Кунц Е. В. Михаил Никитич Муравьёв // Вопросы истории. - 2012. - № 2. - С. 55—73.
Михаил Никитич Муравьёв родился 25 октября (по старому стилю) 1757 г. в Смоленске. Он не мог похвастаться блестящим аристократическим происхождением, но имел право сослаться на старинное выслуженное дворянство: его далекие предки, новгородские "боярские дети", с XV в. непрерывно служили московскому самодержцу1.
Отец будущего поэта и государственного деятеля Никита Артамонович был по образованию военный инженер, затем он стал крупным провинциальным чиновником, который в разное время занимал должности вице-губернатора в Оренбурге и в Твери, председателя Казенной палаты и вице-губернатора Тверского наместничества и переезжал со своей семьей из города в город. Смоленск, Оренбург, Архангельск, Вологда (дважды), Петербург, Москва, Тверь попеременно становились местом жительства для Никиты Артамоновича, его сына Михаила и дочери Федосьи. О матери М. Н. Муравьёва почти ничего неизвестно, кроме того, что она скончалась в 1768 году.
С раннего детства и на всю жизнь самыми близкими людьми для М. Н. Муравьёва стали его отец и сестра. В 1760 г. семья Муравьёвых переехала в Оренбург. Живя в глухой провинции и не обладая значительным состоянием, Никита Артамонович мечтал дать детям превосходное образование. Молодой Муравьёв получил преимущественно домашнее обучение, которое на протяжении всей своей жизни пополнял, упорно занимаясь самостоятельно. В Оренбурге Муравьёв обучался французскому языку под руководством гувернера, немецкому - у оренбургского немца Калау, математике учил его отец.
В 1768 г. Муравьёвы переселились в Москву, где Михаил 15 января поступил в гимназию при Московском университете. В гимназии он прекрасно учился и был отмечен при произнесении торжественных речей на немецком и французском языках. О содержании гимназического образования Муравьёва известно из копии аттестата об окончании университетской гимназии, подписанного профессорами А. А. Барсовым и И. М. Шаденом.
Юный Муравьёв обучался в высших классах: "1) высшем французского стиля, 2) высшем немецкого стиля, 3) в латинском начатков риторики, 4) в российском стиля и переводов с немецкого языка, 5) в геометрическом, 6) в географическом весьма с похвальным прилежанием и притом вел себя всегда честно и добропорядочно"2. Учась в университетской гимназии, в которой исповедовали педагогический принцип: "образование не терпит принуждения", юный Муравьёв уделял внимание преимущественно литературным занятиям.
В 1770 г. Михаил поступил в Московский университет, где сблизился с Николаем Рахмановым, который стал его ближайшим товарищем, главным образом, на почве учебных интересов и литературных вкусов. В университете Михаил Никитич продолжил изучение избранных во время обучения в гимназии предметов. Кроме того, приятные воспоминания у него оставили лекции по философии профессоров А. А. Барсова и И. М. Шадена. Учеба в Московском университете, несмотря на короткий период, стала важной вехой в судьбе будущего поэта и попечителя московского учебного округа.
Двенадцатилетний мальчик был готов приняться за сочинение романа в письмах. Роман был начат, но не окончен из-за переезда Муравьёвых в Архангельск, куда был направлен Никита Артамонович.
Молодой Муравьёв, считавший своим долгом следовать за отцом, оказавшись вдали от Москвы, в письмах Рахманову выражал беспокойство по поводу быстрого прекращения своих занятий в университете и возможности отстать в просвещении от своих московских друзей. Не ограничиваясь этим, он много читал, учил иностранные языки, сочинял.
Кумиром, нравственным примером, идеалом творческой личности был для Муравьёва Михаил Васильевич Ломоносов, воплощавший в себе яркий образец огромных возможностей русской культуры. В далеком Архангельске Муравьёву выпала возможность посетить родные места великого ученого.
В Архангельске Муравьёвы пробыли не более десяти месяцев; в конце 1770 г. Никита Артамонович получил новое назначение, после чего вместе с семьей переехал в Вологду. В этом среднерусском городе с "более основательной и интересной культурной традицией" они прожили с 21 февраля 1770 г. по начало сентября 1772 года. Живя в Вологде, юный Муравьёв читал произведения Гомера и Софокла, Вергилия и Горация, великих французов XVII в. и Вольтера, сам писал стихи.
После возвращения в Петербург он опубликовал два поэтических сборника3. Помимо литературной деятельности в Вологде много внимания Муравьёв уделял встречам с местными помещиками, найдя среди них не только приятных собеседников, но и замечательных друзей. В 1771 г., летом, Муравьёв брал уроки поэтики и стихосложения у М. А. Засодимского, преподавателя риторики в Вологодской духовной семинарии.
Частым собеседником Муравьёва был будущий историограф Вологды А. А. Засецкий - "литератор-поэт", занимавшийся краеведением, обладатель замечательной библиотеки и разных коллекций, в частности, "окаменелостей". В одном из владений Засецкого, "сельце Новом при Вологде", Муравьёв мог оценить красоту околовологодских пейзажей.
Однако, наиболее близкими старшими приятелями-собеседниками Муравьёва, оказавшими большое влияние на молодого поэта, были Афанасий Матвеевич Брянчанинов и Алексей Васильевич Олешев.
Муравьёв и Брянчанинов были единомышленниками, книголюбами, ценителями литературы, соавторами, друзьями, родственниками (Брянчанинов был женат на двоюродной сестре М. Н. Муравьёва). Молодой поэт нуждался в общении со своим старшим "другом-стихотворцем". "Склонного к рефлексии, страдающего от душевного разлада Муравьёва тянуло к Брянчанинову, бытие которого казалось ему исполненным гармонии"4. Муравьёв посвятил ему десять стихотворений - от эпиграммы и сонета до оды и послания - "более чем кому-либо из друзей".
Близким приятелем Муравьёва и Брянчанинова был Алексей Васильевич Олешев. Его отец служил воеводой в Устюге и смог обеспечить сыну хорошее домашнее образование. Муравьёвы пробыли в Архангельске более двух лет, затем Никита Артамонович получил распоряжение возвратиться в Петербург, где сдал Правительствующему Сенату отчет о своей деятельности. Вскоре он был назначен в тверскую казенную палату, а Михаил Никитич 31 октября был зачислен солдатом лейб-гвардии Измайловского полка. 24 ноября последовало производство в капралы. 22 сентября 1774 г. Муравьёв стал сержантом. 1 января 1782 г. был пожалован в прапорщики.
В свободное от военной службы время молодой человек продолжал свое образование, занимался литературным творчеством, встречался с известнейшими русскими писателями. Он посещал лекции по математике Л. Эйлера и по экспериментальной физике Крафта. Кроме того, Муравьёв был частым гостем в Академии художеств.
Продолжая совершенствоваться в знании немецкого, французского и латинского, он также изучал древнегреческий, английский, итальянский языки. Возникший во время обучения в Московском университете интерес к античной филологии усилился в петербургские годы, что заметно отразилось и на его литературном творчестве в 1770-е годы.
В 1773 г. увидели свет сразу две книги стихов Муравьёва - "Басни" (кн. 1 сдана в типографию еще в 1772 г.) и "Переводные стихотворения". В сентябре 1773 г. был опубликован сборник из переведенных ранее Муравьёвым стихотворений Анакреона, Буало, М. де Скюдери, Вольтера, Брокеса и отрывков из "Цинны" Корнеля, "Истории" Тита Ливия, целого ряда текстов Горация - одного из любимых авторов Муравьёва. В январе вышла новая книга молодого поэта - "Похвальное слово Михайле Васильевичу Ломоносову", а в феврале его перевод поэмы "Гражданская брань". В мае было сдано в печать большое стихотворение "Военная песнь", впоследствии переработанное в три самостоятельных произведения. В августе была опубликована "Ода Его Императорскому Величеству Государыне Екатерине II, Императрице Всероссийской, на замирение России с Портой Оттоманской". Еще раньше, 9 мая 1774 г., Муравьёв завершил трагедию "Дидона", а время 1774 и начала 1775 гг. посвятил работе над сборником "Оды", отпечатанным 27 марта 1775 г., в который вошли стихотворения и других жанров. По всей видимости, в 1774 г. Муравьёв начал сочинять свою трагедию "Болеслав", к работе над которой после вынужденного перерыва вновь обратился в середине 1776 г., а также над поэмами "Раздраженный Ахиллес" и "Осада Нарвы". Таким образом, последний прижизненный сборник стихотворений был опубликован, когда автору было лишь восемнадцать лет.
В офицерской среде в это время было немало людей, искренне преданных "служению муз". Близкие отношения у молодого поэта складывались с В. И. Майковым, с которым он познакомился на обеде у родственницы Муравьёвых Анны Андреевны Муравьёвой5, вдовы Николая Ерофеевича Муравьёва, инженера, математика, автора стихотворений и песен, состоявшего в тесной связи с академическими кругами. Майков познакомил Муравьёва с М. М. Херасковым. Михаил Никитич и его отец были приглашены в его дом, где происходили встречи литераторов, среди которых были Е. В. Хераскова, Д. И. Фонвизин, Я. Б. Княжнин, А. В. Храповицкий.
В 1773 - 1774 гг. произошло знакомство и сближение с Н. А. Львовым и через него с И. И. Хемницером. В жизни и творческой судьбе Михаила Никитича эта встреча имела огромное значение. Среди участников львовского кружка и собеседников Муравьёва необходимо упомянуть также имена В. П. Петрова, Н. П. Николаева, М. И. Верёвкина, Д. И. Хвостова, Е. С. Урусова. Особо следует отметить тесное сотрудничество Михаила Никитича с Николаем Ивановичем Новиковым, издававшим в те годы свой журнал "Утренние часы". Тогда же завязалась дружба Муравьёва и Василия Васильевича Ханыкова, ставшего позднее его ближайшим другом.
Помимо творческой деятельности Михаил Никитич немало времени тратил на "праздные забавы" и "соблазны столичной жизни", что порой отвлекало поэта от занятий литературой и изучения наук, нередко побуждая "оправдываться перед собственной совестью в своем бездействии". В своих сочинениях Муравьёв постоянно анализировал свой характер, упрекая себя в проявлениях праздности и лени, что, по его мнению, вело к невосполнимым потерям времени и полезной деятельности. "Время течет; останавливай его, - говорит Михаил Никитич в своем письме к сестре Федосье Никитичне. - Всякая минута, которую в свою пользу употребишь, не вечно для тебя пропала. Чувствуй свое бытие, дай упражнение своему сердцу, любя ближнего, бога, родителя, сродников, друзей, ежели они есть, и, приготовляя душу свою несть счастье и несчастье"6.
В стремлении увидеться со своей семьей и отвлечься от столичной жизни Михаил Никитич в сентябре 1776 г., получив отпуск, поехал в Тверь, куда еще 29 декабря 1775 г. получил назначение его отец, а затем в Москву. В Петербург Муравьёв вернулся только 30 июля, спустя более чем 10 месяцев.

Во время пребывания в 1776 г. в Москве Муравьёв поддерживал тесные связи с Московским университетом, где 3 декабря 1776 г. он был принят в члены действующего при нем Вольного Российского собрания. Два года спустя "Разные переводы и сочинения Вольного Российского собрания члена господина Муравьёва" были опубликованы на страницах "Опыта трудов Вольного Российского собрания" (1778 г., ч. 4). 6 мая 1777 г. в Вольном собрании при Московском университете Муравьёв читал свою "диссертацию" - "Рассуждение о различии слогов высокого, великолепного, величественного, громкого, надутого", изданную в "Опыте трудов Вольного Российского собрания" (1783 г., ч. 6)7.
В Москве Муравьёв принял участие в дискуссии между И. И. Мелиссино и Г. Ф. Миллером об оригинальности творчества Ломоносова, встречался с В. И. Майковым и А. А. Барсовым. Вскоре после возвращения в Петербург Муравьёв получил от Н. И. Новикова и М. М. Хераскова, готовивших к изданию свой новый журнал "Утренний свет", приглашение перевести "Утешение философии" Боэция и фрагменты из Оссиана.
Должность председателя Казенной палаты в Твери не удовлетворяла Никиту Артамоновича, который, выражая обеспокоенность бедностью семьи, просил сына похлопотать через близких ко двору лиц о его дальнейшем продвижении по службе. Михаил Никитич передал письма отца Я. Е. Сиверсу, М. Н. Кречетникову, кн. А. А. Вяземскому, кн. М. М. Щербатову, пользуясь содействием близкого дому Муравьёвых И. А. Ганнибала, познакомился с фаворитом императрицы С. Г. Зоричем, обращался к знакомым, имевшим связи при дворе. Однако его настойчивые усилия долгое время не приносили результатов. Сочувствие семье выражал кн. М. М. Щербатов, но он сам был обижен невниманием императрицы8. " У братца есть люди, которые не любят его при дворе", - передавал Михаил Никитич слова своего дяди. Назначение на пост тверского вице-губернатора стоило Н. А. Муравьёву немалых усилий9.
Неудачно продвигалась и карьера сына. Предпринятая попытка перевестись в Преображенский полк не увенчалась успехом, несмотря на настойчивые хлопоты знакомых. Долгое время Муравьёв оставался сержантом. Не желая перечить воле отца, Михаил Никитич делал робкие шаги на пути к получению следующего чина, но весьма неохотно, и вскоре прекратил всякие хлопоты. Полагая, что искать чинов его может побудить в будущем только материальная нужда, необходимость содержать семью, Муравьёв предпочитал быть "ленивцем", учиться, "упражняться в письменах", посещать театр и друзей.
Он продолжал постоянно видеться со многими известными литераторами. С удовольствием выполнял просьбы Н. И. Новикова о поиске подписчиков на журнал "Утренний свет", приглашал своего знакомого по Твери, тверского публичного нотариуса Д. И. Карманова, автора "Тверской истории", к сотрудничеству в журнале Новикова10.
Исследователи отмечают удивительную доброжелательность Михаила Никитича, лишь однажды отозвавшегося плохо о другом поэте. Прочитав стихи Рубана, посвященные новому фавориту императрицы Зоричу, Муравьёв заметил: "Не можно вообразить подлее лести и глупее стихов его ... Со всякого стиха надобно разорваться от смеху и негодования"11. Осознание чувства собственного достоинства, в том числе в своих отношениях с сильными мира сего, - ведущий мотив мировоззрения Муравьёва. После получения чина он сделал следующую запись: "Гвардии прапорщиком я [стал] поздно и своим величеством могу удивлять только капралов. Но дурак я, ежели стыжусь в мои годы быть прапорщиком; дурак, ежели кто почитает меня по прапорщичеству. Неоспоримые титлы мои должны быть в сердце"12.
Человек независимый, строящий свою жизнь на основе литературных примеров, взятых, прежде всего, из античной словесности, высоко ценящий дружбу, Муравьёв высказывался в письме отцу от 17 июля 1778 г. о своем отношении к системе придворного фаворитизма: "Вы изволите писать, что была великая перемена, но, сколько я знаю, она была только при дворе. А там все управляется по некоторым ветрам, вдруг восстающим и утихающим так же. Любимец становится вельможей; за ним толпа подчиненных вельмож ползает: его родня, его приятели, его заимодавцы. Все мы теперь находим в них достоинства и разум, которых никогда не видали. Честный человек, который не может быть льстецом и хвастуном, проживет в неизвестности"13.
Однако внешне Муравьёв проявлял лояльное отношение к власти. Он не откликнулся на события крестьянской войны 1773 - 1775 гг., хотя и выражал твердое убеждение, что "бунт - обыкновенное следствие народных неудовольствий"14.
Муравьёв не мог считаться крупным влиятельным землевладельцем: его родовые поместья в Новгородской и Рязанской губерниях были невелики и малодоходны. Ситуация изменилась после женитьбы Михаила Никитича на Екатерине Федоровне Колокольцевой. Ее отец в 1770-е гг. был прокурором Адмиралтейской части. Богатый человек, дворянин-откупщик, он владел несколькими тысячами крепостных и десятками тысяч десятин земли. Жена принесла Михаилу Никитичу в приданное четырнадцать деревень, разбросанных по разным губерниям Нечерноземного края, более тысячи десятин земли и около 450 душ крепостных15.
В 1785 г. императрица Екатерина II подыскивала способных педагогов для своих внуков. Кто-то при дворе обратил ее внимание на молодого талантливого и высокообразованного прапорщика, и 30 ноября 1785 г. Муравьёв был назначен в "кавалеры" великого князя Константина Павловича, а затем стал воспитателем и учителем русской истории, русской словесности и нравственной философии великих князей Константина и Александра. Он начал быстро продвигаться по службе. В 1786г. Муравьёв получил чин капитана-поручика, 1 января 1790 г. был произведен в капитаны, 1 января 1791 г. - в полковники. Вскоре после прибытия в Петербург в октябре 1792 г. принцессы Марии-Луизы-Августы Баден-Дурлахской (будущей императрицы Елизаветы Алексеевны) Михаил Никитич был назначен к ней учителем русского языка. Занимаясь с великими князьями, он в то же время воспитывал Н. и П. Вульфов.
Михаил Никитич очень ответственно подошел к своим обязанностям на новом поприще. "Законы управляют обществом; воспитание приуготовляет души будущих граждан к исполнению законов. Следовательно, оно должно быть одним из главнейших предметов законодателей и правителей. Никогда человек не может приобрести удобнее и более способности и знаний, которые делают его почтения достойным и полезным отечеству, как во времена молодости. В сей возраст наполняется разум его понятиями, сердце возвышается благородными чувствованиями. Хорошо проведенная молодость ответствует за целую жизнь" - считал он16.
Занимаясь педагогической деятельностью, Михаил Никитич опирался на свою энциклопедическую образованность. "Опись книгам, принадлежащим Михайле Муравьёву" от 1 января 1798 г. насчитывала 248 названий, среди которых были произведения Геродота, Исократа, Платона, Демосфена, Вольтера, Руссо, Галлерта, Лессинга, Поппа17.
Михаил Никитич был в курсе содержания ряда педагогических систем, разработанных в России, однако был вполне самостоятелен при выработке собственной программы воспитательной деятельности. Высокая степень нравственного влияния учителя на учеников - основание системы педагогических воззрений Муравьёва. Эта цель достигается ровностью и спокойствием в общении учителя с учениками. Меры наказания, по мнению Муравьёва, не достигают цели, так как решающее значение имеет безупречный нравственный характер воспитателя в глазах его питомцев: "владеть надобно не гневом и строгостью, но важностью и почтением, которое внушаем... Чем можно увеличить вес свой внутренний? Сердцем безпрестанно благородным, разумом изобильным, украшенным. Должно нравиться, пленять силою и красотою души"18.
Являясь страстным поклонником эстетических и философских идей Ж.-Ж. Руссо, Муравьёв не разделял его теории "естественного состояния" и всегда подчеркивал роль наук, образования в деле воспитания юношества. "Сколь счастлив тот, в каком бы состоянии и в каком бы возрасте он ни был, который с душевным удовольствием пробегает поле наук" - писал он19. Отводя важную роль физическому развитию детей, указывая на необходимость их интеллектуального развития, Муравьёв видил главную цель педагогической деятельности в нравственном воспитании: "Внешняя красота есть только обещание прекрасной души. Сияющий и свободный разум заслуживает большее почтение. Но оказание благотворительной души - добродетель, есть верх совершенства"20.
Свою педагогическую деятельность Муравьёв делил на два этапа. В общении с маленьким детьми, по его мнению, необходимо начинать с шуток и забав, постепенно переходя к знакомству воспитанников с явлениями окружающего мира, с жизнью и взаимоотношениями людей. Основная роль на начальном этапе должна отводиться чтению басен, анекдотов, повестей, жизнеописаний "в подобие Плутарховым или Непотовым"21. Однако для человека воспитанного недостаточно обладать широким запасом знаний, важно уметь выражать свои мысли на бумаге, делая их достоянием других. По мере взросления, когда у ученика накопится достаточно фактического материала, в котором он будет неплохо разбираться, необходимо приступить к письменному изложению своих мыслей, при этом "зачать сочинения от легчайших родов, от кратких повестей, произведений знакомых, подверженных чувствам"22.
Приступая к занятиям с великими князьями, Муравьёв разработал обширную учебную программу, главное место в которой отводилось истории. Были определены и учебные пособия по истории европейских стран (немецкую историю предполагалось изучать по работам Шмидта, французскую по произведениям Мабли и Кондильяка) и составлена собственная программа изучения русской истории. Желая несколько сократить столь обширную образовательную программу, Муравьёв позднее составил "краткие записки с указанием важнейших моментов в жизни Европы, указав источники"23.
Завершив преподавание, Муравьёв издал небольшой сборник статей "Опыты истории, письмен и нравоучения" (1796). Большая часть статей Муравьёва была издана по рукописям уже после его смерти. Посмертные издания готовили к печати его младшие современники, хорошо знавшие его и высоко ценившие сделанное им: Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков24. Муравьёв не считал себя профессиональным историком, он мало времени уделял изучению исторических источников и в своих сочинениях был сосредоточен на философском осмыслении фактов российской и зарубежной истории. Будучи человеком века Просвещения, Муравьёв в своих беллетризированных исторических сочинениях взирал на историю, прежде всего, с моралистических позиций.
В своей программной исторической статье "Учение истории" он писал: "Все роды знаменитости исчезают перед славой; и мало быть Владетелем вселенной, ежели владычество сие не снискало достоинством и заслугами. Те, которые не были полезны на престоле, Сарданапалы, Калигулы, живут только для того в Истории, чтобы устрашать примером своих последователей. Вот для чего учение Истории принадлежит преимущественно к главнейшим учениям Государственного человека. Он должен неотменно занять в ней место свое, и ежели не заслужит быть примером подражания, то осужден быть примером отвращения"25.
Много внимания Михаил Никитич уделял племяннику Михаилу Лунину, сыну своей сестры Федосьи Никитичны, скончавшейся в 1792 году. Важный этап практической педагогической деятельности Михаила Никитича начался в конце 1790-х гг., с появлением детей в собственной семье. "Я стараюсь отгадывать в воображении положение твое, упражнения, - писал он жене из Твери 21 марта 1797 г. - Иногда играючи с сыном, лелея дочь, иногда вышивая повойник кормилице или читая Мармонтелевы сказки. ... Мои дети, драгоценная надежда будущей жизни, будьте здоровы, составляйте счастие, общество, утешение нашей милой Маменьки..."26. Михаил Никитич принял близкое участие в судьбе своего троюродного племянника Константина Батюшкова, который в 1797 г. приехал в Петербург, чтобы поступить в частный пансион Жакино. С 1802 г. Батюшков поселился в доме Муравьёвых. В 1807 г. молодой поэт писал о Михаиле Никитиче: "Я могу сказать без лжи, что он любит меня, как сына"27. Муравьёв взял его к себе на должность секретаря. Позже Батюшков вспоминал, что он вел себя на этой службе как истый "баловень" и "очень не усердно" занимался письмоводительскими делами28. Муравьёв оказывал поддержку молодому В. А. Жуковскому, учившемуся в Благородном пансионе при Московском университете. "Михаил Никитич не внушал воспитанникам свободомыслия, но противоречие идеалов с реальной действительностью - налицо. Попытка выхода из этого противоречия привела Никиту Муравьёва и Михаила Лунина к политическому протесту, Батюшкова - к душевной болезни"29.
Дом Муравьёвых в Петербурге славился своим гостеприимством. "С женой Михаил Никитич жил любовно и дружно; их большой дом на Караванной улице был всегда открыт для друзей и родственников, которые по тогдашнему обычаю, приезжая из провинции, иногда целыми семьями подолгу жили у гостеприимной и бесконечно доброй Екатерины Федоровны, - писала А. Бибикова. - По воскресеньям у них бывали семейные обеды, и случалось, что за стол садилось человек семьдесят. Тут были и военные генералы, и сенаторы, и безусая молодежь, блестящие кавалергарды и скромные провинциалы, и все это были родственники близкие и дальние"30.
В 1797 г., после завершения своего учительства, Муравьёв имел чин бригадира, однако 4 июня 1798 г. император Павел I не пожелал произвести бывшего наставника своих детей в генерал-майоры. Прошение на высочайшее имя, поданное Михаилом Никитичем, хлопоты его близких сановных друзей не изменили решения императора - Муравьёв не был произведен в генерал-майоры и в чине полковника перешел на гражданскую службу. Однако вскоре все уладилось: в 1800 г. он был назначен сенатором.
Воцарение Александра I открыло перед его бывшим учителем широкие служебные перспективы: в 1801 г. Муравьёв был назначен статс-секретарем для принятия прошений на высочайшее имя, в 1802 г. он стал председателем Комитета по рассмотрению новых уставов Академий и университетов. Первым делом Муравьёва и других участников Комитета явилась реабилитация наук в глазах русского общества, в памяти которого были живы ужасы Французской революции, всколыхнувшей не только самую просвещенную европейскую страну, но и всю Европу. Просвещение стали рассматривать как действенное средство против смут и возмущений в народе, однако доступ к знаниям должен был быть подчинен интересам сословно-монархического государства.
Участники Комитета обращали внимание на отставание России в сфере гуманитарных наук - философии, политической экономии, истории и статистики. По их мнению: "Чтоб сочинение сего рода было прямо полезным какому-либо государству, может быть потребно, чтоб оно в нем самом произведено было31.
В соответствии с Манифестом от 8 сентября 1802 г. о создании министерств возникло Министерство народного просвещения, главой которого был назначен граф П. В. Завадовский. Указом Александра I от 28 февраля 1803 г. "Комиссия об организации народных училищ" была преобразована в Главное правление училищ - совещательный орган, членами которого наряду с Завадовским были: М. Н. Муравьёв, граф П. А. Строганов, Н. Н. Новосильцев, князь Адам Чарторыский, Ф. И. Янкович-де-Мириево, генерал-майор Ф. И. Клингер и три академика - С. Я. Румовский, Н. Я. Озерецковский, Н. И. Фусс. Именно они разработали важнейшие нормативные документы, на основе которых начала функционировать зародившаяся в период Александровского царствования система университетского образования России: "Предварительные правила народного просвещения" 24 января 1803 г. и устав императорского Московского университета 5 ноября 1804 г., который лег в основу уставов Казанского и Харьковского университетов, открытых в это время.
21 ноября 1803 г. М. Н. Муравьёв был назначен товарищем министра народного просвещения. Незадолго до этого, 28 сентября 1803 г., Карамзин обратился к нему с просьбой помочь в своей работе над будущей "Историей государства Российского". "Могу и хочу писать Историю, которая не требует поспешной и срочной работы; но еще не имею способа жить без большой нужды, - писал Н. М. Карамзин. - С журналом ( "Вестник Европы" - Е. К.) я лишаюсь 6000 руб. доходу ...хочу не избытка, а только способа прожить пять или шесть лет: ибо в это время надеюсь управиться с историей .... Сказав все и вручив вам судьбу моего авторства, остаюсь в ожидании вашего снисходительного ответа. Другого человека я не обременил бы такою просьбою; но вас знаю, и не боюсь показаться вам смешным. Вы же наш попечитель"32.
Михаил Никитич, сам являясь автором трудов по отечественной и всемирной истории, откликнулся на просьбу Карамзина. По представлению Муравьёва указом от 31 октября 1803 г. известный литератор был назначен историографом с определенной пенсией, позволившей Карамзину целиком отдаться работе над своей "Историей". Спустя год Муравьёв снова помог историку, выхлопотав издание императором указа, в соответствии с которым "историограф стал считаться в одном классе с профессорами". "Я могу умереть, не дописав Истории; но Россия должна всегда иметь историографа. Десять обществ не сделают того, что сделает один человек, совершенно посвятивший себя историческим предметам", - горячо благодарил своего высокопоставленного друга Карамзин33.
Благодаря покровительству просвещенного сановника, Карамзин получил право пользоваться архивами - иностранной коллегии, сенатским и разрядным, а также библиотеками - древней Патриаршей и Троицкой. Муравьёв прислал ему сочинения Рихтера, Шлецера, Дюканжа, поскольку Карамзин нигде не мог их достать. Трудно представить, насколько полно смог бы реализовать свой великий замысел историк без деятельной поддержки М. Н. Муравьёва на подготовительной стадии работы.
24 января вступили в силу "Предварительные правила народного просвещения", в соответствии с § 1 которых сфера просвещения впервые начала рассматриваться как "особая Государственная часть, вверенная Министру сего отделения, и под его ведением, распоряжаемую Главным Училищ Правлением"34. В стране создавалась централизованная система народного образования, призванная охватить все сословия "соответственно обязанностям и пользам каждого состояния" и включающая в себя образовательные учреждения, разделенные на четыре группы: 1) приходские училища; 2) уездные училища; 3) губернские училища или гимназии; 4) университеты. Приходские училища создавались в каждом церковном приходе, уездные - в каждом уездном городе, губернские училища или гимназии - в каждом губернском городе.
Вся страна была разделена на шесть учебных округов, во главе которых находились университеты. Наряду с уже существовавшими в Москве, Вильно и Дерпте было объявлено об образовании новых университетов в Санкт-Петербурге, Казани и Харькове, а также о намерении правительства открыть в будущем университеты в Киеве, Тобольске, Устюге-Великом "по мере способов, какие найдены будут к тому удобными"35. В основе создания вертикальных административных и учебно-методических связей меду всеми образовательными учреждениями лежал принцип образовательной преемственности в системе народного просвещения.
Конечной целью просвещения провозглашалась подготовка "для всех званий и разных родов государственной службы". В соответствии с § 24 объявлялось, что спустя пять лет "никто не будет определен к гражданской должности, требующей юридических и других познаний, не окончив учения в общественном или частном училище", что свидетельствовало о намерении власти напрямую увязать получение чина по службе с уровнем образования чиновника, невзирая на его сословное происхождение36.
Желая ускорить проведение реформ, правительство уделило главное внимание университетам, которые рассматривались в качестве важнейших распространителей просвещения в стране. Прежде всего, университетам была дарована внутренняя автономия, а их деятельность перестраивалась по образцу наиболее передовых немецких протестантских университетов. На все учебные и административные должности был распространен принцип выборности. Во главе университетов становился ректор, который избирался общим собранием профессоров и затем представлялся Главным училищ правлением через министра народного просвещения на высочайшее имя. Ординарные профессора избирались на общих собраниях большинством голосов.
Во главе факультетов находились избираемые факультетским собранием деканы, составлявшие во главе с ректором правление университета. Университеты получали право присуждать ученые степени. На университетские должности и ученые степени распространялись классные чины по Табели о рангах. Ректор на время пребывания в должности получал пятый класс, ординарные профессора числились в седьмом классе, адъюнкты и доктора имели восьмой класс, магистры - девятый, кандидаты - двенадцатый. Университетам предоставлялась внутренняя "расправа над подчиненными лицами и местами".
5 ноября 1804 г. император подписал утвердительные грамоты и уставы императорских Московского, Харьковского и Казанского университетов37.
По уставу за Московским университетом был закреплен статус "вышнего ученого сословия, для преподавания наук учрежденного", основной целью которого было приготовление юношества "для вступления в различные звания государственной службы"38. Университет находился под начальством министра народного просвещения, а также попечителя, назначавшегося из числа членов Главного училищ правления и занимавшего связующее положение между министерством и университетом.
Директор императорского Московского университета И. П. Тургенев поставил вопрос о необходимости составления устава Московского университета, который бы соответствовал современному этапу развития науки и учитывал возросшую потребность государства в образованных чиновниках и специалистах. Этому в значительной мере благоприятствовала и обстановка, сложившаяся в русском обществе со вступлением Александра I на русский престол. Однако Московский университет, переживший в 90-е гг. XVIII в. период упадка, стоял особняком в общественной жизни Москвы. Университет не располагал необходимым учебным научным оборудованием и современной библиотекой, а его профессора не всегда могли привлечь слушателей яркими лекциями.
24 января 1803 г. М. Н. Муравьёв был утвержден попечителем Московского университета. Занимая должности попечителя Московского учебного округа и товарища министра народного просвещения, он стремился реализовать свою просветительскую программу. Наиболее полно эта программа была им воплощена в деятельности по реформированию Московского университета. Михаил Никитич стремился превратить старейший Московский университет в лучший университет России.
Следует отметить, что автономная университетская корпорация могла успешно функционировать лишь при условии наличия в университете высоквалифицированного профессорско-преподавательского состава. Такого состава научно-педагогических кадров не было в прежнем Московском университете, несмотря на присутствие в нем в разное время отдельных замечательных ученых и преподавателей. Фигура попечителя была весьма значима для университета, поскольку он должен был осуществлять продуманный отбор новых профессоров, заботиться о достаточном содержании университета, привлекать в него студентов, проводить внутренние реформы, которые бы позволили вдохнуть жизнь в будущую "ученую республику".
До вступления в должность попечителя Муравьёв был прекрасно осведомлен о внутренней жизни учебного заведения, благодаря переписке со своим близким другом И. П. Тургеневым. В качестве попечителя Муравьёв, используя свои близкие отношения с Александром I и придворные связи, начал действовать весьма продуманно и энергично, вникая во все мелочи университетской жизни. Большое беспокойство у попечителя вызывало состояние материальной базы учебного заведения. 17 марта 1803 г. по его настоянию вышел указ о выплате ежегодного содержания в размере 130 тыс. рублей.
В течение 1803 г. попечитель пополнил собрание университетской библиотеки новейшими трудами по "химии, высокой геометрии, экономии политической", вступил в переписку с известными русскими и европейскими учеными, выписал новое оборудование для химической лаборатории и физического кабинета. Узнав, что прежде астрономия в университете преподавалась "единственно в теории", Муравьёв подыскивал место для строительства астрономической обсерватории вне города. Он выражал готовность пригласить в Московский университет "одного из сотрудников славного Берлинского Астронома Боде", выписывал необходимое астрономическое научное оборудование, в том числе "удобный для больших наблюдений Грегорианский телескоп, Кериевой работы"39. По инициативе Муравьёва в 1804 г. в Московском университете была создана кафедра астрономии.
В соответствии с уставом Императорского Московского университета от 5 ноября 1804 г. в нем открывалось 28 различных кафедр. Безусловно, заполнить их европейски образованными отечественными профессорами и преподавателями в то время не было никакой возможности. Желая "насадить науки" в империи и дать импульс создаваемой системе отечественного университетского образования, правительство сделало ставку на иностранцев. В этом не было ничего необычного; известно, что к подобной практике российская власть стала регулярно прибегать, начиная с первой четверти XVIII столетия, когда возникла потребность в заполнении штата ученых Петербургской Академии наук.
Среди первых профессоров Московского университета также были иностранцы. Иностранные, преимущественно немецкие, профессора и преподаватели приглашались в университет и позднее. В начале XIX столетия первое поколение иностранцев почти полностью сходит со сцены, фактически не оставив после себя учеников. Ко времени вступления Муравьёва на должность попечителя (1803) в университете продолжало работать четверо профессоров-иностранцев40. Михаил Никитич, желая соединить "утонченную дворянскую культуру с глубокой ученостью"41, пригласил в 1803 - 1807 гг. десять первоклассных ученых в основном из знаменитого Гёттингенского университета. При этом Муравьёв руководствовался стремлением возвысить славу и научный уровень Московского университета, прежде всего, в глазах благородного российского сословия. Следует отметить, что Гёттингенский университет, собиравший в своих стенах дворян со всего света, славившийся именами профессоров Х. Г. Гейне, А. Л. Шлецера, А. Г. Кестнера и Г. К. Лихтенберга, послужил моделью для Муравьёва при проведении в 1803 - 1807 гг. глубоких реформ Московского университета, направленных на создание в нем "ученой республики".
Примечательно, что "просвещенный попечитель" Муравьёв призвал преимущественно выдающихся немецких ученых, уже зарекомендовавших себя замечательными научными трудами и еще достаточно перспективных. Во всех случаях обязательным условием являлось знание латинского языка, так как "от иностранцев нельзя ожидать знания русского языка". Приглашая в Московский университет профессоров из-за границы, он мечтал о времени, когда иностранцы будут приезжать в Россию в качестве студентов: "Может быть, со временем приедут шведы учиться в Москву!"42
Попечитель и совет Московского университета осуществляли отбор кандидатов на вакантные места очень продуманно и целенаправленно. Попечитель проявлял особую заинтересованность в специалистах в областях, наименее развитых в Московском университете, но хорошо разработанных в немецких университетах: философия, теория права (естественного, народного и политического), история права (прежде всего, римского), политическая экономия, статистика, теория изящных искусств, античность, а также химия, ботаника, зоология, натуральная история и астрономия.
В отношении преподавания физики, математики, русского законоискусства, ораторского искусства, поэзии и красноречия, а также кафедр медицинского отделения, где преобладали русские ученые, в Москве предполагали обойтись собственными силами. Большие надежды возлагались также на то, что иностранная профессура не только привнесет с собой методологию и достижения современной европейской науки, но и послужит решающим фактором воспроизводства научной преемственности в российских университетах. "...Желание привлечь иностранных профессоров требует большого снисхождения на их требования, - писал Муравьёв ректору Х. А. Чеботарёву. - Надобно, чтобы каждый из них образовывал у нас себе последователей. Кроме того, Государству нужны врачи, законоискусники, администраторы, надзиратели механических произведений и проч. Университет должен иметь преподавателей всех отраслей человеческих знаний. Мы должны теперь выписать Профессоров, чтобы впредь не выписывать"43.
Немаловажное значение приглашенные иностранные ученые придавали фактору наличия в Московском университете соответствующего их специализации научного оборудования (обсерватория, ботанический сад, химическая лаборатория и необходимое для нее оснащение).
Это условие полностью соответствовало планам попечителя, выступившего еще в 1803 г. с предложением об основании при университете ботанического сада, а позднее предложившего профессору астрономии Ф. Гольдбаху выбрать место для обсерватории44.
1 апреля 1805 г. университет приобрел у Медико-хирургической академии Аптекарский ботанический сад, находившийся за Сухоревой башней на Большой Мещанской улице. Приобретенный за 11 тыс. рублей ботанический сад, основанный еще при Петре I и предназначавшийся для выращивания лекарственных растений, был передан в заведование профессору Г. Ф. Гофману. Однако обсерватория, несмотря на то, что в 1806 г. на нее были выделены необходимые средства и составлена смета, по неясной причине так и не была построена, а Гольдбах производил астрономические наблюдения из окна собственного дома.
В соответствии с уставом при Московском университете были открыты хирургический, клинический, повивальный и педагогический институты.
Помимо выписанных попечителем изданий, библиотека университета была пополнена собраниями из пожертвований меценатов П. Г. Демидова, А. А. Урусова, Е. Р. Дашковой, а также благодаря приобретению Муравьёвым библиотеки у вдовы покойного профессора И. М. Шадена, насчитывавшей 4460 книг. Так он проявил участие к памяти и научному наследию своего учителя45.
В 1806 г. университет принял под свое ведомство типографию. Благодаря этой мере существенно увеличились типографские доходы университета. Муравьёв составил особые "правила для производства дел типографии университетской". По словам С. П. Шевырёва, еще в середине XIX в. "большая часть этих правил, постановленных М. Н. Муравьёвым, до сих пор сохранила свою силу и служит руководством к управлению типографией"46.
Просвещенный попечитель, сам прежде учившийся в университетской гимназии, добился ее сохранения при университете. Она получила название "академической" наряду с университетским Благородным пансионом. Примечательно, что расходы, необходимые для содержания академической гимназии, университетскому начальству удалось целиком возместить за счет типографских доходов.
Приглашенные немецкие профессора рассматривались в просветительской политике Муравьёвым в качестве соединительного моста между европейскими научными школами и пока только формирующейся русской наукой. В результате налаживания тесных связей с европейским научным миром предполагалось "быть всегда наравне с состоянием науки в других странах Европы и приобщать к курсу учения все новые откровения, получившие одобрение ученых"47. Руководствуясь этими соображениями, Муравьёв на заседании совета в апреле 1804 г. предложил установить "сообщение, на первый случай, с Гёттингенским университетом, препроводить в оной диссертации докторов, произведенных в прошлом и нынешнем году, равно как доставлять все... произведения и впредь, через г. Мейнерса, определя ему триста рублей пенсии"48.
Не менее существенное значение для становления Московского университета Муравьёв придавал подготовке нового поколения русских ученых, призванных стать преемниками профессоров-иностранцев. С этой целью попечитель окружил заботой и вниманием подающих надежды студентов и ученых, организовывал для них образовательные поездки в европейские научные центры, тактично распределяя кафедры между русскими и иностранцами и прикрепляя к каждому из иностранных ученых русских учеников, создавая своеобразную "систему дублеров". По замыслу попечителя со временем каждого приглашенного иностранца должен был сменить способный и подготовленный русский ученый: Баузе - Л. Цветаев, Маттеи - Р. Тимковский, Буле - Н. Кошанский, Шлёцера - А. Чеботарёв (мл.) и т.д.
Особым вниманием просвещенного попечителя пользовались гуманитарные науки. По его инициативе в Московском университете была учреждена кафедра изящных искусств и археологии, которую занял приглашенный из Гёттингена профессор И. Ф. Буле.
Много внимания в проекте устава Московского университета Муравьёв отводил изложению основных норм научной этики. Иностранные ученые рассматривались попечителем в качестве приверженцев и популяризаторов этих моральных норм в их новом отечестве, без которых на Западе трудно было представить жизнь ученого сообщества. В этом отношении большое значение имела статья N 3 проекта устава Московского университета, составленного Муравьёвым: "Мнения в науках не должны служить поводом гонений, и есть ли какой Профессор обвиняем был паче чаяния вредным и противоположным мнением, то одно общее собрание имеет право произнести о вредности или безвредности оного и Профессор должен согласиться с положением Собрания или оставить место без малейшего оскорбления прав его, как частного человека"49. К сожалению, именно этой важнейшей нормой научной этики, закрепленной в проекте устава, позднее неоднократно пренебрегали в Московском университете.
Однако обширные замыслы попечителя по насаждению наук в стране не могли быть реализованы до тех пор, пока русский язык не станет языком научного общения. Необходимость в выработке научной терминологии на русском языке отчетливо сознавалась Муравьёвым и его единомышленниками из числа молодых профессоров. В этом отношении Муравьёв явился продолжателем традиции, заложенной основателями Московского университета М. В. Ломоносовым и И. И. Шуваловым. "...Давно ли иностранцы начали писать хорошо, начавши писать за сто лет и более прежде нас? ... - писал попечителю находившийся в Европе И. А. Двигубский, - До тех пор, пока Русский язык не будет в должном уважении у самих Русских, до тех пор трудно произвести что-нибудь хорошее. Когда пишут для Русских, а учат их наукам не на русском языке, откуда можно почерпнуть знание отечественного языка и привязанность к сему? В целой Европе, может быть, одна Россия не гордится своим языком"50.
Муравьёв, признавая значение латыни как языка европейской науки и допуская использование в преподавании новых языков, был вполне солидарен с высказыванием молодого ученого. "Желательно, чтобы со временем лекции всех наук преподавались на природном языке, между тем могут Профессоры читать, по приличию наук и желанию своему, на Латинском или тех новейших языках, которые вразумительны слушателям. Университет ободряет как сочинение, так и преложение на Российский язык систем учения в разных науках"51.
Стремлением просвещенного попечителя к развитию отечественной научной терминологии и литературных способностей ученых Московского университета и одновременно к распространению знаний были вызваны многочисленные поручения русским и иностранным профессорам переводить иностранные и писать отечественные учебные пособия. В "Изложении трудов Императорского Московского Университета в течение 1804 года" сказано: "Многие из Профессоров показали опыты знаний и трудолюбия своего сочинением и изданием в печать книг, служащих для преподавания их наук"52.
Немаловажное значение в просветительской программе попечителя придавалось изучению древних языков, а также переводу и изданию на русском языке памятников античной литературы. Изучение памятников античной словесности рассматривалось Муравьёвым в качестве важнейшего условия созидания русской национальной культуры. "Мечты возможностей. Наши молодые ученые переведут Илиаду, Одиссею... Мы увидим в русской одежде Геродота (Ивашковский), Ксенофонта (Кошанский), Фукидида (Тимковский). Буринский переведет Геродиана, Болдырев Феофраста и т. д. Спешить не надобно. Пусть десять, двадцать лет жизни употребят на сию работу полезную. Я буду требовать, чтобы более произвели знатоков греческого языка", - писал он53. По инициативе Муравьёва в 1804 г. вышел сборник "Эфемериды", содержащий тексты и переводы античных памятников, выполненные учеными университета54.
В Московском университете в начале XIX в., как и прежде, оставалась весьма актуальной проблема привлечения в его стены будущих студентов. "Но число студентов, к сожалению, уменьшается. Не можно ли от времени до времени вызывать чрез газеты вступить в Университет на свое содержание", - сетовал Муравьёв55. В стране, где только складывалась система народного просвещения, пока не находилось достаточно подготовленных студентов, готовых слушать лекции иностранных профессоров, приглашенных попечителем в Московский университет. Многие обеспеченные дворяне стремились дать своим детям высшее образование в зарубежных университетах и не очень охотно посылали их в Московский университет, продолжая смотреть на их будущую службу в России, как на дворянскую сословную привилегию. Сказывался и языковой барьер, существовавший между многими слушателями и преподавателями в университете, так как далеко не все студенты в совершенстве владели новыми и древними языками, на которых вели свои занятия иностранные профессора. Как и в XVIII в., университетское руководство привлекало казеннокоштных студентов, происходивших, как правило, из семей бедных дворян и разночинцев. Они жили при Московском университете, находясь на полном государственном содержании, и по окончании учебы должны были прослужить не менее шести лет учителями.
Стремясь оживить "ученую республику", Муравьёв обратился 9 сентября 1806 г. в совет университета со специальным представлением о том, "что студенты университета по окончании университета и не из дворян будут приниматься на военную службу на тех же правах, что и из дворян"56. Таким образом, Муравьёв выступил последовательным сторонником реализации принципа бессословности при комплектовании Московского университета студентами и способными преподавателями.
В 1803 - 1804 и 1804 - 1805 гг. профессорами Московского университета были впервые прочитаны курсы лекций для московской публики, собиравшие многочисленных слушателей как среди представителей знати, так и из разночинцев.
Во время таких лекций профессор впервые обращался к обществу, непосредственно формируя общественное мнение. В результате публичных и приватных лекций, на которых профессора более тесно общались со студентами и слушателями, происходил процесс постепенной ассимиляции иностранцев с русской общественностью, что сыграло благотворную роль в развитии общественного сознания, общественного мнения, полифонии русского общества начала новой эпохи, эпохи Александра I .
Большую роль в укреплении научной базы Московского университета сыграли частные пожертвования университету. 12 февраля 1802 г. император Александр I издал повеление о пожаловании Московскому университету кабинета натуральной истории, под названием Семятический, так как он прежде находился в имении князей Яблоновских в местечке Семятичи. Примеру монарха вскоре последовали другие меценаты. П. Г. Демидов пожертвовал несколько тысяч крестьян и капитал в 100 тыс. рублей на создание училища для малоимущих дворян Ярославской губернии, и 100 тыс. рублей на организацию университетов в Киеве и в Тобольске. Он также передал в дар Московскому университету богатый кабинет натуральной истории, свою библиотеку, собранную в течение всей его жизни, мини-кабинет с медалями и монетами почти всех европейских государств и собрание художественных редкостей.
Кроме того, П. Г. Демидов внес в Сохранную казну капитал в 100 тыс. рублей на содержание студентов, на иностранную стажировку самого талантливого из них и, наконец, на содержание кафедры натуральной истории "с поручением ее иностранному профессору пока эта важная часть наук дойдет у нас до большего совершенства".
Во главе кафедры натуральной истории встал профессор Г. И. Фишер фон Вальдгейм; поскольку в соответствии с § 85 устава в его ведении также находился кабинет натуральной истории, ученый также принял звание директора Музеума натуральной истории и немедленно занялся его систематизацией и описанием. Сам Фишер присоединил к университету свое собрание натуральных произведений, редких скелетов и ископаемых. Коллекцию минералов и собрание мозаик передал Московскому университету князь Урусов, а свою библиотеку и кабинет натуральной истории он подарил создаваемой губернской гимназии.
В мае 1807 г. свой богатейший кабинет натуральной истории, собиравшийся на протяжении 30 лет, передала университету княгиня Е. Р. Дашкова. Созданный на основе этих пожертвований музей натуральной истории занял почти всю левую половину бель-этажа в главном здании университета, а с 1805 г. был открыт для публики. Активность меценатов свидетельствовала об усилении в русском обществе интереса к изучению природы и культуры родной страны, а также об изменении статуса Московского университета в кругах просвещенного дворянства.
Другой важной реформой, направленной на оживление культурных связей университета с обществом, явилось создание научных обществ при Московском университете. В мае 1804 г. было образовано Общество истории и древностей российских, председателем которого был избран ректор Х. А. Чеботарёв, а первыми действительными членами стали профессора П. И. Страхов, И. А. Гейм, П. А. Сохацкий, М. М. Снегирёв, Н. Е. Черепанов и адъюнкт А. М. Гаврилов. Основной целью общества было "критическое, то есть, вернейшее и исправнейшее издание оригинальных древних о России летописей, с приобщением к ним нужнейших замечаний, дабы то и другое могло служить основанием в сочинении подлинной Российской истории"57.
Сам попечитель долгое время вынашивал идею приступить к изучению российских древностей в контексте изучения событий всеобщей истории. "Изыскания древностей Российских привлекали к себе некоторое время внимание публики. Можно, после Миллера, с честью упомянуть Шлёцера, Стриттера и Новикова, который послужил бы более отечеству, оставшись в пределах изучения древностей его. Вивлиофика есть национальное сокровище, из которого любопытные Немцы будут когда-нибудь черпать. Вольное Российское Собрание поместило также в трудах своих некоторые отрывки древностей. Не можно ли бы было соединить с древностями Российскими и весь круг древностей Греческих, Римских, Египетских и так далее?" - вопрошал он58.
Таким образом, Муравьёв, подобно своему кумиру М. В. Ломоносову, рассматривал исторический путь русского народа в неразрывном единстве с исторической судьбой других великих цивилизаций и, прежде всего, цивилизации европейской.
26 сентября 1804 г. при Московском университете было создано Общество испытателей природы. Идея основания Общества принадлежала профессору натуральной истории Г. И. Фишеру, который стал его бессменным директором59. Первым президентом Общества был богатый вельможа и меценат А. К. Разумовский.
В 1804 г. при университете было образовано Общество соревнования физических и медицинских наук. В 1805 г. на его основе учредили Физико-медицинское общество, которое начало издавать два своих печатных органа: "Медико-физический журнал" и латинские "Commentationes". Председателем общества стал профессор Ф. Ф. Керестури.
К сожалению не все замыслы Муравьёва по созданию при университете научных обществ были реализованы на практике: не было организовано Латинское общество, недолго просуществовало Статистическое общество, целью которого было статистическое описание Российской империи.
В период попечительства Муравьёва (1803 - 1807) заметно оживилась издательская деятельность университета. Благодаря существенно возросшему выпуску периодических изданий университет активнее включился в общественную жизнь.
Появились специализированные издания, посвященные отдельным областям жизни. В этом отношении особенно значительной была роль "Московских ученых ведомостей", издаваемых профессором изящных искусств и археологии И. Ф. Буле вместе со своими сотрудниками и переводчиками Н. Кошанским и Я. Десангленом. Уже в своем проекте устава Московского университета Муравьёв отметил необходимость подобного издания: "При Университете издают два раза в неделю ученые ведомости, содержащие рассмотрение всех новых книг и откровений в науках, как в России, так и в чужих краях"60. На страницах "Московских ученых ведомостей" публиковалась подробная библиография, посвященная наиболее значительным научным сочинениям, выходившим в России и за границей. Журнал также содержал отчеты о деятельности университета и его обществ.
Муравьёв, используя опыт эпизодических командировок, происходивших в Московском университете во второй половине XVIII в., начал систематически практиковать зарубежные стажировки молодых русских ученых, которые должны были заменить временно приглашенных в университет иностранных профессоров. Эти идеи Муравьёва обрели новую жизнь в 1830 - 1840 годах .
Как сказано выше, Муравьёв занимал две должности - товарища министра народного просвещения и попечителя Московского учебного округа. Примечательно, что если первая должность требовала от Муравьёва присутствия в Петербурге, то вторая была сопряжена с непрерывными разъездами. Это было связано со значительными неудобствами, если учесть расстояние между Петербургом и Москвой и несовершенство путей сообщения того времени. Муравьёв составил проект и штаты министерства народного просвещения, а также новый устав Санкт-Петербургской Императорской Академии Наук, утвердительную грамоту Казанского университета, штаты и личный состав профессоров Ярославского училища высших наук, новые штаты для "Воспитательного училища"61.
Он активно занимался поиском преподавателей для новых гимназий - казанской, ярославской, смоленской, вологодской, костромской, владимирской, тверской, рязанской, калужской и тульской. Найти необходимое число подготовленных учителей часто было сложнее, чем заполнить штаты создаваемых в стране университетов. Московский университет пока не мог подготовить необходимое число учителей гимназий. В поисках решения проблемы попечитель обратил внимание на семинарии, надеясь привлечь для работы учителями способных семинаристов. Однако и эта мера могла быть использована со значительными ограничениями: "Можно бы взять семинариста для латинского языка" - писал он, - "но какой философии будет он учить? Какой физике или истории натуральной?"62.
За свои ученые и общественные заслуги Муравьёв был избран членом Академии Наук, Академии Художеств и ученых обществ при, Московском университете, а также почетным членом Виленского университета и Лейпцигского общества латинской литературы.
Непрерывные разъезды, постоянные хлопоты подточили его здоровье. В конце февраля 1807 г. в Петербурге умер И. П. Тургенев, и на похоронах своего друга Муравьёв простудился и серьезно заболел. По семейным преданиям, тяжелый приступ болезни вызвали у него известия о поражении русских войск под Фридландом и о Тильзитском мире63. 28 июня 1807 г. он скончался.
Реформы, проводимые Муравьёвым в Московском университете, входили в противоречие с самодержавным устройством государства и с крепостническими порядками, порождая внутренние и внешние конфликты. Смерть попечителя в 1807 г. означала конец его реформ, хотя главное ему удалось64. Значение и авторитет Московского университета в обществе заметно выросли.
Примечания
1. ДРУЖИНИН Н. М. Декабрист Никита Муравьёв. Революционное движение в России в XIX вехе. М. 1985, с. 48.
2. НИОР РГБ, ф. 298/3, к. 4, ед. хр. 14.
3. См.: Басни лейб-гвардии Измайловского полку фурьера Михайлы Муравьёва. Книга I. СПб. 1773; Переводные стихотворения лейб-гвардии Измайловского полку каптернамуса Михайлы Муравьёва. СПб. 1773.
4. ЛАЗАРЧУК P.M. М. Н. Муравьёв и Вологда. - Вологда. Краеведческий Альманах. Выпуск 2. Вологда. 1997, с. 163.
5. Анна Андреевна, урожденная Волкова, была сестрой Александра Андреевича Волкова, известного деятеля театра и литератора.
6. Письма русских писателей XVIII века. Л. 1980, с. 280.
7. Там же, с. 260.
8. Там же, с. 298.
9. Сенатором и тайным советником Н. А. Муравьёв становится в 1781 году.
10. Летописи русской литературы и древности, издаваемые Николаем Тихонравовым. Т. IV. Отд. III. M. 1862, с. 69 - 70.
11. Там же, с. 269.
12. Цит. по: КУЛАКОВА Л. И. Поэзия Муравьёва. МУРАВЬЁВ М. Н. Стихотворения. Л. 1967, с. 7.
13. Письма ..., с. 358.
14. МУРАВЬЁВ М. Н. ПСС. Ч. 2. СПб. 1820, с. 238.
15. ДРУЖИНИН Н. М. Ук. соч., с. 245 - 248.
16. Сочинения М. Н. Муравьёва. Т 2. СП6. 1847, с. 290.
17. НИОР РГБ, ф. 507, к. 2, ед. хр. 5.
18. Цит. по: ЖИНКИН Н. Л. М. Н. Муравьёв (по поводу истекшего столетия со времени его смерти). - ИОРЯС Императорской Академии наук. Т. XVIII. Кн. 1. СПб. 1913, с. 290. (Рукописи, папка N 3, с. 40).
19. Сочинения М. Н. Муравьёва, т. 2, с. 339.
20. Там же, с. 171.
21. Цит. по: ЖИНКИН Н. Ук. соч., с. 290. (Рукописи, папка N 3, с. 137).
22. Там же (Рукописи, папка N 3, с. 155).
23. Там же, с. 291. (Рукописи, папка N 34, л. 48).
24. МУРАВЬЁВ М. Н. Опыты истории, словесности и нравоучения. Т. 1 - 2. М. 1810; ЕГО ЖЕ. ПСС. Т. 1 - 3. СПб. 1819 - 1820. Это издание готовили Жуковский и Батюшков. В него вошло многое, (но далеко не все) из обширного рукописного наследия Муравьёва, предоставленного в их распоряжение вдовой Муравьёва Е. Ф. Колокольцевой.
25. МУРАВЬЁВ М. Н. ПСС, ч. 2, с. 8 - 9.
26. Цит. по: ЯЦЕНКО О. А. "Незабвенное имя для сердец благородных" (М. Н. Муравьёв и его воспитанники). "И в просвещении быть с веком наравне". СПб. 1992, с. 107.
27. БАТЮШКОВ К. Н. Избранная проза. М. 1988, с. 280.
28. Цит. по: КОШЕЛЕВ В. В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. М. 1987, с. 35.
29. ЯЦЕНКО О. А. Ук. соч., с. 116.
30. БИБИКОВ А. А. Из семейной хроники. - Исторический вестник. 1916, N 11, с. 406 - 407.
31. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 1153, оп. 1, ед. хр. 2, л. 2.
32. Письма Н. М. Карамзина к М. Н. Муравьёву - Москвитянин. 1845, N 1, с. 2 - 3.
33. Там же, с. 8 - 9.
34. Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. СПб. 1864, с. 14.
35. Там же, с. 15.
36. Там же, с. 17.
37. Над составлением утвердительной грамоты императорского Московского университета трудился М. Н. Муравьёв. ЖИНКИН Н. Ук. соч., с. 304 - 305.
38. Сборник постановлений ..., с. 264.
39. ШЕВЫРЁВ С. П. История императорского Московского университета, написанная к столетнему его юбилею 1755 - 1855. М. 1998, с. 328 - 329.
40. Медик Ф. Ф. Керестури (1735 - 1811), юрист Ф. Г. Баузе (1752 - 1812), статистик И. А. Гейм (1758 - 1821) и словесник Абиа де Вате (ум. 1809).
41. Примечательно, что одним из основных требований при отборе кандидатов в профессора Московского университета, выдвигаемых М. Н. Муравьёвым в переписке со своим корреспондентом и добровольным помощником профессором Гёттингенского университета К. Мейнерсом, были "либеральное, образованное обхождение и нравственный характер". Цит. по : АНДРЕЕВ А. Ю. Российские университеты XVIII - первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М. 2009, с. 410.
42. Цит. по: КУЛАКОВА Л. И. Ук. соч., с. 10.
43. Центральный исторический архив Москвы (ЦИАМ), ф. 459, оп. 11, ед. хр. 2, л. 71об.
44. Там же, л. 1, 77.
45. Там же, ед. хр. 3, л. 8 - 9.
46. ШЕВЫРЁВ С. П. Ук. соч., с. 379.
47. ГАРФ, ф. 1153, оп. 1, ед. хр. 5, л. 21.
48. ЦИАМ, ф. 459, оп. 11, ед. хр. 2, л. 30 об.
49. ГАРФ, ф. 1153, оп. 1, ед. хр. 2, л. 21.
50. ТИХОНРАВОВ Н. Письма профессоров Московского университета Попечителю Московского Учебного Округа М. Н. Муравьёву. М. 1807, с. 3 - 4.
51. ГАРФ, ф. 1153, оп. 1, ед. хр. 5, л. 25 об.
52. ШЕВЫРЁВ С. П. Ук. соч., с. 338.
53. Цит. по: КУЛАКОВА Л. И. Ук. соч., с. 10.
54. В сборнике "Эфемериды" М. Н. Муравьёв опубликовал два биографических очерка, посвященных своим наставникам - профессорам А. А. Барсову и И. М. Шадену, тем самым, выступив в качестве одного из первых исследователей истории Московского университета.
55. ЦИАМ, ф. 459, оп. 11, ед. хр. 2, л. 71 об.
56. Там же., ед. хр. 4, л. 32.
57. К идее создания первого систематизированного свода отечественной истории Муравьёв вернулся полгода спустя, 31 января 1805 г. попечитель издал следующее распоряжение: "Находя существенный недостаток литературы Российской в неимении ученой Истории Отечественной, имею честь предложить Совету о составлении Комитета из профессоров: Баузе, Страхова, Прокоповича-Антонского и Панкевича для начертания систематического порядка, которым можно бы было приступить к изданию первого опыта ученой Российской истории". К сожалению, деятельность комитета вскоре прекратилась. Там же, л. 17 - 18.
58. ШЕВЫРЁВ С. П. Ук. соч., с. 350 - 351.
59. ЦИАМ, ф. 459, оп. 11, ед. хр. 2, л. 77.
60. ГАРФ, ф.1153, оп. 1, ед. хр. 5, л. 25 об.
61. ЖИНКИН Н. Ук. соч., с. 306 - 308.
62. Там же., с. 308.
63. Сочинения К. Н. Батюшкова. Т. 1. СП6. 1885, с. 70.
64. "Если за три года до его (Муравьёва - Е. К.) назначения попечителем в 1800 - 1801 г. в Московском университете было семнадцать профессоров и четыре преподавателя, то спустя три года уже тридцать один профессор, семь адъюнктов, два лектора и три магистра, также один коллежский советник, занимавший кафедру Российского законоискусства ... По данным на 1809 г. в Московском университете насчитывалось тридцать пять профессоров, девять адъюнктов, два магистра и три лектора". ПЕТРОВ Ф. А. Ук. соч., с. 187 - 188. В течение 1800-х гг. в Московском университете росла численность студентов: в 1804 г. их было 56, в 1805 - 128, в 1806 - 135, в 1807 - 135, в 1808 - 228, в 1809 - 215, в 1810 - 195, в 1811 г. - 220. АНДРЕЕВ А. Ю. Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века. М. 2000, с. 286.

Elman Benjamin A. On their own terms: science in China, 1550 - 1900 / Benjamin A. Elman. p. cm. Includes bibliographical references and index. – Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts, and London, England, 2005 – ISBN 0-674-01685-8 (alk. paper)
Contents
List of Maps, Illustrations, and Tables xi
Chinese Dynasties xv
Abbreviations xix
Preface xxi
I Introduction 1
Prologue 3
Finding the Correct Conceptual Grid 4
What Should Be the Literati Theory of Knowledge? 5
Late Ming Classicism in the Context of Commercial Expansion 9
Printing Technology and Publishing 16
Naturalization of Anomalies in Ming China and Early Modern Europe 20
1. Ming Classification on the Eve of Jesuit Contact 24
Ordering Things through Names 24
Collecting the Collectors 34
Late Ming Statecraft, Mathematics, and Christianity 53
Collecting Things in Texts 57
II Natural Studies and the Jesuits 61
2. The Late Ming Calendar Crisis and Gregorian Reform 63
Development of the Ming Astro-calendric Bureau 65
Evolution of the Late Ming Calendar Crisis 73
Gregorian Reform 80
Jesuits and Late Ming Calendar Reform 84
3. Sino-Jesuit Accommodations During the Seventeenth Century 107
European Scientia and Natural Studies in Ming-Qing China 107
Literati Attacks on Calendar Reform in the Early Qing 133
Ferdinand Verbiest and the Kangxi Emperor 144
4. The Limits of Western Learning in the Early Eighteenth Century 150
The Kangxi Emperor and Mei Wending 150
The Rites Controversy and Its Legacy 160
French Jesuits in the Kangxi Court 169
The Newtonian Century and the Limits of Scientific Transmission to China 183
5. The Jesuit Role as Experts in High Qing Cartography and Technology 190
Mensuration and Cartography in the Eighteenth Century 191
Cartography, Sino-Russian Relations, and Qing Imperial Interests 200
The Jesuit Role in Qing Arts, Instruments, and Technology 205
III Evidential Research and Natural Studies 223
6. Evidential Research and the Restoration of Ancient Learning 225
Early Qing Critiques of Zhu Xi and Wang Yangming 226
Medical Works and the Recovery of Antiquity 227
Chen Yuanlong and the Mirror of Origins Encyclopedia 236
Revival of Ancient Chinese Mathematics 244
7. Seeking the Truth and High Qing Mathematics 255
High Qing Views of the Investigation of Things 255
Mathematics in an Age of Evidential Research 262
Nativism and Early Nineteenth-Century Mathematics 270
IV Modern Science and the Protestants 281
8. Protestants, Education, and Modern Science to 1880 283
Protestant Missionaries in China 283
Protestants and Modern Science in Shanghai 296
Introduction of Modern Mathematics and the Calculus 303
The Shanghai Polytechnic and Reading Room 308
9. The Construction of Modern Science in Late Qing China 320
Early Science Primers 321
Edkins’s Primers for Science and the Problem of Darwin in China 323
From the Scientific Book Depot to the China Prize Essay Contest 332
Prize Essay Topics and Their Scientific Content 340
Medical Missionaries since 1872 and Medical Questions as Prize Essay Topics 342
Natural Theology, Darwin, and Evolution 345
V Qing Reformism and Modern Science 353
10. Government Arsenals, Science, and Technology in China after 1860 355
From Chinese Working for Missionaries to Missionaries Working for the Dynasty 356
Post-Taiping Reformers and Late Qing Science 357
The Jiangnan Arsenal in Shanghai 359
Technical Learning in the Jiangnan Arsenal and Fuzhou Navy Yard 368
Naval Warfare and the Refraction of Qing Reforms into Failure 376 Reconsidering the Foreign Affairs Movement 386
11. Displacement of Traditional Chinese Science and Medicine in the Twentieth Century 396
Western Learning Mediated through Japan 396
Science and the 1898 Reformers 398
From Traditional to Modern Mathematics 403
Modern Medicine in China 405
Influence of Meiji Japan on Modern Science in China 408
Appendixes
1. Tang Mathematical Classics 423
2. Some Translations of Chemistry, 1855–1873 425
3. Science Outline Series, 1882–1898 426
4. Partial Chronological List of Arsenals, etc., in China, 1861–1892 427
5. Table of Contents for the 1886 Primers for Science Studies (Gezhi qimeng) 428
6. Twenty-three Fields of the Sciences in the 1886 Primers for Science Studies 429
7. Science Compendia Published in China from 1877 to 1903 430
8. Some Officially Selected Chinese Prize Essay Topics from the Shanghai Polytechnic 433
9. Scientific Societies Formed between 1912 and 1927 434
Notes 437
Bibliography of Chinese and Japanese Sources 527
Acknowledgments 541
Credits 543
Index 545

Просмотреть файл Elman Benjamin A. On their own terms: science in China, 1550 - 1900
Elman Benjamin A. On their own terms: science in China, 1550 - 1900 / Benjamin A. Elman. p. cm. Includes bibliographical references and index. – Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts, and London, England, 2005 – ISBN 0-674-01685-8 (alk. paper)
Contents
List of Maps, Illustrations, and Tables xi
Chinese Dynasties xv
Abbreviations xix
Preface xxi
I Introduction 1
Prologue 3
Finding the Correct Conceptual Grid 4
What Should Be the Literati Theory of Knowledge? 5
Late Ming Classicism in the Context of Commercial Expansion 9
Printing Technology and Publishing 16
Naturalization of Anomalies in Ming China and Early Modern Europe 20
1. Ming Classification on the Eve of Jesuit Contact 24
Ordering Things through Names 24
Collecting the Collectors 34
Late Ming Statecraft, Mathematics, and Christianity 53
Collecting Things in Texts 57
II Natural Studies and the Jesuits 61
2. The Late Ming Calendar Crisis and Gregorian Reform 63
Development of the Ming Astro-calendric Bureau 65
Evolution of the Late Ming Calendar Crisis 73
Gregorian Reform 80
Jesuits and Late Ming Calendar Reform 84
3. Sino-Jesuit Accommodations During the Seventeenth Century 107
European Scientia and Natural Studies in Ming-Qing China 107
Literati Attacks on Calendar Reform in the Early Qing 133
Ferdinand Verbiest and the Kangxi Emperor 144
4. The Limits of Western Learning in the Early Eighteenth Century 150
The Kangxi Emperor and Mei Wending 150
The Rites Controversy and Its Legacy 160
French Jesuits in the Kangxi Court 169
The Newtonian Century and the Limits of Scientific Transmission to China 183
5. The Jesuit Role as Experts in High Qing Cartography and Technology 190
Mensuration and Cartography in the Eighteenth Century 191
Cartography, Sino-Russian Relations, and Qing Imperial Interests 200
The Jesuit Role in Qing Arts, Instruments, and Technology 205
III Evidential Research and Natural Studies 223
6. Evidential Research and the Restoration of Ancient Learning 225
Early Qing Critiques of Zhu Xi and Wang Yangming 226
Medical Works and the Recovery of Antiquity 227
Chen Yuanlong and the Mirror of Origins Encyclopedia 236
Revival of Ancient Chinese Mathematics 244
7. Seeking the Truth and High Qing Mathematics 255
High Qing Views of the Investigation of Things 255
Mathematics in an Age of Evidential Research 262
Nativism and Early Nineteenth-Century Mathematics 270
IV Modern Science and the Protestants 281
8. Protestants, Education, and Modern Science to 1880 283
Protestant Missionaries in China 283
Protestants and Modern Science in Shanghai 296
Introduction of Modern Mathematics and the Calculus 303
The Shanghai Polytechnic and Reading Room 308
9. The Construction of Modern Science in Late Qing China 320
Early Science Primers 321
Edkins’s Primers for Science and the Problem of Darwin in China 323
From the Scientific Book Depot to the China Prize Essay Contest 332
Prize Essay Topics and Their Scientific Content 340
Medical Missionaries since 1872 and Medical Questions as Prize Essay Topics 342
Natural Theology, Darwin, and Evolution 345
V Qing Reformism and Modern Science 353
10. Government Arsenals, Science, and Technology in China after 1860 355
From Chinese Working for Missionaries to Missionaries Working for the Dynasty 356
Post-Taiping Reformers and Late Qing Science 357
The Jiangnan Arsenal in Shanghai 359
Technical Learning in the Jiangnan Arsenal and Fuzhou Navy Yard 368
Naval Warfare and the Refraction of Qing Reforms into Failure 376 Reconsidering the Foreign Affairs Movement 386
11. Displacement of Traditional Chinese Science and Medicine in the Twentieth Century 396
Western Learning Mediated through Japan 396
Science and the 1898 Reformers 398
From Traditional to Modern Mathematics 403
Modern Medicine in China 405
Influence of Meiji Japan on Modern Science in China 408
Appendixes
1. Tang Mathematical Classics 423
2. Some Translations of Chemistry, 1855–1873 425
3. Science Outline Series, 1882–1898 426
4. Partial Chronological List of Arsenals, etc., in China, 1861–1892 427
5. Table of Contents for the 1886 Primers for Science Studies (Gezhi qimeng) 428
6. Twenty-three Fields of the Sciences in the 1886 Primers for Science Studies 429
7. Science Compendia Published in China from 1877 to 1903 430
8. Some Officially Selected Chinese Prize Essay Topics from the Shanghai Polytechnic 433
9. Scientific Societies Formed between 1912 and 1927 434
Notes 437
Bibliography of Chinese and Japanese Sources 527
Acknowledgments 541
Credits 543
Index 545
Автор Чжан Гэда Добавлен 16.03.2015 Категория Китай

Список из 23 советов начинающему исследователю
1. Не нужно считать, что без архивных документов исследование проведено быть не может. Многие источники опубликованы и по вашей конкретной теме могут просто оставаться неосмысленными. Знакомство с архивами имеет смысл только после знакомства с публикациями. Поверьте, после знакомства с публикациями документов ощущения от знакомства с оригиналами будут не менее сильными, а уровень осмысления материала — куда более глубоким.
2. Не нужно тревожить документы по пустякам. В редком архиве вам будут рады и встретят с распростертыми объятиями, если вы будете заподозрены в праздном любопытстве, желании «поискать чего-нибудь интересненькое» — и вовсе не из-за лени или снобизма. И напротив, если вы сами будете осознавать свою цель, точно ее формулировать, вам придут на помощь и архивисты, и сами рукописи. Если не быть постоянно готовым к открытию, то никогда его не совершишь, и никакие описи и картотеки не помогут. Большинство архивных находок происходят случайно, но это хорошо подготовленные случаи.
3. Не стоит идти в архив, не выяснив номера и названия нужных фондов, а по возможности — и шифры документов. Если в библиотеку смело можно идти с темой, но еще не зная авторов и названий книг, с которыми будешь работать, то в архиве вы рискуете потратить уйму времени, роясь в огромных каталогах или толстых описях. Сейчас в Сети (не говоря уже про библиотеки) есть куча документов про все что угодно. Если вы приходите в архив, то лучше заранее максимально изучите вопрос, который вас интересует, по доступным источникам. Это поможет вам гораздо лучше ориентироваться в архиве и более грамотно выстроить свою работу.
4. Не забудьте взять с собой:
а) отношение — то есть письмо от организации, к которой вы «приписаны», с просьбой разрешить вам поработать в архиве;
б) паспорт — ни с каким другим документом в архив не пустят;
в) запасную батарею для лэптопа, карандаш и бумагу (и не удивляйтесь, если вам не дадут подзарядить компьютер от сети).
5. Не идите, не узнав заранее:
а) где находится архив;
б) часы его работы;
в) время, которое проходит от заказа материалов до их получения;
д) условия копирования;
е) можно ли пользоваться компьютером и на каких условиях.
6. Не приходите в последний день перед каникулами, проверкой фондов и т. п.
7. Не заказывайте дело сразу по шифру, списанному из книжки, всегда сверяйте его с описями. Не только автор книжки или наборщик могли ошибиться, но и опись могли переработать.
8. Не относитесь к сотрудникам архивов как к обслуживающему персоналу, который нужен только чтобы надоедать формальностями, приносить и уносить архивные дела. Очень часто человек в синем халате на самом деле сам — замечательный исследователь, обладающий глубокими и нетривиальными знаниями, которые даются только долгим опытом. Проявленное терпение и уважение нередко приносят ощутимые плоды: вы вдруг получаете шесть дел вместо положенных пяти, и не через неделю, а послезавтра или даже завтра. Сотрудник архива может продлить дело сверх положенного срока, сделать заказ по телефону. Но самое ценное: он может сказать вам то, что не попало ни в какие описи. Описи делались давно и часто впопыхах, а сотрудник архива как раз вчера зачем-то обратил внимание на документ, который вам может очень и очень пригодиться. Или посоветует посмотреть в тот фонд, который никак не входил в ваши планы, но там-то как раз и отложилось что-то. Просто вы не можете учесть все существовавшие каналы перетекания и распространения документов, а сотрудник архива с цепкой профессиональной памятью давно сделал соответствующие наблюдения, но не удосужился, замученный рутиной, написать об этом статью. В общем, никогда не ссорьтесь с архивариусом.
9. Не берите без спросу книгу с полок подручной библиотеки архива или отдела рукописей. Вы потом ее поставите не туда, и все намучаются ее искать.
10. Не рвать, не мять, не перегибать. Это очевидно.
11. Не водите по рукописи пальцем. Ваш природный жир не очень полезен ни для бумаги, ни для пергамена, ни для фотоэмульсии. Да, перелистывать дела в перчатках не очень удобно, но, во всяком случае, при работе с толстыми, требующими поддержки и расправления делами стоит надеть на левую руку специальную перчатку из тонкого белого трикотажа. И архивные сотрудники оценят, и степень вашей свободы будет повыше. К тому же это совершенно новый уровень общения с архивным делом. Не потребительский, а уважительный. Это просто: всегда при походе в архив имейте с собой пару тонких перчаток. Соблюдение этого простого правила, помимо прочего, положительно скажется на вашей профессиональной самооценке.
12. Не оставляйте дела открытыми. Обычно говорят про опасность прямых солнечных лучей, но и рассеянный ультрафиолет не полезен бумаге и особенно чернилам и красителям. За время вашей отлучки в буфет или по другим важным делам погода может перемениться. Если вы прерываете работу с делом, оно должно быть тут же закрыто.
13. Не приходите в архив с чернильными или шариковыми авторучками. Запаситесь карандашом. Неизвестно, насколько ценен будет ваш вклад в науку, а документы, напротив, должны храниться вечно.
14. Не кладите свой листок для выписок поверх архивного дела: на бумаге останется продавленный след от вашей ручки.
15. Не кладите на рукопись не только термос или салат, но и конфеты и шоколад. И не только на рукопись, но и рядом с ней. Запретите себе любую пищу рядом с документами. Дело даже не в том, что лично вы неаккуратны, а в том, что бывают досадные случайности.
16. Не заказывайте дело повторно — по возможности. Архивное дело страдает от каждого, даже аккуратного пролистывания. Если заказали дело — посмотрите и отработайте сразу или отложите за собой в читальном зале, но постарайтесь обойтись без повторного заказа.
17. Не пытайтесь фотографировать, не спросив разрешения у сотрудника читального зала. Если спросите — скорее всего вам откажут, хотя бывают места удивительные. Но если вы попытаетесь тайком сфотографировать дело и вас поймают — лишат читательского билета.
18. Не разговаривайте по телефону. Это мешает.
19. Не берите в столовых кофе, он почти всегда плохой. В некоторых архивах вообще нужно быть осторожнее при выборе меню в столовой.
20. Не выдавайте свое внутреннее ликование по поводу находки, если таковая случилась. Сохраняйте непроницаемое лицо.
21. Не пытайтесь нарушать установленные правила. Демонстрировать свою крутость или безобидность (сумел переснять дело на телефон, ну и что-кому-от-этого-хуже-простите-больше-не-буду) не стоит. Как начинающий исследователь, вы еще не имеете своей «кредитной истории», и церемониться с вами, скорее всего, не будут. Самое легкое, что вам предстоит испытать, — это острое ощущение собственного невысокого статуса.
22. Никогда несанкционированно не выносите документы из архива. Даже если вы сотрудник архива и честно собираетесь вернуть их на место. Если с вами что-то случится — вы попадете под машину или умрете дома, — документы тоже пострадают.
23. Никогда не уходите из читального зала последним — по крайней мере, в отечественном архиве. Такой поступок начинающего исследователя — залог тайной недоброжелательности и устойчивой неприязни коллег-архивистов.

Финское образование давно и стабильно занимает лучшие позиции во всевозможных рейтингах, перечислять которые не позволяет масштаб статьи. Однако самый главный «приз» образовательной системы страны стоит упомянуть: согласно международным исследованиям, которые раз в 3 года проводит авторитетная организация PISA, финские школьники показали самый высокий в мире уровень знаний. Они также стали самыми читающими детьми планеты, заняли 2-е место по естественным наукам и 5-е – по математике.
Но даже не это так восхищает мировое педагогическое сообщество. Невероятно, что при таких высоких результатах финские школьники проводят наименьшее количество времени за учебой, а финское государство затрачивает на свое качественное и бесплатное образование весьма умеренные средства в сравнении со многими другими странами.
В общем, есть какая-то тайна, разгадать которую пытаются педагоги разных держав. Финны ничего не скрывают и с удовольствием делятся опытом, организуя семинары, как в своей стране, так и по всему миру.
Среднее общеобразовательное обязательное обучение в Финляндии включает школу двух ступеней
– нижняя (alakoulu), с 1-го по 6-й класс
– верхняя (yläkoulu), с 7-го по 9-й класс.
В дополнительном 10-м классе учащиеся могут улучшить свои оценки. Затем дети отправляются в профессиональный колледж, либо продолжают учебу в лицее (lukio), 11–12 классы, в нашем, привычном понимании.
Финская школа исповедует постепенную нагрузку, доведенную до максимума только для добровольцев, выбравших «лукио», тех, кто очень хочет и способен учиться.
7 принципов «средней» ступени финского образования

1. Равенство:
– школ.
Нет ни элитных, ни «слабеньких». В самой крупной школе страны учится 960 учеников. В самой маленькой – 11. Все имеют абсолютно одинаковое оборудование, возможности и пропорциональное финансирование. Почти все школы – государственные, есть десяток частно-государственных. Разница, кроме того, что родители вносят частичную оплату, в повышенных требованиях к ученикам. Как правило, это – своеобразные «педагогические» лаборатории, следующие выбранной педагогике: Монтессори, Френе, Штайнера, Мортана и Вальдорфская школы. К частным относятся и учреждения с преподаванием на английском, немецком, французском.
Следуя принципу равенства, в Финляндии существует параллельная система образования «от детских садов до университетов» на шведском языке.
Не забыты и интересы саамского народа, на севере страны можно обучаться на родном языке.
До недавнего времени финнам было запрещено выбирать школу, следовало отдавать детей в «ближайшую». Запрет сняли, но большинство родителей так и отдают детей «поближе», ведь все школы одинаково хороши.
– всех предметов.
Углубленное изучение одних предметов в ущерб другим не приветствуется. Здесь не считается, что математика важнее, к примеру, искусства. Наоборот, единственным исключением для создания классов с одаренными детьми могут быть склонности к рисованию, музыке и спорту.
– родителей.
Кто по профессии (социальному статусу) родители ребенка, учитель узнает в последнюю очередь, в случае необходимости. Вопросы учителей, анкеты, касающиеся места работы родителей, запрещены.
– учеников.
Финны не сортируют учеников на классы, учебные заведения по способностям или карьерным предпочтениям.
Также нет «плохих» и «хороших» учеников. Сравнение учеников друг с другом запрещено. Дети, как гениальные, так и с большим дефицитом умственных способностей, считаются «особенными» и учатся вместе со всеми. В общем коллективе обучаются и дети на инвалидных креслах. При обычной школе может быть создан класс для учащихся с заболеваниями органов зрения или слуха. Финны стараются максимально интегрировать в общество тех, кому требуется особое отношение. Разница между слабыми и сильными учащимися – самая маленькая в мире.
«Меня возмущала финская система образования, когда в школе училась моя дочь, которую по здешним меркам можно отнести к одаренным. Но когда в школу пошел сын, у которого обилие проблем, мне сразу все очень понравилось», – делилась впечатлениями русская мама.
– учителей.
Нет «любимых» или «ненавистных грымз». Учителя тоже не прикипают душой к «своему классу», не выделяют «любимчиков» и наоборот. Любые отклонения от гармонии ведут к расторжению контракта с таким учителем. Финские учителя должны лишь выполнять свою работу наставника. Все они одинаково важны в трудовом коллективе, и «физики», и «лирики», и учителя труда.
– равенство прав взрослого (учителя, родителя) и ребенка.
Финны называют этот принцип – «уважительное отношение к ученику». Детям с первого класса объясняют их права, в том числе, и право «жаловаться» на взрослых социальному работнику. Это стимулирует финских родителей к пониманию, что их ребенок – самостоятельная личность, обижать которую запрещено как словом, так и ремнем. Унижать учеников у педагогов не получается в силу особенностей профессии учителя, принятых в финском трудовом законодательстве. Главная особенность состоит в том, что все учителя заключают контракт только на 1 учебный год, с возможным (или нет) продлением, а также получают высокую зарплату (от 2 500 евро – помощник, до 5 000 – учитель-предметник).
2. Бесплатность:
Кроме самого обучения, бесплатны
– обеды
– экскурсии, музеи и вся внеклассная деятельность
– школьное такси (микроавтобус), которое забирает и возвращает ребенка, если ближайшая школа находится дальше двух км.
– учебники, все канцелярские принадлежности, калькуляторы, и даже ноутбуки-планшетники.
Любые сборы родительских средств на любые цели запрещены.
3. Индивидуальность:
Для каждого ребенка составляется индивидуальный план обучения и развития. Индивидуализация касается содержания используемых учебников, упражнений, количества классных и домашних заданий и отводимого на них времени, а также преподаваемого материала: кому «корешки» – более подробное изложение, а от кого требуются «вершки» – кратко о главном.
На уроке в одном и том же классе дети выполняют упражнения разного уровня сложности. И оцениваться они будут согласно персональному уровню. Если отлично выполнил «свое» упражнение начальной сложности, получи «отлично». Завтра дадут уровень выше – не справишься, ничего страшного, снова получишь простое задание.
В финских школах, наряду с обычным обучением, есть две уникальные разновидности образовательного процесса:
– Поддерживающее обучение «слабых» учеников – то, чем в России занимаются частные репетиторы. В Финляндии репетиторство популярности не имеет, школьные учителя добровольно справляются с дополнительной помощью во время урока или после него.
– Коррекционное обучение – связано с устойчивыми общими проблемами в усвоении материала, например, из-за непонимания неродного финского языка, на котором ведется обучение, или в связи со сложностями с запоминанием, с математическими навыками, а также с асоциальным поведением некоторых детей. Коррекционное обучение проводят в малых группах или индивидуально.
4. Практичность:
Финны говорят: «либо мы готовим к жизни, либо – к экзаменам. Мы выбираем первое». Поэтому экзаменов в финских школах нет. Контрольные и промежуточные тесты – на усмотрение учителя. Существует только один обязательный стандартный тест по окончании средней общеобразовательной школы, причем, учителя не пекутся о его результатах, ни перед кем за него не отчитываются и детей специально не готовят: что есть, то и хорошо.
В школе преподают только то, что может понадобиться в жизни. Логарифмы или устройство доменной печи не пригодятся, их и не изучают. Зато здешние детишки с детства знают, что такое портфолио, контракт, банковская карта. Умеют высчитать процент налога на полученное наследство или заработанный в будущем доход, создать сайт-визитку в Интернете, просчитать цену товара после нескольких скидок, или изобразить «розу ветров» на данной местности.
5. Доверие:
Во-первых, к школьным работникам и учителям: нет проверок, РОНО, методистов, обучающих как обучать и проч. Программа образования в стране – единая, но представляет собой только общие рекомендации, и каждый педагог использует тот метод обучения, который считает подходящим.
Во-вторых, доверие к детям: на уроках можно заниматься чем-то своим. Например, если на уроке литературы включен учебный фильм, но ученику не интересно, он может читать книгу. Считается, что ученик сам выбирает, что для него полезнее.
С этим принципом тесно связаны два других:
6. Добровольность:
Учится тот, кто хочет учиться. Педагоги постараются привлечь внимание ученика, но если у него начисто отсутствует интерес или способности к учебе, ребенка сориентируют на практически полезную в будущем, «несложную» профессию и не будут бомбить «двойками». Не всем строить самолеты, кто-то должен хорошо водить автобусы.
В этом финны тоже видят задачу средней школы – выявить, стоит ли данному подростку продолжать обучение в лицее, или достаточно минимального уровня знаний, кому полезнее пойти в профессиональное училище. Надо отметить, что и тот и другой путь в стране одинаково ценится.
Выявлением склонностей каждого ребенка к определенному виду деятельности путем тестов и бесед занят штатный школьный специалист – «учитель будущего».
В общем, процесс обучения в финской школе мягкий, деликатный, но это не значит, что можно «забить» на школу. Контроль школьного режима обязателен. Все пропущенные уроки будут «отсижены» в прямом смысле. Например, для ученика 6-го класса учитель может найти «окошко» в расписании и посадить его на урок во 2-м классе: сиди, скучай и думай о жизни. Будешь мешать младшим – час не засчитают. Не выполняешь заданное учителем, не работаешь на уроке – никто не будет вызывать родителей, грозить, оскорблять, обращаясь к умственной неполноценности или лени. Если родители так же не озабочены учебой своего ребенка, он спокойно не перейдет в следующий класс.
Оставаться на второй год в Финляндии не позорно, особенно после 9-го класса. К взрослой жизни нужно готовиться серьезно, поэтому в финских школах есть дополнительный (необязательный) 10-й класс.
7. Самостоятельность:
Финны полагают, что школа должна научить ребенка главному – самостоятельной будущей успешной жизни.
Поэтому здесь учат размышлять и самим получать знания. Новых тем учитель не рассказывает – все есть в книгах. Важны не заученные формулы, а умение пользоваться справочником, текстом, Интернетом, калькулятором – привлекать нужные ресурсы к решению текущих проблем.
Также школьные педагоги не вмешиваются в конфликты учащихся, предоставляя им возможность подготовиться к жизненным ситуациям всесторонне, и развить умение постоять за себя.

Школа, школа, ты мне снишься
Учебный процесс в «одинаковых» финских школах, тем не менее, организован очень по-разному.

1. Когда и сколько учимся?
Учебный год в Финляндии начинается в августе, с 8 по 16, единого дня не существует. А заканчивается в конце мая. В осеннем полугодии имеется 3–4 дня осенних каникул и 2 недели рождественских. Весеннее полугодие включает по неделе февральских – «лыжных» каникул (финские семьи, как привило, отправляются вместе кататься на лыжах) и пасхальных.
Обучение – пятидневка, только в дневную смену. Пятница – «короткий день».
2. Чему учимся?
1–2 кл.: изучаются родной (финский) язык и чтение, математика, природоведение, религия (согласно вероисповеданию) или «Жизнепонимание» для тех, кого религия не волнует; музыка, ИЗО, труд и физкультура. На одном уроке может изучаться сразу несколько дисциплин.
3–6 кл.: начинается изучение английского языка. В 4-м классе – еще один иностранный язык на выбор: французский, шведский, немецкий или русский. Вводятся дополнительные дисциплины – предметы по выбору, в каждой школе они свои: скорость печатания на клавиатуре, компьютерная грамотность, умение работать с деревом, хоровое пение. Почти во всех школах – игра на музыкальных инструментах, за 9 лет обучения дети попробуют все, от дудочки до контрабаса.
В 5-м классе добавляется биология, география, физика, химия, история. С 1-го по 6-й класс обучение ведет один учитель почти по всем предметам. Урок физкультуры – это любая спортивная игра 1–3 раза в неделю, в зависимости от школы. После урока обязателен душ. Литература, в привычном для нас понимании, не изучается, это скорее, чтение. Учителя-предметники появляются только в 7-м классе.
7–9 кл.: финский язык и литература (чтение, культура края), шведский, английский, математика, биология, география, физика, химия, основы здоровья, религия (жизнепонимание), музыка, ИЗО, физкультура, предметы по выбору и труд, который не разделяется отдельно «для мальчиков» и «для девочек». Все вместе учатся варить супы и вырезать лобзиком. В 9-м классе – 2 недели знакомства с «трудовой жизнью». Ребята находят себе любое «рабочее место» и с великим удовольствием отправляются «на работу».
3. Кому нужны оценки?
В стране принята 10-балльная система, но до 7-го класса применяется словесная оценка: посредственно, удовлетворительно, хорошо, отлично. С 1-го по 3-й класс отметки в любых вариантах отсутствуют.
Все школы подключены к государственной электронной системе «Wilma», что-то вроде электронного школьного дневника, к которому родители получают личный код доступа. Педагоги выставляют оценки, записывают пропуски, информируют о жизни ребенка в школе; психолог, социальный работник, «учитель будущего», фельдшер тоже оставляют там нужную родителям информацию.
Оценки в финской школе не имеют зловещей окраски и требуются только для самого ученика, применяются для мотивации ребенка в достижении поставленной цели и самопроверки, чтобы мог улучшить знания, если пожелает. Они никак не отражаются на репутации учителя, школы и районные показатели не портят.
Мелочи школьной жизни:
– территория школ не огорожена, охрана при входе отсутствует. Большинство школ имеет систему автоматического замка на входной двери, попасть в здание можно только согласно расписанию.
– дети не обязательно сидят за партами-столами, могут и на полу (ковре) разместиться. В некоторых школах классы оборудованы диванчиками, креслами. Помещения младшей школы устланы коврами и ковриками.
– форма отсутствует, так же как и какие-то требования по поводу одежды, можно прийти хоть в пижаме. Сменная обувь требуется, но большинство детей младшего и среднего звена предпочитают бегать в носках.
– в теплую погоду уроки часто проводятся на свежем воздухе у школы, прямо на травке, или на специально оборудованных в виде амфитеатра лавочках. Во время перемен учеников младшей школы обязательно выводят на улицу, пусть даже на 10 минут.
– домашнее задание задают редко. Дети должны отдыхать. И родители не должны заниматься с детьми уроками, педагоги рекомендуют вместо этого семейный поход в музей, лес или бассейн.
– обучение «у доски» не применяется, детей не вызывают пересказывать материал. Учитель коротко задает общий тон уроку, затем ходит между учениками, помогая им и контролируя выполняемые задания. Этим же занимается и помощник учителя (есть такая должность в финской школе).
– в тетрадях можно писать карандашом и стирать сколько угодно. Мало того, и учитель может проверить задание карандашом!
Первый раз в первый финский класс

Одна моя знакомая, недавно переехавшая в Финляндию, в прошлом году повела ребенка в 1-й класс. Она волновалась и готовилась к событию, как и положено, согласно русским традициям. Позже эмоционально делилась необычным опытом:
«Сбор возле школы в 9 утра, 14 августа. Первый шок. Впечатление, что дети «как спали, так и пришли». Мой сын в пиджачке с галстуком и букетом выглядел как приглашенный артист. Цветов кроме нас никто не дарил, бантов, шаров, песен и прочих атрибутов праздника не было. Директор школы вышла к школьникам 1–4 классов (старшие – в другом здании), сказала пару приветственных слов и поименно указала ученикам, кому в какой класс. Все. Здравствуй, наше самое первое сентября!
Все иностранцы определены в один класс: шведы, арабы, индус, англичанка, по паре детишек из Эстонии, Украины, России. Финская учительница и 3 переводчика. Некоторые дети посещают 1-й класс второй год, поэтому они тоже «на подхвате», в помощь.
Второй шок, уже с положительной стороны: от родителей никакой подготовки к школе не требуется. Буквально все, «от ранцев до сланцев» (портфель, наполненный «канцелярией», шлепки для бассейна, даже полотенце) ребенку выдали в школе. От родителей вообще ничего не требуется: «все хорошо, ваш ребенок замечательный», говорят всем. Единственное, о чем заботятся – достаточно ли времени проводят вместе ребенок и родители.
Третий, запомнившийся момент – столовая. На сайте школы меню на месяц, ребенок сам накладывает себе, что хочет из предложенного, на его школьной странице в Интернете есть «корзина». Меню учитывает любые предпочтения ребенка, любую диету, если таковая имеется, нужно только сообщить, также есть вегетарианская кухня. В столовой дети, как и в классе, сидят каждый за своим столом».
Вот так выглядит финское среднее образование в очень кратком изложении. Может быть, кому-то оно покажется неправильным. Финны не претендуют на идеал и не успокаиваются на достигнутом, даже в самом хорошем можно найти минусы. Они постоянно исследуют, насколько их школьная система соответствует происходящим изменениям в обществе. Например, в данный момент готовятся реформы, предполагающие разделить математику на алгебру и геометрию, и увеличить часы преподавания по ним, а также выделить литературу и общественную науку как отдельные предметы.
Однако самое главное финская школа определенно делает. Их дети не вскрикивают по ночам от нервного перенапряжения, не мечтают поскорее вырасти, не испытывают ненависти к школе, не терзают себя и всю семью, готовясь к очередным экзаменам. Спокойные, рассудительные и счастливые, они читают книжки, легко смотрят фильмы без перевода на финский язык, играют в компьютерные игры, гоняют на роликах, великах, байках, сочиняют музыку, театральные пьесы, поют. Они радуются жизни. И между всем этим успевают еще и учиться.
Наталья Киреева, Хельсинки