая, что для осуществления планов консорциума и участников хугуанского займа удобнее иметь дело со слабым цинским правительством16. Однако, вследствие острого соперничества, великие державы не только не смогли сохранить маньчжурскую династию на престоле, но своим наступлением на Китай способствовали ее падению.

Политика Великобритании по отношению к китайской революции определялась интересами торгово-промышленных кругов и банков, имевших

значительные капиталовложения в Китае, а также международным положением Англии, которая к этому времени стала наиболее влиятельной силой в блоке стран Антанты.

Английское правительство стремилось поддержать статус-кво в Китае, что давало возможность сохранить свои зоны влияния и преобладающие экономические позиции. Принцип сохранения статус-кво соответствовал также интересам британской международной политики, так как создавал предпосылки для укрепления союзнических отношений с Францией и Россией на почве дальневосточных дел. Революция в Китае, начавшаяся в сфере влияния Англии, вызвала серьезные опасения правящих кругов Великобритании за судьбу английских капиталовложений. Английская дипломатия с самого начала революции прилагала все усилия, чтобы не допустить ее развертывания. В ходе революции Великобритания отказалась от поддержки маньчжурской династии, так как считала ее дело безнадежным. Английское правительство добивалось того, чтобы революция не пошла дальше свержения цинской династии и оставила в неприкосновенности социально-экономические отношения в полуфеодальном Китае. Победа революции могла бы создать сильное, централизованное китайское государство, способное изгнать иностранное экономическое присутствие из страны.

Победа китайской революции также противоречила интересам других держав, что дало возможность Англии, несмотря на наличие межгосударственных противоречий, отстоять свою политику по отношению к китайской революции. 18 октября 1911 г. консулы иностранных держав в Ханькоу опубликовали заявление о том, что их правительства будут соблюдать нейтралитет по отношению к китайским внутренним событиям17. Сделав формальное заявление о нейтралитете, английское правительство стало поддерживать консервативные и контрреволюционные силы во главе с Юань Шикаем. 15 ноября 1911 г. министр иностранных дел Англии Э. Грей сообщил британскому посланнику в Пекине Джордану о том, что Великобритания готова оказывать помощь Юань Шикаю с целью создания правительства, которое "могло бы поддерживать порядок внутри страны, а также создать благоприятные условия для развития торговли"18. В соответствии с этим указанием Джордан посредничал во время переговоров революционного правительства с Юань Шикаем, добиваясь быстрейшей передачи власти последнему19.

Что касается Франции, то она по основным вопросам политики в Китае сотрудничала с Великобританией и совместно с последней пыталась установить англо-французский финансовый контроль в Китае20. Французские правящие круги добивались прекращения китайской революции для того, чтобы сохранить свои капиталовложения и не дать распространиться революционному движению на Индокитай. Французская дипломатия опасалась, что в случае углубления революции силы ее союзников будут надолго отвлечены на Дальний Восток, что могло бы повести к установлению господства германо-австрийского блока в Европе. Следует учитывать, что революция в Китае началась раньше, чем был урегулирован второй марокканский кризис, заставивший Францию и Англию сконцентрировать силы для борьбы против Германии.

Правящий класс Японии весьма враждебно отнесся к китайской революции. Еще летом 1909 г. премьер-министр Японии Кацура Таро в беседе с английским послом в Токио Макдональдом высказывался против конституционных преобразований, заявив, что "Китай не был достаточно готов для этих учреждений"21. Наиболее непримиримую позицию по отношению к революции заняла военно-бюрократическая группа, возглавлявшаяся Кацура и Ямагата. Правда, буржуазно-помещичья партия "Риккэн кокуминто" (Национальная партия конституционного правления) и представители японских

торгово-промышленных кругов, оперировавших в южных провинциях Китая, поддерживали антиманьчжурское движение на юге Китая, надеясь использовать связи с революционным движением в целях укрепления своих экономических позиций22.

Когда начались революционные события в Китае, японское правительство предприняло энергичные дипломатические меры с целью взять в свои руки инициативу в подавлении революционного движения. Русский посол в Токио сообщал: "С самого начала китайской революции здесь создалось такое настроение, что наступил момент, когда Япония должна пожать в Китае плоды своего союза с Англией и своих соглашений с Россией и Францией"23. В связи с начавшейся революцией, японское правительство довело до сведения американского поверенного в делах в Токио о том, что Япония ожидает просьбы со стороны цинского правительства о помощи в подавлении антиманьчжурских выступлений. Японское правительство стремилось заручиться поддержкой великих держав, поэтому подчеркивалось, что Япония выступит со своими войсками в Китае лишь по поручению заинтересованных государств. Представителю США было указано, что "20 тыс. японских солдат смогут достичь Пекина прежде, чем какие-либо другие страны смогут иметь там хоть одного человека". Исполняющий обязанности министра иностранных дел Японии заявил американскому поверенному в делах, что "Япония и Соединенные Штаты - единственные государства, которые были в состоянии действовать быстро". Несмотря на заверения японского правительства о том, что Япония введет в Китай свои войска лишь с одобрения других государств, американский поверенный в делах сделал вывод, что "Япония будет действовать независимо от других стран"24.

Японское правительство сделало попытку сблизиться с Соединенными Штатами на почве общности интересов в подавлении китайской революции и нашло в этом отношении определенное взаимопонимание со стороны правящих кругов США. Япония усилила свои военно-морские силы в прибрежных водах Китая, подготовила отправку трех канонерских лодок на реку Янцзы и предложила американскому правительству также послать несколько легких канонерских лодок для "сотрудничества с японскими судами, чтобы поддерживать коммуникации" по реке Янцзы открытыми. Министерство иностранных дел Японии заверило американского поверенного в делах в том, что дальнейшие действия в Китае будут предприняты лишь после "предварительного совета" с представителем США25.

Во второй половине октября 1911 г. "The Japan Times" поместил статью, в которой отмечалось, что если китайское правительство не сможет восстановить порядок в стране, то Япония предпримет самостоятельные меры для охраны своих интересов в Китае26. Затем в газетах появились заметки о предстоящем вводе японских войск в Китай с целью поддержания маньчжурской династии. Японское правительство, стремившееся во что бы то ни стало обеспечить благоприятное отношение правительства США к своим действиям в Китае, обратилось через американского представителя в Токио в государственный департамент с необычным в дипломатической практике заявлением. Оно было "очень обеспокоено о том, чтобы правительство Соединенных Штатов признавало Японию абсолютно искренней и прямой в ее китайской политике и в желании защищать только японских подданных". Через несколько дней Нокс поручил сообщить в министерство иностранных дел Японии о том, что государственный департамент положительно оценивает японскую политику в Китае27.

Если в переговорах с госдепом США японское правительство подчеркивало готовность действовать в Китае совместно с американцами, то в переговорах с Россией отмечалась прежде всего общность интересов России и Японии и проявлялось стремление последней подтолкнуть российское правительство на сепаратные действия в Китае для того, чтобы создать необходимый прецедент для японской интервенции. 19 октября 1911 г. японский посол в Петербурге И. Мотоно передал товарищу министра иностранных дел А. А. Нератову памятную записку, в которой говорилось о "необходимости для обоих правительств доверчиво помогать друг другу для защиты их тождественных интересов в Маньчжурии"28. Среди правящих кругов Японии имелись противоречия относительно характера действий в Китае.

Военные круги во главе с Кацура настаивали на интервенции. 1 ноября 1911 г. представитель японского военного министерства поставил в известность русское посольство в Токио о том, что японское правительство предполагает с согласия России и Англии переправить с Квантунского полуострова морем на Таку или Шанхайгуань одну бригаду японской пехоты. Она должна была занять Тяньцзин или Пекин и железную дорогу от Шанхайгуаня. Указывалось, что японский МИД должен согласовать этот вопрос с союзной державой (имелась в виду Англия). Японские войска предполагалось использовать для поддержки маньчжурской династии. Однако ни Россия, ни Англия не одобрили этот план, да и японское правительство считало, что еще не настало время для интервенции. Поэтому два дня спустя министр иностранных дел Японии Утида заявил русскому поверенному в делах, что Япония не намерена посылать войска в Китай и будет выжидать дальнейшего развертывания событий29.

Следует отметить, что Япония в связи с революцией в Китае вела двойную игру, стремясь завоевать симпатии обоих борющихся лагерей для того, чтобы обеспечить свои позиции при любом исходе. 16 января 1912 г. лидер партии "Риккэн кокуминто" Инукаи, выступая в японском парламенте, заявил, что несколько недель тому назад, накануне его поездки в Шанхай и Нанкин, министр иностранных дел Утида дал ему поручение - привлечь симпатии революционного Нанкинского правительства на сторону Японии. Но вскоре после этого стало известно, что японское правительство поддерживает маньчжурскую династию. Сделанный по этому поводу запрос в нижней палате японского парламента вызвал скандал и обсуждался в закрытом заседании30.

Заявляя о нейтралитете, японское правительство передало цинским генералам транспорт оружия стоимостью почти в 2 млн. иен31. Правящие круги Японии опасались, что свержение маньчжурской династии в Китае усилит антимонархическое движение в Японии. 7 декабря 1911 г. министерство иностранных дел Японии просило американского посла в Токио довести до сведения государственного департамента, что в связи с ухудшением обстановки в Китае "японское правительство может считать интервенцию необходимой"32. Правительство США, не возражавшее в принципе против интервенции, считало, что в случае необходимости ее следует осуществить коллективно, путем привлечения войск заинтересованных держав. Однако это противоречило интересам Японии, так как могло подорвать ее позиции в Китае.

16 декабря 1911 г. японское посольство в Петербурге передало в МИД памятную записку, в которой излагался план спасения монархии в Китае. Японское правительство утверждало, что ни маньчжуры, ни революционеры не в состоянии своими собственными силами "восстановить порядок во всех частях империи... Если такое положение продлится в течение некоторого времени, иностранная торговля, без сомнения, пострадает, и враждебные по отношению к иноземцам чувства, еще не проявившиеся открыто, могут снова вспыхнуть, как во времена боксерского восстания". Япония предлагала,

чтобы державы, "имеющие наиболее крупные интересы в Китае", совместно оказали давление на враждующие стороны, заставив маньчжурскую династию соблюдать конституцию и права китайцев, а революционеров принудить к прекращению борьбы. В памятной записке утверждалось, что установление республиканского правительства в Китае "будет фактически невозможно". Японские власти направили свою агентуру не только к цинскому двору, но и в лагерь революционеров для того, чтобы примирить враждующие стороны на выгодных для себя условиях. Однако инициативу "миротворца" перехватила Великобритания, которая таким путем надеялась утвердить у власти Юань Шикая. Японское правительство приняло предложение Англии о том, чтобы "совместно предложить свои добрые услуги двум воюющим партиям в Китае"33.

Другие державы также стремились к скорейшему подавлению социальных волнений в Китае, и в этом направлении действовали консулы шести держав в Ханькоу, оказывавшие давление на республиканское правительство. Однако организовать коллективные действия великих держав с целью сохранения монархии японскому правительству не удалось. Против этого выступила Великобритания, желавшая сохранить инициативу в своих руках. Японское правительство официально уведомило Россию о том, что оно берет назад свое предложение о посредничестве34. В Японии выражали большое недовольство тем, что главная роль "в устройстве" китайских дел перешла к Англии, которая действовала в контакте с Францией и США. В Японии опасались, что подобная ситуации приведет к подрыву японского влияния не только в Китае, но и на всем Дальнем Востоке. В связи с тем, что Юань Шикая поддерживали Англия и Соединенные Штаты, Япония отказала ему в протекции. В японской прессе Юань Шикая характеризовали как изворотливого политика, склонного к диктатуре35. В военных кругах Японии продолжали сохранять надежду на то, что развитие событий приведет к интервенции в Китае. Князь Кацура заявил, что китайский вопрос "должен быть разрешен с одобрения иностранных держав, в особенности же Японии, которая имеет в Китае особые экономические, политические и военные интересы"36. Лидеры японского военного лобби добивались раздела Китая между великими державами, надеясь аннексировать Южную Маньчжурию. На этот раз японская дипломатия пыталась достигнуть соглашения с Германией относительно интервенции в Китае37.

Российское правительство стремилось использовать революцию в Китае для сохранения и упрочения своих позиций в Маньчжурии и Внешней Монголии, а также для продления торгового договора 1881 года. Рассматривались несколько вариантов возможных действий. Кроме того, проводились предварительные военные меры на случай, если была бы сделана попытка нарушить сообщение по КВЖД. Приняв предложение Японии относительно координации действий в Китае, Россия в дальнейшем заняла выжидательную позицию. В ответ на запрос государственного департамента о позиции России, Нератов ответил, что интересы России в районах, охваченных революцией, весьма незначительны, и что, по его мнению, в "настоящий момент" нет необходимости во вмешательстве держав в китайские дела38.

15 ноября 1911 г. русский посланник в Пекине И. Я. Коростовец в телеграмме на имя Нератова предлагал установить "дружественные отношения с революционным правительством Китая", указывая, что из этого факта Россия могла бы извлечь значительные выгоды. Коростовец также считал, что России не следует руководствоваться точкой зрения Японии относительно политики в Южном Китае, где у Японии имелись "особые интересы", а у России таковых не было. Предложение Коростовца было одобрено Нератовым, однако последний указал, что и в дальнейшем при определении политики необходимо считаться с ходом событий в Китае и с отношением к этим событиям великих держав39. 13(26) апреля 1912 г. министр иностранных дел С. Д. Сазонов, выступая в Государственной думе, заявил, что Россия с самого начала кризиса в Китае решила "держаться нейтрально по отношению к происходящей там борьбе, стремясь лишь к ограждению" собственных интересов40.

Правительство США изначально выступило инициатором политики коллективных действий в борьбе против китайской революции. 14 октября 1911 г. Нокс направил телеграмму американским представителям за границей, в которой сообщал о том, что правительство США "ввиду серьезности настоящих волнений в Китае" считает желательным, чтобы американские подданные "сконцентрировались в открытых портах, легко доступных для иностранных военных кораблей". Нокс предложил американским дипломатам выяснить, считают ли другие правительства целесообразным такой шаг и "требует ли обстановка дальнейших мер государств для защиты иностранных интересов". Правительства Франции и России высказались против. В дальнейшем США принимали активное участие в совместных акциях империалистических держав в Китае, предпринимавшихся по инициативе Англии. В частности, американское правительство приняло предложение об охране железной дороги, связывавшей Пекин с морем и решило послать один батальон морской пехоты в Тяньцзинь41. В воды Китая были направлены корабли американского военно-морского флота.

Участвуя в коллективных действиях против китайской революции, США продолжали предпринимать попытки занять руководящую роль среди держав, вмешивавшихся во внутренние дела Китая. С этой целью американская дипломатия решила опереться на Германию, правящие круги которой в первые месяцы китайской революции оказывали поддержку Маньчжурской династии (поставками оружия и отправкой инструкторов в армию)42. Однако когда выяснилась неизбежность падения монархии, германская дипломатия попыталась отмежеваться от маньчжурской династии и статс-секретарь по иностранным делам Кидерен-Вехтер стал утверждать, что правительство Германии "с самого начала китайских беспорядков строго придерживалось принципов невмешательства"43.

В первой половине декабря 1911 г. Нокс в беседе с германским послом в Вашингтоне Бернсторфом сообщил последнему, что, по сведениям американского посольства в Токио, Япония ставит вопрос об интервенции в Китае. Затем государственный секретарь сослался на заявление Сазонова, который во время интервью в период пребывания в Париже заявил, что Россия, Япония, Англия и Франция имеют соглашение относительно китайского вопроса и не допустят там преждевременной интервенции. Нокс расценил заявление Сазонова как направленное против США и Германии с целью подрыва их влияния на Дальнем Востоке. По его мнению, Япония добивалась "мандата остальных держав" на проведение интервенции. Государственный секретарь выразил Бернсторфу пожелание американского правительства установить с Германией "тесное сотрудничество и совместные действия" в восточно-азиатских делах44.

Кидерлен-Вехтер отнесся к предложению Нокса настороженно. Германское правительство только что убедилось в своей изоляции на международной арене в связи со вторым марокканским кризисом. Кроме того, германские дипломаты не забыли ранее предпринимавшиеся неудачные попытки достигнуть соглашения с США по вопросам дальневосточной политики. Поэтому германский статс-секретарь по иностранным делам на полях донесения Бернсторфа сделал следующее замечание: "Да, но в таком случае американцы должны идти вперед и проводить ясную политику, а не стремиться послать нас вперед, чтобы потом оставить одних"45. Германия и Соединенные Штаты продолжали обмен мнениями. 23-го декабря 1911 г. американский посол в Берлине передал Циммерману записку, в которой заявлялось, что государства, "имеющие важные интересы в Китае", должны рассмотреть вопрос о том, "какие дальнейшие меры могут способствовать созданию устойчивого и ответственного правительства в Китае". При этом правительство США подчеркивало, что оно считает необходимым коллективными мерами добиваться быстрейшей ликвидации революционного движения в Китае и положительно оценивает выступление представителей шести держав в Шанхае, настаивавших на прекращении гражданской войны. В записке указывалось, что с подобной точкой зрения США ознакомило японское правительство в связи с его соответствующим запросом. Циммерман заявил американскому послу, что его правительство будет придерживаться той же точки зрения, что и Соединенные Штаты46.

Государственный департамент, заручившись обязательством Германии выступить совместно с Соединенными Штатами, в то же время получил заверения со стороны России и Англии о том, что названные государства будут придерживаться принципа совместных действий великих держав в Китае47. Тем временем революционные события в Китае продолжали нарастать. Определилась неизбежность падения цинской династии. В ходе революции все больше проявлялась ее антиимпериалистическая направленность. В январе 1912 г. министр иностранных дел Франции Сельв писал о возможности интервенции держав в Китае в связи с выявившейся, по его мнению, "полной дезорганизацией Китайской империи"48. В таких условиях правительство Соединенных Штатов решило публично объявить о достигнутой им договоренности с другими державами относительно проведения политики "согласованных действий". С этой целью было использовано обращение германского посла в Вашингтоне Бернсторфа, который по поручению своего правительства просил дать "конфиденциальную информацию" об отношении США к последним событиям в Китае49.

3 февраля 1912 г. государственный департамент передал германскому послу ноту по вопросам политики в Китае. Затем она была опубликована в американских газетах и передана представителям других держав. Содержание ее сводилось к предложению действовать совместно в борьбе против китайской революции. Кроме того, в этой ноте правительство США выступало против предоставления борющимся сторонам в Китае займов как честных, так и правительственных, без согласования "с другими заинтересованными державами"50.

Правительство США, опубликовав ноту от 3 февраля 1912 г., преследовало, прежде всего, цель оказать давление на революционно-демократическое крыло китайских революционеров, угрожая возможностью интервенции в случае, если революция приобретет неприемлемое для великих держав направление. Это была прямая поддержка Юань Шикая. Нокс убеждал посла Франции в Вашингтоне поддерживать правительство Юань Шикая и в то же время отказался от встречи с Сунь Ятсеном, который был проездом в США51. Государственный департамент, взяв на себя инициативу в определении политики великих держав в Китае, надеялся поднять роль США на Дальнем Востоке. В связи с опубликованием ноты от 3 февраля русский посол сообщал из Вашингтона: "Вся печать гордится "первенствующей" ролью, сыгранной Соединенными Штатами, радуясь, что принцип открытых дверей вновь получил применение "на практике" под лозунгом "руки долой" и под покровительством двух держав, твердо идущих заодно в дальневосточных делах"52.

Вопрос о займах был поднят в американской ноте в связи с тем, что банки из политических и экономических соображений предоставляли займы обоим лагерям, боровшимся в Китае, что подрывало монополию консорциума на предоставление китайских займов. По сведениям русского министерства иностранных дел, германская фирма "Арнольд Карберг" предоставила ссуду Юань Шикаю. Гонконг-Шанхайский банк вел переговоры с представителями пекинского правительства о новом значительном займе. Японский концерн Окура организовал заем для республиканцев юга53.

Все державы с теми или иными оговорками согласились признать за; основу дальнейшей политики в Китае принципы, провозглашенные в американской ноте от 3 февраля. Правительство Германии выразило "особое удовлетворение" тем, что американская позиция в отношении Китая полностью соответствует "немецким целям"54. В данном случае для германского правительства особое значение имело то, что устанавливались более близкие отношения с Соединенными Штатами по вопросам дальневосточной политики. Р. Пуанкаре весьма четко сформулировал суть достигнутого соглашения, указав, что поводом для "коллективной и согласованной интервенции" может явиться "угроза жизни и имуществу иностранцев" или длительная гражданская война. Грей согласился с формулировкой, предложенной Пуанкаре относительно интервенции в Китае55.

Российское правительство в ответе на американскую ноту заявило, что оно сохраняло и будет сохранять нейтралитет по отношению к "двум партиям", борющимся в Китае. Оно выразило согласие вступить в переговоры с другими державами в случае, если интересы иностранцев окажутся под угрозой. Затем указывалось, что Россия выступает против предоставления займов как сторонникам монархии, так и сторонникам республики в Китае56.

Таким образом, по инициативе США, державы достигли соглашения о коллективной интервенции на тот случай, если бы другими путями не удалось сохранить полуколониальное положение Китая. Японское правительство решило использовать ноту Нокса для того, чтобы добиться признания своих захватов в Китае от китайского правительства при помощи совместного выступления держав. 23 февраля 1912 г. японское посольство в Вашингтоне передало меморандум государственному департаменту, в котором предлагалось распространить "принцип совместного действия" держав на признание будущего правительства Китая. Япония предлагала, чтобы державы в вопросе о признании нового правительства выступили коллективно и добились обязательства Китая сохранить право экстерриториальности, соблюдать все договоры и обязательства, заключенные в период правления маньчжурской династии. Великобритания поддержала точку зрения Японии, затем формально с ней согласиться и правительство США57.

Между тем, интервенция в Китае начала осуществляться. Дипломатический корпус в Пекине в начале ноября 1911 г. принял решение довести охранные отряды каждой иностранной миссии в Пекине до предельной нормы - 300 человек на миссию58. В середине ноября в водах Китая было сосредоточено 51 иностранное судно, в Шанхае - 3350 иностранных солдат и офицеров. В 1912 г. вооруженные силы держав в Китае были увеличены. В Пекине, Тяньцзине и Шанхайгуне действовали 2440 японских солдат и офицеров. США перебросили батальон солдат с Филиппин в Китай для охраны железной дороги59. Германское правительство увеличило свои войска в Циндао, Англия в Гонконге, а Франция на границе Китая с Индокитаем, Япония и Россия внимательно следили за событиями в Северо-Восточном Китае.

Когда стало известно о помощи оружием, которую оказала Германия маньчжурам, то в Китае с конца 1911 г. началась пропаганда организации антигерманского бойкота. После того, как в Шанхае и других южных портах Китая бойкот начал осуществляться, германская пресса стала объяснять его организацию происками японцев. Японские газеты в свою очередь разъясняли, что причиной антигерманского бойкота являются поставки оружия пекинскому правительству, которое решило оплачивать их, передав под контроль Германии доходы с Пекин-Калганской железной дороги60.

Деятельность Японии в Южной Маньчжурии, в том числе пропаганда, которая велась в японской прессе за включение Ляодунской арендованной территории в состав японской империи, привели к антияпонскому бойкоту. Начавшийся в Южной Маньчжурии.летом 1912 г. бойкот японских товаров осенью распространился на Гонконг, Кантон, а также на Сингапур. Газета "Пекин дейли ньюс" писала: "Недалеко то время, когда Китай властно потребует пересмотра всех существующих договоров и соглашений; тогда резко изменится соотношение сил на Дальнем Востоке и отойдут в область предания так называемые принципы наибольшего благоприятствования держав и консульские юрисдикции"61.

Патриоты Китая с большим опасением отнеслись к ноте Нокса от 3 февраля, усматривая в ней подготовку держав к расширению интервенции в Китае. Противоречия между государствами ослабляли их натиск на Китай, однако деятельность американской дипломатии способствовала созданию очень сильного средства давления на китайскую революцию в виде Четверного консорциума и принципа "совместных действий". В ходе революции все более давал о себе знать национальный фактор - стремление населения Китая освободиться от неравноправного положения: "Во всех газетах и на митингах усиленно пропагандируется необходимость прекратить все внутренние раздоры, сплотиться против иностранцев, имеющих намерение разделить Китай"62.

Основная цель, которой добивались великие державы во время Синьхайской революции, заключалась в том, чтобы не допустить ее дальнейшего развертывания и превращения социальных волнений в антиимпериалистические. Для этого правительства держав оказывали активную поддержку тем силам в Китае, которые лояльно смотрели на иностранное присутствие. Несмотря на большую активность, которую проявляла Япония в Китае, ведущая роль в борьбе против революции оказалась в руках Великобритании и США.

Примечания

1. CHANG KIA-NGAU. China'a Struggle for Railroad Development. N.Y. 1994, p. 183.

2. ВЭЙ ЦЗЫ-ЧУ. Капиталовложения империалистов в Китае (1902 - 1945). М. 1956, с. 27.

3. REMER C. Foreign Investments in China. N.Y. 1933, p. 338, 407, 426, 553, 585 - 587, 618, 636, 652.

4. Ibid., p. 336.

5. "The Japan Financial and Economic Mouthy". 1910, N 10, p. 69 - 76, 234 - 235.

6. Ibid., p. 262.

7. Общая сумма задолженности Китая по займам все время изменялась в связи с погашением одних и заключением других. По данным газеты "Чжэнфугунбао" от 14 ноября 1916 г., Китай при цинской династии заключил займов на сумму в 1 млрд. долларов. Газета "China Advertiser" N 39 за 1916 г., ссылаясь на китайские источники, утверждала, что ко времени установления республики в Китае сумма всех правительственных иностранных займов составляла 1358 млн. долларов. См.: "Китай и Япония", N 245, 1916.

8. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). Washington. 1912, p. 46 - 47. Кальхун - государственному секретарю, 5 июня 1911 г.

9. LIU YINGHONG. The Far Eastern international relations and the Northeastern new politics at the end of Qing dynasty, p. 189.

10. "Китай и Япония". 1911, N 24, с. 6.

11. SOOTHILL W. China and the West. L. 1925, с 154 - 155.

12. "Китай и Япония". 1911, N 28, с. 13.

13. "Вестник Азии". 1911, N 9, с. 194.

14. 9 мая 1911 г. был издан декрет о "национализации" железных дорог, а 20 мая этого же года было подписано окончательное соглашение о хугуанском железнодорожном займе, в котором принимали участие Англия, Франция и Германия.

15. "Китай и Япония". 1911, N 28, с. 189.

16. REID J. The Manchu abdication and the powers, 1908 - 1912. An episode in pre-war diplomacy. A study of role of foreign diplomacy during the reing of Hsuan-Tiung. Westport. 1973, p. 29.

17. "Китай и Япония". 1911, N 28, с. 182.

18. REID J. Op. cit, p. 283.

19. HAUSER O. Deutschland und der Englisch-Russische Gegensatz 1900 - 1914. Gottingen, Berlin, Frankfurt. 1958, S. 72.

20. Documents diplomatiques francais, 1871 - 1914. Ser. 3. T. 1, p. 457 - 458.

21. British Documents on the Origins of the War 1898 - 1914. V. VIII, p. 469.

22. История Японии. М. 1999. Т. 2, с. 240 - 241.

23. Архив внешней политики Российской империи, ф. Японский стол, д. 920, л. 254. Малевский-Малевич - Сазонову, 28 декабря 1912 г.

24. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). 1912, p. 50.

25. Ibid., p. 163.

26. МО. Сер. 2. Т. XVIII. Ч. II, с. 248.

27. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). 1912, p. 51, 52.

28. МО. Сер. 2. Т. XVIII. Ч. II, с. 187.

29. Там же, с. 293, 305.

30. "Китай и Япония". 1912, N 75, с. 3 - 4.

31. МО. Сер. 2. Т. XVIII. Ч. II, с. 183.

32. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). 1912, p. 55.

33. МО. Сер. 2. Т. XIX. Ч. 1, с. 199 - 200, 214.

34. Там же, с. 265.

35. "The Japan Times". February 9, 1911.

36. "Китай и Япония". 1912, N 69, с. 58 - 59.

37. Documents diplomatiques francais, 1871 - 1914. Ser. 3. Т. 1, p. 259, 562, 588.

38. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). 1912, p. 163.

39. МО. Сер. 2. Т. XVIII. Ч. II, с. 13, 56.

40. Стенографический отчет Думы. 3-й созыв. Сессия 5. Ч. III, стб. 2165.

41. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). 1912, p. 162, 163.

42. МО. Сер. 2. Т. XIX. Ч. 1, с. 182 - 183.

43. Die Groee Politik der Europaischen Kabinette 1871 - 1914. Bd. XXXII, S. 241.

44. Ibid., S. 239 - 240.

45. Ibid., S. 240.

46. Ibid., S. 241 - 242.

47. Ibid., S. 247.

48. Documents diplomatiques francos, 1871 - 1914. Ser. 3. T. 1, p. 457.

49. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). 1912, p. 63.

50. МО. Сер. 2. Т. XIX. Ч. II, с. 114.

51. Documents diplomatiques francais, 1871 - 1914. Ser. 3. T. 1, p. 576 - 577.

52. МО. Сер. 2. Т. XIX. Ч. 1, с. 112.

53. Там же, с. 143.

54. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). 1912, p. 66.

55. Documents diplomatiques francais, 1871 - 1914. Ser. 3. T. 1, p. 607, 612.

56. МО. Сер. 2. Т. XIX. Ч. 1, с. 144.

57. Papers Relating to the Foreign Relations of the United States (1912 - 1917). 1912, p. 68.

58. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1276, оп. 3, д. 726, л. 568.

59. МО. Сер. 2. Т. XIX. Ч. 1, с. 21.

60. "Китай и Япония". 1912, N 69, с. 45; N 74, с. 28 - 29.

61. Там же, N 112, с. 40; N 113, с. 28.

62. РГИА, ф. 1276, оп. 3, д. 727, л. 200.

Макарчук Ольга Ивановна - доктор исторических наук

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Смута в Китае и Сунь Ятсен

XIX в. ознаменовался для Китая поражениями в войнах со странами Запада (Англия, Франция) и Японией, а также хронической неустойчивостью внутриполитической обстановки.

Оппозиция правлению инородной, маньчжурской династии Цин проявляется и в появлении новых тайных обществ. Так, в 1895 г. в провинции Гуандун активизировались противники цинской власти, они объединились в нелегальное общество Син Чжун хуэй («Общество возрождения Китая»).

Программа его предусматривала: 1) изгнать маньчжурских захватчиков; 2) возродить Китай; 3) учредить правительство, сотрудничающее с народом. Среди членов общества лица, получившие европейское образование или знакомые с европейскими политическими учениями. Это – председатель общества Ян Вэйюнь, и выпускник британского медицинского училища в Гонконге (Сянган) Сунь Ятсен, христианин по вероисповеданию.

14 февраля учреждается центр общества в Гонконге, владении британской короны, для конспирации центр именуется Гань тин хан.

12 марта 1895 г. гонконгская газета Сидэ чэнбао выступила с призывом поднять революцию в Китае. О ее поддержке открыто заявили местные журналисты Томас Х.Рейд и Чесни Дункан, почему-то предпочитавшие демонстрировать свой революционный запал не в отношении британской монархии, но против Цинского дома.

16 марта активисты Син Чжун хуэй решили начать активные действия против правительства, захватив Гуанчжоу. Его мыслилось превратить в опорную базу революции. Последующие события доставили немалые испытания для правительства Китая и вдохновили Сунь Ятсена и иже с ним.

Начало XX в. для Поднебесной ознаменовалось очередным социальным потрясением, в которое оказались вовлечены внешние силы: север Китая охватило масштабное восстание «ихэтуаней». Под впечатлением событий на севере страны, на юге активизируются противники власти Цинов, разнородная оппозиция цинскому режиму.

Восстание «ихэтуаней» явилось ответом традиционного Китая на насильственное открытие страны Западом. Выступления «ихэтуаней» поддержал правящий маньчжурский клан. Воинствующая ксенофобия, объединявшая ханьские низы и маньчжурский двор, в известном смысле явилась попыткой если не взять реванш у «заморских чертей», то по меньшей мере показать, что определенная часть населения Китая и царствующий дом выступают против последствий договоров с державами, заключенных в результате поражения Поднебесной в войнах с ними. Направленные против иностранцев эксцессы, имевшие место в ходе выступлений «ихэтуаней» и действий цинских войск, привели к вооруженному вмешательству 8-и держав на севере страны.

События, связанные с восстанием «ихэтуаней», выявили разлад между маньчжурским правящим кланом и представителями высшей бюрократии из числа ханьцев. Наместники Цзянсу‑Цзянси, Хунань‑Хубэй – соответственно, Лю Куньи и Чжан Чжидун ‑ не выполняли распоряжений вдовствующей императрицы Цы Си в отношении иностранцев, но, наоборот, изыскивали средства для их защиты. Противоречия между маньчжурским царствующим семейством и высокопоставленными ханьскими бюрократами в отношении иностранных подданных пытается использовать и британская дипломатия. Гонконгский генерал-губернатор Блэйк призывает ханьца Ли Хунчжана, ключевую фигуру цинского режима, держаться независимо от двора и вместе с Сунь Ятсенов спасти страну.

Единомыслие Ли Хунчжана и Сунь Ятсена в отношении цинского двора нам представляется весьма проблематичным. Вряд ли Сунь Ятсен обладал и достаточным политическим весом, чтобы всерьез претендовать на роль сопричастного к решению судеб Китая. На деле мы видим попытку британских колониальных властей повысить престиж Сунь Ятсена как наиболее представительную фигуру среди китайских революционеров, выступавших за ниспровержение маньчжурского правления. Но, как бы там ни было, а Сунь Ятсен имел определенный вес среди политиканствующих элементов Южного Китая. Так, гуанчжоуский шэньши Лю Сюэсюнь, вступив в лагерь Ли Хунчжана, установил контакты с близкими к Сунь Ятсену лицами, чтобы убедить его поддержать независимый курс Ли Хунчжана. И Сунь Ятсен предпринимал определенные действия в этом направлении. Иными словами, он симпатизировал позиции Ли Хунчжана, его отстраненности от позиции двора. Это объективно отвечало помыслам Сунь Ятсена - низвергнуть власть дома Цин.

Главное средство для достижения этой цели Сунь Ятсен усматривает в вооруженной борьбе. Весной 1900 г., еще до того, как начались выступления «ихэтуаней», Сунь Ятсен при поддержке японца Накамуры договорился с представителем китайской общины Филиппин Фэй Сишанем об изыскании денег и закупке оружия.

17 июня Сунь Ятсен с единомышленниками прибыл из Японии в Гонконг. Предусмотрительно не высаживаясь на берег, на борту судна он ознакомился с обстановкой и наметил план действий. В качестве первоначального объекта нападения был избран Хуэйчжоу (Вэйчоу ‑ в английской транскрипции - В.К.) на востоке провинции Гуандун, он должекн был стать форпостом наступления на Гуанчжоу.

21 июня Сунь Ятсен из Гонконга прибыл в Сайгон, оттуда переехал в Сингапур.

В донесении местных британских властей вышестоящему начальству говорилось, что «известный китайский реформатор» Сунь Ятсен прибыл под вымышленным именем в сопровождении японцев и европейца по имени Мулкерн.

В первой декаде июля на японском судне «Садо-мару» он вернулся в Гонконг. С ним был некий англичанин Морган. На совете, проходившем на борту судна, было решено завладеть Хуэйчжоу в качестве форпоста для последующих военных действий. На этом совещании участвовали японцы Хираяма Сю и Гэнтаро. Поддержку операциям на материке, с перспективой взятия Хуэйчжоу, должны были оказать единомышленники-революционеры из Гонконга. На этом же совещании были распределены административные обязанности, в частности, главой внешнеполитического ведомства должен был стать японец Хираяма Сю.

Началу военных действий на континенте предшествовали поездки Сунь Ятсена из Гонконга в Японию, оттуда в Шанхай и из последнего в Тайбэй.

Вновь назначенный генерал-губернатор Тайваня Кодама Гэнтаро очень поддерживал китайскую революцию и, видя, что у Сунь Ятсена не хватает военных, обладающих современными знаниями, приказал начальнику гражданской администрации поддерживать контакты с Сунь Ятсеном, и согласился сотрудничать с ним после начала выступления революционеров на материке.

Эта встреча побудила Сунь Ятсена перейти к действиям. Находясь в Тайбэе, он приказал своему соратнику Дэн Шиляну немедленно начать военные действия. Среди людей Сунь Ятсена, погибших в стычке с правительственными войсками под Хэчжоу, был японец Ямада Ёсимаса.

К Сунь Ятсену на Тайвань идут победные реляции от Дэн Шиляна. Сунь Ятсен дает указание договориться с представителем Филиппинской армии независимости Понсе о закупках снаряжения, которое следовало доставить на побережье в окрестностях Хуэйчжоу. С другой стороны, попросил японского генерал-губернатора Тайваня помочь оружием. Как сообщал Сунь Ятсену его порученец, японец Накамура Яроку обманул в вопросе поставок военного снаряжения с Филиппин. Это обстоятельство в известной степени оказалось на осуществлении задуманного, и многое теперь зависело от получения оружие с Тайваня, от японского генерал-губернатора.

Но к тому времени в Японии произошла смена кабинета. Подал в отставку Сангэн Гомэй. Новый премьер Ито Хиробуми в отличие от предшественника взял иной курс в отношении Китая: он приказал тайваньскому генерал-губернатору не поддерживать китайских революционеров.

В конечном счете, предпринятая в 1900 г. попытка Сунь Ятсена создать на юге Китая опорную базу для развертывания борьбы с цинским правлением закончилась провалом. Расчеты на действенную поддержку со стороны правительства Страны Восходящего солнца не оправдались.

16 ноября 1900 г. Сунь Ятсен из Тайбэя перебрался в Токио.

Перемена в позиции Токио в отношении китайских революционеров побудила Сунь Ятсена активизировать усилия по части обретения спонсорства со стороны Франции. Свое намерение контактировать с французскими властями Сунь Ятсен продемонстрировал ранее, очевидно, не уповая всецело на содействие Японии в осуществлении своих замыслов.

В начале июня 1900 г. Сунь обратился к французскому посланнику в Токио Армону с просьбой дать ему рекомендательное письмо к Думеру, генерал-губернатору французского Индокитая. 21 июня 1900 г. Сунь из Японии прибыл в Сайгон. О чем он разговаривал с Думером, неизвестно – Сунь Ятсен не оставил никаких записей. В 1902 г. французский посланник в Токио передал Суню приглашение от Думера встретиться еще раз. Однако, этой встрече не суждено было состояться – Думера отозвали, и Сунь встречался с главой колониальной администрации Индокитая Ардином. Согласно достигнутой договоренности, Сунь использует в качестве предлога для приезда Ханойскую выставку (ноябрь 1902 -январь 1903 г.).

В беседах с ним Сунь сказал следующее. В 1900 г. во время антиправительственного мятежа в Вайчжоу (т.е. Хуэйчэоу ‑ В.К.) англичане помогли ему оружием. Он может создать республику на юге Китая и намерен обратиться к Франции с просьбой отобрать офицеров для обучения армии, инженеров и чиновников, которые будут поставлены во главе различных общественных организаций.

Впоследствии Сунь имел контакты с представителями французской колониальной администрации в 1906 г. В ответ на обещание Франции оказать ему незамедлительную поддержку, Сунь обязался предоставить железнодорожные, горные и торговые концессии, так же как поставить французов на ключевые посты в его новом режиме. Словом, в это время Сунь выступал как сепаратист, пытаясь при поддержке империалистов отделить от китайского государства часть его территории. В течение 1906 г. Сунь Ятсен имел интенсивные связи с французскими должностными лицами. Эти контакты осуществлялись через созданное в марте 1905 г. отделение французской разведывательной службы в Азии ‑ Сервис де Рансенеман, Шин (ШСР). На нее возлагалась задача изучить возможности использовать китайские революционные группы для расширения французского влияния на юге Китая. Шеф ШСР Букабей встречался с Сунь Ятсеном. Связными между людьми Суня и Букабея были капитан Клодель и кадровый капитан Водескаль.

После роспуска ШСР контакты Суня с французами не прекращались. В марте 1907 г. он с группой сопровождающих прибыл в Сайгон. В Ханое он создает командный пост и организует серию вылазок в пограничном районе.

В Сайгоне Сунь Ятсен со своим помощником Ху Ханьминем устанавливает связи с местной экстремистской общиной французских колонистов. В частности, Сунь и Ху входят в контакты с Цзэн Сичоу, компрадором, работавшем во Французском банке. После переезда в Ханой Сунь попросил у Цзэна денег и получил крупную сумму. Связи Цзэна с Французским банком и большой интерес французского банковского общества к деятельности Суня допускают возможность того, что деньги поступили не от самого Цзэна, но от упомянутой экстремистской общины.

Потом Сунь написал в Европу своему знакомцу Чан Цинцзяну. С ним, по словам Суня, он встретился на корабле на пути в Европу в 1906 г. Чан, вероятно, обещал финансовую поддержку в будущем, и передал код, который Сунь мог использовать для затребования особых счетов. Сунь, как пишет его соратник Ху Ханьмин, вскоре получил от Цзэна 2 перевода на сумму 60 тыс. ам. долларов.

Чан давно жил во Франции, где состоял в коммерческом окружении китайского посла в Париже. В этом качестве имел большие возможности импортировать китайский антиквариат и произведения искусства, и быстро обзавелся очень богатой французской клиентурой. Он стал членом кружка французских анархистов. Чан имел связи с официальным Пекином, с китайскими леваками и французскими финансовыми кругами.

Есть основания полагать, что Чан был, вероятно, посредником для переправки французских денег. Нет неоспоримых доказательств, что Сунь в действительности получал французские денежные средства. Он однако подвергался в Японии нападкам за злоупотребления с деньгами, что сделало его более осторожным в финансовых вопросах. Видимо, Цзэн Сичоу и Чан Цинцзян «отмывали» деньги экстремистской общины французских колонистов в Индокитае, которые она направляла Суню.

Воспользовавшись политической ситуацией, возникшей на китайско-индокитайской границе к 1908 г., Сунь работал здесь над разжиганием революции, действуя с базы в Тонкине. Во взаимодействии с местными тайными обществами и шайками бродячих разбойников, Сунь занимался созданием опорной базы в пограничной районе. Он планировал потом расширить ее и превратить в независимую федеративную республику провинций пограничной зоны. Сунь понимал, что подобный режим был бы жизнеспособен только с согласия французов и с их помощью. Чтобы обеспечить такое согласие и помощь, он тесно работал с группами во французском правительстве и вне его.

В обмен на предоставление немедленной и обещания последующей поддержки французов, он обещал предоставить железнодорожные, горные и торговые концессии, а также поставить французов на ключевые позиции в своем новом государственном образовании. Сунь Ятсену не удалось организовать коалицию тайных обществ южного Китая и предпринять большое наступление с французскими деньгами и вооружением. Существенная французская помощь полностью прекратилась, когда у французов возникли опасения, что Сунь может оказаться неспособен контролировать очевидные антииностранные настроения своих китайских союзников. Одновременно изменения во французской внутренней политике, связанные с конфликтом между сторонниками колониальной экспансии и теми, кто желал сосредоточиться на континентальных проблемах, имели результатом отстранение от власти его официальных сторонников.

Сунь Ятсен впервые заинтересовался южными окраинами Китая как базы для борьбы с цинским режимом в 1900 г. В то время там не прекращались антиправительственные выступления, это-то и заинтересовало Сунь Ятсена. В 1900 г. в беседе с французским посланником в Токио, Сунь изложил свой план. Французы разрешают транспортировку оружия через Тонкин на юг Китая. Антиправительственные силы создают Федеративную республику Южного Китая под его, Сунь Ятсена, началом. Это государство признается иностранным правительствами. С различными вариациями, этот план являлся центральным звеном стратегии Суня на протяжении следующих 8 лет.

В феврале 1903 г. в Ханое он повторно изложил свой план в офисе французского генерал-губернатора.

Определенных обещаний Сунь не получил и отправился в другие порты Южной Азии с целью заполучить деньги для закупки необходимого оружия. В Бангкоке Сунь вел переговоры с главой местной китайской общины. Этот человек получил деньги от французского консула. По его распоряжению глава китайского землячества сообщил Суню, что деньги можно будет собрать на месте, но только если будет официальная поддержка со стороны французов.

В конце 1903 г. Сунь передал некоторое количество оружия повстанцам.

В марте 1908 г. Сунь Ятсен согласовал планы дальнейших действий со своими сподвижниками Ху Ханьмином и Хуан Сином. Для нового выступления у французского торговца в Ханое были закуплены бомбы и снаряжение. Их переправили в Хайфон рейсом Ханой-Хайфон.

27 марта соратник Сунь Ятсена Хуан Син со своими людьми пересек границу и вступил в провинцию Гуандун. Французская пограничная охрана не только не помешала отряду Хуана пересечь границу, но аплодировала ему и приветствовала его.

Вылазку Хуан Сина правительственные войска отбили, и он вернулся в Ханой. Сунь тоже прибыл в Ханой, здесь он стремится договориться о поставках вооружения. Здесь Сунь повел переговоры с французским банком. Тот согласился предоставить заем при условии, что мятежники захватят город Лунчжоу в подтверждение своих возможностей.

Переговоры с банком застопорились, так как правительственные войска подавили предшествующую вылазку мятежников. Высшее французское начальство в Ханое все же благословило атаку на позиции китайских правительственных войск. Сунь договорился о поставках небольшого количества вооружения. Из Ханоя французская пограничная полиция получила предписание пропустить через границу оружие для мятежников, но это не спасло последних от разгрома.

Из-за протестов Пекина, французские власти объявили Суню, что он должен покинуть Индокитай. Сподвижники его Ху Ханьмин и Хуан Син остались там и сохранили свободу действий.

Поддерживая антиправительственные действия Сунь Ятсена в Южном Китае, французская сторона вовсе не помышляла об освобождении местного населения от деспотии центрального правительства. Установление власти Сунь Ятсена на юге Китая сулило французским железнодорожной и горнорудным компаниям громадные возможности, которых они не имели, пока южные районы Китая находились под контролем центрального правительства в Пекине. Таким образом, Сунь Ятсен объективно действовал в интересах французского империализма.

1 октября 1907 г. мятежники атаковали орудийные окопы в горном проходе Чэннаньгуань, между китайской провинцией Гуанси и Тонкином. Проход этот охраняли китайские правительственные войска. Узнав о взятии орудийных окопов, Сунь со своей группой покинул Ханой и выехал на место. С ним находился французский капитан-артиллерист. Из захваченных повстанцами крупповских орудий только одно могло стрелять. Из него 2 декабря французский капитан открыл огонь по позициям правительственных войск, нанеся им урон. Этот французский капитан-артиллерист, равно как и другие французские военные специалисты, были рекрутированы Рафаэлем Ро, консулом Франции в китайском городе Мэнцзы.

То, что европейцы убивали китайских солдат, было обычным явлением на границе Китая с французским Индокитаем, где во время франко-китайской войны 1884-1885 гг. пролилось немало крови. Уникальность инцидента в 1908 г. заключалась в том, что француз выступал на стороне возглавляемых Сунь Ятсеном китайских революционеров.

Не имея достаточных данных, трудно с исчерпывающей полнотой назвать все мотивы, в силу которых иностранцы (японцы, англичане, французы) участвовали в борьбе Сунь Ятсена с цинской монархией. При этом важно подчеркнуть, что иностранцы не всегда действовали в соответствии с директивами официальных инстанций, но, будучи частными лицами, поступали сообразно своих личных побуждений, альтруистических или своекорыстных – вопрос этот требует специального рассмотрения. Но факт остается фактом, борьба Сунь Ятсена с цинской (маньчжурской) монархией или иными словами, революционная деятельность, конечной целью которой было свержение политического господства маньчжурской народности, шла при непосредственной и опосредованной поддержке внешних сил.

Что касается властей японского Тайваня и британского Гонконга, Французского Индокитая, то предоставление ими возможности ханьским революционерам использовать названные территории как свои опорные базы в борьбе с китайским правительством было продиктовано отнюдь не альтруистическими соображениями. Колониальные власти выступали проводниками политики своих метрополий, которые усматривали в цинском дворе препятствие для дальнейшего усиления своих позиций в Китае. Ранее заключенные мирные договора с цинским Китаем не означали окончательного примирения империализма со старорежимной Поднебесной, как показали восстание «ихэтуаней» и ответная интервенция держав. Пекинский протокол (1901 г.) об урегулировании последствий восстания «ихэтуаней» лишний раз показал неспособность цинского двора противостоять нажиму держав. Это поощрило их продолжать борьбу с правившем в Китае цинским правительством, официально поддерживая с ним дипломатические отношения. Косвенным продолжением войн Великобритании, Франции и Японии против Цинской монархии стали выступления ханьских революционеров под началом Сунь Ятсена. И он не оставляет попыток опереться на поддержку внешних сил в расшатывании устоев китайского государства, управляемого домом Цин.

Воинствующий ханьский национализм, одним из глашатаев которого выступает Сунь Ятсен, блокируется с империализмом в борьбе против маньчжурской монархии Цин. В какой степени этот союз отвечал государственным интересам Китая, которые соответственно своему пониманию отстаивал правящий маньчжурский клан в борьбе с агрессивными происками внешних сил, ‑ этот вопрос остается открытым. Определенно можно сказать одно: у революционеров, каковым предстает и Сунь Ятсен, своя логика. Логику революционера Сунь Ятсена, которая основана на постулате «цель оправдывает средства» и потому позволяет считать вполне уместным союз с внешними силами, показавшими свою враждебность к Китаю как к независимому государству, не приемлют широкие слои китайскими населения, ни представители элиты, ни социальные низы. Попытки Сунь Ятсена вовлечь студентов в осуществление антиправительственных выступлений не имели успеха из-за его связей с французами. В Брюсселе китайские студенты, которых Сунь Ятсен склонял к борьбе с цинской монархией, отнесли в китайское посольство багаж Сунь Ятсена в доказательство его подрывной деятельности.

Вылазки мятежников с территории Французского Индокитая оборачивались гибелью простых людей. Местные власти обвиняли французскую администрацию в пособничестве бандитам, что негативно сказывалось и на ее репутации.

В 1907-1908 гг. несмотря на хронические, беспрерывные беспорядки на юге Китая, соответствующее финансирование и французскую поддержку, Сунь Ятсен и его силы оказались неспособны захватить и удержать часть китайской территории.

События, связанные с китайско-французской войной 1884-1885 гг. были еще свежи в памяти населения южных провинций. И поддержка властями французского Индокитая инициированных Сунь Ятсеном революционных выступлений, осуществляемых зачастую людьми, весьма далекими от благих намерений и не связанных в своем поведении принципами благочестия, также получала должную оценку населения.

Во избежание осложнений с французскими властями Индокитая, Сунь Ятсен наставлял своих людей не проникать в поисках убежища в пределы Тонкина с оружием, а загодя прятать его. Однако для разбойничьей вольницы, которая совершала вылазки в китайские пределы, обладание оружием было вопросом жизни и смерти. Потому «лесные братья» противодействовали установке Сунь Ятсена не причинять беспокойства французам, часто вступая в схватки с французскими военными. Вспышки ксенофобии со стороны населения южных окраин Китая тревожили французские колониальные власти союзников Сунь Ятсена.

Антицинская, антиманьчжурская революция ханьцев в 1911 г. стала следствием хронической нестабильности власти в Китае, и в нестабильность эту внес посильный вклад своей подрывной деятельностью Сунь Ятсен.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XXXIX научная конференция / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Вост. лит., 2009. - 502 стр. - Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 1. С. 144-151.

Автор: Кузнецов В.С.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Синьхайская революция и крах монархии в Китае 1911 - 1912

Китай принадлежит к числу стран с древней историей и уникальной культурой. При этом огромное воздействие на развитие Китая оказал институт монархии, просуществовавший около 2300 лет, вплоть до начала XX в., т.е. намного дольше всех прочих известных в мире монархий. Существование империи во многом предопределило такую особенность, как непрерывность социально-экономического, политического и культурного развития китайской цивилизации. Ещё одной особенностью было то, что Китай тысячелетиями развивался как относительно замкнутая цивилизация. В средневековой Европе рассказы Марко Поло много веков воспринимались как небылицы, а в Китае ещё в первой половине XIX в. даже образованные люди имели самое смутное представление о европейских странах.

Разумеется, упомянутая замкнутость не означала полной изоляции страны от окружающего мира. Китайским императорам, чьи владения считались «срединным государством», доминирующим во всей «Поднебесной», приходилось постоянно взаимодействовать с самыми разными «варварскими» племенами и народами, которые временами захватывали Китай, основывали в нём иноземные «завоевательные династии», и даже сажали на китайский трон своих «варварских» императоров некитайских кровей. Длившееся веками противостояние собственно «китайских» и «завоевательных» династий, неоднократно менявшиеся отношения господства и подчинения между китайцами и иноземцами и т.д., всегда составляли сложную проблему, сохранявшую драматизм и остроту в древности, средние века, новое и новейшее время, включая даже период республиканского Китая.

Правившие в Китае монголы (империя Юань, 1271-1368), а затем маньчжуры (империя Цин, 1644-1912), равно как и покорённые ими китайцы, всегда чётко различали «собственно Китай» и «варварские» окраины созданных ими империй. К примеру, основатель династии Мин, император Чжу Юань-чжан (13768-1398) выразил эту мысль предельно кратко и недвусмысленно: «В недавнем прошлом варвары-ху (монголы) воровски захватили земли хуася и господствовали над ними более 100 лет…».

В начале ХХ в., через пять с лишним веков, эта мысль императора Мин нашла прямой отклик в словах будущего первого президента Китайской республики Сунь Ят-сена: «Китай должен быть государством китайцев, и управлять им должны китайцы…».[1] Как справедливо считают современные исследователи, несмотря на то, что официальная конфуцианская историография признавала легитимность династий Юань и Цин, ни монголы, ни маньчжуры не отождествлялись с китайцами – в отличие от этносов, стоявших у историков формирования китайской нации в древности (в эпоху Чжоу). Впрочем, Китай не боялся пришлых завоевателей и всегда находил возможности переварить их в своем культурном «котле». А «дикие» жители окраин Поднебесной имели возможность стать подданными китайского императора после выражения покорности и надлежащего «окультуривания». Таким образом, в течение тысячелетий китайская монархия обнаруживала поразительную устойчивость, оставаясь несокрушимой, несмотря на смены десятков династий (смена «мандата Неба») в результате неоднократных завоеваний извне и глубоких внутренних потрясений.

Причина столь долгого существования в Китае монархического режима, как представляется, коренилась в неизменности, можно даже сказать, в незыблемости его идеологических, конфуцианско-традиционалистских основ. Регулярные династийные кризисы обычно завершались падением утратившего «мандат Неба» и появлением очередного, нового «правильного» монарха. «Упадок» сменялся «расцветом», центробежные тенденции периодически сменялись центростремительными, «хаос» сменялся «порядком». Но вплоть до начала ХХ в. все эти процессы происходили циклично, без каких-либо системных изменений в китайском монархическом строе.

Важный момент, который стоит подчеркнуть при изучении истории китайских монархических режимов – укрепление государственного начала, целеустремленное выстраивание вертикали власти для автократичного управления огромными людскими массами. Управление это велось через огромный, разветвленный, тщательно подобранный и отфильтрованный бюрократический аппарат, который играл огромную роль в урегулировании отношений центра и периферии, между императором и его подданными, между властью и социальной оппозицией в каком бы то ни было виде.

Замкнутость внутренне незыблемой монархической системы Китая нарушило вторжение Запада, открывшего новую эпоху взаимодействия двух совершенно разных миров – закованной в конфуцианско-традиционалистские формы китайской цивилизации и западной цивилизации, облаченной в капиталистически-модернизаторские одежды. Вторжение Запада означало резкое вынужденное включение Китая в мировые, политические, социально-экономические и культурные процессы. Сохранить древнее русло автономного «цикличного» развития Китай больше не мог. Запад же навязывал новую, более динамичную, современную и прогрессивную (с точки зрения европейцев) модель развития, которую Китай был вынужден принимать и мучительно переваривать, пытаясь до последней возможности вписать их в догмы своих традиционалистских концепций. Открытие Китая положило начало сложному процессу сближения, взаимодействия и синтеза китайских и западных начал, выражавшийся, в частности, в смешении принципов западного техницизма и китайской конфуцианской духовности, западной рациональности и китайской иррациональности, равенства и иерархичности, революционности и эволюционности, открытой конкуренции и стремления к консенсусу, и т.д.

Все эти процессы неизбежно затронули основы основ монархического режима в Китае, который, в конце концов, был ликвидирован в 1912 г. Уже с середины XIX в. Цинская империя оказалась как бы в двух измерениях – китаецентричном «феодальном» и в «глобальном» западнокапиталистическом. А к началу XX в. мир тысячелетних имперских традиций окончательно рухнул под напором новой эпохи крутых перемен.

Синьхайская революция оказалась неизбежным следствием кризиса цинской монархии и резкого усиления центробежных тенденций внутри страны. Внешне падение Цин как будто напоминало очередную традиционную фазу династийного цикла, т.е. ситуацию обновления власти и смены династии. Но были и новые обстоятельства, выпадавшие из всех традиционных представлений и делавших невозможной прежнюю цикличность:

1) Поражение цинских верхов в противоборстве с державами, завершившееся подписанием унизительного «Заключительного протокола»,[2] превращало Китай из «страны-гегемона» в полуколонию. А это означало «потерю лица» – чувствительный момент для китайской национальной психологии, что особенно возмущало китайских патриотов и великоханьских шовинистов. В случившихся бедах китайское общество все больше винило маньчжуров, стоящих у кормила власти и допустивших унижение Срединной империи западными «варварами». И эти настроения становились всё более необратимыми.

2) После движения тайпинов[3] правящая династия проявила, как известно, готовность допустить определенное развитие китайского партикуляризма в маньчжуро-китайской общности. Это привело к становлению и развитию новой китайской военно-бюрократической элиты, сыгравшей не последнюю роль в свержении Цинов. Подрывая кадровый баланс между маньчжурами и китайцами в государственно-бюрократической структуре, прежде всего на её силовых (военных) и губернаторских этажах, Цины как будто сами приближали свой крах, стимулируя китайский национализм в его антиманьчжурском варианте.

3) Краху маньчжурской династии способствовало значительное ослабление в начале XX в. вертикали цинской власти (особенно после смерти Цыси и видных сановников-китайцев Ли Хун-чжана и Чжан Чжи-дуна) и активное развитие китайских провинциальных военно-бюрократических анклавов.

4) Наконец, имело место значительное падение интеллектуальной составляющей у Цинов к концу их правления – удивительная закономерность, которая сопровождала закат почти каждой династии в Китае.

Созданием весной 1911 г. Кабинета министров Цины углубили свой конфликт с провинциальной бюрократией, которая, по сути, оказалась в одном лагере с созревшей к этому времени антиправительственной оппозицией, всё более активно заявлявшей о себе путём активизации народных «смут», попыток радикалов-революционеров свергнуть монархию и провозгласить республику, а также стремления либеральных шэньши-конституционалистов ввести в Китае конституционно-монархический режим.

Правда, в 1901-1910 гг. стихийные и разрозненные выступления крестьян и городского плебса, равно как и локальные восстания тайных обществ, были далеки от перерастания в общекитайскую крестьянскую войну, свергавшую династии в прошлом, и прямой опасности для династии Цин не представляли. Но у династии появился новый противник – радикалы-националисты (партия Сунь Ятсена), поставившие своей целью насильственное свержение инородной (маньчжурской) династии и возрождение Китая под властью китайцев в рамках республиканского режима. Характерным моментом было стремление китайских революционеров соединить западную идеологию с постулатами китайского традиционализма, т.е. подать новое, западное, в значительной степени в китаизированном виде. Как известно, диссидентское западничество Сунь Ятсена было облечено в китайские традиционалистские одежды. Преувеличивать прямую роль китайских радикалов (Сунь Ятсена и его сторонников) в свержении цинской монархии, что долгое время было характерно для российской историографии,[4][8] на наш взгляд не стоит. Но в создании единого антицинского фронта они, безусловно, сыграли свою активную роль.

Важным фактором политической жизни Китая после ихэтуаньской катастрофы[4] стало новое оппозиционное Цинам политическое течение – либерально-конституционное, выступившее за создание конституционной монархии и пытавшееся изменить ситуацию мирными средствами. В 1909-1911 гг. либеральные шэньши-конституционалисты провели четыре петиционные компании с требованием срочного созыва в Китае парламента.[11] После того, как Цины начали наступление на прерогативы и доходы местных властей, нарушая традиционное равновесие между центром и периферией, провинциальная бюрократия все больше склонялась к поддержке антицинской оппозиции. Таким образом, возник единый фронт китайцев против маньчжуров, лишивший последних всякой поддержки внутри страны.

Создание маньчжурского Кабинета министров и Хугуанский кризис[5] показали, что договориться с маньчжурами о мирном дележе власти невозможно. Оставался лишь силовой вариант устранения Цинов (маньчжурских правителей) от власти. Решающую роль в этом процессе сыграли, как известно, части «новой армии» и Бэйянский генералитет во главе с Юань Шикаем.[6] По мнению известного японского историка Юцзо Мицзогучи (1932-2010), успех республиканцев стал возможен лишь после политической и моральной измены Цинам со стороны Юань Шикая и упёртости Сунь Ятсена, готового покончить с монархией любой ценой, не думая о негативных последствиях передачи власти тому же Юань Шикаю.[7][2, c.141]

Так или иначе, единому фронту китайцев против маньчжуров, «триаде» – армия, бюрократия, оппозиция – династия Цин ничего противопоставить уже не могла.[7, c.104] В результате давления китайской вооруженной периферии на центральную власть Цинская монархия была свергнута. Деспотическая власть обрядилась в республиканские одежды, а свергнутого шестилетнего императора Пу И отстранили от власти (но не казнили, как поступали со свергнутыми монархами в Англии, Франции или России), сохранив ему «почётный» титул, императорский дворец и взяв на казённое содержание.[8]

В российском китаеведении послевоенного периода вопрос об итогах и характере Синьхайской революции вызывал широкий разброс мнений и обсуждался десятилетиями. Была ли она буржуазной[8, с.526] или буржуазно-демократической революцией,[3, с. 126] или просто переворотом 1911-1912 гг., завершавшим очередной династийный цикл?[1, с.480] Завершилась она победой[5, c.305-311][6] или поражением?[10, с.189] Появилось мнение, что свержение маньчжурского господства «не стало буржуазной революцией»[1, с.490]. Возник и дискуссионный вопрос – была ли Синьхайская революция неизбежной? Характерно, что ныне в Китае звучат голоса интеллектуалов, полагающих, что революция 1911 г. была излишней. Если для иностранных учёных этот вопрос относится к сфере чистых гипотез и предположений, то для Китая это весьма чувствительный вопрос легитимности нынешней власти. Ведь если Синьхайская революция была «ошибкой», и Китай мог развиваться эволюционно, тут же возникает и вопрос об исторической неизбежности революции 1949 г.

С нашей точки зрения, знаменательные события 1911-1912 гг. в Китае можно считать революцией, которая по своему характеру являлась буржуазной. Республика была воспринята новой китайской элитой положительно, потому что в определённой степени ослабляла вертикаль центральной власти, что оказалось на руку региональным анклавам. Правда, в близкой перспективе она не принесла китайскому обществу ни демократии, ни бурного экономического развития, ни благополучия. Её социальная база была ограниченной – широкие слои народа, прежде всего крестьянство, оставались достаточно инертными и безразличными к происходящему. Это являлось одним из проявлений несбалансированности различных социальных процессов, которые далеко не соответствовали моделям и принципам развития, которые демонстрировал Китаю капиталистический Запад. В этом плане можно согласиться с мнением многих зарубежных и отечественных учёных о незавершенном характере Синьхайской революции.[2] Хотя и этот тезис вызывает ряд риторических вопросов. В каком плане её могли бы считать завершённой? После провозглашения, а, главное, реализации буржуазно-демократических свобод в духе западного конституционализма? Но Китай, как известно, не Запад…

Было ли провозглашение в Китае республиканской формы правления «забеганием вперед»? С этим тезисом, высказываемым некоторыми историками,[7, c.129] казалось бы, можно легко согласиться, тем более что с падением династии Цин формально обновился лишь верхний ярус деспотической власти. Вместе с тем, такая постановка вопроса, как нам кажется, не совсем правомерна, потому что предполагает сослагательные формы ответа и некую долю европоцентризма. Но китайская история не распорядилась по-иному. Свержение Цинов было реакцией китайских военно-бюрократических региональных верхов на сверхцентрализованную вертикаль монархической власти. Оно воспринималось в Китае как победа национальной революции над инородцами – маньчжурскими «варварами», и было, по сути, необратимым.

Попытки же возродить монархический режим, пусть даже в парадно-демонстрационном виде (типа возрожденной в период Мэйдзи японской монархии или монархических структур в ряде стран Западной Европы), а такие попытки, как известно, предпринимались в Китае дважды, в конечном счёте, заканчивались провалом. Монархия в китайском варианте означала бы диктатуру и прекращение милитаристской «вольницы», что уже не могли допустить правители милитаристских анклавов. Крах попытки монархической реставрации Юань Ши-кая был связан и с внутренним, и внешними факторами. А возрождение и ликвидация монархического режима на части территории Китая (на северо-востоке) происходила уже с помощью внешнего силового воздействия: в первом случае – со стороны Японии (в 1932), а во втором (в 1945) – со стороны СССР.

Впрочем, отмирание монархических структур в китайской политической жизни затянулось вплоть до 1945 г., а их влияние даже в республиканскую эпоху находило отражение в рецидивах монархического сознания, скажем, в «бонапартистских» замашках Чан Кай-ши или в авторитарном правлении и «культе личности» Мао Цзэ-дуна. Даже современное китайское историческое сознание по-прежнему сохраняет многие образы прошлого, включая популярные сюжеты о былом величии имперско-монархических образований старого Китая (империя Цинь Ши-хуана и пр.). Иными словами, отдельные традиции и идеологические стереотипы, заложенные в эпоху империи, и сегодня заметны в тех или иных реалиях современного Китая. Представляется, что эти традиции и стереотипы находят отражение в провозглашаемых сегодня идеях социальной гармонии и «породнения с народом», построения среднезажиточного общества сяо кан. Их можно также усмотреть в общем сочетании идей конфуцианства, научного развития и курса на великое возрождение китайской нации, выдвинутого как национальная идея развития современного китайского общества. Современные государственные службы КНР, Тайваня (как составной части Китая), а также некоторых других стран Восточной и Юго-Восточной Азии тоже в определённом смысле являются прямым наследием конфуцианской политической культуры и государственного строя, сложившихся в Китае за двухтысячелетний имперский период.

Свержение цинской монархии и переход к республиканской форме правления явились важнейшими рубежами и условиями прорыва Китая в современный мир. Синьхайские события 1911-1912 гг., с одной стороны, спровоцировали деструктивные явления в политической жизни страны (распад государства, гражданские войны, противоборство милитаристских клик). Но те же события послужили важными звеньями на пути продвижения всего огромного Китая в сторону интернационализации, европеизации и модернизации. Процесс этот продолжается и поныне.

Размышляя о судьбах современного Китая в связи со столетием Синьхайских событий, хочется надеяться, что Китай исчерпал своё время революций, которые, как показывает история, ведут к неисчислимым жертвам и катастрофическим последствиям.

Примечания

1. Во Введении к «Истории государства Тайпин» (1904) Сунь Ятсен писал: « I. Изгнание маньчжурских варваров. Те, кого мы ныне называем маньчжурами, восходят к восточным варварским племенам, жившим за пограничными крепостями. Во времена дина­стии Мин они часто беспокоили границы нашего государства. Позднее ... вторглись в его пределы, уничтожили наше китайское государство, захва­тили власть и вынудили нас, ханьцев, стать их рабами. ... Ныне жесто­кости и злодеяния маньчжурских властей превысили всякую меру. Армия справедливости поставила цель свергнуть маньчжурское правительство и вернуть ханьцам их суверенные права... II. Возрождение Китая. Китай должен быть государством китайцев, и управлять им должны китайцы... ».[9, с.104-106].
2. Заключительный протокол – соглашение от 07.09.1901 между Китаем и 11 державами (Германия, Австро-Венгрия, Бельгия, Испания, США, Франция, Великобритания, Италия, Япония, Нидерланды и Россия), участвовавшими в подавлении восстания ихэтуаней. Включал ряд унизительных для Китая требований, ограничений и условий, вроде отправки специальных послов в Германию и Японию для извинений за убийство иностранных дипломатов, сноса фортов в Дагу, предоставления державам права на оккупацию 12 пунктов от побережья к Пекину, выплаты крупной контрибуции и др.
3. Тайпинское восстание (1850-1864). Крестьянская война в Китае против маньчжурской династии Цин (1644-1912). Тайпины были подавлены цинской армией при поддержке англичан и французов. Война привела к огромному количеству жертв – по некоторым оценкам, от 20 до 30 миллионов чел.
4. Движение ихэтуаней или боксёрское восстание (букв.: кулак гармонии и справедливости) против иностранного вмешательства во внутреннюю жизнь Китая. Длилось с 1898 (официально объявлено в 1898) по 1901. Сначала было поддержано властями, но потом Вдовствующая императрица Цыси (1835–1908) перешла на сторону Альянса 8 держав, который и подавил восстание. В итоге, Китай попал в ещё большую внешнюю зависимость, что заметно сказалось на его общем развитии в первой половине ХХ в.
5. Этот кризис связан с «хугуанским займом» в 6 млн. ф. ст., выданным Китаю 20.05.1911 банковскими группами Англии, Франции, Германии и США для постройки железных дорог Гуанчжоу–Ханькоу и Ханькоу–Сычуань. Переговоры о займе шли несколько лет в условиях острой конкуренции империалистических держав. Еще до заключения договора о займе, 09.05.1911, зависимое от иностранных держав цинское правительство издало указ о национализации железных дорог. Этот указ, означавший фактическую передачу железных дорог в руки иностранного капитала, и соглашение о «хугуанском займе» вызвали в стране массовое антиправительственное и антииностранное движение, которое вылилось в Учанское восстание 1911.
6. Юань Шикай (1859-1916). Сановник, военачальник, политический деятель последних десятилетий правления династии Цин и первых лет Китайской республики (рубеж XIX-XX вв.). Временный президент республики (1912-1915), самозваный император (1916). Лидер бэйянских милитаристов.
7. Характерно, что в последние годы резко негативный подход к фигуре Юань Шикая начал меняться в позитивную сторону и в мировой, и в китайской историографии. Cм.[9, с.117].
8. Пу И Айсиньгиоро (1906-1967). 10-й правитель маньчжурской династии Цин (1644-1912), последний император Китая (правил в 1908-1912). После отречения от престола сохранял до 1924 титул, как неправящий император. В 1932-1945 – Верховный правитель, а затем (с 1934) император Маньчжоу-диго, генералиссимус.

Литература

1. Бокщанин А.А., Непомнин О.Е., Степугина Т.В. История Китая: древность, средневековье, новое время. М.: Восточная литература, 2010
2. Головачёв В.Ц. Незавершенная революция: пересмотр идейного наследия Сунь Ят-сена и его эпохи // Восток (ORIENS), 2012, №3, с.140-144
3. Ефимов Г.В. Революция 1911 г. в Китае. М.: Учпедгиз, 1959
4. История Китая с древнейших времён до наших дней. М.: Наука, 1974
5. Меликсетов А.В.. Потерпела ли поражение Синьхайская революция? // Общество и государство в Китае. VII н.к. Тезисы и доклады. Т. II. М., 1976
6. Меликсетов А.В. Историческое значение Синьхайской революции // Китай и новейшее время: история и историография. М., 1981
7. Непомнин О.Е. История Китая. ХХ век. М.: ИВ РАН, Крафт+, 2011
8. Новая история Китая. М., 1972
9. Стабурова Е.Ю. Изучение Синьхайской революции в Ухане в контексте современного Китая – Общество и государство в Китае. XLII н.к. Учёные записки отдела Китая. Вып.6. Т.2. М., 2012
9. Сунь Ятсен. Избранные произведения. М., 1985
10. Тихвинский С.Л. История Китая и современность. М., 1976
11. Чудодеев Ю.В. Накануне революции 1911 г. в Китае. Конституционное движение либеральной буржуазно-помещичьей оппозиции». М.: Наука, 1966

Чудодеев Ю.В.
Ст. опубл.: Синьхайская революция и республиканский Китай: век революций, эволюции и модернизации. Сборник статей. – М.: Институт востоковедения РАН. – 312 с. С. 23-33.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Кобзев А.И. Синьхайский перелом в китайской культуре

Аннотация: В традиционном китайском календаре 48-й год 60-летнего цикла обозначен биномом синь-хай. Этот термин вовсе не случайно стал символом одной из главных вех в истории Китая – революции 1911. Тогда более чем двухтысячелетнюю эру имперского правления сменил республиканский период, длящийся уже свыше ста лет. Сравнение годов синь-хай в четырёх 60-летних циклах с к. XVIII до нач. XXI вв. выявляет закономерную общность в виде кардинальных событий, изменивших судьбу Китая.

В целом связанный с этим судьбоносным событием опыт выживания и модернизации страны охватывает три формы государственного устройства: монархию (до 1911/1912), буржуазную республику (1912-1949 и до н.в. на Тайване), социалистическую республику (1949 – н.в.) и пять важнейших этапов исторического развития: 1) с сер. XVII в. по сер. XIX вв. – господство маньчжуров, проникновение миссионеров, демографический рост и равноправные отношения с Западом, 2) с сер. XIX по нач. XX вв. – общий кризис и впадение в полуколониальное состояние, 3) с нач. по сер. XX вв. – освоение западных стандартов, в т.ч. либерализма и демократии, гражданские и внешние войны, 4) с 1949 по 1976 – социалистическое экспериментирование, 5) с кон. 1970х по н.в. – реформирование, модернизация, невиданный экономический подъем, амбивалентное социальное регулирование и конвергенция национальных традиций с западными.

В истории Китая два циклических знака синь (8-й из 10 «небесных стволов» – тянь-гань) и хай (12-й из 12 «земных ветвей» – ди-чжи) в паре синь-хай 辛 亥, являющейся 48-м знаком в основополагающем для всей китайской хронотопологии 60-ричном цикле, символизируют фундаментальный общекультурный перелом, произошедший в обозначаемом этим символом, согласно традиционному календарю, 1911 году. Тогда более чем двухтысячелетнюю эпоху имперского правления сменил республиканский период, длящийся уже свыше ста лет, вплоть до настоящего времени. Очевидно, что бином синь-хай не случайно стал термином, знаменующим собою одну из главных вех китайской истории. Прежде всего бросается в глаза, что все стоящие за ним числа суть первостепенные нумерологические величины: 8 – важнейший символ пространства (8 стран и полустран света – ба-фан) и универсальной мироописательной системы Чжоу-и («Чжоуские/всеохватные перемены»), или И-цзина («Канон перемен»), основанной на 8 триграммах (ба-гуа); 12 – важнейший символ времени (12 месяцев года и 12 двухчасий суток); 48 при разложении на цифровые составляющие (сы-ши-ба - 4, 10 и 8) и множители (4 х 12 или 6 х 8) дополнительно обнаруживает столь же нумерологически значимые числа: 4, 6, 10, которые также связаны с маркировкой пространства и времени (4 стороны света и 4 сезона года), системой «Чжоу-и» (6 черт или позиций гексаграммы – лю-яо/сяо, лю-вэй) и вообще десятичным счетом (10). В качестве яркой детали можно отметить, что 1911 г. был високосным, состоявшим из 384 дней, которые точно соответствуют количеству всех черт (яо/сяо) 64 гексаграмм «Чжоу-и» (6 х 64 = 384). Этот год принадлежит к 32-му 60-летнему циклу, начавшемуся в 1864 г., а 32 не только сходно с 48 раскладывается на множители (4 х 8) и указывает на исходные нумерологические числа – 3 и 2, но и при сложении с 48 дает круглую сумму 80.

Значимость 60-летнего цикла для понимания исторического процесса в Китае обусловлена объективными и субъективными факторами. Объективно 60 лет – продолжительность жизнедеятельности двух поколений, каждое из которых издревле приравнивалось к 30 годам: графически воплощенное этимологическое значение иероглифа ши 世 («поколение, жизнь, век, эпоха») – «три десятки», т.е. «тридцатилетие», и принятый уже более двух тысяч лет календарный цикл, основанный на соотнесении с периодами движения Солнца, Луны, Юпитера и Сатурна. Субъективная же сторона состоит в том, что китайцы и прежде всего их правители воспринимали эти числовые характеристики как руководство к действию, соответствующим образом поступая и превращая свои нумерологические представления в объективную реальность. К примеру, один из великих императоров эпохи Цин (1644-1911), правивший под девизом Цянь-лун (1736-1796), с одной стороны, издал в 1770 указ, предписывавший со следующего 1771, когда ему самому исполнялось 60 лет, в связи с обусловленным благодатным правлением общим увеличением количества людей старше 60 лет перейти с 60-летнего календарного цикла на 120-летний (количество возможных сочетаний «небесных стволов» и «земных ветвей» как раз это позволяет, 10 х 12 = 120), а с другой – по достижении 60 лет пребывания на престоле, ссылаясь именно на эту фундаментальную величину, добровольно оставил трон, хотя ещё прожил до 1799.

Приведённые данные побуждают для сопоставления внимательнее присмотреться к годам синь-хай в соседних циклах. Двигаясь ретроспективно, обнаруживаем, что в предыдущем 31-м цикле 1851 ознаменовался мощным восстанием тайпинов, публичным объявлением о свержении власти Цин и установлении Небесного государства Великого равновесия (Тайпин тяньго) во главе с Небесным князем (Тянь-ван) Хун Сю-цюанем (1814-1864). Т.е. за 60 лет до 1911 возникла вполне реальная возможность свержения маньчжурской династии и существенного видоизменения китайской культуры, поскольку вождь повстанцев, в частности, принял христианство и именовал себя братом Иисуса Христа. 1791 в 30-м цикле не отмечен столь ярким и сколь-либо катастрофическим событием. Напротив, как раз в то время достигло апогея могущество цинской империи, напоминающее нынешний триумф Китая. Однако по диалектическому принципу инь-ян высшая точка развития означает переход в противоположную фазу, в данном случае – упадка. Частным, но симптоматичным сигналом этого стало дерзкое и успешное вторжение в 1791 гуркхов из Непала в завоеванный китайцами Тибет. Начало гибельному для империи Цин геополитическому противостоянию положил состоявшийся в следующем году скандальный визит к пекинскому двору первого британского посла Дж. Макартнэя/Макартни (1737-1806), т.е. именно тогда обнаружился судьбоносный конфликт, самым ярким проявлением которого стала международная интервенция в ходе «опиумных» войн середины XIX в., обратившая цинское могущество в прах.

Двигаясь по шкале времени в обратном направлении, попадём в весьма значимый 1971 год 33-го цикла, когда, с одной стороны, в КНР произошла попытка государственного переворота, организованного вторым человеком в стране – Линь Бяо (1906/1907-1971), с другой – кардинально изменился международный статус Пекина, благодаря знаменитому визиту туда Г. Киссинджера и последовавшему за этим приёму КНР в ООН. Сложно говорить о будущем, но в глобальных планах Китая синь-хай следующего цикла – 2031 (110-летие КПК, начало 16-й пятилетки) фигурирует как один из стратегических рубежей новой эпохи мирового лидерства, и, видимо, что-то крайне важное тогда действительно должно произойти.

Таким образом, даже первичный обзор хронологических параллелей синьхайского перелома 1911 демонстрирует его историческую закономерность. Попытаемся более конкретно выявить её содержание.

Принципиально новые мировоззренческие идеи и теории стали возникать в Китае в XIX в., главным образом благодаря знакомству с соответствующим западным материалом в условиях ослабления изоляционизма и существенного увеличения контактов с внешним миром. XIX в. в истории Китая был одним из самых драматичных в своем новаторстве и новаторских в своём драматизме. Символическое значение имеют события, ознаменовавшие начало и конец этого столетия в стране: оно началось в разгар поднятого буддийской сектой Байляньцзяо (Учение Белого Лотоса) мощного народного восстания 1796–1804, а завершилось в заключительный период организованного тайным союзом Ихэтуань (Дружины справедливости и гармонии) ещё более грандиозного «боксёрского» восстания 1898–1901. Середина же столь насыщенного историческими перипетиями «бунташного» века отмечена «опиумными» войнами 1839/1840–1860, крупнейшей в мире крестьянской войной 1850/1851–1864, поднятой тайпинами и подавленной маньчжурским правительством вместе с вооруженными силами западных держав.

Постоянно бурлившую и периодически вскипавшую протуберанцами восстаний огненную подоснову указанных событий составляли три круга фундаментальных проблем: 1) социально-экономический и эколого-демографический кризис, 2) этнокультурные противоречия между основным населением – ханьцами и правившими страной маньчжурами, 3) борьба с постоянной и всё более успешной экспансией европейских держав, а позднее – Америки и Японии.

В течение XIX в. ни одна из этих судьбоносных для Китая проблемных сфер не нашла радикального разрешения. Напротив, болезненные узлы затягивались всё туже и туже, в результате чего со страной произошла разительная метаморфоза. Из процветавшей в конце XVIII в. великой и таинственной державы, преисполненной чувства абсолютного превосходства над всеми в мире, Срединная империя к концу XIX в. превратилась в расслабленного колосса на глиняных ногах, пораженного нищетой, наркоманией, коррупцией и ощущением собственной неполноценности по сравнению не только с западными «заморскими чертями», но и с японскими «карликами», которые загадочным образом из ничтожных «варваров» обратились в надменных господ.

Общее нарастание кризисных явлений стало главным предметом размышлений китайских идеологов XIX в. Все они, пытаясь найти способы устранения поразившей державу гнили, в первую очередь, согласно многовековой традиции, обращали свой взор к обществоведческой области.

В конце XIX – начале XX вв. в условиях нарастания западного, агрессивно колонизирующего влияния, разложения устоев империи, девальвации исконных ценностей и обострения проблемы национальной идентичности стала рушиться традиционная культура и, соответственно, ради­каль­но изменялось её самоосмысление в философии, образовании и науке.

С основания в 1898 (год «ста дней реформ») Пекинского университета начала складываться современная (вестер­низированная и модернизированная) высшая школа и в целом система образования, что с неизбежностью привело в 1905 к упразднению архаической экзаменационной системы кэ-цзюй и созданию Министерства просвещения, а затем (после «движения 4 мая»), в 1920, к официальной замене полуискусственного письменного вэньяня разговорным байхуа в качестве государственного языка (гоюй). Образование Центральной исследовательской академии (Чжунъян яньцзю юань /Academia Sinica, 1928) и Бэйпинской академии (1929) заложило институциональ­ную базу развития современной науки в Китае. В этом духовном контексте, выра­жая стремления реформаторов (Кан Ю-вэя, 1858-1927; Тань Сы-туна, 1865-1898; Лян Ци-чао, 1873-1923; Цай Юань-пэя, 1868-1940; Лю Ши-пэя, 1884-1919, и др.), Чжан Бин-линь (1869-1936) придал современный смысл термину го-сюэ, который ранее обозначал центральные «государственные школы», а теперь был осмыслен как «учение о родине/государственная ученость/национальная наука» и стал обозначать, во-первых, саму совокупность традиционно признанных в Китае фундаментальных основ духовной культуры, образованности и учёности, во-вторых, отражающую их китаистику – комплексную междисциплинарную науку о Китае и его культуре, прежде всего языке, литературе, истории, религии и философии, в широком смысле включающую маньчжуристику, монголистику, тибетологию, тангутоведение и киданеведение, называемую в России также китаеведением и синологией, на Западе – sinology (англ.), sinologie (фр.), Sinologie (нем.) и т.п. В сере­дине 1920х в Пекине, Шанхае, Нанкине и других крупных городах возник ряд влия­тельных научных обществ и периодических изданий, в своих наименованиях само­опре­де­лявшихся термином го-сюэ, что свидетельствовало о стремлении к познанию собственной культуры «в её минуты роковые».

За этим явлением таилась тяжелейшая проблема полного переосмысления трехтысячелетнего духовного наследия на основе его перекодировки в совер­шенно иную понятийно-методологическую систему и даже перевода на другие языки. За её реше­ние в 1910–40-е взялись ведущие интеллектуалы, пытавшиеся влить «старое вино» китаистики в «новые мехи» западной науки и культуры (Ма И-фу, 1883–1967; Чжан Дун-сунь, 1884/1887-1972/1973; Сюн Ши-ли, 1885–1968; Чжан Цзюнь-май, 1987-1968; Ху Ши, 1891–1962; Го Мо-жо, 1892–1978; Гу Цзе-ган, 1893–1980; Лян Шу-мин, 1893-1988; Фэн Ю-лань, 1895-1990; Цянь Му, 1895–1990; Линь Юй-тан, 1895–1976; Фан Дун-мэй, 1899–1976; Чэнь Юн-цзе, 1901–1994; Хэ Линь, 1902–1992; Сюй Фу-гуань, 1903-1982; Моу Цзун-сань, 1909-1995; Тан Цзюнь-и, 1909-1978, и др.). Наиболее заметным итогом этой деятельности к сер. XX в. стали знаменитые толково-энциклопедические сло­вари Цы юань («Источник слов», 1915/1931/1939) и Цы хай («Море слов», 1947).

После Синьхайской революции, в 1912 конфуцианство официально лишилось статуса господствующей идеологии и подверглось жесточайшей критике прежде всего за свою социально-политическую роль, приведшую страну к экономической и цивилизационной отсталости. Разделяющие эту точку зрения авторы склонны ставить на одну доску и противопоставлять друг другу систему конфуцианских ценностных ориентаций в Китае и протестантскую этику, или «философию скупости» (выражение Б.Франклина), на Западе, одухотворившую его капиталистическое созревание, основанное, согласно А. Смиту, Мальтусу и Маршаллу, на эгоизме и корысти. Напротив, конфуцианцы свои высшие ценности – гуманность, добродетель, верность, истину – сознательно ставили в пику выгоде, экономической прибыли, деньгам, богатству. Эта проповедь отвращала народ от накопления материальных благ и препятствовала экономическому росту. В традиционном Китае так и не возникла фигура предпринимателя – главного героя эпохи капиталистического промышленного развития. Из-за этого происходила «порча» «человеческого капитала», закреплявшаяся конфуцианской системой образования, которое строилось на заучивании антимеркантилистских текстов и не включало в себя коммерческих, биологических, инженерных дисциплин. Конфуцианский идеал, предполагающий скорее моральное удовлетворение, нежели материальное благосостояние, противостоит как капитализму, так и социализму.

Однако некоторые факты опровергают данную схему. Сформированное Чжу Си (1130-1200) «Четверокнижие» (Сы шу) – до сих пор необходимый элемент программ высшей школы и колледжей, а также основа любых государственных экзаменов на Тайване, что не стало неодолимым препятствием для весьма успешного продвижения экономики острова по капиталистическому пути. Аналогичный аргумент еще в 1959 выдвигал один из ведущих американских синологов В.Т. де Бари (род. 1919) против концепции другого известного специалиста Дж. Фэрбанка (1907-1991), объяснявшего «банкротство» тогдашнего Китая провалом конфуцианского социального и политического порядка. Т. де Бари указывал на то, что конфуцианство, как интеллектуальная сила и этическая система, вполне смогло обеспечивать успешную модернизацию Японии, где лидеры «реставрации Мэйдзи» придерживались лозунга «восточная (т.е. конфуцианская) этика, западная наука». Кроме того, внутри самого конфуцианства, главным образом в эпоху Цин, существовало влиятельное направление, отстаивавшее правомерность «заботы о пользе/выгоде» и «расчёта на успех» (Ван Чуань-шань, 1619-1692; Янь Юань, 1635-1704; Ли Гун, 1659-1733).

Под развалинами империи в начале ХХ в. погибло неоконфуцианство, но тут же родилось постнеоконфуцианство, именуемое также современным неоконфуцианством или новым конфуцианством. Оно явилось реакцией на общемировые катастрофы и глобальные информационные процессы, выразившиеся, в частности, в укоренении в Китае совершенно чужеродных западных теорий. Для их новаторского переосмысления наследники великой национальной традиции вновь обратились к старому арсеналу конфуцианских и неоконфуцианских построений. Эта последняя форма конфуцианства в наибольшей степени отлична от всех остальных, предшествовавших ей, главным образом потому, что в сферу её интегративных интенций попал предельно отличный от автохтонного, даже, в сущности, противоположный духовный материал. Отсюда возникла ещё ждущая своего решения принципиальная проблема внутренней однородности и целостности постнеоконфуцианства.

В 1-й половине XX в., особенно в противостоянии учений Фэн Ю-ланя и Сюн Ши-ли, внутриконфуцианская оппозиция экстернализма (Чжу Си) и интернализма (Ван Ян-мина, 1472-1529) соответственно возродилась на более высоком теоретическом уровне, сочетающем неоконфуцианские и отчасти буддийские категории со знанием европейской и индийской философии. Постнеоконфуцианцы (Моу Цзун-сань, Тан Цзюнь-и, Ду Вэй-мин, род. 1940, и др.) в этическом универсализме конфуцианства, трактующего любой пласт бытия в моральном аспекте и породившего «моральную метафизику» неоконфуцианства, усматривают идеальное сочетание философской и религиозной мысли.

Ещё в 1958 крупнейшие китайские философы XX в. (Моу Цзун-сань, Чжан Цзюнь-май, Сюй Фу-гуань, Тан Цзюнь-и) в «Манифесте китайской культуры людям мира» указывали принципиальную совместимость традиционной китайской культуры с западными ценностями науки и демократии, на возможность её модернизации и даже, более того, способность с помощью исконного «восприятия существующего как истинного», конфуцианской установки «Поднебесная – единая семья» и моральной метафизики неоконфуцианства решить коренные проблемы Запада: исчезновение духовного измерения реальности, атомизацию людей в глобализирующемся мире, разрыв между христианской традицией и секуляризованной современностью, отсутствие как религиозной, так и онтологической обоснованности у морали.

Годом позже В.Т. де Бари отметил в неоконфуцианстве практические аспекты, значимые для современного мира. Во-первых, оно даёт уроки для решения политико-административных проблем нынешнего высокоразвитого общества, т.е. прежде всего проблем государственной службы, стандартов компетентности, бюрократии, законности, борьбы с коррупцией и фракционностью, экономического контроля. Во-вторых – полезно для возрождения идеалов родственной солидарности, служения семье, семейной жизни. В-третьих, конфуцианский антимеркантилизм и проповедь идеалов «благородного мужа» (цзюньцзы) – гуманности, должной справедливости, благопристойности, благонадежности и просвещённости в противоположность стремлению «ничтожного человека» к выгоде и богатству не помешали, а, напротив, содействовали быстрой и успешной модернизации Японии под лозунгом «восточная (конфуцианская) этика, западная наука». Впоследствии подобный же эффект был достигнут на Тайване, в Южной Корее, Сингапуре и Гонконге, что в конце XX в. породило концепцию «конфуцианского капитализма», который в начале XXI в. в связи с феноменальным экономическим ростом Китая начинает казаться самой успешной его формой.

Что касается научного вклада Китая в мировую культуру, то с середины XX в. после беспрецедентных исследований выдающихся синологов под руководством Дж. Нидэма (1900-1995), отраженных в многотомнике «Наука и цивилизация в Китае», многие ранее общепринятые представления радикально изменились вплоть до перехода в свою противоположность. Нидэм пришел к выводу, что неоконфуцианский организмический натурализм не только гармонирует с естественными науками, но и сам проникнут научным духом. Хотя неоконфуцианство и не располагало интеллектуальным опытом современной науки, основы которой в Европе заложили Галилей и Ньютон, оно сумело выработать адекватную её духу философскую доктрину, преодолевающую дилемму механистического материализма и теологического витализма (идеализма) и близкую к идейной традиции, связанной с именами Лейбница, Гегеля, Лотце, Шеллинга, Л. Моргана, Л. Александера, Я.Х. Смэтса, Р.В. Селлерса, А.Н. Уайтхеда, а также Маркса и Энгельса, что, кстати, объясняет удивительно лёгкое завоевание марксизмом Китая. В целом, с точки зрения эволюционизма и органицизма, холизма и теории эмерджентной эволюции, Нидэм высоко оценил неоконфуцианское понимание общемировых закономерностей как этических принципов, в чем приблизился к позиции авторов «Манифеста китайской культуры».

Раз­дел в 1949 Китая на КНР и Китайскую республику на Тайване развёл интеллектуальную элиту по разные стороны баррикад и поляризировал их взгляды. В КНР, осо­бенно под влиянием коммунистической идеологии, возобладал вес­терниза­тор­ский подход к собственной культуре (доходивший до попыток в 50-е латинизи­ровать/рома­низировать письменность, в 60-е в ходе «куль­турной революции» уничтожить старую культуру, в 70-е, затеяв кам­панию «критики Линь Бяо и Конфуция», искоренить конфуцианскую традицию), а на Тайване (в первую очередь в переместившейся туда Academia Sinica), в Гонконге и других очагах «нема­те­ри­ковой» китайской диаспоры (хуацяо) – тра­диционалистский. Этот раз­рыв усили­вался использованием разных форм иероглифов – сокращённых в КНР и полных на Тайване и в Гонконге, что в первом случае увеличивало куль­тур­но-языковую дистанцию между субъектом и объек­том китаистики, т.е. иссле­до­вателем и исследуемыми текстами, напи­санными на вэньяне полными иероглифами. Но к концу XX в. конфронта­ция ослабла, перейдя в фазу идей­ной конвергенции. Тайваньская, гонконг­ская и другая зарубежная китаи­сти­че­ская литература получила доступ к публикации в КНР, где в со­ответствующих ис­следовательских центрах (прежде всего университетах и академиях общественных наук сто­лицы и административных центров провинций) в середине 1990х в ситуации поиска новых культур­ных ориентиров даже возникла «кита­и­стическая горячка» (госюэ жэ). В результате были переизданы, а также по большей части переведены на байхуа и заново прокомментированы все основные памятники традиционной идеологии (конфуцианское «Три­надцатиканоние» – Ши-сань цзин (1982); даосская «Сокровищница Пути-дао» – Дао цзан (1996); китайский вариант буддийской Трипитаки – Да цзан цзин (1984–1996), философии и литературы, выпущены прак­ти­че­ски исчер­пывающие общие и специальные энцикло­пе­дии и справочники (80-том­ная «Большая китайская энциклопедия» – Чжун­го да байкэ цюаньшу; 14-том­ный «Боль­шой словарь китайской истории» – Чжунго лиши да цыдянь; «Сло­­варь ки­тайской культуры» – Чжунго вэньхуа цыдянь (1987); «Хроно­ло­гический спра­вочник по истории китайской куль­туры» – Чжунго вэньхуа ши нянь­бяо (1990); «Совокупный свод схолий и глосс» – Гусюнь хуйцзуань (2003), полные словари китайского языка и иерогли­фи­ки (12-томный «Большой сло­варь китайского языка» – Ханьюй да цыдянь (1986–1993); 8-томный «Боль­шой словарь китайских иероглифов» – Ханьюй да цзыдянь (1986–1990).

С конца 1970-х, т.е. с наступлением периода реформ и поиска новых идейных ориентиров, неоконфуцианство стало предметом особенно пристального внимания и со стороны учёных КНР. Главный отличительный признак их выступлений по этой теме – острая дискуссионность, столкновение самых различных, порой диаметрально противоположных точек зрения. Собственно говоря, большие трудности в оценке неоконфуцианства возникли перед теоретиками КНР уже в 50-е годы. Помимо скрывавшей реальность туманной смеси прагматических и догматических факторов, действовавших в общем процессе переосмысления национальной культуры с точки зрения новой официальной идеологии, проблемность ситуации усиливала действительная загадочность данного исторического феномена.

С одной стороны, идейно господствовавшее в Китае почти целое тысячелетие неоконфуцианство завершило создание духовного облика его народа, при этом сохранив и во многом оживив преемственную связь с исконной конфуцианской традицией, обусловившей специфику всей китайской цивилизации. С этой позиции всякая самоидентификация крупнейшей в мире нации не может не быть в какой-то мере неоконфуцианской, подобно тому как вне христианских устоев немыслима самоидентификация западных народов. Но, с другой стороны, в середине XX в. неоконфуцианство в Китае, как, например, и христианство в России, представлялось мёртвым или, по крайней мере, умирающим пережитком прошлого.

В свете событий конца XX – начала XXI вв. с новой остротой возникает вопрос: является ли неоконфуцианство (и конфуцианство в целом) тянущим назад наследием «проклятого прошлого», обременительным балластом, достойным сбрасывания с «парохода современности», или же, напротив, совершенствовавшимся столетиями рафинированным и возвышенным учением, способным очистить разум после дурного сна или злоупотребления «духовной сивухой» и более чем совместимого с идеалами и ценностями современного мира. На фоне его не прекращавшегося духовного доминирования и развития в XX-XXI вв. на Тайване и в Сингапуре, ныне оно успешно реанимируется и в КНР как носитель ожидающей востребования национальной идеи. Внутри страны ещё полвека назад проклинавшиеся крупнейшие конфуцианцы и неоконфуцианцы ныне почитаемы как великие национальные герои, а вовне её гуманистический образ активно формируется с помощью многочисленных и рассеянных по всему миру (в России их около двух десятков) институтов Конфуция.

К началу XXI в., вопреки недавним пророчествам о «конце истории» и триумфальном шествии западной культуры по всему миру, выяснилось, что принципиально иные мировоззренческие модели не только продолжают успешно существовать в своих исконных ареалах, но и активно проникают на Запад. Наиболее радикальную и развитую альтернативу угасающей «фаустовской душе» ныне предлагает вчера казавшийся колоссом на глиняных ногах Китай. Поэтому есть основания видеть в нём и в целом в синической цивилизации не только перспективного претендента на ведущую роль в грядущем раскладе геополитических сил, но и мощного носителя чудесным образом приспособленной к современным общемировым ценностям оригинальной философии, синтезирующей высшие достижения древнейшей, традиционалистски рафинированной духовной культуры. В подобной исторической перспективе более достоверным, чем во время своего опубликования в 1948, выглядит предсказание одного из лучших в мире знатоков китайской философии Фэн Ю-ланя: «Высшие ценности, с которыми человек соприкасается благодаря философии, даже чище обретаемых через религию, ибо не смешаны с воображением и суеверием. В мире будущего место религии займет философия. Это следует из китайской традиции».

В силу особого, синтезирующего характера китайской философии без её адекватного понимания невозможно успешное освоение никаких насквозь пронизанных ею и столь же синтетичных (совмещающих теоретическое с практическим, абстрактное – с прикладным, эстетическое – с утилитарным, светское – с религиозными) культурных форм – от науки и искусства до здравоохранения и кулинарии. Они уже незаметно завоевали западный мир и стали общечеловеческими ценностями. Происходящий на наших глазах беспрецедентный рост глобального влияния Китая, безусловно, придаст ещё большую значимость его философии, что, в свою очередь, делает её изучение актуальнейшей академической задачей.

За всю историю человечества при отсутствии деструктивных внешних воздействий Китай всегда экономически и социально лидировал, и возможно даже, что его невиданный расцвет в эпоху Сун (X-XIII вв.) дал первотолчок Ренессансу и формированию современного западного мира. «Колоссом на глиняных ногах» он стал представляться лишь в XIX-XX вв., находясь под властью иноземцев-маньчжуров, постоянно подвергаясь разнообразным формам агрессии со всех сторон и страдая от революций и гражданских войн. Проницательный свидетель уничижения великой империи после «опиумных войн» 1840-1860 Н.Я. Данилевский (1822-1885) в 1871 писал: «Во многих отношениях китайская жизнь удобствами не уступает европейской, особливо – если сравнивать её не с настоящим временем, а хоть с первою четвертью нынешнего столетия» («Россия и Европа», гл.4). А затем с 1880х последовала череда военных нападений на Срединную империю со стороны западных держав и Японии, после падения империи в 1911 и до победы коммунистов в 1949 – гражданские войны, усугублявшиеся вторжением Японии в 1931 и 2-й мировой войной. В итоге после очередного истребительного эксцесса – «культурной революции» в 1960-1970х казалось, что Китай отстал навсегда. Однако по прошествии 30 с лишним лет уже кажется, что за ним никому не угнаться.

В целом Китай всегда демонстрировал фантастические адаптационные способности, в крайне неблагоприятных условиях успешно решая самые фундаментальные проблемы человеческого существования: защиты государства, приумножения населения, развития экономики и гармонизации социальных отношений. Его чрезвычайно полезный опыт выживания и модернизации, который пытались освоить ещё европейские просветители XVIII в., конкретно связан с тремя формами государственного устройства: монархией (до 1912), буржуазной республикой (1912-1949 и до н.в. на Тайване), социалистической республикой (1949 – н.в.) и пятью важнейшими этапами исторического развития: 1) с сер. XVII в. по сер. XIX в. – господство маньчжуров, проникновение миссионеров, демографический рост и равноправные отношения с Западом, 2) с сер. XIX в. по нач. XX в. – общий кризис и впадение в полуколониальное состояние, 3) с нач. по сер. XX в. – освоение западных стандартов, в т.ч. либерализма и демократии, гражданские и внешние войны, 4) с 1949 по 1976 – социалистическое экспериментирование, 5) с конца 1970х гг. по н.в. – реформирование, модернизация, невиданный экономический подъём, амбивалентное социальное регулирование и конвергенция национальных традиций с западными.

Литература

1. Кобзев А.И. Учение Ван Янмина и классическая китайская философия. М., 1983
2. Кобзев А.И. Учение о символах и числах в китайской классической философии. М., 1994
3. Кобзев А.И. Философия китайского неоконфуцианства. М., 2002
4. Кобзев А.И. О категориях традиционной китайской философии // Народы Азии и Африки. М., 1982, №1
5. Кобзев А.И. Основные подходы к изучению категорий китайской философии и культуры // Народы Азии и Африки. М., 1983, №3
6. Кобзев А.И. Методология традиционной китайской философии // Народы Азии и Африки. М., 1984, №4
7. Кобзев А.И. Методологическая специфика традиционной китайской философии // Методологические проблемы изучения истории философии зарубежного Востока. М., 1987
8. Кобзев А.И. Китай // История политических и правовых учений XVII-XVIII вв. М., 1989
9. Кобзев А.И. Каноны как учебники и учебники как каноны в традиционной культуре Китая // Проблемы школьного учебника. Вып.19. М., 1990
10. Кобзев А.И. Духовные основы традиционной китайской культуры // «Науки о духе» в техническом вузе. М., 1992
11. Кобзев А.И. Китай //История политических и правовых учений. XIX в. М., 1993
12. Кобзев А.И. Генезис китайской философии и категории «философия» в традиционном Китае» // Восток. М., 2001, №3
13. Кобзев А.И. Категории и основные понятия китайской философии и культуры; Категория «философия» и генезис философии в Китае; Китайская традиция // Универсалии восточных культур. М., 2001
14. Кобзев А.И. Духовные основы китайской цивилизации // XXXIV научная конференция «Общество и государство в Китае». М., 2004; то же // Сборник трактатов, зачитанных китайскими и российскими учеными на конференции «Китай сегодня и завтра». Пекин, 2004
15. Кобзев А.И. О специфике китайской культуры // Человек и природа: история и современность. Социоестественная история. Вып. XXIV. Симферополь, 2004
16. Кобзев А.И. Энциклопедия «Духовная культура Китая» как summa sinologiae; Философия и духовная культура Китая; Самоопределение китайской философии; Категории и основные понятия китайской философии и культуры; Логика и диалектика в Китае // Духовная культура Китая: энциклопедия. Т.1: Философия. М., 2006
17. Кобзев А.И. О противостоянии Восток – Запад // История и современность. М., 2006, №2
18. Кобзев А.И. Глобализация и summa sinologiae // XXXVII научная конференция «Общество и государство в Китае». М., 2007
19. Кобзев А.И. Самоопределение китайской культуры и summa sinologiae // XII Всероссийская конференция «Философии Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация». М., 2007
20. Кобзев А.И. Специфика традиционной китайской науки; Нумерология // Духовная культура Китая: энциклопедия. Т.5. Наука, техническая и военная мысль, здравоохранение и образование. М., 2009
21. Кобзев А.И. Китай. Философия; Китайские религия и мифология древние // Большая Российская энциклопедия. Т.14. М., 2009
22. Кобзев А.И. Энциклопедизм китайской культуры и энциклопедия «Духовная культура Китая» // Китай: поиск гармонии. М., 2009
23. Кобзев А.И. Методологическая специфика китайской философии и знакомство Китая с логикой // Кросскультурное взаимодействие в Азии теория и практика: Ежегодник. М., 2010
24. Кобзев А.И. Взаимодействие цивилизаций: западные прогнозы и китайская реальность // Восток. М., 2010, №3
25. Кобзев А.И. Китайская философия; Китайские религия и мифология // Новая Российская энциклопедия. Т.8, ч.1. М., 2010
26. Кобзев А.И. Китай и взаимосвязи иероглифики с континуализмом, а алфавита с атомизмом // XLI научная конференция «Общество и государство в Китае». М., 2011
27. Кобзев А.И. Китай и атомизм // Историко-философский ежегодник'2010. М., 2011
28. Кобзев А.И. «Столкновение цивилизаций» и «диалог культур» // В потоке научного творчества. М., 2011
29. Кобзев А.И. Китайские и русские словари как зеркало новейшей истории Китая» // Информационные материалы ИДВ РАН, Серия Е: Проблемы новейшей истории Китая., Вып.2. II Всероссийская научная конференция «Проблемы новейшей истории Китая» (30 мая 2011 г.). М., 2011
30. Кобзев А.И. Синология как универсальная наука и Русский Китай, Ордусь или Желтороссия // В поисках «китайского чуда». М., 2011
31. Кобзев А.И. Словарные предпосылки перевода и интерпретации китайской философской классики // В поисках «китайского чуда». М., 2011
32. Кобзев А.И. Страна «Канона Перемен» в эпоху великих перемен // XLII научная конференция «Общество и государство в Китае». Т. XLII, ч.3. М., 2012
33. Кобзев А.И. Китайский континуализм и западный атомизм // Вестник БНЦ СО РАН. Улан-Удэ, 2012, №2
34. Кобзев А.И. Китайская культура и атомизм // Вестник Тюменского государственного университета. 2012, №10

Ст. опубл.: Синьхайская революция и республиканский Китай: век революций, эволюции и модернизации. Сборник статей. – М.: Институт востоковедения РАН. – 312 с. С. 59-75.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Верченко А.Л. Изменения в семейно-брачных отношениях в Китае и на Тайване после Синьхайской революции

Аннотация: После Синьхайской революции со всей остротой встал вопрос о пересмотре старой системы ценностей и ослаблении общественных норм, ущемлявших достоинство личности, о замене их демократическими и гуманистическими идеалами. Одним из важных направлений этой борьбы стало движение за равноправие женщин: за предоставление им возможности получать образование и профессию, участвовать в общественно-политической жизни страны, иметь равные с мужчиной права в семье, свободно решать вопрос о вступлении в брак или расторжении брака, регулировать имущественные отношения. Были предприняты попытки разработать соответствующие законы, но из-за консервативности китайского общества они вплоть до образования КНР носили в основном декларативный характер. Процесс создания современных семейно-брачных отношений шёл болезненно и медленно на протяжении всего республиканского периода.

Синьхайская революция 1911 г. стала переломным моментом в истории Китая. Революция привела к слому старого и установлению нового общественно-политического строя, заложила первичную основу для обновления страны и модернизации общества, создала условия для оживления экономики, развития науки и техники, становления новой культуры, нанесла удар по старой идеологии традиционного Китая, дала толчок к разрушению феодальных традиций. Началось более активное, чем раньше, проникновение во все сферы жизни западной культуры, противодействие влиянию которой в условиях закрытости китайского общества до начала ХХ в. считалось едва ли не главным достоинством императорской власти.

Однако один революционный удар был не в состоянии покончить с удручающей отсталостью и засильем феодальных порядков в умах и сознании народа. Свойственная китайцам приверженность старым догмам в семейных отношениях создавала препятствия на пути прогрессивного развития общества. Мгновенно разрушить устоявшийся менталитет не могли никакие революционные потрясения. Передаваемые из поколения в поколение взгляды пустили глубокие корни в повседневную жизнь китайцев. Их почитали и соблюдали не только простые люди, которые в силу своей необразованности более других были подвержены суевериям, предрассудкам и требованиям ритуала. В сохранении и поддержании феодальной морали были заинтересованы верхи общества – ее использовали, чтобы держать в повиновении подданных, контролировать их умы и поступки.

Традиции и установленные предками правила поддерживались в той или иной степени на протяжении всего республиканского периода. Борьба старого с новым в жизни народа шла с большими трудностями не только потому, что основную часть населения составляло необразованное консервативное крестьянство, но также и потому, что образованные люди, выходцы из правящего класса, нацеленные на прогрессивные преобразования, получив классическое образование, оставались под влиянием традиционной морали (даодэ 道德) и идеи сохранения традиционных ценностей, которая представлялась частью общества как составляющая национальной идеи.

После революции со всей остротой встал вопрос о пересмотре старой системы ценностей и ослаблении влияния в обществе ущемлявших достоинство личности норм, о замене их демократическими и гуманистическими идеалами. Борьба с предрассудками и старыми обычаями в семейных отношениях, имеющих в конкретно-историческом типе китайского общества свои традиции и специфику, стала важной частью патриотического движения и движения за новую культуру. Она велась как на уровне государства (законодательные акты), так и на уровне пропаганды силами прогрессивной общественности (публикации в прессе, выступления и реальные шаги таких известных деятелей, как Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Мао Дунь, Лу Синь, Цай Юаньпэй и другие).

В первые же месяцы после установления Китайской Республики правительство приняло постановления, направленные на ликвидацию явлений, ущемлявших достоинство личности, и закреплявших неравноправное положение женщины в семье и обществе. Были одобрены документы, в которых запрещалось бинтование ног у женщин, ликвидировался институт наложниц, формально ставились вне закона азартные игры, детское сватовство, старые обряды, связанные с рождением, свадьбами, похоронами и др. Новая власть ясно видела пороки общества, мешавшие движению вперед, однако не практике провести реформы было чрезвычайно трудно.

Революция положила начало периоду радикальной смены ориентиров, включения в общественную жизнь новых слоев населения, прежде всего женщин, которые в старом Китае традиционно были лишены большинства гражданских прав. Обеспечение равенства мужчин и женщин стало главным лозунгом прогрессивной общественности. Однако преобразования в этой области жизни китайского общества давались с огромным трудом. Большое внимание проблеме положения женщины в семье и обществе уделял издававшийся в Пекине журнал «Дунфан цзачжи» (东方杂志)[3, c.4-50]. Одно из старейших и авторитетнейших китайских изданий после Синьхайской революции активно знакомило читателей с положением женщин и системой брака в других странах мира, прежде всего в Америке и Европе. Появились женские печатные издания, а также переводы западных литературных произведений, повествовавших об отличном от китайского образе жизни женщин. Все это влияло по общую атмосферу в обществе.

Тем не менее, освобождение женщины от подчиненного положения, которое она имела в старом обществе, происходило крайне медленно. По традиции девочка беспрекословно подчинялась воле отца, училась быть послушной, почтительной, услужливой, никогда не жалующейся на судьбу. Девушка, выходя замуж, полностью теряла связи с родной семьей, попадала под власть мужа и его клана, где также находилась в подчиненном положении. Лу Синь в рассказе «Развод» очень точно охарактеризовал роль женщины в семье: главная героиня Айгу была «тише воды, ниже травы, покорно выполняла все обряды, была почтительной и вежливой» [2, т.1, с.437]. Женщина должна была строго следовать «Наставлениям для женщин», в которых в качестве золотого правила для жены закреплялись покорность и повиновение, сосредоточение на доме и быте. Бинтование ног также способствовало затворничеству и ограничению интересов женщины домашними делами – на искалеченных ногах было нелегко передвигаться вне дома. В Китае подсчитали, что за тысячелетие, предшествовавшее Синьхайской революции, около 4,5 миллиардов китайских женщин прошли через процедуру бинтования ног. Уже в конце правления Цинов оно воспринималось передовой частью общества не как отличительный признак традиционной культуры, а как «черное пятно» в истории китайской нации. Стремление иметь «тонкую, маленькую, острую, изогнутую, благовонную, мягкую и симметричную» ножку, служившую одним из обязательных атрибутов красавицы, было настолько велико, что женщины всю жизнь переносили боль. В первые годы правления маньчжуров женщинам с ножкой в «три цуня» запрещалось находиться в императорском дворце. Указы цинских императоров Шуньчжи (1645) и Канси (1664) о запрещении бинтования ног не имели эффекта – настолько была сильна сила привычки. Маньчжурки не бинтовали ноги, но носили специальную обувь, зрительно уменьшавшую размер ступни.

Самый ранний документ, запрещавший бинтовать ноги девочкам, появился сразу после Учанского восстания и был принят Хубэйским военным правительством 19 октября 1911 г., что свидетельствует о повышенном внимании новой власти к данной проблеме. Правительство Сунь Ятсена выпустило Указ о запрете бинтовать ноги 13 марта 1912 г.[5, т.2, с.264]. Но эти официальные документы не стали импульсом для ускорения процесса отказа от бинтования ног. Общие настроения большой части населения выразил Юань Шикай в речи на церемонии вступления в должность президента Китая 10 октября 1913 г.: «Нельзя с легким сердцем расстаться с учениями и традициями предков, накопленными за 4 тысячи лет».[1, 11.10.1913]. Маленькие ножки оставались предметом любования и сексуальной притягательности, на производство специальной обуви для представительниц разных слоев населения работали многочисленные фабрики и мастерские. В Китае существовала поговорка: «Чем меньше ножки, тем больше страсти». Во многих провинциях в первые десятилетия ХХ в. продолжали проводить конкурсы красоты «изогнутых, как лук, ножек», а матери, которые беспокоились о судьбе своих дочерей, продолжали накладывать на меленькие ножки метры бинтов. Совершенно очевидно, что решение о запрете на бинтование ног значительно опередило процесс изменения сознания общества, не готового к кардинальным переменам. Предусматривались штрафы за невыполнение Указа, однако из-за широкого протестного движения этот пункт пришлось вскоре отменить. Несмотря на запреты, в отдаленных районах Китая обычай с раннего детства бинтовать ноги девочкам процветал до 1930-1940х годов, когда наметилась реальная тенденция снижения числа приверженцев фетиша маленькой ножки. Категорического запрета на бинтование ног не было вплоть до образования КНР. Только народная власть сумела покончить с варварским обычаем коверкать ноги, а последнюю фабрику по производству обуви для маленьких ножек закрыли в Харбине лишь в 1989 г.

На Тайване маленькие ножки также были популярны. По японской статистике, в начале ХХ в. 80 тыс. из 2,9 млн. жителей Тайваня бинтовали ноги. Однако в последние годы правления Цинов стали возникать общества, члены которых выступали против этого обычая. Японские власти сначала ввели мягкий запрет, а когда с 1897 г. стали считать всех тайваньцев японскими гражданами, ужесточили меры по наказанию нарушителей, носивших маньчжурские косы и бинтовавших ноги – внешний вид жителей не должен был наносить урон имиджу японской нации. Девочкам запрещалось бинтовать ноги, девушкам до 20 лет приказывалось разбинтовать ноги, женщинам старшего возраста, которые не могли ходить без бинтов, – носить обувь нормального размера. Проблема была решена очень быстро через высокие штрафы и систему наказаний, чего не сумели добиться на континенте.[4, с.8-15]

Маленькие ножки, приносившие физические страдания женщинам на протяжении всей жизни, были лишь частью трудной судьбы женщин в старом Китае. В начале ХХ в., а особенно после Синьхайской революции, прогрессивные деятели Китая заговорили о равенстве женщин и мужчин в семье, о необходимости предоставить женщинам возможность принимать участие в общественно-политической жизни, обеспечить им доступ к образованию и получению специальности, об облегчении их семейного положения. Лян Цичао, выступая в 1922 г. в женском педагогическом училище в Нанкине, подчеркивал важность обеспечения женщинам равного с мужчинами доступа к образованию, получению профессии и участию в политической жизни.[12] Мао Дунь, высказывавшийся за самые решительные меры, направленные на изменение положения женщин, выделял три основные направления работы: освобождение женщины, улучшение образования детей, решение проблемы наследования собственности.[7, т.1, с.469]

После Синьхайской революции была предпринята попытка узаконить семейные отношения и сделать более современным институт брака, подвести под него законодательную базу. В 1915 г. Министерство юстиции разработало законопроект «Гражданского кодекса»[6, с.84], в котором, в частности, регулировались семейные отношения. Устанавливался возрастной ценз для вступающих в брак: для юношей 16 лет, для девушек – 15. По-прежнему требовалось получать согласие родителей. Известно, что браки в старом Китае заключались по сговору родителей, путем передачи девочки в дом будущего мужа до достижения брачного возраста или принятием жениха в дом невесты, если в ее роду не было мужчин. Во всех случаях решение принималось родителями.

Однако в проекте «Гражданского кодекса» были недостаточно четко прописаны такие важные положения, как запрет на браки между малолетними детьми и родственниками, на продажу девочек в дом будущего мужа, не регламентировался статус жен и наложниц, обходились вопросы наследования имущества. Значительным шагом вперед было закрепление в документе равных прав обоих супругов на развод. В традиционном обществе можно было оставить жену, бросить жену, отослать ее к родителям (сю ци, ци фу 休妻, 弃妇), что свидетельствовало о превосходстве мужа в семье, его власти над женой и его абсолютном праве принимать решение. Родители договаривались о свадьбе, не интересуясь согласием дочери, учитывая лишь рекомендации гадателя. Позже в семье мнение жены также никого не интересовало, ее интересы не принимались в расчет. Родовая система помогала поддерживать такой порядок. В старом Китае муж мог оставить жену при наличии «семи обстоятельств» (ци чу 七出): если жена не нравилась его родителям, была бездетной, изменяла мужу, ревновала, болела неизлечимой болезнью, слишком много говорила, воровала. [7, с.492]. В последние годы правления династии Цин был разработан проект «Гражданского кодекса», закрепивлявший понятие «развод» (лихунь 离婚), в отличие от прежних формулировок, таких, как «оставить жену». После провозглашения Китайской Республики и проникновения в общество западных идей и понятия «личность» произошли дальнейшие изменения в традиционной клановой системе китайской семьи. Возникло движение за свободу вступления в брак, за равенство мужчины и женщины в браке, за равные права на развод, за право женщин повторно вступать в брак. Женщины отстаивали право выражать и отстаивать собственное мнение и совершать самостоятельные поступки. Под знаменем борьбы за свободу, демократию, права человека, под влиянием западных идей, передовые умы китайского общества заговорили о свободе развода. Обсуждение проблемы вызывало горячие споры в стране, поскольку речь шла о разрушении феодальной системы и традиционной концепции брака. «Гражданский кодекс» был призван закрепить новые положения в семейных отношениях. Но общество в силу своего консерватизма не было готово к восприятию новых веяний, и законопроект не был принят. Даже утвержденный Нанкинским правительством через 15 лет, в 1930 г., «Гражданский кодекс», еще долгое время действовал лишь на бумаге. На практике продолжали действовать традиция, местные обычаи и юридический прецедент. Особенно это касалось районов проживания национальных меньшинств, которые категорически не желали отказываться от древних правил и обрядов. Но и среди ханьцев продолжали встречаться пережитки прошлого: вступление в брак кровных родственников, воспитание девочки в доме будущего мужа и др.

Законопроект «Гражданского кодекса» 1915 г. предусматривал развод в случае невозможности прийти к соглашению и разрешался с согласия обеих сторон. Мужчины моложе 30 лет и женщины моложе 25 лет должны были получить разрешение родителей. Родители принимали участие также в процессе примирения супругов. В Законопроекте ничего не говорилось о разделе имущества (в «Гражданский кодекс» 1930 г. был введен раздел «Наследование»). В соответствии с существовавшей юридической практикой, если инициатива развода исходила от мужа, он обязан был выплатить жене определенную сумму на ее содержание; если истицей была жена, она должна была вернуть выкуп, заплаченный перед свадьбой за невесту.

В 1918 г. ведущий китайский мыслитель и философ XX в. Ху Ши отмечал в одном из своих выступлений, что китайские студенты, учившиеся за границей и «вдохнувшие воздух просвещения», по возвращении домой считали проблему развода чуть ли не самой важной проблемой для обсуждения. Таким образом, после революции сознание людей постепенно стало раскрепощаться, движение за свободу развода получало все более широкий размах.

Оказавший большое влияние на общественно-политическую мысль Китая первой половины XX в., писатель Лу Синь отмечал: «Семья – это место, где проходит жизнь китайцев. В то же время – это и место погибели. Что делать, если пришла погибель, а жить еще хочется? Гражданин Республики будет бороться снова и снова, и в итоге скажет: развод».

Газета «Шэньбао» (申报), которая издавалась в Шанхае, сообщала 13 января 1913 г. об увеличении числа заявлений о разводе, поданных в Судебную палату города. Аналогичные явления наблюдались в Пекине, Тяньцзине, провинции Чжэцзян. [13] Характерной чертой дел о разводе было то, что инициатива чаще исходила от женщин. Причиной развода женщины в подавляющем большинстве случаев называли физическое насилие со стороны мужа или его семьи.[3, с.532-558] Причем, чем ниже был образовательный уровень мужей, тем чаще жены терпели физическое насилие и стремились от него освободиться. Однако суды, отрицательно относившиеся к распаду семьи и считавшие семью гарантией стабильности общества, не во всех случаях удовлетворяли иски женщин.[2, с.17]

Угнетенные бесправием в традиционной китайской семье, обусловленным зависимостью от мужа и его клана, женщины в массовом порядке желали покончить со своим неравноправным положением, как только это стало возможно. Следует также отметить, что дела о разводе начали возбуждать сначала в столице и крупных приморских городах – там, где общество было более подготовлено к восприятию новых явлений. Развод оставался неприемлемым поступком в глубинных районах Китая и воспринимался общественностью крайне отрицательно. Нередко приглашенные в суд свидетели давали ложные показания против женщин, что приводило к отклонению иска о разводе.

Большое влияние на передовую часть китайского общества оказывали западные литературные произведения, в которых освещались семейные отношения. Огромной популярностью пользовалась переведена на китайский язык в начале ХХ в. драма Г. Ибсена «Кукольный дом». Главная героиня Нора вызвала симпатии передовой китайской общественности, в первую очередь женской, благодаря ее смелости и демократическому мышлению. Не желая обманывать себя, мужа и детей, она решительно порывает с Хельмером, убедившись в том, что больше его не любит. На многие годы образ Норы стал для китайских женщин символом свободы в семейных отношениях.

После Синьхайской революции стали происходить случаи, которые были невозможны в старом обществе. Ярким примером проявления женской самостоятельности и решительности служит история художницы Лу Сяомань (陆小曼). Она училась во Франции, познакомилась с западной жизнью, свободно владела английским и французским языками. Кроме занятия живописью она также увлекалась литературной деятельностью и сценическим искусством, некоторое время работала переводчицей. В 1922 г., в возрасте 19 лет Лу Сяомань по сговору родителей вышла замуж за полковника Ван Гэна, выпускника университета Цинхуа, который учился позже в США (Мичиганский, Колумбийский, Принстонский университеты). Но широкое образование не помешало Ван Гэну сохранить традиционные взгляды на семью и положение женщины, остаться приверженцем традиционной морали. После «медового месяца» Лу Сяомань поняла, что у нее много различий с мужем во взглядах на жизнь, столкнулась с его эмоциональным равнодушием, которое больше всего ранило ее душу. Вскоре Ван Гэн был назначен начальником полиции Харбина, жена последовала за ним. Сяомань не понравилась жизнь на новом месте, к тому же Ван Гэн был постоянно занят, уделял мало внимания жене и не интересовался ее делами. Сяомань жила то в Харбине, то в Пекине с родителями. Муж требовал беспрекословного подчинения и выполнения его воли. После одного из случаев, когда Ван Гэн в очередной раз публично унизил жену, Лу Сяомань твердо сказала мужу, что уезжает в Пекин и не вернется. Родители молодой женщины разделились в своих мнениях. Отец поддержал молодую женщину и разрешил жить в его доме. Мать же, получившая традиционное воспитание и придерживавшаяся старых взглядов на семейные отношения, осудила поступок дочери и не поддержала идею о разводе. Тем не менее, последовал развод, а потом также малоприемлемое для старого Китая событие – повторное замужество с поэтом Сюй Чжимо, который также пережил развод. Лян Цичао, который еще в XIX в. говорил «об искоренении рабства внутри себя», поддержал смелое решение пары и выступил свидетелем на их свадьбе. Раньше вторичное замужество считалось преступлением перед памятью о покойном супруге. Более того, невеста, потерявшая жениха до свадьбы, все равно «выходила замуж» за табличку с именем умершего суженого и всю жизнь должна была провести в доме мужа, не имея права обрести другую семью. После Синьхайской революции патриархальные семейные устои начали постепенно ломаться. В статьях и выступлениях демократически настроенных деятелей звучали призывы к кардинальной перестройке системы семейных отношений, хотя на практике этот процесс происходил очень медленно.

В 1931 г. в Китае рассталась с супругом и получила развод наложница последнего китайского императора Пу И по имени Вэнь Сю (文绣). Ее уверенность в правильности принятого решения поддержала дальняя родственница Юй Фэнь, которая сама была не очень счастлива в браке. Муж Юй Фэнь, старший внук бывшего президента КР Фэн Гочжана, придерживался старых патриархальных взглядов на брак и не допускал свободомыслия в семье. Однако его жена была хорошо знакома с новыми веяниями и законами. Юй Фэнь выразила готовность помочь Вэнь Сю советом и делом, когда приехала к ней в Тяньцзинь. Женщины были уверены, что теперь, когда Пу И отрекся от престола, перестал быть императором и стал обыкновенным гражданином, он был обязан подчиняться всем законам Китайской Республики, уважать равенство мужчин и женщин. Причиной развода Вэнь Сю указала «плохое обращение с женой» и потребовала выплаты алиментов на свое содержание после развода. Пу И вспоминал, что в процессе развода Вэнь Сю вела себя очень смело, проявила силу воли и твердость характера. 22 октября 1931 г. в юридической фирме Линь Чэнь и Линь Тин в Тяньцзине в присутствии трех адвокатов было подписано Соглашение о разводе из трех пунктов.

1. Пу И выплачивает Вэнь Сю 55 тысяч юаней на ее содержание.

2. Вэнь Сю разрешается забрать всю одежду и предметы первой необходимости, которыми она пользовалась при жизни с Пу И.

3. После возвращения в Бэйпин к родителям Вэнь Сю не должна делать ничего, что могло бы нанести ущерб репутации Пу И.

Чтобы «сохранить лицо» и подчеркнуть свое особое положение как монарха, хоть и бывшего, Пу И настоял, чтобы в Соглашении о разводе употреблялась формулировка «повелеваю». В нем было также отмечено, что «императорская наложница становится простолюдинкой». При этом Вэнь Сю лишалась всех императорских привилегий и званий. Примечательно, что, из-за ее развода с Пу И, в 2004 г. потомки императорского дома династии Цин не оставили за Вэнь Сю, в отличие от других наложниц, соответствующий ее бывшему статусу посмертный титул.

За 300 лет правления маньчжурской династии Цин, равно как при всех предыдущих китайских или иноземных династиях, женщины любых сословий не осмеливались просить развода у своих мужей. Потребовать развода и добиться успеха стало возможно лишь на волне бурных прогрессивных преобразований китайского общества, возникших после Синьхайской революции.

Тайвань с 1895 г. находился во владении Японии, и Синьхайская революция непосредственно на него не повлияла. Однако и на отдаленном острове также наблюдалось некоторое улучшение положения женщин в обществе, вызванное общемировыми тенденциями. Японские колониальные власти пытались ввести на Тайване гражданское право периода Мэйдзи, но столкнулись с противодействием местной традиции и сохранением в обществе патриархального сознания. Тем не менее, в 1922 г. на Тайване был принят Закон о разводе, который предусматривал принятие судебного решения о разводе и ставил закон выше обычной практики и предписаний чиновников. Закон закреплял право женщины на развод и право инициировать развод. Таким образом, он явился шагом вперед и важным поворотным моментом на пути установления гендерного равенства, расширяя права женщин и в то же время ограничивая права мужчин в отношении развода.[8, с.20-98]

Борьба со старыми традициями в семейных отношениях привела в Китае к внедрению новой атрибутики в обряд бракосочетания. Началось деление на традиционную и «цивилизованную» свадьбу (по западному образцу). На последней невеста представала в белом платье западного покроя, с фатой на голове, с подружками и детьми, придерживающими шлейф платья. В руках невеста часто держала букет из живых цветов – украшение, не свойственное китайской традиционной культуре. В свадебных нарядах женихов и невест долгое время наблюдалось смешение стилей: китайский халат и европейская шляпа на женихе, традиционное свадебное платье из китайского шелка с европейскими перчатками и туфлями на высоком каблуке на невесте и т.д. Менялось отношение к свидетельству о браке, как документу об акте гражданского состояния. В начале ХХ в. было принято покупать в лавке бланк свидетельства и заполнять его от руки. На бланк наклеивали марку об уплате пошлины, и тогда документ считался действительным. На практике он не имел особого значения. После Синьхайской революции стали вводиться отпечатанные типографским способом бланки свидетельств о браке. Был определен размер пошлины. В свидетельство о браке в разные годы вносились такие сведения, как согласие родителей, имена свидетелей, имя регистратора. На свидетельстве изображали благожелательные символы: дракон и феникс, младенец с персиком, лотос, пионы. Имя жениха традиционно значилось на первом месте, независимо от количества черт в именном иероглифе, чтобы подчеркнуть значимость мужа и его главенство в семье. Имя невесты помещали на некотором расстоянии от имени будущего мужа.[11]

Одной из новых тенденций было проведение скромной свадьбы без приглашения десятков и сотен гостей. Пекинская «Чэньбао» в 1921 г. рассказывала о «новой свадьбе новых людей» [7, т.1, с.475]

Профессор университета Цинхуа Чжао Юаньжэнь и врач больницы Сэньжэнь Ян Бувэй, оба с хорошим заработком, могли устроить любую свадьбу. Но пара решила не приглашать гостей и не принимать подарки. Вместо этого они скромно отметили бракосочетание дома в обществе двух свидетелей. Друзьям и родственникам молодожены разослали письмо, в котором уведомляли, что они «свободно вступили в брак» и, выступая против ненужных расходов, делают два отступления от традиции. Первое – не принимают подарки, но будут рады получить созданные друзьями нематериальные поздравления – посвящения, стихи, музыкальные произведения. Второе – просят друзей, каждого от своего имени, направить предназначенные молодоженам деньги в адрес Китайского научного общества. Ху Ши, который выступил свидетелем жениха, еще не получил уведомление, когда пришел поздравить молодоженов. У него в руках был сверток в красной обертке. Чжао Юаньжэнь немедленно напомнил, что подарков они не принимают, и попросил не нарушать установленные молодыми правила. Ху Ши улыбнулся и сказал: «Очень правильно. Это моя собственная работа – исследование Сна в красном тереме». Тогда Чжао с удовольствием принял подарок.

С другой стороны, в обществе сохранились старые представления о свадьбе, особенно если речь шла о недавнем императоре, который хотя и отрекся от престола, продолжал жить в Запретном городе и пользоваться привилегиями монарха. К состоявшейся в 1922 г. свадьбе Пу И подарки прислали: президент Китайской Республики, другие высокопоставленные официальные деятели, главы милитаристских клик и местные начальники, маньчжурские и монгольские князья, высшее чиновничество и религиозные деятели. Верхи по-прежнему относились к Пу И с пиететом, подтверждением чего служит тот факт, что среди подарков было множество жезлов «жуи», которые в списке подарков стояли на первом месте. Традиционное сознание связывало «жуи» с императорской властью и воспринималось не только как символ исполнения желаний и счастья, но и как неотъемлемый атрибут личности императора, несмотря на изменение статуса Пу И.

Президент Ли Юаньхун направил Пу «жуи», золотую вазу и серебряный чайник. Лидер Чжилийской милитаристской клики Цао Кунь подарил «жуи» и ткани. Бэйянский милитарист У Пэйфу – ткани и 7 000 серебряных юаней. Известный военный и политический деятель Фэн Юйсян – «жуи», серебряные наручные часы, золотую и серебряную посуду. «Правитель» Северо-восточного Китая Чжан Цзолинь – «жуи» и ткани. Бывший президент Китайской Республики Сюй Шичан – комплект мебели. Бэйянский милитарист Ван Бэйцин – «жуи» из золота. Губернатор трех восточных провинций Китая генерал Чжан Сюнь – 10 000 серебряных юаней. Китайский реформатор Кан Ювэй – нефритовую ширму, бабочку из природного камня, атрибут свадьбы Наполеона, 1 000 серебряных юаней и написанные собственноручно парные надписи. Подарков скопилось такое количество, что в покоях Пу И не хватило места, чтобы их поставить.[12]

Приведенные выше примеры иллюстрируют разнообразие и противоречивость отношения к семейно-брачным отношениям в китайском обществе после Синьхайской революции. Новое соседствовало со старым, временами мирно уживаясь, а временами вступая в противоборство, и даже приводя к трагедиям. После Синьхайской революции во всех сферах жизни китайского общества наметились изменения. Не всегда развитие шло поступательно, были и успехи, и неудачи, и приживалось только то, что соответствовало менталитету нации и соотносилось с ее древними традициями. История доказала, что преобразования должны проходить постепенно, с учетом национальной специфики и особенностей психологии народа. Лишь тогда эти преобразования будут носить необратимый характер.

Список литературы

1. Peking Gazette. Пекин
2. Лу Синь. Собрание сочинений в четырех томах. М. 1954
3. Дунфан цзачжи цзунлу. 03.1904 - 02.1948. (Журнал «Дунфан цзачжи. Содержание). Пекин. 1957
4. Ло Лихуа. Цин мо минь чу тайвань юй далу буфэнь дицюй чаньцзу гунсе цзаосин суцай юй сюхуа ши чжи яньцзю. (Исследование образцов стилей, цвета и вышивки специальной обуви для забинтованных ножек на Тайване и в некоторых частях континентального Китая). Тайбэй. 2004
5. Сунь вэнь сюаньцзи. Шан, чжун,ся цэ. (Сунь Ятсен. Избранные произведения. В 3 томах). Гуанчжоу. 2006
6. Тушо чжунго бай нянь шэхуэй бяньцянь: лии, сянцин,цзунцзяо (1840-1949). (Изменения в жизни китайского общества за 100 лет: ритуалы, местные обычаи, религия. 1840-1949). Шанхай. 2001
7. Цзю чжунго да болань: 1900-1949. Шан, ся цзюань. (Хроника исторических событий в Китае с 1900 г. по 1949 г. В 2 томах). Пекин. 1995
8. Чэнь Чжаожу. Лихунь дэ цюаньли ши: тайвань нюйсин лихунь цюань дэ цзяньли цзи ци иию. ( История права на развод: получение женщинами на Тайване права на развод и его значение). Тайбэй. 2009
9. Holmgren J. The Economic Foundations of Virtue: Widow-Remarriage in Early and Modern China. / Australian Journal of Chinese Affairs. 1985. Issue 13
10. Kuo Margaret. Spousal Abuse: Divorce Litigation and the Emergence of Rights Consciousness in Republican China / Modern China. 38(5). 2012
11. Jiéhūn zhèngshū bǎinián yǎnyì 结婚证书百年演绎 (Просмотрено 20.08.2012)

Ст. опубл.: Синьхайская революция и республиканский Китай: век революций, эволюции и модернизации. Сборник статей. – М.: Институт востоковедения РАН. – 312 с. С. 145-159.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Рябченко Н. П. Синьхайская революция и Восток

Сто лет, прошедшие после Синьхайской революции, дают возможность по­нять некоторые закономерности возвышения Востока, связанные с дейст­вием демографических циклов и динамикой отношений Восток — Запад. Диалектика исторического процесса позволяет рассматривать Синьхайскую революцию и другие антимонархические революции начала XX в. не толь­ко как прогрессивные события, но и как проявление кризиса патриархата.

Синьхайская революция, произошедшая в конце года Синьхай по тра­диционному китайскому летоисчислению (1911 — начало 1912 г.), впервые на Востоке привела к установлению республиканского строя и стала одним из звеньев процесса революционного «пробуждения Азии», научное осмысление которого продолжается в настоящее время [1, с. 307—516]. Проблема в том, что социальные и политические измене­ния сближали Восток с остальным миром, но одновременно способство­вали его подъёму как самостоятельной силы, способной всё сильнее вли­ять на мировое развитие. После Синьхайской революции прошло сто лет. Достаточно длительный период, отделяющий нас от событий тех лет, да­ёт возможность понять некоторые важные тенденции и закономерности исторического процесса. Сегодня Китай — признанный лидер Востока, поэтому особенно интересно и важно для понимания истории исследо­вать, как складывались его отношения с восточным миром в ту перелом­ную эпоху, какие идеи выдвигались, как это связано с современностью и может влиять на наше общее глобальное будущее.

Сунь Ятсен, как и многие его соратники, вначале был склонен дей­ствовать реформаторскими методами, предлагал властям пути решения насущных проблем китайского общества. В 1894 г. он направил одному из высших сановников Цинской империи Ли Хунчжану представление, где развернул программу, которая должна была вывести страну на про­грессивный путь развития, предотвратить опасность голода и связанных с ним народных восстаний. Для достижения Китаем богатства и процве­тания предлагалось выполнить «великую программу четырёх условий»: «... если люди могут полностью проявлять свои таланты, то все начина­ния процветают; если земля может приносить наибольшую пользу, то народу хватает пищи; если вещи могут найти исчерпывающее примене­ние, то материальные средства имеются в изобилии; если товары могут беспрепятственно обращаться, то средств достаточно». Особенно важно было наладить надлежащее управление сельским хозяйством. Сунь Ят­сен предлагал лично заняться обследованием земель, чтобы определить, для каких видов деятельности они подходят, какую выгоду могут принес­ти, и, используя западные методы, взяться за их освоение [2, с. 45—62]. Однако это обращение осталось без ответа. Начавшаяся японо-китай­ская война показала полную неспособность правящей династии защи­тить Корею от японской агрессии, что вызвало гнев и негодование в ки­тайском обществе. Стали окончательно ясными неспособность Цинов успешно руководить страной и бесполезность обращений к ним с пети­циями и советами.

В том же 1894 г. Сунь Ятсен создаёт революционную организацию «Союз возрождения Китая» [3], в следующем году им была предприня­та неудавшаяся попытка вооружённого восстания в провинции Гуан­дун. Позже попытки повторялись. В 1905 г. китайские революционные организации решили соединить свои усилия и создали «Объединённый союз», который в 1906—1911 гг. в разных провинциях десять раз поднимал восстания, но все они были подавлены [4, с. 9]. Одной из причин их поражения были заговорщические методы при опоре на местные тайные общества «Триады». Такие восстания не получали достаточного размаха, и власти легко с ними расправлялись. Однако нельзя сказать, что усилия были напрасны. Вместе с другими народными выступле­ниями они постепенно расшатывали правящий режим, ряды высту­павших росли.

После первых неудач китайские революционеры не только не отчая­лись, но расширили сферу своей борьбы. Сунь Ятсен понимал, что перед странами Азии стоят во многом сходные проблемы, и, находясь в эмигра­ции в Японии, обсуждал их с выходцами из этих стран, помогал молодёжи и студентам из Кореи, Китая, Индии, Сиама, Филиппин. Он активно уча­ствовал в национально-освободительной борьбе филиппинского народа, полагая, что новое независимое государство сможет оказывать помощь китайской революции. В 1899 г. он организовал отправку на Филиппи­ны партии оружия, закупленного в Японии, но во время шторма судно затонуло. Много усилий пришлось потратить, чтобы подготовить на Тай­ване новый транспорт с оружием, но японские власти наложили арест на уже готовый к отправке груз. Филиппинцы были согласны передать это оружие китайским революционерам, как раз в то время готовившим но­вое восстание, однако и этот план не удалось осуществить [5, с. 67—71]. В Японии Сунь Ятсен установил тесные связи с вьетнамскими револю­ционерами, считая, что после победы китайской революции надо будет в первую очередь оказать помощь вьетнамскому народу в его борьбе за национальное освобождение [6, с. 56].

Цинские власти были хорошо осведомлены об участии Сунь Ятсена в организации восстаний, и он вынужден был скрываться в Гонконге, Ха­ное, Бангкоке, Сингапуре, в Японии и на Гавайях. Скитаясь по разным странам, он не прекращал своей революционной деятельности, постоян­но выступал перед китайскими эмигрантами с агитацией, создавал но­вые ячейки своей организации, собирал средства на продолжение борь­бы. Такую же работу вели и другие его соратники среди многочисленной китайской диаспоры в Юго-Восточной Азии, а также в Южной Африке. Но в отличие от них Сунь Ятсен уделял большое внимание и странам За­пада. Он совершал длительные поездки в США и Англию, что расширя­ло кругозор и позволяло установить более широкие международные свя­зи. Скандальная попытка цинских властей расправиться с Сунь Ятсеном, когда он был задержан в китайском посольстве в Лондоне, сделала его имя известным во всём мире. Авторитет революционера среди зарубежных китайцев был так высок, что задолго до победы революции его про­чили в новые лидеры страны. Похоже, это понимали и Цины, оценившие его голову в 10 тыс. фунтов стерлингов, очень большую по тем временам сумму [7, с. 82].

После разгрома в 1898 г. императрицей Цыси движения за реформы к революционной эмиграции добавились бежавшие из страны рефор­маторы. В Бирме, Малайе, Сиаме, Японии те и другие издавали десятки газет и журналов, в которых вели дискуссии о будущем государственном устройстве Китая: будет ли это республика или конституционная монар­хия. Не все ещё твёрдо определили свою позицию, и нередко спорящие меняли свои взгляды на противоположные. Но постепенно революци­онное направление стало преобладать [8, с. 90—101]. В 1905 г. в Японии начал выходить ставший широко известным журнал «Минь бао» («На­род»). В Бирме с августа 1908 г. издавалась газета «Гунхуа жибао» откры­то революционной направленности. Пекин добивался от английских колониальных властей закрытия газеты, поэтому её редакция перебра­лась на остров Пенанг. «Гунхуа жибао» стала органом местной организа­ции «Объединённого союза», а на острове в 1909 г. было создано главное управление этой партии для района Южных морей [9, с. 218—221]. В Таи­ланде, имевшем многочисленное китайское население, ячейки «Объе­динённого союза» были созданы не только в столице, но и в провинци­альных центрах [1, с. 397]. Отдавая должное роли зарубежных китайцев в подготовке революции, Сунь Ятсен позже говорил: «Хуацяо — мать ре­волюции» [10, с. 18].

Из стран Востока наибольшее значение для Китая как база революци­онного движения имела Япония. Это объяснимо. Успехи модернизации Японии служили примером для всех китайских патриотов, желающих прогресса и процветания своей стране, а культурная и территориаль­ная близость двух стран способствовала непосредственному восприятию всего нового и передового, в том числе социальных теорий и революционных идей. Сунь Ятсен писал: «Реформы, осуществлённые в Япо­нии, по сути дела, явились предпосылкой китайской революции, а ки­тайская революция — следствием этих реформ. И то, и другое составляет одну линию — линию возрождения Восточной Азии, одно тесно связано с другим» [2, с. 315]. Прогрессивные силы в Японии также с симпатией относились к борьбе китайских революционеров против маньчжурской династии. Поэтому тот факт, что в Стране восходящего солнца нашли убежище многие из преследуемых китайским правящим режимом и им позволяли открыто действовать, издавать газеты, создавать организации, выглядит вполне естественно.

Япония как передовая страна была притягательна для китайской молодёжи. В начале XX в. там обучалось до 8 тыс. китайских студентов [11, с. 350]. Среди них также имели место антиманьчжурские выступления [12, с. 228—229; 8, с. 7—24]. Но была и другая причина такой японской от­крытости для китайской оппозиции. Япония, тогда молодое империали­стическое государство, вынашивала планы экспансии на материк и была заинтересована в создании опоры среди самых разных политических сил [13, с. 79]. Конечно, эти цели не оглашались, но они проявили себя поз­же в политике Токио в отношении Китая, когда японцы в зависимости от собственной выгоды поддерживали то одних, то других.

Победное шествие Синьхайской революции началось с восстания во­енных в г. Учане 10 октября 1911 г. [14]. Оно стало результатом созревшей к тому времени революционной ситуации. Голодные бунты происходи­ли всё чаще, налоги росли, правящая верхушка была озабочена собственным обогащением и в угоду империалистическим державам открыто проводила антинациональную политику. В этих условиях потребовалось всего несколько месяцев борьбы, чтобы цинская монархия пала. 1 января 1912 г. Сунь Ятсен вступил в должность временного президента. Вскоре он, как было заранее договорено, передал свой пост Юань Шикаю, кото­рый, однако, стал сворачивать завоевания революции. В августе 1912 г. на базе «Объединённого союза» была создана новая партия Гоминьдан, ко­торая уверенно победила на парламентских выборах, но в результате по­литических манёвров сторонников Юань Шикая, избранного президен­том, власти так и не получила. Страна раскололась на Юг, где преобладали сторонники Сунь Ятсена, и Север, находившийся под властью Юань Ши­кая, готовившего почву, чтобы самому стать монархом и основать новую династию [1, с. 480—481]. Сунь Ятсен решительно выступил против узур­патора. Начавшиеся в середине 1913 г. народные выступления и военные столкновения противостоящих сил получили название «второй револю­ции». На этот раз южане потерпели поражение. Предстояла длительная борьба за объединение страны.

Следствием революции стало отделение от Китая некоторых нацио­нальных окраин. 1 декабря 1911 г. объявила о независимости Монго­лия. Князья Тывы (Урянхайского края) обратились за покровительст­вом к России, установившей здесь в 1914 г. свой протекторат. Попытался стать независимым и Тибет, но столкнулся с жёстким противодействием новых китайских властей.

Свержение монархии в Китае оказало революционизирующее влия­ние на соседние страны Восточной и Юго-Восточной Азии. В конце 1911 г. в провинцию Гуандун прибыла группа революционеров из Вьет­нама и Таиланда. В 1912 г. вьетнамцы совместно с китайцами создали революционную организацию солидарности с народами колоний «Об­новление Китая — путь к процветанию Азии». Под влиянием событий в Китае активизировались антияпонские выступления в Корее. Китай­ские эмигранты принесли революционные настроения в Индонезию [6, с. 89—91].

В те бурные революционные годы Япония показала подлинную сущность своей политики в отношении Китая. Сунь Ятсен оценил её так: «В Японии народ относится к нам сочувственно, правительство — враждебно». Накануне свержения Цинов Япония выступила с инициа­тивой, которая не была поддержана западными державами: послать в Китай иностранные экспедиционные войска, ведущую роль среди которых играли бы японские, для защиты императора. На самом де­ле Токио был озабочен сохранением своей сферы влияния в Северном и Северо-Восточном Китае и её дальнейшем расширении. Японское правительство было не прочь закрепиться и на революционном Юге. В период «второй революции» концерн «Мицуи» поставил туда воору­жение и боеприпасы на 300 тыс. юаней. Хотя в этом случае, видимо, сыграла свою роль давняя неприязнь Токио к Юань Шикаю, который в прошлом был главным резидентом в Корее и очень мешал японцам [13, с. 100—102, 106].

Размышляя о будущем Азии, Сунь Ятсен большое внимание уделял положительной роли, которую могла бы сыграть Япония в регионе, откажись она от империалистической политики, не сулившей ей ничего хорошего, что позже полностью подтвердилось. Он писал своему другу Инукаи Цуёси: «Если Япония поставит своей целью оказание помощи Азии и не будет следовать по стопам европейского империализма, она снищет всеобщее уважение азиатских народов» [2, с. 312]. Выступая в Кобэ, лидер китайской революции призывал Японию помочь Китаю избавиться от неравноправных договоров, что способствовало бы установ­лению между двумя странами тесных, братских отношений, созданию японо-китайского союза как основы сплочения народов Азии [15, с. 174].

Сто лет, прошедшие после Синьхайской революции, позволяют по-новому взглянуть на это важное историческое событие и его послед­ствия. Во-первых, следует обратиться к вопросу: что было главным среди причин революции? В современной исторической науке уже утвердилась точка зрения, что в традиционных обществах, к которым тогда относился Китай, крупные политические потрясения: крестьянские войны, смены династий — обычно происходили, когда численность населения достига­ла некоего предела, уже не позволявшего ему прокормиться при сущест­вующем уровне развития экономики. В Китае такой предел в 430 млн чел. был достигнут как раз накануне революции, что было повторением мак­симума середины XIX в., отмеченного мощными крестьянскими война­ми [1, с. 466]. В условиях демографического сжатия недостаток ресурсов приводит к ослаблению государства, его институтов, усилению корруп­ции и разложению правящих верхов. Синьхайская революция стала пря­мым следствием такой ситуации.

Концепция демографических циклов С.А. Нефёдова даёт возмож­ность увидеть ещё один важный механизм социальных трансформаций. Проанализировав десятки демографических циклов в традиционных об­ществах, в том числе демографический цикл эпохи Цин [16], он пришёл к обоснованному выводу, что «основным направлением развития сослов­ной монархии была трансформация в этатистскую монархию». История Востока показывает нам, как это происходит. «... Сжатие в подавляющем большинстве случаев порождает этатистскую монархию. В ранний пери­од истории Ближнего Востока нашествия варваров разрушали эту монар­хию и возвращали общество к господству частнособственнических от­ношений, но в следующих циклах этатистская монархия возрождалась. В средние века варвары становились привилегированным военным со­словием и трансформировали этатистскую монархию в сословную мо­нархию. Но в следующих циклах Сжатие приводило к обратной трансформации» [17, с. 72].

В Китае после образования республики действие демографических циклов не прекратилось. Хотя новые социальные условия давали значительный простор развитию производительных сил и часть населения пе­ретекала в города, тенденция к этатизму давала о себе знать растущим вмешательством государства в экономику. Так, к концу гоминьдановского периода государство прямо или косвенно контролировало более 80% промышленного производства [18, с. 342]. В то же время продолжало бы­стро расти население. После Синьхайской революции оно увеличилось ещё на сто с лишним миллионов человек. Поэтому создание Китайской Народной Республики в результате победы КПК в третьей гражданской революционной войне стало закономерным шагом к полному утвержде­нию этатизма в стране.

С.А. Нефёдов отмечал наличие некоторых особенностей трансформа­ции традиционного китайского общества: «В отличие от Ближнего Восто­ка в Китае в некоторых случаях происходило разложение этатистской мо­нархии, и в фазе Сжатия развивались отношения частной собственности.

Но в этом же или в следующем цикле Сжатие вызывало крестьянские восстания и восстановление этатистской монархии» [17, с. 72]. Насколь­ко это положение применимо к современному Китаю? О монархии, ко­нечно, говорить не приходится, но с введением рыночной экономики серьёзное отступление от этатизма налицо. Однако численность населе­ния растёт и приближается к современному критически допустимому, по мнению китайских учёных, пределу в 1,5—1,6 млрд чел. [19, с. 77]. К то­му же ситуация усугубляется быстро растущим социальным неравенст­вом. Поэтому в Китае вполне возможен и, скорее всего, неизбежен воз­врат к этатизму в той или иной форме.

Специалисты, изучающие демографические циклы, не рассматрива­ют их применительно к современному обществу, так как в нём меняются условия жизни людей. Они уже не так сильно зависят от сельскохозяй­ственного производства, расширяется экологическая ниша их существо­вания, привносится действие новых факторов, связанных с научно-тех­ническим прогрессом. Тем не менее если рассматривать не отдельные страны, а мир в целом, то ситуация мало изменилась. С появлением «зо­лотого миллиарда» стала отчётливо видна глобальная сословность чело­вечества. В центре — тот самый «золотой миллиард» как привилегирован­ное сословие, затем народы капиталистической полупериферии, далее идёт периферия — обширная зона бедных стран, бывших колоний и по­луколоний. Вместе с увеличением численности населения растёт и со­циальное напряжение в этой системе, провоцируя традиционную для демографических циклов развязку — переход от сословности к этатиз­му. Намёки на это звучат в рассуждениях отдельных представителей на­учных и политических кругов о необходимости глобального управления [20, с. 9—10]. Как и этатизм, оно в разных странах может различаться по охвату и степени жёсткости, но это не меняет сути грядущих измене­ний. Хорошо, если они пройдут мирно, хотя, как свидетельствует исто­рия, шансы не велики.

Система господства «золотого миллиарда» была создана Западом. В ней отчётливо просматриваются архетипические черты прежних систем господства, варварских завоеваний и сословных монархий, проявляю­щиеся в глубоко укоренившейся привычке использовать военную силу, в формировании структуры глобального общества, обеспечивающей вла­ствование привилегированного социального слоя бывших завоевателей, к концу XIX в. поделивших мир, а в XX в. ставших мировой финансовой олигархией. Эта система разрушает традиционные и ещё не прошедшие стадию модернизации общества, способствует развитию частнособствен­нических отношений и росту связанных с ними противоречий. В условиях перенаселённости и быстро убывающих ресурсов миру становит­ся не под силу содержать «золотой миллиард» и терпеть создаваемый им хаос, что делает почти неизбежным поворот к глобальному этатизму. Он приведёт к резкому ослаблению Запада, утрате им прежних позиций и одновременно возвышению Востока с его многочисленным населени­ем, главным «заказчиком» этого исторического поворота.

Ввиду такой перспективы следует вспомнить, что Сунь Ятсен был горячим поборником сплочения Азии, усиления её роли в мировых де­лах, выступал за поддержку национально-освободительного движения. Он мечтал о создании «Великого восточ ного государства», объединяю­щего Китай и его азиатских соседей [21, с. 36]. Эта линия солидарности и сплочения народов Востока получила воплощение уже после образо­вания КНР. В 50—70-е гг. прошлого века Китай оказывал большую по­мощь национально-освободительным движениям. Во внешней полити­ке Пекина хорошо просматривается следование принципу, завещанному Сунь Ятсеном: «помогать слабым и поддерживать падающих» [15, с. 169]. В XXI в. Китай развернул широкомасштабную экономическую помощь всем без исключения нуждающимся странам Африки, на деле помогая им преодолевать отсталость и бедность. Сам Китай, достигший за по­следние десятилетия больших успехов, тем не менее продолжает отно­сить себя к числу развивающихся стран и поддерживает с ними тесные связи. В Азии уже в течение десяти лет Китай ведёт активную работу по созданию Восточноазиатского сообщества, которое включало бы государ­ства Восточной и Юго-Восточной Азии. Интересно, что здесь всплыла та же проблема, которая в своё время беспокоила Сунь Ятсена, — пробле­ма противодействия Японии, склонной преследовать свои цели и идти за Западом. В противовес китайскому проекту Япония предложила вклю­чить в организуемое новое сообщество Австралию, Новую Зеландию, Ин­дию, что размывало бы региональное единство и ослабляло ведущую роль Китая в нём. В результате в настоящее время проект существует в двух форматах, предложенных Китаем и Японией [22, с. 46—47]. Но в Пекине не унывают, полагая, что в будущем Восточноазиатское сообщество ста­нет ареной плодотворного сотрудничества двух стран, предлагают соз­дать в регионе Восточноазиатское сообщество безопасности, Сообщество взаимовыгодной поддержки и обеспечения стабильности экономичес­кого развития, Культурное сообщество, основой которого должно стать формирование общей китайско-японской культуры [23].

Консолидация Восточной Азии наряду с уже осуществлённым проек­том создания Европейского союза позволяет видеть реальную структуру мира, существовавшую и прежде, но сейчас ставшую предельно отчётли­вой, где два полюса — Восток и Запад, расположенные на востоке и запа­де Евразии, формируют два цивилизационных ядра. Остальные страны, за исключением «переселенческих филиалов» Запада в Северной Аме­рике, Австралии и Южной Африке, в культурном и цивилизационном плане являются переходными и так или иначе связаны с динамикой взаи­модействия двух мировых полюсов, поочерёдно играющих ведущую роль в мировой истории [24]. Разделение на Восток и Запад заложено в антро­пологических и ментальных особенностях живущих там народов, ана­логично женскому и мужскому началу. Воздействие этой естественной структуры мира и закономерностей её существования на судьбы челове­чества ещё как следует не изучено. Этот новый подход может кардиналь­но изменить наши представления о ходе истории и многих современных процессах. Как минимум он позволяет отказаться от ошибочной внешнеполитической идеи о многополярном мире, так как в действительно­сти имеются только два мировых полюса [25]. Возможно, придётся усом­ниться во многих устоявшихся представлениях. Так, «пробуждение Азии», частью которого была Синьхайская революция, обычно считается частью мирового революционного процесса, как бы дополняющей его главный поток, формировавшийся в России. А не наоборот ли? В настоящее вре­мя существует точка зрения, что русская революция первой половины XX в. положила начало мировой революции аграрных стран, сопротив­лявшихся включению в периферию западного капитализма [26, с. 11]. Но проблема явно шире. Здесь конфликт не только с западным капи­тализмом, но и с Западом как породившей его ведущей мировой циви­лизацией. Впрочем, понимание того, что появление большевизма стало новой фазой борьбы между Европой и Азией (на стороне последней ока­залась и Россия), существовало и раньше [27, с. 39], сейчас это становит­ся всё более очевидным.

Последовавшие за Октябрьской революцией события показали, что Советский Союз и созданный им «социалистический лагерь» стали надёжной базой китайской революции. После образования КНР советская помощь сыграла решающую роль в переходе страны на индустриальный путь развития, что явилось важнейшим цивилизационным сдвигом, оз­начающим передачу волны индустриализации развития от второго эше­лона (к которому относилась Россия) дальше — в третий, мир бывших колоний и полуколоний. В последующие несколько десятилетий сам факт существования мощного СССР, который на Западе называли Вос­током, имевшего одинаковый с Китаем общественный строй, служил га­рантией его безопасности перед лицом враждебных капиталистических государств. Потом СССР не стало, и всем открылся настоящий Восток, восточный полюс и восточное цивилизационное ядро глобального мира. Исторический поток, ведущий начало с «пробуждения Азии», не только не иссяк, но продолжает набирать силу.

Синьхайская революция, разбившая феодальные оковы, не дававшие Китаю возможности идти в ногу с остальным миром, безусловно, важ­ное прогрессивное историческое событие. Вслед за Китаем менее чем за 10 лет монархии рухнули в целом ряде крупных стран — России, Германии, Австро-Венгрии, Турции. Таким образом, Синьхайская революция органично вписалась в происходившие в мире изменения. Но их нельзя рассматривать только как прогрессивные. Диалектика развития такова, что всякий прогресс одновременно является и относительным регрессом [28, с. 68]. Так, крушение монархий стало следствием кризиса патриарха­та, достигшего пика своего развития в абсолютизме. Дальнейшие события только усугубляли этот кризис. Массовая гибель мужчин в двух мировых войнах и потребности военной экономики вынудили воюющие государ­ства вовле кать женщин в производство, открылись возможности и для их участия в общественной и политической деятельности. В развитых странах было достигнуто полное равенство мужчин и женщин, которое на деле всё же остаётся неравенством возможностей. Причина не в том, что где-то, в каких-то вопросах сохраняется дискриминация по половой принадлежности, а в том, что мужчины в целом уступают женскому по­лу. Они менее психологически устойчивы, имеют значительно меньшую продолжительность жизни, больше подвержены таким порокам, как ал­коголизм, наркомания. Подавляющее число преступников также мужчи­ны. С таким «джентльменским набором» мужчины, не занимая господ­ствующего положения в обществе, неизбежно будут уступать женщинам по всё большему числу позиций. Как раз «женский вопрос» — сохранение незыблемости прежних патриархальных порядков, обеспечивающих пол­ное доминирование в обществе мужчин над женщинами, и борьба против разлагающего западного влияния, является глубинной причиной совре­менного конфликта исламского мира с Западом. Пришедшие на смену поверженным монархиям авторитарные режимы, ещё сохраняющиеся во многих странах, также являются одним из бастионов отступающего пат­риархата. Запад, преследуя меркантильные интересы и прикрываясь при этом демократической риторикой, упорно пытается сокрушить этот бас­тион, но, по-видимому, до конца не понимает, что рубит «сук» историчес­ки сложившейся мужской власти, на котором он сам сидит.

Начавшийся более века назад подъём Востока, идущего к мировому лидерству, на наших глазах меняет привычную западоцентричную карти­ну мира, в которой незападный мир выглядел вечно отстающим, обречён­ным на догоняющее развитие. Естественно, будут меняться и глобальные приоритеты. В отличие от безудержно рвущегося вперёд Запада, Восток склонен к поддержанию устойчивости, гармонии. Как раз такой подход нужен для решения множества накопившихся в мире проблем. Поэтому грядущее лидерство Востока как мирового женского начала объективно отвечает потребностям глобального развития. Будущий мир будет более восточным и более женским. Но и тут даст о себе знать диалектика: чем дальше, тем больше будет расти спрос на мужские качества, чтобы дви­гать человечество к новым рубежам.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ

История Востока: в 6 т. Т. 4. Восток в новое время (конец XVIII — начало XX в.): Кн. 2 / отв. ред Л.Б. Алаев и др. 2005. 574 с.
2. Сунь Ятсен. Избранные произведения. Изд. 2-е, исправ. и доп. М.: Наука, 1985. 781 с.
3. Борох Л.Н. Союз возрождения Китая. М.: Наука, 1971. 203 с.
4. Тихвинский С.Л. Сунь Ятсен — великий китайский революционер-демократ, друг Советского Союза // Сунь Ятсен. 1866—1986: К 120-летию со дня рожде­ния. М.: Наука, 1987. С. 5—32.
5. Кюзаджан Л. С. Освободительное движение филиппинского народа и Сунь Ят­сен (1899—1900 гг.) // Сунь Ятсен. 1866—1986: К 120-летию со дня рождения. М.: Наука, 1987. С. 57—73.
6. Тихвинский С.Л. Завещание китайского революционера. М.: Изд-во полит. лит., 1986. 224 с.
7. Ефимов Г.В. Некоторые сведения о революционной деятельности Сунь Ятсе­на в 1907—1909 гг. // Сунь Ятсен. 1866—1986: К 120-летию со дня рождения. М.: Наука, 1987. С. 74—84.
8. Никифоров В.Н. Китай в годы пробуждения Азии. М.: Наука, 1982. 248 с.
9. Зубков Н.Б., Крымов А.Г Дискуссия о государственном переустройстве Ки­тая в начале XX века // Китай: общество и государство: сб. ст. М.: Наука, 1973. С. 217—228.
10. Кузнецов В.С. Синьхайская революция в Китае // Вопр. истории. 2004. С. 3—21.
11. The Cambridge History of China. Vol. 11. Late Ching, 1800—1911. Taipei: Cavis books, 1989. 754 p.
12. Никифоров В.Н. Первые китайские революционеры. М.: Наука, 1980. 255 с.
13. Сладковский М.И. Китай и Япония. М.: Наука, 1971. 336 с.
14. Белов Е.А. Учанское восстание (1911 г.). М.: Наука, 1971. 250 с.
15. Делюсин Л.П. Идеи паназиатизма в учении Сунь Ятсена о национализме // Ки­тай: традиции и современность. М.: Наука, 1976. С. 168—183.
16. Нефёдов С.А. О демографическом цикле эпохи Цин // Россия и АТР. Владиво­сток, 2005. № 3. С. 139—150.
17. Нефёдов С.А. Концепция демографических циклов. Екатеринбург: Изд-во УГГУ, 2007. 141 с.
18. Непомнин О.Е. Гоминьдановский госсектор и концепция «бюрократического капитала» // Двадцать шестая научная конференция «Общество и государство в Китае»: тезисы и доклады. М., 1995. С. 340—346.
19. Джан Хэ Лань. Рост численности населения — фактор социального давления.
20. Лебедева Т.П. Каким быть глобальному управлению // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 21. Управление (государство и общество). 2006. № 1.
21. Тихвинский С. Л. Сунь Ятсен — китайский революционер-демократ // Сунь Ят­сен. Избранные произведения. Изд. 2-е, исправ. и доп. М.: Наука, 1985. С. 5—44.
22. Семин А. Восточноазиатское сообщество: что мешает воплотить идею // Пробле­мы Дальнего Востока. 2010. № 6. С. 45—51.
23. Семин А. Рец. на кн.: Китайско-японские отношения и политика Китая в отно­шении Японии в грядущем десятилетии. Sino-Japanese relations and China policy toward Japan in the Coming Decade, January, 2009 / Institute of Japanese Studies. Chinese Academy of Social Sciences. Peking, 32 p. // Проблемы Дальнего Востока. 2010. № 4. С. 168—173.
24. Рябченко Н.П. К вопросу о месте и роли России и Китая в современном мире // Китай: шансы и вызовы глобализации: тез. докл. XIV Междунар. науч. конф. Китай, китайская цивилизация и мир. История, современность, перспективы, 23—25 сент. 2003 г., М. Ч. 2. М., 2003. С. 29—33.
25. Рябченко Н.П. Сколько у мира полюсов? (К вопросу о многополярности) // Рос­сия и АТР. Владивосток, 2010. № 1. С. 70—77.
26. Кара-Мурза С.Г. Россия и Запад: Парадигмы цивилизаций. М.: Академический Проект: Культура, 2011. 232 с.
27. Шубарт В. Европа и душа Востока / пер. с нем. Антипенко З.Г. и Назарова М.В. М.: Альманах «Русская идея», 1997. 448 с.
28. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 21. М., 1961. С. 23—178.

Россия и АТР. - 2012. - № 1. - С. 128-138.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас