Стегний П. В. Первый раздел Польши и российская дипломатия

   (0 отзывов)

Saygo

Три раздела Польши, случившиеся в просвещенном XVIII в., не обойдены вниманием историков. В различных странах издано и продолжает выходить в свет огромное количество монографий, мемуарной литературы, архивно-документальных публикаций, в которых подробно излагаются и анализируются обстоятельства исчезновения польского государства с карты Европы1. Разброс же мнений относительно причин трагедии Польши остается значительным: в частности, одна группа польских историков ("пессимисты") видит их в "военной, политической и дипломатической слабости Речи Посполитой", другая ("оптимисты") - в "неблагоприятном для Польши соотношении сил европейских держав и ее противоречиях с Россией и Пруссией"2. В очерченном пространстве время от времени делаются попытки нестандартно взглянуть на проблему разделов3. Однако основные стереотипы, сложившиеся еще в конце XVIII - начале XIX в., под влиянием сначала французской, чуть позже - немецкой и австрийской, польской, русской 4 исторической школы особых изменений не претерпели.

First_Partition_of_Poland1772.png
Первый раздел Речи Посполитой
Rejtan_Upadek_Polski_Matejko.jpg
Картина Яна Матейко "Rejtan na Sejmie 1773 roku" изображает Тадеуша Рейтана, который 21 апреля 1773 года на сейме лег, преградив депутатам выход со словами: "Только через мой труп" ("Chyba po moim trupie!") В русской википедии его слова, как и название картины, искажены.

 

Между тем, временные рамки "польской аномалии" не ограничились XVIII в. Рецидивы разделов Польши в XIX (Венский конгресс) и XX веках (пакт Молотова - Риббентропа) показали, что мы имеем дело со сложнейшим историческим феноменом, природа, причины и следствия которого во многом остаются недостаточно выясненными. Скоординированная работа российских, германских и польских историков в рамках действующих двусторонних комиссий могла бы помочь строить настоящее и будущее Центральной и Восточной Европы не на минном поле взаимных претензий и обид, а на прочном фундаменте общности судеб и долгосрочных интересов. Думается, что ни методические, ни архивные ресурсы для этого еще далеко не исчерпаны.

 

Исследование базируется в основном на документах Архива внешней политики Российской империи МИД России, а также Государственного архива Российской Федерации и Российского государственного архива древних актов, значительная часть которых пока или недостаточно изучена, или нуждается в уточненных оценках.

 

В настоящей работе предпринимается попытка вернуться к первоистокам проблемы первого раздела Польши в контексте развития международных отношений в Европе на этапе кризиса Вестфальской системы, подведшей итоги бушевавшей в Европе Тридцатилетней войны (1618-1648 гг.), проанализировать линию российской дипломатии в польских делах в увязке со стоявшими перед Екатериной II сложнейшими внутриполитическими и династическими проблемами.

 

Автор выражает искреннюю признательность советнику Историко-документального департамента МИД России О. А. Глушковой за помощь в подборе архивных материалов.

 

ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС В НАЧАЛЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II

 

В первые же дни после переворота 28 июня 1762 г., приведшего ее к власти, Екатерина была вынуждена вплотную заняться внешнеполитическими делами. За неполные шесть месяцев своего царствования Петр III сумел коренным образом изменить военно-политическую ориентацию России, воевавшей в Семилетней войне (1756-1763 гг.) в союзе с Австрией, Францией и Саксонией против Пруссии и Англии. Заключив в апреле 1762 г. сепаратный мир, а в июне - и союзный трактат с Пруссией, он приказал эвакуировать российские войска не только из Восточной Пруссии, население которой уже присягнуло России, но и из других владений Фридриха II, занятых в ходе войны. Ультиматум Дании по поводу Шлезвига, чреватый опасностью войны за чуждые России голштинские интересы, нелепое и неуместное пруссофильство, демонстративное неуважение к традициям и обрядам православной церкви - все это вызвало такое недовольство в армии и обществе, что низложение Петра III и восшествие Екатерины на престол приобрело характер народной революции.

 

Такая ситуация требовала от Екатерины незамедлительно дистанцироваться от наиболее одиозных сторон политики Петра III. Однако распорядившись о немедленном прекращении приготовлений к датскому походу, успокоив Копенгаген и отправив голштинские войска на родину, новая императрица подтвердила сепаратный мир, заключенный Петром III с Пруссией, воздержавшись только от ратификации союзного трактата и связанных с ним планов повернуть корпуса З. Г. Чернышева и М. Н. Волконского, находившиеся в Восточной Пруссии и Померании, на помощь Фридриху. К концу 1762 г. российские войска были в основном выведены из Пруссии.

 

Главным принципом дипломатии начинавшегося царствования было провозглашено проведение самостоятельной, ориентированной на государственные интересы политики во внешних делах5. "Время покажет, что мы ни за кем хвостом не тащимся"6, - из этой резолюции Екатерины на депеше посла в Берлине князя Долгорукова от 8 (19) ноября 1763 г. вскоре выросла панинско-екатерининская система "Северного аккорда".

 

Намечая летом 1762 г. контуры своей внешней политики, Екатерина, конечно же, не видела смысла в возобновлении войны против Пруссии ради интересов Австрии или Саксонии7. Еще меньше ей, как впрочем и Петру III, должна была импонировать идея приобретения Курляндии в обмен на передачу Польше Восточной Пруссии и восстановление спокойствия на российско-польской границе.

 

С Курляндией, находившейся в то время в полувассальной зависимости от Польши, Екатерина решила вопрос проще и радикальнее, поменяв правившего в Митаве саксонского герцога Карла на возвращенного из ссылки Бирона, вернувшего эту балтийскую страну в орбиту российского влияния8. Та же схема - доминирование с помощью своего ставленника - должна была казаться оптимальной Екатерине и в отношении Польши - но при условии гармонизации (динамического баланса) отношений России с обоими германскими государствами - Австрией и Пруссией. Отсюда - предпринятые осенью 1762 г. попытки посредничать при заключении мира между Веной и Берлином, декларация о необходимости сохранения баланса сил в Священной Римской Империи германской нации и, наконец, высказанная Екатериной в письме Фридриху II от 17 ноября 1762 г. мысль о стремлении принести пользу "Германии вообще"9.

 

Однако "Германии вообще" еще не существовало. Была Австрия Габсбургов и Пруссия Гогенполлернов, уже дважды при жизни Екатерины ввергавшие Европу в войны из-за Силезии. В Вене привыкли извлекать дипломатические выгоды из военных побед России, своего традиционного союзника с петровских времен. Поэтому австрийский посол в Петербурге граф Мерси Д'Аржанто не мог в своих депешах скрыть удивления и раздражения "политическими софизмами", исходившими из ближайшего окружения императрицы, смысл которых сводился к тому, что Россия по своему положению и внутреннему устройству вовсе не нуждается в союзах с иностранными державами10. И напротив, прибывший в Петербург в ноябре 1762 г. новый прусский посол Виктор Фридрих Сольмс, неутомимо интриговавший против Австрии и Саксонии, так строил свои первые контакты с канцлером М. И. Воронцовым и воспитателем наследника престола Н. И. Паниным, что последний, "судя по заботливому состоянию, в каком находился тогда прусский король по неимению ни с кем никакого союза", не сомневался, что "он в замену обеспечения своего нашим союзом, а наипаче по пункту Силезии, охотно уступит нам в общих делах первое место и свободное поле"11. В целом специфика взаимоотношений в треугольнике Вена - Берлин - Петербург, отразившая противоречивые итоги Семилетней войны, во многом предопределила логику развития ситуации в польских делах, а именно они в начале царствования Екатерины II вышли на авансцену политической жизни в Европе.

 

Дело в том, что к середине XVIII в. противоречия олигархического государственного устройства Речи Посполитой - всевластие шляхты и католической церкви, принцип единогласия принятия решений на сеймах - liberum veto, выборность короля - достигли своего апогея. Огромная страна, раскинувшаяся от берегов Балтики до границ Османской империи, включая обширные области с украинским и белорусским православным населением, окончательно превратилась, используя выражение С. М. Соловьева, в "res nullis", ничью вещь, "запасный магазин Европы".

 

Европейские державы и прежде всего соседи Польши - Австрия, Россия и Пруссия - способствовали консервации анархии, окончательно воцарившейся в Польше после пресечения в 1572 г. польско-литовской династии Ягеллонов, хотя цели их при этом были различными. Если прусский король Фридрих II еще в так называемом "Первом политическом завещании", написанном в 1752 г., объявил присоединение польской Пруссии одним из главных условий выживания собственной страны, то Австрия и Россия исходили прежде всего из стратегической важности установления контроля над польско-литовским государством, расположенным на рубеже Западной и Восточной Европы, на границе католицизма и православия. В их подходах к методам осуществления этой задачи сохранялись, однако, принципиальные различия. Петр I, способствовавший укреплению на польском престоле представителей саксонской династии Веттинов, неоднократно отвергал предложения прусского короля Фридриха Вильгельма и саксонского курфюрста Августа II поделить часть польских владений между Пруссией, Саксонией и Россией. Со времени так называемого "немого сейма" в Варшаве в 1717 г. Россия стала основным гарантом польского государственного устройства, обеспечив себе преимущественные позиции в Речи Посполитой.

* * *
"Прощайте, странные случаются в мире ситуации", - так заканчивалось знаменитое письмо Екатерины Станиславу Понятовскому, написанное ею всего через месяц после прихода к власти, - 2 августа 1762 г. Более интересно, однако, начало письма, которое звучит следующим образом: "Я незамедлительно направляю послом в Польшу графа Кейзерлинга с тем, чтобы он сделал Вас королем после кончины нынешнего, а если это окажется невозможным, князя Адама"12.

 

Мотивы, побудившие императрицу написать это письмо, более того, доверить его доставку австрийскому послу в Петербурге, казалось бы, ясны. Екатерина, видя шаткость и даже опасность своего положения, пыталась удержать рвавшегося в Петербург Понятовского в его имении Пулавы, где он проводил целые дни, лежа ничком на неразобранной постели, в головах которой стояли два портрета российской императрицы.

 

Не все, однако, обстояло так просто. Король Польши, саксонский курфюрст Август III, был стар и болен. С возможностью его внезапной смерти в Вене, Берлине и Петербурге вынуждены были считаться с начала 50-х годов, когда даже обсуждалась идея досрочного избрания на польский престол его сына. Зная это, Август III не только не скрывал, но афишировал свою лояльность России. Он, единственный из ее союзников по Семилетней войне, безропотно поддержал декларацию Петра III от 23 февраля 1762 г. о заключении сепаратного мира с Пруссией13.

 

Еще более нестандартной выглядела идея Екатерины возвести на польский престол своего бывшего фаворита, если учесть, что в первое время по воцарении в ее ближайшем окружении преобладали "австрийцы". Среди них - возвращенный из четырехлетней ссылки А. П. Бестужев-Рюмин, убежденный в необходимости для России действовать в польских и турецких делах в союзе с Австрией, близкий к нему фаворит Екатерины и основной участник возведения ее на престол Г. Г. Орлов. Проявлять сугубую осторожность в польских делах рекомендовал и канцлер М. И. Воронцов, советовавший в докладе, подготовленном в июле 1762 г., "и не помышлять о возвращении захваченных поляками земель, поскольку не в интересах России предпринимать новую войну, в которой Польшу поддержит Турция"14. Екатерина знала, что лишь два человека из ее ближайшего окружения - Панин и Кейзерлинг - поддержат ее планы в отношении Понятовского.

 

Но осенью 1762 - зимой 1763 гг. она неоднократно заверяла Понятовского в твердости своего намерения возвести его на польский престол. В чем же причина такого упорства?

 

Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, нам придется вернуться в 1755 год, когда 23-летний граф Станислав Понятовский впервые появился в Петербурге в свите нового английского посла Чарльза Хэнбури-Вильямса. В фондах ГАРФ сохранилась подготовленная в 1865 г. для Александра II рукопись, озаглавленная "Заметки о сэре Хэнбури - Вильямсе, его отношениях с Екатериной II и событиях его времени"15. Ее автор - тайный советник Бреверн, использовавший полученную российским МИДом от бывшего посла Англии в Берлине Роуза переписку Вильямса с Екатериной за вторую половину 1756 г. Знакомство с этим объемистым, более 500 стр., трудом не оставляет и тени сомнения в теснейших связях, существовавших между Вильямсом, его молодым протеже и прусской дипломатией. В этом были уверены осенью 1756 г. и Бестужев, и Елизавета Петровна, считавшая, что молодой поляк находится "aux gages du roi de Prusse"16. Вильямс и сам признавал, что получил от Фридриха II через английского посла в Берлине Митчела 100 тыс. французских экю на подкуп Бестужева. Воспользовался ли Бестужев денежными субсидиями от прусского короля, достоверно, не известно, но то, что Екатерина, будучи великой княгиней, неоднократно брала денежные кредиты от Вильямса (исправно вернув их после прихода к власти) - этот факт установлен.

 

Переписка между Вильямсом и Екатериной показывает, что посол, который и по складу личности, и по задачам, которые ставились перед ним, выглядел скорее авантюристом международного масштаба, чем дипломатом, в деталях обсуждал с ней ее поведение в случае восхождения на российский престол 17 . Не случайным в этом контексте выглядит и упоминаемое Вильямсом имя Н. И. Панина, в то время российского посла в Стокгольме. "Письма Панина доставили мне большое удовольствие, - писал Вильямс. - Особенно последнее. Оно так прелестно, что я могу угадать в его авторе будущего вице-канцлера"18. Упоминание Вильямсом о переписке между Паниным и великой княгиней, относящееся к 1756 г., существенно меняет устоявшееся представление о том, что доверительные отношения между Екатериной и будущим руководителем ее внешней политики сложились, начиная с 1760 г., когда он был назначен обер-гофмейстером (воспитателем) великого князя Павла Петровича.

 

Не случайной фигурой в этой компании выглядел и Герман Карл Кейзерлинг, которому предстояло сделать Понятовского королем Польши. Курляндец по происхождению, он еще в 1733 г., будучи российским послом в Варшаве, помогал только что взошедшему на престол Августу III упрочить свои позиции. Кейзерлинг был своим человеком в семье Понятовского, признававшего, что Кейзерлинг "приобрел интимную дружбу со стороны моей семьи, а также всеобщее уважение и расположение"19. С 1744 г. он преподавал Станиславу логику и математику, привыкнув с тех пор смотреть на будущего короля Полыни как на своего ученика. В 1747-1749 гг. Кейзерлинг был послом в Берлине, где пользовался доверием Фридриха II. Именно Кейзерлинг убедил родителей Понятовского отправить его в Берлин к известному тогда доктору Либеркюну (в юности Понятовский страдал от спазм в желудке), где он и познакомился с Вильямсом.

 

Роль Понятовского в игре, затеянной Вильямсом в Петербурге, очевидна. Молодой польский патриот, представитель влиятельного клана Чарторыйских, считавшегося в то время главным оплотом российского влияния в Польше, ознакомил великую княгиню с разработанным Чарторыйскими планом укрепления "предполья" с учетом российских интересов. Суть его, как можно предположить, сводилась к стремлению заручиться поддержкой Россией широкой программы реформ в Польше, включая восстановление наследственной монархии (разумеется, на польском престоле должен находиться не просто Пяст, но представитель Чарторыйских), в обмен на определенные обязательства нового польского короля перед Петербургом.

 

"Надеюсь, что когда-нибудь Вы сделаете его (С. Понятовского. - П. С.) королем Польши, - эта фраза из письма Вильямса Екатерине от 26 октября 1756 г. многое объясняет20.

 

Недолгое, но сумбурное царствование Петра III, казалось, должно было поставить крест на этих планах. И действительно, австрийский посол Мерси Д'Аржанто в депеше графу В. А. Кауницу от 14 апреля 1762 г. сообщал, что "русский государь сказал некоторым своим министрам и приближенным, что в случае, если бы король польский умер, он употребит все усилия, чтобы доставить упраздненный престол принцу Генриху Прусскому" 21. Через десять дней австрийский посол добавил к этому, что ему "стало известно из достоверного источника" о подготовке соглашения, в силу которого "королю прусскому будет обещана Польская Пруссия, а императору русскому - Малороссия или польская часть Украины"22.

 

Однако в третьей секретной статье русско-прусского союзного договора от 6 июня 1762 г., подписанного Петром III, но не ратифицированного Екатериной, предусматривалось обязательство сторон способствовать тому, чтобы "избран был в короли Польские кто-либо из Пястов, который интересам самой нации, также и всех сочувственных держав приличественнее будет"23.

 

В Архиве МИД сохранился русский проект24 и прусский контрпроект25 третьей секретной статьи к союзному трактату, из которого видно, что идея избрания Пяста на польский престол исходила от Фридриха II.

 

Нет никаких оснований утверждать, что, настаивая на избрании польским королем Пяста, Фридрих II имел какие-то планы в отношении Понятовского. Вместе с тем вполне очевидны как антисаксонская подоплека позиции прусского короля, так и сложившееся у него ко времени окончания Семилетней войны понимание, что удовлетворить свои территориальные претензии к Польше он сможет только в союзе с Россией.

 

Рескрипт о назначении Кейзерлинга был подписан Екатериной 8 августа 1762 г., в Варшаву он прибыл в конце года. В инструкциях, которыми снабдили нового посла, особо выделена необходимость утверждения в Курляндии Бирона вместо сына Августа III саксонского герцога Карла. Среди важнейших были названы задачи добиваться признания Польшей императорского титула русских государей, удовлетворения жалоб польских подданных православного вероисповедания, подвергавшихся преследованиям со стороны католиков и униатов, заняться упорядочением пограничных отношений, чтобы "подданные каждой страны знали что, кому и куда принадлежит", возвращением беглых, особенно староверов, находивших прибежище в Польше. Особо было приказано стараться о воссоздании в Речи Посполитой "русской партии", причем в этом контексте предлагалось обратить внимание на старых доброжелателей России, среди которых первыми назывались Чарторыйские26.

 

К инструкции прилагалась собственноручная записка Екатерины Кейзерлингу27, написанная, как мы полагаем, с единственной целью - зафиксировать, хотя бы и в неофициальной форме, главное поручение, которое давалось послу, - обеспечить после смерти Августа III избрание короля из поляков. Вполне уместен и вывод о том, что вопрос об избрании короля был обсужден Екатериной с Кейзерлингом устно.

 

Осторожность первых шагов Екатерины в польских делах вполне оправдывалась сложной расстановкой сил, которую Кейзерлинг застал в Варшаве. Многочисленная и влиятельная "фамилия" Чарторыйских, которую возглавляли великий канцлер Литовский Михаил и воевода Русский Август, была готова действовать совместно с Россией, хотя относительно кандидатуры Понятовского в польские короли в ее рядах единодушия не было. Многих смущал его явно недостаточный политический опыт и молодость. Чувствуя слабость поддержки даже внутри собственного клана, Понятовский метался, то обвиняя Кейзерлинга в недостаточно активном отстаивании его интересов, то жалуясь в письмах Екатерине на интриги дипломатов в Варшаве и Петербурге, о которых информировал его, и весьма недобросовестно, датский посол в российской столице Остен28.

 

Чарторыйские, будучи одними из богатейших магнатов Польши, могли рассчитывать на поддержку четвертой части шляхты. Наиболее серьезным их соперником была партия коронного гетмана Браницкого, ориентировавшаяся на Францию. В саксонской партии главную роль играли Радзивиллы, имевшие огромные поместья в Литве и Польской Пруссии.

 

Первоначальные расчеты "фамилии" были связаны с продвижением своего кандидата в короли конституционным путем. Однако активизация Чарторыйских на провинциальных сеймиках привела к их открытому столкновению с кланами Мнишеков и Потоцких, придерживавшихся просаксонской ориентации. Через несколько недель люди Радзивилла пытались взять штурмом дом, в котором жил Понятовский в Вильно во время выборов в трибунал Литвы.

 

В этой обстановке Чарторыйские и Понятовский сделали ставку на открытую поддержку сто стороны России. "Поскольку досадное положение, в котором я оказался, и причины, вызвавшие его, известны Вашему императорскому величеству, - писал С. Понятовский в письме Екатерине от 10 декабря 1762 г., - то уважение, которое я питаю к Вашему чувству справедливости и благожелательному ко мне отношению, не позволяет мне прямо просить Вас о применении силы. Единственное, что я осмеливаюсь Вам сказать, и надеюсь, что это будет мне позволено, это напомнить о жертвах, которые из дружбы ко мне совершили столь многие люди, готовые помочь осуществлению видов Вашего величества. Долг признательности заставляет меня говорить в их пользу"29.

 

Это первое письмо, отправленное Понятовским официально, через Кейзерлинга, следует рассматривать как изложенную в характерной для будущего короля уклончивой манере просьбу о помощи. Дело в том, что еще 11 сентября 1762 г. Екатерина выразила через своего посла в Варшаве старшему из братьев Понятовских соболезнования в связи со смертью их отца, последовавшей в конце августа. В ответном письме Казимир Понятовский писал, что поддержка Екатерины составляет "единственную надежду" его и его братьев и заверял, что "мы приложим все свои силы и усердие, чтобы убедить Вас в нашей почтительной преданности к священным интересам Вашего величества"30.

 

О необходимости принятия срочных мер в поддержку Чарторыйских свидетельствовали, казалось бы, и полученные в начале февраля 1763 г. тревожные известия о состоянии здоровья Августа III. Однако в итоге созванной по этому поводу 3 февраля конференции с участием канцлера М. И. Воронцова, вице-канцлера А. М. Голицына, Н. И. Панина, А. П. Бестужева-Рюмина и М. Н. Волконского российским послам в Париже, Вене, Лондоне, Берлине и Константинополе были направлены рескрипты, в которых говорилось, что хотя российским интересам соответствовало бы избрание на польский престол природного поляка - Пяста, но "выбор наш не решен", в связи с чем в Петербурге "намерены предоставить в нем полную свободу полякам, лишь бы не было и никакого другого давления"31.

 

О том, в какой тайне готовила Екатерина избрание Понятовского, свидетельствуют именные рескрипты, отправленные 5 февраля 1763 г. Кейзерлингу в Варшаву. В одном из них, официальном, говорилось: "Как старость лет, так и настоящее болезненное состояние Его величества короля Польского великую подают нам причину заблаговременно принять надлежащие меры, дабы в случае кончины Его величества возведен был на польский престол такой король, от которого Государственные наши интересы не токмо никакого ущерба не претерпели, но паче вящее приращение возыметь могли б"32. Далее со ссылкой на "долговременное искусство", которое он приобрел в Варшаве, Кейзерлингу поручается "как наискорее нам донести обстоятельно, кто бы, по Вашему рассуждению, наиспособнейшим к тому быть мог из чужестранных ли принцев или из Пястов и на кого бы мы в рассуждении Государственного нашего интереса больше надежды иметь могли?"

 

В другом же, секретнейшем рескрипте, подписанном ею в тот же день33, без всяких экивоков говорилось: "Мы для собственного блага республики желаем, чтобы королем выбран был собственный их патриот, таланты и достоинства к тому имеющий. К чему со своей стороны назначиваем (следующие слова вписаны рукой Екатерины) стольника литовского графа Понятовского или князя Адама Чарторыйского". Кейзерлингу предписывалось делать "внушения при всех удобных случаях" для избрания Понятовского, "о преданности которого к нашей империи мы известны и для утверждения его на польском престоле употребим все способы и от Бога дарованные нам силы"34.

 

Совершенно исключительные меры предосторожности, предпринятые Екатериной в переписке с Кейзерлингом, свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что в ходе конференции 3 февраля ей еще не удалось добиться одобрения кандидатуры Понятовского на польский престол. С достаточной уверенностью можно сказать, что тогда императрица могла рассчитывать на поддержку только со стороны М. И. Воронцова и Н. И. Панина, контрассигновавших ее секретнейший рескрипт Кейзерлингу.

 

Даже Кейзерлинг, настроенный вполне антисаксонски, проявлял, по-видимому, в то время какие-то колебания в отношении Понятовского, сильные и слабые стороны которого были ему известны лучше, чем многим другим. Во всяком случае, осенью 1762 г. Понятовский неоднократно просил Екатерину в частной переписке заменить Кейзерлинга М. Н. Волконским. Когда Екатерина отказала - Понятовским и Чарторыйскими овладела идея ускорить естественный ход вещей и решить в свою пользу вопрос о престолонаследии еще при жизни престарелого Августа III с помощью объединения лояльной им шляхты в конфедерацию и русского оружия.

 

Просьбы Чарторыйских попали в Петербурге на благодатную почву. В феврале Сенату был дан указ заготовить 30 тыс. рублей для "чрезвычайных надобностей". Летом 1763 г. находившиеся в Польше незначительные отряды русских войск, охранявшие склады, оставшиеся после окончания Семилетней войны, были усилены до 1,5 - 2 тыс. человек.

 

Понятовский в "Мемуарах" утверждал, что Кейзерлинг поддерживал идею создания антисаксонской конфедерации. Фридрих II в переписке со, своим послом в Петербурге Сольмсом также выражал готовность поиграть, не особенно связываясь, с идеей конфедерации, поскольку он одно время подозревал Екатерину если не в тайных симпатиях к Саксонии, то в желании как-то устроить судьбу сына Августа III принца Карла, свергнутого ею с курляндского трона.

 

Против конфедерации решительно выступил Панин, считавший, что Кейзерлинг вовлекает Екатерину в опасную авантюру: "он неистово возражал против того, что императрица замышляла сделать в Польше"35. В результате летом 1763 г. отношения между Екатериной и Паниным осложнились, в столице начали поговаривать, что Кейзерлинг может быть отозван из Варшавы и назначен канцлером вместо М. И. Воронцова, просившегося за слабостью здоровья на воды36.

 

Только к концу июля 1763 г. Екатерина решила последовать советам Панина и отказалась от поддержки конфедерации. В рескрипте Кейзерлингу от 26 июля 1763 г. она написала знаменательные слова: "Благоразумная политика запрещает переменять королей". И чуть позже: "Мы термином польских дел определяем кончину королевскую"37.

 

Чарторыйским ничего не оставалось, как "умерить свое нетерпение", хотя и после этого Понятовский регулярно обращался к Кейзерлингу с просьбой о поддержке финансами или небольшими военными демонстрациями38.

 

Февральская 1763 г. "тревога", вызванная ухудшением здоровья Августа III, и совпавшее с ней по времени подписание Губертусбургского мира между Пруссией и Австрией способствовали достижению Екатериной II и Фридрихом II договоренности о выдвижении единого кандидата в короли Польши39, что повлекло за собой форсированное русско-прусское сближение в польских делах.

 

С этого времени характер официальной переписки двух монархов заметно изменился. Неприятная для Фридриха тема российского посредничества в прусско-австрийском примирении уступила в ней место откровенному обсуждению совместных действий по обеспечению беспрепятственного ввода войск в Польшу на время выборов короля, мер в отношении саксонского двора и Вены. В письме от 5 апреля 1763 г. Фридрих впервые осторожно поставил вопрос о возобновлении русско- прусского союзного договора 40 . 26 апреля 1763 г. Екатерина ответила: "Считайте, что он уже существует, хотя обычные формальности еще не соблюдены"41. Тем не менее согласование текста договора из-за противодействия Бестужева и поддерживавших его Орловых заняло около года.

 

К осени 1763 г. доверие между Петербургом и Берлином в польских делах уже настолько окрепло, что, когда в Петербург поступило сообщение о кончине 5 октября в Дрездене Августа III, Екатерина немедленно направила послание Фридриху, в котором назвала Станислава Понятовского российским кандидатом на польский престол. Согласие прусского короля действовать в этом вопросе заодно с Россией последовало незамедлительно42.

 

6 октября "во внутренних покоях императрицы" состоялось новое совещание по польским делам, в котором, кроме А. П. Бестужева-Рюмина и Н. И. Панина, участвовали сенатор И. И. Неплюев, Г. Г. Орлов, вице-канцлер А. М. Голицын и кабинет-секретарь императрицы А. В. Олсуфьев. Были обсуждены и намечены дипломатические и военные меры по обеспечению избрания на польский престол приемлемого для России кандидата, причем и на этот раз в протоколе имя С. Понятовского не было названо. Речь шла лишь о том, чтобы "домогаться об избрании в короли не из посторонних, но из Пястов, человека такого, который бы приписуя возведение свое на престол единственно России, ей бы всегда благодарностью обязан, от нее зависим и совершенно в ее интересах доброхотством ей предан был"43.

 

В конце заседания на совещание был приглашен вице-президент Военной коллегии З. Г. Чернышев, изложивший план, в соответствии с которым предлагалось воспользоваться наступившим в Польше междуцарствием для "округления западных границ путем присоединения к России Польской Лифляндии, воеводств Полоцкого и Витебского и части Мстиславского, находившегося по левую сторону Днепра". Главная идея Чернышева состояла в перенесении русско-польской границы за рубеж рек Западная Двина - Друзь - Днепр. План Чернышева не был формально одобрен участниками конференции, но в ее протоколе рекомендовалось "не выпускать оный проект из виду".

 

План Чернышева держался в строжайшей тайне. Он был вложен в пакет, на котором Екатериной собственноручно было написано: "Секретный план, поднесенный от графа Чернышева С. К. К. П. (то есть "на случай кончины короля Польского"). Окромя меня никому не распечатывать". Несмотря на это, сведения о характере обсуждавшихся вопросов каким-то образом просочились за границу. Циркуляром от 11 ноября 1763 г. дипломатическим представителям России было предписано опровергать слухи о том, что "якобы мы намерены с Е. В. Королем Прусским отнять от Республики Польской некоторые провинции и оные между собой разделить"44.

 

Дополнительные шаги для пресечения распространившихся слухов о предстоявшем разделе Польши в Петербурге были вынуждены предпринять в декабре 1763 г., после того как на конференции с А. М. Голицыным 8 декабря французский временный поверенный Беранже заявил, что "помянутый предосудительный слух собственно из Петербурга произошел" и он даже "знает имя повинного в этом русского вельможи"45.

 

Важнейшим следствием обсуждения польского вопроса на совещании 6 октября явилось назначение 27 октября Панина первоприсутствующим в Коллегии иностранных дел. Решающую роль в этом сыграла твердая поддержка Паниным на этом этапе развития ситуации в Польше намерения Екатерины добиться избрания Понятовского на польский престол.

 

11 ноября Екатерина подписала новую инструкцию (общее наставление) Кейзерлингу и направленному ему на подмогу в Варшаву в качестве полномочного министра племяннику Панина Н. В. Репнину. Это первый документ, дающий представление об истинных целях политики, которую Екатерина была намерена проводить в отношении Польши. Характерно само его начало: "Опорожненный польский престол и избрание на него нового короля есть случай наиважнейший существительного интереса нашей империи в рассуждении безопасности ея границ, так и наипаче еще ея особливых выгод для знатного участия в политической системе всей Европе и в ея генеральных делах". Далее перечисляются известные требования к Польше: признание Бирона в качестве курляндского герцога, обеспечение прав диссидентов, урегулирование пограничных споров, отмечается твердая решимость сохранить в Польше действующий государственный порядок, включая liberum veto и ограничения на количество национальных войск. Имя Понятовского как кандидата на польский престол вновь вписано императрицей в текст инструкции от руки.

 

Инструкцией от 11 ноября Кейзерлингу и Репнину предписывалось объявить Понятовскому об условиях, на которых Екатерина была готова поддержать его избрание. Послам надлежало уведомить претендента не только о том, что от него ожидается окончание пограничных с Польшей дел "по справедливости и к нашему совершенному удовольствию", но и о том, что он будет должен "во все время своего государствования интересы нашей империи собственными своими почитать, их остерегать и им всеми силами по возможности поспешствовать, нелицемерною и непременную сохранить к нам преданность и во всяком случае наши справедливые намерения подкреплять не отречется"46. Н. Д. Чечулин прав, когда называет этот пассаж из инструкции "страшно откровенным изложением целей русской политики"47. Собственно в этом, третьем пункте инструкции, обусловливавшим избрание Понятовского обязательством выполнить по существу все предъявленные ему Россией требования, заключалась завязка той трагедии, которая завершилась разделом Польши.

 

К такому выводу подводит и содержание пункта 11 инструкции. В нем говорилось, что если избрание короля не удастся обеспечить без ввода российских войск в Польшу, то "в таком случае мы уже не можем удовольствовать собственный интерес нашей империи предписанными вам в предыдущих статьях кондициями, и прежде ружья не положим, покамест не присоединим оным к нашей империи всю Польскую Лифляндию". Предписание Кейзерлингу и Репнину держать этот пункт в "наиглубочайшем секрете" ничего не меняет по существу дела.

 

Любопытен ответ С. Понятовского на послание Екатерины от 22 октября 1763 г., в котором она подтвердила поддержку Россией его кандидатуры на польский престол: "Вне всяких сомнений я не заслуживал бы Вашей поддержки, если бы душа моя не была наполнена теми патриотическими чувствами, которые Вам, Ваше величество, было угодно увидеть во мне". И далее: "Я с большим удовлетворением отмечаю, что чем больше мой народ будет узнавать точные намерения Вашего императорского величества, тем более он убедится в твердости и решимости Вашей воли и тем менее препятствий встретится для Ваших планов в Польше"48.

 

31 марта (11 апреля) 1764 г. в Петербурге были подписаны русско-прусский оборонительный трактат и секретная конвенция относительно Польши49. Тексты этих документов известны, поэтому отметим только, что в соответствии с артикулом третьим трактата Пруссия обязывалась выплачивать России ежегодные субсидии в 400 тыс. рублей в случае ее войны с Турцией и Крымом. Относительно Польши Екатерина и Фридрих достигли полного согласия о выборе короля (имя Понятовского было названо в "артикуле сепаратном секретнейшем" конвенции), зафиксировали готовность сохранять "вплоть до применения оружия" действующие "конституцию и фундаментальные законы" Польши, совместно выступили за возвращение диссидентам "привилегий, вольностей и преимуществ, которыми они ранее владели и пользовались как в делах религиозных, так и гражданских".

 

В Петербурге заключению союзного трактата с Пруссией придавали исключительно важное значение. Содержание подписанных документов действительно давало основание для вывода, что Фридрих сознательно отдавал инициативу России в том, что касалось выбора нового польского короля.

 

Для обеспечения избрания Понятовского Паниным были задействованы все средства: дипломатические интриги, военное давление50, подкуп шляхты. На эти цели было израсходовано около 1 млн. руб.

 

Наиболее серьезными противниками Чарторыйских была партия нового саксонского курфюрста Христиана Фридриха во главе с Радзивиллами, имевшими огромное поместье в польской Пруссии. Весной 1763 г. к ней примкнули партия коронного гетмана графа Браницкого, который, в случае непрохождения саксонского кандидата, сам мечтал о польской короне. Но после того как 6 декабря 1763 г. новый саксонский курфюрст умер, реальным соперником Понятовскому остался только Браницкий. Малолетний сын курфюрста Фридрих Август (ему было всего 13 лет) не мог считаться полноценным кандидатом.

 

Состоявшийся 26 апреля 1764 г. в Варшаве конвокационный (т. е. определивший процедуру выборов) сейм продемонстрировал эффективность тактики Панина и Чарторыйских. Сторонники Браницкого, количество которых достигало 2 тыс. человек, покинули сейм в знак протеста против присутствия российских войск. Несмотря на это в мае в Польшу был направлен новый корпус под командованием князя М. Н. Волконского, впоследствии ставшего послом в Варшаве.

 

Сейм признал императорский титул Екатерины, а также королевский титул за Фридрихом II, подтвердил согласие на назначение Бирона курляндским герцогом, выразил российской императрице благодарность за оказанную помощь. Браницкий был лишен гетманства, которое было передано князю Адаму Чарторыйскому. В Петербург отправлено благодарственное посольство во главе с графом Ржевусским, другом Понятовского.

 

Чарторыйские, воспользовавшись изменившимся в их пользу соотношением сил, провели на сейме ряд реформ, направленных на усиление полномочий короля в военных и финансовых вопросах. Кроме того, были подтверждены все прежние постановления против диссидентов, увеличены доходы казны путем введения ряда единых пошлин.

 

На коронационном сейме, состоявшемся 7 сентября 1764 г. под Варшавой, Понятовский был единогласно избран новым королем Польши под именем Станислава-Августа. Понятовский в разделе своих воспоминаний, озаглавленном "Анекдоты о моем избрании", ставил в заслугу Панину твердость, проявленную им накануне коронационного сейма, когда Екатерина якобы заколебалась, стоит ли называть Понятовского в качестве единственного кандидата России. В этот критический момент Панин, по мнению короля, на свой страх и риск дал соответствующие указания Кейзерлингу51. Подтверждения этой версии в российских архивах мы не обнаружили.

 

ДИССИДЕНТСКИЙ ВОПРОС И ПОСОЛЬСТВО Н. В. РЕПНИНА

 

На следующий день после избрания Понятовского, 8(19) сентября 1764 г., в Варшаве в возрасте 67 лет умер Кейзерлинг. На его место заступил Н. В. Репнин, протеже и племянник Панина. Молодой генерал-майор, отличившийся в Семилетней войне, он в 1762 г. выполнял дипломатические функции при прусской главной квартире в Берлине. Этим и ограничивался его дипломатический опыт, хотя Фридрих II, вполне оценивший как военные таланты Репнина, так и прямоту его характера, при расставании с ним сожалел.

 

Миссия Репнина в Варшаве имела исключительное значение, поскольку именно во время его посольства закладывались основы отношений России с Польшей постсаксонского периода. Судя по действиям Понятовского и Чарторыйских на конвокационном сейме в апреле 1764 г., они были уверены, что реформы, направленные на национальное возрождение Польши, будут поддержаны Россией в обмен на урегулирование территориальных, религиозных и других двусторонних проблем в том виде, в каком они формулировались договором о Вечном мире 1686 г. и ставились российскими дипломатическими представительствами в первой половине XVIII в.52.

 

В первые месяцы после избрания Понятовского из Петербурга поступали, казалось бы, вполне обнадеживающие для реформаторов сигналы. В сентябре 1764 г. прусский посол Сольмс сообщал в Берлин, что Панин поддержал идею польского чрезвычайного посла Ржевусского, друга Понятовского, о проведении различий между liberum veto и liberum rumpo53. Однако уже через два месяца, в ноябре 1764 г., Екатерина под влиянием Фридриха категорически воспротивившегося идеям молодых реформаторов, скорректировала предыдущие указания Панина, запретив Репнину поддерживать идею Ржевусского на предстоявшем в декабре коронационном сейме54.

 

Панин был очень раздосадован такой переменой в настроении Екатерины, поскольку еще 24 сентября специальным рескриптом он поставил перед Репниным задачу изложить на коронационном сейме требования немедленного уравнения в правах польских католиков, православных и протестантов в духе российско-прусской декларации о диссидентах, подписанной 11 июля 1764 г.55. Уступки Чарторыйским по вопросу liberum rumpo могли по расчетам Панина помочь Репнину, которому предписывалось внушить самому королю, что, победив "страшилище суеверия", он приобретет себе "бессмертную славу" и исполнит "торжественное обязательство" перед Россией. О том, какое значение придавали в Петербурге тому, чтобы диссидентский вопрос был решен уже на коронационном сейме, свидетельствует то, что в случае возражений посол должен был пригрозить, что императрица "некоторыми вынужденными способами" добьется того, что король, как подразумевалось в рескрипте, должен был сделать из благодарности к России за свое избрание56.

 

Однако первый приступ Репнина к диссидентскому вопросу оказался неудачным. Коронационный сейм, открывшийся 24 ноября, категорически отказался даже рассматривать декларацию о диссидентах. Более того, он подтвердил реформы, проведенные Чарторыйскими в апреле 1764 г., вызвав тем самым взрыв негодования в Петербурге. Ратификацию коронационным сеймом Вечного мира 1686 г., которой Россия добивалась несколько десятилетий, Екатерина и Панин сочли недостаточным проявлением лояльности.

 

Поскольку следующий сейм, согласно польской конституции, можно было созвать только через два года, в 1766 г., диссидентский вопрос выходил на главное место в российско-польских отношениях. С одной стороны такой поворот дела выглядел естественным. В силу статьи 9 Вечного мира 1686 г. Россия считалась покровительницей православного населения Польши. Требование уравнять в правах так называемых диссидентов (православных и протестантов) с католиками включалось во все без исключения русско-прусские трактаты, начиная с 1720 г. С другой стороны, диссидентский вопрос занял столь непропорциональное место в российской политике в Польше, что Фридрих II впоследствии назвал его "зародышем всех последующих проблем"57, не упоминая, однако, о том, что инициатива в возбуждении болезненного для поляков диссидентского вопроса зачастую принадлежала ему58. Скрытая подоплека его действий объяснялась тем, что значительное количество протестантов традиционно проживало на территории польской Пруссии.

 

Показателен в этом смысле и кризис, спровоцированный Фридрихом II зимой - весной 1765 г. в связи с введением на конвокационном сейме так называемого генерального тарифа. Уже в январе 1765 г. прусский посланник в Варшаве Бенуа объявил, что любые новые пошлины, затрагивающие население польской Пруссии, могут вводиться польским королем только по согласованию с Фридрихом II. В мемуаре, представленном по этому поводу Бенуа от имени жителей Восточной Пруссии и Данцига, утверждалось, что "Польская Пруссия со времени своего присоединения к Польше пользовалась привилегией не подчиняться законам, принятым на сейме, если ее представители, снабженные соответствующими инструкциями и полномочиями, на них не присутствовали"59.

 

В марте 1765 г. Фридрих приказал выстроить в Мариенверде на берегу Вислы таможенный пункт, на котором все товары, направлявшиеся в Данциг, облагались 10-процентной пошлиной. Понятовский, финансовое положение которого было крайне тяжелым, поскольку согласно польской конституции в течение первого года царствования короли не финансировались из бюджета, обратился за помощью к Екатерине. Учитывая активную поддержку Репниным просьбы короля, Екатерина убедила Фридриха пересмотреть свое решение. "Упразднение таможни в Мариенверде есть жертва, приносимая мной русской императрице, - писал Фридрих II Сольмсу в июне 1765 г. - Я прекрасно понимаю, что для меня никакая система не может быть так выгодна, как союз с Россией, так как никто не осмелится тогда тронуть меня"60.

 

Эпизод с успешным посредничеством России в урегулировании таможенных разногласий между Польшей и Пруссией не смог, однако, приостановить процесс неуклонного ухудшения русско-польских отношений из-за полного неприятия в Варшаве требований уравнять сначала в религиозных, а затем и сословных правах католическую шляхту и дворян-некатоликов. Екатерина подчеркнуто жестко отреагировала на неуступчивость Понятовского в диссидентском вопросе. Летом 1766 г., в связи с предстоявшим созывом сейма, Репнину было поручено передать королю, что в Петербурге смотрят на урегулирование диссидентской проблемы как на "пробный камень", по которому там будут судить о возможности "единения политической системы Польши с Российской империей"61.

 

У Екатерины, формировавшей в те годы идейную базу своего царствования в духе просвещенного абсолютизма, веротерпимости, утвердившейся в Европе после окончания Контрреформации, были свои причины стремиться решить старый религиозный спор с Польшей. Архиепископ Могилевский Георгий Конисский, присутствовавший на ее коронации, произвел на присутствовавших в Успенском соборе огромное впечатление своим рассказом о притеснении православной церкви в Речи Посполитой. В июле 1765 г. он представил в Коллегию иностранных дел доклад, в котором приводил сведения о разорении в Польше в последние годы более чем двухсот православных церквей. Кроме того, Екатерина, продолжившая начатые Петром III непопулярные меры по секуляризации монастырских земель, остро нуждалась в поддержке со стороны православного духовенства, в среде которого начали распространяться критические настроения (дело ростовского архиепископа Арсения Мациевича, лишенного сана и сосланного в дальний монастырь за открытые выступления против секуляризации).

 

Подход Панина к "диссидентскому делу" имел свои особенности, связанные с его усилиями по формированию задуманной им "Северной системы" - союза государств Северной Европы, призванного повысить роль России в европейских делах. На диссидентские дела Панин смотрел как на средство насаждения российского влияния в Польше. Показательна его депеша Репнину от 14 августа 1767 г., в которой он ставил задачу "завершить диссидентское дело не для распространения в Польше нашей и протестантской вер, но для приобретения себе оным, через посредство наших единоверных и протестантов, единожды навсегда твердой и надежной партии, с законным правом участвовать во всех польских делах"62. Характерно и то, что в целом ряде рескриптов Репнину Панин предупреждал его о невыгодности для России "излишнего распространения" православия в Польше, поскольку это, на его взгляд, "непременно вызвало бы значительное увеличение числа побегов в Польшу из соседних русских губерний"63. С начала 1765 г. он предписывал Репнину вести дело к заключению союзного договора между Россией и Польшей.

 

Вместе с тем на решающих поворотах польских дел в 1763-1768 гг. Екатерина и Панин действовали скоординированно и жестко. Рескриптом от 26 августа 1766 г. Репнину было дано указание добиваться на предстоящем сейме решения диссидентского вопроса, не останавливаясь перед угрозой применения силы64. "Повеления, данные по диссидентскому делу, ужасны, - писал Репнин Панину, ознакомившись с августовским рескриптом, - истинно волосы у меня дыбом становятся, когда думаю об оном, не имея почти ни малые надежды, кроме единственно силы, исполнить волю Всемилостивейшей Государыни"65.

 

4 ноября 1766 г. на первом заседании сейма, состоявшемся в присутствии короля, Сената и иностранных послов, Репнин, сидя и не снимая в присутствии короля шляпы в соответствии с церемонией, до последней детали разработанной в Петербурге, огласил от имени императрицы письменную декларацию по диссидентам, передав ее затем королю. Послы Пруссии, Дании и Англии поддержали, но не столь решительно, российские требования. Сейм, однако, под влиянием Чарторыйских не пошел на уступки, подтвердив прежние законы о диссидентах.

 

В ответ Репнин взял более чем убедительный реванш, добившись отмены всех реформ, проведенных Чарторыйскими на прежних сеймах. Было торжественно закреплено liberum veto и распущена генеральная конфедерация, созданная Чарторыйскими незадолго до сейма.

 

С конца января 1767 г. Репнин действовал в Польше уже без оглядки на Чарторыйских. Под прикрытием русских войск, количество которых в Польше было увеличено, он принялся формировать так называемую "диссидентскую конфедерацию", опираясь на которую надеялся решить поставленные в Петербурге задачи. Однако после нескольких неудачных попыток организовать православных и протестантов усилиями Репнина была создана так называемая Радомская конфедерация во главе с вернувшимся из эмиграции врагом Чарторыйских К. Радзивиллом. В нее вошли преимущественно католики, настроенные оппозиционно по отношению к Чарторыйским.

 

Опираясь на Радомскую конфедерацию, Репнин добился созыва в Варшаве 23 сентября 1767 г. внеочередного сейма. На первом же заседании была сформирована комиссия для обсуждения диссидентского вопроса. С учетом того, что члены комиссии подбирались в российском посольстве, решения ее были предопределены. Для того, чтобы "привести сейм в полное повиновение", Репнин не остановился перед тем, чтобы арестовать в ночь на 3 октября своего наиболее активного оппонента краковского епископа Солтыка, киевского епископа Залуцкого и графа Ржевусского, которые под конвоем были отправлены в Калугу.

 

К 8 ноября комиссия закончила работу. Подтвердив католическую религию господствующей в Польше, она в то же время высказалась за предоставление православным и протестантам свободы совести и богослужения, избавления их от юрисдикции католических судов, уравняла в гражданских правах представителей всех конфессий. Все эти постановления были объявлены частью фундаментальных законов республики и поставлены под защиту России, Пруссии, Швеции и Дании.

 

21 февраля 1768 г. вновь созванный сейм утвердил все эти постановления. Вместе с тем Репнин при поддержке Панина добился согласия Екатерины на некоторые уступки польским реформаторам. В частности, сеймом было принято решение выносить впредь постановления по экономическим вопросам не на основе принципа liberum veto, а на основе большинства голосов.

 

Еще до окончания сейма 13 февраля 1768 г. был заключен русско-польский союзный договор66, в силу которого поддержание государственного строя Польши и незыблемости его учреждения были поставлены под гарантию России. Уникальность этого документа состоит в том, что приложенный к нему Акт первый сепаратный, в котором расписаны способы урегулирования всех возможных коллизий между католиками и диссидентами, по объему в несколько раз больше текста самого договора.

 

В марте 1768 г. Репнин был награжден орденом Александра Невского и получил 50 тыс. рублей наградных. В письме к нему Панин с особым удовлетворением отмечал, что в польских делах Россия на этот раз действовала совершенно самостоятельно. И действительно, по требованию Панина прусский посол в Варшаве Бенуа не был даже допущен к участию в заключительном заседании сейма. Весьма существенно, что в актив своей политики Панин занес и исключение Пруссии из состава гарантов польской государственности67.

 

Потребовалось, однако, совсем немного времени для того, чтобы выяснилось, что успехи в Польше оказались пирровой победой. 29 февраля 1768 г. в небольшом польском городке Бар была сформирована конфедерация, объявившая "крестовый поход" в защиту католической веры против России. Лидеры Барской конфедерации получили активную поддержку со стороны Австрии, Франции и Турции. В стране началась, по существу, гражданская война. На юге Польши в пограничных с Османской империей областях вспыхнуло стихийное восстание украинских крестьян, так называемая гайдаматчина, давшее повод к началу русско-турецкой войны в октябре 1768 г.

 

Такой оборот событий поставил Панина как руководителя российской внешней политики в крайне сложное положение. 14 ноября 1768 г. он был подвергнут резкой критике на заседании Государственного совета, созданного после начала русско-турецкой войны за то, что в войну с Османской империей, считавшейся могущественным противником, Россия вступала без союзников. Более того, готовясь к военным действиям с турками, Россия вынуждена была держать в Польше для борьбы с барскими конфедератами значительное количество боеспособных войск.

 

В этих условиях в октябре - ноябре 1768 г. Панин предпринял попытку вновь сблизиться с Чарторыйскими. В составленной по его указанию в российской Коллегии иностранных дел специальной декларации, адресованной Чарторыйским, говорилось, что гарантии России не направлены против волеизъявления польского народа и "применение их несомненно возможно лишь против третьего (третьей стороны. - П. С.), а никогда не против содоговаривающихся, в пользу которых она исключительно и поставлена"68. Было, однако, поздно. После начала русско-турецкой войны и Чарторыйские, и барские конфедераты решили выждать и посмотреть, как обернется дело. Польское правительство с ведома короля запретило русским войскам использовать крепость Каменец-Подольский как опорный пункт для развертывания русских войск в направлении Молдавии.

 

23 декабря 1768 г. Екатерина подписала рескрипт об отозвании Репнина из Польши. С его отъездом закончился второй этап предыстории первого раздела Польши, в ходе которого отчетливо проявилось противоречие между заявленными целями российской политики в Польше и средствами их достижения. Стремясь сохранить анахронизм государственного устройства Польши, замкнуть на себя гарантии его сохранения, Екатерина и Панин пытались опереться на ту политическую партию, которая наиболее последовательно и активно выступала за реформы, модернизацию польских государственных порядков, т.е. менее всего подходила для выполнения отведенной ей роли. Конфликт с Чарторыйскими, а следовательно и ослабление королевской власти были неизбежны.

 

Однако в Петербурге вплоть до осени 1768 г. не только не предпринимали попыток сделать свою линию в Польше более гибкой, но, напротив, методично наращивали давление на короля и население, избрав для этого к тому же такой болезненный для самолюбия поляков вопрос, как диссидентский. Упорство, проявленное Екатериной и Паниным, ложилось тяжким бременем на российский бюджет. Силовая политика в Польше в период с 1764 по 1768 гг. стоила России 7-8% ее годового бюджета, который оценивался в то время приблизительно в 20 млн. руб.69. Результатом же ее стало не только резкое осложнение международных позиций России, но и разрушение традиционных рычагов российского влияния в Польше.

 

М. Н. ВОЛКОНСКИЙ И К. САЛЬДЕРН И ПЛАНЫ "УМИРОТВОРЕНИЯ ПОЛЬШИ"

 

Князь М. Н. Волконский (1713-1788 гг.), сменивший летом 1769 г. Репнина на посту посла в Польше, был известен своей близостью к фавориту Екатерины Г. Г. Орлову, непримиримому оппоненту Панина. Это обстоятельство и сыграло решающую роль при его назначении. Хотя отзыву Репнина из Варшавы постарались придать благопристойный вид, для чего рескрипт об отозвании был подписан со ссылкой на просьбу самого посла, слишком многие связывали неудачи российской политики с диктаторским поведением посла на сеймах 1766-1768 гг., несмотря на то, что сам Репнин, как показывает его переписка с Паниным и Екатериной, хотя и питал сильное предубеждение к Чарторыйским, выступал не более чем исполнителем приказов, поступавших из Петербурга.

 

Волконский, ставший в ноябре 1768 г. членом Государственного совета, выступил вольным или невольным рупором этих настроений. На заседании Совета 14 ноября он "предложил свое мнение, что все теперь делаются приготовления внутри государства, а о внешних не известно, и тем осмеливается спросить: есть ли при нынешнем случае такие союзники, на которых бы можно во время нужды положиться, да и при том обстоятельства ныне в Польше он почитает скорее вредными, нежели полезными для России". Он тут же был поддержан Г. Г. Орловым, поинтересовавшимся "причинами, какие привели Польшу восстать против России". Каким образом Панин "изъяснил те причины", приходится только догадываться, поскольку в сохранившемся протоколе этого заседания Совета говорится лишь, что в связи с его разъяснениями в Совете "происходили разные политические рассуждения"70.

 

Волконский не был новичком в польских делах. В 1756-1758 гг. он прослужил два года российским дипломатическим представителем при польском короле Августе III, с которым сумел наладить столь добрые отношения, что был награжден польским орденом Белого орла. В Семилетнюю войну Волконский дослужился до чина генерал-поручика, а по воцарении Екатерины был сделан сенатором и генерал-аншефом.

 

В инструкциях Волконскому, подписанных 31 марта 1769 г., "главной и единственной целью" нового посла объявлялось "скорейшее успокоение нации и восстановление в ней порядка". Для этого ему вменялось в обязанность (с явным намеком на неодобрение действий его предшественника) всячески "удерживать и одобрять" короля, "обходиться с ним откровенно"71.

 

Изложенные же в рескрипте шесть "генеральных правил", которыми ему следовало руководствоваться, отражали сохранявшуюся противоречивость российской политики. Они состояли: "1-е, в вышепредписанном удержании правительства Польскаво хотя в одной наружности. 2-е, в изыскании есть ли возможно удобнейших средств к успокоению Польши и к возстановлению в ней порядка еще и до решительнаго будущей компании оборота наших военных дел. 3-е, в сохранении диссидентскаго дела в полной его силе и во всем пространстве. 4-е, в утверждении нашей. Республики обещанной, и ею самою требованной гарантии, как на целость владений ея, так и на непременныя узаконения последнего Варшавскаго Сейма. 5-е, в недопущении поляков до соединения с турками под каким бы то видом ни было, а напоследок 6-е, в безопасность Его польскаго величества на престоле"72. Единственным отступлением от прежней линии была предоставленная Волконскому возможность закрыть глаза на некоторые "модификации постановленных диссидентам преимуществ", однако, только в том случае, если бы сами поляки православного и протестантского вероисповедания договорились об этом с католиками в целях восстановления внутреннего спокойствия в стране.

 

Прибыв в конце мая в Варшаву, Волконский обнаружил, что отзыв Репнина был истолкован и в окружении короля, и в стане оппозиции как проявление колебаний в Петербурге относительно целесообразности продолжения жесткого давления на Польшу. Король уверял посла, что без уступок о гарантиях России польской конституции и "диссидентском деле" невозможно и думать о нейтрализации Барской конфедерации и об успокоении Польши. То же повторяли ему и Чарторыйские. "Изо всех моих с здешними магнатами разговоров приметил я, - докладывал Волконский Панину 11 июня 1769 г., - что они не хотят ни за что приниматься в ожидании оборота нашего с турками, которой решит их или в нашу сторону или против нас. Между тем все поведение здешнего двора и Министерства есть таковое, что они нас чуждаются и пред нацией показывают, что никакого сообщения ни согласия с нами не имеют, да и в самом деле отнюдь ничего мне не сообщают и ни об чем не сносятся"73.

 

Только к осени 1769 г., когда наметился первый военный успех России, отразившей набег на южнорусские земли стотысячной армии крымского хана Керим-Гирея, в Петербург начали поступать "планы умиротворения", выдвигавшиеся различными группировками польской шляхты. Панин, поддерживавший идею Волконского о создании новой конфедерации, не только подтвердил данное ему разрешение гибко вести себя в диссидентском вопросе, но и разрешил обнадежить ее лидеров Понинского и Браницкого обещанием уступки Польше Молдавии и Валахии после их завоевания русскими войсками.

 

Однако, король и Чарторыйские, дезориентированные тем примирительным тоном, который принял Волконский, собрали членов непризнанного Россией Постоянного совета при короле, созданного на конвокационном сейме 1764 г., и фактически дезавуировали не только решение сейма 1768 г. о гарантиях и правах диссидентов, но и объявили актом насилия ввод русских войск в Польшу, попутно дав самую нелестную характеристику деятельности Репнина в Варшаве. С декларациями об этом были направлены посольства в различные европейские столицы.

 

Такие действия были расценены в Петербурге как акт вероломства. Особо раздражало Панина то, что обвинения в адрес России король сопровождал постоянными просьбами о денежных субсидиях, которые Волконский, в отличие от Репнина, выплачивал ему регулярно. В начале декабря 1769 г. Волконскому были направлены указания довести до сведения короля со ссылкой на прямое поручение императрицы, что "Чарторыйские и все их креатуры не только от дела единожды навсегда отторгнуты, но и вся их сила, знатность и инфлюэнция в отечестве своем вконец и до последнего края морального небытия истреблены быть должны... Сие есть правило уже совсем решенное в политической системе нашего высочайшего двора относительно до Польши"74.

 

Волконский принялся было создавать, как он выражался, "патриотическую партию", во главе которой он видел примаса Подосского, находившегося в оппозиции королю и Чарторыйским. Однако антирусские настроения в Польше, стимулированные решениями сейма 1768 г. и подпитывавшиеся неопределенностью исхода русско-турецкой войны, уже не позволяли сформировать широкую и прочную коалицию, лояльную России.

 

В Петербурге, судя по всему, начинали понимать это. Екатерина в письме к Фридриху, написанном в январе 1769 г. отмечала, что "оставляет на известное время Польшу в ее политическом усыплении, наблюдая только за тем, чтобы постоянные разбои не превратились в общее восстание"75.

 

12 октября 1769 г. русско-прусский союзный договор, заключенный в 1764 г., был продлен на восемь лет, считая с 31 марта 1772 г. Его секретные статьи были дополнены новыми гарантиями со стороны Пруссии на случай вмешательства в польские дела Саксонии и возможного русско-шведского конфликта в случае восстановления в Швеции наследственной монархии. Россия гарантировала Фридриху II наследование спорных графств Ансбах и Байройт.

 

1770 год стал годом решающих военных успехов России. Победы П. А. Румянцева при Ларге и Кагуле, уничтожение турецкого флота в бухте Чесма русскими эскадрами, действовавшими в Средиземном море под командованием А. Г. Орлова и адмирала Г. А. Спиридова, предопределили исход войны в пользу России.

 

Волконский счел обстановку удобной, чтобы возобновить свои усилия по формированию "патриотической партии". Однако прусский посол Бенуа, которому он показал "главные пункты, на которых должно последовать успокоение Польши", в категорическом тоне заявил, что Пруссия никогда не возьмет на себя гарантии территориальной целостности Польши76.

 

Это заявление Бенуа свидетельствовало о том, что польский кризис вступил в новую фазу. Еще в 1769-1770 гг. Австрия заняла заложенное Полыней Венгрии в начале XV в. графство Цинс и ряд других округов в польской Галиции. В июле 1770 г. захваченные Австрией территории были обнесены пограничным кордоном. Осенью 1770 г. аналогичные меры под предлогом защиты своих войск от свирепствовавшей в Польше чумы были предприняты Фридрихом II в районе польского города Эльбиг и Западной Пруссии.

 

В июне 1770 г. в Польшу для борьбы с Барской конфедерацией был введен дополнительный контингент русских войск. Это произошло тогда, когда Волконский находился в Карлсбаде на водах. Отъезд его, надо думать, носил демонстративный характер. Бенуа же еще в марте 1770 г. доносил Фридриху II: "Волконский того мнения, чтобы вывести русские войска из Польши и предоставить поляков самим себе, а если они нарушат Оливский мир, т.е. запретят диссидентам свободное отправление их религии, то Россия и Пруссия должны отобрать у них ближайшие провинции и позволить австрийцам сделать то же"77.

 

Донесениям Бенуа, большого мастера дипломатической интриги, нельзя доверять полностью. Несомненно, однако, что в конце своей короткой миссии в Варшаве Волконский впал в крайний пессимизм и по примеру своих предшественников настойчиво просил отозвать его в Петербург. В беседах со своими коллегами в Варшаве он открыто жаловался на Панина, сетуя, что тот нарочно присылает ему путаные инструкции, желая, дескать, реабилитировать своего племянника Репнина.

 

16 января 1771 г. Волконский был возвращен на родину. Преемником его на посту посла в Варшаве стал Каспар фон Сальдерн, голштинский чиновник, перешедший на российскую службу. В Петербурге Сальдерн занимал не особо видное, но открывавшее перед ним почти неограниченные возможности место советника Панина. Осенью 1767 г. он сыграл главную роль в окончании "голштинского дела" - размене Шлезвиг-Гольштейна на графства Ольденбург и Дельменгорст, приобретя тем самым репутацию ловкого политического дельца.

 

В конце 1770 г. Сальдерн представил Екатерине записку78, в которой подверг резкой критике поведение Волконского, поссорившегося с королем и Чарторыйскими, и доказывал, что успокоить польские беспорядки можно только противоположными методами. Екатерина не только одобрила мысли Сальдерна, но и предложила Панину отправить его послом в Польшу. Станислав-Август не раз просил о том же. Несмотря на крайнее нежелание покидать Петербург, Сальдерну пришлось согласиться.

 

Инструкция Сальдерну, подписанная 5 марта 1771 г., по существу повторяла указания, дававшиеся прежде Волконскому. Особенное внимание ему следовало обратить на выполнение союзного трактата с Польшей от 1768 г., в особенности на сепаратные артикулы относительно гарантии России основных законов Польши и диссидентского вопроса.

 

Прибыв в Варшаву в середине апреля, Сальдерн весьма энергично принялся исполнять составленный им самим план умиротворения. План этот, однако, имел существенный недостаток: составляя его, Сальдерн, очевидно, имел главной целью угодить Екатерине, для чего заимствовал целые пассажи из ее писем к Понятовскому и его заявлений о возможных уступках требованиям поляков, которые были настолько расплывчаты, что их можно было толковать и в ту, и в другую сторону. Если добавить к этому вздорный и высокомерный характер Сальдерна, удивлявший всех, кто имел с ним дело, - начиная от короля и кончая чинами российского посольства, -то можно согласиться с мнением Н. Д. Чечулина, считавшего, что деятельность Сальдерна в Варшаве была "суетлива, беспокойна и безрезультатна"79.

 

Единственным заслуживающим упоминания "подвигом" Сальдерна в Варшаве было получение им 5 мая 1771 г. собственноручной расписки, в которой Станислав-Август обязывался "совещаться с Ее величеством обо всем и действовать согласно с нею"80. Добиться этого Сальдерну, надо полагать, не представляло особого труда. В депеше Панину, отправленной незадолго до этого, он рисовал следующую печальную картину: "Королю нечего есть и нечем платить своим служителям, он живет в долг день за днем. Он задолжал почти каждому жителю города, и нищета его окружает. На второй же аудиенции он меня спросил, не имею ли я позволения дать ему денег, ибо он убежден, что императрица не может оставить его при такой крайности. Я пожал плечами и скрыл свою жестокую скорбь при виде короля, который со слезами просит милостыни; я был сильно тронут, но не обещал ничего. Утром, в день королевских именин граф Браницкий явился ко мне и мучил меня до тех пор, пока я не дал ему пяти тысяч червонных. Для меня необходимо такими поступками приобрести доверие короля81.

 

13 мая Сальдерн опубликовал в Варшаве декларацию, которой гарантировал амнистию конфедератам и приглашал "всех людей благонамеренных, истинно любящих отечество" договориться с ним "об искоренении всех смут мерами самыми законными"82.

 

Но существенных результатов ни этот, ни другие шаги Сальдерна не имели. Судьба Польши отныне решалась уже не в Варшаве. В конце мая, когда Сальдерн, разделявший убежденность Панина о необходимости для России действовать в Польше собственными силами, обвинил прусского посла Бенуа в интригах против России, тот без обиняков сказал ему по-немецки: "Я хорошо знаю, что вы друг моего короля; ради Бога, сделаем так, чтобы он мог получить приличную часть Польши. Этот неблагодарный народ заслуживает такого наказания, я вам отвечаю за благодарность моего государя". Сальдерн, лишь в общих чертах знавший о начавшихся с февраля переговорах между Россией и Пруссией о разделе Польши, вполне достойно отвечал: "Не нам с вами делить Польшу83.

 

В депеше от 11 июня 1771 г. Панин подтвердил Сальдерну, что раздел Польши, инициатором которого он называл Фридриха II, стал делом решенным. Сальдерн, уязвленный тем, что о важнейшем решении в отношении страны его пребывания он первым узнал от прусского посла, принялся доказывать Панину нецелесообразность раздела Польши между Россией и Пруссией без участия Австрии. Он считал, что это непременно приведет к "генеральной войне" в Европе. Однако в ответ Панин заявил, что принятое решение не может быть пересмотрено. Сальдерн решил отыграться на поляках, взяв недопустимо высокомерный тон в обращении с польскими магнатами. Когда в Петербурге сделали ему по этому поводу реприманд, Сальдерн отвечал 25 сентября в письме Панину: "Я могу и хочу претерпеть все, но я никогда не позволю, чтобы Россия была унижена в то время, как я нахожусь ее представителем... К несчастью, судьба хотела, чтобы я был непосредственным преемником старой бабы (М. Н. Волконский, предшественник Сальдерна. - П. С.), который, будучи природным русским, сносил жестокие оскорбления, хотя был не только послом, но и командиром целого корпуса русской армии"84.

 

Сальдерн был категорически не согласен с планом раздела в том виде, в каком он навязывался Фридрихом. "Я бы в душе одобрил ваши намерения, - писал он Панину, - если бы области, которые хочет приобресть себе король Прусский, были менее важны, если бы он домогался только Вармии и участка на реке Нетце, но вся Польская Пруссия - это смертельный удар для Польши, да и не для одной Польши, а для всего Балтийского Поморья"85.

 

Такая откровенность имела своим результатом то, что с осени 1771 г. Панин прекратил информировать Сальдерна о ходе переговоров с Пруссией. Однако уже с лета 1771 г. Варшава была полна слухов о предстоявшем разделе. В депеше Панину от 1 марта 1772 г., отправленной уже после подписания русско-прусской конвенции от 4 января, Сальдерн писал: "При дворе, в городе и везде в провинциях все заняты только тем, что публично обсуждают оккупацию, которую замыслил король Пруссии. О ней здесь говорится с такими точными деталями, как будто полякам дословно известна последняя конвенция; однако здесь нет ни одной живой души, которой пришло бы в голову подозревать нас в подобном, по меньшей мере - вслух"86.

 

Через две недели, 14 марта Сальдерн информировал Панина в новой шифрованной депеше с плохо скрываемым удивлением о том, что "позавчера прусский посол был извещен своим королем через курьера о том, что состоялось подписание конвенции между Россией и Пруссией. Король приказал послу связаться со мной и согласовать наши совместные действия, направленные на то, чтобы составить себе партии из представителей этой нации и выработать детальный план, который понравился бы влиятельной части польского общества и заставил ее согласиться на уничтожение всех нововведений, которых обе державы добились со времени конвокационного сейма до начала польских смут...

 

Я ответил господину Бенуа, что, несмотря на то, что не получал никаких инструкций от моего двора относительно способа совместных действий, которых следует придерживаться в соответствии с подписанной конвенцией, я всегда готов к совместным действиям". В заключение Сальдерн не отказал себе в удовольствии повторить вновь: "Вот уже двое суток, как в городе не говорят ни о чем другом, как об оккупации прусским королем Польской Пруссии. Считается, что это дело решенное между петербургским, венским и берлинским дворами. Надеюсь, что вы не сочтете меня слишком злым на язык, если я скажу, что имею все основания верить, что эта новость исходит от сотрудников польского посла87.

 

Последние свои месяцы в Варшаве Сальдерн, по выражению С. М. Соловьева, доживал "в глубоком официальном молчании"88.

 

Явная неудача планов "умиротворения Польши" во время посольств Волконского и Сальдерна во многом объясняется тем обстоятельством, что с началом русско-турецкой войны польский вопрос попал в контекст обострившейся борьбы двух основных придворных группировок - так называемой "партии Панина" и "партии Орловых". Не касаясь всего спектра противоречий между братьями Орловыми и Паниным, упомянем лишь - это важно для понимания логики переговоров о разделе, - что в первые десять лет царствования Екатерина вынуждена была маневрировать между панинской и орловской партиями, занимавшими, во многом в силу логики создавшейся при дворе ситуации, различные, нередко диаметрально противоположные, позиции по ключевым внутренним и внешним проблемам российской политики.

 

Во внешнеполитических вопросах Г. Г. Орлов под влиянием Бестужева был сторонником традиционного для России союза с Австрией и противником "Северной системы" Панина. Став членом Государственного совета, он получил возможность не просто озвучивать свои взгляды, но и принимать участие в формировании внешнеполитического курса России. Именно ему принадлежала идея направления в 1769 г. российского военного флота в Средиземное море, основной задачей которого было поддержать готовившееся с помощью российских эмиссаров антиосманские выступления народов Греции и Балканского полуострова. После выдающихся побед русской армии в 1770 г. Орлов выступал за окончание войны путем нанесения прямого военного удара но Константинополю.

 

Панин, более реалистично оценивавший в целом неблагоприятную для России расстановку сил в Европе, понимал, что для закрепления военных успехов и для достижения выгодного и почетного мира с Турцией, была необходима активная дипломатия по широкому фронту, в которой интересы России в Польше отступали на второй план по сравнению с главным - успешным завершением русско-турецкой войны. Отсюда - резкое снижение активности России в Польше во время посольств Волконского и Сальдерна, линия на нейтрализацию и умиротворение Польши даже ценой частичных уступок в вопросах, которые изначально считались ключевыми - диссидентском и о гарантиях России государственного строя Речи Посполитой.

 

В целом же в этой завязавшейся сложнейшей дипломатической интриге, в результате которой была решена участь Польши, первая роль, несомненно принадлежала королю Пруссии. Манипулируя острейшим диссидентским вопросом, от прямой вовлеченности в который он с 1768 г. намеренно дистанцировался, Фридрих сначала дал увязнуть Екатерине и Панину в польских смутах, а затем убедительно показал, что решение главной геополитической задачи для России - останется ли Польша форпостом "Восточного барьера" или превратится в предполье активной российской политики в Европе - зависит от готовности Петербурга согласовывать свои действия с Берлином и Веной.

 

РАЗДЕЛ ПОЛЬШИ КАК СРЕДСТВО ОБЕСПЕЧЕНИЯ "РАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ИНТЕРЕСА" ПРУССИИ, РОССИИ И АВСТРИИ

 

Приступая к анализу дипломатической истории русско-прусско-австрийских переговоров о первом разделе Польши, необходимо отметить, что в совокупности вызвавших его разноплановых и, на первый взгляд, противоречивых обстоятельств присутствовала железная логика. Из нескольких вариантов решения проблем, возникавших на различных этапах польского кризиса, неизменно реализовывались те, которые в наибольшей степени отвечали стратегическим интересам лишь одной из держав-участниц - Пруссии.

 

Еще в так называемом "Первом политическом завещании" 1752 г. Фридрих II объявил присоединение Польской Пруссии задачей sine qua nоn (одним из главных условий. - П. С.) самого дальнейшего существования своего государства. Такая значительно более глубокая, по сравнению с Австрией и Россией, мотивированность польской политики Фридриха II обусловила его инициативную роль в выстраивании взаимодействия трех держав - участниц раздела. В то же время крайне ослабленное состояние, в котором находилась Пруссия в результате войны за австрийское наследство 1740-1748 гг. и Семилетней войны 1756-1763 гг., побуждало Фридриха действовать в тактическом плане предельно осторожно, добиваясь поставленных целей не только сугубо дипломатическими методами, но и, с учетом крайне неустойчивого баланса сил в Европе, всемерно маскируя существо своих действий даже в отношениях с потенциальными союзниками.

 

Такая тактика была особенно характерна для действий прусской дипломатии до начала русско-турецкой войны 1768-1774 гг. Опубликованные донесения прусского посла в Петербурге В. Сольмса о его беседах с Н. И. Паниным в 1763-1768 гг. и его переписка с Фридрихом свидетельствуют о том, что прусский король поначалу как бы резервировал свою позицию в ответ на любые высказывания с российской стороны, которые могли быть истолкованы как допускающие при определенных обстоятельствах территориальные приобретения за счет Польши. Подобные намеки, кстати, делались Паниным лишь в критические моменты развития ситуации, когда возрастала возможность вооруженного вмешательства Австрии в польские дела, причем, в форме, допускавшей различное толкование его слов. В частности, в декабре 1763 г., когда Вена еще не рассталась с надеждой оставить польский престол за Саксонией, Сольмс доносил в Берлин о следующих словах Панина: "Королю Прусскому не придется сожалеть о вступлении в обязательство с русским двором, потому что если сверх ожидания дела дойдут до последней крайности, то он ручается, что король Прусский, равно как и Россия, будут вознаграждены за свой труд и что даром хлопотать не придется"89. В ответе Сольмсу от 20 января 1764 г. Фридрих писал: "Намек, сделанный Вам гр. Паниным в темных выражениях, мне кажется, так ясно обнаруживает мысль о разделе Польши в случае войны с ней, что я не могу не подозревать в этом министре планов первостепенной важности, могущих, в случае осуществления, вновь повергнуть Европу в те бедствия, от которых она едва избавилась"90. Эта и ряд других подобных фраз Фридриха из его переписки с Сольмсом впоследствии активно использовались прусскими историками для оправдания его политики в польских делах. Между тем ясно, что Фридрих в данном случае обеспокоен вовсе не планами раздела Польши, а перспективой оказаться втянутым в войну с Австрией.

 

К сожалению, Панин не фиксировал письменно своих разговоров с Сольмсом, которого как старого друга и коллегу по совместной работе в Стокгольме принимал обычно в неформальной обстановке91. Даже имеющиеся в прусской интерпретации слова Панина о "вознаграждении за труд" правильнее рассматривать не в качестве приглашения к разделу Польши, а в контексте завершавшихся в то время переговоров о русско-прусском союзном трактате, зафиксировавшем обязательства Пруссии содействовать России в случае вооруженного конфликта с Османской империей.

 

Тот же прием Панин использовал в контактах с Сольмсом в начале 1767 г. во время наивысшего обострения диссидентского вопроса, когда перспектива войны с Австрией, а, возможно, и с другими католическими державами, стала представляться реальной и в Петербурге. "Императрица охотно соглашается, чтобы король отыскал себе вознаграждения повсюду, где представится возможность его взять, на счет державы, которая своими поступками возбудит войну"92, - сказал Панин от имени императрицы прусскому послу в беседе от 1 февраля 1767 г. Показательно, что реакция Фридриха на этот раз носила совершенно другой характер: "Объяснение по поводу вознаграждения, какое я необходимо должен обеспечить себе в случае военных действий, не оставляет желать ничего лучшего и я с удовольствием вижу в этом объяснении как чувство справедливости со стороны императрицы России, так и дружеского расположения ее ко мне"93.

 

Ряд отечественных и зарубежных исследователей, в частности Н. Д. Чечулин, истолковывают эти выдержки из дипломатической переписки Сольмса для обоснования тезиса о том, что идея первого раздела Польши исходила из России. Такой подход представляется неоправданным упрощением реальной ситуации. Все державы-участницы раздела действовали в силу понимания ими "рационального государственного интереса" (если использовать терминологию представителей реалистической исторической школы) и в рамках вполне обычной в XVIII в. практики округления границ, рассматривая линию на поддержание соседних государств в ослабленном состоянии как средство обеспечения собственной безопасности.

 

Что же касается позиции Чечулина, то разделяя высокую оценку его работ рядом современных исследователей, мы не видим достаточных оснований приписывать Панину роль инициатора первого раздела Польши. У Панина, конечно же, были свои идеи, свои амбиции - и главная из них - создание "Северной системы", призванной упрочить безопасность России и ее влияние в европейских делах. Он не только рассматривал Польшу в качестве "пассивного члена" Северной системы, но и всемерно пытался "подтянуть" к такой позиции Фридриха II (переговоры К. Сальдерна в апреле 1766 г. в Берлине). Польша представлялась ему своеобразным полигоном, на котором он рассчитывал наработать взаимодействие "активных членов" союза северных государств - России, Пруссии, Англии и Дании. "Польша, если бы торговля ее и учреждения были благоустроеннее, могла бы заменить для союзников Австрию, не делаясь для них опасной", - эти слова из инструкции Панина одному из российских послов в Варшаве исчерпывающе отражают суть его позиции.

 

Не менее важно и то обстоятельство, что расхождения между Паниным и Екатериной по польскому вопросу, накапливавшиеся в течение 1763-1768 гг., с началом русско-турецкой войны, кардинально изменившей ситуацию в Центральной Европе, проявились открыто. В немалой степени этому способствовала прусская дипломатия. "Война между Россией и Турцией перемешала всю политическому систему Европы, открылось новое поле для деятельности; надо было вовсе не иметь никакой ловкости или находиться в бессмысленном оцепенении, чтобы не воспользоваться таким выгодным случаем"94, - признавался впоследствии Фридрих в своих мемуарах.

 

Депешей Сольмсу от 2 февраля 1769 г. Фридрих впервые изложил идею тройственного раздела Польши, приписав его графу Линару, бывшему в начале 50-х годов датским посланником в Петербурге95. В депеше, в частности, говорилось: "Гр. Линар возымел довольно смелую мысль соединить в пользу России интересы всех государей и разом дать делам Европы другой оборот. Он хочет, чтобы Россия предложила венскому двору за его содействие против турок Леопольд (Лемберг), Ципс, а нам Польскую Пруссию с Вармией и право покровительствовать Данцигу, а Россия, чтобы вознаградить себя за военные издержки, захватила бы такую часть Польши, какую хочет; тогда зависть между Пруссией и Австрией прекратилась бы и они бы наперерыв помогали бы России против турок"96. Прежде чем говорить с Паниным, Сольмс, представлявший себе его образ мыслей, предупреждал Фридриха, что "в Петербурге слишком не доверяют Австрии и думают, что если в Вене представить такой проект, то им воспользуются лишь для того, чтобы бросить тень на все предшествующие поступки императрицы, и станут объяснять их как давно составленный план разграбления Польши"97.

 

И действительно, Панин весьма холодно реагировал на подходы Сольмса. Он высказался, что если уже устраивать союз между Россией, Пруссией и Австрией против Турции, то "разве ж только для того, чтобы совершенно изгнать турок из Европы", а из бывших турецких владений "доставить Австрии такое вознаграждение, которое заставило бы ее забыть потерю Силезии". Что же касается России, то, по мнению Панина, она "не имела никакой претензии участвовать в дележе, так как у нее и без того земель более чем нужно"98.

 

Существует множество интерпретаций такой реакции Панина. Одни считают, что Панин был принципиальным противником раздела, другие усматривают в его словах лишь ловкий маневр, направленный на то, чтобы побудить Пруссию выступить открыто и тем самым взять на себя всю ответственность за предстоявший раздел. Мы бы хотели предложить еще одну, как представляется, более близкую к реальности, версию появления "плана Линара".

 

План этот был целиком плодом фантазии прусского короля, который сам признавался в этом в той части своих мемуаров, которая была написана в 1775 г. Стоит, однако, задуматься, почему, предлагая своему послу впервые обсудить идею тройственного раздела с Паниным, Фридрих использовал имя датского дипломата. Ответ на этот вопрос наводит на любопытное предположение. Дело в том, что в начале 50-х годов в Петербурге Линар вел переговоры об обмене Шлезвиг-Гольштейна на Ольденбург и Дальменгорст. Переговоры тогда оказались неудачными, но в своей депеше в Копенгаген от 12 октября 1751 г. Линар, много общавшийся с Екатериной, которой Петр III доверил направлять переговоры о судьбе своего наследственного владения, писал: "Я забыл упомянуть об одном проекте великой княгини, которая, ... будучи непрестанно занята мыслями, как поднять значение Цербстского дома, задумала идею, заручившись поддержкой со стороны великого князя, состоящую в том, что тот, взойдя на престол и завоевав Шлезвиг, уступил бы все свои владения в Германии цербстскому князю, который уже владеет Еверном. К этому можно было бы добавить Остфризские земли, которые король Прусский уступил бы при условии, что Россия помогла ему завоевать Польскую Пруссию. После этого можно было бы отобрать также Бремен и Верден у Ганновера и сформировать из всех этих земель новое, десятое по счету, маркграфство"99.

 

План, что и говорить, по всем статьям химерический. Простим, однако, Екатерине, которой, кстати, было в то время всего лишь 23 года, заботу о своей угасавшей ветви Ангальт-Цербстского дома и обратим внимание на другое. Линар был одним из тех дипломатических агентов, которым представители различных германских домов доверяли улаживать свои династические дела. Используя его имя, Фридрих II ввел проблему в совершенно иное русло - русло династической дипломатии Екатерины II, ее связей с Германией100.

 

Выдвигая эту версию, мы ни в коей мере не хотим поставить под сомнение общую направленность внешней политики Екатерины, ее преданность интересам своей новой родины, стремление утвердить ее в качестве великой европейской державы. Дело, на наш взгляд, в другом. В основе внешнеполитического мышления российской императрицы лежала убежденность в возможности и полезности для России "гармонизировать" ее отношения с двумя германскими государствами с соответствующими благоприятными для России последствиями не только на европейском, но и на балтийском и, главное, черноморском направлениях ее внешней политики. В этом смысле, кстати, можно говорить и о более глубоких противоречиях между императрицей и Паниным, поскольку такой подход, включавший в себя налаживание сотрудничества с Австрией, по существу, сводил на нет усилия Панина по созданию "Северной системы".

 

ВИЗИТ ГЕНРИХА ПРУССКОГО В ПЕТЕРБУРГ

 

Решающее объяснение по поводу раздела Польши произошло в ходе поездки брата прусского короля принца Генриха в Петербург в сентябре 1770 - январе 1771 гг.

 

По русским архивным источникам давно установлено, что эта поездка готовилась, по крайней мере, с начала 1770 г., а вовсе не была спонтанной инициативой самого Генриха, как это пытался представить Фридрих в мемуарах101.

 

Важен и политический контекст поездки, совпавшей со вторым в течение двух лет свиданием короля с австрийским императором Иосифом II, на этот раз в моравском городе Нойштадте в августе 1770 г. Можно согласиться с теми отечественными и немецкими историками, которые считают, что "историческое примирение" Иосифа II и Фридриха II относительно Силезии, состоявшееся в ходе первого из этих свиданий (в гор. Нейсе), устранило препятствия на пути формирования треугольника Берлин - Вена - Петербург, предопределившего дальнейшее развитие польского вопроса102. Начатая в Нойштадте работа по преодолению русско-австрийских противоречий вокруг Молдавии и Валахии, занятых в ходе войны русскими войсками, за счет территориальных компенсаций в Польше по существу сформировала основу, на которой через два года была достигнута окончательная договоренность в отношении раздела Речи Посполитой. В результате польский вопрос, используя выражение Т. М. Исламова, "стал как бы частью и, можно сказать, подчиненной частью восточного"103.

 

Весьма важно иметь в виду и то обстоятельство, что среди задач, которые ставились перед миссией принца Генриха в Петербурге, помимо уточнения российских условий мира с турками и дополнения продленного в 1769 г. союзного трактата с Пруссией российскими гарантиями прав прусского короля на Байройт и Ансбах, Генриху было поручено обсудить с Екатериной и чрезвычайно важный вопрос о предстоявшем браке великого князя Павла Петровича, которому в сентябре 1772 г. исполнялось 18 лет. Со своей обычной предусмотрительностью Екатерина еще с конца 1770 г. искала пути нейтрализации надежд тех при ее дворе, прежде всего Панина, кто надеялся, что по достижении совершеннолетия Павел по примеру Иосифа II, провозглашенного Марией-Терезией соправителем в 1765 г., будет допущен к более активному участию в государственных делах. Эта, возможно, основная для Екатерины часть миссии принца Генриха была реализована вполне успешно. После брака Павла с принцессой родственного Пруссии Гессен-Дармштадтского дома Натальей Алексеевной 29 сентября 1773 г. так называемый "кризис совершеннолетия" был преодолен, и Екатерина получила возможность сохранить до конца жизни в своих руках всю полноту самодержавной власти104.

 

Пребывание и переговоры принца Генриха в Петербурге как ключевой эпизод первого раздела детально описаны в исторической литературе. Утвердилось мнение, опирающееся на воспоминания и письма самого Генриха, о том, что вопрос о разделе Польши был поднят Екатериной в разговоре с принцем в конце декабря, когда он совсем уже было собрался уезжать. В письме Фридриху от 28 декабря 1770 г. Генрих сообщал: "Уже написавши это письмо, я вечером был у императрицы, которая шутя сказала мне, что австрийцы заняли в Польше два староства и обнесли их пограничными столбами с имперским гербом. Она прибавила: "Почему бы и всем не взять точно так же?" Я сказал, что вы, мой любезный брат, хотя и держите кордон в Польше, но старосте не занимали. "А почему же бы и не занять?" - сказала императрица со смехом. Немного спустя ко мне подошел гр. Чернышев и, заговорив со мной по тому же поводу, сказал: "Почему бы вам не взять епископства Вармийского? Потому что надо уж всем взять что-нибудь". Хотя это и были шутливые речи, но несомненно, что это недаром, мне кажется очень возможным, что вы воспользуетесь случаем"105. С этого, казалось бы, шутливого разговора и начались прямые контакты между Россией и Пруссией о разделе Польши, к которым с осени 1771 г. присоединилась и Австрия.

 

Уже с конца XVIII в. в печати начали появляться дипломатические документы, в основном из французских и прусских архивов, в которых миссия принца Генриха в Петербурге описывалась несколько в ином свете106. В частности, в труде Л. Феррана, использовавшего сделанные Рюльером записи его разговоров с принцем Генрихом о пребывании последнего в Петербурге, отмечается, что основной задачей принца являлось предложить Екатерине идею раздела Польши как "средство умиротворения" не только барских конфедератов, но и - в широком смысле - Австрии, ревниво относившейся к успехам России в войне с Османской империей, при условии подключения Вены к разделу107. Существенно, что сам Генрих, неоднократно заявлявший впоследствии о том, что идея раздела Польши принадлежала ему108, рассказывал Рюльеру, что обсуждал с Екатериной план раздела Польши в мельчайших деталях, разложив на столе карту, на которой было отмечено, какие части могли бы взять себе Пруссия и Россия. Трудно предположить, что подобный образ действий не обсуждался им предварительно в какой-то форме с Фридрихом II109.

 

Показательно и признание Генриха Рюльеру о том, что Панин, ссылаясь на занятость воспитанием великого князя, уклонялся от встреч с ним. Вместо Панина принц беседовал с К. Сальдерном, которого описывает как грубого педанта, читавшего ему лекции о международной политике. Однажды, когда в разговоре с Сальдерном они перебирали различные возможности заключения русско-турецкого мира, Генрих заметил, что "нужно придумать что-нибудь, чтобы оторвать австрийцев от турок". Сальдерн на это ответил: "Очень хорошо, только это не должно быть сделано за счет Польши"110.

 

Вполне созвучна с этим и депеша В. Ф. Сольмса Фридриху, отправленная 31 декабря 1770 г., т.е. через три дня после вышеописанного разговора Генриха с Екатериной и Чернышевым: "Говорил я также с этим министром (Паниным. - П. С.) о территории, занятой австрийцами в Польше, - докладывал посол. - Он очень смеялся над призрачностью их прав, будучи того мнения, что если венский двор и позволяет себе подобные выходки, то Вашему величеству и России скорее должно помешать ему, чем следовать его примеру; что касается его, то он никогда не даст своей государыне совета завладеть чем-либо, ей не принадлежащим. Наконец, он меня просил не говорить в таком тоне во всеуслышанье и не поощрять в России идеи приобретения на основании того лишь, что поступать так удобно"111.

 

И наконец, сам прусский король свидетельствовал в мемуарах о том, что "граф Панин, заявивший при начале беспорядков в Польше, что Россия готова гарантировать территориальную целостность этого государства, испытывал отвращение (repugnance) к идее раздела; он, однако, пообещал не противиться этому, если дело будет передано в Совет"112.

 

Для характеристики отношения Панина к идее раздела Польши и расстановки сил при российском дворе по этому вопросу очень важна депеша Сольмса Фридриху от 1 марта 1771 г. В ней прусский посол, несомненно, уже информированный о благожелательной реакции Екатерины113 на предложение Генриха, пытался убедить Панина в том, что участие России в разделе Польши совместно с Пруссией и Австрией - единственная возможность преодолеть сопротивление Вены заключению мира с турками на выгодных для России условиях. Будучи уверен в прочности своих тылов, Сольмс строил беседу в наступательном ключе, сходу заявив, что "настоящее поведение поляков в отношении России не заслуживает больше с ее стороны сочувствия, которое она имела основание прежде выказывать для сохранения нераздельности Польши". Панин, возражая, ссылался на самые различные соображения - от опасения "новых смут" в Польше, ослабления позиций короля до негативных последствий, которые мог бы иметь раздел Польши для настроений в турецкой столице, где набирали силу сторонники прекращения войны. "Я не думаю, чтобы раздробление Польши между тремя державами, предпринятое одновременно, - отвечает Сольмс, - сделало бы поляков более отважными, так как я всегда полагал, что и Россия поступит в этом деле согласно с двумя другими державами и, напротив, думал, что, видя согласие между ее соседями, нежелание щадить их более, они (поляки. - П. С.) тем скорее исполнят их желания, лишь бы спасти, что можно, из владений республики и не сделаться всем чьими-либо подданными, вместо того чтобы остаться свободными". Панин, понимая, очевидно, что раздел предрешен, замечал Сольмсу, что "это дело такого рода, которое должно решиться в Совете, и хотя... его там вполне одобрят и что оно даже вызовет решение ему подражать, он, однако, боится, чтобы те, которые в настоящую минуту более всего выкажут по этому делу сочувствия Вашему величеству, не постарались бы, если вследствие этого приобретения дела еще более запутаются, породить охлаждение между Вашим величеством и его государыней". Сольмс, тонко чувствовавший ситуацию, не пытался даже спорить с Паниным, отмечая лишь в конце своей депеши, что "хотя слово "приобретение" для России совершенно противно принципам графа Панина, он все же должен будет в конце согласиться на этот исход, потому что значительнейшее большинство будет против него"114.

 

19 мая 1771 г. участие России в разделе Польши впервые обсуждалось на заседании Государственного совета. Панин, информируя членов Совета (Екатерина покинула заседание перед его выступлением) о том, что "король Прусский отозвался здешнему двору в доверенности, что он не намерен быть спокойным зрителем" захвата Австрией польских земель, поскольку "также имеет право на соседние с его владениями польские земли и намерен равномерно присоединить их", заявил, что такая ситуация представляется ему "случаем, о котором всегда помышляемо для исполнения всеми желаемого было, что находим мы теперь удобность в ограничении себя от Польши реками; что хотя Россия и не имеет никакого права на Польскую Лифляндию, однако намерен он вывести права на оставленные в Польше десять заднепровских полков и требовать возвращения, а особливо чтоб Польша не исполнила получения оных обещаний; что негоциируя о сем и согласясь на всегдашнюю уступку присвоенных австрийцами и некоторых из требуемых королем Прусским польских земель, исключая Гданьска, можем мы получить Польскую Лифляндию и желаемое ограничение границы, а Польше отдать взамену отбираемых у нее земель княжество Молдавское и Валашское"115.

 

Анализируя очевидную эволюцию подхода Панина к польским делам, необходимо указать, что на участие в разделе он смотрел как на вынужденный шаг, понимая, что без содействия Пруссии и Австрии закончить войну с турками крайне необходимым России почетным и выгодным миром было невозможно. В том же выступлении в Совете он мотивировал свою позицию тем, что "заинтересовав сим образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет заключить предполагаемый мир с турками и успокоить польские замешательства".

 

Особого внимания заслуживает высказанная Паниным мысль о необходимости компенсации территориальных потерь Польши передачей ей Молдавии и Валахии. Вряд ли в этом, кстати, неоднократно впоследствии повторявшемся предложении следует усматривать лишь антиавстрийскую подоплеку.

 

Еще в марте 1771 г. Панин, явно пытаясь спасти если не Польшу, то свое любимое детище - "Северную систему", - счел необходимым в специальном письме прямо предупредить польского короля о том, что "никогда положение Вашего королевства не представляло опасности большего распадения"116.

 

Для оценки мотивов, побудивших Панина с мая 1771 г. превратиться если не в сторонника, то в активного участника раздела Польши, необходимо иметь в виду и противоречия, существовавшие между ним и Г. Г. Орловым относительно способа окончания турецкой войны. В основе их лежало различное отношение к блестящим военным успехам России в 1770 г. Орлов был убежден в том, что почетный мир России принесут не дипломатические заигрывания, как он считал, с Пруссией и Австрией, а решающая военная победа - взятие Константинополя. Панин же, реалистичней смотревший на возможности России, только финансовые затраты которой за три года войны составили около 25 млн. руб., что равнялось ее бюджету за два года, выступал за скорейшее окончание войны, понимая выгоды начала мирных переговоров с турками на пике военных успехов.

 

ПОДГОТОВКА И ПОДПИСАНИЕ ПЕТЕРБУРГСКИХ КОНВЕНЦИЙ 25 ИЮЛЯ 1772 г.

 

С апреля 1771 г. инициатива переговоров о разделе полностью перешла в руки Фридриха II. Панина он приучал к мысли о неизбежности раздела обещаниями снять противодействие Австрии мирному окончанию русско-турецкой войны. В беседах же с австрийским послом в Берлине Ван Свитеном утверждал, что идея раздела исходила из России117, нейтрализуя тем самым возможные австрийские претензии к Пруссии, чреватые угрозой вооруженного конфликта. Одновременно он виртуозно использовал затруднительное положение, в котором оказался австрийский канцлер В. А. Кауниц после опалы, постигшей в конце 1770 г. руководителя французской внешней политики герцога Э. Ф. Шуазеля, его верного союзника и ярого недоброжелателя России. В марте 1771 г. стараниями Фридриха в Петербурге вновь появился австрийский посол граф Лобкович.

 

Суть дипломатической игры, которую Фридрих вел в Вене и в Петербурге, заключалась в последовательном преувеличении опасности военного вмешательства Австрии в русско-турецкую войну на стороне Османской империи. Австрийский посол в Константинополе Тугут, заключивший в июле 1771 г. так называемую "субсидную конвенцию" с турками, якобы без ведома Кауница, сознательно или бессознательно - трудно сказать - подыграл Фридриху II. Несмотря на то, что "субсидная конвенция" так и не была ратифицирована Веной, в Петербурге с осени 1771 г. не только пошли на серьезные смягчения условий мира, но и приняли "добрые услуги" (но не посредничество берлинского и венского дворов).

 

В этих условиях Панин уже без всяких оговорок подключился к игре, начатой прусской дипломатией. Угроза территориальных приобретений в Польше Россией и Пруссией без участия Австрии превращалась для него в элемент дополнительного давления на Вену. В депеше Сальдерну от 23 августа 1771 г. он писал, что "мы должны отправляться от одного твердого и неизменного пункта, именно, что удастся ли убедить венский двор приступить к нашему соглашению с королем Прусским, или же он останется в стороне или формально воспротивится ему - во всяком случае решено, что мы тем не менее будем приводить его в исполнение"118. В тот же день Панин направил Сальдерну прусский проект раздела Польши и контрпроект, составленный в Петербурге. Вручить эти документы было поручено не обычному курьеру, а генералу А. И. Бибикову, направлявшемуся в Варшаву с приказанием передать их лично в руки посла.

 

В целом, секретность, которой были окружены переговоры о разделе, не знает прецедентов в истории. Седлер, секретарь австрийского посла в Петербурге Лобковича, говорил французскому посланнику в Петербурге Сабатье де Кабру: "Завеса тайны окутывает все, что касается сношений с королем Пруссии. Все обсуждается путем секретной переписки двух монархов; они принимают невиданные предосторожности даже относительно тех деталей, которые вынуждены сообщать своим министрам. Секретарям посольства не доверяется копировать важные бумаги, послы делают это сами"119. В результате ни английские, ни французские дипломаты в Петербурге и других европейских столицах не имели точных сведений о ходе подготовки первого раздела Польши. Сальдерн, как мы уже отмечали, узнавший о подписании конвенции о разделе как о свершившемся факте, смертельно обиделся на Панина и перешел на сторону его врагов.

 

Наиболее важную часть переговоров по разделу вели в Петербурге Панин и Сольмс. Однако Фридрих не доверял полностью даже собственному послу. Опасаясь, что Панин переиграет Сольмса, он тайно направил в Петербург своего эмиссара, работавшего ранее в прусском посольстве в Стокгольме. Тот сблизился с З. Г. Чернышевым, наиболее последовательным сторонником раздела в окружении Екатерины, и контролировал ход переговоров между Паниным и Сольмсом, информируя прусского короля об их мельчайших деталях120.

 

Косвенным подтверждением того, что наиболее щекотливые вопросы решались через тайных поверенных, является и помета неизвестного лица на послании Екатерины Фридриху от 25 ноября 1771 г.: "Что до меня, то я остаюсь, как хотят, посредником инкогнито"121. Понятовский, имевший также своих информаторов в Петербурге, отмечал в записках, что, по его информации, этим посредником являлся барон Ахац Фердинанд Ассебург, бывший датский посол в Петербурге.

 

К концу 1771 г. русско-прусские договоренности по Польше были в основном готовы. Согласившись с основными притязаниями Фридриха II (Польская Пруссия), Екатерина настояла на том, чтобы из них были исключены Данциг и Торн, причем относительно Данцига напомнила, что она является гарантом независимости этого города. Твердость в отношении Данцига проявил в переговорах с Сольмсом и Панин122, понимавший, что передача устья Вислы в руки Фридриха II означала бы экономическое удушение Польши. Не поддались в Петербурге и давлению со стороны прусского короля, настаивавшего ввиду вероятного, как он одно время утверждал, сопротивления Австрии разделу на немедленном, до конца 1771 г., занятии российскими и прусскими войсками присоединившихся территорий Польши.

 

В этих условиях Панин принял решение о прямых контактах с австрийцами. С лета - осени 1771 г. условия мира с турками обсуждались им напрямую с Лобковичем, а проблемы Польши было поручено трактовать с Кауницем российскому послу в Вене Д. М. Голицыну. Уже в октябре 1771 г. австрийский канцлер сообщил Голицыну, что Австрия готова способствовать началу мирных переговоров между Россией и Турцией, одновременно дав понять, что она "не будет противиться" разделу Польши. В ответ в Вену через Лобковича было подтверждено принятое в Петербурге решение отказаться от дунайских княжеств.

 

Сообщения Голицына из Вены помогли Панину увереннее ориентироваться в сути дипломатических комбинаций, рождавшихся в треугольнике Мария-Терезия - Иосиф II - Кауниц. Выяснилось, что в качестве территориальной компенсации за согласие на присоединение польской Пруссии к владениям Фридриха II в Вене хотели бы получить обратно часть Силезии, захваченной Фридрихом в 1740 г., и графство Глац. В Берлине и слышать не хотели об этом. Претензии Австрии распространялись также на Сербию с Белградом и часть Боснии, что не устраивало уже Петербург.

 

Своего рода переломным моментом в контактах между Петербургом и Веной стало письмо Панина Голицыну от 5 декабря 1771 г., в котором он поручал послу уведомить "в крайней конфиденции" Кауница о том, что Россия и Пруссия готовятся предъявить "весьма основательные притязания на Польшу" и приглашают Австрию присоединиться к ним123. В частном письме к Голицыну, датированном тем же числом, Панин, отмечая, что "важность настоящего нашего с Венским двором положения определяет достаточно сама по себе всю цену министериального Вашего там бдения", извещал посла о том, что направленные ему в конце сентября 1771 г. инструкции добиваться содействия Вены в "примирении Польши" утрачивают силу. "Напротив, милостивейшая Государыня изволила решиться согласно с королем Прусским обратить на поляков собственную их неблагодарность и сделать на счет их пристойные приобретения как границам империи своей, так и границам союзного своего короля Прусского, следуя в том примеру венского двора, который забрал в свои руки староство Ципское с окружностями его по некоторым старым притязаниям"124.

 

Предварительное соглашение между Пруссией и Россией по польским делам было достигнуто уже в начале 1772 г. В феврале Панин и Голицын с российской стороны и В. Сольмс с прусской подписали Секретную конвенцию относительно раздела Польши и Союзную конвенцию относительно содержания вспомогательного войска125. В конвенциях определялись польские территории, отходившие к России и Пруссии, и говорилось о приглашении Австрии участвовать в разделе. В случае отказа Вены стороны согласились осуществить раздел без ее участия.

 

Датированы русско-прусские документы были 4 января - на месяц раньше их фактического подписания. Смысл этой дипломатической уловки состоял в том, чтобы ускорить согласие Австрии на участие в разделе. Оно последовало 21 января, а 8 февраля 1772 г. в Петербурге и Вене Иосифом II, Марией-Терезией и Екатериной II был подписан акт, подтвердивший согласие Вены с принципами раздела Речи Посполитой126. 10 апреля были утверждены полномочия Панину с Голицыным и Лобковичу подготовить текст окончательной конвенции127.

 

В основу переговоров, растянувшихся на полгода, был положен принцип полного равенства присоединявшихся территорий. Несмотря на элегантность формулировок, торговались яростно. Фридрих II, претендовавший на самую выгодную в стратегическом отношении часть польских земель, продолжал примеряться к Данцигу и Торну. Кауниц, Иосиф II и Мария-Терезия, состязаясь друг с другом в лицемерии, требовали добавить к своей доле то Краков, то Львов, то соляные копи в Величке, дававшие треть доходов в польскую казну.

 

Самым употребительным в дипломатической переписке стало слово "mince" - "тощий, худой". Крылатой сделалась фраза Марии-Терезии о том, что не стоит терять репутацию ради худой выгоды - "pour un profit mince".

 

Екатерина и, особенно, Панин пытались умерить разыгравшиеся территориальные аппетиты Австрии и Пруссии. Панин твердо стоял за то, чтобы Польша и после раздела сохранила свою политическую независимость, став буфером между тремя державами - участницами раздела. В переданном австрийцам мемуаре, озаглавленном "Observation fondees sur l' amitie et bonne foi"128, он настаивал на том, чтобы оставить Польше "une force et une consistence intrinseque, analogues a une telle destination"129. Предложенный им комплексный подход к оценке равенства долей позволил доказать несоразмерность австрийских претензий на Краков и прусских - на Данциг и Торн.

 

В целом, однако, переговоры в тройственном формате шли вязко, все намеченные сроки срывались. Фридрих, проявлявший в связи с этим особую нервозность, сетовал впоследствии в Мемуарах на "медлительность и нерешительность русских"130.

 

Медлительность, которую проявляли в Петербурге, имела свои причины. Орлов и его сторонники открыто заявляли, что ни Пруссия, ни Австрия как державы, прямо не участвовавшие в русско-турецкой войне, не имели права претендовать на какие-то территориальные компенсации. В сентябре - конце ноября 1771 г., когда русско-прусские контакты по польским делам вступили в решающую фазу, Орлов оказался в Москве, где занимался усмирением Чумного бунта.

 

Вернувшись в Петербург, он вновь принялся заявлять о необходимости закончить войну прямым походом на турецкую столицу. "Желание Ее императорского величества решительно положить, полезна ли к получению мира намеряемая в сем году экспедиция на Константинополь"131, - говорил он в Совете 23 января 1772 г.

 

На следующий день Совет собрался специально для обсуждения предложения Орлова. З. Г. Чернышев прочел мнение, сводившееся к тому, что "предпринять посылку войска в Константинополь раньше июня месяца нельзя". Панин также высказался против, указав на большую вероятность того, что Австрия в ответ оккупирует Валахию и введет свои войска в Польшу. Орлов тем не менее продолжал настаивать на необходимости нанести двойной - сухопутными и морскими силами - удар по турецкой столице, предлагая привлечь к этому и запорожских казаков.

 

Однако эти амбициозные замыслы разбились о суровую реальность. Фельдмаршал Румянцев, которому план Орлова был сообщен еще в декабре 1771 г., отнесся к нему скептически. "Для осуществления столь дерзкого проекта, - писал он Екатерине, - нужно по крайней мере удвоить дунайскую армию". И действительно, две попытки перейти Дунай, предпринятые Румянцевым в 1772 г., закончились неудачей.

 

Летом 1772 г. основные спорные вопросы были наконец согласованы. 25 июля в Петербурге состоялось подписание двух секретных конвенций: одной между Россией и Пруссией, другой между Россией и Австрией132, стремившейся таким образом показать, что инициатива раздела Польши принадлежала Пруссии и России. Согласно статье 4-й обеих конвенций Австрия и Пруссия обязались содействовать заключению мира России с Турцией.

 

К трем державам отошло около трети территории и 40 % населения Речи Посполитой. Самыми существенными были приобретения Пруссии, решившей важную для себя задачу - воссоединение Восточной и Западной Пруссии. К Пруссии были присоединены княжество Вармия, воеводства Поморское без Данцига, Мальборгское, Хелминское (без Торуня), часть Иноврацлавского, Гнезненского и Познаньского, всего 36 тыс. кв. км с населением 580 тыс. человек. Фридрих II, именовавшийся до раздела "королем в Пруссии", принял титул "короля Пруссии". Летом 1772 г. он зондировал через Сольмса возможность наградить Панина прусским орденом Черного орла. Однако тот отказался под предлогом, что ранее уже не принял шведский орден Св. Серафима.

 

Наиболее обширными оказались австрийские приобретения - Восточная Галиция с Львовом и Перемышлем, но без Кракова - 83 тыс. кв. км с населением 2 млн. 650 тыс. человек.

 

К России отошли Восточная Белоруссия и часть Ливонии - 93 тыс. кв. км с населением 1 млн. 300 тыс. человек.

 

Державы-участницы раздела опубликовали в 1772-73 гг. брошюры, в которых доказывали свои "исторические права" на присоединенные территории Польши. Интересно, что аргументация, подготовленная в КПД России, сводилась, в основном, к констатированию нарушения Польшей границ, установленных двусторонними договорами, начиная с 1523 года (захват в свою пользу плодородных земель общей площадью в 1300 кв. верст). В ней полностью отсутствовал тезис о "собирании русских земель", активно использовавшийся впоследствии для обоснования участия России в разделе133.

 

2 сентября 1772 г. в Варшаву прибыл новый российский посол Отто Магнус Штакельберг, сменивший Сальдерна. 8 сентября он вместе с прусским послом Бенуа официально известил Станислава-Августа о состоявшемся 25 июля 1772 г. соглашении между Россией, Пруссией и Австрией о разделе Польши.

 

Станислав-Август обратился было за поддержкой в Париж и Лондон, но французы не могли, а англичане не хотели ввязываться в польские дела. На сообщение представителей трех держав при Сент-Джеймском дворе в октябре 1772 г. дан был следующий ответ: "Его величество король очень желает думать, что три двора основывали свои притязания на справедливости, хотя его величество не осведомлен об основаниях, на которых они действовали"134.

 

31 октября 1772 г. Станислав-Август направил Екатерине "грамоту", содержание которой показывает, что даже через месяц после официального объявления о разделе он отказывался верить в происходившее. Выражая надежду на то, что императрица "склонится паче чего к выслушанию короля, которого Ваша многомочная рука вела к престолу, на который он вступая, на Ваших обещаниях, Вашей непоколебимой дружбе утверждал безопасность знаменитейших особ и границ своего владения, короля, который собственною своею кровью запечатлел наименование Вашего друга и который, лишившись нынче способов для пристойного сохранения достоинства да и живота своего по сие время сам себе верить не хочет, чтобы Вы могли и были причиною приведения его в бедность и претерпевание оной". В заключение Станислав-Август в самых душераздирающих выражениях высказывал надежду: "Дай Бог мне после столь продолжительных терпений дожить до той отрады дабы со всем моим народом воскликнуть мог, прославляя Ваше величество своею избавительницей. Дай Бог, чтобы Ваша десница уподобилась богатырскому оружию, которое то, что ранило прикосновением своим, исцелить смогло"135.

 

Незадолго до этого, 14 октября, Штакельберг доносил из Варшавы, что "в то время как король делает по своему обыкновению заявления, порочащие Россию, он пытается убедить представителей шляхты, которых собрал из окрестностей Варшавы, в том, что императрица согласна поддержать конфедерацию против раздела"136.

 

Однако попытки Польши сопротивляться разделу были обречены на неудачу. Результатом их стало лишь появление новой русско-прусской декларации, в которой говорилось, что, если по истечении установленных сроков требования, предъявленные Польше, не будут исполнены, Россия, Австрия и Пруссия сами "прибегнут к средствам, которые они признают действительными и целесообразными для полного осуществления своих прав"137. 3 декабря в Петербурге и 7 января 1773 г. в Вене Екатерина II, Иосиф II и Мария-Терезия подписали акт об обязательствах соблюдать постановления конвенции 25 июля 1772 г.138.

 

Однако и после этого Станислав-Август не оставлял надежды на чудо. В письме Екатерине от 18 января 1773 г. он писал: "Я говорю от имени тех несчастных остатков моей страны, которые должны носить отныне имя Польши. Ваша щедрость и чувство справедливости должны компенсировать Польше ее страдания. Стоит Вам лишь захотеть и Вы можете заставить Ваших союзников уважать Вашу волю, как только она будет высказана. Если они вовлекли Вас в то, чтобы причинить зло Польше, заставьте их в свою очередь сделать добро. Приобретите над ними столь ценное преимущество, которое должно импонировать Вашему благородству". И далее: "Что же касается моих нынешних планов, то они таковы. Я повсюду искал помощи, но мне в ней было отказано. Со всей откровенностью и без страха должен признаться, что убежден в том, что мои ошибки (если они были столь серьезны) не делают мне чести в Ваших глазах и наверняка сказались на Вашем уважении ко мне. Разделяя общее отчаяние, я чувствую, как приближается момент, когда я и мой народ должны будем склониться перед нашей общей судьбой. Я это чувствую и вовсе не пытаюсь бравировать этим. Но прежде чем я склонюсь под ударами судьбы, не отвергайте меня, умоляю Вас, Ваше величество, не отказать мне в утешении, проинформировать меня собственноручно о том, что Вы хотите делать, какую компенсацию предназначает нам Ваше чувство справедливости. И если всякая надежда спасти Польшу от раздела становится невозможной, соблаговолите согласиться с тем, что я имею право быть проинформированным о некоторых деталях, касающихся будущего Польши, которые, по крайней мере, могли бы хоть немного уменьшить наши несчастья"139.

 

Только это, второе обращение заставило Екатерину взяться за перо. 27 февраля 1773 г. она направила Станиславу-Августу ответное письмо, в котором, в частности, говорилось: "Откровенность, с которой Ваше величество объяснились со мной, обязывает меня ответить Вам в том же духе. По своему характеру я не признаю другого языка и именно на нем я говорила каждый раз, когда должна была говорить Вам о Ваших интересах и об интересах Вашей нации. Я не буду напоминать здесь о прошлом, потому что это было бы столь же неприятно Вам, как и мне. Обстоятельства изменились, и в настоящее время они таковы, что от меня одной, без моих союзников, невозможно принятие решения о тех или иных шагах, касающихся состояния Вашего королевства... Несмотря на все затруднения, которые поляки чинили моим планам, я вовсе не прекратила думать об их общем благе. В том, что касается Вас лично, Ваше величество, мои планы состоят в том, чтобы продолжать обеспечивать неприкосновенность Вашей короны и принадлежащего Вам государства. Что касается польской нации - полное умиротворение, свободное, лучше управляемое и более спокойное, более надежное правительство для нее и для ее соседей". В заключение Екатерина все же не удержалась от того, чтобы напомнить королю о том, что он сам привел свою страну в состояние "полной анархии", прислушиваясь к советам "интриганов", которые привели бы Польшу к "полному краху, если бы не вмешательство трех соседних держав"140.

 

19 апреля 1773 г. конфедерационный сейм, созванный Станиславом-Августом под давлением трех держав, признал произведенный раздел. В ходе проходивших параллельно русско-прусско-австрийских переговоров выяснились разночтения в названии пограничной реки, польско-австрийская граница переместилась к речке Сбруч. Пруссии удалось получить дополнительные земли в верховьях реки Нотец. России отошли города Минск, Витебск и Полоцк141. 7 сентября делегация сейма подписала раздельные договоры с Россией, Пруссией и Австрией. 30 сентября они были утверждены сеймом, а 8 ноября 1773 г. Станислав-Август ратифицировал их. Однако работа по пограничному разграничению продолжалась еще несколько лет, вплоть до 1782 г.

 

ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ ПОЛЬШИ И "КРИЗИС СОВЕРШЕННОЛЕТИЯ" ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ПАВЛА ПЕТРОВИЧА

 

Так закончился последний акт трагедии первого раздела Польши. Логика участия в нем российской дипломатии не будет, однако, вполне ясна, если не сказать несколько слов о сложнейшем внутриполитическом контексте, в котором он происходил.

 

Подписание Петербургской конвенции по многозначительной случайности день в день совпало с открытием русско-турецкого мирного конгресса в Фокшанах. Узнав о том, что раздел состоялся, Орлов, вновь в решающий момент оказавшийся вне Петербурга, пришел в сильнейшую ярость и открыто заявил, что "составители раздельного договора заслуживают смертной казни".

 

Самое неприятное заключалось в том, что Орлов был не одинок. Члены Государственного совета, неоднократно обсуждавшие на своих заседаниях польский вопрос, вели себя с разумной осторожностью, объяснившейся отчасти тем, что план раздела был тесно увязан с началом мирных переговоров с Турцией, в необходимости которых у большинства не было сомнений. Однако усиление Австрии и, особенно, Пруссии многим казалось слишком высокой ценой за полученные преимущества. Известно, как реагировал Сальдерн на сообщения Бенуа о предстоявшем разделе. Менее известно, однако, что и российский посол в Лондоне А. И. Мусин-Пушкин еще до раздела, в депеше от 6 (17) марта 1772 г. сообщал, что в английском министерстве "сумневаются, чтоб прусской Король при настоящих обстоятельствах не присвоил себе более, нежели справедливо ему принадлежать могло. Опасение сие иногда распространяется не токмо на всю Польскую Пруссию вместе с Гданьском, но и на раздробление Польши". Далее в той же депеше посол, уже от своего имени, писал, что "большое Короля Прусского усиление могло бы знатно уменьшить российскую инфлюенцию в генеральных делах европейских"142.

 

Так же смотрели на раздел многие в Петербурге. Федор Голицын, племянник и воспитанник Ивана Шувалова, писал в "Записках": "Россия, почти всегда господствовавшая в Польше, усилив соседей, себе выгоды ни малейшей не приобрела". Будущий преемник Мусина-Пушкина в Лондоне С. Р. Воронцов и вовсе называл раздел "актом величайшей несправедливости"143. Прямым следствием раздела Польши выглядел и неблагоприятный для России переворот, произошедший в августе 1772 г. в Швеции. Осенью на русско- шведской границе возникла реальная опасность военного конфликта.

 

В довершение всего мирный конгресс в Фокшанах не оправдал надежд, которые связывали с ним в Петербурге. В провале переговоров Панин обвинял Орлова, "бешенство и колобродство" которого, как писал он в эти дни, "испортили все дело". И действительно, тактику, избранную Орловым в Фокшанах, нельзя признать удачной. Вопреки инструкциям, полученным от Панина и утвержденным Екатериной, он начал переговоры с самого трудного, требования признания Турцией независимости Крыма. Турки уперлись - и уже 1 сентября в Совете была прочитана депеша о прекращении работы фокшанского конгресса.

 

Вызывающее поведение Орлова в Фокшанах во многом предопределило его дальнейшую судьбу. Десятилетний союз Екатерины с Орловым был в немалой степени союзом политическим - он, с одной стороны, обеспечивал императрице поддержку гвардии, с другой - уравновешивал амбиции так называемой "партии Панина", вес и влияние которой в политической жизни России того времени были во многом связаны с ее особой близостью к наследнику престола великому князю Павлу Петровичу. Удаление Орлова от двора, официально последовавшее после разрыва Фокшанского конгресса, изменило баланс политических сил при дворе в пользу Панина и его сторонников.

 

Все эти перипетии приобрели особую остроту в связи с начавшимся с лета 1772 г. уже упоминавшимся выше "кризисом совершеннолетия"144. Дело в том, что с достижением великим князем Павлом 18-летнего возраста (20 сентября 1772 г.) не только его сторонники, но и ряд влиятельных придворных связывали ожидания более четкого определения статуса наследника престола. К этому времени относится, в частности, так называемый "заговор Сальдерна", целью которого, по некоторым сведениям, было объявление Павла соправителем своей матери.

 

Создавшаяся ситуация активно использовалась Фридрихом II для углубления доверительных отношений с Екатериной. В июле 1772 г., накануне подписания Петербургских конвенций, Фридрих рекомендовал российской императрице вывести из Петербурга гвардию. Совет прусского короля был услышан. 27 июля Сольмс доносил в Берлин: "Меры предосторожности, предпринимаемые к гвардейцам, заключаются в том, что их почти не пополняют набором, так что в каждом из полков недостает одной трети против определенного положением. Затем тайно и без шума удаляют лиц, подозреваемых в стремлении к возмущению, переводя их в армейские полки. Наконец, во всех этих полках имеются майоры и несколько офицеров, доверенных немцев или финляндцев, зорко наблюдающих за поступками солдат, дабы иметь возможность погасить искру возмущения. Вследствие этого весьма трудно составить заговор без того, чтобы не дошло до сведения тех лиц, которые могли бы предупредить его"145.

 

Как и следовало ожидать, никаких серьезных изменений в статусе великого князя 20 сентября 1772 г. не произошло. В этот день было отмечено лишь так называемое "немецкое совершеннолетие" Павла, после которого он вступил во владение своим голштинским наследством. В разговорах с иностранными послами Панин заявлял, что если ложное положение, в котором оказался его воспитанник, продлится, то он вынужден будет удалиться от службы.

 

Почувствовав, что ситуация может выйти из-под контроля, Екатерина приняла быстрые и решительные меры, чтобы исправить опасный перекос в балансе придворных партий, возникший в связи с удалением Орлова. 21 мая 1773 г., т.е. через месяц после того, как конфедерационный сейм в Варшаве признал раздел, неожиданно последовал высочайший указ о возвращении Орлова ко всем занимавшимся им ранее должностям "ввиду поправки здоровья". Это был сильный удар по панинской партии.

 

А через три месяца, осенью 1773 г., наступила очередь Панина. 23 сентября в связи с предстоявшим браком великого князя Павла, в устройстве которого непосредственное участие принимали Фридрих II и принц Генрих, Панин был отставлен от должности обер-гофмейстера, воспитателя великого князя, которую исполнял с 1760 г. Сохранив за собой пост первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел и даже будучи повышен в первый, фельдмаршальский класс в соответствии с "табелью о рангах", прежнего значения в государственных делах он уже не имел146.

 

В эти, надо полагать, критические для него дни Панин написал частное письмо послу в Варшаве О. Штакельбергу, которое как бы приподнимает завесу над обстоятельствами, в которых происходил последний акт трагедии раздела: "Обстоятельства, в которых мы находимся, слишком отвлекают все умы от польских дел для того чтобы можно было их оценить, зрело взвесить и завершить их устройство с той точностью, которая не оставляла бы желать ничего иного. Полезные шаги, которые могут быть намечены, всегда ускользают от нашего взора, потому что польза приходит только после расходов, а любой сомнительный аванс плохо согласуется с нашим положением; к этому надо добавить известную Вам предубежденность против этих дел, которая вовсе не уменьшилась, как Вы могли бы думать, но возобновилась в своей изначальной активности. И все же нужно заканчивать. Мы нуждаемся в этом и, кроме того, не сможем остановиться, когда другие продолжают свой бег. Наилучший совет, который осторожность могла бы дать послу, попавшему в подобную ситуацию, состоит в том, чтобы побыстрее перейти к штукатурке здания, завершить его хотя бы внешне, оставив тем не менее двери открытыми, для того чтобы при более благоприятных обстоятельствах можно было бы и с той, и с другой стороны возобновить переговоры по тем важным пунктам, которые, возможно, не удастся в достаточной степени определить... Я чувствую, как трудно устроить это дело так, чтобы все остались довольными. Основная Ваша цель, однако, состоит в том, чтобы избавить Ваш двор от любого обязательства в отношении каких-либо особых затрат в настоящее время... Если все-таки Вы не будете иметь определенных инструкций по какому-нибудь пункту, договаривайтесь с Вашими коллегами, пусть они говорят первыми, следуйте их советам, а в Ваших депешах сюда показывайте, что вынуждены были принять самостоятельное решение только в силу необходимости покончить с делами в соответствии с духом Ваших инструкций. В целом, однако, на этом заключительном этапе я хотел бы, чтобы оба Ваших коллеги шли впереди Вас или, в крайнем случае, вы все трое играли бы абсолютно равные роли. Подобные нюансы никогда не повредят депешам, которые Вы будете нам направлять. Заканчивайте быстрее, мой дорогой друг, я Вас умоляю"147.

 

НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ

 

1. Логика первого раздела Польши во многом предопределена длительным и исключительно сложным процессом формирования геополитических структур в Центральной и Восточной Европе после завершения Контрреформации и Вестфальского мира в 1648 г. Происшедшее в ходе 30-летней войны 1618-1648 гг. ослабление внутреннего единства Германской империи привело к созданию на пространстве от Рейна до Эльбы зоны своеобразного вакуума власти, который поочередно пытались заполнить Людовик XIV, Карл XII и Фридрих-Вильгельм I. Развязанные ими войны в течение полувека сотрясали Европу, по существу начав процесс расшатывания Вестфальской системы. Особенно рельефно подчеркнули неустойчивость баланса сил и интересов ведущих европейских держав, зафиксированного мюнстерским и оснабрюкским трактатами, Силезские 1740-1742, 1744-1745 гг. и Семилетняя войны, утвердившие новую роль Пруссии в европейских делах.

 

К середине XVIII в. эпицентр острого противоборства двух ведущих германских государств - Пруссии и Австрии, обусловленного их заинтересованностью как в корректировке определенного Вестфальском миром раздела "сфер влияния" в Европе, так и в компенсации материальных, а для Австрии - и территориальных потерь, понесенных во взаимных войнах, сместился на периферию Вестфальской системы, в сторону Восточной Европы, конкретно - Речи Посполитой, предельно ослабленной своим анахроничным государственным устройством. В качестве естественного оппонента подобным устремлениям традиционно выступала Франция (Grand Dessein, "Восточный барьер"), для которой Польша являлась, однако, не только важным средством обеспечения ее геополитических интересов, но и основным объектом тайной династической дипломатии Бурбонов, цели которой далеко не во всем совпадали с официально объявленной государственной политикой. Эта имманентная двойственность французской политики предопределила ее рассогласованный и в целом неэффективный, конъюнктурный характер во время первого раздела Польши.

 

2. Планы раздела Речи Посполитой, территориальная целостность которой не обеспечивалась мюнстерским и оснабрюкским трактатами, обсуждались Пруссией (на более раннем этапе Саксонией), Австрией с участием России с начала XVIII в. Однако Петр I неизменно отвергал предложения принять участие в разделе, предпочитая политику косвенного доминирования России в Польше под политическим "зонтиком" союзов с Австрией и Саксонией. Объективные и субъективные предпосылки для перевода планов раздела в практическую плоскость сформировались с вступлением на российский престол Екатерины II.

 

Обеспечив в сентябре 1764 г. в тесном взаимодействии с Пруссией избрание С. Понятовского королем и связав его условием "во все время своего государствования интересы нашей империи собственными своими почитать", Екатерина сочла создавшуюся ситуацию благоприятной для того, чтобы попытаться разрешить весь комплекс проблем, исторически накопившийся в российско-польских отношениях. Однако силовая реализация этой линии в 1764-1768 гг. (блокирование назревших внутренних реформ, одностороннее гарантирование анахроничного государственного строя Польши, прямолинейность в особо деликатном диссидентском вопросе) существенно разошлись с коллегиально (в рамках Государственного Совета) согласованными целями российской политики в Польше - урегулирование пограничных проблем, включая создание оборонительных рубежей по рекам - "план Чернышева", - возвращение беглых, обеспечение свободы вероисповедания некатоликам.

 

3. Вопрос о мотивации и целях такого поворота событий остается в значительной мере открытым. Вместе с тем вся последующая история екатерининской дипломатии - "Константинопольский проект", планы создания Дакии, "проект Зубова" - свидетельствуют о том, что идея овладения Константинополем и проливами, "изгнания турок из Европы" рассматривалась Екатериной как приоритетная по сравнению с другими внешнеполитическими задачами. С учетом этого союз с Пруссией 1764 г. и действия в Польше, включая сменивший силовую политику 1764-1768 гг. курс на ее "умиротворение", выглядят как попытка обеспечить прочный тыл, прежде чем открыто сместить вектор своей политики с европейско-балтийского направления на юг.

 

4. Говоря о генезисе русско-турецкой войны 1768-1774 гг., нельзя упускать из виду два обстоятельства. Во-первых, она явилась результатом политики России в Польше в период 1764-1768 гг. Во-вторых, - еще за несколько месяцев до ее начала (в мае 1768 г.), А. Г. Орлов (под предлогом болезни) с братом Федором выехали в Италию, где продолжили начатую еще в Петербурге подготовку восстания греков и народов Балканского полуострова против Османской империи. В январе 1769 г. старший из братьев Орловых, Григорий, выдвинул на заседании Совета предложение о направлении в Средиземное море русской эскадры под командованием Г. А. Спиридова. К концу войны в Средиземноморье находились четыре русские эскадры, имевшие в качестве задачи не только блокирование подвоза продовольствия в Константинополь через Дарданеллы, но и участие в планировавшемся двойном - морском и сухопутном - ударе по турецкой столице.

 

5. План этот, однако, в силу целого комплекса военных, экономических и политических причин оказался неосуществимым. К концу 1770 г. Россия настолько истощила свои военные и финансовые ресурсы, что скорейшее заключение мира с Турцией стало для нее вынужденной необходимостью. Раздел Польши совместно с Австрией и Пруссией сыграл в этих условиях роль той политической комбинации, которая позволила России, нейтрализовав открытое противодействие со стороны Австрии и скрытое - Пруссии, добиться весной-летом 1774 г. решающих успехов на театре военных действий и завершить войну подписанием Кючук-Кайнарджийского мира в 1774 г., обеспечившего ей свободу торгового мореплавания в Черном море и открывшего дорогу для присоединения Крыма в 1783 г.

 

6. Действия Екатерины II в польском вопросе были во многом обусловлены сложнейшим внутриполитическим контекстом первого десятилетия ее царствования, обострением династических проблем, связанных с необходимостью утверждения легитимности ее царствования. Активизация в этих условиях противоборствующих центров влияния (группировки Н. И. Панина и Г. Г. Орлова), прямая вовлеченность Фридриха II в улаживание вопросов, вставших в ходе "кризиса совершеннолетия" Павла Петровича, с одной стороны, во многом ограничили свободу маневра российской дипломатии, снизив эффективность внутренней оппозиции разделу, с другой - возможно, побудили Екатерину зайти в польском вопросе дальше, чем она первоначально планировала.

 

7. В политических кругах и общественном мнении Европы итоги первого раздела Польши были расценены как крупный политический просчет со стороны России, не компенсированный даже чрезвычайно выгодными для нее условиями Кючук-Кайнарджийского мира. Последующие события подтвердили справедливость этой оценки. Второй и третий разделы Польши в конце екатерининского царствования не только подвели окончательную черту под Вестфальской системой. На полтора века, до 1917 г., польский вопрос стал основным "раздражителем" во внешней политике России, существенно замедлив ее интеграцию в европейское сообщество.

 

Примечания

 

1. Обзоры основных русских и иностранных исследований по польскому вопросу см.: Кареев Н. Падение Польши в исторической литературе. СПб., 1888; Бильбасов В. А. История Екатерины II, т. I-XII. СПб., 1890-1896; Анализ современных немецких и польских исследований см.: Borntrager E.W. Katharina II. Die "Selbstherrsherin aller Reussen" Universitait Freiburg, 1991; Туполев Б. М. Фридрих II, Россия и первый раздел Полыни. - В кн.: Россия и Германия, вып. 1, М., 1999; см. также спецвыпуск журнала "Родина", 1994, N 12; Виноградов В. Н. Трудная судьба Екатерины II в историографии. - В кн.: Век Екатерины II. Дела балканские. М., 2000. Попытка современного прочтения истории разделов предпринята составителями сборника "Польша и Европа в XVIII в. Международные и внутренние факторы разделов Речи Посполитой". М., 1999, а также А. Б. Каменским в книге "Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация". М., 1999,с.269-281.
2. Туполев Б. М. Указ. соч., с. 45.
3. Скавронек Е. Удары с трех сторон: разделы Польши как составная часть европейской истории. - Родина, 1994, N 12, с. 36.
4. Rulhiere Cl. de. Histoire de I'anarchie de Pologne. Paris, 1807, 5 vol.; Ferrand L. Histoire des trois demembrements de la Pologne, 3 vol. Paris, 1820; Sorel A. La question d'Orient au XVIII siecle. Paris, 1878; Smitt F. Frederic II. Catherine et Ie partage de la Pologne, Paris - Berlin, 1861; Beer A. Die Erste Teilung Polens, Wien, 1873; Lelewel I. Panowanie kzola polskiego S. Poniatowskiego, 1818; Kalinka W. Ostatnie lata panowania St.-Augusta. Poznan, 1868; Соловьев С.М. История падения Польши. М., 1863; Костомаров Н.К. Последние годы Речи Посполитой. СПб., 1885; Чечулин Н. Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. СПб., 1896.
5. К сожалению, в сохранившихся в архивах МИД России протоколах конференций по внешнеполитическим вопросам, состоявшихся в июле-августе 1762 г. с участием Екатерины, зафиксирован лишь состав участников (А. П. Бестужев-Рюмин, М. И. Воронцов, Г. Кейзерлинг, И. И. Неплюев, Н. И. Панин, М. Н. Волконский, А. М. Голицын) и круг обсуждавшихся вопросов, но не содержание самих дискуссий. Существенно, однако, что тексты секретного договора и союзного трактата Петра III с Пруссией с секретными артикулами, касавшимися Польши, были "читаны" уже на первом заседании конференции 29 июля 1762 г. - Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), ф. Внутренние коллежские дела (конференциальные записки), оп. 21/6, 1762-1763 гг., д. 5576, л. 17-22.
6. Сборник Российского исторического общества (далее - сборник РИО), т. 51, СПб., 1886, с. 124.
7. На заседании елизаветинской Конференции 26 марта 1756 г. цели России в Семилетней войне были определены следующим образом: "Ослабить короля Прусского, сделать его для России нестрашным и незаботным; усиливши Венский двор возвращением Силезии, сделать союз с ним против турок более важным и действенным; одолживши Польшу доставлением ей королевской Пруссии, взамен получить не только Курляндию, но и такое округление границ польских, благодаря которому мы не токмо пресекли бы нынешние беспрестанные от них хлопоты и беспокойства, но, быть может, и получен был бы способ соединить торговлю Балтийского и Черного морей и сосредоточить всю левантийскую торговлю в своих руках". - Сборник РИО, т. 136. СПб.. 1912, с. 33.
8. Существенная деталь: аналогичные планы в отношении Бирона имел и Петр III. Это далеко не единственное совпадение в политических взглядах Екатерины и ее покойного супруга. Посол Фридриха II в Петербурге граф В. Ф. Сольмс писал в июне 1763 г.: "И по многим другим новым постановлениям припоминают, что те же виды имел и покойник; что ему ставили в вину такие вещи, которые его преемница, вырвавшая скипетр из его рук, считает для себя славным вводить". - Сборник РИО, т. 22, СПб., 1878, с. 74.
9. Сравнение опубликованного текста этого письма (сборник РИО, т. 20, СПб., 1877, с. 154) с черновым вариантом, написанным самой Екатериной (АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 1847, л. 46-47об.), показывает, что фраза о стремлении помочь "Германии вообще" - позднейшая вставка, осуществленная но имеющимся признакам после обсуждения проекта письма с Н. И. Паниным.
10. Сборник РИО. т. 46, СПб., 1885. с. 35.
11. Инструкция М. Н. Волконскому при назначении его послом в Польшу 31 марта 1769 г. - Сборник РИО, т. 87. СПб., 1893, с. 395; АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 960, л. 1-42об.
12. Государственный архив Российской Федерации (далее - ГАРФ), ф. 728, "Рукописные материалы библиотеки Зимнего дворца", оп. 1, ч. 1, д. 130 "Memoires clu roi de Pologne Stanislas-Auguste", т. Ill, c. 72. Здесь и далее письма Екатерины Понятовскому цитируются по восьмитомной подлинной рукописи мемуаров Понятовского, хранящейся в ГАРФ. В ее академическом издании, осуществленном в России в 1914 и 1924 гг., есть отдельные неточности.
13. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/1, 1762 г., д. 16, л. 1-3, копия, фр. яз.
14. Архив князя Воронцова, т. 25. М., 1882, с. 273.
15. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, д. 137.
16. На жаловании у прусского короля. - ГАРФ, ф. 728, on. 1,д. 137, с. 124 об.
17. ГАРФ, ф. 728; оп. 1, д. 137. с.235 об. - 237.
18. Там же, с. 237. 17 октября 1756 г. Екатерина отвечала Вильямсу: "Я уже давно вижу Панина будущим вице-канцлером; меня радует, что Вы думаете то же самое". - Горяинов С. М. Переписка великой княгини Екатерины Алексеевны и английского посла сэра Чарлза Г. Уильямса. М., 1909, с. 211.
19. Les memoires du roi Stanislas-Auguste. - ГАРФ, ф. 728, оп. 1, ч. 1, д. 130, с. 83.
20. Zamoiski A. The Last King of Poland. London, 1992, p. 62. Автор обнаружил это письмо в Архиве Чарторыйских в Кракове. С. М. Горяинов в изданной им "Переписке..." датирует это письмо 26 ноября 1756 г. и приводит его в другой редакции: "Льщу себя надеждой, месье (с целью конспирации Вильямc обращался к Екатерине как к мужчине. - П. С.), что однажды Вы и прусский король в качестве Вашего адъютанта сделаете его королем Польши". - Горяинов С. М. Указ. соч., с. 287.
21. Сборник РИО, т. 18, СПб., 1876, с. 270.
22 Там же, с. 280.
23. Шебальский П. Политическая система Петра III. М., 1870, с. 165.
24. "Его королевское величество Прусское, сим секретным артикулом торжественнейше обязуется и обещается Его императорскому величеству Всероссийскому, в случае (представления - зачеркнуто) кончины Его величества владеющего ныне Короля Польского, всеми силами ревностно стараться (и действительно вспомоществовать, чтоб избрана была - дописано на полях) в короли Польские такая особа, которая Его императорскому величеству Всероссийскому угодна будет, и о которой при настоянии того случая Его королевскому величеству Прусского знать дано быть имеет". - АВПРИ, ф. Сношения России с Пруссией, оп. 74/1, 1762 г., д. 9, л. 44-45.
25. "Его императорское величество Всероссийское и Его королевское величество Прусское сим секретным артикулом согласились в случае кончины его величества владеющего ныне короля Польского обще и сходственно с вольным избранием республики способствовать, чтоб избран был в короли Польские особливо кто-либо из Пястов, которой интересу самой нации, также и всем соседним дворам приличественнее и никому не предосудителен будет, и о котором при настоянии того случая обои их величества между собой в дружеской откровенности согласиться соизволят". - АВПРИ, ф. Сношения России с Пруссией, оп. 74/1, 1762 г., д. 9, л. 100-101.
26. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 789, л. 1-15 об.
27. "Я желаю как вам уже известно чтоб после смерти Нынешнего Короля выбрен был Пяст к нам склонной. Екатерина". - АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 789, л. 47.
28. Memoires de roi Stanislas-Auguste, т. Ill, с. 321-321об. - ГАРФ, ф. 728, оп. 1, д. 130.
29. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 241, л. 1, подлинник, фр. яз.
30. Там же, д. 240, л. 1-1об., подлинник, фр. яз.
31. Накануне конференции Екатерине было представлено "Всеподданнейшее мнение Коллегии иностранных дел", в котором в качестве основной проблемы российско-польских отношений называлась пограничная. Коллегия предлагала предпринять срочные меры по демаркации границы, особенно в районе Смоленска, направить в Польшу "военные команды" для возвращения беглых и выделить до полумиллиона рублей для урегулирования взаимных претензий жителей пограничных областей. - АВПРИ, ф. Внутренние коллежские дела, он. 2/6, д. 822, л. 30-43об.
32. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 800, л. 54.
33. Н. Д. Чечулин датирует этот рескрипт 8 февраля 1763 г., тогда как на его выходных данных, сохранившихся в АВПРИ, стоит помета "Возвращен от Ее императорского величества с апробацией 5 февраля 1763 г.". 8 февраля помечены только архивные выходные данные рескрипта, причем в том месте текста, где назывались имена русских кандидатов на польский престол, сохранен пропуск. Вписанные рукой Екатерины имена кандидатов хранились в приложенном к отпуску запечатанном конверте, на котором стоит служебная помета "Секретнейший рескрипт графу Кейзерлингу, который никому не распечатывать".
34. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 800, л. 58-586.
35. Memoires du roi Stanislas-Auguste, t. Ill, p. 238. - ГАРФ, ф. 728, оп. 1, ч. 1, д. 130.
36. Даже после того, как это назначение не состоялось, Екатерина продолжала проявлять особое внимание к Кейзерлингу. "Прошу Вас продолжать давать мне Ваши советы издалека, как Вы это делали, находясь вблизи", - писала императрица в собственноручной записке Кейзерлингу от декабря 1763 г., причем зашифровать ее было поручено не Коллегии иностранных дел, а секретарю императрицы И.П. Елагину. - АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 1847, л. 48-48об.
37. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, он. 79/6, д. 804, л. 17-20 об.
38. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 273, л. 1. - Письмо С. Понятовского Г. Кейзерлингу о продвижении отряда генерала Хомутова к Петракову в связи с предстоящим открытием Трибунала.
39. В ответ на уже упоминавшийся циркулярный рескрипт, отправленный в начале февраля в европейские столицы (он был передан Фридриху в Лейпциге, где тот находился по случаю заключения прусско-австрийского мира), король отвечал Екатерине в письме от 15 февраля 1763 г.: "Из всех претендентов на польскую корону законы мировой политики обязывают меня, государыня, выключить только принцев австрийского дома, и насколько я знаком с интересами России, то мне кажется, что по этому вопросу ее выгоды достаточно отвечают моим. Впрочем, я соглашусь, государыня, избрать из всех претендентов того, которого Вы предложите, однако должен прибавить, что нашим общим интересам приличествует, чтоб то был Пяст, а не кто иной". - Сборник РИО, т. 20, СПб., 1877, с. 159-160.
40. Сборник РИО, т. 20, СПб., 1877. с. 163-164.
41. Там же, с. 165.
42. Есть основания полагать, что помимо официальной существовала и неофициальная переписка между Фридрихом II и Екатериной II. Английские дипломаты в Петербурге полагали, что она шла через специальных курьеров, посылавшихся через Курляндию. Имеются и многочисленные другие свидетельства, указывающие на это, - в частности, информируя участников совещания, состоявшегося 6 октября 1763 г. в связи со смертью Августа III, Екатерина сама заявила, что из частной переписки с прусским королем ей известно, что он поддерживает кандидатуру С. Понятовского.
43. Сборник РИО, т. 51, СПб., 1886, с. 166.
44. Там же, с. 101-102.
45. ДВПРИ, ф. Внутренние коллежские дела, 1763 г., д. 877, л. 151 об. - 152. Беранже не называет имя этого "русского вельможи", но можно предположить, что речь шла о З. Г. Чернышеве, подавшем в конце 1763 г. по невыясненным причинам в отставку с поста вице-президента Военной коллегии и вернувшемся на службу только в октябре следующего. 1764 г.
46. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 149, л. 2-17 об.
47. Чечулин Н Д. Указ. соч., с. 228.
48. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, он. 79/6. д. 274, л. 1-1 об., письмо С. Понятовского Екатерине II с благодарностью за покровительство и о предстоящем избрании польского короля, подлинник, фр. яз.
49. Полный текст трактата с секретными статьями см.: Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. СПб., 1883, т. VI, N 218, с. 11-25, текст секретной конвенции - там же, N 219, с. 25-33; АВПРИ, ф. Трактаты, on. 2, д. 325. - Русско-прусский союзный договор, д. 326 - Секретная конвенция по вопросу об избрании польского короля.
50. 29 марта 1764 г. вице-канцлер А. М. Голицын сообщил послам, что по причине "насильств" и беспорядков в Польше в Петербурге решено "ввести часть своих войск в земли республики для защиты благонамеренных патриотов" и "охранения тишины". Из присутствовавших послов (Англии, Пруссии, Голландии, Швеции и Саксонии) только австрийский посол Лобкович пытался протестовать, заявив, что никаких беспорядков в Польше не происходит. - АВПРИ, ф. Внутренние коллежские дела (конференциальные записки), оп.2/6, д. 879, л. 37.
51. Memoires du roi Stanislas-Augu.ste, т. Ill, с. 328-330. - ГАРФ, ф. 728, оп. 1, ч. 1, д. 130.
52. АВПРИ, ф. Варшавская миссия, оп. 80/1, д. 607, "Протоколы, конференции посла в Варшаве Гросса с польским и литовским министерством, держанных с 3 июля по 3 декабря 1764 г.", л. 121-166 об.
53. Имелось в виду, что утверждение принципа liberum rumpo лишит шляхту возможности срывать сеймы, оставив ей право сохранить принцип единогласия для принятия отдельных пунктов повестки дня.
54. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 842, л. 7-1 1 об.
55. АВПРИ. ф. Трактаты, оп. 2, д. 333: Декларация о правах диссидентов в Польше, опубл.: Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций..., СПб., 1883. т. VI, с. 33-37. См. также АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 841, л. 1-5: Письма Екатерины II в Варшаву гр. Кейзерлингу и кн. Репнину о необходимости решения вопроса о положении диссидентов (копии).
56. Сложный контекст политики Екатерины II в "диссидентском деле" обстоятельно, с широким привлечением архивных материалов исследован в статье Б.В. Носова "Русская политика в диссидентском вопросе в Польше 1762-1766 гг.". - В кн. Польша и Европа в XVIII веке, с. 20-101.
57. C'Euvres posthumes de Frederique II, roi Prusse. Memoires, Amsterdame, 1789, p. 23.
58. См. депешу Фипкенштейна Сольмсу от 22 июня 1764 г. - Сборник РИС), т. 22, СПб., 1878, с. 256-257.
59. АВПРИ, ф. Сношения России с Пруссией, оп. 74/6. 1764 г., д. 573. л. 41-41 об. Текст Мемуара приводится по экземпляру, переданному Сольмсом Панину.
60. Сборник РИО, т. 22, с. 385.
61. Сборник РИО. т. 67, 1889. с. 17.
62. АВПРИ, ф. Сношения России с Полыней, оп. 79/6, д. 916, л. 80-132: д. 927, л. 12-27.
63. Там же, д. 877, л. 23-24 об.
64. Там же, л. 1-46.
65. Русский биографический словарь. СПб., 1913. Т. Рейтерн - Рольтцберг, с. 96.
66. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 2, д. 276: Договор о вечной дружбе и гарантиях. 9 статей, 2 отдельных акта: 1 - о свободе греческого вероисповедания для проживающих в Польше и Литве; 2 - об основных нравах Речи Посполитой Польской. Опубл. Полное собрание законов Российской империи, N 13071.
67. Сборник РИО, т. 87. СПб.. 1893, с. 1222.
68. АВПРИ. ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 161; Проект русской декларации с призывом к совместной работе с целью "водворения порядка в Польше" от 11 ноября 1768 г.
69. Чечулин Н. Д. Указ. соч., с. 269.
70. Архив Государственного совета. Т. I. Совет в царствование Императрицы Екатерины II. 1768-1796 гг., в 2-х частях, ч. 1. СПб., 1869, с. 11.
71. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 960, л. 1-42 об., копия.
72. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 960, л. 19об.-20; Инструкция М.Н. Волконскому, подписанная Екатериной II, копия.
73. Там же. д. 963, л. 79-80об., подлинник.
74. Там же, д. 970, л. 100-109: Письмо Н. И. Панина послу кн. Волконскому от 4 декабря 1769 г.
75. Сборник РИО, т. 20. с. 252-253.
76. Соловьев С. М. Указ. соч., с. 426.
77. Там же, с. 427.
78. АВПРИ" ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 997: Записка-проект Сальдерна Екатерине II о способах успокоения и водворения порядка в Польше, фр. яз., 14 февраля 1771 г.; см. также д. 1860 (1771 г.): Записка-мемуар Сальдерна о мероприятиях в целях предупреждения волнений в Польше, фр. яз.
79. Чечулин Н. Д. Указ. соч., с. 318.
80. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 998, л. 8-13: Реляция Сальдерна Екатерине II с приложением копии расписки Станислава-Августа.
81. Соловьев С. М. Указ. соч., с. 506.
82. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 998, л. 36.
83. Соловьев С. М. Указ. соч., с. 512.
84. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 1002, л. 50-63.
85. Там же.
86. Там же. д. 1011, л.63-65об.
87. Там же. л. 42-44.
88. Соловьев С. М. Указ. соч., с. 574.
89. Сборник Российского исторического общества (далее - сборник РИО), т. 22, 1878, с. 188-189.
90. Там же, т. 22, с. 194.
91. В фонде "Конференциальные записки" в Архиве внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), ф. 2 Внутренние коллежские дела, оп. 2/6, с. 875-908 за все время руководства Н. И. Панина Коллегией иностранных дел (КИД) сохранилась лишь одна записка о совещании, состоявшемся у него с аккредитованными в Петербурге послами от 19 апреля 1764 г. За период с 1763 по 1780 гг. имеются лишь протоколы бесед вице-канцлера А. М. Голицына с иностранными дипломатами в 1764-1767 гг. Составление протоколов возобновляется только после назначения вице-канцлером в 1782 г. аккуратного И. А. Остермана. Аналогичная лакуна - в фонде "Секретные мнения КИД", где имеются лишь три записки Панина императрице за период до 1774 г. Написаны они рукой самого Панина, крайне неразборчиво, можно сказать небрежно, что, на наш взгляд, свидетельствует о фрондировании, которое он позволял себе в этот период в отношениях с Екатериной. Примером может служить приписка Панина на полях адресованного ему письма Н. В. Репнина из Варшавы, в котором тот сообщал о соперничестве между братом С. Понятовского Казимиром и А. Чарторыйским за пост гетмана коронного, который мог освободиться после смерти Браницкого: "Я в этом письме кроме полезного ничего не нахожу и потому ожидаю токмо высочайшего соизволения, оставляя воле вашего величества вести дело гетманское для королевского брата или же Адама Чарторыйского". - "Луче перваго а другой в запас", - написала в ответ Екатерина (ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, 1765 г., д. 866, л. 72 об. - 73). Стиль общения Панина с Екатериной меняется с конца 1773 г., когда в его доклады, переписанные по форме, возвращается полное титулование - и дистанция, не всегда присутствовавшая в его общении с императрицей в предыдущие годы.
92. Сборник РИО, т. 37, 1881, с. 49-50.
93. Там же, с. 62.
94. (Euvres posthumes de Frederique II, roi Prusse. Memoires (далее - (Euvres posthumes...), Amsterdam, 1789, p. 32.
95. Граф Рохус-Фридрих Линар, однофамилец известного саксонского дипломата Морица-Карла Динара, фаворита правительницы Анны Леопольдовны.
96. Сборник РИО, т. 37, с. 205.
97. Там же, с. 209.
98. Там же, с. 215-218.
99. Депеша Линара, сохранившаяся в саксонских архивах, цитируется по: Бильбасов В. А. История Екатерины II, т. 1, с. 377.
100. Не углубляясь в детали этого непростого вопроса, приведем в этой связи лишь следующую выдержку из письма Екатерины Фридриху II, написанного 21 июля 1744 г., сразу после ее свадьбы с Петром III в Москве: "Я вполне чувствую участие Вашего величества в новом положении, которое я только что заняла, чтобы забыть должное за то благодарение Вашему величеству; примите же его здесь, государь, и будьте уверены, что я сочту славным для себя убедить Вас при подходящем случае в своей признательности и преданности". - Сборник РИО, т. 20, 1877, с. 149-150.
101. Дипломатическая переписка российского посла в Гааге Д. А. Голицына с Екатериной по этому вопросу опубликована в т. 47 сборника РИО.
102. Исламов Т. М. Заговор против Польши. О роли прусско-русско-австрийского альянса 1772-1773 гг. в разделе польского государства. - В кн. Польша и Европа в XVIII веке. М., 1999, с. 134-136.
103. Исламов Т. М. Указ. соч., с. 128.
104. В черновых собственноручных письмах Екатерины к принцу Генриху за 1770-1782 гг. в Российском государственном архиве древних актов (далее - РГАДА) сохранились многочисленные свидетельства о том, что Екатерина весьма откровенно обсуждала ситуацию совершеннолетия Павла с Генрихом, другом своей юности. В частности, в одном из писем (все они не датированы) она писала: "Сейчас мы должны подумать о том, как предохранить его от дурной привычки слушать советы Соломона". Ясно, что под именем библейского царя имелся в виду Н. И. Панин, воспитатель великого князя. - РГАДА, ф. 4, Переписка лиц императорской фамилии и других высочайших особ, д. 134, с. 5.
105. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Соч., кн. XIV. М., 1994, с. 396.
106. Rulhere S. Histoire de l'anarchie de Pologne, Paris, 1807; Ferrand L. Histoire de trois demembrements de la Pologne. vol. 1-3, Paris. 1820.
107. Ferrand L. Op. cit., v. 1, p. 131.
108. "Ваше королевское высочество имели слишком прямое отношение к тому великому делу, которое только что свершилось между мной и Вашим братом королем, это отчасти и плод Ваших усилий (ouvrage)", - писала Екатерина принцу Генриху осенью 1772 г. - РГАДА, ф. 4, д. 134, с. 8.
109. Немецкий историк Г. Бертольд-Фольц, исследовавший материалы архива Пруссии, указывает на отсутствие в инструкциях Фридриха принцу Генриху указаний относительно постановки в Петербурге вопроса о разделе Польши, делая из этого вывод о том, что речь идет о самостоятельных шагах принца. Вместе с тем, представляется, что даже учитывая непростые отношения между королем и его братом, существовавшие в то время, Генрих вряд ли стал бы проявлять инициативу в польском вопросе, не будучи совершенно уверен в положительной реакции на это со стороны Фридриха. - См. Хартман С. Фридрих Великий и Барская конфедерация (1768-1772 гг. в: Zeitschrift fur Ostmitteleuropa Forschung, Marburg, 44/2, S. 184, цитирующего статью G. B. Volz "Prinz Heinrich und die Vorgeschichte der Ersten Teilung Polens". - Forschungen zur Brandenburgischen und Preussischen Geschichte, Bd. 35 (1923), S. 193-211.
110. Ferrand L. Op. cit., v. 1, p. 144-145.
111. Сборник РИО, т. 37, с. 343-344.
112. (Euvres posthumes..., p. 54.
113. В письме Фридриху от 19 января 1771 г. Екатерина II, сообщая в конфиденциальном порядке свои условия мира с Турцией, добавляет в контексте оценки переговоров с Генрихом: "Я не пренебрегу ничем ради успеха Ваших интересов". - Сборник РИО. т. 20, с. 297-304.
114. Сборник РИО, т. 37, с. 402-406.
115. Архив Государственного совета. Совет в царствование Екатерины II. СПб., 1869, т. 1, ч. 1, с. 83-84.
116. Сборник РИО, т. 97, СПб., 1896, с. 41.
117. Сборник РИО, т. 37, с. 479.
118. Сборник РИО, т. 97, с. 412- 414.
119. Ferrand L. Op. cit., v. 1, p. 266.
120. Ibid., p. 160.
121. Сборник РИО, т. 20, с. 312.
122. Кстати говоря, родившийся в этом городе.
123. АВПРИ, ф. Сношения России с Австрией, 1771 г., оп. 32/6, д. 520, л. 20-28.
124. Там же, л. 34 об., 37 об.
125. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 466а, N 343, 344.
126. Там же, N 59.
127. Там же, N 60.
128. Мнение, основанное на дружбе и доверии (фр.). - АВПРИ, ф. Сношения России с Австрией, оп. 32/6, д. 973, л. 22-30.
129. Силу и внутреннюю структуру, соответствующие подобному предназначению (фр.).
130. (Euvres posthumes..., p. 64.
131. Архив Государственного совета..., ч. 1, с. 141.
132. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 466а, N 349, N 61.
133. АВПРИ, ф. "Внутренние коллежские дела", оп. 2/6, д. 6867, л. 1-11.
134. Diaries and Correspondence of James Harris, First Earl of Malmsbury, London, 1844, v. 1, p. 91.
135. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 92, л. 11-15. Русский перевод грамоты Станислава-Августа Екатерине II от 31 октября 1772 г.
136. Там же, д. 1024, л. 75-77 об.: Шифрованная депеша О. Штакельберга Н. И. Панину от 14 октября 1772 г.
137. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 466а, д. 351.
138. Там же, оп. 466а, д. 64.
139. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 93, л. 5-6.
140. Там же, д. 94, л. 1-4.
141. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 466а, д. 278. Договор о присоединении к России городов Минска, Витебска, Полоцка и других земель от 7 сентября 1773 г.
142. АВПРИ, ф. Сношения России с Англией, оп. 35/1, д. 247, л. 58-58об. (шифр).
143. Великий князь Николай Михайлович. "Граф Строганов", т. III, 1903, с. IX.
144. В обширной исторической литературе, существующей на эту тему, следует выделить исследование английского историка Дэвида Рансела "Политика в екатерининской России. Партия Панина". - David L. Ransel. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. London, 1975, p. 227-262.
145. Сборник РИО, т. 72, с. 211.
146. Кючук-Кайнарджийский мирный договор, завершивший русско-турецкую войну, был подписан 10 июля 1774 г. фельдмаршалом Н. П. Румянцевым, армия которого нанесла решающие поражения туркам весной-летом 1774 г.
147. АВПРИ, ф. Варшавская миссия, оп. 80/1, д. 1272, л. 134-135.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.