Saygo

Древнерусская цивилизация

11 сообщений в этой теме

А. Н. ПОЛЯКОВ. ОБРАЗОВАНИЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Со времени распада СССР наша историческая наука находится в новых условиях. Теория общественно-экономических формаций больше не является обязательной и государство не навязывает ее как единственно верную. В связи с этим, многие историки склонны искать другие подходы к историческому материалу и применять иные методологические модели. Чаще всего под цивилизацией историки подразумевают социальную систему, для которой характерно наличие развитой технологии, хозяйственной специализации, производство предметов роскоши, социальная стратификация, города, государство, монументальная архитектура и т. п.1 . Каждый из перечисленных признаков подразумевает определенные отношения между людьми, социальные статусы и роли. Цивилизация в первую очередь - общество, и поэтому основной смысл ее, как явления мировой истории, в той или иной системе социальных связей. Социальное ядро цивилизации необходимо искать в экономической сфере. Именно в этой сфере человеческих взаимоотношений и обнаруживается коренное отличие цивилизации от первобытного общества, не знавшего городов, роскоши, монументальных сооружений и т. п., то есть всего того, что связано с цивилизованным образом жизни.

Историю человечества невозможно уложить в рамки формационной схемы, построенной на убеждении, что способы производства последовательно сменяют друг друга в определенном порядке: от особенно жестких форм эксплуатации (рабство) к менее жестким (крепостничество, а затем найм). Но на самом деле, такой последовательности нет. Более того, цивилизации, независимо от эпохи или уровня развития, могли применять любой из этих способов, и даже все сразу. Например, в Нововавилонской державе VI в. до н. э. главную роль в производстве играли зависимые крестьяне, хотя рабы также использовались. В то же время общество прибегало к услугам наемных рабочих в самых разных отраслях производственной деятельности2 . И это не единственный случай. Подобные факты можно обнаружить практически во всех древних и современных обществах.

Взгляд на Россию как особую цивилизацию восходит к трудам Н. Я. Данилевского, А. Д. Тойнби, Г. В. Вернадского и в наше время воспринимается позитивно. Понятие "русская" или "российская цивилизация", можно сказать, стало уже привычным. Тем не менее, это не меняет ситуацию в конкретно-исторических исследованиях. Связано это с тем, что сама категория цивилизации рассматривается преимущественно как характеристика культурной, а не социальной системы. Культура, конечно, важная сторона жизни общества. Но прочтение истории на основе результатов человеческой деятельности, чем и является, по существу, культура, способно показать лишь ее достижения, но не позволяет раскрыть особенности конкретного социального организма, и то, как (и почему именно так) он возник и развивался. Автор этих строк исходит из отношения к цивилизации как социальной системе и видит свою задачу в том, чтобы постараться взглянуть на истоки русской истории как цивилизационного процесса.

Важнейшим признаком цивилизации является наличие городов. Возникновение города - совершенно новой для общества среды обитания - фактически датирует и время появления цивилизации. Исследованием истории древнерусского города занимались Б. Д. Греков, В. Т. Пашуто, Б. А. Рыбаков, М. Н. Тихомиров, М. Х. Алешковский, В. В. Карлов, А. В. Куза, М. Г. Рабинович, П. П. Толочко, И. Я. Фроянов, В. Л. Янин и другие историки. Традиционно советские историки видели в древнерусском городе прежде всего центр ремесла и торговли. "Город, - утверждал Греков, - есть населенный пункт, в котором сосредоточено промышленное и торговое населением той или иной мере оторванное от земледелия3 . Одновременно в их работах город предстает как, своего рода, коллективный замок "крупнейших земельных магнатов ... во главе с самим князем", что, впрочем, не мешало некоторым из них утверждать, что горожане на Руси являлись самостоятельной, социально организованной военно-политической и общественной силой4 . Общий вывод советских историков таков: города являлись военными, административными, культурными и культовыми центрами своих округ5 .

Необходимым условием образования города считалось отделение ремесла от земледелия. Это вынуждало искать соответствующие признаки его появления. "Теоретически, - писал Авдусин, - момент возникновения города может быть установлен по признакам существования обособленного ремесла". Однако, на практике сделать это нелегко. Домницы для варки железа и кузницы для его обработки, как признается Авдусин, находят при раскопках еще, несомненно, родовых поселков6 . Точных и неопровержимых показателей зарождения города на основе выявления следов ремесленной деятельности - нет. Тем более, что находки ремесленных мастерских даже в развитых городах сравнительно редки. В Киеве, по данным начала 80-х годов XX в., их найдено всего 30, а в Новгороде, где вскрыта площадь более 1,5 гектара - около 125 мастерских за шесть столетий существования города. В большинстве изученных древнерусских городов количество раскопанных мастерских не превышает трех-пяти7 . К тому же горожане, как и сельские жители, занимались земледелием, скотоводством, охотой, рыбной ловлей и другими промыслами, то есть вели, по выражению В. П. Даркевича, полукрестьянское существование. Археологи даже в крупнейших стольных городах находят лемеха плугов, мотыги, косы, серпы, ручные жернова, ножницы для стрижки овец, рыболовные крючки и грузила для сетей8 .

Понимая это, советские историки искали иные, обычно косвенные свидетельства зарождения города. М. Н. Тихомиров относил к таким признакам возникновение городских посадов, которые, по его мнению, являлись следствием развития ремесла9 . Куза, изучив данные более тысячи укрепленных поселений, предложил считать городами те из них, у которых оборонительные сооружения охватывали площадь не менее 2,5 га10 . Развитая система археологических признаков города включала и другие данные: наличие дворов знати, церквей, следов административного управления (печатей и пломб), памятников эпиграфики и т. п. Чем обильней материал, тем надежней определялся городской характер поселений. Однако, грань, когда родоплеменная крепость становится городом, в этом случае уловить невозможно. Ясно, что всего набора признаков у зарождающегося города может и не быть. Б. А. Рыбаков прав - "это не сказочные палаты, возникающие в одну ночь"11 . В отношении первых городов особенно важно определить момент, когда поселение приобретает черты, резко отличающие его от родовых поселков. Ведь как явления, города противостояли не одновременным сельским поселениям, а именно родовым поселкам, на смену которым они пришли. На город следует смотреть как на проявление изменившихся социальных отношений и новую среду обитания. Древнерусские города в этом смысле - ядро цивилизованного мира, по выражению Данилевского, "окультуренная", отвоеванная у природы территория12 .

Первый важнейший признак древнерусского города, явно отличающий его от родового поселка - наличие дворово-усадебной застройки. Появление дворов - результат перехода наследственного права от рода к семье, отчего последняя становится хозяйственной ячейкой. Двор есть воплощение ее нового положения и, как следствие, новой территориальной системы связей в общине. По данным археологических раскопок, по крайней мере, до IX в., четкие следы наличия дворов отсутствуют, да и в X в. они прослеживаются далеко не всегда. Более или менее типичными дворы становятся, начиная с XI века13 . Усадебно-уличный характер, по словам Толочко, застройка носила в Донецком городище, погибшем в середине X века14 . С начала X в. первые улицы появляются в Ладоге, хотя следы дворовых настилов прослеживаются здесь еще в IX веке15 . В Новгороде Великом усадебная застройка распространяется во второй половине X в., но устойчивый характер дворы в городе приобретают лишь к началу XI века16 . В Киеве усадьбы появились раньше, чем в Новгороде - во второй половине IX-начале X веков 17 . К Новгороду и Киеву примыкают Полоцк рубежа X-XI вв. и, возможно, Чернигов того же времени18 . Дворовые участки XI и последующих веков носят повсеместный и устойчивый характер. Вплоть до XV в. ограждения восстанавливаются всякий раз после пожара или другого разрушения на том же самом месте. В летописи дворы впервые упоминаются под 945 годом19 . Речь идет о трех усадьбах киевского князя. В летописной статье 946 г. говорится о дворах в древлянских городах20 , при этом перечисляются все присущие усадьбе постройки, известные по археологическим находкам: "клеть" - неотапливаемое помещение, "вежа" - терем, башня, "одрина" - сеновал21 .

Вторым главным признаком городского характера поселения в Древней Руси является инженерное благоустройство улиц - пожалуй, даже более важный, чем двор, показатель "окультуренности" территории. Во всех городах, по крайней мере лесной зоны, археологи, "вскрывая древние улицы, всегда... обнаруживают деревянные мостовые, а на территории усадеб и вдоль улиц всевозможные системы дренажей и водоотводов". Они найдены в Новгороде, Пскове, Москве, Белоозере, Минске, Смоленске, Мстиславле, Полоцке, Витебске и многих других городах. В Новгороде деревянные настилы улиц начали делать в первой половине X века. Древнейшая мостовая Черницыной улицы была сооружена в 938 году. Первая мостовая Великой улицы уложена в 953 году, на Михайловской улице - в 974 году22 . Появление в древнерусских укрепленных поселках дворов, мостовых и водоотводов надежно определяет время перерастания родоплеменных крепостей в города.

Дополнительным свидетельством городского характера укрепленного поселения можно считать находки замков и появление надписей на вещах. Использование замков отражает новые социальные условия - появление обособленной, а затем частной собственности и, как следствие, воровства. Развитый родовой строй не знал воровства, по крайней мере, внутри общины. Оно было невозможно по двум причинам. Во-первых, родовые общины жили обособленно друг от друга. "Более крупные, чем род единицы - фратрия и племя - выступали как единое целое крайне редко, и их социальные функции были минимальными"23 . Во-вторых, внутри рода воровство лишалось почвы в силу характера собственности. Поскольку все было общим - воровать было не у кого и незачем. Воровство могло возникнуть только после нарушения родовой системы, то есть как раз в результате распространения городов. Что касается надписей на вещах, по всей видимости, их появление связано с правилами судебного разбирательства на Руси, когда о пропаже той или иной вещи нужно было заявить на торгу и, что самое главное, затем опознать ее. Владельческая надпись или знак должны были помочь в этом. Данная система нашла отражение в Русской правде (ст. 32, 34, 37. Простр. ред.) и других источниках, например, берестяных грамотах24 .

По данным археологических раскопок, замки на Руси появляются с начала X века. На это указывает в своей работе Р. Л. Розенфельд, специально занимавшийся исследованием русских замков домонгольского времени. "Нет ни одного крупного поселения X-XIII вв., - пишет он, - при раскопках которого не было бы найдено несколько замков и ключей". Десятый век в качестве начального называется в сообщении О. В. Овсянникова и А. А. Песковой. Почти то же самое пишет Б. А. Колчин. По его словам, в древнерусских поселениях замки встречаются с IX-X веков. Количество найденных замков или ключей к ним увеличивается к началу XI в., а в XII-XIII вв. это уже один из самых распространенных видов находок. Если в IX-X вв., отмечает Колчин, "бытовал один тип кубического замка, то к концу XII-XIII вв., замочники изготавливали уже около 12 типов замков разнообразного назначения и конструкций" 25 .

Самая ранняя надпись относится к середине X века. Это знаменитая "горухща", процарапанная на корчаге, обломки которой были найдены Авдусиным в Гнездово. Ее значение до сих пор спорно. Авдусин и Тихомиров считали, что это "горчичное семя" или вообще "горькая пряность". Г. Ф. Корзухина толковала ее как "горючее" - что-то вроде нефти. Не исключено, что "горухща" - это притяжательное прилагательное от имени "Горух" или "Горуша"? В этом случае, древнейшая русская надпись окажется еще и первой владельческой. Подобное объяснение этому слову предлагал в свое время чешский исследователь Ф. Мареш. В его версии "горухща" читается как "Горух пса" 26 . Кроме гнездовской известны еще три надписи на корчагах XI- XII веков. Почти все они говорят о владельцах корчаг. В XI-XII вв. надписи на вещах уже далеко не редкость. Подписывали гусли, пряслица, гривны, братины 27 и т. п.

Время появления дворов и мостовых, замков и надписей на вещах, а так же динамика их распространения показывает, что становление городов и цивилизации у восточных славян приходится в основном на X век. Это был своего рода переходный период, когда новые отношения (если иметь в виду динамику распространения) постепенно завоевывают свои позиции и окончательно побеждают к началу XI столетия.

Сведения о других признаках цивилизации подтверждают сделанный вывод. Монументальное зодчество в X в. известно лишь в Киеве. В летописи есть сведения о каменном княжеском тереме середины X в.: "...надъ горою дворъ теремныи бе бо ту теремъ камень..."28 . Однако, археологи пока не могут его обнаружить. Самой ранней монументальной постройкой, от которой до нас дошли хоть какие-то остатки, является Десятинная церковь, возведенная в Киеве в 996 году29 . Настоящее бурное строительство даже здесь начинается в первой половине XI века. Тогда возводится "город Владимира" и создается "город Ярослава" с великолепным Софийским собором и Золотыми воротами. Киев становится одним из красивейших городов Европы, соперником Царьграда.

Вполне согласуются со всем перечисленным и данные о производстве и распространении предметов роскоши. Древнерусские ювелиры обладали высокой степенью мастерства, широко применяя такие операции, как чеканка, прокатка, ковка, гравировка, тиснение, скань, чернение, эмаль, наведение золотом и другие. Но развиваться все это начинает только с X века. Большинство собранных археологами коллекций инструментов и приспособлений ювелиров не уходят в глубь ранее этого столетия30 . Красноречивы и материалы кладов из монет, женских украшений, слитков серебра и золота. Самые ранние из них, относящиеся к рубежу IX-X вв., крайне немногочисленны, их всего одиннадцать. Основная масса кладов приходится на вторую половину X - середину XIII веков31 .

Данные о развитии письменности на Руси уже приводились в связи с распространением подписанных вещей. О грамотности населения можно судить и на основе находок берестяных грамот. Первые инструменты для берестяного письма (писала) обнаружены в Новгороде в слоях 953 - 972 гг., но до сих пор не найдено ни одной берестяной грамоты X века. Древнейшие грамоты извлечены из слоев первой половины XI столетия. Всего, по данным на 1996 г., к XI в. относится 21 грамота, а к XII в. - уже 23032 . Рост числа находок, говорящих о развитии письменности (от первых писал и полного отсутствия текстов в X в. к десяткам грамот в XI и уже сотням в XII в.) свидетельствует о сходной динамике, что и в случае с распространением дворов, замков, храмов и кладов с драгоценностями. Перед нами достаточно надежные основания, чтобы сделать окончательный вывод: цивилизация в Древней Руси складывается в течение X в., полностью оформляется в XI и вплоть до XIII в. развивается по восходящей линии.

Отмеченные выше явления указывают на перемены в общественных отношениях, основной смысл которых - выделение особой социальной группы, позволяющей личности, входящей в ее состав, получить высокую степень свободы, в том числе и от родовых пут и необходимости трудиться. Слой этот - знать, представляющая лицевую сторону цивилизации.

Данные письменных источников о Руси X-XI вв. включают упоминания лучших людей, нарочитых мужей и бояр33 . Великие бояре и просто бояре (боляре) известны по договорам Руси с греками 911, 944 и 971 годов. Наряду с ними здесь упоминаются "светлые" и "великие" князья и "всякое княжье". В летописных статьях X века встречаются также старцы градские, нарочитая чадь, гриди, сотские и десятские34 . Социальное значение среди них имеют, прежде всего, бояре, которые в поздних статьях Русской правды и церковном уставе Ярослава делятся на "великих" и "меньших". Бояре обычно связываются с княжеской дружиной. СМ. Соловьев видел в них людей наиболее близких князю, его думцев и домочадцев. Он считал, что бояре, как и остальные дружинники, были вольными слугами князя35 . Княжескими мужами - членами старейшей дружины считал бояр и В. О. Ключевский. Подобно Соловьеву, он утверждал, что бояре везде были служилого происхождения. Мысль о земских, докняжеских или некняжеских боярах Ключевский называл предположением, "в котором нет никакой научной нужды". Кроме того, он замечал, что "Русская Правда придает боярину значение крупного привилегированного рабовладельца и землевладельца"36 . По мнению А. Е. Преснякова, древнерусские тексты знают два значения слова "бояре": высший разряд дружины и ее личный состав вообще. Он полагал, что бояре были обязаны князю службой и личной верностью. Но со временем, выросшее из дружины боярство становится во главе общества, как руководящая сила 37 .

Советские историки смотрели на бояр как на представителей высшего класса древнерусского общества. По мнению Грекова, они состояли из двух слоев: лучших или нарочитых мужей (туземной знати) и верхушки княжеского двора 38 . И те, и другие рассматривались как землевладельцы-феодалы. Точка зрения Грекова стала классической для советской историографии. С ним было солидарно большинство историков, но были и те, кто выступал со своей собственной позицией. По мнению Янина, Алешковского и Е. А. Рыбиной, боярство, по меньшей мере, новгородское, происходит от родоплеменной старейшины и в древнерусский период является замкнутой кастой39 .

А. А. Горский, напротив, считает, что бояре представляли собой исключительно служилую военно-дружинную знать везде без исключения. И если представители родоплеменной старейшины и могли входить в состав боярства, то лишь потому, что поступали на службу в княжескую дружину. И только со временем в результате развития феодальных отношений боярство приобрело известную самостоятельность от нее40 .

Против феодальной сущности боярства выступает И. Я. Фроянов. Даже в XII столетии, считает он, боярство не успело полностью выйти из сферы дружинных отношений. Он допускает существование и земского боярства, которое принимало деятельное участие в княжеских усобицах и нередко являлось инициатором смены князей. Вместе с тем, он подчеркивает материальную зависимость дружины от князя. Боярское землевладение, согласно Фроянову, возникло не ранее второй половины XI в. и не было главным источником дохода41 . Князья действительно часто оказываются в окружении бояр, которые то и дело выступают в качестве княжеских советников, воевод, посадников и просто опытных воинов, участвующих в дальних походах и усобицах. Однако большинство летописных свидетельств неоднозначно и прямо не говорит о том, что бояре находились у князя на службе. Да и сведения, которые привлекаются для доказательства служебного статуса бояр, далеко не очевидны.

Пресняков, доказывая бытовую близость дружины и князя, приводил сообщение, стоящее в летописи под 945 г.: "В се же лето рекоша дружина Игореви отроци Свеньлъжи изоделися суть оружьемъ и порты а мы нази, пойди княже с нами в дань да и ты добудеши и мы, и послуша ихъ Игорь иде в Дерева в дань". По его мнению, оно указывает на то, что дружинники постоянно находились рядом с князем и проживали в его дворе42 . Но так ли это? Согласно сообщению, не Игорь, а дружина собирается к древлянам за данью, а князь лишь подчиняется ее воле. Это не согласуется с утверждением о ее служебном статусе, ибо в таком случае она зависела бы от князя и вряд ли могла бы диктовать ему свои условия. В данном рассказе, если к нему относится не предвзято, нет и намека на то, что дружина, с которой совещается князь, живет в его тереме. В более поздних летописных статьях есть немало случаев, где описываются думы князя с дружиной, а окружающий эти сообщения текст прямо говорит о том, что он ее собирает, что дружина - это горожане, у которых есть свои дворы. Вот, например, сообщение Ипатьевской летописи под 1149 г.: "Изяславъ же съ братомъ своимъ Ростиславом и съ Ярополкомъ и съзваша бояры свое и всю дружиноу свою и нача доумати с ними, хотя поехати к Гюрьги на ону сторону...". Чуть ранее, дружина и бояре были названы летописцем киянами; тогда они заявляли князю, просившему их, как и сейчас, пойти на Юрия "мирися княже мы не идемъ"43 . Совершенно очевидно, что факт совещания князя с дружиной не может быть основанием для вывода о бытовой близости сторон. Поэтому нельзя признать убедительными и другие подобные примеры. Упоминание того, как Святослав, ссылаясь на дружину, не хотел креститься; как Василько Ростиславич беседовал с Давидом Игоревичем, а рядом с ним сидела его дружина; как в 1068 г. киевляне застали во дворе Изяслава дружину, сидящую с ним на сенях. Не могут об этом свидетельствовать и общие интересы князя и дружины44 - у киевлян в XII в. тоже были общие интересы со своими князьями, но бывало и так, что они расходились и, в этом случае, выигрывал вовсе не князь. Факт солидарности дружины с князем тоже напрямую не говорит о дружинниках как о домочадцах.

Горский в качестве факта, подтверждающего принадлежность бояр к дружинной верхушке, указывает на договор Святослава с Византией 971 г.: "якоже кляхъся ко царемъ Гречьскимъ. и со мною боляре и Русь вся, да схранимъ правая съвещанья". "Клясться вместе со Святославом могли лишь его дружинники и "вой", - пишет Горский, - следовательно, здесь под боярами подразумевается старшая дружина, а "под всей Русью" ...войско Святослава..." 45 . Однако, бесспорность этого факта не так уж и очевидна, как это представляется исследователю. Под боярами здесь можно понимать и земскую знать и даже родовую старейшину, которая, если угодно, участвовала, и должна была участвовать, в походе вместе со "всей Русью". Данное толкование даже логичнее, нежели то, что предлагает Горский. Клятву приносят знать и все остальные русичи. А уж если говорить строго, из данного летописного отрывка нельзя сделать однозначного вывода - служилая или неслужилая знать подразумевается под боярами.

Второй факт, приводимый Горским, еще более двусмыслен. "Се же пакы творяше людем своимъ по вся неделя оустави на дворе въ гридьнице пиръ творити и приходити боляром и гридем и съцьскымъ и десяцькым и нарочитымъ мужем при князи и безъ князя"46 . Речь идет о пирах Владимира Святославича, рассказ о которых стоит в летописи под 996 годом. Горский рассуждает так: "В дальнейшем изложении все пирующие именуются "дружиной". Следовательно, и здесь бояре - старшая, привилегированная часть дружины"47 . Но ведь перед этим эпизодом летописец писал о празднике великом, устроенном "боляром и старцемъ людьским", и о том, что Владимир "съзываше боляры своя и посадникы старейшины по всемъ градомъ и люди многы"48 . Здесь бояре упомянуты в окружении "людей и старейшин людских (градских)"; бояр вместе с остальными князь созывает "по всемъ градомъ". Кстати, в отрывке Горского бояре так же приходят в гридницу князя, а не живут у него и этот факт отмечен Пресняковым как признак раннего отделения бояр и дружины от князя "хлебом и именьем"49 . Пиры же сами по себе нельзя считать основанием для подобного рода умозаключений. Они связаны с давней традицией, восходящей к родоплеменным временам, которая, если на то пошло, роднит и бояр, и князя, и гридей, и сотских, и десятских как членов одной общины, людей одного рода-племени. Для Фроянова совместные пиры показатель зависимости князя от народа. Он пишет: "Чтобы поднять у "людей" свой авторитет и завоевать популярность, князья устраивали престижные пиры и раздавали богатства"50 .

Еще два летописных отрывка, отмеченные Горским под 1015 г. - о вышгородских болярцах и под 1093 г. - о гибели дружины и бояр Владимира Мономаха, так же малоубедительны. Толкование "вышгородских болярцев" исходит из предположения о возникновении Вышгорода из княжеской крепости, "домениального города", по выражению Горского51 . Факт этот нельзя назвать бесспорным. По мнению Насонова, Вышгород возник не из княжеского села, как можно было бы думать и в X-XI вв. это не село-замок, а город со своим городским управлением. Тут уместно вспомнить слова Д. С. Лихачева: "Если гипотеза строится в свою очередь на других гипотезах, то недостоверность ее увеличивается в геометрической прогрессии". В статье 1093 г. бояре упоминаются вместе с простыми людьми, а дружина называется по месту жительства - киянами52 .

Малоубедительность приводимых доводов и неоднозначность фактов не мешает исследователям свято верить в свою правоту. Эта уверенность держится на изначальной установке. Принято считать, что славянская дружина - явление одного порядка с германской более раннего времени. Исследователи усматривают глубокие корни у древнерусской дружины. В. В. Седов считает возможным говорить о существовании княжеской дружины в VI-VIII веках 53 . Рыбаков и Свердлов - в VI-VII веках. О дружине VI-VII вв. пишут Фроянов и Горский54 . Однако, никаких данных о славянских дружинах этого времени нет, и тогда исследователи обращаются к сведениям Цезаря и Тацита о германской дружине, при этом практически не доказывая оправданность такого шага. "Искать определение дружины особо на русской почве, - пишет Пресняков, - нет оснований: это явление общеевропейское". Или вот слова Данилевского: "О происхождении дружины можно лишь догадываться, основываясь на косвенных данных и аналогиях. Обычно когда речь заходит о подобных вопросах, привлекают ранние свидетельства о дружинах древних германцев, оставленные нам римскими авторами". Данилевский сопровождает свое обращение к этим данным словом "видимо". К описанию славянской дружины он переходит следующим образом: "Видимо, близкие характеристики имела и восточнославянская дружина. Однако, такой вывод мы можем сделать лишь по аналогии. А аналогии, как известно, дело довольно опасное"55 . И тут он прав. Засомневаться в правомерности отождествления древнерусской и германской дружины можно уже на основании происхождения слов, определяющих это явление. Северогерманская дружина называлась huskarlar или hiredhmenn, что значит "люди дома", (от слова hiredh, hirdh -"дом", "семейная община"), вестготская и вандальская - gardingi (gards - дом), англосаксонская - thegrt (degen - слуга, отрок)56 .

Славянское слово "друг", от которого происходит "дружина", предполагает побратимство - акт дружелюбия и взаимной верности. Здесь нет подчинения младшего старшему. "Друг - тот же близкий, но не по крови и не по свойству. Друзей объединяет нечто более важное: друзья - это соратники и спутники, которые в бою и в пути всегда вместе". Русское слово "дружина" обозначает сообщество равных57 . Следовательно, его изначальное значение у славян - "община", "воинское братство", а не "вольные слуги", "челядь" или "домочадцы", как у немцев. "Дружина" в значении "община" сохранилась в некоторых славянских языках до сих пор.

Не совпадают и последствия, которые наступали после разлада между вождем и дружинником у германцев, и между боярами и князем на Руси. Именно порядок "развода", на мой взгляд, отражает суть объединения и характер связей его членов. Согласно вестготскому законодательству, дружинник (buccellarius, sagio), как человек свободный, мог перейти от одного господина к другому, однако, он обязан был вернуть ему при этом не только оружие и все что получил от господина, но еще и половину того, что приобрел на его службе. Такие же порядки царили у англосаксов и лангобардов58 . На Руси ничего подобного не было. Древнерусские бояре расставались с князьями легко. В Ипатьевской летописи под 1118 г. читаем: "Выбеже Ярославъ Святополчичь из Володимера Оугры и бояре его. и отступиша от него". Под 1146 г.: "...побеже Святославъ из Новагорода Корачеву дроужина же его они понем идоша, а дроузии осташа его". Оба сообщения рисуют ситуацию, когда князья покидают город, а бояре их остаются. При этом землю свою они не теряют, не отдают князю оружие и, тем более, половину того, что приобрели в их княжение. Наоборот, есть данные, согласно которым, бояре, уходившие вместе с князем из города, лишались своих имений и сел. Изяслав в 1150 г. говорил дружине, ушедшей с ним из Киева: "...вы есте по мне из Рускы земли вышли своихъ селъ и своихъ жизнии лишився"59 .

Русский летописец постоянно говорит о дружине, а бояре, как ее часть, связаны с городами. Для Руси XII в. эта связь очевидна даже тем, кто относит бояр и дружину X столетия к "вольным княжеским слугам". "Под 1186 годом, - пишет Пресняков, - читаем, как Всеволод Юрьевич послал пронским князьям "Володимерьское дружины": это "дружина Всеволожа", про которую князь говорит: "моя дружина", "мои люди", а князья рязанские - "твои мужи". Но к княжой дружине применено выражение "владимирская". Личная ли это или местная его дружина? Личная, ввиду дружинной ее связи с князем, но местная, так как она стала Всеволожей лишь потому, что Всеволод сел на владимирском княжении". Преснякову данный факт послужил основанием для вывода о постепенном оседании дружины по городам: "Князья начинают говорить о городовых полках как о "своих" полках, а дружиной называть отряды, составленные из местного населения, не отождествляя их со своею личною дружиною-двором"60 .

Дружина и бояре в XII в. сплошь и рядом именуются по городам, которые они представляют: киевские (русские), владимирские, белозерские, новгородские, черниговские, новгород-северские и т.п. Вот сообщение Ипатьевской летописи под 1147 г.: "Изяславъ же бояры своя, и всю дроужину свою Кияне и ре имъ се есмъ съ братею своею сгадалъ". Под 1148 г. кияне называются "дружиной русской" и "русскими силами". "Своими силами" на помощь Изяславу идут новгородцы. В 1152 г. Изяслав собирает "всю свою дружину и поиде пойма съ собою Вячьславль полкъ всь и вси Чернии Клобукы и Кияны лутшии и всю Рускую дружину"61 . Летописные данные о единстве горожан и дружины есть и в статьях X-XI веков. Это говорит о том, что бояре и "прочие мужи" вовсе не оседают по городам, а изначально составляют городскую дружину. В 1015г., согласно летописи, князь Ярослав "седе вь дворе и пославъ к Новьгородьцемь... и позва к собе нарочитая мужа, иже бяху исьсекли Варяги... и сече их", а затем, когда узнал о событиях в Киеве, "собравъ избытокъ Новгородцевь и речь... о любимая дружино юже избихъ вчера а ныне быша надобе... и речь имъ на вече...".

Здесь дружина, которой кланяется князь, и которую называет "любимой", включает новгородцев - всех вместе и нарочитых мужей, избивших варягов, в частности. Кроме того, князь Ярослав общается с новгородской дружиной на вече, и это очень важно. Вече, если это орган прямого народовластия, - однозначный признак общины. По существу, вече - это и есть община в ее непосредственном воплощении. В летописях не раз встречаются свидетельства того, как городская дружина (иначе называемая вой, люди, новгородцы, кияне и т. п.) собирается на сход во время похода и принимает решение, как быть в той или иной ситуации. Получается, что вече правомочно, когда его постановления касаются тех, кто на него собирается, то есть в его власти лишь сами участники веча, а это и есть непосредственное народовластие. В 1185 г. смолняне "почаша вече деяти" у Треполя, за Киевом, где решили не продолжать поход на половцев. Князь Давид, который их возглавлял, вынужден был вернуться вместе с ними в Смоленск. Согласно летописи, в 1217 г. новгородцы с плесковичами "гадали" на Чудской реке. Правда, решение принять не успели - "новгородци ... побегоша с веча в товары". Подобные сообщения есть в Новгородской Первой летописи под 1137 и 1228 годами. По всей видимости, речь идет о вече и в рассказе о совещании Игоря с дружиной, во время похода на греков в 944 г.: "Игорь же дошедъ Дуная, съзва дружину и нача думати, и... ркоша же дружина Игорева..."62 . Известно, что дружина "ркоша", то и было сделано.

Летописный текст рассказывающий о Владимировых пирах, почти современных новгородским событиям 1015 г., так же рисует дружину скорее городскую, нежели княжескую. Здесь князь собирает бояр и мужей по городам, они приходят на пир и при князе, и без князя. При этом Владимир называет их своей дружиной, он, как и Ярослав в Новгороде, любит ее, с ней думает об уставе Земляном и о ратях, с ней надеется добыть золота и серебра. Различий между Владимировой дружиной и новгородской, с которой совещался Ярослав, практически никаких, разве что бояре, мужи, сотские и десятские не называются здесь киянами. Хотя, скорее всего, это были именно они (с кем бы еще думал Владимир об устройстве Киевской земли!), как и в 1152 г., когда летописец назвал их и дружиной, и киянами одновременно, а князь Изяслав считал их "своими"63 . Очевидная связь бояр и дружины с городом, вече как место где они вместе с князем принимают решения, и собственное значение этого слова (община, воинское братство) позволяют предполагать, что "дружина" означает "городская община" (аналог греческого - "полиса", а бояре - это "лучшая" ее часть, городская знать).

В Русской правде, статья N 5 Пространной редакции отождествляет "дружину" и "вервь": "Будеть ли головник их в верви, зан(е) к ним прикладываеть, того же деля им помагати головнику, ...а в 40 гривен ему заплатити ис дружины свою часть"64 . Связь верви и городской общины можно проследить по самым разным источникам. Еще Ключевский отмечал: "В 21-й статье Академического списка Русской Правды читаем, что Изяслав взял с дорогобужцев 80 гривен за убийство его старого конюха. Дорогобуж - небольшой городок в Киевской земле. Значит, под вервью разумеется здесь город ... городской мир или община"65 . Статья N 3 Русской правды (Простр. ред.) "об убийстве", предписывая платить "виревную" верви, в которой "лежит голова", без сомнения, понимает ее как организацию повсеместную, распространенную и в деревнях, и в городах. Если бы вервь была явлением исключительно сельским, как часто считают, пришлось бы признать, что и разбои, и ссоры, и пиры, и тому подобное были только в древнерусских селах.

В пользу существования вервей в городах говорят данные берестяных грамот. Вот, например, грамота XII в., N 115. Часть ее не сохранилась. Читается только следующий текст: "От Прокошь къ Ньстьроу. шьсть гр(ивен) плати, а вире не плати, а дом и ..."66 . А. В. Арциховский предлагает такой перевод: "От Прокши к Нестору. Шесть гривен плати, а виры не плати...". "Думаю, - писал Черепнин, - что казус, отраженный в грамоте N 115, может быть прояснен на основе статей 4 и 5 Простр. ред. Русской Правды, посвященной "дикой вире"". В согласии с законом Нестор и Прокша и, видимо, еще кто-то, делят необходимую к выплате сумму по шесть гривен на каждого, то есть по 1/6 части от оговоренной в Русской правде. Следовательно, перед нами вервь, в которой состояли участники переписки, их 6 или 7 домохозяев и все они новгородцы, то есть горожане. Если все это так, не вызывает особых затруднений и толкование еще одной фразы, содержащейся в Русской правде: "О заднице боярьстеи и о дружьнеи. Аже в боярех любо в дружине, то за князя задниця не идеть..." (ст. 91. Простр. ред.). Пресняков считал, что речь идет об отмене порядка, прежде бывшего обычным: наследство дружинников шло князю при отсутствии сыновей. По мнению Грекова, он прав: "Нет никаких сомнений в том, что был период в истории дружины, когда она находилась на княжеском иждивении, пользовалась и его землей на праве бенефиция, то есть пожизненно. Совершенно понятно, что при этих условиях не могло быть и речи о праве наследования дружинника"67 .

Перед нами еще один пример, когда факты, взятые из европейской истории, без каких-либо обоснований переносятся на русскую почву. Неправильная установка приводит к неверному толкованию. Значение двух статей Русской правды - 90-й и 91-й - явно связанных друг с другом, можно понимать и так: наследство смерда, который не входил в городскую общину, в случае отсутствия наследников по мужской линии, идет князю, а наследство бояр и других членов общины - нет. Князь в данном случае, представляет городскую общину. Его задача хранить то, что принадлежит всем вместе - это имущество смердов и сами смерды. Но то, чем владели члены городской общины (дружины) - их исключительное право, и пока было, кому передавать накопленное имущество, князь не должен был вмешиваться в порядок наследования. Этот правовой обычай, видимо, справедлив и для X века.

Связывать дружину с городской общиной позволяет и стереотипное обращение "Братие и дружино", хорошо известное по "Слову о полку Игореве". Найденная в 90-е годы XX в. берестяная грамота N 724 показывает, что оно было принято среди горожан: "От Савы покланянее къ братьи и дружине...". Янин замечает: "Уже из первой строки нашей грамоты стало ясно, что это была не литературная, а реальная формула"68 .

Слово "дружина" не всегда означало "городская община" в целом, это могла быть и часть общины. В найденной в 1998 г. берестяной грамоте N 850, которая датируется 2-й четвертью XII в., похоже, отразилось именно такое значение этого слова: "Поклоняние от Бъръза и отъ Поутеши и отъ въхое дроужине к Петръкоу...". Перевод: "Поклон от Борза, Путыии и всей дружины Петроку...". Часть городской общины подразумевается под "дружиной" и в грамоте N 109 (конец XI - начало XII вв.): "Грамота отъ Жизномира къ Микоуле. Коупилъ еси робоу Плъскове. А ныне мя въ томъ яла кънягыни. А ныне ся дроужина по мя пороучила..." Для игумена Даниила дружина - товарищи, которых он приобрел, путешествуя по чужим землям: "Обретохомъ дружину многу, - пишет игумен в своем "Хождении", - идущю въ святый градъ Иерусалимъ, и пристахомъ къ дружине той". "Своей дружиной", согласно летописи, называют древляне "лучших мужей", отправленных к Ольге в Киев в 945 году69 .

Летописи знают и расширенное значение слова "дружина", охватывающее жителей нескольких городов. "Оуведевше же смерть княжю Ростовци и Сужьдалци и Переяславци и вся дружина от мала до велика съехашася к Володимерю"70 . Фроянов, справедливо замечает по поводу данного текста: "...дружина здесь - суммарное название ростовцев, суздальцев и переяславцев". Под 1148 г. в Ипатьевской летописи дружиной называются киевляне и смоляне, которые ходили с Изяславом и ростовцами к Чернигову71 .

Выражения "отня дружина" или "моя дружина", которые вкладываются летописцами в уста князей, отражают иные отношения, нежели те, что мы привыкли подразумевать. Князь, сидевший на киевском столе, собирал вокруг себя бояр и других мужей, которые сотрудничали с ним. Они ему помогали, а князь стремился их удержать за собой. Здесь князь - первый среди равных и он первый, пока дружина этого хочет. Говорила "отня дружина" князю Борису Владимировичу в 1015 г.: "се дружина оу тебе отня и вой. пойди сяди в Кыеве на столе отне". Он же не захотел, и дружина ушла от него в Киев. В результате Борис остался со своими отроками - военными холопами и погиб. В самом деле, Борис не хотел поднять руку на своего старшего брата, или еще по каким-то причинам он не сошелся с "отней дружиной", только это решающим образом сказалось на его судьбе. И, заметьте, опять дружина проявляет инициативу, и состоит она из киян - братьев тех, кого одаривал Святополк в то самое время, когда они призывали пойти Бориса на Киев72 . "Дружина отня" здесь - часть киевской городской общины, которая была на стороне Владимира, и сотрудничала с ним.

Деление бояр на "великих" и "меньших" редко объясняется. Мне представляется, что ключом к разгадке является упоминание "вышгородских болярцев" (боярцев)73 - буквально "малых бояр" или, можно сказать, "меньших". Вышгород - пригород Киева. Может быть, "меньшими боярами" называли тех, кто составлял основу пригорода, а не главного города?

Гридей, обычно, как и бояр, относят к числу княжеских дружинников. СМ. Соловьев понимал под гридью небоярскую часть дружины. "Гридь", "гридьба" означает, по его мнению, "сборище", "толпа", "дружина". Опираясь на И. И. Срезневского, он считал слово "гридь" славянским по происхождению. Ключевский производил его от скандинавского "grid" - дворовая прислуга. По его мнению, гридьба - это собирательное название младшей дружины, то, что впоследствии стало называться "двор" или "слуги"74 .

Гриди (гридьба) действительно связаны с военным делом. Древнерусское слово "гридити" переводят как "служить в войске". В летописях "гриди" упоминаются в одном ряду с "огнищанами" и "купцами". В Новгородской Первой летописи, под 1166 г. читаем: "прииде Ростиславъ ис Кыева на Лукы, и позва новгородци на порядъ: огнищаны, и гридьбу, и купце вятьшии"; под 1195 г.: "...позва Всеволод новгородцовъ на Черниговъ, на Ярослава и на все Олгово племя; и новгородци не отпрешася ему, идоша съ княземъ Ярославомъ огнищане и гридба и купце". Гриди, согласно летописи, были получателями дани, собираемой князем: "Ярославу же сущю Новегороде и оурокомь дающю Кыеву две тысяче гривне от года до года, а тысячю Новегороде гридемъ раздаваху" (то есть 1/3 часть). Однако, и в первом, и во втором летописном сообщении речь идет о горожанах, а не о княжеском дворе. И Ростислав в 1166 г., и Всеволод в 1195 г. зовут на поряд или в поход новгородцев, а не дворовых слуг. Допускает такое же толкование и текст о ярославовой дани. В рассказе о Владимировых пирах гриди приходят к великому князю на двор наряду с боярами, сотскими и десятскими. Стало быть, и здесь говорится о жителях города, в данном случае, Киева. Или вот еще одно сообщение, где под гридью подразумеваются горожане: "... и сташа рушане, и засада, огнищане и гридба, а кто купець и госте..."75 .

В статьях Русской правды гридин упомянут вместе с русином, купчиной, ябетником, мечником, изгоем и словенином. (ст. 1). В Краткой редакции его положение не отличалось от остальных - за убийство гридина полагался такой же штраф, как и за любого свободного человека. В Пространной редакции гридин отделен от "княжих мужей" - тиуна княжеского или тиуна огнищного и конюшего, и приравнен все к тому же русину, а так же купцу, мечнику, изгою и словенину, но при этом к ним добавились - тиун боярский, княжеский повар, княжеский отрок и еще княжеский конюх. Получается, что гриди совершенно неотличимы от обычных свободных людей и части княжеских холопов - отроков. Под боярским тиуном тоже имеется в виду холоп.

Даниил Заточник намекает на судьбу человека, поступившего на службу к боярину: "Лучше бы ми нога своя видети в лыченицы в дому твоем, нежели в черлене сапозе в боярстем дворе... Нелепо у свинии в нозрех рясы златы, тако на холопе порты дороги..."76 . Боярский тиун упоминается в статье N 66 Пространной правды в качестве холопа, который мог быть послухом в случае отсутствия свободного человека. Фроянов называет боярского тиуна высшим разрядом холопов. Смысл первой статьи Пространной правды в стремлении высокими штрафами оградить княжеских людей от посягательств со стороны остального населения. Штрафы за княжеского отрока подняты до уровня виры, платившейся за убийство свободного - 40 гривен. То же самое - за боярского тиуна, который был из разряда пусть даже и высших холопов, но все же холопов, а за тиунов княжеских - штраф в два раза больше, чем за свободного людина.

Согласно "Слову Даниила Заточника", служба князю, да и служба вообще воспринималась на Руси как рабство: "Зане князь щедр отец есть слугам многиим... Доброму бо господину служа дослужится слободы, а злу господину служа дослужится болшей роботы"77 . Служилые люди типа тиунов, видимо, жили неплохо - пили с князем мед, ходили в красивых и богатых одеждах, как говорит Даниил Заточник - в "черлене сапозе", выступая от имени князя на суде, злоупотребляли своим положением, но "холопье имя" лишало их свободы - главной ценности. Гридин, как видно из сравнения первых статей Краткой правды и Пространной, сохранял изначальный статус свободного человека - вира за гридина как была 40 гривен, так и осталась. Значит, его положение служилого человека можно поставить под сомнение. Тем более что гриди, судя по летописным статьям, отмеченным выше, были частью городской общины, так же как и бояре, и купцы, и сотские, и десятские. Возможно, гриди - простые воины - небоярская часть городской общины, сотрудничавшая с князем и помогавшая ему в административных и военных делах. Ведь князья - вспомним Ростислава, собиравшего гридьбу на поряд в 1166 г., или Всеволода, звавшего их в поход на Чернигов в 1195 г., - не приводили с собой гридьбу, как было бы, если б она составляли так называемую младшую дружину князя, а собирали гридьбу в городах, в которые приходили править. Значит, гридьба - часть городской, а не княжеской дружины. Ярослав Мудрый тратил на гридьбу 1/3 часть собиравшейся дани, но из этого нельзя делать вывода об их служилом положении; князь раздавал имение, чтобы привлечь на свою сторону или потому, что обязан был отдавать - гридьба как часть городской общины являлась адресатом дани. В этом может быть причина. Гриди, как и бояре, ходили с князем в походы - они были воинами, пировали вместе с ним и боярами в его тереме, в помещении, названном по их имени "гридницей". Они, как и бояре, были его опорой, а это достаточное основание, чтобы отдавать им часть поступлений в казну. Гридьбу можно было бы сравнить с западноевропейским рыцарством, но не в социальном плане - в этом они скорее расходятся, чем сходятся, - а в отношении военном, то есть как и рыцари Запада, они были профессиональными воинами, во всяком случае, по происхождению. По социальному статусу гриди близки спартиатам - членам спартанской городской общины, главным занятием которых тоже была война.

Огнищане, упомянутые летописцем вместе с гридями и купцами, чаще всего толкуются как бояре, находящиеся у князя на дворовой службе. "Огнищанин - писал Соловьев, - некоторых списков Правды совмещает мужа княжа и тиуна княжа других списков...[Он] должен означать человека, который живет при огнище княжеском, домочадца,... его думца, боярина". Подобную точку зрения высказывали М. Ф. Владимирский-Буданов, Н. П. Павлов-Сильванский, Пресняков, С. В. Юшков, Б. А. Романов и другие исследователи. Ключевский полагал, что "огнище" это "челядь" и предлагал понимать под "огнищанином" рабовладельцев или иначе - класс, торговавший рабами. Черепнин отмечал, что понятие "огнищанин" включало в себя и занятых в управлении дворцовым хозяйством княжеских слуг, и дружинников, имевших административные поручения. По мнению Е. Н. Носова, "облик огнищанина как княжеского дворецкого, управляющего хозяйством, отчетливо вырисовывается из ряда статей Русской Правды". Обращаясь к новгородскому "Уставу о мостах", он делает вывод, что "огнищане представляли особую социальную группу новгородского населения, отличную от большинства бояр города, и размещенную компактно в Славенском конце близ торга и городской резиденции князя". Своей особой роли, по его мнению, они обязаны происхождению от членов княжеского огнища-двора78 .

Огнищане в Русской правде, действительно, соотносятся с княжими мужами, и за них, в отличие от гридей, полагался штраф в два раза больше чем за любого свободного - 80 гривен, как и за тиуна княжеского и княжеского мужа вообще (ст. 19 КП; ст. 1, 12 ПП). В то же время, в летописи огнищане, подобно гридям и купцам, названы новгородцами, а "Устав о мостах", позволяет установить ту часть города, где они проживали в Новгороде. Скорее всего, огнищанами были те члены городской общины, которые шли на службу в княжеское огнище-двор и были дворовыми слугами с административными функциями. Огнищанами называли, вероятно, и тех, кто вел происхождение от таких слуг.

С одним только согласиться нельзя - огнищане вряд ли были боярами. Размер виры (80 гривен) не может служить основанием для такого утверждения. Если бы это было так, то и под княжескими подъездными (ст. 19 КП.) и конюхами (ст. 23 КП.), тоже следовало бы понимать бояр, за них ведь полагался такой же штраф - 80 гривен. Бояре-конюхи - это что-то уж совсем странное. Может быть, некоторые бояре и шли на службу в княжеский двор - огнищанами, подъездными, тиунами или конюхами, как знать (я лично в этом сильно сомневаюсь), но ведь это вовсе не означает, что, чуть ли не всякий боярин обязательно княжеский человек - конюх или огнищанин. На службу в княжеский двор мог пойти любой свободный человек, как это отчетливо показано в "Слове Даниила Заточника", и воспринималась такая служба как потеря свободы. Кроме того, можно было поступить на службу и к боярину, и в материальном плане человек, сделавший это, ничего не терял, разве что служить князю было почетней, и больше шансов было сохранить или приобрести свободу после службы. Все это не позволяет видеть в огнищанах обязательно бояр. Скорее всего, совсем напротив, огнищане - это почти наверняка не бояре.

Лучшие люди и нарочитые мужи встречаются в источниках не редко. Серьезных расхождений в понимании их социального статуса нет. Практически все исследователи склонны видеть в летописном "люди" обозначение свободного населения Руси. Различия существуют только в деталях. Н. М. Карамзин исключал из понятия "люди" бояр. К. Н. Бестужев-Рюмин - князя и дружину. Ключевский считал, что люди это свободное население, "не состоящее на службе у князя, а платившее подати". Вне этого понятия были, по его мнению, княжие мужи. В. И. Сергеевич видел в "людях" все свободное население. В. В. Мавродин - только сельское. Тихомиров - городское, игравшее существенную роль на вечевых сходках. По мнению Фроянова, "основное значение термина "люди", "людье" - масса рядового свободного населения как городского, так и сельского"79 .

Исконное значение слова "люди" (от корня "люд" - народившиеся, растущие) - племя в своей совокупности. В древнерусских летописях "люди" - всегда "свои", обычно трудоспособные и боеспособные жители, самостоятельные, пригодные к любому делу мужи. Чаще всего, это горожане (люди градские, люди киевские, новгородские, ростовцы, черниговцы и т. п.). "Лучший" и "нарочитый" в применении к людину - показатель высокого социального статуса. Это знатный, уважаемый и богатый человек, по всей видимости, вне зависимости от происхождения. Согласно "Повести временных лет", в 945 г. княгиня Ольга просила древлян прислать в Киев нарочитых мужей, которые чуть ниже называются летописцем "лучьшими" и эти мужи - "дерьжаху Деревьску землю", то есть они находились на руководящих постах, управляли Деревской землей. В поздней "Повести о Псковском взятии", включенной в Псковскую Первую летопись, "лучшие люди" - обобщенное обозначение посадника, бояр и остальных знатных псковичей80 .

Термины "сотские" и "десятские" имеют политическое значение. Сотенное деление древнерусских городов - хорошо известное явление. Рыбаков, исследуя сотни Великого Новгорода, отмечал, что десять из них, названные по именам бояр-сотских, располагались в городе, а остальные за его пределами. Существование сотен он связывал с княжеским бытом, дружиной и организацией военного дела. Деление на десятки, сотни и тысячи было, по мнению Рыбакова, распространено по всей Руси. Тихомиров полагал, что новгородские сотни связаны с торговлей или ремеслом, поскольку, как он пишет, они не приурочены в новгородском "Уставе о мостах" к определенной территории, в отличие от концов или улиц. Ю. В. Бромлей рассматривал сотню как средневековую общественную ячейку, известную у германских и славянских племен. Янин и Алешковский увидели в новгородской сотенной системе организацию, связанную с "черным населением" города. Алексеев отмечает, что сотенное деление свободного населения - характерная черта предфеодального и раннефеодального периода. Фроянов и Дворниченко считают сотни военными и территориально-административными образованиями 81 . Но самое простое и верное толкование: сотенная система есть форма военной организации - в первобытные времена племенных, а в эпоху цивилизации городских общин. Тысяцкие, сотские и десятские - руководители соответствующих подразделений в данной системе. Есть основания говорить, что в мирное время сотни и десятки могли выполнять судебно-административные функции.

Старцы градские, по всей вероятности, также были должностными лицами. Ключевский полагал, что они стояли во главе земского управления еще до князей. "Выражение "старцы градские", - писал он, - надобно понимать в том смысле, в каком позднейшее казачество называло свое военное начальство своей старшиной..." В состав "старцев" Ключевский включал: тысяцких, возглавлявших городские полки (тысячи), сотских и десятских. Пресняков, рассматривая сообщение о Владимировых пирах, пришел к выводу, что летописный текст подразумевает в "старцах градских", упомянутую здесь, "городскую старшину Киева, его сотских и десятских". Вместе с тем он считает возможным видеть различия "между сотскими с одной, и старостами, ...с другой стороны". "Старейшины, - считает Пресняков, - термин более широкий, чем "сотские", и "старейшины по градам"". Греков видел в "старцах градских" земских бояр - один из слоев феодального класса, а Мавродин, Фроянов и Дворниченко - племенную знать82 .

Видеть в "старейшинах"83 или "старцах градских" правящую старшину позволяет родство слов "старцы" и "старосты" - традиционного для русских общин (крестьянских и казачьих) наименования руководителей. "Старейшие" и "старосты" встречаются не только в летописях, но и в актовом материале, и других документах. В договорной грамоте Новгорода с тверским князем Ярославом Ярославичем "старейшие" перечисляются наряду с посадником, тысяцким и всеми сотскими, в качестве промежуточной формы обобщения: "...и от всехъ соцьскыхъ, и [от] всехъ стареишихъ и от всего Новагорода..." В купчей Никольского монастыря середины XV в. говориться, что игумен Сергий святой Богородицы Покрова купил двор, землю и огород "доложа стареишихъ людей и старость улицкихъ... и всей великой улицы Рогатицы"84 .

На вершине политической структуры в Древней Руси были князья. Князьям посвящено громадное количество работ. Трактовка Фрояновым положения князей в древнерусском обществе представляется обоснованной, что избавляет меня от необходимости говорить об этом подробно85.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Итак, восточнославянское общество в X-XI вв. претерпело существенные изменения и оформилось как новое социальное явление - Киевская Русь. С этого времени общество становится русским или, точнее, древнерусским. Основа его структуры - дружина (городская община). В нее входили бояре, гриди и огнищане. Богатые и знатные члены общины назывались лучшие люди или нарочитые мужи. Среди должностных лиц выделялись: десятские, сотские, тысяцкие и улицкие старосты. Вместе они назывались "старцы градские" или "люди старейшие". Возглавляли городские общины князья.

Возникновение древнерусской цивилизации было подготовлено всем предшествующим развитием славянского общества. Одним из моментов, сыгравшим здесь значительную роль, является вовлечение восточных славян в международную торговлю. Еще Ключевский выделял участие славян в международной торговле в качестве основного фактора, приведшего к зарождению городов, в нашем понимании главного признака цивилизации. "Довольно беглого взгляда на географическое размещение этих городов, чтобы видеть, что они были созданы успехами внешней торговли Руси, - писал он. - Большинство их вытянулось длинной цепью по главному речному пути "из варяг в греки"". Тихомиров и другие советские исследователи отвергли эту мысль, стараясь применить к истории восточных славян марксистские теоретические установки. Не отрицая значительной роли международной торговли, советские историки основную предпосылку видели в развитии ремесла. После распада СССР идея Ключевского была восстановлена в своих правах. В 90-е годы XX в. Е. А. Мельникова пришла к выводу, что в "жизни Северо-запада Восточной Европы IX в. с отчетливостью вырисовывается главенствующая и организующая роль торговли по Балтийско-Волжскому пути. Благодаря ей возникают первые предгородские поселения, усиливаются процессы социальной и имущественной дифференциации..." Нападения русов на славян, известные по восточным источникам; археологические данные, подтверждающие присутствие скандинавов в землях восточных славян; существование крупных торгово-ремесленных поселений типа Гнездова, Ладоги, Сарского городища и Тимерева - как будто свидетельствуют в пользу этой мысли. В действительности цивилизация возникает в землях восточных славян на юге, куда скандинавы практически не проникают. Первая городская община образовалась в Киеве путем оседания и растворения в полянской среде разноплеменной военной общины Олега, состоявшей из ославяненных русов, славянских племен кривичей и словен, и финских - чуди и мери. Это следует из рассказа о вокняжении вещего князя: "И седе Олегъ княжа въ Киеве и речь. Олегъ "Се буди мати градомъ рускими"". "И беша оу него, - продолжает летописец, - Варязи и Словени и прочи прозвашася Русью"86 .

Выражение "мать городов русских" давно уже считается калькой с греческого "метрополия". Традиционно его объясняют как признание Киева столицей Руси. Так писал еще М. В. Ломоносов: "По смерти ихъ [Аскольда и Дира] сел Олег на княжении въ Киеве, и нарек столицею всехъ городовъ, обладаемыхъ россами". То же самое встречаем и в современных трудах87 . Однако слова летописца следует понимать буквально. "Мать городов", так же как и греческое "metropolis" (от meter - мать и polis - город) - это "мать городов", то есть все остальные города его дети. Выражение "Киев - мать городов русских" означает, что все города Руси основаны Киевом. По сути своей Киев и есть первая восточнославянская городская община - начало русской цивилизации.

Вместе с тем, значение торгового пути в образовании Киева недооценивать нельзя. Выбранное Олегом место, явно говорит о стремлении поставить днепровскую торговлю под свой контроль. О том же свидетельствует строительство первых русских крепостей-колоний: Ладоги, Новгорода, Полоцка и Чернигова. Достаточно, как говорил Ключевский, взглянуть на их географическое размещение, чтобы убедиться в справедливости этой мысли. Роль международных торговых путей, проходивших через земли восточных славян, выражается в том, что они вызвали к жизни военно-торговые общины, состоявшие из разноплеменного люда, объединенного общим делом, спаянного кровью и воинским братством.

Однако, существование военно-торговых общин - недостаточное условие для образования цивилизации и даже не главное. Для того чтобы мог возникнуть слой людей, живущий за счет чужого труда, чтобы эти люди могли думать о роскоши, необходимо, чтобы земледелец производил больше, чем ему нужно самому. Важнейшим условием расслоения общества и зарождения цивилизации является развитие сельского хозяйства. По данным археологических раскопок изменения в сельском хозяйстве у восточных славян начинаются с IX века. Прежде всего, это связано с переходом к использованию озимой ржи. Рожь обычно зреет раньше всех других хлебов и может довольно долго стоять на корню безопасно. Зная это, русские крестьяне оставляли рожь до поры до времени и принимались за уборку других культур. Рожь стабильна, почти всегда урожайна. В народе рожь называли "матушкой", она не раз спасала крестьян в трудные годы. "Матушка-рожь кормит всех дураков сплошь, а пшеница - по выбору" - гласит русская пословица. "Красно поле рожью...", "когда рожь, тогда и мера...", "тот хорош, у кого родилась рожь". Озимая рожь обладает сороочистительной способностью и менее чем другие яровые культуры "требовательна к наличию питательных веществ и поэтому более приспособлена к выращиванию на окультуренных почвах". Посев озимых культур чаще всего осуществляется по пару, и поэтому использование озимой ржи косвенно свидетельствует о переходе восточных славян к интенсивной системе земледелия: двухпольному и трехпольному севообороту. Использование паровой системы увеличивало производительность земли в 10 - 15 раз88 . Первые находки озимой ржи датируются IX в. (городище Свила I, Витебская обл.). В X-XIII вв. она выходит на первое место среди зерновых культур, а в XIII-XV столетиях количество озимой ржи превышает общее количество яровых89 .

Динамика изменения доли озимой ржи в посевах точно совпадает с динамикой развития древнерусской цивилизации: ростом городов, развитием ремесла, зодчества, культуры и искусства. Скорее всего, это говорит о взаимозависимости процессов. Использование озимой ржи, дававшей стабильные урожаи, переход к паровой системе (двуполью и трехполью) растет синхронно с увеличением числа городов, а значит и доли людей, освобожденных от труда. Достаточно высокие урожаи хлеба позволяли использовать в земледелии чужой труд, и городские земледельцы превращались в землевладельцев. Озимая рожь давала возможность прокормить не только самих пахарей и хозяев земли, но и ремесленников, художников, строителей, всевозможных слуг, скоморохов и т.п., которые делали жизнь этих хозяев более яркой и красивой. В какой-то мере можно говорить, что древнерусская цивилизация выросла на ржи. Перефразируя "Слово о полку Игореве", - на ржи взлелеяна, на ржи вскормлена, ржаными колосьями спелената. Матушка-рожь кормила матушку-Русь.

Примечания

1. Сравнительное изучение цивилизаций. Хрестоматия. М. 1998, с. 13.

2. ДАНДАМАЕВ М. А., ВИНОГРАДОВ И. В. Нововавилонская держава и поздний Египет. - История древнего мира. Кн. 2. Расцвет древних обществ. М. 1983, с. 132 - 133.

3. ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь. М. 1953, с. 98.

4. Древняя Русь. Город, замок, село. М. 1985, с. 45.

5. АВДУСИН Д. А. Происхождение древнерусских городов. - Вопросы истории. 1980. N 12, с. 32.; КАРЛОВ В. В. О факторах экономического и политического развития русского города в эпоху средневековья (к постановке проблемы). - Русский город. М. 1976, с. 39.; КУЗА А. В. Социально-историческая типология древнерусских городов X-XIII вв. - Русский город. М. 1983. Вып. 6, с. 35.; РАБИНОВИЧ М. Г. К определению понятия "город" (в целях этнографического изучения). - Советская этнография. 1983. N 3, с. 21.; ТОЛОЧКО П. П. Древнерусский феодальный город. Киев. 1989, с. 10; ФРОЯНОВ И. Я. Спорные вопросы образования городов на Руси. - Историческая этнография. Л. 1985, с. 113 - 114.

6. АВДУСИН Д. А. Ук. соч., с. 26, 27.

7. КУЗА А. В. Ук. соч., с. 7.

8. ДАРКЕВИЧ В. П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.). - Вопросы истории. 1994. N 10, с. 43, 44.

9. ТИХОМИРОВ М. Н. Древнерусские города. М. 1956, с. 62.

10. Древняя Русь. Город, замок, село, с. 57.

11. РЫБАКОВ Б. А. Город Кия. - Вопросы истории. 1980. N 5, с. 34.

12. ДАНИЛЕВСКИЙ И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М. 2001, с. 83.

13. РИЕР Я. Г. К проблеме социального развития раннесредневековой восточной и центральной Европы: сравнительный анализ археологических данных. - Российская археология. 1996. N 1, с. 114.

14. ТОЛОЧКО П. П. Ук. соч., с. 64.

15. Древняя Русь. Город, замок, село, с. 88, 89.

16. АЛЕШКОВСКИЙ М. Х. Социальные основы формирования территории Новгорода IX-XV веков. - Советская археология. 1974. N 3, с. 101.

17. Древняя Русь. Город, замок, село, с. 62; Славяне юго-восточной Европы в предгосударственный период. Киев. 1990, с. 274.

18. КУЗА А. В. Ук. соч., с. 32.

19. ПСРЛ (Лаврентьевская летопись). Т. 1. М. 1997, стб. 55.

20. Повесть временных лет. СПб. 1996, с. 28.

21. СРЕЗНЕВСКИЙ И. И. Словарь древнерусского языка. Т. 2. Ч. 1. М. 1989, стб. 621.

22. Древняя Русь. Город, замок, село, с. 170.

23. История первобытного общества: эпоха первобытной родовой общины. М. 1986, с. 362.

24. ЯНИН В. Л., ЗАЛИЗНЯК А. А. Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1984 - 1989 гг. М. 1993, с. 83; АРЦИХОВСКИЙ А. В., ЯНИН В. Л. Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1962 - 1976 гг. М. 1978, с. 97.

25. РОЗЕНФЕЛЬД Р. Л. Русские замки домонгольского времени. - Краткие сообщения Института истории материальной культуры (КСИИМК). 1953. Вып. 49, с. 32; ОВСЯННИКОВ О. В., ПЕСКОВА А. А. Замки и ключи из раскопок Изяславля. - Краткие сообщения истории археологии (КСИА). 1982, N 171, с. 98; КОЛЧИН Б. А. Техника обработки металла в Древней Руси. М. 1953, с. 126, 136, 137.

26. ЯНИН В. Л. Таинственный 10 век. - Знание-сила. 1969. N 2, с. 35.

27. РАВДИНА Т. В. Надпись на корчаге из Пинска. - КСИИМК. 1957. Вып. 70, с. 151, 153; ЯНИН В. Л., ЗАЛИЗНЯК А. А. Ук. соч., с. 112, 114; РЫБАКОВ Б. А. Русская эпиграфика X-XIV вв. (состояние, возможности, задачи). - РЫБАКОВ Б. А. Из истории культуры Древней Руси: Исследования и заметки. М. 1984, с. 46 - 48.

28. КУЗА А. В. Малые города Древней Руси. М. 1989, с. 65; ПСРЛ. Т. 1, стб. 55.

29. Древняя Русь. Город, замок, село, с. 155.

30. Там же, с. 260 - 265.

31. Древняя Русь. Быт и культура. М. 1997, с. 49.

32. Там же, с. 131.

33. ПСРЛ. Т. 1, стб. 55 - 57, 121, 126, 132.

34. Там же, стб. 33, 47, 48, 53, 73, 82, 106, 108, 117, 118, 124 - 126.

35. ПСРЛ (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов). Т. 3. М. 2000, с. 481; СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Русь изначальная. М. Харьков. 2001, с. 229, 237, 255, 262.

36. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Соч. В 9 т. Т. 6. М. 1989, с. 108; его же. Боярская дума Древней Руси. М. 1902, с. 176.

37. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М. 1993, с. 207, 209, 210.

38. ГРЕКОВ Б. Д. Ук. соч., с. 126.

39. ЯНИН В. Л., АЛЕШКОВСКИЙ М. Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы). - История СССР. 1971. N 2, с. 51; Путешествия в древность. М. 1983, с. 142.

40. ГОРСКИЙ А. А. Дружина и генезис феодализма на Руси. - Вопросы истории. 1984. N 9, с. 28.

41. ФРОЯНОВ И. Я. Начала Русской истории. М. 2001, с. 561, 562, 553, 566; его же. Киевская Русь: Главные черты социально-экономического строя. СПб. 1999, с. 167, 168.

42. ПСРЛ. Т. 1, стб. 54; ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 193.

43. ПСРЛ (Ипатьевская летопись) М.: Языки русской культуры. Т. 2. 1998, стб. 378, 380.

44. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 193.

45. ПСРЛ. Т. 1, стб. 73; ГОРСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 26.

46. ПСРЛ. Т. 1, стб. 126.

47. ГОРСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 26 - 27.

48. ПСРЛ. Т. 1, стб. 124, 125.

49. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 194.

50. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л. 1980, с. 612.

51. ГОРСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 27.

52. НАСОНОВ А. Н. "Русская земля" и образование территории древнерусского государства. М. 1951, с. 53 - 54; ЛИХАЧЕВ Д. С. Великое наследие. М. 1980, с. 398; ПСРЛ. Т. 1, стб. 217 - 219.

53. СЕДОВ В. В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М. 1982, с. 246 - 247, 255 - 256.

54. ГОРСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 19.

55. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 186; ДАНИЛЕВСКИЙ И. Н. Ук. соч., с. 102, 104.

56. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 187.

57. КОЛЕСОВ В. В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб. 2000, с. 53, 62.

58. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 188.

59. ПСРЛ. Т. 2, стб. 285, 334, 404.

60. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 212, 213.

61. ПСРЛ. Т. 2, стб. 128, 343 - 344, 370, 372, 446.

62. Там же. Т. 2, стб. 210, 258, 270, 647; Т. 2, стб. 35.

63. Там же. Т. 2, стб. 111,446.

64. Хрестоматия по истории государства и права СССР. Дооктябрьский период. М. 1990, с. 12.

65. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Соч. В 9 т. Т. 7. М. 1989, с. 88.

66. ЧЕРЕПНИН Л. В. Новгородские берестяные грамоты как исторический источник. М. 1969, с. 39.

67. ЧЕРЕПНИН Л. В. Ук. соч., с. 39; ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 454 - 455; ГРЕКОВ Б. Д. Ук. соч., с. 343.

68. Энциклопедия "Слова о полку Игореве": В 5 т. Т. 1. СПб. 1995, с. 9.

69. ЯНИН В. Л., ЗАЛИЗНЯК А. А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1998 г. - Вопросы истории. 1999. N 4, с. 13, 14, 57; ЯНИН В. Л. Я послал тебе бересту, с. 180; КОЛЕСОВ В. В. Ук. соч., с. 63; ПСРЛ. Т. 1, стб. 57.

70. ПСРЛ. Т. 1, стб. 37.

71. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории, с. 652; ПСРЛ. Т. 2, стб. 359.

72. Там же, стб. 118.

73. Там же. Т. 1, стб. 132; Т. 2, стб. 118; Т. 3, с. 170.

74. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 237, 378; КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. М.1995. Кн. 1, с. 142.

75. Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.). В 9 т. Т. 2. М. 1989, с. 389; ПСРЛ. Т. 3, с. 219, 234, 283; стб. 126, 130.

76. Слово Даниила Заточника. - Мудрое слово Древней Руси (XI-XVII вв.). М. 1989, с. 156; ФРОЯНОВ И. Я. Рабство и данничество у восточных славян (VI-X вв.). СПб. 1996, с. 254.

77. Слово Даниила Заточника, с. 153.

78. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 237 - 238; НОСОВ Е. Н. Огнищане и проблема формирования новгородского боярства. - История и культура древнерусского города. М. 1989, с. 46 - 48; КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Русская история, с. 144; ЧЕРЕПНИН Л. В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда. - Древнерусское государство и его международное значение. М. 1965, с. 188.

79. КАРАМЗИН Н. М. История государства Российского. В 12 т. Т. 2. М. 1991, прим. 67, с. 219; БЕСТУЖЕВ-РЮМИН К. Н. Русская история. Т. 1. СПб. 1872, с. 115, 212; КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Терминология Русской истории, с. 108; СЕРГЕЕВИЧ В. И. Русские юридические древности. Т. 1. СПб. 1902, с. 174; МАВРОДИН В. В. Очерки истории СССР. Древнерусское государство. М. 1956, с. 73, 74; ТИХОМИРОВ М. Н. Древнерусские города, с. 219; ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории, с. 599.

80. КОЛЕСОВ В. В. Ук. соч., с. 147, 150; ПСРЛ. Т. 1, стб. 56, 57, 69, 79, 230, 240, 306; Повесть о Псковском взятии. - Памятники литературы Древней Руси. М. 1984, с. 368.

81. РЫБАКОВ Б. А. Деление Новгородской земли на сотни в XIII веке. - Исторические записки. М. 1938. Вып. 2, с. 136 - 150; ТИХОМИРОВ М. Н. Ук. соч., с. 132; БРОМЛЕЙ Ю. В. К вопросу о сотне, как общественной ячейке у восточных и южных славян в средние века. - История, фольклор, искусство славянских народов. М. 1963, с. 73; АЛЕШКОВСКИЙ М. Х. Ук. соч., с. 105, 106; АЛЕКСЕЕВ Ю. Г. "Черные люди" Новгорода и Пскова (к вопросу о социальной эволюции древнерусской городской общины). - Исторические записки. М. 1979. Вып. 103, с. 252; ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л. 1988, с. 69

82. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Терминология Русской истории, с. 143, 144; его же. Боярская дума Древней Руси, с. 16 - 18; ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 148, 165, 166; ГРЕКОВ Б. Д. Ук. соч., с. 126; ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Города-государства Древней Руси, с. 37.

83. ПСРЛ. Т. 2, стб. 109.

84. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. N 1, с. 9; N 117, с. 175.

85. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории; его же. Начала русской истории. Избранное. М. 2001, с. 489 - 541.

86. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Русская история, с. 108; История крестьянства СССР. В 5 т. Т. 1. М. 1987, с. 377; МЕЛЬНИКОВА Е. А. К типологии предгосударственных и раннегосударственных образований в северной и северо-восточной Европе (Постановка проблемы). - Древнерусское государство (ДГ). 1992 - 1993 гг. М. 1995, с. 31; ПСРЛ. Т. 1, стб. 23.

87. ЛОМОНОСОВ М. В. Древняя Российская история. СПб. 1766, с. 61; НОВОСЕЛЬЦЕВ А. П. Образование древнерусского государства и первый его правитель. - Вопросы истории. 1991. N 2/3, с. 14; КОТЛЯР Н. Ф. Древнерусская государственность. СПб. 1998, с. 48 - 49.

88. СЕЛИВАНОВ В. В. Год русского земледельца. - Письма из деревни. М. 1987, с. 39, 68 - 69; ДАЛЬ В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 12 т. Т. 10. М. 2003, с. 349; Древняя Русь. Город, замок, село, с. 201, 221; История крестьянства СССР. В 5 т. Т. 2. М. 1990, с. 37, 39.

89. СЕДОВ В. В. Восточные славяне, с. 238; Древняя Русь. Город, замок, село, с. 219.

Образование древнерусской цивилизации // ВИ. 2005. №3. С.72 – 89.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А. Н. ПОЛЯКОВ. ДРЕВНЕРУССКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ: ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ СОЦИАЛЬНОГО СТРОЯ

Вопрос о коренных основах древнерусского общества всегда волновал отечественную историческую науку. Историки XIX века рассматривали суть общественных отношений этого времени в основном в рамках оппозиции: князь - вече. Общим местом было представление, что князь стоял вне общественной структуры, являлся некой чужеродной силой, которую добровольно призывали в силу внутренней необходимости, мирились с ней или по каким-либо причинам изгоняли. Н. П. Павлов-Сильванский в отличие от большинства дореволюционных русских историков стремился доказать аналогию исторических путей России и Запада. Русь, как и средневековая Европа, казалась ему страной феодальной. Под феодализмом он понимал режим частного права, главной чертой которого считал раздробление верховной власти или тесное слияние власти с землевладением. Труды Н. П. Павлова-Сильванского, как выразился Б. Д. Греков1, "испортили спящим сон", заставили многих историков, придерживавшихся установок традиционной школы, поволноваться, но к повороту в их взглядах на общественный строй в Киевской Руси не привели.

К вопросу о феодализме на Руси вернулись советские историки2. Но это был качественно новый уровень исторического исследования, другой подход и совсем иное восприятие феодализма. Советские историки изучали Киевскую Русь сквозь призму теории общественно-экономических формаций. В основу общественной системы были поставлены социально-экономические связи, однако внимание обращалось главным образом на отношения эксплуатации в процессе производства. Само понятие феодализма по существу свелось к господству крупной частной собственности на землю при условии эксплуатации крепостного (или просто зависимого) крестьянства. Первым советским историком, посвятившим зарождению феодализма на Руси специальный труд, был С. В. Юшков3. Он полагал, что феодальные отношения на Руси складываются под влиянием экономического кризиса конца XII в., который вывел Русь из международного торгового оборота. С конца 30-х годов XX в. отношение к древнерусскому обществу как феодальному (в марксистско-ленинском понимании) стало господствовать. Произошло это не в последнюю очередь благодаря трудам Б. Д. Грекова4, ставшего признанным авторитетом по проблемам Древней Руси. Киевская Русь стала представляться, а порой и до сих пор представляется, страной, где господствовал класс крупных земельных собственников, эксплуатирующих феодально-зависимое крестьянство, лишенное земли.

Однако полного единства в этой области советская наука не достигла. Спорными оставались не только вопросы, связанные с путями зарождения и особенностями феодализма на Руси или датировкой его начала, но и вопросы определения общественного строя в целом. Так, Л. В. Черепнин предложил концепцию так называемого "государственного феодализма". По его мнению, зарождение феодальных отношений в Киевской Руси было связано с возникновением государственной (княжеской) верховной собственности на землю, которая преобладала в X - пер. пол. XI вв., а вотчинное землевладение - основа феодализма в традиционном для советской науки смысле - развивается только со второй половины XI столетия5. Данная концепция в той или иной степени была поддержана О. М. Раповым, Я. Н. Щаповым, М. Б. Свердловым, В. Л. Яниным, А. А. Горским, Л. В. Миловым и другими. Некоторые историки склонны были считать, что древнерусское общество было не феодальным, а рабовладельческим (П. И. Лященко) и, прежде чем стать феодальным, оно прошло через рабовладельческую формацию (И. И. Смирнов, А. П. Пьянков, В. И. Горемыкина).

И. Я. Фроянов, опираясь на идеи А. И. Неусыхина, относил Русь к переходной - от первобытной к феодальной - формации, вобравшей в себя элементы того и другого: общинность (без первобытности) и социальное неравенство. Он пришел к выводу, что древнерусское общество - сложный социальный организм, сочетающий в себе различные типы производственных отношений6.

В современной исторической науке теория формаций перестала быть догмой, но среди историков осталось еще немало ее сторонников. Часть исследователей занимается поисками новых форм и подходов. И. Н. Данилевский в своих последних трудах попытался уйти от "объективного" освещения истории и применить так называемый антропологический подход7. В результате проблема социального строя отодвинулась на второй план, или даже на третий.

Таким образом, сущность общественного строя Киевской Руси вряд ли можно считать до конца понятой. Проблема эта, думаю, и не могла быть решена в рамках теории общественно-экономических формаций. Господствующий метод и теоретические установки не давали возможности уложить известные исторические факты в логически стройную картину. Источники показывали, что на Руси использовались различные типы производственных отношений - рабовладение, разные виды найма, данничество, советские историки находили еще и крепостничество, но понять какой из них преобладал, не представлялось возможным. Теория требовала последовательной смены формаций в масштабах целых регионов Земли, в идеале - всего человечества. Но согласовать невероятно богатый по разнообразию и своеобразию - культурному и временному - человеческий мир практически невозможно. С одной стороны, восточные славяне до образования Русской земли жили первобытным строем; тогда на Руси, казалось бы, необходимо искать преобладание рабовладельческих отношений. С другой, в Европе в те века господствовал феодализм, стало быть, и Русь, коль скоро она принадлежит к этому времени, должна быть феодальной. То, что основная масса советских историков все-таки склонялась в пользу феодализма, связано не с фактами, а с желанием следовать теории, даже порой вопреки историческим фактам. Концепция И. Я. Фроянова возникла, как попытка примирить источник, вытекающий из него факт, и теорию, оставаясь в рамках формационной схемы. Фроянов нашел достаточно оснований (и на то время еще и смелости) утверждать, что устоявшийся в советской науке взгляд на древнерусское общество как феодальное, не имеет под собой твердой почвы. Как оказалось даже в марксистско-ленинском смысле, достаточно широко трактующем понятие феодализма, существование последнего на Руси без явных натяжек признать нельзя. Это лишний раз показывает невозможность применять теоретические установки, принятые в советской науке, без того, чтобы не пострадал главный принцип науки - объективность.

Предлагаемый в настоящей статье метод исследования общественного строя Древней Руси исходит из особого понимания сущности цивилизации, как объективно существующего социального феномена. Основной признак его - наличие социального ядра, такого слоя населения, который формирует господствующие формы жизнедеятельности, образ жизни общества в целом, его внешний - города, монументальная архитектура, предметы роскоши - и внутренний облик. Отличительной чертой этого социального слоя является особое положение в обществе, дающее право и возможность человеку, к нему принадлежащему, освободиться от необходимости заниматься производительным трудом. Типология цивилизаций строится на выявлении существенных связей внутри этого социального ядра. Основа общественных отношений цивилизации - ее базис - видится в культурно-экономическом укладе: особом типе хозяйственных связей внутри социального ядра и соответствующей системе структурно важных ценностей.

В земледельческом обществе выделяются три основных типа цивилизации: полисный, вотчинный и феодальный. В основе полисного типа лежит верховное право городской общины (полиса) на землю. Чтобы владеть земельным участком (наделом-жребием), землевладельцу необходимо входить в состав полисной общины. В качестве важнейших ценностей полисный тип культивирует патриотизм, чувство солидарности и свободу. Вотчинный тип цивилизации предполагает только одного полноправного собственника земли - царя а, лучше сказать, государя, наделяющего землей остальных землевладельцев при условии несения ими военной или иной службы. Вотчинному укладу соответствуют исполнительность, преданность, угодливость. Феодальный тип зиждится на основе иерархических связей между владельцами земли. В этом случае верховные права на землю принадлежат самим землевладельцам, а отношения между ними строятся на основе вассалитета, то есть над правом одного земельного собственника здесь стоят права другого, более крупного, а над ним третьего и т. д. Важнейшей ценностью для феодального общества является верность - как сеньору со стороны вассала, так и вассалу со стороны сеньора.

Киевская Русь складывалась как цивилизация на основе языческих ценностей и традиций, которые не исчезли и после принятия христианства. Если читать только литературные произведения, может сложиться впечатление, что общество XI - XIII вв. уже полностью пропитано христианскими ценностями. Противоречит этому только "Слово о полку Игореве", из-за чего его время от времени пытаются объявить поздней стилизацией или же просто подделкой. Действительно, подобного произведения, в котором автор открыто исходил бы из языческого мировоззрения, пока больше не известно. Однако, данные о значительной роли языческой традиции в Киевской Руси - не от первого лица, как в "Слове о полку Игореве", а от третьего - все-таки есть. Я имею в виду поучения против язычества. Из них становится ясно, что население Руси не только в XI или в конце XII в., но и в XIII и даже XIV вв. продолжало следовать языческим обычаям. Это значит, что и поведение, и определяющая его система ценностей во многом, не полностью, конечно, оставались тогда языческими. Дополнительные данные в этом отношении предоставляют найденные археологами предметы быта и ювелирные изделия, и даже украшения христианских храмов.

В "Слове некоего христолюбца", написанном в XIII - XIV вв. читаем: "...Тако и сей не мога терпети хрестьян двоеверно живущих, и верують в Перуна, и в Хорса, и в Мокошь, и в Сима, и в Ръгла, и въ Вилы, ихъ же числом 39 сестрениць. Глаголять невегласи и мнять богинями и так покладывахуть имъ теребы, и куры имъ режуть, и огневе молятся, зовущее его Сварожичемъ, и чесновиток богомъ же его творят. Егда же у кого будет пиръ, тогда же кладут въ ведра и въ чаши и пьють, о идолехъ своихъ веселящееся ... иже въ вере и во крещеньи тако творятъ не токмо невежи, но и вежи - Попове и книжници ...Того ради не подобает крестьяномъ игръ бесовъских играти, еже есть плясанье, гуденье, песни мирьскыия и жертвы идольския, еже моляться огневе под овиномъ, и Вилам, и Мокоше, и Симу, и Рьглу, и Перуну, и Роду и Рожанице ... Не тако же зло творимъ просто, но смешаемъ некия чистыя молитвы со проклятьимъ моленьемъ идольскыим"8. Выходит, и в XIII, и в XIV веке, на Руси были прочно живы не только обычаи язычников - люди по-прежнему верили в старых богов: божества из семейства Перуна, которым Владимир поставил кумиры в 980 (978) г., не исчезли, им приносили жертвы и посвящали праздники. И это делали люди, считавшие себя христианами, причем среди них были не только "невежи", как пишет автор поучения, но и "вежи" - попы и книжники.

Судя по археологическим данным, древнего русича и после крещения Руси повсюду сопровождали вещи с языческой символикой. Среди них известны пряслица, гребни, домашняя утварь (ковши, солонки и т. п.), обереги, серебряные или золотые наручи, гусли, фигурки домовых и многое другое. Языческой символикой пронизан женский головной убор, в целом и орнамент на избах. Здесь мы встречаемся с изображениями ящера, сокола, грифона, символов солнца, земли, воды, здесь и личины языческих богов, и волчьи головы, и кони, и "хляби небесные", и т. п.9.

"Слово о полку Игореве" в этом окружении выглядит уже не как исключение, а как счастливая находка, за которой стоит целый пласт литературы, не дошедшей до нас, созданной знатоками-книжниками, из тех, что не гнушались веселиться на пирах перед идолами Перуна и Дажьбога. Одним из них, видимо, и был автор "Слова" о несчастном походе новгород-северского князя. "Слово о полку Игореве" дает нам по истине бесценные сведения из первых рук, точнее из первых уст, не обличающих язычество в русском христианстве, а исповедующих это язычество. Автор "Слова" отражает взгляды большинства населения Киевской Руси. И потому его поэма является ценнейшим источником о подлинном мировоззрении древних русичей, действительных устоях древнерусского общества.

В "Слове" Игорь и его полки действуют в особом мире. Здесь трудно различить где сравнение, где метафора, где жизнь, а где образ, кто здесь Бог и где Дьявол. Великое Солнце преграждает своим внукам путь, губит их жаждой. Черные тучи и злые Ветры осыпают русичей стрелами. Силы Зла и силы Добра как будто сговорились. Перед нами образец языческого восприятия мира, где нет границ между тем и этим светом, где всё друг с другом взаимодействует: солнце, ветры, звери, люди, духи. Нет ни безусловного Добра, ни безусловного Зла. Человек общается и с тем, и с другим. Мыслимо ли в христианской системе ценностей, чтобы раб божий укорял Бога за ниспосланные ему испытания, как это делает Ярославна в "Слове" по отношению к Солнцу? Мыслимо ли, чтобы христианин называл дьявола господином, как это делает Ярославна по отношению к злому Ветру?

Ценности, которых придерживается автор "Слова" и его герои, - храбрые русичи, плоть от плоти этого мира. Здесь нет, присущего христианским авторам, уничижения, призыва к смирению и укрощению гордыни. Здесь нет грубой лести и раболепства, обращения к страху божьему и покаянию. В "Слове" жизнь торжествует над смертью, являя торжество человеческого духа и силы. Здесь мы видим призыв к войне, жажду мести за поруганную честь, ради всего того, что так дорого безымянному древнерусскому поэту.

Наиболее заметное место среди ценностей в "Слове о полку Игореве" занимает "Русская земля". В тексте поэмы этот термин встречается 21 раз, выражая патриотические чувства русских воинов и выступая как главный оправдательный мотив Игорева похода. И это только при первом, поверхностном взгляде! Если же присмотреться внимательнее, значение Русской земли в системе ценностей русичей окажется еще более существенным.

Оправдательным мотивом похода являются также "слава" и "честь". Русичи идут на половцев "ищучи себе чти, а князю - славы"10. "Славу" поют различные народы киевскому князю Святославу. Славой прадедов звенят черниговские вой князя Ярослава. Игорь и Всеволод, по словам Святослава, хотели "переднюю" славу похитить, а "заднюю" поделить. "Слава" встречается в тексте поэмы 15 раз. Два раза как прославление (автор славит участников похода в конце поэмы), два раза в смысле песни, остальные в значении обычной воинской славы. Для создателя поэмы "слава" одна из определяющих поведение русичей ценность. В ряде случаев автор "Слова" прямо указывает, чем именно прославились герои его поэмы. Куряне своим воинским искусством: они под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены, пути им ведомы, луки у них напряжены, сабли заточены, и скачут они словно серые волки в поле. Слава черниговцев в их неустрашимости: они могут без щитов, с одними ножами, или даже только кликом, полки побеждать. Святослав славен своей победой над Кобяком. Ярослав Галицкий тем, что заступил королю путь и затворил Дунаю ворота. Старый Владимир своими многочисленными походами. Олег Святославич, которому автор поэмы, в общем-то, сочувствует, называя его "Гориславичем", мечом крамолу ковал и сеял стрелы по земле. При нем Русская земля страдала от междоусобиц, погибало достояние Дажьбожьего внука, и вороны граяли над трупами. Всеслав Полоцкий волком рыскал по всей Руси вплоть до Тмутаракани, хотел перескочить путь Великому Хорсу. Стремление добыть славу путем воинского подвига вполне естественно для князей и храбрых русичей, ведь они воины. Однако, по убеждению автора поэмы, добрая слава рождается не сама по себе, не при любом воинском подвиге, о чем достаточно красноречиво говорят рассказы об Олеге и Всеславе. Настоящая слава достигается, только если этот подвиг совершен во имя Русской земли - высшей ценности, как это делали в свое время Старый Владимир, Ярослав Галицкий и Святослав Киевский. Это должны были делать и черниговцы, но не сделали, о чем сожалеет Святослав в своем "золотом слове". Это должны были делать и куряне, но не смогли, ибо пошли в поход рано и одни, потерпели поражение и вместо славы заслужили хулу. Таким образом, две важнейшие ценности - патриотизм и слава, которые исповедовали русичи, судя по "Слову о полку Игореве", оказываются прочно связанными между собой, практически неотделимыми. По настоящему прославленным человеком на Руси мог быть только патриот, все свои подвиги посвятивший милой сердцу Родине.

Данные "Слова о полку Игореве" о Русской земле как о важнейшей ценности того времени подтверждаются другими памятниками древнерусской литературы. Независимо от происхождения автора и места создания произведения, главные помыслы и чувства в них чаще всего обращены к Руси в целом, а не к собственному городу. Например, черниговский игумен Даниил, согласно его "Хождению", будучи в Палестине, ощущал себя посланцем всей Руси, а не Чернигова, и почет, который там ему был оказан, связывал с уважением именно к Русской земле11. В "Слове о законе и благодати" середины XI в., киевский книжник Иларион писал о русских князьях: "Не въ худе бо и неведоме земли владычьствоваша, нъ въ руське, яже ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли"12. И. С. Чичуров справедливо видит в этих словах гордость Илариона за свою страну, осознание им ее достойного места в ряду многих других народов13. Настоящим патриотическим гимном является "Слово о погибели Русской земли": "О светло светлая и украсно украшена земля Руськая! И многими красотами удивлена еси: озеры многыми, удивлена еси реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, зверьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами - всего еси исполнена земля Русская..."14. Глубоким патриотизмом проникнута "Повесть о разорении Рязани Батыем": "Надо было обладать чрезвычайной стойкостью патриотического чувства, чтобы, несмотря на страшную катастрофу, ужас и иссушающий душу гнет злой татарщины, - пишет Д. С. Лихачев, - так сильно верить в своих соотечественников, гордиться ими и любить их"15. Даже в эпоху так называемой политической раздробленности и самостоятельности крупных городских центров, жители русских городов помнили о своей связи с Киевом, ощущали себя единым целым - гражданами Русского мира. Может быть, поэтому в русских былинах невозможно найти никаких следов раздробленности. "Родиной для былин была Киевская Русь на всем ее протяжении ... Киев - материальный, духовный и территориальный центр ..."16.

В "Слове о полку Игореве" заметно звучат и такие ценности как свобода и братство (солидарность, взаимопомощь). Об этом говорят несколько эпизодов в "Слове". Описание похода здесь начинается с рассказа о солнечном затмении. Светлое солнце, накрыв воинов Игоря тьмою, предвещало им скорую гибель. Чем и объясняются слова, сказанные тогда князем: "Луце жъ потяту бытии, неже полонену быти; а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону". Игорь и его спутники после затмения, осознав, что идут на верную смерть, хотят если не победить, то хотя бы взглянуть на Дон. Прославиться если не победой, то хотя бы своим стремлением идти до конца.

При этом Игорь произносит фразу, по смыслу схожую с той, что говорил в Болгарии Святослав Игоревич, идя в последний бой: "...Да не посрамим земли Русские, но ляземы костью ту. и мьртвы бо сорома не имаеть. аще ли побегнемъ то срамъ нам и не имамъ оубегнути, но станемъ крепко, азъ же предъ вами пойду, аще моя глава ляжеть. тоже промыслите о себе"17. За готовностью погибнуть, стоит забота о чести и славе русских воинов, а в конечном счете - Русской земли. Кодекс поведения русского воина, как следует отсюда, предписывал предпочитать смерть плену или бегству. Этим русич добивался на родине доброй славы о себе. И дело тут не только в том, что он сражался до конца, был стойким и храбрым, как и положено воину, главное в другом - он умирал свободным, а не рабом. Лев Диакон оставил нам сведения, вполне объясняющие такое поведение русских воинов: "...Убитые в сражении неприятелем, считают они, становятся после смерти и отлучения души от тела рабами его в подземном мире. Страшась такого служения, гнушаясь служить своим убийцам, они сами причиняют себе смерть. Вот такое убеждение владеет ими"18.

Трудно сказать насколько стойкими оказались эти представления в древнерусском обществе, в какой мере они продолжали жить в сознании русича после принятия христианства. Учитывая роль языческого мировоззрения в целом, надо полагать, что подобные убеждения продолжали существовать на Руси еще долго и прочно. В любом случае это означает, что "свобода" личности ценилась на Руси достаточно высоко. Об этом же свидетельствует еще одна примечательная фраза в "Слове о полку Игореве". Сообщая о последствиях поражения Игоря, автор поэмы говорит: "Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеся дивъ на землю". Речь идет о том, что на Русь вместо славы (хвалы), которую ожидали, пришла хула, а вместо воли - нужда, то есть притеснение. Под "землей" подразумевается Русь, на нее обрушился Див, олицетворяющий зло. Но автор считает важным отметить не только военные последствия поражения, он перечисляет ценности, которые оказались, с его точки зрения, нарушенными после гибели полков Игоря. Это слава (хвала), воля (свобода) и (Русская) земля. Значит, эти понятия и для него были главными.

О значении личной свободы для русского общества красноречиво говорят пословицы. "Вольность всего лучше (дороже). Воля - свой бог" - именно такое отношение к свободе сложилось у русского народа. Часто высказывается мнение, что на Руси сформировалось какое-то особое понимание свободы, отличающиеся от "европейского". "Место личной свободы, - пишет И. Н. Данилевский, - в российской духовной культуре заняла категория воли". "Воля" согласно В. И. Далю означает "данный человеку произвол действий; свобода, простор в поступках; отсутствие неволи". В пословицах русского народа данное понимание свободы прослеживается довольно отчетливо: "Кто силен, тот и волен"; "Своя воля: хочу смеюсь, хочу плачу"; "Как хочу, так и ворочу"; "Никто мне не указ"; "В чистом поле четыре воли: хоть туда, хоть сюда, хоть инаково"19. Но и древние греки, и средневековые европейцы так понимали свободу. Аристотель пишет: "...Жить так, как каждому хочется; эта особенность ... есть именно следствие свободы ... Отсюда уже возникло стремление не быть вообще в подчинении...". В своде феодальных законов XIII в. "Семь партид", составленного при короле Лиона и Кастилии Альфонсе X, говорится: "Свобода - это естественная способность человека делать все, что он захочет..."20.

Нередко можно встретить мнение, что "всем членам древнерусского общества, кроме самого правителя, в свободе отказывалось"21. Данное представление о Древней Руси опирается на ретроспекцию московских порядков XVI - XVII веков и на самом деле не имеет фактической основы. Более того, оно противоречит фактам. В Правде Ярослава из 17 статей - 10 посвящены правам личности (речь идет о членах городской общины: они вооружены, ходят на пиры, владеют рабами и другим движимым и недвижимым имуществом). Они защищают жизнь и здоровье свободного человека. Еще четыре статьи посвящены имуществу свободного. Оскорбление, нанесенное свободному со стороны холопа - в этом смысле можно рассматривать статью 17 об ударе холопом свободного и последующим укрывательстве со стороны его хозяина - наказывалось штрафом в 12 гривен, что более чем в два раза превышает сумму, назначаемую за убийство чужого раба. Стремление защитить честь и достоинство свободного мужа можно усмотреть в статьях: 8 - об усе и бороде, штраф за повреждение которых был такой же (12 гривен), а это, кстати, более чем полвоза ржи (ее рыночная стоимость в XIII в. составляла 9 гривен) или более сорока бобровых шкур (10 гривен22), по меньшей мере, 8 коров (корову в сер. XII в. можно было купить за 1 - 1,5 гривны), 6 рабынь (в берестяной грамоте N 831 упоминаются рабыня ценой в 2 гривны, а также раб и рабыня общей стоимостью 7 гривен23); ст. 9 - об угрозе ударить мечом (за это давали 1 гривну) и ст. 10 - об оскорблении действием ("Аще ли ринет мужь любо от себе любо к собе...", штраф за это - 3 гривны). Между тем в Правде Ярослава нет ни одной статьи, защищающей личность князя (отдельно от других членов городской общины) и даже его имущество. Они появляются только в Правде Ярославичей и касаются лишь имущества, но не личности князя. В пространной редакции Русской Правды количество статей, посвященных княжеской собственности, стало гораздо больше, но остались и все статьи о правах свободной личности. По данным Церковного устава Ярослава закон на Руси защищал честь и достоинство не только свободного мужчины, но и свободной женщины. Подлежало наказанию оскорбление, нанесенное ей со стороны чужого мужа: "Аще кто назоветь чюжую жену блядию ... за срам ей 5 гривенъ злата [5 гривен, если это будет жена великого боярина, за других полагалось меньше]"24. Подобный эпизод отразился в берестяной грамоте N 531 (к. XII - нач. XIII вв.): "От Ане покло ко Климяте. Брате господине, попецалоуи о моемо ороудье Коснятиноу. А ныне извета емоу людеми како еси сьтроу мою коровою и доцере блядею...". По словам В. Л. Янина, речь идет об оскорблении сельских жен (даже не боярских!)25. Анна просит Климяту позаботиться о деле, связанном с обидой ее сестры и дочери.

О значении "свободы" для русича говорит и то, что служба князю, да и служба вообще воспринималась на Руси как рабство. Это следует из слов Даниила Заточника: "Зане князь щедр отец есть слугам многиим... Доброму бо господину служа дослужится слободы, а злу господину служа дослужится болшей роботы"26. Б. А. Романов писал по этому поводу: ""Работа" (производительный труд) противополагается у него [Даниила Заточника] "свободе" (дослужиться "свободы" или "большие работы"). Да и самое слово "работа" в эснове своей имеет "раба": "работа" означает и "рабство", "работное ярмо" - это и рабское и трудовое иго, "работать" (трудиться) и "работить" (порабощать) - одного корня ... личный труд в сознании "свободного" мужа неизменно котировался как признак подчинения и неволи. Соответственно и "свободный" муж как-то не мыслился без раба (и робы), раб - это непременная принадлежность быта "свободных". А те, кто рабов не имел, стремились ими обзавестись правдами или неправдами. Служилые люди типа тиунов видимо и в самом деле жили неплохо: пили с князем мёд, ходили в красивых и богатых одеждах (по выражению Даниила Заточника - в "черлене сапозе"), выступая от имени князя на суде, злоупотребляли своим положением, но "холопье имя" лишало их главного - свободы. Тот же Романов подчеркивал: "Ничто не может в глазах бывшего свободного "мужа" компенсировать утраты личной свободы: "Не лепо ... бо были котлу во ушию златы кольца, но дну его не избыти черности и жжения; тако же и холопу: аще бо паче меры горделив был и буяв, но укору ему своего не избыти - холопья имени""27.

О значении для русича такого понятия как "братство" косвенно свидетельствует речь Игоря во время солнечного затмения: "Хощу бо, - рече, - копие приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону". Поразительно, но братство и чувство солидарности оказываются сильнее, чем угрозы высших сил. Ради своей дружины Игорь готов презреть любые знамения. Подобно ему воевода Вышата в 1043 г., согласно летописи, говорил: "...Аще живъ буду то с ними [дружиной] аще ли погибну с дружиною..."28. В 1043 г. князь Ярослав послал своего сына Владимира с киевским войском на Царьград. Но буря разметала корабли русичей. И тогда они решили возвращаться на родину пешком. Никто из княжеского окружения поначалу не рискнул возглавить их. Сделал это Вышата. Тогда он и произнес эти слова. И здесь мы видим братскую солидарность, которая сильнее угрозы смерти.

Центральное место среди этих ценностей занимает понятие, в основном косвенно отразившееся в источниках, и потому часто не замечаемое исследователями - это "свобода". "Братство" мыслилось как единение свободных людей, взаимопомощь между ними, "Русская земля" - как братское сообщество русских людей (русская дружина), родина и гарантия свободы. "Честь" и "слава" зарабатывались в борьбе за свободу Русской земли, а значит и за свободу любого русича. Так "Русская земля", "свобода", "братство" (солидарность, взаимная верность), "честь и слава" - соединялись в неразрывную цепь ценностей, определявших поведение свободного мужа в Киевской Руси.

За этой системой ценностей стоят люди, основной труд которых - война; половину жизни они проводили в пирах и охоте. Пили хмельной мед и пиво, любили веселье - "А мы уже, дружина, жадни веселия", говорит автор "Слова о полку Игореве", развлекались с наложницами, внимали скоморохам, гуслярам и гудцам, участвовали в "бесовских" играх и плясках. Это их стараниями Русь стала такой, какой мы ее знаем: полной жизни и света. По их заказу строились белокаменные храмы, словно богатыри, выраставшие из-под земли, ковались золотые и серебряные кольца и колты, писались иконы. Ради их любопытства и славы их собирались книжниками изборники и летописные своды. Это их имена мы в основном и знаем. Примерно в тех же ценностных координатах проходила жизнь и всех остальных жителей Киевской Руси - смердов. И хотя основным их занятием было земледелие, а не война, они тоже были воинами, жили общинами и ценили братскую взаимопомощь, волю и Родину. Так же как в более позднее время это делали русские крестьяне и особенно казаки. И центральные дружинные слои, и окружавшие их смерды мыслили тогда одними понятиями и прекрасно понимали друг друга.

В Киевской Руси, как и в любой земледельческой цивилизации, в основе экономических связей внутри социального ядра лежали условия владения землей. Отношения между землевладельцами зависели от того, кому принадлежало верховное право на землю. Крен, который был сделан в пользу взаимоотношений между свободным и трудящимся слоями древнерусского общества, оставил без внимания особенности связей внутри социального ядра древнерусской цивилизации. Точнее, особенности эти замечались, но им не предавалось должного значения. Советские историки наблюдали на Руси неразвитость отношений вассалитета, а некоторые отрицали его феодальный характер29, с трудом находили условное землевладение. М. Н. Тихомиров, целенаправленно искавший его, указал лишь на милостников. Фроянов по этому поводу заметил: "Если князь жаловал своих слуг деньгами, оружием и конями, то от этого они феодалами не становились"30. Боярство вообще выходит за рамки такого рода отношений. Еще в начале XX в. А. Е. Пресняков писал, что данных о княжеских земельных пожалованиях как источнике боярского землевладения нет31. После десятилетий поисков, которые предпринимали советские исследователи, в начале XXI в. столь же категорично заявляет Данилевский: "Древнерусский дружинник не получал за свою службу (и на ее время) земельного надела, который мог бы обеспечивать его всем необходимым"32. Пожалования, которые упоминают источники, касаются не земли, а доходов. Фроянов пишет: "...Передача в кормление городов и сел носила неземельный характер. Ведь передавалась не территория, а право сбора доходов с жившего на ней населения"33.

Жизнь крупных древнерусских "феодалов" - бояр и князей - представлялась не совсем такой как на Западе, даже совсем не такой. В исторических трудах советского времени вместо иерархической лестницы они чаще всего образуют корпорации совершенно иного рода, особенно если речь идет о новгородских феодалах. В. Л. Янин называл государственное землевладение в Новгороде синонимом корпоративного боярского владения землей. О. В. Мартышин именовал новгородское государство коллективным феодалом34. К тому же, признавалось, что члены этих объединений все вопросы, связанные с землей, решали на вече, а это характеризует данную корпорацию не иначе как землевладельческую общину. А. А. Горский относит земельные владения X в. к совместной (корпоративной) собственности военно-дружинной знати. А. В. Куза говорил о древнерусском городе как о землевладельческой корпорации. Горожане "оказываются корпорацией землевладельцев, - писал он, - которым в совокупности принадлежит территория города". По его словам, в этом кроется социальная основа городского строя Руси. Поэтому древнерусский город нередко представлялся советским историкам как коллективный замок крупнейших земельных магнатов определенной округи35.

На Руси - это хорошо известно - вместо замков бояре и князья жили в городах. О связи древнерусского "феодала" с городом писали даже такие столпы советской историографии как М. Н. Тихомиров и Б. Д. Греков. Тихомиров отмечал, что в XI - XIII вв. "всюду появляется свое, местное боярство, крепко приросшее корнями к определенному городу". Б. Д. Греков, говоря о картине, рисуемой древнейшей Правдой, а это XI век, писал: "...Мужи-рыцари связаны с мирами-общинами, живут на их территории, где и стоят их крепко сложенные хоромы...". Община-мир, по Грекову, - это то же самое, что и вервь, и то же, что и город. Проанализировав Русскую Правду, он пришел к выводу: "К отождествлению верви миру мы получаем право прибавить еще и "город", понимая этот термин в смысле городского округа, т. е. того же мира, во главе которого стал город". Греков признает и то, что в XI - XII вв. на Руси пробуждается деятельность вечевых собраний главных городов, решения которых были обязательны для всей зависимой от них территории36. Город-община как ни странно - совсем не редкость в трудах советских историков. В существовании городских общин были убеждены М. Н. Покровский, Я. Н. Щапов, А. В. Куза, В. А. Буров, Ю. Г. Алексеев и другие историки, видевшие Русь феодальной, не говоря уже о И. Я. Фроянове и А. Ю. Дворниченко, отрицавших наличие феодализма на Руси37.

Итак, многие советские исследователи, в том числе сторонники феодализма, замечали такие особенности отношений в социальном ядре Киевской Руси как корпоративное (в смысле общинное) землевладение, отсутствие земельных пожалований боярам со стороны князей и, как следствие, - условного владения землей, отсутствие (или слабую развитость) вассальных отношений между боярами и князьями, связь князей и бояр с городами, существование городских общин и усиление городов в эпоху раздробленности. Все это совершенно не укладывается в понятие феодализма в "европейском" смысле слова и существенно отличается от средневековых порядков в Европе, то есть реального феодального строя.

В советскую формационную схему не вписывается и значительный археологический материал. Материальная культура (в особенности следы жизнедеятельности знати) довольно точно отражает характер социально-экономического строя цивилизации и позволяет яснее понимать многие письменные - часто слишком короткие и двусмысленные - источники. Между типом цивилизации и материальной культурой прослеживается достаточно очевидная связь. Так, для вотчинного типа характерно наличие величественных царских дворцов, которые воплощают могущество их владельцев, а центральное положение в городах указывает на соответствующее место в обществе. В древнем Египте - классической вотчинной цивилизации - дворцы фараонов занимали в городах целые кварталы. Так, дворец в Александрии - столице Египта в эпоху Птолемеев, занимал треть городской территории. Резиденция персидских царей - Персеполь - была возведена на террасе площадью 500 на 300 м на высоте более 15 метров38. Для феодального типа свойственно распространение укрепленных замков, стоящих вне города. В средневековой Европе замки служили крепостью для защиты от врагов и одновременно жилищем феодала, они являлись средоточием политической, судебной, административной и военной власти над округой. В X - XI вв. замки буквально усыпали Европу. Разбросанные по округе крепости, словно укрепленные хутора, свидетельствуют о феодальном типе отношений в обществе. Для полисного строя присуще наличие городов с полицентричной структурой, в основе которой важнейшие жизненные центры городской общины: площадь для собрания граждан и центральная крепость с главным храмом. Древнегреческий полис имел обычно правильную планировку: ряды домов шли строго параллельно друг другу. Одним из главных центров города была агора, служившая местом народных собраний, а так же рыночной площадью. На агоре или неподалеку располагались правительственные здания полиса. Главный храм обычно находился в городской цитадели, которую греки называли акрополем, то есть "верхним городом". Похожими на них были города-полисы этрусков. Как городская община была организована столица обширного африканского царства Батум (XIX век). Город был окружен валом и специальными волчьими ямами. В него вели восемь ворот, по числу кварталов. Имелась площадь, служившая местом сбора народного собрания и одновременно торга39.

Древнерусский город величественных княжеских дворцов не знал. Палаты князей по большому счету сравнимы с боярскими хоромами, а так называемый княжеский "замок", по сути, то же самое, что и боярский загородный двор или же на самом деле городской детинец. До нас не дошло ни единого сооружения действительно дворцового характера, принадлежавшего князьям, ни в целом виде, ни в остатках. Киевская Русь не оставила нам ни одного княжеского дворца - памятника зодчества - даже в воспоминаниях современников, кроме разве что архитектурного ансамбля в Боголюбово, но и он, если посмотреть внимательнее, не является исключением. В летописи Боголюбово называется городом и сравнивается с Вышгородом. "...Якоже Вышегородъ от Кыева тако же и Бълюбыи от Володимеря..." - пишет летописец. Имеется в виду, что князь построил не замок-резиденцию в полном смысле этого слова, а именно город, ставший пригородом Владимира, как Вышгород являлся пригородом Киева. Посреди города христолюбивый Андрей поставил каменный храм (а не дворец!) и богато его украсил иконами, золотом и прочими драгоценностями. Такую же бурную деятельность он предпринял и во Владимире. Что же касается сооружения дворца - летопись об этом умалчивает. Княжеские постройки называются здесь домом. Наряду с боярскими домами, после убийства Андрея его разграбили местные горожане40. Археологические раскопки, как и следовало ожидать, не выявили здесь величественного княжеского дворца. Границы терема Андрея Боголюбского едва различимы и вовсе не поражают своими размерами.

Как известно, не было на Руси и замков. Наивной выглядит попытка объяснить их отсутствие особенностями природного ландшафта. Н. П. Павлов-Сильванский писал: "В удельной Руси не было замков, потому что здесь не было гор"41. Дело, конечно, не в том, что не хватало холмов с крутыми и обрывистыми склонами - они были заняты городами.

Крупнейшие древнерусские города имели структуру, характерную для полисов. Ядром Киева - метрополии всех русских городов, были мощные укрепления Владимира и Ярослава, располагавшиеся на крутом, изрезанном оврагами берегу Днепра. "Почти в центре последнего размещалась площадь с огромным Софийским собором и митрополичьим двором - местом вечевых собраний киевлян"42. В основе уличной планировки были сквозные магистрали, шедшие вдоль и перпендикулярно Днепру. Они связывали воедино три главных общественно-политических и экономических центра города: вечевую площадь, которая, судя по летописи, была оборудована специальными скамьями для участников веча, княжеский двор и торг с гаванью43. Подобным образом были устроены Новгород, Смоленск, Владимир на Клязьме и другие крупные города.

Это придает совсем иной вес и значение ряду давно известных письменных источников. Особое место среди них занимает грамота Изяслава Мстиславича новгородскому Пантелеймонову монастырю (1134 г.). По ее данным именно город на Руси являлся верховным собственником на землю. "Се езъ князь Изяславъ Мьстиславичь, - говорится в документе, - по благословению епискупа Нифонта, испрошавъ есми у Новагорода святому Пантелеймону землю село Витославиць и Смердъ44 и поля Ушьково, и до прости..."45. Грамота показывает: кому бы эти земли не принадлежали (спор по этому поводу идет между И. Я. Фрояновым и В. Л. Яниным46), новгородская община могла изъять их и передать другому. Следовательно, община города была верховным собственником земли, независимо от того находилась ли эта земля в частном, совместном или общем владении.

Данные грамоты Изяслава подтверждаются летописными источниками. Под 1279 г. в Новгородской Первой летописи находятся сведения, отражающие схожую ситуацию: "Испроси князь Дмитрии у Новагорода поставити собе город Копорью..."47. Любопытные факты содержатся в сообщении Ипатьевской летописи 1150 года. Речь идет о борьбе за Киев между Юрием Долгоруким и Изяславом Мстиславичем. В Киеве в начале укрепился Изяслав, но затем он потерпел поражение от Владимира Галицкого, который стоял на стороне Юрия. И вот, Изяслав Мстиславич замечает, как одни киевляне плывут в насадах к Юрию, а другие перевозят суздальцев через реку и он уезжает во Владимир Волынский. Тем не менее, часть киевлян ушла вместе с Изяславом. Через определенное время он им говорит: "Вы есте по мне из Рускы земли вышли своихъ селъ и своихъ жизнии лишився..."48.

Слова эти не раз привлекались исследователями для подтверждения мысли о существовании боярского землевладения49. Фроянов рассматривал их как доказательство общности хозяйственных и политических интересов бояр и князей. "...Судьба князя, - пишет Фроянов, ссылаясь на данный текст летописи, - судьба бояр. Потеря князем волости-княжества означала утрату его боярами доходов, поступавших от населения в виде различных кормов...". Волостные сборы (корм) Фроянов видит здесь в слове "жизнь"50. Такое толкование этого слова не единственное. А. П. Толочко, например, считает "жизнь" аналогом западноевропейского "аллод", то есть под "жизнью" он понимает отчуждаемое наследственное владение51.

Как бы то ни было, кроме доходов, если принимать точку зрения Фроянова, киевляне, ушедшие из Киева, потеряли и свои земельные владения - села. Если следовать за Толочко, данный факт становится еще более выпуклым и очевидным. Но хотелось бы обратить внимание вот на что. Киевляне лишились сел, когда покинули свой город, решив разделить свою судьбу с участью любимого князя. Частное землевладение здесь оказалось тесно связанным с верностью своему городу-общине, а не князю, что ложится в ту же плоскость отношений, которая выясняется на основе новгородской грамоты 1134 года. Кроме того, из этого сообщения ясно, что система отношений, выявленная на основе грамоты Изяслава, не является особенностью Новгорода, в связи с чем, новгородские материалы, гораздо более многочисленные, приобретают особое значение. Новгородская Первая летопись знает примеры, когда городская община лишает земли своего члена за определенные провинности. Под 1209 г. стоит сообщение о том, как после неудачного похода новгородцы собрали вече и подвергли остракизму своего посадника Дмитра, обвинив его во всевозможных грехах. Среди прочего новгородцы "житие ихъ [Дмитра и Мирошки] поимаша, а села ихъ распродаша и челядь, а скровиша ихъ изискаша и поимаша бещисла, а избытъкъ розделиша по зубу, по 3 гривне по всему городу..."52.

В источниках можно найти и факты пожалования земли со стороны города (правда, поздние). В духовной Остафия Ананьевича конца XIV в. есть такие строки: "А что Новгородъ пожаловалъ отца моего и меня и далъ грамоту на Волжане, и в томъ у отца моего и у мене купилъ Александръ посадникъ четвертую чясть..."53. Пожалование со стороны городской общины, вероятно, имеется в виду и в сообщении новгородского летописца под 1436 г.: "Того же лета послаша новгородци на отвод земли на Бежичкыи верхъ посадникъ Григории Кюрилович.., а князь великой своих бояръ не посла, ни отцины новгородчкои нигде же новгородцом не отведе, ни исправы не учини"54. Городское пожалование позволяет усматривать здесь, во-первых, то, что в качестве действующего лица обозначен посадник - полномочный представитель новгородской общины, во-вторых, то, что действует он не сам по себе, а на основании поручения новгородцев, то есть по решению веча, в-третьих, то, что целью поездки посадника является обвод земли, то есть определение границ земельных участков. Практика городских пожалований отражается и в грамоте новгородского веча сиротам Терпилова погоста, датируемая началом XV века. В ней речь идет не о земельной даче, а определении размера поралья и потуга. Тем не менее, в грамоте запечатлено и верховное право города закреплять земельные угодья за тем или иным владельцем: "А цемъ владелъ Савелии Григорьевичь и его братья, землею и водою, и лесы, и полешими месты солоными в Унскои губе, и всякими ловищами, и имъ темъ владети и детямъ ихъ"55. Здесь город выступает как гарант земельного права Савелия и его братьи и, не исключено, как источник этого права.

Косвенно о городских пожалованиях могут говорить и названия земельных угодий, образованные от способа приобретения. Среди них древнерусские источники знают "жребий", "отчину", "добыток", "куплю" и некоторые другие (в духовной Остафия Ананьевича кроме "пожалования" перечисляются "отчина", "дедина" и "купля"). Особое внимание привлекает "жребий". В новгородских берестяных грамотах и сопутствующих археологических материалах "жребий" в значении земельного надела встречается, начиная с XI века. Во время раскопок 1999 года было найдено сорок деревянных цилиндров-бирок от мешков, предназначенных для сбора дани. На цилиндре под N 35 (конец XI в.) обнаружена надпись: "Жеребино Е [5]" - ее переводят, как "собранное по жеребьям (участкам)". В грамоте N 390 (1281 - 1299 гг.) находим пример раздела земли по жеребьям: "Бологожь 2 жеребья. Козьлеско, Плутьць 2 жеребья. Во Подогореи плисина 2 жеребья... А Бориславу другая сторона Нетьца по Цьрьтово руцьи и до вьрховья...". На основе грамоты N 477 (вт. пол. XIV в.) можно составить представление, какие земли могли входить в жеребья: "Поклоно Ане от Микыфора з Дорофеева жеребья. Что еси дала пожню в Быко(в)щине, Шюего отимаеть, другую Ошпоко. Землици мало, а пожни отимають. Ничимь способити, не оче и седети. А ныне дай ми то место Быковщину"56. Здесь Дорофеевым жеребьем называется "землица" (видимо, пашня - "орамая земля"57) и пожни - сенокосные угодья в районе Быковщины - урочища, которым изначально, по жребию, владел некий Дорофей. Микифор приобрел земельный надел у Анны, направился туда, но столкнулся с тем, что соседи не признали его права на участок. В грамоте он просит Анну прислать ему документы, подтверждающие совершенную между ними сделку. Конечно, слово "жребий" было многозначным. Но в значении земельного участка оно подразумевает вполне определенную вещь: то, что получено в результате раздела по жребию. Раздел мог осуществляться среди совладельцев. Но мог происходить и среди членов городской общины в целом. Примеры такого рода известны в истории. Не исключено что, жребиями называли и первоначальные наделы, полученные в момент возникновения общины. Если так, перед нами еще одно свидетельство верховной собственности города на землю. Любопытно, что древнерусское "жеребье" полностью совпадает с названием земельного надела в древнегреческих полисах, где владения граждан назывались клерами - буквально жребиями.

В совокупности все перечисленные источники показывают, что городская община в лице веча полностью распоряжалась всем земельным фондом города и волости. Существование верховной собственности на землю города-общины предполагает, что частное, и совместное землевладение на Руси было обусловлено принадлежностью земельных собственников к городской общине. А отношения между собственниками земли строились на основе равноправия. Это, кстати, делает совершенно безнадежным поиск вассалитета и земельных пожалований боярам со стороны князей и, следовательно, практически не оставляет шансов обнаружить на Руси условное землевладение феодального типа.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Хозяйственной ячейкой социально-экономической системы в Киевской Руси было село. В Повести временных лет село упоминается уже в начальной недатированной части: "...Радимичи и Вятичи и Северъ одинъ обычаи имя-ху... браци не бываху въ них и игрища межю селы схожахуся на игрища на плясанье..."58. Под словом "село" в Киевской Руси подразумевали участок освоенной земли с находившимся там двором хозяина, который постоянно мог там и не жить, имея основной двор в городе. Исследователи обычно характеризуют село как "участок земли с дворовой усадьбой"59, "участок возделываемой земли с хозяйственными постройками"60, "владельческий поселок, где господская усадьба с ее жилым домом и службами окружена хижинами зависимых крестьян и рабов" (Н. Н. Воронин61), "владельческое поселение, где был двор феодала и дворы зависимых от него людей" (М. Г. Рабинович62). Согласно археологическим данным площадь абсолютного большинства древнерусских сельских поселений укладывается в пределы от 0,5 до 2 га. По наблюдениям В. В. Седова из 44 сельских поселений Смоленской земли 52,3% имели от 3 до 8 "дворов", 34,1% - свыше 8 "дворов" и 13,6% - 1 или 2 "двора"63. Необходимо оговориться - дворы как закрытый комплекс нигде археологами не обнаружены. Находят остатки жилищ с прилегающими к ним хозяйственными постройками, а вот следов ограждений, как в городе, обнаружить не удается.

Источники позволяют раскрыть содержание понятия "село" и более конкретно. В состав села Витославицы, переданного вместе со смердами Пантелеймонову монастырю, входили земля, вода (река или озеро?) и пожни: "А въ тое земли, ни въ пожьни, ни въ тони не въступатися ни князю, ни епископу, ни боярину, ни кому. А кто почьнеть въступатися въ тое землю, и въ воду, и въ пожьни... въ второе пришьствие станеть тяжатися съ святымъ Пантелеимономъ"64. В селе Дросенском, переданном Смоленской епископии князем Ростиславом, находились изгои и земля (видимо, пашня), а в селе Ясенском ко всему этому еще и бортник65. В Игоревом сельце, упомянутом в летописи под 1146 г., был устроен двор с церковью Святого Георгия и со всевозможными запасами: вином, медом, "тяжким товаром" (железом и медью) и гумном со стогами сена. В одном из монастырских сел, согласно житию Феодосия Печерского, находился хлев со скотиною66. В берестяной грамоте N 510, датируемой концом XII - началом XIII веков, речь идет о селе, в котором находились челядь, скотина, кобылы и рожь67. Согласно духовной Климента 1270 г. в двух его селах имелись лошади, обилье и борть. В купчей Василия середины XV в. говорится о селе, в состав которого входили: двор, дворище, орамые земли, пожни, ловища, путики и "полешии лесы"68. Последние сообщение рисует наиболее полный образ древнерусского села, данные которого, думаю, справедливы и для более раннего времени (X - XIII вв.).

Среди владельцев сел, источники упоминают князей, бояр, церковь, горожан и смердов. Самые ранние сведения относятся к селам князей. Однако эти сообщения, к сожалению, носят полулегендарный характер. Это, прежде всего данные о селах княгини Ольги. Вот одно из сообщений, стоящее в Повести временных лет под 947 г.: "Иде Вольга Новугороду и оустави по Мьсте повосты... и ловища ея суть по всей земли... и есть село ее Ольжичи и доселе..."69. Из летописного известия можно понять, что и сам летописец и, видимо, местные жители, считали (в конце XI или начале XII в.), будто одно из сел, стоящее на пути, где проезжала княгиня Ольга, было основано княгиней или поначалу ей принадлежало, но не ясно действительно ли это было так. Б. Д. Греков был уверен, что Ольжичи и в самом деле принадлежали Ольге, но свою уверенность никакими фактами не подкрепляет70. Он указывает также еще на одно село княгини Ольги - Будутино, куда она якобы сослала свою ключницу Малушу, но и здесь доказательства не приводятся. Хорошо известно село Владимира Святославича Берестово71. Но оно, как замечает Фроянов, больше напоминает загородную княжескую резиденцию, нежели село в классическом для Древней Руси смысле. "Владимир часто сиживал там, - пишет он, - разгонял скуку с наложницами, здесь и умер"72.

Начиная с XI в., в источниках встречаются боярские и монастырские села. "Упоминания о боярских селах, - отмечал А. Е. Пресняков, - случайны и немногочисленны, но это упоминания мимоходом, как о явлении обычном". Правда, Пресняков боярских сел в XI в. не находит и пишет, что впервые они появляются только в известиях XII столетия73. По мнению Фроянова, боярские села, несомненно, существовали в XI веке. Об этом говорят, по его словам, данные Патерика, согласно которому бояре наряду с имением (имуществом), отдавали монастырю и свои села74. Греков обращает внимание на факты, отразившиеся в житии Феодосия Печерского. Из него становится известно, что отец Феодосия имел недалеко от Курска село, в которое, будучи отроком, ходил вместе с рабами и будущий игумен Печерского монастыря. Кроме того, Феодосии прислуживал властелину того города, о котором Греков пишет так: "Перед нами богатые курские вельможи, которым служил сын землевладельца небольшой руки...отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупными, служить которым не было зазорно...". Греков полагает, что села у бояр появились еще в X веке. Основным доводом ему служит убеждение, что могущество бояр основывалось не на сокровищах, а на земле75.

Рассуждения Грекова, хотя и не лишены логики, носят слишком умозрительный характер. Тем не менее, сделанный им вывод, что боярское землевладение появляется не в XI и тем более не в XII, а еще в X столетии, то есть тогда, когда, по нашим наблюдениям, возникают первые городские общины и происходит становление древнерусской цивилизации, представляется вполне вероятным. Можно спорить по поводу того, какое значение боярское землевладение тогда имело, какое место занимало в хозяйстве и сознании людей, но нельзя в принципе отрицать возможность его существования.

К тому же, кое-какие сведения на этот счет летопись все-таки дает. Согласно Повести временных лет, князь Владимир, крестив Киев, отправил попов приводить к Христу по всем "градом и селомъ... нача поимати оу нарочитое чади дети даяти... на оученье". Здесь, как видим, содержатся данные о существовании многих сел вокруг Киева в конце 80-х гг. X столетия, которые принадлежали, по всей видимости, нарочитой чади. Косвенно о частном землевладении в X в. говорит и сообщение об убийстве Люта Свенельдича: "Ловъ деюще Свеналдичю именемъ Лютъ ишедъ бо ис Киева гна по звери в лесе и оузре и Олегъ [Святославич] и речь кто се есть и реша ему Свеналдичь и заехавъ уби и бе бо ловы дея Олегъ..."76. Суть известия в том, что Олег убил Люта не за то, конечно, что тот был Свенельдич, а за то, что он де, увлекшись, забрел в лес, где охотился древлянский князь. Вероятнее всего эти лесные угодья входили в состав княжеского села - иначе жестокость князя не поддается никакой мотивировке. Можно предположить, что Лют начинал охоту в своих собственных угодьях, с чем и связано замечание летописца о том, что он "ис Киева гна по звери в лесе". Получается, что и бояре в то время обладали своими лесными угодьями, входившими в их села. Решительность, с какой Олег расправляется с боярским сыном, подчеркивает, с какой ревностью относились к нарушениям межей своих владений князья, а, видимо, и другие землевладельцы уже в X веке.

Не сложилось единого мнения и о времени возникновения церковного (монастырского и кафедрального) землевладения. Одни историки считают, что церковь обзаводится селами с момента своей организации, другие только во второй половине XI века77. Первые сведения о церковном землевладении связаны с историей Печерского монастыря. Монашеская братия обладала селами, согласно житию Феодосия78, уже во времена его игуменства. Подобные данные содержит и Киево-Печерский патерик79. Отражают ли они самые первые факты церковного землевладения? С полной уверенностью ответить на этот вопрос нельзя. Практика, применяемая древнерусскими князьями и городами, снабжать вновь образованные монастыри или епископии различными источниками доходов, в том числе и селами (вспомним, хотя бы случай с Пантелеймоновым монастырем или пожалование князя Ростислава при образовании Смоленской епископии), позволяет предполагать, что церковь могла обзавестись селами гораздо раньше отмеченных фактов, в том числе сразу после крещения Руси. Поскольку церковь была тогда слаба, не удивительно, что землевладение этого типа не отразилось в источниках.

Источники, в особенности летописи, часто не указывают конкретных владельцев сел, отмечая только лишь близость последних к тому или иному городу. Или же летописец ограничивается указанием на горожан как владельцев сел, не поясняя, кто именно имеется в виду: бояре, гриди, князья или кто-то еще. Под 1135 г. в Ипатьевской летописи читаем: "...Иде Ярополкъ съ братьею своею ... на Всеволода, на Олговича и поимаша около города Чернигова села". В Новгородской Первой летописи под 1167 г.: "...А новоторжьци отступиша к Новугороду, и много пакости творяше [князья Святослав и Андрей] домомъ ихъ и села их потрати". В той же летописи под 1359 г. говорится о селах жителей Словенского конца Новгорода: "И прияша слово его, и разидошася; и взяша села Селивестрова на щитъ, а иных селъ славеньскыхъ много взяша..."80.

О селах смердов речь идет в летописном сообщении о Долобском съезде князей в 1103 году. Не исключено, что смердьим селом были поначалу и Витославицы, переданные Пантелеймонову монастырю князем Изяславом Мстиславичем вместе с самими смердами.

Нередко частное землевладение при более внимательном отношении к источнику оказывается частью общего, коллективного земельного владения. В. Л. Янин, ссылаясь на грамоту Славенского конца Саввино-Вишерскому монастырю, датируемую XV в., обращает внимание на существование кончанского землевладения. По его мнению, данный вид землевладения является результатом развития административной системы Новгорода. Земельная собственность конца, полагает Янин, возникла путем трансформации общегосударственной корпоративной собственности. "Ведь если бы кончанское право было исконным, - пишет он, - ... князь вынужден был бы просить участок не у Новгорода (В. Л. Янин имеет ввиду грамоту Изяслава Пантелеймонову монастырю. - А. П.), а у одного из концов"81. Думаю, в рассуждениях исследователя не учитывается, что кончанское и общегородское землевладение Новгорода могло существовать одновременно, как в XIV - XV вв., так и в XII в., когда князь Изяслав выпрашивал село у города, а не у конца. Наличие общей корпоративной собственности не отрицает существования более мелких видов совместного землевладения - кончанского или уличанского - и наоборот.

Ряд фактов совместного владения землей, приводит И. Я. Фроянов. В них он усматривает свидетельства длительного существования традиций, связанных с бытованием большой семьи. Это сведения купчей Спасского Ковалева монастыря рубежа XIV - XV в., купчей Зиновия Харитоновича середины XV в., купчей Филиппа и других. Везде, замечает он, мы видим совладельцев, являющихся боковыми родичами82. В справедливости мнения Фроянова вряд ли можно сомневаться, но вместе с тем необходимо заметить, что новгородские актовые документы предоставляют и такие факты, которые говорят о совместном владении без какой-либо родственной связи. В "данной" Палеостровскому монастырю на Палий остров (1415 - 1421 гг.) в качестве дарителей выступают 23 человека, не считая детей, братьи и прочих "скотников" и "помужников" Толвуйской земли, число которых никак не определено. Среди них встречаются как явные родственники - "Селифонтъ Твердиславль с детми", "Яков Сидоров с братом", или возможные родственники - "Павле Захарьинъ с братьею" - так и совсем не родные друг другу люди - "посадникъ новгороцкеи Ондреи Ивановичь, тысячкы новгорочкыи Дмитри Васильевичь", "Селифон Твердиславль"83. Следует согласиться с мнением И. Я. Фроянова, что данные материалы, хотя и относятся к XIV - XV вв., "обладают внушительной ретроспективной силой", поскольку, как он пишет, генетически восходят к первобытным временам84. Новгородские раскопки последних лет дают еще большие основания не сомневаться в этом. Берестяная грамота N 850, найденная в 1998 г., прямо указывает на совместное землевладение во второй четверти - середине XII века: "Покланянье от Бъръза и отъ Поутеши и отъ въхое дроужине къ Петръкоу Се еси въдале землю н[а](мъ) ... и Святопъ(лъ)къ а ныне п..."85. Текст послания в высшей степени любопытен. Мне уже приходилось отмечать, что "дружина" означает здесь часть городской общины. К этому следует добавить - грамота рисует эту часть общины вполне конкретно. Дружина Путыии и Борзы не просто объединение - это коллектив землевладельцев.

И все-таки, следы старых родовых отношений в Киевской Руси еще хорошо заметны, в том числе и в отношении собственности на землю. По существу, в собственности рода оставалась так называемая "отчина" - земля, полученная в наследство от отца86. И. Я. Фроянов отмечает, что родственники имели право выкупа отчины даже в том случае, если она была продана казалось бы навсегда, то есть ее покупка сопровождалась формулой "купи себе одерень" или "купил с детьми", "купил себе одерень и своим детям"87. Об этом свидетельствует выкупная грамота Андрона Леонтьевича, датируемая первой четвертью XV в.: "Се выкупи Онъдронъ Левоньтеевичь ув Омоса у Микулина тоню на Летьнои сторонни, отцину свою... изъ дерну и зъ дерною грамотою..."88. В продажу поступали, вероятно, только те земли, на которые родственники не притязали. О. В. Мартышин приводит ряд грамот, в которых говорится о подобных условиях. В купчей Василия Филимонова и Евсея Ананьина, например, значится: "А будет Евсею не до земли и его детем, ино им мимо Василья Филимонова и его детей земли не продавать никому же". Фроянов подчеркивает: "стремясь воспрепятствовать распылению родовых земель, "отчичи" спешили покупать их сами друг у друга"89. Он приводит примеры покупки земли: дядей у племянника, братом у брата, мужем у жены и ее кровных родственников, зятем у тестя и т. п. Следует уточнить: последние два примера отношения к правам рода не имеют, точнее, имеют, но только косвенно. Они характеризуют имущественные отношения в древнерусской семье; это первый случай; и "разбазаривание" родовой земли - второй.

На Руси не было принято объединять собственность при заключении брака, то есть между супругами, и даже между родителями и детьми действовал принцип раздельности имущества, как движимого, так и недвижимого90. Это вполне в духе соблюдения родовых традиций, ведь в родовом обществе семья, хотя и существовала, но хозяйственной ячейкой не была, поскольку не обладала правом наследования имущества. О раздельности собственности между супругами в древнерусской семье говорят немало источников. Классическим примером можно считать купчую Филиппа Семеновича у своей жены Ульяны, ее зятя и его жены Марии: "се купил Филипеи Семеновиць у Ульяне, у своей жены, и у ее у зятя у Нафлока и у его жены Марьи землю Сенькинскую на Икшине острове"91. Ее данные подтверждает Псковская Правда, где жена прямо названа владельцем своей собственной отчины (ст. 88.), которой муж имеет право пользоваться, в случае ее смерти, только если снова не женится и до тех пор, пока не женится. То же самое касается и жены, в случае смерти мужа и отсутствия у него завещания. Жена, как и муж, составляет завещание на свое имущество, что является явным указанием на его наличие. Образец такого завещания обнаруживается в берестяной грамоте N 580 (поел. чет. XIV века): "...Я Улеяна опишу рукъписание синъ(мъ мои)мъ". Согласно грамоте N 477 (втор. пол. XIV века) некая Анна была продавцом земельного участка. В договоре Новгорода с тверским князем Ярославом Ярославичем 1264 г. княгиня называется отдельно от князя как возможный держатель сел в Новгородской земле: "... Ни селъ ти держати по Новгородьскои волости, ни твоей княгини, ни бояромъ твоимъ...". В берестяной грамоте N 109 (конец XI - 10-е годы XII вв.) княгиня представлена как владелец рабыни92.

На стене в киевской Святой Софии известна надпись XII в., сообщающая о покупке земли за 700 гривен93. Согласно церковному уставу Ярослава в Древней Руси жена могла совершить кражу у мужа - сама или навести на его двор воров, что косвенно свидетельствует о раздельности имущества супругов94. Об этом же говорит ряд статей Русской Правды: "А материя часть не надобе детем, но кому мати дасть" (ст. 103); "Аже жена ворчеться седети по мужи, а ростеряет добыток и поидеть за муж, то платити ей все детем" (ст. 101); "Аже будуть двою мужю дети, а одиное матери, то онем соего отця задниця, а онем своего" (ст. 104). Как видно честь и достоинство свободной женщины в древнерусском обществе были подкреплены солидной имущественной базой.

О месте совместного землевладения в древней Руси красноречиво свидетельствуют, дошедшие до нас завещания землевладельцев. В духовной Остафия Ананьевича (1393 г.), перечисляются 16 различных земельных владений, включая двор в городе и лавку. Из них только одно было в безраздельном обладании автора завещания. В остальных он хозяйствовал совместно со своим братом и дядей, а в одном случае еще и вместе с посадником и его братом. Согласно рукописанию Моисея (вт. пол. XIV - XV вв.), дошедшем до нас в виде двух берестяных грамот (NN 519, 520.), в совместном владении находились все его земли (по оценке А. В. Арциховского и В. Л. Янина они составляли около 4 - 5 обжей)95.

Источники знают различные виды распоряжения земельной собственностью в Киевской Руси, некоторые из которых были уже упомянуты - наследование, купля-продажа, дарение. Кроме этого известны: обмен, раздел, заем, порука, заклад. Сделки первоначально, видимо, письменно не оформлялись или оформлялись не всегда. Известны случаи, когда сделка совершается устно даже в XV веке, в присутствии свидетелей-послухов. В "докончальной" грамоте Славенского конца с Иваном Губаревым о размежевании земли (1436 - 1456 гг.) есть указание на такой случай: "И ставъ на земли, покончаша промежъ себе и Иване Васильеве Губареве, а грамоть на тую землю не положиша никаковыхъ. А пойти Ивану по концальнои грамоте по данои съ того ручья. Где стояли концяне славляне съ Иваномъ, поговорили и по рукамъ побили...". Первоначально, как следует из грамоты, стороны встретились на том участке земли, судьба которого решалась, поговорили и оформили сделку рукопожатием ("и по рукамъ побили"). Тогда это оказалось достаточным. Только потом возникли проблемы, которые и привели к появлению данной грамоты. А ведь, скорее всего были и такие случаи, когда сделки так и не оформлялись письменно. Если иметь в виду склонность русских крестьян к соглашениям именно такого рода - устным сделкам они больше доверяли, чем письменным96, можно предположить, что и в жизни людей киевского времени они занимали далеко не последнее место, а может быть, и превосходили по своим масштабам письменные. Существование частного землевладения, начиная с X - XI вв., наличие данных о совершении тогда актов дарения, купли-продажи, наследования, пожалования, и в то же время, отсутствие каких-либо документов об этом, может свидетельствовать именно об устном характере хозяйственных сделок в Киевской Руси. В решении спорных вопросов большое значение имели показания соседей, как правило, совладельцев, близких родственников или товарищей.

Итак, экономический уклад в Киевской Руси базировался на верховной собственности городской общины на землю. В центре хозяйственной системы был коллектив совладельцев земли (дружина), основанный на равноправных отношениях. Причем дружина могла состоять как из родных или двоюродных братьев, родственников иных степеней родства, так и побратимов или просто товарищей. Для свободного человека в Киевской Руси важнее всего было то, как развиваются его отношения внутри этого коллектива, как он воспринимается коллективом, какое место в нем занимает. Организация производства в Киевской Руси находилась в руках людей, объединенных целой системой переплетенных между собой родственных, товарищеских и соседских отношений. Произведенный продукт попадал на стол не только к владельцу и непосредственному пользователю земли, но и на "общий пир", дружинную братчину - к членам общины, в которую он входил. Ценности древнерусского общества - патриотизм, свобода, братство (взаимопомощь) - полностью соответствуют данному экономическому укладу. Внешний вид древнерусских городов - так же. Это позволяет утверждать, что в Киевской Руси сложился полисный тип цивилизации.

Примечания

1. ПАВЛОВ-СИЛЬВАНСКИЙ Н. П. Феодализм в России. М. 1988, с. 71; ГРЕКОВ БД. Н. П. Павлов-Сильванский о феодализме в России. - Там же, с. 578.

2. Подробнее о советской историографии Киевской Руси см.: Советская историография Киевской Руси. Л. 1978; ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь. Очерки отечественной историографии. Л. 1990.; его же. Начала русской истории. М. 2001, с. 21 - 328.

3. ЮШКОВ С. В. Феодальные отношения в Киевской Руси. - Учен. зап. Саратовск. ун-та. Т. 3. Вып. 4. 1925.

4. ГРЕКОВ Б. Д. Начальный период в истории русского феодализма. - Вестник АН СССР. 1933, N 7; его же. Рабство и феодализм в Древней Руси. - Известия Государственной академии истории материальной культуры (ГАИМК). Вып. 86. 1934; его же. Очерки по истории феодализма в России: Система господства и подчинения в феодальной деревне. М. Л. 1934; его же. Феодальные отношения в Киевском государстве. М. Л. 1935; его же. Киевская Русь. М. Л. 1939 (1944, 1949, 1953, 2004).

5. ЧЕРЕПНИН Л. В. Общественно-политические отношения Древней Руси и Русская Правда. - НОВОСЕЛЬЦЕВ А. П., ПАШУТО В. Т., ЧЕРЕПНИН Л. В. Древнерусское государство и его международное значение. М. 1965 и др.

6. См.: ФРОЯНОВ И. Я. Начала русской истории, с. 298 - 310, 288 - 289; его же. Киевская Русь. Главные черты социально-экономического строя. СПб. 1999, с. 292.

7. ДАНИЛЕВСКИЙ И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков. М. 2001; его же. Русские земли глазами современников и потомков (XII - XIV вв.). М. 2001.

8. Слово некоего христолюбца, ревнителя по правой вере. - Красноречие Древней Руси (XI - XVII вв.). М. 1987, с. 123, 124, 125.

9. РЫБАКОВ Б. А. Язычество древней Руси. М. 1988, с. 272, 279, 282, 299, 357, 475, 500, 507, 560.

10. Здесь и далее "Слово" цитируется по изданию: Слово о полку Игореве. М. 1985. (Классики и современники. Поэтич. б-ка).

11. Хождение игумена Даниила. - Памятники литературы Древней Руси (ПЛДР). М. 1980, с. 24 - 115.

12. ИЛАРИОН. Слово о Законе и Благодати. - Красноречие Древней Руси, с. 45.

13. ЧИЧУРОВ И. С. "Книжен муж" Иларион. - Прометей-16. М. 1990, с. 174.

14. Слово о погибели Русской земли. - ПЛДР. М. 1980, с. 326.

15. ЛИХАЧЕВ Д. С. Великое наследие. М. 1980, с. 273, 274.

16. МИРЗОЕВ В. Г. Былины и летописи. М. 1978, с. 84.

17. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 2. М. 1998, стб. 58.

18. ЛЕВ ДИАКОН. История. М. 1988, с. 79 - 80.

19. Пословицы русского народа: сборник В. Даля. В 2 т. М. 1984. Т. 2, с. 278, 273, 277; ДАНИЛЕВСКИЙ И. Н. Древняя Русь глазами современников и политиков, с. 273; ДАЛЬ В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 12 т. М. 2003. Т. 2, с. 138.

20. АРИСТОТЕЛЬ. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск. 1998, с. 648; История средних веков. Хрестоматия. В 2 ч. М. 1988, с. 72.

21. ДАНИЛЕВСКИЙ И. Н. Древняя Русь глазами современников и политиков, с. 272.

22. РЫБИНА Е. А. Сведения о торговле в берестяных грамотах. - История и культура древнерусского города. М. 1989, с. 75.

23. ЯНИН В. Л., ЗАЛИЗНЯК А. А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1998 г. - Вопросы языкознания, 1999, N 4, с. 9.

24. ПСРЛ (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов). М. 2000. Т. 3, с. 483.

25. ЯНИН В. Л. Я послал тебе бересту. М. 1998, с. 334, 335.

26. Слово Даниила Заточника. - Изборник. Сборник произведений литературы древней Руси. М. 1969, с. 228.

27. РОМАНОВ Б. А. Люди и нравы Древней Руси. Л. 1966, с. 40, 27.

28. ПСРЛ. Т. 2, стб. 142.

29. ТОЛОЧКО А. П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев. 1992, с. 172; ФРОЯНОВ И. Я. Начала русской истории, с. 565.

30. ТИХОМИРОВ М. Н. Условное феодальное держание на Руси XII в.. - Академику Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия. Сб. ст. М. 1952, с. 104; ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 175.

31. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М. 1993, с. 425.

32. ДАНИЛЕВСКИЙ И. Н. Древняя Русь глазами современников и политиков, с. 79.

33. ФРОЯНОВ И. Я. Начала русской истории, с. 565.

34. ЯНИН В. Л. Новгородская феодальная вотчина. М. 1981, с. 279; 35. МАРТЫШИН О. В. Вольный Новгород. М. 1992, с. 134.

35. ГОРСКИЙ А. А. Древнерусская дружина. М. 1989, с. 32 - 33; КУЗА А. В. Социально-историческая типология древнерусских городов X - XIII вв.. - Русский город. М. 1983. Вып. 6, с. 16 - 17; Древняя Русь. Город, замок, село. М. 1985, с. 63, 45; РЫБАКОВ Б. А. Первые века русской истории. М. 1964, с. 155.

36. ТИХОМИРОВ. М. Н. Древнерусские города. М. 1956, с. 164; ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь. М. 1953, с. 95, 560, 507.

37. ПОКРОВСКИЙ М. Н. Русская история: В 3 т. СПб. 2002. Т. 1, с. 26.; ЩАПОВ Я. Н. О функциях общины в Древней Руси. - Общество и государство феодальной России. М. 1975, с. 18; КУЗА А. В. Социально-историческая типология древнерусских городов X - XIII вв., с. 35; БУРОВ В. А. Уличанская община древнего Новгорода по данным археологии. - Труды V межд. конгресса археологов-славистов. Киев. 1988. Т. 2, с. 33.; АЛЕКСЕЕВ Ю. Г. "Черные люди" Новгорода и Пскова (К вопросу о социальной эволюции древнерусской городской общины). - Исторические записки (ИЗ). М. 1979. Вып. 103, с. 253; ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Городская община средневековой Руси (К постановке проблемы). - Историческая этнография. Л. 1985, с. 117 - 124.; ФРОЯНОВ И. Я. Начала русской истории, с. 708.

38. МОНТЭ П. Египет Рамсесов. М. 1989, с. 13; КУМАНЕЦКИЙ К. История культуры Древней Греции и Рима. М. 1990, с. 145; РОБЕРТС ДЖ. М. Иллюстрированная история мира: В 10 т. Т. 2. Восточная Азия и классическая Греция. М. 1999, с. 80.

39. АНДРЕЕВ Ю. В. Греция в архаический период и создание классического греческого полиса. - История древнего мира. Кн. 2. Расцвет древних обществ. М. 1983, с. 74 - 75; Этруски: Италийское жизнелюбие (Энциклопедия "Исчезнувшие цивилизации"). М. 1998, с. 106 - 107; КОБИЩАНОВ Ю. М. Системы общинного типа. - Община в Африке: Проблемы типологии. М. 1978, с. 236 - 37.

40. ПСРЛ. Т. 2, стб. 580, 581, 582, 590, 592.

41. ПАВЛОВ-СИЛЬВАНСКИЙ Н. П. Ук. соч., с. 119.

42. Древняя Русь. Город, замок, село, с. 61.

43. ПСРЛ. Т. 1. М. 1997, стб. 316.

44. В новом списке грамоты, открытом после данной публикации значится "смерды". КОРЕЦКИЙ В. И. Новый список грамоты великого князя Изяслава Мстиславича Новгородскому Пантелеймонову монастырю. - Исторический архив. 1955, N 5, с. 204; Древняя Русь. Город, замок, село, с. 61.

45. Грамоты Великого Новгорода и Пскова (ГВНП). М. Л. 1949, N 82.

46. ФРОЯНОВ И. Я. Начала русской истории, с. 639; ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Города-государства Древней Руси, с. 193; ЯНИН В. Л. Новгородская феодальная вотчина, с. 274, 279.

47. ПСРЛ. Т. 3. М. 2000, с. 323.

48. ПСРЛ. Т. 2, стб. 409.

49. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 425; ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь, с. 138.

50. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 170 - 171; его же. Начала русской истории, с. 549.

51. ТОЛОЧКО А. П. Князь в Древней Руси, с. 165, 166.

52. Новгородская Первая летопись (НПЛ), с. 51.

53. ГВНП, N 110, с. 167.

54. НПЛ, с. 418.

55. ГВНП, N 89, с. 146.

56. ЯНИН В. Л., ЗАЛИЗНЯК А. А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1999 г. - Вопросы языкознания, 2000, N 2, с. 1; они же. Новгородские грамоты на бересте (из раек. 1977 - 1983), М. 1986, с. 249; АРЦИХОВСКИЙ А. В., ЯНИН В. Л. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1962 - 1976 гг.). М. 1978, с. 71.

57. ГВНП, N 150.

58. ПСРЛ, т. 1, стб. 13 - 14.

59. Бахрушин С. В. Рец. на книгу Н. Н. Воронина "К истории сельского поселения феодальной Руси". - Историк-марксист, 1936, кн. 6, с. 193.

60. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 132, 133.

61. История культуры Древней Руси. М. Л. 1948. Т. 1, с. 186.

62. Очерки русской культуры XIII - XV веков. Ч. 1. Материальная культура. М. Б/г, с. 233; ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 131.

63. Древняя Русь. Город, замок, село, с. 99, 100.

64. ГВНП, N 82.

65. Древнерусские княжеские уставы XI - XV вв. М. 1976, с. 143.

66. ПСРЛ, т. 2, стб. 333, 128.

67. АРЦИХОВСКИЙ А. В., ЯНИН В. Л. Новгородские грамоты на бересте. М. 1978, с. 107.

68. ГВНП, N 105.

69. ПСРЛ, т. 1, стб. 60.

70. ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь, с. 136.

71. ПСРЛ, т. 1, стб. 80, 130.

72. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 137.

73. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 425, 207.

74. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 167.

75. ГРЕКОВ Б. Д. Ук. соч., с. 128, 129.

76. ПСРЛ, т. 1, стб. 118, 74.

77. См.: ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 178 - 179.

78. Изборник, с. 128.

79. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 179 - 180.

80. ПСРЛ, т. 2, стб. 295; т. 3, с. 220, 366.

81. ГВНП, N 91, с. 148; ЯНИН В. Л. Новгородская феодальная вотчина, с. 276 - 277.

82. См.: ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 68 - 70.

83. ГВНП, N 90, с. 147.

84. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 72.

85. ЯНИН В. Л., ЗАЛИЗНЯК А. А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1998 г., с. 13.

86. МАРТЫШИН О. В. Вольный Новгород, с. 303.

87. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 70.

88. ГВНП, N 139, с. 192.

89. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 70; МАРТЫШИН О. В. Ук. соч., с. 310.

90. МАРТЫШИН О. В. Ук. соч., с. 321 - 322.

91. ГВНП, N 249, с. 261.

92. ЯНИН В. Л., ЗАЛИЗНЯК А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раек. 1977 - 1983 гг.). М. 1986, с. 44; АРЦИХОВСКИЙ А. В., ЯНИН В. Л. Новгородские грамоты на бересте, с. 71, 10; ЯНИН В. Л. Я послал тебе бересту, с. 180.

93. РОБИНСОН А. Н. Автор "Слова о полку Игореве" и его эпоха. - "Слово о полку Игореве" - 800 лет. М. 1986, с. 155 - 156; ВЫСОЦКИЙ С. А. Киевские граффити и "Слово о полку Игореве". - "Слово о полку Игореве" и его время. М. 1985, с. 209 - 211.

94. ПСРЛ, т. 3, с. 483, 484.

95. ГВНП, N 110, с. 166 - 168; АРЦИХОВСКИЙ А. В., ЯНИН В. Л. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1962 - 1976 гг.), с. 114 - 117.

96. МАРТЫШИН О. В. Ук. соч., с. 311 - 318; ГВНП, N 112, с. 172; ГРОМЫКО М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М. 1986, с. 16.

Древнерусская цивилизация: основные черты социального строя // ВИ. 2006. №9. С.67 – 86.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А. Н. Поляков. Древнерусская цивилизация: основы политического строя

О политическом строе Киевской Руси написано очень много. Единого взгляда по этому вопросу не сложилось. Можно выделить два основных подхода. Первый представляет Русь княжеством, поначалу единым, а затем распавшимся на множество более мелких княжеств. Второй предполагает, что Русь - это совокупность восточнославянских племен или городов (городовых волостей).

Первая точка зрения восходит к трудам русских историков XVIII в. (А. И. Манкиев, В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов). Господствует она и в первой половине XIX века. Н. М. Карамзин писал о русской истории исключительно как об истории самодержавия. Схема развития древнерусской государственности, нарисованная им, можно сказать, стала классической для отечественной историографии. Согласно этой схеме, русское государство зарождается как монархия с приходом в Новгород Рюрика. Русь становится собственностью великого князя, так что он может раздавать города и волости кому захочет. Часть земель "государь" сохраняет за собой, которыми управляет через своих посадников, другую часть раздает во владение варяжской дружине. Варяги, с которыми пришел Рюрик, становятся первыми в нашей стране чиновниками. Они составляют отборное войско и верховный совет, с ними князь делится своей властью. Данный порядок вещей нарушается сохранившимися с прежних времен вольностями. Жители городов в наиболее важных или опасных случаях собираются на вече и принимают решения. После смерти Ярослава Мудрого Русь делится на уделы, возникают первые междоусобицы. Владимиру Мономаху и его сыну Мстиславу временно удается сплотить Русскую землю воедино и держать других князей в повиновении, но после смерти Мстислава Русь окончательно распадается на множество мелких княжеств. В правлении в это время сочетаются два противоположных начала: самовластие и вольность. Устав Рюриковых времен, писал Карамзин, не был отменен: везде, и в самом Новгороде, князь судил, наказывал и сообщал власть свою тиунам; объявлял войну, заключал мир, налагал дани. Но горожане столицы, пользуясь свободою веча, нередко останавливали государя в делах важнейших: предлагали ему советы, требования; иногда решали собственную судьбу его как вышние законодатели1.

В трудах С. М. Соловьева политический строй Киевской Руси принял своеобразный вид. Как и его предшественники, он считает Русь княжеством, но владельцем страны называет не князя, а княжеский род в целом. Великий князь киевский, в представлении Соловьева, не государь и даже не верховный глава государства, а старший в роду, причем, часто, старший физически. "Волости, - пишет он, - находятся в совершенной независимости одна от другой и от Киева, являются отдельными землями и в то же время составляют одно нераздельное целое вследствие родовых княжеских отношений, вследствие того, что князья считают всю землю своею отчиною, нераздельным владением целого рода своего"2. Со времени правления Андрея Боголюбского в княжескую среду проникают иные ("государственные", по Соловьеву) отношения, которые еще долго - вплоть до начала XVII в. - будут бороться с родовым началом. Соловьев признает существование и городовых волостей. Князь и волость выглядят у него параллельными политическими структурами. Русь предстает одновременно и княжеством, принадлежащим роду Рюриковичей, и механической суммой городовых волостей, связанных между собой княжеским родом.

Вторая точка зрения распространяется во второй половине XIX века. Ее защищали Н. И. Костомаров, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов, А. Е. Пресняков и многие другие. По мнению Н. И. Костомарова, каждое из восточнославянских племен ("народцев", по его терминологии) с древнейших времен составляло особое политическое образование - землю. Руководили этими землями князья, но высшая власть принадлежала вечу - общему собранию. Приглашенные на княжение варяги данный порядок не изменили и не принесли с собой ничего нового. Русь первое время представляла собой всего лишь "скученность" народцев, обязанных платить Киеву дань. Полноценному объединению восточных славян способствовало принятие христианства. В противоположность сторонникам первого направления, Костомаров полагал, что рассаживание по землям сыновей киевского князя вело к более прочному единству. Но и оно не отменило древние "понятия об автономии земель и их самоуправлении". Со временем изменилось лишь наименование земель - раньше они назывались по племенам, а теперь стали носить имена главных городов. Существенные перемены в политическом строе Киевской Руси Костомаров усматривает лишь после монголо-татарского нашествия3.

В. О. Ключевский считал, что первой политической формой у восточных славян была городовая область, под которой он понимал крупный торговый округ, управляемый городом. Возникновение областей Ключевский относил к середине IX века. Затем в конце IX и в течение X веков образуются вторичные политические образования - варяжские княжества. Варяги захватывали власть в тех центрах, куда их приглашали в качестве "наемных охранителей". Во главе княжеств были вожди варяжских отрядов - конунги. Ключевский называет несколько таких княжеств: Рюрика в Новгороде, Синеуса в Белоозере, Трувора в Изборске, Аскольда в Киеве, Тура в Турове, Рогволода в Полоцке. Из соединения варяжских княжеств и городовых волостей он выводит третью политическую форму - великое княжество Киевское, которое, по его мнению, и было действительным началом русской государственности. Основную связь между различными частями Киевской Руси он, подобно Соловьеву, видел в княжеской администрации с ее посадниками, данями и пошлинами. Князья владели Русью единолично, как Ярослав Мудрый, или, что было чаще, разделяя власть между собой. При этом строгого порядка в перемещениях князей с одного стола на другой Ключевский не замечал. По мере разрастания княжеского рода отдельные его ветви расходились друг с другом, прочнее усаживаясь на постоянное княжение в своей области. В результате Русь с распадом княжеского рода вновь разделилась на городовые области, где князья превратились в политическую случайность, а власть оказалась в руках городского веча4.

А. Е. Пресняков, последний из крупных дореволюционных историков, занимавшийся проблемами Киевской Руси, придавал княжеской власти еще большее значение, чем Ключевский, но результат у него оказался тот же самый. В период раздробленности Пресняков рисует Русь страной городовых волостей, где правят князья, но подлинная власть принадлежит вечу. По его мнению, древнерусский городской строй не был прямым порождением племенного порядка, а связан с деятельностью киевских князей. "Все основные элементы этого строя, - писал он, - значение главного города, "военно-правительственная старшина" (термин Ключевского. - П. А.),сотские и сотни, - все это является новообразованием на развалинах племенного быта, созданным деятельностью княжеской власти"5. Пресняков полагал, что основы древнерусской политической организации сложились в Новгороде и затем были перенесены в Киев.

В советской исторической науке бытовали обе точки зрения. Преобладающей из них была первая (Русь - княжество). Так считали Б. Д. Греков, С. В. Юшков, Б. А. Рыбаков, Л. В. Черепнин, В. В. Мавродин и многие другие советские историки. Вторая возродилась и стала вновь развиваться благодаря работам И. Я. Фроянова.

Представление основной массы советских историков о политическом строе "древнерусского государства" (это понятие было тогда общепринятым) довольно близко примыкает к воззрениям Н. М. Карамзина, несмотря на то, что сами они называли его апологетом самодержавия и связи с его концепцией не признавали. Под схему знаменитого русского историографа была подведена марксистско-ленинская методологическая база, но, за исключением некоторых частных моментов, основные черты строя и его развития остались такими же, как у него.

Б. Д. Греков - один из самых авторитетных советских историков, начинал историю древней Руси с похода вещего Олега на Киев. Он писал: "Под Древнерусским государством мы понимаем то большое раннефеодальное государство, которое возникло в результате объединения Новгородской Руси с Киевской Русью". Ему предшествовал, полагал он, ряд примитивных политических образований - дулебский союз, Славия, Куявия, Артания, которые оставили с его точки зрения заметный след в феодализации восточных славян. Киевский князь казался ему признанным главой государства, представителем правящей знати, признающей над собою его власть в своих собственных интересах6. Первые следы разложения единого древнерусского государства он находил в конце княжения Владимира Святославича. Подразумевается отказ новгородского князя Ярослава Владимировича отправить собранную дань в Киев. Но когда Ярослав пришел к власти в Киеве, он предпринял, по его мнению, максимум усилий для поддержания целостности Руси. После Ярослава Мудрого единство страны некоторое время поддерживалось союзом наиболее сильных князей: киевского, черниговского и переяславского. Еще некоторое время это единство держалось на силе и авторитете Владимира Мономаха и, отчасти, его сына Мстислава. Но после них древняя Русь как единое целое перестала существовать. Признавая ведущими социально-экономические факторы и видя главную закономерность начала эпохи раздробленности в развитии феодализма, непосредственной причиной распада государства Греков называл рост отдельных его составных частей. В период так называемой феодальной раздробленности он не отрицал усиления политического значения городов и писал о значительном влиянии городских вечевых собраний. Однако это не повлияло на общее определение политического строя древнерусских земель как монархического.

И. Я. Фроянов предлагает концепцию политического строя на основе собственного вывода о переходной стадии социально-экономического развития древнерусского общества. Это позволило ему вернуться к идее господства на Руси городовых волостей. Первоначально он считал, что первые городовые волости (по его терминологии города-государства) возникли в конце IX - начале X веков на родоплеменной основе, а в XI в. произошла их перестройка по территориальному принципу. Структура политической власти на Руси представлялась ему похожей на устройство древнегреческих полисов. "Это - народное собрание-вече, являвшееся верховным органом власти, верховный правитель-князь, избиравшийся вечем, и совет знати"7. Затем Фроянов в качестве предшественников городов-государств XI-XII веков обозначил так называемые суперсоюзы, объединявшие первичные союзы славянских племен. Один из них он находил на юге в Среднем Поднепровье (округа Киева), другой на севере восточнославянского мира в районе озер Ильмень и Ладога. Возникновение суперсоюзов он относил к IX столетию. В конце IX - начале X веков в результате завоеваний, осуществленных полянами, по его мнению, сложился обшевосточнославянский межплеменной суперсоюз (союз союзов)8. При этом роль князя и его окружения он заметно поднимает. Если не брать в расчет особенность терминологии, связанной с различиями в методологии и теоретических установках, можно заметить, что взгляды Фроянова на политический строй Киевской Руси эволюционировали от воззрений, близких Костомарову, к схеме Ключевского. В результате процесс развития древнерусской государственности стал выглядеть, по Фроянову, так: союзы племен - союзы союзов племен (суперсоюзы) - общевосточнославянский суперсоюз - города-государства.

В современной исторической науке положение почти не изменилось. Концепция И. Я. Фроянова обрела больше сторонников, чем в советский период, однако представление о Руси как феодальной монархии по-прежнему широко распространено. Отказ от марксизма историков советской школы, как оказалось временный и неполный, не привел к решительному пересмотру взглядов по этому вопросу. На закате XX в. исследователи вновь (как когда-то историки царской России) основное внимание уделяют политическому процессу, но, несмотря на это - очень мало политическому строю Киевской Руси9.

В это время выходят труды Н. Ф. Котляра, И. Н. Данилевского, В. В. Пузанова и других, которые в той или иной степени касаются данной проблемы. Н. Ф. Котляр, доказывая необходимость дальнейшего изучения вопросов древнерусской государственности, отмечает: "... Тема в большой степени остается мало изученной. Обобщающих же работ по ней вообще не существует". Речь идет о ситуации в русской и украинской историографии конца XX века - работа Котляра вышла в 1998 году, но и по отношению ко всей историографии политического строя Древней Руси он не далек от истины. Сам Котляр и не претендовал на всестороннее и глубокое исследование вопроса. Его взгляды мало изменились по сравнению с прежней эпохой в историографии. Он прямо заявляет: "На мой взгляд, просто невозможно отказаться от изучения государствообразующих процессов в рамках социально-экономической истории, в параметрах развития общественной формации"10. Процесс развития древнерусской государственности, очерченный им, почти не отличается от старой советской схемы. Древнерусское государство, по мнению Котляра, складывается на базе Киевского княжества Аскольда (Русской земли), которое он называет первым политическим объединением восточных славян и датирует серединой IX века. Начало государственности он традиционно (для советской науки) относит к 882 году и связывает с объединением Новгорода и Киева.

Первоначально, согласно Котляру, возникает "дружинная" форма государства. Данная мысль была высказана в 90-е годы прошлого столетия Е. А. Мельниковой. Она переводит термин, принятый у американских социоантропологов (military) и обозначает такой тип государства, в котором главную роль играет военная организация, образующая органы управления, осуществляющая сбор и перераспределение материальных благ (дани), охраняющая территорию государства и ведущая завоевательные походы. По мнению Мельниковой, у славян такой организацией была княжеская дружина11. Котляр считает ее мысль удачной и заслуживающей признания. "Дружинный" порядок на Руси он ограничивает временем княжения Владимира Святославича. Русь эпохи Ярослава Мудрого видится Котляру в привычном свете - как раннефеодальная монархия. Эпоху удельной раздробленности он начинает только с 50-х - 60-х годов XII столетия. При этом Котляр убежден, что "вступление Древнерусского государства в период удельной раздробленности вовсе не означало его распада..."12. По его мнению, изменилась лишь политическая структура и форма государственной власти. Вслед за В. Т. Пашуто, он воспринимает удельную эпоху как смену раннефеодальной монархии на монархию эпохи феодальной раздробленности. Н. Ф. Котляр под давлением фактического материала сдвигает начало зарождения феодализма на Руси на более позднее время. Поэтому он вынужден отодвигать и начало существования феодальной монархии, заполняя образовавшийся пробел между первыми следами государственности и началом феодальных отношений всякого рода новшествами, не связанными с прежней советской теоретической схемой. Уступок в пользу второй точки зрения он сделать не захотел.

И. Н. Данилевский, напротив, воспринял многое из положений второго направления. Он не отрицает роли вечевых собраний и даже соглашается с Фрояновым в том, что вече в древнерусских городах собирается и в X, и в XI веках, что до него напрочь отрицали многие представители первого направления13. Несмотря на это, Данилевский приходит к выводу, далекому от общей схемы Фроянова. Киевская Русь, по его мнению, представляла собой раннефеодальную монархию. Правда, черты этой монархии он рисует иначе чем Котляр, и другие историки советской школы. В качестве основных политических институтов он выделяет три силы: князя, дружину (в его понимании - боярство) и городское вече. Реальная власть отдается им князю, который опирается на дружину. Русская земля как единое целое существует, по Данилевскому, до рубежа XI-XII веков. На ее месте в XII столетии складываются практически независимые государства с различной формой правления. В некоторых из них сохраняется прежняя политическая организация, то есть раннефеодальная монархия. Это Киевская, Галицкая и Волынская земли. В Новгороде формируется республиканский тип власти. В северо-восточной Руси, во Владимире, он обнаруживает деспотическую монархию, поскольку, по его мнению, здесь не было глубоких вечевых традиций.

В. В. Пузанов во всем следует за Фрояновым. Разрабатывая проблему политического строя Киевской Руси до середины XI в., он выделяет три основных типа племенных суперсоюзов, в зависимости от степени и характера объединения. Первый тип - военный союз племенных союзов с целью противостояния общей опасности. Второй - объединение союзов племен под властью одного из них. Третий тип - переход "господствующего союза племен" к прямому управлению и ликвидации местных органов власти. К первому типу суперсоюзов он относит объединение словен, кривичей и ряда финских племен IX века. Согласно Пузанову, в 60-х годах IX столетия объединительные процессы здесь возглавили норманны. После этого развитие союза, по его мнению, резко ускорилось. К 80-м годам того же века это был уже суперсоюз третьего типа. На этой стадии его центр переносится в Киев. Окончательно племенной суперсоюз с центром в Киеве складывается в правление Владимира Святославича. Киевскую Русь первой половины XI в. Пузанов представляет как сложный союз (федерацию) земель, державшийся на "триединстве" главных Полянских центров - Киева, Чернигова и Переяславля14.

Таким образом, развитие историографии политического строя Киевской Руси напоминает петлю. Дореволюционная русская наука двигалась от понимания Руси как самодержавной монархии к представлениям об ограниченности княжеской власти и затем к признанию основой древнерусской государственности городовой волости, где фигура князя, хотя и признается важной, но подлинная власть отдается городу в лице общего собрания горожан - веча. Советская историческая наука, опираясь на марксистскую идеологию, и открещиваясь от дореволюционного наследия, по сути, заново повторила этот путь. Основной задачей, стоящей перед современными исследователями, является необходимость преодолеть это "топтание на месте", опираясь на совокупное наследие как дореволюционной, так и советской историографии.

Полемика, которая велась все это время между представителями различных направлений, привела к выявлению ряда трудно совместимых между собой фактов. По большому счету исследователи стояли перед проблемой: как примирить данные о появлении на Руси в XII-XIII веках городовых волостей с ведущей ролью веча главного города, фактами призвания и изгнания князей - с господством князей и почти полным отсутствием веча в более раннее время (в X-XI веках). Решали эту проблему по-разному, в зависимости от конкретной политической или социально-экономической ситуации тех лет, когда писался исторический труд, и теоретических представлений историков. Все видимые возможности объяснения развития событий (оно кажется очевидным, если следовать летописному материалу) были использованы. И всякий раз не обходилось без "насилия" над фактами. Одни видели решение проблемы в полном отрицании наличия городовых волостей (В. Н. Татищев, Н. М. Карамзин, Б. Д. Греков и большинство советских историков); другие не признавали господствующей роли князей в ранний период и не замечали особых перемен в течение X-XII веков (В. И. Сергеевич, Н. И. Костомаров, ранний И. Я. Фроянов); третьи пытались объяснить данную метаморфозу наложением княжеской власти на ранее возникшую городовую волость с последующим возвращением к исходному состоянию - по мере падения авторитета князей и ослабления их власти в ходе естественного исторического развития (С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов, поздний И. Я. Фроянов). При этом выводы и формулировки историков часто не совпадали внутри каждого из этих направлений.

Центральной фигурой политической системы в Киевской Руси был князь. Пристальное внимание к нему со стороны исследователей вполне оправдано. Историки XVIII в. видели в древнерусских князьях самодержцев, подобных русским императорам. Но уже Карамзин вынужден был признать - князь делился властью с верховным советом, состоящим из представителей дружины (в традиционном понимании этого слова) и с народом, который собирался на вече, а в походах его власть ограничивалась корыстолюбием воинов.

Роль и функции князя в обществе споров обычно не вызывают. Подробно и обстоятельно рассмотрел этот вопрос И. Я. Фроянов. Он попытался осветить положение и функции князя в развитии. В X в., по его мнению, князья сохраняли в своем статусе ряд черт предшествующей родоплеменной эпохи. По-прежнему они "выступали организаторами походов в чужие страны" и обороны своей земли от внешних врагов. "В круг занятий ... князя X в., - пишет Фроянов, - входило подчинение восточнославянских племен и поддержание военно-политического господства над "примученными" соседями". Князьям того времени приписывается и религиозная функция - главным образом на основании летописных данных о так называемой "языческой реформе" Владимира Святославича. В XI-XII веках, несмотря на заявленные перемены рубежа X-XI столетий, князья опять-таки изображаются, в первую очередь, как военные специалисты (по выражению Фроянова), призванные обеспечить внешнюю безопасность Руси. На князей возлагались обязанности по руководству оборонительными и наступательными операциями, и охрана торговых путей15.

При этом Фроянов отмечает, что в образе князя еще заметны черты вождя и предводителя старых времен. Князья лично участвовали в битвах, произносили зажигательные речи накануне сражения, сами следили за правильной организацией войска в походах. Второй важнейшей задачей князя Фроянов называет обеспечение внутреннего мира и порядка. Значительно расширились, по его мнению, права князя в области суда. Правда, в чем именно проявилось это расширение не совсем понятно. Фроянов рисует княжеский суд гласным и состязательным. В нем принимают участие: сам князь, народные представители, послухи (свидетели), истец и ответчик. Отмечается даже определенная архаичность суда. Это проявляется, по его словам, в требовании горожан к своему князю лично участвовать в судебном разбирательстве. Что касается указаний источников на княжеский двор как привычное место судопроизводства и повседневную загруженность князей судебными делами, то они в пользу расширения полномочий княжеской власти свидетельствовать не могут. Единственное о чем они говорят, так это об увеличении случаев обращения к услугам княжеского суда. Что и в правду отличает князя XI-XII веков от князя предшествующей эпохи, если следовать описанию Фроянова, так это обладание правом на законодательную деятельность. Если в X в. законодательная практика князей представляется ему сомнительной, то на XI-XII века, по его представлению, приходится интенсивная законодательная деятельность16. Он обращает внимание, что именно тогда создаются Правды Ярослава и Ярославичей, Устав Владимира Мономаха, церковные княжеские уставы. Вместе с тем Фроянов подчеркивает причастность к составлению законов представителей общества. Дополнительно, в перечень функций князя этого периода он добавляет "элементарные нити" управления волостью (полицейскую функцию) и исключает религиозные обязанности, но никаких данных в доказательство не приводит, если не брать в расчет общеизвестный факт крещения Руси17.

Наиболее основательно источники позволяют говорить о военной функции княжеской власти, предполагающей организацию походов и непосредственное руководство боевыми действиями. В летописи князья почти только этим и занимаются. Они постоянно воюют, собираются воевать или заключают мир после войны - то с врагами Руси, то между собой. Князь Владимир Мономах, перечисляя свои труды, на первое место ставит участие (или руководство) в различных боевых операциях18.

Хорошо прослеживается в источниках и еще одна, близкая к первой, функция - руководство сбором дани с покоренных племен и смердов. Князья ходили за данью не только для своих нужд, и даже не столько для своих, сколько для нужд города в целом, в котором они правили, и для членов городской общины. Вещий Олег, одержав победу над греками, разделил дань, согласно Повести временных лет, между Киевом, Черниговом, Переяславлем, Полоцком и другими русскими городами. Часть дани поделили между воинами - участниками похода. Игорь ходил "в дань" к древлянам для себя и дружины, то есть киевской городской общины. Дань, которую наложила на древлян Ольга, шла частично в Киев, частично - в Вышгород. Ярослав Мудрый две тысячи гривен, собранные с новгородских данников, отсылал в Киев, а тысячу раздавал новгородцам19.

Не вызывает сомнений и судебная функция княжеской власти. Об этом говорят самые разнообразные источники, начиная от актового материала, законов и уставов, отражающих судебную практику князей, до литературных произведений и летописей. Сведения о княжеском суде есть в церковном уставе Владимира Святославича ("... и съ княжения въ съборную церковь от всякого княжа суда десятую векшу..."), церковном уставе Ярослава20, договорах Новгорода с князьями21. Настоящий памятник княжеской судебной деятельности представляет собой Русская Правда. Тот же Владимир Мономах пишет о своих занятиях судом как о повседневной практике22.

Законодательная функция княжеской власти, если иметь в виду известные факты составления князьями Русской Правды и различных уставов, кажется очевидной. Однако, как заметил Фроянов, законотворчество не было сугубо княжеским делом - все перечисленные законодательные акты создавались совместно с представителями городской общины23 и, не исключено, принимались на вече, как Псковская и Новгородская судные грамоты. Это, во-первых. Во-вторых, все перечисленные документы связаны только с одной стороной общественной жизни, а именно той, что напрямую касается судебных полномочий князя. Сфера законодательной деятельности князей, таким образом, ограничивалась чрезвычайными случаями в жизни русичей и совершенно не касалась повседневности, которая, по всей видимости, регулировалась обычаями. Более того, сам княжеский суд представлял собой обычай. Население стремилось, чтобы судил лично князь потому, что он наделялся общественным сознанием особыми качествами. Князь судил по правде, то есть по справедливости, и сам совершенно не нуждался ни в каком письменном законе, как в этом не нуждалось и общество, пока судебных происшествий было не так много и князь имел возможность лично участвовать в процессе. Время изменило это положение вещей. По мере усложнения общества, суды становились все более частым явлением, что, кстати, и отметил Фроянов по отношению к XI и XII векам. Появление Русской Правды можно объяснить стремлением князей освободиться от повседневных занятий судом, переложив их на своих людей. Для того чтобы общество успокоить, и была создана письменная "Правда", основанная на обычае и княжеской судебной практике. Иначе говоря, Русская Правда предназначалась не для самих князей, а для княжеских людей, которые, как и тот, которого они представляют и от чьего имени судят, "оправливали" людей по правде.

В чем заключается полицейская функция княжеской власти или шире - административная, трудно себе представить. Современное понимание администрирования (управления) предполагает повседневные распоряжения исполнительной власти, действующей в рамках национального законодательства и реагирующей на требования дня. Повседневные распоряжения князей касались главным образом суда, организации военных походов и тому подобных мероприятий. Много времени князья уделяли своему личному хозяйству. Владимир Мономах, советуя молодым князьям как стать хорошим правителем, говорит в основном об обязанностях полководца и судьи. Еще упоминаются думы с дружиной - совещания городской старшины, (безотносительно к цели и характеру совещаний), домашние дела и защита убогих от сильных ("а всего же паче оубогых не забывайте но елико могущее по силе кормите и придавайте сироте и вдовицю оправдите сами а не вдавайте силным погубити человека"24, то есть речь идет о благотворительности и все том же суде). Власть в Древней Руси не делилась на исполнительную и законодательную. Деятельность древнерусских князей проходила в такой системе координат, в которой понятие администрирования просто теряло смысл. Князь был сам себе закон и сам себе исполнитель. В той мере, конечно, в какой позволяло ему общество.

Религиозная функция княжеской власти обоснована менее всего. Ссылка на "языческую реформу" Владимира - очень зыбкое основание. Многие историки, упомянутое в летописи возведение святилища шести богов, называют реформой25. В монографии Б. А. Рыбакова, посвященной язычеству Древней Руси, ей уделено сорок две страницы. Однако доказательству того, что установка новых идолов в Киеве была именно реформой - всего три абзаца. В ряду доводов: различия в количестве богов, упомянутых в договорах с греками и перечне богов, которым Владимир поставил святилище; отсутствие в пантеоне Владимира Святославича Белеса - одного из главных славянских богов; сооружение святилища неподалеку от княжеского терема в отличие от прежнего идола Перуна - времен Игоря, который, по мнению Рыбакова, стоял на другом холме; расширение круга лиц, участвовавших в жертвоприношениях. Ни один из этих доводов нельзя признать убедительным. Клятва именем богов и строительство святилища, которое с клятвой совершенно не связано - вещи не сопоставимые. Различия в количестве богов здесь вызваны не реформой, а тем, что события эти не имеют друг к другу никакого отношения. Ожидать в этой ситуации, каких бы то ни было совпадений, по меньшей мере, странно. В летописях и других письменных источниках встречаются не одно, и не два списка славянских богов и все они разные, значит ли это, что каждый раз мы имеем дело с очередной языческой реформой? Отсутствие Велеса в "храме" Перуна не обязательно вызвано преобразованиями. Владимир не отменял культ Велеса и никак его не изменял. Его идол стоял в Киеве на Подоле, о чем сам Рыбаков и пишет26. Расположение святилища и упоминания об участниках жертвоприношений никаких данных о реформе - ни прямых, ни косвенных - не содержат.

Строительство нового языческого капища, как и возведение нового христианского храма, мягко скажем, не всегда означает религиозную реформу, в последнем случае - практически никогда не означает27. Летописец, рассказывая о возведении Владимиром кумиров "въне двора теремьнаго", не делает никаких намеков, что тем самым он как-то касался основ славянского языческого культа. Весь пафос сообщения направлен на то, чтобы показать, что с приходом в Киев Владимира произошло усиление язычества, наступила языческая реакция, означавшая, в том числе, умножение гонений на христиан и полное падение нравов с точки зрения христианского летописца. Тем чудеснее должен был показаться внезапный поворот, сделанный Владимиром в 988 году. Состав богов в пантеоне, возможно, и в самом деле не случаен, но это совсем не значит, что речь идет о реформе язычества. Выбор идолов для святилища можно объяснить иначе. Арабский путешественник Ибн-Фадлан, описывая место поклонения русов, которое он сам видел в Булгаре, рисует его очень похожим на то, что построил Владимир. "И как только их корабли прибывают к этой пристани, тотчас выходит каждый из них, [неся] с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набиз, чтобы подойти к длинному воткнутому [в землю] бревну, у которого [имеется] лицо, похожее на лицо человека, а вокруг него маленькие изображения, а позади этих изображений длинные бревна, воткнутые в землю... И вот он берет некоторое число овец или рогатого скота, убивает их ... и оставляет между тем большим бревном и стоящими вокруг него маленькими и вешает головы...". Согласно сообщению Ибн-Фадлана, большое бревно изображало главного бога, а малые - его жен, дочерей и сыновей28.

Вполне вероятно, что и Владимир поставил рядом с Перуном образы его ближайших родственников - жены и детей, а не чуждых громовержцу иноплеменных или даже иноязычных богов. Данная версия, разумеется, нуждается в дополнительной проверке. Но и в таком виде она дает достаточно оснований, чтобы усомниться в правильности традиционного, ныне наиболее распространенного, объяснения сути Владимирова пантеона. Следовательно, и предположение о существовании религиозной функции княжеской власти не может иметь почву. Эту функцию в языческой Руси на самом деле выполняли жрецы. Среди них Б. А. Рыбаков называет волхвов, волшебников, облакопрогонителей, ведунов, чародеев, кощунников, кудесников, баянов, потворников и других29. По данным Ибн Русте, иные из них повелевали князьями, "как будто бы они их (русов) начальники". Жрецы могли потребовать принести любую жертву богам - лошадьми, женщинами или мужчинами. "Если знахари [жрецы] приказывают, - пишет Ибн Русте, - то не исполнить их приказания никак невозможно". Подобные сведения содержатся и у западных хронистов, рассказывающих о балтийских славянах30.

Между князем и жрецом действительно есть нечто общее, но это общее не объединяет их в единое "сословие" и не приводит к взаимному проникновению в дела друг друга. Если взглянуть на деятельность князей в контексте функционирования политической системы в целом, обнаружится довольно любопытная картина. Оказывается, функционально князь был по существу лишней фигурой. Уже отмечалось, что древнерусские князья делили свои обязанности по выработке и принятию законов с представителями городской общины - то же самое было и с другими функциями, в том числе и теми, которые выглядят, как исключительно княжеские. Кроме князей крупными войсковыми соединениями на Руси командовали посадники и тысяцкие (воеводы). Помимо княжеского суда существовал суд посадника, суд тысяцкого и суд епископа. За данью так же нередко ходили под руководством воевод, а не князей. Выходит, общество вполне могло обойтись без князя - практически в любой сфере деятельности у него были дублеры. И, надо заметить, известны случаи, когда князья действительно выполняли декоративную роль. Поражает то, что это проявилось уже в самом начале существования древнерусской цивилизации. Достаточно вспомнить, что новгородцы взяли к себе Владимира Святославича, когда он был совсем еще юным и реально выполнять свои обязанности не мог. Каково было его положение в Новгороде, можно себе представить на основе более поздних данных. В Ипатьевской летописи под 1153 годом стоит примечательный в этом смысле рассказ о молодом Ярославе Владимировиче Осмомысле, который оказался на галицком княжеском столе после внезапной смерти отца. Галич тогда стал объектом нападения со стороны Изяслава Мстиславича. Непосредственно перед битвой, галицкие мужи заявили своему юному полководцу: "...Ты еси молодь, а поеди прочь и нас позоруи... ты еси оу нас одинъ. оже ся тобе што оучинить то што намъ деяти, а поеди княже к городу. Ать мы ся бьемъ сами съ Изяславомъ..."31. Ярослава не допустили к сражению, опасаясь за его жизнь. Как видно князь был нужен городу вовсе не в качестве военачальника. Князя берегли, им дорожили, а он только наблюдал, как за него все делают галицкие мужи.

В то же время - и это хорошо известно - ни один стольный город в древней Руси, включая знаменитый своими вольностями Новгород, не мыслил себя без князя и страдал, если его по какой-либо причине не было32. Бывало и так, что горожане сносили нестерпимые унижения, но не выгоняли его, боясь остаться вообще без князя. Скорее всего, это объясняется тем, что князь в Киевской Руси, как и жрец в языческие времена, был и оставался сакральной, мистической фигурой, обладающей при этом вполне реальной властью. Отголоски божественного происхождения князей можно найти, например, в "Слове о полку Игореве", где в одном месте князь Игорь назван внуком Трояна, а в другом все русские князья - Дажьбожьими внуками33. В сцене побега Игоря из плена он представлен оборотнем, который превращается в различных зверей и птиц. Подобная репутация была и у полоцкого князя Всеслава Брячиславича, о чем нам сообщает как "Слово", так и летопись34. Фроянов подчеркивает, что в русском эпосе князья зачастую ведут происхождение от мифического Змея - бога подводной стихии. Он пишет, что в Киевской Руси "на князя смотрели как на существо высшего порядка, наделенное сверхъестественными способностями..."35.

Подобным образом высказывался в свое время и СМ. Соловьев36. "К доказательствам сакрализации князя в IX-X вв., - считает А. П. Толочко, - необходимо добавить указания летописи на сроки правления Олега и Игоря - соответственно 30 (33) и 33 года, основанные на магических троичных формулах". В "Слове о полку Игореве", по его мнению, отчетливо отразилась антропоморфная концепция государства, "в которой князь - голова, народ (земля) - тело". Напомню, как это звучит в "Слове": "Рекъ Боянъ... "Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы", Русской земли безъ Игоря!". А. П. Толочко подчеркивает существование в языческой Руси представлений о магической связи правящего рода, а вместе с тем и личности каждого его представителя с вверенной его власти (попечению) землей. "Эта связь, - пишет он, - настолько прочна, что князь и земля предстают своего рода неразъединимым целым"37. Таким образом, князя и языческого жреца объединяет мистическая связь с потусторонним, но разъединяет функциональное назначение. Более того, если иметь в виду упомянутое ранее сообщение Ибн Русте о знахарях, понукающих царями, нельзя исключать и того, что между князьями и жрецами наблюдалось определенное соперничество за власть и влияние над людьми.

Пределы княжеской власти - один из важнейших вопросов, имеющих неоднозначное решение. Историки "монархического" направления в целом склонны завышать силу и возможности князей, а представители "вечевой школы", наоборот, - занижать. Дело здесь не только в субъективности исследователей и логике направления, которой историки стараются вольно или невольно следовать, но и в противоречивости данных, содержащихся в источниках. Князья в них предстают то в одном, то в другом облике.

Можно не сомневаться - князья обладали внушительной по древнерусским меркам силой. Киевский князь Святополк Изяславич говорил "смысленым" киевлянам, что имеет 700 отроков, то есть военных холопов. Это была личная "гвардия" князя, полностью ему преданная. С такой силой никто из мужей в одиночку (со своими отроками) не мог ему противостоять, да и вряд ли помышлял об этом. Но эта сила - ничто, по сравнению с городской дружиной. Заставить подчиниться целый город князь не мог, а вот держать его в страхе время от времени удавалось. Киевляне, изгнав в 1068 году Изяслава Ярославича из города, с ужасом ждали его возвращения. Просили его братьев Святослава и Всеволода заступиться за них. Грозили покинуть Киев: "... Аще ли не хочета то нам неволя зажгоша град свои ступим въ Гречьску землю...". Но воспрепятствовать ему снова вокняжиться в городе не смели. Князь-оборотень Всеслав Брячиславич, на которого они возлагали надежды, обманул ожидания, сбежав к себе в Полоцк. Организовать сопротивление без князя они, полагаю, могли, но не стали этого делать. Вероятно, в связи с тем, что Изяслава, после бегства Всеслава, некем было заменить. Младшие братья изгнанника в качестве альтернативы пока не рассматривались. Изяслав этим воспользовался в полной мере, отомстив горожанам руками своего сына Мстислава. Прибыв в Киев раньше отца, он устроил суд и расправу над киевлянами, которые освободили из погреба Всеслава. Около 70 человек казнил, часть - сколько именно в летописи не сказано - ослепил, некоторых наказал без всякого разбирательства38.

Это был не первый и не последний случай насилия над горожанами. Вспомним хотя бы избиение новгородцев Ярославом Мудрым или того же Святополка Изяславича, который, согласно Патерику, "много насилиа людемь сътвори... домы бо силных до основаниа без вины искоренив и имениа многых отъем". Расправы без суда и следствия над отдельными горожанами были, видимо, частым явлением. Косвенно об этом говорят слова Владимира Мономаха: "...Ни права ни крива не оубиваите ни повелевайте оубити его... не дайте пакости деяти отрокомъ ни своимъ ни чюжимъ ни в селех ни в житех...". Прямое свидетельство княжеского "беззакония", будто иллюстрирующее слова Владимира Мономаха, представляет один из рассказов Киево-Печерского патерика. Речь идет о насильственной смерти святого Григория Чудотворца. Преподобный Григорий отправился тогда на Днепр за водой. Навстречу ему попался юный князь Ростислав Всеволодович, брат Владимира Мономаха, который ехал в монастырь ради благословения. Обычная встреча, которая могла закончиться взаимными поклонами, привела к гибели святого старца. Княжеские отроки, увидав инока, "начаша ругатися ему, метающее словеса срамнаа"39. В ответ старец пригрозил им скорой гибелью в воде. Князь же, "страха божия не имея", велел его самого утопить. Григорию связали руки и ноги, повесили камень на шею и - в Днепр. Поразительно, но вся сцена разворачивалась на виду у Печерского монастыря. Ростислав же, кроме божьей кары, никакого наказания за это не понес.

В летописях немало примеров слабости князей. Ярославу Мудрому в свое время пришлось просить прощения у новгородских граждан за убийство нарочитых мужей, только бы они помогли ему в борьбе за Киев. Позже новгородцы буквально принудили Ярослава продолжить борьбу за киевский княжеский стол. Святополк Изяславич не мог заставить новгородцев принять своего сына. Князь Владимир, брат Изяслава Мстиславича, оказался не в силах помешать киевлянам убить Игоря Ольговича. Более того, киевляне "оудариша и Володимера бьючи Игоря". Изяслава Ярославича, как уже упоминалось, киевляне выгнали из города. По летописи, это был первый явный случай изгнания князя, но еще Мстислава Владимировича, которого Патерик называет "лютым", горожане вынудили покинуть Киев, "не прияша его"40. А в XII веке практика изгнания и призвания князей становится, чуть ли не общепринятой. Игоря Олеговича, прежде чем убить ведь тоже выгнали, причем с боем, загнали в болото, а затем заточили в поруб41. Такого рода примеры можно было бы продолжить, но и приведенных фактов достаточно, чтобы сделать вывод - княжеская власть была далеко не безграничной. Князь обладал свободой действий лишь до тех пор, пока городская община не переставала считать его своей "головой" (причины этого могли быть разными). Не мог князь противостоять и общему решению горожан, принятому на вече (как в случае с Владимиром Изяславичем).

По мере развития древнерусской цивилизации, все отчетливее становится заметным стремление городов ограничить роль и влияние князей. Особенно четко это видно в соглашениях князей с Новгородом. От князя требовали соблюдения новгородской пошлины, то есть правовых обычаев, по сути, связывая его деятельность по рукам и ногам. Ему запрещали раздавать волости без новгородского посадника и лишать волостей "без вины", то есть без судебного разбирательства, в котором принимал участие все тот же посадник. Ему предписывали назначать на должности только новгородцев. Более того, ему указывали, на каком расстоянии от города бить свиней и оговаривали, куда он может поехать по тем или иным делам, а куда не имеет права, и тому подобное42.

В XII в. во всех древнерусских землях князь вступал в свои права, только после принесения клятвы горожанам. Вот один из таких случаев. В 1150 г. киевляне говорили Изяславу Мстиславичу: "...Ты нашь князь поеди же къ святой Софьи. Сяди на столе отца своего и деда своего". Очевидно, от князя требовали соблюдения определенных правовых процедур, торжественно проходивших в Святой Софии или на площади около нее, где всегда заседало киевское вече43. Крестоцелование князя горожанам упоминается и в сцене утверждения на киевском столе Игоря Ольговича и многих других случаях. Необходимо только заметить - клятва эта была обоюдной. С одной стороны, определенные обязательства брал на себя князь, которые тут же и оговаривались, с другой - городская община. "Святославъ же съседъ с коня и на томъ целова хрестъ к нимъ оу вечи... и на томъ целоваше вси Кияне хресть и с детми оже подъ Игоремь не льстити..."44. Нарушение клятвы любой из сторон вело к разрыву соглашения. В отличие от договора между сеньором и вассалом, являвшимся краеугольным камнем феодальной системы в средневековой Европе, подобный договор заключался между правителем и коллективом землевладельцев, отношения между которыми строились на равноправии. Кроме того, следствием его было не наделение землей - с обеих сторон выступали люди, которые и так были землевладельцами, а наделение крупнейшего землевладельца, обладавшего в силу происхождения определенными качествами, властными полномочиями.

Князь в своей деятельности опирался на ближайшее окружение. Традиционно этот круг княжеских помощников принято называть дружиной. Да и сами князья в летописи нередко говорят о дружине в этом качестве. Однако собственное значение этого слова, как оказалось, совсем иное. Внимательно присмотревшись, можно заметить, что дружиной называют свое окружение не только князья, но и бояре, и простые горожане, и даже паломники.

Что же представляла собой княжеская дружина? Вопреки устоявшемуся мнению, отроки и детские (вольные слуги князя) скорее всего в нее не входили. Источники никогда не называют их дружиной - ни малой, ни какой-либо еще. Как правило, в том контексте, в котором речь идет о дружине, нет отроков, и, наоборот, где говорится об отроках - отсутствует дружина. А. Е. Пресняков, рассматривая состав княжеской дружины, отмечает противоречивость данных по этому вопросу. По его словам, "отроки то объемлются термином "дружина", то противопоставляются дружине"45. На самом деле, источники, на которые он ссылается, позволяют говорить лишь о противоположности этих понятий. В летописном отрывке - об убийстве Глеба Владимировича - между словом "дружина" и выражением "отроци Глебови оуныша"46 стоит большой и разнородный материал, не позволяющий напрямую связывать их друг с другом. После рассказа о том, что Глеб спешно отправился в Киев с малой дружиной (имеется в виду небольшой отряд), сообщается о прибытии отряда в Смоленск, о Ярославе Мудром, который, узнав о смерти отца, посылает эту весть Глебу, о слезах, которые пролил Глеб, получив ее, о глебовой молитве, о прибытии посланников Святополка. И только после этого упоминаются отроки Глеба, которые могли сопровождать князя наряду с малой дружиной, а не в качестве ее самой. Говорить о том, что отроки упомянуты здесь как часть "малой дружины" оснований нет.

В известном рассказе Повести временных лет о мести княгини Ольги, в котором "дружина" и "отроки" задействованы в одной сцене и упоминаются вперемешку, связывать их между собой так же вряд ли имеет смысл. "Малая дружина" и в данном случае обозначает "небольшой отряд", малую часть всей дружины княгини: "Ольга же поимши малы дружины легько идущи приде къ гробу его". Дружина Ольги - это ее ближайшее окружение, а отроки - слуги. "...И повеле Ольга отрокомъ своимъ служити пред ними [древлянами], - говорится в летописи, и далее - ...повеле отрокомъ своимъ питии [ити?] на ня а сама отиде кроме и повеле дружине [своей] сечи Деревляне..."47. Дружина и отроки здесь явно не одно и то же. А. Е. Пресняков в этом месте так же видит их противопоставление48.

Что касается "детских", в источниках можно обнаружить еще более очевидное разграничение этих двух понятий. Под 1149 г. в Лаврентьевской летописи читаем: "... И дружина его по нем и изломи копье свое в супротивье своем бежащим же пешим по гробли к городу оулучи и сам по них дружине же не ведущим его токмо от менших его детьскых 2 видев..."49. Дружина, согласно данному сообщению, ничего не ведала о судьбе князя - его, идущего вслед за пешцами, видели двое детских. Здесь детские - не дружина князя, а его меньшие люди, слуги.

Отроки и детские выполняли различные поручения князя, действуя от его имени. Их право занимать какие-либо должности маловероятно. Попытки князей сделать это наталкивались на жесткое сопротивление общества. Примером тому может служить судьба князей Ростиславичей, приглашенных в Ростово-Суздальскую землю после убийства Андрея Боголюбского. "Седящема Ростиславичема в княженьи земля Ростовьскыя, - говорится в летописи, - роздаяла бяста по городомъ посадничьство Руськым дедьцкимъ они же многу тяготу людем симъ створиша продажами и вирами"50. Поведение Ростиславичей представлено здесь как нарушение принятых в обществе норм и законов, что должно было объяснить дальнейшие события, изложенные в летописи - изгнание князей.

Источники обычно не позволяют разобраться, что скрывается под словом "дружина". Часто по контексту можно понять, что речь идет о войске (обычно в том случае, когда рассказ посвящен какому-либо военному походу), но определить каком именно - городском или лично княжеском - как правило, невозможно51. В редких случаях, когда это можно сделать, выясняется, что дружиной называется все-таки городское войско, а не княжеское52. И только иногда источники предоставляют возможность увидеть хотя бы приблизительный состав собственно княжеской дружины. В Повести временных лет под 987 годом читаем: "...И созва князь боляры своя и старца. Речь Володимеръ се придоша послании нами мужи да слышимъ от нихъ бывшее и речь скажите пред дружиною...". Здесь Владимир называет своей дружиной бояр и старцев градских, которых собрал, чтобы выслушать прибывших посланцев, ранее отправленных в разные земли с целью испытания вер. Под 996 годом дружиной названы бояре и гриди: сотские, десятские и нарочитые мужи. Точно так же нарочитых мужей, управлявших землей, называли дружиной и древляне53. Скорее всего, княжеская дружина в собственном смысле - это не личное его войско, и вообще не войско, а городская старшина (старейшие люди), которые, вместе с князем, принимали участие в управлении государством. При этом нельзя забывать, что настоящее значение этого слова - близкое окружение, круг друзей-товарищей, община, в которую входил тот или иной человек, и в зависимости от контекста под дружиной могла пониматься и городская община в целом, и ее часть, и войско, если речь в источнике шла о каком либо военном походе. Для князя его ближайшим окружением, кругом его товарищей была городская старшина, люди старейшие.

Среди должностных лиц, составлявших княжескую дружину, источники называют десятских, сотских, тысяцких и посадников. В ряде летописных статей X-XI веков упоминаются старцы градские. Сотенное деление древнерусских городов хорошо известное явление54. Сотни и тысячи, прежде всего, форма военной организации - в первобытные времена племенных, а в эпоху цивилизаций городских общин. Тысяцкие, сотские и десятские - главы соответствующих подразделений в данной системе; в мирное время сотни могли выполнять и другие, в частности судебно-административные функции. Вполне возможно, что большинство из них - десятские, сотские и тысяцкие - назывались в совокупности "старцы градские" или "люди старейшие".

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Наряду с княжеской темой, предметом постоянного обсуждения является вечевой строй Киевской Руси. Историография этого вопроса обширна. К настоящему времени сложились две основные точки зрения, которые по-разному характеризуют происхождение, состав, полномочия и место веча в государственной структуре Русского мира.

Согласно первой точке зрения, вече - это народное собрание, в котором участвовали широкие слои древнерусского города, и даже его округи. В этом качестве оно рассматривается как наследие первобытных времен и зачастую противопоставляется княжеской или вообще государственной власти. Данное представление о вече в той или иной степени разделяют М. Н. Покровский, Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров, И. Я. Фроянов и другие. М. Н. Покровский называет древнерусское вече "самодержавной армией" и, своего рода, солдатским митингом. По его мнению, в нем участвовали все взрослые мужчины, способные носить оружие. "Перед нами, - пишет он, - ... вооруженный город: народное ополчение с правами верховного учредительного собрания"55. Б. Д. Греков определяет вече как народное собрание (классового и доклассового общества) для обсуждения и решения общих дел56. С ним практически полностью солидарен М. Н. Тихомиров57. И. Я. Фроянов изображает вече как "верховный демократический орган власти, развивавшийся наряду с княжеской властью". Среди его участников он видит представителей всех социальных слоев города и его окрестностей. Согласно Фроянову, вече ведало вопросами войны и мира, сбором финансовых средств, сменой князей, землевладением, заключением международных договоров и многими другими вопросами58.

Промежуточную позицию занимает С. В. Юшков. По его мнению, городское вече - массовое собрание, в котором наряду с феодалами, могли участвовать торговые и ремесленные слои древнерусского общества. Вместе с тем, он считает вече игрушкой в руках руководящих элементов города. "Нам думается, - отмечает Юшков, - .., что основной социальной силой, которая направляла деятельность веча, были феодальные городские группы, а не широкая городская демократия торговцев и ремесленников"59.

Согласно второй точке зрения, вече - это, прежде всего, совещание крупных феодалов (землевладельцев), орган "феодальной демократии", а не выражение воли народа. Подобным образом рассуждают В. Т. Пашуто, П. П. Толочко, В. Л. Янин, М. Х. Алешковский и другие. Так, по мнению П. П. Толочко, киевское вече было органом местного боярства60. Согласно В. Л. Янину "общегородское вече Новгорода... являло собой представительный от концов орган, участником которого были только усадьбовладельцы, то есть феодалы, в первую очередь бояре"61.

Существенным препятствием для понимания древнерусского веча является определение его как органа власти, что делают сторонники и первого, и второго направления. Однако правильней называть вече не органом власти (то есть учреждением), а способом решения вопросов. Не случайно в древнерусских текстах оно часто заменяется формулой, обозначающей город или горожан - "весь Новгород", "все кияне" и т. п. Вспомним жалованную грамоту Изяслава Пантелеймонову монастырю: "Се езъ князь великыи Изяславъ Мьстиславичь, по благословению епискупа Нифонта, испрошавъ есми у Новагорода святому Пантелеймону землю село Витославиць..."62. В этих словах заключается глубокий смысл. Изяслав, согласно документу, выпрашивает село не у веча, и земля, как следует отсюда, принадлежит не вечу (о чем пишет В. Л. Янин63) - разрешить или нет князю передать село монастырю решает Новгород, и земля принадлежит, стало быть, Новгороду. Делает он это, естественно, на вече. Но вече здесь способ, а не учреждение с какими-либо полномочиями, способ старый и единственно возможный для любого коллектива, который сам желает решать свою судьбу. Людей, собирающихся вместе, чтобы выразить свою волю, относительно себя самих или своего имущества, нельзя называть собственным органом.

Понимаемое таким образом, вече легко обнаружить и в тех случаях, когда оно прямо не называется. Вечевые собрания скрываются не только за словом "сдумаша", как считает Фроянов, но и в таких выражениях, как "и реша себе", "призваша", "выгнаша", "послаша", "не прияша", "ркоша", "созва", "целоваше ... крест", "съехашася", "даша", "отяша" и т.п. Таких упоминаний о вече в летописных источниках не так уж и мало. В трех летописях - Новгородской Первой, Ипатьевской и Лаврентьевской - можно найти 205 указаний на вечевые сходки. Из них 62 прямых и 143 косвенных. 112 находятся в Новгородской Первой летописи, 58 - в Ипатьевской (включая Повесть временных лет), 35 - в Лаврентьевской летописи. В качестве городов, где проходили вечевые собрания, названы Новгород, Киев, Смоленск, Чернигов, Галич, Владимир, Суздаль, Звенигород, Вышгород, Полоцк и другие - практически вся Русь.

Обычай в случае необходимости сходиться вместе для принятия согласованного решения, восходит к первобытной эпохе, когда славяне, как и многие другие народы, жили в народоправстве и счастье и несчастье считали общим делом. После зарождения цивилизации этот обычай один из самых стойких, использовался всеми слоями населения Киевской Руси. Он был принят как в социальном ядре - среди бояр и гридей, так и среди смердов. К нему прибегали воины во время похода, городские концы и улицы, мятежники. Факты такого рода неоднократно приводились исследователями64.

Особое место среди вечевых сходок занимает совещание членов городской общины - основной структурной единицы древнерусской социальной и политической системы. Состав городского веча достаточно надежно определяется на основе вечевых грамот. Вот текст одной из них, датируемой серединой XV века: "По благословению господина преосвященнаго архиепископа богоспасаема Великаго Новагорода владыкы Еуфимиа. По старой грамоте по жаловалнои, се пожаловаше посадникъ Великого Новагорода Дмитрии Васильевичь и еси старый посадники, и тысяцьскои Великого Новагорода Михаило Андреевичь и еси старый тысяцьскии, и бояре, и житьи люди, и купци, и весь господинъ Великыи Новъгородъ, на вече на Ярославле дворе, и дахом сию грамоту..." (выделено мной. - А. П.)65. Согласно отраженной в начальном протоколе формуле, на вече сходились все должностные лица города (люди старейшие), бояре, житьи люди и купцы. Выражение "весь господинъ Великыи Новъгородъ" является обобщением.

Среди упомянутых здесь участников веча самая загадочная категория - "житьи люди", которая в ранних текстах не встречается. Первое упоминание о них находится в Рукописании Всеволода XII в., но оно признается поздним наслоением, привнесенном переписчиками. В новгородских актовых документах житьи люди начинают встречаться только с конца XIV века, а в летописи первое упоминание о них датируется 1380 годом. О "житьих" известно, что они были землевладельцами, часто не менее крупными, чем бояре. Но при этом они не имели права занимать высшие городские должности - это было привилегией бояр. По мнению О. В. Мартышина, житьи люди лингвистическое новообразование XIV века. До этого, как он полагает, они назывались "добрыми", "нарочитыми" и "городскими" мужами. "Суммируя эти характеристики, - пишет Мартышин, - получаем, что добрые - это состоятельное городское население, стоящее ниже боярства"66. Если все это действительно так, житьи люди, есть не что иное, как бывшие "гриди". Таким образом, новгородская вечевая формула в качестве участников схода называет только землевладельцев (купцы здесь не исключение67) - членов городской общины, а не всех жителей города. Собственно говоря, это следует и из самого определения городской общины (объединение землевладельцев) и родового понятия "вечевой сходки" (способ решения общих дел, в данном случае членами городской общины).

Выражения "весь Новгород", или "все новгородцы", "все кияне" и тому подобные, по всей видимости, имеют совсем иное значение, нежели ему придают сторонники первого направления, доказывая всенародный характер вечевых сходок. Под "всеми новгородцами" или "киянами" древнерусские книжники могли понимать не жителей города в целом, а только полноправных горожан. Косвенно это подтверждает одно любопытное сообщение летописи. Под 1212 г. новгородский летописец сообщает: "Того же лета безь князя и безъ новгородцовъ в Новегороде бысть пожаръ великъ". Трудно себе представить, чтобы город покинули все его жители, включая рабов, ремесленников, гостей и т. п. Вероятнее всего, речь идет именно о горожанах Новгорода, а не всех его обитателях. Дополнительным подтверждением служит небольшой размер вечевой площади в Новгороде, где по наблюдению В. Л. Янина могли поместиться только 300 - 500 человек68.

Мнение о представительстве на городском вече широких слоев населения в значительной мере покоится на изначальной установке, которая и позволяет трактовать краткие летописные сообщения в нужном свете. Речь идет о традиционном противопоставлении князя и его дружины так называемой "земщине" - широким слоям городского населения, якобы обладавших отдельной от князя организацией. Такое противопоставление не имеет смысла. Современные исследования социального строя Киевской Руси и широкомасштабные раскопки древнерусских городов рисуют совсем иную картину.

По данным различных источников, городскими жителями, кроме князей, были бояре, гриди, огнищане, их рабы, духовенство, купцы, гости, варяги и колбяги (иностранцы и иногородние). Кому же противостоял князь? Ни один из перечисленных слоев городского населения не подходит в качестве основного связующего начала противостоящей князю организации. Бояре и гриди, как это хорошо известно, составляли основу дружины - сообщества, возглавляемого князем. Огнищане находились на службе у князя в его дворе-огнище, в силу чего не могут рассматриваться отдельно от него. Рабы тем более не подходят под основание особой земской организации. Так же исключаются духовенство и, естественно, гости, варяги и колбяги. Маловероятны в качестве организующей силы и купцы, которые, как и бояре, были землевладельцами, и нередко принимали участие в княжеских усобицах. Может быть, основу земской организации составляли ремесленники, которые, якобы, населяли отдельные районы города? В действительности категория свободного ремесла в источниках едва ли различима. В Русской Правде ремесленники находятся в окружении рабского населения и сами являются рабами. В летописях ремесленники практически не упоминаются. Археологически ремесленные посады так же не выявлены. Раскопки Новгорода совершенно отчетливо показали, что в древнерусском городе преобладало так называемое "вотчинное ремесло" и ремесленные мастерские составляли неотъемлемую часть боярской усадьбы69. Свободное ремесло существовало лишь в виде наемных ремесленных общин-артелей, работавших все в тех же боярских мастерских. Но члены этих общин не ремесленники, в привычном для нас смысле, а скорее древнерусские "пролетарии", наймиты. Выходит в состав "земщины" вообще включать некого. Это означает, что в древнерусском городе просто не могло быть никакой отдельной от князя и дружины организации.

Если под "земщиной" понимать смердов - основное сельское население, нужно будет исключить из этого понятия горожан. К тому же, отношения между князем и дружиной, с одной стороны, и смердами, с другой, хорошо известны. Они по своему типу носят "вертикальный" характер. Смерды жили отдельно, принуждались к тем или иным работам и платили дань. Если это и есть "земщина", то общий ее облик видится в совершенно извращенном виде.

Судя по всему, город в древней Руси представлял собой единый социально-политический организм, состоящий из землевладельцев, возглавляемых князем, и никакой иной организации там не было. Черный люд, который становится заметен, согласно новгородским источникам, только в конце "вечевой" эпохи в XIV-XV веках, по всей видимости, формировался внутри этого социально-политического организма в основном за счет перераспределения земли и других видов дохода, что достаточно легко можно проследить.

Итак, вече - это способ решения важнейших проблем путем совместного обсуждения, принятый городскими общинами и прочими объединениями. Порядок проведения вечевых собраний хорошо известен. Он неоднократно описывался70. Площадь для проведения веча специальным образом оборудовалась - здесь была степень, с которой выступали ораторы, вечевой колокол, с помощью которого созывался народ, скамьи, на которых сидели участники собрания. Проведение веча подчинялось определенному ритуалу.

Как политическое объединение, Киевская Русь сложилась из центральной городской общины Киева (русской дружины), подчиненных ей общин киевских пригородов (младших городов), созданных киевлянами для поддержания своей власти над окрестными славянскими и неславянскими племенами и самих этих племен, плативших Киеву дань. Развитие ситуации заключалось в естественном обособлении от Киева слабо связанных с ним городских центров и росте их количества. Из-за чего и возникло впечатление первоначального единства и дальнейшего распада Руси. В действительности происходило постепенное усложнение политической структуры, сопровождавшееся общим развитием цивилизации. Это выражалось, прежде всего, в распространении городского образа жизни, что подтверждается данными социального и экономического характера, которые нам предоставляют летописи и другие письменные источники. Согласуются с ними и материалы археологических раскопок. В X в. на Руси существовала одна полноценная городская община (Киев), в XI столетии их стало больше, а в XII в. - городских общин уже очень много. Вдали друг от друга они жили самостоятельно и были фактически независимы от "матери городов", в то же время они прекрасно помнили о своем происхождении - все были созданы Киевом - ценили это и считались с этим. Их объединяло культурное пространство, особенности социально-экономического и политического строя. Раздробленность существовала как жизненный факт, но отсутствовала в сознании и правовых обычаях древнерусского общества. Первоначальная русская городская община, постепенно разрастаясь, превратилась в Русский мир. При этом незаметно стерлась грань между вчерашними завоевателями и бывшими завоеванными, часть которых вошла в состав Руси в виде смердов, а часть органично влилась непосредственно в состав русской дружины.

Если смотреть на отношения киевского князя лишь с общиной Киева, то никаких существенных перемен политического характера в течение X - XIII веков, мы не заметим. В X - частично XI веках мы видим на Руси много князей, принадлежащих разным родам, которых не выбирают и не изгоняют в своих общинах - городских (если иметь в виду Киев и подчиненные ему города) или племенных (если речь идет о "примученных" славянских племенах). Наследственность княжеского статуса хорошо прослеживается в источниках. И именно она не давала такой возможности. В то же время, заметно стремление выбирать конкретного князя из своего княжеского рода (выбор Владимира новгородцами в 971 г., изгнание Изяслава из Киева в 1068 г., избрание Всеслава). Развитие ситуации выражается в исчезновении всех княжеских родов, кроме киевского, и разветвлении этого рода, что и позволило русским городским общинам выбирать себе князя среди многочисленных представителей своего княжеского рода.

Причиной, по которой до сих пор не удавалось решить проблему, не вступая в противоречие с тем или иным источником, является то, что к политическому строю Киевской Руси все время пытались подходить, применяя современные представления о типах государственности, а порой и о сущности государства как такового. Еще одной причиной является характер летописных записей. Роль веча и в целом древнерусского города хорошо заметна тогда, когда события описывает современник - отрицать значение вечевого уклада в этом случае не рискуют даже сторонники "монархического" направления. Если же в летописи речь идет о событиях прошлого, на первом месте оказывается князь - не потому, что он тогда имел больше власти, а в силу особенностей человеческой памяти и в связи с задачами летописного повествования.

Объективное отношение к историческим источникам и фактам вынуждает признать - Русь невозможно назвать ни монархией, ни республикой в чистом виде и в современном смысле этих понятий. Власть князя, если иметь в виду какого-нибудь конкретного князя, действительно была велика. Князья были самыми богатыми людьми на Руси, они обладали огромными состояниями, которые позволяли им без особого ущерба кормить за свой счет массы народа, устраивая общественные пиры. Князья пользовались уважением со стороны населения - при встрече с ними принято было кланяться до земли. Князь в состоянии был злоупотреблять своим положением, да так, что никто и слова не мог сказать против него. Князья обладали достаточной военной силой, подчиненной только им, что позволяло в некоторых случаях применять прямое насилие над гражданами. Даже в Новгороде, Карамзин здесь прав, князь выполнял те же обязанности и занимал такое же положение, как и в других стольных городах Руси, не только, когда там княжил Ярослав Мудрый, но и в самый разгар так называемой раздробленности.

Однако, князь не только не был самодержцем, как думали русские историки XVIII в., его настоящим монархом можно назвать с трудом. Князь управлял Русью не один. Он сам обладал властью лишь по причине принадлежности к определенному роду, и ему приходилось делиться ею не только с дружиной, что замечал еще Карамзин, но и с теми представителями своего рода, которые заявляли свои права на ее долю. В противном случае это приводило к войне - по мере развития древнерусской цивилизации, все чаще и чаще. Но, вопреки мнению СМ. Соловьева, княжеский род на самом деле не был владельцем Руси или ее собственником, как он думал. Не только над князем, но и над всем княжеским родом стояла земля, то есть общество. Горожане, собираясь на вече, порой довольно решительно и резко вторгались в межкняжеские отношения и счеты, ломая все правила, порядки и планы. Неугодных князей горожане изгоняли, нужных, какие им нравились, приглашали на княжение. При этом их меньше всего интересовало, кто должен был править в городе согласно княжеским расчетам. Горожане могли поменять решение по ходу дела и, скажем, развернуться во время похода и пойти прямо в противоположном направлении, и князьям ничего не оставалось делать, как возглавить их и в этом обратном движении.

Если исходить исключительно из формы организации власти, древнерусские князья, конечно, монархи. Но при этом, монархи, ограниченные княжеским родом, относительно которого великий киевский князь совсем не монарх, а старший в роду. А главное, это такая монархия, которая ограничена самим обществом, решающим дела, касавшиеся всех, на вече. И князь выступал на этом вече как один из его участников. Он, наряду с другими представителями общинной верхушки, руководил ходом собрания, но ничего там не решал, и не мог решать.

Князь обладал большой властью, только если это касалось отдельных людей, членов общества. Князья судили, руководили, возглавляли, но лишь до тех пор, пока это отвечало интересам общины и лишь в пределах, заданных обществом. Причем, рамки княжеских полномочий задавались не законами или путем создания особого органа, который контролировал бы деятельность князей, а понятием "правды" ("справедливости") и самим обществом, собиравшимся в нужное время на сходку. Если уж придумывать название для такого типа государства, то наиболее точно его может отразить понятие "полисная монархия" (или "вечевая монархия"). По форме организации власти - это монархия, по содержанию - власть, ограниченная вечем, на которое собираются все полноправные граждане. Такое положение князя выдает в нем прямое наследие родовых времен. Наследственность княжеского статуса в сочетании с полной зависимостью от общества типична для родового строя. Князья, надо заметить, и сами воспринимали Русскую землю как род, за благополучие которого они несут прямую ответственность.

Как политическое целое, Русская земля напоминает империю: обширное наднациональное государство, во главе с монархом, опирающимся на военную силу. Это уловил в свое время К. Маркс, который называл Русь "империей Рюриковичей"71. Если учесть настоящее место князей в древнерусском обществе, то правильнее было бы говорить: Русская земля - это Киевская империя. Внешне - это огромная по европейским меркам держава, богатая, процветающая, со множеством городов, сверкающими золотыми куполами, и народом, который больше всего ценит свободу, любит веселье и верит в старых и новых богов. Внутри - это политическое образование, состоящее из полунезависимых земель, которые управляются князьями одного рода, а подлинная власть принадлежит общинам стольных городов.

Примечания

1. КАРАМЗИН Н. М. История государства Российского. Т. I, гл. X; т. II, гл. VII.

2. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Русь изначальная. М. 2001. Т. 2, с. 407.

3. КОСТОМАРОВ Н. И. Начало единодержавия в Древней Руси. - КОСТОМАРОВ Н. И. История Руси Великой. В 12 т. М. 2004. Т. 12, с. 7, 15 - 17, 48 - 50.

4. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Русская история. В 3 кн. М. 1995. Т. 1, с. 115, 118, 123, 165.

5. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М. 1993, с. 374.

6. ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь. М. 2004, с. 542, 381 - 382.

7. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. - ФРОЯНОВ И. Я. Начала Русской истории. Избранное. М. 2001.

8. ФРОЯНОВ И. Я. К истории зарождения русского государства. - ФРОЯНОВ И. Я. Начала Русской истории, с. 735.

9. См. например: МЕЛЬНИКОВА Е. А., ПЕТРУХИН В. Я. Легенда о "призвании варягов" и становление древнерусской историографии. - Вопросы истории. 1995, N 2; ГОРСКИЙ А. А. Государство или когломерат конунгов? Русь в первой половине X века. - Вопросы истории. 1999, N 8; АНОХИН Г. И. Новая гипотеза происхождения государства на Руси. - Вопросы истории. 2000, N 3.

10. КОТЛЯР Н. Ф. Древнерусская государственность. СПб. 1998, с. 7, 11.

11. МЕЛЬНИКОВА Е. А. К типологии предгосударственных и раннегосударственных образований в северной и северо-восточной Европе (Постановка проблемы). - Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. М. 1995, с. 22.

12. КОТЛЯР Н. Ф. Ук. соч., с. 340, 348.

13. ДАНИЛЕВСКИЙ И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков. М. 2001, с. 90.

14. ПУЗАНОВ В. В. Главные черты политического строя Киевской Руси X-XI вв. - Исследования по русской истории. Сборник статей к 65-летию профессора И. Я. Фроянова. СПб. Ижевск. 2001, с. 20 - 21, 38.

15. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь. - ФРОЯНОВ И. Я. Начала Русской истории, с. 506, 507, 514.

16. Там же, с. 508, 519.

17. Там же, с. 519 - 521.

18. ПСРЛ. Т. 1. М. 1997, стб. 247 - 251.

19. Там же, стб. 31, 54, 60, 130.

20. ПСРЛ, т. 3. М. 2000, с. 480, 481.

21. Грамоты Великого Новгорода и Пскова (ГВНП). М. -Л. 1949, N 1, 2 и др.

22. ПСРЛ, т. 1,стб. 247.

23. ФРОЯНОВ. И. Я. Киевская Русь, с. 519 - 520.

24. ПСРЛ, т. 1, стб. 245.

25. Против данной точки зрения выступает О. М. Рапов (РАПОВ О. М. Русская церковь в IX - первой трети XII в. М. 1988, с. 209 - 212.).

26. РЫБАКОВ Б. А. Язычество древней Руси. М. 1988, с. 412 сл.

27. РАПОВ О. М. Ук. соч., с. 210.

28. Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-X. Кн. 2. М. 1986, с. 570, 571.

29. РЫБАКОВ Б. А. Ук. соч., с. 298.

30. Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-X. Кн. 2, с. 567, 598, 600 - 601, 605, 608.

31. ПСРЛ, т. 2, стб. 466 - 467.

32. ФРОЯНОВ И. Я. Ук. соч., с. 513.

33. Энциклопедия "Слова о полку Игорева" (ЭСПИ). В 5 т. Т. 1. СПб. 1995. с. 9, 11; т. 5. с. 131 - 137.

34. ЭСПИ, т. 1, с. 13; ПСРЛ, т. 2, стб. 143.

35. ФРОЯНОВ И. Я. Мятежный Новгород. СПб. 1992, с. 141; его же. О княжеской власти в Новгороде IX - первой половины XIII века. - ФРОЯНОВ И. Я. Начала Русской истории, с. 814.

36. СОЛОВЬЕВ С. М. Об отношении Новгорода к великим князьям. М. 1846, с. 25.

37. ТОЛОЧКО А. П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев. 1992, с. 15, 21, 23; ЭСПИ, т. 1, с. 14.

38. ПСРЛ, т. 1, стб. 218, 173, 174.

39. Киево-Печерский патерик. - Изборник. М. 1969, с. 316.; см. также: СОЛОВЬЕВ СМ. История России с древнейших времен. Т. 2, с. 475, 314; ПСРЛ, т. 1, стб. 245, 246.

40. ПСРЛ, т. 1, стб. 275 - 276, 316 - 317, 147.

41. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории, с. 529 - 530; ПСРЛ, т. 2, стб. 326; ГВНП, N 1, 2; ПСРЛ, т. 2, стб. 397.

42. См.: ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории, с. 522.

43. ПСРЛ, т. 2, стб. 321 - 322.

44. Там же, стб. 322.

45. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 204.

46. ПСРЛ, т. I, стб. 135, 136.

47. Там же, стб. 57.

48. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., прим. 218, с. 204.

49. ПСРЛ, т. 1, стб. 324.

50. Там же, стб. 374.

51. Там же, стб. 146, 150, 157, 171, 173, 181, 201, 358 - 361, 375 и др. См. также: там же, стб. 67, 69, 71, 73, 109, 142 и др.

52. ПРЕСНЯКОВ А. Е. Ук. соч., с. 212, 213.

53. ПСРЛ, т. 1, стб. 108, 126, 57 - 60.

54. ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л. 1988, с. 69.

55. ПОКРОВСКИЙ М. Н. Русская история. СПб. 2002, т. 1, с. 72, 70, 71.

56. ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь, с. 442.

57. ТИХОМИРОВ М. Н. Древнерусские города. М. 1956, с. 222.

58. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 639, 649; ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Города-государства Древней Руси, с. 44.

59. ЮШКОВ С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М. 1949, с. 350.

60. ТОЛОЧКО П. П. Древнерусский феодальный город. Киев, 1989, с. 170.

61. ЯНИН В. Л. Новгородская феодальная вотчина. М. 1981, с. 279.

62. ПСРЛ, т. 2, стб. 321; ГВНП. N 82, с. 141.

63. ЯНИН В. Л. Ук. соч., с. 276.

64. ПРОКОПИЙ КЕСАРИЙСКИЙ. Война с готами. - Материалы по истории СССР. М. 1985, вып. 1, с. 225; МАРТЫШИН О. В. Вольный Новгород. М. 1992, с. 181, 183, 185, 187; ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории, с. 634, 635, 640 - 641 и др.

65. ГВНП. N 95, с. 150 - 151.

66. МАРТЫШИН О. В. Ук. соч., с. 154 - 155, 156.

67. ЯНИН В. Л., РЫБИНА Е. А. Открытие древнего Новгорода. - Путешествия в древность. М. 1983, с. 142.; РЫБИНА Е. А. Сведения о торговле в берестяных грамотах. - История и культура древнерусского города. М. 1989, с. 75, 80; МАРТЫШИН О. В. Ук. соч., с. 1 51, 158.

68. ПСРЛ, т. 3. с. 250; ЯНИН В. Л., РЫБИНА Е. А. Ук. соч., с. 153.

69. ЯНИН В. Л., РЫБИНА Е. А. Ук. соч., с. 151.

70. ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 647.; МАРТЫШИН О. В. Ук. соч., с. 177, 178.

71. МАРКС К. Разоблачения дипломатической истории XVIII века. - Вопросы истории. 1989, N1, с. 8.

Поляков, А. Н. Древнерусская цивилизация: основы политического строя / А. Н. Поляков // Вопросы истории. – 2007. – № 3. – С. 50–69.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А. Н. Поляков. Цивилизация как социальная система: теория, типология и метод

Цивилизация, в отличие от общественно-экономической формации - не абстракция, а действительно существующее явление, не умозрительная конструкция, а реальный объект. Однако и цивилизационный подход в том виде, в котором он существует сейчас, имеет ряд слабых мест. Теория цивилизаций страдает, прежде всего, нечеткостью основополагающих понятий. Спорят даже о смысле слова "цивилизация"1.

Н. Я. Данилевский определял цивилизацию как культурно-исторический тип "своеобразных планов" религиозного, социального, бытового, промышленного, политического, научного и художественного развития2. А. Тойнби рассматривал цивилизацию как целостную социальную систему: "Это... единое социальное целое, где экономические, политические и культурные элементы согласованы в силу внутренней гармонии"3. Современный американский политолог С. Хантингтон понимает цивилизацию как целостность, которой присуще единство или сходство таких параметров как язык, история, религия, обычаи, институты, самоидентификация4. Близки к данному определению А. А. Искендеров, Ю. В. Яковец, А. Малашенко и некоторые другие5. К. В. Хвостова уточняет определение С. Хантингтона: "Цивилизация - это не столько набор ведущих признаков-параметров, сколько совокупность функциональных связей между этими параметрами"6. Л. И. Семенникова характеризует цивилизацию как способ жизнедеятельности общественной макросистемы, объединенной общей географической средой, системой ведения хозяйства, социальной организацией, духовными ценностями, политической системой, менталитетом и временем существования7.

На практике сторонники цивилизационного подхода подразумевают под этим обществом, для которого характерны развитая технология, хозяйственная специализация, производство предметов роскоши, социальная стратификация, города, государство, монументальная архитектура, письменность и т. п.8. В этом перечне присутствуют вполне реальные и ощутимые вещи - города, монументальная архитектура, предметы роскоши, письменность и др. явления, позволяющие надежно распознать цивилизованное общество, что дает возможность определить хронологические границы конкретной общественной системы на основе присущих ей материальных признаков.

Нередко цивилизация изображается как обособленная "культурная система". Доля истины в этом есть. Любое общество - определенного рода культурная среда. Но культурой ни одно из этих обществ не ограничивается. Культура лишь часть общественной системы, причем, та ее часть, которая не определяет структуру общества, а составляет его содержание. П. Сорокин прав, утверждая, что большинство цивилизаций - не столько "культурные системы", сколько крупные "социальные общности" (социальные системы)9. Изучение цивилизации в качестве культурной системы малопродуктивно. Понять сущность общества, то есть выявить его структурно важные черты на основе культурных достижений вряд ли возможно, лишь определяя уровень его развития.

Наиболее приемлемое определение цивилизации возможно только в рамках понятия "общество". По сути своей - это форма существования общества, тип социальной системы. Такие признаки как государство, города, общественное расслоение, развитое ремесло, письменность и т. п., так или иначе, отражают именно форму существования общества, а не его содержание и не стадию его развития, хотя цивилизация и предполагает определенную стадию - сельскохозяйственное или промышленное общество. Противоположная форма жизнедеятельности - первобытность - существует в условиях присваивающего хозяйства и сельскохозяйственного общества. Разница между ними хорошо заметна. В первобытную эпоху люди жили естественными сообществами (племенами) и были близки к животному миру. Большую часть времени и помыслов племени занимало добывание пищи. Соплеменники были заняты также заботой о потомстве и защитой своего рода от врагов. Можно сказать, они вели естественный, природный образ жизни.

В цивилизованном обществе люди отделяются от природы: создается собственная окультуренная среда обитания, человек озабочен теперь не только добычей куска хлеба - он стремится занять лучшее положение в обществе: приобрести особый статус, обогатиться. Роскошь, развитие искусств, монументальная архитектура, города как новая среда обитания вполне определенно отражают этот способ жизнедеятельности. Но это лишь внешние черты социальных систем, позволяющие наблюдать - непосредственно или по остаткам - но не понимать эти системы. Ни одна из теорий, останавливающихся на этой стадии познания, если прибегать к выражению П. Сорокина, "не в состоянии точно указать.., когда зародилась та или иная "цивилизация", и каковы признаки ее зарождения.., когда она погибнет и каковы критерии ее гибели"10. Для понимания цивилизации и первобытности как исторически определенных способов жизнедеятельности (форм, образов жизни) необходимо выявить базисные отношения и связи, определяющие структуру общества.

Искать такого рода связи следует в первую очередь в экономической сфере, прежде всего в отношении к труду и потреблению, определяющие источники существования человека, обеспечивающие само его бытие. Ведь как отмечали классики марксизма - "главное в жизни - это воспроизводство самой жизни, как собственной, посредством труда, так и чужой, посредством деторождения"11. Первобытный человек вынужден был тратить почти все свое время на то, чтобы выжить самому и обеспечить выживание своего потомства. Тяжелый физический труд был неизбежен для всех без исключения. Следовательно, первобытность - такая социальная система, которая держится на личном труде, а труд - жестокая необходимость для всех (средство для жизни).

Напротив, в любой цивилизации легко обнаружить такие социальные слои, в том числе те, что не только могут не трудиться, но даже презирают труд, считая его уделом "низких", "подлых" людей. Примером здесь является отношение к труду древних греков. Аристотель писал: "...нужно признать, что... гражданская добродетель подходит не ко всем.., но только к тем, кто избавлен от работ, необходимых для насущного пропитания... Те, кто исполняет подобного рода работы для одного человека, - рабы, на общую пользу - ремесленники и поденщики... Ни хороший человек, ни хороший государственный муж, ни добрый гражданин не должны обучаться работам, которые подобают людям, предназначенным к подчинению..."12. Граждане должны быть свободны от забот о предметах первой необходимости". По словам Ф. Ницше "греки... высказываются с устрашающей откровенностью, что труд есть позор..."13. Подобное отношение к труду можно обнаружить и в других цивилизациях. Египетские писцы относились с презрением к любому человеку, занимавшемуся физической работой14.

Наиболее яркие и однозначные признаки цивилизации - города, развитие искусств, монументальная архитектура, производство и распространение роскоши, даже письменность - отражают жизнедеятельность именно тех, кто считал труд позором, то есть высших слоев общества. То, что мы называем цивилизацией, при ближайшем рассмотрении оказывается жизнью свободных от труда людей или следам их образа жизни, если речь идет о древней цивилизации. Расслоение общества - социальная стратификация, классовое деление - неизбежное следствие появления такого рода людей.

Цивилизации нуждались в рабочей силе. Такой силой были рабы, они не воспринимались как члены общества и даже за людей не считались; зависимые крестьяне, отношение к которым было таким же; арендаторы, наемные рабочие. Все вместе или по отдельности они позволяли свободным от труда людям возможность не думать о предметах первой необходимости и предаваться любимым занятиям. С глубокой древности для "благородных" предпочтительными были занятия охотой и войной: охота как развлечение, способ показать свою доблесть, война же как средство позволяла проявить себя и добыть новых рабов. Война не была для них источником существования. Ремесленники, поденщики, рабы и другие занимались своего рода антицивилизацией, ее теневой стороной. Трудящиеся воспринимали свое положение как божью кару, как проявление судьбы или просто как несправедливость (в зависимости от особенностей менталитета) и стремились занять место своих господ. Лозунг "хлеба и зрелищ" был актуален для всех: только одни это имели, а другие хотели иметь.

Жить и ничего не делать - заветная мечта человечества. З. Фрейд писал о людях, "не имеющих спонтанной любви к труду"15. Как показали современные социологические исследования, досуг, отвоеванный личностью у общества "начинается как время свободное от работы, затем - как время, свободное от бытовых повинностей. И, наконец, как время, свободное от любых обязанностей: профессионального, бытового и социокультурного характера. ...Современный человек, - утверждает А. С. Панарин, - ...в конце концов, истолковал свободу, как право жить без всякого напряжения"16.

Библейская традиция рассматривает труд как наказание. Когда-то Адам и Ева жили в раю и занимались только тем, что ели плоды с деревьев в Эдемском саду, не задумываясь о "предметах первой необходимости". Затем Бог изгнал их из рая, сказав Адаму: "...со скорбью будешь питаться... во все дни жизни твоей... в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят..." (Быт. 3:17). Согласно христианству, человечество, в конце концов, освободится от этого наказания. В Откровении Иоанна Богослова читаем; "...и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло... и город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего... и ничего уже не будет проклятого... и не будет иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном..." (Откр. 21:4 - 23; 22:3 - 5). Здесь нет прямых слов о труде, но они подразумеваются, ведь речь идет о праведниках, которые будут жить в новом Эдеме, о тех, у кого нет греха, которые уже не прокляты Богом, а значит не наказаны трудом и не ведают, что это такое - "есть хлеб в поте лица своего". В христианских отреченных книгах не раз описывается обитель праведников - там царит слава, радость и веселье - и никакого труда! " Спасенные люди не знают ни голода, ни жажды и солнце не палит их зноем своим18. Каждый христианин надеется попасть в эту обитель, что подчеркивается в Символе веры: "Чаю воскресенія мертвыхъ: И жизни будущаго века"19.

Древние греки и римляне мечтали о "золотом веке". Вот как его описывает Гесиод: "Создали прежде всего поколенье людей золотое... Жили те люди как боги, с спокойной и ясной душою, горя не зная, не зная трудов... В пирах они жизнь проводили... Большой урожай и обильный сами давали собой хлебодарные земли"20. Практически то же самое можно прочитать у Овидия: "Первым век золотой народился, не знавший возмездий... Сладкий вкушали покой безопасно живущие люди. Также, от дани вольна, не тронута острой мотыгой, плугом не ранена, все земля им сама приносила. Пищей довольны вполне, получаемой без принужденья, рвали с деревьев плоды, земляничник нагорный сбирали... урожай без распашки земля приносила... Реки текли молока, струились и нектара реки, капал и мед золотой, сочась из зеленого дуба"21.

Мечта о "золотом веке" запечатлена и в творчестве классиков русской литературы. Ф. М. Достоевский в романе "Подросток" так описывает сон своего героя: "Здесь был земной рай человечества... О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; ...великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную радость. Солнце обливало их теплом и светом... Золотой век - мечта самая невероятная... без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть!"22

Социалистические мыслители, ратуя за свободу, равенство и справедливость, скрывали ту же мечту о земном рае, где бы вместо труда "избыток сил уходил в любовь". Т. Кампанелла пишет: "В городе Солнца... каждому приходится работать не больше четырех часов в день; остальное время проводится в приятных занятиях науками... чтении... прогулках... и все это делается радостно"23; Н. Г. Чернышевский: "Почти все за них делают машины - жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, - люди почти только ходят, ездят, управляют машинами"24. Подобным представлялось светлое будущее даже классикам марксизма. К. Маркс и Ф. Энгельс писали, что при коммунизме "производительный труд из тяжелого бремени превратится в наслаждение" и "перестанет быть средством для жизни"25. Труд как наслаждение, а не средство для жизни - это уже не труд вовсе, а отдых! Несмотря на великое множество слов о труде, о его необходимости, всеобщности и неизбежности при коммунизме, написанных и, наверное, сказанных К. Марксом в личных беседах, Ф. Энгельс мечтает, что в будущем "рабочее время каждого... доведено до незначительных... размеров"26. Получается, что когда бы человек не жил - его чаяния сводились к желанию не работать, но все иметь.

Не исключено, что это заложено в самой человеческой природе. Современные психологи подчеркивают, что для человека "характерно возрастающее стремление к самоутверждению" с целью достижения "максимальной полноты жизни, доступной в данных условиях существования"27. Д. Карнеги, ссылаясь на профессора Дж. Дьюи, писал, что "глубочайшим стремлением, присущим человеческой природе, является желание быть значительным"28. "Естественная тенденция к самоутверждению проявляется уже у маленьких детей как в тяге к свободе движения, так и в попытках делать самостоятельно все им доступное..."29.

Проблема самоутверждения тесно связана с потребностью в свободе. Не случайно Ф. Ницше ставит знак равенства между инстинктом свободы и волей к власти30. Г. В. Ф. Гегель считал свободу конечной целью мира. "Всемирная история, - писал он, - есть прогресс в сознании свободы...". Говоря о средствах, "благодаря которым свобода осуществляет себя", Гегель отмечает, что "побудительными мотивами в этой драме являются лишь... потребности, страсти, интересы", сила которых в том, что они не признают никаких пределов. "...В числе этих потребностей... имеется не только потребность в том, чтобы обладать... собственной волей, но и в том, чтобы у них имелись собственное разумение, убеждение..."31, то есть абсолютная свобода.

Безудержная страсть к свободе, потребность, не знающая предела, неизбежно вступает в противоречие с природной необходимостью в труде, без которого жизнь в принципе не возможна. Поэтому освобождение от труда является условием удовлетворения потребности в свободе. Страсть она потому и страсть, что не имеет предела. Освобождение от труда может быть началом деградации человека, однако, человек вряд ли сможет остановиться, понимая это. Труд как средство для жизни, превратившись в наслаждение, то есть перестав быть необходимостью, может быть побежден ленью. Однако сейчас необходимо подчеркнуть другое - потребность в свободе рождает стремление к освобождению от труда, а это в свою очередь, при возникновении необходимых условий (главное - достижение определенного уровня производительности труда, достаточного для содержания не только самого производителя, но и других, не связанных с производством, лиц) приводит к появлению цивилизации: такой формы общества, где существует социальный слой, живущий за счет других людей, которых он стремится вывести за границы понятия "общество" и даже за границы понятия "человек". Вместе с тем, целью этого процесса, его закономерным итогом, является освобождение от труда всего человечества. В этом заключается идея цивилизации, путеводная нить, программа, по которой развертывается процесс человеческой истории. Если действительно идеальная модель цивилизации предполагает полное освобождение от любого труда, то и современная, и прошлые цивилизации возникли, как попытки освободиться от него если не всем, то хотя бы части общества, если не вообще от труда, то хотя бы от физического. Очаговые цивилизации прошлого - воплощение идеи освобождения для "избранных", лучших людей, где само понятие "благородный" или "лучший" является синонимом освобожденного от труда человека или, как писал Аристотель, от работ необходимых для насущного пропитания. Цивилизация - это социальная система (общество), в центре которой находится слой освобожденных от труда людей, в узком значении - сам этот слой (с дворцами или замками, городами, роскошью и т. п.). Слой освобожденных от труда людей следует рассматривать как социальное ядро цивилизации.

В основе связей любой цивилизации как особой социальной системы лежит культурно-экономический уклад - единство культуры и социально-экономического строя. Он предполагает определенный порядок хозяйственных отношений в неразрывном единстве с базовыми ценностями. Суть социально-экономического строя как основы цивилизации не в способе производства, а в характере отношений внутри социального ядра. В ряду такого рода отношений важнее не то, как и кем производится продукт, а как он распределяется или точнее, почему и по какому праву попадает к "свободному" человеку, в какие отношения с себе подобными он вынужден для этого вступать.

Социально-экономический строй предполагает систему соответствующих хозяйственных связей и первичные элементы (ячейки), существующие благодаря им. Все это создает определенного рода социальные условия, позволяющие субъекту отношений (благородному, цивилизованному человеку) в полной мере реализоваться в данной системе. С другой стороны эти условия существования формируют основные ценности, которые являются обязательными для нормальной жизнедеятельности этой цивилизации. Связь: социально-экономический строй - ценности - условия существования может действовать в любой последовательности. Изменение ценностей по тем или иным причинам, которых придерживались "лучшие" люди, влечет за собой замену социально-экономического строя и, следовательно, условий существования. И наоборот, сохранение ценностей позволяет цивилизации возрождаться после опустошительных нашествий, завоевания или других потрясений. Это означает, что определенному экономическому строю соответствует только ему присущая система ценностей.

В развитии цивилизации обычно выделяют несколько этапов, подобных возрастам человека: зарождение, рост, расцвет, упадок и гибель. В принципе это верно. Однако у подобной периодизации есть один существенный недостаток - отсутствие критерия. Поэтому не всегда понятно, какое время и почему следует признавать за расцвет, а какое за упадок. Определенную ясность в этот вопрос вносит наблюдение за экономическим положением социального ядра. Временем роста цивилизации следует признавать тот этап, на протяжении которого социальное ядро еще не полностью освободилось от необходимости заниматься какой-либо деятельностью. Оно уже может жить за счет чужого труда, но не может вообще ничем не заниматься, накладывая на себя другие - "благородные" обязанности, такие как война, суд, религиозные ритуалы. Данный этап в истории цивилизации можно обозначить и как этап восходящей линии развития. После того как социальное ядро достигает такого состояния, когда оно освобождается от труда полностью и вообще никакой деятельностью не занимается, предаваясь исключительно развлечениям - это означает, что цивилизация достигла пика своего развития. Следом за этой безмятежной порой рано или поздно наступает период разложения и упадка. Этот этап в истории цивилизации можно обозначить как этап нисходящей линии развития.

Границы цивилизации в значительной мере очерчиваются социально-экономическим укладом - общим для какой-либо территории субъектом социально-экономических отношений (типом "свободного" человека), характерными для этого уклада ячейками и связями, охватывающими всю эту территорию и, как следствие, одинаковыми на всем пространстве условиями существования для "цивилизованного" человека, одними и теми же базовыми ценностями. Цивилизация может совпадать с государством, если оно шире национальной территории, и, наоборот - с национальной территорией, если она превышает границы государства. Пример первого рода - Россия (начиная с XVI в.), Римская империя, древний Китай и т. п. Пример второго порядка - античная Греция, цивилизация майя и др. Цивилизация может превышать и государственные, и национальные границы, если субъект отношений жестко не привязан к определенной национальности и общество (формой которого является цивилизация) складывается не столько на языковой основе, сколько на религиозной или идеологической. Хотя тот или иной язык межнационального общения все равно существует. Таковой была средневековая Европа, объединенная феодальными отношениями в социально-экономической области, и католичеством в религиозной. Общим языком для европейцев была латынь.

Удовлетворительной типологии цивилизаций в настоящее время не существует. Традиционное деление их по национальному или религиозному признаку, строго говоря, типологией не является. В основе такого деления лежат единичные, отличительные признаки. Никаких групп, то есть типов цивилизаций здесь нет, каждая из них уникальна и в своей уникальности одинока. В типологии, предлагаемой Л. И. Семенниковой, отсутствует единый критерий, по которому цивилизации объединяются в те или иные группы32. Первый тип по Семенниковой - природные сообщества. В нее входят "цивилизации", живущие в гармонии с природой. Второй тип - восточный, объединяющий общества с замедленным развитием. Третий - западный - включает общества с прогрессивным развитием. Первый тип выделяется по принципу близости к природе, а второй и третий - на основе их противоположности друг другу. Кроме того, в данной типологии нет четкой логики в самом определении понятия цивилизации, поскольку в первый тип попадают все первобытные племена, у которых нет никаких признаков цивилизации: городов, монументального зодчества и т. п.

Типология цивилизаций должна строиться на основе культурно-экономического базиса - структурно важных связей в ее социальном ядре. Определить тип цивилизации на основе вертикальных связей (раб - рабовладелец; крестьянин - феодал и т. п.) невозможно потому, что цивилизации использовали все ныне известные способы производства одновременно, независимо от эпохи. Не считая смешанных вариантов, в сельскохозяйственном обществе можно выделить три культурно-экономических уклада и соответствующих им типов цивилизаций: полисный, вотчинный и феодальный. Промышленному обществу присущ еще один тип - капиталистический. Социализм, возможно, является вариантом вотчинного уклада эпохи промышленного общества.

В сельскохозяйственном обществе главный источник существования - земля. От того, на каком праве "благородные" люди владели землей, как строились отношения между ними в связи с этим правом и зависит уклад и образ жизни в целом (тип цивилизации). Главное здесь - кому принадлежит верховное право на землю и от кого зависят в своем праве все остальные "благородные".

Самый ранний тип цивилизации - полисный. Классическим образцом цивилизации подобного рода является античная Греция. Греческий полис состоял из территории города и ближайшей округи (хоры)33. Как правило, население его не превышало 5 - 10 тыс. человек, включая женщин, детей, иностранцев и рабов, а границы владений охватывали примерно 100 - 200 кв. км. Впрочем, известны и очень крупные полисы, такие как Спарта (8400 км2 с населением 200 - 300 тыс. человек) и Афины (2500 км2 с населением 250 - 350 тыс.) или очень мелкие с территорией 30 - 40 км2 и населением в несколько сотен человек34. Полис представлял собой общину, объединявшую в своем составе как крупных, так и мелких собственников, богатых землевладельцев и просто свободных крестьян и ремесленников, гарантируя каждому из них неприкосновенность личности и имущества и вместе с тем определенный минимум прав35. Членство в общине обусловливалось главным образом происхождением36. К гражданам полиса принадлежали только коренные жители, проживающие в нем несколько поколений37.

Размеры и численность населения полисных общин могли колебаться в очень широких пределах. В Афинах в V в. до н. э. насчитывалось около 45 тыс. полноправных граждан (15 - 20% всего населения города), а в Спарте их число даже в годы наивысшего подъема не превышало 9 - 10 тыс. человек. Были и такие полисы, в которых гражданский коллектив состоял из нескольких сотен или даже десятков человек38. Остальное население полиса - переселенцы (даже из соседнего города), иностранцы, рабы, вольноотпущенники, крепостные - в состав общины не входили и никаких, связанных с этим прав не имели.

Верховным собственником земли являлась полисная община. Часть полисной земельной собственности (хоры) делилась между членами общины, а другая оставалась в совместном владении (ager publikus - общественное поле). Надел, получаемый гражданами из состава полисной земли, назывался клер - жребий (поскольку распределение наделов производилось при помощи жеребьевки)39. Размер участка в основном был невелик, в Херсонесе - 4 или 4,5 га (были и более крупные наделы - до 26 га)40. В Аттике 80% земельных участков имели площадь от 2 до 12 га; 30% - меньше 2 га; и только 10% хозяйств превышало 12 га41. Наделы спартиатов обычно не выходили за пределы 15 га42.

Внутри полиса земельные владения могли перераспределяться. Гражданин имел право сдать свой клер в аренду или даже продать, но только в пределах полисной общины. В Афинах унаследованные от отцов клеры чаще всего стремились сохранить. Общественное мнение осуждало людей, продававших отцовские земли43. В некоторых полисах долгое время первоначальные наделы продавать совсем запрещалось44. По сведениям Аристотеля, такой закон существовал, например, у локрийцев. Во многих полисах, согласно Аристотелю, продажа земли ограничивалась определенной мерой45. В Спарте в начале VI в. до н. э. был "осуществлен широкий передел земли и создана стабильная система землевладения, основанная на принципе строгого соответствия между числом наделов и числом полноправных граждан". Правительство внимательно следило за тем, чтобы величина наделов оставалась все время неизменной - их нельзя было дробить при передаче по наследству, дарить и тем более продавать46.

Клер (жребий) - основная ячейка полисного социально-экономического строя. Как правило, он делился на несколько участков: под сады, поля, огороды и виноградники. Обязательной частью клера была усадьба, в которой постоянно жили только рабы. Сами владельцы имели городские дома. Ксенофонт - греческий писатель IV в. до н. э. - называл идеальным сельским хозяином человека, постоянно живущего в городе и лишь навещавшего свое поле, где трудились рабы под присмотром управляющего имением47.

Главным связующим началом в полисе является сход членов общины (апелла, экклесия). В раннегреческом городе место народных собраний - агора (буквально - "сбор", "сход") была главным жизненным центром. "На агоре свободный грек проводил большую часть своего времени. Здесь он продавал и покупал (агора использовалась как рыночная площадь), здесь же в сообществе других граждан полиса" решал общественные дела, здесь мог узнать все важнейшие городские новости48. Общему собранию принадлежала верховная власть. В конечном счете, именно оно решало, в каких пределах гражданин имеет право распоряжаться своей землей.

Условием существования для свободного (благородного) человека при такой системе была принадлежность к городской (полисной) общине. Только это позволяло осуществлять право собственности на землю49. "В античном полисе, - подчеркивает С. Д. Зак, - собственность индивида была непосредственно частной. Общинная... собственность существовала в форме "агер публикус" для общих потребностей. Однако предпосылкой частной собственности индивида остается здесь членство в общине"50.

Полисный уклад в качестве важнейших ценностей культивировал патриотизм, чувство солидарности и свободу. Граждане греческих полисов считали себя сообществом равных, и в массовом порядке, не на словах, а на деле ставили интересы городской общины выше личных или узкосемейных. Каждый гражданин полиса чувствовал себя свободным и защищенным и всякого, кто имел над собой какое бы то ни было господство, считал рабом (дулосом). "Мощь полисной солидарности и взаимопомощи была столь велика, что греческим полисам в отличие от царя Хаммурапи удалось сломить ростовщический капитал и полностью уничтожить долговое рабство"51. Все эти ценности - естественны, а главное - они обязательны для гражданина полиса, поскольку именно полисная община являлась для него условием благополучия как материального (через право на землю), так и духовного (через удовлетворение потребности в свободе и реализации личной воли на общем собрании). Непризнание или измена им приводила к беспорядкам и гибели полиса как явления в истории данного социального организма, влекло к его перерождению в иной социальный тип.

Городские общины (полисы), наряду с античной Грецией открыты в Шумере, древней Аравии, микенской Греции, древней и средневековой Индонезии, Северной и Восточной Африке (Эфиопии, Сахаре, Сахиль-Бенадир) и других регионах52. Полисной по своему типу была и Киевская Русь.

Следующий уклад и соответствующий ему тип цивилизации - вотчинный. Выражение "вотчинный режим" ввел в современный научный оборот Макс Вебер. Этим понятием он обозначил режим личной власти, основанный на традиции, в крайней форме, предполагающий полную собственность царя на землю. Р. Пайпс применил его по отношению к России. "Термином "вотчинный строй", - писал он, - лучше всего определяется тип режима, сложившегося в России между XII - XVII вв. и сохраняющегося - с перерывами и кое-какими видоизменениями - до сего времени". По его мнению, "в основе вотчинного порядка лежала мысль о том, что между собственностью правителя и собственностью государства нет различия..."53.

Вотчинный уклад предполагает только одного полноправного собственника земли - царя или, лучше сказать, государя. Понятие это означало в Московской Руси высшего правителя и одновременно - хозяина, что очень точно раскрывает суть вотчинного строя. Государь наделял землей "благородных" на условии несения военной или иной службы. Владение землей было ограничено властью государя. Он мог позволить передавать поместье по наследству, продавать, обменивать; мог разрешить лишь ограниченное право наследования или обмен между помещиками только через посредство соответствующего административного органа, то есть по существу самого государя, а мог при любом поводе отобрать землю и отдать другому, а самого помещика заточить в темницу, продать в рабство или казнить.

Поместье (земля, данная государем на определенных условиях) является основной ячейкой вотчинного социально-экономического уклада. Служба государю - главное связующее начало, преданность ему - условие существования для "благородного" человека. Вне этой системы "лучшие" люди практически не имели возможности владеть землей, применять рабский или какой-либо иной труд, а значит быть свободными от необходимости постоянно думать о хлебе насущном. Вотчинный уклад культивировал такие ценности как исполнительность, преданность, угодливость.

Классической вотчинной цивилизацией был Древний Египет, начиная от первых фараонов до эпохи Птолемеев включительно. Фараон в Египте считался не только всемогущим правителем, но и воплощением божества в образе человека. Его распоряжения приобретали характер безусловного повеления. Фараону принадлежали верховные права на всю возделываемую землю54. Он наделял ей своих вельмож и храмы. Крупные хозяйства высших египетских чиновников обычно состояли из двух частей: первая называлась "дом отца", по-русски - вотчина; вторая являлась условным владением, полученным за службу (русское соответствие - поместье). Однако даже наследственная земля в Египте не была полной частной собственностью, ибо она ограничивалась властью фараона. Любой, в том числе самый важный чиновник в Египте, мог быть лишен фараоном должности, а, следовательно, и земли, и сурово наказан. Его вместе с детьми могли лишить привилегий и низвести до простого ремесленника или слуги55. Птолемеи так же считали себя в праве распоряжаться всей землей Египта. Земельные участки, которые они давали колонистам - клерухам на условиях несения военной службы, в любой момент могли быть изъяты обратно. Более того, царь предписывал им что следует сеять и в каких размерах. Вотчинный строй сложился и в других эллинистических государствах. "В царстве Селевкидов существовал фонд царской земли, созданный, прежде всего за счет владений, отобранных у персов...". Значительную ее часть Селевкиды передавали своим служащим, приближенным и родственникам, но при этом земля естественно могла быть царем отобрана56.

К вотчинному порядку, по всей видимости, склонялся и древний Китай. Китайский император считался "сыном Неба". Его власть была огромной. В 8 г. н. э. Ван Ман, провозгласивший себя императором новой династии Синь, объявил все частновладельческие и государственные земли неотчуждаемой царской землей (ван тянь). Частным лицам было запрещено покупать и продавать земли и связанных с ними рабов57. Правда, через три года Ван Ман был вынужден его отменить.

Третий тип цивилизации - феодальный. Понятие "феодализм" появилось еще в XVIII в. для обозначения преобладавшей в средневековой Европе политической и правовой системы. Французские просветители Ш. Монтескье и Г. Мабли определяли феодализм как систему феодов и феодальной иерархии. Французский историк Ф. Гизо считал основными чертами феодализма условный характер земельной собственности, соединение земельной собственности с верховной властью, иерархическую систему феодальных землевладельцев58.

К. Маркс и Ф. Энгельс называли феодализмом способ производства и общественно-экономическую формацию. Главной особенностью феодализма как формации они считали господство крупной земельной собственности, "вместе с прикованным к ней трудом крепостных". "Феодализм, - утверждали они, - есть политическая форма средневековых отношений производства и общения"59. Законченный вид марксистский подход к этому понятию приобрел в трудах В. И. Ленина и И. В. Сталина. Согласно ленинской формуле, преобладание феодального хозяйства "предполагало следующие необходимые условия: во-первых, господство натурального хозяйства... Во-вторых, ...необходимо, чтобы непосредственный производитель был наделен средствами производства вообще и землею в частности; мало того - чтобы он был прикреплен к земле... В-третьих, ...личная зависимость крестьянина от помещика... наконец, в-четвертых, ...рутинное состояние техники..."60. Советские историки следовали в основном сталинскому определению феодализма. "При феодальном строе, - писал И. В. Сталин, - основой производственных отношений является собственность феодала на средства производства и неполная собственность на работника производства, - крепостного, которого феодал уже не может убить, но которого он может продать, купить. Наряду с феодальной собственностью существует единоличная собственность крестьянина и ремесленника на орудия производства и на свое частное хозяйство, основанное на личном труде"61. На самом деле, использование феодалами труда зависимого крестьянства не являлось оригинальным способом производства. Такого рода отношения были известны в самых разных обществах, как близких феодальному, так и далеких.

Для феодальной системы, если рассматривать ее как тип цивилизации, отношения с непосредственным производителем не имеют значения. Не крупная земельная собственность как таковая, и не труд крестьян, присваиваемый землевладельцем, превращал его в феодала. Феодалом он становился благодаря характеру землевладения, обусловленному отношениями вассалитета. Как и в случае с античным полисом или египетским клерухом эпохи Птолемеев, собственность феодала была неполной. Только, в отличие от них, она ограничивалась не полисной общиной или властью государя, а вассальными отношениями.

Основной ячейкой феодального уклада является феод - условное земельное владение, жалуемое в качестве вознаграждения за службу, в сочетании с вассалитетом - договорными отношениями между феодалами, которые являются главным связующим началом данного строя. Властитель (сеньор) обязывался предоставить содержание и защиту, а вассал отвечал обещанием верности и службы. Обязательства вассалитета распространялись на обе стороны. Невыполнение сеньором своих обещаний освобождало вассала от необходимости соблюдать свои. Социально-экономический уклад в итоге представлял собой иерархию феодов. Естественным следствием была политическая раздробленность и слияние землевладения с политической властью. Условием существования в этой системе для феодалов была верность клятве (оммажу)62.

Чтобы владеть землей и получать от нее доход, феодал должен был пройти через ритуал вступления в силу отношений вассалитета (инвеститура). Этому правилу следовали даже в том случае, если вассал приходил к сеньору вместе со своими землями. Он передавал свою землю (аллод) в обладание сеньору и затем получал ее обратно, но уже как бы в условное владение. Конечно, такого рода фикция совершалась исключительно по отношению к могущественным вассалам, относительно мелких феодалов эта система работала буквально. С такими вассалами сеньор никогда не церемонился и отнимал у них пожалованную землю, как только они чем-либо нарушали условия службы63. Сам факт обращения к ритуалу инвеституры даже когда это вроде бы и не требовалось, как в первом случае, показывает, что такого рода отношения считались нормой, и феодалы вынуждены были прибегать к ним, признавая обязательными для себя.

В этих условиях важнейшей ценностью феодального общества становилась "верность" - и сеньору со стороны вассала, и вассалу со стороны сеньора, рыцаря - прекрасной даме и дамы храброму рыцарю. "В феодальном обществе, - пишет М. Оссовская, - весь общественный порядок держался на личной связи сеньора с вассалом. Поэтому верность выдвигалась на первый план; без нее наступала анархия. Зато понятие патриотизма было тогда неизвестно"64.

Цивилизация может строиться и на сочетании различных укладов: помимо основного включать зачатки нового или остатки старого. Не исключается и органичное сочетание укладов, когда один из них существует как неотъемлемая часть другого. В птолемеевском Египте наряду с господствующим вотчинным укладом существовал полисный. Такими полисами являлись Александрия, Птолемаида, Навкратис: они имели определенную территорию, свои правовые установления, их граждане пользовались самоуправлением65.

Селевкиды целенаправленно вели политику по созданию полисов в рамках преобладавшей вотчинной системы. Для этого они осуществляли принудительный синойкизм. Так, для заселения Селевкии на Тигре, Селевк переселил туда соседний с ней Вавилон. В большинстве случаев городские общины состояли здесь из македонян и греков66. Создание полиса в Селевкидском государстве не означало полного перехода ему собственности на землю, а отмечало лишь условное владение городской общиной определенной территорией, взамен чего полис был обязан царю военной службой, то есть вся гражданская община выступала в роли коллективного клеруха67.

Переход от сельскохозяйственного общества к промышленному сопровождается появлением еще одного уклада - капиталистического. Главным источником существования теперь является не земля, а капитал. Под капиталом понимаются обращающиеся деньги, употребленные с производительной целью. Помимо денежной формы в своем жизненном кругообороте он принимает также форму товара. Формулу Д-Т-Д К. Маркс называет всеобщей формулой капитала, которая наглядно проявляется в сфере обращения. "Обращение денег в качестве капитала есть самоцель, так как возрастание стоимости осуществляется лишь в пределах этого постоянно возобновляющегося движения. Поэтому движение капитала не знает границ"68. Капиталист как сознательный носитель этого движения видит смысл своего существования в том, чтобы из денег делать еще большие деньги. Деньги, порождающие деньги, - золотой ключ капитализма, открывающий неисчерпаемый источник технического развития человечества. В принципе, для капиталиста не имеет значения, чем заниматься, куда вкладывать деньги - главное, чтобы они при этом возросли, породили еще большие деньги. Эти деньги погибнут, если их снова не вложить, чтобы эти еще большие деньги опять возросли. Капиталистический уклад оформляется, когда в этот оборот включается производство - не на собственное потребление как было раньше, потребление здесь стоит на втором плане, а производство ради получения денег во много раз превышающих те, что были затрачены для этого.

Конкретное предприятие - первичный элемент, ячейка капиталистического уклада. Рынок товаров - основная связующая нить. Это предполагает священность частной собственности и свободу торговли. Вне этих условий не существует ни рынка, ни капиталиста. Чтобы реализоваться в этой системе, нужны инициатива, настойчивость, в известной мере авантюризм, беспринципность, неразборчивость в средствах. Отсюда главные ценности капитализма - так называемые права человека - то, что сейчас называют общечеловеческими ценностями, основой гражданского общества: свобода, реализуемая часто как возможность делать деньги любым способом, богатство, аморализм (мораль не должна препятствовать обогащению), космополитизм (родина там, где можно больше заработать, где сытнее и теплее), сама частная собственность, товар, вещь, роскошь, сами деньги. Деньги в капиталистическом обществе - главный объект поклонения. "Деньги - это волшебное слово. С ними я становлюсь графиней, аристократкой" - поет героиня одного из американских мультфильмов. И это не преувеличение. "Благородным", "лучшим" при капитализме становится делец - тот, кто умеет делать деньги.

Итак, по способу жизнедеятельности общественные системы целесообразно подразделять на первобытные, основанные на личном труде, и цивилизованные, в которых часть населения ("лучшие люди") освобождены от необходимости трудиться. В зависимости от культурно-экономического уклада можно выделить четыре основных типа цивилизации: полисную, вотчинную, феодальную и капиталистическую. Существуют и смешанные типы.

Взгляд на исторический процесс как на историю цивилизаций предполагает иные методы анализа, иной подход к событиям, явлениям и лицам. Суть предлагаемого метода - выявление и сопоставление социально-экономических и ценностных (культурных, идеологических) отношений и определение на этой основе типологических особенностей цивилизации. Решение этой задачи осуществляется следующим способом: 1) выявление социального ядра цивилизации (общественных слоев, освобожденных от производительного труда); 2) определение социально-экономического уклада (строя)? особенностей хозяйственных отношений в социальном ядре; 3) выявление базовых ценностей данной цивилизации; 4) сопоставление хозяйственного уклада и базовых ценностей. Ценности и хозяйственный уклад должны соответствовать друг другу.

Данный метод изучения цивилизации позволяет более точно определить время зарождения цивилизации (а значит и государства) с помощью археологических данных; предварительно выявить тип цивилизации на основе остатков материальной культуры, что может подкрепить, или наоборот опровергнуть данные, полученные из письменных источников. Наконец данный метод позволяет постоянно совершенствовать, уточнять и дополнять типологию цивилизаций без ущерба для концепции в целом.

Примечания

1. Сравнительное изучение цивилизаций. М. 1998, с. 22 - 24.

2. ДАНИЛЕВСКИЙ Н. Я. Россия и Европа. М. 1991, с. 85, 88.

3. Цит. по кн.: СЕМЕННИКОВА Л. И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. 7-е изд. М. 2005, с. 14.

4. См.: ХВОСТОВА К. В. Византийская цивилизация. - Вопросы истории. 1995, N 9, с. 32.

5. ИСКЕНДЕРОВ А. А. Историческая наука на пороге XXI века. - Вопросы истории. 1996, N 4, с. 17 - 18; ЯКОВЕЦ Ю. В. История цивилизаций. М. 1997, с. 42.; СЕМЕННИКОВА Л. И. Ук. соч., с. 14 - 15.

6. ХВОСТОВА К. В. Ук. соч., с. 32.

7. СЕМЕННИКОВА Л. И. Ук. соч., с. 15.

8. Сравнительное изучение цивилизаций, с. 13.

9. Там же, с. 49 - 50.

10. Там же, с. 52 - 53.

11. МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф. Немецкая идеология. М. 1988, с. 26.

12. АРИСТОТЕЛЬ. Политика. - Соч.: В 4-х т. Т. 4. М. 1984, с. 428, 451 - 453.

13. НИЦШЕ Ф. Избранные сочинения: В 3-х т. Т. 3. М. 1994, с. 67.

14. МОНТЭ П. Египет Рамсесов. М. 1989, с. 103.

15. НИЦШЕ Ф., ФРЕЙД З., ФРОММ Э., КАМЮ А., САРТР Ж. П. Сумерки богов. М. 1990, с. 97.

16. ПАНАРИН А. С. Смысл истории. - Вопросы философии. 1999, N 9, с. 9.

17. Откровение Варухово. - Поэтические гностические апокрифические тексты христианства. Новочеркасск. 1994, с. 41.

18. Тайная книга богомилов. - Там же, с. 57.

19. Молитвослов. Сретенский монастырь. 1999, с. 10.

20. Античная литература. Греция: Антология. М. 1989, с. 62.

21. ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН. Метаморфозы. - Античная литература. Рим: Антология. М. 1988, с. 472 - 473.

22. ДОСТОЕВСКИЙ Ф. М. Подросток. М. 1988, с. 384.

23. Цит. по кн.: ГУСЕВ Г. М. Странствия Великой мечты. М. 1987, с. 176.

24. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Н. Г. Что делать? Нальчик. 1973, с. 403.

25. ЭНГЕЛЬС Ф. Анти-Дюринг. М. 1988, с. 298; МАРКС К. Критика готской программы. - МАРКС К. Избранные произведения: В 2-х т. Т. 2. М. 1941, с. 453.

26. ЭНГЕЛЬС Ф. Анти-Дюринг, с. 298.

27. РЕЙНВАЛЬД Н. И. Психология личности. М. 1987, с. 95.

28. КАРНЕГИ Д. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. Челябинск. 1990, с. 37.

29. РЕЙНВАЛЬД Н. И. Ук. соч., с. 97.

30. НИЦШЕ Ф. Так говорил Заратустра; К генеалогии морали; Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм. Минск. 1997, с. 372.

31. ГЕГЕЛЬ Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб. 1993, с. 72, 73, 75.

32. СЕМЕНИКОВА Л. И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. Брянск. 1999, с. 21 - 27.

33. КАЗАМАНОВА Л. Н. Полис. - Большая советская энциклопедия (БСЭ). 3-е изд. Т. 20. М. 1975, стб. 624.

34. История древней Греции. М. 1986, с. 120.

35. АНДРЕЕВ Ю. В. Греция в Архаический период и создание классического греческого полиса - История древнего мира. Кн. 2. Расцвет древних обществ. М. 1983, с. 93.

36. КАЗАМАНОВА Л. Н. Полис, стб. 624.

37. История древней Греции, с. 122.

38. АНДРЕЕВ Ю. В. Греция в Архаический период, с. 92.

39. История древней Греции, с. 76.

40. История крестьянства СССР: В 5-ти т. Т. 1. М. 1987, с. 267.

41. История Европы. Т. 1. Древняя Европа. М. 1988, с. 279.

42. История Древней Греции. Сост. К. В. Паневин. СПб. 1999, с. 248.

43. История Европы. Т. 1, с. 279.

44. История Древней Греции. Сост. К. В. Паневин, с. 248.

45. АРИСТОТЕЛЬ. Политика, с. 420, 575.

46. История древней Греции, с. 106.

47. История крестьянства СССР. Т. 1, с. 261, 267.

48. История Европы. Т. 1, с. 241.

49. ДЬЯКОНОВ И. М., ЯКОБСОН В. А. "Номовые государства", "территориальные царства", "полисы" и "империи". Проблемы типологии. - Вестник древней истории. 1982, N 2, с. 12 - 13.

50. ЗАК С. Д. Методологические проблемы развития сельской поземельной общины. - Социальная организация народов Азии и Африки. М. 1975, с. 268.

51. ДЬЯКОНОВ И. М., ЯКОБСОН В. А., ЯНКОВСКАЯ Н. Б. Общие черты второго периода Древней истории. - История древнего мира. Кн. 2. Расцвет древних обществ, с. 21.

52. КОБИЩАНОВ Ю. М. Системы общинного типа. - Община в Африке: Проблемы типологии. М. 1978, с. 232.

53. ПАЙПС Р. Россия при старом режиме. М. 1993, с. 38 - 40, 92.

54. История Древнего Востока. М. 1988, с. 32, 34.

55. МОНТЭ П. Ук. соч., с. 253.

56. СВЕНЦИЦКАЯ И. С. Эллинистический Египет. - История древнего мира. Кн. 2. Расцвет древних обществ, с. 320, 325, 333, 334.

57. СТЕПУГИНА Т. В. Расцвет рабовладельческого общества в Китае. - Там же, с. 514.

58. История средних веков. Т. 1. М. 1990, с. 30.

59. МАРКС К. ЭНГЕЛЬС Ф. Немецкая идеология. М. 1988, с. 18, 155.

60. ЛЕНИН В. И. Развитие капитализма в России. М. 1986, с. 153 - 154.

61. СТАЛИН И. В. О диалектическом и историческом материализме. - МАРКС К. Избранные произведения: В 2-х т. Т. 1. М. 1941, с. 78.

62. ПАЙПС Р. Ук. соч., с. 71 - 76.

63. ПАВЛОВ-СИЛЬВАНСКИЙ Н. П. Феодализм в России. М. 1988, с. 76.

64. ОССОВСКАЯ М. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали. М. 1987, с. 169.

65. СВЕНЦИЦКАЯ И. С. Эллинистический Египет, с. 326.

66. ШОФМАН А. С. Распад империи Александра Македонского. Казань. 1984, с. 134, 138, 139.

67. НОВИКОВ С. В. Юго-Западный Иран в античное время. М. 1989, с. 58, 70.

68. МАРКС К. Капитал. М. 1988, Т. 1, с. 163, 165 (прим. 12), 166.

Цивилизация как социальная система: теория, типология и метод // ВИ. 2007.

№11. С.52 – 64.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А. Н. Поляков. Древнерусская цивилизация: вехи развития

Становление цивилизации на Руси начинается с конца IX в., длится в течение X и заканчивается в начале XI столетия. Важнейшими событиями этого времени были: 1) образование киевской городской общины (русской дружины, Русской земли); 2) освоение Киевом восточнославянских земель; 3) строительство первых русских городов (Новгород, Полоцк, Чернигов, Ладога); 4) Введение на Руси христианства. Основным содержанием этого этапа было формирование основ жизнедеятельности социального ядра (бояр, гридей, огнищан), складывание древнерусской политической системы и древнерусской культуры во всем ее разнообразии, распространение цивилизованного (городского) образа жизни.

В XI в. Русская земля вступила мощной державой, которую знали, как писал современник, "во всех четырех концах земли". В отечественной историографии киевский период русской истории принято разбивать на два. Рубежом между ними называют либо "ряд Ярослава" (1054 г.), либо Любечский съезд (1097 г.), либо смерть Мстислава Великого, сына Владимира Мономаха (1132 г.). Первый этап, как правило, считается временем единства Руси, а второй - раздробленности, который было принято называть удельным. Уделы - это княжества, на которые, якобы, распалась Русь. В источниках об уделах говорится только начиная с XIV в., то есть гораздо позже, за пределами данного периода. Первоначальный его смысл - раздел отцом наследства между сыновьями1.

Н. М. Карамзин датирует удельный период сразу после смерти Ярослава Мудрого в 1054 году. По его мнению, Ярослав разделил Русь на четыре части, а затем "в течение времени каждая из оных разделилась еще на особенные Уделы"2. С. М. Соловьев раздробленности не замечал. "Русская земля, - по его мнению, - сохраняла свое единство, равно как и род княжеский"3. В. О. Ключевский считал, что "Русская земля представляла собою не союз князей или областей, а союз областей через князей. Это была федерация не политическая, а генеалогическая ... Русская земля не делилась на части, совершенно обособленные друг от друга, не представляла кучи областей, соединенных только соседством. В ней действовали связи, соединявшие эти части в одно целое; только эти связи были не политические, а племенные, экономические, социальные и церковно-нравственные. Не было единства государственного, но завязывалось единство земское, народное"4. Близкую точку зрения высказывал С. Ф. Платонов. "Составленное из многих племенных и городских миров, - писал он, - это княжество не могло сложиться в единое государство в нашем смысле слова и в XI в. распалось. Поэтому точнее всего будет определить Киевскую Русь как совокупность многих княжений, объединенных одною династией, единством религии, племени, языка и народного самосознания"5.

М. Н. Покровский полагал, что киевские князья никогда не устраняли самостоятельности земель, которыми владели, ни при Олеге, ни при Мономахе. По его мнению, "федеративный" и "республиканский" характер древнерусского государства "на самых ранних из известных нам ступенях его развития устанавливается... вполне определенно"6.

Советские исследователи, за исключением И. Я. Фроянова и А. Ю. Дворниченко, изображали Русь XII-XIII вв. множеством мелких феодальных княжеств, враждовавших между собой 7. Согласно И. Я. Фроянову, результатом распада Руси были не феодальные княжества, а города-государства.

Несмотря на столь разные мнения, "и народ и историки, - по словам Ключевского - ... относятся к этой Руси с особенным сочувствием, которое кажется неожиданным при том хаотическом впечатлении, какое выносим из изучения этого периода". И еще: "Эта Русь не выработала прочного политического порядка, способного выдержать внешние удары; однако исследователи самых различных направлений вообще наклонны рисовать жизнь Киевской Руси светлыми красками" 8. Достаточно взглянуть на памятники зодчества и литературы той поры. Софийский собор в Киеве, "Повесть временных лет", церковь Покрова на Нерли, белокаменная резьба Дмитриевского собора во Владимире, "Слово о полку Игореве" - наиболее яркие приметы Руси XI-XIII веков.

За образом светлой и жизнерадостной архитектуры скрывается нечто большее, нежели совершенство линий и пропорций. За гениальными строками древнерусских книжников таится не только искусство слова. Культура - важнейший показатель здоровья социальной системы. В ней отражаются мысли, чувства, вкусы, предпочтения, представления о прекрасном, эмоциональный подъем или депрессия ее создателей и носителей. В ней целиком и полностью воспроизведен характер социальной системы в определенный исторический период. Это позволяет использовать достижения в культуре как мерило уровня развития общества и его состояния в целом. Если взглянуть с этой точки зрения на Киевскую Русь XI - первой трети XIII вв., легко заметить, что вплоть до монгольского нашествия древнерусское общество не переживало длительных периодов упадка. Более того, пиком в его развитии, периодом подлинного расцвета, на который падает наибольшее количество шедевров, была третья четверть XII - первая треть XIII столетия - самый разгар так называемой раздробленности. Именно в это время создаются и Дмитриевский собор во Владимире, и церковь Покрова на Нерли, и "Слово о полку Игореве".

Древнерусская цивилизация была застигнута монголами на стадии взлета. Вплоть до нашествия Батыя Русь переживала невиданный количественный и качественный рост городов. Если в XI в. известно 20 - 25 поселений городского типа, то в середине XII - их уже около 70, а к середине XIII - по меньшей мере, 150 городов. Археологические раскопки свидетельствуют о бурном росте Киева. В XII в. продолжает расширяться территория города, строятся новые оборонительные укрепления (на Подоле и в Копыревом конце), изделия киевских ремесленников широко расходятся по всей Руси 9.

В конце первой трети XII в. резко расширяется ассортимент ремесленной продукции, наступает широкая специализация внутри отдельных отраслей производства. Среди кузнецов выделяются гвоздочники, котельники, щитники и т.п. Количество специальностей в некоторых городах переваливает за сотню. В текстильном производстве в конце XII в. начинают использовать горизонтальный ткацкий станок, что значительно повышает производительность труда. Быстро развивается мелкотоварное производство. В середине XII в. русские ремесленники переходят от производства на заказ к работе на рынок.

Социальное ядро Киевской Руси активно участвовало в культурной, экономической и политической жизни. Князья лично водили полки в сражения, а бояре считали для себя высшей честью погибнуть за Русскую землю. Это они были главными заказчиками храмов, икон, колтов, изборников, а некоторые из них сами известны как писатели, поэты и летописцы. Достаточно вспомнить "Поучение Владимира Мономаха" и "Слово о полку Игореве". Это они организовывали производство и выбирали главу земли на вече. Есть все основания утверждать, что древнерусская цивилизация вплоть до нашествия татар находилась на восходящей стадии развития.

Киевская Русь не распадалась по мере развития, и "ряд Ярослава", Любечский съезд или смерть Мстислава Великого не делят ее историю на два различных этапа. Русская земля изначально состояла из автономных городовых областей, центром каждой из которых был стольный город-община: Киев, Новгород, Полоцк, Смоленск, Ростов, Рязань, Чернигов и др. В их подчинении находились пригороды - младшие города. Вот сообщение, стоящее в Лаврентьевской летописи под 1176 годом. Его называют классическим: "Новгородци бо изначала и Смолняне и Кыяне [и Полочане] и вся власти яко ж на дому [думу] на веча сходятся на что же старейший сдумають на томь же пригороди стануть..."10. Слово "изначала" историки понимали по-разному, в зависимости от собственных представлений о данной эпохе. Как бы то ни было, из этого сообщения следует, что никаких существенных перемен в политической сфере в XII в. не произошло. Летописец, во всяком случае, их не замечает. Не случайно в XI в. можно найти примеры самостоятельности крупных русских центров, а в XII или XIII - образцы их единства. Самостоятельность, граничащую с полной независимостью, проявил Чернигов в 1024 г., когда принял Мстислава Владимировича, отвергнутого киевлянами. 50 лет назад Чернигов считался киевской крепостью, и до этого никогда не имел своего князя. Теперь же черниговцы не только приняли к себе князя, но и воевали за него с киевлянами и новгородцами11. И наоборот - о единстве Руси говорит стремление новгородцев помирить киевлян и черниговцев. "Въ лето 6643 (1135) Ходи Мирославъ посадникъ из Новагорода мирить кыянъ съ церниговьци..."12 - сообщает новгородский летописец.

Определить, когда тот или иной город приобретает независимость от Киева, не всегда оказывается возможным. Часто такие попытки наталкиваются на различные трудности. Например, Фроянов и Дворниченко, желая проследить процесс выделения Черниговской волости, вынуждены были указывать сразу несколько возможных датировок отделения Чернигова от Киева, и, при этом, ни одной более или менее конкретной. Начало этого процесса они увидели уже на рубеже X-XI вв., когда в городе еще не было своего князя 13. Основанием для этого послужило довольно туманное сообщение летописи о строительстве Владимиром Святославичем городков около Киева и не менее загадочные события 1015 г., связанные с походом Бориса Владимировича на печенегов. Деятельность Владимира была воспринята как попытка закрепить свое господство в земле северян, хотя летописец недвусмысленно говорил о том, что целью киевского князя была защита "матери городов" от набегов печенегов. Что касается похода Бориса в 1015 г., то исследователей смутило не сообщение летописи об этом, а оговорка, содержащаяся в одном из сказаний о Борисе и Глебе, которое было издано в свое время И. И. Срезневским. Согласно "Сказанию", Борис, не найдя печенегов, "умиротворил" какие-то города: "Таче дошедъ блаженый оумиривъ грады вся възвратися вспять"14. Основание для рассуждений о начале отделения именно Чернигова, который здесь даже не упомянут, довольно зыбкое. Свидетельством отделения Чернигова они считают и "ряд Ярослава", будто бы предвещавший окончательный распад Русской земли, и решения Любечского съезда, которые, по их мнению, такой распад уже констатировали.

Найденная дата отделения Великого Новгорода не может считаться неоспоримой. В 1136 г. новгородцы действительно выгнали из города своего князя Всеволода Мстиславича. Но это был не первый и не последний подобный случай.

Относительная политическая обособленность волостей была естественным и единственным состоянием Киевской империи, как и любой полисной цивилизации. Причина состоит в присущей общине территориальной ограниченности, связанной с коренной ее чертой - непосредственным народовластием. Чтобы община могла принимать решения, необходимо участие в собрании всех полноправных граждан. При этом граждан не может быть слишком много, в противном случае они не смогут все вместе присутствовать на сходке. Кроме того, собрание, в котором участвует слишком много людей, просто не в состоянии выработать какое-либо решение. Аристотель, говоря о необходимости ограничения пределов полиса, ссылался еще на одну причину: "Для того чтобы выносить решения на основе справедливости и для того чтобы распределять должности по достоинству, граждане непременно должны знать друг друга..."15.

Киевская империя была организована гениально просто - подобно племени: материнская община Киева - дочерние общины других стольных городов - один на всех княжеский род. Не случайно для князей Русская земля и род, за благополучие которого они несут ответственность, - одно и то же. Родовая этика четко проступает в словах Давида и Олега, сказанных по поводу ослепления Василька: "...Яко сего не было в роде нашемь". Владимир Мономах о том же самом сказал иначе, но с тем же смыслом: "...Сего не было есть оу Руськой земли ни при дедехъ наших ни при о[т]цихъ нашихъ..."16. То, что названо "родом" в первом случае, во втором именуется "Русской землей". Это можно рассматривать как свидетельство прочности родовых традиций и родового мышления. Русь здесь явно выступает в значении "рода-племени". "Род" и "Русская земля" поставлены в один ряд и в диалоге Изяслава Мстиславича и Ростислава Юрьевича, стоящего в летописи под 1148 годом. Ростислав - Изяславу: "...Зане ты еси старей нас Володимерехъ вноуцехъ а за Рускоую землю хочю страдати и подле тебе ездити". Изяслав - Ростиславу: "...А мне дай б[о]гъ вас братю свою всю имети и весь родъ свои въ правдоу"17. Летописцы часто подчеркивают, что князья занимают стол "отца своего и деда своего"18. Боярин, как известно, не мог стать князем - этот статус приобретался только по праву рождения. Олег обвинял Аскольда и Дира как раз в том, что они занимали княжеский стол в Киеве, будучи не княжеского, а боярского рода: "Вы неста князя ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа"19. Боярское происхождение Аскольда и Дира летописец отметил раньше: "бяста оу него [Рюрика] 2 мужа не племени его но боярина..."20. Попытки некоторых бояр в смутные времена занять княжеский стол заканчивались, как правило, плачевно. Так, в 1211 г. в Галиче вокняжился боярин Владислав, а в 1240 г. здесь вместо князя правил "попов внук" Доброслав Судьич21. Однако Владислав уже в следующем году оказался в заточении "и в томь заточеньи оумре. нашедъ зло племени своемоу. и детемь своимъ. княжения деля...", а Доброслав Судьич, "грабяше всю землю", был схвачен князем Даниилом из-за творимого им беззакония22.

Родовые связи много значили и для простых людей того времени. Честь рода берегли не только князья. Мать Феодосия Печерского упрекала сына за то, что своими делами он "укоризну себе и роду своему творит"23. Под 1094 г. в летописи говорится о том, как люди, чтобы сообщить о себе, рассказывали о роде своем, из какого они города или села. Любопытно, что здесь род и город предполагают друг друга. Род человека говорит о его городе, а город - какого он рода-племени. Подобное единство этих двух понятий находим в Лаврентьевской летописи под 1263 г., где упоминается некий Яков - "родомъ Полочанинъ", служивший ловчим у князя Александра Невского 24.

Формирование Киевской державы по образцу племени вполне объяснимо. Восточная Европа просто не знала иных форм организации. Древнерусская цивилизация была здесь первой.

Организованная по образу и подобию племени, Русская земля и вела себя как племя. Развиваясь, она дробилась - чем дальше, тем больше, - создавала все новые и новые города и волости, но при этом сохраняла свое "племенное" единство. В XII-XIII вв. Киевская Русь имела единый язык, культуру и социально-экономический уклад, один княжеский род, единую церковную организацию и общее законодательство. Русская Правда применялась во всех городовых волостях25, прямо и недвусмысленно оговаривая их правовую автономию. В статье 39 (КП) читаем: "А ис (с)воего города в чюжю землю свода нетуть". Договор Смоленска с Ригой и Готским берегом также дает подобные сведения. Сам факт заключения международного договора говорит о самостоятельности Смоленска. Однако в тексте соглашения фигурирует большей частью не смольнянин, а русин, а Смоленск называется Русью (ст. 11.). Есть статьи, в которых смольнянин отождествляется с русином: "Аще который Немчиць хочеть пойти с своим товаром в иный город, Князю не боронити, ни Смолняном; или который Русин всхочеть с Готьскаго берега в Немечкую землю в Любок, Немцем не боронити пути того" 26.

Изменения, которые происходили в течение XI-XII столетий, суть политической системы не меняли. Метаморфозу, которая действительно произошла в то время, в двух словах можно выразить так: если для русской дружины X в. родина легко могла поменять место своей дислокации (вспомним хотя бы намерения Святослава Игоревича перебраться в Переяславец на Дунае), то для дружины XII столетия родина прочно "заземлилась" и сдвинуть ее с места невозможно.

Факты, которые сообщают нам летописцы, в большинстве своем однотипны. Львиную долю среди них составляют сообщения о рождении или смерти князей, княжеских междоусобицах, вступлении князей на престол и всевозможных природных явлениях. В Ипатьевской летописи с начала 70-х годов XI в. до середины XII столетия встречается около 40 упоминаний о смерти или рождении какого-либо князя, 38 сообщений о борьбе князей за волости; 31 раз летописцы отмечают случаи выделения князьям волостей или вступления князя на престол и ровно столько же упоминаний о капризах природы, разного рода знамениях и катастрофах - землетрясениях (5 случаев), затмениях солнца или луны (8 упоминаний), нашествиях саранчи, засухе, наводнениях и других, порою довольно загадочных явлениях, например, о падении с небес какого-то змея или о полете в 1144 г. огненного объекта, который оставлял на небе след, не расходившийся затем целый час 27. В два раза меньше внимания уделено походам русских князей на другие страны или народы (17 упоминаний), борьбе с набегами иноплеменников (15), бракам князей (14), строительству церквей (12). Совсем редко можно встретить рассказы о дипломатических переговорах (6), явлениях волхвов (5), борьбе князей за Киев (5), княжеских съездах (5) и некоторых других событиях. И это, за небольшим исключением, практически все сюжеты, волновавшие древнерусских летописцев, и, следовательно, все, что мы знаем о событиях той поры.

Самым заметным политическим явлением в летописи выглядят междоусобицы. Соловьев подсчитал: "если мы в периоде времени от 1055 до 1228 года вычислим года, в которые велись усобицы и в которые их не было, то первых найдем 80, а вторых - 93", то есть "усобицы происходили почти через год", причем некоторые из них продолжались "по 12 и по 17 лет сряду" 28.

Междоусобицы обычно воспринимают как вражду между князьями. Карамзин утверждал, что "обыкновенною причиною вражды было спорное право наследства" 29. По мнению Ключевского, "княжеские усобицы принадлежали к одному порядку явлений с рядами, имели юридическое происхождение, были точно таким же способом решения политических споров между князьями, каким служило тогда поле, судебный поединок в уголовных и гражданских тяжбах между частными лицами; поэтому вооруженная борьба князей за старшинство, как и поле, называлась "судом Божиим"" 30. А. Г. Кузьмин считает, что "усобицы ... носили не только личный и даже, прежде всего не личный характер. Князья, так или иначе (иногда и против своей воли) становились знаменами различных движений и течений" 31. И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко полагают, что "это была борьба земель, а не князей с их дружинами. Не случайно стремление опустошить волость противника" 32.

Древнерусские источники в качестве виновников и основных участников распрей единодушно называют князей. Автор "Слова о князьях" (XII в.) пишет об этом так: "Слышите, князи, противящеся старейшей братья и рать въздвижуще и поганыя на свою братию возводяще" 33. Сами князья, если верить летописцу, признавали это на съезде в Любече: "Почто губим Русьскую землю сами на ся котору деюще" 34. Выясняя отношения между собой, князья вовлекали в противостояние земли, приводили на Русь половцев, угров, ляхов, не гнушались разорением волостей.

Складывается ощущение, что бесконечные внутренние войны, истреблявшие ремесленников и крестьян, и прочие катаклизмы не оказывали никакого влияния на общее состояние Древней Руси. А если допустить, что все-таки влияли, придется признать, что политическая неразбериха, как ни странно, оказывала благоприятное воздействие на жизнь. На самом деле, ни то, ни другое реальности не соответствует. Политический режим, внутренний мир или война, сильная власть или безвластие - важнейшие стороны жизни общества. Не оказывать вообще никакого воздействия на его развитие они не могут.

Вероятно, усобицы и, в самом деле, представляли собой что-то вроде "суда божьего", как об этом писал Ключевский, и широких масс, как правило, не касались. Может быть, поэтому киевляне нередко принимали победителя в крамоле как законного князя, т.е. считали старейшим в роду того, кто оказался в данный момент сильнее. Так было в 1073 г., когда Киев занял Святослав Ярославич, выгнав оттуда своего родного брата. Так было в 1139 г., когда в Киеве сел Всеволод Ольгович, прогнав из города Вячеслава Владимировича. Так было в 1146 г., когда Изяслав Мстиславич сверг с киевского стола Игоря Ольговича.

Многое в характере столкновений может прояснить состав и количество участников. К сожалению, летописцы часто не упоминают численность войск, принимавших участие в распрях, ограничиваясь выражениями " с множеством вой", " с дружиной", "с киянами" и т.п. Цифры, которые они иногда приводят, сравнительно небольшие. Ярослав Мудрый, собираясь на войну с братом Святополком, собрал всего 4 тысячи 35. Изяслав Давидович, отправляясь в погоню за Святославом Ольговичем - 3 тысячи. Для сравнения, князь Мстислав Ростиславич, собираясь в поход на чудь, набрал в Новгороде 20 тыс. человек: "...И совокоупивъ Мьстиславъ вое Новгородьские и съчтавъ е и обрете в нихъ 20 тысячь ...". В летописи можно встретить и такие случаи, когда князь вел с собой 300 или даже 100 человек. Именно столько собрал Давид в ходе усобицы, случившейся сразу после Любечского съезда. Летописец под 1097 г. пишет: "Бонякъ исполчивъ вой свои Давыдово 100 а Бонякъ оу 300. стехъ и раздели на 3 полкы..." 36.

Крупные воинские соединения встречаются в источниках как исключение. Примером подобного рода является войско, собранное Андреем Боголюбским против киевского князя Мстислава Изяславича. В 1169 г. он послал на Киев соединенные полки двенадцати князей во главе со своим сыном Мстиславом. Даже Киев, который обладал большими мобилизационными возможностями, не смог им противостоять. Город был взят и разграблен. Под 1174 г. в Ипатьевской летописи говорится о другом войске Андрея, направленном против Ростиславичей, занявших Киев. На этот раз называется точная цифра - 50 тыс. - по тем временам очень большое соединение 37.

Естественно княжеские междоусобицы не могли проходить без участия городской общины. Но это нельзя считать войной волостей. Это была поддержка своего князя. Вече определяло, может ли община оказать такую поддержку, если может, то в какой степени, или же не может вообще, или не хочет. В 1147 г. Изяслав Мстиславич уговаривал киевлян принять участие в борьбе с Юрием Долгоруким, на что получил отрицательный ответ: "Княже не ходи с Ростиславом на стрья своего... не гневай не можемъ на Володимире племя роукы въздаяти" 38. Однако, сказав, что ему требуется поддержка против Ольговичей, которых киевляне недолюбливали, князь услышал прямо противоположное: "...оня же Олгович хотя и с детми". Показателен и ответ Изяслава на эти слова: "...а тотъ добръ кто по мне пойдет" 39. Очевидно, эти "добрые" горожане и были дружинами князей и воями, столь часто упоминаемыми в ходе княжеских столкновений. Следовательно, под киянами, новгородцами, черниговцами и прочими, летописцы в этих случаях понимали не общегородское войско, а исключительно добровольцев из числа бояр, гридей и купцов. Князь бросал клич и ждал доброй воли горожан, охочих до военных игр. Бывало и так, что горожане выставляли свои условия или вовсе отказывались поддерживать. Так случилось во время распри 1097 года. Давид, затворившись во Владимире Волынском, рассчитывал на помощь горожан. Противники князя их предупредили: "... И посласта к Володимерцемъ глаголюща ве не приидохове на городъ вашь ни на васъ но на вороги своя на Туряка и на Лазоря и на Василя...". Собравшись на вече, владимирцы поставили Давида перед выбором: "...Выдай мужи сия. Мы не биемъся за сихъ, а за тя можемъ ся бити... аще ли то отворимъ ворота городу а сам промышляй о собе" 40.

Разграбление волостей, вовлеченных в княжеские междоусобицы, действительно, имело место. Однако, прежде всего, князья разоряли села и погреба своих непосредственных противников, т.е. грабили в основном княжеское имущество. Уводили с собой челядь, холопов и смердов. Под 1099 г. в Ипатьевской летописи читаем о результатах одной из усобиц: "...а холопы наши и смерды выдаита". В 1146 г. Изяслав Мстиславич и черниговские Давидовичи грабили в Северской земле села Игоря и Святослава Ольговичей: "... И отоуда пославшее и заграбиша да Игорева и Святославля ста въ лесе в Порохни кобылъ стадныхъ 3000 а конь 1000 пославше по селомъ пожгоша жита и дворы... идоста на Игорево селче...и тоу дворъ Святославль раздели на 4 части...". Под 1196 г.: "...И тако ополонившеся челядью и скотомъ"41. Истребление Васильком владимирцев, неповинных в его ослеплении, осуждается летописцем и особо подчеркивается им: "...и створи Василко мыценье на людьехъ неповиньныхъ и пролья кровь неповиньну"42. Правда, осуждение с чьей-либо стороны князей никогда не останавливало, и горожанам иной раз, и вправду, доставалось. Вместе с тем, разорение волостей вряд ли имело такие масштабы, о которых говорится в "Слове о полку Игореве": "Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче"43.

Основных причин междоусобиц было две: во-первых, стремление занять киевский стол, во-вторых, желание иметь в своем распоряжении больше волостей.

Борьба за Киев началась еще в X веке. И уже тогда киевлянам пришлось признать старшим князем самого младшего из сыновей Великого Святослава. Владимир решил проблему старшинства в княжеском роду простым и надежным способом - убив своего соперника. Смерть самого Владимира вызвала к жизни еще более острую и ожесточенную усобицу между его сыновьями - первую и самую крупную в новом столетии. Как известно, в ходе этой распри погибли четыре брата: Святополк, Святослав, Борис и Глеб. Судислав оказался практически на всю жизнь заточенным в порубе. Изяслав и Вышеслав умерли еще при жизни отца. В 20-х годах XI в. борьба развернулась между двумя оставшимися братьями - Ярославом и Мстиславом. И вновь вопрос старшинства в княжеском роду решался с помощью "суда божьего", т.е. в бою. Речь идет о знаменитой битве под Лиственом 1024 г., так поэтично описанной летописцем: "...и бывъши нощи быс тма и Громове и молъния и дождь... и быс сеча силна яко посветяше мъльния и блисташася оружья и бе гроза велика и сеча силна и страшна..." 44. Особенность ситуации заключалась в том, что битва решала только проблему старшинства в княжеском роду, и не касалась киевского стола, судьба которого к тому времени была уже решена киевлянами. В 1023 г. (или начале 1024), когда Мстислав пришел в Киев в отсутствие Ярослава, горожане его не приняли. Это был первый известный случай, когда городская община решительным образом повлияла на результаты княжеской усобицы, по сути, предопределив распределение столов и сделав так, что старшинство в княжеском роду не повлекло за собой обладание Киевом. В сражении победил Мстислав, но в Киеве по-прежнему остался Ярослав. А победитель вынужден был довольствоваться Черниговом - городом, в котором он и так сидел. В 1025 г., собравшись у Городца, князья поделили Русскую землю по Днепру на две части. Слова Мстислава, сказанные им еще после победы у Листвена - "... сяди в своемь Кыеве ты еси старейший брать а мне си сторона" 45- как раз и выражают двусмысленную ситуацию, которая сложилась в тот момент. "Суд божий" показал, что старшим в роду, а значит и киевским князем, должен стать Мстислав, но Киев не хотел его видеть и он это знал. "Бог" сотворил невероятное, сделав родных братьев равными друг другу. Отсюда и последовавший за этим раздел Русской земли по Днепру и братолюбие, воцарившееся вплоть до безвременной кончины Храброго Мстислава, "иже зареза Редедю предъ полкы касожьскыми". Таким образом, кризис власти, наметившийся в начале XI в., был преодолен. Деление Руси на две части не имело долгосрочного характера, оно разрешало только эту конкретную ситуацию и вспоминалось в дальнейшем только как прецедент46. Повториться ему когда-либо еще было не суждено.

Долгое княжение Ярослава Мудрого завершилось так называемым "рядом Ярослава". Мнения о нем самые разные. Одни исследователи полагают, что он ничего нового в порядок наследования княжеской власти не внес, другие историки придают ему принципиальное значение. Например, Ключевский считал, что с него берет начало схема очередного порядка. С этого момента князья должны были передвигаться из волости в волость согласно очереди, которая определялась старшинством в княжеском роду 47. По мнению Котляра, из "ряда Ярослава" прямо вытекает принцип иерархических отношений между князьями 48. На мой взгляд, это было обычное распределение столов, какое мы видели еще при Святославе Игоревиче в 970 г., и какое еще не раз повторится после этого. Порядок наследования киевского стола на основе "родового старшинства", как и родовой принцип отношений между князьями в целом (отец - дети, старший брат - младший брат), имеет свои истоки в родовом обществе, а не устанавливается властью. Сталкиваясь с проблемами наследования стола или волости, князья обращались в первую очередь к обычаю, который происходил с тех времен, либо к прецеденту. Если это не помогало, то в дело вступал "божий суд", то есть кто прав - кто виноват, выясняли в ходе сражения. Борьба за место под солнцем могла разгореться и после смерти Ярослава, и лишь в силу ряда конкретных причин, а вовсе не благодаря Ярославу, этого не произошло. Более того, ожесточенной борьбы за Киевский стол с тех пор не было вплоть до середины XII века. Больше ста лет с четвертью Киев жил относительно спокойно. Судьба несчастного Изяслава Ярославича не в счет. Его выгоняли из Киева два раза - вначале киевляне, затем родной брат Святослав - но к вооруженной борьбе за киевское княжение это не привело. В первом случае подвел Всеслав Брячиславич, который сбежал к себе в Полоцк и оставил Киев на произвол судьбы. Во втором случае, Изяслав не успел найти себе союзников - Святослав неожиданно умер и он спокойно вернулся обратно, не встретив сопротивления со стороны последнего брата Всеволода.

После гибели Изяслава Ярославича в 1078 г. Всеволод сел в Киеве беспрепятственно - у него просто не осталось соперников. Новый виток противостояния между князьями приходится на конец XI столетия. Но основным содержанием его была борьба за волости, а не за Киев. Не в последнюю очередь это связано с позицией Владимира Мономаха - сына последнего из Ярославичей. Согласно летописи, Владимир, похоронив отца, рассудил так: "...Аще саду на столе отца своего то имам рать съ Святополком взяти яко есть столъ преж от отца его былъ и размысливъ посла по Святополка Турову а самъ иде Чернигову" 49. Позиция Мономаха, как ее передает летописец, довольно странная. Он и после Святополка не будет спешить занять Киевский стол. В 1113 г. горожане буквально вынудили Владимира стать киевским князем. Вместе с тем, Владимир Мономах не был чужд киевских дел, и, где бы он ни сидел - в Чернигове или Переяславле - всегда вместе с киевским князем Святополком решал, возникавшие там проблемы.

Владимир и Святополк - постоянные участники княжеских съездов, которые как раз и приходятся на этот период. Летописцы упоминают их не раз. Собирались они по разным поводам: в 1096 г. в Киеве - для установления порядка в Русской земле; в 1097 г. в Любече - для примирения князей; в 1100 г. в Витичеве - снова для примирения князей; в 1101 г. в Золотче - для решения русско-половецких отношений; в 1103 г. у Долобска - для организации похода на половцев. Самый известный из них - Любечский съезд - вызывает немало споров. Одни историки придают ему очень большое значение, другие считают рядовым событием, не имевшим серьезных последствий. На мой взгляд, все съезды конца XI - начала XII в. были своего рода дуумвиратом, сложившимся между Владимиром Мономахом и Святополком Изяславичем. В данном случае съезд собирался после длительной войны с Олегом Святославичем за Черниговскую волость. Его целью было заключение мира и распределение волостей между князьями-участниками, одним словом, примирение сторон. Об этом и пишет летописец: "...И сняшася Любячи на оустроенье мира" 50. Было решено, что каждый должен княжить там, где ранее княжил его отец. В этом и заключается смысл фразы "каждый держит отчину свою", и никаких дополнительных оговорок и логических построений здесь не требуется. Применение этой формулы относится только к результатам предшествовавшей съезду усобицы и означает, что Олег согласился с тем, что Святополк должен остаться в Киеве, а Владимир Мономах - уйти в Переяславль, чего собственно он и добивался. Почти все так и вышло. Олег получил отчину, о которой мечтал, но не один, а на пару с братом Давидом. Самый известный в истории Киевской Руси крамольник отныне был успокоен и больше подобные проблемы не создавал. Распространено мнение, что Олег получил не Чернигов, а Новгород-Северский или Курск, как думает Котляр 51. Никаких серьезных оснований обе точки зрения не имеют.

В летописных текстах ничего не говорится о владениях Олега после Любечского съезда. В это время он постоянный спутник своего брата Давида. В любом событии, какое бы не описывалось летописцем с участием Давида Святославича, рядом встречается Олег. Упоминания "Се слышавъ Давыдъ и Олегъ, печална быста велми и плакастася..." типично для того времени. Олег Святославич находился "у стремени" Давида, то есть в его подчинении. Давид мог выделить во владение Олегу Сновскую тысячу и Стародубскую волость, как это делали черниговские князья по отношению к своим напарникам в XII веке. Постоянное присутствие "Гориславича" в Чернигове - он даже умер здесь и захоронен в Спасском соборе 52 - как и "парные" упоминания говорят в пользу такого предположения. Татищев в статье о смерти Олега записал: "Августа 18 дня преставися Олег Святославович, князь черниговский". Олег, наряду с Давидом, назван черниговским князем и в "Сказаниях о чудесах святых Романа и Давида": "Святополкъ же Изяславичъ прия княжение въ КиевЪ, а Давид и ОлЪгъ въ ЧерниговЪ. Володимиръ же въ Переяславли"53. В Густинской летописи Олег назван Черниговским князем даже без Давида54. Позже, в первой половине XII в., черниговский князь и владелец Сновской тысячи также называются летописцем вместе (Владимир и Изяслав Давидовичи).

Крамола, разгоревшаяся сразу после Любечского съезда, связана уже с другими лицами55. Съезд не мог ее предупредить. Всему комплексу проблем, имеющих отношение к новой усобице, был посвящен следующий княжеский съезд, но и он не в состоянии был раз и навсегда покончить с княжескими распрями, да и цели такой не имел. Вся первая половина XII в. прошла под знаком борьбы за те или иные волости.

Киеву очень долго везло: вплоть до кончины Всеволода Ольговича он не был предметом споров. После Святополка, как уже отмечалось, киевский стол занял Владимир Мономах. Оспорить решение киевской общины никто из князей тогда не рискнул. Владимир был самым сильным и авторитетным князем. В 1125 г. старшинство в роду и киевское княжение мирно перешли к его сыну Мстиславу Великому, а когда умер и Мстислав - к его брату Ярополку. В 1139 г., после смерти Ярополка, в Киеве с помощью силы утвердился Всеволод Ольгович и только, когда он умер в 1146 г., началась борьба за киевское княжение. В нее, так или иначе, были вовлечены галицкие, волынские, переяславские, суздальские, черниговские, северские, смоленские, новгородские и другие волости. В ней участвовали соседи Руси: половцы, угры, ляхи. Накал страстей был связан в первую очередь с трудностями определения старшинства в княжеском роду. Именно в это время со всей остротой встал вопрос, который Ключевский сформулировал так: "...Кто выше на лестнице старшинства, младший ли летами дядя или младший по поколению, но старший возрастом племянник?"56. Другой проблемой было согласование мнения князей на этот счет и мнения городской общины.

Началось все с того, что киевская община в нарушение клятвы, данной своему покойному князю, пригласила на княжение Изяслава Мстиславича, внука Владимира Мономаха. Изяслав принял предложение. Собрав войско, он отправился в Киев, где уже сидел Игорь Ольгович. Лишившись союзников и поддержки киевлян, Игорь не мог удержаться в Киеве. Судьба его была печальна. Проиграв битву, он застрял в болоте, попал в плен, томился в порубе, затем был пострижен в монахи и, в конце концов, убит киевлянами. Они избили его до полусмерти, протащили полуживого через город и, прикончив на княжеском дворе, сволокли на подол и, надругавшись, бросили его окровавленное тело. Сев на столе отца своего и деда, Изяслав столкнулся с князем Святославом Ольговичем, сидевшем в Новгороде-Северском, и Юрием Долгоруким, князем суздальским. Юрий стал главным соперником Изяслава в борьбе за киевский стол. Сложилось все так, как писал Ключевский. Старый племянник против молодого дяди. Между ними стоял старый дядя - Вячеслав Владимирович, который в ходе усобицы однажды скажет своему младшему брату: "азъ оуже бородатъ а ты еси родилъ"57, то есть я уже был бородат, когда ты родился. То и дело он мешал обоим соперникам, и оказывался на киевском столе всякий раз, когда один из них уже покинул город, а другой еще в него не вошел.

В 1149 г. Юрий вынудил Изяслава уйти во Владимир Волынский, однако на следующий год тот вернулся и заставил убежать Юрия. Затем, Юрий снова выгнал Изяслава, а потом Изяслав Юрия. В 1151 г., чтобы узаконить свое пребывание в Киеве и упрочить положение, Изяслав пригласил на киевский стол не раз обманутого им дядю Вячеслава Владимировича. Дядя предложение принял. Образовался новый дуумвират, в котором титул Великого князя носил один - Вячеслав, а правил другой - Изяслав. Юрию Долгорукому этот расклад не понравился, и усобица продолжилась. В битве у реки Руты Изяслав Мстиславич чуть не погиб. В бою он был ранен, и едва не добит своими же. Когда раненого Изяслава хотели убить, думая, что это враг, он приподнялся и сказал: "Я князь". Один из киевлян ответил: "Ну, так тебя-то нам и надобно". Вынув меч, он стал бить его по шлему. Изяслав поспешил уточнить: "Я Изяслав, князь ваш" и снял шлем. Только тогда его узнали и оказали помощь. Вскоре Изяслав Мстиславич заболел и умер, а вслед за ним скончался и Вячеслав, который после смерти соправителя хотел сколотить новый дуумвират вместе с его братом Ростиславом. Смертью Вячеслава попытался воспользоваться Изяслав Давидович - князь черниговский, но Юрий не дал ему закрепиться в Киеве. Он послал ему требование покинуть город, сказав: "Мне отцина Киевъ, а не тобе" 58. Изяслав не стал спорить, и, оправдываясь, - "посадили мя Кияне" - оставил "мать городов русских". Наконец то Юрию удалось занять великий киевский стол и избавиться от серьезных противников. Но радость его была непродолжительна. Через несколько лет он внезапно заболел и через пять дней скончался.

Вне зависимости от результатов, усобица фактически сделала реальностью только одну возможность определить старшинство в княжеском роду - "суд божий". Отныне старшим мог стать любой князь, у которого для этого хватило сил. Не важно, старший ли он возрастом или поколением, или же ни то ни другое. Иначе говоря, главными условиями старшинства теперь стали военная мощь и личный авторитет князя, достаточный для того, чтобы его старшинство было признано другими князьями и киевской городской общиной. При этом все большую роль в приобретении киевского стола начинает играть расположение к претенденту со стороны киевлян. А если речь идет о других землях, то общины главного города. За городской общиной чаще всего и было последнее слово.

Формально князья продолжали находиться в рамках семейно-родовых отношений и, когда им было нужно, вспоминали кто из них действительно старше, а кто младше, летами или как-то иначе. Но, когда такая необходимость пропадала, исчезала и "родовая" риторика, и князья тут же забывали, что один из них только что признавал себя "сыном", а другого, кого он сейчас выгнал, называл "отцом".

Борьба за Киев четверть века, с небольшими перерывами, лихорадила Русскую землю. Она сопровождалась войнами за те или иные волости, которые практически не прекращались. Редко когда летописец, глубоко вздохнув, мог записать: "бысть тишина". Или: "Не бысть ничто же" 59. Если быть точным, в данный период, такого не было ни разу.

После смерти Юрия в Клев снова вошел Изяслав Давидович, но продержался здесь недолго. Затем в городе закрепился Ростислав Мстиславич, княживший с 1160 по 1167 год. В 1167 - 1169 годах в Киеве сидел Мстислав Изяславич, который и навлек на город первый большой разгром, поразивший летописца, а вслед за ним и историков. Около двух лет киевским князем, при старшинстве Андрея Боголюбского, был его брат Глеб. Затем последовательно здесь побывали: Владимир Мстиславич, Роман Ростиславич, Рюрик Ростиславич с братьями Давидом и Мстиславом, Ярослав Изяславич, и, наконец, снова Роман Ростиславич, княживший до этого в Смоленске. Киев только успевал признавать или призывать одного князя, как здесь оказывался другой, при этом, все это сопровождалось нескончаемым "судом божьим", иначе князья не могли разобрать, кто из них старше, а кто младше.

Последняя четверть XII в. для Киева стала временем стабильности и возрождения эпохи Владимира-Святополка. Это была "золотая четверть", годы наивысшего подъема древнерусской цивилизации, когда политический мир сопровождался небывалым экономическим и культурным взлетом, годы относительного покоя перед окончательным падением Киева. Войны за волости, которые продолжались и в это время, существенного влияния на развитие Киевской Руси не оказывали.

В 1176 г. киевским князем стал Святослав Всеволодович, названный в "Слове о полку Игореве" "грозным" и "великим". Святослав был сыном Всеволода Ольговича и в то время возглавлял "храброе Олегово гнездо". Он сумел вытеснить из Киева Романа Ростиславича и заручиться подлинной поддержкой киевлян. Однако около четырех лет Святослав продолжал бороться за киевское княжение с Ростиславичами. В 1180 г., после очередного столкновения двух соперничавших группировок согласие было найдено. Рюрик Ростиславич, одержав победу над Ольговичами, предложил Святославу вернуться в Киев: "...Бе бо Святославъ старей леты и оурядився с нимъ състоупи емоу старейшиньства и Киева а собе возя всю Роускоую землю" 60. Это неожиданное братолюбие, проявленное Рюриком, объясняется просто. На результат усобицы повлияло отношение к соперникам со стороны киевской городской общины, точно также, как на итог битвы Ярослава Мудрого и Мстислава Лютого, как его называли киевляне. Только новый дуумвират принял несколько иную форму. Киев и старшинство оставались за Святославом, а Русская земля, то есть городки в Киевской округе, переходили под управление Рюрика.

В княжение Святослава и Рюрика возобновились объединенные походы русских князей на половцев. Летопись буквально пестрит сообщениями о таких походах. "Только за два года (1184 и 1185), - отмечает Б. А. Рыбаков, - Святославом организовано четыре похода на половцев, и все они завершились победой - половцы были или разгромлены, или отогнаны" 61. Святославу удавалось объединять под свои знамена до полутора десятков разных князей.

Соправительство "грозного" Святослава и Рюрика Ростиславича продолжалось вплоть до смерти Святослава Всеволодовича в 1194 году. Но и после этого Киев не был объектом ожесточенных споров и масштабных нападений до 1203 года. По иронии судьбы страшный разгром в Киеве учинил тогда Рюрик, изгнанный из города своим зятем Романом Мстиславичем. В конце 1240 г. Киев окончательно был разгромлен монголами. С этого события началась новая глава в истории русской цивилизации, требующая отдельного исследования.

Приведенный обзор княжеских междоусобиц XI - начала XIII веков, связанных с борьбой за великий киевский стол, позволяет раскрыть статистику иного рода, отличающуюся от данных Соловьева. Между первой крупной усобицей XI столетия (1015 - 1025 гг.) и периодом длительных крамол, относящимся уже к XII веку (1146 - 1180 гг.), находится эпоха в 121 год относительно мирного времени, когда борьба за Киев не приводила к его разорению. Затем эпоха междоусобиц, длившаяся с перерывами (иной раз до 7 лет) 34 года, сменилась еще одним периодом мирного развития Киева, продолжавшимся 22 года. При этом за все годы междоусобиц, начиная от основания города до монгольского нашествия, столица империи только дважды (в 1169 и 1203 гг.) подвергалась масштабному разгрому. Подобного рода статистические данные выявляются в отношении других крупных центров Киевской Руси. Некоторые древнерусские города вообще ни разу серьезно не разорялись вплоть до начала монгольского ига. Такого рода сведения отражают развитие древнерусской цивилизации более объективно и вполне объясняют отсутствие влияния княжеских распрей на общее состояние Руси.

Таким образом, Киевская Русь прошла в своем развитии два основных этапа: этап становления (конец IX - начало XI вв.) и этап роста (XI - первая треть XIII веков). Древнерусская цивилизация не успела достигнуть пика своего развития. На стадии подъема она была застигнута монгольским нашествием, которому не смогла противостоять. Процесс развития был прерван и под влиянием внешних условий пошел совсем по другому пути.

Примечания

1. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Терминология русской истории. Сочинения. Т. 6. М. 1989, с. 99.

2. КАРАМЗИН Н. М. История государства Российского. Т. 2 - 3. М. 1991, с. 464.

3. СОЛОВЬЕВ С. М. Об истории древней России. М. 1992, с. 144.

4. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. М. 1995, с. 175 - 176.

5. ПЛАТОНОВ С. Ф. Полный курс лекций по русской истории. СПб. 2000, с. 106 - 107.

6. ПОКРОВСКИЙ М. Н. Русская история. Т. 1. СПб. 2002, с. 75 - 76.

7. ЛИХАЧЕВ Д. С. Великое наследие. М. 1980, с. 163.

8. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч. Кн. 1, с. 176, 177.

9. Древняя Русь. Город, замок, село. М. 1985, с. 58 - 61, 67, 243 - 244.

10. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 1. М. 1997, стб. 377 - 378.

11. Там же. Т. 1, стб. 147, 148.

12. ПСРЛ. М. 2000. Т. 3, с. 23.

13. ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л. 1988, с. 84, 86, 90 - 91.

14. Сказания о Святых Борисе и Глебе. СПб. 1860, стб. 12.

15. АРИСТОТЕЛЬ. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск. 1998, с. 681.

16. ПСРЛ. Т. 2, стб. 236.

17. Там же, стб. 367.

18. Там же, стб. 216.

19. Там же. Т. 1, стб. 239.

20. Там же, стб. 20.

21. Там же. Т. 2, стб. 729, 789.

22. Там же, стб. 731, 789, 791.

23. Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского. ПЛДР. Начало русской литературы. М. 1978, с. 310.

24. ПСРЛ. Т. 2, стб. 216; т. 1, стб. 480.

25. СВЕРДЛОВ М. Б. От Закона Русского к Русской Правде. М. 1988, с. 175.

26. Цит. по: КАРАМЗИН Н. М. Ук. соч., с. 609.

27. ПСРЛ. Т. 2, стб. 205, 314.

28. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 148.

29. КАРАМЗИН Н. М. Ук. соч., с. 464.

30. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч. Кн. 1, с. 157 - 158.

31. КУЗЬМИН А. Г. Падение Перуна: Становление христианства на Руси. М. 1988, с. 54.

32. ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Ук. соч., с. 93.

33. Слово о князьях. Красноречие Древней Руси. М. 1987, с. 100

34. ПСРЛ. Т. 1, стб. 256.

35. Там же. Т. 3, с. 175.

36. Там же. Т. 2, стб. 335, 608, 246.

37. Там же, стб. 573.

38. Там же, стб. 344.

39. Там же.

40. Там же, стб. 242.

41. Там же, стб. 250, 331 - 334, 698.

42. Там же, стб. 242.

43. Энциклопедия "Слова о полку Игореве". Т. 1. СПб. 1995, с. 10.

44. ПСРЛ. Т. 2, стб. 135 - 136.

45. Там же. Т. 1, стб. 149.

46. Там же. Т. 2, стб. 578, 700.

47. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч. Кн. 1, с. 150 - 155.

48. КОТЛЯР Н. Ф. Древнерусская государственность. СПБ. 1998, с. 160.

49. ПСРЛ. Т. 1, стб. 217.

50. Там же, стб. 256.

51. БЕСТУЖЕВ-РЮМИН К. Н. Русская история. СПб. 1872, с. 176; ГОЛУБОВСКИЙ П. В. История Северской земли до пол. XIV в. Киев. 1881, с. 100.; МАВРОДИН В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древн. времен до вт. пол. XIV в.). Л. 1940, с. 209.; НАСОНОВ А. Н. "Русская земля" и образование территории древнерусского государства. М. 1951, с. 58.; КОТЛЯР Н. Ф. Ук. соч., с. 258.

52. Повесть временных лет (ПВЛ). М. -Л. 1950, ч. 1, с. 174, 180 - 183, 199, 200.

53. Сказание о Св. Борисе и Глебе. СПб. 1860, стб. 81.

54. ПСРЛ. СПб. 1843. Т. 2, стб. 282.

55. Там же. Т. 1, стб. 257.

56. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч., кн. 1, с. 157.

57. ПСРЛ. Т. 2, стб. 430.

58. Там же, стб. 478.

59. Там же, стб. 735, 736 - 739.

60. Там же, стб. 624.

61. РЫБАКОВ Б. А. Петр Бориславич. Поиск автора "Слова о полку Игореве". М. 1991, с. 111.

Древнерусская цивилизация: вехи развития // ВИ. 2008. №9. С.70 – 82.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А. Н. Поляков. Древнерусская цивилизация: вопросы социальной мобильности

Социальная мобильность - одна из важнейших характеристик общества, определяющих его своеобразие, наряду с экономическим укладом, политическим устройством и системой ценностей. Изучение социальной мобильности позволяет лучше понять в целом жизнь общества, но историки касаются данной проблемы, как правило, лишь попутно. Социологи выделяют два основных типа социальной мобильности: горизонтальную и вертикальную (перемещение из одного социального слоя в другой).

Представления о горизонтальной мобильности в древней Руси устойчивы. Не используя самого термина "горизонтальная мобильность", историки писали об этом явлении еще в середине XIX в., когда и утвердилась идея о постоянном и всеобщем переселении в киевский период. Эти непрекращающиеся "птичьи перелеты" из края в край были определены как "колонизация". СМ. Соловьев считал колонизацию одним из важнейших условий, повлиявших на ход русской истории1. В. О. Ключевский называл ее основным фактом русской истории. "История России, - писал он, - есть история страны, которая колонизуется". По его мнению, процесс передвижения того или иного рода затрагивал практически все слои населения. С места на место, из области в область передвигались князья, становясь, по его выражению, политической случайностью, следом за ними тянулись дружинники, бывшие, как и князья, перелетными птицами Русской земли2. В двух направлениях - на юго-запад и северо-восток - двигалась основная масса населения.

В числе сторонников этой точки зрения оказался и Д. И. Иловайский с его рассуждениями о "подвижности сельского населения, всегда готового... оставить свои непрочные жилища и перейти на другие, более удобные земли"3. Возражал против нее Н. П. Павлов-Сильванский. "Некоторая подвижность, связанная с основными началами средневекового порядка, - утверждал он, - в удельной Руси, несомненно, была... но только некоторая подвижность, и притом отнюдь не являющаяся характерною чертою русской древности"4. Противоречивую позицию занимал М. Н. Покровский. В одной из работ он ограничивал масштабы переходов, в другой, наоборот, писал: "Население тогдашней России постоянно передвигалось с места не место. Очень редко внук умирал на том месте, где родился дед"5.

Советские историки уделяли мало внимания этому вопросу. В редких случаях встречаются высказывания о подвижности бояр, посадников или дружины в целом6. Естественно, признавались и княжеские переходы. Однако Б. Д. Греков склонен был отрицать высокую подвижность основного населения Руси - смердов и предлагал "отказаться от... теории бродяжничества. Род [смерда] со своим главой сидел на земле более или менее прочно"7. В наши дни мнения о большой подвижности древнерусского населения придерживается П. П. Толочко8.

Представления историков о подвижности населения на Руси покоятся в основном на общих положениях о социальном строе, хозяйстве и политическом режиме Киевской Руси и подтверждаются отрывочными летописными сведениями. Дореволюционные исследователи, в частности Ключевский, исходили из того, что основой хозяйства у восточных славян было не земледелие, а торговля и промыслы. Подсечное земледелие тоже требовало постоянных переходов. "Очередной порядок" княжения приводил к постоянным передвижениям князей со стола на стол, а вместе с ними - бояр и гридей. "Единство княжеского рода позволяло дружиннику переходить от князя к князю, а единство земли - из области в область, ни в том, ни в другом случае не делаясь изменником"9. Разветвление княжеского рода еще более осложняло порядок перехода власти.

Наиболее веским доводом в пользу существования широкой народной колонизации в киевское время служат данные топонимики. "Надобно вслушаться в названия новых суздальских городов, - писал Ключевский, - ...Звенигород, Стародуб, Вышгород, Галич, - все это южнорусские названия, которые мелькают чуть ли не на каждой странице старой киевской летописи... В древней Руси известны были три Переяславля: Южный, или Русский... Переяславль Рязанский (нынешняя Рязань) и Переяславль Залесский... Каждый из этих трех одноименных городов стоит на реке Трубеже"10. Вряд ли можно сомневаться, что перенесение южнорусской топонимики на владимиро-суздальский север было делом переселенцев - выходцев с киевского юга. Вопрос в другом, насколько массовым было это переселенческое движение? Ключевский полагал, что оно было очень большим. Настолько большим, что фактически опустошило южную Русь. Он ссылается на текст Ипатьевской летописи под 1159 годом, где воспроизведена переписка между киевским князем Изяславом Давидовичем и черниговским Святославом Ольговичем. Желая пойти войной на Галич, Изяслав потребовал от него поддержки. В ответ Святослав недвусмысленно дал понять, что не собирается идти вместе с ним. Изяслав, естественно, вспылил и отослал в Чернигов записку, в которой угрожал Святославу: "Богъ дасть оуспею Галичю, а ты тогда не жалуй на мя оже ся почнешь поползывати ис Щернигова к Новугороду". Тогда Святослав взмолился: "Господи вижь мое смирение..." и уточнил, что держит всего семь пустых черниговских городов, в которых сидят псари да половцы. Помимо Чернигова, это Моровийск, Любеч, Оргощ, Всеволожь, и еще три не названных. Остальные же города, по его словам, держал сам Изяслав и его племянник Святослав Владимирович, князь Вщижский. По летописи: "А всю волость Черниговьскую собою держить и съ своимъ сновцемъ"11. (Угрозе Изяслава Давидовича не суждено было сбыться - он потерпел поражение.) Ключевский сделал вывод: "Значит, в этих [семи святославовых] городах остались княжеские дворовые люди да мирные половцы, перешедшие на Русь"12. Остальное население, как он думал, переселилось в иные места, а именно на северо-восток или юго-запад.

Но полагаться на заявление Святослава нельзя. Судя по всему, он намеренно преувеличил свою бедность перед Изяславом. Смысл его ответа прозрачен: не надо меня пугать понижением статуса и доходности княжеского стола, я, мол, и так почти ничего не имею. Но на деле упомянутые им города были не столь пустыми. Как показали раскопки, Любеч в XII в. продолжал активно развиваться. Весь археологический материал, найденный в городском детинце, относится ко второй половине XII - началу XIII века13. Чернигов в XII-XIII вв. переживал период наивысшего подъема. К началу монгольского нашествия общая укрепленная площадь города превысила 200 га, а население - 25 тыс. человек14. Это касается и Киева. К тому же в летописи говорится только о семи городах, бедных людьми, остальные же, судя по словам Святослава, не страдали от безлюдья. А ведь именно они называются им "всей черниговской волостью". Даже если пользоваться только летописным текстом, вывод, сделанный Ключевским, представляется необоснованным. Говоря о данных топонимики, речь следует вести о переселении только избыточного населения, как об этом пишет Толочко15. Миграция населения на Руси - вынужденная или добровольная, стихийная или организованная, для освоения новых территорий (колонизация) или на обжитые места - явление, как видно, обычное, и заселялись первые города представителями различных племен или жителями множества других городов. Такого рода переселения продолжались и позже. Отец Феодосия Печерского из предместья Киева перебрался в Курск. Галицкий книжник Тимофей, упомянутый в Ипатьевской летописи под 1205 г., был родом из Киева. Александру Невскому служил некий Яков - выходец из Полоцка. Согласуются с этими данными и сведения берестяных грамот. В одной из них (N 424, первая четверть XII в.) сын советует родителям перебраться поближе к нему, в Киев или Смоленск16.

Однако не стоит преувеличивать подвижность древнерусского населения. Нет никаких данных, позволяющих утверждать, что в древней Руси люди могли легко сниматься и уходить на другие места в массовом порядке, - кроме случаев, когда переселение было организовано княжеской властью; и то неясно, насколько крупными были перемещенные группы горожан или лучших людей. В остальном мы имеем дело только с отдельными семьями или лицами, волею судьбы оказавшимися не там, где родились.

Немаловажно понять - менялся ли социальный статус переселившихся лиц. Когда речь идет о колонизации, то есть освоении новых земель, или миграции, организованной властью, социальное положение таких людей оставалось прежним. Отец Феодосия Печерского, по распоряжению князя переселившийся из Василева в Курск, владел в его округе селами. Значит, князья, отправляя поселенцев на новые места, обеспечивали сохранение их статуса. Но каким образом, если верховная собственность на землю принадлежала городам? Наиболее вероятно - отец будущего игумена Печерского монастыря переселился в Курск с определенной группой в период освоения Русью Северской земли. Это вторая четверть - середина XI в., примерное время включения в состав Русской земли Среднего Подесенья и Посемья. Такие переселенцы создавали новую общину, а не входили в старую.

Помимо колонизации, на Руси существовала горизонтальная мобильность иного рода, связанная с "профессиональной" деятельностью лиц разного социального положения. Она может быть охарактеризована как географическая мобильность - перемещение из одного места жительства в другое при сохранении прежнего статуса.

Высокой подвижностью в этом смысле обладали князья. Это очевидный факт русской истории киевского периода. Владимир Мономах в течение жизни княжил в Смоленске, Чернигове, Переяславле и Киеве. Кроме того, по разным причинам побывал в Ростове, Владимире Волынском, Турове, Берестье, Новгороде, Полоцке, Минске и других городах. По его собственному признанию, за свою жизнь он совершил 83 больших перехода17. Святослав Всеволодович ("Грозный" князь "Слова о полку Игореве") княжил во Владимире Волынском, Турове, Новгороде Северском, Чернигове и Киеве. Мстислав Удалой, участник битвы на Калке, княжил в Торопце, Новгороде Великом, Галиче и Торческе. Не все князья, конечно, меняли столы в таком количестве, как Владимир Мономах или Святослав Грозный, однако практически никто из них не сидел в одном и том же городе всю жизнь. Князья стремились добыть себе наиболее престижный и богатый стол - в этом и был смысл их социальной жизни. Даниил Заточник для этого советовал слушать только мудрых советчиков (намекая, видимо, на себя). " З добрымъ бо думцею думая, князь высока стола добудеть, - внушал он своему господину, - а с лихимъ думцею думая, меншего лишенъ будеть"18.

Сложнее обстоит дело с постоянными спутниками князей - боярами, которые и были "думцами". Известно о передвижениях бояр из города в город, от одного князя к другому. Как отмечал Ключевский, из всего количества - 150 имен - упоминаемых в летописях дружинников, бояр в первую очередь, имеем "не более шести случаев, когда дружинник по смерти князя-отца, которому он служил, оставался на службе у его сына, и не более шести же случаев, когда дружинник при княжеской смене оставался в прежней волости"19. И. Я. Фроянов приводит пример передвижения одного из бояр - Жирослава Иванковича. Вначале застаем его посадником князя Вячеслава в Турове, затем видим в окружении Глеба Юрьевича. Через некоторое время он выполняет поручения Вячеслава и Юрия, затем - Святослава Ольговича. Наконец, он снова посадник, на этот раз в Новгороде. И это еще не конец его приключений. За свою жизнь он изъездил практически всю Русь20.

Цель переездов понятна - это волости и села. Переезжая вместе с удачливым князем, бояре получали в управление те или иные волости и возможность приобретения новых сел. Согласно Ипатьевской летописи, после смерти Юрия Долгорукого киевляне принялись избивать суздальцев по городам и селам: "Избивахуть Суждалци по городомъ и по селомъ, а товаръ ихъ грабяче". Значит, пока Юрий был киевским князем, он отдавал в управление города пришедшим с ним суздальским боярам - именно они подразумеваются под "суздальцами" - тогда же они смогли приобрести и села, по которым их разыскивали киевляне. О черниговских боярах, которые получали в управление галицкие волости, говорится в Ипатьевской летописи под 1240 годом21.

Известны и такие случаи, когда бояре уходили вместе со своим побежденным князем, теряя свое имущество. Так было в 1150 г., когда Изяслав Мстиславич обещал своей киевской дружине вернуть имения и села, потерянные ими после ухода из Киева. Так было и в 1146 г., когда Святослав Ольгович покинул Новгород Северский: "Побеже Святославъ из Новагорода Корачеву, дроужина же его они понем идоша а дроузии осташа его"22. Здесь, правда, ничего не говорится о судьбе сел. Однако, учитывая сходство ситуации, с владениями новгород-северцев, судя по всему, было то же самое, что и с селами киевских бояр. Поведение бояр и дружины в подобных случаях уже нельзя объяснить жаждой наживы, здесь, скорее, проявляются идеалы верности и солидарности, принятые в дружинной среде.

Проблема приобретения сел иногородними боярами и сама подвижность бояр серьезно усложняют понимание сути социальной системы Киевской Руси. С одной стороны, тесная связь землевладения бояр с городской общиной, которая ими по существу и создается, факты пожалований и изъятия городом земли, необходимость даже князьям выпрашивать у города землю для пожалования монастырям. С другой - факты передвижения бояр из города в город и свидетельства о наличии у них сел в чужих волостях.

Прояснить ситуацию могут данные Русской Правды, которые касаются верви и дикой виры. "Дикая вира", как известно, - это плата за убийство, когда убийца неизвестен. Платит та вервь, на земле которой обнаружили труп. Если преступник известен и является членом данной верви, община ему помогает. Но это уже не дикая вира, а просто вира. Есть два исключения. Убийца совершил преступление в разбое - его выдают власти и в помощи отказывают. Это явно "свой", которому вервь хотела бы помочь, но не имела права. И второе - если кто не вложится в дикую виру. Вот это как раз и вызывает недоумение и многочисленные вопросы исследователей. Кто мог не вложиться в дикую виру? Независимо от того, что именно подразумевается под вервью - большесемейная община или соседская, патронимия или община типа позднейшей крестьянской волости - в любом случае это выглядит очень странно. С. В. Юшков заметил в свое время, что в пришедшей на смену верви сельской общине институт дикой виры заменялся круговой порукой, определявшейся не тем, что кто-либо "вложится" в нее на добровольных началах, а фактом принадлежности к этой сельской общине23. А вервь? Коллектив землевладельцев, тесно связанный дружбой, совместной собственностью на землю, взаимоответственностью и, в значительной мере, кровными узами, - кто в таком коллективе мог не вложиться? Откуда вообще могло возникнуть такое правило - вкладываться в дикую виру? Ясно, что дело в добровольном вхождении в общину-вервь, а не в добровольности вложения в дикую виру. "Вложиться в дикую виру", по существу, означает вступить в общину, так же как вступали в купеческие сотни и приобретали права потомственных купцов. Только здесь речь идет о землевладельцах - боярах и гридях. Вервь в этом случае - добровольное объединение собственников внутри более крупной общинной структуры, как "выть" в русской крестьянской общине или как сотня в городской общине. "Не вложиться" в дикую виру означает не внести взнос на определенные нужды при вступлении в вервь. Ситуация, которую рисует Русская Правда, предполагает случаи, возможно нередкие, когда земля той или иной верви включает земельные владения людей, которые не входили в эту вервь. В таком особом положении находились княжьи мужи, за убийство которых платили 80 гривен, - пришлые бояре, пользовавшиеся защитой князя, ибо кроме него им помочь было некому - их собственная вервь была далеко. Вложиться в дикую виру и стать членом новой верви означало для них полное переселение, к чему пришедшие с князем, как правило, не стремились. Землю же они либо покупали, либо захватывали неправедным путем, пользуясь своей властью и властью своего князя. Это объясняет, почему пришлые бояре часто вели себя как временщики и вызывали недовольство местных жителей.

Боярских переходов, видимо, было не так уж много, как кажется на первый взгляд. Не все бояре того или иного города входили в состав княжеской дружины, не все из тех, что входили в нее, покидали вместе с князем свой город. Единовременно из города уходила лишь небольшая часть местных бояр, может быть даже единицы, но в конечном счете, со временем большинство из них переезжало из своего города в чужой на "ловлю счастья и чинов" или в знак солидарности со своим любимым князем. Не зря Ключевский называл бояр и дружину "перелетными птицами" древней Руси. Но это были не блуждания из одной волости в другую, а временные отъезды из своего города, где у них были имения и села, своя вервь и своя городская дружина.

Географической мобильностью можно назвать и передвижения купцов, монахов, паломников, скоморохов и зодчих. Эти люди были "перелетными птицами" не меньше, чем князья и бояре. Центром внутренней и внешней торговли в XII-XIII вв. был Киев. О значении внутренних торговых связей могут говорить, например, показания Киево-Печерского патерика. Когда Святополк Изяславич ходил ратью на Давыда Игоревича, "не пустиша гостей из Галича, ни лодей из Перемышля, и не бысть соли в всей Русской земли... И бе видети торжище упражняемо"24. Торговля между русскими городами, как следует отсюда, настолько была важна, что служила порой средством политического давления. Связи новгородского купца Миляты25 изумляют. Он курсировал из Новгорода в Луку, из Луки в Киев, из Киева в Суздаль, и снова в Новгород. Другой новгородец - Павел, ходил в Киев и Ростов. Третий - Душила, в Москву (Кучков). В качестве мест, где вели новгородцы свои дела, упоминаются также Псков, Переяславль, Смоленск, Руса, Шелонь, Селигер, Полоцк и другие. В новгородских грамотах речь идет не только о торговых операциях, но и кредите (грамоты NN 776, 356, 952, 526, 803, 675). Новгородцы позволяли себе давать в долг людям, которые проживали за сотни верст - в Русе, Суздале, Киеве, на Селигере.

О бродячих монахах и паломниках упоминали Даниил Заточник и "Хождение игумена Даниила". Странствовали по Руси и скоморохи26. Странствующие зодчие, "мастера" во главе строительных артелей (дружин) переходили от одного города к другому. П. А. Раппопорт приводит пример одной из таких артелей, которая сначала работала в Новгороде, затем в Пскове, Ладоге, а потом вернулась в Новгород27.

Важной чертой древнерусской культуры Д. С. Лихачев считал "панорамное зрение" - склонность подчеркивать огромность расстояний, связывать между собой отдаленные географические объекты; "монументализм этот особый - динамичный. В широких географических пространствах герои произведений и их войско быстро передвигаются, совершают далекие переходы и сражаются вдали от родных мест... Летопись повествует о походах, битвах, переездах из одного княжества в другое. Все события русской истории происходят как бы в движении"28.

Географическую мобильность следует признать наиболее важной для древнерусского общества: передвижения князей с одного стола на другой, связанные с ними переходы бояр, путешествия купцов, монахов, паломников, скоморохов, зодчих. Большое значение, но не всеобъемлющее, имела колонизация, главным образом в виде организованных властью переселений, а также исхода избыточного населения в необжитые места.

Оценка вертикальной мобильности вызывает у исследователей существенные разногласия. Одни из них полагают, что она была довольно высокой, а другие, наоборот - крайне низкой. Первую точку зрения разделяли С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров, В. И. Сергеевич, М. А. Дьяконов, Д. И. Иловайский и другие. Мнение о том, что Русь можно было не только перейти из края в край, но и выскочить при этом из "грязи в князи" - нырнуть в котел дураком, а вынырнуть молодцом, было в XIX в. общепринятым. Соловьев полагал, что между княжеской дружиной и народом не было пропасти. Князь принимал к себе всякого витязя, какого бы происхождения он ни был. Боярское звание по наследству не передавалось. Это открывало возможность храбрым людям "личной доблестью приобрести значение"29. По Костомарову, "в кружок бояр, людей влиятельных, поступали разбогатевшие купцы"30; путь к приобретению боярского звания открывали также землевладение и война. Почти идиллическую картину рисовал Сергеевич. "Древняя Россия, - писал он, - не знала сословий... В княжескую эпоху все население представляет единообразную массу, разные слои которой отличались один от другого - достоинством, а не правами. Различий по занятиям не существует... Каждый имеет право на все, но одному удалось больше, чем другому, а потому он и выделяется как человек "лучший"; кто остался позади всех - характеризуется эпитетом "меньшего" человека... Ступени этой лестницы не были замкнуты: по мере улучшения фактической обстановки, человек сам собою поднимался на следующую ступень"31. Иловайский считал, что общественные слои в древней Руси находились в периоде брожения и не застыли в известных рамках. Военное сословие - дружина - принимало в себя как местные славянские дружины, так и военных людей из инородцев. Замкнутого характера она не имела: "Нередко простолюдины, особенно побывавшие на войне, уже не расставались с оружием и поступали в разряд дружинников". Н. А. Рожков утверждал, что три основные социальные группы - дружинники, люди, смерды - не отличались друг от друга ни правами, ни обязанностями. В юридическом полноправии всех сословий и реальной возможности свободного перехода из одного состояния в другое Рожков видел своеобразие общественного строя Древней Руси32. Также и Дьяконов считал, что возвышение местных людей в верхние общественные слои зависело от благоприятных имущественных условий. Вступление в дружину и выход из нее были совершенно свободными33.

Другая точка зрения возникла в советское время. В. Н. Вернадский, изучавший новгородское общество на закате его существования, сделал вывод, что крупнейшее новгородское боярство в XV в. являлось замкнутой наследственной правящей верхушкой. В. Л. Янин пришел к тем же результатам, определив новгородское боярство как аристократическую касту34. По его мнению, кастовый характер боярства в новгородском обществе основывался на том, что боярство выросло не из пришлой с князем дружины, а из родоплеменной старейшины35. По Янину, боярская каста в Новгороде - производное от местной родовой знати. В том же смысле высказывается О. В. Мартышин. "Признаком боярства, - считает он, - было не только крупное земельное владение, богатство, но и знатность рода. Доступ в круг избранных, если вообще допустить его возможность, был крайне затруднен"36.

Вторая точка зрения получила развитие в последнее время. Некоторые историки высказывают мнение о кастовой природе древнерусского общества в целом. А. Елисеев выдвинул предположение, что летописные русы - это не народ, а особая воинская каста. О кастах пишет Л. Р. Прозоров37. Опираясь на широкий круг источников (летописи, литературные произведения, византийские, арабские и др. зарубежные хроники и трактаты, произведения устного народного творчества, прежде всего былины и Голубиная, или Глубинная, книга), он доказывает наличие у восточных славян и русов замкнутых социальных групп по типу индийских варн.

По его мнению, Киевская Русь сформировалась в языческое время как общество кастовое. Славянским аналогом индийского "варна" и португальского "каста" Прозоров считает слово "род". На Руси, как и в древней Индии, сложились четыре основные касты: жрецы (волхвы), воины, общинники (производители материальных благ) и рабы. Друг с другом они не смешивались. Каждая имела своего божественного покровителя, свои предпочтительные занятия и цветовую символику.

Многое в этих построениях кажется необоснованным. Летописный материал часто подобран предвзято, факты, которые противоречат концепции, не объясняются и большей частью не рассматриваются вообще, как это происходит с материалом летописей о древнерусских князьях, когда он не сходится с образом божественного правителя: "Князья летописной эпохи не совсем подходят под этот образ... Однако стоит нам обратиться к тем же былинам, и мы обнаруживаем картину, разительно непохожую на привычный облик летописного правителя древней Руси"38. "Не совсем подходит" - это мягко сказано: совсем не подходит, причем это касается князей языческой поры: Олега, Игоря и особенно Святослава. По логике автора, они должны быть подобны былинному Владимиру - главному "сидню" русского эпоса. Однако летописи изображают их иначе - воинами, которые на месте не сидят, а вместе с дружинами воюют иные страны. Слабым местом в построении Прозорова являются и попытки подобрать богов-покровителей древнерусских каст. Шестерку богов Владимирова пантеона он превращает в пятерку, подбирает каждому из них соответствующую касту. Для этого приходится пересматривать функции некоторых из них. По-своему трактовать источники. И не всегда удачно. Дажьбога он называет, например, покровителем жрецов, а в "Слове о полку Игореве" он связывается с князьями. Одна гипотеза наслаивается на другую, что снижает убедительность его труда.

В работе есть немало наблюдений, которые заслуживают внимания, но если говорить о главном тезисе - наличие в языческой Руси каст - то он не обоснован.

Таким образом, русская историческая наука двигалась от понимания Руси как "общества равных возможностей" к представлению о замкнутости отдельных социальных групп и, наконец - к мнению о полном отсутствии вертикальной мобильности в древнерусском обществе. В целом эта важная проблема все еще ждет своего исследователя.

В Киевской Руси официальная религия - христианство - не создавала особых препятствий для социального роста, но и разрушителем барьеров не была. Христианская церковь, как и везде, приспосабливалась к реальному положению вещей. Она советовала своей пастве довольствоваться существующим общественным положением. За все беды и несчастья нужно было благодарить Бога. О реальных представлениях древнерусского общества по этому вопросу можно судить по легенде, отраженной в Голубиной книге. Знаменитый духовный стих упоминается в "Житии Авраамия Смоленского" XII или XIII в., самые ранние списки книги относятся к XVIII в., а приводимый ниже текст, видимо, к XV-XVI столетиям:

"От того у нас в земле цари пошли: / От святой главы от Адамовой; / От того зачались князья-бояры: / От святых мощей от Адамовых; / От того крестьяны православные: / От свята колена от Адамова"39.

Лексика стиха явно поздняя, но сюжет, как давно замечено, по существу, повторяет картину сотворения, изложенную в "Ригведе" - древнеарийской книге гимнов (сер. II тысячелетия до н.э.). Заимствованием это сходство объяснить нельзя - европейцы узнали о древнеиндийских ведах в первой половине XIX века. Кроме того, следы подобного рода представлений об обществе и государстве - как о живом организме - обнаруживаются и в других источниках: ""Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы", Руской земли безъ Игоря!" ("Слово о полку Игореве"); "Видих: великъ зверь, а главы не иметь; тако и многи полки без добра князя" ("Слово Даниила Заточника"); "Согрешиша от главы и до ногу еже есть от царя и до простыхъ людии" (летопись)40. Летописец ссылается на пророка Исайю (Ис. 1: 5 - 6), но это суть дела не меняет.

Вопреки устоявшимся представлениям о первобытном обществе, у славян задолго до образования Руси существовали роды, за которыми были закреплены определенные занятия: управление, защита, производство. Три социальных слоя - "цари", "князья-бояре", "крестьяне" - восходят к древнейшим временам. Однако сами по себе эти данные ничего не доказывают и прямых свидетельств о существовании каст на Руси не дают. Не все просто и в былинах. Все наши богатыри - разного социального происхождения. Илья Муромец - крестьянского, Алеша - поповского, Василий Буслаев и Дюк Степанович - боярского. Может быть, как думает Прозоров, все это поздние переосмысления крестьянских сказителей, первоначально же все они - воины по рождению? Важно не это. В народном сознании богатыри совершили социальное перерождение, независимо от того, выше или ниже стало их новое обличье. Богатыри в былинах - не бояре и не крестьяне, а особый отряд воинов на службе у князя Владимира. Став однажды членом богатырской дружины, никаких социальных передвижений ни вверх, ни вниз они не совершают и даже не пытаются совершить, и цели такой не ставят. И женятся они только на представительницах своего социального круга - поляницах (женщинах-богатыршах). Совсем как это предписывают древнеиндийские Законы Ману: "При первом браке дважды рожденному рекомендуется [жена] его варны; но у поступающих по любви могут быть жены согласно прямому порядку [варн]"41.

Такую же противоречивую картину мы наблюдаем в древнерусской литературе и законодательстве. Литература Древней Руси не знает проблем "межкастовых" или "межсословных" браков, но в ней нет и героев, поднявшихся из низов к высокому социальному положению. Каждое действующее лицо изображается лишь как представитель определенной социальной группы и оценивается, соответственно, по его "княжеским", "монашеским" или гражданским (горожанин) качествам. Герой хорош тогда, когда он соответствует своему социальному положению или когда ему приписывается это соответствие42.

Родовитость признается безусловной ценностью. Родовые связи много значили для людей того времени. Честь рода берегли не только князья. Мать Феодосия Печерского упрекала сына за то, что своими делами он "укоризну себе и роду своему творит"43. Под 1094 г. в летописи говорится о том, как люди, чтобы сообщить о себе, рассказывали о роде своем, из какого они города или села. Любопытно, что здесь род и город предполагают друг друга. Род человека говорит о его городе, а город - какого он рода-племени. Подобное единство этих двух понятий представлено в Лаврентьевской летописи под 1263 г., где упоминается Яков - "родомъ Полочанинъ", служивший ловчим у князя Александра Невского44.

Древнерусские законы и актовые документы не знают запретов на межсословные браки, ничего не говорят о проблеме смешенных брачных союзов, никак не регламентируют отношения различных слоев свободного населения. В них не подразумеваются какие-либо профессии, которыми должны заниматься каждый в данном слое. В Русской Правде различаются только "свободные" и разные категории "несвободных". Все "свободные" мерятся одною мерой, если речь идет о жизни (в Пространной редакции выделяются только княжеские люди), об увечьях, ссорах и драках, об имуществе, наследстве, воровстве. Одинаково оцениваются у свободных выбитый зуб и вырванный клок бороды (ст. 67, 68 Пр. ред.). С одною мерой Русская Правда подходит к преступлениям против "свободных" со стороны "несвободных" (ст. 65 Простр. ред.). В церковном уставе Ярослава без различий оцениваются двоеженство, толока, блуд, саморазвод, волхование и многое другое. Вместе с тем в Уставе есть статьи, которые делят свободных на четыре категории по степени чести и достоинства. Это статьи об оскорблении жен: умычкой, пошибанием, словом и некоторыми другими способами. Здесь различаются: великие бояре (или просто бояре), меньшие бояре, добрые люди (они же "нарочитые" и "городские") и простая чадь (они же сельские). Такие же статьи, но об оскорблении свободных мужей, находим в дополнительных статьях Русской Правды, которые Ключевский датировал серединой XII в.: "Аще ли пьхнеть муж моужа любо к себе, любо от себя, ли по лицу оударить, или жръдию ударить, а без зънамения, а видокъ боудеть, бещестие емоу платити; аже будеть боляринъ великых боляръ, или менших боляръ, или людинъ городскыи, или селянинъ, то по его пути платити бесчестие; а оже боудет варягь или колобягъ, крещения не имея, а боудеть има бои, а видокъ не боудеть, ити има роте по своей вере, а любо на жребии, а виноватый въ продажи, въ что и обложать". Нечто похожее Янин отмечает в Новгородской судной грамоте, в которой установлено взыскание за наводку "на виноватом на боярине 50 рублев, а на житьем двадцять рублев, а на молодшем десять рублев"45.

Итак, на одной стороне чаши весов - отсутствие запретов на межсословные браки, отсутствие кастовой регламентации населения в области наследования имущества, наказаний за преступления, связанные с воровством, мелкими и крупными увечьями, нанесением ущерба здоровью, блудом, двоеженством, волхованием и т.п., отсутствие предписаний на профессии, на другой стороне - узкосословные образцы поведения героев в древнерусской литературе, родовитость как одна из важнейших ценностей, деление древнерусского общества по степени чести и достоинства.

На первый взгляд, первая сторона перевешивает. Однако картина изменится, если учесть, что блуд, волхование, двоеженство и т.п. не воспринимались обществом как преступления. В быту это были явления заурядные. Все вместе, и как раз без различия в социальном положении, они противостояли новым христианским канонам, тогда еще только завоевывавшим свои позиции. Нет запретов на межсословные браки? Но и самих браков подобного рода в источниках нет. Известны лишь браки князей и боярынь (Святослав Ольгович и дочь новгородского посадника Петрилы.) Такого рода брачные союзы допускались даже Законами Ману. Нет указаний на предпочтительные профессии? Но есть косвенные данные об их существовании в реальной жизни. У князей и бояр - это управление и военное дело; у гридей - военное дело; у купцов - торговля; у смердов - земледелие, скотоводство, ремесло. "Узкосословных" идеалов без самих "сословий" быть не может. Говорить, что в древнерусском обществе в XI-XII вв. не было "групп с постоянно определенными функциями", как это делает В. В. Долгов, не приходится46. Большое значение "родовитости" в литературных произведениях невозможно объяснить, не признав ее роль в реальной жизни. Поздним происхождением дробного списка наказаний за оскорбление (по степени "чести и достоинства") ничего не доказать. Все перечисленные в нем слои встречаются с первых страниц русской летописи: великие бояре - 911 г.; меньшие бояре (болярцы) - 1015 г.; нарочитые мужи - 945 г.; селяне (смерды) - 1016 год.

Напрашивается вывод: свободные люди на Руси отличались друг от друга исключительно степенью "чести и достоинства", а количество имущества не имело принципиального значения и на социальный престиж не влияло. Это объясняет, почему за преступления против имущественных прав "свободных" нет никакой "кастовой" регламентации. Ценою жизни "свободные" отличались от "несвободных", но не между собой.

Стало быть, основным критерием вхождения в одну из перечисленных выше социальных групп была степень "чести и достоинства", либо связанная с происхождением, либо приобретенная. Как происходило передвижение из одного социального слоя в другой, помогает понять "Слово" и "Моление" Даниила Заточника. Здесь приведен почти полный список возможностей, как будто Даниил Заточник списывал их у самого Питирима Сорокина, так сказать, конспектировал его труд по социальной мобильности.

Первый путь, наиболее приемлемый для Заточника, - служба князю или боярину. Служба приносит сытость и богатство, но лишает свободы, хотя и временно47, а чтобы не потерять свободу навсегда, Даниил предпочитает княжескую службу, а не боярскую. Однако служба, хотя бы и князю, не позволяла преодолеть границы социальной группы. Источники не содержат сведений о том, что в Киевской Руси князья за особые заслуги переводили человека из низшей социальной группы в высшую, как это делали в Московской Руси, или в средневековой Европе, возводя в рыцарское звание48. Известен случай, когда один из князей (Владимир Мстиславич) пригрозил возвести в бояре своих детских, но сделать этого не смог, поскольку в один момент лишился общественной поддержки. В 1169 году он задумал некое дело без совета с дружиной. Узнав об этом, бояре заявили ему: "...А собе еси княже замыслилъ, а не едемъ по тобе мы того не ведали". На что он ответил, посмотрев на своих детских: "А се будутъ мои бояре". И поехал к берендеям. Увидев его "единого ездяща", берендеи восприняли это как оскорбление: "Ты намъ тако молвяше братья вси со мною суть... но се ездиши одинъ без мужи своихъ, а нас перельстивъ". И начали пускать в него стрелы, два раза попав. Другой широко известный случай. Князья Ростиславичи (1176 г.), поплатились княжением, попытавшись возвести в посадники - на боярскую должность - своих детских49.

Второй путь - брак. Вхождение в богатую семью сулило жениху безбедное существование. "Или ми речеши, - пишет Заточник, - женися у богата тьстя чти великиа ради; ту пити и яжь"50. "Великая честь", по мысли Даниила Заточника, это сытое существование, но не способ перепрыгнуть из своего социального круга в следующий, более высокий. В других источниках также нет данных о браках мужчин из низшего сословия на женщинах более высокого положения.

Третий путь - постриг, самый неприемлемый и позорный для Даниила Заточника. Он позволял достичь сытости, но ставил человека вне общества. "Или речеши, княже, пострижися в чернцы?" - пишет он. "Лучши ми есть тако скончати живот свои, нежели, восприимши ангельский образ, солгати". Оказывается, для некоторых людей того времени смерть была предпочтительней монашеской рясы. В представлениях людей эпохи Даниила Заточника монахи - это люди, которые имели образ ангельский, а нрав "блядиный". Можно понять тех матерей, которые плакали по своим детям как по мертвым, когда князь Владимир вылавливал их для "ученья книжного"51, то есть пристраивал к церквям для обучения христианскому закону. Вес христианской церкви в Древней Руси был невелик, и потому она не могла обещать социального роста, хотя могла пожизненно обеспечить едой и питьем.

Четвертый путь - война. "Дивиа за буяном кони паствити, тако и за добрым князем воевати", - пишет Заточник. Путь достойный, но неприемлемый: автор "Моления" не горазд на рати, зато умен и мудр: "Не зри внешняя моя, но возри внутреняя моа. Аз бо, господине, одением оскуден есмь, но разумом обилен; ун възраст имею, а стар смысл во мне. Бых мыслию паря, аки орел по воздуху"52. Но масса молодых людей шла на службу в княжеские детские или откликалась на призыв "повоевати", чтобы проявить себя в бою, не стремясь удивить мудростью. "Слово о полку Игореве" свидетельствует: на войне они "искали себе чести, а князю славы". Нет оснований думать, что воинский подвиг мог как-то изменить социальное положение героя. Источники знают только один случай, когда ратные заслуги привели к радикальным переменам в жизни не только самого счастливчика, но и всей его семьи. Этот случай непременно приводят для доказательства высокой вертикальной мобильности на Руси. Речь идет о русском богатыре-кожемяке, удавившем грозного печенега. Но этот случай - всего один. Кроме того, текст летописи не позволяет говорить именно о социальном росте: "Володимеръ же великимь мужемъ створи того и отца его"53. Но что это значит - сделал "великим мужем"? Кем сделал? Дьяконов понимал это выражение как "звание старшего дружинника", то есть боярина. Б. А. Романов - просто "княжеского дружинника"54. Между тем, то, что "великий муж" или "вельможа" вовсе не "боярин", наиболее ясно из "Слова о погибели Русской земли". Согласно "Слову", Русская земля помимо всего прочего богата: "боярами честными" и "вельможами многими"55. Это может означать то, что Владимир просто провозгласил героев "великими", то есть выдающимися людьми Русской земли, без изменения их социального статуса. Возможно, это значит всего лишь - приблизил ко двору и обеспечил пожизненное содержание, например, назначив на какую-либо административную должность (не боярскую, конечно). Или - и то, и другое вместе.

Образование нигде не рассматривается как основание для социального роста. В жизни князей, если судить по словам Владимира Мономаха, оно также не имело большого значения, хотя и стало необходимым элементом жизненного уклада. Мономах вспомнил о необходимости учиться лишь для того, чтобы показать, как побороть лень. "А его же не умеючи, а тому ся учите, якоже бо отець мой, дома седя, изумеяше 5 языкъ... Леность бо всему мати: еже умееть, то забудеть, а его же не уметь, а тому ся не учить"56. Грамотность важна была и для бояр и для купцов - о чем красноречиво говорят берестяные грамоты. Но к социальному росту знание как таковое не приводило. Даниилу Заточнику приходится убеждать князя в преимуществах образованного слуги на протяжении всего произведения.

Имущество (богатство) рассматривается Даниилом Заточником только как цель, а не средство. "Зане, господине, богат мужь везде знаем есть и на чюжей стране друзи держить; а убог во своей ненавидим ходить. Богат возглаголеть - вси молчат и вознесут слово его до облак; а убогий возглаголеть - вси на нь кликнуть. Их же ризы светлы, тех речь честна"57. Это и есть предел его мечтаний. Богатство выделяло человека среди равных, но не переводило в более высокий социальный слой. Садко, став богатейшим купцом Новгорода, даже не думал становиться боярином. Купцы и в самом деле, как об этом говорят новгородские материалы, имея богатство, порою превосходившее по размерам боярское, боярами не становились. Одно из проявлений богатства - землевладение. Как выяснилось, новгородский "купец, даже став крупнейшим землевладельцем, не превращался в боярина и не мог претендовать на занятие поста посадника". То же самое происходило и с житьими людьми, владевшими земельными состояниями не меньшими, а порой и большими, чем у бояр. "Наблюдения над достаточно многочисленными именами житьих, - пишет Янин, - ...показывают, что их политическая карьера никогда не увенчивалась избранием на высшие государственные должности посадника и тысяцкого". Так же и ремесленник, разбогатев, мог стать житьим, но не боярином58.

Выходит, боярин по сути своей - это не землевладелец, и не рабовладелец, не ростовщик, и не воин - член старшей княжеской дружины. Боярин - это человек, принадлежавший к боярскому роду, основной профессией и главной обязанностью которого была защита общества от внешних врагов. На нем же лежало бремя высшей власти - должности посадника и тысяцкого. Он, конечно, мог быть и был землевладельцем, рабовладельцем, ростовщиком, воином и приближенным князя, но не в этом был смысл его социальной физиономии. Меньший боярин - человек боярского рода, но в подчиненной социально-политической структуре - пригороде, или из покоренных Русью племен.

К боярскому социальному слою, вероятно, также принадлежали князья, что подчеркивается принятым на Руси обращением к боярам - "братья". Но они были особым правящим родом среди них, из которого избирали высших правителей. В любом случае, князей затруднительно выделить в качестве самостоятельной социальной группы, поскольку это был всего лишь один род. Известно, что боярин не мог стать князем - этот статус приобретался только по праву рождения. Олег обвинял Аскольда и Дира в том, что они занимали княжеский стол в Киеве, будучи не княжеского, а боярского рода: "Вы неста князя ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа". Боярское происхождение Аскольда и Дира летописец отметил раньше: "бяста оу него [Рюрика] 2 мужа не племени его но боярина"59. Попытки некоторых бояр в смутные времена занять княжеский стол заканчивались, как правило, плачевно. В 1211 г. в Галиче вокняжился боярин Владислав60, а в 1240 г. здесь вместо князя правил "попов внук" Доброслав Судьич. Однако Владислав уже в следующем году оказался в заточении "и в томь заточеньи оумре, нашедъ зло племени своемоу, и детемь своимъ, княжения деля", а Доброслав Судьич, "грабяше всю землю", был схвачен князем Даниилом из-за творимого им беззакония61.

Обращаясь к примерам нисходящей вертикальной мобильности, нужно оговориться, что речь идет только о свободных слоях населения; из рассмотрения следует исключить факты превращения свободных людей в рабов. В Киевской Руси это означало вывод человека за границу самого понятия "человек". По представлениям того времени, попадание человека в рабство - это уже не социальная мобильность, а биологическая, все равно что превращение в обезьяну. Здесь на себя обращают внимание изгои.

Изгои не получили общепринятого толкования. Считается, например, что в основе слова лежит глагол "гоить", означающий "жить". Отсюда делается вывод: "изгой" буквально - "изжитый", то есть "выбитый из привычной жизни", "лишенный прежнего состояния" человек62.

Советские историки видели в этом еще одно проявление феодальных отношений. Греков различал два вида изгоев - городских и сельских, чье положение в обществе, как он думал, было разным. "Городской" изгой, по его мнению, считался полноправным членом общества, наряду с дружинником и купцом. Правда, полноправие такого изгоя могло быть условным, подобно праву закупа жаловаться на своего господина. Сельские изгои представлялись Грекову в массе своей вольноотпущенниками, прикрепленными к земле и хозяину. Не соглашаясь с Грековым по сути вопроса, Фроянов также считает возможным говорить о двух видах изгоев, но делит он их иначе - на свободных и зависимых. Первые, по его представлению, "гуляли на свободе и были людьми без определенных занятий", напоминая люмпен-пролетариев классической древности. Вторых Фроянов отождествляет с либертинами средневековой Европы. Признавая, что вольноотпущенники могли составлять значительную часть среди них, первое место он все же отдает людям, выпавшим из рода-общины. При этом он признает спекулятивный характер своего вывода63. Никакими источниками он не подкреплен, и держится исключительно на абстракции и логике.

Вообще в основе наиболее ответственных заключений об изгоях лежат умозрительные конструкции, ценные только с точки зрения породившей их теоретической и методологической системы, а без нее они теряют какой-либо смысл. Выделяя "городских" и "сельских", или "свободных" и "зависимых" изгоев, исследователи рисуют яркие образы тех и других и в результате создают то, чего в источниках нет: массовые социальные группы, различающиеся между собой по существу. Различия эти столь глубоки, что невольно возникает вопрос: как же вообще их могли называть одним словом. Одни изгои - полноправные члены общества, за убийство которых закон требовал такой же штраф, как за русина, гридина, купчину и прочих свободных и полноправных членов городского общества. Другие - бедолаги, прикрепленные к земле и хозяину, их продают или передают вместе с селами, подобно челяди и скотине.

Составитель Устава Всеволода о церковных судах, перечисляя виды изгойства, называет сначала три, а потом прибавляет четвертый, словно вспоминая. Первое изгойство, согласно Уставу, "поповъ сынъ грамоты не умееть", второе - "холопъ из холопьства выкупится", третье - "купец одолжаеть". Четвертое оказывается настолько неожиданным, что исследователи отказываются верить в его вероятность: "а се четвертое изгойство и себе приложимте аще князь осиротееть"64. Греков по этому поводу заметил: "Это не столько "лирическое", сколько ироническое восклицание... нельзя принимать всерьез, так как едва ли осиротевший князь мог попасть в число богадельных... людей"65. Как будто перед нами не устав, а политический памфлет или рассказ. Очевидно, что столь разные категории людей сводит воедино случайный, личный и единичный характер изгойства. Трудно себе представить толпы разорившихся купцов и неграмотных поповичей, гуляющих по городам и весям и ничем не занимающихся. Совсем невозможно разглядеть среди этой воображаемой толпы осиротевших, то есть оказавшихся вне своего рода князей, даже в качестве отдельных экземпляров, не то что целым отрядом, идущим вслед обнищавшим купцам и поповичам.

В этой связи удивляет то, почему принято думать, что холопов-вольноотпущенников было великое множество. Настолько много, что по воле исследователей они заселяли целые села, вместе с которыми и продавались. При этом иногда представляют изгоя, вышедшего из холопского статуса, находящимся под покровительством бывшего хозяина. Фроянов, например, пишет: "Древнерусский изгой, являясь выкупившимся на волю холопом... оставался под властью и защитой своего патрона"66. Получается, изгои-вольноотпущенники заселяют села своего же бывшего владельца. Рабовладельцы на Руси, с одной стороны, ревностно заботились о сохранности своего говорящего имущества, с другой - наделяя чертами человеческой личности, в массовом порядке отпускали холопов на волю, переводили в разряд крепостных. Устав Всеволода говорит об изгоях исключительно как об отдельных, или, как выражается Фроянов, "эпизодических" фигурах. Нет оснований думать, что существовало какое-то еще изгойство, представлявшее собой крупный социальный слой.

Русская Правда упоминает изгоя в первой статье, где говорится о мести и штрафах за убийство свободного человека: "Убьеть муж(ь) мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца... аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, любо Словении, то 40 гривен положити за нь". Под изгоем в данном случае нужно понимать кого-либо из перечисленных представителей свободного населения, оказавшегося в положении "вне своего круга". Русская Правда разъясняет: если кто-то из свободных окажется в положении изгоя, штраф за его убийство не должен измениться.

Из изгоев, таким образом, не составляется отдельный социальный слой, занятый в производстве полностью или в какой-то своей части. Изгойство - это не слой населения, занимающий определенное место в социально-экономической системе, а наоборот, отпадающие от своего социального окружения отдельные личности.

Важно заметить, купец, волею случая, перестав быть купцом, согласно древнерусским обычаям не мог быть никем иным, кроме как изгоем, то есть "никем" - ни гридином, ни смердом. Поп, перестав быть попом, - тоже попадал в изгои, а не прибивался к какому-либо другому социальному слою. Холоп, став свободным, не попадал даже в самую низшую и презираемую категорию свободного населения, а находился в промежуточном состоянии "выбитого из привычной жизни" человека. Князь, потеряв вместе со своим родом возможность исполнять положенный ему долг, попадал в положение "одолжавшего" купца, а не становился боярином или гридином. Иначе говоря, на Руси практически не существовало нисходящей вертикальной мобильности. Это очень сильно напоминает кастовые порядки.

Таким образом, древнерусское общество практически не признавало вертикальной социальной мобильности. Формально оно не было кастовым. Русь не знала кастовых законов и официальных запретов. Во всяком случае они пока неизвестны. Однако в реальной жизни замкнутые социальные группы, имевшие различные степени социального престижа, свои собственные идеалы поведения и предпочтительные профессии, существовали. Кастовые черты древнерусского общества, как наследие языческой эпохи, уходили своими корнями в глубокую древность. Явление это было отмирающим, если говорить о его перспективе, но в то время еще сильным и устойчивым. Настолько сильным, насколько сильно было тогда язычество. Применительно к Древней Руси можно говорить только об экономической мобильности, в рамках социальных слоев, основанных на происхождении. Киевская Русь, если говорить о социальной мобильности в целом, сочетала высокую горизонтальную и очень низкую вертикальную мобильность. Это была одна из особенностей древнерусской цивилизации.

Социальная структура Древней Руси состояла из четырех основных групп, носивших замкнутый характер: князья и бояре (великие бояре), меньшие бояре (болярцы), нарочитые мужи (добрые, городские) и сельские люди (смерды). Внутри них существовали различные экономические группы и профессии, которые допускали относительную вертикальную мобильность, но в целом также склонялись замыкаться внутри себя. Это огнищане, гриди, купцы, ремесленники, закупы, наймиты и другие. В случае невозможности исполнения своего социального долга, любой из них превращался в человека "выбитого из привычной жизни" - изгоя. К социальному ядру древнерусской цивилизации можно отнести князей, бояр, меньших бояр и часть нарочитых мужей (в зависимости от их экономического положения). Вне общественной структуры находились различные категории рабского населения.

Примечания

1. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Т. 2. М. 2001, с. 291.

2. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Русская история. Т. 1. М. 1995, с. 20, 171.

3. ИЛОВАЙСКИЙ Д. И. Становление Руси. М. 2005, с. 567.

4. ПАВЛОВ-СИЛЬВАНСКИЙ Н. П. Феодализм в России. М. 1988, с. 68.

5. Цит. по кн.: ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь. М. 2004, с. 96.

6. ЯНИН В. Л. Новгородские посадники. М. 1962, с. 53, 65, 68; ФРОЯНОВ И. Я. Начала русской истории. М. 2001, с. 560.

7. ГРЕКОВ Б. Д. Ук. соч., с. 97.

8. ТОЛОЧКО П. П. Древнерусская народность: воображаемая или реальная. СПб. 2005, с. 109.

9. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч., с. 171.

10. Там же, с. 255 - 256.

11. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). М. 1998. Т. 2, стб. 499 - 500.

12. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч., с. 249.

13. ДАРКЕВИЧ В. П. Происхождение и развитие городов древней Руси (X-XIII вв.). - Вопросы истории, 1994, N 10, с. 48.

14. КОВАЛЕНКО В. П. Основные этапы развития древнего Чернигова. В кн.: Чернигов и его округа в IX-XIII вв. Киев. 1988, с. 27, 32.

15. ТОЛОЧКО П. П. Ук. соч., с. 109.

16. См.: ЗАЛИЗНЯК А. А. Древненовгородский диалект. М. 2004, с. 272.

17. ПСРЛ. Т. 1. М. 1997, стб. 247 - 250.

18. Слово Даниила Заточника. В кн.: Изборник. М. 1969, с. 232.

19. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч., с. 171.

20. ФРОЯНОВ И. Я. Ук. соч., с. 560.

21. ПСРЛ. Т. 2, стб. 489, 789.

22. Там же, стб. 334.

23. ЮШКОВ С. В. Русская Правда. М. 1950, с. 74.

24. ТОЛОЧКО П. П. Ук. соч., с. 185; РЫБИНА Е. А. Сведения о торговле в берестяных грамотах. В кн.: История и культура древнерусского города. М. 1989, с. 75; Киево-Печерский патерик. В кн.: Изборник, с. 320.

25. ЗАЛИЗНЯК А. А. Ук. соч., с. 296.

26. РОМАНОВ Б. А. Люди и нравы Древней Руси. Л. 1966, с. 32; Житие Феодосия. В кн.: Изборник, с. 94, 132; Сказания русского народа собранные И. П. Сахаровым. СПб. 1885, с. 228 - 240; ФАМИНЦЫН А. С. Скоморохи на Руси. СПб. 1995, с. 87 - 89.

27. РАППОПОРТ П. А. Строительное производство Древней Руси X-XIII вв. СПб. 1994, с. 124.

28. ЛИХАЧЕВ Д. С. "Слово о полку Игореве" и культура его времени. Л. 1985, с. 51.

29. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 229, 232, 234.

30. КОСТОМАРОВ Н. И. История Руси Великой. Т. 10. М. 2004, с. 282.

31. СЕРГЕЕВИЧ В. И. Вече и князь. М. 1867, с. 31.

32. ИЛОВАЙСКИЙ Д. И. Ук. соч., с. 552, 553, 556; РОЖКОВ Н. А. Город и деревня в русской истории. СПб. 1902, с. 11 - 12.

33. ДЬЯКОНОВ М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб. 2005, с. 80.

34. ВЕРНАДСКИЙ В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М. -Л. 1961, с. 156; ЯНИН В. Л. Новгородские посадники, с. 323.

35. ЯНИН В. Л., РЫБИНА Е. А. Открытие древнего Новгорода. В кн.: Путешествия в древность. М. 1983, с. 142.

36. МАРТЫШИН О. В. Вольный Новгород. М. 1992, с. 112.

37. ЕЛИСЕЕВ А. Древние русы: народ и "каста". В кн.: Русь и варяги. М. 1999, с. 203 - 219; ПРОЗОРОВ Л. Р. Боги и касты языческой Руси. М. 2006.

38. ПРОЗОРОВ Л. Р. Ук. соч., с. 115.

39. ДОЛГОВ В. В. Быт и нравы Древней Руси. М. 2007, с. 212.

40. Энциклопедия "Слова о полку Игореве". Т. 1. СПб. 1995, с. 14; Изборник, с. 228; ПСРЛ. Т. 1, стб. 140.

41. Законы Ману. М. 2002, с. 85.

42. См.: ЛИХАЧЕВ Д. С. Избр. работы. Т. 3. Л. 1987.

43. Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского. В кн.: Памятники литературы Древней Руси (ПЛДР). Начало русской литературы. М. 1978, с. 310.

44. ПСРЛ. Т. 2, стб. 216; т. 1, стб. 480.

45. ЯНИН В. Л. Новгородские посадники, с. 323.

46. ДОЛГОВ В. В. Ук. соч., с. 211.

47. Изборник, с. 228.

48. Там же, с. 224.

49. ПСРЛ, т. 2, стб. 536; т. 1, стб. 374.

50. Изборник, с. 232.

51. Цит. по: РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 31, 32; ПСРЛ, т. 1, стб. 118 - 119.

52. Изборник, с. 230.

53. ПСРЛ. Т. 1, стб. 124.

54. ДЬЯКОНОВ М. А. Ук. соч., с. 80; РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 114.

55. Изборник, с. 326.

56. ПЛДР, с. 400.

57. Изборник, с. 226.

58. ЯНИН В. Л. Новгородские посадники, с. 324; ЯНИН В. Л., РЫБИНА Е. А. Ук. соч., с. 142.

59. ПСРЛ. Т. 1, стб. 239, 20.

60. ПСРЛ. Т. 2, стб. 729. Литературу по этому вопросу см.: МАЙОРОВ А. В. Галицко-Волынская Русь. СПб. 2001, с. 408 - 436.

61. ПСРЛ. Т. 2, стб. 789, 731, 489, 791.

62. ФРОЯНОВ И. Я. Ук. соч., с. 269.

63. Там же, с. 248, 250, 253, 275 - 279.

64. ПСРЛ. Т. 3. М. 2000, с. 487.

65. ГРЕКОВ Б. Д. Ук. соч., с. 251.

66. ФРОЯНОВ И. Я. Ук. соч., с. 274.

Поляков, А.Н. Древнерусская цивилизация: вопросы социальной мобильности / А.Н. Поляков // Вопросы истории. – 2009. - № 9. – С. 65-80

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А. Н. Поляков. Древнерусская цивилизация и варяжский вопрос

Древнерусская цивилизация складывается в течение X столетия [1, с. 75, 76]. Вехами в ее создании являются: а) поход Вещего Олега на Киев и образование здесь киевской городской общины (Русской земли) — 882 год по летописной хронологии; б) походы киевской дружины на славянские племена и освоение Киевом восточнославянских земель — конец IX — X век; в) крещение Руси князем Владимиром — 988 год.

Согласно летописи этому предшествовало призвание варягов ильменскими словенами и их соседями. Легенда о приглашении Рюрика на княжение в Новгород или Ладогу породила множество вопросов. Известно, что сообщение «Повести временных лет» во многом совпадает с рядом европейских сказаний о начале династии или государства [2, с. 49]. Текст древнерусской повести особенно близок англо-саксонской традиции: рассказу Видукинда Корвейского о приглашении саксов бриттами1 (X век) и «Церковной истории англов» Бэды Достопочтенного (VIII век)2. И.Н. Данилевский полагает, что речь следует вести о каком-то общем для этих сказаний литературном источнике [3, с. 42]. По его мнению, это мог быть текст третьего стиха 111 псалма3. Иную библейскую параллель летописному рассказу находил Г.М. Барац [4, с. 108]. С его точки зрения, в основе летописи лежит текст I Книги Царств4. Как бы то ни было, вывод здесь напрашивается один: легенда о призвании варягов — плод литературного творчества, основанный на книжной традиции. И.Н. Данилевский, возможно, прав: для «летописца Священная история — вневременная и постоянно… переживаемая в реальных, «сегодняшних» событиях ценность» [5, с. 79] и потому он действительно описывал увиденное или услышанное им «через прямое или опосредованное цитирование Библии» [5, с. 79]. Только это совсем не значит, что никаких варягов не было и они являются чистым вымыслом, и вопрос — а был ли Рюрик? — никак не решает. Излагая свою версию событий о появлении русов в землях восточных славян, летописец должен был опираться на общеизвестные факты. Он мог домыслить детали, чтобы привести события русской истории в соответствие с библейским прототипом, но не более того. Как отмечает И.Н. Данилевский, «летописец, видимо, стремился… не столько точно описать конкретное событие, сколько передать смысл легендарного призвания Рюрика с братьями» [3, с. 43]. «Судя по образной системе, — пишет он, — которой пользовался автор летописи, призвание варягов для него было связано с первыми шагами к обретению правды — истинной веры, Слова Божия» [3, с. 43]. Вместе с тем цель летописца имеет и вполне явные, открытые черты. Согласно его собственному заявлению в начале «Повести», рассказ должен был показать «откуду есть пошла русская земля» [17, стб. 1]. Если летописец о появлении варягов и в самом деле думал меньше всего, то что же в его рассказе отражает факт, а что смысл, вкладываемый в него? Думаю, только так поставленный вопрос позволит решить проблему достоверности летописной легенды. Рассуждая в рамках идейной борьбы норманизма и антинорманизма, историки не могли смотреть на эту проблему трезво и высказывали самые разные, порою противоположные мнения. М.Н. Покровский писал, что «весь рассказ, несомненно, стилизован, и настолько, что разглядеть его историческую основу почти невозможно» [6, с. 75]. С.В. Юшков полагал, что рассказ летописца сплошь легендарен и в нем трудно отделить правду от вымысла [7, с. 29, 67]. Примерно так же думал и Д.С. Лихачев [8, с. 159–160]. Б.А. Рыбаков, соглашаясь с тем, что историческая правда в летописном предании тесно переплетена с вымыслом, признавал реальность Рюрика, но сомневался в существовании его братьев: Синеуса и Трувора. Не подлежат сомнению, по его мнению, норманнские набеги на славян в конце IX и в X веке [9, с. 37.; 10, с. 298–300]. А.Н. Кирпичников, И.В. Дубов и Г.С. Лебедев считают летописное сказание о призвании варягов вполне достоверным источником [11, с. 193]. «Призвание «князя из-за моря», по мнению Г.С. Лебедева, было хорошо рассчитанной политической акцией» [12, с. 212]. В самом ее факте у него сомнений нет. Г.С. Лебедев допускает лишь легендарность братьев Рюрика. Б.Д. Греков верным признавал факт найма новгородцами варяжских вспомогательных отрядов [13, с. 452]. Близки к его мнению В.В. Мавродин и И.Я. Фроянов [14, с. 791]. «Призвание», думается, было, — пишет И.Я. Фроянов, — но не на княжение, а для помощи в войне, и не трех мифических братьев, а одного варяжского конунга с дружиной» [14, с. 805]. Опираясь на поздние источники, он считает возможным говорить и более детально: «Военная помощь, оказанная варягами новгородцам, была, очевидно, …эффективной» и побудила Рюрика совершить своего рода «государственный переворот», «сопровождавшийся истреблением славянских князей и знатных людей» [14, с. 806]. И.Я. Фроянов имеет в виду некоего Вадима, о котором говорится в Никоновской летописи: «Того же лета уби Рюрик Вадима Храброго, и иних многих изби новгородцев съветников его» [15, с. 9].

На мой взгляд, под сомнение можно поставить не только факт призвания варягов «княжить и володеть», но и трактовку его как приглашения наемников для обороны от других варягов. Последнее даже менее вероятно в силу того, что о призвании на княжение прямо говорится в летописи, а о призвании в качестве наемников нигде не сообщается. Это не факт, а всего лишь предположение историков, основанное главным образом на недоверии летописцу.

Не вполне обоснованным мне кажется и отрицание историчности братьев Рюрика: Синеуса и Трувора. Если летописец действительно переводил сагу о походах на славян какого-то скандинавского конунга или, как считает Н.Н. Гринев, договор о призвании (актовый документ, написанный на древнешведском языке старшими рунами5), почему в летописи больше нет никаких следов этого «древнешведского документа»? Странно и то, что русский книжник больше не сделал никаких ошибок. Получается, плохо разбираясь в чужом языке, он не мог понять только одну простую фразу и, если речь идет о договоре, вполне стандартную формулу. Неужели летописец намеренно разлучил Рюрика с его «родом» (sine hus) и «верной дружиной» (thru varing), посадив его одного в Новгороде, а всю родню и друзей в иных городах, превратив их в братьев? Вряд ли все это можно объяснить без очевидных натяжек. Если летописец сознательно выдумывал, то для этого вовсе не нужно заниматься переводами с иностранного документа, ради того, чтобы только взять оттуда всего одну фразу. Вся эта история с подменой в лучшем случае — досадное недоразумение, в худшем — сознательный обман. Автором этой знаменитой подмены является один из основателей норманизма И.Г. Байер [16, с. 12]. «Sine hus» и «Синеус», «thru varing» и «Трувор» — это созвучия, похожие на те, что практикует в своих печально известных трудах А.Т. Фоменко6. Как отмечают Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин, подобное истолкование имен братьев не соответствует морфологии и синтаксису древнешведского языка и прямо противоречит всему, что известно о языковых связях Древней Руси и Скандинавии [2, с. 54].

Рюрик, Синеус и Трувор есть не только в русской книжной легенде, но и в немецком устном предании, вошедшем в научный оборот благодаря Владимиру Чивилихину7. Все трое вполне могли быть историческими личностями, хотя и не обязательно братьями. В XII веке, когда русский книжник писал свою летопись, имена Рюрика, Синеуса и Трувора должны были знать многие, иначе зачем о них вспоминать, коль вскоре они умерли и никакой роли в русской истории не сыграли. Впрочем, однозначно об этом говорить трудно. Более или менее уверенно можно утверждать только то, что русы были находниками, т. е. людьми, пришедшими в земли, где уже жили славяне. Русский летописец, предлагая свою версию событий, ссылался на это, как на общеизвестный факт. Реальные события отражают, видимо, и те места в рассказе летописца, которые служат для него фоном:

«Изъгнаша Варяги за море и не даша имъ дани» — варяги нападали на славян и собирали с них дань.

«…и быша в них [славян] усобице и воевати почаша сами на ся» — между славянскими племенами была вражда [17, стб. 19].

Только опираясь на эти три факта, летописец мог вписывать книжный, возможно библейский, сюжет в русло реальных событий.

Данные сведения русской летописи подтверждаются более ранними зарубежными источниками. Арабский ученый начала X века Ибн Русте сообщает, что русы живут на острове, окруженном озером. На кораблях они совершают набеги на славян и другие народы, «берут их в плен и везут на продажу в Хазарию и Волжскую Булгарию» [18, с. 209]. Труд Ибн Русте «Дорогие ценности», в котором содержатся эти сведения, датируется 903 — 913 годами, а его данные отражают ситуацию IX или даже VIII века [19, с. 308]. Арабский географ IX века Ибн Хордадбех упоминает славянских рабов, которые служат переводчиками русам [20, с. 384–385]. У Константина Багрянородного славяне — пактиоты росов. Слово «пактиот» чаще всего в греческих источниках означает «данник», иногда «союзник» [21, с. 316]. Славяне, согласно сообщению Константина Багрянородного, «кормили» росов, разъезжавших от одного племени к другому целых полгода — с ноября по апрель. Называлась такая поездка полюдьем.

Историки чаще всего не отличают полюдье от дани. Однако некоторые исследователи, пусть и не всегда последовательно, разграничивают эти два понятия (М.Д. Приселков, В.В. Мавродин, Б.А. Рыбаков, В.И. Горемыкина и другие.) [22, с. 451 — 453]. И.Я. Фроянов однозначно трактует полюдье и дань как совершенно разные явления. «Можно думать, — пишет И.Я. Фроянов, — что полюдье давали «свои люди», а дань «чужие» или по происхождению «чужие», как, например, древнерусские смерды» [22, с. 459].

Первое упоминание полюдья содержится в отмеченном выше труде Константина Багрянородного. В древнерусских источниках оно встречается относительно поздно: в Жалованной грамоте Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю, датируемой 1130 годом; Грамоте Ростислава Смоленской епископии, также XII века [22, с. 457] и в Лаврентьевской летописи под 1190 годом. В них дань и полюдье явно отличаются друг от друга. В Жалованной грамоте 1130 года Мстислав Владимирович велит своему сыну Всеволоду отдать монастырю село Буице с данью, вирами и продажами и дополнительно осеннее полюдье даровное [23, №81. с. 140]. Князь Ростислав выделял Смоленской епископии десятину от всех даней смоленских, исключая продажи, виры и полюдье [24, с. 141]. В Лаврентьевской летописи под 1190 годом упоминается полюдье князя Всеволода по городам Ростово-Суздальской земли [17, стб. 408–409]. Эти данные недвусмысленно говорят в пользу точки зрения И.Я. Фроянова: «Термин «полюдье» означал, во-первых, объезд князем как правителем подвластного населения («людей»), сопровождаемый подношениями, а во-вторых, — сами эти подношения, или сборы, причем добровольные, а не принудительные» (выделено мною. — А.П.) [22, с. 464].

Если у Константина Багрянородного речь идет о полюдье в этом смысле, то выражение «пактиоты росов», употребляемое в отношении славян, могло бы означать «союзники». О том же свидетельствует на первый взгляд и факт продажи лодок: «Славяне же их [росов] пактиоты, а именно криветеины, лендзаники и прочие Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны … отправляются в Киову … и продают росам» [21, с. 45 — 47]. Однако, согласно русской летописи, племена, которые называются здесь пактиотами, платят Киеву дань, а не полюдье [17, стб. 24]. Вряд ли можно сомневаться в том, что русский летописец плохо понимал разницу между полюдьем и сбором дани. Он-то как раз ее видел хорошо. А вот Константин Багрянородный или его информаторы вполне могли перепутать два схожих по форме, но разных по сути явления. И дань, и полюдье собирались князьями, начиная с осени: «…и приспе осень [и] нача мыслити на Древляны хотя примыслити большюю дань» [17, стб. 54]. И то, и другое означало объезд князем подвластных земель («кружение»); и дань, и полюдье выражались в подношениях. Но в одном случае это принудительное изъятие в результате военного нажима, а в другом — дары своего собственного населения. Если верить русской летописи, а не верить нет оснований, то под пактиотами Константин Багрянородный имел в виду все-таки данников, а не союзников. Поэтому его сообщение, хотя и более позднее, чем рассказ Ибн Русте, стоит с ним в одном ряду.

В ранних источниках русы обычно отделяются от славян. Константин Багрянородный дает двойные названия днепровских порогов, с одной стороны — славянские, с другой — росские. И. Тунманн предложил считать последние скандинавскими по происхождению [21, с. 319]. Многие современные исследователи, в том числе М.В. Бибиков, Е.А. Мельникова, Р.Г. Скрынников, В.Я. Петрухин, И.Н. Данилевский, С.В. Думин, А.А. Турилов [18, с. 97;3, с. 50; 25, с. 35; 16, с. 13; 21, с. 319–326] и другие признают его точку зрения наиболее вероятной. Действительно, греки, которые хорошо знали славян как минимум с VI века, столкнувшись с росами, увидели в них народ неведомый. Патриарх Фотий писал о росах так: «Народ неименитый, народ несчитаемый… неизвестный, но получивший имя со времени похода против нас… народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием…» [26, с. 268]. Разобравшись, греки поняли, с кем имеют дело. Продолжатель Феофана указывает на франкское, т. е. германское происхождение росов [18, с. 116]. Описывая поход князя Игоря 941 года, он отмечает: «…на десяти тысячах судов приплыли к Константинополю росы, коих именуют также дромитами, происходят же они из племени франков» [27, с. 175]. Согласно Бертинским анналам, в 839 году франкский король Людовик Благочестивый узнал в росах шведов [18, с. 288–289]. Народом норманнов называет русь и «Венецианская хроника» (рубеж X–XI вв.) Иоанна Диакона [18, с. 290–291]. Рассматривая сообщение Ибн Фадлана, который лично наблюдал русов в Булгаре в 921 году, многие исследователи отмечают, что описание внешности русских купцов больше всего роднит их с норманнами. И.Г. Коновалова считает это бесспорным фактом. «Установлено, — пишет она, — что описанная Ибн Фадланом обрядность и внешний вид русов выдают в них скандинавов» [18, с. 215]. И.Н. Данилевский подчеркивает: «…при всех различиях… русы арабских авторов отличаются от славян территорией проживания и окружающими их народами, одеждой и жилищами, родом занятий и вооружением, титулами своих предводителей и погребальными обрядами» [3, с. 49]. Г.С. Лебедев говорит об этом несколько иначе: «Строгий, детально разработанный ритуал, который обычно сравнивают с описанием похорон «знатного руса» у Ибн Фадлана… является не только развитием, но и преобразованием (выделено мною. — А.П.) скандинавских традиций» [12, с. 232]. Имея в виду гнездовские курганы под Смоленском, он отмечает: «…конструкция, размеры, последовательность сооружения насыпи все более сближают… [их], с памятниками Киева и Чернигова, в которых… нет никаких специфически варяжских черт» [12, с. 232].

Археологические источники IX–X веков в целом подтверждают присутствие скандинавов в землях восточных славян. По данным раскопок Ладоги, они здесь жили с момента возникновения поселка около 750 года [12, с. 211]. На северо-востоке Руси скандинавские материалы впервые появляются, начиная с IX века, достигая наибольшего количества в X столетии [28, с. 43].

Вместе с тем нет никаких оснований отождествлять скандинавский след, выявленный в северных областях обитания восточных славян, именно с русами. Давно замечено, что русы быстро ославянились. А.Е. Пресняков полагал, что в X веке они были двуязычными. Главным основанием для такого вывода ему послужило сообщение Константина Багрянородного о славянских и росских названиях днепровских порогов. Кроме того, Пресняков опирался на восточные источники: сведения испанского ученого и купца X века Ибрагима ибн Йакуба и персидского историка XI века Гардизи [19, с. 319–320]. По мнению современных исследователей Е.Г. Галкиной и А.Г. Кузьмина, реальное двуязычие русов, которых они считают по происхождению аланами, сохранялось только в IX веке, а с начала X-го русы полностью перешли на славянскую речь [29, с. 474].

Данные восточных источников в какой-то мере подтверждают их точку зрения. О растворении русов в славянской среде свидетельствуют данные арабского географа IX века Ибн Хордадбеха, уже упоминавшиеся здесь. Русам, напомню, которые отправлялись в Багдад с товарами, переводчиками служили славянские рабы. На этом основании можно допустить, что русы говорили по-славянски или, по крайней мере, понимали славянскую речь. Скорее всего первое, поскольку в сочинении Ибн Хордадбеха русские купцы названы «видом славян». В сходном рассказе другого арабского географа, Ибн ал-Факиха, эти купцы вообще обозначены как славянские [20, с. 385]. Сомнения и неоднозначность сведений арабских источников вполне объясняет Ибрагим ибн Йакуб, который упоминает русов в числе народов, говорящих по-славянски, «так как они смешались со славянами» [18, с. 215]. Один из путей смешения раскрывает нам Гардизи: «Много людей из славян приходят к русам и служат им, чтобы этой службой обезопасить себя» [19, с. 319].

Бесспорное доказательство принадлежности русов к славянским народам в X веке содержится в договорах Руси с греками 911 и 944 годов. Оба соглашения были составлены на греческом и славянском языках. Славянская сторона называла себя Русью: «Мы от рода Рускаго» [17, стб. 46] — говорили послы и ссылались при этом на закон русский, и этот русский закон, как показали исследования, относится к славянскому, а не скандинавскому праву [30, с. 9, 10]. Русь, заключив договор, присягает не по-германски, а опять же по-славянски: «…а Олга водившее на роту, и мужи его по Русскому закону кляшася оружьем своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом, и утвердиша мир» [17, стб. 52]. Б.Д. Греков верно подметил: Русь клянется славянскими богами8. Он подчеркивает: «Оружьем клялись тоже не по германскому обычаю, а по своему собственному, снимая с себя оружие, кладя его на землю перед кумирами. Германцы при этом обряде вонзали меч в землю» [13, с. 124]. О.М. Рапов по этому поводу замечает: «Никаких объективных причин в IX в. не существовало, чтобы менять скандинавскую языческую религию [Олегу и варягам] на славянскую языческую религию. Такие примеры вообще не известны истории» [31, с. 118]. «…Тексты договоров 907–911 гг., — пишет О.М. Рапов, — свидетельствуют, что «варяжский» князь Олег и «варяжская» знать Руси клянутся перед византийцами не Одином и Тором — скандинавскими богами, а Перуном и Волосом — чисто славянскими божествами…Видимо, …князья, захватившие власть в Киевском государстве, и их мужи с самого начала являлись язычниками-славянами (выделено мною. — А.П.)» [31, с. 118].

Для русского летописца конца XI — начала XII века русь, несомненно, — славянский народ. «…А Словеньскыи языкъ и Роускыи одно [есть]» [17, стб. 28] — пишет он, несмотря на то, что до этого сам же утверждал, русь — это варяги. «…Сице бо ся звахуть и варязи суть яко се друзии зъвутся свеи, друзии же оурмане… тако и си реша Русь» [17, стб. 19]. Можно заметить, что летописец, хотя и называет русов варягами, явно отличает их и от шведов, и от норвежцев, и от норманнов вообще, т. е. тех, кого мы привыкли называть варягами. Очевидно, что в Древней Руси, судя по этому тексту, варяги — совсем не обязательно норманны. Летописец считал русов находниками, т. е. не коренными жителями, но и не причислял их к скандинавам или германцам. Поздние западные источники эпохи расцвета Киевской Руси также однозначно относят Русь к славянам. Например, католический священник Гельмольд пишет: «…а южный [берег Балтийского моря] населяют славянские народы, из коих первые от востока руцы (русы)…» [32, с. 767].

Возможно, в X веке русы еще помнили о своем происхождении и субъективно продолжали отделять себя от покоренных славян. Отголоски этого отразились в ранних статьях «Повести временных лет». И даже в XI веке в Русской Правде законодатель все еще делил мужей на русичей и славян, на деле не отличая их друг от друга. Статья первая Правды за убийство и того и другого предписывала уплатить одну и ту же виру — 40 гривен.

По данным археологических источников, для Руси X–XI веков, и то, главным образом в отношении новгородского севера, характерны так называемые «вещи-гибриды», которые могут рассматриваться как результат взаимодействия скандинавской и славянской традиций. Гибридными являются скандинавские погребения и в районе Гнездова и Верхней Волги. Как показали раскопки, многие захоронения здесь совершены «по смешенному обряду со сложным инвентарем», в котором археологи видят различные этнические черты [33, с. 347]. И.В. Дубов отмечает, что погребальный ритуал становится стандартным, но объединяющим в себе разноэтнические черты к середине X столетия [33, с. 49]. В Тимереве, по его словам, процент комплексов со скандинавскими вещами во втор. пол. X века резко падает. В Киеве и Чернигове, согласно Г.С. Лебедеву, в курганах IX–X веков складывается сложная иерархия погребений (монументальные курганы, срубные гробницы, захоронения воинов с конем и оружием), но в них нет никаких специфически варяжских черт [12, с. 232]. По словам В.В. Седова, материалы Шестовицкого могильника под Черниговом содержат некоторое количество вещей скандинавского происхождения, что можно рассматривать как свидетельство сложного этнического состава Черниговской общины. Однако большинство захоронений здесь чисто славянские. В XII веке «скандинавский след» практически уже нигде не прослеживается [12, с. 220].

Необходимо отметить, что скандинавы в виде наемников и купцов в X–XI веках присутствовали на Руси и помимо русов, которых к этому времени можно считать уже бывшими варягами. Варяги стоят отдельно от Руси уже в сообщении об Игоре. После возвращения из похода на греков 941 года «Игорь же пришедъ нача совкупляти вое многи и посла по Варяги многи за море, вабя е на греки» и далее: «Игорь же совкупивъ вои многи Варяги, Русь и Поляны, Словении, и Кривичи, и Теверьце, и Печенеги…» [17, стб. 45]. За море к варягам обращался Владимир Святославич, когда собирался воевать со своим братом Ярополком [17, стб. 75, 76–78], Ярослав Мудрый — когда готовился воевать с отцом и когда шел на Святополка и Мстислава [17, стб. 130, 141, 148].

Язык и национальная религия являются объективными признаками принадлежности к тому или иному народу. Славянская речь русов, обычаи и боги, в которых они верили, доказывают, что русь в X веке — это славяне. Так, что ко времени проникновения скандинавов (по всей видимости, свеев, т. е. шведов) и в период их наибольшего распространения в землях восточных славян русы, кем бы они ни были до этого, свои прежние национальные черты потеряли.

Таким образом, есть все основания говорить, что в X веке, когда происходит становление древнерусской цивилизации, русы — один из славянских народов. Русская цивилизация складывается в результате взаимодействия славян с местным населением (в основном финнами) и скандинавскими находниками, на фоне военно-торговой активности последних. При этом господствующей силой были, несомненно, славяне. Славянская культура оказалась сильнее всех остальных, она поглотила и растворила в себе как местные, так и пришлые культурные системы. Должен заметить, это не означает, что русская культура — смесь разнородных предшествующих культурных элементов. Русская культура — славянская по своей форме и содержанию. Другое дело, что она вобрала в себя и чужие, неславянские составляющие, но при этом переработала их и превратила в славянские, сделала полностью своими. Викинги и местные охотники (чудь и меря) — носители скандинавских и финских традиций — теряли свои исконные черты, и от их изначальной национальности ничего не оставалось. Они становились славянами, ничем не отличаясь от «природных» славянских людей. В памяти задержались на некоторое время только имена предков, и те были быстро ославянены.

Примечания

1. «И вот, когда распространилась молва о победоносных деяниях саксов, [жители Британии] послали к ним смиренное посольство с просьбой о помощи. И послы [из Британии], прибывшие к саксам, заявили: «Благородные саксы, несчастные бритты, изнуренные постоянными вторжениями врагов… послали нас к вам с просьбой не оставить [бриттов] без помощи. Обширную, бескрайнюю свою страну, изобилующую разными благами, [бритты] готовы вручить вашей власти…». (Цит. по кн.: Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–X вв.). С. 42.)

2. «…Получив от короля приглашение, племя англов, или саксов, отправляется на трех кораблях в Британию и занимает для стоянки место в восточной части острова по приказу того же короля, как бы собираясь сражаться за родину, а на самом деле — для ее завоевания… Говорят, что их предводителями были два брата, Хенгест и Хорса; Хорса позднее был убит на войне с бриттами, и в восточной части Кента до сих пор есть памятник в его честь» (Цит. по кн.: Мельникова Е. А. Меч и лира: Англосаксонское общество в истории и эпосе. М.: «Мысль», 1987. С. 8.)

3. «Блажен муж, боящийся Господа и крепко любящий заповеди Его. Сильно будет на земле семя его; род правых благословится. Обилие и богатство в доме его, и правда его пребывает вовек. Во тьме восходит свет правым». (Пс. 111: 1–4.)

4. «И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов». (1 Цар. 8: 4–5.)

5. Именно такие условия оговаривает Н.Н. Гринев, предполагая неверное прочтение древнешведского «sine hus» и «thru varing» как Синеус и Трувор. (Гринев Н.Н. Легенда о призвании варяжских князей // История и культура древнерусского города.М.: Изд-во Московского ун-та, 1989. С. 37)

6. Имя монгольского хана Батыя, например, возводится к слову «батя», Мамая — «мамин» и т. п. (Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков. С. 306)

7. Ссылаясь на «Северные письма» К. Мармье, В. Чивилихин приводит легенду, бытовавшую в XIX веке в Мекленбурге. «…В VIII веке нашей эры племенем ободритов (в подлиннике Obotrites, то есть ободритов, бодричей, рарогов…) управлял король по имени Годлав (Godlav), отец трех юношей… Первый звался Рюриком (Rurik-paisible, то есть «тихим»…); второй Сиваром (Siwarvictorieux — «победоносным»), третий Труваром (Truwar-fidele — «верным»). […] После многих благих деяний и страшных боев братья… пришли в Руссию (в подлиннике en Russie…) …». (Чивилихин В.А. Память. М.: Вече, 1994. Т. 2. С. 419.) Далее идет текст, в общих чертах совпадающий с русской летописью.

8. Еще раньше на это обращал внимание С.М. Соловьев. (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Русь изначальная. М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2001. Кн. 1. Т. 1–2. С. 391.)

Список использованной литературы:

1. Поляков А.Н. Образование древнерусской цивилизации // Вопросы истории. 2005. №3.

2. Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Легенда о «призвании варягов» и становление древнерусской историографии // Вопросы истории. 1995. №2.

3. Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–X вв.). М.: «Аспект Пресс», 2001.

4. Барац Г.М. О составителях «Повести временных лет» и ее источниках, преимущественно еврейских. Берлин, 1924.

5. Данилевский И.Н. Библия и Повесть временных лет (К проблеме интерпретации летописных текстов)// Отечественная история. 1993. №1.

6. Покровский М.Н. Русская история: В 3 т. СПб.: Полигон, 2002. Т. 1.

7. Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949.

8. Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947.

9. Рыбаков Б.А. Обзор общих явлений русской истории IX — середины XIII века// Вопросы истории. 1962. №4.

10. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1982.

11. Кирпичников А.Н., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Русь и варяги// Славяне и скандинавы. М., 1986.

12. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985.

13. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953.

14. Фроянов И.Я. Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов// Фроянов И.Я. Начала Русской истории. М.: Издательский Дом «Парад», 2001.

15. ПСРЛ. Т. 9. Никоновская летопись. СПб., 1862.

16. Думин С.В., Турилов А.А. «Откуда есть пошла Русская земля»// История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX–XX вв./ Сост. С.В.Мироненко. М.: Политиздат, 1991.

17. ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М.: «Языки русской культуры», 1997.

18. Древняя Русь в свете зарубежных источников / Под ред. Е.А.Мельниковой. М.: Логос, 2000.

19. Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М.: Наука, 1993.

20. Новосельцев А.П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв.// Древнерусское государство и его международное значение. М.: Наука, 1965.

21. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М.: Наука, 1991.

22. Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян (VI–X вв.). СПб.: Изд-во С-Петербургского ун-та, 1996.

23. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949.

24. Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. М., 1978.

25. Скрынников Р.Г. История Российская IX–XVII вв. М.: Изд-во «Весь Мир», 1997.

26. Вторая беседа Фотия «На нашествие россов»// Материалы по истории СССР для семинарских и практических занятий. М.: Высшая школа, 1985.

27. Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей/ Изд. подг. Я.Н. Любарский. СПб.: Наука, С-Петербургское отд., 1992.

28. Дубов И.В. Города, величеством сияющие. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985.

29. Галкина Е.С., Кузьмин А.Г. Росский каганат и остров русов// Славяне и русь: проблемы и идеи: концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении/ Сост. А.Г. Кузьмин. 4-е изд., испр. М.: Флинта; Наука, 2001.

30. Свердлов М.Б. От закона Русского к Русской Правде. М.: Юридическая литература, 1988.

31. Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. Принятие христианства. М.: Высшая школа, 1988.

32. История Средних веков / Сост. М.М.Стасюлевич. СПб.: Полигон-АСТ, 1999.

33. Дубов И.В. Славяне, финно-угры и скандинавы на верхней Волге// Дубов И.В. Залесский край. Эпоха раннего средневековья: Избранные труды. СПб.: Изд-во «Эго», 1999.

А. Н. Поляков. Древнерусская цивилизация и варяжский вопрос // Вестник Оренбургского Государственного Университета № 1 / Январь 2007.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Поляков А.Н. Древнерусские города и начало цивилизации

Проблема возникновения древнейших русских городов до сих пор вызывает споры.

В. О. Ключевский считал, что города на Руси возникли вследствие успехов восточной торговли славян, как пункты склада и отправления русского вывоза [1, с.107.; 2, с.22.]. В советское время против этой версии выступил М. Н. Тихомиров. «Торговля, – писал он, – не вызывала города к жизни…, но она создала условия для выделения из них наиболее крупных и богатых» [3, с.63.]. По его мнению, настоящей силой, вызывавшей к жизни русские города, было развитие земледелия и ремесла в области экономики и феодализма – в области общественных отношений [3, с.64.]. Конкретные пути появления городов представлялись советским историкам достаточно разнообразными. По убеждению Н. Н. Воронина, города на Руси строились на основе торгово-ремесленных поселений, феодальных замков или княжеских крепостей [4, с.16.]. С ним, в той или иной степени, согласились Е. И. Горюнова, М. Г. Рабинович, В. Т. Пашуто, А. В. Куза, В. В. Седов и другие [4, с.16 – 18.; 5, с.6.]. М. Ю. Брайчевский выделяет одну из перечисленных возможностей. Большинство городов, с его точки зрения, возникло вокруг раннефеодальных крепостей-замков [4, с.15.]. В. Л. Янин и М. Х. Алешковский полагают, что древнерусский город развился «не из княжеских замков или торгово-ремесленных поселений, а из административных вечевых центров сельских округ, мест концентрирования дани и её сборщиков» [6, с.61.]. В. В. Мавродин, И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко считают, что города на Руси конца IX – X вв. строились на родоплеменной основе [7, с.707.]. По их мнению, они возникли в результате образования племенных союзов, как жизненно необходимые органы, координирующие и направляющие их деятельность [8, с.217.].

Современные исследования Киевской Руси показывают, что развитый древнерусский город представлял собой полисную (землевладельческую) общину [9, с.80.; 10, с.75, 77 – 79.]. Появление городской общины теоретически может происходить двумя основными способами: путём слияния нескольких разноплемённых родовых общин и в результате концентрации племени в одном месте – племенном центре. Русская летопись оставила нам некоторые данные, на основе которых можно выяснить, как именно сложились первые городские общины на Руси.

Согласно летописной версии событий, в 882 году князь Олег захватил Киев, убил, княживших там Аскольда и Дира, и решил остаться здесь навсегда. Повесть временных лет говорит об этом следующим образом: «И седе Олегъ княжа въ Киеве и речь. Олегъ “Се буди мати градомъ рускими”. И беша оу него, – продолжает летописец, – Варязи и Словени и прочи прозвашася Русью» [11, стб.23.]. Под «прочими» здесь скрываются поляне. Их можно считать основой киевской общины. О полянах летописец пишет далее так: «Поляне яже ныне зовомая Русь» [11, стб.25 – 26.]. К ним примыкают другие, не названные участники похода: чудь, меря и кривичи [11, стб.22, 24.]. Получается, что Киевская община возникла в результате объединения представителей разноплеменных родов. Явление это хорошо известно и называется обычно «синойкизмом».

Выражение «мать городов русских» принято считать калькой с греческого «метрополия». Традиционно его объясняют как объявление Киева столицей Руси. Так писал ещё М. В. Ломоносов: «По смерти ихъ [Аскольда и Дира] селъ Олегъ на княжении въ Киеве, и нарекъ столицею всехъ городовъ, обладаемыхъ россами» [12, с.61.]. То же самое встречаем и в современных трудах. А. П. Новосельцев пишет: «Олег, захватив Киев, сделал его столицей («матерью городов русских»)…» [13, с.14.]. Н. Ф. Котляр: «Русский Север был объединен с русским же Югом, а Киев провозглашён столицей уже Древнерусского государства – в уста Олега летописец вложил знаменательные слова: “Се буди мати градом русьским”» [14, с.48 – 49.]. Данные археологических раскопок показывают, что в это время трудно найти хоть один настоящий город. Славянские племена, в том числе и поляне, в конце IX века жили первобытным образом, как пишет летописец «съ своимъ родомъ» [11, стб.9.]. Упомянутые в летописи Новгород, Киев и некоторые другие города, как выяснилось в результате раскопок, либо вообще не существовали в то время, либо представляли собой обычные племенные центры или крепости.

На мой взгляд, слова летописца надлежит понимать иначе. Действительно, греческое слово «metropolis» (от meter – мать и polis – город) переводится как «мать городов». Но основной его смысл: «город – основатель другого города», а не «столица». Поэтому выражение «мать городов русских», вложенное в уста вещего Олега, может означать, что Киеву предрекается судьба основателя всех русских городов. Именно Киев называется автором «Повести» местом, где зарождается Русская земля. Вспомним следующую за словами Олега фразу: «Варязи и Словени и прочи прозвашася Русью» [11, стб.23.]. В своё время этому факту удивлялся С. М. Соловьёв. «Любопытно, – писал он, – что, по смыслу этого известия, варяги и славяне прозываются Русью только по утверждении в Киеве» [15, с.347.]. Думаю, именно это и хотел сказать летописец. «Се повести времяньных лет откуду есть пошла руская зем[л]я. кто въ Киеве нача первее княжит откуду руская земля стала есть» [11, стб.1.]. Вплоть до рассказа о походе Олега на Киев, автор «Повести» последовательно отвечает на эти вопросы: Русь своё название получила от варягов, которых привёл Рюрик по просьбе словен, кривичей и прочих северных племён; Киев был основан Кием и его братьями, которые княжили в земле полян, ныне называемой Русью; поляне стали называться Русью при Олеге, когда он пришёл в Киев вместе с варягами, словенами, кривичами, мерью и чудью. Следовательно, автор «Повести временных лет» считает Киев первым городом, с которого начинается Русь, а основателем киевской общины называет Олега.

Киевский книжник, излагая свою версию появления русских городов, спорит с новгородским летописцем. По новгородской версии, первым русским городом был Новгород, а не Киев. Вот как он начинает свою летопись: «Временникъ, еже есть нарицается летописание князеи и земля Руския, и како избра богъ страну нашу на последнее время, и грады почаша бывати по местом, преже новгородчкая волость и потом кыевская…» [16, с.103.]. В этом контексте становится понятным, почему новгородский летописец называет Олега воеводой Игоря и всегда представляет дело так, будто Олег ходит у него в услужении, а киевский пишет наоборот [11, стб.22, 23, 29.; 16, с.107, 109.]. Вопрос о положении Олега – это вопрос о первенстве городов: Киева и Новгорода. Олег почитался в Киеве основателем Русской земли – Киевской городской общины, возможно даже существовал его культ [17, с.123.]. А если он не князь, а воевода Игоря, который был сыном Рюрика, призванного новгородцами – ясно, что Новгород старше, чем Киев. Однако, в этом споре прав киевский летописец. Судя по археологическим раскопкам, Киев стал городом раньше Новгорода – в конце IX или начале X века, а Новгород – к середине X столетия. Киев возник на месте гнезда славянских поселений, располагавшихся в VII – IX вв. на Старокиевской горе и её склонах, горах Киселёвке, Детинке, Щековице и на Подоле. Поселения перемежались пустыми пространствами, пашнями и могильниками. Древнейшее городище располагалось на северо-западе Старокиевской горы [18, с.67.]. По мнению Б. А. Рыбакова, оно датируется концом V – нач. VI вв. [19, с.36.] В конце IX века бурно развивается киевский Подол, здесь появляется дворовая застройка и уличная планировка [19, с.67.; 20, с.239.].

Новгород, по всей видимости, был основан в первой половине X столетия. В. Л. Янин, после многолетних раскопок города, пришёл к выводу, что до середины X века на его месте находился ряд боярских хуторов, отделённых друг от друга пустыми пространствами. Облик города Новгород приобрёл «только в середине X столетия, когда повсеместно началось сооружение уличных деревянных мостовых, возникла усадебная уличная планировка, появились дренажи» [21, с.277.]. Новгородский детинец, считает он и его сторонники, был построен как «укреплённый общественный центр находящихся за его пределами поселений» [6, с.40.]. Сведения о строительстве новгородской крепости противоречивы. Если под летописным строительством Новгорода понимать возведение укреплений детинца, получится, что первоначально крепость была построена пришедшими в эти места словенами: «Словени же седоша около езера Илмеря [и] прозвашася своимъ имянемъ и сделаша градъ и нарекоша и Новъгородъ» [11, стб.6.]. Затем свои укрепления поставил здесь Рюрик: «…и пришед къ Ильмерю [Рюрик]. и сруби город надъ Волховом и прозваша и Новъгород» [23, стб.14.]. Наконец, в 1044 году Новгород заложил Владимир, сын Ярослава Мудрого: «…на весну же Володимиръ заложи Новъгород и сдела его» [16, с.181.]. Вполне вероятно, что достоверны все три известия, только относятся к разным крепостям. Словенский Новгород – родовой посёлок или племенной центр. Местоположение его неизвестно. Новгород Рюрика многие соотносят с «Рюриковым городищем», расположенном в 2-х км от города. «В древности, – пишет И. В. Дубов, – территория Городища являлась островом, который омывался реками Волховом, Волховцом и Жилотугом» [23, с.47.]. Раскопки показали, что поселение здесь существовало уже в середине IX века. Наряду со славянами, которые строили деревянные срубы и оставили после себя лепную посуду и втульчатые наконечники стрел, здесь обитало какое-то число скандинавов. Скандинавский след представлен гривнами с привесками в виде молоточков Тора, равноплечными и скорлупообразными фибулами, игральными шашками, подвесками с руническими заклинаниями и т.п. [23, с.48, 49.] Не исключено, что и словенский Новгород стоял на этом же месте, а Рюрик только обновил обветшавшую крепость. К известному ныне новгородскому детинцу относится только последнее сообщение. Оно подтверждено археологическими раскопками. Новгород Владимира Ярославича – древнейший детинец, который занимал северо-западную часть современного детинца и включал Софийский собор и епископский двор [6, с.37.]. В. Л. Янин и М. Х. Алешковский считают, что на месте Софийского собора раньше находилось языческое капище, т.е. эта часть детинца и в дохристианские времена была центром, окружавших его боярских хуторов. Вероятно, здесь стоял и древний детинец, сообщение о котором не сохранилось, но его существование можно допустить, если иметь в виду, что Новгород уже в середине X века представлял собой сложившийся город. Первая крепостьдетинец могла быть поставлена на этом месте при Олеге, в крайнем случае при Игоре. Первоначально новгородцы – часть киевской городской общины. Это следует уже из того, что Константин Багрянородный называет Новгород «внешней Росией» и указывает, что в нём сидел Святослав, сын киевского князя Игоря: «…приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы являются…из Немограда, в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии» [24, с.45.]. Следовательно, Новгород в середине X века часть «Росии» – Русской земли. По греческим меркам, типичная колония (апойкия).

Любопытный текст находим у новгородского летописца. Рассказывая о судьбе Руси после крещения, он замечает: «И разделиша землю [после смерти Ярослава Мудрого], и взя болшии Изяславъ Кыевъ и Новъгород и иныи городы многы киевьскыя во пределех» [16, с.160.]. Наверное, летописец меньше всего хотел причислить Новгород ко «многим киевским городам», хотя его выражение можно понять и так. И всё же, сохранение Новгорода в руках самого Киевского князя, свидетельствует не только о значении этого города для Киева, но и о тесных связях двух русских центров.

О единстве Киева и Новгорода X века говорят сообщения летописи о данях, установленных Олегом, а затем Ольгой, оброках, ловищах и знаменьях киевских князей в новгородской земле. Дело не в самой дани. Её, как известно, «свои» не платили – это удел покорённых племён, «свои» давали князю дар. А речь идёт именно о дани: «Се же Олегъ… оустави дани Словеномъ Кривичемъ и Мери и Варягомъ дань даяти от Новагорода гривенъ 300 на лет[о] мира деля еже до смерти Ярославле даяше Варягомъ» [11, стб.23 – 24.]. Слова эти обычно никакого смущения не вызывали. Трактовали их как свидетельство объединения Новгорода и Киева в единое государство, будто Олег действовал здесь «не как завоеватель, а как государственный деятель, определяющий повинности и обязанности своих подданных» [25, с.226.]. Обращалось внимание на слово «устави», употреблённое здесь вместо «возложи», применявшееся, когда речь шла о покорённых племенах. Странным это сообщение казалось В. А. Пархоменко, который недоумевал, почему князь, пришедший из Новгорода в Киев, заставляет победителей платить дань [26, с.81.]. И. Я. Фроянов полагает, что речь здесь «идёт о данях, предназначенным словенам и варягам» [17, с.116.]. По его мнению, «Олег повелел выдать дань тем представителям северных племён, которые приняли участие в походе на Киев и обеспечили ему победу… То была …, – отмечает он, – единовременная дань или «окуп», контрибуция» [17, с.117.]. Однако, из такого объяснения вытекает новая странность: кого Олег заставляет платить дань словенам и варягам? Самого себя? Ведь «Олег – Киев – поляне – Русь» составляют в словаре летописца нерасторжимое единство, так что, когда он пишет об Олеге, часто подразумевает Киев, а вместе с ним полян и Русскую землю. Не заметить этого сложно.

Смысл известия в том, что дань платят словене вместе с кривичами и мерью, а не Киев, и не поляне; платят ради мира варягам, а не Киеву, и это подчёркнуто дважды: «…Варягомъ дань даяти от Новагорода … мира деля, еже до смерти Ярославле даяше Варягомъ» [11, стб.24.]. Олег установил словенам и прочим давать варягам 300 гривен, чтобы предотвращать набеги на Русь и это делали новгородцы вплоть до 1054 года, если верить летописцу. Слово «устави», употреблённое здесь вместо обычного «возложи», надо понимать в том смысле, что Олег обозначил размер откупа. Это место в летописи действительно можно рассматривать как распоряжение князя по отношению к своим людям. Здесь он представляется, так сказать, политическим деятелем, а не завоевателем. Нам это важно, как свидетельство единства киевской и новгородской общин в X столетии.

То же самое следует из рассказа о поездке княгини Ольги в Новгородскую землю: «Иде Вольга Новугороду и оустави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани [и] ловища ея суть по всеи земли. знамянья и места и повосты и сани ее стоять въ Плескове и до сего дне…» [11, стб.60.]. И. Я. Фроянов признаёт, что здесь «проглядывает зависимое положение Новгорода от киевских властителей» [17, с.128.]. Однако, дань Ольга собирала не с новгородцев, а, как он справедливо подчёркивает, «с иноязычных племён – води, которые жили по Луге и веси, сидевшей по Мсте» [17, с.128.]. Поэтому говорить следует не о зависимости Новгорода от Киева, а политическом единстве этих городов.

Весь X век новгородцы принимали это как должное. В 970 году они просили Святослава отправить к ним своего сына Владимира: «…придоша людье Нооугородьстии просяще князя собе аще не поидете к намъ то налеземъ князя собе» [11, стб.69.]. Новгородцы, согласно данному тексту, хотели, чтобы у них сидел сын Киевского князя, то есть, они считали себя частью Киевской общины. В Киев новгородцы отправляли не 300 гривен, а 2000. Это была дань, получаемая Новгородом с зависимых племён и смердов, и отправляемая «материнской» общине. В начале XI века они стали тяготиться этим, желая всё оставлять у себя. Князь Ярослав тогда прекратил отправлять дань, что чуть не привело к войне с Киевом.

Ладога, судя по археологическим данным, возникла в то же время, что и Киев. Это единственно возможное место, куда мог прийти легендарный Рюрик, и откуда мог двинуться в поход на Киев Вещий Олег. О призвании Рюрика в Ладогу, а не Новгород говорится в Ипатьевской летописи: «… и придоша къ Словеномъ первее. и срубиша город Ладогу. и седе стареишии в Ладозе Рюрик…» [22, стб.14.]. Подобные сведения есть так же в Радзивиловской летописи [11, Прим.38. к стб.20.]. Новгородская Первая летопись о Ладоге вспоминает только под 922 годом, когда, по сведениям новгородского летописца, Олег «иде … к Новугороду, и оттуда в Ладогу…и уклюну змиа в ногу, и с того умре» [16, с.109.]. В Лаврентьевской летописи Ладога впервые упоминается ещё позднее, под 1254 годом [11, стб.473.].

Археологические раскопки показали, что Ладога как поселение возникает в середине VIII века, но в то время наряду со славянами здесь жили балты, финны и скандинавы [18, с.88.]. Археологи обнаруживают и славянские квадратные срубы с печью в углу, и большие дома скандинавов [23, с.210.]. Славяне стали преобладать здесь только в X веке [18, с.89.]. Первая крепость в Ладоге построена на рубеже IX – X веков. После этого Ладога становится городом. «Появляются первые улицы, вытянувшиеся вдоль берега Волхова» [18, с.89.], и дворово-усадебная застройка, типичная для древнерусских городов.

Вероятно, Рюрик пришёл в Ладогу, когда это была международная торговая фактория. Тут и остался. Олег покинул её вместе со своей военной общиной, когда Ладога ещё не представляла собой единого организма. И только при непосредственном его участии она приобретает городские черты. Скорее всего, именно Олег строит здесь каменную крепость, датируемую археологами концом IX – началом X веков, ставшую первым шагом к славянскому преобладанию. Видимо, Олег и его наследники брали торговый путь «из варяг в греки» под свой контроль – в этом заключается смысл укрепления самого северного пункта данной торговой системы (Ладога) и наиболее южного (Киев), при постоянном стремлении продвинуться ещё южнее. В X веке Киевская община настойчиво стремилась освоить восточнославянские земли, отстраивая крепости в наиболее важных местах. Древнейшие русские города обеспечивали господство первой городской общины в землях восточных славян. Кроме ладожской крепости и Новгорода, к древнейшим киевским колониям следует отнести Полоцк и Чернигов.

Полоцк впервые упоминается в «Повести временных лет» под 862 годом в числе городов подвластных Рюрику [11, стб.20.]. Есть он и в списке русских городов, которым предназначалась греческая дань, взятая Олегом в 907 году [11, стб.31.]. Под 980 годом в летописи говорится о первом полоцком князе Рогволоде, якобы пришедшим из-за моря [11, стб.76.].

Системное археологическое изучение города началось в советское время. Здесь вели раскопки А. Н. Лявданский, М. К. Каргер, П. А. Раппопорт и другие [18, с.79 – 80.]. По археологическим данным первоначальное поселение в Полоцке возникло в IX веке на правом берегу р. Полоты. Древнейшие славянские напластования датируются X веком. Детинец в устье реки Полоты сооружается во второй половине X века. Он и стал центром будущего города. Городские черты Полоцк приобретает в конце X – начале XI веков, когда распространяется дворово-уличная застройка, и строятся мостовые. Можно думать, что Полоцк был основан на месте славянского поселения (точнее рядом) для осуществления контроля торгового пути «из варяг в арабы» (как выражается И.В.Дубов), проходившего из Балтийского моря по Западной Двине, через волок по Волге в Каспийское море.

Чернигов впервые упоминается в летописи под 907 годом, в числе русских городов – получателей греческой дани [11, стб.31.]. Константин Багрянородный говорит о Чернигове как об одной из росских крепостей, откуда приходят в Константинополь славянские однодревки [24, с.45.]. Первое событие, связанное с городом, датируется 1024 годом. Тогда князь Мстислав Владимирович, не принятый в Киеве, «седе на столе Чернигове» [11, стб.147.].

Город давно привлекает внимание исследователей. Массовые раскопки черниговских курганов осуществлял в 70-е годы XIX века Д. Я. Самоквасов. Детинец изучал Б. А. Рыбаков. Архитектурные памятники исследовали Н. В. Холостенко и П. Д. Барановский. К истории Чернигова обращались П. В. Голубовский, Д. И. Багалей, М. Н. Тихомиров, А. Н. Насонов, В. В. Мавродин, А. К. Зайцев, М. Ю. Брайчевский, А. В. Куза и другие. Археологические раскопки показали, что на территории Чернигова в VIII – IX веках существовало несколько поселений Роменской культуры, традиционно связываемой с племенами северян [27, с.25 –26.]. В конце IX века они прекращают своё существование в результате военного разгрома [28, с.98.]. Их место занимают памятники древнерусского типа. Первые укрепления в районе черниговского детинца, по всей видимости, были сооружены в начале X века (точных данных на этот счёт нет). Считается, что в 80 – 90-е годы X века детинец был заново отстроен князем Владимиром. Как и Полоцк, городской характер Чернигов приобретает, видимо, в начале XI века. Город должен был контролировать движение по Десне и выход к торговому пути «из варяг в греки», соединяя его через Угру и Оку с Волжским путём.

Чернигов нельзя считать северянским центром. Это был киевский город-колония. Центром северян был Новгород-Северский. На его месте во второй половине X века находилось роменское городище и селище общей площадью 20 га [29, с.49.]. В начале XI века, по всей видимости, в 1015 году роменское (северянское) поселение было уничтожено. После этого здесь сразу же строятся новые укрепления на Замковой горе. Данная крепость и стала детинцем будущего города, бурное развитие которого приходится на XII век. Между Новгородом-Северским и Черниговом существовала устойчивая граница-межа, известная по археологическим данным X века и письменным источникам XII, XIII и XVI веков. Она проходила по реке Убедь до Радогоща. Недалеко от неё, около посёлка Макошино на черниговской стороне, стоял город Хоробр, где в 1153 году Северский князь Святослав Олегович заключил мир с Черниговским князем Изяславом Давидовичем.

К числу первых киевских крепостей относятся Вышгород и Псков. В Вышгороде непотревоженных отложений X века нет, имеются только отдельные находки [18, с.68.]. Поэтому говорить однозначно о существовании вышгородской крепости в X веке трудно, хотя, скорее всего, она существовала. В Пскове первые укрепления относятся к началу X века, но городом поселение становится только в XI столетии [18, с.88.].

В конце X века Владимир Святославич строит ряд крепостей вблизи Киева, для защиты его от печенежских набегов. Среди них были Белгород и Переяславль. Под 988 годом летописец сообщает: «…и речь Володимеръ се не добро еже малъ городъ около Киева и нача ставити городы по Десне и по Востри и по Трубешеви и по Суле и по Стугне и поча нарубати муже лучьшие от Словень и от Кривичь и от Чюди и от Вятичь и от сихъ насели грады бе бо рать от Печен[е]гъ…» [11, стб.121.]. Под 991 годом стоит отдельное известие о строительстве Белгорода: «Володимеръ заложи градъ Белъгородъ и наруби въ не от инехъ городовъ и много людии сведе во нь бе бо любя градъ сь» [11, стб.122.]. Под 992 годом говорится о закладке Переяславля: «Володимеръ же радъ бывъ заложи городъ на броте томь и наре и Переяславль зане перея славу отроко тъ» [11, стб.123 –124.].

Археологические раскопки подтвердили сведения летописи. Белгород был построен на месте славянского городища (площадью 8,5 га), располагавшегося на мысу, образованном оврагом и берегом р. Ирпень. По данным раскопок, в конце X века здесь были построены укрепления детинца (12,5 га) и первого окольного города. Валы города имели внутренние срубные конструкции и мощную кладку из сырцового кирпича [18, с.67.]. Древнейшие укрепления Переяславля так же относятся к концу X века [18, с.70.].

Сообщение летописи о строительстве Белгорода и сведения, стоящие под 988 годом, позволяют выяснить, как именно создавал свои колонии Киев. Согласно летописи, Владимир «наруби», т.е. собрал, набрал людей в Белгород из иных городов. То же самое он делал и при заселении других, безымянных городов, о постройке которых сообщается в статье 988 года. Следовательно, Владимир соединял в одну городскую общину представителей различных племён и родов, т.е. искусственно делал то, что раньше само собой случилось в Киеве. Перед нами самый настоящий принудительный синойкизм, подобный тому, что устраивали Селевкиды в своём царстве более чем за тысячу лет до этого [30, с.138, 139.].

Сведения летописей о других древнейших русских городах подтверждения в результате археологических раскопок не получили. Первые укрепления Смоленска (уп. под 882 г.), датируются археологами рубежом XI – XII веков. Заселение подола относится к середине XI века [18, с.81, 82.]. Правда, древнерусскому Смоленску предшествовало Гнёздово X – XI веков. Белоозеро (уп. под 862 г.) в X веке – посёлок веси. Славянским городом он становится только в XII столетии [18, с.89.]. Укрепления Изборска (уп. под 862 г.) были сооружены на рубеже X – XI веков, но поселение здесь известно ещё с VIII века [23, с.42, 44, 45.]. Ростов (уп. под 862 г.) по археологическим данным появляется не ранее XI века, однако ему предшествует Сарское городище IX – X веков [23, с.33 – 48, 59.]. Древнейшие напластования Турова (уп. под 980 г.) относятся к рубежу X – XI веков, а укрепления города были сооружены не ранее XI столетия [18, с.78.]. Укрепления Любеча (уп. под 882 г.) были построены так же в XI веке [18, с.95.]. Помимо названных городов известен Перемышль, детинец которого, как показали раскопки, был сооружён в X веке, а в XI – был укреплён окольный град [18, с.75.]. Однако, неясно, имеет ли он отношение к деятельности Киевской общины. Судя по летописи, впервые городом овладел Владимир Святославич [11, стб.81.].

Таким образом, становление русской цивилизации начинается со времени образования городской общины Киева в начале X века. За первые сто лет Киев вовлекает в свою орбиту практически все восточнославянские племена. Для обеспечения своего господства киевляне строят крепости, заселяя их представителями различных славянских племён. Так возникают новые городские общины: Ладоги, Новгорода, Полоцка и Чернигова. Киевская Русь вступает в полосу бурного роста, а затем расцвета.

Список использованной литературы:

1. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трёх книгах. М.: Мысль, 1995. Кн.1.

2. Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. М., 1902.

3. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956.

4. Дубов И.В. Города, величеством сияющие. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985.

5. Седов В.В. Начало городов на Руси// Тезисы докладов Советской делегации на V международном конгрессе славян-

ской археологии. М.: Наука, 1985.

6. Янин В.Л., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы)// История СССР. 1971. №2.

7. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории // Фроянов И.Я. Начала русской истории.

М.: Издательский Дом «Парад», 2001.

8. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства в Древней Руси// Становление и развитие раннеклассовых

обществ: город и государство/ Под ред. Г.Л.Курбатова и др. Л., 1986.

9. Поляков А.Н. Образование древнерусской цивилизации // Вопросы истории. 2005. №3.

10. Поляков А.Н. Древнерусская цивилизация: основные черты социального строя // Вопросы истории. 2006. №9.

11. ПСРЛ. Т.1.Лаврентьевская летопись. М.: «Языки русской культуры», 1997.

12. Ломоносов М.В. Древняя Российская история. СПб., 1766.

13. Новосельцев А.П. Образование древнерусского государства и первый его правитель// Вопросы истории. 1991. №2/3.

14. Котляр Н.Ф. Древнерусская государственность. СПб: «Алетейя», 1998.

15. Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Русь изначальная. М.:ООО «Издательство АСТ»; Харьков:

«Фолио», 2001. Кн.1. Т.1 –2.

16. ПСРЛ. Т.3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.: «Языки русской культуры», 2000.

17. Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. СПб.: Издательство С-Петербургского университета, 1992.

18. Древняя Русь. Город, замок, село. М.: «Наука», 1985.

19. Рыбаков Б.А. Город Кия// Вопросы истории. 1980. №5.

20. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1985.

21. Янин В.Л. Я послал тебе бересту. 3-е изд. М.: «Языки русской культуры», 1998.

22. ПСРЛ. Т.2. Ипатьевская летопись. М.: «Языки русской культуры», 1998.

23. Дубов И.В. Новые источники по истории Древней Руси. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1990.

24. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М.: Наука, 1991.

25. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971.

26. Пархоменко В.А. У истоков русской государственности. Л., 1924.

27. Коваленко В.П. Основные этапы развития древнего Чернигова// Чернигов и его округа в IX – XIII вв. Киев: Наукова

думка, 1988.

28. Григорьев А.В. О границе Руси и северы в Подесенье// Сов? яни i Русь у науковiй спадщинi Д.Я. Самоквасова.

Чернiгiв: Сiверянська думка, 1993.

29. Поляков А.Н. В граде Игореве: Новгород-Северский в конце X – начале XIII веков. СПб.: Исторический факультет

СПбГУ, 2001.

30. Шофман А.С. Распад империи Александра Македонского. Казань, Изд-во Казанского ун-та, 1984.

Вестник Оренбургского Государственного Университета № 4 / Апрель 2007.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас