Saygo

Корейские стихи сиджо

12 сообщений в этой теме

Корейская литература, подобно японской, состояла из двух больших частей - китаизированной и кореизированной, тоже была двуязычной, письменность тоже была заимствована из Китая, причем двумя способами: на иду, где записывали корейскую речь иероглифами, и на ханмуне - кореизированном китайском языке. Постепенно ханмун стал вытеснять иду, чему немало способствовало распространение конфуцианства из Китая, который отверг старые корейские стихи и даже сам язык.

Как дела обстояли с поэзией сказать сложно, поскольку все ранние литературные памятники Кореи - прозаические, но с другой стороны, поэзия существовала и была весьма распространена на всем Дальнем Востоке, так что вряд ли корейцы отставали тут от всех остальных.

Все первые памятники до нас просто не дошли. По свидетельству историографа XII в. Ким Бусика, в Пэкче в 372 г. была составлена «Соги» («Записи»), в Когуре в 372 г. — «Юги» («Дополнения»), а в Силла в 545 г. — «Кукса» («История государства»), однако ни одна из этих книг нам не известна. К 11-12 векам в Корее уже сложился целый жанр исторической литературы на ханмуне, в частности не дошедшие до нас сочинений Ким Дэмуна «Косынджон» («Биография высших наставников»), «Керим чапчон» («Разнообразные биографии из Керима»), Чхве Чхивона «Сансаджон» («Биография министров и монахов»).

О книгах на иду есть только упоминания и текст клятвы перед небом, выбитый на камне и датируемый 9-м веком. Есть буддийские надписи, самые ранние датируются серединой 5-го века.

Интересно, что корейские монахи совершали паломничество не только в монастыри Китая, но и в монастыри Индии. Один из них - Хечхо, живший в 7-м веке, написал даже "Хождение в пять индийских княжеств", но сама работа не сохранилась. Зато известно, что китайские авторы ее перерабатывали и излагали для своих читателей, что послужило для нас источником информации о корейской литературе. Китайские буддисты иногда обращались к корейскому фольклору, и это тоже источник информации о старых корейских текстах.

О самостоятельности и значимости Кореи говорит и тот факт, что проповеди тут шли на родном языке, а не на китайском - об этом говорят японские путешественники.

Поэзия на корейском представлена в обоих вариантах - и на ханмуне, и на иду. Она сохранилась в виде 25 хянга или санве-норэ («песни родной стороны»), дошедшие до нас в двух сборниках: «Житии Кюнё» (XI в.) и «Самгук юса» («Забытые деяния Трех царств») Ирёна (XIII в.). В первом содержатся 11 стихотворений буддийского толка, во второй 14 разных хянга, в том числе фольклорных. В фольклоре есть элементы китайских традиций.

Вот, например, хянга из биографии наставника юношей — ученого хваране Чукчи, которую сочинил один из его учеников:

Горестью томлюсь о былой весне.

Плачу и скорблю, разлучен с тобой.

Облик твой, являвший мне красоту,

Временем безжалостно искажен.

Если б хоть на миг былое вернуть,

Встретиться, как в прежние времена!

О хваран! Стезю навсегда избрал

Разум мой, тоскующий о тебе, —

Такова ль она, что заснуть смогу

В переулке, где разрослась полынь?

(Перевод Е. Витковского)

Вот этот вот переулок с полынью - образ ученого, оставшегося не у дел.

В хянга рифмы нет. Зато их можно было скандировать, читать или даже петь. Они отчасти похожи на японские хокку, особенно в поздние времена, когда стали состоять из трех строф, но на самом деле об этой форме мало что известно.

Во времена эпохи Тан Китай расцвел, и поэзия в нем тоже приобрела особый статус и вес. Это повлияло и на Корею, где стали писать стихи на ханмуне в объединенной Силле (7-10 вв). Именно в те времена творил один из самых известных поэтов средневековой Кореи Чхве Чхивон (857 - ок.915 гг.). Он учился и жил в Китае, и даже сдал там экзамен на государственного чиновника. После поступления на службу начал писать стихи, а потом решил вернуться на родину, да еще и в монастырь в горах Каясан (ныне Кенсан). Он написал стихотворения, близкие к тому, что писал великий китайский поэт Ли Бо, создал первую корейскую пейзажную лирику и в целом сильно повлиял на всю дальнейшую литературу Кореи на ханмуне:

На закате стою, читаю стихи,

конца размышленьям нет.

Взглядом одним охватить могу

реки и горный хребет.

В заботах о нуждах народа покой

чиновник забыл давно.

Достоянье отшельника-рыбака —

ветер и лунный свет.

(Перевод В. Швыряева)

От тех времен осталось еще три имени поэтов, писавших на ханмуне, но про них мы снова почти ничего не знаем: Пак Иннян, Чхве Сыно, Чон Джисан, и имя Кима Бусика, чьи стихи до нас дошли.

В 1169-1241 гг. в Корее появился выдающийся поэт Ли Гюбо, который писал на многие темы, в том числе на бытовые, политические и любовные. Он вообще стал одним из первых поэтов любовных юэфу. (Юэфу - это такая форма китайских стихов, довольно древняя, где обычно содержатся фольклорные элементы. При этом юэфу южных провинций почти всегда любовные).

Лишь кожа да кости

Остались у бедных людей.

На высохшем теле

Последнего мяса не станет…

перевод А. Жовтиса

В это же время появляются стихи на корейском языке, но они снова почти не дошли до нас (их осталось около 60). В период Корё корейскую поэзию (в смысле, написанную на корейском языке) стали называть каё (песня), что совпадает с японской утой (тоже песней). Что интересно: корейская каё тоже могла быть разной длины. Там встречались и несколько строк, трехстрофные, похожие на десятистрочные хянга, наконец, многострофные и вообще не разделенные на строфы. Как и следовало бы ожидать, на каё писались светские стихотворения, в том числе любовные, сатирические, фольклорные и т.п. На ханмуне же пишутся официальные и религиозные произведения, то, что относится к термину "высокая литература". Вот примеры длинных сиджо:

«Когда за рекою на Лунной скале

Ночью сова закричит,

Это примета верная:

Скоро умрет наложница —

Дура, змея ехидная,

Молодая, да ранняя».

«Что это вы, госпожа,

Несусветное говорите?

Я-то знаю, тогда умрет

Первая жена — старая хрычовка.

Поделом! Не следит за хозяином,

Лишь завидует юной наложнице».

(Неизвестный автор, перевод Н. Мальцевой)

и даже еще длиннее (и что характерно - в этих сиджо и оттенки юмора, и обычная "приземленная" речь):

Мой милый, за горой живущий,

Мне обещал: «К тебе приду!»

И я, поужинав пораньше,

Встречать любимого пошла.

Прошла сквозь первые ворота —

Ворота снова предо мной.

Вот я взбежала на пригорок

И, руку приложив к глазам,

Смотрю на гору пред собою,

На тех, кто там идет, гляжу.

Там что-то вдалеке чернеет

Или белеет — не пойму.

Решила я, что это милый,

И шляпу за спину скорей,

Чулки за пазуху я прячу

И в руки башмаки беру.

По кочкам я бегу, по лужам, —

Стрелою я лечу туда,

Чтоб лаской милого приветить,

И что же вижу пред собой?!

Да это конопли охапки,

Что в третий день седьмой луны

В снопы связали для просушки, —

Так я обманута была.

И хорошо, что ночь настала,

Что было бы со мною днем?!

Меня бы люди засмеяли...

(Перевод А. Ахматовой)

В 13-14 веках поэтов появляется целая плеяда, а может просто до нас наконец-то стали доходить их произведения. Среди них один из создателей корейской письменности ученый Сон Саммун (его убили по приказу короля Седжо):

Если спросишь, кем я стану

После смерти, — я отвечу:

Над вершиною Пэнлая

Стану я сосной высокой.

Пусть замрет весь мир под снегом,

Зеленеть один я буду.

(Перевод А. Ахматовой)

Строго говоря, сами сиджо появляются именно в 14-м веке, а еще через сто лет достигают своего расцвета, который держится вплоть до 18-го века, где и появляется сам термин. Сиджо связаны с изобретением фонетического корейского алфавита хангыль и собственно корейским языком самым тесным образом, хотя зародились в ритуальной песне. Сиджо часто пелись, причем мелодия имела свой стандарт (основной 3-4-3-4 лада) Выделяют несколько вариантов сиджо.

Основным считается трехстишие пхён-сиджо на 43-45 строк, каждая строка состоит из 14-16 слогов и посередине разделяется паузой-цезурой, из-за чего на русский язык ее переводят как шестистишие. Удлиненная более поздняя форма чан-сиджо стала более свободной, и современная корейская поэзия многое взяла именно от нее.

Эти земли прежде звались округой Янджу,

Но теперь – столица в этих прекрасных местах!

Превосходномудрый наш государь

Даровал нам век золотой!

Надлежащий облик столица приобрела!

Радостно подданным, что государь

Проживает десять тысяч лет!

Ах, тарондари!

Река Ханган – впереди, гора Самгаксан – позади,

Между горой и рекой, силою полных твоей,

Наслаждайся, наш государь!

Эта "Песня о новой столице" приписывается политику и ученому Чон Доджону (1337 – 1398 гг.), который написал ее в честь переноса столицы в Хансон (современный Сеул).

Признанными мастерами сиджо считается несколько человек, среди них первым стал великий поэт Чон Чхоль (1537 – 1593 гг.)

Всего одной струны на комунго

Я палочкой бамбуковой коснулся:

И звук поплыл, как вешняя вода,

Что подо льдом звучит на перекате,

И стало слышно: вторя комунго

По лотосовым листьям дождь закапал.

Своей вершины развитие этого жанра достигло в творчестве поэта Юн Сондо (1587 – 1671 гг.). Самым замечательным его произведением считается цикл “Календарь рыбака”, состоящий из сорока стихотворений, в которых поэт описывает смену времен года в одном из его излюбленных мест уединения (традиция, восходящая к Мэн Сасону). Образ рыбака издревле символизировал мудреца, живущего в природе и следующего ее законам.

Тучи рассеялись, и зимний свет

Льется густым потоком.

От берега, от берега!

Лед сковал и небеса, и землю,

Одно море неизменно.

Чигукчхон, чигукчхон, осава!

Волна нагоняет другую -

Свитки из шелка развернуты морем.

Третьим из великих поэтов стал Ким Суджан (1690 – ок. 1770 гг.). Он происходил из сословия чунин – “средних людей”, что фактически закрывало ему возможности продвижения по службе, так что он решил ее бросить (он имел должность в военном министерстве). О его биографии почти ничего неизвестно, хотя именно он редактировал поэтическую антологию “Хэдон каё” (“Песни Страны к востоку от моря”). Для его поэзии характерны юмор и тонкость восприятия природы:

Вы, искатели чинов и должностей,

Размыслите, что ждет вас по дороге?

Так глупые дети, играя нагишом,

Думают: весь мир на солнечном припеке.

Но солнце на западе погаснет за горой,

Что вы делать тогда станете, честолюбцы?

В XVIII веке начинается составление антологий сиджо. Первая из них, “Чхонгу ёнон” (“Неувядаемые слова Страны зеленых холмов”) была собрана поэтом Ким Чхонтхэком и вышла в 1727 году. На протяжении XVIII – XIX веков выходят более десятка различных антологий.

Далее сиджо в переводе Максима Леонова:

Принц Вольсан

(1454 - 1488 гг.)

Ночь на осенней реке. Холодна речная волна.

Закинул крючок - не клюет.

В лодке пустой с грузом лунного света домой возвращаюсь.

Мёнволь

(1506 - 1544 гг.)

Из долгой лунной ночи вырежу лоскут,

Впрок спрячу до весны под одеялом,

Чтобы длиннее сделать ночь с любимым.

Сонган

(1537 - 1593 гг.)

Два будды каменных лицом к лицу стоят

Нагие под дождем и снегом на дороге.

Завидуй им - разлук они не знают.

Могын

(1328 - 1396 гг.)

Над долиной, засыпанной снегом, грозовые тучи нависли.

А где-то, я слышал, цветы мэхва распустились.

На закате стою одиноко, путь потеряв.

Отшельник из Кымо

(1353 - 1419 гг.)

К прежней столице на горячем коне возвращаюсь

Обезлюдело все, хоть горы и реки все те же

Неужели года процветанья мне лишь в грезах приснились.

Сонам

(1532 - 1587 гг.)

Стемнело за окном. Окончены дела.

Дверь из сосны закрыв, лежу при лунном свете.

Свободно сердце от мирского сора.

Керан

(1513 - 1550 гг.)

В пору весенних дождей плача с тобою рассталась.

В сезон листопада помнишь ли ты обо мне?

Лишь мои одинокие думы на тысячу ри протянулись.

Неизвестный автор

Трудился десять лет и хижину возвел.

Живут со мной друзья - луна и свежий ветер.

Горами и рекой любуюсь из окна.

Пэкхо

(1549 - 1587 гг.)

Ни облака в окне. Я вышел без плаща.

Но снег пошел в горах, в полях - холодный дождь.

До нитки я промок и лягу спать замерзший.

Чонгым

Ночь над горным селеньем. Лай собак вдалеке.

Дверь приоткрыл - холодное небо безлунно.

Месяц уснул среди гор. Эй, собаки, его не будите!

Неизвестный автор

В соломенном плаще промокнув под дождем

От непогоды в гроте я укрылся

И слезы лью, что закатилось солнце.

Ким Джонсо

(1390 - 1453 гг.)

Ветер в кронах деревьев, луна в снегу холодна.

Опираясь на меч, я стою на далекой заставе.

Грозным криком одним десять тысяч преград одолею.

Ёктон

(1263 - 1343 гг.)

В горах весенних снег ты растопил,

Теперь волос моих коснись, о ветер!

И иней растопи лежащий на висках.

Неизвестный автор

Над каждым иероглифом я плачу

И знаки расплываются в пейзаж.

Поймешь ли ты, любимая, письмо

Чамгок

(1580 - 1658 гг.)

Если в доме твоем поспеет вино - меня непременно зови.

Когда в доме моем цветы расцветут, я тебя к себе приглашу.

Как прожить сотню лет без забот мы с тобою неспешно обсудим.

Далее авторы перевода мне неизвестны unsure.gif

Юн Сон До (литературное имя — Косан)

Мои друзья – бамбук, сосна, вода и камень.

Я радуюсь луне, когда она восходит.

И к этим пятерым кого б я мог добавить?

Ли Гю Бо

Родник, чуть подернутый рябью лазурной,

Под сенью замшелой скалы.

Едва народившийся месяц игривый

Купается в чистой воде.

А вдруг кто-нибудь, кто придет за водою,

Его зачерпнет невзначай

И этот осколочек зеркала ясный

С собой унесет навсегда?

Хон Чхунгён

Жемчужную занавеску поднимаю до половины.

Вниз смотрю на синее море.

Блеск волн в тысячу ли

Одноцветен с бескрайним небом.

Над водой парами-парами белые чайки

То улетают, то прилетают.

Хван Джини (женщина)

О синий ручей, текущий в зеленых горах!

Не гордись, что струишься легко!

Однажды в море попав,

Обратно выбраться трудно.

Ясная луна заливает светом своим пустынные горы.

Не развлечься ль тебе?

Квон Пхиль

Прошлой ночью

пил вино у себя в саду.

В дом вернулся

и заснул в объятьях луны.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Несколько переводов Романа Хе, кажется, едва ли не первого переводчика, который стал переводить прямо с корейского, а не с других языков.

Он - автор двух поэтических книг, вышедших на Сахалине: «Гудящие раковины» (1984) и «Ёнбун, или Полет бабочки» (1996).

НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОРЫ

* * *

«Скажи, пастушок, в чем смысл жизни?» --

спросил я, в ответ он с улыбкой извлекает

из ивовой дудочки пленительные звуки...

* * *

Спрятавшись в гроте от снега и дождя,

укрывшись одним лишь соломенным плащом,

я плачу, услышав, что солнце зашло...

* * *

Рукою ястреба поймаю и на молнии зажарю.

Под мышку гору засуну и море перепрыгну.

Под ногами сопки, как горшки, трескаются...

* * *

Дети, не смейтесь над бедным стариком!

Ах, долго ли продлится под небом детство?

Лишь вчера я в вешних резвился играх...

* * *

Вчера лишь резвился я с ветром весенним!

Наивно я думал, что все повторится --

ветер умчался за отроком светлым...

* * *

Эй, пастушок, откапывая корни

весеннего лотоса, будь осторожен! --

в зарослях цветов журавль дремлет...

* * *

О птицы, не корите невинные цветы

за то, что до срока опали они! --

весна уходящая бушует...

* * *

Если ты -- дерево, о бамбук, почему, как флейта, пуст?

Если ты -- трава, почему, как клинок, тверд?

В ответ ты -- зеленеешь, и я -- умолкаю...

* * *

Вешний ветер сорвал пахучий лепесток сливы.

Долго летал он в восторженном потоке и зацепился

в паутине, и паук обрадовался -- бабочка!

* * *

Замолкнет зимородок -- заплачет кукушка,

кукушка замолкнет -- заплачет гусь...

Ах, видно до утра мне спать не дадут!

* * *

Пишу тебе, над каждым словом вздыхаю, плачу.

Иероглифы превращаются в тушевый пейзаж...

Поймешь ли ты, милая, письмо, омытое слезами?

* * *

Звездный мост, что возводят сороки в июле,

разберу и воздвигну в родном я краю! --

хоть милая рядом, а меж нами -- бездна...

Из цикла «Рыбацкие мотивы»

* * *

В лист заверну я рис -- без приправы!

Лишь соломенная шляпа на мне -- без плаща я!

Куда ни уплыву -- за мной с криком летят чайки...

* * *

Блещут рыбы в ловушке -- сколько же их?

Разведу костер в зарослях расцветших камышей.

В глиняном горшке плескается вино...

* * *

Беспечное мгновение -- плывешь, плывешь, плывешь...

Вот так незаметно стареет рыбак

среди живописных гор и рек.

* * *

Забыл про удочку -- любуюсь луной!

Чем глубже ночь -- тем светлее трели...

То здесь, то там плескаются рыбы...

* * *

И на траве поваляюсь, и цветы нарву!

Чем же переполнена лодка моя?

Уплыл я один, возвращаюсь -- с луной...

* * *

Зашевелились травы -- веет прохладный ветер.

За ароматом лодка чутко стремится...

Впереди два притока -- куда ж мне плыть?

* * *

Пока, пьяный, я спал, лодку течением унесло!

Проснулся: вокруг -- лепестки, лепестки, лепестки...

Куда ж я приплыл -- не в царство ли бессмертных?

КИМ СУДЯН

* * *

Едва появился я на свет -- открылся мне весь мир:

гудело высокое небо, мерцала огромная земля...

О разве забудешь удивительно щедрый сей дар?

ЛИ МЕНХАН

* * *

С посохом иду в глубь зеленых гор:

там вершины в снегу, там ущелья в тумане!

От дивной красоты стою не дыша...

КИМ ЕН

* * *

Что стремителен, как молния, о орел, не гордись:

и жаба доползет до юга, и вол, как конь, до цели дойдет!

И мы, мой друг, осилим этот трудный путь!

* * *

Не белой ли волной ты омыта, о чайка?

Ах. Если б и душа твоя так же была чиста,

за тобой побегу хоть на край земли!

ЧАН МАН

* * *

После шторма лодочник купил коня.

Но тропы в горах опасней реки!

Уж лучше копошись на огороде...

КИМ ГВАНЪУК

* * *

Бамбуковая палка, тебя ли вижу я вновь под окном?

Помнишь, в детстве сказочном ты была крылатым конем!

Но скоро -- увы -- ты станешь моим поводырем...

ЛИ ХВАН

* * *

Хоть с древним старцем мы разминулись,

сияет кремнистый путь, манивший его вдаль,

предо мною — смогу ли я не идти по нему?

* * *

Весною горы вспыхивают цветами, осенью — полной луной.

Ах, изумительны времена года, летящие, как наша жизнь!

И чуду нет конца: вот рыба плескается, вот птица взлетает ввысь...

ЧОН ЧХОЛЬ

* * *

За белыми облаками ты, журавль, парил.

Чем же прельстил тебя мир людской?

Спустился -- и дивные растерял ты перья...

* * *

Хоть дивные перья растеряны,

о журавль, ты крыльями взмахни! --

и вновь услышишь звон синего неба...

ЛИ ДИК ХОК

* * *

О белая цапля, не лети в ущелье --

там вороны завистливые дерутся!

Запачкаешь прибоем омытое тело.

ХЁДЖОН

* * *

Что смешного в шуме дождя -- не пойму:

у реки смеются и деревья, и цветы.

Ну и пусть смеются -- ведь весна коротка...

СОНГАН

* * *

Выпал снег, и каждая ветка -- хризантема!

Ах, сорвать бы веточку и успеть бы донести

до любимой моей, пока цветок не рассыпался...

КИМ СИГЕН

* * *

Уплывает милая от меня по реке,

оттого и заплакали осенью гуси...

И Будда и Лао-цзы не смогли бы слезы сдержать!

МЭХВА (ЦВЕТОК СЛИВЫ)

* * *

Весна пришла, и старая крона

забредила сладкими почками!

Но едва ли она расцветет...

МЁНЪОК (СВЕТЛАЯ ЯШМА)

* * *

Жаль: ты мне всего лишь снишься...

Но я счастлива даже такой встрече.

Милый, сегодня увидимся мы?

МЁНВОЛЬ (СВЕТЛАЯ ЛУНА)

* * *

Милый, я разве обманывала тебя хоть раз?

А ты мне мерещишься в каждую ночь,

хоть это всего лишь осенние листья...

* * *

Самый темный и звездный кусок отрежу я

у январской ночи и спрячу под теплым одеялом.

Вернется милый весною - на рассвете разверну...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Вот уже дважды цитировавшееся здесь уважаемым сёмё стихотворение неизвестного автора, на этот раз в переводе Александра Жовтиса:

Лишь слово написал я - и вздохнул.

Второе написал - слеза скатилась.

От слёз начертанные тушью строки

В причудливый рисунок превратились...

О том, чего я написать не в силах,

Узнаешь ты из этого письма!

Посты, следующие за этим, выделены в отдельную тему Трудности перевода с корейского

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Юн Сондо (윤선도, 1587–1671), также известный под псевдонимами Косан (고산) и Хэон (해옹):

내 벗이 몇인가하니 수석과 송죽이라

동산에 달오르니 그 더욱 반갑도다

두어라, 이 다섯 밖에 또 더해야 무엇하리

Сколько всего моих друзей? Вода, сосна и камень с бамбуком!

Встает над сопкою луна и веселей мне от нее.

Оставь! Помимо их, пяти, кого еще мне пожелать?

Специально не вставлял иероглифы, чтобы все было "сун чосон маль" (с). Слова "мне" приходится вставлять для "догрузки" строки на русском, "тонсан" - это гора над деревней, холм, курган - перевел как "сопка". Перечисление друзей пришлось поменять, разбив пары - так удобнее произносить по-русски.

Но не балдею я от них, ни чуточки не балдею!

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

У Тхак (우탁, 1263–1342), псевдонимы и другие имена - Чхонджан (천장), Тхакпо (탁보), Ёктон (역동). Период Корё (918-1392)

동지달 기나긴 밤을 한 허리를 버혀 내여

춘풍 이불 아래 서리서리 넣었다가

어론 님 오신 날 밤이여든 굽이굽이 펴리라

Прилягу длинной зимней ночью,

Закрутит вихрь весенний одеяло.

В ту ночь, когда любимая придет, расправит он все восемьдесят складок!

Некоторые слова вставить невозможно - типа "куби-куби" (сложенный во много раз, извилистый), или "сори-сори" (извивами, витками). Слова "тонджи таль" (месяц зимнего солнцестояния) тоже не вставляется - надо просто писать "зимней ночью".

Как-то все равно, торкает мало cray.gif

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Сколько всего моих друзей? Вода, сосна и камень с бамбуком!

Встает над сопкою луна и веселей мне от нее.

Оставь! Помимо их, пяти, кого еще мне пожелать?

и вот:

Мои друзья – бамбук, сосна, вода и камень.

Я радуюсь луне, когда она восходит.

И к этим пятерым кого б я мог добавить?

Все хорошо, но в моем переводе (который сверху) текст передан точнее.

"Я радуюсь луне, когда она восходит" - совершенно произвольный перевод.

"Тонсан-е таль орыни кы тоук пангаптода!" - это сложносочиненное предложение. Первая часть - "луна над горой, что над селением, встает", и вторая "это еще веселей" (вообще, форма "пангаптода" мне незнакома, но, не думаю, что она принципиально иная, чем "пангаптада" - "как говорят, веселая").

Что здесь соответствует предложенному вторым переводу?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

ЛИ ДИК ХОК

А это что за автор? Не могу найти такого имени - 이직혹.

ХЁДЖОН

Сам государь Хёджон (1649-1659) написал?

Как я понимаю, это?

청강에 비듯는소리 그 무엇이 우습관대

만산 홍록이 휘두르며 웃는군아

두어라 춘풍이 몇날이리 웃을대로 웃어라

Чхонган - река с чистой водой 淸江

Усып квандэ = сырость при дожде "усыпки" 雨濕氣

Мансан - гора Мансан 萬山

Хоннок - алый и зеленый 紅綠

Чхунпхун - весенний ветер 春風

Что имеем в результате (типа, подстрочник):

На реке шум дождя, это что - сырость?

[Гора] Мансан цветет алым и зеленым, смешно?!

Оставь! Весенний ветер [длится] сколько дней? Если смешно - [то] смейся!

Сравниваем:

Что смешного в шуме дождя - не пойму:

у реки смеются и деревья, и цветы.

Ну и пусть смеются - ведь весна коротка...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Вот еще одно сиджо от государя Хёджона. Говорят, писал в Маньчжурии, находясь в заложниках в Мукдене:

청석령 지나거냐 초하구어디메오

호풍도 참도 찰사 궂은 비는 무슨 일고

뉘라서 내 행색 그려다가 임 계신데 드릴꼬

Чхонсоннён 靑石嶺 - хребет Циншилин в Маньчжурии

Чхохагу 草河口 - местность Цаохэкоу в Маньчжурии

(их Хёджон проезжал, когда ехал в заложники к маньчжурам в 1637 г.)

Хопхун 胡風- ветер, дующий в Маньчжурии, но, может, и "варварские обычаи"

Хэнсэк 行色- поведение

Подстрочник такой:

Миновал хребет Зеленых Камней - где же устье Соломенной реки?

И ветер Маньчжурии сечет [нас] невидимым дождем который день.

Если о мне [говорить], то мое состояние в дороге таково, чтобы жил государь, делаю все.

Имеется в виду, что Понним-тэгун (титул Хёджона до восшествия на престол) едет по суровой местности в неволю, чтобы его отец - государь Инджо - продолжал царствовать.

Кто переведет в поэтической форме?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кто переведет в поэтической форме?

Понял вашу позицию: если сам ты не повар, то любое, даже несъедобное блюдо должен признать блестящим.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Легко отделаться пытаетесь!

Если половину слов, как буквы в анекдоте про Чичакию и Бичакию с кроссвордом, убираем, а новые добавляем - это перевод? Или все же "творчество по мотивам"?

Еще раз из опыта перевода - аутентичный размер и стиль автора передать русскими словами очень сложно. Лорка - это не Гелескул. Корейские поэты - не Ахматова и не Жовтис.

Если образов и слов из оригинального текста нет - это новое стихотворение, по мотивам оригинального произведения.

Поэтому сложности перевода поэзии и существуют.

P.S. Бунин, например, хорошо уловил ритм "Песни о Гайавате" Лонгфелло, но!

Вот пассаж в переводе:

На горах Большой Равнины,

На вершине Красных Камней,

Там стоял Владыка Жизни,

Гитчи Манито могучий,

И с вершины Красных Камней

Созывал к себе народы,

Созывал людей отвсюду.

и в оригинале:

On the Mountains of the Prairie,

On the great Red Pipe-stone Quarry,

Gitche Manito, the mighty,

He the Master of Life, descending,

On the red crags of the quarry

Stood erect, and called the nations,

Called the tribes of men together.

Т.е. даже удачный перевод не может похвастаться передачей ВСЕГО того, что было в оригинале. И слова заменять приходится, и вставлять от себя и т.д. и т.п.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Бунин, например, хорошо уловил ритм "Песни о Гайавате" Лонгфелло

Марк Твен. Воспоминание

Если я здесь скажу, что моему строгому отцу за все долгие пятьдесят лет его жизни лишь однажды пришлись по вкусу стихи, — те, кто знал его близко, поверят мне без труда; если я здесь скажу, что за все долгие тридцать лет моей жизни мне только однажды пришлось сочинить стихи, — те, кто знает меня, не смогут удержаться от выражения признательности; если я, наконец, скажу, что стихи, прельстившие моего отца, не были теми стихами, которые сочинил я, — все, кто знал моего отца и близко знают меня, легко согласятся со мной без того, чтобы пришлось приставлять им ко лбу пистолет.

Когда я был мальчишкой, мои отношения с отцом были довольно прохладными — вроде вооруженного перемирия. Время от времени перемирие нарушалось и следовали неприятности. Скажу без малейшего хвастовства, что хлопоты в этом случае делились обеими сторонами поровну: нарушение перемирия брал на себя мой отец; неприятности доставались мне. Я производил впечатление робкого, застенчивого мальчика. Но однажды я спрыгнул с крыши амбара. Другой раз я угостил слона табаком и ушел, не дожидаясь ни от кого благодарности. Был еще случай, когда, притворившись, будто брежу во сне, я выпалил в присутствии отца каламбур весьма оригинального свойства. Во всех трех случаях последствия не заставили себя долго ждать. Стоит ли их вспоминать, они касались только меня.

Поэтическим произведением, которое привлекло моего отца, была «Песнь о Гайавате» Лонгфелло. Кто-то, не убоявшись, как видно, смерти скорой и беспощадной, преподнес ему экземпляр только что вышедшей в свет поэмы, и я, почти не веря своим глазам, смотрел, как он сел и преспокойно взялся за книгу. Раскрыв ее, он прочел вслух с тем ледяным судейским бесстрастием, с которым он обращался к присяжным или приводил к присяге свидетеля:

Лук возьми свой, Гайавата,

Острых стрел возьми с собою,

Рукавицы Минджикэвон

И дубинку Поггэвогон.

Смажь березовую лодку

Желтым жиром Мише-Намы…

Тут отец извлек из бокового кармана внушительный документ и, пристально глядя на него, погрузился в задумчивость. Документ этот был мне знаком.

Супруги из Техаса наградили моего сводного брата, Орина Джонсона, геройски спасшего их от гибели, отличным участком земли в одном северном городке.

Отец посмотрел на меня и вздохнул. Потом он сказал:

— Если бы у меня был сын с таким талантом, как этот поэт! Здесь — более достойный сюжет, чем легенды индейцев.

— Если позволите, сэр, где именно?

— В дарственной.

— В этой дарственной?

— Да, в этой самой дарственной, — ответил отец и бросил дарственную запись на стол. — В этом неприглядном на вид документе скрыто больше поэзии, романтики, возвышенных чувств и красочных образов, чем в легендах всех индейских племен, вместе взятых.

— Вы так считаете, сэр? А не взяться ли мне за это? Что если я напишу такую поэму?

— Ты?

Мой энтузиазм погас.

Взгляд отца мало-помалу смягчился.

— Что ж, попробуй. Но помни — без глупостей. Никаких поэтических вольностей. Держись строгих фактов.

Пообещав держаться фактов, я откланялся и поднялся наверх.

В ушах у меня звучали ритмы Лонгфелло, а вместе с ними советы отца не забывать о возвышенности избранного сюжета, но в то же время остерегаться поэтических вольностей. Тут я заметил, что машинально прихватил с собой дарственный документ. Во мгновение ока мной овладел один из тех редких приступов безрассудства, о которых я говорил. Я, разумеется, знал, что отец поручил мне воспеть в романтическом духе благородный поступок моего сводного брата и полученную награду. Тем не менее я решил, — не раздумывая о неизбежных последствиях, — что выполню только лишь букву его приказания. Я взял идиотский текст дарственной записи и, ничего не выбрасывая и даже почти не меняя, разрубил ее на куски, пользуясь стихом «Гайаваты» как меркой.

Мне потребовалась вся моя храбрость, чтобы спуститься по лестнице со своей поэмой в руках. Три или четыре раза я давал себе передышку. Наконец, я поклялся, что сойду вниз к отцу и прочту ему что написал, а потом — будь что будет, пусть хоть через колокольню меня перебросит. Я уже раскрыл рот, но отец приказал подойти поближе к нему. Я придвинулся ближе, но не более чем на полшага: мне нужно было сохранить между нами нейтральную зону. Я начал читать. Тщетно было бы пытаться сейчас передать, как сперва во взгляде отца отразилось недоумение, как оно постепенно сменилось более сильными чувствами, как лицо его потемнело от гнева и он, задыхаясь и глотая нервически воздух, стал судорожно сжимать и разжимать кулаки; как я, словно падая в пропасть, читал строку за строкой и чувствовал, что колени мои дрожат и силы покидают меня.

БЛАГОРОДНЫЙ ПОСТУПОК

Настоящим подтверждаю,

Что в контракте, заключенном

В день десятый ноября, в год

От рождения Христова

Одна тысяча и восемь

сот пятьдесят третий, в коем

Сторонами выступают:

Первая — Джоанна Э.Грэй

И супруг ее Филипп Грэй

Из Салема, что в Техасе,

И вторая — О.Б.Джонсон

Из Остина в том же штате.

И в означенном контракте

Предусмотрено бесспорно,

Что указанная выше

Сторона — Джоанна Э.Грэй

И супруг ее Филипп Грэй

С надлежащею распиской

На означенную сумму

Уступили безусловно,

Отчуждили, подарили

И оформили законно,

В предусмотренном порядке,

И тем самым передали

В надлежащее владенье,

Иль — что то же — даровали,

Иль — что то же — отказались

От своих досель законных

Прав владетеля на землю,

Расположенную в городе

Дюнкерке, штат Нью-Джерси,

Протяженную на север,

И на юг и юго-запад,

Сто двадцать четыре фута

К юго-западу и к югу,

К западу от Муллиген-стрит,

К северу от Бренниген-стрит.

А еще пройти на запад

Двести футов к Бренниген-стрит,

А потом на юго-запад,

И на юго-юго-запад

И еще на двести футов…

Я быстро нагнулся, и колодка для снимания сапог угодила прямехонько в зеркало. Я мог бы еще обождать и посмотреть, что получится дальше, но моя любознательность не простиралась так далеко.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Hon Gil Dong,

Критикуете - предлагайте. Золотое правило.

Только по гамбургскому счету, без методов кутаисских кроссвордистов.

Если нужны русские огласовки, чтобы уловить ритм - могу дать.

Попробуете последнее, от государя Хёджона, перевести?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас