Даниил Галицкий и Бату: социокультурная роль пиршества

[Dark_Ambient 31]

Даниил Галицкий и Бату: социокультурная роль пиршества.

Пир в повседневной и политической культуре монголов представлялся весьма значимым. Ритуал пиршества репрезентовал новую иерархию отношений среди потомков Чингисхана, легитимизировал нового хана в лице своих подчиненных, также вестником несчастий – раздоров или смерти. Упоминания о ритуале встречаются во многих письменных источников соответствующего времени, в том числе и среди русских летописей, отметившего приезд князя Галицкого к внуку Чингисхана Бату в 1250 году.

Вопрос приезда, а также связанных с ним обязательных ритуалов был подробно рассмотрен в новейшем исследовании А.Г. Юрченко (Юрченко, 2012, С. 235-255). Исследователем были сравнительно затронуты все моменты визита русского князя, представленного в Галицко-Волынской летописи как цепь последовательных и обязательных обрядов (ПЛДР, XIII Век, 1981. С.313-315).

Не оспаривая в целом выводы А.Г. Юрченко хотелось бы остановиться на ряде моментов. Летопись не фиксирует диалог князя и Бату как пиршество, в том числе и указание на распитие «черного молока». Среди источников встречаются упоминания о поднятии чарки, например, при интронизации Угэдей-каана, Абу-л-Гази пишет буквально следующее: «Прибывши в Кара-корум и увидевшись со всеми эмирами и лицам царскаго дома, они совершили обряды поминовения в память умершаго. По окончании их, Бату-хан и все царевичи, сообразно завещанию Чингиз-хана, посадили на престол Огдай-каана; устроив большой пир, подали каану чашу и каан также дал пир царскому дому и эмирам, и, отворив двери казнохранилища, роздал столь много даров, что никто не остался бедным, все сделались богачами» (Абуль-Гази, 1906. С.150). Ритуал поднесения питья фиксируется и Марко Поло: «Еду и питье великому хану подают многие князья, а рты и носы у них, скажу вам, прикрыты прекрасными шелковыми да золотыми тканями, чтобы дух и запах не касались пищи и питья великого хана. Когда великому хану пить, инструменты играют, а их тут многое множество; а возьмет великий хан чарку в руки, все князья и все, кто там, становятся на колени и низко кланяются» (Марко Поло, 1997. С.266). Несмотря на некоторые схожие черты, трудно достоверно установить, что в летописи идет речь именно о пире, однако характер переговоров и 25-дневное нахождение князя в ставке хана позволяет говорить об этом.

Сюжет приезда Даниила Галицкого в Орду сближает его с агиографической литературой. Проскакивают и апокалиптические нотки: «И так было, что он, поклонившись святому архистратигу Михаилу, выехал из монастыря на лодке, предвидя беду страшную и грозную» (ПЛДР, XIII Век, 1981. С.313). Похожие мотивы просматриваются и в «Сказании об убиении в Орде Михаила Черниговского», где «по гневу божиему за умножение грехов наших, было нашествие поганых татар на землю христианскую» (ПЛДР, XIII Век, 1981. С.229). В том же ключе представлена и «Повесть о разорении Рязани Батыем», где в образ ордынского хана вплетены прямо-таки инфернальные черты (ПЛДР, XIII Век, 1981. С.185-187). Некоторая схожесть сюжетов и мотивов может свидетельствовать о идеологическом единстве составителя летописи с произведениями агиографической литературы Данный факт позволяет увидеть упомянутый летописный отрывок как единый и, соответственно, представленный негативно по отношению к монгольской культуре, которая вынуждает русского православного князя совершать языческие по существу, «поганые» ритуалы.

Однако если рассматривать данный отрывок изолированно, вне контекста, от нас ускользает истинный смысл повествования. На это, кстати, обращает внимание А.Г.Юрченко, сообщая, в частности, что «на монгольском пиру кумыс считался почетным напитком» (Юрченко, 2012, С. 247), приводя следующее сообщение Ибн-Баттуты: «Затем она приказала принести кумысу. Его принесли в красивых, деревянных чашах. Она собственноручно взяла чашу и подала мне ее. Это у них крайняя любезность. Прежде этого я [никогда] не пивал кумысу, но мне нельзя было иначе [поступить], как взять его» (цит. по Юрченко, 2012, С.246). Сообщение летописца о взятии Даниилом чаши с кумысом из рук Бату свидетельствует о высоком положении князя в монгольской иерархии (Юрченко, 2012, С.247).

Необходимо добавить, что вопросы иерархии и равенства во время пиршества в монгольской политической культуре были весьма острыми. К примеру, «Сокровенное Сказание» фиксирует несколько таких примеров:

«§ 130. На радостях, что к нему добровольно перешло столько народа, Чингис-хан вместе с Оэлун-учжин, Хасаром, Чжуркинскими Сача-беки и Тайчу и со всеми прочими, решил устроить пир в Ононской дубраве. На пиру первую чарку наливали, по порядку, Чингис-хану, Оэлун-учжине, Хасару, Сача-беки с его родными. Затем кравчий стал наливать чару по очереди, начиная с молодой жены Сача-беки по имени Эбегай. Тогда ханши Хорочжинхатун и Хуурчин-хатун нанесли оскорбление действием кравчему Шикиуру со словами: «Как ты смел начинать не с нас, а с Эбегай?» Побитый кравчий громко заплакал, причитая: «Не потому ли меня и бьют так вот, что не осталось в живых ни Есугай-Баатура, ни Некун-тайчжия?:»

§ 275. Из Кипчакского похода Батый прислал Огодай-хану следующее секретное донесение: «Силою Вечного Неба и величием государя мы разрушили город Мегет и подчинили твоей праведной власти одиннадцать стран и народов и, собираясь повернуть к дому золотые поводья, порешили устроить прощальный пир. Воздвигнув большой шатер, мы собрались пировать, и я, как старший среди находившихся здесь царевичей, первый поднял и выпил провозглашенную чару. За это на меня прогневались Бури с Гуюком и, не желая больше оставаться на пиршестве, стали собираться уезжать, причем Бури выразился так: «Как смеет пить чару раньше всех Бату, который лезет равняться с нами? Следовало бы протурить пяткой да притоптать ступнею этих бородатых баб, которые лезут равняться!» А Гуюк говорил: «Давай-ка мы поколем дров на грудях у этих баб, вооруженных луками! Задать бы им! Эльчжигидаев сын Аргасун добавил: «Давайте-ка мы вправим им деревянные хвосты!» Что же касается нас, то мы стали приводить им всякие доводы об общем нашем деле среди чуждых и враждебных народов, но так все и разошлись непримеренные под влиянием подобных речей Бури с Гуюком» (Сокровенное Сказание, 1941, С. 112, 194). Мы видим, что в обоих случаях причиной раздора становилось нарушение иерархии праздненства.

Суммируя все вышесказанное, стоить отметить, что летописное сообщение о приезде Даниила Галицкого в Орду представляется вне политического контекста. Перед нами конструируется идеологическое полотно в виде противостояния двух культур, на что намекают нам все упомянутые в летописи повседневные ритуалы (распитие кумыса, преклонение колена и др.), неприемлемые для православного книжника (отсюда и характерное непонимание). Вследствие чего сюжетное повествование становится схожим с памятниками древнерусской агиографии, где русская земля и русские князья, страдая за грехи, пытаются отстаивать свою культуру и мировоззрение. Разница лишь в том, что если Михаил Черниговский был убит, отказавшись пройти «поганые обряды», то Даниил был успешно инкорпорирован в социальную структуру монгольского общества.

Литература.

1. Абуль-Гази. Родословное древо тюрков. Казань, 1906. 240 с.

2. Джованни дель Плано Карпини. История монгалов., Гильом де Рубрук. Путешествия в восточные страны., Книга Марко Поло. М., 1997. 464 с.

3. Козин С.А. Сокровенное Сказание. Монгольская хроника 1240 г. Том I. М.:-Л., 1941.- 620 с.

4. Памятники литературы Древней Руси: XIII век / Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачев [ред.]. – М.: Художественная литература., 1981. – 616 с.

5. Юрченко А.Г. Золотая Орда: между Ясой и Кораном. Начало конфликта. Книга-конспект. – СПб.: Евразия, 2012. – 368 с.

[Dark_Ambient 31]

Пиры Чингизидов как повседневная практика

Аспекты повседневной жизни потомков Чингисхана наполнены всевозможными символами, что особенно характерно проявляется в таком ритуализованном действии как пиршество. Корпус источников в этом плане не представляется монолитным, характеризуясь локальными особенностями. К примеру, столь разнородные по сюжету и характеру повествования, официальные сочинения («Сборник летописей» Рашид-ад-Дина») или воспоминания путешественников («Книга о разнообразии мира» Марко Поло), могут фиксировать некие общие константы в описании церемонии пира.

В первую очередь, пир является свидетельством иерархических отношений внутри кочевого общества. В связи с этим уместно отметить достаточно известный сюжет о пире в Ононской дубраве, отмеченный в монгольских источниках (1, 104-106; 4, 112-113). Центральным конфликтом стало нарушение принципа иерархии: «На пиру первую чарку наливали, по порядку, Чингис-хану, Оэлун-учжине, Хасару, Сача-беки с его родными. Затем кравчий стал наливать чару по очереди, начиная с молодой жены Сача-беки по имени Эбегай. Тогда ханши Хорочжинхатун и Хуурчин-хатун нанесли оскорбление действием кравчему Шикиуру со словами: «Как ты смел начинать не с нас, а с Эбегай?» (1, 104; 4, 112). Усугубила ситуацию драка брата Чингисхана Бельгутая с чжуркином Бури-Боко (1, 105-106; 4, 112-113). Впоследствии, произошедшее на пире стало основным мотивом разгрома оппозиционного рода.

Схожим по повествованию является конфликт сына Джучи Бату с Гуюком и Бури во время Западного похода 1236-1242 гг.: «Воздвигнув большой шатер, мы собрались пировать, и я (т.е. Бату – А.П.), как старший среди находившихся здесь царевичей, первый поднял и выпил провозглашенную чару. За это на меня прогневались Бури с Гуюком и, не желая больше оставаться на пиршестве, стали собираться уезжать, причем Бури выразился так: «Как смеет пить чару раньше всех Бату, который лезет равняться с нами?» (4, 194). Отметим, что подобные конфликты в источниках отмечены лишь во время пиршества, когда военная и племенная элита находится в замкнутом и сакральном пространстве. Указание на некую игру символов присутствует при описании пира Кабул-хана и китайского Алтан-хана, когда первый «вообразил, что они [и] ему подсыпают в пищу отраву». При этом Кабул-хан «подошел к Алтан-хану, хлопая в ладоши и приплясывая, схватил его за бороду и оскорбил его». Увидев, «что Алтан-хан весел и смеется, искательно подошел к [нему] и сказал? «Я совершил наглый поступок и учинил дерзость! Алтан-хан волен наказать меня или оставить в живых. Я же распоряжаться собою не волен, дело и поступок, которые я сделал, - вот они!» Так как Алтан-хан был государем с выдержкой и разумным, он смекнул, что у Кабул-хана есть племена и подданные и [только] он прикончит его за этот пустяк, то впоследствии его старшие и младшие родичи подымутся из ненависти [к нему] для отплаты и мщения [за Кабул-хана] и затянутся надолго между ними распря и враждебные отношения. Поэтому он отнес этот [поступок] за счет игривой шутки и дружеской забавы и, подавив гнев, простил [его]» (6, 35).

На мотив сакральности могут указывать различные свидетельства летописцев о проведении пира в шатре хана. На следующий день после интронизации кааном Менгу «устроили пир в шатре, который приготовил Сахиб Ялавач из златотканных шелковых материй и разноцветной парчи. Никто до тех пор не воздвигал такого шатра и не строил такого двора, и в таком виде» (7, 133). Во время торжества Газан-хан «повелел, чтобы золотую палатку разбили в середине этого сада с приемным шатром и навесами» (8, 190). Марко Поло, описывая празднества при дворе каана Хубилая, отмечает следующее: «Утром, в праздник, к государю в большой покой, пока столы не расставлены, приходят цари, герцоги, маркизы, графы, бароны, рыцари, звездочеты, врачи, сокольничие и все другие чины, управляющие народами, землями, военачальники, а те, кому нельзя взойти, становятся вне дворца» (3, 258). Праздник нарушает размеренное течение жизни кочевника, отрывает его от конкретных забот, будь то война, либо выпас стада и т.д.

Центральное место в праздничном пире занимает, соответственно, сам хан. При этом современники фиксируют тщательность соблюдения этого ритуала. «Государь мира сидел на троне, по правую его руку – царевичи, стоявшие толпой… по левую руку сидели жены» (7, 133) – сообщает Рашид-ад-Дин о пире каана Мункэ. Марко Поло приводит аналогичные данные: «На пиру великий хан за столом сидит вот как: его стол много выше других столов; садится он на северной стороне лицом на юг; с левой стороны возле него сидит старшая жена, а по правую руку, много ниже, сыновья, племянники и родичи императорского роду; а головы их приходятся у ног великого хана» (3, 255-256). Описывая имперский праздник хана Узбека, Ибн Батута сообщает, что «посреди этого большого трона (лежит) тюфяк, на котором сидят султан и старшая хатун» (9, 225). Вильгельм Рубрук, побывавший на схожем празднике, отметил и свое место среди гостей хана: «Тогда мы сели пред его двором на большом расстоянии, и нам принесли для еды мяса» (2, 145).

В связи с этими свидетельствами интересно проследить своеобразную эволюцию места главы государства в ритуализованном пространстве. Описывая пиры при Чингисхане, автор Сокровенного Сказания, упоминает буквально следующее: «На пиру первую чарку наливали, по порядку, Чингис-хану, Оэлун-учжине, Хасару, Сача-беки с его родными» (4, 112). Источник не фиксирует факт конкретного местоположения хана, включая в число первых не только мать и брата, но также и ближних родственников, принадлежность которых к потомкам Алан-Гоа ни у кого не вызвала сомнений. Отметим также, что заведовал пиром не сам хан, а его брат Бельгутай. Все это может свидетельствовать о том, что в ранний период истории Монгольской империи хан воспринимался как вождь, старший в роду, но еще равный среди своих родственников, не будучи личностью, наделенной определенной символической властью.

Немаловажна и функция золотой одежды. Так, по мнению А.Г. Юрченко, подобные одеяния фиксировали место в высшей иерархии; одновременно пышное убранство не соответствовало принятию мусульманских культурных кодов (10, 117, 121). Хубилай во время праздника «облачается в сукно, вытканное золотом», а его «рыцари» одевают «большой золотой пояс» (3,.257). Газан-хан «опоясался подобающим поясом и надел на себя золототканные одежды, очень дорогие» (8, 190).

Пир также может служить регулятором поведенческих стереотипов, о чем имеются неоднократные сообщения, преимущественно у Рашид-ад-Дина. Официальная летопись передает стереотипные сообщения о вступлении на престол ханов из династии Хулагуидов: «Когда кончили пировать и веселиться и совершили поздравительные обряды, каан (взошедший на престол Тимур, внук Хубилая – А.П.) обратил [свое] благословенное внимание на устроение дел войска и государства, назначил в области и окраины царевичей и эмиров и утвердил везиров и начальников диванов» (7, 206). Схожим является свидетельство об Аргун-хане: «Хуладжу взял Аргун-хана под правую руку, а Анбарчи под левую и усадили его на царский престол. После того как они покончили с пиршествами и увеселениями, прежде [всего] отправили по владениям царский ярлык о снискании расположения ра’иятов, дабы встревоженный мир успокоился» (8, 113). То же самое персидский историк сообщает о Гейхату (8, 131, 133). О схожем обряде для Угэдея сообщает Абу-л-Гази: «Бату-хан и все царевичи, сообразно завещанию Чингиз-хана, посадили на престол Огдай-каана; устроив большой пир, подали каану чашу и каан также дал пир царскому дому и эмирам, и, отворив двери казнохранилища, роздал столь много даров, что никто не остался бедным, все сделались богачами» (1, 150), отмечая при этом еще одну часть ритуала пиршества – раздачу даров. Суммируя сказанное, интронизация нового хана выглядит следующим образом: вступление на престол – пиршество и увеселения – рассмотрение государственных дел. Пир, тем самым, позволяет хану легитимизироваться в глазах его родственников и высших сановников.

К сожалению, рамки статьи не позволяют рассмотреть всех особенностей повседневной жизни Чингизидов, связанных с обрядом пиршества. В заключение стоит отметить следующее: на основании некоторых свидетельств письменных источников, пир может выступать символическим подтверждением власти хана, выполнять роль фиксатора иерархии среди потомков Чингисхана, выявлять кажущиеся невидимыми конфликты среди царевичей (пример с Гуюком, Бури и Бату).

Список литературы.

1. Абуль-Гази. Родословное древо тюрков. Казань, 1906. 240 с.

2. Джованни дель Плано Карпини. История монгалов. Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. М., 1957. 272 с.

3. Джованни дель Плано Карпини. История монгалов., Гильом де Рубрук. Путешествия в восточные страны., Книга Марко Поло. М., 1997. 464 с.

4. Козин С.А. Сокровенное Сказание. Монгольская хроника 1240 г. Том I. М.:-Л., 1941. 620 с.

5. Лубсан Данзан. Алтан Тобчи («Золотое сказание»). М., 1973. 440 с.

6. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Том I. Кн. II. М.:-Л., 1952. 316 с.

7. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Том II. М.:-Л., 1960. 254 с.

8. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Том III. М.:-Л., 1946. 340 с.

9. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Том I. Извлечения из арабских сочинений, собранные В.Г. Тизенгаузеном. Алматы, 2005. 711 с.

10. Юрченко А.Г. Какой праздник отметил хан Узбек в июне 1334 г. // Золотоордынское наследие. Материалы международной научной конференции «Политическая и социально-экономическая история Золотой Орды (XIII-XV вв.)». Казань, 17 марта 2009 г. Вып. I. Казань, 2009. С.110-126.